Наследство

ГЛАВА 6

В восемь часов утра все корты были пусты, единственным звуком в огромном зале с высоким потолком был гулкий звук теннисного мяча, отбиваемого на лету сильным ударом, до тех пор, пока Эллисон или Лора не выигрывали очко.

— Черт! — воскликнула Эллисон, когда мяч упал за чертой. — О чем я думала, когда учила тебя играть?

— Ты думала о том, чтобы сделать меня более совершенной, и ты добилась этого, — ответила Лора.

Они играли в сосредоточенном молчании, составляя в игре прекрасную пару — обе были упорными, быстрыми, но все же Эллисон удалось наконец-то сделать решающий удар, который Лора не смогла отбить.

— Чуть не проиграла, — сказала она, задыхаясь, и с нежностью прикоснулась к руке Лоры, когда они менялись сторонами. — Но проиграю, если не буду внимательна. Не могу поверить, что еще три года назад ты никогда не играла в теннис, ты уверена, что не разыгрываешь меня?

— Ты же знаешь, что это так. Я никогда не держала в руках ракетку, пока ты не научила меня. У меня так получается, потому что я очень люблю играть. Разве ты не учишься чему-нибудь быстрее, если любишь это дело?

— Вероятно. Но ты — настоящая спортсменка. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь двигался, как ты — словно кошка.

Казалось, тень пробежала по лицу Лоры, но через мгновение оно снова просветлело.

— Я научилась этому у тебя, — спокойно ответила она. — Еще один гейм?

Эллисон кивнула. А наверху, в ресторане, Поль Дженсен сквозь стеклянные стены наблюдал за стремительной игрой, восхищаясь своей кузиной Эллисон, но невольно его взгляд снова и снова возвращался к Лоре, которую он не видел почти год. Последний раз они встречались прошлым летом, когда он приехал на неделю домой после путешествия на Запад с друзьями. Уже тогда было очевидно, что Лора стала частью семьи, но он едва удостоил ее внимания. Он помнил, что отметил, как она повзрослела и больше не казалась пугливой, неуютно чувствующей себя девочкой, которую он встретил на Кейп-Коде, или, по приезде в Бостон, неуловимо-непонятной, замкнутой, проводящей все время с Оуэном или Розой на кухне, когда не посещала лекции в колледже. Она все еще была несколько угловата, хорошенькая, но погруженная в свои мысли и, казалось, витавшая где-то далеко, и не было в ней той победительной красоты и уверенности, которые так привлекали Поля.

Ему было двадцать восемь лет, и знатоки утверждали, что у него блестящие способности, наблюдательный взгляд и большое будущее художника-фотографа, если он серьезно займется этим. Но он никогда нигде не жил подолгу, чтобы серьезно заняться чем-то или кем-то.

— Ты молод, — говорила мать, — ты остепенишься, когда придет время.

— Ты будешь жалеть об этих годах, — говорил его дядя Оуэн. — Они могли бы стать самыми созидательными, а ты растрачиваешь их на пустяки.

Но его тетя Ленни советовала ему не торопиться:

— Лучше не спешить и не совершать ошибок.

— Ты найдешь свой собственный путь, — сказал ему отец, разочаровав таким ответом Поля, так как он все еще надеялся на его совет.

А его дядя Феликс презрительно выразился:

— Он испорчен, — и Поль, который недолюбливал своего холодного, сдержанного дядю, в данном случае вынужден был признать, что Феликс, вероятно, прав; он был испорчен богатством. Ему не нужно было зарабатывать деньги, и поэтому можно было с легкостью заниматься то тем, то другим, фотографией или чем-то еще, за чем время текло незаметно, не имея никаких обязательств, — неважно, что это было — работа, женщина или даже какая-то определенная страна, так как, покинув одно место, он искал красоту и новизну в другом.

Однако с этим возникли проблемы, и причина, по которой он вернулся в Бостон, была та, что ему все труднее становилось находить развлечения, и после некоторого времени казино и клубы, шикарные рестораны — все стало выглядеть одинаковым. И сейчас, наблюдая за Лорой, он почувствовал к ней интерес. Он удивлялся переменам, которые произошли в ней, отмечая ее очарование, грацию и яркую внешность, и для всего этого «красота» было слишком невыразительным словом.

«Броская, — подумал он, — довольно сложно отнести ее к какому-то определенному типу женщин». Его глаза художника быстро схватили ее тонкое лицо: широкий лоб, огромные глаза с длинными ресницами, высокие скулы, нежные тени на щеках и полные, чувственные губы, без помады, слегка приоткрытые в азарте игры. Она уже не стягивала бантом свои густые каштановые волосы, хотя для удобства надела повязку, охватывавшую лоб, все же свободные пряди волнами ниспадали на ее плечи, и влажные завитки, выбившиеся из-под повязки, обрамляли пылающее личико, делая его маленьким и беззащитным.

Но в то же время в посадке головы чувствовалась решительность, а сильное тело, как распрямившаяся пружина, с взрывной энергией носилось по корту. «Жесткая, но нежная», — подумал Поль. Пылкая, но невинная или, скорее, непознанная; в этом милом личике чувствовался опыт, хотя, не зная ее, нельзя было угадать, что она уже испытала в жизни. В семье ему рассказывали, что она была сдержанна, но очень мила, держалась отдельно от остальных, но была благодарна за доброе к себе отношение, быстро сердилась, но через мгновение могла засмеяться. Наблюдая, как она движется по корту, чтобы принять и отбить низко летящий мяч, он отмечал, насколько она грациозна, но в то же время всеми помыслами устремлена к победе. Изо всех красивых женщин Европы и Америки, которые ожидали, чтобы он напомнил им о себе, ни одна не интересовала его так, как Лора, — эта многогранная, противоречивая девочка.

Он видел, как Эллисон выиграла подачу. Лора пыталась восстановить счет, когда, отвечая на удар, попала в сетку.

— Черт побери, — выругалась она и тут же быстро осмотрелась, чтобы убедиться, что рядом никого нет, кто мог бы услышать. Поль, прочитав по губам то, что она сказала, рассмеялся: прямо, мальчишка-сорванец и в то же время уже совсем женщина. Он открыл дверь и вышел на балкон, который был как раз над кортом.

— Поль! — обрадовалась Эллисон, которая взглянула в ту сторону, заметив, что кто-то показался на балконе. — Когда ты сюда приехал? Правда Лора прекрасно играет? Хочешь сыграть?

Он покачал головой, пытаясь поймать взгляд Лоры, но она отвернулась, набрасывая на плечи полотенце.

— Тогда приходи на вечер, — пригласила Эллисон. — Сегодня. Лора, ты не возражаешь, если я приглашу Поля?

Лора что-то ответила, но Поль не расслышал.

— Да, я знаю, это мой вечер, — продолжала Эллисон, — но ведь устраиваешь его ты. — Она взглянула на Поля. — Лора устраивает потрясающий вечер в честь моей помолвки с самым прекрасным Тэдом Уолкетом-третьим. Я не знала, что ты приехал, иначе непременно пригласила бы тебя. Но ты придешь, да?

Поль смотрел на Лору до тех пор, пока под его настойчивым взглядом она не подняла глаза и не взглянула на него. Их глаза мгновенно пробежали пространство, разделяющее их.

— Да, — ответил Поль Лоре. — Мне очень бы хотелось быть там.

Гости съезжались к семи часам. Элегантный, отделанный терракотового цвета панелями лифт доставлял их на четвертый этаж, в апартаменты, которые занимала Лора в доме Оуэна на Бикон-Хилл. Окна были распахнуты навстречу теплому июньскому вечеру, и тихую, чопорную Маунт-Вернон-стрит несколько тревожили доносившиеся голоса гостей, уже знакомых и только что представленных друг другу, которые весело болтали и переходили от одной группы к другой, перемешиваясь и сливаясь, как камешки в калейдоскопе. Звучала тихая фортепьянная музыка, племянник Розы, Альберт, распоряжался в баре. Другой ее племянник, Ферди, разносил серебряные подносы с закусками, которые Роза прислала с официантом из кухни.

— Комнаты выглядят восхитительно, — заметил Тэд Уолкет, осматривая помещение и небрежно обнимая Лору за плечи. — Ты их полностью переделала.

— С помощью Эллисон, — ответила Лора, но ее глаза сияли от удовольствия, когда она обозревала то, что ей удалось сделать. Она несколько месяцев занималась квартирой, чтобы оттенки красок излучали такое же мягкое сияние, как и сад на восходе солнца. Акварели и картины, написанные маслом, украшали стены, старинные утюги, приведенные в порядок упорной многочасовой работой, стояли у камина, окна обрамляли шелковые шторы. Когда-то она мечтала о собственной комнате, теперь у нее их было три, и такие красивые, какие могли только присниться, и она сделала их действительно своими.

— Я только кое-что предложила, — сказала Эллисон. — Остальное Лора сделала сама. Никому и в голову не придет, что когда-то здесь выросли мой папа и дядя, правда? Тут было мрачно, как в пещере. А теперь мне здесь нравится. Разве у нее не глаз художника?

— В Лоре есть что-то необыкновенное, — восхищенно сказал Тэд. — Ты дружески относишься к ней вот уже три года, а обычно устаешь от людей и начинаешь скучать с ними намного раньше.

Лора, увидев, как краска прилила к лицу Эллисон, холодно проговорила:

— Может быть, мы нравимся друг другу? И Эллисон относится ко мне больше, чем по-дружески. Она очень щедра. Разве ты не восхищаешься моим платьем, Тэд?

Он отступил на шаг и посмотрел на нее:

— Выполнено Кэролайн Херера, от Мортье, собравшее множество комплиментов, когда мисс Сэлинджер появилась в нем на благотворительном балу в прошлом году.

— Тэд никогда не забывает платья, — сухо заметила Эллисон.

— А Лора Фэрчайлд выглядит просто сказочно в шелке цвета ночи. — Он поцеловал руку Лоре. — Это ваш цвет, вы не должны носить никакой другой. Хотя, — он все еще держал ее руку, — насколько я помню, вы восхитительны так же в красном. И изумрудном. И конечно, в белом, и…

— Он также никогда не упустит случай подержать руку дамы, — добавила Эллисон.

Лора высвободила руку, стараясь на ходу придумать остроумную и уместную шутку. Как бы ей этого ни хотелось, как бы она этому ни училась, ей не удавалось это так, как Эллисон и ее друзьям, у которых на кончике языка всегда готово колкое замечание или острота.

— Все пришли? — спросила она, осматриваясь вокруг. — Я должна сказать Розе, когда подавать ужин.

Почему он не пришел? Он сказал, что придет. Он сказал, что ему очень хочется прийти.

— Все, кроме Поля, — отозвалась Эллисон. — Но он часто опаздывает и славится этим. Роза знает, что ужин будет не раньше девяти. Я собираюсь представить Тэда твоим друзьям по университету, не возражаешь?

— Нет, конечно, нет, — ответила она автоматически, думая, почему он опаздывает так часто, что все знают об этом его качестве.

— Я тоже пойду к гостям, я совсем забыла обязанности хозяйки.

В первый раз в жизни она была ХОЗЯЙКОЙ, принимала гостей. Первый раз в жизни на ней было шелковое платье цвета ночи, первый раз в жизни она сама обставляла и украшала квартиру, первый раз в жизни она ждала мужчину, который смотрел на нее восхищенными глазами.

Очень долго все было совершенно новым, начиная с той минуты, когда три года назад она переступила порог дома Оуэна на Бикон-Хилл, идя рядом с его инвалидной коляской, которую шофер вкатил в фойе.

Оуэн поднял руку, давая знак остановиться, и шофер, который вез его, подчинился и замер на полпути к лифту рядом с лестницей.

— Я думал, что больше не увижу этого, — прошептал он. При взгляде на Лору веселая улыбка осветила его лицо. — Но я здесь и привез с собой тебя.

Он протянул к ней руку, и она сжала ее.

— Как я люблю этот дом! Было время, когда я думал, что ненавижу его, и даже собирался продать. — Он покачал головой, и его взгляд пробежал по мраморной статуе в центре фойе, где стояли французские круглые столы с огромными прихотливыми букетами гладиолусов и роз. — Сколько здесь было радости, смеха, и так давно… А теперь все это вернется. Ты заметила, насколько дороже мы начинаем ценить то, что имеем, если можем поделиться этим с кем-нибудь еще? Когда начинаешь ценить то, что уже потерял, — это эгоизм, и совсем другое ощущение, когда делишь это с кем-нибудь. Я надеюсь, ты будешь счастлива здесь, Лора, и говорю тебе: «Добро пожаловать!»

— Да, буду, — ответила Лора. — Я имею в виду — буду счастлива. — Она сжала губы. Почему она не может говорить так же свободно и элегантно, как он? — Спасибо, — выпалила она. Он, конечно, мог думать, что она не очень правильно говорит, но, во всяком случае, он знал, что она благодарна.

Оуэн улыбнулся и сложил руки на коленях.

— Пусть Роза покажет тебе дом, она поможет разобраться в том хаосе, который сотворили Айрис и я. Чувствуй себя, как дома, я пока отдохну, а потом приходи ко мне в комнату, когда я позвоню тебе, дорогая, — добавил он, пока шофер разворачивал его кресло. — Мне так приятно, что ты здесь. — Затем двери лифта закрылись за ним.

Роза появилась в дверях на другом конце фойе:

— Проходите, моя юная мисс. Мы быстренько пройдем по дому, а потом ты распакуешь вещи. Я позабочусь о Клэе, когда он приедет сюда после того, как закончит работу у Феликса и Ленни.

Роза никогда не спрашивала, как случилось, что Лора Фэрчайлд, помощница на кухне, взятая на летнее время, которая появилась из ниоткуда и просто попросила принять ее на работу в середине июня, в середине сентября переехала в дом на Бикон-Хилл как компаньонка мистера Оуэна, да к тому же привезла с собой брата. Оуэн всегда поступал, как хотел, и его семья давно перестала говорить ему, что он — деспот, о его капризах, глупостях и, того хуже — что он идет на поводу у умных людей, которые могут использовать его в собственных целях. Роза знала, что они все так думают, но так как они были очень милы и хорошо воспитаны, то молчали. Она тоже помалкивала, но ей это давалось легко. Ей не причиталась доля в состоянии Оуэна. Кроме того, ей нравилась Лора.

— Не прикасайся к мебели, — сказала Роза, когда они проходили через центральный салон на втором этаже. — Ты знаешь, пальцы оставляют отпечатки.

— Я никогда не оставляю отпечатков, — горячо возразила Лора. — Все-таки меня к этому приучили.

— Ладно, ладно, — мягко успокоила Роза, но удивилась, почему девочка выглядит такой испуганной. — Я совсем не критикую то, как тебя воспитали и научили работать. Я никогда не критикую людей, но откуда тебе знать, что следы пальцев остаются на полировке, поэтому мы стараемся не прикасаться к мебели.

— Извините, — пробормотала Лора.

— Ты ничего плохого не сделала. Я отлично знаю, как нравится людям трогать вещи, которые они видят впервые в жизни. Продолжим наш осмотр, я больше ни слова не скажу.

Лора выдавила из себя улыбку и боялась сказать хоть что-нибудь. Будь осторожна, будь осторожна. Даже теперь, в Бостоне, будь осторожна. Она поймала себя на том, что идет, сдерживая дыхание и на цыпочках, когда они проходили через комнаты, длинные холлы, где висели портреты строгих мужчин и дам, облаченных в шелковые платья, минуя укромные уголки, буфеты, лестницы и оконные пролеты, которые возникали совершенно неожиданно. А потом чары роскоши постепенно окутали ее, она немного расслабилась и скоро уже тянула руку, чтобы дотронуться до шелковистой полированной мебели, спокойно сияющего бархата, плотной шерстяной ткани французских гобеленов, украшавших стены.

Что-то шевельнулось и пробудилось в ней: тоска и желание роскоши и красоты, которые она прятала глубоко внутри, не веря в возможность иметь все это. Казалось, ее пальцы ожили, и она сливалась со всем, к чему прикасалась, и была так далеко от кухни со столом, покрытым пластиком, где сидел Бен и чертил ногтем по поверхности, пока она готовила обед и рассказывала ему о том, как прошел день в школе.

— Мистер Оуэн купил этот дом в качестве свадебного подарка, когда он и миссис Айрис поженились, — между тем говорила Роза. — Двадцать две комнаты. Они всегда мечтали иметь дом и жить на Бикон-Хилл, чтобы у них была семья, и давать большие вечера в огромном бальном зале. И они осуществили это. Вот здесь этот зал, который закрыт с тех пор, как она умерла.

Зал располагался на верхнем этаже. А этажом ниже, на четвертом, были апартаменты Феликса и Асы, и еще две комнаты с ваннами для гостей. Оуэн и Айрис жили на третьем, а помещения для гостей находились через холл. На втором этаже раскинулся просторный салон, который тянулся по всему дому, со столовой и библиотекой за ним, и наконец, на первом этаже были кухня, буфетная, квартира Розы, комната для посетителей и фойе, где был лифт. В цоколе располагались прачечная, кладовая, где хранились запасы Розы — джемы и прочее, и отделанная панелями комната, где стоял бильярдный стол, камин, мебель, обитая кожей, и бар.

— Мистер Оуэн всегда говорил, что те десять лет, что он прожил с миссис Айрис, были самым счастливым временем. В эти десять лет он строил свою компанию, покупая отели, строя новые, по два, а то и три отеля в год. Компания так разрослась, что потом заняла половину верхнего этажа отеля «Бостон Сэлинджер». Ты его еще не видела, он на Армингтон-авеню, сразу за Паблик Гарденс. И он, и миссис Айрис бывали на всех вечерах, их фотографии мелькали в газетах, у них было множество шикарных туалетов… Потом они начали устраивать ужины у себя, один в неделю, в очень узком кругу, на двенадцать персон. Таких вечеров больше никто не давал, и очень скоро все стали просто охотиться за приглашениями. У них был свой собственный стиль — у мистера Оуэна и миссис Айрис, и если бы я могла собрать его, — разлить по бутылкам и продавать, я бы разбогатела. Но стиль — это то, что нельзя купить: или у тебя он есть, или его нет.

«У меня свой стиль, — тихонько раздумывала Лора. — Чем бы это ни было, как бы это ни выглядело, я придумаю, как достичь его. И люди будут восхищаться мной, любить меня и мечтать быть приглашенными на мои вечера».

— Но потом миссис Айрис умерла, — продолжала Роза, пока они ехали на лифте из бильярдной на четвертый этаж, — а мистер Оуэн закрыл их апартаменты и никогда больше туда не входил. Он подумывал о том, чтобы продать этот дом, но не мог заставить себя сделать это, он говорил, что мысль, что кто-то будет жить в доме миссис Айрис, сводила его с ума. Поэтому он остался. Он перебрался в комнаты для гостей, хотя в доме нет гостей и не было с тех пор, как миссис Айрис умерла. Теперь появилась ты.

— Я не гость, я работаю здесь, — сказала Лора.

— Да, это верно. Просто раньше в этом доме не было компаньонок.

Но теперь есть. Я здесь. Я — часть всего этого. Мне не нужно вылезать из окна, оставляя все позади. Я принадлежу этому месту.

На третьем этаже Роза открыла дверь в трехкомнатные апартаменты, где выросли Феликс и Аса.

— Это твои комнаты.

Лора непонимающе посмотрела на нее:

— Что это?

— Апартаменты. Не очень-то красиво, но мистер Оуэн сказал, что здесь будешь жить ты.

Стены были отделаны темной пробкой, мебель цвета темного грецкого ореха — все было коричневым.

— Комнаты отделывали Феликс и Аса, если это можно назвать отделкой, — объяснила Роза. — Это та часть дома, к которой не прикасалась и ничего не меняла миссис Айрис. Это была их половина, только их, и мы не заходили туда, пока они оба не выехали.

Лора осмотрела комнаты. Выглядели они темными и мрачными.

— Измени их, — сказал Оуэн Лоре на следующий день, после того как Роза сказала ему, что для молоденькой девушки это мрачноватое место. — Все измени. Перекрась стены, смени обстановку, а все счета пришли мне. Эти комнаты больше не интересуют ни Феликса, ни Асу, а я одобряю все новое. Сделай их своими.

— Если вы не возражаете, думаю, мне следует немного подождать, — ответила Лора. Она сидела рядом с кроватью, держа на коленях книгу и раздумывая о слове «темные». Темные комнаты выглядели жесткими, неприятными. Темные комнаты Оуэна были украшены бархатом, восточными коврами, тяжелыми шелковыми портьерами цвета золота и изумруда, с сияющими напольными лампами. — Они не такие красивые, как ваши, — продолжила она, — но иметь свои собственные три комнаты — это просто замечательно, я должна привыкнуть жить без Клэя и Бена, — она вонзила ногти в ладони. — Один из друзей Клэя, друзья вечно заходили, и было тесно и шумно, — просто перемени тему разговора! — И я хочу побольше узнать о Бостоне, он совсем не такой, как Нью-Йорк, такой старый и красивый… — Она глубоко вздохнула. — Я займусь комнатами позже, отделаю их, если все будет хорошо.

— Они — твои, можешь делать с ними все что хочешь, — ласково сказал Оуэн. — Это твой дом. — Он наблюдал, как тревога и смущение на секунду омрачили ее лицо, а он очень хотел, чтобы страх навсегда оставил ее, но он не торопился вторгаться в то, что ее беспокоило. Придет время, она расскажет ему все сама или не расскажет вовсе, но так же, как и прежде, его самого удивляло собственное желание помочь ей, сделать ее счастливой. «Что-то есть в ней такое, что внутренне глубоко трогает», — думал он и интересовался, сколько же еще мужчин будут чувствовать нечто подобное и делать все возможное, чтобы добиться ее улыбки.

Она снова взяла книгу и стала читать, он закрыл глаза. Он очень любил звук ее голоса, низкий и вибрирующий, который иногда срывался и становился грубоватым, напоминая о ее происхождении и среде, в которой она росла, а потом опять становился гладким, с легким акцентом, как если бы она изучала английский как незнакомый ей язык. Когда она читала вслух, то не имело значения, была ли это его любимая книга о Кейп-Коде, или сборник коротких рассказов, или поэзия, — для Оуэна голос звучал почти как пение, и он начинал дремать, пробуждался и снова проваливался в мелодичную грезу, и это заставляло его жалеть, что ушло уже то время, когда он мог влюбляться…

Лора не догадывалась об этом, она просто знала, что ему нравится звук ее голоса, и он вызывал ее звонком чаще, чем кого-либо. У его кровати было несколько кнопок, при помощи их он вызывал круглосуточно дежурившую сестру, которая находилась через холл, в комнате для гостей, или Розу и кого-нибудь из прислуги, или чету, которой было доверено управление хозяйством. Но чаще всего он вызывал Лору, и даже тогда, когда у нее начались занятия в колледже, она много времени проводила с ним, сидя у его кровати, когда не занималась, читая ему, разговаривая, а когда он засыпал, просто делала домашние задания.

Оуэн все устроил так, что она начала заниматься в колледже. Он дал указания своему секретарю позвонить нескольким людям, и так как Сэлинджер никогда не напоминал о себе, но постоянно делал очень щедрые вклады, Лору приняли в число студентов за неделю.

С самого начала ей там очень понравилось. Все принимали занятия, казалось, как должное, но это всегда было мечтой Лоры. Воспоминания о краже на Кейп-Коде уже рассеялись, и она забыла про полицию, которая все еще продолжала расследовать это дело. Она забыла и про Бена. У нее началась новая жизнь. Время от времени она напоминала самой себе, насколько все было хрупко, — все зависело от Оуэна, и она висела на волоске, боясь, что Оуэн и его семья разоблачат ее. Но проходил еще один месяц, полный новых идей и радости, новых друзей, которые принимали ее, не задавая вопросов, и даже маленькая роль в классном спектакле, — и она забыла о существовании опасности. Лора знала, что с каждым месяцем становилась все менее похожей на прежнюю Лору. Она изучала маленькие переулки и прилегающие к Бостону районы, и не потому, что искала дома, которые можно ограбить, или составляла маршруты, по которым можно ускользнуть от полиции, посещала магазины, заполненные людьми, не потому, что там можно почистить карманы, а потому, что ей больше хотелось узнать о городе, который стал ее домом.

Ей нравились узкие, мощенные камнем улицы Бикон-Хилл, каждая из которых напоминала старый английский город, застывший во времени, освещенный газовыми лампами, горевшими днем и ночью, с плотными рядами узких пятиэтажных домов, сложенных из кирпича, старого и выщербленного от времени, с высокими, узкими окнами. Почти у каждого окна был небольшой балкончик, на котором было достаточно места, чтобы поставить горшки с геранью и устроить совсем крошечные садики. И очень часто Лора ловила себя на том, что от огромного углового дома Оуэна она идет по Верной-стрит мелкими шагами вприпрыжку, потому что все было давно расставлено по своим местам, абсолютно надежно, а теперь принадлежало ей.

В Нью-Йорке все, казалось, стремилось в завтра, даже в послезавтра, даже если дома сохранились со старых времен, но в Бостоне всегда было место прошлому, его истории и воспоминаниям и неизменно сохранялось ощущение небольшого города. Лора останавливалась на перекрестках улиц и выворачивала шею, стараясь увидеть небоскреб из стекла и металла, возвышающийся над небольшими кирпичными домами, белыми колокольнями, каменными церквушками, настолько старыми, что их стены приобрели цвет земли. Старинные кладбища и мемориальные доски говорили о том, что на этом месте стояла самая старая церковь, а здесь — книжный магазин, а здесь жила знаменитость, и Лора останавливалась, стараясь представить, каким город был раньше.

Она никогда не понимала, какое значение имеет историй, пока не прошла по ней от начала до конца, гуляя по Бостону. А когда она проделала это, то открыла для себя еще одно значение семьи: у каждого семейства есть своя маленькая история, та, с которой началась семья, откуда она вышла, так же как Бостон был историей рождения и роста нации.

Она вспомнила улыбку Бена и как он серьезно и сосредоточенно смотрел, когда помогал им с Клэем делать домашние задания или планировал новый налет. Бен — это моя история, часть того, чем я являюсь сейчас. И я потеряла его. Но, может быть, когда-нибудь… Она отбросила эту мысль. Когда-нибудь у нее тоже будет история, которую ей не придется скрывать.

Каждую неделю она открывала для себя новую часть Бостона, совсем другую, непохожую на те, что видела раньше. Многие часы она проводила в музеях, бродила по улицам и отдыхала в Паблик Гарденс. Она смотрела на отель «Бостон Сэлинджер», фасад которого как раз выходил на сады, и офис Феликса, который располагался в угловой части верхнего этажа, а потом вновь любовалась зеленью садов, смотрела на уток, рассевшихся у памятника Джорджу Вашингтону, и удивлялась чудесной симметрии разбитых клумб. Во время этих прогулок она разглядывала витрины Бойлстока и Ньюбери, а однажды сама, по собственному желанию, купила билет на концерт симфонического оркестра и неожиданно открыла для себя радость и наслаждение, которые доставляет музыка. И где бы она ни бывала, с удовольствием слышала широкое бостонское «э» и укороченные слоги и наблюдала, как люди разговаривают: они очень осторожно открывали рот таким образом, что уголки рта оставались неподвижными, а губы аккуратно открывались и закрывались, так что получалось, что человек говорит почти шепотом.

— Великолепно! — весело рассмеялся Оуэн, когда Лора за обедом изобразила это. — Превосходно!

— Вы говорите не так, — заметила она.

— Нет, я избежал этого. Феликс делает это за всю семью. Он думает, что должен говорить, как весь Бикон-Хилл. Я же предпочитаю выглядеть так: старомодный, несколько высокопарный, гордый своим наследием, защищающий свою собственность.

— Но это то, что представляет собой Бостон, — возразила Лора.

— Большая его часть, но не весь Бостон. Это современный город, где есть преступления, нищета и все прочее. Очень похожий на Нью-Йорк.

Лора покачала головой:

— В Нью-Йорке все бегут, кидаются стремглав через дорогу, всегда в спешке. А Бостон… В Бостоне люди спокойно ходят и, чтобы перейти улицу, ждут, когда загорится сигнал.

Оуэн опять рассмеялся.

— Ты прекрасно разобралась в нас! — Но про себя еще раз отметил, что она избегает рассказывать ему о своей жизни в Нью-Йорке.

В первые месяцы жизни в Бостоне никто ни о чем не спрашивал Лору, а она слушала и училась всему, заводила друзей в колледже, читала Оуэну или слушала его воспоминания о их жизни с Айрис и общалась с Клэем, который отнюдь не жаловался на свою жизнь. Он жил в одной из комнат четвертого этажа, через холл от апартаментов Лоры, а после школы и в выходные дни он работал у Феликса и Ленни в их большом доме в пригороде Беверли. Вместе с Лорой он ужинал два раза в неделю, а в другие вечера, когда она ужинала у Оуэна, Клэй ел с Розой на кухне или где-то с друзьями, которых Лора не знала. Но она и не пыталась выяснить, кто его друзья, он был счастлив, занят делом и был далеко от Бена. А это давало ей возможность заниматься своей жизнью.

Она постоянно узнавала что-то новое и запоминала все, что узнавала. Кто-то из членов семьи имел свои собственные представления о том, как она должна выглядеть, как держать себя, и она хранила в памяти их советы. Но у нее было желание сделать что-то по-своему, что соответствовало ее представлениям и было свойственно только ей. Это началось с очень тактичных уроков Ленни, связанных с покупкой одежды, и более категоричных указаний Эллисон.

— Зимние краски, — заметила Ленни, одобрительно отозвавшись о ее коже и волосах, когда они стояли перед тройным зеркалом в магазине Джаны на Ньютон-стрит. Хозяйка принесла несколько платьев — темно-красного, розового и белого цветов, — коллекцию дополняли экстравагантные платья цвета ночи, слоновой кости, черного и зеленого цветов, и Лора мерила их.

— Необходим макияж, — согласилась Ленни. — Но это решит сама Лора. Я думаю, она согласится с этим, когда у нее будет нормальный гардероб.

Лора задумчиво рассматривала себя в зеркале. Даже в этом салоне, который походил на драгоценность, освещенную мягким розовым светом, она была бледна, хотя кожа еще чуть-чуть сохранила тепло солнца Кейп-Кода. Длинные каштановые волосы красивыми вьющимися прядями ниспадали на плечи, а короткие завитки слегка закрывали лоб, глаза глубокого синего цвета сохраняли удивленно-нетерпеливое выражение.

