Наследницы

Глава 17

Доминик не терзала себя вопросами, отчего примчалась в то единственное место, которое считала своим домом, и отчего ее потянуло к матери, а не к мужу. Она лишь сознавала, что ей нужно почувствовать себя в безопасности. Именно в Провансе она сможет отдышаться, поразмыслить и выработать план действий. Ей было необходимо убежать от всего, что навалилось на нее в последнее время от сокрушительного открытия, что она впуталась в дела «Триады»; что угодила в ловушку, которую сама же помогла подстроить; что впервые в жизни оказалась в ситуации совершенно безвыходной Мать не станет докучать ей и воспримет ее приезд как должное. Скорее наоборот: Доминик предстанет благонравной дочерью, озабоченной здоровьем матери.

Катрин была полностью погружена в мир своих фантазий. Она встретила Доминик с равнодушным удивлением, поскольку занята была только мыслями о муже, который, если верить Марте, уже не выпускал ее из-под своей власти.

— Теперь она совсем не желает признавать очевидное… когда идет работать в саду, он работает рядом; на террасе всегда стоит его кресло, для него всегда приготовлены графин с лимонным соком и свежий номер «Монд». Она покинула наш мир и удалилась в тот, что придумала сама, и постепенно дверь за ней закрывается.

— Но ведь она счастлива этим, не так ли? И всем довольна… разве она высказывает тебе какие-то претензии?

— С ней нет никаких проблем, — неохотно признала Марта.

— Значит, это тебе плохо с ней?

Марта негодующе фыркнула.

— В деревне ходят всякие разговоры…

— Пусть болтают. Если тебе с ней плохо, ты в любой момент можешь уйти. Я сумею подобрать замену.

Однако Марта поспешно отвергла это предложение.

Перед ней открывалось обширное поле деятельности — мадам ни во что не вмешивалась при условии, что выполнялись все распоряжения относительно мужа, хотя за счетами продолжала внимательно следить. Прочее было предоставлено Марте, которая своей выгоды не упускала. Но это отнюдь не означало одобрительного отношения ко всему происходящему. И служанка осведомилась, надолго ли приехала Доминик.

— Сама не знаю. Я очень много работала и какое-то время хочу провести в полном покое. Меня нет дома ни для кого… без всякого исключения.

— А мсье Чандлер…

— Не собирается приезжать сюда. А всех остальных я не принимаю, поскольку нуждаюсь в отдыхе. Ты поняла?

— Как пожелает мадам. — И Марта добавила с торжеством:

— А мсье Чандлер все-таки побывал здесь неделю назад.

— Почему ты мне не сказала об этом? — резко осведомилась Доминик.

— Вы не спрашивали.

— Я желаю знать обо всех, кто у нас бывает, — сказала Доминик категорическим тоном. — Даже если не хочу их видеть. — Помолчав, она спросила:

— Сколько пробыл здесь мой муж?

— Только переночевал. Мадам была счастлива увидеться с ним. Она всегда питала к нему слабость.

За обедом Доминик небрежно спросила у матери:

— Зачем приезжал Блэз?

— Повидаться со мной, конечно, — ответила Катрин, преисполненная гордости. — Он хотел узнать, хорошо ли мне живется, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь, нет ли у меня каких желаний.

— И это все?

В голубых глазах Катрин застыло недоумение и оскорбленное достоинство.

— А зачем бы он еще приезжал?

«Я бы тоже хотела это знать, — зло подумала Доминик. — Он всегда относился к матери с любовью и снисходительностью, но приезжать сюда… Хотел что-то разнюхать?» Она уже успела почувствовать, что Блэз стал задавать слишком много вопросов. Она помнила, как настороженно он держался в Гонконге, но, обдумав все еще раз, решила, что в этом не было ничего необычного. Возможно, она сама стала чрезмерно подозрительной, не веря уже никому и ничему, поэтому и его поведение показалось ей странным. Как мог Блэз узнать про это дело?

Узнавать было просто нечего. При первых же признаках катастрофы в лице Ролло Беллами оборудование было демонтировано и перевезено в другое место, и она понятия не имела, куда; самому же Беллами, как сказал ей Чжао Ли, не суждено выйти из комы, а если он даже и очнется, разум не вернется к нему никогда.

Нет, по-настоящему Доминик тревожило другое: они требовали, чтобы она сменила судовладельческую компанию. Хотели еще глубже запустить в нее свои когти?

Узнав об этом, все сразу же поймут, что Доминик полностью зависит от «Триад» и участвует в их подлых делишках.

Чжао Ли зашел к ней еще раз накануне отъезда, что утвердило ее в решимости расстаться с Гонконгом. Она сказала ему, что не намерена менять своих партнеров и пусть убирается ко всем чертям. Их союз прекратил свое существование раз и навсегда — он может идти своей дорогой, а она пойдет своей. Никаких аукционов с подделками больше не будет, хотя первоначально предполагалось устроить вторую распродажу в отдаленном будущем — при условии, что первая пройдет удачно. Теперь же Доминик не желает иметь с ними дело. Своей цели она достигла и с помощью первого аукциона — она убила и похоронила всякие надежды Кейт Деспард. При мысли об этом она улыбнулась.

