Надвигается шторм

5. Неверная

В Яме давно прогремел отбой, фракция спит, лишь ветер рвёт стылую тишину, мечется в пропасти, рыдает, будто в след мне. Предупреждает, что мой опрометчивый поступок не растворится, как сон на рассвете, встанет костью в горле, мешая мне жить и думать, но сейчас мне на удивление всё равно. Я не успеваю за ним, почти срываюсь на бег, мокрая хоть выжми — на обратном пути водопад я прошла неудачно. Мозг соображает вполне здраво, но вот координация не к чёрту, поскальзываюсь, чуть ли не в пропасть падаю — остаток пути Лидер с матами тащит меня почти под мышкой.

В темноте Эрик дважды промахивается мимо слота электронного замка, я дважды умерла, пока красная лампочка не сменила свой цвет на зелень — кажется, я так не возбуждалась в жизни.

Слышу монотонный гул снаружи; багровая взвесь затмевает город и липнет к стеклам. Луна занавешена ржавой отравленной пылью, её свет лижет монолитное окно от пола до потолка, в котором мрачный, мёртвый Чикаго, охваченный штормом, виден, как на ладони. Обширная лидерская студия тонет в глухих тонах бордо, вместо яркой желтизны чистой луны и звёзд — явление редкое, красивое и столь же опасное. Остаться на улице в бурю или высунуться в окно по пояс означает скостить себе десяток лет жизни — радиация за пределами Стены всё ещё высока.

Ткань под моими пальцами трещит, а локти не вмещаются в дверь, я больно ударяюсь о стальной проём — мы вваливаемся в квартиру спаянным клубком разгорячённых тел. Эрик избавляется от майки раньше, чем я успеваю разодрать её в клочья; зрение давно привыкло к темноте, и у меня перехватывает дыхание. Большое, сильное тело в росчерках давних шрамов, с парой бледных, круглых следов от пуль чуть выше грудины. Спросить бы о каждом, обрисовать собственными поцелуями карту его жизни после ухода из родного дома, но не сейчас, а может, и никогда — плевать.

Безуспешно борюсь с пряжкой ремня; это происходит обоюдно — его руки мешают мне справиться с застрявшим на полпути бегунком молнии.

— Чёрт! — ломаю ноготь, непроизвольно тяну колючий, отломанный кончик в рот.

Меня слегка штормит, Эрик разворачивает меня к себе спиной, а мой затуманенный разум описывает перед глазами ещё один круг. Чувствую его нетерпеливое дыхание на моей шее, плотное кольцо горячих рук, скользящих от груди и ниже в поисках застёжки. Бессознательно прижимаюсь к нему ближе, прогибаюсь в пояснице — его очевидное желание твёрдо упирается мне в крестец. Он ловко справляется с пуговицами на моих плачевно рваных форменных штанах, резко тащит вниз мокрую джинсу вместе с бельём — ткань скатывается в жгут, больно царапая чувствительную кожу на бёдрах. Эрик почти бросает меня грудью на комод в прихожей.

Не вижу, что происходит у меня за спиной. Предвкушение отзывается дрожью вдоль позвоночника; я слышу звон расстёгнутой пряжки и несвязные ругательства сквозь зубы — не у меня одной терпение на исходе. Я плотно стреножена узостью спущенных до колен штанов — в ответных действиях я ограничена, лишь обнимаю его за шею, трогаю едва отросший ёжик на затылке и предплечья, слишком широкие для одного обхвата моей ладони. Инстинктивно подаюсь навстречу, его влажное возбуждение вслепую тычется в абсолютно мокрую меня.

Я кричу, захлёбываюсь воздухом и замираю, цепляюсь пальцами за кромку комода до белых костяшек. Мне больно — он несоразмерно больше, чем я привыкла.

— Что ж ты такая маленькая? — Эрик сдерживает себя на полпути, привыкает к моей узости, а я пытаюсь расслабиться, дышу, хочу впустить его так глубоко, насколько это возможно.

Обе его ладони плотно лежат на моей груди под чёрным, вымокшим до нитки хлопком — снять с себя майку у меня так не дошли руки. Эрик осторожно движется вперёд, входит на всю длину, я ощущаю тугую, саднящую наполненность, естественную, опьяняющую — мне не хочется, чтобы он выходил из меня ни на секунду. Хочу, чтобы меня оттрахали сзади, хочу узнать его член на вкус — кажется, впервые моё желание близости настолько велико, что я боюсь себя. Сбросить бы всю вину на алкоголь, но я почти уверена, что это не так.

Нетерпеливо ёрзаю, подаюсь вперёд, наши движения никак не совпадают; спиной чувствую, как напряжены его мышцы, как он глухо стонет, вспоминает чёрта и выходит из меня на каждый третий счёт. Я для него тесная, как девочка.

