Наследство

ГЛАВА 11

Адвоката звали Ансель Роллинз. Тонкий, как жердь, с блеклыми глазами, длинными бакенбардами и несколькими прядями волос, наискось падавшими на лоб. Он был отцом одного из однокурсников Лоры в колледже и точно так же принадлежал к старому обществу Бостона, как и адвокат Феликса Карвер Чейн.

— Я знаю Карвера, и я понимаю его, — сказал Роллинз Лоре и Клэю, когда они сидели за круглым столом в его прохладном офисе. — Он прекрасный адвокат. Конечно, мы не знаем, что они думают об этом деле, но у нас есть шанс. Разумеется, они даже не начинали судебное разбирательство, если бы вы смогли найти то письмо, о котором говорите, — то, которое написал Сэлинджер: оно докажет, что Оуэн знал, чего хотел, задолго до удара, и это неоспоримо докажет, что вы имеете право на это наследство…

— Я не могу вернуться в этот дом, — сказала Лора.

— Хорошо. — Он поджал губы. — Все знают, как вы были дружны с Оуэном… Конечно, у нас есть шанс.

«В другом случае, — подумала Лора, — вы не взялись бы за это дело, — работать без вознаграждения, просто в надежде получить треть того, что мы отсудим».

Роллинз сложил вчетверо листок из своего желтою блокнота.

— Нам нужно принять несколько решений. Во-первых, мы, конечно, будем требовать суда присяжных.

— Мы дадим согласие только на суд присяжных, — горячо сказал Клэй.

— Разумеется. Но можете отказаться, если хотите, — в том случае, если предпочтете, чтобы дело слушал судья. Вероятно, слушание дела начнется быстрей и займет меньше времени, чем суд присяжных, но, — он пристально смотрел на Лору, — суд присяжных проявит больше сострадания к красивой, молодой женщине в таком положении, чем судья, сидящий один в зале заседаний.

— Сколько нам придется ждать? — спросила Лора.

— От шести месяцев до года.

— Что? — Клэй вскочил на ноги. — Лору обманули с наследством, и никто ничего не будет делать целый год?

— Нам очень многое придется делать, — ответил Роллинз. — Пожалуйста, сядьте на свое место, молодой человек. Не в моих силах вертеть колесо справедливости быстрее, я стараюсь, как могу.

Клэй сел, и оставшуюся часть дня они потратили на то, чтобы слово за слово, день за днем прожить последние пять лет. Лора и Клэй рассказали Роллинзу все — только не упоминали о Бене. Они решили это вместе. Клэй горячился:

— Он уничтожил нас, он уничтожил все наши возможности. Но сейчас никто не докажет, что мы обокрали их, и в настоящее время все более или менее в порядке.

— Но мы не обкрадывали их! — воскликнула Лора.

— Бен может сказать, что мы сделали это, чтобы прикрыть свою задницу. А они примерно так и думают. Я просто не желаю, чтобы он был здесь! Давай не вмешивать его в это дело!

Лора, более уравновешенная, согласилась. Рассказать о Бене — значило бы признаться в том, что они лгали эти пять лет, и от этого они не выиграли бы, наоборот, все бы решили, что им не стоит доверять. Поэтому они, рассказывая обо всем остальном, умолчали о Бене.

Роллинз поджал губы:

— Я вижу несколько опасностей, — пробормотал он, делая пометки. — Но если мы к ним подготовимся… Хорошо, — заключил он. — Я скоро позвоню вам, и мы наметим следующие шаги. Я смогу связаться с вами по этому номеру в Филадельфии?

— Нет. — Лора писала на его бланке. — Мы будем здесь послезавтра.

— «Дарнтон», — прочитал адвокат. — Джейз Лэндинг, Нью-Йорк, «Дарнтон».

— Курорт. Во всяком случае, мы будем там какое-то время. — Но мы приедем в Бостон, как только вам понадобимся, и сделаем все, что нужно. И будем ждать, сколько потребуется, но надеюсь, вы постараетесь ускорить все ото, это очень важно для меня.

— Деньги всегда важны, — отозвался он сухо.

— Я не говорю о деньгах. Я говорю о мести. И получить обратно то, что оставил мне Оуэн. Эта борьба поможет мне забыть, что я потеряла семью и то, что считала любовью.

— Каковы наши шансы? — спросил Клэй, когда они пожимали друг другу руки.

— Есть шанс выиграть дело, — ответил Роллинз. — Конечно, принимая во внимание, что вам удастся сохранить выдержку и терпение.

— Невозмутимый сукин сын, — проворчал Клэй, когда они покидали офис. Он повторял это еще раз, сидя в ресторане, где они обедали перед тем, как уехать из города. — Невозмутимый сукин сын. Он-то ничем не рискует, проиграв это дело.

— Таким количеством денег! — рассеянно отозвалась Лора. Мысли метались от злости на Феликса до погружения в ощущение пустоты от потери Оуэна и Поля и неопределенности будущего. Она знала: что бы ни говорил Роллинз, суд — это долгая процедура и ей необходимо принять какой-то план на будущее.

Глядя в окно, она увидела в стекле свое бледное отражение. «Я забыла подкраситься, — подумала она, — и мне необходима стрижка. Роза велела бы мне сесть прямо. Но нет больше Розы».

Она задышала чаще, будто бежала, внутри все сжалось от боли и гнева. Было слишком много всего, что следовало обдумать, слишком много всего, что следовало решить, и не хватало времени сделать это. Они должны были чем-то заняться, необходимо зарабатывать себе на жизнь. «Хотела бы я, чтобы у меня было хоть немного времени, — думала она, — чтобы я могла стереть все из памяти, начать сначала и знать, что ждет меня впереди».

Я бы хотела стать другим человеком.

Она резко встала.

— Я сейчас вернусь, — бросила она Клэю и направилась в дамскую комнату, расположенную в конце ресторана.

Какое-то мгновение она стояла перед зеркалом, глядя на себя. Затем вынула из сумочки маникюрные ножницы и стала стричь волосы. Она захватывала и кромсала несколько прядей одновременно. Кончики волос получались неровными, но чем больше она старалась подправить их, тем более обкромсанными они становились. А чем короче они делались, тем становились более кудрявыми. И наконец она осталась с шапкой вьющихся волос, коротенькие кончики которых напоминали маленькие антенны. Личико стало выглядеть совсем маленьким, резче обозначились скулы, а глаза стали совсем огромными.

Клэй расплачивался с официантом, когда она вернулась, и буквально раскрыл рот от удивления:

— Что ты с собой сделала? О Господи! Я едва узнал тебя!

— Ну и хорошо. Я хочу выглядеть по-другому.

— Но раньше ты была хорошенькой. Она пожала плечами.

Когда они выезжали из города, направляясь на север, Клэй небрежно бросил:

— Роллинз сказал, что тебе следует выглядеть красивой и трогательной.

— Я буду такой, какая есть. И либо они поверят мне, либо нет.

— Лора. — Он посмотрел на нее с беспокойством. — Ты ведь не собираешься сдаваться?

— Нет.

Он молчал, пока не миновал трудный участок дороги.

— У тебя будет все хорошо, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к ней. — У тебя будет все великолепно.

Она не ответила. «Как глупо, — думала она, — пытаясь что-то изменить, самой стричь себе волосы. Я должна изменить образ мыслей, свои чувства и память. Выглядеть по-другому совсем не означает вести себя по-другому».

Она отбросила эти мысли и попыталась представить себе Келли и Джона Дарнтон. Она никогда с ними не встречалась, говорила с ними только по телефону, но они предложили ей остановиться у них, когда неделю назад она в отчаянии позвонила им.

— У нас всегда найдется для вас место. Не думали же вы, что я скажу вам «нет»? Боже мой, дорогая леди, вы прислали к нам графиню Ирину и целый поезд ее богатых друзей на неделю, вы практически спасли нас, и вы думали, я скажу «нет»? Я не откажу вам ни в чем, что бы вы ни попросили! Я даже дала бы вам место, если бы вы обратились ко мне!

«Итак, у них все еще проблемы», — думала Лора, когда они с Клэем пересекали границу штатов Массачусетс и Нью-Хэмпшир, и стала рассматривать пейзаж. До сих пор она старалась не смотреть на леса и луга, заболоченные места, пруды со стайками птиц, летающих вверх-вниз, потому что все напоминало ей о долгих прогулках с Полем по таким же местам, но когда шоссе потянулось вдоль реки Мерримак, она разрешила себе смотреть на окружающее и радоваться красоте.

С Нью-Хэмпширом и Вермонтом ее не связывали никакие воспоминания, и к тому времени, как они проезжали Монтпилиер, минуя бесконечные гранитные каменоломни, они с Клэем уже разговаривали о ландшафте, аккуратных домах и новоангликанских церквах за длинными низкими стенами, сложенными из плотно подогнанных камней, которые ранние поселенцы извлекли из трудной земли Новой Англии. А еще они говорили о Дарнтонах.

— Я не уверена, что они преуспевают, — заметила Лора. — Графиня, правда, сказала мне, что ей там очень понравилось, поэтому, конечно, там не может быть все настолько уж запущено, но мне кажется, они и впрямь расстилались перед графиней, чтобы произвести на нее впечатление. Я надеюсь, что мы сможем помочь им.

— Черт побери, мы могли бы быть миллионерами, а вместо этого едем спасать людей, которые на грани разорения.

Она рассмеялась:

— Они не на грани разорения, а как раз те самые люди, которые спасают нас, а вовсе не наоборот.

— Но у нас все же есть шанс стать миллионерами, так ведь?

— Не знаю. — Она отвернулась от него, удивленная и несколько неприятно пораженная тем, что он как о разумеющемся говорил о наследстве Лоры как и о своем собственном. Она была рада, что настала его очередь вести машину и она могла смотреть на зеленые горы, которые неожиданно выросли и окружили их со всех сторон, такие же сочные, буйные и яркие, как и их название. Она видела горы впервые в жизни и созерцала их величавую красоту, загипнотизированная их волшебством: они окружили дорогу и подступали к машине, а остальной мир казался отдаленным и нереальным. Здесь человек может забыть обо всем, подумала она, но Клэй вернул ее к действительности, меняясь с ней местами, когда они проезжали неподалеку от маленького озера в Уотербери.

— Твоя очередь, — сказал он. — Я собираюсь вздремнуть.

Поэтому она нашла дорогу к Дарнтонам сама, свернув на юг в Берлингтоне, чтобы дальше ехать вдоль берега озера Шамплейн, пока не въехала в маленький городок Джейз Лэндинг и не нашла дамбу, ведущую на остров, как описывала Келли. Машинам гостей не разрешалось ездить по острову.

— Но вы сможете ездить, — сказала Келли. — Разгружайте ваш багаж и дайте поздороваться с вами.

Вот что встретило Лору, когда она приехала.

Радушие Келли. Она стремительно бросилась к Лоре и обняла ее так крепко, что у Лоры перехватило дыхание, потом она отступила на шаг и заулыбалась, так что на ее румяном, открытом лице появились ямочки.

Лора улыбалась в ответ. Она решила, что никто не смог бы противостоять ее обаянию, теплоте черных глаз, облаку темных волос, которые выбивались из-под гребня и разлетались во все стороны, и громкому голосу, который возвещал о ее появлении еще до того, как показывалась она сама. Она была выше Лоры, шире и в два раза старше, но выглядела гораздо моложе из-за своей плещущей через край энергии, особенно это было заметно рядом со сдержанной Лорой.

— Привет! — поздоровалась она с Клэем, когда тот вышел из машины. — Твоя сестра вела машину всю дорогу?

— Почему? Мы вели машину по очереди.

— Хорошо. Нам нужен шофер. Мы не разрешаем гостям ездить по острову, у нас есть несколько роскошных машин, и мы отвозим гостей в город в гольф-клуб на материк и в любое место, куда они захотят поехать. Ну как? Звучит интересно?

— Боже, звучит сказочно!

— Надеюсь, что так. Пошли.

Она сразу приступила к делу, и Лора с благодарностью отметила, как она повела Клэя к двойному ряду гаражей за основным зданием и представила его бригадиру водителей. Клэй во многом был совсем мальчишкой, даже работа в Филадельфии, казалось, не изменила его, и он не повзрослел. Может быть, Келли и Джон найдут способ преодолеть его мальчишество, хотя зачастую это было так очаровательно.

Основное здание курорта — двухэтажное, белое, с красными ставнями, красной крышей — изящно возвышалось в самом конце острова и четко вырисовывалось на ярко-синем фоне озера Шамплейн и покрытых соснами склонов гор Адирондак в отдалении. Остров был покрыт сосновыми лесами, но постепенно деревья уступали место лужайкам с мягко стелящейся травой, которые подступали к дому, теннисным кортам и открытому бассейну, почти точной копии того, который находился в здании и которым пользовались в основном зимой. Потом шли площадки для бадминтона и крокета и длинная, размеченная флажками дорожка, ведущая к пристани.

Это был один из самых популярных курортов в стране; остров Дарнтон очень тихий, красивый, поросший лесами. И леса, и пляжи живо напоминали Лоре Остервилл на Кейп-Коде.

— Дай мальчику много машин, и он будет счастлив целый день, — сказала Келли, присоединяясь к Лоре. Она пристально вгляделась в нее. — Что случилось? Воспоминания? Я не спрашивала, почему вы захотели сюда приехать. Кто-то умер? Или предал вас? Или выжил вас откуда-то?

— Все вместе взятое. Келли, вы не возражаете, если мы не будем говорить об этом?

— Вам не нужно ничего объяснять. Пойдемте и начнем устраиваться. Я забронировала комнаты для вас двоих, а еще у вас будет своя гостиная. Обед через час. И кстати, — добавила она как бы между прочим, — в свое время я неплохо стригла.

Лора потрогала свои короткие, кое-как подстриженные волосы.

— Выглядит ужасно, правда?

— Больше похоже на любительскую стрижку. — Келли пробежала своими нежными пальцами по ее волосам. — Все еще можно поправить. Может быть, после обеда сделаем что-нибудь с ними с любовью.

— Спасибо, — ответила Лора. — Забота с любовью — это было бы замечательно, В этот вечер Келли подстригла Лору, помогла ей застелить постели в двух крошечных спальнях, соединенных маленькой гостиной, расположенных в дальней части здания. Лора распаковывала вещи, развешивала их в шкафу.

— Чудесно, — повторяла Келли, легонько проводя пальцами по кашемировым свитерам, шелковым блузкам, юбкам-шалле, купленным по настоянию Оуэна. — У меня еще осталось кое-что из одежды с тех времен, когда я покупала тряпки, вместо того чтобы тратить все деньги, которые оставили мне родители, на этот дом.

— Да, но у вас здесь дела идут хорошо, — заметила Лора, и ее слова прозвучали полуутверждением, полувопросом.

— Чай? Крепкий, утоляющий жажду, успокаивающий душу, которая болит.

Улыбка не коснулась плотно сомкнутых губ Лоры.

— Звучит превосходно.

Они сидели в креслах в уютно освещенном уголке большого холла, пили чай и разговаривали допоздна. Стены холла были отделаны гладкими сосновыми панелями, изящный узор которых не нарушали продолговатые медальоны сучков. Они обрамляли два массивных камина, сложенных из камня, на двух противоположных концах комнаты. Темный деревянный пол устлан звериными шкурами, а кушетки и кресла покрывали шкуры буйволов. Высокий сводчатый потолок, меховые подушки, ивовые кресла-качалки, оловянные лампы и керамические вазы с сухими ветками без листьев, но с сохранившимися на них красно-оранжевыми ягодами, придавали свет и тепло тихому уюту комнаты. В конце концов, здесь все было по-другому, в сравнении с плетеной мебелью и ситцевой обивкой домов Сэлинджеров на Кейп-Коде и бархатом и парчой дома Оуэна на Бикон-Хилл.

— Это то место, где ты сможешь забыть прошлое. Мы обставляли не весь дом, — пояснила Келли, беря одно из пирожных, которые шеф-повар подал к чаю. — Почти всю мебель оставил нефтяной магнат, который строил этот дом и продал его в ходе скандального развода. Вся беда в том, что они с женой так долго не разговаривали, что дом начал разрушаться, и нам досталось очень много работы. Вы будете скучать по работе у Сэлинджеров?

— Да, очень. Мне там нравилось.

— У меня есть место, где вы можете начать работать, как только будете готовы приступить.

— Это правда? Я надеялась, что, может быть, у вас найдется что-нибудь. Келли, я буду делать любую работу, которая у вас есть.

Келли улыбнулась:

— Какой бы она ни была?

— Мне нужна работа. Клэю тоже. Нам нужно начать где-нибудь.

— Что вы скажете о месте помощника менеджера в «Дарнтоне»?

— Помощник менеджера? — повторила Лора. — Но ведь у вас он должен быть. Вы не могли бы управлять отелем без него.

— Да, это так. Но вы приехали в очень трудный момент. — Келли сидела, уютно положив ноги на край стеклянного столика на сосновых ножках, и обеими руками держала чашку. — На прошлой неделе мой муж, который очень легко выходит из себя, уволил помощника менеджера и еще двоих служащих за вымогательство чаевых, и это, разумеется, не так уж далеко от истины, поэтому я согласилась с его решением. Это как раз то, что раздражает меня. Конец августа — едва ли не самое напряженное время года, а отель почти переполнен. Нам очень нужна помощь. Вы бы нас очень выручили.

— Не могу поверить, это было бы так замечательно… И вы согласны, чтобы Клэй был шофером? Он может работать и в других местах. Он был в службе размещения в отеле «Филадельфия» и научится всему, что потребуется.

— В первую очередь нам нужен шофер. Если он сдаст Джону экзамен на вождение, то получит работу. После этого мы подыщем для него еще что-нибудь. Почему бы нет? Мой друг, вы — манна небесная. Сначала вы присылаете к нам графиню Ирину, а теперь приезжаете сами. Единственное, что может показаться вам неинтересным, это то, что у нас всего сто комнат, треть того, что было у Сэлинджеров. Вам может быть скучно.

— Мне не будет скучно. — Лора колебалась. — Есть еще одна проблема. Мы должны время от времени ездить в Бостон… по делам… которые нам не удалось закончить. Если это будет не очень удобно, может быть, мне следует заняться не такой ответственной работой?

— Как долго вы будете отсутствовать?

— Я не знаю, но мы постараемся, чтобы это было не очень надолго.

— Хорошо, мы это решим. Ваше дело затянется надолго?

— Может быть, на год. Келли недовольно хмыкнула:

— Похоже, это связано с юристами, ничто не занимает столько времени, как эти процедуры. Дайте мне знать заранее, когда вам нужно будет уехать.

— Спасибо, Келли.

Прошло почти три месяца, когда они вернулись для дачи предварительных показаний под присягой, перед самым праздником в честь первых поселений Массачусетса.

В офисе Чейна жалюзи на окнах были опущены, лампы дневного света сияли, мебель — уныло-коричневого цвета. Роллинзу и стенографистке суда, сидящей рядом, в то время как Клэй дожидался своей очереди в приемной, она отвечала на вопросы ровным голосом, со спокойным выражением лица, снова рассказывала ту же историю, точно так же, как уже делала это. Но Чейн был не Роллинз — он не сочувствовал ей и не направлял ее шаг за шагом по должному пути. Он холодно и целенаправленно вновь и вновь возвращался к ее отношениям с Оуэном, спрашивая, как она начала работать в его библиотеке, как часто они ходили на прогулки, сколько раз обедали, как часто оставались вдвоем одни, сколько раз она писала для него частные письма, о которых больше никто не знал, много ли деловых вопросов она решала самостоятельно и почему он был вынужден обращаться к ней, а не к кому-то еще, если хотел вернуться к этим делам.

— Он не был вынужден обращаться ко мне, — зло сказала Лора. — Он хотел. Мы работали вместе, и он доверял мне.

— Конечно, — ровно продолжал Чейн. — Скажите, пожалуйста, еще раз, почему он уволил своего секретаря?

— Он не увольнял ее. Я говорила вам, что она работала в основном офисе в «Бостон Сэлинджер», и теперь, когда я была с ним, ему не нужно было вызывать ее с работы.

— Теперь, когда вы были с ним. Это было ваше предложение уволить его секретаршу и использовать вас вместо нее?

— Он не увольнял своего секретаря.

Допрос продолжался и продолжался, но Лора и Роллинз знали, что могло быть и хуже: Чейн мог поднять и использовать дело об ее аресте и обвинении в Нью-Йорке.

— Хороший знак, что они не сделали этого, — заметил Роллинз, когда они покинули контору Чейна, после того как Клэй прошел через тот же допрос, что и Лора. — Совершенно очевидно, они убеждены, что ссылка на это дело в суде не принесет пользы. Я буду готов к этому, но уверен, что судья сочтет, что тот случай не имеет отношения к делу, которое рассматривается.

— Насколько вы уверены? — требовательно спросил Клэй.

— Достаточно уверен, — коротко ответил Роллинз. — Сегодняшняя беседа показала, чем они располагают. Вам вопросы, наверное, показались сложными, но это было то, чего я ожидал. Основная цель проведения предварительной дачи показаний под присягой — это получение информации, и конечно, чтобы убедиться, что во время суда не выявится что-нибудь новое и неожиданное.

— Тогда почему нужно доводить дело до суда? — спросил Клэй, вспоминая драматические сцены в зале суда в фильмах.

— Чтобы суд присяжных решил, кто говорит правду, — сухо ответил Роллинз. — Вы сами настаивали, что это — ваше право: иметь суд присяжных.

Клэй что-то пробормотал, а Лора спросила:

— Мы знаем, кто и что собирается говорить на суде еще до того, как началось слушание дела?

— Если только что-то не всплывет в последнюю минуту или свидетели вдруг изменят свои показания. Лору пронзил страх.

— Почему они должны это делать?

— Они могут вспомнить что-нибудь, о чем забыли рассказать, или их попросят ответить на вопрос, который адвокаты не задавали раньше. Но такое случается нечасто. — Он проводил их до двери. — Я скоро позвоню вам.

Он позвонил в декабре. Лора была в офисе Келли и прошла в свой маленький кабинет, смежный с кабинетом Келли, и закрыла дверь, чтобы спокойно поговорить.

Роллинз проводил предварительные встречи, задавая вопросы Сэлинджерам, докторам, медсестрам, Паркинсону в своем офисе.

— Ничего нового или неожиданного, — заключил он свой рассказ. — Но это придает мне уверенности. В данный момент у них очень слабые позиции, и думаю, что Карвер располагает дополнительной информацией, о которой нам неизвестно. Он держится очень уверенно.

— Вы имеете в виду, что нам следует беспокоиться?

— Я имею в виду, что нам следует быть готовыми ко всему. Мы с вами должны встретиться еще несколько раз до суда. Мы начнем через две недели. Вы можете сюда приехать?

— Конечно.

— Хорошо. Еще раз убедитесь, что ваша история абсолютно чиста.

— Она чиста, потому что это — правда, — холодно сказала Лора. — Разве доктора и медсестры не рассказали, что все было в порядке?

— Как я уже рассказывал вам, они говорили, что, насколько могли судить, мистер Сэлинджер был очень слаб и расстроен тем, что плохо говорил и не двигался, но его не принуждали к изменению завещания. Наша большая надежда — это Паркинсон: он прекрасный адвокат и совершенно честно и прямо отвечал на мои вопросы. Он бы не стал готовить это дополнение к завещанию и не разрешил бы мистеру Сэлинджеру подписывать его, если бы считал это незаконным. Ни один юрист с хорошей репутацией не позволит такого. И пока он утверждает, что мистер Сэлинджер знал, чего он хочет, я думаю, мы в прекрасном положении.

— Это все? — спросила Лора спустя мгновение. — Кто-нибудь еще давал показания?

— Вы имеете в виду Поля Дженсена? Нет. Насколько я понял Карвера, он не хочет иметь дело с его свидетельством. Никому не нужен пристрастный свидетель, вы никогда не знаете, что получите, так, по крайней мере, пока его не будут вызывать.

Лора смолчала. Она не знала, что думал Поль. «Я могу написать ему», — думала Лора, но не знала, что она может сказать. «Ты пристрастен, потому что все еще любишь меня? Но если это так, почему не сказать суду присяжных, что я никогда бы не обворовала семью, и ничего не взяла бы у Оуэна, и не пыталась заставить действовать Оуэна против его воли? Или ты все еще веришь, что я виновна в этих преступлениях, и не хочешь иметь со мной дела — ни в хорошем, ни в дурном?»

Она не хотела думать об этом. Не важно, выиграют они это дело в суде или проиграют, Поль потерян навсегда, он строил новую жизнь, она тоже. Суд ничего не изменит.

Она отдавала все силы работе, изучая бизнес управления курортом. Она написала Бену, сообщив, где они живут теперь.

«С Сэлинджерами ничего не вышло», — писала она. Лора не могла рассказать ему о завещании Оуэна и как их лишили всего, это только подтвердит, что он был прав относительно Сэлинджеров с самого начала, когда говорил, что им нет до Лоры дела и по-другому не будет. Поэтому она сообщила их новый адрес и этим ограничилась. А потом она перестала думать о Бене, как и обо всех остальных, и посвятила себя большим проблемам и мелким, но необходимым деталям курорта.

Она и Келли делили между собой обязанности и вдвоем справлялись с делами курорта, а Джон занимался транспортом, спортивными и оздоровительными площадками. Они работали очень слаженно и дружно, особенно после того, как Лора взяла на себя еще ряд обязанностей. С первых дней, когда она только начинала работать, и проходя нелегкий путь этих месяцев, Лора приобретала все большую уверенность в себе. Все, чему она научилась у Жюля ле Клера, постигая прихоти и требования клиентов, она успешно использовала работая у Дарнтонов. Лора применяла все знания, которые дал ей Оуэн, по организации и наиболее важным стадиям управления отелями, и все, чему она научилась в колледже, а также внимательно слушала все, что Келли рассказывала ей об особенностях курорта. Она работала целый день и каждый вечер задерживалась допоздна, изучая, как действует сложный механизм курорта, и обдумывая, что можно сделать, чтобы службы работали еще лучше.

Когда Келли или Джон уговаривали ее отдохнуть, она благодарила, но возвращалась к работе. Если она выиграет в суде, тогда может расслабиться. Если не удастся — придется зарабатывать на жизнь и пытаться найти способ вернуть то, что принадлежит ей по праву.

После Рождества неожиданно наступило затишье, остров казался всеми покинутым.

— Нужно все закрыть и уехать во Флориду, — сказал Джон.

— Слишком много работы предстоит сделать, — отозвалась Келли.

Это был извечный спор, он ярко вспыхнул и погас с плавным течением времени, и они принялись строить планы на лето. Втроем они координировали деятельность различных служб со штатом сотрудников, которые работали на острове, составляли список необходимого оборудования, расписание занятий по теннису, верховой езде, плаванию, аэробике, соревнований на яхтах и прогулок по озеру, карточных игр, гольфа на площадке в Джейз Лэндинг, а также программу фильмов, которые будут демонстрироваться по вечерам. А так как люди судят о курорте в основном по тем блюдам, которые им подают, они потратили немало времени и на составление меню и ассортимента блюд на более чем двести человек.

— Получается довольно дорого, поэтому немногие приезжают с детьми, — сказал Джон как-то январским утром, когда они возвращались после осмотра пристани. — Да я и не хочу их — слишком много дополнительных проблем, да и доктору с материка, который работает по вызову, придется приезжать чаще, но Келли думает, что как семейный курорт он привлечет больше отдыхающих и меньше комнат будут пустовать. Что вы думаете об этом?

Лора слегка нахмурилась:

— Не могу понять, почему нельзя совместить эти два понятия — семейный курорт и очень дорогой курорт одновременно.

Он остановился и уставился на нее — огромный человек с красным лицом, высоким лбом и тяжелой черной бородой.

— Возможно.

— Может быть, вам стоит сделать «Дарнтон» настолько дорогим курортом, что состоятельные родители будут думать, что тут очень хорошо и этим нельзя не воспользоваться. И потом, они перестанут чувствовать себя виноватыми, что оставляют детей с женами, а сами отдыхают.

— Вы думаете, они чувствуют себя виноватыми?

— Понятия не имею. Я бы чувствовала. И мне бы хотелось, чтобы было такое место, куда я могу привезти своих детей и знать, что каждый хорошо проводит время, занимается своими делами и в то же время все они вместе.

Он улыбнулся:

— Вам следует иметь детей. Вы будете хорошей матерью.

Лора вспыхнула:

— Мы говорим о «Дарнтоне».

— Хорошо, — поддержал он. — О «Дарнтоне» с мальчиками и девочками из состоятельных семей, резвящимися на лужайках. Мне это нравится. Вы поражаете меня, Лора. Мне симпатична женщина, которая считает, что у нас все это может быть. — Они продолжали свой путь, и он украдкой посмотрел на нее. — А что же вы? Когда у вас будет все это вместо работы все вечера напролет?

— Я делаю то, что хочу! — сказала она. — Я могу задать вам тот же самый вопрос. Когда вы с Келли проводили последний раз вечер не на острове?

— Она не хочет. Единственное, о чем она думает, так это об этом проклятом курорте, чтобы расширить его, чтобы он приносил больший доход… Как бы там ни было, мы говорили о вас. Почему вы никуда не ходите или…

— Я сказала, что делаю то, что хочу!

— Эй, — сказал он, отступая назад и поднимая руки в притворном страхе. — Не кусайтесь, мисс Фэрчайлд, вы меня так испугали!

— О, черт, Джон, пора повзрослеть! — И сразу услышала голос Розы: «Леди не ругаются, моя юная мисс, и не теряют самообладания, о чем я говорила уже много раз».

— Извините, — пробормотала она, сама не зная, перед кем извиняется — перед Розой или Джоном.

Клэю Джон очень нравился. Они часами возились с целым парком машин Дарнтона, после того как Клэй провез Джона по острову и тот объявил его превосходным водителем. С тех пор когда Клэй не бывал занят в службе размещения, он посвящал все время машинам, они были его страстью, но на первом месте были женщины, которые состояли в штате. Особенно ему нравились инструктор по теннису, ее звали Мирна — длинноногая и опытная, из тех женщин, к которым был неравнодушен Клэй.

Любимой машиной Клэя, которую он предпочитал «лассалю» 1920 года и «паккарду» 1923 года, был серебристый «роллс-ройс» выпуска 1927 года. За этой машиной Клэй ухаживал, заботился о ней больше, чем о любой женщине, которою он когда-либо знал. Каждый раз, когда он любовно прикасался к деталям из красного дерева с позолотой, к обтянутому кожей рулю и сиденьям в мягких чехлах, он был уверен, что создан для самых прекрасных вещей. Беда была в том, что почти все прекрасные вещи избегали его в последнее время. У него не было даже своей квартиры, как в Филадельфии.

— Для того, кто не знал ничего лучшего, сошло бы и это, — ворчал он, меряя шагами маленькую гостиную, которая соединяла его комнату и комнату Лоры, глядя на старую мебель и домотканые хлопчатобумажные коврики. — Если бы не эта скотина, мы были бы сейчас на Бикон-Хилл, вместе со всем, что перешло к нам. Я-то знаю, что происходит: мы движемся в обратном направлении. Боже мой! Живем в маленькой квартирке вдвоем, точно как пять лет назад, в Сентервилле в квартире над гаражом. У нас все было неплохо, а сейчас все, что мы имеем — эта чертова маленькая…

— Это — дом, и нам повезло, что он есть, — выпалила Лора. Потом она обняла его. — Я знаю, что ты расстроен, Клэй, но я хочу, чтобы ты узнал как можно больше и многому научился, пока мы здесь, и разреши мне позаботиться о будущем. Я много думаю о нас и собираюсь так или иначе заняться Феликсом. А ты можешь помочь.

Он рухнул в кресло и вытянул ноги.

Лора оглядела комнату:

— Как ты думаешь, можно разжечь камин? Он в порядке?

— Я не знаю. В доме Оуэна за каминами всегда следил управляющий. Как узнать, можно им пользоваться или нет?

— Разжечь огонь.

— Но ведь вся квартира может оказаться в дыму.

— Тогда мы будем знать, что камин не работает. Клэй рассмеялся и вскочил, чтобы поцеловать ее.

— Ты знаешь, что ты замечательная? Мне и правда нравится быть с тобой. Я не хочу, чтобы ты думала, что я не ценю того, что ты делаешь: устраиваешь дом для нас, и какого черта? — ты знаешь, что я имею в виду. Пойду, принесу немного дров, хорошо? Сейчас вернусь. — Он ушел, думая о том, что ему очень хотелось бы сказать Лоре, какая она необыкновенная, и при этом не смущаться. Она действительно была умной и доброй и заботилась о нем. Она была так несчастна все это время, после объявления этого проклятого завещания, а он был так зол на эту семью, что совсем ничего не сделал, чтобы помочь ей. У него даже не было работы. Он ушел из отеля, прежде чем Феликс успел уволить его. Так они и жили, вместе, вдвоем, со своими проблемами, и он продолжал сердиться и высказываться вслух, но Лора почт не говорила. И почти не плакала, ее лицо было словно каменное, и она проводила много времени одна, просто гуляя по городу.

Она была очень несчастна, и Клэй знал это. Но он не мог найти слова, которые были бы уместны, поэтому оставил ее в покое. Он знал, что она что-нибудь да придумает, как это было всегда. Казалось, что ей не так уж и нужен кто-то.

Она сказала, что он ей нужен, потому он и был здесь. Он поехал в Бостон, а из Бостона на этот чертов остров. Хотя ему ужасно хотелось поехать в Нью-Йорк, он поехал за ней, потому что Лора сказала, что он ей нужен, он — ее семья. Он пока подождет. Здесь была Мирна, и шикарные машины, и Джон Дарнтон, которому он нравился и который обещал повысить ему зарплату, если сезон будет удачен. Кроме того, они были совсем недалеко от Нью-Йорка, и он сможет время от времени ездить туда на выходные дни.

Как бы то ни было, где еще ему следовало быть, как не здесь? Он не поедет к Бену, он не доверяет ему. Конечно, он волен ехать куда ему угодно, ему двадцать один год, он сильный, здоровый и свободный, и перед ним — весь мир, но он решил еще на какое-то время остаться с Лорой. Не так уж плохо иметь свою собственную семью.

— Вы не хотите рассказать о своих поездках в Бостон? — спросила Келли как-то утром, наполненным весенней мартовской свежестью, когда они сидели на веранде. — И почему вы вскакиваете каждый раз, когда у вас в офисе звонит телефон, будто ждете чего-то?

— Я хотела бы, Келли, очень. И я расскажу, но не теперь.

— Вы живете, как в раковине, — заметила Келли как бы между прочим. — Я ведь здесь, вы знаете, и готова выслушать.

— Знаю, спасибо.