Но когда пришел доставленный авиапочтой свежий номер «Тайме», она прочла в колонке об аукционах, которую всегда внимательно отслеживала, что лондонская фирма «Деспардс» устроила невиданную в Британии распродажу ювелирных изделий, и выручка всего за три часа составила 14 миллионов 800 тысяч фунтов. Она прочла, что «мисс Кэтрион Деспард пришла в голову блестящая идея привлечь к показу топ-моделей, благодаря чему украшения засверкали новым блеском… и разошлись по максимально высоким ценам». Грязно выругавшись по-французски, она в ярости скомкала газету, но этого ей показалось мало, и она не успокоилась до тех пор, пока не разорвала ее в мелкие клочья. Затем, взяв карандаш и бумагу, села считать с карманным калькулятором в руках и вскоре, не помня себя от бешенства, убедилась, что Кейт закрыла брешь. «Пока я еще лидирую, — подумала она, — но ведь впереди чертов аукцион в Кортланд Парке, и это будет нечто чудовищное. Проклятье, проклятье, проклятье! Я должна остановить ее, но как? О, я еще припомню это двуличному Николасу Чивли. Этот ловкач заплатит за то, что посмел взять, ничего не давая взамен».

Доминик начала расхаживать по комнате, как всегда в минуту тревоги. Аукцион в Кортланд Парке должен был состояться через пять недель, если за это время ничего не произойдет. Ей было необходимо найти какой-нибудь способ, чтобы сорвать распродажу… Она проклинала Пирса Ланга за тупость: зачем было выказывать столь явное предпочтение делам французского филиала? Проявив некоторую сдержанность, он мог бы по-прежнему давать нужную информацию. Вдобавок эту дуру секретаршу перевели туда, где пользы от нее никакой не было.

Доминик надеялась, что все сведения будет получать от этих двоих, а в результате руки у нее оказались связаны.

Причем именно в тот момент, когда Кейт Деспард начала набирать силу, вводить свои новшества, превращая многих недоброжелателей в друзей, привлекая к фирме всеобщее внимание и вызывая интерес у тех, кого Доминик считала своими безусловными сторонниками. Она явно недооценила соперницу, уверовав в то, что Кейт Деспард не по плечу дело ее отца.

«Я бы спалила ее в адском пламени, если бы только могла, — подумала Доминик. И вдруг застыла. В пламени? И пламя зажглось в ее глазах. — Небольшая сделка, — подумала она. — Если они хотят, чтобы я им помогала, то и сами должны помочь мне. Они легко могут это сделать, в Лондоне существует тоже Китайский квартал… Почему бы и нет? — лихорадочно размышляла она. — Это решило бы все мои проблемы — из руин аукцион не слепишь. А за оставшееся время второго Кортланд Парка не найти».

«Мне надо вернуться в Гонконг, — решила Доминик, — и повидаться с Чжао Ли. Я сумею с ним справиться: не появился еще на свет такой мужчина, которого я бы не заставила плясать под свою дудку. Если они сделают то, что я хочу, я сделаю то, что они хотят. Я сменю судовладельцев». Она понимала теперь, что именно это и было их целью с самого начала. Их вовсе не интересовала продажа подделок, поскольку этим можно было заниматься лишь изредка — с интервалом в несколько лет, чтобы свести риск к минимуму. Нет, безграничную прибыль сулила именно контрабанда наркотиков: они жаждали получить надежное прикрытие для этой контрабанды, и «Деспардс» с его постоянными и частыми морскими перевозками был для них идеальным вариантом. Что может быть лучше, чем транспортировка антикварных изделий под эгидой солидной и известной компании? И кто бы заподозрил, что эти антикварные изделия начинены чистейшим героином? Они были хитры. Разумеется, Доминик потребует свою долю. Дело настолько прибыльное, что и представить трудно. А когда «Деспардс» перейдет в ее руки… о, тогда она покажет им всем! Впервые за последние недели Доминик заснула глубоким сном, без ночных кошмаров и без снотворного.

Она не проснулась, когда черная фигура легко преодолела стену, бесшумно, словно слетевший осенний лист, опустилась на землю и, держась в тени, безмолвно проскользнула к темному фасаду дома. Затем стала карабкаться наверх, как паук, используя вместо лестницы выступы и неровности стены, пока не нашла то, что искала — приоткрытое окно на втором этаже. Это была ванная комната Катрин Деспард. Беззвучно спрыгнув на кафельный пол, человек мгновенно оказался у массивной дубовой двери и прислушался. Слабый шепот был еле слышен. Чрезвычайно осторожно и медленно человек отворил слегка скрипнувшую дверь. Голос принадлежал женщине, повторявшей одно и то же имя в полубреду близкого к разрешению оргазма:

— Чарльз, о Чарльз… Чарльз…

Человек оглядел спальню, освещенную лампой на ночном столике, и увидел голую женщину, стоявшую на коленях у кровати. Причудливо изогнувшись и засунув руки во влагалище, она была целиком во власти экстаза.

В предвкушении оргазма голос ее звучал все резче и громче, а тело содрогалось и корчилось, подчиняясь исступленной работе пальцев.

— О, любовь моя… да, да…

Она покрывалась испариной и дрожала мелкой дрожью от безумного желания, не замечая ничего и ощущая лишь жгучую потребность своей плоти. Сейчас она не услышала бы даже грохота барабанов.

, ':. Молча и быстро человек скользнул к кровати; словно бы по волшебству, руки в черных перчатках извлекли крохотный флакончик и длинную тонкую иглу; полый конец ее опустился в густую жидкость, которая начала заполнять цилиндр шприца; затем поршень двинулся вперед, выдавив еле заметную струйку. Когда Катрин, содрогаясь и тяжело дыша, хриплым облегченным стоном встретила желанный оргазм, игла с неумолимой точностью пронзила нежную кожу на шее. Последний крик наслаждения внезапно оборвался, тело выгнулось дугой, словно натянутый лук, в жажде достичь высшего наслаждения, которое пришло одновременно со смертью. Вытаращив уже невидящие глаза, она вдруг завалилась набок, и последний выдох прозвучал так, словно бы из шины выпустили воздух.