— Я не знаю, что купить и как носить это, — призналась Лора.

— Вам потребуется несколько уроков, — ответила Джана. — Возможно, именно я научила одеваться многих дам, чьи фотографии на курортах Западного побережья часто можно встретить в газетах. Поверьте мне, это очень просто. У вас не будет проблем, потому что вы великолепно сложены. Это как художник, который работает над полотном с великолепной моделью: даже с самыми обычными материалами творит чудеса, вы не поверите.

— Да, — повторила Ленни, — Лора решит, Джана. — Она замолчала, и воцарилась выразительная тишина. Джана держала платья и передавала их Лоре для примерки. Яркие, живые цвета несколько оттенили лицо, бледную кожу. Очень быстро, даже не отдавая себе отчета, Лора распрямилась, держа голову выше, тревога из глаз исчезла. Она увидела в себе те признаки спокойствия и умудренности жизнью, которые так нравились ей и казались такими естественными в Эллисон: прямые плечи, уверенный, выдержанный взгляд, прямая, гладкая линия шеи и спины. Этому можно научиться. Этому намного легче учиться в дорогом туалете. С одобрения Ленни она купила себе два платья — все, что она могла себе позволить до следующего месяца, пока не получит чек от Оуэна.

Потом Эллисон произвела смотр своего гардероба, подарив Лоре восемь платьев и юбки, а она уже добавила к этому свой собственный штрих: на блошином рынке, недалеко от Салема и Марблхеда, купила афганские кожаные ремни, булавки слоновой кости, накидку, отделанную бахромой, сердоликовые бусы, которые она переплела ниткой искусственного жемчуга, и воротничок и манжеты французского кружева.

Эллисон водила ее покупать спортивную одежду.

— Ты достаточно высокая, чтобы носить объемные верхние вещи и удлиненные модели. Никаких оборок и завитушек, ты никогда не сможешь выглядеть миленькой; у тебя совершенно определенный элегантный стиль — поэтому придерживайся длинных свитеров, удлиненных юбок, пиджаков, носи широкие ремни и высокие сапоги. И если ты будешь помнить, что стоять нужно прямо, то смотреться станешь, как танцовщица. — И Лора все внимание сосредоточила на том, чтобы держаться прямо. В следующие недели, следуя своему вкусу, она добавила длинные кашне и стала выглядеть почти как цыганка, и ее лицо, как камея, выделялось на фоне живых складок шарфов.

— Носи шляпы, — посоветовала Барбара Дженсен. — Так плохо, что женщины забывают о них. Они подчеркивают красоту и нежность лица, от этого женщина только выигрывает. — Слегка склонив голову, она вглядывалась в Лору. — Широкие поля, невысокая тулья. У тебя великолепная головка, если ты только высоко держишь ее. — И Лора внимательно следила за тем, чтобы голова была высоко поднята. Барбара подарила ей шляпы из своего гардероба, сказав, что у нее много новых и она не знает, что делать с теми, которые носила в прошлом сезоне. Лора украсила их кожаными и шелковыми лентами, кусочками кружев, старинными пуговицами, а летом оживляла их свежими цветами.

— Почему они так много делают для меня? — спрашивала она Розу.

— Ну, ты им нравишься, — отвечала та. — Но я думаю, главная причина в том, что ты заботишься о мистере Оуэне. Они любят его, часто заходят, но у них столько своих проблем, а когда ты рядом, они знают, что он не ждет и не считает дни, когда они придут в следующий раз. — Она взглянула на расстроенное лицо Лоры. — Конечно, ты им очень нравишься. Я думаю, что дело все-таки в этом.

— Спасибо вам, — ответила Лора и поцеловала ее.

Первый раз встречая вместе Рождество, Лора и Оуэн обменялись подарками. Они сидели на софе в его кабинете, пламя неярко горело в камине, перед ними на кофейном столике стояли подносы с завтраком. Лора преподнесла ему нож для открытия конвертов. Вещица не была редкой, но исключительно красива.

— Когда вы вернетесь к работе, это вам пригодится, — сказала она, и Оуэн усмехнулся, испытывая большое удовольствие оттого, что снова был здоров, и оттого, что Лора выбирала подарок с заботой и любовью.

— А это — тебе, — он вручил ей модный кожаный портфель. — Для колледжа. Я думал о какой-нибудь драгоценности, но, может быть, сейчас это пригодится больше.

— Превосходно, — сказала Лора. Открыв портфель, чтобы посмотреть все его отделения, она вдохнула запах новой кожи и провела рукой по мягкой замшевой поверхности внутреннего отделения. Она положила голову на плечо Оуэна. — Но мне не нужны подарки, просто быть здесь — это как будто получать подарки каждый день. Других подарков мне не нужно.

— Тебе нужны подарки. Дюжины, сотни. Всем нужны подарки, никогда не верь, что людям не нужно выражение любви и восхищения. Я имею в виду, — добавил он, заметив, что Лора выглядит озадаченной, — всем нам нужно слышать, как мы прекрасны, как нас любят и как мы необходимы, это так же важно знать, как то, что кто-то думает о тебе в разлуке. Если я неожиданно уеду в Гималаи, разве тебе не будет приятно, что я привез тебе по возвращении подарок, чтобы ты знала, что, даже увлеченный новыми открытиями, я думал о тебе? Разве есть другой способ сказать, что я люблю тебя, думаю о тебе и привез тебе подарок? Это даст тебе возможность разделить со мной хотя бы маленькую частичку восхитительных приключений.

Улыбка приподняла уголки губ Лоры.

— Вы смогли бы взять меня с собой, и тогда я разделила бы с вами все происходящее.

Оуэн рассмеялся:

— Боже, конечно, смогу. Так я и сделаю. Ты бы хотела поехать в Гималаи?

— Я бы очень хотела поехать в Гималаи.

— Когда-нибудь обязательно поедем. Но подарки я все же собираюсь тебе делать и впредь, потому что на свете так мало способов сказать тебе, что ты сделала меня счастливым, или поблагодарить за то, что ты принесла снова счастье в этот дом.

Роза постучала в дверь и вошла, чтобы забрать подносы.

— Лора, это для тебя, — сказала она, подавая ей конверт. — Оно пришло вчера, но затерялось среди рождественских поздравлений. Вам что-нибудь еще нужно, мистер Оуэн?

— Кофе и бренди, — протянул он.

— Вы прекрасно знаете, — размеренно начала Роза.

— Тогда найдите мне врача, который скажет, что мне все можно.

— Придерживайтесь предписаний врача, и в один прекрасный день он скажет вам, что все это можно. — Роза взяла подносы и, выпрямившись, взглянула на Лору. — Господи, девочка, что с тобой? Что случилось?

Оуэн тоже заметил потрясенный взгляд Лоры.

— Ее, вероятно, удивило предложение выпить бренди за завтраком. Нам больше ничего не нужно, Роза. В котором часу вы уезжаете к Феликсу и Ленни?

— Как только все уберу. На ужин соберутся сорок человек, поэтому мне хотелось бы, чтобы и Лора была со мной, если это возможно.

— Попозже, — сказал Оуэн. — Я пришлю ее около двух. — Когда Роза ушла, он ласково спросил ее:

— Не хочешь поговорить об этом?

Лора покачала головой:

— Я была просто… удивлена… буквально какую-то минуту. Сейчас все в порядке. Вы не будете возражать, если…

— Конечно, нет. Разумеется, иди и прочти свое письмо.

— На несколько минут… — Слова улетели вслед за Лорой, которая уединилась, чтобы прочесть письмо Бена.

— С тех пор как ограбили Сэлинджеров, — эхом отозвался Клэй, когда Лора читала ему письмо. — Почему он не написал: «с тех пор, как я ограбил Сэлинджеров»? Он представил все так, словно это случилось само по себе.

— Ему очень одиноко, — сказала Лора.

— Я думаю! — Клэй вытянул ноги и уставился на них. — Но мы не можем ему в этом помочь, так ведь? Он пошел на это, мы — нет. Я хочу сказать, что мне жаль его, но здесь и в самом деле хорошо, и что мы должны сделать?

— Я думаю, мы должны написать ему.

— Я не собираюсь, — порывисто возразил он. — И не думаю, что тебе следует это делать. Разве тебе здесь плохо? Я хочу сказать, к чему рисковать? По мне, лучше бы и не знать, где он.

— В Лондоне, в отеле «Блейк». Кажется, он действительно ждет от нас весточку.

— Черт возьми, это слишком опасно! Мне очень неловко, Лора, но…

— Ты думаешь, Бен опасен? Или нам опасно писать ему?

— Я не знаю. Может быть, и то и другое. Как бы там ни было, он настаивает, чтобы мы написали ему, потому что боится, что мы выдадим его.

— Это смешно, он знает, что этого мы не сделаем.

Клэй пожал плечами:

— Я просто думаю, что нам слишком здорово здесь, почему мы должны рисковать?

Лора смотрела на письмо, которое сжимала в руке. Пока Клэю нравится с ней, он не уйдет. Пока он думает, что Бен опасен, он не пойдет к нему.

— Ты пойдешь в колледж? — спросила она.

— А-а, дерьмо! — Клэй скорчил ужасную рожу. — Слушай, я — никудышный студент, и я знаю это. Я буду учиться работать. Это у меня получается.

— Работать где?

— Пока не знаю! Может быть, в отеле «Сэлинджер». Феликс сказал, что может появиться такая возможность.

— Феликс?

— Возможно, он сказал это, потому что его попросила Ленни, но я не спрашивал. Он заговорил об этом, а я сказал, что мне это будет интересно.

— А как же со школой?

Он пожал плечами:

— Дерьмо. Я, конечно, могу закончить школу и получить диплом, а потом сказать, что видел их диплом в гробу. Но потом буду заниматься чем захочу, так?

Лора улыбнулась. Она хорошо относилась к Клэю и даже к Бену. Она не простила его, но он скучал по ней, и нравилось ей это или нет, она скучала по нему тоже и ничего не могла поделать с этим. А теперь, когда она решила написать ему, у нее сразу стало легче на душе. Хуже не будет, если она станет поддерживать с ним связь, а может, даже найдет возможность вернуть драгоценности Ленни, если он не продал все.

— Ты помогаешь на рождественском ужине? — спросила она Клэя. У Бена не будет рождественского ужина вместе с семьей: первое Рождество, когда они не соберутся за ужином вместе.

— Мы с Эллисон украшали дом — развешивали всюду зелень и еловые ветки.

— Вы делаете это вдвоем? Занимаетесь растениями?

— Очень увлекательно. Я бы лучше занялся ею, но она подцепила, — он выразительно подвигал носом, — опытного любовника.

— Клэй, она не говорила ничего подобного!

Он пожал плечами:

— Тебе лучше знать, вы всегда шепчетесь вдвоем. А я просто маленький братец, не так ли? Что я могу знать? Не такой уж я взрослый, чтобы как следует трахаться или заниматься чем-либо подобным.

Лора подавила желание спросить, сколько у него было женщин. Через пару месяцев ему исполнится восемнадцать, а ей — девятнадцать, оба были вполне взрослые, чтобы иметь личную жизнь, куда никому нет доступа.

— Найди кого-нибудь своего возраста, — легко сказала она. — Это намного проще и гораздо интереснее. — Она поцеловала его в макушку. — Я напишу Бену, что ты любишь его и скучаешь.

— Дерьмо! — Неожиданно его голос стал совсем молодым, почти веселым, а мрачные нотки исчезли. — Можешь написать, что у меня все в порядке и я уже забыл, что значит жить вместе с ним.

— Не думаю, что напишу это, — тихо ответила она, и тем же вечером, за чудесным столом орехового дерева, принадлежавшим Феликсу, она писала:

Прошло три месяца, прежде чем она получила ответ Бена: очень короткое письмо о Лондоне и новой работе в другом отеле. Он писал, что любит их, как будто они были просто друзьями. После этого они с Лорой обменивались письмами раз в несколько месяцев и посылали открытки в дни рождения. Лоре хотелось бы более теплых отношений, но она не представляла, как именно это сделать. Она все еще злилась на Бена, но все те события казались произошедшими так давно, что ее гнев потерял свою силу. И она скучала по нему, ей хотелось, чтобы у нее снова был сильный старший брат, которого она помнила, но не знала, как вернуть это. Поэтому они просто продолжали время от времени переписываться. По крайней мере, она знала, что не порвала с ним отношений.

Клэй отказался читать письма Бена, хотя Лора каждый раз предлагала ему это, но слушал, когда она рассказывала о новой работе Бена в Лондоне и о другой, когда он оставил эту. О его переезде в Монте-Карло, где он работал в двух отелях в течение восьми месяцев, и наконец, о его переезде в Амстердам, где снова работал в отеле в службе безопасности.

— Какое прекрасное место для вора, — прокомментировал Клэй.

Лора не ответила. Но потом опять наступило Рождество, и это был второй год ее учебы в колледже, воспоминания о Бене уже не трогали ее так, как раньше. На самом деле было очень тяжело вспоминать, что значило зависеть от него и быть частью его жизни. Теперь она зависела от Оуэна.

В рождественское утро они завтракали у него в кабинете, как и год назад. На этот раз Оуэн вручил ей конверт с чеком, на котором сумма не была проставлена.

— Переделай свою квартиру, — сказал он. — Не живи больше в тени Феликса и Асы. Сделай эти комнаты своими собственными. Я не могу понять, отчего ты так долго выжидала.

— Я думала убедиться в том, что вам нравится мое присутствие здесь. Что было, если бы вы меня отослали?

Он улыбнулся той спокойной улыбкой, которая предназначалась только ей, что с самого начала их знакомства так нравилось Лоре.

— На самом деле ты за это не волновалась.

Она улыбнулась в ответ, покачала головой, но в действительности это было так. Беспокойство всегда жило в ней, даже тогда, когда она думала, что забыла об этом навсегда. И по прошествии стольких месяцев полиция могла что-то выяснить о Бене и сообщить Оуэну, или полиция Нью-Йорка могла известить Сэлинджеров, что она стоит на учете в картотеке среди тех, кто пойман когда-то на воровстве, или Клэй сболтнет что-то лишнее, что выдаст их.

Время шло, и она чувствовала себя все более спокойно, но страх не покинул ее окончательно, только спрятался глубоко внутри и не показывался на поверхности ее новой жизни, и иногда, в ранние предрассветные часы, когда проезжала машина с овощами или резко хлопала дверца автомобиля, она испуганно просыпалась и лежала в постели, свернувшись калачиком, стараясь отогнать свои страхи. Она держала все глубоко в себе, и когда прошел еще один год, Лора, проснувшись ночью, уже спокойно поворачивалась на другой бок и продолжала спать. Прошло три года. Полиции приходилось расследовать сотни новых преступлений, ни одна драгоценность не стоила того, чтобы терзаться столько времени. Кроме того, Оуэн поправился совершенно, играл в гольф летом и в теннис зимой и проводил несколько часов в неделю на работе; почти отойдя от дел, он все еще настаивал на полной информации о работе отелей. И Лора уже не была той прежней девочкой. Если бы появился некто, кто искал бы ее, то сразу понял, что она уже другая, а девочка, которая была прежде воровкой, исчезла навсегда. Клэй тоже стал другим, еще красивее, и в нем стал появляться лоск, как у Бена. Он закончил школу и работал в Филадельфии. Удивительно, но Феликс сдержал слово и нашел ему место помощника клерка в «Филадельфии Сэлинджер». Он приезжал на выходные дни в Бостон, чтобы повидаться со школьными друзьями, и когда он пришел к Лоре на вечеринку в честь помолвки Эллисон, привел с собой девушку по имени Бани Кирк.

— Бани — официантка в ресторане, — сказал он Лоре. — А Лора изучает бизнес в Бостонском колледже. Две леди с претензиями.

Лора и Бани обменялись короткими фразами, но Клэй осматривал комнату и когда наконец-то нашел взглядом Эллисон, то уставился на нее каким-то мрачным взглядом. Он все еще не мог поверить, что хочет ее, думала Лора, но понимала, что вряд ли знает Клэя теперь. Когда-то, еще до отъезда в Филадельфию, она поинтересовалась, где он берет деньги, чтобы так часто встречаться с девушками.

— Я трачу только те деньги, что зарабатываю у Феликса и Ленни, — ответил он.

— Клэй, ты ведь не воруешь, да? Ты говорил мне, что нет.

— Дерьмо! Лора, ты же знаешь, что не ворую. Ты за кого меня принимаешь, за Бена?

— Он больше не ворует.

— Откуда ты знаешь?

— Он рассказывает мне об этом в письмах.

— Конечно!

Лора не продолжала. Когда Клэй не хотел разговаривать, пробить эту стену молчания было невозможно. Она также знала, что он не будет рассказывать о Бани Кирк. Если бы она спросила, он ответил бы, что это хороший друг. А почему, собственно, он должен что-то ей рассказывать? Точно так же я рассказываю ему о мужчинах, с которыми знакомлюсь в колледже. Дело в том, что это действительно правда: они — просто хорошие друзья.

Год назад Оуэн спросил ее, есть ли у нее молодой человек, которого она любит. Они ужинали вместе в его любимом ресторане, празднуя его выздоровление.

— Ты достаточно времени провела с кардиологическим больным, которому за восемьдесят, — сказал он. — Тебе нужен мужчина твоего возраста и совсем другая любовь.

— Я счастлива тем, что есть сейчас, — ответила она. Но Лора понимала, что он прав.

Она вспомнила его слова и подумала о Поле Дженсене, а вечер был в полном разгаре, и звуки становились все громче и обволакивали ее.

Его здесь нет. Он не пришел. Ни вовремя, ни с опозданием. Не пришел вообще.

— Шампанского для хозяйки. — Тэд Уолкет оказался рядом и вместо ее пустого бокала поставил другой, полный шампанского. — Мечтающая хозяйка, понимаю.

— Я вспоминаю, как выздоравливал Оуэн, — сказала Лора.

— У нас был маленький праздник в «Лок Обер», и он преподал мне урок, как различать хорошие вина.

— Один из его многих талантов.

Лора посмотрела на него:

— Почему вы всегда говорите о людях, как будто потешаетесь над ними или как будто они вам не нравятся?

— Мне нравятся все Сэлинджеры.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Я сделал комплимент вашему платью. Разве я потешался над вами?

Лора пожала плечами, и тут же поймала себя на этом. Леди никогда не пожимают плечами, моя юная мисс. Было очень тяжело избавиться от этой привычки.

— Я никогда не знаю, как вы к кому относитесь, — сказала она. — Думаю, что для этого вас нужно знать так, как знает Эллисон.

Он хмуро улыбнулся:

— Эллисон безразлично, хорошо ли она меня знает, она только хочет изменить меня.

— Я не знала, что вас нужно как-то изменить.

— Если бы и не было нужно, я был бы не нужен Эллисон. Даже если бы я был совершенством, а следует признать, что таковым я не являюсь, мне пришлось бы притвориться, что у меня есть недостатки, чтобы я мог стать полем деятельности для Эллисон, ее новым проектом.

Лора знала, что он подсмеивается над Эллисон, и оглянулась, чтобы найти ее.

— Вы должны запомнить одну вещь, — сказал Тэд, — я могу сделать ее счастливой. Она возьмет меня в руки, и все очень хорошо получится. Она будет гордиться мной, и вы тоже, обещаю вам это.

— Вам следует давать обещания Эллисон, а не мне.

— Это очень просто. Ведь она ожидает их.

— Иногда выполнить самые простые обещания труднее всего.

Он встревожено посмотрел на нее:

— Что это означает?

— Любить — это очень просто, — холодно сказала Лора, — но чтобы делать это хорошо, нужно думать о ком-то еще, а не только о себе. А это то, что вы не научились делать, так ведь? А теперь извините меня, но я займусь своими гостями.

Она заметила его пораженный взгляд, когда, оставив его, шла по комнате, полной гостей. Какое-то мгновение она гордилась собой, что так быстро придумала острый ответ, и как раз вовремя, и что сейчас она походила на Эллисон и ее друзей. Но потом она подумала об Эллисон. «Я должна выяснить, знает ли она, как Тэд говорит о ней?» Она двигалась среди гостей, улыбаясь, когда они хвалили ее квартиру, вечер, закуски, приготовленные Розой, но ни с кем не остановилась, чтобы поговорить, пока не добралась до Эллисон.

— Лора, ты слышала? — спросила она. — Обнаружился один из браслетов — тех, которые украли. Только сегодня, в одном из ломбардов Нью-Йорка. Невероятно, правда? Столько времени прошло… О, позволь мне представить тебе моего школьного друга, его отец — юрист из Нью-Йорка; он знает частного детектива, который занимается нашей кражей.

Лора не расслышала его имени. Бен в Амстердаме. Как он мог заложить браслет в Нью-Йорке?

— И они ищут другие предметы. Конечно, может пройти много месяцев и лет, прежде чем найдутся и другие…

Я просто получила письмо. Он не говорил, что собирается в Нью-Йорк.

— . ..но они думают, что теперь появилась возможность найти вора. Это уже кое-что. Они, может быть, даже найдут его до того, как он продаст мамино колье. Это будет замечательно!

Бен, если разрушишь все, что у меня есть, я не прощу тебя, у меня нет ничего общего с тобой.

— Извините, я опоздал, — услышала Лора у себя за спиной. — Я действительно хотел прийти вовремя, но появились дела.

Она обернулась. Поль Дженсен пришел на ее вечер.

ГЛАВА 7

Гости все не хотели расходиться.

— Великолепный вечер, — восторженно говорили они Лоре. — Такой непохожий на другие вечера!

Клэй и его девушка ушли рано, но остальные не спешили: ели, пили, переходили от одной группы к другой, болтали, смеялись, и стоял такой шум, что музыку не было слышно, и Ферди, убирая десертные тарелки, остановился, чтобы сделать музыку погромче.

Лоре нужно было куда-то спрятаться от шума. Слова Эллисон эхом звучали в голове

— …ломбард… браслет… шанс найти вора… и она направилась в спальню, чтобы немного передохнуть и подумать. Но когда она повернулась, чтобы закрыть дверь, увидела Поля.

— Если вы хотите побыть одна, я уйду, — сказал он, прежде чем она успела вымолвить хоть слово, — но если вы искали тишины, позвольте разделить ее с вами.

Он был выше Лоры, и ей пришлось поднять голову, чтобы увидеть его глаза — темные, вопросительные, насмешливые. Она так часто думала о нем последнее время, что теперь казалось, будто ее мысли ожили, рассеивая ее страх, который занимал так много места и был таким огромным минуту назад. «Обо всем этом я подумаю завтра», — решила она и отступила в сторону, а когда Поль вошел в комнату, закрыла за ним дверь.

— Теперь намного лучше, — сказал он, усмехнувшись в этой неожиданной тишине. — Они очень шумят. Вы сделали нечто такое, к чему они не привыкли.

— Что я сделала? — спросила она, защищаясь.

— Соединили абсолютно разных людей, дали им возможность поговорить, потому что в жизни они не общаются. Это как смешанный салат. Эти студенты никогда не встречаются.

— Вы имеете в виду, что мои сокурсники никогда не встречаются с сокурсниками Эллисон?

— Нет, когда все идет своим чередом. И они никогда не общаются с людьми, которых вы пригласили — садовник Оуэна, который здесь разговаривает с поэтом, автором таких возвышенных стихов, и любимая горничная мамы, которая пьет виски и обсуждает какие-то отвлеченные идеи с одним из лучших студентов Гарварда, изучающих право, или великолепный зеленщик из углового магазина, с которым я беседовал.

— Вы потешаетесь над ними. Они — мои друзья. Он удивленно поднял брови:

— Наоборот. Я восхищен вашим мужеством. Вы пригласили людей, которых хотели пригласить, а не выбрала самый легкий путь и не пригласили только друзей Эллисон, которые все знают друг о друге, так как встречаются на всех вечеринках в течение всего года.

— Мужество, — повторила Лора. Недоверчивая улыбка тронула ее губы. — Скорее всего, страх. Я боялась, что мне не с кем будет поговорить.

Он усмехнулся, восхищаясь этому быстрому переходу от защиты к мудрой способности посмеяться над собой. «Еще одно противоречие», — подумал он.

— Скажите, пожалуйста, как вам удалось составить такой большой круг друзей?

— Вы имеете в виду — своеобразный? — спросила она холодно. — Вы бы не спрашивали об этом, если бы все мои друзья жили на Бикон-Хилл.

— Но если бы они все жили там, это не был бы широкий круг. — Он спокойно стоял перед ней, держа руки в карманах. — Вы всегда готовы сражаться, даже если кто-то задает вам вполне невинные вопросы?

— Это не был невинный вопрос. Вы говорили, что я должна быть очень разнообразной, если у меня такие разнообразные друзья.

— Да, вы — многоликая. Вот почему я здесь. — Он протянул руку, чтобы взять ее руку в свою. — Можете пригласить меня присесть на несколько минут. Трудно приобрести нового друга, стоя.

Невольно Лора искоса посмотрела на кровать. Она, казалось, разрасталась во всех направлениях, становясь огромной и неизбежно заполняющей комнату. И казалось, Поль стал больше, занимая пространство, нарушая границы ее плоскости, вторгаясь в ее пределы, чего никогда не было с другими мужчинами. Она слегка дрожала, уже предвидя и соглашаясь на все это. Единственное, о чем она могла думать, был Поль, ее кровать и ноги, широко разведенные, раздвинутые ноги.

— Я говорил о дружбе.

Она, подняла голову и увидела его насмешливую улыбку. Несколько удивленная, она молча повернулась и направилась к камину, по обе стороны которого стояли удобные стулья с подлокотниками. На самом деле они уже отошли от постели шагов на пятнадцать, и даже боковое зрение не могло выхватить ее очертания, потому что прямые спинки закрывали все, как блиндеры у лошадей. Они сидели лицом друг к другу, погруженные в янтарный свет лампы, их разделял столик, и затемненная комната была их убежищем, прятавшим их от шума вечеринки, который проникал даже сквозь закрытую дверь.

— Я слышал о вас три года, — размышлял Поль вслух. Он сидел, совершенно расслабившись, облокотившись о колено, и почти лениво рассматривал ее. — Прошлым летом я должен был провести какое-то время с вами, сожалею, что не получилось. Вы стали настоящим членом семьи. Я понимаю это так, что мы вам нравимся.

— Я люблю вас, — ответила Лора и вспыхнула. — Я хочу сказать, что люблю Оуэна и Эллисон, Ленни и Барбару — они все так добры ко мне.

— Я не слышал в этом списке имен своих дядюшек — Феликса и Асы.

Она пожала плечами и вновь поймала себя на этом.

— Я не часто встречаюсь с ними.

— Осторожный ответ. С ними не так-то легко поладить, хотя Аса может быть вполне приятен, когда выходит из-под влияния Феликса. Разве вы не скучаете по своей семье?

— Нет. Я хочу сказать, что Клэй со мной, а больше у меня никого нет.

— Больше никого? Я не сообразил. Тогда, наверное, «то тяжело — оставить друзей в Нью-Йорке.

— Друзей оставлять всегда тяжело. — Лицо Лоры было спокойным. — Но я люблю знакомиться с новыми людьми, становится скучно дружить с теми, которых ты в течение всего года встречаешь на вечеринках и которые все знают друг о друге. Роза говорила, что последние несколько лет вы путешествовали…

«Что-то тут не так», — подумал Поль. Она заговорила его словами, и прозвучали они фальшиво. Ему стало интересно, что же было запретной темой: ее друзья, Нью-Йорк или отъезд из Нью-Йорка?

— Европа, Африка, Индия, — сказал он. — Это уводит меня от забот.

— А чем вы еще занимаетесь?

— Я фотографирую.

— И продаете снимки?

— Нет, зачем? Я делаю это ради удовольствия.

— Некоторым людям деньги нужны, — сухо сказала Лора.

Он кивнул:

— Да, мне повезло немного больше, чем другим. Мой дедушка Оуэн сделал вклад на мое имя, когда я был еще ребенком и своим лепетом веселил его в кабинете. Может быть, я выглядел беспокойным и совсем лишенным честолюбия — я и сейчас такой — и он пожалел меня и обеспечил мое будущее. Я посещал колледж, и разве от этого я стал лучше? Иногда я думаю серьезно заняться фотографией. А что будете делать вы, когда закончите колледж?

— Что-нибудь, связанное с управлением отелями. Я изучаю это дело. И может быть, буду играть на сцене в свободное время. — На его удивленный взгляд она ответила, как бы защищаясь: — Почему бы нет? У всех людей бывает хобби. Я играла роли в четырех спектаклях, и все говорили, что я очень хороша.

— И вам нравится играть?

— Это замечательно. Быть кем-то еще и всегда иметь готовый текст, притом не нужно волноваться, что скажешь что-нибудь не так, потому что писатели говорят более красиво, чем все мы.

Он сделал вид, что не заметил, как резко она оборвала фразу и ловко закруглила ее, не сказав того, что чуть было не вырвалось.

— Я думал, что ваше хобби — заводить новых друзей. Вы хотели рассказать мне, как познакомились со всеми этими людьми, которых пригласили.

— О, ничего особенного. Не знаю, что вы в этом находите. — Она была расстроена, потому что вместо того, чтобы говорить о себе, что, как правило, делают все мужчины, он продолжал расспрашивать о ней. Но она чувствовала, что совсем не сердится на него, как обычно, когда люди бывали слишком любопытны и задавали множество вопросов, а больше всего ее волновало стремление выражаться правильно, видеть тепло в его глазах, знать, что она ему интересна. И она знала почему. Потому что он был самым привлекательным из всех, кого раньше встречала, в нем было нечто такое — загадка, восторг, то, что она могла бы с ним разделить, если бы оказалась достаточно умна, быстра и интересна, — он был как магнит, который притягивал все ближе и ближе, и она хотела без конца говорить, вместо того чтобы убегать.

Опасно сближаться с кем бы то ни было, кто заставляет тебя быть откровенной и вызывает желание говорить.

— Так о чем вы говорили? — напомнил Поль.

Я буду осторожна. Я не буду рассказывать слишком много. — Я люблю слушать. Люди любят говорить о себе, все, что им нужно, — это человек, который слушает, и тогда они могут продолжать часами. А мне интересно слушать обо всех.

Он улыбнулся:

— У вас хорошо пойдет гостиничный бизнес.

— То же самое говорит Оуэн.