Келли налила кофе из термоса-кувшина, который они взяли на кухне.

— Единственное, что хорошо — вы выглядите спокойнее, чем когда приехали сюда. Я надеюсь, что мы тоже имеем к этому отношение.

— Да, это так, — ответила Лора с улыбкой. — Больше, чем кто-либо или что-либо. — Ее внимание вновь переключилось на блокнот, лежащий на коленях, открытый на чистой странице. — Мы еще не закончили список вин.

— Вы когда-нибудь отдыхаете? Мы можем сделать небольшой перерыв:

— Нет, я в порядке. Еще столько нужно сделать.

— Только работа и никакого отдыха, — вздохнула Келли, но тоже взяла свой блокнот. — А что с постельным бельем и скатертями? Мы вчера с этим закончили? Мы решили с постельным бельем, скатертями, салфетками, полотенцами для ресторана, а что решим со спортивным клубом?

— У меня все записано: четырнадцать полотенец, две дюжины простыней для массажных комнат, которые необходимо заменить. Я еду в город вечером. Думаю заехать в прачечную и сказать им, чтобы они выполняли заказы тщательнее.

— Хорошо. Я терпеть не могу это делать. Я устаю выслушивать об их семейных проблемах и уговаривать их не беспокоиться о нескольких порванных простынях. Вы более жесткая, моя дорогая.

Лора подумала о своих бессонных ночах. Не такая жесткая, как ей хотелось бы.

— Они тоже рассказывают мне о своих проблемах, — ответила она. — Но я знаю, что у людей бывают проблемы, но в то же время они хорошо делают свое дело.

Келли издала слабый протяжный вздох, который всегда означал, что она думает и не хочет, чтобы ей кто-то мешал и прерывал ее мысли, говоря о другом.

— Келли размышляет, — заявил Джон, выходя на веранду из холла. — Что я пропустил?

— Потрясающую беседу о прачечной, — ответила Лора.

Он усмехнулся и поцеловал Келли в макушку.

— Девичья беседа. — Он взглянул через плечо жены и прочитал на страничке, лежащей у нее на коленях:

— Вино. Я забыл сказать вам, что вчера нашел нового поставщика. Он занимается американскими винами, а не французскими или итальянскими. Я принесу вам прейскурант, а потом мы решим. — Он взял блокнот у нее из рук. — Лучше добавь новые бокалы для бара. В прошлом сезоне много разбито. Сезон. Странное, пустое слово, правда? Мы думали, что сезон здесь будет круглый год.

— Обязательно будет, — сказала Келли, — но на это потребуется какое-то время.

— «Какое-то время», кажется, затягивается несколько дольше, чем предполагалось. — Он пытался, чтобы это прозвучало весело, и будто усилие было слишком велико; он выпрямился, почесал затылок и вернул блокнот. — Я бы сказал, что четыре года — очень значительный срок.

— Ты и раньше говорил это, — заметила Келли ровным голосом.

— Может быть, даже три тысячи раз. И все же здесь с декабря до мая — мертвый сезон — не считая рождественской недели, спасибо за нее Господу — а что мы сделали, чтобы изменить это?

— Мы над этим работаем.

— Как мы работаем над этим?

— Это что? Контрольная работа? — возмутилась Келли. — Ты прекрасно знаешь, что мы делаем. Мы работаем вместе. Или ты опять забыл об этом?

— О-о-о, леди опять на своем любимом коньке. — Он сомкнул руки за головой и посмотрел на Келли. — Один раз. Один несчастный раз я кем-то увлекся, и ты не можешь этого забыть.

— Кто поверит этому? Если был один раз, был и второй или сотый раз. Молоденькие девочки приезжают сюда работать, и ты тащишься за ними в город, как собака с высунутым языком.

— Думал ли я, что моя милая жена назовет меня собакой? — вопрошал Джон у безоблачного неба. — Разве меня не предупреждали?

— Не говори обо мне так, словно меня здесь нет.

— Я буду говорить о тебе так, как мне хочется.

Лора вынуждена была подняться и выйти.

— Я буду на кухне, — предупредила она.

— Черт возьми! — взорвался Джон. Он уронил руки и хлопнул ладонями по бедрам. — Я ухожу. Я прервал ваше совещание. Извините, Лора, что мы вовлекли вас в этот скандал. Если можете, извините. — Не дожидаясь ответа, он повернулся, чтобы уйти. Проходя мимо Келли, он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, потом хмыкнул, отдернул пальцы и спустился по ступенькам вниз и дальше — через лужайку.

— Черт возьми, черт возьми! — Келли кулаком ударила по ручке кресла. — Почему я не могу относиться ко всему спокойнее, как вы? Потому что не могу. Я просто закипаю, когда начинаю думать, как он валяется, барахтаясь в простынях, с какой-нибудь хорошенькой, беззаботной курочкой, которая не была за ним замужем десять лет и которой не нужно все время беспокоиться о курорте, который всасывает все наследство и сбережения, как пылесос, и поглощает все больше и больше. — Она протяжно вздохнула. — Извините, Лора, вы все это уже слышали, сначала Джон извинился, теперь я приношу свои извинения, мы создаем из вас свою аудиторию. Это из-за того, что здесь больше никого нет, кто бы слушал и не сплетничал, а иногда столько всего накапливается…

— У вас слишком много забот, — сказала Лора. — Это душит вас. Вам нужно спрятать все глубоко под замок и позволить себе волноваться только о чем-то одном.

Келли посмотрела на нее и медленно кивнула:

— Вы действительно так думаете, да? И это позволяет вам сохранять такое спокойствие? Боже, Лора, я люблю вас, как хорошо, что вы здесь. Но вы заставляете меня чувствовать себя такой плаксой, я выплескиваю все свои чувства, тогда как вы остаетесь такой собранной и спокойной. Разве вы никогда не позволяете себе расслабиться, закричать, заплакать?

Лора сжала руки:

— Нет.

— Все плачут.

— Может быть, если вы сконцентрируете свое внимание на курорте и дадите всему в ваших отношениях с Джоном стать на место…

— Хорошо, вы не хотите говорить о слезах. Сконцентрировать внимание на курорте? Джон ревнует — вы можете поверить этому? — если я уделяю курорту больше внимания, чем ему. А если я уделяю много внимания ему, — она вытянула руки, — его очень трудно выносить. Вы ведь видели сейчас: так хорошо, легко говорили, и вдруг — бах! — мы уже ссоримся. Даже в постели — один из нас произносит простое слово, ну, может быть, не всегда такое уж простое — и все, этой ночью мы уже не занимаемся любовью, вспыхивает еще один спор. И уверяю, в этом не слишком много радости.

— Я знаю. — Но я не думаю об этом. Я не тоскую по постели. Я не хочу этого. Я даже не помню, на что это похоже — желать этого. Я знаю, я привыкла думать, что это было очень мило, но меня это больше не интересует. — Может быть, если вы уедете куда-нибудь, просто вдвоем, сейчас только середина марта — еще два месяца до того, как мы будем заняты — разве сейчас не самое время, чтобы уехать?

Келли покачала головой:

— Вы пытаетесь избавиться от нас, друг мой? С нетерпением ждете, чтобы взять дело в свои руки и самой управлять курортом?

Лора рассмеялась и покачала головой:

— Я бы даже не пыталась. Я думала о вас, не о себе.

— Но вы должны мечтать об управлении собственным делом, — бросила пробный камень Келли.

— Когда-нибудь. У всех нас есть мечты, которые мы приберегаем для будущего.

— Это большая головная боль. Для вас лучше оставаться с нами. Так надежнее.

Они засмеялись, но про себя Лора сказала: «Нет. Единственное, что может быть надежно — это идти своим путем и заниматься делом, которое принадлежит тебе. Тогда никто не сможет вышвырнуть ее еще раз».

— Подумайте об этом, — настаивала Келли. — Я серьезно говорю. Мы сделаем вас партнерами.

— Я подумаю, — ответила Лора, — если вы подумаете об отпуске. Я все же настаиваю на том, что самое время вам отдохнуть.

— Да, так и было бы, если бы мы смогли себе это позволить. Урезая расходы, вы урезаете свое собственное удовольствие. Вы знаете об этом и все же во многом себе отказываете. — Она посмотрела на Лору. — Этот пиджак, который вы привезли с собой — это же Рольф Лорен, готова съесть свою шляпу, которая не от Рольфа Лорена, а с тех пор вы ничего не купили. И этот шкаф, забитый одеждой, и старинные книги в кожаных переплетах, которые я как-то на днях рассматривала… Нет, я не любопытна, — невольно сказала она, увидев улыбку, тронувшую губы Лоры, — ну, разве что немного. В основном меня интересует размер, не цена, и я завидую. Каждый раз, когда я смотрю на вас, я мечтаю быть восьмого размера, а не четырнадцатого.

Лора опять улыбнулась, ей нравилась открытость Келли, ее отношение к ней, и она подумала о том, какое это чудесное место и как ей повезло, что она здесь, сколько бы она здесь ни пробыла. А потом зазвонил телефон, это был Ансель Роллинз. Суд был назначен на июль.

ГЛАВА 12

Ленни Сэлинджер сидела на краешке широкой, затянутой шелком кровати, откинувшись назад, из-под тяжелых век глядя на ярко-рыжие волосы молодого человека, опустившегося перед ней на колени. Он ласкал ее ноги, бедра, самые нежные местечки с самой чувствительной кожей. В истоме она плыла по тихим волнам наслаждения, его язык нежно ласкал ее плоть, погружаясь во влажную глубину ее лона. Она потеряла ощущение времени, испытывая необычное чувство, оно пронзало ее, как ледяная водка с теплым медом, растворяло ее тело, превращая его в колышущуюся волну чувственности. Она скорее ощущала, чем видела, роскошь парчи и бархата, притягивающий свет единственной лампы, а потом ее глаза закрылись, когда молодой человек вдруг одним движением откинул ее на шелковое покрывало и оказался сверху, войдя в нее сильно и глубоко. Он двигался внутри нее, потом приподнялся так, что кончик его оружия ласкал ее маленькую, напрягшуюся плоть, а затем снова и снова погружался в нее, и их тела сливались; он оставлял ее и наполнял опять, пока тело Ленни не собралось в единый напряженный узел, а потом распалось на части, давая ей несколько минут наслаждения, которое она спрятала глубоко внутри себя, собираясь пережить это вновь, когда окажется в уединении и покое.

Дыхание молодого человека было таким же учащенным, как и ее, она обняла его крепкие плечи, ей было приятно, что он тоже наслаждался этой минутой. Но потом она взглянула на запястье, чтобы увидеть свои часики.

— Мне нужно идти, — пробормотала она, и он сразу же оставил ее, чтобы она могла сесть. В самом начале их отношений, месяцы назад, он пытался задерживать ее, чтобы она осталась с ним, но теперь он уже не делал этого, он знал, что если хочет увидеть ее вновь, то должен подчиниться.

— Дай я помогу, — сказал он. Это было их любимой игрой. Он надел на нее белье, застегнул бюстгальтер, пуговички блузки и завязал бант, завершая обряд. Ее тело остывало. Ленни натянула юбку на бедра, застегнула на талии красный ремень из змеиной кожи, погрузила ноги в мягкие серые, тоже из змеиной кожи, туфли и взяла пиджак.

Молодой человек занимался своим ремнем.

— Ты будешь здесь на следующей неделе?

— Я не знаю. — Она подхватила свою красную сумку от Гермеса, которую всегда брала, когда ездила в Нью-Йорк, и повесила ее через плечо. — Я постараюсь. Но у меня четыре собрания директоров и времени будет немного. Кроме того, — добавила она, — если у тебя не будет хоть несколько свободных вечеров, то когда ты будешь готовиться к занятиям?

— Ночью.

— По ночам у тебя должны быть свидания.

— У меня нет свиданий.

— Все студенты назначают свидания.

— Я не могу. Я не могу даже смотреть на кого-то еще…

— Перестань, — оборвала она, и в голосе ее прозвучала нотка предупреждения. — Я буду очень расстроена, если ты что-то изменишь в своей жизни из-за меня.

— Да. — Как всегда, он сказал то, что ему следовало сказать, чтобы удержать ее, чтобы она не искала кого-то еще. — Да, я много развлекаюсь. Я просто не думал, что ты захочешь знать об этом. Найти девушку — не проблема.

— Тогда делай свои задания по вечерам, — нежно сказала она. Он нравился ей, нравилась его привязанность, больше, чем она могла бы признаться себе или ему. Жемчужно-серый костюм, белая шелковая блузка, жемчужные перчатки и красно-вишневая соломенная шляпка, надетая слегка набок и чуть прикрывающая одну абсолютно идеальную бровь. Тушь и тени на веках остались не расплывшимися. Она освежила помаду на губах, и сумка громко щелкнула, когда она закрывала ее. — Я позвоню тебе, когда смогу приехать, — сказала она и коротко поцеловала его. Через минуту она была в ярко освещенном холле «Уолдорф Тауэрз», две ступеньки до лифта, который опустил ее в вестибюль, где она была одной из многих шикарно одетых женщин, которые проводят вечера, делая покупки, обедая, а может, проводя несколько часов с друзьями в изысканном уединении дорогих комнат отеля.

Поздним вечером воздух был теплым и неподвижным, и даже люди на улицах, казалось, двигаются медленнее в предзакатной июньской жаре с низко висящим на горизонте солнцем. Ленни зашла в ювелирный магазин Тиффани, потом взяла такси до аэропорта, чтобы успеть на пятичасовой рейс в Бостон. И к семи часам она уже сидела за ужином с Феликсом. Высокие французские двери открыты, голубые и серебристые цветы на французских обоях, казалось, колышутся от доносящегося с океана бриза.

— Я купила булавку для галстука, которую тебе хотелось, — сказала она. — Последняя из тех, что были у Тиффани. Кажется, что люди сейчас закупают подарки, словно на Пасху, особенно ювелирные украшения.

— Хорошие новости для негоциантов, — сказал он рассеянно, потом, будто напоминая себе, взглянул на нее и поблагодарил за булавку.

— Ты хорошо провела день?

— Очень.

— Что еще делала, помимо того, что ходила по магазинам?

— Я останавливалась в «Уолдорфе». Его глаза сделались непроницаемыми.

— Место, где дамы обедают. Боюсь, меня не интересует, что ты делала в «Уолдорфе». Ходила на дневной спектакль?

— Ты имеешь в виду театр?

— А что еще я могу иметь в виду? Да, концерты! Но по средам ничего не бывает, насколько я знаю.

— В театрах тоже нет дневных спектаклей.

— Ну, чем бы ты ни занималась, уверен, что ты развлеклась. Я точно знаю, что развлеклась, кажется, что ты в основном там проводишь свое время, и не может же быть, что из-за скучных собраний директоров.

— Они не скучные. Они дают мне возможность чувствовать себя полезной. — Она взяла себе вторую порцию телятины с рисом, ей всегда ужасно хотелось есть. — А как ты провел день?

— Хорошо, очень хорошо. Мы смотрели видеопленку с записью, как обстоят дела со строительством «Элани» в Гонолулу, мы сможем открыться осенью. Еще я встречался с группой банкиров из Чикаго по поводу строительства там нового отеля на озере. С финансированием проблем не будет. Они, может быть, помогут нам продать старый отель, думают, что даже знают возможного покупателя.

— Ты не можешь продать этот отель, он тебе не принадлежит.

— Он станет моим в следующем месяце, после суда. Ты же не думаешь, что я буду ждать до того времени, чтобы начинать что-то планировать? Я собираюсь быть в полной готовности, когда это недоразумение уладится.

Ленни промолчала.

— Маленькие отели не пользуются особенным спросом — нет реальной возможности сделать их доходными, но ими заинтересовались представители какого-то колледжа в Чикаго и директор приюта в Вашингтоне. Если все пойдет хорошо, мы избавимся об этих четырех ископаемых за два года.

Она взглянула на него:

— Оуэн гордился этими отелями.

— И потому ты так сентиментальна по отношению к ним. Он, как и любой человек, знал, что старые отели не могут конкурировать с новыми. Я делаю то, чего бы и он хотел.

— Это неправда, — холодно возразила Ленни. — Он бы очень разозлился. Смотрел бы на тебя сердито и называл ограниченным оппортунистом, который отбрасывает в сторону прошлое, так же как ты отбрасываешь тех, кто стоит на твоем пути. — Ее голос стал тише. — А его усы дрожали бы, как длинные крылья, если бы он слышал, что ты хочешь избавиться… — В глазах у нее стояли слезы. — Я скучаю по нему. Он был такой живой. На днях Поль выразился так, говоря, как он скучает по этому удивительному чувству жизни, которое появлялось там, где присутствовал Оуэн.

Феликс взялся за графин:

— Еще вина?

— Да, немного.

— Я не знал, что ты говорила с Полем. Где он?

— Думаю, что в Риме. Он ведь нигде подолгу не задерживается. Никогда не видела его таким неутомимым. Я спросила, фотографирует ли он. Он рассказал, что встретил какую-то женщину, которая собирается стать моделью, и он начал снимать ее. Я бы хотела, чтобы он встретил женщину, которую смог бы полюбить.

— Было бы лучше, если бы он нашел работу. Он месяцами кружит по свету и не получает ничего, кроме разочарований.

— Я так не думаю. Я считаю, что он пытается найти что-то, во что можно было бы верить. То же самое и с Эллисон. Я знаю, что ее поездка в Европу была моей идеей, но не думала, что это выльется в подобное: она переезжает из одной страны в другую, таскает за собой Патрицию. Больше похоже на то, что ее несет по воздуху. Они оба, Поль и Эллисон, будто стараются выбраться из неудачного любовного приключения. Удивительно, что молодая женщина может устроить такое…

Воцарилась тишина.

— Сегодня привезут кое-что из вещей моего отца, — сказал Феликс.

Ленни нахмурилась:

— Ты забираешь вещи из Бикон-Хилл? Тебе не разрешено трогать что-нибудь, что связано с судебным разбирательством…

— Я был бы тебе очень признателен, если бы ты перестала говорить мне, что можно делать, а что нет. Я это сделал, а что остальные говорят по этому поводу, не имеет значения. Я решил, что пора пользоваться этими вещами, они уже год находятся в доме, где никого нет…

— Там Роза.

— Ей не следует там находиться. Она давно бы уехала оттуда, если бы ты не подняла такой шум.

— Я хочу, чтобы она жила в нашем доме, вместе с нами.

— Здесь ее не будет.

— Тогда она останется в доме на Бикон-Хилл.

— Нет, не останется. Как только этот дом станет моим, я продам его.

— Ты не сделаешь этого, Феликс. Может быть, тебе и удастся забрать эти отели у Лоры, но я не позволю тебе…

— Я верну то, что принадлежит мне! Моего отца заставили вычеркнуть меня из завещания!

— Не будь смешным. Он оставил тебе почти все, чем владел.

Феликс сжал ножку бокала так, что она переломилась в его руке. Рубиновая жидкость потекла по темному столу красного дерева, запачкав снежно-белую салфетку.

— Ты не порезался? — спросила Ленни. — Я позвоню, пусть принесут пластырь.

— Ничего. — Он мял салфетку в руке. — Мой отец никогда бы этого не сделал, если бы был в здравом уме. Он доверял мне, любил меня больше, чем кого-либо еще, он хотел, чтобы я сохранил могущество империи как при его жизни, так и после смерти. Он знал, что только я могу это сделать, он зависел от меня. Никогда он не выставил бы меня дураком перед целым светом. Отели предназначались мне, его доля в компании предназначалась мне, его корпорация должна была перейти ко мне, как и его дом.

— Если мы выиграем дело, то дом будет нашим, — безо всякого выражения сказала Ленни, — и мы его не продадим.

Феликс крепче сжал льняную салфетку, вдавливая ее в пульсирующую ладонь. Какой дьявол вселился в нее? Она изменилась с тех пор, как умер Оуэн и эту ведьму выгнали с позором. Иногда он с трудом узнавал ее, она утратила свое былое чарующее спокойствие, которое приобреталось годами, чтобы скрыть ту неудовлетворенность жизнью, которую она ощущала. Теперь, если она не была с ним согласна, она все ему высказывала.

Он всегда подавлял Ленни. Он использовал ее элегантность и стиль, чтобы чувствовать себя могущественным и значительным, что было поводом для зависти других мужчин, но его влияние, казалось, ослабевало, и он вдруг подумал, что после двадцати двух лет брака он совсем не знает ее настолько хорошо, чтобы иметь хоть какое-то представление, как вернуть былое.

Когда-то он думал, что знает, как сделать ее своей и удержать. Это было, когда она, девятнадцатилетняя, горячо восстала против своей состоятельной, законопослушной, опасающейся общественного мнения семьи. Феликс познакомился с ней на улице в Гринвич-Виллидже, она была с мужчиной, который мельком глянул на него, потом еще раз, уже пристальнее, а затем заговорил с ним глубоким, низким голосом.

— Я не я, если это не Феликс Сэлинджер, предводитель разбойников, в добром здравии и прекрасном расположении духа.

— Джад, — бесцветно произнес Феликс. — Он не мог поверить в это, он никогда не встречал знакомых лиц в Нью-Йорке, всегда был уверен, что город делает всех безликими. И все же — Джад Гарднер, которого ему очень не хватало с тех пор, как он вычеркнул его из памяти. Джад стал более зрелым, хотя и не слишком изменился за эти годы. Феликс ушел бы, но, повернувшись, увидел девушку, которую Джад держал за руку. Высокая и стройная, с длинными, слегка спутанными белокурыми волосами и в просторной, ниспадающей одежде, она была настолько элегантна, так выдерживала свой собственный стиль и обладала такой посадкой головы, что даже во дворце чувствовала бы себя легко и свободно. Именно этот стиль и элегантность привлекли внимание Феликса, и тем же самым инстинктом, который помогал ему в бизнесе, он тут же почувствовал, что мужчина, которому принадлежит такая женщина, будет иметь власть и влияние, которые обеспечат ему зависть остальных. И он знал, что не уйдет. — Как поживаешь? — спросил он Джада.

— Кое-как, — ответил Джад со слабой улыбкой. — Едва существую. Но вижу, что ты вполне ничего.

— Джад, я замерзла, — произнесла девушка. Апрельский ветер был очень пронзителен, вырываясь откуда-то из-за угла ледяными порывами. Феликс заметил, что у девушки голые ноги, и вспомнил о своем подбитом мехом пальто, кожаных перчатках и кашемировом шарфе.

— Вы живете здесь неподалеку? — спросил он.

— За углом.

— Тогда пойдемте к вам.

Джад, увидев пристальный, застывший взгляд Феликса, скользнул глазами по нему, потом возвратился к Ленни, и снова посмотрел на Феликса.

— Извини, я невежлив. Ленни ван Гриз — Феликс Сэлинджер. Феликс славится тем, что всегда добивается того, что хочет, поэтому, Ленни, будь осторожна. Или, может, осторожным следует быть мне? Как ты думаешь?

— Я думаю, нам следует попрощаться и идти домой.

— Но Феликс хочет восстановить отношения, — сказал он. — Мы выпьем за старые времена. Единственно только, нам нечего выпить. По дороге мы должны куда-нибудь зайти и купить спиртное.

— Ничего нам не нужно! — запротестовала она.

— Спиртное нам нужно всегда, — сказал Джад, и Феликс понял, что Джад был в той степени опьянения; в которой алкоголики могут что-то делать, говорить и пребывать в таком состоянии довольно долго, а потом, выпив еще немного, уже переходят в состояние оцепенения.

— А заплатит Феликс.

— Джад, пошли домой, вдвоем.

— Нет, нет. Феликс к нам присоединится. Феликс — это Бахус, бог вина… Вот мы и пришли.

Магазинчик был маленький, Джада все знали. Феликс заплатил за вино, виски и содовую для Ленни, и они вместе направились к четырехэтажному кирпичному дому без лифта, на первом этаже которого была срочная химчистка и ломбард. Квартира состояла из трех комнат, которые тянулись друг за другом вдоль длинного коридора, и это очень напоминало вагон. Джад устроился в первой комнате, сев в одно из трех кресел, стоявших вокруг складного стола, на котором стояли фарфоровая посуда и пустая винная бутылка со вставленной туда свечой, и капли воска красиво застыли на поверхности стекла. В одно окно, где был когда-то кондиционер, вставлена фанера, ниже — карта Африки. И всюду — на полу, на стенах, на мебели — яркие плакаты.

— У меня есть одна идея: уехать куда-нибудь, — сказал Джад. Он наполнил два стакана виски с содовой и предложил один Феликсу, другой — Ленни. — Я хочу увезти отсюда это милое дитя. Но в случае, если мне это не удастся, мы будем любоваться экзотическими пейзажами, чтобы наполнить наши души чудесами мира, где единственное, что имеет значение — это красота.

— Замолчи, Джад, — нервно сказала Ленни. Она сидела, скрестив ноги, на подушке на полу рядом с Джадом. Верхний свет бросал тени на ее лицо, выделяя скулы и изысканные линии фигуры. Феликс стоял, пристально глядя на нее сверху вниз и сознавая, что хочет ее, и чувство это было настолько всепоглощающим, что он понимал, что сделает все, чтобы добиться ее. И это будет не в первый раз, когда он возьмет у Джада Гарднера то, что хочет.

Не дожидаясь приглашения, он сел на один из стульев наискосок от Джада и уставился на него долгим, пристальным взглядом. Высокий, светлый, волосы падают до плеч, он был все еще красив, хотя не так, как Феликс помнил в те дни, когда он завидовал его золотистым волосам и классическим чертам. Голос Джада был грубым, но глаза — очень нежными, а губы — мягкими.

— Куда ты хотел бы поехать? — спросил Феликс.

— В райские сады. Где я смогу собирать золотистые плоды солнца и серебряные яблоки луны и дарить их Ленни, потому что бедное дитя думает, что я романтичен оттого, что беден, а встретились мы в художественной галерее, одним дождливым вечером, и теперь она думает, что любит меня.

— Я люблю тебя, — объявила девушка, — и ты любишь меня.

— О, если бы я мог любить тебя, моя милая Ленни, если бы я мог!

— Полюбишь, — сказала она. — Я заставлю меня любить. Ты женишься на мне, перестанешь пить, и я найду способ убедить родителей помочь тебе начать свое дело, открыв компанию, и мы будем счастливы.

— У меня есть жена. Тебе это покажется интересным, Феликс. — Он аккуратно наполнил свой стакан. — У меня есть жена и сын, но она выбросила меня из дома, потому что я пью. О, и ворую тоже не забывай этого.

Знаешь, когда-то у меня была компания. Владел я ею вместе с другом, для меня достаточно было и половины, и я так гордился этим. Но для моего компаньона это было недостаточно, поэтому он украл мою половину. — Еще раз он наполнил свой стакан, на этот раз помедлил, поднял бокал и посмотрел на свет, любуясь янтарным оттенком. — Мой друг украл ее. Или, чтобы быть точным, мой враг. Он хотел ее, поэтому украл. Поэтому я тоже украл. Это произошло после того, как я обнаружил, что не могу вернуть ее законно или даже украсть обратно. Все, что я мог сделать — это воровать. Как обыкновенный грабитель, взламывая, забираясь и наспех прихватывая что-то, что мог продать или заложить, чтобы принести денег жене и сыну. Ему сейчас восемь, моему сыну. Я водил его играть в шары и на Кони-Айленд… Я уже почти не мужчина, но могу притвориться, даже если для этого мне нужно воровать. Поэтому я и делаю это.

— Джад, — Ленни положила свою руку на его руку, когда он потянулся за бутылкой. — Ты обещал мне, что прекратишь. Ты говорил, что когда закончится то, что у нас есть дома, ты бросишь. А сейчас у нас появилось все это, — она бросила взгляд на Феликса, — и ты знаешь, что я ненавижу, когда…

— Черт возьми, оставь меня в покое!.. Извини, извини меня, милая Ленни, но я говорю с Феликсом и ты не должна прерывать меня.

Она стала за стулом и обняла его.

— Пожалуйста, уйдите, — сказала она Феликсу. — Я ничего не знаю о вас, но по какой-то причине Джад очень возбужден, и будет лучше, если вы уйдете!

— Вы ничего не знаете обо мне? Вы не знаете? — повторил Феликс, удивляясь своей удаче. Он взглянул на когда-то золотистые черты Джада в обрамлении рук Ленни и подумал, что видит изможденного, с пустым взглядом алкоголика.

— Выбери свой райский сад, — сказал он Джаду, — и я куплю тебе билет. Глаза Джада сузились.

— Ты хочешь Ленни.

— Я хочу помочь тебе найти свой райский сад, — сказал Феликс.

— Но если я не возьму с собой Ленни…

— Нет.

— О чем вы говорите, какого черта?

— Говорит он о том, чтобы отнять тебя у меня, — пояснил Джад.

— Но он не может этого сделать, — Ленни встала, гордо откинув назад голову, опустив руки, удивленно глядя на Феликса. — Я прошу вас уйти, сейчас же, говорю вам. Уходите. Я не хочу, чтобы вы оставались здесь. Несмотря на то что вы мне нравитесь, — добавила она неожиданно, и это прозвучало совсем по-детски.

— Пусть Джад скажет, чтобы я ушел, — ответил Феликс.

— А я мог бы, — ответил Джад.

— Мог бы, — голос Ленни взвился. — «Мог»! Джад, какого черта, что с тобой происходит?

— Я мог бы даже поговорить о своем прошлом, — продолжал Джад. Его глаза совсем погрустнели. — Что ты думаешь, Феликс? Мне стоит сделать это?

Ленни смотрела то на одного, то на другого:

— Когда вы знали друг друга?

— В колледже, — ответил Феликс.

— Мы были соседями по комнате, — холодно добавил Джад.

— Это было давно, — заметил Феликс. — Я это не очень хорошо помню. А ты?

На мгновение воцарилось молчание. Двое мужчин смотрели друг на друга.

— Нет, — сказал Джад. — Я мог бы вспомнить, если бы не достал денег, но если бы достал немного и уехал куда-нибудь, то, без сомнения, воспоминания развеялись бы, как пушинки на ветру.

Ленни кусала нижнюю губу:

— Джад, если ты возьмешь деньги у этого человека, я уйду от тебя. Он кивнул:

— Я знаю. Но ты уйдешь в любом случае. Разве ты этого не понимаешь, милая Ленни? Ты уйдешь от меня так или иначе, когда-нибудь, когда сотрется новизна протеста и бедности. Ты уйдешь от меня, когда захочешь молодого мужчину с будущим вместо неудачника-пьяницы, у которого ничего нет, кроме горьких воспоминаний и нескольких строчек поэзии, которые он может процитировать, когда ты голодна. — Протянув руку, он взял ее за руку. — У меня ничего нет, что я мог бы дать тебе, а ты заслуживаешь королевства. Тебе здесь не место. Я бы хотел иметь мужество, чтобы сказать тебе это.

— Тебе нужна взятка, — зло бросила она.

— Мне нужен толчок. Когда-нибудь ты поймешь это. Она посмотрела на него с выражением ребенка, который пытается и обмануть, и напугать.

— Я предупреждаю тебя, что, если ты оставишь меня, я уйду с ним! Это то, что ты запомнишь — меня с Феликсом. Ты будешь ненавидеть себя за это.

— Да, буду. Но этот выбор ты сделаешь сама. — Он посмотрел на Феликса. — Сколько?

— Если уедешь один, тысячу в месяц пожизненно.

Джад резко откинул голову назад:

— Я буду проклят. Я говорил тебе, что с ним следует быть осторожным, Ленни. Он просто лепит наше будущее.

— Не мое! — закричала она. — Джад, я достаточно сильна для нас обоих! Я не позволю тебе сделать это! Он посмотрел на Феликса:

— Мне нужно за шесть месяцев вперед. Феликс вынул чековую книжку и снял колпачок ручки.

— Я хочу заботиться о тебе! — яростно произнесла Ленни. — Я хочу сделать твою жизнь лучше. Я хочу сделать тебя счастливым!

Джад встал и положил руки на ее неподатливые плечи:

— Ты не можешь переделать людей, Ленни, не можешь заставить их стать хорошими или счастливыми. Я слишком переполнен ненавистью, чтобы любить кого-нибудь, но если бы и смог, не уверен, что это была бы ты. Ты поглощаешь, забираешь всю энергию, не оставляя ничего, чтобы хватило сил жить.

Ленни отшатнулась от него, когда Феликс оторвал чек. Джад взял чек и стал складывать его в несколько раз.

— Но перед тем как моя память приобретет неясные очертания и я начну все забывать, — сказал он Феликсу, будто продолжая разговор, — я назову своему сыну имя человека, который погубил меня, расскажу, что он сделал и как это сделал. Он запомнит, он любит меня. И когда-нибудь он отомстит. Разве ты не считаешь, что это очень хорошо с моей стороны, Феликс?

— Я отомстила бы за тебя, — порывисто сказала Ленни. Было очевидно, что она слышала только часть того, что он говорил; в ее глазах стояло непонимание. — Но не говори мне ничего!

— Я пытался защитить тебя от ненависти, которую испытываю ко всему. Найди кого-нибудь, сильного и могущественного, Ленни, того, кому нужна твоя помощь. Тогда ты будешь счастлива. — Он улыбнулся так нежно, что Ленни заплакала, и они оба увидели отчаяние и любовь за этими слезами. — Теперь уходи, — выдохнул Джад. Улыбка исчезла. — Возвращайся к маме и папе и извинись за то, что я украл тебя. Давай. Уходи отсюда.

Феликс взял ее за руку и стал подталкивать к двери. Она отчаянно рыдала, и Феликс никогда не узнал, слышала ли она, как Джад шептал: «До свидания, моя милая Ленни», — за минуту до того, как захлопнул за ними дверь.

Феликс поддерживал ее, когда они шли вниз, оставляя позади четыре тускло освещенных лестничных пролета.

— Я собираюсь отвезти вас домой. — Он еще крепче сжал ее руку, когда она попыталась высвободиться. — Нужно же вам куда-то идти, а я не собираюсь везти вас в отель.

— Почему нет? — резко и требовательно спросила она. — Вы ведь этого хотите, не так ли? Трахнуть меня, ты только этого хочешь, дерьмо, гниль!

Он закрыл ей рот рукой:

— Ты всегда говоришь, как неразумный подросток? От этого тебе придется избавиться до того, как мы поженимся.

— …твою мать! — Она звонко ударила по руке, закрывшей ей рот.