Выждав несколько секунд, человек сделал шаг вперед. Прежде всего он извлек иглу, которая исчезла так же мгновенно, как и появилась. Затем склонился над телом, застывшим в вечном оргазме. Через минуту лишь зыбкая тень мелькнула у стены и вскоре растворилась в темноте, среди деревьев.

Марта, как обычно, поднялась рано — эту привычку всей жизни она сохранила до сих пор, хотя могла теперь вставать попозже. Как всегда по утрам, она сначала убрала комнаты, а потом приготовила все для завтрака хозяйки: свежий круассан, небольшую розетку с абрикосовым джемом, деревенское масло, маленький кофейник с крепким черным кофе и стакан теплого молока. Утренняя газета, которую Марта уже успела просмотреть за своей первой чашкой кофе, была тщательно сложена и лежала на красивом подносе из лиможского фарфора, покрытого салфеткой из валансьенских кружев.

Тяжело ступая по лестнице, она поднялась на второй этаж.

— Доброе утро, мадам, — сказала она, войдя в спальню.

Поставив поднос на комод возле двери, подошла к окну, чтобы отдернуть занавески. Обычно в ответ на приветствие всегда слышалось сонное: «Доброе утро, Марта».

Сегодня хозяйка не отозвалась. Марта вернулась за подносом, чтобы подать его в постель.

— Мадам!

Поднос с грохотом упал на пол, горячий кофе обжег ей ноги, но она ничего не замечала — только кричала и кричала.

— Внезапный острейший сердечный приступ, мадам, — сказал доктор Морель Доминик. — Все кончилось за несколько секунд.

— У моей матери было абсолютно здоровое сердце.

Доктор Морель деликатно кашлянул.

— Вынужден напомнить вам, мадам, при каких обстоятельствах ваша матушка… гм… скончалась. В такие моменты сердце испытывает сильнейшую нагрузку…

— Не большую, чем это бывало много раз в ее замужней жизни.

Доктор снова кашлянул.

— Мадам Деспард стала несколько старше…

И он пожал плечами в чисто галльской манере.

— Это довольно распространенный случай, и это, несомненно, чрезвычайно приятная смерть.

Доминик вспомнила лицо матери: что выражалось на нем — агония или экстаз? Рыдания Марты ворвались даже в ее глубокий сон, но проснулась она окончательно от шока при виде Катрин, застывшей в той позе, в какой ее застала смерть, когда заглянула в невидящие, расширенные, слегка вытаращенные глаза и увидела ее руки, засунутые между ногами. Влепив Марте увесистую пощечину, она приказала помочь ей уложить тело более пристойным образом, но трупное окоченение уже сделало свое дело. У Доминик не оставалось иного выхода, как довериться доктору Морелю, и она разрешила ему осмотреть тело таким, как его нашли. Он был мудрым человеком и опытным врачом и за сорок лет своей практики видел абсолютно все; Катрин Деспард была не первой женщиной, скончавшейся вследствие сокрушительного оргазма. В его практике были и более впечатляющие случаи. Взять хотя бы старого мсье Монтана: он вцепился в волосы молоденькой женщины, делавшей ему минет, такой мертвой хваткой, что пришлось отрезать волосы, чтобы освободить ее. А брак Чарльза и Катрин Деспард всегда и во всех отношениях был союзом скорее плотским, нежели духовным…

— Вам нечего тревожиться, мадам, — сказал он Доминик, — вы вполне можете рассчитывать на мою сдержанность, и, разумеется, я без всяких колебаний поставлю свою подпись на свидетельстве о смерти.

Когда с формальностями было покончено и доктор Морель удалился, Доминик пошла на кухню, где Марта сидела за стаканом коньяку.

— Ах, мадам, — сказала она, утирая хлынувшие ручьем слезы, — как это ужасно. Подумать только, ведь ваша матушка умерла без исповеди и последнего благословения… в таком виде…

— О чем ты никогда никому не скажешь, — жестко произнесла Доминик.

Она посмотрела на зареванное опухшее лило взглядом тяжелым, словно камень.

— Ты поняла? Это был сердечный приступ, ты поняла? Обо всем остальном — рот на замок. И чтобы не было никаких сплетен. Иначе ты горько пожалеешь. Я достаточно ясно выразилась?

Марта, у которой так жестоко отобрали лучшую сплетню в ее жизни, безмолвно кивнула, стараясь не показать испуга. Даже когда дочь мадам была совсем девочкой, с ней было лучше не спорить. Но Марта утешилась быстро.

Можно и выждать. Хорошая сплетня — как хорошее вино… со временем вкус только улучшается.

Обмывая тело, она ничего не упустила из вида, и ее зоркие глаза разглядели красное пятнышко на шее, у самого основания затылка — должно быть, от укуса, хотя никаких следов не было. Из любопытства она самым тщательным образом осмотрела Катрин. Очень неплохо сохранилась для своего возраста — впрочем, иначе и быть не могло. Мадам делали массаж со всеми положенными кремами и Притираниями, да и сама она занималась гимнастикой — сущее наказание для такой ленивой натуры.

Марта хмыкнула. Да, это была в высшей степени сексуальная женщина. О, она слышала их обоих, когда был жив мсье, — все эти стоны и возгласы. Экое непотребство в их-то возрасте! Она, конечно, знала, что мадам занимается этим делом… в общем, играет сама с собой, хотя по выражению ее лица можно было понять, насколько все это для нее серьезно. Отнеся полный таз в ванную, она вылила воду и вернулась в спальню мадам за щеткой и гребешком. Покончив с волосами, она вынула из большого шкафа ночную рубашку — самую красивую, из тонкого шелка. Затем она сложила руки Катрин на груди и накрыла ее по пояс белоснежной простыней с кружевами.