— В самом деле? Он немногим говорит такое. Он предложил вам работу в «Бостон Сэлинджер»?

— Да, — подтвердила она и прибавила почти вызывающе: — И я собираюсь принять предложение. Он задумчиво посмотрел на нее:

— А что вы будете делать?

— Буду помощницей Жюля ле Клера, консьержа. — Так как Поль ничего не ответил, она прибавила: — Вы знаете его?

— Я не очень интересуюсь отелями. Когда вы приступаете?

— В понедельник. На полный день летом, а потом, когда возобновятся занятия в колледже, — на часть дня.

— Изучать дело управления отелями… Почему вы не хотите выбрать актерское мастерство основным занятием, если так любите театр?

— Оуэн хочет, чтобы я изучила гостиничный бизнес.

— На всякий случай, если не добьетесь успеха, как актриса?

— Он называет игру хобби. — Она улыбнулась, в большей степени самой себе. — И он сказал, что тот, кто управляет его отелями, должен быть хорошим актером и иметь дюжину других качеств.

Поль удивленно поднял брови:

— Его отелями?

— Я могла бы справиться с этим, — объявила Лора.

— Уверен, что сможете. Но Феликс и Аса успешно справляются с этим.

— Да, но Оуэн говорил о своих собственных отелях, тех четырех, которые не входят в корпорацию. У него есть собственные планы относительно этих отелей. Он считает, что Феликс и Аса совсем не интересуются этими отелями.

— Не обманывайте себя. Их интересует каждый пыльный угол в любом отеле Сэлинджера. И Оуэн знает это. А какие это планы?

— Я не много знаю об этом, он еще не все продумал до конца. Что вы фотографируете, когда путешествуете?

«По-детски веселая и скрытная, — подумал Поль. — Какого черта она скрывает? И что они с дядей затевают?»

— Животных, людей, заход солнца. Вы убедили его организовать новую сеть отелей?

— Я ни в чем его не убеждала. Я учусь у него не говорить, что кому делать.

— Продолжайте, — сказал он мягко. — Я ни в чем вас не обвиняю. Я просто подумал, что деятельный мужчина может придумать новый проект как умную уловку, чтобы удержать при себе привлекательную женщину как можно дольше.

Гнев Лоры куда-то испарился, в глазах плясали чертики.

— Вы хотите сказать, что Оуэн ведет себя так, как на его месте делали бы вы?

Поль рассмеялся. «В какие-то минуты она ведет себя, как ребенок, — подумал он, — ребенок, который буквально на ощупь прокладывает себе дорогу в странном доме, который делает вид, что знает, что делает, быстро выходит из себя, когда думает, что ее в чем-то подозревают. А через мгновение становится прекрасной, одухотворенной женщиной, ларцом, полным тайн. Вызов», — отметил про себя Поль. Очень давно его никто так не интересовал.

— Что вы делаете помимо фотографий, когда путешествуете по этим странам?

— Много читаю, катаюсь на лыжах, езжу на велосипеде, и мне всегда интересно, что же там, за следующей границей?

— Разве вам не хочется остаться там, где вы есть?

— Нет. А вы хотите остаться там, где живете?

— Да. Навсегда с Оуэном, в полной безопасности. Если бы я могла, то осталась здесь и осуществила все то, что хочу сделать…

— Тогда вы хотите немногого, если можете исполнить свои желания, никуда не уезжая.

— Нет, хочу! Я хочу так много всего сделать! И думаю, что сделать все здесь не удастся… Все, что мне нужно, — это быть совсем особенной и иметь почву под ногами… — Она резко оборвала себя на полуслове. — Уверена, что это кажется вам глупостью, но у меня никогда не было денег на счету, у меня даже не было счета в банке, еще совсем недавно я должна была сама позаботиться о безопасном, надежном месте для себя. Это то, чего мне больше всего бы хотелось. — Она встала. — Я лучше вернусь к гостям.

— Останьтесь ненадолго, — попросил он. — Ваш вечер прекрасно может продолжаться и без вас, он подогревается своим собственным паром. — Он поднялся и встал рядом с ней. Он удивился тому чувству нежности, которое она вызвала в нем. Она так искренне и непосредственно говорила о том, что хочет быть особенной и найти свое место, где бы она чувствовала себя спокойно — и неважно, что она имела в виду — он хотел успокоить и ободрить ее.

— Послушайте меня, — сказал он, обняв ее за плечи, привлекая к себе, как ребенка. — Вы какая-то особенная. Вы — прекрасная молодая женщина, и ничто не может помешать вам делать то, что вы хотите, или стать, кем хотите. — Под шелком платья он почувствовал хрупкие плечи, шелковистые каштановые волосы касались его щеки, и острое желание пронзило его. Он крепче сжал ее и повернул к себе.

— Я помогу вам, мы все поможем. Нет ничего, что могло бы остановить вас. Ведь вы не одна, у вас нет темного прошлого, которое нужно скрывать, или… что с вами?

Она отстранилась, глаза расширились, лицо побледнело.

— Я должна вернуться, — заикаясь, выговорила Лора. — Я думаю, что…

— Какого черта, чего вы боитесь? Меня? Потому что я обнимаю вас? Ради Бога, Лора!

— Нет, нет, это не то, дело не в вас. Извините, мне действительно неудобно. Я не слишком хороша в роли хозяйки.

— Боже, какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорили?! Идите сюда, присядьте только на минуту. Я бы хотел понять… — Он попытался найти что-то, чтобы сменить тему разговора. — Расскажите мне о своих комнатах. Мне нравится то, что вы с ними сделали.

Давая ей время успокоиться и уйти от того, что ее взволновало, он осмотрел французскую мебель, которую помнил еще в комнате Айрис, перетянутую шелком цвета слоновой кости и абрикоса, лепнину на потолке и ажурную каминную решетку — все бледно-бежевого цвета на фоне стен цвета мяты.

— Рассвет, — тихо проговорил он, почти про себя. — Ясный, холодный и теплый в одно и то же время. Глубина и уединенность. Боже, какой удивительный свет! — Он улыбнулся Лоре. — Вы дали жизнь этому месту. Оно было скучным и унылым, сколько я его помнил. Великолепные краски — у вас прекрасный глаз.

— Спасибо. — Она удивленно смотрела на него и видела другого Поля Дженсена, — не беспечного плейбоя, без честолюбивых устремлений и внутреннего стержня, он раскрылся новыми сторонами, увлеченный, настойчивый художник, которого очень интересовали свет и краски, чья похвала была очень щедрой, а улыбка — теплой и глубоко личной. И в это мгновение Лора поняла, что будет с ним так долго, сколько он захочет. Рядом с ним могло быть опасно, но ее влекли его решительность и настойчивость, и она жаждала его одобрения и улыбки. Стоя у книжных полок рядом с камином, он водил рукой по корешкам.

— Где вы взяли это?

— Мой друг Кэл Хенди подарил их мне. Вернее, оставил: у него был книжный магазин, и когда он умер, то завещал мне книги, которые, он знал, нравились мне больше других.

— Хороший друг. — Он взял одну и пролистал.

— Вы знаете, сколько они стоят?

— Нет, да и зачем мне это? Я не собираюсь продавать их.

— В один прекрасный день вам может это понадобиться, а это кое-что стоит: не думаю, что существует много первых изданий Вашингтона Ирвинга «Легенда спящей долины». Ведь вы не возражаете, чтобы я оценил книгу?

— Конечно, нет. Это действительно не важно, это подарок Кэла, я любила его и никогда не продам их.

— «Никогда» — это долгий срок. Но так или иначе вы должны знать, чем владеете. Я принесу это через неделю или около того. — Он положил книгу на кофейный столик, затем сделал несколько шагов, чтобы рассмотреть черно-белую фотографию в рамке, которую Лора повесила над каминной доской. — Где вы нашли этот снимок?

— В библиотеке Оуэна. Я восхищаюсь ею, и Оуэн сказал, что я могу ее здесь повесить. Вы против?

— Фотографы никогда не возражают против того, чтобы их работы где-нибудь демонстрировались. — Он внимательно смотрел на трех ребятишек, изображенных на фотографии, как будто когда-то давно он не провел много часов, наблюдая за ними на пляже Уэлфлит, снимая их снова и снова. А потом провел неделю в темной комнате, чтобы сделать фотографии, которые ему понравились. Это было пять лет тому назад, когда ему было двадцать три, и благодаря этим снимкам он окончательно решил, что если и станет заниматься чем-нибудь всерьез, то это будет фотография.

Оуэн купил четыре снимка Поля, после того как он подарил дяде один на Рождество. Тот, который выбрала Лора, запечатлел чудесную картину: девочка и два ее брата только что построили замок на песке, и девочка сделала флаг из своей цветной ленточки, который развевался на самой высокой башне, а мальчики ссорились с ней, потому что хотели водрузить свой пиратский флаг с черепом и костями. Поль сделал фотографию очень яркой, контрастной, чтобы подчеркнуть те эмоции, которые захлестнули детей, глаза ярко горят, темные волны, окаймленные белой пеной, набегают на песок, белая чайка ярко выделяется на фоне глубокого, безбрежного неба, песчаный замок отражался на песке длинными правильными тенями.

— Почему вы выбрали эту? — спросил он Лору. — Большинство предпочли бы более мягкие тона фотографий. Больший простор воображения, больше похоже на мечту.

— Это и есть мечта, — решительно заявила Лора. Он с интересом посмотрел на нее:

— Почему?

— Потому что замок построен.

Поль снова внимательно вгляделся в снимок. Никто другой не говорил этого о фотографии.

— И где-то есть замок, который должен быть достроен.

— Разве вы не думаете, что такой замок есть у всех? Или у вас есть все, что вы хотите? На минуту воцарилась тишина.

— У меня есть все, что я хочу, — ответил он, — но иногда я хочу желать большего. Она покачала головой:

— Я не понимаю этого.

— Я тоже, — небрежно сказал он. — По крайней мере, почти никогда не знаю, чего хочу. — Он подошел к Лоре, и взял ее за руку. — Я хотел бы чаще видеться с вами. Вы поужинаете со мной завтра вечером? Лучше, если мы начнем пораньше, выпьем чудесного чая Розы, а потом уж пойдем куда-нибудь ужинать. Вы сможете?

— Да, — согласилась она. Лора не колебалась и не раздумывала после того, как согласилась. Он мог быть опасен, но он был тем, кого она могла любить.

Браслет, который объявился в ломбарде в Нью-Йорке, купила бабушка Ленни Сэлинджер в дар своей тринадцатилетней дочери, чтобы смягчить горечь расставания с родным домом и начало жизни в Америке. Он был из чистого золота с медальоном, украшенным монограммой, внутри которого был портрет дедушки. Когда полиция возвратила его и Ленни, взяв его в руки, смотрела на портрет дедушки, улыбающегося, с мягкими, вьющимися волосами, она заплакала.

— Я знаю, это глупо, ведь могло произойти что-то иное, более страшное, чем потеря браслета, но так важно то, что я получила его обратно и чужие руки уже не касаются его.

— Это важно, — сказал Феликс, беря запонки, которые он носил только со смокингом. — И в основном это важно потому, что поможет найти того сукиного сына, который сделал это.

Ленни сидела за своим туалетным столиком в длинном атласном пеньюаре и ждала горничную, которая должна была помочь ей облачиться в великолепное платье с драпировкой, которое она выбрала для бала в опере, последнего в сезоне, перед тем как все разъедутся на лето.

— Я не уверена, — начала Ленни, — что хочу наказать вора, кем бы он ни был, но сейчас, ты знаешь, Феликс, единственное, из-за чего я хочу получить все обратно, — чтобы все украшения перешли к Эллисон, а потом, когда-нибудь, к ее дочери. Вот почему я больше всего хочу получить колье. Моему отцу оно досталось от его дедушки и бабушки в Дании, и он подарил его моей матери, а она — мне, и Эллисон знает, что когда-нибудь оно станет ее. Вот что это значит для меня. Я не люблю украшения, это просто камни, золото, серебро, я хочу, чтобы у них была история, чтобы они помогали не терять связь с прошлым, и как еще это может осуществиться, если не передачей от поколения к поколению?

— Да, это милый романтический взгляд, — ответил Феликс, сражаясь с запонками. — Помоги мне, пожалуйста. На романтика в данном случае не подходит, я вряд ли вспомню о ней, если речь пойдет о наказании преступника…

— Ты никогда не вспоминал о романтике, — прошептала Ленни.

— …И когда его найдут, уж я прослежу за тем, чтобы он был наказан. Этот ублюдок ворвался к нам в дом, взял мою собственность, и человек, который совершил преступление претив меня, не уйдет от возмездия.

— Это касается нас всех, — спокойно сказала Ленни, — и в то же время он не наказан. Впервые за три года мы получили ключ к разгадке.

— Обязательно появится что-нибудь еще, я гарантирую. Это прекрасно, благодарю тебя. Не понимаю, почему я никак не научусь справляться с запонками после всех этих лет. Поторопись, а то мы опоздаем.

— Мы никогда не опаздываем. Ты — единственный мужчина в мире, который приезжает минута в минуту. — Она вдела застежку бриллиантовой серьги в аккуратную дырочку в ухе и застегнула ее.

— Я слышал, что Клэй Фэрчайлд очень хорошо справляется со своими обязанностями в Филадельфии. Феликс посмотрел на нее, потом взял пиджак.

— Разве это не странно, — сказала Ленни, — как только я подумаю о Лоре и Клэе, мы заговариваем о краже. Это совсем неверно, они бедны, это не их вина, что они начали работать у нас в то ужасное лето. Благодарение небесам, они не испугались и не сбежали. Оуэн обожает Лору, и она так прекрасно относится к нему, я никогда не видела его более счастливым. Роза сказала, что Оуэн устроил ее на работу как помощницу Жюля, а в свободное время он учит ее управлению отелями.

— Почему? — Феликс сдвинул брови. — Он использует ее в качестве личного секретаря, и я не могу понять почему, когда в офисе к его услугам дюжина клерков, если ему потребуется, и я знаю, что она работает с Жюлем и учится в колледже. Что еще ей нужно?

— Она хочет стать кем-то важным. Все молодые женщины сегодня хотят достичь большего, стать значительнее, чем есть, разве ты так не думаешь? — Голос Ленни раздался в спальне, подобно тихому журчанию потока, и Феликс наклонился, чтобы услышать ее. — Она отдает столько, сколько мы даем ей. Она устроила такой прекрасный вечер в честь помолвки Эллисон, даже настояла на том, чтобы заплатить Розе за стол. Оуэн заходил и нашел вечер очень оживленным. Поль тоже был там, сказал он, и был очень внимателен к Лоре. Конечно, это не имеет значения, слишком разное у них происхождение, но для Лоры очень хорошо, что она заинтересовалась гостиничным бизнесом. Ей нужно зарабатывать себе на жизнь, и хорошо, что у Оуэна есть возможность помогать кому-то, в какой-то мере воспитывать… Ведь он одинок, ты знаешь, у него так давно не было никого, о ком можно было бы заботиться. Вы с Асой не были такими уж близкими и любящими детьми. Роза говорит, что вы держали его на расстоянии вытянутой руки. Он потерял Айрис, потом ушли вы, и я думаю, это прекрасно, что после всех этих лет он встретил такого человека, как Лора, — любящую, и внимательную, и позволяющую помогать себе. И Клэй тоже. Я так рада, что ты нашел ему работу в Филадельфии, когда Оуэн попросил тебя. Он никогда не нашел бы такой работы, если бы ты ему не помог. И может быть, он придумает нечто такое, что сделает работу отеля еще лучше. Бедный, старый отель, он становится совсем дряхлым и потертым — ты сам так говоришь и не вкладываешь в него капитал. Оуэн говорит, что ты собираешься продать его, но он никогда этого не сделает: это его отель, он любит его, и три остальных тоже. Ведь он начинал свое дело с них, и если Клэй принесет какие-то новые идеи и в то же самое время изучит бизнес, разве это плохо?

Она застегнула другую серьгу и взяла колье, которое, подходило к серьгам.

— Феликс, можешь мне помочь? — Она закрыла глаза, стараясь справиться с желанием, которое молнией пронзило ее, когда Феликс прикоснулся к ее шее. «Нет, это не имеет отношения к Феликсу, — подумала она. — Это потому, что у меня никого нет. Ни любви, ни страсти… а мне нужно или то, или другое. Мне нужно найти кого-нибудь, так много времени прошло уже с тех пор, как я рассталась с Недом…» — Что? — спросила она.

— Я сказал, когда придет твоя горничная? Я не хочу нервничать из-за того, что мы опаздываем.

— Она будет через минуту, у нас еще очень много времени. Нет причин волноваться. — Она наблюдала, как он взволнованно ходит по комнате. — Нет, ты не нервничаешь, ты возбужден.

— Чепуха.

— Нет, я знаю… Это мой браслет, так? Ты нервничаешь с тех пор, как нам вернули его. Ты думаешь, они найдут вора даже после всех этих лет? — Она покачала головой: — Я не думаю. Это кажется невозможным.

— Нет, теперь — возможно. Дело получило новый толчок. Они знают, что делают. Они не отступают, когда увлечены своим делом. Они не откажутся, не забудут и найдут этого подонка и его сообщников. Кем бы они ни оказались, у них нет мозгов, чтобы понять, что такие люди, как мы, никому не позволят нарушать порядок, который нами установлен, и врываться в нашу жизнь. Когда-нибудь, поздно или рано, их загонят в угол, и неважно, сколько их, но если я и хочу сказать что-то об этом, так это то, что их затолкают пинками в дыру, как отбросы, грязь, которой они и являются, и будут держать там, пока они не состарятся и не умрут. Жалко, что нам приходится выбрасывать деньги на ветер и кормить их, вместо того чтобы пристрелить. Единственное, на что они годятся — это служить наглядным примером тем, кто считает, что в воровстве есть нечто загадочное и ослепительное. Люди могут изменить свое мнение, когда будут знать, что их сгноят в тюрьме.

В комнате было очень тихо. Сидя за туалетным столиком, подавшись немного вперед своим тонким, стройным телом, Ленни наблюдала, как он одернул пиджак, вложил шелковый платок в нагрудный карман и осмотрел себя, чтобы убедиться в том, что он безупречен. И когда он одобрительно выдохнул, Ленни знала: он решил, что все безупречно и прекрасно. За блистательной внешностью Альмавивы в смокинге с белым галстуком скрывался сгусток ненависти, гнева, мести, но свет этого не заметит. Свет увидит только совершенство.

Ленни встала, когда вошла горничная со свежевыглаженным платьем. «Как удивительно, — подумала она, — мои руки холодны как лед. Я не понимаю, почему мне все еще сложно принимать Феликса таким, как он есть, после стольких лет совместной жизни».

Она помогла горничной надеть на нее платье, подняв руки. «Нет причины для огорчения, — утешала она себя. — Как бы Феликс ни поступил с вором или ворами, которые ограбили нас, ко мне это не будет иметь отношения. Я просто хочу вернуть свои драгоценности, после этого, если ему хочется как-то отомстить, он может делать все что хочет. Это меня не трогает, и не трогает никого из нас, мы слишком далеки от этого. Мы даже не знаем, когда это произойдет».

Клэй звонил Лоре в течение трех часов, прежде чем дозвонился.

— Я даже Розе звонил, — бушевал он. — Она сказала, что ты куда-то ушла.

— Я ужинала с другом. Почему ты так злишься? Я не сходила с ума, когда звонила утром и не заставала тебя. Я оставила для тебя записку, но ты перезваниваешь только сейчас, и ее не…

— Я получил твою записку. Что за друг?

— Просто друг. Мы выпили чай здесь, а затем отправились в ресторан под названием «Жюльен». Тебе бы он понравился, Клэй там все очень элегантно.

— С каким другом? Твой голос кажется совсем другим. Счастливым, — добавил он обвиняюще.

— Что в этом плохого? Клэй, что произошло с тобой? Ты разве не хочешь, чтобы я была счастлива?

— Конечно, хочу, просто… черт, Лора, ты знаешь, что я ненавижу, когда что-то происходит, а я не знаю об этом… когда я вне событий…

— Но не можешь же ты быть в центре всего, — ласково сказала Лора. — Даже если бы ты жил здесь, я не рассказывала бы тебе обо всем, что делаю.

— Ты рассказывала бы о большем. Да, что ты хотела мне рассказать?

— Они нашли украшение из числа украденных.

— Они… что?

— В ломбарде в Нью-Йорке. Как ты думаешь, что нам нужно делать?

— Дерьмо, я не… Что они нашли?

— Один из браслетов.

— Только один?

— Это все, о чем они рассказали. Они…

— Что они еще сказали?

— Больше ничего. Они не знают, кто заложил его, но…

— Но парень, которому принадлежит ломбард! Он, должно быть, что-то рассказал.

— Клэй, если ты дашь мне досказать… Он сказал, что это был молодой человек со светлыми волосами в темных очках, ничего необычного.

— Но квитанция! Они всегда выписывают квитанции! Полиция должна была видеть ее.

— Она была подписана Беном Франклином. С фальшивым адресом.

— И это все, что у них есть? Больше ничего?

— Ты даже не удивился имени?

— Да. Совершенно в духе Бена. Это действительно все, что у них есть? Никаких других улик?

— Они говорят, что нет, но я не думаю, что мне бы рассказали, если что-нибудь и было бы. Клэй, я не могу подумать о…

— Ты уверена, что они больше ничего не говорили? Может, какая-нибудь мелочь, которую ты упустила? Черт возьми, подумай об этом! Ты уверена, что владелец не зацепился за что-нибудь? С чего вдруг он вызвал полицию?

— Он узнал браслет по описанию, которое рассылала полиция. Клэй, я не могу придумать, что же делать. Что скажешь?

— Ничего. Держись от этого подальше. Мы ни в чем не замешаны, никто ничего о нас не знает. Но как вышло так, что Бен в Нью-Йорке? Я думал, он в Европе. Ты же с ним переписываешься. Он писал тебе, что собирается в Нью-Йорк?

— Нет, я ничего об этом не знаю. Ты думаешь, он позвонил бы, если бы приехал?

— Ты же велела ему не звонить.

— Да, знаю. Но если он и правда хочет увидеться с нами… иногда я думаю, как приятно было бы встретиться с ним.

Воцарилась тишина.

— Да, наверное, — наконец-то отозвался Клэй. — Да, он был замечательный, временами… Помнишь, как мы грабили квартиру в Бруклине и владельцы неожиданно вернулись домой, а мы выбрались через окно по крышам? Мы были так напуганы, а Бен все шутил с нами и повел нас в кино, а потом купил хот-дог и мороженое. Дерьмо, теперь я все время ем мороженое, и на вкус оно получше, чем то, которое покупал Бен. Кроме… О Боже! Если он втянет нас в беду!

Опять воцарилось молчание.

— Я лучше пойду, — сказала Лора. — Оуэн ждет меня. Поговорим с тобой через несколько дней. Но позвони мне первым, если что-нибудь придумаешь.

— Просто держись спокойно и холодно. И позвони, если случится еще что-нибудь. Будь осторожна, особенно теперь.

— Да, буду. Я люблю тебя, Клэй.

— Я тоже.

Клей выругался, повесив трубку. «Черт возьми», — думал он. Все было так хорошо, он уже начинал строить планы, и вот теперь это произошло.

— Господи, три года, — ведь можно думать, что любой приличный ломбард уже давно выбросил описание драгоценностей, о которых ничего не было слышно в течение нескольких лет. Что же там за идиоты, неужели они никогда ничего не выбрасывают? Ни на что нельзя рассчитывать в эти дни. Думаешь, что все прошло, а потом…

— Клэй, сам с тобой разговариваешь?

Он вздрогнул и стрельнул взглядом, когда менеджер промычал это из своего офиса. Сукин сын, все еще пугал его, хотя не поднимал никакой шумихи и не пытался его уволить. Клэй знал: они не любят его, но какого черта они должны его любить. Ему было всего двадцать, за всю свою жизнь он ни разу не работал в отеле, и Феликс Сэлинджер навязал его им, сказав, что Клэй теперь — новый помощник администратора, независимо от того, нравится им это или нет. Что им оставалось делать? Радоваться?

Они не слишком-то радовались, но и не поднимали шума вокруг него. Они были старыми и потрепанными, такими же, как и отель, и знали, что Феликс хочет, чтобы Оуэн продал отель и построил новый, сказочно красивый, что будет означать конец их работы. Они не знали, почему Оуэн Сэлинджер не сделал этого, но они и не спрашивали — держали рот на замке и надеялись, что все забудут о «Филадельфии Сэлинджер». Отель был старым, отслужил свое, но для «старичков» он был домом.

Все это не мешало им, однако, относиться к Клэю, как к дерьму, ставя его дежурства в ночные смены, и обсуждать его, когда он находился в комнате. Но последнее время он стал брать верх над ними. Почему-то Оуэн Сэлинджер очень любит этот отель. Клэй вычислил, что если он верно разыграет свои карты, то когда-нибудь займет место Уилларда Пейна и будет сам управлять отелем. Лора повторяла, что с Сэлинджерами они обретут будущее, так почему бы ему и не стать новоиспеченным руководителем? В конце концов, если Бен смог стать экспертом в службе охраны в отеле в Европе, почему бы Клэю не преуспеть в отеле Сэлинджера в Америке?

— Извините, — сказал он, входя в офис менеджера. — Я разговаривал со своей сестрой в Бостоне. Она шлет вам свою признательность и благодарность, что вы присматриваете за мной.

Уиллард Пейн чинил свои очки в металлической оправе.

— Дерьмо!

Клей усмехнулся, присел на краешек стола, наклонившись и говоря почти в самый слуховой аппарат:

— Она сказала, что я должен вас слушаться. Я говорил ей, что вы спускаете с меня семь шкур, и она считает, что это для меня хорошо, потому что мне нужно определиться и осесть, и я многому могу научиться от человека, который так давно в бизнесе, как вы. Думаю, что она права.

Уиллард кивнул несколько раз, его усы мягко свисали вниз.

— Шикарная молодая леди ваша сестра, вы могли бы у нее поучиться. Годы — это мудрость, молодой человек, годы — это мудрость. Ты молод, нетерпелив, ты еще узнаешь, что годы — это мудрость и приобретешь шик. — Он отодвинул стул. — Начинай работать, принимай смену. Увидимся завтра.

— Вы очень поздно задержались, — заметил Клэй. — Уже почти полночь.

— Я кое-что проверял, — уклончиво сказал Пейн. — Увидимся утром.

Оставшись один, Клэй откинулся на стуле и положил ноги на стол.

— Меня проверял, — пробормотал он. — Относится ко мне, как к выпускнику школы. — Он знал, что еще совсем молод, и его сводило с ума то, что он не был лощеным седовласым джентльменом и не походил на политика или мафиози. Он хотел, чтобы Лора оказалась здесь, ему всегда было легче, когда она рядом. Она сказала бы, что Пейн ревнует, потому что Феликс протежировал Клэю и поставил его в привилегированное положение. Но здесь, в Филадельфии, он был один, и еще не нашел себе подругу, и вообще им никто не интересовался. Бен ушел навсегда, у Лоры есть Оуэн и еще какой-то парень, кто бы он ни был, он водит ее в ресторан «Жюльен». Боже, должно быть, это стоит целого состояния! А кто был с ним? Никого.

Дерьмо, никто в целом мире не был так одинок, как он.

— Мне нужно выпить, — решил он. Полчаса офис сам может о себе позаботиться.

Он помахал рукой Терри Левонио, когда шел по переполненному «Брасс-Ринг-Салуну», который находился сразу за холлом. Терри усмехнулся сквозь усы, которые уже стали неотъемлемой принадлежностью интерьера «Филадельфии».

В «Брасс-Ринге» всегда толкались люди телевидения и прессы. Он был упомянут в путеводителях и оставался единственным заведением в «Филадельфии», которое делало деньги.

— Полночь — время меланхолии, — заметил Терри, когда Клэй занял последний свободный стул в баре. — И тебе нужен дружок. — Он виртуозно перемешивал любимый напиток — виски с содовой. — Товарищ, который оживит и. развеселит в эти темные ночные часы.

— Будь здоров! — Клэй выпил залпом и протянул бокал Терри, чтобы тот наполнил его еще раз. — Пейн спрашивал обо мне?

— Как обычно. Сколько времени ты проводишь здесь, сколько ты пьешь, говоришь ли о Сэлинджерах, почему ты попал в отель. Все то же самое. На этот раз пей медленнее. Я хочу, чтобы мои клиенты пили мои напитки медленно, с любовью, а не потоком, как чертову Ниагару.

— Почему бы нет? — Клэй потягивал виски. — Замечательные запонки! — Он загляделся на сверкающие бриллианты и черный янтарь.

— Подарок.

— От кого?

— От меня — мне. — Он отошел, чтобы обслужить двух женщин, стоящих на другом конце резной стойки бара. В одной из них Клэй узнал диктора программы новостей, другая дама была ведущей полуденного шоу. «Откуда Терри берет деньги на черный янтарь и бриллианты в запонках? — лениво рассуждал он. — И „Порше“, на котором он ездит. И галстуки от Брионн, и кошельки от Картье. Взятые по отдельности, они, конечно, дороги, но не недоступны». У Клэя тоже были галстуки от Бриони. Но если сложить все вместе, стиль жизни Терри был намного блистательнее, чем у Клэя. Клэй знал, сколько он получает, и мог догадываться о его чаевых.

«Есть только один способ, — думал он, приканчивая свой стакан. — Он ворует». Он принялся мрачно размышлять над этим. «Дерьмо, ведь парень ворует, наверное, все время, что я здесь. Что-то происходит прямо у меня под носом, а я ничего об этом не знаю. Он не может повредить мне. Я — помощник менеджера, не держит же он меня за дурака». Вдруг еще одна мысль молнией пронзила его. «Дерьмо, если в любой из служб отеля обнаружится утечка денег, кого в этом обвинят? Меня, кого же еще! Боже, когда я вышел на прямую дорогу и чем-то занялся, появляется этот сукин сын со своими штучками».

Он даже не поднял глаз, когда подошел Терри, чтобы наполнить его стакан. Он обдумывал: как может кто-то незаметно воровать в баре? Самый простой способ — брать себе деньги за каждый третий или четвертый напиток и не платить за него через кассу. «Вот это он и делает, — решил Клей. — Он слишком весел, чтобы быть честным, беспрестанно улыбается».