— Нет, так дело не пойдёт! — Эрик освобождает мои щиколотки от узких джинс, они остаются в коридоре неряшливым комом — теперь я могу ходить. Он подталкивает меня в сторону спальни, отстёгивает и со звоном бросает на стул набедренную кобуру, ремень, штаны; я, оставшись на секунду без его направляющих рук, почти не чувствую под ногами пола.

Скидываю на ходу майку, бросаю, куда придётся, в темноте торможу коленками о край широкой постели, и оказываюсь на спине за доли секунды. Покрывало холодит мне взмокшую, разгорячённую кожу, Эрик нависает надо мной на вытянутых руках, на дне его глаз плещется сорванное с тормозов безумие, очередное моё открытие — я не могла даже представить, сколько страсти скрывается за его уставной строгостью.

Он улыбается одними уголками губ, а я хочу целоваться, как сумасшедшая. Тянусь к нему, щетина царапает мне подбородок, а сердце вот-вот выскочит горлом наружу — его пальцы внутри, его язык внутри, но мне чертовски мало.

— Пожалуйста, — умоляю его в раскрытые губы, чувствую, как два пальца меняются на три, Эрик встаёт на колени перед моими раскинутыми бёдрами, двигает меня ближе к себе. Я смотрю на его внушительный член с благоговейным ужасом, но не могу оторвать глаз. Внутренности невыносимо сворачиваются в узел, я начинаю скулить от нетерпения, когда он сгибает мою ногу в колене и медленно входит в меня.

Я дохожу до точки невозврата, до боли закусываю ладонь, чтобы не кричать в голос, когда он бережно приподнимает меня за поясницу, проникая глубже. Я не знаю, сколько прошло времени, мой организм едва освоился с его размерами, когда мышечный спазм сводит всё тело — я не могу ни кричать, ни дышать, инстинктивно пытаюсь отползти дальше, высвободиться, несвязными предложениями прошу остановиться, но Эрик не позволяет мне двинуться с места.

Мне говорили, что это ощущение не спутать ни с чем. Что между «никак», «просто хорошо» и «головокружительно» пропасть глубиной в Марианскую впадину — до сегодняшней секунды я металась между первыми двумя определениями. Я ни разу не испытывала такого в своих вялых, несуразных отношениях.

Слышу, как щелкает зажигалка, чувствую терпкий дым, окутывающий мои лёгкие тягучим забвением. Тяжесть лидерского тела теперь на другом краю здоровенной кровати, на которой спокойно уместились бы четверо. Тишина не давит, я мысленно благодарю Эрика за неболтливость.

— Вот значит, с чего столько разговоров… — почти философски изрекаю я в пустоту перед собой. Тело звенит, голова наотрез отказывается работать, словно измученный компьютер со снесённой начисто системой; даже если прямо сейчас четвертая мировая обрушится нам на головы, я просто закрою глаза и спокойно умру.

Чувствую, как Эрик выпускает в потолок дым, приподнимается на локтях, рассматривает моё безмятежное лицо.

— У тебя что, ни разу не было? — отрицательно качаю головой. Не совру, это мой первый оргазм. — А твой парень фееричный мудак! Бросай его к ебеням.

Даже спорить не хочется.

Кожа на животе и груди стянута и саднит, в пылу новых ощущений не заметила, как Эрик кончил на меня. Чувствую, как остывает моё тело, становится прохладно, и безумно хочется заснуть. Силюсь заставить себя подняться, соблюсти приличия и покинуть чужую территорию — хочу в душ, спать и ни о чём не думать. Завтра у меня рабочая смена.

— Пункт о психологической подготовке неофитов гласит — положительный результат надо закреплять, — слышу его насмешливый голос где-то на периферии сознания. Эрик тушит сигарету и хлопает ящиком прикроватной тумбочки. Поворачиваю голову, вижу длинную, серебристую ленту презервативов, небрежно брошенных на кровать, и довольное донельзя лицо Лидера в опасной близости от моего. — И поощрять.

Возразить, что такое количество сверхпрочных резиновых изделий за раз я с ним не освою, не успеваю — Эрик затыкает мне рот поцелуем, а все попытки к сопротивлению гасятся в зачатке его немалым весом, вжимающим меня в жесткий матрас.

Я так и не добралась до дома.

Я просыпаюсь с первыми лучами рассвета, они едва пробиваются сквозь ровный слой рыжей пыли на обратной стороне оконного стекла. Ветер ещё не стих, но сменил направление — вижу, как гнётся к земле частокол густого перелеска у Стены, но плотный, красный туман больше не висит в воздухе. На часах 4:45, у меня затекла спина и шея, и выбраться из-под тяжёлых, по-хозяйски наброшенных на меня рук Лидера чуть ли не становится проблемой.