В последний момент ей пришло в голову воткнуть между пальцами веточку жимолости. Вот так будет лучше, с удовлетворением подумала она. Воплощенная невинность…

Когда Доминик пришла посмотреть на мать, Катрин напоминала восковую куколку. Пожалуй, можно наложить макияж, подумала Доминик.

И направилась к туалетному столику, где Катрин держала свою косметику единственной фирмы, которую признавала, — «Ланком». Но стоило Доминик выдвинуть ящик, как она застыла с вытянутой рукой при виде предмета, лежавшего рядом с зеркальцем матери. Медленно, словно подбираясь к неразорвавшейся бомбе, пальцы Доминик коснулись его, сжали и подняли. Это был бархатный футляр для очков — черного цвета, с вышитым красной нитью драконом. Из отверстия выскользнули очки, которые мать надевала для чтения. Доминик тяжело опустилась на стул. Она никогда не видела эту вещь прежде. Мать всегда предпочитала сдержанные тона; эти бисерные блестки были не в ее вкусе — они выглядели слишком… слишком азиатскими. В безумной спешке, будто торопясь успеть к назначенному сроку, она перерыла все ящики и наконец обнаружила второй футляр в тумбочке около кровати. Когда она перекладывала очки из одного футляра в другой, руки у нее дрожали, но позднее, показав бархатный футляр Марте, она ничем не выдала себя, и в вопросе ее прозвучало только удивление:

— Ты не знаешь, кому это принадлежит? Прежде я подобной вещи не видела… Или же мама решила сменить стиль?

Марта, надев свои собственные очки, взяла в руки футляр.

— Нет, у мадам не было такого, — уверенно сказала она. — Я никогда его не видела.

— Быть может, она его недавно где-нибудь купила, — предположила Доминик. — Он был в одном из ее ящиков.

— Наверное, так и есть, — легко согласилась Марта. — Вряд ли она стала бы пользоваться подобной вещью. Она часто покупала не раздумывая, а потом все это пылилось без всякой пользы.

«Только не в этом случае, — подумала Доминик, — такую вещь мама не купила бы. Ей это дали… вернее даже, оставили у нее, чтобы я могла найти».

Поднявшись вновь в спальню матери, она стала медленно и методично осматривать тело в поисках разгадки, но ничего не обнаружила. «Как же они это сделали? — спрашивала она себя. — Как?» Ибо никаких сомнений у нее не осталось с того самого момента, как она увидела красного дракона, которого подбросили как печать или подпись под приговором. Если ее мать действительно скончалась от острого сердечного приступа, то это произошло не в силу естественных причин, а при помощи каких-то других, непонятных средств.

Пища исключалась, поскольку они втроем ели то, что приготовила Марта. Питье также. Кроме того, яд оставляет следы, или бывают и исключения? Быть может, таблетка или пилюля? Она осмотрела все пузырьки и баночки в аптечке в ванной — ничего, кроме аспирина и прочих самых обыкновенных лекарств. У матери было крепкое здоровье: глупость укрепляет тело, как любила говаривать ее бабушка дю Вильфор. «В таком случае, — презрительно сказала себе Доминик, — нечего удивляться, что моя матушка никогда не болела». На многих коробочках были просроченные даты — ее мать не увлекалась глотанием пилюль. Но как же тогда? Как они убили ее?

Нанесли смертельный удар? Она знала, что в карате и дзюдо есть приемы, позволяющие убить пальцами или рукой. Однако на теле Катрин не было синяков или кровоподтеков — ничего не было, если не считать красного пятнышка у самого основания затылка, как если бы она слегка расчесала шею, и нескольких царапин на пальцах из-за работы в саду без перчаток. Происхождение этих царапин не вызывало сомнений.

Доминик осмотрела все — даже кремы и лосьоны в ванной комнате, а также пудру и притирания. Смертельный яд мог содержаться в самых обычных вещах, и достаточно было всего лишь крохотной капли, чтобы…

Она долго сидела, напряженно размышляя об одном и том же. Эти люди были так хитры. Судя по всему, они изучили привычки матери — им было известно, чем она занимается по ночам. И каким-то образом, каким-то способом — эту загадку она так и не разгадала — они совершили убийство, придав ему вид естественной смерти.

Если бы они не пожелали таким странным способом известить ее об этом, Доминик ничего бы не заподозрила.

Это было, конечно, предупреждение. Они давали ей понять, что она в их власти и если не сделает того, что ей приказали, ее ждет печальная судьба матери. Она содрогнулась. Они даже не знали ее мать. Впрочем, Катрин для них была только средством, ведущим к цели. Только теперь Доминик стало понятно, в какие беспощадные руки она попала, и ужас пронзил ее. Она была их собственностью, их вещью, которой они могли распоряжаться по Своему усмотрению и в любое время. На какое-то мгновение ее охватила паника, ей хотелось завизжать, забиться в какую-нибудь нору, позвать на помощь и указать на своих мучителей обличающим перстом… Вместо этого она вернулась в свою комнату и проглотила еще одну таблетку — всего одну, чтобы успокоить нервы. Спать было нельзя — она должна была распорядиться насчет похорон матери.

Блэз приехал через несколько часов; она позвонила по номеру, которым пользовалась в тех случаях, когда было необходимо поговорить. К счастью, он оказался недалеко — во Франкфурте.

К его приезду Доминик несколько успокоилась, но выглядела осунувшейся и потрясенной. Она рассказала ему, в каком положении нашли тело матери, на что он ответил просто:

— Да, она все больше погружалась в мир своих фантазий. Но если это помогало ей жить, кто осудит ее?