Клэй принялся наблюдать. Проходили часы. Он продолжал следить за пальцами Терри, которые, подобно вихрю, летали, наливая, смешивая, подавая, нажимая на кнопки кассы, принимая деньги и опуская их в отделения кассы.

— Кто на твоем месте? — спросил Терри уже после двух часов ночи.

— Они позвонят, если я буду нужен, — сказал Клэй.

— Один мудрый парень сказал мне: мыши играют, когда кошка спит, — весело заметил Терри. Клэй кивнул:

— Я думал о том же.

Но наблюдая за Терри два часа, он мог поклясться, что тот не клал деньги себе в карман и пропускал их через кассу. Значит, было еще что-то. «Мне нужно знать, — подумал он. — Бен говорил мне, что настоящий вор делает все так, что его дела выглядят абсолютно легально». Он соскользнул со стула.

— Запиши на мой счет, — попросил он Терри. — Увидимся завтра. Во сколько ты придешь?

— В три часа, как тебе прекрасно известно. Ты сам проверяешь карточку моих сверхчеловеческих часов работы.

— Но не каждый же день ты работаешь!

— Завтра работаю. Позвонить тебе через пару часов, чтобы ты не заснул за своим столом?

— Я не засну. Я знаю, как не заснуть.

Уходя, он помахал рукой, а на следующее утро, когда в баре было темно и все слуги были наверху, он тихо проскользнул в комнату для персонала, которая находилась в цокольном этаже, и стал вскрывать замок в шкафчике Терри.

Он чувствовал себя детективом, который раскрывает преступление. Но он ощущал также и другое. То прошлое восхищение и возбуждение. «Как в старые времена, — подумал он, чувствуя прохладный металл шпильки и внутреннюю силу. — Подожди, я еще расскажу Лоре, что пока могу делать это. Нет, Лоре не могу сказать, она не оценит. Это мой собственный секрет. Потому что если я что-то обнаружу, то остановлю его, навсегда».

Поль взобрался на дамбу и обернулся, чтобы помочь Лоре. Но она уже была наверху, сделав широкий шаг, и остановилась рядом с ним. Они вместе смотрели на серебристо-голубой океан. Эта часть берега Кейп-Анна, кусочек суши, которая глубоко врезалась в северную часть Бостона, была будто разлинована огромными камнями: после мелиорационных работ они образовали стену, тянувшуюся насколько хватал глаз. На камнях небольшими группками устроились чайки, вдали над океанскими волнами кружили королевские чайки с роскошной белоснежной грудью, перепоясанные темным пояском, резко ныряя вниз и схватывая рыбу, которая выплывала почти на поверхность, а затем, сильно ударяя крыльями, набирали высоту и исчезали в яркой дневной дымке. Волны бились о камни под ногами Поля и Лоры, и когда ветер менял свое направление, чудесный дождь из блестящих капель обрушивался на них, а волосы Лоры были усыпаны крошечными, сверкающими, как драгоценные камни, мельчайшими каплями воды, сияющими в свете вечернего солнца. Поль дотронулся до одной капельки, потом до другой, и они остались у него на руке, когда он обнял ее.

— Ты шла по камням, как по лестнице, — сказал он. — Мне никак не удается проявить галантность. Но ты не говорила мне, что умеешь лазать.

— Я давно этим не занималась. — Она откинула голову, чувствуя себя сильной и свободной. — Я привыкла лазать по скалам Хадсона вместе с братьями.

— Твоими братьями?

— Друзьями моего брата.

Она немного отошла и села на камни, затягивая шнурки дрожащими пальцами. Она злилась и чувствовала себя разбитой. Ей не хотелось лгать. Ей не хотелось лгать ни Полю, ни кому-либо другому из их семьи. Она так много обманывала, что уже не помнила, кому что сказала, и это ужасно пугало ее, но сейчас это было нечто большее. Они с Полем встречались уже пять раз за те две недели, что прошли со дня вечеринки, они вместе ужинали, ходили на концерты и в бары с тихой фортепьянной музыкой, где сидели и разговаривали часами, и она знала, что ей хочется, чтобы это продолжалось вечно. Точно так же, как ей хотелось, чтобы вечно продолжалось все, что связано с Сэлинджерами. А это означало, что она должна быть честна с ними. Это было так просто. Но если она будет делать глупые ошибки… Как мне выпутаться из лжи, которая стала такой огромной и длится так долго? Она поднялась, но оставалась на некотором расстоянии от Поля.

— Мы можем пройтись немного?

— Хорошая мысль. Я не гулял здесь с тех пор, когда был ребенком и мой папа брал меня.

— Твой папа? — Она сделала большой шаг, ступила на панель и, когда приняла устойчивое положение, оглянулась на него. — Вы с Томасом прыгали здесь?

Он рассмеялся:

— Мой тихий папа был чемпионом по покорению вершин, пока у него на плечах не появилась семья, и ему пришлось осесть. — Он сделал шаг и встал рядом с ней. — А кто научил тебя лазать по скалам? Клянусь, что не Клэй, насколько я видел, он не так уверен в своих ногах.

— Это был один человек из Нью-Йорка.

— Ваш друг?

— Долгое время он был нашим лучшим другом.

Она опять ушла вперед, легко прыгая с камня на камень, вспоминая, что значит взбираться на стену из кирпича или камня, цепляясь пальцами за оконные рамы, водосточные трубы и ивы. Она торопливо шла, радуясь своей силе. Плавание и теннис, долгие прогулки в колледж и обратно, походы по Бостону поддерживали и укрепляли ее мускулы, и… Я опять могла бы это делать, если бы пришлось. Но никогда не буду.

Поль смотрел на ее тонкое тело, струящееся ровной, гладкой линией. Она напоминала ему танцовщицу, чьи движения были настолько плавны, что, казалось, одно перетекало в другое. Или газель, подумал он, испуганная, быстрая, готовая мгновенно исчезнуть, радующая глаз своей красотой. Он шел за ней, думая о том, что знает намного больше, чем две недели назад, но все же меньше, чем предполагал. После двух недель знакомства с любой женщиной он знал бы о ее прошлом, ее друзьях, привязанностях и нелюбимых вещах и ощущение ее тела под собой. Он мог составить о ней представление и отнести к тому или иному типу. До сих пор он не осознавал, как легко предсказуемо, по схеме, проходили все его любовные связи и насколько он может быть поглощен женщиной, так непохожей на других: сказочно-обворожительной, держащей в напряжении, раздражающей, уничтожающей. И не подходящей ни под какую категорию.

Отойдя на некоторое расстояние вперед, она остановилась и, наклонившись, подняла что-то.

— Это крошечное колечко из камня, — сказала она, голос негромко разносился над волнами, плещущими у их ног. — О, может быть, это кость. Это удивительно!

Он подошел к ней и взглянул на маленькое колечко на ее ладони.

— Криноид. Дальний кузен морских звезд. — Он взял колечко с ее ладони. — Этому ископаемому около трехсот пятидесяти миллионов лет.

Лора внимательно разглядывала его:

— Триста пятьдесят миллионов лет!

Он вернул ей колечко, и она дотронулась до него.

— Это так трудно представить, осознать. Это словно прикоснуться к вечности. — Она улыбнулась. — Ты думаешь, если кто-то мог прожить так долго и так великолепно сохраниться, то могут так же долго сохраниться любовь и репутация?

Он засмеялся:

— Хорошо сказано! Это показывает, насколько мы изменчивы и непостоянны и как безнадежно коротка наша жизнь.

Лора катала колечко на ладони:

— Как оно выглядело раньше?

— Вероятно, у этого существа были руки, как перья, украшавшие праздничный жезл. Палеонтолог мог бы сказать точно. — Морская звезда, — шептала она, словно боясь развеять волшебство образа. — Невероятно… Столько замечательных вещей, которые ждут, чтобы их нашли. — Она опустила колечко в карман джинсов. — Было бы замечательно иметь коллекцию подобных предметов, верно? Потом, если случится что-нибудь не очень хорошее, мы могли бы посмотреть на это и вспомнить, что есть нечто совершенное и не исчезающее, и если мы будем пытаться… — Она вспыхнула, затем озарила Поля быстрой улыбкой. — Конечно, многим людям это и не нужно.

Он нежно взял ее за подбородок:

— У тебя странное представление о том, что мир полон людей, у которых нет проблем. Я не знаю, откуда это у тебя. Даже этот криноид не совершенен, в конце концов он умер.

Лора рассмеялась:

— Вы правы. Я найду что-нибудь другое, чему можно завидовать.

— Нет. — Он держал ее лицо в ладонях. — Нет ничего и никого, чему и кому ты должна завидовать. Моя милая девочка, ты превосходишь всех, ты затмеваешь всех, если бы ты только научилась верить в себя, как все верят в тебя.

— Спасибо, — быстро перебила Лора. У нее кружилась голова, будто все ее существо тонуло в тепле рук Поля и она не чувствовала твердой опоры под ногами, балансируя на неустойчивых камнях. — Вы не думаете, что нам следует вернуться? Становится поздно.

Он пожал плечами, чувствуя, что она умышленно не хочет понимать, о чем он говорит, и последовал за ней. Лора шла быстро, почти летела, и он, догнав ее, шел рядом и начал успокаиваться, глядя на красоту, окружавшую их, и чувствуя возбуждающую гармонию ее тела. Океан затих, волны тихонько шлепали о темные камни, цвет которых менялся каждую минуту под медью низко опустившегося солнца и длинными тенями. Воздух был нежно-теплый, но бриз уже доносил легкую прохладу вечера.

Когда он увидел стоянку, то почувствовал сожаление, у него возникло такое чувство, будто он покидает детство.

— Я рад, что ты предложила эту прогулку, — сказал он Лоре, когда они усаживались в машину. — Ты вернула мою юность и сделала ее лучше, чем она была, лучше, чем она сохранилась в моих воспоминаниях. — Он выехал со стоянки. — Не знаю, был ли у меня день лучше.

— Когда вы фотографировали красивых женщин на рынке в Авиньоне, — насмешливо сказала Лора.

— Разве я говорил, что это было прекрасно?

— Один из лучших дней, который у вас был. Он улыбнулся:

— Да, был, в каком-то смысле. Но не было рядом тебя, и поэтому он не мог быть так прекрасен, как я думал. На самом деле все быстро стирается из памяти. Я едва могу вспомнить…

Она засмеялась:

— Вы помните, где мы обедаем?

— В «Королевской таверне», в шесть тридцать. Ты голодна?

— Умираю от голода.

— Я тоже. Мы будем там через десять минут, а может, и раньше.

«Королевская таверна» была построена на небольшом возвышении и обращена на основную улицу Глостера, а пришвартованные внизу лодки теснились друг к другу, скрипели и качались на легком ветерке. К каждой лодке была привязана веревка толщиной с мужское запястье, и тяжелые сети, задубевшие от морской соли, намотанные на огромные барабаны или уложенные кольцами, покоились на пристани. Чайки гордо расхаживали и сидели, как на насесте, на носу корабля, где крупными буквами было выведено название. Помимо гавани, на главной улице располагались магазины и рестораны, отделанные деревом, потемневшим от морской воды, и казалось, что маленький город врос в землю, океан и небо, терпит нашествие модных автомобилей туристов, но не меняется ни от чего.

Лора наслаждалась этим, особенно ее поражало чувство отрешенности от времени, что напоминало об излюбленных ею местах Бостона.

Поль припарковал машину у «Королевской таверны», и их проводили в маленькую заднюю комнату. Он договорился с владельцем ресторана, что тот предоставит им номер, где можно привести себя в порядок и переодеться. В номере было два стула и крошечная ванная комната. Лора пошла первой, взяв с собой сумку, которую приготовила для нее Эллисон.

— Оденься попроще, — сказал ей Поль, и она мучительно раздумывала, что брать с собой. В маленькой комнате «Королевской таверны» она стянула джинсы и рубашку, которая пахла морем, вымылась, насколько это было возможно, и надела белое хлопчатобумажное платье с длинной юбкой и рукавами и глубоким у-образным вырезом. Бирюзовые бусы, которые Лора нашла в маленьком магазинчике на Кейп-Коде, украсили шею. Она ничего не могла поделать с волосами: на влажном воздухе свободно лежащие волнистые пряди превратились в чудесные каштановые кольца, которые невозможно было расчесать, и потому она оставила их, как есть, даже те непослушные пряди, которые выбились на лоб и щеки. Не блестяща и не изысканна, отметила она, но ей некогда было волноваться за это, она должна была дать возможность Полю привести себя в порядок. Но она немного помедлила, когда последний раз взглянула на себя в маленькое зеркальце и увидела свое сияющее лицо. «Я выгляжу очень счастливой, — подумала она, — слишком возбужденной. Ему нравятся холодные, умные женщины. Он подумает, что я выгляжу, как скаут». Но она не знала, что с этим поделать, и спустя минуту, пользуясь тем, что ее никто не видит, пожала плечами. Это я. Или я ему нравлюсь, или нет.

Он ждал ее в баре, поглядывая на город и причал, где команды разгружали квадратные белые емкости с омарами, которых только что поймали. Лора посмотрела на Поля. Его лицо было грустным, почти суровым, и первый-раз ей было интересно узнать его тайны, вместо того чтобы волноваться за свои собственные.

Он обернулся, увидел ее и улыбнулся радостно и восхищенно:

— Ты чудесно выглядишь, и мне очень стыдно, я чувствую себя грубым скалолазом. Я заказал для тебя вино. Долго я не задержусь.

Она села за столик, где стоял его все еще недопитый стакан, и тоже стала смотреть на пристань, на тяжелую работу грузчиков. Глостер Кейп-Анн. Местечко на побережье, всего пятьдесят миль севернее Бостона, где можно побродить по камням, съесть свежего омара и до полуночи вернуться в Бостон. Если вы хотите вернуться домой. Она вспомнила про свою сумку, в которой было все, если бы она решила ночевать здесь, и опять почувствовала прикосновение пальцев Поля к капелькам на волосах и его руки, обнимавшие ее за плечи. Если вы хотите вернуться домой… Радость пронзила ее, и она подумала, что, наверное, вся пылает, так ей было жарко, и приложила руку к щеке. «Это глупо, — подумала она, — я веду себя, как девственница». Но в каком-то смысле она и ощущала себя таковой. Быстрые, бессмысленные связи, которые происходили на задних сиденьях автомобилей, когда она еще училась в школе, и недолгие любовные романы в колледже не затронули ее. Ее тело двигалось так, как должно было двигаться, но она никогда не думала о том, что делала, и не чувствовала, что это имеет к ней какое-либо отношение. Все было так, словно она стояла в стороне и наблюдала за тем, что происходит. Настойчивым молодым людям, которые взбирались на нее, она помогала раздеть себя, так как они ожидали от нее этого. Но каждый раз она возвращалась домой на Бикон-Хилл, чувствуя себя обманутой и смущенной. Почему надо обрекать себя на такое множество проблем, чтобы заниматься этим?

И теперь, сидя в «Королевской таверне», переполненная счастьем, таким же опьяняющим, как полуденное вино, счастьем, которое труднее найти, чем страсть, более редким, чем секс, она начала понимать. Моя милая девочка, ты затмеваешь всех. Казалось, ее тело стремится навстречу тому, что они смогут испытать вдвоем.

Картина на пристани изменилась. Рыбаки и их семьи прибывали вместе с плотами, которые они заканчивали для праздника св. Петра, во время которого будут освящать их лодки. Обряд, который имел многовековую традицию. «Мне хотелось бы быть там во время церемонии, — подумала Лора. — А потом мне хотелось бы побывать всюду — в Европе, Африке, Индии, находить криноиды на Кейп-Анне, идти вместе с португальскими рыбаками Глостера, покупать что-нибудь на рынке вместе с женщинами Авиньона. Я потратила столько времени на то, чтобы воровать и мечтать, а мне уже двадцать один, и откуда я возьму столько времени, чтобы успеть сделать все, что хочу?»

Она почувствовала руку Поля на плече, подняла на него глаза и встретилась со взглядом его темных глаз. «У меня найдется время для Поля», — подумала она.

Эта мысль прочно отложилась в ее голове, когда они принялись за обед при мягком свете прибрежных фонарей. Тихий шепот звучал вокруг них, мягкий стук тарелок, расставляемых на полированных деревянных столах. Они негромко разговаривали, и когда поворачивались друг к другу, чтобы улыбнуться или ответить улыбкой, их руки соприкасались, усиливая зарождающееся желание. Только один раз за все время обеда чары были нарушены.

— Ты — единственная женщина, которая может вскрыть омара, не отбросив при этом тарелку далеко от себя. Ты могла бы стать изумительным фокусником или карманным вором. Хочешь еще вина? Я закажу еще бутылку.

— Нет, спасибо, все чудесно. — Она спокойно сидела, глядя на яркий красный хвост и аккуратно разделанные клешни на тарелке перед ней, белое мясо омара лежало рядом длинными кусочками. Она даже не думала о нем, ее тренированные, чувствительные пальцы спокойно занимались омаром, в то время как она разговаривала с Полем и думала о своем.

Поль, уже забыв о шутке, рассказывал о своих посещениях Кейп-Анна, когда он был мальчиком, оставаясь на выходные дни у своего школьного друга, родители которого имели дом на Марблхед-Неке.

— Задний двор наклонно спускался к заливу, и мы устраивали соревнования, кто быстрее скатится по траве к воде. Через некоторое время его родители решили, что это — не самое безопасное место для детских игр, и поставили забор. Это был мой первый опыт, когда кто-то за меня решал, что именно для меня лучше.

Лора тихонько рассмеялась. Ощущение счастья снова вернулось к ней, у нее было легко на душе, и она чувствовала себя свободно.

— Вот почему вы все время путешествуете. Вы ненавидите заборы!

Удивившись, он ответил:

— Не знаю. Я должен подумать об этом. Но ты права, я ненавижу заборы. Мне всегда хочется перепрыгнуть их, вместо того чтобы воспользоваться воротами. А ты? Судя по тому, как ты прыгаешь по скалам, ты отлично справляешься с заборами.

— Да, — ответила она. — Но я давно не делала этого.

— Я тоже. Как-нибудь мы это устроим, так ведь? Представим, что мы — дети и прыгаем через забор.

— И убедим себя, что никто нас не остановит?

— И убедим себя, что нет ничего, чего мы не смогли бы сделать.

Лора улыбнулась:

— Мне нравится это предложение.

— Ты веришь в это?

— Да, — сказала она просто, и, улыбнувшись друг другу, они продолжали сидеть, слушая музыку, которая доносилась до них с пристани, где люди танцевали. Взошла луна, рыбацкие лодки превратились в прозрачные тени, которые плавно покачивались в гавани.

Поль задержал ее руку:

— Я отвезу тебя в Бостон, если хочешь. Конечно, если ты не предпочитаешь остаться.

— Лучше я останусь.

Он поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь:

— Дом моего друга пустует. Он приезжает туда на выходные.

Она кивнула, не спрашивая, как часто он пользуется этим домом, когда тот пустует, даже не поинтересовавшись этим. У каждого из них было свое прошлое, которое они уже не разделят друг с другом.

Дом располагался в самом конце Марблхед-Нека. Несколько особняков, крытые серой дранкой, занимали узкую полоску земли, которая врезалась в залив. Через воды залива Лора видела огни городка Марблхед, но перед ними была абсолютная чернота, когда Поль свернул на дорожку, ведущую к дому.

— Так как я не предупредил заранее, там нет никого, чтобы побаловать тебя и приготовить завтрак. Лора улыбнулась в темноте:

— Я рассчитывала на вас.

— Доверчивая женщина. Откуда ты знаешь, умею ли я готовить?

— Это неважно, если вы знаете, как баловать женщин.

Он усмехнулся и, выскользнув из машины, подошел к заднему сиденью, где были их сумки.

— Подожди немного, я сейчас найду ключ. Он где-то здесь… на верхушке фонарного столба, насколько я помню.

Он не бывал здесь некоторое время, подумала Лора, потом вспомнила, что ей все равно, когда он приезжал сюда в последний раз.

В доме слегка пахло плесенью, когда Поль, отперев дверь, вошел, прошел через гостиную, зажигая свет и открывая окна.

— На кухню можно пройти через эту дверь. Что ты хочешь? Что-нибудь съесть или выпить?

Лора пыталась придумать, что ответить. Она нервничала и старалась сдержать рвущееся наружу счастье, которое сияло в ней еще в ресторане. Я хочу, чтобы ты любил меня. Я хочу, чтобы ты говорил мне, что мне делать. Я хочу все, чтобы быть простой и удивительной.

— Пойдем наверх, — сказал он. Поль обнял ее за талию, и они поднялись наверх, идя в ногу, в большую комнату, освещенную лунным светом. Когда Поль повернул ее лицом к себе, обнять его было так естественно, как войти с ним рука об руку в дом, словно они принадлежали друг другу. — Две недели, — шептал Поль, прикасаясь к ее губам. — Вечность.

— Не для меня, — начала она, но его губы остановили ее, открыв ее рот, и она почувствовала резкий привкус коньяка на его языке. Это был очень долгий поцелуй. Он впился в ее губы и обнимал ее так крепко, пока она не почувствовала, что в мире ничего не осталось, кроме них, заключенных в маленькое пространство, ревущее и пульсирующее. Это шло из ее сердца, но потрясало ее настолько, будто доносилось из глубин океана.

Поль поднял голову, и она судорожно вздохнула:

— Я лучше сяду.

Он тихонько засмеялся:

— Здесь есть кровать.

Держа Лору за руку, он повел ее по дорожке лунного света к высокой кровати с белым пологом на четырех столбиках, покрытой лоскутным стеганым одеялом. Рядом была маленькая лесенка, и Поль держал Лору за руку, пока она поднималась на три ступеньки, а потом последовал за ней. Он склонился над Лорой, когда она легла, прильнув к ее губам, руки нежно держали ее лицо.

— Моя прелестная девочка, моя дорогая Лора…

Она пылала. Никогда она ничего не желала так сильно, как рук Поля, его губ, его тела, слившегося с ее телом. Когда он скинул пиджак, Лора нетерпеливыми пальцами расстегнула его рубашку, а он уже стягивал платье, сначала обнажив плечи, потом, приподняв ее, снял и отбросил в сторону, и все это время она ласкала его, повторяя руками изгибы его тела и узнавая твердость мышц его рук, шелковистость темных волос на груди. Потом он скинул остальную одежду и снова вернулся к ней.

Лунный свет залил комнату. Полог кровати и шторы сияли, освещенные бликами луны, делая его кожу более светлой, а Лору — совершенно белоснежной.

— Боже, ты такая красивая! — Слова, словно языки пламени, обжигали ей грудь. Тело Лоры двигалось в своем собственном ритме, она не могла лежать спокойно.

— Мне неловко, — прошептала она, стыдясь своего порыва.

— Не извиняйся, — резко прервал он и быстро добавил: — Я не хотел обидеть тебя. Но никогда не проси прощения. Никогда. Мы делаем то, что хотим, потому что мы хотим друг друга, потому что мы находим радость друг в друге…

— Да, — ответила она. Она больше ничего не смогла сказать, он услышал только долгий вздох. — Да, это так. Да. — Лаская волосы Поля, она притянула его к себе, к своим губам, упиваясь его сладостью, и ощутила твердость его плоти. «Да, — думала она, слова затерялись где-то внутри. — Мы найдем радость друг в друге». И она стала частью его радости, дала волю всем своим, желаниям — ласкать, чувствовать ласку и вкушать все прелести любви.

Поль приподнялся, и его руки скользнули под ее тело, он осторожно снял ее нижнее белье, и когда прохладный воздух и тепло его рук охватили Лору, она тихо вскрикнула.

Он прикоснулся губами к ее груди, соски, мгновенно затвердев, ответили его настойчивым губам и языку, и тихий стон, в котором можно было расслышать его имя, вырвался у Лоры вместе с радостью, которая переполняла ее. Его губы не отпускали грудь, а ласкающая рука скользнула вниз, повторяя изгиб талии, к бедру, раскрывала ее плоть нежными прикосновениями пальцев, проникая во влажное лоно, и она, вскрикнув от нестерпимого желания, старалась прижаться к его телу, а потом снова обняла его голову, неистово целуя, слегка покусывая его нижнюю губу. Потом, все еще не насытившись, целовала его рот, покусывала и ласкала языком его шею, ощущая аромат мыла, которым они пользовались, когда приводили себя в порядок перед обедом.

Поль резко оборвал свои ласки и, все еще обнимая ее, приподнялся на локте и взглянул на нее. До этого он принимал ее желание, не удивляясь ему и ничего не ставя под сомнение. Он привык к тому, что женщины желают его, и руки двигались в привычных движениях и ласкающих прикосновениях, которые он использовал столько лет. Но Лора не была похожа ни на одну из них, она была сексуальна, но неумела, требовательна, но не уверена в себе, не девственница, но совершенно неопытна. Порывистая женщина и девочка-недоучка. У него промелькнула мысль: был ли ей нужен просто мужчина или именно он?

— Что случилось? — спросила Лора. У нее перехватило дыхание, и она попыталась заглянуть в его глаза, на которых лежали тени лунного света, а лицо словно скрыто под маской. — Поль, я хочу тебя, я думала, что ты меня хочешь, что чувствуешь все то, что я… Я никогда не думала, что смогу так, — это чудесное желание… я никогда не знала, что это такое.

— Боже мой, — порывисто произнес Поль, повернувшись на бок и притягивая ее к себе. Он целовал ее длинные, спутанные локоны, гладкий лоб, нежные веки, за которыми скрывались ясные, бездонные глаза Лоры. Его руки гладили ее тело, повторяя каждый изгиб, как будто она была единственной женщиной, которую он знал, и он был настолько возбужден и захвачен ею, что это смущало и озадачивало. — Такое дитя и такая женщина, — сказал он, а потом разделил ее порыв, с неистовством уйдя в желание стать ее частью.

Играя, они катались по постели, пока она, раскинувшись, не оказалась под ним. Голод Лоры пробуждался вновь и вновь, внутри горело пламя, которое поддерживал кремень его тела, и она открылась навстречу ему, принимая его глубоко, чувствуя движение его плоти, настигающей ее. Он приподнялся на руках, они оба видели его возбужденную мужскую плоть, гладкую и твердую, как ствол, которая исчезала в глубинах ее лона, а потом вновь покидала его, и снова стремилась к единению, а ее руки гладили его грудь, скользили вниз, к напряженному животу, и прикасались к его корню, когда он покидал ее, чтобы снова и снова наполнить ее. Потом он опять склонился над ней, его руки помогали движению ее бедер, язык ласкал ее язык, и Лора ощущала радость и удивление оттого, что желание, страсть и радость могут слиться в единое целое, стать чем-то цельным, в одно мгновение, с одним мужчиной.

Его губы шептали ее имя, тела двигались в такт, а в голове пульсировала мысль, что все прекрасно и так будет всегда.

ГЛАВА 8

Целый месяц Клэю потребовался на то, чтобы разобраться с дистанционным управлением, которое он нашел в шкафчике Терри Левонио, а потом целый месяц ждал, чтобы убедиться в том, что его догадка верна. Это было так просто, что Клэя переполняло восхищение. Кто бы мог подумать, что этот вечно ухмыляющийся бармен додумается до такого?

Наконец-то он испытал это устройство сам, когда в предрассветный час весь персонал сидел, уткнувшись в журналы или телевизор в отчаянной борьбе со сном. Холл был пуст, ресторан закрыт, в баре были опущены жалюзи и царила темнота.

— Пойду в ванную комнату, — сказал Клэй, обращаясь к спине менеджера, дежурившего ночью, который клевал носом, смотря фильм Джона Уэйна. За углом холла Клэй отпер второй вход в бар и проскользнул внутрь. Бутылки были собраны, стаканы вымыты, бар чисто убран. Аккуратный, осторожный Терри. Клэй стоял за стойкой бара, держа в руках устройство, которое несколькими минутами раньше взял из шкафчика Терри. Направив его на кассовый аппарат, он наугад нажимал кнопки, пока в тишине комнаты не послышался отчетливый щелчок.

— Да, великолепно, — восхищался Клэй. Если кто-то хочет устроить себе легкую жизнь за счет бара, ему необходимо приспособить маленькое электронное устройство, благодаря которому кассовый аппарат будет работать вхолостую, когда это нужно. Он нажимает маленькую кнопку, которая находится вне поля зрения под прилавком, и когда он набирает на аппарате цену за напиток, тот, кто может наблюдать за ним, видит, как он делает это, а кассовый аппарат тем временем срабатывает вхолостую.

Что-то вроде того, как печатать на машинке без ленты. И он кладет деньги к себе в карман. А когда отправляется домой, то имеет сколько? Сколько же он зарабатывает за вечер?

Он ушел из бара, заперев за собой дверь, и спустился вниз, в комнату для персонала, где положил на место устройство, как оно и лежало в шкафчике Терри.

После долгих часов работы он получает, возможно, десять процентов вечерней выручки. Мы получаем тысячу шестьсот — тысячу семьсот баксов за вечер. По крайней мере, так говорит кассовый аппарат. Это означает, что мы выручаем почти две тысячи долларов, и друг Терри уносит домой пару сотен долларов каждый вечер. Не удивительно, что он ездит на «порше».

— Все спокойно? — спросил он менеджера, когда вернулся.

В ответ он услышал тихое посапывание. Дерьмо, этому заведению нужна хорошая встряска.

Он сел на высокий стул за конторкой портье и принялся все обдумывать. Он мог бы сказать Терри, что обнаружил, и на этом все закончится — ему уже ничего не грозит, Клэя Фэрчайлда ни в чем не обвинят, если обнаружат устройство. Но ему нужно сделать нечто экстраординарное. Ему нужно получить медаль за то, что сохранил тысячи долларов для отеля. Для Сэлинджеров. Ему нужно продвигаться по службе.

«Почему бы нет? — раздумывал он. — Лора очень приблизилась к ним, и посмотри, где она сейчас». Если ему удастся справиться с этим делом, они будут считать, что он просто послан Богом для «Филадельфии Сэлинджер», и он станет так же близок с Сэлинджерами, как и она. Потом, разве она не будет гордиться тем, что он действительно идет вперед?

«Черт возьми, — думал он, сидя на высоком стуле, — в этом и есть будущее. Конечно, это головная боль — раскручивать все это, но если от этого так много зависит… А Сэлинджеры так могущественны, что, если захотят, могут найти для меня тепленькое местечко. О, черт, если мы будем достаточно хороши для них и наберемся терпения, то не вижу причины, отчего бы нам с Лорой не оказаться в самой империи Сэлинджеров. А потом дать кому-нибудь попробовать что-то отнять у них».