— Мы поженимся, — усмехнулся он. Это был один из тех немногих случаев, когда Феликс Сэлинджер позволил себе улыбнуться, широко и весело. — Если захотим этого. Конечно, я этого хочу. Я хотел тебя с той минуты, когда впервые увидел. И ты не будешь пытаться сделать меня лучше, как с этим глупцом, ты будешь моей женой, и это я буду изменять тебя. И это то, чего ты хочешь, маленькая идиотка, тебя не удовлетворял этот патетический пьяница, ты хочешь, чтобы кто-то властвовал над тобой. — Она отчаянно замотала головой. — Ты не бунтарь, — презрительно сказал он. — Ты — романтик. Бунтари соединяются с другими бунтарями и пытаются изменить мир, романтики связываются с неудачниками, такими, как Джад Гарднер, и ждут того, кто спасет их.

Она отстранилась от него:

— Ублюдок!..

Он поцеловал ее. Но за поцелуй ему пришлось бороться, а он ненавидел это. Он ненавидел насилие, ему не нравилось, когда женщины нарушали правила игры, он ненавидел сопротивление. Он вел себя, нарушая все правила, которым следовал всю жизнь, и это удивляло его, несмотря на то что он ясно сознавал происходящее, он продолжал вести себя так же. В Ленни было все, чего он хотел — элегантность его матери, которую он помнил смутно, сила и жесткость, которые помогут ему победить отца. Она была из Нью-Йорка, никого не знала в Бостоне, а потому будет зависима от него в светской жизни и знакомствах с друзьями. И самым большим подарком было то, что она принадлежала Джаду Гарднеру, мужчине, которому он никогда не мог перестать завидовать.

Он продолжал борьбу, это было постыдно — пытаться поцеловать женщину, которая этого не хотела.

— Где живут твои родители?

— Я не хочу идти домой. Я не могу взглянуть родителям в глаза. Мы можем поехать в гостиницу. Можем трахаться, как ты захочешь. Тебя не интересуют ни мои родители, ни я; все, что тебя волнует — это одно мое место…

Он шлепнул ее, восхищаясь собой за то, что сделал то, чего никогда себе не позволял.

— Ты не будешь так разговаривать, понятно? Так где живут твои родители?

— Не твое собачье дело!

Он открыл дверь холла и быстро довел ее до машины, которая была припаркована за три дома. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как он оставил здесь машину, чтобы пообедать с одним из партнеров. Буквально запихнув ее в машину на водительское место, чтобы она не сбежала, он подвинул ее и сел сам.

— Слушай меня. Вот что я собираюсь сказать твоим родителям: мы с тобой убежали, это было глупо, и мы теперь это понимаем, но были отчаянно влюблены и боялись, что они будут возражать, так как тебе только восемнадцать.

Ленни неожиданно затихла и смотрела на него расширившимися глазами.

— Я представляю, отчего ты не хочешь идти домой, — убегая, ты наговорила им, что тебе душно в их мещанском мирке и ты не хочешь стать такой, как они. Я прав? — Она молчала. — Я прав? — Она кивнула. — Многие одноклассники так и поступили. Тупые ослы. Ты всегда сможешь победить родителей, когда ты рядом, а что можно сделать на расстоянии?

— Я не хочу побеждать их. — Ее слова были едва слышны.

— Ты хочешь пойти домой, — сказал Феликс. Он чувствовал себя сильным и уверенным. Она кивнула и заплакала.

— Давай адрес.

— Парк, восемьсот двадцать. Он завел машину:

— Мне тридцать три года. Я никогда не был женат, и у меня не было длительных связей, и отели Сэлинджеров будут моими, когда умрет мой отец. Твои родители будут довольны. Ты даешь мне свое согласие?

Она разразилась диким смехом. И этим безумным смехом по дороге домой, рядом с всесильным молчанием Феликса, Ленни ван Гриз сделала первый шаг к тому, чтобы стать Ленни Сэлинджер.

Это был незабываемый урок того, как пользоваться властью. Феликс не рассказал родителям Ленни о Джаде, но и никогда не позволял Ленни забывать, что это он великолепно обставил возвращение Ленни в семью, которую она любила и по которой тосковала: даже в момент наивысшего пика своего бунта. И почти сразу же после совершения этого чуда он соединился с Ленни узами брака, что дало ей социальный статус, состояние и большую степень свободы.

— Ты не любишь меня, — сказала она вечером перед свадьбой.

— Ты нужна мне, — ответил он. Это было удивительным утверждением для Феликса, и Ленни знала, что он никогда не сказал бы этого, если бы мог понять, как много он раскрыл о себе этими словами. Потому что теперь она знала: не имеет значения, какое положение Феликс Сэлинджер занимает в международном бизнесе, он так и остался маленьким мальчиком, который пытается найти потерянную мать и завоевать любовь отца; и так как у него это никогда не получится, самое большое, чего он может добиться, чтобы чувствовать себя мужчиной, — это завоевать и обладать тем, чему будут завидовать другие мужчины.

Но хотя он завоевал ее и владел ею, он не был тем мужчиной, который мог бы быть близок с кем-нибудь, и поэтому у Ленни было больше свободы, чем она ожидала. И до тех пор пока она будет утолять его сексуальный голод — а он хотел только ее, — пока она будет выполнять свои официальные обязанности, до тех пор пока она будет вести себя скромно, она сможет делать то, что хочет.

Двадцать два года Ленни думала, что понимает Феликса, даже в то время, когда она испытывала благоговейный страх перед его способностью управлять и властвовать. Особенно после смерти Оуэна и разоблачения Лоры Фэрчайлд, Ленни увидела его возможности и хватку и была просто поражена, как мало она знает о нем. Но потом она сама достигла силы и влияния, которые, как она думала, будет все-таки когда-нибудь иметь. Она не была больше девятнадцатилетней девочкой, цепляющейся за романтическую мечту, но реалистичной женщиной. «Когда-то я была интересной, — думала она, — я была огненной и живой. А потом стала на редкость порядочной и скучной женой». У нее больше не было веры в себя, и единственное, что ей оставалось делать, это собрать те немногие силы и власть, на которые она была способна, во внутренних границах мира Феликса. Это она и делала. С годами она становилась ближе к Оуэну. Когда ее сестра Барбара стала невестой Томаса Дженсена, Ленни представила его Оуэну, который сделал его менеджером отелей Сэлинджеров и привез его и Барбару, а также их сына Поля в летнее поместье в Остервилле. И наконец-то Ленни нашла молодого человека, который обожал ее, давал ей любовь и приносил мир в ее душу.

Незаметно Феликс и Ленни достигли некоего равновесия. Он всегда будет всемогущим, но он не сможет контролировать ее. Он знал это, не отдавая себе в этом отчета, но никогда об этом не говорил или не позволял себе слишком много раздумывать об этом. Потому что он никогда не сможет позволить ей уйти.

— Что из вещей Оуэна ты взял на Бикон-Хилл? — спросила Ленни, допивая вино.

Феликс посмотрел на нее издали своих воспоминаний. Она сидела на другом конце стола, но казалась недосягаемой.

— Кое-что из мебели, некоторые картины, вещи, которые мне давно нравились.

— Что из мебели?

— Письменный стол, кресло. Несколько столиков. Почему тебе так хочется оставить этот дом?

— Это часть Оуэна. Он не хотел его продавать. Я уверена, что он не оставил его Лоре, если бы знал, кем она была, но он хотел сохранить его для семьи. Кроме того, нет причин продавать его. Деньги нам не нужны, а он мне нравится. Зачем тебе нужен стол Оуэна? Феликс резко отодвинул свой стул:

— Ты купила его для него. Я думаю, он так и должен остаться принадлежащим главе компании. Это может положить начало традиции.

— Думаешь, мне нужно было купить его для тебя?

— Это был бы прекрасный жест; жена, покупающая своему мужу великолепный стол, который явно предназначен для могущественного человека. — Он шел к двери. — Вместо этого она покупает стол для тестя. И многие нашли бы это странным. Пожалуйста, убедись, что заказаны новые бокалы. Я не хочу, чтобы у нас чего-то не хватало. Не хочу ничего, что не совершенно.

Ленни наблюдала, как он выходил из гостиной. «Наш брак несовершенен, — отметила она и задумалась о том, сколько разных путей ведут к разочарованию друг в друге. — Жена Джада выгнала его, какой-то загадочный человек отнял у него компанию, Оуэн никогда не любил сына так, как бы он этого хотел, и Феликс никогда не был таким сыном, каким хотел видеть его Оуэн. И я тоже разочаровываю, — подумала она. — Я разочаровываю Феликса потому, что недостаточно благодарна за то, что он дает мне, и потому, что у меня есть друзья и дочь, которая любит меня, а у него нет.

И потому, что купила этот письменный стол для моего дорогого Оуэна, а не для мужа. И все эти годы он не забывал этого».

Она позвонила и вызвала Тальбота, чтобы он убрал со стола, а потом поднялась наверх, чтобы посмотреть, что Феликс сделал с письменным столом Оуэна.

ГЛАВА 13

Суд длился две недели. Дни мелькали один за другим, как кадры кинофильма. Какие-то моменты запоминались ярче, как будто луч вращающегося прожектора выхватывал их на мгновение перед тем, как двинуться дальше.

Прежде всего бросались в глаза лица Сэлинджеров; прошел почти год, как Лора видела их в последний раз, и сейчас, сидя в зале суда, они казались ей выпуклыми изображениями на большой семейной фотографии. Они были абсолютно такими же, какими она их помнила, хотя сама изменилась. Она заметила выражение удивления в глазах Эллисон, когда их взгляды встретились. Лора знала, что изменилась не потому, что сейчас носила короткую стрижку; изменил ее ледяной взгляд на лице, выражение спокойствия, которое она тщательно репетировала весь год и особенно последние недели перед приездом в Бостон. Именно так она выглядела все десять дней, пока слушалось дело, и когда один за другим Сэлинджеры выходили на трибуну для свидетелей, их глаза, жестикулирующие руки и двигающиеся губы расплывались перед взором Лоры, подобно картине, которую оставили под дождем.

Ленни показала, что Лора и Оуэн работали вместе в библиотеке, что часами гуляли по берегу и что после его сердечного приступа она уехала в Бостон вместе с ним и оставалась там, пока он не поправился.

— До сердечного приступа и после того, как он оправился от него, — спросил Роллинз, — он был крепок и здоров?

— Да.

— Никто не сомневался в его умственных способностях?

— Для этого не было никаких причин.

— А в его привязанности к мисс Фэрчайлд?

— Нет.

Подошел Чейн и повернулся лицом к Ленни:

— Что вы подумали о Лере Фэрчайлд, когда впервые беседовали с ней, чтобы взять на летнюю работу?

— Она произвела на меня приятное впечатление и очень хотела получить эту работу.

— Она представила вам рекомендательные письма?

— Да.

— У вас сложилось о них какое-то мнение?

— Я подумала, что они поддельные, — сказала Ленни с грустью в голосе.

Ансель Роллинз хранил молчание. Возражать не было смысла; Лора сама рассказала ему, что письма были поддельными.

Когда наступил черед Феликса давать показания, он тщательно подбирал слова, прежде чем сказать что-то.

— У всех нас возникли подозрения, особенно после ограбления, но мой отец и слышать об этом не хотел. Его как будто загипнотизировали.

— Возражаю! — воскликнул Роллинз, и судья распорядился, чтобы последние слова были вычеркнуты из протокола, но все уже слышали их.

Роза сидела в свидетельском кресле очень прямо и пыталась слабо, неуверенно улыбнуться Лоре.

— Эти двое любили друг друга, — твердо ответила она на вопросы Чейна. — Что бы вы ни говорили о Лоре, я верю всей душой, что мистер Оуэн любил ее, а она любила его.

— Расскажите суду о ее работе на кухне, — сказал Чейн как бы между прочим. — Она сразу занялась работой и взяла часть ваших обязанностей на себя?

— Ну, я бы так не сказала.

— А как сказали бы вы?

— Она не очень много знала, что надо делать на большой кухне. Но она быстро научилась и…

— Нет, сначала. У вас создалось впечатление, что она и раньше работала на кухнях богатых домов?

— Нет, не создалось.

— Вы думали, что она солгала?

— Возражаю! — крикнул Роллинз. Судья взглянул на Чейна:

— Думаю, вам лучше перефразировать свой вопрос.

— Были у вас какие-нибудь свидетельства того, что мисс Фэрчайлд рассказала правду о своем прошлом?

— Наверное, нет, но любая девушка, которая очень хочет найти работу…

— Отвечайте только на мой вопрос, пожалуйста. У мистера Сэлинджера была библиотека в его доме на Кейп-Коде. И мисс Фэрчайлд выкраивала время за счет работы на кухне, чтобы работать и там, это так?

— Да.

— Разговаривал ли с вами мистер Сэлинджер о том, чтобы взять ее с кухни?

— Да. Они были именно там, когда впервые появилась эта мысль.

— Мистер Сэлинджер спросил, может ли мисс Фэрчайлд перейти на работу в библиотеку?

— Понимаете… вообще-то сама Лора предложила это, и он сказал, что это очень хорошая мысль, и попросил меня, чтобы мы обо всем договорились.

— Мисс Фэрчайлд предложила это?

— Да. Она сказала, что разбирается в книгах.

— А что вы сказали? Роза заколебалась:

— Я сказала мистеру Оуэну, что, по-моему, она не всегда говорит правду о том, что она делала раньше и что она умеет делать.

Лора сжала руки. «Милая Роза. Правдивая, добрая Роза. Не твоя вина, что все оборачивается против меня».

В пятницу днем, в конце первой недели слушания дела, давать свидетельские показания была вызвана Эллисон.

— Мы были друзьями, — сказала она. — Мы разговаривали обо всем.

— Включая истории из вашего детства? — спросил Карвер Чейн. — Родители, школа, мальчики, вечеринки… примерно это?

— Возражаю! — воскликнул Ансель Роллинз. — Этот вопрос не имеет отношения к завещанию Оуэна Сэлинджера.

— Он имеет отношение к характеристике мисс Фэрчайлд, — быстро сказал Чейн. — А в делах подобного рода характер особенно важен.

— Я принимаю это, — сказал судья. — Ваше возражение отклоняется.

Чейн снова обернулся к Эллисон:

— А сама Лора Фэрчайлд делилась с вами своим прошлым, мисс Сэлинджер?

— Нет. Она говорила, что не любит об этом говорить и что ей нечего рассказывать.

— Таким образом, она никогда не упоминала тот факт, что была осуждена за воровство, когда ей было…

— Возражаю! — громовым голосом произнес Роллинз. Он вскочил на ноги. — Могу ли я поговорить с вами, ваша честь?

Судья кивнул и кивком головы подозвал к себе и Чейна. Встав у барьера, Роллинз протянул судье скрепленные страницы, которые являлись кратким изложением дела, приготовленным им на этот случай.

— Как может убедиться ваша честь, — сказал он решительно, но тихо, — заверенная справка, что она была малолетней… не принята во внимание тогда… Я перечислил несколько таких случаев…

— Ваша честь, — сказал Чейн таким же настойчивым и тихим голосом, как и Роллинз, держа наготове бумаги со своей интерпретацией дела, — обвинение было вынесено семь лет назад. Наша точка зрения такова, что этот факт имеет отношение к характеру и мотивам мисс Фэрчайлд и ее брата, которыми они руководствовались, имея дело с Сэлинджерами. Мы также убеждены, что он важен и имеет прямое отношение к вопросу о правдивости мисс Фэрчайлд в том, как она описывает свои отношения с Оуэном Сэлинджером, а также его желания, особенно во время его болезни.

Наступила пауза. Судья кивнул.

— Я принимаю это, — добавил он, как и в прошлый раз. — Вы можете продолжать задавать ваши вопросы. Лицо Роллинза стало темно-красным от гнева.

— Ваша честь, я делаю заявление о неправомерности слушанья дела, — выпалил он.

— Отклоняется, — сказал судья. — Мы можем продолжать, мистер Чейн?

Когда Эллисон покинула свидетельскую трибуну, а ее место занял офицер полиции Нью-Йорка, Роллинз гневно бормотал что-то о поражении, которое они потерпели; Суд слушал довольно скучный рассказ об аресте Лоры, о том, что ее выпустили на поруки, о признании ее виновной и, наконец, ее освобождении на попечительство ее тетки по имени Мелоди Чейз, давшей свой адрес, который позже оказался адресом какого-то дома, где никто не жил.

Когда он закончил, в зале суда повисла тишина. Судья стукнул молотком по своему столу один раз:

— Мы делаем перерыв до девяти часов утра следующего понедельника.

Стоял жаркий июльский день. Машины, покидающие Бостон на выходные, медленно двигались по забитым транспортом улицам, и было почти десять часов, когда Лора и Клэй добрались до «Дарнтона». Лора настояла, чтобы самой сесть за руль; Клэй был в ярости и не мог сидеть спокойно.

— Во всем виноват Бен, черт бы его побрал. Это он заварил кашу, и нас поймали и судили как каких-то слабоумных преступников.

— Он не виноват, — устало ответила Лора. — Его даже не было с нами в ту ночь, и ты прекрасно знаешь это. Мы считали, что сможем сделать это сами.

— Он не должен был позволять нам делать это. Он должен был быть с нами и позаботиться о нас.

— А мы не должны были воровать.

— Это он научил нас. Он должен был пойти с нами.

— Он, должен, должен, должен! — сердито проговорила Лора. — Слишком поздно сейчас, чтобы говорить, кто что должен. Прошлого не вернуть. И мы не можем за все винить Бена.

— Он был старше нас.

Это было правдой; Лора молча признала это. Бен был старше, Бен был умнее, Бен отвечал за них. Но он тоже был молод, и у него было свидание, и он не обратил внимания, когда они сказали, что уходят. Очень часто он не обращал на них внимания, но в других отношениях многие годы он к ним прекрасно относился.

— Я не виню его за то, что он сделал тогда, — сказала Лора Клэю. — Он был чудесным, если бы он не ограбил Сэлинджеров, мы бы до сих пор были друзьями.

Огромный холл «Дарнтона» и раскинувшиеся перед ним газоны были ярко освещены. Вестибюль был полон, на острове собралось не меньше трехсот гостей. Некоторые до сих пор катались на лодках, другие смотрели фильм в видеозале главного вестибюля, третьи прогуливались у озера. Остальные осматривали выставку скульптур, которую Лора организовала на лужайке перед входом.

Когда они подъехали, Келли помахала им рукой.

— Сегодня продали пятнадцать экспонатов, — сказала она. — Кто-то из Нью-Йорка сказал, что здесь представлена хорошая коллекция. Эй, черт возьми, что случилось? Эта неделя была ужасной? Кончилось вино и шампанское, но Джон заключил какой-то договор и закупил достаточно, чтобы продержаться выходные. Мы следим по газетам за судом; один из гостей привез с собой бостонскую газету. Мне очень жаль. Я могу чем-нибудь помочь?

— Если будет что-то нужно, к тебе я обращусь первой, — с трудом улыбнулась Лора. — Еще не все потеряно, мы оказались слабее, чем предполагали. И мне не нравится находиться там.

— В-городе или в зале суда?

— И там и там.

— Ну, сейчас ты дома. Почему бы тебе не прилечь и не отоспаться за всю неделю?

— Спасибо, Келли. Я думаю, что так и сделаю. Я помогу тебе здесь завтра.

— Ты мне будешь нужна, — она обняла Лору и поцеловала. — Мы все любим тебя. Приятных сновидений.

Но спала Лора беспокойно и проснулась почти такой же усталой, какой легла. «Все будет хорошо, — думала она, стоя под горячим душем. — Мне лучше думать о выставке-продаже скульптур и о почте, которая, возможно, скопилась на моем столе»

Но сразу после завтрака, когда она направилась в свой офис, ее окликнули:

— Лора Фэрчайлд?

Голос, раздавшийся за ее спиной, был низким и немного грубоватым. Лора обернулась, и мужчина протянул ей руку:

— Уэс Карриер.

— Карриер. — Она слегка нахмурилась, пожимая ему руку.

— Я собираюсь участвовать во Всемирной конференции по финансам, которая состоится в августе; вы написали мне две недели назад и пригласили остановиться у вас.

В большом холле, освещенном ярким солнечным светом, его взгляд казался насмешливым.

Лора покраснела. Предполагалось, что он будет главным и самым престижным участником самой престижной конференции, которую ей удалось устроить в «Дарнтоне».

— Извините. Я думала сейчас о другом. И кроме того, я ожидала увидеть вас не раньше следующего месяца. У вас появились какие-нибудь проблемы?

— По-моему, нет. Но я никогда не полагаюсь на случай. Поскольку я никогда не был здесь раньше, мне показалась хорошей идея остановиться у вас на какое-то время.

— И посмотреть, как тут у нас. Все правильно.

— Вообще-то я не очень беспокоился. — Его взгляд... по-видимому, заметил, что она была рассеянна, но посчитал, что это не должно отражаться на его планах.

— Мне понравилось ваше письмо. Мне понравился ваш голос по телефону. И мои первые впечатления оказались верными.

Он чувствовал себя свободно, его глаза были на одном уровне с ее глазами, широкоплечая фигура была облачена в хорошо пошитый костюм из легкой шерсти, а темные с проседью волосы были аккуратно причесаны и на солнце отливали металлом. У него было квадратное лицо с серыми глазами под густыми седыми бровями, крупная голова была немного наклонена вперед, что придавало ему несколько агрессивный вид, который, впрочем, исчезал, когда он улыбался.

— Однако мне действительно хотелось посмотреть то-место, куда я собираюсь в августе.

Лора понимающе кивнула. Ей было трудно сосредоточиться; даже его лицо она видела нечетко, и она была скорее раздражена, а не польщена, заметив интерес в его глазах. Но Уэса Карриера нельзя было спихнуть на кого-нибудь еще.

— Вы хотели бы, чтобы я вам показала отель?

— Будьте любезны.

Они прошли по всему главному вестибюлю, останавливаясь, когда Карриер осматривал какую-нибудь скульптуру или картину. Затем они направились в библиотеку и обеденный зал. Лора кратко объясняла назначение каждого помещения. Даже будучи рассеянной, она не могла не почувствовать энергию Карриера, в нем была какая-то сила, которая притягивала ее, как будто не она, а он вел ее за собой. Лора поймала себя на мысли, что жалеет, что их встреча произошла в эти выходные; в любое другое время он бы даже понравился ей. Но сегодня он был для нее обузой.

Они прошли через гостевые номера — на первом этаже и наверху, где в этот момент убирали горничные: просторные и светлые, с камином в каждом из них, оклеенные обоями и обставленные в раннеамериканском стиле, с двуспальными кроватями или кроватями с пологом, встроенными книжными полками, письменным столом и круглым обеденным столом с четырьмя стульями.

— На случай, если вы захотите поесть в своей комнате, — пояснила Лора. — Хотя немногие это делают.

— Им нравится шум и суматоха? — спросил он.

— Им нравится праздничная обстановка. Многим нравится знакомиться с новыми людьми, особенно если они знают, что никогда больше не увидят их после того, как уедут отсюда.

Он удивленно поднял брови:

— Вы всем это говорите?

— Нет. — Она остановилась у высокого окна и посмотрела на огромный платан, ветки которого задевали стекла. — Извините меня. Я не знаю, почему это сказала.

— Вы сказали то, что думали. Я польщен. А вы очень тонко все чувствуете. Действительно, многие люди предпочитают дружеские отношения, которые лишены уз постоянства. Мне бы хотелось побольше побеседовать с вами, но я уезжаю сегодня днем. Вы со мной не пообедаете?

— Боюсь, что не смогу. Но очень прошу, останьтесь; возможно, я смогу выпить с вами кофе.

— Спасибо. Я буду очень рад. Они подошли к двери офиса.

— В час дня, — сказала она. — Если не случится ничего непредвиденного, хотя очень надеюсь, что нет.

— И я тоже надеюсь.

Некоторое время он еще смотрел на дверь, которую она закрыла за собой. Молодая, думал он, и, вероятно, красивая, если бы не подавленный вид и не грусть в глазах. Она была как будто в панцире, который делал ее похожей на заключенного в одиночной камере. Что могло произойти в ее недолгой жизни, что сделало ее такой настороженной и отрешенной — и совершенно равнодушной к проявленному интересу с его стороны?

Он так и не нашел ответа в тот день. Лора не пришла выпить с ним кофе, хотя и обещала. Даже после того, как она извинилась перед ним за это, объяснив, что у нее скопилось много работы за неделю, он почувствовал обиду: Карриер никогда не терпел поражений от женщин, хотя единственное, что его действительно интересовало в жизни — была его работа.

— Можно мне приехать еще до августа? — спросил он.

Лора покачала головой:

— Я часто буду уезжать по делам, и кроме того, сейчас самый сезон. Свободного времени совсем не будет вплоть до сентября. Тогда-то наступит время для людей, которые хотят завести настоящих друзей, а не временных знакомых.

Он усмехнулся:

— Я запомню это и приеду в сентябре.

Она кивнула и сразу сменила тему разговора:

— Вы хотите узнать что-нибудь еще о «Дарнтоне» или о конференции?

— А вы будете на ней?

— Не знаю. Хотелось бы. Я постараюсь.

— Могу ли я сделать это условием своего появления здесь?

— Нет. — Она слабо улыбнулась. — Я действительно постараюсь.

Когда пришло его такси, она подождала, пока он уедет, и снова подумала, что ей должно быть стыдно, что она не смогла даже пофлиртовать по-человечески: «Впрочем, какая разница? — подумала она. — У меня есть более важные вещи, о которых нужно думать: суд, присяжные, что говорить о своем прошлом, когда буду давать свидетельские показания, и что мне придется делать в будущем, если я проиграю».

А Уэс Карриер не имел ко всему этому никакого отношения.

Кондиционер работал на полную мощь, пытаясь справиться с июльской жарой в Бостоне, когда Лора с Клэем приехали в суд и поднялись наверх.

На лестничной клетке стоял маленький юркий человек, с блокнотом в руках.

— Я, Янк Босворс, из «Глоба», мисс Фэрчайлд. Можно вас на секундочку? — быстро проговорил он, заметив, что она изменилась в лице. — У меня отсутствуют наклонности убийцы; я хочу только написать статью. Если бы вы могли ответить на несколько вопросов…

— Идите к черту, — сердито огрызнулся Клэй. — У нас сейчас дела поважнее.

— Клэй! — Лора взяла его за руку. — Подожди меня внутри. — Она видела, что лицо его приняло унылое выражение. — Я догоню тебя через минуту.

Когда он ушел, она слегка вздохнула.

Босворс услышал ее вздох.

— Если у вас есть вопросы, я отвечу на них, хотя было бы лучше дождаться, чем все это кончится.

— Гм… Но мне нужны некоторые факты для статьи еще до того, как будет вынесено решение.

Он скороговоркой стал спрашивать ее, где она провела выходные, что она чувствовала относительно Сэлинджеров, каким ожидала решение суда.

— Остальное я услышу в суде, — сказал он, кладя карандаш в блокнот. — Еще одна деталь: что бы там ни было, думаю, что идет нечестная игра. Это дело плохо пахнет, как мне кажется. Конечно, это между нами.

Лора внимательно взглянула на него и убедилась, что он говорит серьезно.

— Я уж точно не буду публиковать ваши слова, — сказала она с мрачной улыбкой. — Спасибо. Приятно знать, что в зале суда есть сочувствующие люди.

Она протянула ему руку и немного успокоилась, почувствовав его твердое рукопожатие.

— Увидимся позже, — бросил он вдогонку, когда Лора прошла в высокие двери и, остановившись, заботливо похлопала Клэя по плечу, а затем направилась к столу, где уже сидел Роллинз.

В зале суда еще не улеглась суматоха, а Роллинз вызвал на трибуну для свидетелей Элвина Паркинсона. Он пробормотал присягу ровным гнусавым голосом и сел, сложив на коленях руки.

Он выглядел безупречно, лишь едва заметное подергивание около носа выдавало его волнение.

Роллинз, спокойный и уверенный, расспросил Паркинсона о его длительном знакомстве с Оуэном Сэлинджером и его семьей, включая тот факт, что именно он составил первое завещание Оуэна Сэлинджера пять лет назад, а позднее выполнил требование Оуэна сделать в нем поправку. Роллинз отступил на шаг и облокотился на стол.

— Знал ли мистер Сэлинджер, что именно он хочет в этой поправке?

— Да, знал.

— Он конкретно указал вам, что в ней должно говориться?

— Правильно.

— И вы записали все так, как он продиктовал вам?

— Да, именно.

— А на другой день вы приготовили поправку у себя в конторе для того, чтобы он подписал ее?

— Да, но я глубоко сожалею об этом. Я не выполнил свой долг перед клиентом. Сейчас я понимаю, что он был некомпетентен, находился под огромным давлением и я не должен был…

— Ваша честь! Я хочу, чтобы эти слова не заносились в протокол, — прокричал Роллинз. Он мгновенно напрягся всем телом.

— Но это ваш свидетель, мистер Роллинз, — мрачно заметил судья.

— Враждебно настроенный свидетель. Мистер Паркинсон давал совершенно иные показания на предварительном слушании. Я требую, чтобы именно те показания были внесены в протокол.

— Это будет сделано, мистер Роллинз.

— Вы свободны, — сказал Роллинз Паркинсону.

— Перекрестный допрос, — раздался голос Карвера Чейна.

— Ваша честь, — сердито начал Роллинз, — у нас не было времени подготовиться к изменению в показаниях. Я прошу перерыва.

Наступила короткая пауза.

— Я думаю, что мы должны выслушать показания Паркинсона, — сказал судья. — Мистер Чейн, приступайте к перекрестному допросу.

— Заявляю отвод.

— Принято к сведению, — ответил судья.

Губы Чейна скривились в язвительной улыбке, когда Роллинз вернулся на свое место рядом с Лорой. Его плечи были опущены.

— Этот сукин сын продал нас.

Лицо Лоры было бледным, глаза встревожены.

— Он не говорил этого раньше. Он говорил, что Оуэн был вполне уверен в себе.

— Мы подадим апелляцию. Сукин сын… интересно, сколько денег он получил.

— Денег? Его подкупили? Он передернул плечами:

— Я не посмел бы выступить с публичным обвинением.

— Мистер Паркинсон, — мягко начал Чейн. Он встал в ту же позу, в которой раньше стоял Роллинз, а именно облокотившись о стол. — Я уверен, что вам сейчас трудно, но не объясните ли вы суду более полно, почему вы сожалеете о том, что сделали?

Паркинсон дотронулся рукой до того места около носа, где у него подергивалось лицо:

— Я узнал, что мистер Сэлинджер был серьезно болен, и мне казалось естественным, что он не контролировал свои эмоции, я также боялся, что могу ухудшить его состояние, если бы начал с ним спорить, поэтому я согласился с его желаниями. Это совершенно выпало у меня из головы, когда я давал показания на предварительном слушании, но после я стал размышлять, беспокоясь о последствиях того, что случилось и как это повлияло на мое чувство долга перед мистером Сэлинджером как человеком, как клиентом и как другом. Я консультировался со многими известными докторами, которых я знаю и которым всецело доверяю. Я описал им поведение мистера Сэлинджера в своей комнате и даже раньше; я рылся в памяти и вспомнил его странное поведение, на которое тогда не обратил должного внимания — поступки, которые по прошествии времени показались мне продиктованными… страхом, я думаю, и какой-то беспомощностью, как будто он делал то, что ему говорил кто-то…

— Возражаю! — проревел Роллинз. Его лицо пылало. — Это…

— Господин адвокат, в показаниях свидетеля слишком много предположений, — обратился судья к Чейну. — Мистер Паркинсон должен говорить только то, что он видел собственными глазами.

Чейн наклонил голову:

— Вы обращались к нескольким докторам, мистер Паркинсон. И что они сказали?

— Конечно, они не лечили мистера Сэлинджера, поэтому не могли поставить диагноз, но по тому, как я описал им его довольно странное поведение, они предположили, что оно соответствует поведению человека, не полностью сознающего, что он делает, чувствующего себя в ловушке, умирающего, и в полной зависимости от других, более сильных людей.

Нет! Черт возьми! Все это ложь! И вы сами это знаете!

Лоре стало холодно, очень холодно, именно так она чувствовала себя, когда Феликс напал на нее.

— Короче, он был подавлен и возбужден, как выразились врачи. Я понял, что совершил ужасную ошибку — не осознал того, что видели мои глаза, — и не выполнил свой долг перед клиентом.

— Мистер Паркинсон, делая признание такого рода, сознаете ли вы, что тем самым ставите под угрозу свою репутацию адвоката?

— Да, сознаю. Но истина важнее. Я ошибся в своих суждениях и должен в интересах его семьи и в память об Оуэне Сэлинджере сделать все возможное в моих силах, чтобы восстановить справедливость. Поскольку теперь я знаю, что моего клиента, старого, парализованного, не понимающего, что происходит, заставили изменить завещание…

— Я возражаю! — снова взревел Роллинз. — Свидетель не может «знать» ничего подобного; это его пустые фантазии.

— Вам казалось… — подсказал Чейн.

— Мне показалось, что его заставили, — поправился Паркинсон. — Я сделал вывод — и доктора подтвердили, что достаточно часто замечали это в пациентах, которые раньше были влиятельными бизнесменами — что мистер Сэлинджер, будучи человеком, привыкшим к власти, был растерян, поскольку совершенно не знал, что ему делать в подобной ситуации. Он был старый, беспомощный и больной, совершенно беззащитный перед любым, кто был сильнее его или заботился о нем. Мисс Фэрчайлд была именно таким человеком, и в конце концов он превратился в ребенка, который подчинялся для того, чтобы о нем заботились и любили… как мне казалось, — быстро добавил он, заметив, что Роллинз собирался снова возразить. — Я не понимал всего этого, я думал, что он просто боится смерти — кто ее не боится? — но сейчас я знаю — полагаю — что за этим стояло гораздо больше. Мне кажется, что ему не давали ни минуты покоя, не давали умереть спокойно… Я не могу передать, как глубоко сожалею о содеянном мною, что я не смог понять этого сразу и тем самым оградить его и его семью от невыносимых страданий…

Паркинсон до этого не смотрел в сторону Лоры. Сейчас же он послал ей яростный, обличающий взгляд. Сидевший позади Лоры Феликс напряженно смотрел в другую сторону. Эллисон рыдала. Ленни закрыла глаза и сидела, слегка раскачиваясь. В зале был слышен шум работающего кондиционера; температура на улице была около сорока градусов, но Лоре было холодно.

— Чертов подонок! — пробормотал Роллинз, теряя остатки бостонского самообладания. — Должно быть, они заплатили ему достаточно, чтобы он мог уйти в отставку и жить безбедно до конца дней своих, раз он готов рискнуть карьерой… Признаться в том, что составил документ для человека, который не отвечал за свои поступки… достаточно для того, чтобы лишиться звания адвоката, если они поверят в его историю. Негодяй, жадный подонок, проклятый Богом.