— Конечно, не я, — убежденно сказала Доминик.

— Хорошо, что ты была здесь.

— Разумеется. А что такое?

— Могло быть иначе. Ведь у тебя столько дел и вообще…

Она пристально взглянула на него из-под опущенных ресниц. На его лице ничего нельзя было прочесть. Эта проклятая индейская невозмутимость доводила ее до бешенства. Однако она предоставила ему распоряжаться похоронами — по правде говоря, сейчас она могла думать только о своей ужасающей ситуации. Встречаться с Чжао Ли не было смысла. Если они способны на такое, чтобы всего лишь предупредить ее, то вряд ли удастся уговорить их пойти на уступки.

Блэз видел, что какая-то мысль терзает жену. Слишком уж она была потрясена. Внезапная смерть матери в случае с Доминик была для такого безмерного страдания явно недостаточным основанием. Поэтому он решил переговорить с доктором, но ничего не извлек из этой беседы.

— У моей тещи не было неприятностей с сердцем, — уверенно сказал Блэз.

— Это ровным счетом ничего не означает, мсье Чандлер. Я повидал много смертей, когда умирали на вид здоровые и сильные люди. Уязвимый орган далеко не всегда выдает себя во внешних проявлениях.

И доктор Морель осторожно добавил:

— У мадам Деспард были большие аппетиты. Если верить Марте, она занималась этим каждую ночь. В подобные минуты сердце испытывает значительную нагрузку. А постоянное напряжение могло привести к приступу… — Он пожал плечами. — Это произошло быстро и безболезненно. Не самая худшая смерть.

«Только не для Катрин, — подумал Блэз. — Оба они — и Катрин, и ее первый муж — отличались завидными сексуальными аппетитами, но она нашла удовлетворение только со вторым мужем благодаря любви. Неудивительно, что Доминик унаследовала животную страсть к сексу».

На похоронах присутствовали в основном те, кто знал Катрин как жену Чарльза; у нее было мало собственных друзей, поскольку она в них не нуждалась — она нуждалась только в нем. Отныне он будет принадлежать ей вечно. Однако явилось и несколько человек, входивших в круг знакомых родителей Катрин; прочая публика состояла из деревенских жителей, пришедших из любопытства и почтения. Заупокойная месса была торжественной, цветы радовали глаз своим великолепием. Марта хлюпала носом в течение всей церемонии: начиная с момента, когда гроб внесли в церковь, и вплоть до той минуты, когда тело Катрин опустили в одну могилу с покойным супругом — согласно завещанию, по которому все ее имущество без всяких условий переходило к дочери.

Позднее, по возвращении в дом, Доминик сыграла одну из лучших ролей в своей жизни: трогательно-бледная, в черном платье, она с достоинством и скорбью переходила от кружка к кружку, находя для каждого приглашенного нужные слова Старые вдовушки, которые помнили Катрин еще девочкой, одобрительно перешептывались. «Воспитание всегда сказывается, — говорили они. — Да, да! Дю Вивье до кончиков ногтей!»

Блэз никогда еще не видел Доминик такой красивой: она двигалась с утонченной грацией и затмевала своей прелестью любую женщину, когда почтительно внимала словам какой-нибудь престарелой маркизы.

Старушки, — в свою очередь, глядели на Блэза с восхищением: казалось, он сам не сознавал своей мужской привлекательности. Они наслаждались его безупречным французским, ловили его взгляд и с жадностью, с восторгом судачили о нем… Железные мускулы, восхитительный, невероятно обаятельный…

Подобно Доминик, он прекрасно играл свою роль, и иногда их глаза встречались. Странное дело, именно сейчас, в подобную минуту, он чувствовал, что она близка ему, как никогда.

Позже, когда все разошлись, они сидели на террасе в золотисто-красной дымке угасающего дня, все еще чувствуя близость, все еще соблюдая перемирие. Блэзу хотелось, чтобы Доминик обо всем рассказала — лучшего момента было не найти. Но она этого не сделала.

— Ты будешь продавать дом? — спросил он, помолчав.

— Нет… Прежде я думала, что это самый край, как говорят англичане. А это оказалось убежищем. Я оставлю дом, чтобы было куда возвращаться в те моменты, когда мне необходимо перезарядить батареи.

— А они разрядились?

Она глубоко вздохнула.

— Быть может. Слегка…

— Ты слишком много работала в последнее время.

Не хочешь немного передохнуть?

— Только не сейчас, когда Кейт Деспард наступает мне на пятки. Ты слышал, как успешно прошла ее распродажа драгоценностей?

— Да.

Он предпочел не говорить, что побывал там.

— И она сама вела аукцион.

— Ей пора было попробовать, разве нет?

— Я уже целую вечность не вела аукцион… целую вечность! И это было в Гонконге.

— Вероятно, она многому научилась.

— Потому что очень многие жаждали научить ее… даже ты.

— Я не помогал Кейт Деспард в том, что имеет хоть какое-либо отношение к вашему соревнованию.

— А кто вывез из Гонконга ее дружка-педераста? Кто приглашал ее снова в Колорадо? Не считай меня дурочкой, это оскорбительно. Неужели ты будешь отрицать, что твоя бабушка использовала все свое немалое влияние, чтобы поддержать ее?

— Это твоя ошибка. Ты пальцем не пошевелила, чтобы привлечь бабушку на свою сторону.

Она угрюмо молчала, и он впервые за этот день заметил, что ее пальцы постоянно крутят какой-то предмет.

Черный бархатный футляр для очков с вышитым красным драконом. Катрин любила сдержанный стиль и вряд ли стала бы пользоваться таким футляром: края прошиты металлической нитью, а его теща предпочитала шелк, к тому же в нем не было очков.