На следующее утро, как только Уиллард Пейн вошел в офис, Клэй постучал в дверь и сказал, что ему нужно поговорить о серьезных проблемах в отеле.

Стол Лоры был темным, металлическим, втиснутым в комнату с железными шкафами. Там не было окон, а находилось еще три помощника и три металлических стола. Сидя под нещадным светом флуоресцентных ламп, трудно было поверить, что за закрытой дверью был элегантный холл «Гранд-отеля».

— Когда-нибудь мы сделаем это место красивым, — как бы вскользь один или два раза заметил Жюль ле Клер, но никогда не заглядывал туда, потому что был слишком занят.

— Консьерж большого отеля должен все делать превосходно, — инструктировал он Лору, когда она впервые пришла на работу. — Он — глаза и уши, отец и мать отеля. Как-то один гость назвал меня мэром холла и был, конечно, абсолютно прав.

Жюль ле Клер носил превосходно сшитый костюм и красивую шелковую рубашку, усы подстрижены, седые волосы уложены, а делами он управлял за резным столом из ореха, который стоял в самом заметном месте холла. Свежие цветы в вазе, карандаши заточены еще до его прихода, тяжелое стекло на поверхности стола протерто до блеска, и он мог видеть свое отражение — удовлетворенный взгляд, который он позволял себе, прежде чем погрузиться в работу.

— Рабочее время — с семи до девятнадцати. Четыре дня в неделю, — сказал он. — Вы можете, конечно, оставаться подольше, это — единственный способ научиться стать настоящим консьержем. Конечно, у нас круглосуточное дежурство, и за этим столом всегда кто-то есть, но действительно критическое время, когда мы совершенно необходимы, и все просто рухнет без нас — это с семи утра до семи вечера. Поэтому я, Жюль ле Клер, работаю в эти часы. Тот, кто мечтает достичь в этом деле того же, что и я, должен работать эти часы со мной. Мы позволяем себе только час, чтобы пообедать. Остальное время — это счастье служить нашим гостям, чтобы они, вернувшись, рассказали своим друзьям, как здесь все прекрасно. Каждый день мы вручаем им ключи, при этом, конечно, приветствуя по имени. Если они бывали здесь раньше, ставим цветы и их любимые напитки в номерах, помним, захотят ли они заказать билеты в театр, на симфонический концерт или баскетбол. Они считают нас прекрасными служащими. И они правы. А вы всегда такая тихая, как мышонок? Это превосходно, это означает, что вы всему научитесь.

Каждый день Жюль поручал ей разную работу, скоро у Лоры появилась собственная информация о городе, отеле, гостях.

— Иногда можно положиться на других людей, но никогда нельзя полагаться на чужую информацию, — учил ее Оуэн. — Ты должна иметь все свое. Если у тебя не будет собственной информации по работе, ты всегда останешься помощником и никем больше никогда не станешь. В этом случае тебе придется вечно полагаться на других.

— Нет, я не буду полагаться ни на Жюля, ни на кого бы то ни было, — ответила Лора.

Оуэн улыбнулся.

— Очень хорошо, — ответил он и не сказал, что она уже сделала шаг к самостоятельности. «Она сама делает все замечательно», — подумал он. И это ему нравилось.

Каждое утро начиналось для Лоры задолго до того, как Оуэн покидал свою комнату. В шесть тридцать Роза готовила для нее завтрак, и уже через двадцать пять минут она была в отеле, а Армингтон-авеню, казалось, еще спала, и вестибюль отеля ждал начала нового дня.

— Доброе утро, моя прекрасная подчиненная, — говорил Жюль, присаживаясь на краешек ее стола. — Вот и первое дело на сегодня. — Он держал папки с заданиями. — Для вас, Лора, особое задание. Вы забронируете яхту для графини Ирины на две недели с сегодняшнего дня. Используйте наш чек для бронирования, секретарь графини возместит расходы, когда они приедут. Обязательно нужно настоять, чтобы шеф-поваром был назначен Луис, графине очень нравилось его крем-брюле. Когда все сделаете, нужно написать графине, конечно, письмо подпишу я. Также мадам Дэллэссио желает посетить демонстрационный зал Диора, когда будет в Париже на следующей неделе, об этом я позабочусь сам, потому что дело тонкое, но вы напишите мадам и известите, что мы счастливы все это устроить для нее. Теперь несколько других поручений.

Он быстро изложил их, а Лора кивала молча, ощущая глухое раздражение из-за своего положения и огромных чаевых, которые он получал от клиентов, никогда не разрешая ей лично иметь дело с богатыми клиентами.

Дверь в холл приоткрылась, и Жюль посмотрел в ту сторону:

— Да?

— Могу я поговорить с вами? — сказал Феликс, и это была не просьба.

— Конечно, — ответил Жюль, его маленькие аккуратные губы выразительно показывали, что он никому, кроме Феликса, не позволили бы отрывать его от работы. — Лора, посидите за моим столом. Не принимайте никаких решений, только выдавайте ключи, записывайте просьбы и чаще улыбайтесь. Я ненадолго. — Итак, сказал он Феликсу подобострастно, — мы можем присесть на кушетку у окна. Оттуда я смогу присматривать за порядком и моей очаровательной помощницей.

Лора наблюдала, как они вместе уселись. Она улыбнулась Феликсу, когда он вошел, но он едва заметил ее присутствие, и как всегда, когда она видела его в отеле, ей захотелось узнать, что он думал о распоряжении Оуэна устроить ее работать с Жюлем. Она взглянула на первого утреннего любителя спорта, который стоял перед ней и спрашивал свой ключ. Капли пота падали на безупречно отполированное стекло стола Жюля.

— Доброе утро, мистер Старрет, — сказала Лора; улыбаясь и снимая ключ с доски в верхнем ящике стола, чтобы передать его гостю. — Не хотите ли, чтобы в номер прислали булочки и кофе?

— Хорошо. — Он пристально посмотрел на нее сквозь пот, который градом катился с него, застилая глаза. — Вы здесь новенькая? Я вас запомню.

— Обычно я работаю в другом офисе.

— Видеть вас здесь намного приятнее. Вы смотритесь лучше, чем этот маленький денди, одетый на французский манер, который обычно сидит здесь. Мое имя вы тоже знаете.

Лора снова улыбнулась, думая о том, что даже если бы ее память была ужасной, забыть громкий голос, далласский акцент и многочисленные просьбы мистера Уилли Старрета невозможно. — Мы запоминаем наших любимых гостей, — сказала она, снимая телефонную трубку. — Я закажу вам завтрак. И пожалуйста, сообщите, нужен ли шофер для ваших встреч на сегодня.

Она позвонила на кухню, обменялась приветствиями с шестью другими спортсменами, когда перед ней появился маленький бледный человечек с носовым платком, зажатым в руке. Она попыталась вспомнить его имя, но это ей не удалось. Она даже не могла припомнить, видела ли его раньше.

— Могу я быть вам полезна? — приветливо спросила она, чтобы исправить впечатление.

— Служба безопасности, — проговорил он. — У меня в восемь часов встреча с…

Лора не услышала последующих слов за гулкими ударами сердца. Но страх прошел так же быстро, как и охватил ее. Что же с ней творится, что она до сих пор вздрагивает, когда слышит слова «служба безопасности» или видит, что навстречу ей идет полицейский? Никто ее не преследовал, бояться не было причины. А потом она посмеялась сама над собой — не смогла отличить сотрудника службы безопасности от одного из богатых гостей Сэлинджеров. — Извините, — переспросила она, — с кем у вас назначена встреча?

— С мистером Асой Сэлинджером.

Лора позвонила наверх за подтверждением о встрече, объяснила, как пройти в офис Асы, и у нее была лишь минута, чтобы задать себе вопрос: какие такие проблемы были у Асы, чтобы решать их с сотрудником такой службы, а потом она была подхвачена потоком гостей, которым нужна была информация или билеты на различные вечерние мероприятия. Отвечая всем, она записывала их имена и поручения, и когда Феликс и Жюль вернулись, она вручила ему список.

— Превосходно. Видите, — сказал он Феликсу, — моя маленькая Лора очень работоспособна, и такая же активная, как и хорошенькая. Я должен написать мистеру Оуэну Сэлинджеру, чтобы поблагодарить его за то, что он прислал ее мне. Ну, Лора! Я вернулся. Мой стул?

Лора освободила его, скрыв недовольство за холодной улыбкой.

— Я буду в своем офисе.

— Лора, — начал Феликс, — я хотел бы выпить с тобой чашку кофе.

Пряча удивление, она посмотрела на Жюля. Он менее преуспел в этом, и его взгляд, перебегавший с Лоры на Феликса и обратно, выдавал неприкрытое любопытство. Ничего не поняв по их лицам, он вздохнул и кивнул:

— Надеюсь, ненадолго. У нас, разумеется, много работы.

Когда они уходили, Лора улыбалась.

— Улыбаетесь какой-то шутке? — спросил Феликс.

— Я думала о Жюле. Своей красной рубашкой и движениями головы он напоминает мне дятла, которого я видела на Кейп-Коде.

Он улыбнулся:

— Я не думал об этом! — «Умна, — отметил он. — Никогда не отдавал ей в этом должного. И чертовски привлекательна». Он глянул на нее сбоку, одобряя ее жемчужно-серый костюм, белую блузку, застегнутую на все пуговицы, и синий шелковый шарф, повязанный на манер мужского галстука с булавкой слоновой кости посередине. С трудом припоминая заурядную, неуклюжую девочку-подростка, которая начинала работать у них три года назад, он удивлялся, кто научил ее всему этому. «Эллисон, наверное. Она всегда тянула кого-то на буксире: несчастных животных, несчастных людей, даже друзей и членов семьи, которые, как она считала, нуждаются в ее помощи. Удивительно, что ей всегда приходится помогать людям, как ее матери, — подумал он. — Она унаследовала эту черту от матери, не от меня. Я всегда оставляю людей в покое. Когда им действительно что-то надо, они попросят».

— Мы можем сесть здесь, — остановился он, — а кофе нам подадут сюда.

Лора села на полосатую софу. Президент империи отелей Сэлинджеров может пить кофе здесь, ему подадут. А почему все остальные не могут? Если бы у меня был собственный отель…

— …Понимаю, вы изучаете все, что касается управления отелями, — донеслось до нее.

— Все, чему Оуэн и Жюль могут научить меня. Я думаю, они знают все, чему только можно научить.

— И в колледже вы изучаете все это?

— Да.

— А что вы собираетесь делать с этими знаниями?

— Использовать. — Лора наблюдала, как официант из ресторана отеля накрывает на стол, ставит чашки, кофейник, салфетки и корзиночку с булочками перед ними. Он должен подать еще и фрукты. Я помню это. Когда он налил кофе, она договорила: — Оуэн хочет помочь мне найти работу, когда я закончу учебу.

— У вас уже есть работа. С Жюлем.

— Мне хочется большего. Когда-нибудь я надеюсь управлять отелем.

— Только одним?

Она улыбнулась:

— В настоящее время — одним.

— Но думаете и о других?

— Я думаю о возможностях, — осторожно ответила она. Лора внимательно смотрела на Феликса, спрашивая себя, отчего он так изменился с ней. Его лицо было лишено выражения, но голос теплее, чем когда-либо за эти три года, что она была в семье и он общался с нею.

— Вы хотите о чем-то спросить меня?

— Нет, ничего особенного. Я просто подумал, что неплохо было бы для нас поговорить. Жюль доволен вами, Оуэн считает, что вы — умница, моя дочь Эллисон называет вас лучшей подругой. А я едва знаком с вами. Ленни говорила мне, что в наши дни молодые женщины хотят большего, она говорила о вас, и кажется, была права. Каким отелем вы предполагаете управлять?

— Я ничего не предполагаю. Мы не говорили об этом подробно. Думаю, это будет небольшой отель, но это решать Оуэну.

— Старый отель, как я понимаю.

— Старые отели — самые маленькие. — Они уже спорили, и Лора понемногу раздражалась. Что бы он ни говорил, он чего-то хотел от нее, а она не знала, чего именно, и боялась, что не успеет уследить за ходом событий. В это время она заметила Оуэна, идущего по холлу, и инстинктивно встала.

— Какого черта, — начал Феликс, который не привык, чтобы разговор прерывали, если он еще не закончил, потом проследил за ее взглядом и увидел Оуэна, который с широкой улыбкой шел к ним.

— Лора, дорогая моя, — он взял ее за руку, на мгновение задержав в своей, — и Феликс, и завтрак! Превосходная компания. — Он сел в кресло рядом с Лорой, но обратился к Феликсу: — Я пришел пораньше, чтобы найти тебя до начала рабочего дня.

— Что случилось?

Он взял чашку кофе, который налила для него Лора.

— Спасибо, дорогая. Я стараюсь быть в курсе дел, Феликс. Ты знаешь, как я интересуюсь отелями, и то, что я отошел от дел, ничего не меняет.

— Мы посылаем еженедельные отчеты.

— Да, это вы делаете. Не могли бы вы рассказать немного больше об отеле, который мы строим в Сент-Китее?

— Что именно?

— Комнаты очень маленькие.

Лицо Феликса напряглось, он наклонился вперед, объясняя скупыми фразами, почему они решили вложить деньги в конференц-залы, площадки для гольфа, вместо того чтобы строить более просторные комнаты. Лора наблюдала за ним, и по его выразительным жестам и напряженной спине, наклоненной в сторону Оуэна, его беспокойным глазам неожиданно поняла, что по-настоящему она видит его впервые. «Он отчаянно хочет получить одобрение Оуэна», — подумала она, удивляясь таким человеческим чувствам того, кого всегда считала бесчувственным. На какое-то мгновение ей стало жаль его. Но потом, когда Оуэн сделал свои заключения по поводу красивых окрестностей, нетерпение блеснуло в глазах Оуэна, и его резкий голос зазвучал еще более сурово:

— Только потому, что вам нравятся спальни девятнадцатого века, вы думаете, что нашим клиентам они тоже будут нравиться. А им это не понравится. Им нужны бассейны, тренажеры, площадки для гольфа, мраморные холлы, французские повара. Мы дадим им все это, но обойдется это недешево. Правда, это и возвращает деньги. Какая еще причина существует, если только не погрязнуть в болоте сентиментальности. Вы стараетесь удержать эти отели — романтичные разве только потому, что они — кирпичные, хотя каждый дурак скажет вам, что их нужно смести и построить новые.

Оуэн покачал головой:

— Романтика — единственное волшебство, которое сохранилось, и у меня есть планы относительно этих отелей. — Его мрачный взгляд остановился на Лоре. — В один из дней мы посмотрим, что можно сделать с этими отелями. Я всегда хотел что-нибудь придумать, ты знаешь, но мы были слишком заняты, создавая нашу империю отелей, прошли годы, а с ними ушли моя сила и энергия. Но сейчас, когда со мной рядом кто-то юный и дает мне силы, мы посмотрим, что можно сделать. Феликс дождется, пока я умру, потом снесет их и построит фантастически высокие здания с плавательными бассейнами и крошечными комнатами.

— И прибылью, — коротко заметил Феликс.

— Эти четыре отеля никогда не приносили убытков. — Оуэн внимательно приглядывался к своему сыну. — Почему это так беспокоит тебя — четыре отеля, Феликс, из пятидесяти восьми отелей «Сэлинджер» здесь и в Европе?

— Четыре отеля в самых престижных городах: Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии, Вашингтоне. Городах, где формируется рынок и где у нас нет современных, модных отелей, которые могли бы соперничать с вашими конкурентами. Четыре города, где с именем Сэлинджера ассоциируется все второсортное и потертое.

Оуэн кивнул:

— Хороший довод. Наше имя всегда должно означать самое превосходное. И для этого нужно что-то сделать.

— Как? Вы же не позволяете нам трогать эти отели, Вы держите их замкнутыми в своей собственной корпорации, отдельно от всех остальных. Это не имеет смысла! Это не прибыльно!

— Но романтично! — Оуэн улыбнулся Лоре. — Может, я не так уж стар, чтобы смешивать романтику и бизнес. Это стоит того, чтобы попробовать, не так ли, Феликс?

Феликс пожал плечами.

— Предрассудки, — пробормотал он. — Если вы меня извините… у меня очень напряженный день. Должен прийти сотрудник службы безопасности, и мне хотелось бы увидеть его.

— Он уже здесь, — сообщила Лора. — Он спрашивал Асу, и я отослала его наверх.

— Какие-то проблемы?

— Пока не очень большие, но могут стать действительно проблемами. Двух гостей обворовали перед входом в отель. Мы наняли детектива, он наблюдал две недели, но второй случай произошел в пяти метрах от него. Я должен сделать что-то, чтобы предотвратить другие случаи.

— Да, Бог мой, люди будут считать, что у нас небезопасно. Это нужно остановить. Ты нанимаешь большое количество детективов?

— Я найму дюжину детективов, если потребуется. Сначала я хочу услышать предложения эксперта.

— А почему вы не посадите своего детектива? — спросила Лора.

Оуэн и Феликс внимательно посмотрели на нее.

— Я имею в виду, — сказала она, нервничая, — когда человек сидит, его глаза находятся на другом уровне. А если он сидит, то смотрит на карманы брюк и гораздо лучше все видит.

— Боже! — взревел Оуэн, вынуждая находящихся поблизости гостей неодобрительно обернуться. — Великолепно! Кто бы мог такое придумать? Ну, Феликс, поставь стул для своего человека!

— Это привлечет внимание, — сухо отозвался Феликс.

— А ты что думаешь? — спросил Оуэн Лору.

Похвала поддержала Лору, и, не обращая внимания на Феликса, она добавила:

— Посадите его в инвалидное кресло-каталку.

— С жестяной кружкой, — воскликнул Оуэн, — и с обезьянкой!

— Давайте соблюдать меру, — пробормотал Феликс, но был явно заинтересован. — Это может сработать.

— Это стоит того, чтобы попробовать, — сказал Оуэн и улыбнулся Лоре. — Нужно обладать богатым воображением, чтобы ухватить мысль карманника. Спасибо, дорогая.

Закричала женщина.

Крик, как лезвие меча, прорезал тишину, и холл на мгновение замер. Затем опять все пришло в движение. Все суетились и говорили одновременно, будто на скорости прогоняли кинопленку и показ выходил из-под контроля.

Феликс стремительно поднялся и быстро вышел.

— Я должна покинуть вас, — сказала Лора. — Я буду нужна Жюлю.

— Да, да, иди. — Его кустистые брови были сурово сдвинуты. — У нас здесь никогда не было такого. Никогда…

Лора поцеловала его в макушку и быстрым шагом направилась в сторону Жюля. Но перед тем как она дошла до того места, она увидела Феликса, который склонился над женщиной, лежащей на кушетке, беспомощной и взбешенной.

— Могу я вам помочь? — спросила она. У Феликса были сжаты губы.

— Она не говорит, что случилось. Ей не нужен доктор, ей не нужна полиция.

Руки женщины были судорожно сжаты под подбородком, глаза закрыты. «Далеко за пятьдесят, — подумала Лора, — слишком много макияжа, обесцвеченные волосы, дорогой костюм, дорогой жемчуг. На ногтях — маникюр». Женщина плакала. Жюль подошел, но не стал вмешиваться, когда увидел, что Лора склонилась над ней и нежно убирала волосы с глаз.

— Я заказала вам чай, — тихо говорила она. — Вы можете сесть?

Глаза были закрыты, женщина покачала головой.

Лора подала знак Феликсу, который боролся с желанием спросить ее, какого черта она отдает приказания, но потом решил, что спокойствие в холле намного важнее.

— Жюль, — сказал он, — принесите чай и что-нибудь поесть.

Жюль боролся с желанием то же самое спросить Лору, потом, яростно повернувшись на каблуках, отошел, не говоря ни слова.

— Давайте я помогу вам сесть, — тихо сказала Лора. — Если вы не сможете, придется перенести вас в другое место для отдыха, пока не выяснится, что у вас повреждено.

— Нет, ничего. — Женщина с трудом попыталась сесть. — Меня ударили, но мне уже пора привыкнуть… — Она закрыла глаза, а потом вновь открыла их. — Вы работаете здесь? — Лора кивнула. — Да, извините, что я подняла шум в холле. — Она снова закрыла глаза. — Что скажут люди? Что скажут люди?

— Это неважно.

— Нет, важно, важно! Вы не понимаете, вы слишком молоды.

Она села с помощью Лоры, которая поддерживала ее за плечи, вновь открыла глаза и снова заплакала. Слезы текли по лицу, оставляя дорожки на толстом слое пудры.

— Извините, извините, я знала, что мне нельзя было приходить. Я сотни раз говорила себе, что мне намного лучше оставаться в Далласе, где я не знаю, что он делает, а потом, я просто обнаружила, что снова они здесь, и конечно, она была в его комнате, и это после того, как он обещал, что не будет видеться с ней, никогда…

— Я не думаю, что вам хочется говорить об этом здесь, — твердо заявила Лора.

— Она была в постели, обнаженная, эта маленькая шлюха, ждала, когда он вернется после утренней пробежки. — Женщина жестко рассмеялась. — Здоровый образ жизни, спорт по утрам — это основное. Никто никогда не скажет, что Уилли Старрет не заботится о себе. Все говорят, он в великолепной форме. О Боже, что вселилось в меня! Я ведь знала, что он меня ударит, он всегда пускает в ход кулаки, и все это здесь, в холле. — Она наклонилась и закашлялась, когда Жюль в сопровождении официанта появился с подносом.

Лора рассеянно улыбнулась, будто это было в порядке вещей, что Жюль ждет ее.

— Спасибо. Оставьте это здесь… О, хорошо, что вы принесли поесть. — Лора наполнила чашку. — Миссис Старрет, вам следует выпить чашку чаю и съесть несколько бисквитов. А потом мы разместим вас в комнате наверху. Думаю, у вас есть багаж.

Она кивнула, глаза были совершенно застывшие. Припухлые синяки под глазами были выпачканы тушью, и Лора осторожно вытерла следы краски своим носовым платком.

— Пейте ваш чай, миссис Старрет, — мягко проговорила она.

— Я Вирджиния. Джинни. Я хочу, чтобы вы звали меня Джинни.

Лора улыбнулась:

— Я Лора Фэрчайлд. Вы можете подождать, пока я устрою для вас комнату? Мы поговорим позже, если вы захотите, когда у вас будет возможность принять ванну и отдохнуть.

— Я хочу поговорить. Вы проводите меня в мою комнату. — Властный тон несколько не вязался с ее заплаканным лицом, но было очевидно, что она привыкла отдавать приказания.

— Конечно, — сказала Лора, поднимаясь.

Лора увидела, что Жюль сделал жест рукой. Его штат исполнял все, что он приказывал. Лора посмотрела на женщину на кушетке и слегка развела руками, давая понять, что у нее нет выбора.

— Я позабочусь о комнате для вас, — сказала она Вирджинии Старрет и отправилась в отдел бронирования.

— Очень деловая, — сказал Феликс Жюлю. — Вам повезло, что она оказалась здесь.

Стоя за ними, Оуэн тоже наблюдал. Когда он увидел, что лицо Жюля помрачнело, он дружески положил ему руку на плечо:

— Жюль, она делает тебе честь.

— О, — выдохнул Жюль и собрался с мыслями. — Конечно, это сложно, ответственно — выучить хороший штат, которому можно доверять. Но ваша протеже, мистер Сэлинджер, прекрасная молодая женщина. Она многому научилась у Жюля, и я горд тем, чему она научилась.

И трое мужчин, довольные каждый по-своему, стояли, как бы охраняя Вирджинию Старрет, пока она пила чай в интимном полумраке холла, который снова зажил своей жизнью.

После обеда в доме Оуэна Лора рассказала Полю о происшедшем, а закончила тем, что изобразила Жюля ле Клера.

— Я горд тем, чему она научилась, — закончила она с небольшим поклоном, голос звучал низко и напоминал голос Жюля, а его французский акцент был скопирован превосходно.

— Точно, — сказал Поль, и они рассмеялись. — Это точно Жюль. Ты великолепна!

— Откуда ты знаешь? Ты же говорил мне, что не интересуешься отелями?

— Теперь я уделяю им больше внимания. Я несколько раз заходил, чтобы убедиться, что твои рабочие условия вполне приемлемы.

Лора улыбалась, но глаза были серьезны:

— Что бы ты сделал, если бы нашел условия моей работы неподходящими?

— Взял бы Жюля за шиворот, бросил в залив и скормил омарам.

— И тебя бы линчевали любители омаров. Поль, ты ничего бы не сделал. Он покачал головой:

— Я просто хотел иметь возможность представить тебя на твоей работе, когда думаю о тебе днем. Иногда я занимаюсь этим. Ты знаешь. Продолжай, рассказывай дальше. Как ты услышала, что Жюль поздравлял себя с твоими успехами, если ты ушла, чтобы устроить комнату для этой расстроенной дамы?

— Я шла очень медленно. Мне хотелось слышать, о чем они говорят.

— Мудрая женщина всегда знает, что происходит за ее спиной. — Он налил себе кофе. — Тебе все это понравилось?

— Я очень люблю такую работу. Жюль не часто разрешает мне работать с людьми. Я подошла к Джинни Старрет чуть раньше, чем он. Если бы я могла весь день заниматься подобной работой, это было бы прекрасно.

— Тебе что, нравится работать в постоянном напряжении? — спросил он удивленно.

— Почему бы нет? Только решая проблемы, становятся героинями.

Он рассмеялся:

— Ты уже героиня — для меня. — Он взглянул на нее более внимательно. — Ведь на самом деле, не хочешь же ты быть героиней для Жюля ле Клера?

— Нет, для себя самой. Чтобы знать, что в этой работе я превосходна.

— В этой работе? Что же случилось с мечтой стать актрисой?

— Ну, я только думала об этом. Работа актрисы — это хобби.

— Разве Оуэн не говорил это?

— Это говорю я. Я могу изображать людей, это забавно, но ведь совсем иное дело заниматься этим всю жизнь. И у меня нет времени, чтобы разбираться, могу ли я этим действительно заниматься. Тут я гораздо быстрее добьюсь успеха, и мне в самом деле нравится эта работа. Это то, о чем я могу говорить, не скрываясь. — Она остановилась. — Это то, чем я могу гордиться.

— Скрывать… — сказал Поль задумчиво. — Зачем тебе что-то скрывать?

— Надеюсь, что не придется, — сказала она. — А что, если бы я захотела стать знаменитой актрисой, мне бы это не удалось и я обратилась бы к преступной жизни?

Он улыбнулся и покачал головой:

— Этого ты не сможешь сделать, ты даже не можешь взять в магазине что-нибудь, чтобы посмотреть на эту вещь, а не то чтобы стащить ее. — Ему было интересно, что же в действительности Лора имела в виду. Он не мог заставить ее рассказать — у нее было право на собственные секреты, но любопытно, что у нее вырвалось это. — Как бы то ни было, разреши мне помочь тебе стать героиней. Может, мне поселиться в отеле и потребовать экзотическое обслуживание, сказав, что это можешь сделать только ты?

— Мы не обеспечиваем такого рода обслуживания, — ответила Лора. — Международная лига консьержей. Он рассмеялся:

— Как мило с их стороны. Ну, тогда сделай это сама по себе. Для меня это неведомая территория.

— Ты имеешь в виду, что тебе неведом труд, любой труд, — сказала она.

— Может быть, у меня и не было работы, но я представляю, что бы я чувствовал, если бы мне пришлось удовлетворять чужие прихоти вместо своих собственных.

— Но ты можешь удовлетворять свои собственные интересы. У тебя есть твои фотографии. Почему ты ничего не делаешь с ними?

— Мне это не нужно.

— Я не имею в виду деньги. Я имею в виду, что нужно что-то делать с жизнью, дать ей какое-то направление.

— Лора, у меня прекрасная жизнь. В ней все на своих местах.

— Ты сказал в тот вечер, когда мы встретились впервые, что у тебя есть все, что ты хочешь, но тебе хотелось бы желать большего.

— А ты сказала, что не понимаешь, что я имею в виду.

— Но теперь думаю, что понимаю. У тебя есть все, что хочется, но тебе не хватает в жизни стержня, который придаст смысл всему остальному. В твоей жизни нет ничего важного…

— Ты очень важна для меня.

— Разве ты можешь воспринимать меня всерьез?

— Я и воспринимаю тебя всерьез.

— Нет, это не так. Я говорю о Поле Дженсене, который весь день ничем не занимается, только спорт, друзья, чтение и фотография, когда захочется этим заняться, но даже не всегда проявляет негативы или… Что еще ты делаешь, перед тем как встретить меня с работы? Ты не делаешь ничего такого, что имело бы начало, середину и конец, ничего, что имело бы форму или смысл. Ты не можешь подумать ночью и сказать себе: «Сегодня я сделал что-то хорошее, чем я горжусь, что-то, что будеть жить».

В кухне стало тихо.

— Ты страстная и мудрая леди, — наконец произнес Поль. — Но ты говоришь о том, что мне не нужно. Я ищу смысл и форму, как ты это называешь, своим собственным путем и абсолютно удовлетворен. Но что это для нас значит? Если мы не согласны друг с другом по поводу работы, можем поговорить о чем-нибудь другом. Хочешь еще кофе?

Она немного колебалась, как будто хотела добавить еще кое-что, потом передумала:

— Да, спасибо.

Поль налил кофе, затем повернулся и стал смотреть на исчезающие золотистые блики заката и сад, который прятался в тени кирпичной стены. Он не хотел спорить. Очень давно его отец научил избегать ссор — если одна из сторон может избежать напряженности и возражений, почти всегда все заканчивается хорошо. Ссоры утверждают людей в своем собственном мнении, заставляя их все более цепко ухватываться за свои идеи, от которых они должны были бы отказаться или частично изменить свое мнение, если бы их оставили в покое, спрятали бы их поглубже, чтобы защитить свои убеждения, на которые посягали. Ничто не стоит ссоры, учил Томас Дженсен сына, и когда Поль решил, что разговор зашел слишком далеко, он не был уверен, что тема стоила ссоры и взаимных противоречий.

— Давай оставим это, — сказал он Лоре. — Может быть, когда-нибудь мы согласимся друг с другом.