К тому времени, когда давала показания Лора, она была уже уверена в том, что они проиграли дело. Сидя в кресле для свидетелей в напряженной позе, она снова рассказала о привязанности, которую почувствовали они с Оуэном. Она сжала руки в кулаки, пытаясь остановить дрожь, но не плакала. Присяжные ожидали, все в зале суда ждали, что она заплачет, но она не могла. Она казалась маленькой и беззащитной, внутри ее были слезы и боль, но лицо при этом оставалось каменным. Какая она холодная, думали присяжные. Совершенно бесчувственная.

— Мисс Фэрчайлд, — обратился к ней Роллинз, после того как он закончил расспрашивать ее о годах, проведенных рядом с Оуэном. — Вы когда-либо намеревались обмануть или навредить Оуэну Сэлинджеру каким-либо образом?

— Нет! — крикнула она. — Я любила его! Я даже никогда не предполагала, что он завещает мне что-либо, потому что я не хотела думать, что он умирает! Он заботился обо мне! А я заботилась о нем! И никто не имеет права заявлять, что он был ничего не соображающим стариком! — Она взглянула на Сэлинджеров.

— Мы все помним его совсем другим!

Когда Чейн начал перекрестный допрос, его голос был мягок:

— Мисс Фэрчайлд, вы были осуждены за воровство несколько лет назад.

— Да.

— Вы были воровкой.

— Мы были бедны, а я тогда была совсем молоденькой. Вот и украла что-то, но мне было стыдно, и я…

— Отвечайте только на мои вопросы, мисс Фэрчайлд.

— Я не хотела воровать! Я хотела стать другой, пойти учиться в колледж и что-то изменить в своей…

— Мисс Фэрчайлд!

— Извините, но ваши вопросы звучат так…

Судья наклонился вперед:

— Я должен предупредить вас, мисс Фэрчайлд: следует ограничиться только ответами на вопросы адвоката. Лора презрительно посмотрела на него.

— Хорошо, — холодно ответила она.

— Послушайте, мисс Фэрчайлд, — также ласково продолжал Чейн, — я полагаю, что когда-то вы знали торговца книгами по имени Хенди Кэл.

Незначительные события прошлого, различные поступки, которые совершались в течение жизни необдуманно, без оглядки на завтра или следующий год, — и после того, как все давно забыли о них, неожиданно возникают, как зеленые ростки из земли и меняют всю нашу жизнь.

Лора ответила на все вопросы ровным голосом, рассказав все, что она уже рассказала Роллинзу. Чейн никогда не спрашивал о Бене, и она уверилась, что и не спросит. О нем ни разу не было упомянуто в протоколе. Даже в ее деле в колледже, где она училась, она назвала своим опекуном соседа, поскольку Бен считал, как и позже, когда ее арестовали, что власти города не позволят неженатому молодому человеку стать опекуном своего брата и своей сестры. И здание, в котором они жили, было все разрушено, их домовладелец исчез, и никто не знал куда. Нью-Йорк умел проглатывать людей, не оставляя следов; он поглотил Бена Гарднера, и никто не знал о его существовании.

Наконец Карвер Чейн произнес речь, подводя окончательные итоги. Встав поближе к присяжным, он заново привел все те сведения, с помощью которых выстроил свою версию воровства и обмана. Затем, понизив голос до проникновенного полушепота, сказал:

— Подумайте о своих родителях. Каждый из вас: вспомните своих родителей, которые есть или были у вас. Старые, усталые, стремящиеся только к покою — покою, который они заслужили! — беспомощные, прикованные к постели. Они прожили большую жизнь — трудную, благородную жизнь — которая сейчас приближается к своему завершению. Они имеют право мирно встретить конец своей жизни. А вы имеете право предоставить им такую возможность. НО ПРЕДСТАВЬТЕ! Только представьте, что они попали в руки умного, безжалостного, хитрого вора, который, нацепив красивую маску любви и наивности, приходит к вам в дом и крадет у вас ваших родителей! Эта женщина оказалась таким вором, пришедшим украсть — и крадет! Выкрадывает его из семьи — крадет его любовь — разрывает кровные узы — и разрушает святые традиции этой сплоченной семьи! В обществе, где мы живем, предполагается, что человек работает всю свою жизнь, упорно, с любовью, чтобы создать свою империю и оставить ее любимой семье целиком и полностью. Это юридическое право любой семьи — если оно не украдено! Дамы и господа! Перед вами сидит вор — вор, который не только посягает на священную неприкосновенность ваших домов и лишает нас имущества, которое мы с любовью собираем многие годы, но который еще и украл у семьи Сэлинджеров их отца, когда он оказался слишком беспомощным, чтобы бороться за права дорогих его сердцу домочадцев!

Присяжные заседали три часа. Когда они вернулись, никто из двенадцати мужчин и женщин не смотрел в сторону Лоры. Роллинз положил руку ей на плечо. Она слушала громкий голос старшины присяжных, который начал отрывисто зачитывать свое решение:

— «Мы, присяжные, пришли к выводу, что истец…» Роллинз выдохнул, понимая свое поражение. Лора сидела очень спокойно.

— Согласно мнению присяжных, — сказал будничным голосом судья, — поправка к завещанию Оуэна Сэлинджера аннулируется.

Взволнованные, Сэлинджеры покинули зал заседаний. Впереди шел Феликс, с видом победителя, готовый вступить во владение домом на Бейкон-Хилл и четырьмя отелями Оуэна Сэлинджера. Лора наблюдала за ними, совершенно не замечая репортера, Янка Босворса, который протиснулся сквозь толпу и встал с ней рядом.

— …Еще несколько вопросов, о’кей?

— Позже, — сказала она, провожая взглядом спины Сэлинджеров. — Через несколько минут…

Он присел на край стола, боясь упустить ее из виду.

— Послушайте, — он подождал, пока она не обернулась к нему с отрешенным взглядом. — После того как это закончится, если я вам когда-нибудь потребуюсь, вы знаете, где меня можно найти. Это была нечестная игра.

Она согласно кивнула головой. Все казалось таким несущественным. Она снова оглянулась и увидела, как спины Ленни и Эллисон исчезают в дверях. Роллинз смотрел туда же.

— Мы подадим апелляцию, — сказал он Лоре. — У нас хорошие шансы. Я уверен в этом. Она покачала головой:

— Я не смогу еще раз выдержать этого.

— Мужайтесь, вы уже смогли один раз, значит, сможете еще. Не хотите же вы мне сказать, что уйдете отсюда, не получив даже малой доли того, что оставил вам Оуэн Сэлинджер?

— Но он оставил мне очень многое. — Она взглянула на Роллинза, глаза ее были спокойны и ясны. — И это останется со мной всегда: его любовь и то, чему он научил меня. Это все, что мне нужно, чтобы начать снова и вернуть себе остальную часть наследства.

ГЛАВА 14

В «Амстердам Сэлинджер» все номера были заняты. Отель кишел туристами, говорящими на разных языках, но имевшими одну общую для туристов по всему миру черту: наличие фотоаппаратов, карт, путеводителей, черных очков, обуви на мягкой подошве; они одинаково нервничали при обмене денег на незнакомую валюту и постоянно все комментировали, сравнивая с тем, что было у «них дома.

Стоял конец августа: самый разгар сезона. Калвер-штат был так переполнен людьми, что они не прогуливались, а просто плыли вместе с толпой из магазина в магазин. Цветочный рынок на Зингель, открытый каждый день, был постоянно забит; длинные очереди выстроились перед домом Рембрандта; везде, начиная от театров, где ставили Шекспира, и кончая ночными клубами со стриптизом в «Лайдзераплайн», все места были раскуплены, и публика вызывала выступающих на «бис».

— Это то, что в Америке называется сумасшедшим домом, — сказал управляющий, обращаясь к Эллисон и Патриции и довольно улыбаясь, потому что у него было все в полном порядке — ему неслыханно повезло, что дочери Феликса и Асы Сэлинджеров, под влиянием минуты решили посетить именно этот отель в самое горячее время. Конечно, они расскажут своим отцам о всех отелях, где останавливались во время поездки по Европе, но управляющий совершенно не сомневался, что «Амстердам Сэлинджер» получит у них самую высокую оценку. — Свободных номеров нет, мест в ресторане тоже, но для членов семьи Сэлинджеров, конечно, у нас найдется королевский «люкс».

— А если приедет король? — пошутила Эллисон.

— Мы поселим его в котельной.

Эллисон рассмеялась, вспомнив, как Оуэн однажды сказал, что хороший управляющий это отличный политик. «Я скучаю по Оуэну, — подумала она, следуя за статной фигурой управляющего, который прокладывал ей путь через вестибюль, полный народу. — В этом месяце исполнится ровно год, как мы его похоронили, а я даже не знала, пока он был жив, что так сильно любила его».

Она скучала и по Лоре, но не позволяла себе думать о ней.

В гостиной их апартаментов она подошла к окну, а Патриция стала открывать бутылку шампанского, которую им преподнесли, когда они приехали. Внизу текла река Амстел, широкой, голубой лентой она обвивала центр города и проходила по шумным улицам и через каналы, по обе стороны обсаженные деревьями и расположенные на равном расстоянии друг от друга. Тесно прижавшись друг к другу, дома из серого камня и красного кирпича, остроконечные, с арками, со многими окнами, чаще всего с ярко-оранжевыми крышами, уходили за горизонт. Эллисон смотрела на них и представляла, что за каждым окном живет семья, где любят и ненавидят, радуются и тревожатся, женятся и разводятся. И никто из них не знал и не хотел знать об Эллисон Сэлинджер, которая около года назад носила фамилию Уолкет, а сейчас вернулась к тому, от чего ушла. Во всяком случае, с фамилией дело обстояло именно так.

— Чем бы нам заняться? — спросила она внезапно. — Может быть, прогуляться по Уоллетьез, пока светло?

Патриция поморщилась:

— Некрасивое и угнетающее зрелище.

— Это просто квартал работающих женщин, содержащих самих себя, — язвительно сказала Эллисон. — И мне интересно туда пойти, даже если ты не хочешь.

— Не остроумничай! — сказала Патриция голосом, лишенным каких-либо эмоций. — Смотреть на проституток, которые сидят в окнах своих комнат, вяжут и ждут клиентов, совсем неинтересно. Я предпочла бы сходить в кафе «Рейндерз» и познакомиться с какими-нибудь молодыми людьми.

— Ты хочешь сказать, что вместо того, чтобы сидеть в окне и вязать, ты лучше выйдешь и найдешь себе мужчину сама?

— Какая ты иногда бываешь неприятная, — пробормотала Патриция.

— Без тебя знаю. — Эллисон снова стала смотреть в окно. Патриция права, она была груба, а ходить на Уоллетьез действительно было совсем незачем. Смотреть на этих женщин все равно что разглядывать диких зверей в зоопарке. Но ей не хотелось встречаться с мужчинами; ей не хотелось делать покупки; ей вообще ничего не хотелось.

Глядя в окно, она ощущала себя постаревшей и уставшей от жизни. «Наверное, это оттого, что я была замужем и развелась», — думала она. К этому добавилось то, что лучшая подруга оказалась воровкой, которая вторглась в семью, чтобы ограбить их. Да еще она сама так хотела помочь человеку, что вышла за него замуж, а потом выяснилось, что он совершенно безразличен ей. И что еще хуже, она была безразлична ему.

Патриция была практичным человеком: казалось, ничто ее не волновало; она никогда не влюблялась сильно; она просто хотела хорошо проводить время. «Я должна стремиться быть такой же, — думала Эллисон. — Какого черта! Стараешься изо всех сил помочь людям, а они это не ценят. Ну и пусть все катятся к черту! Я хочу быть как моя сестра и хоть немного подумать о себе самой».

Но дело было в том, что она давно не чувствовала себя молодой и ищущей приключений. Она бы никогда не была сейчас в Европе и не носилась, как турист, по городу, если бы ее мать практически не приказала ей поехать сюда. Она вспомнила, что сказала ей Ленни в июле:

— Почти год ты никуда не ездила. Пора тебе снова узнать, как велик мир. Поезжай в какую-нибудь экзотическую страну, в крайнем случае, в Европу. Молодая, здоровая женщина двадцати двух лет должна думать о том, что будет в будущем, а не о том, что оставила в прошлом.

Конечно, ее мать была совершенно права. Ее мать оказывалась всегда права: холодная, знающая что делать. Она умела контролировать свои эмоции и всю свою жизнь. Даже когда она оплакивала Оуэна, она оставалась элегантной и безукоризненной.

— Хорошо, — сказала она Патриции, вдруг оживившись. — Давай пройдемся по магазинам. И я еще должна спросить управляющего о «Гран-при» в Зандворте; мне кажется, что это бывает именно в августе. Мне хочется поехать туда, хотя бы в казино.

— В какие магазины пойдем?

— На Хуфтстраат. А обедать куда ты скажешь, — Тогда в кафе «Рейндерз».

Эллисон еще колебалась. Но она опять услышала голос Ленни: перестать винить себя; перестать винить Тэда; перестать вообще искать виноватых. Постарайся развлечься. Найди что-нибудь интересное.

— Прекрасно, — сказала она. — Почему бы и нет?

Немало торговых улиц в Амстердаме были длиннее и известнее, чем Хуфтстраат, но Ленни, можно сказать, с пеленок научила Эллисон выбирать для покупок самые изысканные места, где царила приглушенная атмосфера, которая, как воздушное покрывало, окутывала посетителей; где все, что предлагалось, было самым лучшим в мире и где продавцы, все до единого, овладели вершинами своей профессии по учтивости и умению разбираться в тонкостях своего искусства. Несколько часов Эллисон и Патриция провели в роскошных небольших магазинах, где голоса посетителей и продавцов были такие же утонченные, как и сама атмосфера вокруг, а когда они вернулись в отель после ужина и кафе, покупки уже ждали их в номере: платья и пальто, туфли и шелковое белье, сумочки и украшения.

— Эллисон! — неожиданно окликнула ее Патриция, когда они переодевались, каждая в своей спальне. — Ты не видела ту маленькую вазу, которую я купила в Венеции? Она стояла у меня на столике у кровати.

— Может быть, горничная убрала ее вместе с остальными твоими вещами, — предположила Эллисон из своей спальни.

— Зачем кому-либо убирать вазу со стола?

— Не могу себе представить.

Патриция выдвигала и задвигала ящики:

— Определенно ее тут нет. Кто-то ее украл.

В дверях появилась Эллисон в ночной рубашке и атласном халате:

— Ты уверенна, что она пропала? Патриция жестом обвела комнату и указала на открытые ящики.

— Она дорогая, не так ли?

— Всего полторы тысячи, но мне она нравилась.

— Для некоторых людей полторы тысячи очень большие деньги.

Эллисон подошла к телефону и набрала номер справочной.

— Это мисс Эллисон Сэлинджер; не могли бы вы прислать к нам в номер кого-нибудь из отдела безопасности.

Голос на другом конце провода, молодой и взволнованный, стал настороженным.

— Отдела безопасности? Ну да, конечно. Но, пожалуйста, не могли бы вы сказать мне, в чем дело?

— Кое-что исчезло из нашего номера. Я не хочу обсуждать это по телефону, я хочу, чтобы кто-нибудь пришел сюда. И немедленно.

— Да, немедленно, конечно, но я позвоню сейчас начальнику отдела безопасности. Я думаю, так будет лучше…

— Прекрасно. — Эллисон потянулась за карандашом. — Как его зовут?

— Бен Гарднер, — ответил молодой голос.

Бен только что заснул, его рука покоилась на пышной груди молодой женщины, его последней подружки, когда зазвонил телефон.

— Я бы не стал вас беспокоить, — извинился Альберт, как только Бен снял трубку, — но звонили из номера «люкс», сказали, что у них что-то украли. Она сказала, что ее фамилия Сэлинджер, и я подумал, что вы захотите сами разобраться с этим.

— Я так и сделаю. — Он уже был на ногах. — Которая из Сэлинджеров?

— Я не знаю; она приехала, когда менялась смена, и я не успел еще выяснить. Я подумал, что сначала должен позвонить вам.

— Правильно сделали. Передайте ей, что я буду через полчаса.

Голос у него был твердым, но мысли разбегались. Что-то украдено. Номер «люкс». Сэлинджер.

Он надел темные брюки из саржи и свежую белую рубашку, повязал неяркий голубой галстук на шею и уже в дверях схватил пиджак. Молодая женщина в постели не шелохнулась.

Сэлинджер, думал он, снимая замок с велосипеда. Сэлинджер. Что-то. Украдено. Он бешено крутил педали, наклонившись вперед, несясь по улицам в направлении ближайшей стоянки такси. Маршрут был настолько хорошо изучен, что он едва замечал, куда едет, погруженный в свои мысли.

Воровство представляло серьезную проблему в отелях по всему миру, но только не здесь. Им до сих пор везло, или их отель был действительно лучше, чем другие, а может, и то и другое. Он работал в «Амстердам Сэлинджер» уже два года, помогая расширять штат отдела безопасности и контролируя установку новой системы замков на дверях и сейфах во всех номерах. Именно он предложил нанять сторожей в багажное отделение, — это предложение принесло ему должность начальника отдела безопасности, когда старый начальник ушел на пенсию. И за все эти два года не было зарегистрировано ни одной крупной кражи. Было несколько мелких случаев, в основном пропадали маленькие свертки в вестибюле и ресторане, но ничего серьезного и никогда не имевшее отношения к влиятельным людям не случалось. Так было до сих пор. А сейчас один из Сэлинджеров ограблен в отеле, где Бен Гарднер начальник отдела безопасности.

Он повесил замок на свой велосипед у стоянки такси и сел в первую по очереди машину. В два часа ночи улицы были в основном пустынны, и всего за несколько минут они успели проехать через цепочку каналов вокруг Центрума, мимо закрытых на ночь магазинов на улице Рокин и остановились на Ньив Доленстраат у «Амстердам Сэлинджер», который представлял собой отреставрированное величественное здание семнадцатого века. Взволнованный помощник управляющего уже ждал его у входа.

— Я позвонил Хенрику, — рассказывал он, когда они с Беном шли к лифту, — но его жена сказала, что он заболел, и…

— Я сам займусь этим вопросом, — бросил он, продолжая идти, отметив про себя, что его дыхание успокоилось, голос звучал ровно, хотя сердце продолжало еще сильно стучать. В лифте он потуже затянул галстук, удостоверился, что пиджак сидит на нем без морщин, и провел расческой по волосам. В последний момент он вынул из внутреннего кармана очки в роговой оправе и надел на нос.

Когда Эллисон открыла дверь, они молча посмотрели друг другу в глаза. Она нахмурилась, его лицо показалось ей знакомым, но она не могла сразу вспомнить, где его видела. Но еще пытаясь объяснить себе, почему черты его лица показались ей знакомыми, она уже поняла, что никогда не видела его раньше. Его лицо было напряжено, сильный подбородок, темные, почти сросшиеся на переносице брови над внимательными голубыми глазами; его светлые волосы причесаны, но все равно казались немного взъерошенными. Высокий и худощавый, он непринужденно стоял перед ней, но она заметила, что мышцы его шеи были скованы без видимых на то причин. Она обратила внимание на чувствующийся в нем сильный характер, ей стало любопытно, что же скрывается под строгим представительным видом, который подчеркивали темный деловой костюм и очки в роговой оправе. Она протянула ему руку:

— Бен Гарднер?

Заметив удивление, мелькнувшее на его лице, она улыбнулась.

— Меня зовут Эллисон Сэлинджер. Я всегда спрашиваю фамилии людей; лучше всегда знать, кто именно будет тебе помогать.

Их рукопожатие было обоюдно крепким.

Он был наслышан о ней.

В те дни, когда он читал газеты и журналы в поисках упоминания фамилии Сэлинджер, он встречал ее имя. Она была дочерью Феликса.

— Входите, пожалуйста, — сказала она.

На диване сидела еще одна молодая женщина, а Альберт расположился на пуфе рядом и держал на коленях папку. Бен продолжал смотреть на Эллисон. Он думал, что узнает ее сразу, поскольку время от времени видел ее фотографии в журналах и газетах, но ни одна фотография не передавала той яркой внешности женщины, которая стояла перед ним. Она была еще более красива и надменна, чем он думал. Он поймал себя на мысли, что представляет себе ее в момент любви. Его глаза не выдавали его мыслей, лицо было непроницаемым, но он воображал, что гладит это длинное, угловатое тело и шелковистые волосы и заставляет ее сбросить с себя холодность и неприступность и эту ее улыбку, которая была такой же вызывающей, как и ее атласный халат.

— Моя двоюродная сестра Патриция Сэлинджер, — представила их Эллисон. — Патриция, это Бен Гарднер, начальник отдела безопасности отеля.

Патриция подняла на него глаза и кивнула. Бледная копия Эллисон, подумал Бен, лишенная всех прелестей своей сестры. Это означало, что Эллисон пошла в Ленни. Много воды утекло с тех пор, когда он хотел встретиться со всеми членами семьи Сэлинджеров лицом к лицу и заставить их заплатить за все то, что сделал Феликс их отцу; но даже жажда мести становится слабее, когда тринадцатилетний мальчишка становится мужчиной тридцати одного года. А теперь он снова захотел встретиться с ними.

— Я уже рассказала все, что знала, — сказала Патриция, кивая головой в сторону Альберта. — Просто удивительно, что ваша служба так плохо работает. И давно вы занимаетесь этим делом?

— Патриция очень расстроена, — быстро вмешалась Эллисон. — Она… купила вазу… в подарок моей матери. Она была ей очень дорога.

— Большое спасибо, дорогая Эллисон, — медленно произнесла Патриция. — Только зачем выдумывать всякие истории? Почему тебя волнует, считает ли служащий отеля, есть у меня основания для расстройства или нет? Мне обидно, потому что эта ваза была довольно красивая и я купила ее для себя, а не для первой попавшейся горничной.

«От нее можно ожидать неприятностей», — подумал Бен. Но Эллисон, которая удивила его тем, что старалась сгладить резкость своей сестры, может ее сдержать, если захочет.

— У вас есть какие-нибудь указания на то, что ее взяла горничная? — спокойно спросил он.

— Конечно, нет. Нас здесь не было. Но горничные здесь были; мы ходили за покупками, и потом наши покупки без нас принесли сюда… — она махнула рукой в сторону Альберта. — Он все знает. Я не понимаю, почему должна опять все повторять.

— Конечно, не должны, если вы уже все рассказали Альберту. Думаю, что вы обе хотите спать. Я прочту его отчет и поговорю с вами утром. Когда проснетесь, позвоните мне, если вас это не затруднит, и мы сможем обсудить наши дальнейшие действия.

Все это время он разговаривал стоя. Он наклонил голову не то в поклоне, не то в кивке и собрался уходить.

— Почему бы нам не поговорить за завтраком? — спросила Эллисон.

Наступила минутная заминка.

— Можно сделать и так. Восемь часов вас устроит? Патриция направилась в свою спальню:

— Эллисон! Ты ведь прекрасно знаешь, что я не хожу завтракать.

— Я забыла, — успокаивающе ответила она, взглянув на Бена. — Но если мистер Гарднер позавтракает со мной, с тобой он поговорит позже.

— Это совершенно нелепо, — сказала Патриция с порога. — Эту вазу мы больше не увидим никогда; какая-то мерзкая горничная давно ее продала. Я вообще не понимаю, почему ты им позвонила…

Дверь закрылась за ней. Бен и Эллисон посмотрели друг на друга. Наконец поднялся Альберт:

— Я, пожалуй, отпечатаю свой отчет. Мои записи трудно разобрать.

— Я иду с вами. У меня много работы. — Он принял на себя суровый вид, пытаясь не позволить своим глазам выдать его чувства, когда он посмотрел на Эллисон. — До завтра, — сказал он ей и пошел по коридору следом за Альбертом.

Посмотрев на закрывшуюся за ними дверь, Эллисон улыбнулась. «Завтрак, — подумала она. — Не самое лучшее время дня для меня, но с него хорошо начинать. А мне с каждым часом будет лучше; к тому времени, когда мы будем вместе обедать, я уже буду просто неотразима».

— Для вашей двоюродной сестры, — сказал Бен за завтраком и протянул Эллисон коробку с вазой Патриции, завернутую в оберточную бумагу.

Она с недоумением взглянула на нее, а потом на Бена:

— Ее все-таки не украли? Или вы нашли ее? Вам удается раскрыть так быстро все случаи воровства?

— У нас их не так много, а наша работа и состоит в том, чтобы решать все проблемы. Она помолчала:

— А кто же виновник?

— Одна горничная. Мы еще расследуем это дело.

Эллисон оставила эту тему; он не был готов ответить на все ее вопросы. Подошел официант, чтобы принять заказ, и Бен ответил невозмутимым взглядом на плохо скрытое удивление, написанное на лице официанта.

В комнате отдыха для служащих обязательно будут обсуждать его и дочь Феликса Сэлинджера, но он надеялся, что недолго и эти разговоры не смогут повредить ему. Служащие отеля не обращали никакого внимания на Сэлинджеров из Бостона, пока им платили хорошую зарплату и не беспокоили во время работы в отеле, который они уже привыкли считать почти своим собственным.

Эллисон заказала дыню, яблочный пирог и кофе, а Бен сказал, что будет есть то же самое. Они ждали, когда им принесут еду, а коробка с вазой стояла на ковре между, мягкими стульями, на которых они сидели. Зал ресторана был выдержан в приглушенных серых, розовато-лиловых и золотистых тонах, а на каждом столике в высокой хрустальной вазе стоял свежий ирис.

— Вы знаете, почему это здесь? — спросила Эллисон, нежно дотрагиваясь до ириса пальцами. Бен покачал головой. — Мою бабушку звали Айрис. После ее смерти, когда мой дед наконец смог думать о том, что надо жить без нее, он приказал всем управляющим своих отелей делать одну вещь: каждый день ставить свежий ирис в вазы. Даже мой отец не посмел изменить эту традицию.

Бен пил кофе и смотрел в окно на реку Амстел и пешеходов, которые спешили мимо отеля. Ему не хотелось слышать об Оуэне Сэлинджере, не сейчас; он хотел спросить о Лоре и Клэе и о тех пяти годах, которые он их не видел. Но, естественно, он не мог этого сделать. Иначе как бы он мог объяснить, что Бен Гарднер, служащий отеля в Амстердаме, знает о том, что Лора Фэрчайлд и ее брат Клэй жили в семье Сэлинджеров.

«Я подожду. Нет никакой спешки. Если я буду осторожным и терпеливым, — думал он, — у нас с Эллисон будет еще много новых встреч».

— Откуда вы родом? — спросила его Эллисон. — Расскажите, как вы сюда попали. Я слышала, как вы говорили по голландски в вестибюле; зачем вам понадобилось учить его, когда каждый в этой стране говорит по-английски.

— Потому что язык Нидерландов — голландский, и если я хочу работать здесь, у них есть право требовать, чтобы я говорил на их родном языке.

— Вы американец, не англичанин?

Он кивнул.

— По-моему, вы из Нью-Йорка.

— Да, у вас хорошее ухо.

Официант поставил перед ними бледно-зеленые кусочки дыни, затем несколько тарелочек с тонко нарезанным сыром, колбасой и разными видами пирогов, корзиночку с булочками, поднос с маленькими вазочками с джемом, медом и желе, а также кофейник.

— С наилучшими пожеланиями от управляющего, — сказал он Эллисон. — Он сожалеет о всех неудобствах, и неприятностях, которые вам были доставлены, и надеется, что вы позволите ему сделать все возможное в его силах, чтобы возместить причиненный ущерб, и сделать все, чтобы ваше пребывание здесь было безупречным.

Эллисон рассмеялась:

— Неужели он сказал все это?

— Звучит в духе Хенрика, — подтвердил Бен. — Пригласим его к нам за столик?

— Нет. Передайте Хенрику мою благодарность, — сказала она официанту. — И еще скажите, что я хочу увидеться с ним после завтрака.

Она снова обернулась к Бену:

— Вы говорили мне о том, как жили в Нью-Йорке.

— Я говорил вам о том, что у вас хорошее ухо.

— Но в связи с Нью-Йорком. Хотя у вас акцент почти не заметен. — Она наклонила голову набок. — Вы специально старались от него избавиться? Может быть, вы таким образом избавляетесь и от неприятных воспоминаний?

— У меня не больше неприятностей, чем у вас.

— Но я не стараюсь избавиться от них. Я хочу понять их.

— Чтобы снова совершать ошибки? Или, наоборот, чтобы их не совершать?

— Чтобы не совершать. Было бы слишком просто их повторить.

— Особенно если они касаются других людей.

— Нет, не касаются.

— Неужели ни одного человека? Вы совершили ошибки только по своей вине?

— Я не сказала «ошибки», я говорила «воспоминания». И конечно, они касаются и других людей. Но они не имеют ничего общего с тем, повторю я что-либо или нет. Скажите мне, пожалуйста, как мы…

— Это был мужчина? Женщина? Друг? Кто-то из семьи?

— Все понемногу. Смерть, и развод, и… всякие другие вещи. Как мы?..

— Смерть вашего деда?

— О! Вы знаете и об этом? Да, конечно, все в наших отелях должны были узнать. Да, и это тоже.

— И ваш развод. Недавно?

— В прошлом ноябре. Точно в День благодарения. Мой бывший муж отвоевал себе хороший подарок на приближавшееся Рождество в виде крупной суммы денег и продолжил свою веселую жизнь, а я продала квартиру, которую купила для нас обоих около гавани, и уехала из города. Не скажете ли вы мне, как получилось, что мы говорим обо мне, хотя я начала расспрашивать вас?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил он торжественно, и впервые они рассмеялись вместе.

Эллисон облизнула кончик своего пальца и собрала им крошки яблочного пирога.

— Очень вкусно. Интересно, его печет ваш повар?

— Нет, ваш повар.

Она покраснела:

— Я не хотела вас обидеть. Вы же — часть этого отеля.

— Я только работаю в нем. А вы владеете им.

Она нахмурилась:

— Почему вы хотите задеть меня?

Он помолчал:

— Не знаю. Почему мы завтракаем вместе?

— Потому что я хочу узнать вас поближе. А вы все усложняете, делаете все не так, как…

— Не так, как большинство мужчин?

Она улыбнулась:

— Да, совсем не так. Я думаю, мы должны начать все сначала.

— Прошу прощения, мне нужно работать. — Он отодвинул стул и встал. — Мне действительно очень жаль.

— Но всего девять часов утра!

— Моя работа начинается в девять.

— А когда вы заканчиваете?

— В шесть.

— Тогда встречаемся в семь за ужином.

— Эллисон… — Он заметил, как изменилось ее лицо, что она затаила дыхание, услышав в его хрипловатом голосе нежность. «Эллисон Сэлинджер, — думал он, — наследница отелей Сэлинджера и состояния Сэлинджера. Дочь Феликса». Непохожая на мягких, уступчивых женщин, которых всегда предпочитал Бен, а яркая, необыкновенная женщина и в то же время не умеющая скрывать свои чувства. И она хотела его. Он расслабился. — В семь часов, — ответил он и слегка коснулся рукой ее плеча, почувствовав ладонью, как плечо слегка дернулось. — Ресторан я выбираю сам?

— Пожалуйста.

— Я позвоню вам в номер в семь.

Он повернулся к ней спиной, потом снова обернулся и поцеловал ей руку, как бы невзначай, как это принято в Европе. «Успею еще поцеловать ее как любовник», — подумал он и покинул переполненный ресторан, направившись через вестибюль в свой кабинет. Весь день он то и дело думал об Эллисон Сэлинджер и даже, позвонив ей около семи, не знал, что скажет ей, когда она выйдет к нему в вестибюль.

Они дошли до Диккер он Тиюс в молчании. Эллисон, казалось, думала о чем-то своем, а Бен, очень тонко чувствующий все нюансы настроения другого человека, спрашивал себя, что он мог сделать не так. Они избегали смотреть друг на друга, продолжая идти вместе, и начали немного оттаивать только тогда, когда попали наконец под очарование прозрачного золотистого света заходящего солнца, который заполнил город в этот ранний вечер.

Именно такой свет пытался запечатлеть Рембрандт на своих картинах; его старались поймать своими фотокамерами сегодняшние туристы в момент, когда он заливал узкие городские улочки, старинные камни мостовых и величественные здания — остроконечные, с арками и часами на симметричных башнях, с трубами на крышах домов; это был свет больших надежд и ожиданий. И наконец, именно этот свет заставил Бена оставить свои странствия по Европе и остаться здесь.

Других причин осесть в Амстердаме у Бена не было. Даже в дни, когда небо заволакивало низкими облаками и постоянно шел дождь, город продолжал жить нервной, кипучей жизнью, которая напоминала ему Нью-Йорк: люди носились по улицам, а не прогуливались по ним, театры и концертные залы были переполнены каждый вечер, в магазинах можно было найти товар со всего света, а жизнь в том районе города, где располагались публичные дома, ночные клубы со стриптизом, секс-шопы и кабаре, била ключом, затмевая другие страны. Это был город, где Бен Гарднер мог найти работу и стать кем угодно; это был город, который он мог назвать почти своим домом.

Он начал с того, что снял комнату в Иордане, районе, который привлекал всех эстрадных артистов Амстердама, а также рабочих, молодых художников и писателей, пытающихся пробиться в большое искусство. Он купил себе велосипед, взяв пример с большинства жителей города, которые давно прекратили попытки найти место для парковки своих автомобилей, решив, что два колеса надежнее четырех. Через неделю он нашел женщину и начал учить голландский язык; меньше чем через год он переехал на квартиру по соседству и устроился на работу в «Амстердам Сэлинджер», где начал с носильщика, потом выполнял ремонтные работы, а через некоторое время стал помощником начальника отдела безопасности. Год спустя он получил должность начальника отдела безопасности.

Сейчас, идя рядом с Эллисон в потоке туристов, торопящихся пообедать где-нибудь, и людей, возвращающихся домой после работы, он изредка нарушал молчание, показывая ей какое-нибудь интересное здание или обращая ее внимание на ларьки, где продавались блины с селедкой. Он попросил ее на мгновение остановиться и послушать один из огромных уличных инструментов, который был таким тяжелым, что его толкала толпа мужчин, в то время как из него разносились звуки вальса и джазовая музыка, которую производили цимбалы, трубы, барабаны, деревянные блоки и смотанная проволока, странная смесь которых составляла его внутренности.

Но несмотря на золотистые вечерние сумерки, уличные ларьки и музыку, когда они уселись за столик у окна в ресторане, они продолжали испытывать неловкость. Ни вид на высокие здания вдоль Принценграхт — «Канал принцессы», — ни классическая французская роскошь ресторана, ни прекрасное вино, которое заказал заранее Бен, не разрядили напряжения между ними. Наконец Эллисон, заставив себя казаться естественной, нарушила молчание. Глядя на воду в канале, покрытую рябью и белыми гребешками, она рукой указала на длинный ряд плавучих домов вдоль противоположной стороны.