Шлёпаю босыми ногами в кухню, отделённую от спальни тонкой перегородкой матового стекла, жму кнопку настенного бра, впускаю в пространство глухой, прохладный свет. В кухне много металлического блеска; начищенный хром подсветки, дверных ручек, смесителя остро бликует в линялых отсветах лампы. Минимализм и строгость, обжитого бардака не наблюдается, будто Эрик здесь почти не бывает либо тщательно следит за чистотой.

Подхожу к окну, прижимаюсь к холодному стеклу лбом; у меня дрожат ноги, мышцы болят, как после марафона, а в голове пустыня — ровный слой красного песка забил до отказа все механизмы. Моё состояние удивительно напоминает пейзаж за окном. Мне не показалось, за прошлую ночь оргазм настиг меня еще дважды, от силы ощущений я даже потеряла сознание.

Натыкаться на углы в поисках одежды не хочется, а чужие вещи я на себя не надену из принципа — жест слишком интимный, а терзать себя иллюзиями я не собираюсь. Мы взрослые люди, уверена — долго и мучительно думать, как жить дальше, никто из нас не станет. Я люблю спать и ходить голышом, Юджин этим фактом крайне недоволен — у его матери есть ключ, и приходить ей позволено в любое время. Голая женщина в квартире единственного, горячо любимого сына определённо могла вызвать у неё сердечный приступ, потому в последний год до самого перевода в Бесстрашие я всё чаще ночевала у себя.

Бьюсь о стекло головой, раз, второй, до ощутимой, отрезвляющей боли — только сейчас осознаю, ведь я всё-таки помолвлена. Чувствую себя омерзительно. Перебежчица в чужую койку. Надо было расставить точки над i до командировки — не хочу снова возвращаться в болото, в которое превратились эти убогие отношения, и так уже застряла там по самое горло.

Сухость во рту и тупая ноющая боль в висках — отголоски похмелья дают о себе знать, хочется выпить кислой дряни так, чтобы зубы свело оскоминой, других идей мой больной разум мне не подкидывает. Найти бы здесь лимон, а если ещё и сахар попадётся, то это удача. Возле бара нахожу половинку с бледной плесенью у края. Лучше, чем ничего. Рядом бутылка текилы и два стакана с намертво прилипшей солью и следами помады — наверное, с неделю назад у Лидера было свидание. Я настолько опустошена, что меня это ни капли не трогает, да и должно ли? Пусть ставит ещё одну жирную галку напротив фамилии Нортон, плевать, у меня нет к нему претензий. Улыбаюсь. Не забыть бы поблагодарить за прекрасный вечер перед уходом.

До подъема час. Выжимаю лимон, слышу шаги и громкий зевок по дороге. Лидер скрывается в ванной. Пытаюсь собрать себя в кучу перед сменой — я слишком расслаблена и к тому же совсем не выспалась; почти не ощущаю, как Эрик оказывается у меня за спиной, забирает из моих рук стакан. Отпивает и морщится.

— Кислятина.

— Так задумано, — отбиваю я, а стакан конфискую обратно.

Прячу взгляд за гранёным стеклом, сердце больно и громко бьётся о рёбра — он слишком хорош, просто восхитительно сложен, не могу заставить себя не любоваться. Два неодетых человека на единицу пространства — прямо идиллия какая-то.

— Да-а, звездец, — Эрик оценивает обстановку за окном, смотрит в коммуникатор, бросает взгляд на меня и осекается на полуслове. Кажется, впервые испытываю неловкость от того что на мне ничего. Одним поворотом головы он заставляет трястись от страха или вспыхивать до кончиков ушей, как меня в эту самую секунду; даже сейчас абсолютно обнаженный, безоружный, на расстоянии вытянутой руки, он не менее опасен. Даже больше — такой вид способен деморализовать кого угодно.

Проходит мимо, не сводя с меня глаз — кажется, ни один участок кожи не остаётся без его внимания. Возвращается, тянет мне свою чистую футболку.

— Надевай. — Отрицательно качаю головой, складываю руки в замок у груди. — Надевай, говорю, или я тебя отсюда до вечера не выпущу.

Приходится подстраиваться под ситуацию и изменять принципам. Нервно комкаю ткань, быстро надеваю на себя — перспектива ползти из лидерской студии, держась за стены, меня не прельщает. Думаю, ему вполне под силу вытрахать из меня душу. Чувствую химическую отдушку местной прачечной. Футболка мне до середины бедра — пропорционально я раза в два меньше его. Даже удивительно, что у нас всё получилось; из-за физиологических различий всё могло бы закончиться оглушительным фиаско.