Она улыбнулась и начала мыть тарелки. Она не думала, что все это так просто, но ей не хотелось ссориться. Все было так замечательно, зачем же им размолвки? Лора ловко двигалась между столом и раковиной. Дом был пуст, в комнатах темно и тихо. Оуэн и Роза были на Кейп-Коде, прислуга в отпуске. Все Сэлинджеры наконец-то уехали утром: этим летом позже, чем обычно. Лора будет приезжать к ним на выходные дни, а всю неделю жить в городском доме Оуэна. Этой ночью она впервые осталась дома одна, и чувствовала себя неуютно. Дом был чересчур велик, это было слишком. Она чувствовала себя аферисткой. «Что я делаю здесь? — думала она. — Как могло случиться, что я одна в целом особняке, когда всего лишь три года назад жила в маленькой, дешевенькой квартирке и мечтала о собственной комнате? Пять этажей, двадцать две комнаты в доме на Бикон-Хилл. Я не принадлежу к этому кругу, это не моя жизнь».

— Что ты суетишься? — спросил Поль, наблюдая, как она ополаскивала тарелки, а потом загружала их в сушку. — Тебе не нужно этим заниматься, утром придет прислуга и все уберет.

— Я не могу оставить посуду на ночь, — возразила Лора.

— Почему же?

Из-за тараканов и прочих букашек, которые выползают с наступлением темноты.

— Просто это непорядок.

— Тебя этому научила мама?

— Конечно, разве не все мамы учат этому?

— Вы вместе мыли и убирали посуду?

— Да, — ответила Лора. Это было правдой. Она помнила, как вместе с мамой стояла у раковины. Но не помнила, о чем они говорили. Все забылось, утонуло в потоке слез, когда родители погибли, и они остались одни, с Беном, который говорил, что будет заботиться о них всегда.

— Тогда я тоже буду так делать, — сказал Поль и принес кофейные чашки, которые поставил на гранитную облицовку края металлической раковины безупречной чистоты. Он поцеловал ее в затылок, радуясь какому-то необыкновенному чувству любви и покоя, которое обволакивало их. Он отметил милое очарование этой маленькой сценки: как двое детей, которые играли во взрослых, воображая, что они в собственном доме, так и они были в доме Оуэна. Но они не были детьми, и, наблюдая за Лорой, Поль снова, как в первый раз, почувствовал прелесть ее длинных каштановых волос, которые позолотил и усыпал бликами закат, и желание вспыхнуло в нем с той же силой, как и в их первую ночь в пустом доме на Марблхед-Неке. Это ощущение было для него совершенно новым, потому что раньше, по мере того как проходили недели, его интерес угасал, но новизна — не самое главное, что возбуждало его желание.

— Лора, — совсем тихо произнес он, и она, словно завороженная, пошла к нему, в его объятия.

— Я думала: как это странно, быть вдвоем в этом доме, — прошептала Лора, почти касаясь губами его уха, и произнесенные слова были настолько легки, что напоминали дуновение ветерка.

Он поцеловал ее, и они вместе, забыв о тарелках, отправились наверх, в ее апартаменты.

Так было все это золотистое лето. Поль встречал Лору с работы, ожидая в своем автомобиле, и они ужинали в ресторанчике или за круглым столом на кухне, а высокие свечи своим теплым, мерцающим светом словно заключали их в волшебный круг. После ужина они ехали на концерт или в театр, а иногда, взявшись за руки, просто бродили по Гарвард-сквер, заглядывая в магазинчики, наблюдая за людьми до тех пор, пока желание не вело их обратно, в комнату Лоры, где они любили друг друга, отдыхали, засыпали и просыпались вновь, чтобы заниматься любовью до рассвета, а утром, на залитой солнцем кухне, они вместе готовили завтрак. Потом он отвозил Лору на работу, перед тем как отправиться в свою студию, чтобы заняться серией ее портретов, так как однажды, проснувшись утром, он объявил ей, что у него вновь пробудился интерес к фотографии.

На выходные дни они уезжали на Кейп-Код, где Лора жила в коттедже, который предложил ей Оуэн как раз перед тем, как их обокрали, а Поль жил со своими родителями.

— Я не могу проводить с тобой ночь, когда рядом вся семья, — сказала она в ответ на его возражения. — Это как будто вывесить флаг перед их носом. И так твой папа не одобряет наших отношений.

— Одобряет, ты ему нравишься.

— Он называет меня твоим развлечением и интересуется, как долго это продлится.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала Эллисон.

— Эллисон не следовало этого говорить.

— Разве мне не стоит знать, что говорят твои родители?

— Если бы это имело значение. Но это не имеет значения.

— Ты любишь своего отца, и тебе важно, что он думает.

— До тех пор, пока ты не сочтешь, что он неправ. Лора, они знают, что я остаюсь у тебя в доме в Бостоне.

— Мне все равно. Я просто не могу выйти утром из дома, как будто заявляя всем: смотрите, мы только что встали с постели.

— Зато это будет честно.

— Иногда лучше быть не совсем честной. Он пожал плечами.

— Как хочешь. — Но увидел, что неожиданно ее глаза беспокойно вспыхнули, и, мгновенно улыбнувшись, он сказал: — Знаешь как ты прекрасна? Впервые в жизни я нахожу Бостон таким привлекательным в эту жару в июле, что провожу в нем пять дней в неделю.

Они рассмеялись оба, и к концу лета Поль начал понимать, что она права: зачем обострять отношения с семьей, если этим ничего не добьешься.

Страсть Лоры принадлежала ему все дни в Бостоне, да и на Кейп-Коде они проводили вместе первую половину ночи; он был зачарован ею, его чувство росло с каждым днем, и он владел ее сердцем. Даже если бы он не был в этом уверен, Эллисон подтвердила это.

Они с Тэдом путешествовали по Канаде, и она звонила почти каждый день и разговаривала с семьей чаще, чем когда жила с ними. Говоря с Полем, они рассказывали друг другу о себе, с остальными членами семьи она беседовала о погоде и пейзажах.

— Она обожает тебя, — сказала как-то Эллисон, звоня из Лейк-Луиза. — Ты должен знать это. Она даже не скрывает. Ты знаешь?

— Да, — ответил он, — но мне приятно это слышать от тебя. Ты хорошо проводишь время?

— Разве я не послала тебе открытку, где сообщила об этом?

— Да. И Лора, и Оуэн тоже получили открытки. Но ты там добавила, что хотела бы, чтобы и мы были с тобой, и у нас создалось впечатление, что тебе этого действительно хочется.

Эллисон коротко рассмеялась:

— Да. Так почему же ты не приехал ко мне, промчавшись через всю Канаду?

— Дорогая Эллисон, если ты не испытываешь наслаждения, проводя отпуск в обществе Тэда, как ты собираешься выходить за него замуж?

— Хороший вопрос! Ты собираешься жениться на Лоре?

— Я не думал об этом.

— Дерьмо!

— Я думал об этом, но, кажется, никакой спешки нет. Лора что-то сказала тебе об этом, когда вы говорили на прошлой неделе?

— Нет, но судя по тому, что говорят все остальные, лето выдалось тяжелое и горячее. Мне жаль, что меня нет с вами.

— Что говорят все?

— Ну, мама говорит, что ты стал более спокойным и внимательным, почти домоседом, в сравнении с тем, каков ты обычно. Папа говорит, что видит каждый день, как ты ждешь Лору перед отелем. Интересно, он что, половину дня проводит, выглядывая из окон своего офиса? А кузины рассказывают о долгих прогулках по пляжу и поездках на лодке, о поцелуях на веранде коттеджа. Вы же не невидимки! Ты любишь ее?

— А ты любишь Тэда? Насколько я помню, ты выходишь за него замуж в октябре.

— Нет, не думаю, что это произойдет. Скорее, я просто не уверена. Как бы то ни было, у меня не будет свадьбы, напоминающей коронацию. Если я решу выйти за Тэда, все будет очень скромно и, может, я решусь на это в самую последнюю минуту.

— Я буду знать об этом заранее?

— Конечно. Я хочу, чтобы ты был на свадьбе и Лора тоже. Давай поговорим о ней. Ты злишься, что я спросила, любишь ли ты ее?

— Дорогая Эллисон, я не могу на тебя злиться, — его голос был очень нежен. — Если я смогу помочь тебе разобраться в твоих сомнениях, пожалуйста, звони. А когда я захочу поговорить о Лоре, я позвоню тебе.

— Она тебе подходит. Ты сейчас очень милый и славный. Не такой нетерпимый. И так приятно и необычно, что ты проводишь с нами времени больше, чем неделю-другую за лето. Поль, я люблю Лору и люблю тебя, я не хочу принимать чью-либо сторону. Я не хочу, чтобы вы делали друг другу больно. Поэтому относитесь друг к другу хорошо, ладно?

— Мы так и делаем. — Он улыбался, когда, простившись, повесил трубку.

Почти все члены семьи пытались поговорить с Полем о Лоре, стараясь выяснить, насколько серьезно он к ней относится. Только Оуэн не заводил разговор на эту тему до самого сентября, когда все готовились к возвращению в город. Тогда он заговорил с Лорой.

Они упаковывали книги, которые были нужны ему в библиотеке в Бостоне, и каждую он просматривал, прежде чем положить в коробку.

— Какое было интересное лето, — небрежно бросил он, изучая надпись на «Истории Рима».

Сидя на полу рядом с ним, Лора улыбнулась:

— Да, правда. Я многому научилась у Жюля. Я не смогу вас отблагодарить за эту работу.

— Я не Жюля имел в виду, — сказал Оуэн, пристально глядя на нее. — Но если хочешь поговорить о нем, я не возражаю.

— Извините, — произнесла она, смутившись. — Я знаю, что вы имеете в виду Поля. Но вы никогда не спрашивали о нем, поэтому я думала, вы не одобряете наши отношения.

— То, что вы спите вместе или что вы любите друг друга?

Заметив ее быстрый удивленно-смущенный взгляд, он положил ей руку на голову:

— Ты действительно думала, что я ничего не знаю? Конечно, я уже в преклонном возрасте, но голова у меня еще светлая. Да и Ленни рассказала мне.

Лора невольно улыбнулась:

— О нас все говорят, да?

— Конечно, говорят. Кто устоит перед соблазном не посудачить о молодых влюбленных, которые все время вместе, и это очевидно для всех? Я думаю, ты могла бы прийти ко мне, чтобы рассказать о своих чувствах.

— Извините меня, — повторила Лора, — я хотела, но думала, что вы не одобрите этого.

— Ты имеешь в виду то, что вы спите вместе? — Она кивнула. — Признаюсь, это не та форма отношений, о которых я могу судить на основании своего опыта. Ленни говорит, что сейчас все молодые люди так поступают. Для меня это удивительно, но я никого не сужу. Однако я немного тоскую по тем временам, когда был молод и порядочный мужчина не мог даже попытаться поцеловать женщину до помолвки. Даже тогда он спрашивал ее разрешения. И не всегда получал его.

— Вы спрашивали разрешения у Айрис? Оуэн улыбнулся:

— Насколько я помню, нам это приходило в голову одновременно и по этому поводу у нас не было долгих дискуссий.

Они улыбнулись друг другу.

— А потом вы попросили ее выйти за вас замуж?

Он посмотрел на фотографию Айрис, стоящую рядом с уродливым узловатым деревом на Кейп-Коде. Прямые волосы развевались на ветру за спиной, она смеялась, прикрыв глаза рукой от солнца.

— Знаешь, я не помню, спрашивал ли я ее об этом. Однажды вечером мы сидели у нее в гостиной и через открытую дверь видели ее отца, сидящего в кабинете. Он читал газету и держал ее перед собой так, чтобы мы могли целоваться, а потом мы заметили, что говорим уже о том, где будем жить.

Лицо Лоры стало задумчивым.

— Вы с Айрис всегда думали одинаково?

— Почти всегда. — Оуэн опять положил руку на голову Лоры, медленно-медленно, в такт своим воспоминаниям гладя ее блестящие волосы. — И чем дольше мы были вместе, тем чаще. Вначале я был несколько необуздан, еще не вполне сформировался, как мужчина, а Айрис была женщиной, которая знала, что хочет. Она не пыталась изменить меня, по крайней мере, так, чтобы я заметил это, но очень целенаправленно лепила свою собственную жизнь так, как считала правильным и важным, и спустя какое-то время я разделял уже все ее стремления. Никогда не знал, каким волшебством она это сотворила, но очень скоро я стал семейным человеком, который со службы шел домой, воспитывал детей, строил отели для жены и сыновей, а не только для себя, и два или три раза в неделю облачался в смокинг, потому что моя красивая жена обожала балы. — Он посмотрел на Лору. — Как-то она сказала мне, что больше всего я ей нравлюсь, когда на мне нет ничего, потом в голубых джинсах и спортивной рубашке, а уж потом — в смокинге. Я думаю, с ее стороны изумительно отважно было говорить об этом.

— Да. Вам повезло — вместе вам было хорошо и весело.

— Знаешь, мы никогда не называли это так, но ты права: нам действительно было хорошо вместе. О, дорогая, все было так чудесно, радостно, казалось, нашу жизнь освещал свет, который не меркнул все годы. Когда она умерла, настала тьма. Я стоял рядом с гробом, но не видел ее, потому что не было света. Глазами своей памяти я видел ее только улыбающейся, когда она лежала рядом, смеющейся, когда она танцевала дома на Бикон-Хилл, в первый раз, когда она нянчила ребенка в колыбели в нашей спальне, а я лежал и наслаждался красотой и покоем этого мгновения. О, мое дорогое дитя, если бы я мог дать почувствовать тебе, как все у нас было! Мужчина может сеять зерно, построить империю, но это ничего не стоит, если он не может принести все женщине, которую любит и лелеет, и сказать: «Прими это от меня. Я сделал это для тебя, и отныне это — твое». Айрис была моей женой, центром, но также и границей всего, чего я когда-либо хотел.

Он замолчал и откашлялся.

— А потом она заболела. И все шло так быстро, что у нас даже не было возможности попрощаться. И она умерла… — Его голос прервался, потом он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он все еще нежно гладил голову Лоры, откашливался снова и снова, но голос оставался все же хрипловатым, когда он продолжил: — Я бродил по дому, протягивал руки, чтобы дотронуться до нее, но мои руки были пусты, как пуста моя жизнь. Я злился и кричал ее платьям, висящим в шкафу: «Черт тебя возьми! Как ты оставила меня, когда знала, что я люблю тебя и ты нужна мне?!» Какое-то время я был настолько зол, что даже не носил траура. А потом гнев утих, и ничего не осталось. Тогда я сделался равнодушен ко всему. Два года я никуда не выходил, Роза заботилась о Феликсе и Асе и обо всем остальном, а я сидел дома и заново переживал годы, прожитые с Айрис, потому что это были единственные годы, которые имели для меня смысл. Роза, уперев руки в бока, стоя в проеме двери, говорила мне, что пора найти кого-нибудь, кто подарит мне дружбу, а может, и любовь, но я не смог сделать этого. Мне было очень тяжело и больно, я жаждал темноты; потому что в темноте была Айрис.

В комнате царила тишина. Лора взяла его руку, которая покоилась на ее голове, и поцеловала. Оуэн почувствовал слезы на ее щеках.

— Она как-то особенно улыбалась, — сказал он. — Будто все вокруг для нее было ново, будто все, на что она обращала взор, становилось прекрасным и удивительным открытием. Ты улыбаешься так же, как она, твои глаза загораются тем же светом. Когда ты улыбаешься, я почти вижу Айрис. Волосы у нее были почти такого же цвета, как и твои, чуть темнее, но не намного. И очень длинные, она укладывала их в сложную высокую прическу. А иногда ее взгляд был таким, словно она где-то далеко и видит то, что мы, остальные, видеть не можем… Нет, в ее взгляде было нечто большее, как тайна, которая принадлежала только ей. У тебя такой же взгляд.

Пораженная, Лора смотрела на него:

— Как будто у меня есть тайна? Он кивнул:

— Это первое, что я увидел в тебе в тот день на пляже, и чувство это сохранилось до сих пор. Тайна. Это заставляет меня желать узнать, что скрывается за этим отрешенным взглядом. Айрис была такой же. В ней была загадка, и в ней была красота. Красота есть и в твоих глазах, и в улыбке. — Он замолчал, молчала и Лора. — Два года я сидел в кресле и вновь переживал эти годы с Айрис. Как-то в один из дней почему-то я стал думать об отелях. И, несмотря на то что я пытался не слишком углубляться в это, так как воспоминания об Айрис были важнее, я стал очень серьезно к этому относиться и уже не смог остановиться. Тогда я вновь вернулся к работе. — Он замолчал. — Итак, дорогая Лора, ты видишь, что я уделял большое внимание браку, любви, сексу. И тебе я уделяю большое внимание. Поэтому, если у тебя роман, а у меня появляются некоторые сомнения на этот счет, я должен их высказать. Лора удивленно спросила:

— Опасения насчет Поля?

— Насчет тебя и Поля. Я люблю этого мальчика и ясно его вижу: он ненасытен, как голодный койот. Она слабо улыбнулась:

— Неужели вы не могли найти более подходящее сравнение?

— В этом нет ничего плохого. Название у них некрасивое, но на самом деле они сильные и красивые, резкие, деятельные, прекрасные для своих семей, обладают великолепной жизненной силой. А еще они часто передвигаются и вдобавок славятся тем, что забывают то, что оставляют за собой.

Лора отвернулась и занялась следующей стопкой книг.

— Мой внучатый племянник… Я любил его еще с тех пор, как он был ребенком. Он, бывало, топтался по моему кабинету, и ничего не ускользало от него, у нею было ненасытное любопытство и упрямство. Одним из самых больших удовольствий для меня было знакомить Поля со всем удивительным в этом мире; его волновало узнаваемое, он воспринимал красоту и не был скуп. Он постиг, как взять жизнь в свои руки и наслаждаться каждым мгновением. Боюсь, что ему я уделял больше времени, чем своим собственным сыновьям, с Полем было очень забавно. Но потом он вырос и принялся кружить по всему свету, хватаясь за разные идеи, а потом отбрасывая их и двигаясь дальше. Я говорил, что то же он сделает и с женщинами. Не хотел бы думать, что он так поступит с тобой.

Лора молча смотрела в окно, на листья, тронутые золотом и пурпуром.

— Я не хотел сделать тебе больно и, уж конечно, чтобы ты обиделась на меня.

Лора не отводила взгляда от деревьев:

— Я не обиделась, но я думаю, вам не следует критиковать членов собственной семьи.

— Чепуха! Я ясно вижу людей такими, какие они есть, хочу я этого или нет! Когда мне исполнилось семьдесят, я не мог больше обманывать себя, не мог больше притворяться, что люди добры, сердечны, очаровательны, если чертовски хорошо сознавал, что это не так. Я даже не мог притворяться, что люблю собственных сыновей, и это было очень больно, но я не мог не отдавать себе в этом отчет. Почему же я не могу честно говорить о своем внучатом племяннике, когда я люблю тебя так же, как и Поля, и беспокоюсь о тебе больше? Черт возьми, девочка, я не хочу, чтобы тебе было больно!

Лора глянула на него через плечо:

— Что было бы, если бы кто-то предупредил вас относительно Айрис?

— Я бы не послушал. Может, даже выгнал бы его из города за то, что он говорил против Айрис.

Она повернулась и опустилась перед ним на колени:

— Вы были умнее, чем я?

— Я знал больше о жизни.

— Но вы сказали, что были необузданны и не вполне мужчина.

— Черт возьми, юная леди, кто разрешил вам использовать слова старого человека против него же самого? — Но при этом он улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать Лору в лоб. — Может быть, мне не следует это говорить. Возможно, я ошибаюсь, хотя ошибаюсь я редко. Но я старею, вдруг Феликс прав и мне не следует вмешиваться в жизнь других людей?

— Я хочу, чтобы вы вмешивались в мою жизнь. Я хочу, чтобы вы разделяли мою радость. Я так счастлива! Я никогда не была так счастлива!

Он смотрел в ее сияющие глаза и чувствовал, что ему хочется плакать.

— Я кое-что знаю о счастье. И может быть, ты как раз то, что хорошо для Поля — он немного остепенится, если ты сотворишь такое же чудо, какое Айрис сотворила со мной.

Лора покачала головой:

— Вы с Айрис были женаты. Мы с Полем — нет, и даже не заговаривали об этом. — Он даже не говорил, что любит меня. — Мне еще год учиться в колледже, а потом я собираюсь работать. Вы обещали мне, что поможете найти работу в отеле.

— Я сделаю это, независимо от того, поженитесь вы с Полем или останетесь друзьями. Я буду помогать тебе, пока ты будешь работать. Но, — голос его стал грустным, — ты ведь останешься со мной до окончания колледжа?

— Да, конечно, я не могу уехать. Я хочу оставаться с вами столько, сколько я буду нужна вам. Я могу помогать вам с вашими планами относительно отелей…

— Чтобы вновь вернуть их к жизни, чтобы они снова стали прекрасными и шикарными. — Он улыбнулся. — И мы сделаем это вместе. Да, это звучит сказочно. А теперь принеси шерри, и мы выпьем вместе перед обедом. Или ты обедаешь со своим молодым человеком?

Лора поднялась и пошла к бару, стоящему между книжными полками. Она взяла бутылку и два стакана и поставила на стол рядом со стулом Оуэна:

— Мы планировали пообедать, вы не возражаете?

— Если бы и возражал, то ничего бы не сказал. Я не могу диктовать тебе распорядок дня или следить, легла ты с кем-то в постель или нет.

— Вы бы не захотели этого, — сказала Лора.

— О, но мог бы. Подумай только, чему бы я мог научиться, ведь я никогда не был таким светским мужчиной, как Поль. — Он пристально посмотрел на нее. — Я заставил тебя покраснеть. Извини. — Он вздохнул. — Ты стала такой хорошенькой, дитя мое, и у тебя быстрый ум и хорошее воображение. Если будешь верить в себя и не будешь торопить время, станешь сильной женщиной и прекрасным руководителем. И если тебе потребуется, половина мужчин Восточного побережья будет у твоих ног.

— А как насчет второй половины? — требовательно спросила Лора. Он усмехнулся:

— Они — у ног Эллисон или, вернее, будут там, если она избавится от этого павлина, за которого Бог знает зачем решила выйти замуж. — Он опять вздохнул. — Вы делаете что хотите. Я вынужден держать свою мудрость при себе. Я потратил жизнь, чтобы приобрести опыт. Л кого это интересует?

Лора рассмеялась и поцеловала его:

— Меня, и вы не испытываете к себе и половину той жалости, как хотите показать.

— Правда. — Он взял ее руку. — Я счастлив, потому что ты слушаешь меня, и горжусь, что из запуганной девочки сделал тебя счастливой женщиной, и чувствую любовь, а это самое всепоглощающее чувство. Как будто ты зажгла огонь, который погас со смертью Айрис.

Об этом он думал и позже, когда Лора ушла. Она напоминала ему Айрис и сделала светлой его жизнь, но она была и такой, какая есть — теплая, любящая, обворожительная, абсолютно неповторимая. Он надеялся, что однажды она станет доверять ему настолько, что будет поверять свои тайны, но она не подала ни малейшего знака, что хочет этого, а значит, у него не было возможности объяснить ей, насколько они малозначащи. Конечно, у нее было право хранить свои секреты так долго, как она сама этого захочет, но он знал, как это тяжело, и ему хотелось хоть немного облегчить эту ношу, разделив ее тяжесть.

«Может быть, когда-нибудь», — подумал он. Он вновь наполнил свой стакан, а потом задумчиво сидел, наблюдая, как гаснет свет над водой, и позволил воспоминаниям завладеть его мыслями. Они были менее горькими, чем прежде, но такими же живыми.

Айрис, как бы я хотел, чтобы ты была здесь. Лора — дочь, которой у нас никогда не было.

ГЛАВА 9

На необычайно жарком майском солнце черное одеяние ощущалось стеганым одеялом, и Лора старалась думать о чем-нибудь прохладном, пока выступающий что-то читал, размеренно и медленно. «Сосредоточься, — говорила она себе. — Наслаждайся церемонией. Только раз в жизни ты заканчиваешь колледж, и чтобы оказаться здесь, ты потратила много труда». Но было слишком жарко, чтобы она могла собраться, мысли постоянно возвращались к Полю, который вместе с Оуэном и Эллисон сидел на торжестве в первом ряду. Клэй в самую последнюю минуту позвонил из Филадельфии и сообщил, что не сможет приехать.

— У Уилларда грипп, а с тех пор как после увольнения Терри я стал героем и помощником менеджера, я просто связан по рукам и ногам, если его нет. Извини. Мне действительно хотелось быть…

— Все в порядке. — Год назад она была бы расстроена, но сейчас Поль, Оуэн и Эллисон тоже были ее семьей, и она не чувствовала себя одинокой. — Я все подробно опишу тебе.

— И думаю, твой красивый поклонник сделает много фотоснимков.

— Надеюсь, — спокойно ответила Лора, не позволяя втянуть себя в спор о Поле. Глупо со стороны Клэя беспокоиться о том, что она любит одного из членов семьи Сэлинджеров, и говорить, что женщины теряют бдительность, ложась в постель с мужчиной. Спустя некоторое время она уже устала повторять ему, что ни страсть, ни что-то другое не усыпят ее и не заставят выдать их, потому что она захлопнула дверь в прошлое.

Со времени кражи прошло четыре года. Никакие другие драгоценности Ленни не были найдены после того случая в ломбарде, и если бы не усиленная охрана домов, Сэлинджеры жили, как обычно, словно ничего не произошло. Почти так же Лора чувствовала себя в отношении восемнадцати лет своей жизни: это было как сон. Сейчас ей двадцать два года, и она стала совершенно другим человеком. Это было фантастично, но в основе своей почти правдой, потому что она достаточно долго пробыла с Сэлинджерами, чтобы стать свидетелем тех перемен, которые происходили в семье, а когда участвуешь в этих событиях, оказываешься действительно связанным с этими людьми.

В прошлом году Ленни начала проводить значительно больше времени в Нью-Йорке. Она состояла в Совете попечителей больниц и музеев — так же, как и в Бостоне, и Феликс часто со сдержанной улыбкой на губах замечал, что отдал свою жену благотворительности, но Лора видела, что если Ленни сопровождала его на важных приемах или деловых встречах, то он никогда не просил ее больше времени проводить дома или с ним.

Эллисон закончила колледж и вышла замуж за Тэда, но после медового месяца, который длился четыре месяца, и после трех, которые ушли на то, чтобы наконец-то осесть, у них была беспорядочная жизнь, которая напоминала Лоре агентство по найму на работу. Тэд пробовал одну работу за другой, а Эллисон, предвидя, что ему все скоро надоест, уже подыскивала ему новую.

Они проводили каждый вечер обычно с новыми знакомыми, потому что старые друзья чувствовали себя неловко в атмосфере молчания, которое тяжелой тучей стояло между ними. Лора не обращала внимания на сплетни, которые ходили в семье, она знала, кого любит и что она о них думает.

Лора смотрела на Сэлинджеров с возвышения, на котором стояла, отвечая им улыбкой и подняв руку в безмолвном приветствии, в то время как оратор закончил свое выступление длинной цитатой на греческом, которую почти никто не понял. Раздались громкие аплодисменты, в которых прозвучало также и всеобщее облегчение, а потом студентам вручили дипломы, и спустя некоторое время Лора стояла на искусственном мхе поля рядом со своими родными.

— Одну минуту, — сказала она Эллисон и Полю, которые собирались обнять ее. — Я должна выбраться из этого одеяния.

— Я думала, ты расплавишься, — заявила Эллисон.

— Так оно и есть. — Лора сбросила специальную церемониальную мантию и приняла протянутые ей навстречу руки Оуэна.

— Я так рада, что вы пришли.

— Как же я мог пропустить такое? Ты была моей ученицей до того, как поступила в колледж. Знаешь, что Жюль сегодня хотел прийти? Пришлось сказать ему, что ты смогла раздобыть только три билета.

— Он правда хотел прийти?

— Ему хотелось разделить с тобой лавры, он считает, что выучил тебя всему в большей степени, чем профессора.

— И он прав. Но вы учили меня больше, чем кто-либо другой.

Оуэн усмехнулся.

— Я не скажу Жюлю, что ты выразилась именно так. — Он опустил руку в карман и достал маленький бархатный футляр. — Это подарок тебе, моя дорогая, в день окончания колледжа, с моей любовью.

Лора потянула за крошечную веревочку, чтобы открыть футляр. Она подняла крышку, и пальцы ощутили холод металла и острый кончик булавки еще до того, как Лора взяла в руки драгоценность и положила на ладонь. Это был цветок ириса, выполненный из великолепного голубовато-фиолетового опала с золотой сердцевиной. Она долго смотрела на украшение, потом подняла глаза и посмотрела на Оуэна. Ее лицо сияло.

— Это принадлежало Айрис? Он кивнул:

— Я заказал это для Айрис в нашу первую годовщину. Она была ей очень дорога. Лора обняла Оуэна и поцеловала:

— Спасибо, спасибо… Этот подарок так дорог мне… как мне все объяснить?

— Не нужно ничего объяснять. Я все вижу по твоему лицу. — Он немного отстранил ее от себя. — И ты похожа на нее, переполненная удивлением и восхищением… Да, хорошо. А теперь тебе пора идти. Эллисон отвезет меня домой, а вы с Полем отправляйтесь, начинайте свой медовый месяц. — Увидев ее пораженный взгляд, он слегка ударил себя кулаком по лбу. — Отпуск. Я хотел сказать — отпуск. Вы много трудились и заслужили отдых. — Он притянул ее к себе. — Я горжусь тобой, дорогая!

Лора опять поцеловала его. Его усы легко, как перышки, коснулись ее щеки, и она неожиданно, с болью, поразилась, как Оуэн постарел. Последние недели она так была занята контрольными, экзаменами, работой, что совсем не смотрела на него; сейчас он выглядел почти бесплотным: щеки опали больше, чем ей помнилось, лицо покрыто паутинкой красивых морщин, как на старинном пергаменте, глаза, такие же яркие, как всегда, казались запавшими, а густые, кустистые брови напоминали дикорастущую траву на отвесных берегах Кейп-Кода. Ему восемьдесят три, но он никогда не выглядел старым. Да разве он старый? В нем столько жизни.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила Лора.

— Да, прекрасно, а почему я должен чувствовать себя плохо? — Он нахмурился. — Я перепутал пару слов, но это не значит, что я разваливаюсь на части. Очень жарко, вот в чем дело, а ты держишь меня на солнце, когда Эллисон и я могли быть уже на ленче. Я думал, ты спешишь.