— Неужели все лодки в городе разрисованы сельскими пейзажами?

Бен посмотрел туда, куда она показывала. У лодок были плоские днища, каждая имела прямоугольный домик в центре, который был ярко разрисован коровами и бабочками, мельницами в высокой траве, белыми и розовыми цветами, высовывающимися из травы, и летящими птицами на фоне синего неба. На многих лодках на корме стояли стулья; на одной из лодок маленькая собачка сидела на стуле и смотрела на берег.

— Они выкрашены все по-разному, — сказал он. — Многие живут на них, потому что не могут позволить себе ничего другого. Поэтому они раскрашивают их в сельском стиле, чтобы напомнить себе о том, что мечтают когда-нибудь заиметь.

— Я бы хотела жить на такой лодке, — мечтательно сказала Эллисон.

— Очень мало места.

— Но зато уютно и спокойно. И всегда можно пристать там, где вам хочется, чтобы уйти.

— С лодки? Или от того, с кем вы живете?

— О, я бы жила там только одна. Пока, конечно, не нашла бы себе человека, с кем бы мне хотелось жить вместе. И тогда бы мне не захотелось никуда уходить.

Бен поднял свой бокал с вином:

— За того человека. Надеюсь, он найдет вас.

Странно он выразился. Эллисон внимательно посмотрела на него.

— Спасибо. Я тоже надеюсь.

Они немного помолчали, но уже более раскованно, чем в начале вечера.

— Что вы будете делать, когда вернетесь в Бостон?

— О, нет, не начинайте снова. — Она сидела прямо, в одной руке держа бокал с вином, другая, как полагается, лежала на коленях. — Сейчас мы будем говорить о вас. Расскажите мне о Нью-Йорке. Расскажите мне о том, что привело вас из Нью-Йорка в Амстердам.

Последний раз Бен рассказывал о себе много лет назад. И говорил почти правду, балансируя на грани между тем, что он мог сказать, а что не мог. За последние годы он понял, что очень часто гораздо лучше рассказать правду, чем полуправду, но всегда лучше сказать полуправду, чем не говорить ничего.

— Мой отец владел мебельной компанией — он был конструктор и производитель — и у него был партнер, который дал ему стартовые деньги и нашел несколько клиентов.

— Какую мебель он делал?

— Для отелей. Компания была небольшая, но она расширялась, и мой отец гордился этим. Это было до того, как я родился, но много лет спустя он рассказал мне, что у него было три вещи, которые он любил в своей жизни — меня, мою мать и свою маленькую компанию. Когда началась война — вторая мировая война, — мой отец воевал в Европе. Я так и не узнал, как его партнеру удалось избежать призыва в армию, но он остался дома я продолжал работать в компании. За несколько месяцев до конца войны моего отца тяжело ранило. Он вернулся домой, больной и сердитый, и выяснилось, что его компании больше не существует. Его партнер расформировал ее, а все идеи, чертежи забрал в другую компанию, которой он владел вместе со своим отцом.

Эллисон обнаружила, что его лицо не выражало никаких эмоций. Его черты не были такими резкими, какими они показались ей вчера, когда она впервые увидела его, но сейчас его лицо не выражало ни нежности, ни грусти, ни гнева.

— Ваш отец жив?

— Нет.

Появился официант и вновь наполнил их бокалы.

— Еще бутылку, сэр?

Бен кивнул.

— И утиный паштет. — Он созерцал свой бокал с вином рубинового цвета. — Он умер, когда мне было тринадцать лет. Моя мать умерла восемь лет спустя. Она вышла замуж во второй раз, но после смерти отца я был предоставлен себе самому, работая то там, то тут в Нью-Йорке.

— А что вы делали?

— Работал помощником в бакалейной лавке, официантом в различных ресторанах, продавал антиквариат, который сам находил, где только было можно… Потом, через пять лет, приехал в Европу и стал работать, в основном в отелях. Носильщиком, в ремонтной бригаде, администратором, даже один раз был кассиром в Женеве. Я ничем долго не занимался, я сам не знал, чего хочу.

— А сейчас знаете? — спросила она, когда он замолчал.

Улыбка пряталась в уголках его рта.

— Думаю, что да.

Он смотрел, как официант открывал бутылку вина, в то время как другой официант расставлял перед ними тарелки с паштетом, с сыром и крекерами. Он знал, что хотел.

Кусочек империи Сэлинджеров.

Хотя жажда мести, которую он испытывал в молодости, с годами иссякла, но стремление урвать что-то у Сэлинджеров осталось. Сейчас он понимал, что его мальчишеские мечты были по-детски глупы и ничтожны.

Он помнил, как воображал себе, что он сделает, чтобы отомстить за отца, который просто бредил местью в последние месяцы перед смертью: он подложит в спальне Сэлинджеров гремучих змей, взорвет всю семью за обеденным столом, подбросит черных пауков в их автомобили. Но в то время эта семья показалась тринадцатилетнему мальчишке огромной, далекой и недоступной, — и он не стал ничего делать. А потом его мать вышла замуж, родились Лора и Клэй; его горечь и одиночество сменила любовь к этим двум малышам, которые следовали за ним по пятам и боготворили его. Постепенно он перестал думать о гремучих змеях, пауках и динамите; они все равно не смогли бы ничего изменить. Ничего бы не изменилось, даже если бы он убил Феликса, Ленни или Оуэна, потому что, став вором, он никогда не был убийцей и не мог им стать.

Поэтому единственное, что ему оставалось — это ограбить их, заставив почувствовать потерю того, что они любили, как это случилось с ним. Он хотел ограбить именно Феликса, но Феликс не любил ничего, кроме отелей своей семьи. Оставались драгоценности Ленни, о которых Бен как-то читал: они были оставлены ей ее прабабкой и прадедом, которые жили в Австрии, и представляли большую ценность. И что еще лучше, Ленни очень дорожила ими. Бен считал, что она была достаточно близка Феликсу, чтобы это коснулась и его.

«Но все это было опять по-детски глупым», — думал Бен, пока официант раскладывал тарелки, ножи и вилки для паштета. Точно так же, как змеи и пауки. Потому что кража драгоценностей из богатой семьи была равносильна укусу комара: только мгновенная боль, которая оставляла все точно так же, как было.

Чтобы действительно отомстить так, чтобы семья почувствовала, надо было стать частью империи Сэлинджеров. Единственное, что любил Феликс — были его отели. Следовательно, Бен должен был отобрать у него столько отелей, сколько сможет.

— Вы так и не сказали мне, что же вы хотите? — произнесла Эллисон, как только официанты отошли от их столика.

— Когда-нибудь я скажу.

Он любовался ее удивительной красотой. На ней было бледно-голубое платье, которое открывало ее плечи; бриллианты украшали ее шею и руки, а светлые волосы поддерживались обручем с бриллиантами и каскадом падали ей на плечи.

— Но не сейчас. Мне хочется поговорить о вас. Вы ничего не рассказали мне о своей семье. Глаза у нее погрустнели.

— Вы хотите узнать про отели. Он отрицательно покачал головой:

— Я хочу знать о людях, которые много значат для вас; о тех, кого вы любите и которые радуют вас. Или огорчают.

Эллисон улыбнулась:

— Вы хотите, чтобы я рассказала все это за один вечер?

— Нет, за несколько. Столько, сколько потребуется для этого. У нас с вами будет еще много вечеров. — Он заметил, что она покраснела. — А начать вы можете сегодня. У вас были дед и муж. Вот и все, что я знаю, не считая, конечно, того, что мы все знаем вашего отца, поскольку работаем на него.

Откинувшись на стуле, Эллисон ела ароматный паштет из утиной печенки и запивала его вином.

— Все началось с Оуэна и Айрис. Мой дед родился в прошлом веке и основал несколько отелей. У него родились два сына… — Она описала свою семью, подробно остановившись на Айрис, которая умерла примерно за двадцать пять лет до ее рождения. — То, что я не знаю ее, не имеет значения. Дед столько рассказывал о ней и о том, как сильно они любили друг друга, что она стала частью моей жизни. А вспоминаю ее, когда у меня что то не ладится или когда не могу решить, как правильно поступить, и мне не с кем посоветоваться.

— А с вашей матерью?

— Моя мама — чудесный человек. Но я не могу бегать к ней по любому поводу. И потом с тоской каждый должен справиться сам.

— Да. А чем вызвана ваша тоска?

— Дед умер и…

— Это, наверное, только одна из причин?

— Еще мой развод… Знаете, неприятно терпеть неудачи, тем более что все советовали мне не выходить за него замуж — Поль, и Лора, и дедушка — а я не послушалась.

— Лора? — У него сел голос, и он откашлялся.

— Поль и дед пытались отговорить меня. Поль Дженсен, мой двоюродный брат. Но я считала, что знаю, что делаю. И ошиблась.

Бен снова откашлялся:

— Лора — тоже ваша кузина?

— Нет. Об этом человеке мне не хочется говорить, Бен. У меня много двоюродных братьев и сестер, если вам так уж интересно знать о них. Кстати, Патрицию вы уже видели.

— Мне больше всего хотелось бы знать, что причинило вам боль. Лора имела к этому отношение?

Эллисон закусила губу. Она снова стала смотреть в окно, рассеянно разглядывая палубы плавучих домов, где на стульях расположились семьи и вели беседы.

Мимо проплывали другие лодки; люди катались на лодках по каналам в последних лучах вечернего солнца и выглядели спокойными и довольными. Со стороны казалось, что ни у кого из них не было никаких секретов и что, вспомнив свое прошлое, они не испытывают при этом никакой грусти.

— Лора была моей подругой, — резко ответила она. — Она жила в моей семье много лет. Она пришла к нам, когда ей было всего восемнадцать, стала работать на кухне, а потом помогала моему деду в библиотеке. С ней был и ее брат, но я привязалась именно к Лоре. Мы проводили вместе много времени. Она ничего не знала и не умела; я научила ее играть в теннис, танцевать, выбирать одежду. Моя мать и тетя тоже помогали ей — она была очень симпатичная, а мы помогли ей стать красивой — кухарка Роза учила ее готовить, я водила ее по ресторанам, чтобы она научилась делать заказ, и мы часто ставили на место взглядом невежливых официантов, а потом смеялись.

Она ладонью вытерла глаза.

— Извините, я такая глупая, до сих пор плачу, вспоминая ее. Но с ней было так весело; она замечательно смеялась и умела здорово копировать людей. Она была доброй, честной, умной… то есть она не была честной, а мы все долгое время считали ее честной, и когда я спрашивала у нее совета о чем-то, она говорила мне, что думала, и обычно оказывалась права…

— Не была честной? — переспросил Бен, когда она замолчала. Он сдерживал себя, пытаясь увидеть все глазами Эллисон, а также глазами Лоры, но все время он видел перед собой улыбку Лоры и ее взгляд, обращенный на него, полный любви и доверия.

— Что вы имеете в виду: не была честной?

— Она оказалась воровкой, — резко ответила Эллисон. — Когда-то ее арестовали в Нью-Йорке и судили — я не знаю всех деталей — но мой отец думает, что она с братом проникла к нам в дом на Кейп-Коде с единственной целью ограбить нас. Кроме того, он совершенно уверен, что именно они ограбили нас летом, когда наш дом был взломан и исчезли драгоценности мамы. Он не мог доказать этого, а полиция так никого и не нашла.

— И вы тоже думаете, что это сделала она? Может быть, ее брат?

— Не знаю. Теперь мне все равно. Мы любили и доверяли ей, а она никогда не рассказывала о себе, не сказала правду, а потом, когда умер дедушка… — Она замолчала и в отчаянии покачала головой. — Хватит о ней. Давайте поговорим опять о вас.

— Ну нет! — Она удивленно взглянула на него, и Бен быстро добавил: — Извините, я не хотел кричать на вас. Меня так захватила ваша история, что я хочу услышать, чем все кончилось.

Она продолжала внимательно смотреть на него:

— Кажется, вас действительно волнует это.

— Меня волнует то, что волнует вас. Легкий румянец опять появился на ее щеках.

— У моего деда случился удар, и он тяжело болел около месяца, а потом умер. Лора была с ним все это время — почти все время — и прямо перед смертью он вызвал своего адвоката и изменил завещание, оставив ей свой дом, часть акций корпорации «Сэлинджер» и четыре свои отеля.

— Господи! — задохнулся Бен.

— Что?

— Это целое состояние!

— Мой отец так и сказал. Он назвал ее охотницей за состоянием. Но я не думаю, что она была такой. Я думала, что это замечательно, что она унаследовала отели и все остальное, потому что они с дедом любили друг друга, и если он хотел ей что-то оставить после своей смерти, то имел на это право.

Она снова замолкла и невидящими глазами уставилась в зал.

— Значит, она сейчас богатая женщина, — сказал Бен. — Так почему же вы расстраиваетесь?

— Потому что она уже не моя подруга. И она вовсе не богатая. Я ведь сказала, что она лгала нам. Многие годы она лгала и таилась от нас, а мы были с ней откровенны и относились к ней всей душой. А потом, когда дедушка заболел, она кое-что сделала — я не знаю, что именно, но что-то, отчего он стал бояться… чего-то. Его поведение после удара стало странным; то он не находил себе места, сердился, то был слишком взволнован или чувствовал себя несчастным — мы не понимали почему — никто из нас не мог понять его, когда он пытался говорить. А Лора сказала, что она его понимает, и мы просили ее объяснять нам. Так ужасно было входить в его комнату; я не знала, что ему сказать. Я была уверена, что Лора чудесный человек, потому что она сидела с ним, слушала, как он произносил эти гортанные звуки, как будто они с ним просто сидели и пили днем чай…

— Да, кажется, она действительно замечательная женщина, — сказал Бен.

— Не знаю. Однако, оставаясь с ним наедине, она смогла заставить его сделать поправку к завещанию и оставить ей дом, акции и отели. Он не сделал этого, когда был здоров; он никогда даже не заикался об этом, Лора каким-то образом заставила его сделать это, хотя он не мог ни говорить, ни нормально думать.

Бен прищурил глаза:

— А откуда вы узнали, что она заставила его?

— Я не знаю, точно не знаю, я не очень часто заходила к нему в комнату, должна была бы заходить почаще, другие тоже, а Лора все время сидела с ним, и мне за всех нас стыдно. Но адвокат, который делал поправку, дал показания, что…

— Показания? Был суд? — Он помнил, что ходили разговоры о судебном разбирательстве относительно завещания Оуэна Сэлинджера, но это не имело прямого отношения к «Амстердам Сэлинджер», поэтому никто не обратил на них внимания.

— Мой отец подал в суд, чтобы поправку признали недействительной. По основному завещанию все отходило моему отцу и моему дяде.

— И что же произошло дальше? — спросил Бен, стараясь не выдать своего нетерпения.

— Дело выиграл мой отец. Мы все выиграли, если посмотреть на это дело с этой точки зрения. Суд решил, что дед не отвечал за свои действия, то есть не отдавал себе отчет в том, что он делает, когда диктовал поправку.

— Значит, она ничего не получила?

— Во всяком случае, не от дедушки. Я не знаю, что у нее есть. Мой отец заставил ее уехать, когда умер дед; и я не видела ее вплоть до суда, который был в июле прошлого года, и не разговаривала с ней с тех пор. Я хотела заговорить, но она была так холодна и отстраненна, а я была обижена на нее, что я к ней и не подошла. Я не знаю, где она сейчас и чем занимается. Все, что я знаю, что мы отдали ей все, а она швырнула это нам в лицо, лгала нам, воспользовалась болезнью дедушки. Но черт бы меня побрал, я до сих пор думаю о ней, скучаю по ней и мечтаю о том, чтобы ничего этого не случилось и мы снова стали друзьями, почти сестрами…

Ее голос замер. Вокруг них шумели люди, играла музыка.

Бен сидел, откинувшись на стуле, но его руки, спрятанные скатертью, были крепко сжаты на коленях.

Мой отец заставил ее уехать, когда умер дедушка.

При этих словах он почувствовал торжество. «Ну и что дальше? — молча обратился он к Лоре. — Не такая уж чудесная семейка оказалась, не так ли? Я предупреждал тебя, но ты не хотела слушать. Они были тебе нужны, и ты повернулась ко мне спиной, чтобы остаться с ними. А они выставили тебя вон. Так тебе и надо».

Он тоже был очень сердит на нее. Она могла бы ему все рассказать, обратиться к нему за помощью. Видимо, она действительно ненавидит его, если не позвала в такой трудный момент своей жизни.

А потом его охватила жалость к ней. Он до сих пор помнил, какие у нее были худенькие плечи, когда он обнял ее в последний раз перед разлукой. Проклятье, она была совсем девчонкой, которая никому не причинила вреда, а этот чертов Феликс Сэлинджер натравил на нее законников.

С мрачным юмором он подумал, что у него появился еще один счет к Феликсу.

— Что вы сказали? — спросил он Эллисон, когда она взглянула на него, склонив голову набок. Он выпрямился и допил вино из своего бокала. — Извините, задумался. О том, что вы мне рассказали.

— Я сказала, что не хочу больше говорить об этом, — она легонько коснулась его руки. — Вы умеете прекрасно слушать, и я благодарна, что мой рассказ не оставил вас равнодушным. Но мне очень тяжело… — Она рассмеялась. — Мне было легче развестись, чем расстаться с Лорой. Давайте все-таки поговорим о вас. Вы до сих пор так и не сказали мне, что хотите в жизни.

Ее глаза смотрели на него прямо и с любопытством. Она была очарована им и по доверчивости напоминала Лору. Бен почувствовал дразнящий запах ее духов, а ее пальцы все еще лежали на его руке. Дочь Феликса. У нее был стиль, она была необыкновенно привлекательна. Она хотела доказать, что не чувствовала себя неудачницей после развода, что была все еще молода и привлекательна. Она была всем, о чем только мог мечтать любой мужчина.

— Так скажите же, что вы хотите, — мягко проговорила Эллисон.

— Любви, — ответил он. — И работы. Я не очень отличаюсь от других мужчин. Я хочу, чтобы рядом была женщина, которой бы я верил; и большое дело или часть его, для себя; и семья, чтобы у меня было то, чего никогда не было раньше.

Его слова понравились ей, от них ей стало тепло на душе. И снова, как и много раз до этого, Эллисон Сэлинджер подумала: «Я могу быть той женщиной, я могу сделать его жизнь такой, какой он хочет. Я смогу сделать его счастливым».

ГЛАВА 15

Уэс Карриер был финансистом, предпочитавшим не отсиживаться в своих офисах в Нью-Йорке и Чикаго, а путешествовать по всему миру в качестве консультанта международных корпораций, которые постоянно расширяли свое географическое, политическое и идеологическое влияние и вели при этом жесткую борьбу. Он разъезжал по свету, успев при этом трижды жениться. И сейчас, в пятьдесят пять лет, имея полдюжины домов по всей Европе и в Америке, а также являясь членом самых аристократических клубов, он был известен как эксперт по слиянию и приобретению промышленных предприятий, щедрый меценат и спонсор молодых людей, открывающих собственные компании, а также один из заманчивых холостяков на двух континентах.

Никто не знал его близко. После его второго развода один репортер написал о нем захватывающую книгу с интригующим названием «Жизнь Карриера», но она оказалась не более чем пересказом газетных статей и сплетен из вторых рук. Книга исчезла практически сразу после выхода в свет. Даже хорошему репортеру было трудно собрать материал об Уэсе Карриере, который зарабатывал огромные деньги, следуя своей интуиции и всегда при этом оставаясь в тени. Он поддерживал репутацию своей непредсказуемостью, и у него не было близких друзей. Если кто-то в финансовом мире и пытался оторваться и опередить его на шаг, никто не побился бы об заклад, что ему это удастся. Поэтому больше никто не пытался писать о нем книги.

— Хотя мне сказали, что парочка журналистов все-таки собирает информацию еще для одной книги, — сказал он небрежно Лоре, когда они сидели в обеденном зале ресторана в «Дарнтоне» туманным сентябрьским утром. Был выходной, вестибюль был полон, и они вместе завтракали. После завтрака он собирался выступить с докладом на открытии конференции по международной торговле. Это был уже второй его доклад в «Дарнтоне», первый он читал здесь три недели назад.

— Не могу поверить, что они не знают, куда девать время, и не имеют дел поважнее.

Лора удивленно посмотрела на него:

— Вы действительно так думаете? Но люди хотят знать, как вам удается формировать их жизни.

— Я не формирую, а влияю. Она покачала головой:

— Вы же понимаете, что имеете огромную власть. Вы помогаете определить будущее компаний, в которых работают люди, вещей, которые они будут покупать, акций, которыми они владеют.

— Я влияю на внешние силы. Что касается формирования, то мы сами формируем свои жизни; никто за нас не может сделать это.

Лора нетерпеливо посмотрела в сторону, раздраженная его высокомерием. Невольно, как только ее внимание переключилось на зал, она быстро окинула его взглядом. Все столики были заняты, а в вестибюле уже собралась небольшая очередь; чашки с кофе подавали очень быстро; освобождающиеся столики незамедлительно снова застилали скатертями и сервировали небьющейся посудой, которой пользовались во время завтраков и обедов. Для ужина посуда менялась на хрусталь и фарфор, а столы накрывали белыми скатертями. Наклонившись, она подобрала салфетку, которую уронил со своего толстого колена вставший из-за стола посетитель, и положила ее обратно на стол, откуда ее должен был забрать официант, убирающий со столов.

Затем, убедившись, что все в порядке, она вновь обернулась к Карриеру. Она согласилась пообедать с ним в августе, и в этот приезд тоже нашла его привлекательным и интересным собеседником, но его уверенность в себе немного действовала ей на нервы.

— Вы считаете, что всем везет так, как вам, и что все могут то, что умеете вы. Большинство из нас не способно управлять судьбой, подобно вам.

— Я ее делаю, моя дорогая; это гораздо лучше, чем управлять ею.

Он пил кофе и смотрел на нее.

— Интересно, почему вы считаете, что не можете управлять своей судьбой?

— Для меня управлять — это значит, чтобы все наши гости позавтракали вовремя, — беспечно сказала она, не обращая внимания на искорки раздражения в его глазах: он был человеком, который не любил, когда его не принимали всерьез. — Надеюсь, что я смогу вырваться сегодня и послушать ваш доклад. Думаю, у меня получится.

— Вы же слышали его месяц назад.

— Мне нравится наблюдать за вами; у вас прекрасный контакт с аудиторией.

— Спасибо. А у вас прекрасный талант менять тему разговора.

— Спасибо.

Они улыбнулись друг другу, и Карриер вынужден был признаться себе, что пробиться сквозь броню ее сдержанности оказывается гораздо труднее, чем он ожидал.

— Вы сможете поужинать со мной сегодня? — спросил он. — Мы можем пойти в город, если вы порекомендуете хорошее место.

— Можно пойти в «Пост-Хаус». Это хороший ресторан почти такой же, как этот. Я с удовольствием поужинаю с вами, если мне удастся освободиться.

— Вы всегда должны уметь освободиться. Хороший управляющий — это хороший персонал.

— Я запомню это.

— Извините меня, — спохватился он. — Я не имею права советовать, как вы должны работать. Просто хочу быть совершенно уверен, что вы все-таки будете ужинать со мной.

— Я сделаю все, что смогу.

Они встали из-за стола и пошли к выходу. По пути Лора кивала посетителям ресторана и обратила внимание на то, что разносили на подносах официанты: копченая форель и яичница, казалось, пользовались успехом в это утро.

— А я постараюсь вызвать вас на разговор.

Они расстались в Большом зале. Карриер направился в конференц-зал, а Лора в свой маленький офис рядом с кабинетом Келли. Ее письменный стол был завален счетами, которые нужно было проверить, образцами драпировочной материи, чтобы они с Келли могли окончательно решить, что им нужно для ремонта некоторых комнат; на нем лежали письма, которые нужно было отправить модельерам с подтверждением в показе моделей, что должен был состояться в конце месяца. Но ей было трудно сосредоточиться, и вскоре около полдесятого она отодвинулась на стуле от стола и, вышла в коридор. Спустившись по лестнице, она направилась в конференц-зал, находившийся в самом низу. Она шла, здороваясь с обитателями отеля, называя их по имени и получая удовольствие, видя, как они приятно удивлялись тому, что она знает их. Она опоздала на доклад Карриера. Она нашла его в зале. Это была комната без окон, обставленная яркой мебелью. Он сидел в кресле во главе длинного стола из розового дерева и отвечал на вопросы тех, кто еще оставался в зале. Он улыбнулся Лоре, когда она вошла, и отметил про себя, что она очень красивая. В то же время он снова почувствовал, что в ее красоте чего-то не хватало. Она остановилась в дверях, строгая и подтянутая, как балерина, в голубом платье с широкой юбкой. Тонкие черты ее лица обрамляли упругие пряди каштановых волос, ее синие глаза с длинными ресницами были огромны, скулы слегка подрумянены, а рот создан для улыбки и любви. Но ее красоту портили твердая линия губ и сдержанность, которую она на себя напускала. Когда же случалось, что она все-таки улыбалась или, что случалось еще реже, открыто смеялась, у Карриера захватывало дух при мысли, что под этой маской скрывается чувственная и трепетная натура.

— Присоединяйтесь к нам, пожалуйста, — пригласил он с видом хозяина и указал на буфет. — Кофе и булочки. В «Дарнтоне» прекрасное обслуживание, каждый наш…

В этот момент погас свет. В абсолютной темноте послышались приглушенное чертыханье и шум отодвигаемых стульев.

— Я думаю, что нам следует оставаться на своих местах, — сказал Карриер спокойно. — Лора, здесь есть фонарь?

— Боюсь, что нет. Но есть свечи. Здесь иногда происходят частные обеды…

Она на ощупь добралась до стенного шкафа в углу и рукой нашла стопку картонных коробок. Взяв одну, она двинулась вдоль стены, туда, где, как полагала, сидел Карриер.

— Уэс? Если вы заговорите со мной, я смогу вас найти.

— Хорошее определение любви, — пошутил он. — Если мы будем говорить друг с другом, мы сможем найти друг друга.

Он почувствовал, как ее рука, неуверенно, как рука слепого, коснулась его плеча, и он поймал ее в свою.

— Вот мы и нашли друг друга, — добавил он тихо. Затем, повысив голос, сказал: — Если у кого-нибудь есть спички…

— То мы смогли бы зажечь эти свечи, — закончил чей-то иронический голос. Наступила пауза.

— Неужели ни у кого нет спичек? — растерянно спросил кто-то.

— Спички, конечно, есть, — быстро сказала Лора. — Я забыла взять их из шкафа. Уэс, пожалуйста, подержите это… — Вложив коробку со свечами в его руки, она вернулась к шкафу. Через минуту она зажгла спичку и увидела, как все зажмурились. — Наберитесь терпения, свет скоро будет.

Она отдала спички одному из присутствующих в комнате и успела выйти в коридор, пока спичка еще горела у нее в руке.

Но вместо света посыльный принес фонарь и вывел Карриера и остальных гостей в темный коридор и повел всех вверх по лестнице в освещенный солнечным светом Большой зал. Народу там было мало, в основном в это время дня все находились в городе. Карриер заметил Келли Дарнтон через открытую дверь ее кабинета. Она стояла с телефонной трубкой в руке.

— Весь чертов остров остался без света, — сказала она; потом, быстро взглянув на людей в Большом зале, понизила голос.

Карриер вошел в ее кабинет и закрыл за собой дверь.

— Может быть, я могу чем-нибудь помочь? — тихо спросил он.

Она рукой прикрыла трубку:

— Спасибо, вам лучше об этом спросить Лору. Я разговариваю с электрической компанией… Что? — прокричала она в трубку. — Двадцать четыре часа? Вы с ума сошли? У нас здесь двести человек, которые заплатили немалые деньги, и…

Карриер открыл дверь кабинета Лоры и вошел. Она тоже разговаривала по телефону и что-то записывала.

— Они уже вывели вас? — с улыбкой спросила она. — Бедняжка, вы прямо как узник, выпущенный из темницы. У вас найдется килограммов пятьдесят? — спросила она в трубку. — Чудесно! Вы можете привезти их прямо сейчас?.. Если вы сможете найти больше, везите все. Наши холодильники не работают, поэтому мы возьмем любое количество сухого льда. Да, еще одно, Билл. По дороге сюда остановитесь около хозяйственного магазина и купите побольше фонарей. Зарядите их за наш счет. Нет, купите столько, сколько у них есть. Я только что слышала, Келли сказала, что света не будет и ночью, а у нас фонарей, наверное, меньше сотни… — Она встала из-за стола. Карриер заметил, что она очень хотела поскорей закончить этот разговор, но ее голос не выдавал этого. — Один фонарь на каждый номер. Освещение — это одно из удобств, которое делает «Дарнтон» первоклассным отелем.

Карриер услышал, как Билл рассмеялся, а Лора сухо улыбнулась.

— Спасибо, Билл. Вы хороший друг.

Много мужчин, подумал Карриер, встали бы на уши, чтобы услышать, как Лора Фэрчайлд говорит своим низким, живым голосом, что они ее лучшие друзья.

— Могу ли чем-нибудь помочь? — спросил он, когда она повесила трубку.

— Сейчас еще не знаю. Я еще не успела обдумать создавшееся положение.

— А что случилось? Что-нибудь с трансформатором? Она кивнула.

— И по каким-то причинам его смогут починить не раньше завтрашнего дня, а это значит, что у нас в запасе всего несколько часов до заката солнца. Джон уехал в Берлинтон за генераторами, но все равно у нас их не хватит на весь остров, поэтому мы должны многое предусмотреть.

Карриер уселся на стул в углу небольшого кабинета Лоры.

— Дайте мне знать, когда у вас появится дело для меня.

Она кивнула, снова набирая номер, на этот раз внутреннего телефона.

— Роджер! Сухой лед скоро будет. Держите холодильники пока закрытыми, хорошо?.. Да, суп и сандвичи на обед? Отлично. Вот что придумать на ужин… Давайте решим это после обеда.

Они поговорили еще немного, и она повесила трубку.

— Слава Богу, что у нас газовые плиты, — пробормотала Лора себе под нос, затем пробежала глазами свой список и снова взялась за телефон.

В течение двух часов Карриер наблюдал за ней. Он сидел не двигаясь, а Лора, казалось, совсем его не замечала. Иногда она бросала рассеянный взгляд в его направлении, но мысли ее были далеко. Она все время была занята, разговаривая с Келли и другими работниками отеля, которые постоянно появлялись у нее в кабинете, потом исчезали и появлялись снова; она много звонила по телефону и исписала несколько страниц в своем блокноте.

— Господи! — воскликнула Лора, набирая очередной номер. — Вы сказали им, что мы открыты?

— Я сказал, что они ненормальные. Что случилось с электричеством?

— Полетел трансформатор. Тим, — сказала она в телефонную трубку, — это Лора из «Дарнтона». Окажи мне любезность, будь добр. Повесь объявление в холле аэропорта, откуда забирают наших клиентов на машине, что мы открыты и готовы встретить каждого, у кого заказан номер. Я боюсь, что люди могут прилететь, но, услышав об аварии, подумают, что мы никого не принимаем… — Разговаривая, она рисовала галочки на листе бумаги. — Конечно, нет. У нас все в порядке, и никто не будет чувствовать себя обманутым. У нас они получат все, что надо, за свои деньги.

Карриер заметил, как вдруг загорелись ее глаза. Заинтересованный, он заметил, что карандаш неожиданно застыл в ее руке и она перестала рисовать. Она сдержанно улыбнулась.

— Мне только что пришло в голову, — обратилась она к Клэю, когда закончила говорить по телефону. — Ты умеешь делать костер?

— Откуда, ты думаешь, я могу уметь это делать? Я вырос в Нью-Йорке.

Вошла Келли и присела на край стола Лоры.

— Роджер хотел приготовить омаров в ракушках, но для этого нужны плиты. У него электрические плиты, которые, естественно, холодные как лед.

— У меня есть одна идея, — сказала Лора. — Что вы скажете, если мы устроим ужин на воздухе? Разведем костры, возьмем для чая большие чугунные чайники — ведь так мы сможем вскипятить воду. Жаль, что я никогда не состояла в скаутах. Ну ладно. Давайте представим, что сможем. Мы могли бы назвать ужин «Омары, приготовленные в походных условиях». Запечем в золе картошку, можно в фольге, но нам нужен человек, который умеет это делать. Роджер сможет приготовить великолепный салат и мороженое на десерт, и мы должны все это съесть, потому что у нас не хватит сухого льда, чтобы сохранить продукты. Почему вы качаете головой?

— Вы забыли, что мы не можем позволить себе ничего деревенского. Наш стиль — элегантность, и мы придерживаемся его с тех пор, как вы сами предложили его. Сочетание горной хижины с роскошью дома на Парк-авеню. Вы помните свои слова?

— Да, но сейчас я думаю немного иначе. Келли! Все любят иногда оказаться в походных условиях, на природе, даже те люди, которые к ужину выходят в шелковых платьях и черных галстуках. Если нам удастся все хорошо организовать, я думаю, все будут в восторге.

— «Думаю» — довольно неопределенное слово. А что, если они придут в ужас?

— Тогда у нас возникнут проблемы. Но я готова поспорить, что омары под луной, под хорошее вино понравятся гораздо больше, чем та же еда в зале ресторана.

— Я полностью согласен с этим, — тихо подал голос Карриер.

Келли и Лора взглянули на него.

— Правда? — спросила Келли. Он кивнул:

— Я покажу всем пример. Я пообещаю приз за лучше всех очищенного омара. И я помогу делать костры.

— А вы знаете как? — поинтересовалась Келли.

— Нет, но если мне покажут… Она встала и пошла к двери.

— Я поговорю с Роджером. Может быть, это и неплохая идея. Клэй! Ты должен проверить лодки.

Когда Келли с Клэем ушли, в кабинет вошла одна из горничных.

— Как нам убирать в номерах, Лора? Мы не можем пользоваться пылесосами.

— Попробуйте щеткой, — рассеянно ответила она, смотря в окно.

— А как щеткой чистить ковры?

— Точно так же, как пол. У вас получится, Бесс. Щетки изобрели гораздо раньше, чем пылесосы.

— Ну что же, думаю, нам надо попробовать. Конечно, многого я не жду…

— Я абсолютно уверена, что вам все прекрасно удастся.

Когда горничная ушла, она покачала головой:

— У меня никогда не было пылесоса, пока я не попала на Кейп-Код, — пробормотала она и подошла к двери своего кабинета. — Келли! В номере восемнадцать живет человек по имени Пикард.

— Вполне верю, — ответила Келли. — Вы помните все имена лучше, чем я.

— Он служащий ИБМ, а в свободное время — актер.