— Вчера я послал психолога к этой твоей изгойке, — кажется, он не расстаётся с коммуникатором ни на секунду, сидит на барном стуле, согнувшись над экраном, листает последние сводки. — Говорит, сопротивление хочет захватить все фракции по очереди. Из Марса они пытались выбить расположение и количество наших отрядов на территориях Искренности и Эрудиции, — складывает руки в замок, смотрит в пустоту перед собой. — Нужно укреплять позиции. После шторма у нас есть дней пять передышки.

— Если у них нет спецснаряжения.

— Это вряд ли.

Помимо обхода раненых, сегодня мне предстоит противорадиационная вакцинация тех, кто будет выходить из здания фракции во время обработки города от зараженных частиц. Вакцины мало, она сложна в производстве и хранении, и действует недолго, снабдить ею всех Эрудиция не может. Каждый раз после шторма десятки изгоев соглашаются на опасную работу ради своих семей или собственной наживы — средств защиты на всех не хватает, многие работают даже без них. Поля Дружелюбия потеряют в этом году до семидесяти процентов урожая. Хорошо, что есть запасы.

— Что ещё она тебе сказала?

Мы так и не успели договорить тогда на мосту. Мой нервный срыв, работа с ранеными до позднего вечера, выпивка и спонтанный секс помешали мне выстроить в голове чёткий, информативный рапорт.

— Прайор хочет убить Джанин.

— Это не новость.

— Итон приходил к Маре после ссор с ней, — опираюсь плечом в дверцу шкафа. Стоять нет сил; день ещё не начался, а я уже чертовски устала. — Она хочет выйти за Стену. Она уверена, что Чикаго — не единственный город, где ещё остались живые люди. Итон не согласен так рисковать.

— Убогая хочет мести, мамаша Итон — власти, а Фор думает о других. Очаровательная предсказуемость, — Эрик откладывает коммуникатор в сторону. — Нужно закрепляться на границах и лезть с разведкой под землю. Карты от девки не дождёшься — слишком тупая.

— Почему ты мне всё это рассказываешь? — не думаю, что с полевым медиком стоит обсуждать вопросы стратегического планирования, как бы крепко я не впуталась туда по собственной добросердечности. Вряд ли ему не с кем поговорить.

— Потому что у тебя есть мозги. Здесь это, знаешь ли, редкость. А мозги это сексуально, — он выбирается из-за стойки. Эта плотоядная улыбка пробирает до костей, стальной, хитрый прищур снова раздевает меня, лезёт под кожу, перекрывает кислород. Могу рассмотреть его лицо при дневном свете — глаза у него светло-серые, почти как у меня.

— Поэтому ты перешел? Чтобы умничать в своё удовольствие? — не сдаюсь из последних сил, задираю подбородок выше, стараюсь смотреть ему в лицо. Я сыта по горло, но один взгляд на его член даже в состоянии покоя, вызывает у меня нетерпеливый зуд чуть ниже живота.

— Поговори мне тут, — Эрик подходит вплотную, мне становится нестерпимо жарко, и тело как по команде начинает реагировать на его близость — меж бедер становится влажно, пульс, спотыкаясь, болезненно стучит в висках. Нужен спазмолитик, на борьбу с похмельем организм тратит драгоценные остатки сил. — Да нет, никакая ты не мелкая. Выросла в нужных местах.

Закатываю глаза — вот же свинья, и мгновенно вздрагиваю от неожиданности — звонкий шлепок по заднице весьма бодрит.

— Мы не знаем, какие у них ресурсы. Откуда у них сыворотка правды? — я не унимаюсь, пытаюсь вернуть мозги в нужное русло. Безрезультатно.

— Разберёмся с этим, — Лидер не отнимает рук от моих ягодиц, сжимает их в обеих ладонях, до боли впиваясь пальцами в мягкую, податливую кожу под футболкой, тянет к себе ближе. Чувствую, как позвоночник упирается в острый край столешницы, чувствую его влажные поцелуи на шее — в реальность возвращаться не хочется. Хочется покоя, хочется прекратить неравную борьбу со смертью за каждого бойца, хотя бы немного пожить, не разрываясь пополам между долгом и своими желаниями. Проклятое время, в которое мне довелось жить.

— Я так устала от всего, — как сопливый щенок, тычусь лбом, мокрыми губами ему в грудь.

— У них нет шансов. Скоро всё закончится, — Эрик целует меня в макушку, плотнее закутывает в объятия.

С ним не страшно быть слабой. Что-то в нём есть. И пока я не нашла больше, хочу поскорее убраться.

— Мне идти надо, — выставляю вперёд руки, силюсь высвободиться.

— Десять минут. И я тебя отпущу.

Всё равно, что пытаться сдвинуть гору. Мне больше ничего не остаётся, как подчиниться.