— До свидания, — ласково сказала Лора. — Не надо пытаться играть в суровость — меня обмануть нельзя. — Она взяла Поля за руку: — Нас отпустили.

— Пора бы, — сказал он с улыбкой, и они попрощались с Оуэном и Эллисон, стоявшими рядом, и пошли по проходу между рядами стульев, который выводил на улицу.

— Я хотел бы заняться с тобой любовью, — задумчиво сказал Поль, когда они дошли до его машины.

— Здесь? — спросила она. — Или остановимся где-нибудь на частной бензозаправочной станции по дороге?

Он рассмеялся, и они поцеловались, сидя на переднем сиденье.

— Если это единственный выбор, то я предпочитаю твой коттедж на Кейп-Коде. Подождешь пару часов?

— Я всегда буду ждать тебя, — ответила Лора, голос прозвучал низко, и Поль быстро глянул на нее, перед тем как свернуть на Коммонуэлс-авеню по направлению на Кейп-Код.

Они научились не спеша, со вкусом заниматься любовью. После ураганных первых недель, проведенных вместе, когда, казалось, они никогда не утолят свой голод, они уже стали приближаться к пику наслаждения более медленно. А когда они смогли оставаться вместе на целую ночь, они продлевали наслаждение еще дольше, разговаривая, смеясь, лаская друг друга, даже когда страсть росла и переполняла их. Когда наконец-то они засыпали, их руки оставались сплетенными, и первые мгновения пробуждения, еще не открыв глаза, они поворачивались друг к другу и лежали, тесно прижавшись и крепко обнявшись. Их ноги переплетались, ее губы касались его груди, а он целовал ее лоб, и они медленно просыпались, пробуждаемые светом, который уже наполнял комнату, и трепетом тел, которые стремились друг другу навстречу. Каждое утро они лежали в объятиях друг друга, тихое, бесконечное мгновение плывя по волнам теплой близости, пока крошечным огоньком не загоралось желание, и росло, подобно маленькой волне далеко в океане, которая, постепенно набирая силу, обрушивается сокрушительным валом. И по мере того как росло желание, они сжимали друг друга еще крепче, учась сдерживаться, чтобы искать все новые формы наслаждения, пока страсть не поглощала их, и вместе, в одно дыхание, в одно биение сердца они доводили свою страсть до крещендо и вместе же отступали назад, к спокойным, дремлющим объятиям, с которых начинали.

Летнее имение в Остервилле было целиком в их распоряжении, Кейп-Код тоже принадлежал почти им одним, так как в мае гостей было мало. Все дни они проводили на чудесном майском солнце, плавая на лодке по ослепительно сверкающему заливу, гуляя в прохладном сосновом лесу, утопали босыми ногами в песчаных дюнах. Они бродили по пляжу до позднего вечера, пока лунный свет не заливал все вокруг, размышляя о женщинах, которые жили давным-давно и проложили «вдовью дорожку» на вершину, с которой подолгу смотрели на море, дожидаясь своих мужей-капитанов, что ушли искать сокровища, а вместо этого нашли покой в невидимых могилах, тайны которых скрывал океан.

— Две недели, — сказал Поль в их последний день. — Это очень мало. Давай продлим отпуск, нам, по крайней мере, нужен еще месяц.

Лора застегнула рубашку:

— Я бы очень этого хотела. Но как я объясню Жюлю, если не приду завтра утром на службу?

— Я позвоню ему и скажу, что старший помощник консьержа похищен. — Поль откинул ее длинные волосы и поцеловал шею сзади. — Я скажу, что ты нужна мне, чтобы мыть посуду после ужина, потому что оставлять ее до утра — это непорядок.

Лора рассмеялась и потянулась за своими кроссовками.

— Жюль скажет, что ты — сумасшедший. Он не убирает со стола у себя дома.

— А если я скажу ему, что вытираю посуду, когда ты ее моешь?

— Он ответит, что это не мужская работа.

— Да, но это не должно быть и твоей работой, когда ты провела на службе целый день. Нам нужно, по меньшей мере, две служанки, чтобы делать работу по дому.

Пальцы Лоры замерли, потом она опять начала медленно завязывать кроссовки.

— Я не умею говорить служанкам, что делать, — сказала она между прочим. — У меня их никогда не было.

— У меня были. Я установлю все порядки, а тебе нужно будет только расточать похвалы, когда понадобится. Великолепное партнерство.

Лора мимолетно улыбнулась:

— Да, звучит неплохо.

— Конечно, все зависит от того, где мы будем жить. — Поль наклонился, завязывая ботинки. — Если мы останемся в Бостоне, мама или Ленни найдут нам великолепную прислугу, которая знает, что делать, и нам не о чем будет беспокоиться. Или Роза пришлет какого-нибудь из дюжины своих племянников, которые займутся нашим хозяйством. Но если мы будем жить не в Бостоне, то устраивать все придется нам самим. Не думаешь, что нам лучше остаться в Бостоне?

— Но Оуэн! — Сердце Лоры бешено колотилось, слова застревали в горле. — Разве ты не помнишь, что я, может быть, понадоблюсь ему для работы в Чикаго?

— Это точно? Когда?

— Пока я буду работать с Жюлем… До тех пор, пока все не решится.

— Да, это не важно, мы прекрасно можем жить в Чикаго. У меня там есть друзья, они тебе понравятся. Я стану одним из тех мужей, которые счастливы следовать за своими женами, когда те меняют место службы и приветствуют каждый вечер супругу у входа со стаканом мартини в руках. Но ты не пьешь мартини.

— Нет, — у Лоры перехватило дыхание. — Но если ты найдешь хорошее красное вино… — Слезы не дали ей говорить, и она отвернулась, ничего не видя сквозь них и пытаясь найти салфетку.

— Боже мой, что же я такого сказал? — И прежде чем Лора подошла к коробке с салфетками, оказался там и уже вытирал ей глаза. — Ты не хочешь, чтобы я был с тобой в Чикаго? Я тебе совсем не нужен? Ради Бога, почему ты расплакалась из-за моих слов? Все кажется таким простым и само собой разумеющимся…

— О Господи! — воскликнула она. — Пожалуйста, не говори ничего. Конечно, я хочу, чтобы ты был со мной в Чикаго. Я хочу, чтобы ты был со мной везде, я не знаю, почему я плачу.

Поль поцеловал ее, и они долго простояли, обнявшись, пока ее сердце не успокоилось и не стало биться медленнее. И она чувствовала, что и его сердце бьется медленнее.

— Это все очень серьезно, — сказала она, отстраняясь от него, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Ты что, сомневаешься? Конечно, это серьезно. Это самое серьезное, что я когда-либо делал. Я должен был сделать это уже давно. Я так давно люблю тебя, что уже не помню, что значит не любить тебя. Но почему я должен это помнить? Я больше никогда не буду жить без тебя.

— Да, мы будем вместе всегда. — Она положила голову ему на плечо, обняла, чувствуя его мускулистое тело. Теперь все было в порядке. Все было в порядке.

У нее все было хорошо и надежно.

Они долго стояли, пока Поль не приподнял ее лицо:

— Лора, любовь моя, о чем ты думаешь?

— Оуэн, — сказала она, робко улыбаясь. — Я спросила его однажды, как он сделал предложение Айрис, и он, рассказал, что не делал предложения, просто как-то вечером они заметили, что говорят о том, где будут жить.

— В самом деле? Я никогда не слышал этой истории. Но Роза всегда говорила, что им было очень хорошо вместе. Теперь она то же будет говорить о нас. И сможет приготовить наш свадебный торт. С тех пор как я закончил колледж, она говорит мне, что ждет не дождется, когда это понадобится, когда бы я решил остепениться. Как ты думаешь, следующая неделя подойдет? Здесь, на Кейп-Коде? В Ист-Виллидже есть великолепная старинная церковь. Я всегда думал, что именно в ней мне хотелось бы венчаться. И мне хотелось бы, чтобы вся семья была с нами. Ты ведь тоже хочешь, чтобы все было так? Это сделает церемонию более официальной.

Лора ласково ответила:

— Да, конечно, хочу. И следующая неделя прекрасно подойдет для этого.

Ленни объявила, что это невозможно. Ей нужно было время, чтобы приготовиться к свадьбе как следует, свадьба должна состояться в августе.

В частной беседе она сказала Оуэну, что у нее серьезные сомнения по поводу этого события.

— Они такие разные, у них совершенно разное происхождение, у Лоры совсем нет денег, а Поль даже не знает, что значит работать, и сколько бы ни зарабатывала Лора, это всегда будет казаться деньгами на булавки по сравнению с его состоянием.

— Это самое лучшее, что могло произойти, — твердо сказал Оуэн, опуская все те предостережения, которые он высказал Лоре год назад. — Ленни, эта девушка принесла радость и скрасила для меня эти несколько лет, и она внесет свою лепту в гостиничное дело, просто подожди и увидишь, что мы с ней готовим. И посмотри на Поля — ты помнишь, чтобы он был с одной женщиной и на одном месте так долго, и был так счастлив? А Эллисон говорит, что они, как сестры. О Боже! Если бы Лора не выходила замуж и не стала членом нашей семьи, нам следовало бы удочерить ее!

Ленни улыбнулась:

— Она такая милая, и мне она очень нравится. Я просто не знаю, какое будущее можно предсказать им обоим.

— Какие предсказания были у тебя, когда ты выходила за Феликса?

— Я ошиблась, — коротко сказала она. — И нынешняя ситуация напоминает мне то же самое. Феликс чрезвычайно зол, он считает, что Лора — охотница за состояниями. Вот почему я устрою им замечательную свадьбу.

Оуэн усмехнулся, но после ее ухода он погрустнел. «Мне восемьдесят три, — думал он, — и от этого никуда не денешься, я намного слабее, чем был раньше. У меня крупнейшая в мире система отелей и два сына». Но что делать человеку с делом своей жизни, если ему не нравится, какими людьми стали его сыновья?

Не было никого, с кем он мог бы поговорить; единственный человек, которому он доверял и с кем ему было хорошо, это Лора, но он не мог вовлекать ее в это, как и никого другого. Он должен все обдумать сам.

Первые дни июня, когда вся семья готовилась к отъезду на Кейп-Код, он провел в библиотеке. Он очень часто встречал рассвет — плохо спал и оставлял постель, проводя остаток ночи в библиотеке, в кожаном кресле с высокой спинкой, наблюдая за звездами и полной луной. Днем он дремал в этом кресле, пробуждаясь, когда слышал, что Лора вернулась с работы. Но большую часть времени в эти дни он писал, заполняя страницу за страницей своим крупным, слегка наклонным почерком, подводя итоги планам, которые составил вместе с Лорой. Он обдумывал их много лет, не спеша, и теперь он знал, что благодаря проекту он не чувствует себя стариком и далек от смерти. Как человек может быть близок к смерти, если он строит далеко идущие планы?

— Почти готово, — сказал он в пятницу вечером, когда Лора сидела напротив него за столом. Это был массивный двусторонний стол, изготовленный Чиппендейлом-младшим в 1804 году. Ленни купила его для Оуэна много лет назад и смотрела, как Феликс с отцом уютно сидели друг против друга, работая вместе. А теперь там сидела Лора. Феликс всего несколько раз воспользовался преимуществом двойной ширины стола и совсем не работал за ним, когда Оуэн удалился на покой. Оуэн подумывал о том, чтобы подарить его Томасу, который восхищался им, особенно после того, как обнаружил в столе изъян — небольшую выемку, трещину в дереве за одним из ящиков, куда забивались бумаги и, казалось, исчезали навсегда, когда ящик переполнялся. Но ему не хотелось обижать Ленни, да и щель была не такой уж большой, просто он пользовался другими ящиками. Потом он был рад, что оставил стол у себя. Потому что, когда они с Лорой сидели за одним столом, лицом друг к другу, разделенные сияющей поверхностью стола красного дерева, и у каждого были свои ящики и боковые отделения, это было самым счастливым временем.

— Почти готово, — повторил он удовлетворенно, передавая через стол четыре папки. — Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Вашингтон. Мы пока будем рассматривать их отдельно, чтобы удобно было подсчитывать и знать, сколько будет стоить каждый отдельно — отремонтировать и поменять мебель. Но закупать стройматериалы и мебель мы будем для четырех отелей.

Лора кивнула, чувствуя пробежавшую искру удовольствия, которое испытывала каждый раз, когда Оуэн говорил «мы», делая ее участницей каждого этапа плана восстановления его отелей.

— Разумеется, начнем с Чикаго, — сказал он, — так как это тот отель, которым ты будешь управлять.

— Если буду готова к этому.

— Будешь готова, дорогая. Милая, ты учишься быстрее всех, кого я когда-либо встречал, и у тебя будет еще, по крайней мере, год для подготовки. Ты будешь подготовлена намного лучше, чем многие менеджеры. Боже мой, Уиллард Пейн только-только закончил вечернюю школу, когда я пятьдесят лет назад принял его в отель «Филадельфия», и он стал менеджером, просто выживая всех остальных. Конечно, с тех пор отель пришел в упадок, мы были так заняты покупкой и строительством новых отелей, расширением нашей сети в других странах… И боюсь, что позволил старым отелям прийти в упадок. А потом уже никто из новоиспеченных менеджеров не хотел там работать, они мечтали о новых, роскошных, сияющих отелях. Видишь ли, в какой-то мере Феликс прав: по большому счету все хотят все самое современное. Мы найдем клиентов, которым нравится очарование старины, но они потребуют самое современное обслуживание, телевидение, ванные комнаты с новейшим оборудованием, и эту новую систему сигнализации, которая, как я понимаю, уже установлена в некоторых отелях. Поэтому мы должны им все это предоставить. Вчера и сегодня.

Он сделал жест в сторону папок:

— Здесь все, мы почти все уже обсудили. Я добавил несколько мыслей. Феликсу это не понравится — слишком дорого и рискованно, но ему не понравится и весь проект в целом. Вот почему я всегда отделяю мою маленькую собственную корпорацию от семейной — чтобы он не мог указывать мне, что делать и чего не делать с этими четырьмя отелями. Так, что еще? О Клэе. Я хотел бы, чтобы он поработал помощником профессионального менеджера несколько лет, потом, если мы оба решим, что он уже достаточно подготовлен, подыщем ему отель, которым он будет управлять. Это подходит?

— Вы знаете, что да. Вы очень добры к нам обоим. — Лора обошла стол и поцеловала его в лоб. — Я прочту это после. Вы ужинаете с нами, вы помните?

— Я никогда не забываю о приглашениях людей, которых люблю. Нас будет только трое? Или мне следует быть в галстуке?

— Галстук вам не нужен, мы будем одни. Я готовлю ужин у Поля, а он убирает посуду. Увидимся в семь часов.

— Лора! — Она обернулась, услышав, как изменились интонации в голосе Оуэна. — Ведь ты не говорила Полю о наших планах, не так ли?

— Нет, вы сами просили меня не говорить до тех пор, пока мы не будем готовы начать. Он кивнул:

— Есть опасность, что это дойдет до Феликса, а все было бы намного проще, если бы он не пытался чинить препятствия. Тебя беспокоит, что ты должна держать это в секрете?

— Конечно, мне хотелось бы рассказать ему об этом, но если вы хотите, я подожду.

— Спасибо. И еще, моя дорогая… — Он немного помедлил и плотнее закутался в свитер — он что-то мерз в эти дни, даже в июне, и не знал почему. — Я написал тебе письмо, где изложил все наши планы. Финансирование, реконструкции — все сведено в один документ вместо четырех папок: так сказать, выжимка, объяснение некоторым шагам, которые я уже предпринял, чтобы всем было понятно. Я хочу, чтобы это было у тебя, на случай, если тебе самой придется иметь с этим дело.

— Но почему? Вы можете сделать все намного лучше, чем… — Глаза ее расширились, она быстро вернулась к его стулу. — Что-то не в порядке? Вы больны?

— Нет. Но я уже не молод. Мудрый человек всегда заглядывает вперед, а если я не обрел мудрость в восемьдесят три, то когда же? — Он протянул длинный конверт, надписанный ее именем. — Возьми, убери куда-нибудь в надежное место. Тебе он может не понадобиться, но я хочу, чтобы он был у тебя.

— Пусть он будет у вас в столе, — сказала Лора. — Вы не возражаете? Я буду знать, где он лежит, но пусть он остается у вас. — Я не хочу думать о том, что вы можете умереть, я не хочу, чтобы при мне было что-то, что будет напоминать о том, что я потеряю вас. — Этот конверт принадлежит вам, до тех пор… пока он сможет мне понадобиться.

— Если для тебя так лучше… — Он бросил конверт в верхний ящик стола. — Сейчас я собираюсь немного поспать, чтобы быть в порядке за столом. Иди, дорогая. Встретимся в семь часов.

Лора медленно вышла из дома и пошла вниз по Бикон-Хилл, перешла мостик Артура Фидлера и направилась по набережной вдоль реки Чарльз. Это был один из ее излюбленных маршрутов. С одной стороны тенистой, заросшей полоски земли широкой лентой вилась река, украшенная разноцветными точечками яхт, с другой — узкая речная протока, а внизу, в мягком свете были видны старые кирпичные дома Бэк-Бея. Мягкая, прохладная тень заключала ее в особенную ауру старины и покоя, того, что она любила в Бостоне больше всего. Она думала, что нигде больше не чувствовала бы себя такой защищенной, где ее прошлое полностью бы стерлось из памяти. И нигде больше она не чувствовала бы себя настолько уверенно, чтобы написать Бену о своей помолвке. Он все еще был в Амстердаме. На этой работе он, казалось, задержался надолго. Она написала ему о том, что закончила колледж, о своих планах на замужество и работу в Чикаго. Она рассказала ему почти все, только не упомянула имени Поля. «Еще будет достаточно времени, когда мы поженимся, он вынужден будет держать свое отношение к Сэлинджерам при себе. Может, он и вовсе изменит отношение к ним. Но все в свое время».

Апартаменты Поля были на третьем этаже одного из старых четырехэтажных домов в Бэк-Бее, который расположился за квартал от реки. В цокольном этаже размещалась его студия, и Лора нашла его там за расстановкой фотографий, старых работ, которые она уже видела, а новых у него не было — кроме ее фотографий; иногда он не снимал месяцами. Он повернулся и поцеловал ее:

— Стол я накрыл, но мне очень жаль, что ужин еще не готов.

Она рассмеялась:

— Я и не ожидала чудес! Впрочем, ужин будет самым простым: рыбное филе и салат.

Заключенная в кольцо его объятий, она прильнула к нему:

— Я так благодарна! За то, что встретила тебя, полюбила, и знаю, что ты тоже любишь.

— А кого же ты благодаришь? — спросил он с улыбкой.

— Судьбу, — ответила Лора. — Мойр, трех дочерей Зевса. Они ткут паутину жизни, измеряют и кроят.

— И привели тебя в нашу семью четыре года назад? — Она растерянно замолчала, а он добавил: — Хорошо, кто бы это ни сделал, огромное ему спасибо. Он или она изменили мою жизнь. Наши жизни, если вдуматься. Мы были бы другими, так или иначе, не будь здесь тебя.

— Мы можем прогуляться перед ужином? — спросила Лора.

— Если тебе еще хочется после целого рабочего дня с Жюлем. — Что-то было причиной этого неожиданного молчания, подумал он, что-то из ее прошлого. Он не мог понять, почему она никак не осознает тот факт, что ничто не имело значения, только настоящее и будущее, которое они построят вместе. Когда они шли по Фэерфилд к перекрестку, навстречу шумной толпе студентов колледжа, располагавшегося в одном из старых зданий, стоящих вдоль Коммонуэлс-авеню, он нежно взял ее за руку.

— У тебя был хороший день?

— Удивительный. Графиня Ирина осталась очень довольна нами. Я рассказывала тебе о ней в прошлом году — они из Румынии, эмигранты. Помнишь, им была нужна яхта на неделю, и мы устраивали ей яхту и ее любимого шеф-повара? В этом году она захотела устроить что-нибудь совершенно необычное, и я подумала о курорте, который приблизительно шесть месяцев тому назад нашел Жюль и с тех пор просто бредит им. Называется он «Дарнтон» и находится на островке озера Шамплейн. Я позвонила владелице, Келли Дарнтон, она управляет им вместе с мужем, и договорилась о неделе для графини и ее гостей, с развлечениями, а потом Жюль забронировал поезд, чтобы доставить всех туда. Она была так довольна, как маленькая девочка, которая хочет похвастаться перед друзьями. Все время повторяла, какая я прекрасная, замечательная.

— Она права. — Поль обнял ее за плечи. — Мы поедем к Дарнтонам на наш медовый месяц? Или ты предпочтешь Африку?

Она улыбнулась:

— Это единственный выбор?

— Я думал о Лондоне, Париже, Риме, но все туда ездят…

— Я — нет. Он остановился:

— Извини, ты никогда не была в Европе, конечно, вот куда нам следует поехать.

— Нет, выбирай место, куда бы хотелось поехать тебе. Мне действительно все равно, но когда-нибудь мне хотелось бы увидеть Европу.

— Ты все увидишь, любовь моя. Все будет твоим.

Они медленно шли, и заходящее солнце превращало их тени в длинные, тонкие фигуры, которые лениво тянулись за ними. Группки студентов и служащих спешили после работы домой, заполняя тротуары, но они едва замечали их, идя молча, как в золотом сне, утопая в солнце, пока не дошли до дома Поля. Но когда они поднимались по лестнице в его квартиру, услышали, как бесконечно настойчиво звонит телефон, а когда Поль взял трубку, Лора услышала голос Розы — она плакала и повторяла снова и снова:

— Мистер Оуэн… мистер Оуэн… И она была уверена, что он умер.

— Нет, — сказала Ленни, когда они приехали в госпиталь. — Не умер. Но у него очень сильный удар, и доктор Бергман считает, что ему не выжить. — Она не дала словам сорваться с губ, будто если она произнесет их, это обязательно произойдет.

— Мы можем увидеть его? — спросил Поль. — Мы только заглянем в дверь… Ленин покачала головой:

— Они никому не разрешают входить. Тем более он без сознания, он был в таком состоянии, когда Роза нашла его…

В холле собрались все члены семьи, которые приехали, как только узнали эту новость, а потом, после нескольких часов ожидания, приходили и уходили, принося еду и кофе, пытались читать газеты, тихо разговаривая об Оуэне — как плохо он выглядел в последнее время и что им следовало бы взять его на Кейп-Код в этом году пораньше.

Каждый час доктор Бергман выходил и говорил, что у него нет ничего нового, что он мог бы им сообщить. Но к полуночи состояние Оуэна стабилизировалось.

— Мы не знаем степень поражения, но через день или два узнаем поточнее. Я думаю, всем нужно ехать домой и поспать. Все может продлиться очень долго.

— Я хочу видеть его, — без выражения сказал Феликс.

Ленни дотронулась до его руки:

— Мы придем сюда рано утром. Я уверена, мы сможем тогда повидать его.

— Может быть, — отозвался доктор и на следующее утро действительно разрешил Ленни и Феликсу провести несколько минут рядом с постелью Оуэна. Он, казалось, был опутан трубками и проводами, и Феликс все время повторял:

— Ужасно, ужасно!

Он не мог поверить, что это был его могущественный отец, который лежал, как восковая кукла, со всеми этими свисающими вокруг него приспособлениями. Но отчасти он находился в шоковом состоянии, потому что его захлестнула волна предчувствия, настолько сильная, что он едва мог стоять на ногах. Он давно ожидал смерти своего отца, — любой сын, отцу которого за восемьдесят ждал бы этого. Но шли годы, а Оуэн, казалось, будет жить вечно. До сих пор все видели в нем главу семьи Сэлинджеров и главу системы отелей «Сэлинджер», хотя уже многие годы Феликс был президентом фирмы и отвечал за все, даже когда его отец появлялся в офисе, принимал участие во встречах или собраниях ответственных сотрудников. Но сейчас Оуэн умирал, и Феликс знал об этом, на этот раз знал точно, и эта уверенность выпустила на волю все то, что он так давно ждал, и сдерживать эти чувства было выше его сил.

Он не мог выставлять свои чувства напоказ, должен был разделять горе и страх перед неизбежным со спокойным достоинством, как подобает главе семьи. Но глубоко внутри ожидание росло, давило и становилось все нестерпимее. Ему было пятьдесят пять, и впервые за эти годы над ним не будет нависать тень. Аса станет делать то, что он скажет, не будет никого, кто мог бы оспаривать или отменять его решения. «Сэлинджер-отель инкорпорейтед» наконец-то будет носить его эмблему, и только его. Во всех смыслах этого слова все будет принадлежать ему.

— Феликс, — прервала его мысли Ленни. Держа его за локоть, она выводила его из комнаты, думая, что неизбежная смерть отца испугала и сломила его.

— Я еду в офис, — отрывисто бросил он. — Приеду позже.

Он ушел, почти убежал, прежде чем она успела ответить. Он должен был выбраться из этого длинного коридора, уставленного замысловатым оборудованием, с пациентами в креслах-каталках, с тележками, полными лекарств. В этом медицинском стерильном аду, как зловещие глаза, мелькали телевизионные экраны с движущимися линиями, рисовавшими пики и падения сокращения сердца, и приборы с проводами, которые опутывали пациента, контролируя деятельность его мозга. Феликс всегда был здоров, гордился собой, тем, что был крепок, энергичен, он обладал необыкновенной силой воли и всегда сохранял спокойствие, не терял самообладание, не поддавался ни панике, ни страху. Но когда он шел к машине, он почти бежал. В этот день он позвонил Ленни из офиса и сообщил, что уже не сможет приехать сегодня, слишком многое зависело сейчас от него на работе.

Аса знал, что болезнь Оуэна ничего не изменит в нормальном течении работы отелей, но он тоже остался в офисе: кто-то должен присматривать за Феликсом.

Поэтому бодрствовали женщины. Ленни, жена Асы Кэрол, их дочь Патриция, Барбара Дженсен, Эллисон и Лора, и очень часто приходила Роза. Томас Дженсен был в инспекторской поездке по ряду отелей Сэлинджеров и возвращался в Бостон только на выходные дни, но в другие дни Поль был единственным мужчиной, который находился вместе с женщинами в комнате, где они сидели, приносил кофе, ел вместе с ними в кафетерии, и наконец-то спустя неделю присутствовал при том, как его дядю перевели в отдельную палату. Оуэн не мог говорить, двигать левой рукой и ногой, но он был в сознании и не при смерти.

Спустя две недели они забрали его домой.

— Пока у вас есть круглосуточная сестра, он может быть и дома, — сказал Ленни доктор Бергман. — Нет ничего такого, чтобы мы для него делали и что не смогли бы делать вы, а в своем доме ему, возможно, будет лучше. Следите только за тем, чтобы Лора побольше времени проводила с ним — он хорошо на нее реагирует.

Так или иначе Лора все равно была бы с Оуэном. Она никуда не хотела уходить. Она взяла неоплачиваемый отпуск и проводила его рядом с постелью Оуэна, читая ему, разговаривая с ним, даже когда он не отзывался. Описывала ему рассветы и закаты, птиц в саду, нянюшек, которые везли детские коляски, и прохожих на Маунт-Вернон-стрит, мальчиков на досках с роликами, девочек на велосипедах со шлейфами волос, развевающимися за их спинами, влюбленные пары, которые ритмично шагали, взявшись за руки.

И однажды, в середине июля, Оуэн улыбнулся. А несколькими днями позже начал говорить.

Поначалу только Лора могла понимать сливающиеся в одно целое плохо произнесенные слова. Потом, рассердившись на свой неподатливый язык, Оуэн постарался произносить каждое слово отдельно от другого, и остальные тоже смогли понимать многое из того, что он говорил. Тем не менее для Оуэна и для остальных членов семьи было проще, когда Лора повторяла его слова ясным, низким голосом, будто переводя с иностранного языка. И поэтому когда он неожиданно попросил пригласить своего адвоката, то именно Лора звонила Элвину Паркинсону и встречала его в комнате Оуэна, когда тот приехал.

Она встала со стула, стоявшего рядом с постелью Оуэна:

— Вы хотите, чтобы я ушла?

— Если вы не возражаете, — ответил Паркинсон.

— Я была бы рада остаться и помогать вам понять ею.

— Нет, нет. Мы прекрасно поговорим сами. — Он закрыл за Лорой дверь, потом сел и наклонился к Оуэну.

— Завещание, — произнес Оуэн. Он продолжал медленно выговаривать одно слово за другим: — Хочу изменить его. Сделайте это сейчас.

Не выказывая удивления, адвокат вынул карандаш и лист бумаги.

— Мы можем написать дополнение, вы этого хотите? Вы хотите добавить новое лицо в завещание?

Оуэн сказал ему, чего он хочет. Паркинсон сильно хмурился, но записывал, потом наклонился так, чтобы попасть в поле зрения Оуэна.

— Это слишком радикальное решение, чтобы уделить ему так мало внимания. Может, более благоразумно было бы подумать об этом еще, подождите, когда вам станет лучше, вы более…

С губ Оуэна сорвался резкий звук, и Паркинсону потребовалась целая минута, чтобы понять, что тот смеется.

— Нет времени. Вы глупец. Я умираю. Последняя возможность… — Неожиданно его слова прозвучали четко и ясно: — Сделайте это!

— Да, разумеется, если вы настаиваете. Я подготовлю документ, чтобы вы подписали. Подписать вы можете? — Оуэн кивнул. — Все будет готово через неделю.

— Боже! — Его лицо гневно вспыхнуло, Оуэн пытался приподняться в постели, и Паркинсон, до смерти испугавшись, что он может умереть и все будут винить адвоката, который был с ним, быстро сказал:

— Завтра. Это подойдет? Я смогу сделать все к завтрашнему дню.

Лицо Оуэна стало спокойным. Закрыв глаза, он показал ему на дверь.

— До завтра, — сказал адвокат и поспешил удалиться. Он видел, как Лора спускалась по лестнице и проскользнула в комнату Оуэна, когда он уходил, и ему стало интересно, где она была, пока они разговаривали, и не подслушивала ли. Но он спешил и не остановился, стремительно пройдя по дому мимо библиотеки, где увидел членов семьи, сидящих за чаем. Чертовски странно, думал он по дороге в офис, проезжая по улицам, забитым автомашинами.