— Ну и что?

— А если он расскажет историю о привидениях? Эдгара Аллана По или Роберта Луиса Стивенсона… что-нибудь ужасное и интересное.

Наступило молчание.

— Вот это мне нравится. Как, ты сказала, его фамилия?

— Эрик Пакард.

— Я позвоню ему.

— Он сейчас играет в гольф, но ему передадут, что вы звонили.

— Как вы умудряетесь помнить такие вещи?

— Это талант Фэрчайлдов, — небрежно бросила она и вернулась к своему столу. — Вы умеете петь? — спросила она Карриера, и он понял, что она помнила о нем все это время.

— Я могу подпевать тому, кто начнет.

— Могу поклясться, что только в пении.

— Ошибаетесь. Я всегда помогу тому, кто хочет добиться успеха. Вам тоже.

Она задержала на нем взгляд:

— Наверное, вы правы. Иногда.

Вошла Келли:

— Звонил Клэй. Он устанавливает ручная насос на цистерне с бензином, так что мы можем не беспокоиться о лодках в сухом доке. Массаж делают при свечах; все остальные — на улице, и если бы вы прошлись вокруг, вы бы подумали, что все, как обычно: ни единого признака беспорядка. Просто поразительно, что Джон уехал до того, как все случилось. Можно подумать, что у него дар избегать неприятностей. Но вы проявили себя просто замечательно, Лора; не знаю, как бы я без вас справилась. Почему бы вам немного не отвлечься от работы? Вы выглядите усталой.

— Давайте покатаемся на катере, — предложил Карриер, вставая на ноги. — Тем более что не надо бояться за бензин.

Лора хотела было отказаться, но передумала. Она принимала решения все утро, с согласия Келли, но сейчас пора было вспомнить, что главной в «Дарнтоне» была Келли. Она была здесь хозяйкой и начальницей Лоры, которая только что велела ей взять перерыв. «Когда у меня будет свой собственный отель, вот тогда я смогу делать все, что хочу», — решила она.

— Мы там и пообедаем, — добавил Карриер. — Роджер сможет что-нибудь дать нам с собой?

— Он, наверное, очень занят сейчас. Я сама возьму что надо, — ответила Лора.

— Если меня не будет часа два, Келли, вы не возражаете?

— Хорошо. Не торопитесь, отдохните хорошенько.

На кухне Карриер наблюдал, как Лора укладывала в корзину сыр, французские хлебцы, джем и белое вино. Она стояла в стороне от работающих на кухне людей и действовала размеренно и четко, как и у себя в кабинете. Он не знал, о чем она сейчас думала или что чувствовала в это сумасшедшее утро, волновалась она, или ей нравилось быстро находить решения всех проблем, или просто любая работа поглощала ее. «Нет, — подумал он, — в ней очень много огня. Она молода. Не старше двадцати восьми — двадцати девяти лет. Она действительно молодая, и ей нравится принимать решения, справляться с трудностями и видеть, как люди выполняют ее распоряжения».

— Сколько вам лет? — спросил он, когда они шли по широкой лужайке к пристани. Когда она ответила, он остановился как вкопанный. — Двадцать три?

— А вы думали, я моложе или старше?

— Немного старше. — До самой пристани он шел молча. Клэй, находившийся там, предложил им взять катер.

— Я еду в город, чтобы забрать первую партию наших клиентов после гольфа, — сообщил он Лоре. — Тебе что-нибудь нужно?

— Спроси Келли, — ответила она и помахала ему рукой, когда Карриер завел мотор. Мощный катер, легко рванулся вперед, оставляя за собой длинную волну, которая закручивалась в центре, потом превращалась в едва заметный у-образный след на поверхности воды, в которой отражалось чисто голубое небо с редкими пушистыми облаками. Лора вспомнила океан около Кейп-Кода, обрушивающий свои волны на берег, где сидели они с Оуэном, или с силой бившийся о дюны, где она гуляла вместе с Полем. Лора закрыла глаза и откинула назад голову, подставляя лицо ветру, чтобы он прогнал прочь все ее воспоминания.

Карриер направил катер подальше от людей, которые катались на озере. Когда они оказались одни, он сбросил скорость, и они медленно поплыли вдоль берега. Лес начинался сразу на берегу, до них доносились пение птиц и другие звуки лесной жизни.

Он посмотрел на Лору. Она поправляла свои волосы точным движением руки, таким же сдержанным, каким был ее голос. Он снова подумал, что с ней будет непросто. Он никогда не встречал никого, будь то мужчина или женщина, кто совершенно спокойно мог позволить, чтобы молчание тянулось сколько угодно, и не начать нервно что-то говорить, чтобы заполнить его. Она молчала и сейчас. Он сбросил скорость еще немного, снизив шум мотора, чтобы они могли разговаривать.

— Вы когда-нибудь прилагали усилия, чтобы произвести впечатление на кого-либо? — спросил он. Она удивленно взглянула на него:

— Конечно. Какой странный вопрос. Я всегда хочу нравиться людям, чтобы они восхищались мной… от этого мне легче самой восхищаться и любить саму себя. — Она улыбнулась, немного смутившись. — А у вас разве не так? Я уверена, большинство людей чувствуют то же самое. Делают других людей своим зеркалом. Я имею в виду, то, что мы думаем о себе, зависит от того, что думают о нас другие.

— Умное наблюдение, — заметил он. — Мне оно понравилось. Но я почему-то не заметил, что вы поступаете именно так.

Она удивленно посмотрела на него:

— То есть вы хотите сказать, что поскольку я не пыталась понравиться вам, а многие именно это стараются сделать, во всяком случае, женщины, то я чем-то отличаюсь от других?

— Вы совершенно уникальны, — уточнил он, рассмеявшись, хотя в эту минуту почувствовал себя уязвленным и испытывал даже некоторую неловкость. — Но вы правы в том, что люди пытаются произвести на меня впечатление всеми способами, кто бы они ни были. Я даже не понимал, насколько к этому привык. Она едва заметно улыбнулась:

— Мои «способы» вы видели сегодня утром.

— Но вы старались для отеля и получали от этого удовлетворение.

Она задумалась над его словами:

— Да, мне это нужно. А вам? Если вы ждете от людей, чтобы они только восхищались вами, это значит, что в вас нет достаточной гордости, чтобы пережить то, что люди могут быть к вам жестоки.

Он внимательно смотрел на нее:

— Видимо, совсем недавно кто-то был жесток к вам, не так ли?

— Всем встречаются жестокие люди. Она успела заметить, что олень бросился в лес при звуке их катера.

— Разве жестокие люди не стараются из кожи вон вылезти, чтобы понравиться вам? Он кивнул в знак согласия.

— Жестокие, нечестные, эгоистичные, фанатичные, слабовольные… Они все готовы на все, если это поможет им заключить выгодную сделку и добиться своею. А дальше хоть трава не расти. — Все еще смотря в лес, она добавила. — Я знаю одного такого человека.

— Только одного?

Она повернулась к нему лицом:

— А вы знаете больше?

— Сотни, а может быть, тысячи. По-своему это совершенно обычные люди. Я им не удивляюсь.

— А я удивляюсь.

— Это одна из причин, почему мне хочется бывать с вами чаще.

— А другие причины? — спросила она после короткой паузы.

— Мне нравятся приключения, которые вы предлагаете вашим постояльцам.

Они одновременно рассмеялись, и Лора задумчиво заметила:

— Интересно, наша затея сработает?

— Я уверен, что у вас сработает любая ваша затея, — тихо ответил он. Он повернул руль и завел катер в небольшую бухточку.

— Пора обедать. А вы сможете рассказать мне о Кейп-Коде и о том времени, когда у вас впервые появился пылесос.

Всю осень — когда трансформатор был давным-давно починен, а гости снова появлялись к ужину в шелках и черных галстуках, вспоминая тот необыкновенный вечер под луной, когда омары казались, как никогда, вкусными, а история, рассказанная Эриком Пикардом, заставила их холодеть от страха, несмотря на тепло от походных костров, — каждый раз, если Карриер не был в Европе, все выходные он проводил с Лорой. Они катались на лошадях, играли в теннис, катались на лодке по озеру, плавали в открытом бассейне и исследовали соседние небольшие городки. Они беседовали о Европе, которую хорошо знал Карриер, о его мире финансов, его друзьях и бывших женах. Они говорили иногда немного и о самой Лоре, но она всегда чувствовала неловкость, когда он начинал расспрашивать ее, и после нескольких попыток он понял, что лучше дать ей время, чтобы она сама захотела довериться ему. Это не значило, однако, что он сдался, просто он решил не торопить события и сбавить обороты. После их первой совместной поездки на озеро, когда он спросил ее о Кейп-Коде и она инстинктивно ушла в себя, он понял, насколько она была скрытной. Но скрытничала она по инерции. Он пришел к выводу, что она не любила говорить о себе, скорее всего, в силу давнишней привычки.

Но по мере того как дни становились короче и прохладней и они проводили все больше времени в помещении, около камина, она постепенно начала немного рассказывать ему о своей жизни. Она описывала колледж, передразнивая своих преподавателей, как однажды копировала Жюля ле Клера для Поля, рассказывала о том, что подрабатывала помощником управляющею в «Бостон Сэлинджер», а также, что была компаньоном престарелого вдовца.

— А потом мы с Клэем приехали сюда, — закончила она свой рассказ, когда они сидели в углу в «Джейз Лэндинг». Это была маленькая таверна, с обитыми кожей стульями, газовыми рожками, свисающими с балок низкого потолка, и с репродукциями битв войны за независимость на стенах. В этот ноябрьский выходной день они были единственными посетителями.

— Келли и Джон предложили нам работу, кроме того, это была прекрасная возможность научиться гостиничному делу. Я уже здесь целый год. Чем только я не занималась, например, встречала посетителей в ресторане или могла управлять всем отелем, когда мне удавалось убедить Келли, чтобы она убедила Джона, что все в отеле будет нормально, если они уедут куда-нибудь в отпуск.

Карриер не спускал с нее глаз.

— А пожилой вдовец?..

— Он был моим другом, — отрывисто сказала она, удивившись, почему он заинтересовался Оуэном. Видимо, заметил что-то в ее лице или голосе… Внезапно она почувствовала отвращение ко лжи, которая практически стала ее второй натурой. «Мне осточертело каждый раз пробираться через тминные поля собственной лжи — а Карриер такой проницательный, — думала она. — Наверняка ничто не может его ни шокировать, ни возмутить». И она чуть не рассказала ему все. Но нужных слов не нашлось; привычка скрывать свое прошлое оказалась слишком сильной.

— Он умер, и мне… очень его не хватает. Я работала у него и на кухне с чудесной женщиной по имени Роза…

Голос у нее дрогнул, и она быстро сделала глоток вина.

— Я научилась у нее готовить. А вы умеете готовить? Я почему-то не могу представить вас на кухне.

— У меня шесть поваров, по одному в каждом из моих домов, но я могу сделать себе гамбургер. Я как-нибудь и вам его приготовлю, когда вы приедете ко мне в гости в Нью-Йорк.

— С удовольствием.

Он взглянул на нее:

— А когда вы собираетесь в Нью-Йорк?

— Не скоро, но как-нибудь приеду. А что еще, кроме гамбургеров, вы умеете готовить?

— Мартини. Поедем в Нью-Йорк со мной?

— Не сейчас, — просто ответила она. — Но я обещаю съесть гамбургеры на вашей кухне, когда приеду. А я приготовлю десерт. Что вам нравится?

— Сладкий пирог — татин.

— Я плохо умею делать сладкий пирог татин.

Они улыбнулись друг другу, и всю следующую неделю он не переставал удивляться себе, сидя на собраниях и летая по стране, как часто он вспоминал ее улыбку и слышал ее голос с обещанием приехать в Нью-Йорк. Он все еще помнил это, когда снова вернулся в «Дарнтон» в следующую пятницу.

— Уже заканчиваете?

— Почти. Вы приехали на все выходные?

— Только на один день. Мне очень жаль, но завтра я должен быть в Нью-Йорке.

— Мне тоже жаль.

Она продолжала подписывать письма и вкладывать их в конверты.

— Готово. Давайте выпьем с вами что-нибудь на террасе. Сегодня такой теплый день. Не скажешь, что на улице ноябрь, правда?

Погода действительно была теплой, но Лора, как всегда, была холодна Карриер почувствовал внезапный приступ гнева: неужели она не видит, на что он ради нее идет — бросает все дела и по десять раз в месяц приезжает сюда? И что имеет за это? Миленькую фразочку: «Мне тоже жаль». «К черту, — думал он, когда они сели на мягкий диван на террасе. — Она не нужна мне. Она не единственная женщина на свете».

— Лора, — вслух сказал он. — Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.

Молчание было внезапным и долгим. Солнце уже село, и небо вокруг них было огненно-красным с островками серо-фиолетовых облаков.

— Как вы можете жениться на ком-то, с кем вы даже не спали? — весело спросила она, потом быстро добавила: — Извините меня, Уэс, я сказала глупость. Мне очень стыдно. Просто вы застали меня врасплох.

— И вы сказали первое, что пришло вам в голову.

— Извините меня за мою грубость.

— Но вы не были грубы, я понимаю вас. Я действительно застал вас врасплох, поэтому я тоже приношу свои извинения. Что касается того, что я не спал с вами…

— Пожалуйста, я уже сказала, что мне стыдно за эти слова. Не это важно.

— Это очень важно, во всяком случае для меня, я давно мечтаю лечь с вами в постель. Но я очень терпеливый человек, Лора, и я всегда добиваюсь того, что хочу. И я не волнуюсь. А вы? Очень скоро, как только вы справитесь со своим злым демоном, вы захотите от меня не только дружбы и моего присутствия на конференциях, а…

— Это нечестно. — Ее лицо покрылось румянцем.

— Да, вы правы. И я приношу свои извинения.

Он взял ее лицо обеими руками и легко поцеловал в губы.

— Это самое дурацкое предложение на свете. Мы только и делаем, что извиняемся. Лора! Я хочу жениться на вас и заботиться о вас. Я хочу, чтобы вы никогда не выглядели как тогда, когда рассказывали мне о старике, о котором вы заботились, учась в колледже, о том, который умер…

— А как я выглядела?

— Убитой горем, — лаконично ответил он. — Не долго, у вас необыкновенное присутствие духа — но я хочу, чтобы вы никогда больше не грустили. Вы заслуживаете счастья, роскоши и жизни, в которой нет места для тревог, и я могу дать вам такую жизнь. Я могу дать вам все. И я хотел бы, чтобы вы были всегда рядом со мной, куда бы я ни поехал. Я даже собираюсь попросить вас помогать мне немного в работе. Вы очень обязательный человек, и вы отвечаете за то, что обещаете и не обещаете сделать. В семейной жизни это может мешать, но в бизнесе это бесценное качество.

Она улыбнулась:

— Вы хотите сказать, что готовы терпеть неудобства в семейной жизни, если будет процветать бизнес?

— Это неправда. — Он заглянул ей в глаза. — Вы не должны быть со мной всегда такой настороженной. Если мы любим друг друга…

— Любовь, — повторила Лора. — Разве о ней шла речь?

Он рассмеялся:

— Да, конечно, я должен был начать именно с этого, а не оставлять под конец. Но я не уверен, что моя любовь не вызовет у вас подозрений. Три раза она заканчивалась разводом. Я думал, что вы предпочтете простое предложение руки, без потока слов, которые настолько избиты, что никто их не воспринимает всерьез.

Лора на мгновение положила голову ему на плечо:

— Девушкам иногда нравятся потоки слов, даже если они вынуждены ответить «нет». Он замешкался только на секунду:

— Тогда вы услышите их в следующий раз.

Они помолчали. Небо потемнело и стало такого глубокого медного цвета, что трава и высокие сосны напротив отеля казались оранжевыми. Обняв рукой Лору за плечи, Карриер перебирал густые волосы у нее на затылке. «Победить злого демона, — думала она. — Конечно, я смогу это. Я уже перестала скучать по Бену. Я скучаю по нему, только когда чувствую себя одинокой, поздно ночью, и тогда я представляю, как он живет в Амстердаме, и задаю себе вопрос, вспоминает ли он меня хоть изредка. И это дело времени, чтобы забыть Поля и перестать видеть во сне Остервилл и Бостон, Ленни и Эллисон, родителей Поля, даже остальных двоюродных братьев и сестер, которые всегда были где-то рядом, оживляя воспоминания и делая их похожими на сюжет какого-то романа».

Если я наберусь терпения, скоро все станет похожим на роман, который я когда-то читала, а потом отложила в сторону. И тогда я смогу ответить на чувства Карриера, а не мучиться каждый раз, когда он целует меня.

— Тем не менее, — задумчиво сказал он, как бы продолжая разговор, — вы уже не такая беззащитная, какой были четыре месяца назад. Видимо, вы сами пытаетесь освободиться из клетки, в которую себя заточили.

Она шевельнулась:

— Что вы имеете в виду?

— Я расскажу вам одну историю. Когда мне было двадцать пять лет, через год после того, как я сделал свой первый миллион, от меня ушла жена. Я впал в безумие, которое долго не покидало меня. У меня отняли то, что составляло смысл моей жизни, что, казалось, было абсолютно моим. Единственным объяснением, которое я мог найти своему состоянию, было то, что какой-то злобный мифический зверь наказывал меня за то, что я всегда имел все, что хотел. — Он помолчал немного, затем продолжил: — Я думаю, что кто-то забрал у вас то, что было вам дорого, и с тех пор вы чувствуете себя жертвой, против которой ополчились силы природы и весь мир. Естественная реакция на это — отчаянье и непроницаемая стена вокруг себя, и никакой любви.

Она улыбнулась:

— Возможно… — Мысленно она заглянула себе в душу.

— Вы думаете, что стена — это все равно что клетка?

— Со мной было именно так. Я совсем замкнулся в своем отчаянии из-за того, что меня лишили самого ценного, и решил защитить себя, чтобы никто не смог еще раз сделать мне больно Я отгородился от всех стеной, которая стала и моей клеткой.

Наступило молчание. Продолжая обнимать Лору за плечи, Карриер чувствовал под своей рукой ее упругое тело. Он говорил спокойно, но с таким нажимом, что его слова доходили до самого ее сердца:

— Я заработал то, что имел — именно это задевало меня больше всего. Я много работал, я любил и отдавал свою любовь и заслужил то хорошее, что имел. У других было все, что они хотели, почему у меня должно быть по-другому? Я был не хуже их, а может быть, и лучше. Но самым ужасным для меня было то, что счастье у меня отняли раньше, чем я смог им насладиться. От этого я замкнулся в себе еще сильнее, как какой-нибудь генерал в осаде.

— Как же вам удалось вырваться? — спросила Лора, помолчав немного.

— Ну, это уже не самое интересное в моей истории. Я вспомнил то, что всегда знал. Жизнь очень несправедливая штука, и нам никто никогда не обещал, что она должна быть иной. Слишком много людей тратили свои жизни на поиски того, кто мог бы предложить им счастье, или красоту, или богатство взамен необходимости добиваться этого собственными силами. Я до сих пор добиваюсь этого, и я почти у цели. Я всегда добивался почти всего, чего хотел, и я получу остальное. Уверяю вас, что это так.

Последние отблески солнца исчезли с горизонта. Над сосновой рощей мелькнула первая звезда, вдоль извилистой подъездной дороги и площадки у входа вспыхнули янтарные фонари. Позади себя Лора и Карриер слышали шум голосов постояльцев отеля, собирающихся в Большом зале на коктейль, и мягкие переливы семиструнной гитары с пластинки, которую только что поставил Джон Дарнтон.

— Уэс, — задумчиво произнесла Лора, — если я попрошу вас помочь мне выкупить отель, что вы на это скажете?

Ему удалось скрыть удивление и отказ, который автоматически готов был сорваться с его губ. Он хотел жену, а не предпринимателя. Но он был терпеливым человеком и знал, какие преимущества он получит, если она будет перед ним в долгу.

— Если вы знаете, что именно хотите, то я готов. Вы имеете в виду какой-нибудь определенный отель?

— «Чикаго Сэлинджер», — ответила она.

Ноги Мирны обвивали бедра Клэя, сильными толчками входившего и выходившего из нее. Он слышал ее нежные стоны, которые означали, что она кончала, и через мгновение кончил сам. Бурная волна чувств обрушилась на него лавиной, прорвавшись через взорванные шлюзы. Он ничего не видел и не слышал в этот восхитительный момент, когда каждая клеточка его тела расслабилась, и он испытывал совершенное блаженство. Он слышал голос Мирны, шептавший ему: «Как хорошо, Клэй! Ты чудесный любовник!» Он открыл глаза, все еще чувствуя дрожь, пробегавшую по его телу, и теплую влажность внутри нее. Он лежал на ее удивительно мягком теле, и ему хотелось оставаться в ней как можно дольше. Повернувшись, он натянул на себя простыню. Ему неожиданно стало холодно в этот ночной час.

— Чудесный любовник! — еще раз шепнула Мирна, повернув к нему свое лицо и языком лаская его ухо. — Мой восхитительный любовник…

От этой ласки маленькие искорки пробежали по его телу. Ее руки сжали его бедра, и он почувствовал, как ее ногти вонзились в его тело. Он снова стал твердым внутри нее и вновь начал движение. Они снова объединились в ритме, который мог длиться, как ему казалось, бесконечно.

Конечно, он никогда не говорил вслух таких вещей; ни сейчас, ни позже, когда он, вконец обессиленный, был совершенно уверен, что не сможет больше ничего сделать, даже если найдет в себе силы подумать об этом. Мирна не казалась усталой, она никогда не уставала — ни когда давала уроки тенниса на корте «Дарнтона», ни плавая в бассейне или бегая за покупками целыми днями, чтобы купить подарки для своей семьи где-то в Небраске, ни когда занималась всю ночь любовью в своем маленьком доме, который снимала. «Сумасшедшая женщина, — думал он, — и я схожу от нее с ума, но иногда она меня пугает до смерти».

Он знал, что каждый раз около трех часов ночи наступали самые опасные минуты, когда он, изнуренный после любовных утех, лежал в постели. Именно тогда его начинали обуревать чувства благодарности и покоя. И как всегда, он должен был вспоминать об осторожности, чтобы не сделать ей предложения выйти за него замуж или просто жить вместе с ним, хотя он не мог не понимать, что тогда ему не нужно было бы о ней волноваться и она уже точно была только его, и ничьей больше.

«Позже, позже, позже», — думал он, но в то же время часть его мозга, прислушиваясь к удовлетворенному дыханию его тела, нашептывала, что он должен держаться за нее и увериться наконец в том, что она никуда не уйдет. Раздираемый противоречащими друг другу мыслями, он засыпал.

Мирне Эпплбай было двадцать семь лет, и она работала инструктором по теннису уже лет десять. Она ничего не имела против того, что Клэю было двадцать три года; он был выше ее ростом, блондин, красивый, с аккуратными усиками и мальчишескими манерами, которые позволяли ей надеяться, что она сумеет превратить его в такого человека, каким бы хотела его видеть. Она уже почти отчаялась найти такого.

Дело было в том, что многие мужчины избегали ее. Они называли ее смелой, будучи в хорошем расположении духа, и агрессивной — в плохом. Но Клэю нравилось, когда она начинала им командовать. Сначала она решила, что он — мягкотелый ребенок и в таком случае он совершенно был ей не нужен, но потом она поняла, что он настолько привык к тому, что решения всегда принимала его сестра, что посчитал совершенно естественным, когда Мирна повела себя так же.

«Вероятно, он давно искал такую женщину, как я», — размышляла она, заводя будильник и ложась спать рядом с ним.

Мирна разбудила его в пять часов утра, чтобы он смог успеть на работу вовремя. «Если бы не я, он наверняка потерял бы свою работу, — думала она, — и продолжал бы скитаться по свету, работая шофером или клерком в гостиницах. И куда бы это его завело?» Она не имела представления, что он будет делать без нее, тем более что Лора работала по восемьдесят часов в неделю, а остальное время проводила с Уэсом Карриером. У Клэя не было никого, кроме Мирны.

— Вставай и улыбнись мне, дорогой! Я приготовлю тебе завтрак. — Мирна погладила его длинную мальчишескую спину и почувствовала к нему необыкновенную нежность. Мужчины были такими беззащитными, если хорошенько подумать; иногда их трудно было выносить из-за того, что требовалось постоянно готовить, стирать, покупать им носки, а они не умели даже нормально сесть за стол и поесть. — Тебе нужен завтрак, а не просто кофе, — сказала она решительно. Пригладив руками свои прямые черные волосы, она накинула на себя кимоно и спустилась вниз на кухню.

— Что мы будем делать сегодня вечером? — спросила она, когда он уселся за стол и взялся за яичницу и тосты. — Новый фильм идет в…

— Сегодня я не смогу с тобой встретиться, — перебил он ее. — Мы сможем сходить в кино завтра, если хочешь.

Едва заметная тревога появилась в ее серых глазах.

— Я думала, мы давно договорились сходить в кино сегодня вечером.

— Я что-то не помню. — Он испуганно взглянул на нее. — Правда? Я уверен, что нет. В любом случае сейчас это не имеет значения. Этот фильм будет идти и завтра.

Он доел яйца.

— Потрясающий завтрак, малышка.

— А что ты будешь делать вечером?

— Играть в покер. Может, повяжешь мне ленту на руку, чтобы мне повезло?

— Рыцари делали это, отправляясь на войну.

— Молодец. Не думал, что ты знаешь это.

— Ты тоже собрался воевать?

— Кто знает? Это хорошие парни. Может быть, я смогу выиграть большие деньги.

— А Лора знает, что ты собираешься играть? — Его лицо напряглось, и она поняла, что допустила промах. — Вообще-то это не имеет значения, — торопливо добавила она, стараясь говорить естественно. — Развлекись и купи мне что-нибудь красивое, если выиграешь.

— Спасибо, малышка. Скоро увидимся.

Уходя, он поцеловал ее в щеку, и минутой позже, выезжая с ее подъездной дороги, он прочел молитву в благодарность Богу за то, что не поддался искушению прошлой ночью. Он не был готов к тому, чтобы связать себя обязательствами. Его вполне устраивало его теперешнее положение, он был счастлив и доволен собой. Ему немного не хватало тех волнующих ощущений, которые он испытывал воруя: он карабкался по стенам, крался, как тень, по чужим домам, как будто жизнь других людей хоть немного зависела от него. Он скучал даже по мелким кражам в метро, куда они ходили с Лорой. Но он перестал баловаться этим уже очень давно — не тогда, когда Лора покончила с этим, но очень скоро после этого. Ему тогда показалось, что пропал весь интерес, как только она перестала в этом участвовать. Особенно когда она начала говорить такие вещи, которые заставляли его чувствовать себя маленьким, способным на что-то большее, чем обкрадывать людей, которые не могли дать сдачи. Или чем выкрасть бумажник у какого-то болвана, который даже не знает, что нужно держать свой бумажник во внутреннем кармане пиджака, когда садишься в метро.

— Подумаешь, — твердила она саркастически. — Герой какой нашелся! — Через некоторое время до него дошло, что ему действительно незачем заниматься такими мелочами. Сестра была права, он создан для нечто большего.

Конечно, к тому времени он начал зарабатывать деньги, сначала в «Филадельфии», а потом в «Дарнтоне». И дела «Дарнтона» пошли гораздо лучше, чем он ожидал. Он скучал по Нью-Йорку и очень скоро все-таки туда отправится, но и здесь неплохо проводил время. Он возил людей по городу в шикарных автомобилях, помогал им расплачиваться за отель, он жил вместе с Лорой в большой квартире, хотя последнее время редко там бывал: у него была Мирна, он встречался с ней, когда хотел; а недавно, около двух месяцев назад, он узнал, что в Джейз Лэндинг и близлежащих городках играют в покер ночью. Игру организовывали шоферы, швейцары и повара для богатых бездельников из Нью-Йорка, у которых в Адирондаке свои виллы. Приличные ребята, большинство старше, чем он, но готовые дать ему возможность сыграть, когда он хочет. Они относились к нему с уважением, он чувствовал это. Ведь он, можно сказать, тоже был шофером.

Единственной заминкой было то, что их зарплата была в два, а то и в три раза выше его и они играли с высокими ставками. «Но черт возьми, — думал он, проезжая по дамбе на остров, — когда я научусь играть, как они, и все начнет получаться, тогда они увидят, на что я способен. Потому что я все просчитал: Клэй Фэрчайлд должен сорвать большой куш».

В клубе авиалиний «О’Хара» Карриер нашел свободное кресло в уголке, пододвинул к себе телефон и набрал номер Лоры в «Дарнтоне».

— Я скучаю по вас. Вчера вечером я звонил вам из Сан-Франциско, но никто не знал, где вы были.

— Я помогала Келли с Джоном разыскивать четырехлетнего ребенка, который убежал из столовой, поело того как родители сказали ему, что он не получит свой десерт. Никто не пошел за ним — я не знаю, из-за чего решили наказать — но час спустя они обнаружили, что он исчез.

— И вам стало его жалко.

— Ужасно. — Она рассмеялась. — Бедного ребенка нашли на пристани. Он плакал, потому что думал, что ему предстоит ночевать в лодке, раз родители не хотят, чтобы он вернулся.

— Потому что он без разрешения ушел из столовой?

— Потому что он не доел форель под чесночным соусом, что и послужило поводом для наказания. Почему взрослые так относятся к детям? Почему они пичкают их едой, которая им не нравится, а потом наказывают их тем, что лишают своей любви?

— Черт, если бы я знал. Неужели родители больше любят детей, которые хорошо кушают? Я не очень в этом разбираюсь. У меня нет детей. Вы наверняка принесли его на руках, а он обнимал вас за шею своими маленькими ручонками, а головку положил на плечо.

— Точно. А откуда вы знаете?

— Потому что я завидую ему.

В трубке он услышал низкий смех:

— Вы все еще в Сан-Франциско?

— В Чикаго. Я взглянул на «Сэлинджер».

— Да?

— Он в плохом состоянии, Лора.

— Мы знаем — я знаю это. Многие годы его не ремонтировали. Вы обнаружили что-нибудь еще?

— Трудно сказать, я очень бегло его осмотрел, а нам нужны точные данные. Насколько это важно для вас, я имею в виду этот отель?

— Я хочу купить именно его. Я уже видела документацию на него, Уэс. Он расположен в идеальном месте. То, что я хочу с ним сделать, организовать будет не очень трудно, а само здание довольно крепкое.

— Вы не можете этого знать, пока мы не провели инженерные исследования.

— Год назад здание было крепкое — я же сказала, что видела документацию. Нужно будет только обновить его.

— Это обойдется в миллион долларов, а может, и больше.

Наступила пауза.

— А мы думали, что такой будет цена за него.

— Если Сэлинджер еще захочет продать его. Я собираюсь послать моего сотрудника, чтобы он разузнал это.

— Уэс, пожалуйста, сделайте все, чтобы мое имя нигде не фигурировало.

— Потому что финансирую я? Дорогая, меня нисколько не смущает, что я останусь в тени; я всегда в тени, когда финансирую какой-то проект. Это — все ваше. Вся слава принадлежит вам. Все, что мне нужно, чтобы вы начали получать прибыль.

— Мне не нужно никакой славы. Я собираюсь основать корпорацию, в которую войдут несколько отелей… Она замолчала на полуслове, и Карриер нахмурился:

— Сколько отелей мы собираемся покупать?

— Пока я попросила вас помочь мне только с одним.

— Но у вас есть другие на горизонте?

— А разве у вас на горизонте ничего не появляется? По-моему, именно так вы добились того положения, которое сейчас занимаете.

— Так сколько отелей собирается иметь ваша корпорация?

— Четыре.

Они помолчали. Потом, видимо приняв какое-то решение, она сказала:

— Уэс. Я все расскажу вам, когда мы встретимся. Вы скоро вернетесь?

Он надеялся услышать, что она скучает по нему так, как он скучал по ней, но она ничего не добавила.

— Сегодня вечером я буду в Нью-Йорке. Видимо, смогу приехать к вам в пятницу к ужину. Хотя… У меня есть предложение получше. Почему бы вам самой не приехать ко мне в Нью-Йорк?

На этот раз пауза была недолгой.

— С удовольствием, — сказала она просто.

Карриер был удивлен, насколько это его взволновало, он почувствовал себя, как мальчишка, но старался, чтобы голос не выдал его волнения.

— Тогда до пятницы. Встречаемся в полшестого в «Русской чайной». Сообщите моему секретарю номер вашего рейса, и он пошлет за вами моего шофера, который отвезет вас в мою квартиру, а потом в «Чайную». Если вы не сможете позвонить…

— Уэс! — перебила она его. Он почувствовал, что она улыбается. — Я найду дорогу. До встречи.

— До пятницы, — сказал он.

— До пятницы, — эхом отозвалась она. Повесив трубку, она судорожно вздохнула. Она должна была рискнуть. Она не могла иметь тайн от Уэса. Они собираются вместе работать, и он хочет доверить ей двадцать миллионов долларов. Он был настоящий бизнесмен. Он сам только что сказал ей, что хочет от нее одного — чтобы она делала деньги.

Но это была неправда. Он ждал от нее значительно большего. Но она была согласна даже на это, потому что ей было интересно с Уэсом Карриером. Он всегда был в центре самых важных событий и принимал участие в том, чтобы эти события совершались на международном уровне. Все это подогревало ее интерес к нему и к чувствам, которые он испытывал к ней. «Может быть, я уже созрела для этого приключения? — думала она. — И для человека, который считает мошенника честным человеком. Может быть, пришло время честно все рассказать ему?».

Но сейчас она разволновалась по другой причине, и она знала, по какой. Она уже знала это, когда услышала, что Карриер заговорил о «Чикаго Сэлинджер» Несмотря на все перечисленные им недостатки, он уже решил, что купит его. Иначе он не стал бы заводить разговор о том, что надо провести обследование дома, тем более, если бы считал, что это выброшенные деньги, или что идея приобретения «Чикаго Сэлинджер» была глупой, или что она не сможет справиться с этим. Он отнесся к делу серьезно, а это означало только одно — значит, это должно было случиться.

«Оуэн, — сказала она про себя. — Мы скоро снова получим твой отель».

Шел сильный октябрьский дождь, когда такси остановилось напротив Сан-Джеймс Тауэр, поэтому Лора не успела ничего заметить, кроме неясного очертания здания, прежде чем швейцар быстро впустил ее в подъезд, а потом в лифт, который довез ее до апартаментов Карриера. Она немного опоздала, вернее, опоздал ее самолет; кроме того, они не ехали, а просто ползли от Ла Гардия, поскольку движение было таким сильным. У нее едва оставалось несколько минут, чтобы распаковать свои вещи в его спальне, привести себя в порядок в черной хромированной ванной комнате. Ей пора было выходить.