Услышав поздно вечером шум в коридоре, Блэз вышел узнать, в чем дело, и увидел, что Доминик дергает оконную раму, проверяя ее на прочность.

— Мне показалось, будто что-то хлопнуло, — объяснила она, не вдаваясь в подробности.

Но вечер был очень тихим, безветренным. Она чего-то боялась… или кого-то? Чтобы успокоить ее, он сам обследовал окно и убедился, что его не открывали в течение многих лет — настолько набухшей была деревянная рама.

Как только они легли, она тесно прижалась к нему, и он понял, что ей хочется не сексуальной близости, а надежной защиты.

— Спасибо тебе, что приехал, — прошептала она после недолгого молчания.

— Как я мог не приехать?

— Мы оба знаем, что в последнее время не все у нас… было в порядке.

— Не бывает такого брака, чтобы всегда все было в порядке.

— Когда закончится этот год, все изменится, — обещала Доминик.

Да уж, лучше бы все изменилось, подумал Блэз.

Она вздохнула.

— Две смерти всего лишь за один год… кто мог такое представить?

— Раз Катрин теперь вместе с Чарльзом… а она в это верила… к чему так переживать?

— Ты в это веришь?

— Нет.

— Я тоже. В аду оказываешься не после смерти. Настоящий ад — это жить, не получая того, что желаешь.

— Так вот почему ты хочешь загнать в него всех, кроме самой себя.

Доминик рассмеялась.

— Ах ты, — сказала она в прежней своей манере и, устроившись поудобнее, вздохнула уже с облегчением.

Через несколько минут она заснула, но Блэз долго лежал без сна, напряженно размышляя.

— Нет!

Резко высвободившись, Кейт вскочила с софы.

— Но почему? — озадаченно спросил Лэрри.

— Потому что… — Слова «потому что ты не тот человек» уже готовы были сорваться с ее губ, однако вслух она произнесла другое:

— Потому что я не в настроении.

Лэрри смотрел на нее угрюмо.

— Быстро же оно у тебя меняется.

— Прости, — сказала она устало. — Это не твоя вина.

— У тебя есть еще кто-то? Неужели меня обошли?

Этот парень Чивли, да?

— Ему придется подождать, — бросила Кейт.

— Тогда кто же?

— Никого нет, Лэрри, совсем никого. Прости, что завлекла тебя… но мы ведь не будем разыгрывать из себя Антония и Клеопатру, правда?

Он невольно ухмыльнулся.

— Скорее уж это Мат и Джефф…

Кейт улыбнулась. Этим и правился ей Лэрри — он никогда не падал духом. Просто резиновый мячик.

— У меня сейчас голова занята совсем другим, — призналась она. — Кортланд Парк… я только об этом и думаю.

— Я могу чем-нибудь помочь? Знаешь, в свое время я командовал скаутским отрядом.

Кейт со смехом отвернулась от него.

— Нет, но за предложение спасибо.

«Какой же он милый, — подумала она, — и удобный, как разношенные тапочки». Когда он начал ухаживать за ней, она позволяла ему целовать и ласкать себя. Но когда сегодня вечером он решил пойти дальше, она, внезапно прозрев, осознала неопровержимую истину: она не может этого и не хочет, она готова принять его в качестве друга, но никак не любовника, ибо подобная роль… Подобная роль предназначалась тому, кто походил бы на Блэза Чандлера. Она изо всех сил пыталась бороться с этим безнадежным и ненужным чувством. Однако пять минут назад, в объятиях Лэрри Коула, когда нужно было уступить или же отказать, она поняла, что уже ничего не сможет с собой поделать.

Она влюбилась в Блэза Чандлера, несмотря на все свои ухищрения: возводила надежный барьер из обиды и неприязни, усердно выискивала любой повод для подозрений, всячески стремилась — безуспешно, как выяснилось, — держать его на безопасном расстоянии. Слишком поздно: он занял прочное место в ее сердце и в ее мыслях, целиком завладев ими. В нем воплотились ее девические грезы — как будто Эдвард Рочестер вдруг сошел со страниц романа и обрел новую жизнь в облике Блэза Чандлера. Сама же она превратилась в Джен Эйр, что было только естественно, ведь они обе не отличались красотой.

— А это не потому, что ты до сих пор воображаешь себя уродиной? — спросил Лэрри, словно прочитав ее мысли.

Кейт была удивлена его проницательностью.

— Почему ты так решил? — сказала она, уклонившись от ответа.

— Мне кажется, ты просто не веришь, что можешь понравиться любому человеку… то есть любому мужчине.

Кейт сдвинула брови.

— Это не так, — произнесла она наконец и тут же искренне добавила:

— В свое время так оно и было, но я жила тогда не здесь, и вообще, той девчонки больше нет.

— В самом деле нет? — спросил Лэрри.

— Да, — твердо ответила Кейт.

— О'кей, — легко согласился он. — Значит, дело во мне. Не умею понравиться.

— Перестань, — насмешливо сказала Кейт. — Ты сам знаешь, что это не правда.

— Я не знаю, чему верить. Вроде бы я все делал правильно и говорил нужные слова…

— Так оно и было. Только мне нужны другие слова.

Лэрри застегнул рубашку, подтянул галстук и потянулся за пиджаком.

— Что ж, всех завоевать нельзя, — кивнул он, примиряясь.

— Полагаю, ты завоевал гораздо больше, чем положено тебе по справедливости.

Он встал, горделиво расправил плечи.

— Не жалуюсь.

Но Кейт чувствовала, что он раздосадован.