Оуэн много лет размышлял над тем, чтобы изменить завещание. Если он действительно хочет сделать это, почему бы ему не позаботиться об этом. Он всегда поступал так: конечно, долго размышлял перед тем, как принять решение, но потом бросался вперед, чтобы выполнить все задуманное, что бы он ни решил. Но он был серьезным бизнесменом и знал, что важные решения никогда не следует принимать в тумане болезни. Он едва говорил, едва двигался, едва мог разумно размышлять, но все же настаивал и настаивал на радикальном изменении завещания в пользу человека, которого на самом-то деле еще никто не знал, даже теперь. Чертовски странно. Можно было сказать, бессмыслица.

«Ради самого Оуэна Сэлинджера, — сказал себе мрачно Паркинсон, — мне следует больше узнать об этой молодой женщине, пока еще не поздно».

Семья снова собралась за чаем, когда на следующий день приехал Паркинсон и прямиком направился в комнату Оуэна. Опять Лора оставила двоих мужчин одних, и как только дверь за ней закрылась, адвокат стал говорит настойчивым, тревожным шепотом:

— Оуэн, у меня есть информация об этой молодой женщине, вы измените свое мнение, это изменит все, я выяснил, что у нее есть…

— Завещание, — сказал Оуэн, и слово почти застряло в горле.

— Да, да. Оно у меня с собой, оно было закончено до того, как позвонили из Нью-Йорка, но вы не должны подписывать его, вы не захотите, когда узнаете, кто она.

— Заткнитесь! — Оуэн сверкнул глазами на Паркинсона, губы двигались, когда он пытался сказать что-то, преодолевая свой гнев. — Завещание. Читайте его.

— Почему? Говорю вам, вы не захотите подписывать.

— Читайте!

Паркинсон со злостью достал единственный листок бумаги из портфеля и прочитал его. В тот момент, когда он закончил, Оуэн потребовал:

— Ручку! Ручку!

— Подождите! Послушайте меня. Эта женщина — воровка, воровка, вина которой доказана, она охотится за пожилыми мужчинами.

Губы Оуэна двигались:

— Нет!

— Это правда, у меня есть информация, я говорил с офицером полиции в Нью-Йорке.

— Нет! Нет… нет… другое. Глупец. — Он надрывно выдохнул. — Свидетель. Позовите Лору.

— Я не понимаю, что вы сказали.

— Позовите Лору.

— Я хочу знать, что вы… — Паркинсон увидел, как перекосилось лицо Оуэна, как он судорожно пытался вздохнуть, и опять подумал, что старик вот-вот умрет. «Он умрет, — подумал он, — но не наедине со мной в комнате. Я сделал все, что мог, черт с ним, со всем остальным». — Нам нужен кто-нибудь еще, — предупредил он, — дополнение не будет иметь силы, это должен подписать кто-то еще. Это могут сделать медсестры. Если вы подождете минуту… — Он прошел через холл и вернулся с ними.

— Я просил вас выслушать меня, — быстро сказал он Оуэну. — Я сделал все, что в моих силах, чтобы вы согласились послушать. Никто не обвинит меня… — Он увидел глаза Оуэна и судорожно сжатые пальцы.

— Да, да, да. — Он вложил ручку в пальцы Оуэна.

— Помогите… — Оуэн выдохнул, и сестры приподняли и посадили его достаточно высоко, чтобы видеть документ, который он положил на книгу. Оуэн подписал. Его наклонный почерк был едва узнаваем в дрожащих каракулях внизу страницы. Потом он издал долгий вздох, почти стон. — Чуть не опоздал, — сказал он Паркинсону с тенью усмешки, когда медсестры подписались как свидетели. — Последняя победа. — Он закрыл глаза. — Лора, — прошептал он.

— Я предупредил вас, — сказал адвокат сквозь сжатые губы. Он опустил документ в конверт и положил в свой портфель. — Надеюсь, что в это поверят.

— Лора, — снова прошептал Оуэн, когда Паркинсон выходил из комнаты. Одна из медсестер поправляла одеяла, а другая закатывала рукав, чтобы измерить давление.

Он нашел Лору на площадке рядом с дверью, коротко сказал:

— Он хочет вас видеть. — Ледяной злобный голос настолько поразил Лору, что она с изумлением взглянула на него. — Он же больной человек, — выпалил Паркинсон, но когда произнес это, увидел, как изменился взгляд Лоры, боль была настолько глубокой, что он почти пожалел ее, но остановил себя. Более вероятно было, что она просто ждала, когда он уйдет.

— До свидания, — попрощалась Лора и вошла в комнату Оуэна, закрыв за собой дверь. Медсестра скатывала манжетку аппарата для измерения давления. Когда Лора села у кровати, они вышли.

— Он очень странный человечек, — обратилась она к Оуэну, лежавшему с закрытыми глазами. — Он, кажется, был чем-то очень рассержен. Вы накричали на него?

Не открывая глаз, Оуэн сделал знак, который, как знала Лора, означал смех, и протянул руку. Она сжала ее обеими руками, и он слегка кивнул головой.

— Вы хотите поспать?

Он снова кивнул. Она поднялась и зашторила окна тяжелыми бархатными шторами, закрыв вид на розовый сад. В комнате было темно и печально. — Хотите, чтобы я осталась?

— Здесь.

Она села рядом с кроватью.

— Что вы хотите?

— Сказать тебе. — Глаза были все еще закрыты, лицо пепельного цвета. — Дорогая Лора… Оставил тебе… немного… в моем завещании.

Глаза Лоры наполнились слезами.

— Не говорите об этом. Вам становится лучше. Сегодня утром я видела, как вы шевелили другой рукой.

— Нет. — Он открыл глаза, и было такое впечатление, что он смотрит откуда-то изнутри себя. — Люблю тебя, дитя мое. Ты дала мне столько радости. — Смех задрожал в горле. — Иногда… Я хотел быть на месте Поля. Быть в его возрасте. Столько любви…

Лора плакала:

— Не уходите. Я люблю вас, Оуэн. Я буду заботиться о вас. Я думаю, что вы поправитесь, я обещаю. Я люблю вас. Не покидайте меня, я столько всего хотела рассказать вам… пожалуйста, не уходите.

Она склонилась над ним, и Оуэн протянул руку и ощутил ее слезы. Его рука гладила ее мокрую щеку.

— Дорогая Лора. Закончи… наши планы. Теперь — твои. Я хотел бы… я мог увидеть… это. — Он закрыл глаза. — Закончи.

Пальцы скользнули по щеке. Лора схватила его руку, прежде чем она успела упасть, и сжала обеими руками.

Она целовала и держала его руку, а слезы текли по лицу потоком, который она не могла удержать.

— Вы дали мне жизнь, — сказала она сквозь слезы. Она опустила голову и прикасалась губами к спокойному лицу Оуэна, чувствуя неровное, прерывистое дыхание, которое едва слетало с его усов. — Дали все, что я представляю собой. Вы научили меня гордиться собой. Я не отблагодарила вас в полной мере. Я даже не рассказала вам всей правды о себе, чтобы вы узнали, сколько сделали для меня. Я собиралась рассказать вам, я хочу рассказать сейчас. Вы меня слышите? Вы дали мне жизнь, вы часть моей жизни… Пожалуйста, скажите, что вы слышите меня. Я не отблагодарила вас, не объяснила, как много вы для меня сделали и что это значит для меня…

В комнате было темно. Лора плакала, слезы падали на лицо Оуэна, и казалось, он тоже плачет.

— Я люблю вас, — прошептала Лора. — Я знаю, вы слышите меня, потому что мы всегда слышим, когда говорят о любви. Да, дорогой Оуэн, я люблю вас.

На следующий день, не приходя в сознание, Оуэн Сэлинджер скончался.

ГЛАВА 10

Феликс был в офисе, когда позвонил Паркинсон:

— Я пытался поговорить с вами в течение трех дней, даже сегодня на кладбище, но чувствовал, что неловко говорить об этом там.

— Мой секретарь передал, что вы упоминали завещание отца, — нетерпеливо сказал Феликс.

— Чтобы быть более точным, это касается Лоры Фэрчайлд.

Феликс выпрямился в кресле:

— Что такое?

— Я предпочитаю рассказать вам это лично. Я могу приехать через полчаса.

— Расскажите сейчас.

Паркинсон почувствовал вспышку сожаления, вспомнив о старомодном достоинстве Оуэна. Короче, он решил высказать Феликсу все, что о нем думает. Но он знал, что это неосмотрительно: банковский счет Сэлинджеров намного больше, чем гордость Элвина Паркинсона.

— Так я продолжаю. Она стоит на учете в картотеке в Нью-Йорке, за кражу. Она и ее брат Клэй.

— Кража, — повторил Феликс без всякой интонации. — Когда?

— Семь лет назад. Ей было пятнадцать, брату — четырнадцать.

— А родители?

— Если судить по полицейскому отчету, они погибли в автомобильной катастрофе за год до этого. Не ясно, кто был их опекуном, более вероятно, что их тетка. Они были освобождены на поруки после ареста. Мелоди Чейз.

— Что?

— Я знаю, что звучит странно, но мне сообщили только это имя.

— Возможно, фальшивое. Что еще?

— Спустя два года, когда ей было семнадцать, она была упомянута в завещании — книготорговец по фамилии Хенди оставил ей десять книг.

— Что-нибудь еще?

— Я не стал бы относиться к этому так легко, это может быть очень важно, особенно если книги имеют ценность.

— Почему?

— Потому что за день до смерти ваш отец изменил завещание, он добавил…

— Он… что?

— Он изменил завещание, написав дополнение, где два процента «Сэлинджер-отель инкорпорейтед» и сто процентов «Оуэн Сэлинджер корпорейшн» завещает Лоре Фэрчайлд.

— Два процента? Этой женщине? Вы знали, что он собирается сделать это, и не сказали мне?

— Адвокат не имеет права разглашать решения своих клиентов посторонним.

— Не посторонним, вы, глупец! Какого черта вы думали, позволяя ему делать это? Вы что, без ума? Его корпорацию тоже? С этими четырьмя отелями?

— И его домом на Бикон-Хилл.

— Поганый сукин сын! Он поделил на части единое целое — свою собственность. И вы не пытались остановить его?

— Я пытался.

— Не очень-то активно! Не достаточно активно! — Феликс чувствовал, будто все его внутренности свело в единый тугой узел, живот напряжен, зубы сжаты. Он был вне себя.

— Я так не считаю. Он знал, что хочет подписать это, он даже спорил со мной. И он знал, что это должно быть засвидетельствовано, он заставил меня привести медсестер. Он был в здравом уме. — Паркинсон помедлил: пришло время сделаться необходимым для Феликса. — Но тем не менее у меня было чувство…

— Какое?

— Что он очень устал. И может быть, конечно, никто не может быть уверен… — Он остановился.

— Черт возьми, Паркинсон, прекратите ходить вокруг да около. Уверен в чем?

— У меня такое чувство, что он мог находиться под своего рода давлением.

Слова повисли в воздухе. Феликс позволил им медленно сформироваться в новую идею и постепенно почувствовал, что напряжение уходит.

— Вы имеете в виду, что кто-то влиял на него?

— Кто-то мог влиять.

— Кто-то занимается тем, что заманивает старых людей и влияет на изменение завещания?

— Я не говорил этого.

— Нет, — сказал Феликс задумчиво. — Но если бы поинтересовались вашим мнением…

— Я бы сказал, что у меня сложилось впечатление, что Оуэн Сэлинджер действовал под своего рода влиянием или убеждением. Я бы добавил, что оставался с ним в комнате наедине два дня подряд и каждый раз перед беседой просил мисс Фэрчайлд оставить нас, и каждый раз, когда уходил, я заставал ее слоняющейся у двери.

— Спасибо, Элвин, — мягко сказал Феликс. Какое-то мгновение он тихо сидел, слушая легкое свистящее дыхание на другом конце линии. — Мы назначим чтение завещания на следующую неделю, а до этого времени я, вероятно, вам еще позвоню. — Он повесил трубку и подошел к угловым окнам, чтобы взглянуть в сторону Бикон-Хилл. Мысли опять начали тесниться в голове: «Оставить дом этой женщине! И его отели. И часть компании. Моей компании. Безумный. Мстительный. Сделать так, чтобы я выглядел, как дурак. В самую последнюю минуту, когда мы ничего не могли поделать…

Но я остановлю его. Он мертв, а я — жив, и я разорву эту женщину на части, я разорву на части это чертово дополнение. Мы вернем старое завещание. Оно вполне подходило, когда он писал его, и вполне подойдет сейчас. Все остальное подлежит уничтожению».

Глядя в окно, он неожиданно почувствовал тревогу: «А если было еще что-то, кроме завещания? Что еще старик продиктовал или написал? Какие еще у него были секреты? Что еще необходимо уничтожить?»

Он должен это выяснить. Ждать он не может. Он должен знать.

В семь он позвонил Полю:

— Я думал, мы можем пообедать вместе, только мы вдвоем. Уже поздно, я знаю. Но я был очень занят.

— А что, если мы пообедаем завтра? — спросил Поль. — Здесь Лора, и она так расстроена после сегодняшних похорон, что я не хочу оставлять ее.

— Хорошо. Мой секретарь позвонит тебе завтра утром. — И убедившись, что их там не будет, он отправился в дом Оуэна.

— Добрый вечер, Роза, — поздоровался он, проходя мимо и поднимаясь по лестнице. — Я буду в кабинете отца. Вы можете ложиться спать. Я закрою за собой сам.

Роза возмутилась: никогда за пятьдесят лет мистер Оуэн не отсылал ее спать.

— Может быть, кофе? Что-нибудь поесть? — говорила она ему вслед. — Или, может, помочь вам искать что-нибудь? Я немного убрала там. — Она отвернулась, чтобы сглотнуть неожиданно подступившие слезы, которые в эти дни были всегда близко.

Но Феликс уже пересекал площадку третьего этажа.

— Я справлюсь сам, — бросил он через плечо и, перешагивая через ступеньку, повторил сам себе: — Я справлюсь сам.

Кабинет Оуэна был убран с любовью, книги неестественно аккуратными стопками сложены на полу и на столах, бумаги на столе в изумительном порядке. Феликс зажег настольную лампу и начал просматривать бумаги, лежащие на столе и в ящиках. Потребовалось всего несколько минут, чтобы найти конверт с именем Лоры и прочесть, что было внутри.

Феликс перестал читать. Там было десять страниц, исписанных крупным, слегка наклонным почерком отца, но сейчас, когда он знал, что было в письме, он не мог читать его, не мог вынести голоса отца, звучащего с этих строк, голоса, который говорил, что он предпочел Лору своему собственному сыну. У него дрожали руки, и он понимал, что читает, сдерживая дыхание. «Скотина, — подумал он, воздух взрывной волной вырвался из груди. — Сделать такое мне! Объявить всему свету, что ты не считаешься со мной, что тебе до меня нет дела, что все твои мысли заняты ей, что ей ты отдал то, что хотел я. Только ненормальный может так поступить с сыном. Больной. Человек, находящийся под давлением. Под большим влиянием».

С новым приливом энергии он просмотрел бумаги, лежащие на столе, вынул все из ящиков, стараясь обнаружить фразы, предложения, случайные слова, которые могли бы свидетельствовать о помешательстве.

А потом, когда в обеих руках были какие-то бумаги, конверты и Феликс лихорадочно их просматривал, он услышал, как открылась входная дверь и голоса внизу: громкий, довольный голос Розы, голоса Поля и Лоры. Он не мог разобрать, что они говорили, они были двумя этажами ниже. Какого черта они здесь делают?

Он моментально сгреб все бумаги в верхний ящик стола, засовывая их так, чтобы ящик мог закрыться. Нет, черт возьми, некоторые должны быть наверху. Аккуратные стопки. Он помнил. Вынимая бумаги обратно, хватая их наугад, он аккуратно поправил стопку и с силой закрыл ящик. Что-то оказалось смятым, и он еще раз с силой задвинул ящик, когда голос Розы послышался за закрытой дверью:

— Прошел сюда час назад, сказал, что будет в кабинете отца.

В дверь постучали.

— Феликс, — услышал он голос Поля, но Феликс потихоньку прошел в спальню отца, смежную с кабинетом, Он услышал, как дверь отворилась. — Извини, что беспокою тебя, но Лоре нужно… — Какое-то время было тихо, и Феликс услышал, как он сказал: — Его здесь нет.

— О Боже! — произнесла Роза. — А я и не слышала, как он уходил. Должно быть, старею. Хотя Феликс всегда этим отличался: он подкрадывался и, неожиданно появляясь, пугал людей. Хорошо, что мы не побеспокоили его, слава Богу! Могу я помочь тебе найти что-то, Лора?

— Нет, спасибо, — ответила Лора, голос ее был почти неслышен. — Мы просто пришли взять кое-что из моих вещей. Я пробуду несколько дней у Поля.

Феликс потихоньку прошел из спальни в холл, потом спустился вниз по застланной ковром лестнице. Потихоньку подкрадываться. Эта глупая женщина будет уволена, как только появится время заняться этим. Он легко толкнул и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Останется у Поля, сказала она. Завтра будет достаточно времени, чтобы вернуться за письмом и всем остальным, что еще может найтись.

Если только это не было тем, за чем она приходила.

Он проклинал себя. Он мог бы взять письмо, вместо того чтобы снова убрать его в стол. Как же случилось, что он не подумал об этом? Он стоял рядом с машиной, раздираемый противоречиями, что ему делать — уехать, прежде чем они увидят его, или дождаться момента, когда в доме станет темно, и вернуться, чтобы выяснить все наверняка? У него был свой собственный ключ. Он никогда не пользовался им, теперь время пришло.

Он выжидал. Ему нужно было знать все.

Спустя полчаса он увидел, как Лора и Поль ушли. Прошло еще два часа, прежде чем Роза выключила везде свет. Он прождал еще час, прежде чем вернуться в дом и воспользоваться ключом, который он сделал четыре года назад после первого сердечного приступа, случившегося у Оуэна.

В темноте он прошел на ощупь два пролета лестницы, а затем в кабинет, тихо закрыв за собой дверь, прежде чем включить настольную лампу, которой он пользовался несколькими часами ранее. Потом он открыл ящик, быстро просмотрел все бумаги, пытаясь найти письмо.

Которого там не было.

Он вытащил ящик из стола и перевернул его вниз, но там был только один-единственный счет, застрявший в боковой трещине. Он быстро просмотрел все бумаги на поверхности стола. Не здесь, не здесь, не здесь. Она взяла его. Эта сука забрала его. Обманула больного старика, а потом украла бумаги с его стола.

Она не обманывала его. Письмо это докажет.

Его охватил гнев, к горлу подкатилась желчь. Он стоял у стола, отрывисто дыша, стараясь придумать что-нибудь.

«Он должен вернуть это письмо. Она использует его, чтобы доказать, что старик не был болен и что его не принуждали, она докажет, что он знал, что делал, и делал это сознательно. Я должен вернуть его обратно, — думал он, — должен найти его. Не позволить этой суке и старику сделать из меня посмешище перед собственной семьей и всем светом.

Нужно придумать что-нибудь, и я придумаю. Я не из тех, кто паникует и совершает ошибки. Я что-нибудь придумаю. Я все просчитаю, все сделаю, как обычно.

Я позабочусь о себе».

Когда читали завещание, он нападал. Он не придумал ничего нового и поэтому бросился вперед, как будто письмо никогда не существовало. Вся семья говорила одновременно, а он стоял и наблюдал, чтобы управлять ситуацией. Он стоял за массивным библиотечным столом, положив руку на плечо Паркинсона, тем самым давая ему знать, что сейчас тому лучше помолчать. Когда вся семья наконец-то успокоилась и обратила свои взоры на него, он заговорил с Лорой, которая стояла перед окном, а Поль обнимал ее за плечи. Голос Феликса был абсолютно бесстрастен.

— Он не знал, чего хотел. Он был старым, больным человеком, которым манипулировала и которого терроризировала жадная, бесстыжая ведьма, и целый месяц после удара…

— Феликс! — Резкий голос Поля оборвал хриплый голос дяди. — Какого черта ты все это говоришь?

— Вы — грубая скотина! — взревел Клэй, заглушая слова Поля. — Какого черта вы…

— Заткнись! — выпалил Феликс и продолжил, не сбиваясь с размеренного тона: — Целый месяц после удара он был беспомощным инвалидом, который не мог ни говорить, ни двигаться…

— Феликс, — опять начал Поль.

— Он мог говорить! — возразила Лора. — Он разговаривал, мы разговаривали…

— …ни двигаться, ни внятно говорить, и для всех было совершенно очевидно, что он утратил способность мыслить здраво. И эта девушка воспользовалась ситуацией, она была одной из его прихотей, пока не вползла в его жизнь, а потом, когда он умирал, она не подпускала к нему медсестер, чтобы оставаться с ним наедине и заставить его изменить завещание.

— Достаточно! — яростно сказал Поль. — К черту это, Феликс, ты сошел с ума, что в тебя вселилось? Это же чертовская ложь!

— Оуэн не хотел медсестер! — плакала Лора. — Он просил меня, чтобы их не было. — Ручейки слез высыхали на щеках. — Он не хотел посторонних, он хотел, чтобы была только я.

— Он сам не знал, чего хотел, — начал Феликс в третий раз.

— Заткнись! — закричал Поль. — Пусть Элвин закончит читать. И ты все это объяснишь мне позже, ты извинишься перед Лорой и всей семьей…

Не обращая внимания на Поля, Феликс откинул голову назад, посмотрел на кончик своего тонкого носа и продолжил, повышая голос на Лору:

— Он ведь ничего не знал, так ведь? Он же не знал, что вы — преступники с прошлым, что у вас брат — преступник и что вы лгали ему и всем нам, лгали все эти четыре года, когда мы приняли вас в семью и дали вам все.

Лора в отчаянии вздохнула, вздох легкой волной пронесся по комнате, и он понял, что она проиграет.

— Четыре года, — повторил он, и эхо его слов молотками стучало у него в голове. — И мы все знали это четыре года назад, в то лето, когда Лора и ее брат появились в нашем доме, у нас пропала уникальная коллекция драгоценностей, и…

— Мы не имели к этому никакого отношения! — воскликнул Клэй.

Все заговорили одновременно, взволнованно обращаясь друг к другу, требуя от Феликса объяснить, что он имеет в виду. Но Феликс обращался только к Лоре:

— Вы не думали, что мы поверим в это! Из доказательств, которыми я теперь располагаю, я заключил, что вы пришли сюда с единственной целью, а потом решили остаться, когда увидели, что можно расставить сети а поймать моего отца, так же как вы однажды уже поступили с одним пожилым человеком, который оставил вам наследство, перед тем как умереть, а потом!.. — Он уже кричал, стараясь заглушить нарастающий шум, он выразительно посмотрел на Поля. — А потом вы опутали сетями молодого человека с состоянием, потому что профессиональные охотники за богатством никогда не упускают шанс, не так ли, мисс Фэрчайлд?

— Неправда! Я любила Оуэна! — вспыхнула Лора, но у нее прервалось дыхание. — Я люблю Поля. У вас нет права лгать…

— Не говорите мне о правах! Вы пришли к нам с ложью, вы пришли, чтобы заманить в ловушку, обмануть, вы буквально втерлись в наш дом… и вы украли драгоценности моей жены и почти убили моего отца!

— Это чертовская ложь! — крикнул Клэй. — Мы не делали этого, мы изменили наши…

Глаза Феликса победно загорелись. Он увидел, как рука Поля упала с плеча Лоры, отметил недоверчивый взгляд Ленни и злой, пораженно-застывший взгляд Эллисон. Хорошо. Пусть попробует вытащить свое письмо сейчас, когда уже слишком поздно. Он справился с ней.

Он глянул на Лору с презрением:

— Вы не изменили ничего. Вы — пара обычных преступников, и вы никогда не были никем другим, я прослежу за тем, чтобы об этом знали все. Я собираюсь обжаловать это дополнение к завещанию в суде и прослежу за тем, чтобы вы не получили ни копейки из состояния моего отца. Вы уйдете так же, как и пришли — ни с чем, вы уйдете сейчас же и больше никогда не приблизитесь к нашей семье, ни к кому из нас.

В шумном разноголосье комнаты Феликс видел, как Лора положила руку на оконную раму, видел ее взгляд, когда Поль отошел от нее, как бы уже отдалившись, устанавливая между ними дистанцию. А потом он увидел, как изменились ее глаза, как будто она вспомнила:

— Подождите! Подождите минуту, — закричала она. — Оуэн написал мне письмо… перед тем как у него случился удар… перед тем как он заболел! Он сказал мне о нем, рассказал, о чем он написал в этом письме. Я ничего не заставляла делать его, я могу доказать это — Она повернулась и почти побежала к двери.

— Я пойду с тобой, — сказал Поль. Его глаза потемнели, он не понимал, что происходит, но последовал за ней. — Ты можешь объяснить мне, что все это значит?

— Я не могу говорить об этом, — ответила Лора. Он не уверен, он думает, что Феликс, может быть, говорит правду. Как он может думать так, если любит меня? — Я просто хочу доказать, что не заставляла Оуэна любить меня. Он действительно любил меня, черт возьми, я могу доказать. А потом я уйду отсюда, так что никто…

— Почему? — Он не отставал от нее, пока она торопливо шла по лестнице на третий этаж.

— Если все, что сказал Феликс, ложь… Лора порывисто открыла дверь в кабинет Оуэна и побежала к письменному столу.

— Все это ложь? — требовательно спросил Поль. Она дернула ящик на себя, и у нее перехватило дыхание от того беспорядка, который царил в ящике.

— Здесь никогда не было так перерыто… Я должна просмотреть все документы… — Присев, она достала все бумаги и положила их на колени. В комнате было тихо. И когда она наконец-то взглянула на него, Поль увидел в ее глазах замешательство, а потом — отчаяние. — Здесь ничего нет.

Он посмотрел на Лору, уже хотел подойти к ней, но сдержался, вспомнив все, что смущало его в поведении Лоры.

Лора изображает мимику Жюля. Превосходная актриса.

Лора легко, как кошка, карабкается: «Я привыкла ходить по скалам в Хадсоне».

Ее работа помощником консьержа: «Это то, о чем я моту говорить, не скрываясь».

Она всегда отказывалась рассматривать вещи, которые хотела купить в магазине. Как будто кто-то мог обвинить ее в попытке воровства.

Ее коллекция из десяти превосходных книг, первых изданий, которая стоила сорок пять тысяч долларов, оставленная ей по завещанию пожилым человеком.

— Я попросила его держать это письмо у себя. Я не хотела брать его, — говорила Лора, обращаясь только к самой себе. — Я не хотела, чтобы оно напоминало мне, что он умрет, и поэтому попросила, чтобы письмо осталось у него, а он согласился и убрал его в ящик. Я видела, как он это сделал.

— О чем в нем говорилось?

— Я не читала его. Он говорил, что это — резюме тех планов, которые мы с ним строили относительно его отелей, тех, что принадлежали только ему и не входили в семейную корпорацию.

— Отели, которые он завещал тебе?

— Да, но я не знала, что он собирается оставить их мне.

— У тебя было письмо Оуэна и ты не прочитала его?

— В этом не было необходимости. Разве ты не понимаешь? Только в случае, если он… умрет…

— Феликс лгал насчет остального?

— Черт тебя побери! — Лора вскочила на ноги. — Черт побери, как ты можешь спрашивать меня об этом? Ты видел меня с Оуэном, ты знал, какой я бывала с тобой! Я любила тебя, и я любила его! Все, что я делала, все, что ты видел в течение всего года, я делала с любовью. И ты знаешь об этом! Ты же не дурак, ты можешь осмыслить то, что видишь, что слышишь, что чувствуешь… Ты способен разобраться в том, что чувствуешь. Это не было ложью! Разве не так? Разве мы лгали — целый год вместе! — разве мы лгали?

— Я — нет. — Глядя на нее, он хмурился, и Лора знала, что впервые он слушал ее так, будто в ее словах был двойной смысл.

Она высоко подняла голову и посмотрела ему в глаза:

— Оуэн верил в меня. Я отдала ему свою любовь и веру, и он гордился этим, и отплатил мне… он отплатил мне своей верой и любовью так, что я никогда не смогла бы отблагодарить… — Она проглотила слезы, но голос был хриплым. — Он любил меня, верил в меня, и черт возьми, ты заставил меня поверить в твою любовь так же, как я верила в его любовь, а после этого не верить мне, когда Феликс…

Она отвернулась. Внутри все словно сковало льдом, глаза высохли. Я не буду плакать. Я больше никому не позволю заставить меня плакать — ни из-за любви, ни из-за боли. Стоя спиной к Полю, она заговорила:

— Каждый день казался новым и удивительным, потому что был ты… И я знаю, что и ты чувствуешь то же самое. Но ты отстранился от меня, ты разделил нас, как только Феликс начал говорить. Ты не верил мне или недостаточно верил, чтобы подождать, пока мы сможем поговорить. Ты не верил в нашу любовь… или что-то еще. Не верил в собственное чувство, не верил в себя.

Они стояли неподвижно в тяжелой тишине. Руки Лоры слегка приподнялись, а потом упали. Выпрямившись, с высоко поднятой головой, Лора шла к двери.

— Он говорит правду? — спросил Поль.

— Да, — ответила она и вышла из комнаты.

Семья, как по команде, замолчала, когда Лора открыла дверь в библиотеку. Она видела, как Феликс смотрел на ее руки, и ей показалось странным, почему у него взлетели вверх брови. Зачем он все еще притворяется? Он ведь знал, что она не найдет этого письма, он взял его в тот вечер, когда Роза сообщила, что он заходил. Она медленно оглядела всех присутствующих в комнате, глаза скользнули по расстроенному, злому лицу Эллисон, бесцветно-печальному — Ленни, она видела озадаченные глаза Барбары Дженсен и смущение остальных членов семьи. Лора остановила взгляд на Клэе.

— Мы уходим, — сказала она.

Роза пришлет ее одежду. Они с Клэем будут жить в Филадельфии, пока не решат, что делать дальше. Она должна найти адвоката, чтобы выяснить, есть ли у них шансы в борьбе с Феликсом. Но она думала, что скорей всего надежды никакой. Какой судья поверил бы Лоре Фэрчайлд, которая стоит на учете в полиции Нью-Йорка и которая выдвигает обвинения против Феликса Сэлинджера, президента «Сэлинджер-отель инкорпорейтед», одного из самых выдающихся представителей бостонского общества? Она должна попробовать, но рассчитывать было не на что.