— Шофер мистера Карриера отвезет вас куда пожелаете, — сказал ей секретарь, помогая надеть плащ. — Если вы подождете здесь или в холле, ему хватит пяти минут, чтобы из гаража приехать сюда.

Она намеревалась пройтись пешком до «Русской чайной», чтобы побыть одной перед встречей с Карриером и вновь почувствовать город, который не видела почти шесть лет. Но ее опоздание и дождь, а также перспектива доехать в теплой сухой машине, где за рулем сидел кто-то другой, заставили ее изменить свое первоначальное решение.

— Я подожду здесь, — ответила она. Как только он вышел, чтобы позвонить в гараж, с откровенным любопытством она окинула взглядом квартиру. Комнаты были большими и удобными, с мягкими диванами вокруг низкого квадратного журнального столика, гибкими итальянскими напольными лампами из нержавеющей стали с черными металлическими абажурами, вращающимися вокруг своей оси. Квартира имела современный и дорогой, но какой-то нежилой вид. «Здесь не хватает немного беспорядка, — подумала она, — и несколько смятых подушек на диване. Но хороший дворецкий никогда бы не позволил этого».

Она заглянула в столовую, где двенадцать стульев окружали блестящий полированный стол, который годился скорее для конференц-зала, и наконец, в кабинет Карриера, а потом еще раз вернулась в спальню. Именно здесь она впервые почувствовала тревожное волнение. До этого момента она все время спешила и думала только о том, что самолет долго кружил над аэропортом из-за дождя, что ей нужно быстро принять душ и переодеться, чтобы не заставлять Карриера ждать. Но сейчас, разглядывая его бюро из черного дерева и ночные тумбочки около широкой кровати, покрытой белым с черным стеганым одеялом, она поежилась от предчувствий перемен в ее жизни.

В этот момент вернулся секретарь и сообщил, что машина ждет внизу. Она направилась к дверям.

Карриер был уже там, когда она приехала, и разговаривал с метрдотелем, хотя маленькое помещение перед залом было забито промокшими шумными группками людей, ожидающих, когда освободятся столики.

— Как раз вовремя, — улыбнулся он ей, когда она подошла к нему. Взяв ее за руку, он поцеловал ее в щеку. — Мы не смогли бы больше сдерживать толпу.

В мгновение ока они уже сидели в кабинке, обитой красной кожей, в зале таком же красивом, как и картины на стенах, — Вы чудесно выглядите, — сказал он, беря ее руку в свои. — Я все думал, вдруг вы передумали и не приедете.

— Мне это даже в голову не приходило, — откровенно ответила Лора. Она с интересом осматривалась вокруг, а Карриер, заказав вино и блины с икрой, ждал, когда она повернется к нему и наверняка с восхищением сообщит, что здесь шикарная обстановка, много звезд и других знаменитостей, которых она узнала, и что она очень рада оказаться в Нью-Йорке вместе с ним.

Когда она заговорила, он наклонился вперед, чтобы услышать ее среди многоголосья посетителей и звона серебряных подносов о фарфоровую посуду.

— Я не представляю, как я смогу лечь с вами в постель, — задумчиво проговорила она. От удивления он едва не подпрыгнул.

— Почему это? — спросил он, сразу почувствовав раздражение, что сказал это голосом хилого подростка, а не мужчины, который привык, чтобы ему подчинялись.

Она улыбнулась, и он понял, что она знает, о чем он думает.

— Вы совсем недавно согласились поддержать меня в приобретении отеля. И я испытываю к вам чувство благодарности.

Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Мне не нужна ваша благодарность. Я делаю это, надеясь, что буду иметь с этого деньги. Послушайте, что я окажу. — Он наклонился к ней. — Я любовь не покупаю. Я никогда не опускался до этого. Я не верю в детские сказочки, что проститутка — лучший учитель для молодого парня. Я всегда был уверен, что сам смогу найти себе женщину любого возраста. Я делаю только то, что мне нравится, и делаю это честно. Я никогда не торгуюсь.

— Я не хотела оскорбить вас, — не извиняясь, сказала Лора. Она взглянула на его руки, которые все еще сжимали ее. Пальцы его рук были короткими и очень сильными. Затем она подняла голову и встретила его тяжелый взгляд. — Я знаю, что никакой сделки здесь нет. Но со стороны может показаться, что есть.

— Кому? Никто ничего не знает о нас с вами.

— Но я-то знаю. Это важно для меня, а не то, что подумают другие.

— Но я думал, что вы знаете меня лучше.

— Я не о вас волнуюсь. Неужели вы не понимаете? Я стараюсь разобраться в своих собственных чувствах — где благодарность, а где влечение к вам.

Вновь в его глазах мелькнуло удивление.

— Это не имеет значения. Мне нужны вы. И я не спрашиваю себя почему. Я найду на это ответ в нашем общении. Если же не найду, значит, наши отношения не продлятся долго. Но я уверен, что так не случится.

Они вынуждены были прервать разговор, когда подошел официант в зеленой русской косоворотке и, разлив по бокалам вино, стал раскладывать тонкие блины с икрой и сметаной на большие тарелки, в которых отражались яркие огни люстр в зале. В этом знаменитом ресторане ничего не делалось тихо и незаметно; это был зал, в котором и еда, и люди были выставлены напоказ и запоминались надолго.

Карриер не сводил глаз с Лоры:

— Вы приехали в Нью-Йорк потому, что поняли, что нам пора начинать.

Она согласно кивнула, вспомнив, как она поежилась у него в квартире от предчувствий.

— Да, я поняла это. Но я не была уверена…

— Из-за чувства благодарности ко мне? Или из-за человека, которого вы пытаетесь забыть?

— И то и другое.

Лора смотрела ему прямо в глаза. Она не спрашивала, откуда он все знал; проницательный человек мор догадаться, что у нее было прошлое, которое она хотела забыть. Потом она улыбнулась.

— Но перевешивает чувство благодарности.

Он тоже улыбнулся, удивляясь ее находчивости. Он приподнял ее руку и поцеловал.

— Я обещаю вам, что мы оставим бизнес и старые увлечения за дверями нашей спальни. Я постараюсь сделать так, чтобы вы забыли и то и другое. Вы будете доедать икру или мы уже уходим?

Лора гортанно рассмеялась. Все-таки приятно подчиняться необыкновенной самоуверенности Карриера, как будто проваливаешься в мягкие диванные подушки, которые обволакивают тебя, поддерживают и заглушают отголоски внешнего мира.

— Вы не будете возражать, если мы немного задержимся? У меня совершенно не было времени поесть, и я умираю с голоду.

Он засмеялся вместе с ней. Но ее лицо вдруг стало серьезным.

— Тем более что мне надо поговорить с вами. Многое хочется забыть, но я хочу, чтобы вы знали, что именно.

— Я это тоже хочу знать, но не сегодня. Вы не против? Сегодня мы начинаем новые отношения. Мне бы не хотелось начинать их с прошлого.

Это была отсрочка.

— Как хотите. Но мы должны поговорить на днях.

— Завтра или в воскресенье.

Молча они подняли свои бокалы и чокнулись, потом принялись за еду. Карриер рассказал ей о Нью-Йорке, в котором вырос, описывал места, которые давно изменились, рассказывал анекдоты о своих соседях, которые приглядывали за ним, когда его родители работали. Он всегда был предоставлен сам себе, и Лора начала понимать, откуда в нем потребность главенствовать: единственный путь чувствовать себя уверенным в мире, где никто не обращает на тебя внимания, — самому управлять своей жизнью и знать, что все, что с тобой происходит, случается потому, что именно ты хочешь этого.

Наконец они доели блины, допили вино, и так как лимузин с шофером ждал их прямо у ресторана, через несколько минут они уже были у него дома.

Он обнял ее, как только за ними закрылась дверь, и они сбросили свои плащи на пол.

— Ты знаешь, когда я впервые захотел тебя? — Он поцеловал ее, крепко прижимая к себе, языком лаская ее рот. — В наш первый завтрак в отеле. — Его губы касались ее, когда он говорил. — Все то время, что мы сидели за столиком, ты непрестанно оглядывала ресторан, чтобы убедиться, что все в нем нормально. А я хотел сжать тебя в объятиях и заставить обратить твое внимание на себя. Я хотел, чтобы ты поняла, что я более интересный, чем этот чертов отель.

Смех Лоры был глубоким и низким. Она притянула его голову к себе и поцеловала его так же жадно, как до этого он целовал ее. Прошло много времени с тех пор, как она целовалась с Полем в последний раз. После того как они расстались, у нее не возникало желания любить снова. Но при первом прикосновении губ Карриера это желание вспыхнуло в ней с новой силой. Ей захотелось, чтобы ее снова любили и сжимали в объятиях.

Она как бы раздвоилась: мысли о прошлом еще не умерли, а она уже жила человеком, который сжимал ее в своих объятиях. Лора хотела чувствовать прикосновения, слышать голос Уэса Карриера, вдыхать легкий запах его лосьона после бритья, ощущать мягкую ткань ею пиджака и сокрушающую силу его поцелуя. Пружина, которая сдерживала ее, выпрямлялась внутри ее, тело становилось невесомым и податливым, уступая ласкам его настойчивых рук и губ, разрушающих стены, которые оставались неприступными в течение двух лет.

— …И в другой раз, — продолжал он, и его губы снова касались ее губ, — когда мы оказались в темноте и ты сказала, что, если я заговорю с тобой, ты сможешь найти меня…

— И нашла.

Ее слова казались вздохом. Обнявшись, они прошли через холл в его комнату, где постель была уже разобрана услужливым слугой. Свет единственного торшера шел к потолку, его отблески смягчали черно-белые тона комнаты и делали ее похожей на темную пещеру, за стенами которой шел дождь. Карриер помог Лоре снять жакет и снова прижал к себе.

— Я хочу заставить тебя позабыть обо всем на свете, — сказал он немного охрипшим голосом. — Я не хочу, чтобы ты думала о ком-то другом, кроме меня.

Быстрые пальцы Лоры развязывали ему галстук.

— Не говори об этом. Лучше всего забываешь обо всем в постели…

— Не только в постели! Черт возьми! Неужели ты не понимаешь, что я хочу, чтобы ты всегда нуждалась во мне; я хочу, чтобы ты всегда думала только обо мне, чтобы у тебя не осталось места для мыслей о ком-то другом!

— Уэс, замолчи, давай лучше займемся любовью. Пожалуйста. Мы сможем поговорить потом.

Она поцеловала его, желая увлечь поскорее в постель, куда ей самой не терпелось лечь с ним. Его губы открылись, язык ответил на ее поцелуй, и снова его руки стали настойчивыми и нетерпеливыми; он стал раздевать ее, не разрешая ей помочь ему в этом. Он развязал бант у ее горла и стал расстегивать перламутровые пуговицы блузки, потом сдернул ее, успев почти одновременно справиться с застежкой лифчика. Груди Лоры обнажились, и тут же руки Карриера сжали их, а его губы сомкнулись на ее соске. Она закрыла глаза и отдалась страсти, которую разжигали в ней его прикосновения.

Продолжая целовать ее грудь, он снял с нее юбку. Лора хотела помочь ему расстегнуть рубашку, но он мягко оттолкнул ее. Она открыла глаза и увидела, что он быстро снимает с себя одежду, и с удивлением обнаружила, что ей стало холодно и неуютно без него, без его рук вокруг нее и его теплых губ. Но через мгновение он снова сжимал ее в своих объятиях, прижимая ее тело к своему. Он подтолкнул ее к постели. Лора подчинилась; ее страсть была настолько сильной, что она едва замечала, что он перехватил лидерство у нее.

Лежа рядом с ней, Карриер нежно гладил ее тело, для Лоры его прикосновения были подобны разрядам электрического тока. Его пальцы дотронулись до небольшого треугольника каштановых волосков между ее ног и начали исследовать ее темный, влажный центр, войдя глубоко внутрь; он опять начал целовать ее груди, языком лаская ее твердые напряженные соски. Дыхание Лоры стало прерывистым, она почти стонала. Она хотела, чтобы он вошел в нее, но он все еще оттягивал этот момент.

Его пальцы, губы владели ею, разжигая еще сильнее пламя, пожирающее ее, пока она не почувствовала такое сильное желание, что оно затмило собой все на свете. И тогда он приподнялся и лег на нее. Лора ощутила чудесное тепло его тяжелого тела на себе. Она приподняла бедра и двинулась ему навстречу, чтобы скорее почувствовать его в себе. Движения его были уверенными, именно его уверенность все больше и больше становилась нужной ей. Ее тело двигалось в ритме с его телом, она полностью отдалась любви. Лишь на мгновение она удивилась про себя, что могла так долго обходиться без этого, а потом перестала думать вообще. Она только чувствовала. Ее тело вернулось к жизни.

Большую часть выходных они провели в постели. Но они выходили и прогуляться, когда прекратился дождь, обследуя город, в котором жил Карриер и который настолько сильно отличался от того, в котором выросла Лора, что можно было подумать, он находился на другой планете. Его автомобиль неотступно следовал за ними, когда они гуляли; он ожидал их у входа в магазины, галереи и рестораны на случай, если они захотят добраться до следующей своей цели на нем. Они заходили в шикарные магазины, размером меньше, чем старая квартира Лоры, которую она снимала когда-то, но где цена за одно платье была больше, чем годовая плата за ее квартиру. А в салонах картины продавали за такие деньги, какие Бену было не собрать за многие годы воровства.

Но все это было сейчас далеко. Куда бы Карриер и Лора ни заходили, их везде обслуживали с подчеркнутой любезностью, если не сказать, раболепием. Нью-Йорк превратился в кладезь сокровищ, где красотой можно было не только любоваться, но и потрогать руками, а иногда и купить — например, Карриер убедил ее позволить ему купить ей пару кожаных перчаток с перламутровыми пуговицами — не испытывая при этом ни страха, ни вины, ни опасности.

— А сейчас, — сказал он в воскресенье днем, когда они сидели у него в кабинете за два часа до вылета самолета Лоры в Берлингтон. Снова пошел дождь, и в комнате зажгли камин. Они сидели в глубоких креслах около камина, на столике между ними стояла бутылка шерри, а на тарелке лежали булочки с изюмом. — Ну, теперь давай послушаем, что ты там хотела рассказать. Я готов ко всему. Я тебе уже сказал, что значат для меня эти выходные?

— Да.

Она рассеянно улыбнулась, решая, с чего ей начать.

— Эти дни были прекрасными. Гораздо лучше, чем…

— Чем ты предполагала, — закончил он за нее, когда она запнулась. — Итак, кто он?

— Поль Дженсен. — В комнате Карриера это имя ей самой показалось странным. — Внучатый племянник Оуэна Сэлинджера.

Брови Карриера взметнулись вверх.

— Ты ведь знала всю семью.

Лора уже хотела продолжать свой рассказ, но смысл его слов дошел до нее, и она с удивлением взглянула на него:

— Так ты все знаешь об этом? Ты с самого начала все знал и ничего мне не сказал!

— Не я должен был говорить. Это — твое личное дело, и я знал, что рано или поздно ты сама мне расскажешь, когда будешь готова это сделать. Дорогая… — он наклонился к ней и взял за руку. — У меня во всех городах есть люди, которые получают деньги за то, чтобы держать меня в курсе финансовых дел всех крупных корпораций. Я никак не мог не слышать о суде. И кроме того, он состоялся в июле, именно тогда я встретил тебя. У тебя был такой несчастный вид, что ты едва обратила на меня внимание. Одного этого было достаточно, чтобы я навел о тебе справки.

Лора слабо улыбнулась:

— Я всегда знала, что ты важная фигура. Я просто забыла об этом. Ты повел себя как влюбленный, и я перестала воспринимать тебя как человека с мировой репутацией.

— Так и должно было случиться. Я не хотел, чтобы ты ложилась в постель с моей репутацией. Но ты могла предположить, что о том суде писали бостонские газеты и многие другие, особенно в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе.

— Мне не хотелось думать об этом.

Она убрала свою руку и откинулась назад:

— Я заставила себя думать, что никто ничего не знает. В «Дарнтоне» не было разговоров о суде. Он налил шерри в их бокалы:

— Расскажи мне об этом.

— Ты же все знаешь сам.

— Я хочу услышать от тебя. Начни с Нью-Йорка. Ты действительно воровала?

Лора покраснела. Она впервые пожалела о своем решении быть с ним откровенной.

— Да.

— И ты хорошо это умела? Она невольно хихикнула:

— Не очень хорошо, раз меня арестовали. Но я не воровала у Сэлинджеров.

Она не стала останавливаться на годах, проведенных в Нью-Йорке, а сразу начала рассказывать ему о том, как полюбила семью Сэлинджеров — о том, что обрела там дом и людей, которых считала почти родными, о покое и мечтах о будущем. Она рассказала ему об Оуэне и их совместных планах относительно его отелей, о его смерти и о том, что после чтения завещания был суд.

Но Карриер был человеком, который обращал внимание не только на то, что люди не договаривали, но и на то, что говорили. Поэтому он спросил:

— Прежде всего, что привело тебя к Сэлинджерам?

На суде никто не спрашивал ее об этом. Роллинз объяснил тогда Лоре, почему Феликс хотел, чтобы все узнали о ее прошлом. Это было важно, чтобы подорвать веру в ее слова. Но они не могли доказать, что более раннее ограбление было делом ее рук, поэтому они не стали поднимать этот вопрос. Но Карриер, который ничего не пропускал, задал его.

— Мы хотели ограбить их, — не дрогнув, ответила Лора. — Но мы не стали этого делать, мы просто не смогли. Они так хорошо к нам относились, что стали для нас дороги.

— Но почему Сэлинджеры? Почему вы не выбрали кого-то еще?

Лора решила идти до конца:

— Потому что туда послал нас мой старший брат, Карриер внимательно посмотрел на нее:

— Ты не упоминала о нем на суде.

— Он не имел никакого отношения к завещанию Оуэна, а мы не хотели, чтобы они узнали о нем. Мы держали это в тайне все годы, когда жили с ними под одной крышей.

— Где он сейчас?

— В Европе, он живет там уже несколько лет. Карриер задумчиво разглядывал ее:

— Он мог не иметь никакого отношения к завещанию, но к обвинениям Феликса он имел прямое отношение Лора выдержала его взгляд:

— Из тебя получился бы прокурор покруче Карвера Чейна. Да, ты прав, он имел к этому непосредственное отношение. В то лето, через пару месяцев после того, как мы туда попали, он обокрал Сэлинджеров именно так, как мы планировали раньше. Я просила его не делать этого, но он не послушал меня. Когда оглашали завещание, Феликс обвинил нас с братом в краже и сказал, что мы остались в их доме, чтобы ограбить снова, на этот раз заставив Оуэна изменить свое завещание.

— Вся семья поверила ему. И они заставили тебя уйти, а потом забрали у тебя то, что оставил тебе Оуэн. Она смотрела на пламя. Ее лицо было каменным.

— А твой брат сбежал в Европу. После этого ты видела его?

— Нет.

— Скучала по нему?

— Скучала, — тихо ответила она, помедлив. Она обернулась к Карриеру и рассказала ему, как Бен заботился о них с братом.

— Мне очень хотелось увидеть его, но с каждым днем я отчетливее понимала, что нам будет тяжело встретиться. Я была обижена и сердилась на него. Я ведь стала как бы частью семьи Сэлинджеров, а он предупреждал меня, что они вышвырнут меня при первой возможности. Так случилось, что теперь нам будет трудно вновь почувствовать себя братом и сестрой.

— Я возьму тебя в Европу, — сказал Карриер. — Вы устроите грандиозную встречу и забудете прошлое. Она улыбнулась:

— Спасибо, Уэс, это было бы чудесно. Мне бы хотелось побывать как-нибудь в Европе, хотя я не уверена, что такая встреча может состояться… Но сначала мы должны купить отель. Если, конечно, ты до сих пор доверяешь мне…

Он поднялся, подошел к ее креслу и помог ей встать на ноги.

— Я верю в тебя. Я доверяю тебе. Мы получим обратно твои отели у этого подонка, а потом…

Он поцеловал ее с той же страстью, с какой целовал все эти дни, убеждая, что действительно говорил искренне: он верил ей. И Лора ответила ему с не меньшей страстью. Потом она с трудом отстранилась от него.

— Уэс, мне надо успеть на самолет.

— Я отвезу тебя на своем. — Его голос сел. — Ты хотела приехать сюда сама, но позволь мне самому отвезти тебя обратно.

Она недолго колебалась.

— С большим удовольствием, — сказала она, и они снова поцеловались. Когда он прижал ее к себе, Лора поняла, что впервые за многие годы может ничего не скрывать. Она могла говорить что думает и чувствует. Никогда больше ей не придется пробираться по минным полям собственной лжи. Ее охватила благодарность к Карриеру, но это была другая благодарность, настоящая, несравнимая с тем чувством благодарности, которое она испытывала к нему за то, что он помог ей с отелем. То, что она испытывала к нему сейчас, можно было принять за любовь. Но об этом она еще не хотела думать: слишком рано задумываться над этим. Достаточно было просто дать волю своим чувствам, ожить и душой и телом, наслаждаться им, как он наслаждался ею. В самый последний момент, пока она могла еще думать ясно, прежде чем раствориться в ласках его рук и губ и слиться с ним в одно целое, ее пронзила восторженная, радостная мысль: она наконец освободилась от своего прошлого.

ГЛАВА 16

После того как Эллисон и Патриция обошли квартиру один раз, они вновь прошлись по ней следом за домовладельцем, который зажигал свет в комнатах в этот дождливый октябрьский день. Квартира располагалась на третьем этаже высокого, узкого дома на Принценграхт, где когда-то жила одна большая семья, но в последнее время превращенного в дом с пятью квартирами, по одной на каждом этаже.

— Определенно эта квартира не для тебя, — сделала вывод Патриция. — Очень маленькая.

— Амстердам тоже маленький, но мне нравится и он, и эта квартира. — Эллисон обернулась к домовладельцу, который наблюдал за ними с порога: — Все прекрасно. Даже мебель хорошая. Я снимаю ее на месяц.

Он покачал головой:

— Мне очень жаль, но я сдаю квартиры минимум на полгода.

— Я так далеко никогда не загадываю. — Она начала выписывать чек. — Может быть, я и пробуду здесь столько, но гарантировать не могу. Я вполне могу прожить здесь и год, — добавила она с нервным возбуждением.

Патриция метнула на нее быстрый взгляд:

— Столько ты здесь не останешься. Твоя мать решит, что ты связалась с кем-то, и она заставит тебя…

— Я с ней договорюсь, — сказала Эллисон с тем же нервным волнением в голосе, которое заставило хмуриться Патрицию Она протянула чек хозяину: — Возьмите это. Думаю, что перееду завтра.

Он внимательно рассматривал чек.

— Вы имеете отношение к владельцам отелей системы «Сэлинджер»?

— Самое непосредственное. — Она рассмеялась. — Я с отелем в очень близких отношениях. Патриция взяла ее за руку:

— Ты очень странно себя ведешь. Пойдем, я куплю тебе горячий шоколад или еще что-нибудь покрепче.

— Так вы член семьи Сэлинджеров — владельцев отелей? — спросил домовладелец.

— Мой отец — президент компании. — Она высокомерно махнула в сторону телефона. — Позвоните управляющему отеля. Он даст вам рекомендации. Я переезжаю завтра.

— Я думаю, что сначала позвоните ему сами, чтобы он подтвердил, что все нормально. Эллисон вздохнула:

— В Бостоне мне не пришлось бы это делать.

Но она знала, что и в Бостоне ей пришлось бы делать то же самое: домовладельцы везде одинаковы. Ей просто хотелось, чтобы все, связанное с этой квартирой, было окружено некоторой восхитительной таинственностью, как и сам Амстердам и их встречи с Беном.

— Предполагаю, что ты встречаешься с ним и сегодня вечером, — сказала Патриция, когда они вышли из дома и встали у подъезда, частично защищенные от ливня, который обильно поливал мостовые и серую воду канала. Сердитым щелчком она раскрыла зонтик и подождала, когда Эллисон откроет свой. — Ты совсем меня забыла и бросила одну в этой чужой стране.

Эллисон расхохоталась:

— Ты знаешь Амстердам не хуже меня.

Они шли по Принценграхт, смешавшись с десятками других людей под зонтиками, которые образовывали волнистую черную крышу.

— А последние три недели ты провела с каким-то американцем из колледжа, кроме того, я слышала, что тебе все наскучило и ты хочешь в Париж. Но вспомни. Я спрашивала тебя, не возражаешь ли ты, если я буду встречаться с Беном.

— Ты спрашивала меня первые два раза.

— А ты ответила, что сможешь позаботиться о себе сама; кроме того, я вообще не нуждаюсь в твоем разрешении, ты же не моя тетка — синий чулок. О, пожалуйста, давай не будем ссориться. Я чувствую себя такой счастливой.

— Ты ничего о нем не знаешь, и у него глаза бегают.

— Ничего подобного.

— Клянусь, у него прекрасное зрение и без очков, а носит он их, чтобы спрятать свои глаза.

— Патриция, не будь такой злой.

— А ты не будь такой доверчивой.

— К черту! — пробормотала Эллисон. — Я действительно счастлива сегодня.

Она остановилась. Дождь барабанил по ее зонтику, а она продолжала стоять и смотреть на одну из ярко раскрашенных экскурсионных лодок на канале с застекленными стенами, через которые туристы могли любоваться видами Амстердама. Дед катал ее в детстве на такой же лодке, когда она впервые приехала с ним в Амстердам. Ей было восемь лет. Они смеялись и шутили, и ей запомнилось, что погода в тот день была отличная.

— Я возвращаюсь в отель, — сказала она Патриции, которая в нерешительности стояла рядом. — И кроме того, вечером я ухожу ужинать с Беном.

Патриция пожала плечами и пошла с ней рядом.

— Нам надо было взять автомобиль в гостинице, — добавила она через некоторое время. — У меня промокли ноги.

— Мне как-то не хотелось.

— Мы можем взять такси.

— Мне как-то не хочется.

Они быстро, ничего не говоря, прошли мимо последних шести зданий, пока, наконец, не вошли в отель и не остановились в вестибюле, пытаясь отдышаться. Вода ручьем стекала с них на шикарный ковер восточной работы.

— Ты собираешься дуться на меня? — спросила ее Патриция. — Я только хотела предостеречь тебя ради твоей же пользы; ты просто потеряла голову…

— Привет! — раздался голос Бена, который шел к ним через вестибюль. — Принести вам полотенце?

— Кому? Нам или ковру? — улыбаясь, спросила Эллисон.

— Я имел в виду вас.

Он взглянул на Патрицию:

— Могу я помочь вам, мисс Сэлинджер?

— Нет, благодарю вас. Эллисон! Я поднимусь наверх и пошлю за чаем. Если ты хочешь присоединиться ко мне…

— Поль! — крикнула Эллисон и бросилась через весь вестибюль навстречу кому-то. Слыша топот ее ног и громкие приветствия, люди оборачивались в ее сторону.

— Поль! Господи Боже мой! Что ты делаешь в Амстердаме? Ты только что приехал? Ты остановишься здесь? О! Как чудесно встретить тебя!

Он положил руки ей на плечи, и они обнялись.

— Ты выглядишь мокрой, но здоровой, — сказал он, отстранив ее от себя на шаг.

— А ты поседел, — ответила она обвинительным тоном, — и выглядишь старше. — Она дотронулась до морщин около его рта. — Они появились недавно.

— Я и стал старше, — ответил он с улыбкой. — Твоя мать волнуется, что давно ничего о тебе не слышала.

— Господи! Так это она тебя прислала?

Он отрицательно махнул головой:

— Я просто путешествую. Привет, Патриция!

— Здравствуй, Поль. Какая неожиданность; ты, значит, знал, что мы здесь?

— Мне сказала Ленни. Она была у моей матери, когда я звонил ей на днях из Женевы…

— И она попросила тебя разыскать нас и узнать, что с Эллисон?

— Она сказала, что если я вдруг буду в Амстердаме, то, наверное, захочу повидать вас обеих. Я ответил, что очень хочу увидеть вас. Вот почему я здесь. Вы свободны вечером? Давайте поужинаем вместе, и я вас кое с кем познакомлю.

— Вообще-то нет, — сказала Патриция. — У меня свидание.

Эллисон взглянула на нее:

— Что-то ты не говорила мне об этом.

— А ты, Эллисон, придешь, а? — спросил Поль.

— Да, приду, но не одна. С кем ты хочешь меня познакомить?

— С Эмилией Кент. Она разыскала меня в Риме примерно шесть недель назад. Я давно знаком с ней по Бостону. Вы не встречались?

— Имя мне знакомо.

Она наклонила голову набок:

— У тебя с ней серьезно?

— Не знаю. Еще рано об этом говорить.

— А где она?

— Наверху, в нашем номере, переодевается. Она, похоже, только этим и занимается. А кто твой друг?

— Бен Гарднер. — Она обернулась и осмотрела вестибюль. — Черт, он ушел. С моей стороны было невежливо бросить его. Я увидела тебя и совсем забыла о нем. Ты не возражаешь ужинать в компании незнакомого человека?

— Нет, если ты этого хочешь.

— Тогда вы с Эмилией заходите в наш номер в семь часов. Мы отправимся в «Эксельсиор», если вы, конечно, не предпочитаете что-нибудь французское.

— Прекрасно. Эмилия будет в восторге. Он поцеловал ее в обе щеки.

— У тебя более жизнерадостный вид, чем дома.

— А я действительно радуюсь жизни. Все просто замечательно. А ты как?

Он передернул плечами.

— Так, не очень. — Он помолчал. — Ты ничего не слышала о Лоре?

— Нет.

— И даже не знаешь, где она?

— Я не хочу этого знать. Увидимся в семь вечера.

«Мы все ведем себя как обманутые возлюбленные, — подумал Поль, направляясь к лифту. — Но как еще они могли вести себя? — спросил он себя. — Если бы она доверилась нам и рассказала правду; ведь мы так любили ее.

Черт знает что, — про себя выругался он, когда лифт довез его до нужного этажа и он пошел по коридору к своему номеру. — Смогли бы мы любить ее, если бы она призналась, что пришла к нам в дом ограбить нас, а потом осталась, чтобы выманить у Оуэна, что сможет?

Лора Фэрчайлд не сделала бы этого. Во всяком случае, та Лора Фэрчайлд, которую я знал».

Именно в этом месте его мысли заходили в тупик. У Феликса были доказательства. Сама Лора признала, что он был прав. Это значило, что Поль Дженсен, как и все остальные члены семьи, был обманут очень умной актрисой. Очень красивой, очень нежной актрисой, думал Поль, чувствуя, как боль кулаком бьет его в живот.

— Привет, — сказала ему Эмилия, когда он открыл дверь и вошел в комнату. Она сидела за письменным столом, ее изящная белокурая головка вырисовывалась на фоне окна. Ее фотографии, которые снимал Поль, были разложены на столе, некоторые прислонены к стене. Их насчитывалось около сорока, на них Эмилия была снята в вечернем платье, в деловых костюмах, в спортивной одежде и великолепных ночных пеньюарах. Она позировала как профессиональная модель — на улице, в помещении, на фоне старинных зданий, современных небоскребов, в горах или густых лесах Швейцарии, которые подчеркивали ее ухоженную красоту. Эмилия отложила ту фотографию, которую рассматривала, и встала ему навстречу. Они поцеловались.

— Догадайся, кто звонил?

— Ни малейшего представления. Разве кто-нибудь знает, что мы в Амстердаме?

— Барри Маркен. Вышло так удачно: я увидела его имя в книге регистрации и позвонила ему утром, а сейчас он сам позвонил. Мы договорились поужинать вместе сегодня вечером.

— А я договорился поужинать сегодня с моей двоюродной сестрой.

— Поль! Мы сможем это сделать в любое время. А Барри уезжает завтра.

— Я должен его знать?

— Он ведь твой друг! Или нет? — спросила она, занервничав. — Ты сам рассказывал мне о нем; я уверена, что ты упоминал его, по крайней мере, дважды, именно поэтому я ему и позвонила. Он был очень любезен… Поль, он ведь действительно твой друг, да? Издатель журнала «Ай» . Он еще владеет агентством «Маркен».

— Припоминаю. Мы встречались с ним несколько раз в Нью-Йорке. Он не друг, просто знакомый.

— Мне не нужно было звонить ему. — Голос у нее был страдальческим — Получилось очень неудобно.

— Об этом не волнуйся; видимо, он не обиделся, если согласился на встречу. А может быть, нам пригласить его сюда на коктейль? Ты ведь хочешь, чтобы он взглянул на эти фотографии, а он не сможет это сделать за обеденным столом.

— Ты прав, но я хочу, чтобы у нас были не только деловые отношения. Я хочу, чтобы мы действительно подружились. Чтобы он думал обо мне не только как о сногсшибательной фотомодели, а о тебе как о прекрасном фотографе.

Его рассмешили ее слова.

— Он мог подумать о нас и не так хорошо. — Потом он пожал плечами. — Ну хорошо. Я позвоню Эллисон. Мы перенесем ужин на другой день.

— Благодарю тебя, дорогой.

Она улыбнулась ему, и, присев к телефону, он вынужден был признать ее совершенство. В Эмилии Кент не было никаких изъянов. Она была единственной дочерью в богатом старинном семействе из Бостона, которое ее обожало, и имела все. Она водила дружбу с несколькими мужчинами, которые ставили Поля в тупик, никогда не была замужем, хотя была близко знакома с некоторыми известными в Нью-Йорке и Бостоне людьми Положение незамужней женщины придавало ей исключительность: именно этого она и добивалась. Как и Полю, ей около тридцати, но у нее был такой тип красоты, что невозможно было догадаться, сколько ей лет, ни солнце, ни улыбки, ни тревоги не оставили на ее мраморной коже ни единого следа. У нее были круглые щеки и влажный рот. Она выработала привычку наклонять голову набок, при этом ее блестящие светлые волосы падали ей на глаза: это придавало ей искушенный вид, который несколько не вязался с бесхитростным, немного испуганным выражением ее светло-голубых глаз. Именно этот контраст в ее внешности хотел подчеркнуть Поль в своих фотографиях.

Многие годы, как любительница, она участвовала в демонстрации мод. После того как ей исполнилось двадцать семь лет и она так и не нашла подходящую кандидатуру, чтобы выйти замуж, Эмилия стала относиться к работе модели не как к хобби, а серьезно.

— Тогда мы встретимся с Эллисон и выпьем что-нибудь вместе, — сказал Поль, вешая трубку. — Приятель Эллисон завтра уезжает, а она очень хочет, чтобы мы познакомились с ним.

— Кто он такой?

— Его зовут Бен Гарднер.