— Ты мне очень нравишься, — честно сказала она, — но не больше того. Возможно, во мне что-то еще сохранилось от прежней Кейт, и я не могу относиться к этим вещам легко…

Она ткнула пальцем в сторону измятого покрывала на софе.

— Для меня это должно быть… серьезно.

— Значит, это несерьезно. В любом случае, для тебя.

— И для тебя тоже, — спокойно парировала Кейт. — Будь честен.

— Какой же парень упустит свой шанс? — честно признался он.

— У меня такое ощущение, — с улыбкой произнесла Кейт, — что тебе шанс подворачивается частенько.

Он фыркнул.

— О'кей, обойдемся без разбитых сердец. Всего лишь еще одна любовь растоптана.

— Это тоже не правда, — резко бросила Кейт.

Когда дверь лифта распахнулись, он наклонился к ней:

— Мы по-прежнему друзья?

— Надеюсь, — ответила Кейт.

— Я заеду за тобой завтра вечером?

— Нет, у меня аукцион на носу. В четверг.

— Договорились.

Он одарил ее своей белозубой, широкой, беспечной улыбкой — и дверь лифта медленно закрылась за ним.

Кейт расправила покрывало на софе, отнесла бокалы на кухню и вымыла их. Затем выключила свет и направилась в спальню.

Она ничего не изменила в меблировке: кровать была очень большой, а драпировки выдержаны в серых и бордовых тонах — цвета чисто мужские. Все здесь было подобрано ее отцом: и блестящая полированная французская кровать, и высокий комод с восемью выдвижными ящиками, и роскошные бархатные занавеси. Она подложила под спину широкие твердые подушки и вновь склонилась над пачкой отцовских писем. Прочитав их в первый раз, она рыдала так, что даже заснула в слезах — настолько ей было стыдно за себя. Снова взяв в руки письма, в которых сохранилось так много от ее любимого отца, она спросила себя, не стало ли вырвавшееся на волю и безмерно выросшее чувство к Блэзу Чандлеру в некотором смысле роковым искуплением.

Она была преисполнена самых добрых намерений, когда прочитала письма впервые: мысленно клялась, что оправдает надежды отца, что станет достойной любви, пронизывающей все строки этих писем. Слишком поздно она осознала, что после его кончины перестала любить себя, хуже — возненавидела себя за то, что считала своим падением. Теперь же, ощутив исходящее от Блэза Чандлера тепло и раскрывшись перед ним в их искреннем разговоре, она понимала, что женщина может почувствовать себя красивой, только если ее любят. Девочкой она не считала себя некрасивой и не обращала внимания на слова бабушки, даже однажды передала их отцу. Он посмотрел на нее серьезно и сказал: «Но для меня ты красавица, моя маленькая Кэт». Лишь позднее, когда он перестал быть рядом, когда никто уже не называл ее прелестной, она потеряла всякий интерес к своей внешности, носила только джинсы и майки и уверовала в жесткую оценку бабушки, как в истину Евангелия. Только пережив шок от первого чтения, она начала вглядываться в себя и терзаться мукой невосполнимой утраты, сознавая, что обязана исполнить завещанное, ибо отец оставил ей самое дорогое, что у него было. Почему-то она совершенно не расстраивалась при мысли, что Блэз Чандлер также знает содержание этих писем — это обстоятельство сближало их еще больше. Письма были сугубо личными, но она была уверена, что он все понял — иначе не отдал бы их ей.

Кейт с удивлением обнаружила, что радуется его осведомленности. Теперь она могла признаться в своих чувствах к нему, хотя понимала их безнадежность — это не имело значения, поскольку ее радовали сами эти чувства.

Ей казалось, что она умерла для любви, поскольку в душе ее ничто не шелохнулось в ответ на страсть Николаса Чивли и Лэрри Коула. Теперь она ясно видела, что может полюбить мужчину, но только настоящего. Ей не суждено его получить, и в этом ее расплата за то, что она отвергла любовь, которую никогда не теряла, хотя и пыталась уверить себя в обратном.

Ей следовало бы печалиться, однако грусти не было.

Напротив, она ощущала, что окончательно и бесповоротно освободилась от тоскливого чувства пустоты и утраты, так долго владевших ею. Письма отца, полные безыскусной и горячей любви, заставили ее вернуться к самой себе.

У нее стало радостно на сердце, и она не смогла отказаться от удовольствия перечитать их еще раз.

…В Нью-Йорке Доминик переодевалась в вечернее платье, когда в комнату внесли цветы. Подумав, что их прислал мужчина, который должен был заехать за ней через полчаса, она сняла крышку с коробки и, едва взглянув на ее содержимое, похолодела от ужаса. Крошечные, Кроваво-красные розы были сплетены так, что напоминали огнедышащего дракона. На маленькой белой карточке было написано: «8 вечера. Следующий понедельник». Это был сигнал. На какую-то секунду она ощутила такой жуткий страх, что потянулась к телефонной трубке. Надо позвонить Блэзу, во всем ему признаться, ринуться под его защиту. Он мог окружить ее магической, непроницаемой стеной, опираясь на мощь своей Корпорации. Нет, сказала она себе, опуская руку, не торопись. Узнай, что они хотят. Не показывай своей силы. Оставь Блэза на крайний случай; Возможно, мы сумеем договориться. Я не поехала в Гонконг, как они надеялись. И не сменила судовладельцев. А если они попытаются избавиться от меня…

Постепенно к ней возвращалась прежняя уверенность.

Да, хладнокровно подумала она, надо встретить их лицом к лицу. Взять их на пушку.

И она сняла трубку, чтобы отдать распоряжение секретарше: пусть закажет билет на рейс, которым она должна будет прибыть в Кай Так в ближайший понедельник днем.

Сидя в машине, увозившей ее из аэропорта, она рассеянно слушала подробный отчет своего секретаря-китайца о том, что произошло за время ее отсутствия, и мысленно составляла план предстоящей кампании.

Когда Чжао Ли вошел, как всегда, не доложив о себе — ибо слуги пропускали его либо в силу соответствующих инструкций, либо из-за таинственной связи, существующей между всеми китайцами, — она была готова к встрече и ждала его, облачившись в черный шелковый чонсам с разрезами на бедрах и высоким оранжевым воротником, который был усеян неограненными сапфирами и квадратиками бриллиантов. В ушах ее сверкали знаменитые сапфировые серьги.

Она чувствовала себя свежей после горячей ванны и массажа: опытные руки мастера сумели снять с нее напряжение, сделали ее тело гибким и податливым, а главное — вернули ей ясность мысли. Она долго занималась своим лицом, затем надушила виски и заставила горничную расчесать волосы до блеска — при помощи щетки, обернутой в тонкий шелк. И вот наконец, медленно поворачиваясь перед зеркалом, она увидела то, к чему стремилась, — идеальное совершенство, которое, в свою очередь, вознаградило ее полной уверенностью в себе. Красота всегда служила ей надежным щитом — сегодня вечером нельзя было допустить никакого сбоя.

После некоторого размышления она выбрала самую выгодную для себя позицию: когда появился Чжао Ли, она стояла у окна, где на фоне блестящей белой паутины занавесок ее черное платье и сверкающие драгоценности выглядели особенно эффектными — при виде подобной женщины у любого мужчины перехватило бы дыхание.

Ее труды не пропали даром, ибо темные, как терновая ягода, глаза Чжао Ли вдруг вспыхнули, и он сумел скрыть этот огонь лишь за глубоким поклоном. Она также склонила голову, ничем не выдав ненависти и страха, сжимавших ей грудь.

— Мадам…

— Чжао Ли…

— Как вы поживаете? — вежливо осведомился он.

— Прекрасно, благодарю вас. Не хотите ли выпить?

Как и всегда прежде, на столике их ожидала бутылка шампанского, а дополнял благостную картину дим-сум на традиционном каншийском блюде.

— Прошу вас…

Она показала на его любимое кресло из светлого лакированного бамбука с пухлыми подушками из бирюзового тайского шелка и, когда он сел, прошла мимо него со столь характерной для нее ленивой грацией — достаточно близко, чтобы в ноздри ему ударил опьяняющий аромат ее духов.

Доминик сама разлила шампанское, гордясь спокойными движениями своих рук и пальцев с длинными ногтями, сверкающими от недавно наложенного кроваво-красного лака.

— Итак, — иронически произнесла она, наслаждаясь вкусом холодного шампанского, — нам с вами необходимо кое-что обсудить.

— Вы ошибаетесь, мадам. Нам нет необходимости обсуждать что-либо.

Доминик улыбнулась. Эти стальные, без прищура, глаза, казалось, излучали силу.

— Напротив. Кое-что изменилось со времени вашего последнего… визита.

Она сделала паузу, словно бы намекая ему на то, что случилось во Франции, а затем перешла в решительное наступление:

— Если вы не сделаете кое-что для меня, я буду не в силах сменить судовладельцев и даже не смогу разрешить вам воспользоваться одним из моих судов. Моей сводной сестре посчастливилось приобрести права на два очень крупных аукциона: первый позволил ей сравняться со мной, второй же — если не воспрепятствовать этому — выведет ее в лидеры. Я же в таком случае потеряю и ту небольшую часть фирмы, которая пока находится под моим контролем. «Деспардс» уйдет из моих рук и, следовательно, из сферы ваших интересов.

Чжао Ли помолчал, обдумывая услышанное, а затем коротко бросил:

— Чего же вы хотите?

— Аукцион должен состояться в следующем месяце, в Кортланд Парке, большом загородном доме в графстве Сассекс. Если вам не удастся помешать этому, я не смогу за оставшееся время получить такие комиссионные, чтобы закрыть брешь, для этого необходимо устроить с полдюжины больших аукционов, а это сейчас невозможно, хотя я прилагаю все усилия. И я хочу предупредить вас: если эта распродажа состоится, фирма «Деспардс» будет потеряна для нас обоих.

После недолгой паузы Чжао Ли спросил:

— А если этот аукцион по каким-либо причинам не состоится?

— Тогда у нее не будет шансов догнать меня. Я сохраню первенство в течение необходимого мне времени благодаря аукциону, который провела здесь. Тогда фирма «Деспардс» станет моей, и я смогу… оказать вам содействие в вашем бизнесе.

Он вновь погрузился в размышления, а потом приказал:

— Вы предоставите мне детальные сведения об этом доме: его местоположение, план комнат, сроки проведения аукциона. Все сведения, которыми вы располагаете.

Я должен посоветоваться со своими партнерами. Вы получите наш ответ в течение суток.

Помолчав, он добавил:

— А когда мы осуществим задуманное, вы перейдете в наше распоряжение.

«Я сделаю все, чтобы этого не произошло», — подумала Доминик, но вслух смиренно произнесла:

— Конечно.

Несколько секунд Чжао Ли пристально смотрел на нее.

— Вы понимаете, что ваша информация будет немедленно перепроверена?

— Вы убедитесь, что она точна.

— Если это действительно так, у меня есть все основания полагать, что аукцион не состоится.

— Это все, что мне нужно. Меня не интересует, как вы это сделаете. Главное — сделать это.

— И тогда вы будете делать то, что нужно нам?

— Да.

— В таком случае, мадам, нам в скором времени предстоит встретиться вновь.

Он ушел, еще раз склонившись перед Доминик в глубоком поклоне.