— Откуда он?

— Она не рассказывала. Мы договорились на пять тридцать. В какое время мы встречаемся с этим твоим приятелем Маркетом?

— Маркеном, дорогой. И он наш приятель, или скоро им станет. В семь часов. А где мы встретимся с Эллисон?

— Мы выпьем что-нибудь здесь же, в отеле.

— Чудесно. Я успею переодеться после того, как мы сделаем некоторые покупки.

Она надела шапочку от дождя.

— Поль, ты только не обижайся, но ты не забудешь фамилию Барри опять, а? Особенно когда будешь разговаривать с ним. Не очень приятно, когда путают твою фамилию, верно? Тем более что Барри сможет во многом мне помочь. И тебе тоже. Ведь ты этого хочешь, не так ли?

— Пусть поможет тебе, это важнее.

Он молчал, когда они взяли такси до Бетховенстраат, где, как слышала Эмилия, открылся новый магазин. Он сам не знал, чего хотел. В этом было все дело: он не знал и не хотел знать. Ничто не волновало его чувств, ничто не привлекало: ни работа, ни развлечения. Как будто внутри его что-то шло вразрез со всем миром, потому что ему причинили боль и еще потому, что и он сам причинил боль.

В магазине «Валуа», обтянутом атласом, Эмилия примеряла шляпы перед Полем. Растянувшись в кресле рядом, он рассматривал ее отражения в трельяже; в нем было видно ее лицо полностью и два совершенных профиля, как будто обрамленные рамкой, и его пальцы невольно пошевелились в поисках своей фотокамеры. Согнув большой и указательный пальцы, он стал через них смотреть на тройное изображение Эмилии. Она улыбнулась ему в зеркале, зная, почему он это делает.

— Тебе должно быть стыдно, что не взял с собой фотоаппарат; не так часто можно увидеть меня в тройном изображении.

Он опустил руку:

— Я хочу сделать твои новые фотографии.

— Прекрасно, дорогой! Когда захочешь!

Она была отличной моделью, подумал он. Она могла часами стоять или сидеть в любой позе, которую ей предлагали принять, потому что именно в это время чувствовала себя счастливой: в центре если не внимания, то объектива фотоаппарата. Она даже не поинтересовалась, что именно нового будет в его фотографиях; самое главное было то, чтобы ее фотографировали. Но Поля очень заинтересовала идея сфотографировать Эмилию с ее тремя изображениями в зеркале; взятые вместе, они подчеркивали ее безукоризненную красоту. Он знал, что этот интерес окажется сильнее его неприкаянности и тоски и на некоторое время отвлечет его.

— Ты хочешь, чтобы я подождала, пока ты сходишь за камерой? — спросила она.

— Нет, мы можем вернуться сюда завтра. Он взглянул на часы:

— Мне хотелось бы купить Эллисон подарок.

— У нее день рождения?

Он удивился:

— Не думаю. Я просто хочу ей купить что-нибудь, потому что люблю ее и очень рад снова видеть.

— Мне кажется это неправильным. Подарки делают в особых случаях.

— Это и есть особый случай, — ответил он резко. Он подождал, пока она расплачивалась за свои шляпы и отдавала распоряжения, куда они должны быть доставлены.

— Ты не сердишься на меня, нет? — спросила она, когда они бежали под дождем к такси. — Я не хотела критиковать тебя.

— Ты можешь критиковать меня сколько хочешь; я не против и не сержусь.

Она ближе пододвинулась к нему, сидя на заднем сиденье, и, взяв его руку в свои, стала рассказывать о тех изменениях в Амстердаме, которые она заметила с тех пор, как была здесь в последний раз. Через минуту они уже смеялись, и он забыл о своем раздражении.

Поль знал, что не следует обманываться уступчивостью Эмилии. Он хотел, чтобы у них с ней были хорошие, ровные отношения, без раболепия, но он не мог отрицать, что ему было спокойно, что рядом с ним была женщина, умеющая польстить и относящаяся к нему с уважением. «Это как наркотик, — думал он, — мужчина легко привыкает, когда его лелеют».

А вот Эллисон не понимала этого совершенно. Он убедился в этом через несколько минут после того, как они сели за столик в ресторане отеля «Сэлинджер». Зал был огромным. Мужчины и женщины, одетые во всевозможные наряды от модельеров Милана и Парижа, громко разговаривали на десяти разных языках. Эллисон не обращала на них внимания; она разговаривала с Эмилией.

— Вы никогда не возражаете Полю? — спросила она в преувеличенном удивлении. — Но это ужасно скучно, вы не считаете?

— С Полем не бывает скучно, — серьезно ответила Эмилия. — И есть другие способы, чтобы… убедить его.

Эллисон взглянула на нее с любопытством, и Эмилия подумала, что должна быть более осторожной: все-таки это была любимая двоюродная сестра Поля.

— А где твой приятель? — спросил Поль. — И Патриция?

— Патриция решила не приходить. Бен должен уже быть здесь; его, видимо, задержали.

На ней было длинное без рукавов платье черного цвета, в ушах и на шее бриллианты. Поль любовался ее угловатой красотой, которая почти затмевала мягкие, округлые формы Эмилии.

— Бен Гарднер, — задумчиво проговорил он. — Он американец или англичанин? Чем он занимается в Амстердаме?

— Он американец. Работает здесь.

— В Амстердаме?

— В отеле. Он начальник отдела безопасности.

Она вся напряглась, ожидая, что он скажет на это. Но Поль ничего не сказал, Эмилия тоже промолчала, поймав взгляд Поля, означающий, что он не хочет, чтобы она высказывала свое мнение относительно того, что один из Сэлинджеров общается со служащим отеля.

Эллисон резко встала, когда высокий мужчина подошел к их столику.

— Бен, — произнесла она, ее голос был чуть тоньше обычного. — Это мой двоюродный брат Поль Дженсен. А это Эмилия Кент. Познакомьтесь. Бен Гарднер.

Все обменялись рукопожатиями. Оба мужчины были одного роста и имели одинаковую худощавую, мускулистую комплекцию, но во всех других отношениях они отличались друг от друга: Бен был светловолосым, с голубыми глазами, которые прятались под тяжелыми веками и очками в роговой оправе; Поль же был с черными волосами, густыми и непослушными, его выразительные черные глаза были глубоко посажены, а руки тонкими и беспокойными.

— Рад познакомиться с вами, — сказал Бен, размышляя о человеке, сидевшем перед ним. Поль Дженсен. Что думала о нем Лора или он о Лоре?

— Эллисон рассказывала мне о вас, но я не знал, что вы в Европе.

— Боюсь, это моя вина. Я потерял связь со многими людьми. А вы давно здесь живете?

— Два года в Амстердаме, пять в Европе.

— Слишком долго вдали от дома.

— Да и вы тоже. Поль пожал плечами:

— Я всегда путешествую. А где вы жили до того, как приехали в Европу?

— В Нью-Йорке. Эллисон говорила, что ваш дом в Бостоне.

— Да. Но я не уверен, куда отправлюсь отсюда. Может быть, в Нью-Йорк. А вы собираетесь когда-нибудь вернуться туда?

— Не знаю.

— А ваша семья живет там? Бен развел руками.

— У него нет никого, — вмешалась Эллисон. — Не могу представить, как такое может быть.

— Она с самого начала не была большой, — сказал Бен. — Потом одни умерли, а другие… исчезли.

— Очень драматично, — заметил Поль с улыбкой.

— Да, так и есть. Мы пережили много бурных событий.

— А потом вы приехали в Европу?

Бен кивнул:

— А вы сами? Вы уехали тоже из-за семейных конфликтов?

— Я кое-что рассказала Бену о нашей семье, — обратилась к Полю Эллисон почти извиняющимся голосом. — Но не о тебе именно и… Только совсем немного. Если ты сам хочешь рассказать о себе, это дело твое.

— Я с удовольствием послушаю.

Поль покачал головой:

— Все уже в прошлом. Я не люблю о нем говорить. Хотя сам не прочь послушать о вашем прошлом, не так часто случается, чтобы вся семья взяла и исчезла только потому, что случилась… ссора, не так ли?

— Предательство, — ответил Бен и заметил удивление, а потом и боль, которые промелькнули в глазах Поля. — То же самое, что случилось и в вашей семье.

— Может быть, такое случается часто, — сказала Эллисон, нервно рассмеявшись.

— Будем надеяться, что нет, — мрачно ответил ей Бен.

Поль почувствовал, что этот человек заинтересовал его Он, конечно, проявлял больше любопытства, чем следовало, относительно их семьи, но его можно простить: достаточно увидеть, какими глазами он смотрел на Эллисон.

В нем чувствовалась напористость, которая нравилась Полю, как будто он примеривался к миру, который собирался завоевать, но в нем было еще что-то от исследователя, он искал то, что было утеряно и не найдено. По-видимому, именно это привлекало в нем Эллисон, размышлял Поль. Он надеялся, что она не кинется снова осуществлять еще один замысел сделать чью-то жизнь лучше, но опасался, что именно это она и делала. Вот по этой причине и потому, что Бен ему понравился, он хотел узнать его ближе.

— Давайте как-нибудь пообедаем вместе? — предложил он ему. — Вы сможете уйти из отеля?

— Я смог бы, но я уезжаю завтра в Лондон на две недели.

— Черт, жаль. Мы не пробудем здесь так долго.

— Ну, в следующий раз, когда приедете в Амстердам…

— Ой, Поль, останься здесь подольше, — обратилась к нему Эллисон. — Разве у тебя есть другие дела?

— Поль хочет работать, — вмешалась в разговор Эмилия. — Мы оба хотим работать.

— Работать? Поль? С каких это пор? — Эллисон заметила, что Поль нахмурился. — Извини, ты, видимо, исправился.

— Подумываю об этом, — оказал он сухо и взглянул на Бена. — Вы часто бываете в Штатах?

— Время от времени, не очень часто. Но я думаю, что теперь все изменится.

— Если изменится, то заглядывайте ко мне. — Он вынул свою визитную карточку. — Это телефон моей справочной службы в Бостоне; они скажут, где меня найти.

Бен тоже вынул свою визитку:

— Это если вы первый приедете в Амстердам.

Они улыбнулись друг другу, почувствовав взаимную симпатию. В итоге Поль и Эмилия просидели с ними дольше, чем планировали. Все четверо разговаривали о Европе, пили вино, закусывали датским сыром с крекерами, пока Эмилия наконец не сказала решительно:

— Поль, нас ждут. — После этого все поднялись и стали прощаться.

Выйдя из отеля, Поль с Эмилией сели в такси, а Бен с Эллисон, взявшись за руки, пошли вдоль улицы Рокин Дождь перестал, воздух был свежим и прохладным.

— Ты не сказала им, что через несколько дней приедешь ко мне в Лондон, — сказал Бен.

— Еще есть время. Мне кажется, Поль считает, что я что-то затеваю.

— Он прав?

— Возможно. Я должна кое-что сказать тебе.

Он ощутил мгновенную тревогу и остановился;

— Что-то случилось?

— Ты имеешь в виду плохое? Нет, конечно. С тобой всегда так. Ты прежде всего думаешь о плохом. А я хочу, чтобы ты думал о хорошем.

Она замолчала, а потом выпалила:

— Я сегодня сняла квартиру.

Он резко взглянул на нее:

— Ты сняла…

— На Принценграхт. Очень симпатичная, очень маленькая квартирка, но достаточно большая, чтобы мы с тобой смогли гораздо ближе узнать друг друга.

На его лице появилась улыбка, которая становилась все шире.

— Ты типичная американка. Берешь быка за рога.

— А что в этом плохого?

— Это просто чудесно. Прожив в Европе столько времени, я совсем забыл, что это так чудесно. А как же Патриция?

— Она собирается в Париж. Она говорит, что шести недель вполне достаточно для Амстердама. Я совершенно с ней не согласна.

Бен взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза.

— Это не какой-нибудь порыв? Ты действительно хочешь этого?

Про себя Эллисон сказала: «Я хочу только тебя», — но вслух произнесла:

— Может быть, это и порыв. Но даже если это и так, мы должны наслаждаться, пока он длится. Он продолжал смотреть ей прямо в глаза.

— Я хочу купить что-нибудь для тебя, — сказал он. — Мне давно хотелось сделать это. Давай пойдем сейчас, до ужина.

— Мне ничего не надо, — попыталась отказаться Эллисон. — Я хочу, чтобы мы просто побольше были вдвоем.

— Ты уже все сделала для этого. А сейчас сделаем то, что хочу я.

— Бен, уже все закрыто.

— Нет, магазин закрывается через пятнадцать минут. Если мы поторопимся, то как раз успеем.

— Какой магазин?

Он ответил ей улыбкой и зашагал быстрее. Через несколько минут Эллисон увидела огромную мраморную арку, которая была входом в амстердамский Центр по продаже бриллиантов. Некоторые мастера собирались домой, но управляющий приветствовал Бена теплым рукопожатием.

— Я хотел бы представить вам мисс Сэлинджер, — сказал Бен. — Эллисон, это Клаус Кейпер. Клаус! Мы пришли не слишком поздно, чтобы купить что-нибудь для мисс Сэлинджер?

— Если вы не собираетесь все здесь осматривать, то времени хватит.

— Отлично. Эллисон, ты сама выберешь?

Эллисон отрицательно замотала головой. Она чувствовала неловкость. С того момента, как она сообщила Бену о квартире, ситуация вышла из-под контроля. Она не была уверена, что хочет получить в подарок от Бена бриллиант, во всяком случае, не сейчас, она бы еще помечтала об этом. Но она не хотела ставить его в неловкое положение перед Клаусом Кейпером.

— Нет, я пока посмотрю, как работают огранщики, — пробормотала она и отошла, оставив мужчин совещаться без нее.

В ослепительно яркой комнате за длинными столами на крутящихся стульях сидели мужчины и женщины, обтачивающие и шлифующие бриллианты, которые были уже проверены на вес и цвет, придавая им нужную форму. Эллисон наблюдала, как одни мастера распиливали бриллианты, другие шлифовали камни, а третьи окончательно их гранили.

— Надеюсь, что ты будешь носить это, — сказал Бен, нарушая ее одиночество. — У Клауса был один уже готовый бриллиант в оправе, примерно то, что я хотел.

Он разжал ее руку и положил что-то маленькое на ладонь. Камень был дымчатого цвета, меньше карата, и вставлен в серебряную филигранную оправу, воздушную, как кружево.

— Какой красивый! — тихо произнесла она. Она уже знала, что не сможет отказаться. Это было не кольцо, а скромный, выбранный с большим вкусом медальон. Таким мог быть подарок от хорошего знакомого или от мужчины, который чувствовал себя счастливым. «Он и был счастлив, — подумала Эллисон. — Гораздо счастливей, чем когда мы впервые встретились с ним. Я уже кое-что сделала для него».

Она надела цепочку себе на шею.

— Спасибо. Я, наверное, буду носить его, не снимая, пока тебе не надоест видеть его на мне.

— К этому времени я уже куплю тебе что-нибудь другое.

Обеими руками он взял ее лицо и поцеловал ее. Поцелуй был сдержанный, поскольку они были не одни.

— Я люблю тебя, Эллисон, — сказал он.

В кабинете главного редактора журнала мод «Ай» на Манхэттене были слышны рождественские песни, которые распевали на улице, а в его кабинете искусственная елка была увешана разноцветными глазами, горящими красными, зелеными и белыми зрачками, которые светились от маленьких лампочек, вставленных в них. Эмилии достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что сделаны они в дурном вкусе, и она отвернулась.

— Барри хотел, чтобы я обратилась к вам, — сказала она главному редактору журнала мод, которого звали Джок Флин, пока он жил в итальянском квартале. Но, переехав в верхнюю часть города, в Рокфеллеровский центр, стал называть себя Джейсон д’Ор. — Он сказал, что не осмеливается навязывать вам свои желания.

— Он также сказал вам, чтобы вы не говорили мне этого, — заметил Джейсон, сухо улыбаясь; в его голосе слышались визгливые нотки. — Но вы решили передать мне его слова, потому что надеялись, что это поможет установить дружескую атмосферу между нами.

Эмилия промолчала. Он был прав, но вел себя так же дурно, как был украшен и сам его кабинет.

— Итак, давайте посмотрим, что у вас есть. Его голос стал деловым.

— Барри присылает ко мне своих друзей со старыми шутками, если он действительно увидел в них нечто интересное.

Он открыл кожаный альбом, который Эмилия тверда решила взять с собой, несмотря на протесты Барри, считавшего, что фотографии должны были прийти из его агентства, а она — остаться дома.

— Я не могу сидеть и ждать дома, — объяснила она ему. — Лучше будет встретиться лично. Вспомните, как хорошо все получилось, когда мы встретились с вами в Амстердаме.

— Фотографии вашего приятеля Поля действительно мне понравились в Амстердаме, — сердито огрызнулся он. Он хотел тогда переспать с ней, но она осталась верна Полю, хотя они просто жили вместе. — Но личный контакт не имеет никакого отношения к этому делу.

— Этого вы знать не можете. Тогда я вас очаровала, а сейчас постараюсь очаровать и Джейсона д'Ора. Господи, что за имя!

— Только не говорите ему, что вам не нравится его имя. Или его новогодняя елка.

— А почему елка?

— Увидите сами.

Закончив просматривать альбом, Джейсон вернулся в его начало и стал медленно переворачивать страницы.

— Вам здорово повезло с вашим фотографом. Чертовски хорошо.

— Работа или модель? — вырвалось у Эмилии.

— И то и другое. В них ощущается искренность и кажется, что вы только притворяетесь искушенной.

— Или наоборот, — весело заметила она. Он пожал плечами:

— Я думаю, что Барри сказал вам, что у нас есть фотомодели, которых мы регулярно используем.

— Он сказал мне, что вы ищете новые лица.

— Поэтому мы обращаемся к ним, когда возникает необходимость.

Эмилия ждала, что он скажет дальше.

— И когда же она возникает? — спросила она, все-таки стараясь скрыть нарастающий гнев.

— Не имею представления. — С этими словами он закрыл ее альбом. — В настоящий момент мы работаем над майским номером. Я не могу сказать, что именно нам понадобится на июнь. Может быть, мы вам позвоним.

Он открыл дверь и встал около нее, ожидая, когда она уйдет.

С холодным выражением лица Эмилия взяла со стола альбом:

— Извините, что отняла у вас время. Она полностью владела собой, но внутри вся кипела от негодования.

— Да как он смел?! — набросилась она на Поля, вернувшись к нему домой, где жила после возвращения в Нью-Йорк из Европы. — Меня ему рекомендовал Барри, я не с улицы к нему пришла. Кроме того, моя фамилия Кент, это кое-что значит в Бостоне. Я не бедная родственница. Кем он себя воображает, чтобы так поступать со мной?

Поль держал в руках спичку, стараясь разжечь огонь в камине; когда пламя вспыхнуло, он закрыл стеклянные дверцы и обнял ее за плечи. Расстроенная, она поцеловала его.

— Ты меня слышишь? — спросила она его.

— Да.

Он отошел от нее:

— Выпей что-нибудь, это тебя успокоит. В маленьком баре, устроенном в нише, он смешал два мартини.

— Иди сюда и сядь. Похоже, что ты стала камнем преткновения.

— Как это?

— Твой хороший приятель Барри и твой новый знакомый Джесон, должно быть, давно оспаривают право принимать решения. Джесону пришлось не по вкусу, что тот прислал тебя прямо к нему, вместо того чтобы соблюсти обычные формальности.

— Какие обычные формальности? Но она уже поняла какие, и это отразилось у нее на лице.

— Так, значит, Барри говорил тебе, что агентство само должно было переслать ему твой альбом?

Ее рот был упрямо сжат.

— Если имеешь дело с цивилизованными людьми, личный контакт — гораздо лучше.

— Ты, может быть, и права. Но он предупреждал тебя. Они, случайно, не любовники?

— Сомневаюсь. Барри глаз положил на меня.

— Неужели? Сообразительный парень. Она рассмеялась, чувствуя себя лучше:

— Но он не может конкурировать с тобой, и он понимает это, или, во всяком случае, он понимает, что я знаю это. Можно, я выпью еще?

Он направился к бару:

— Я заказал столик, чтобы мы могли поужинать в «Ле цирке».

— Как тебе это удалось? Там столик заказывают за три недели!

— За две.

— Правда? У тебя есть какой-то повод?

— На следующей неделе у тебя день рождения. А через три дня после него — Рождество. Разве это не повод?

— Ну, ты мог решить сделать мне предложение. Извини, — добавила она быстро. — Я веду себя дурно, все равно что Джесон д’Ор.

— Ты никогда не ведешь себя дурно, моя дорогая, — спокойно ответил Поль.

Эмилия опять замолчала. Стоя у бара, он видел, что она смотрела на огонь. Она сидела на бархатном диване в библиотеке со стенами из панелей, которые он украсил тремя фотографиями Оуэна, сделанными им самим. Ковер в серо-черных тонах лежал на полу; на стеллажах стояли книги в кожаных переплетах. В этой темной комнате, освещаемой только камином, златокудрая красота Эмилии, казалось, была окружена мерцающим ореолом. Но он продолжал созерцать ее красоту, отмечая, как черты ее лица меняются в игре теней, отбрасываемых языками пламени. За внешней маской он увидел и другие лица Эмилии Кент.

Гнев все еще таился в уголках ее плотно сжатых губ, потом ему показалось, что на нем промелькнуло выражение упрямства, потом высокомерия, быстро сменившееся сомнением. Эмоции на ее лице менялись одна за другой. Он отступил назад, увеличивая расстояние между ними и меняя угол, под которым он смотрел на сидящую на диване Эмилию, и ее лицо изменилось снова, сначала она, казалось, что-то рассчитывала, потом лицо ее сделалось почти страстным. Через мгновение, когда в камине упало полено и искры ударились о стеклянные дверцы, ему показалось, что он заметил на ее лице грусть.

И вдруг лицо Эмилии превратилось в лицо Лоры, уголки ее губ были горестно опущены.

Потрясенный, разъяренный этим видением, Поль размахнулся и бросил свой стакан через комнату, где он разлетелся на куски, ударившись о стенки камина. Эмилия вскрикнула, но он едва слышал ее крик. Будь все проклято! Уже прошло полтора года, а он не мог выбросить ее из головы. Каждая связь имеет свой конец. Так было и с их романом. Почему, черт возьми, он не мог жить нормально и любить других без того, чтобы не видеть ее везде, куда бы он ни посмотрел!

— Поль!

Эмилия в ужасе глядела на него, и лицо Лоры исчезло.

— Господи, что произошло? Ты сам не свой! На тебя это непохоже!

— Непохоже разбивать стаканы или думать о чем-то, кроме тебя? — грубо спросил он. Когда она вздрогнула, он подошел к ней и протянул ей бокал, потом опустился на диван.

— Извини меня. Но ты заметила, что разбил я свой стакан, а не твой? Значит, я все-таки думал о тебе, даже тогда, когда повел себя так грубо.

— О чем ты думал, если не обо мне?

— О старом друге. И о том, чтобы сделать фотографии.

— Мои?

Ему не нужно было опасаться, размышлял Поль, что Эмилия захочет глубже заглянуть в его мысли; она была слишком поглощена собой. В какой-то степени это было к лучшему: ее никогда нельзя было обвинить в том, что она хочет казаться не той, которой была на самом деле.

— Конечно, твои, — ответил он. — Ты — моя любимая модель.

— И компаньон.

— Да, — задумчиво согласился он. — Это правда. — Он резко поднялся. — Пойдем ужинать.

— На какое время ты заказал столик? — Он совсем забыл об этом.

— На восемь часов, но мне хочется немного пройтись.

— Какая хорошая мысль!

Она вскочила на ноги:

— Я только надену сапоги: на улице шел снег, когда я пришла.

Поль с улыбкой наблюдал, как она вышла из комнаты. Он знал, что ей совсем не хотелось идти пешком от Саттон-Плейс до «Мейфэар Риджент», особенно в декабре и особенно когда шел снег. Но прелесть Эмилии частично заключалась именно в ее интуиции. Когда она хотела, то могла точно угадать, с каким его настроением и каким его желанием она должна была считаться, даже претерпевая собственные неудобства. И Поль, сознавая, что такое качество встречается довольно редко, ценил это и был благодарен ей.

Они пошли пешком вдоль реки и завернули за угол на Пятьдесят седьмой улице. Лицо Эмилии выделялось на фоне меха, а ее отороченные мехом сапожки оставляли маленькие следы на снегу, который тихо падал на фоне уличных фонарей и новогодних елок в окнах домов. Все здания, казалось, были двойниками дома, где жил Поль, — спереди у каждого подъезда стояли привратники в униформе с золотыми галунами, за занавешенными окнами каждый жил своей жизнью. Поль купил эту квартиру много лет назад и еще однокомнатную квартиру рядом, которую превратил в студию и фотолабораторию. После того как он обставил квартиру, он жил в ней очень редко, только бывая в Нью-Йорке, в остальное время сдавал своим знакомым.

С Эмилией они жили здесь уже месяц, и впервые Поль пользовался фотолабораторией каждый день.

После Амстердама они побывали в Африке, Индии, где Поль сделал сотни фотографий, на большинстве которых была Эмилия. Впервые он использовал природу, внутренние помещения и людей, чтобы на контрасте подчеркнуть искренность и искушенность Эмилии, которые он постарался запечатлеть в целой серии превосходных фотографий, — и он почувствовал прилив гордости, когда Эмилия рассказала ему, что Джейсон понял это. «Не такой уж тот дурак, — подумал Поль сухо, — если понял, что я стараюсь воплотить в своих фотографиях». Именно необыкновенное удовольствие, которое он получал в работе и способность уйти в работу с головой, поддерживали его большую часть времени.

За эти годы его желание всерьез заняться фотографией то вспыхивало, то угасало, как пламя в камине, всегда отступая на второй план, когда к нему возвращалось чувство неприкаянности, и мысли о бессмысленности своего существования вновь одолевали его: дети, которые построили песочный замок, вернулись домой; Лора исчезла; Оуэн умер; его друзья по университету, которых он фотографировал, когда вместе занимались спортом или готовились к лекциям, все разъехались кто куда. Сейчас, идя рядом с Эмилией по тихой улице и глядя на ее лицо, скрытое в тени, он думал о тех перепадах ее настроения, свидетелем которых он стал в своем кабинете, освещаемом камином, и неожиданно почувствовал острую потребность стать действительно настоящим фотографом, выйти из тех рамок, которыми он добровольно ограничивался из-за своей лености все эти годы, когда он довольствовался тем, что был немного больше, чем просто дилетант.

В своих фотографиях ему хотелось показать, что скрывалось за внешним фасадом людей и событий; он хотел, чтобы в его работах раскрывались секреты: лица за каждым отдельным лицом, пейзажи за каждым отдельным пейзажем. Он намеревался делать фотографии, в которых бы люди смогли увидеть самих себя и понять что-то новое о себе и своем окружении.

Впервые в жизни Полю захотелось работать не только для удовлетворения честолюбия. Ему захотелось, чтобы люди поняли и оценили его работу. Он захотел этого с такой страстью, что она пришлась бы по душе Оуэну Сэлинджеру.

Эмилия свернула за угол, и он последовал за ней, давая возможность разглядеть в витрине магазина что-то, понравившееся ей. Улица была ярко освещена и многолюдна; густой поток машин двигался по ней, то останавливаясь, то снова срываясь с места, а на тротуарах по обеим сторонам улицы горели вывески кинотеатров, у входа которых продавали горячие сосиски, модных баров и других увеселительных заведений.

Двери маленьких магазинчиков, украшенные рождественскими венками, не закрывались из-за потока туристов и желающих купить подарки, а у входов в бары стояли холеные молодые профессионалки и обсуждали вечерние развлечения.

В молчании Поль рассеянно шел рядом с Эмилией, витрины не привлекали его, и он больше обращал внимание на людей, идущих по тротуару, Санта-Клаусов с колокольчиками в руках и добровольцев Армии спасения, играющих на тромбонах на перекрестках.

Они свернули на Шестьдесят третью улицу, где снова стало тихо. Это была улица с солидными домами из коричневого кирпича, которые выстроились в ряд как представители старинных семей Бостона, отгородившиеся от шумного города. Наконец они вышли на Парк-авеню. Эмилия рассказывала что-то об антикварной картинной раме, когда они подошли к «Мейфэар Риджент». Вдруг Поль резко остановился.

Из отеля выходила Ленин Сэлинджер. Она улыбалась очень молодому человеку, который держал ее под руку.

Они все одновременно увидели друг друга.

— О, Поль! — весело воскликнула Ленни, и Поль подумал, что впервые увидел, что она волнуется. — Эмилия с тобой? Гуляете под снегом, это просто очаровательно. Совершенно не ожидала встретить здесь кого-то… гуляющего вечером вот так. Хотя, конечно, совсем не холодно, просто… О, извините. Тор Грант, это Поль Дженсен и Эмилия Кент.

Возникла небольшая пауза, в течение которой мужчины жали друг другу руки, а ей удалось взять себя в руки.

— Я опаздываю, а то мы могли бы вместе что-нибудь выпить. Вы идете ужинать?

— Да, в «Ле цирк», — ответил Поль.

— Ну, не будем вас задерживать. Может быть, выпьем вместе как-нибудь в другой раз. Я бываю в городе довольно часто; мы ищем квартиру.

Невольно Поль взглянул на молодого человека.

— Мы с Феликсом… — продолжала уже спокойно Ленни, — обсуждали эту идею уже давно. Но все оказалось совсем не просто. Какой ты оказался предусмотрительный, Поль, что успел купить квартиру вовремя. Я позвоню вам на днях. Эмилия! Была рада увидеть тебя. Желаю приятно провести вечер. Поль, дорогой… — она наклонилась вперед и поцеловала его в щеку. — Я позвоню тебе. Идемте, Тор.

Мужчины снова пожали руки друг другу.

— Дурацкий обычай, — пробормотал Поль, когда Ленни с молодым человеком ушли. — Почему я должен дважды жать руку человеку, которого совсем не знаю, и е которым не обмолвился ни еловом, и, если моя тетка не имеет ничего против, которого никогда больше не увижу?

— Она немного старше его, — осторожно заметила Эмилия.

Поль рассмеялся:

— Это он для нее немного молод.

— Не понимаю.

— У него еще на губах молоко не обсохло. Ты заметила, как он на нее смотрел? Я не догадывался, что Ленин не хватает мужчин, хотя, видит Бог, она заслуживает их, но ей нужен мужчина, который бы подходил ей по интеллекту и уму, а не этот жалкий мальчишка, который думает, что переживает роман века.

— Откуда тебе это известно? Ты видел их всего две минуты.

В каждом событии увидеть его подоплеку.

— Мне так показалось.

Они сделали еще несколько шагов и подошли к малоприметной двери около входа в отель и вошли в ресторан.

— Бедная Ленни, — неожиданно сказала Эмилия. — Я думаю, что это все очень грустно. Поль быстро взглянул на нее:

— Почему грустно?

Она сняла сапоги и протянула их гардеробщику, потом сунула ноги в вечерние туфли.

— Потому что она должна иметь все, что захочет, а не то, что может сама достать. Никто не должен заниматься этим.

— А если у нее нет выбора?

— Ну, мы этого не знаем, верно? Во всяком случае, если женщина ждет очень долго, в конце концов, ее мечты сбываются. Я верю в это.

Метрдотель тепло приветствовал Поля и повел их к столику.

— Ты имеешь в виду, — спросил Поль, — что женщины заставляют их сбываться?

Она отрицательно покачала головой:

— Для этого женщине не надо быть агрессивной, решительной; она должна просто верить и ждать, что все, о чем она мечтает, сбудется. Конечно, она должна быть достаточно умна, чтобы понять, что плывет ей в руки, а иногда и ускорить ход событий, если возникает удачная ситуация, но в большинстве случаев нужно уметь ждать и смотреть в оба.

Поль вспомнил о Лоре. Интересно, что она делает сейчас, подумал он. Чем бы она ни занималась, он был уверен, что она не будет ждать. Она будет действовать.

Но в словах Эмилии был определенный смысл, думал он. И действительно, она ждала в Риме, пока он не нашел ее, она ждала, пока он не начал фотографировать ее, и она согласилась с его мнением, как и какие фотографии делать; и наконец, она почти стала фотомоделью в журнале «Ай» и агентстве «Маркен».

В голову ему пришла еще одна мысль, заставившая его улыбнуться.

— Ты что?

— Я спрашиваю себя, считаешь ли ты, что я плыву тебе в руки?

Она покраснела:

— Я предпочитаю, чтобы ты был у меня в сердце.

— Отлично вышла из положения, — пробормотал он. Официант принес бутылку шампанского «Дом Периньон», и Поль рассеянно смотрел, как он открывает ее.

— Я хочу пригласить Ленни выпить вместе чаю.

— Ты хочешь, чтобы я при этом была?

— Нет, не думаю, что это нужно.

Он задумчиво посмотрел на нее. В бледно-голубом шелковом платье и сапфировом ожерелье на шее, которое он купил ей в Париже, она чувствовала себя как рыба в воде в расслабляющей роскоши зала. Эгоистичная и упрямая, она тем не менее могла испытывать сочувствие к другим, что делало ее более желанной, чем ее уступчивость и красота. А сейчас, когда он вспомнил сцену встречи с теткой, выходящей из отеля, Эмилия показалась ему ближе и желанней, чем когда-либо. Она была права: за этим крылась ужасная грусть, а еще, догадывался Поль, безжалостные, длинные, одинокие дни, а может, годы ожидания чего-то хорошего, нужного, подходящего.

— Но я скажу тебе, что я действительно хочу. — Он наклонился к ней и взял руку Эмилии в свою. — Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

ГЛАВА 17

Ресторан «Девяносто пять» возвышался над Чикаго, располагаясь на девяносто пятом этаже «Центра Джона Хэнкока», что стоит на вершине холма. С этого величественного возвышения огни города, оранжевые и яркие с земли, становились похожими на янтарные гирлянды, заплетенные в кольца, а кое-где казались длинными диагональными полосами, которые тянулись от линии горизонта до темных, беспокойных вод озера Мичиган. Именно здесь, на самой вершине «Центра Хэнкока» Уэс Карриер устраивал коктейли и ужин на двести персон, чтобы встретить Новый год и, что более важно, отметить покупку отеля «Чикаго Сэлинджер» новой корпорацией «Оул».

Название придумала Лора. Вначале Карриер был против.

— Это звучит как шутка. Это будет действовать, как красная тряпка, на банкиров, когда ты обратишься к ним за финансовой поддержкой.

— Мне оно нравится, — решительно заявила Лора. — Именно потому, что это и есть шутка, моя шутка, и мне это важно.

Карриер задумчиво смотрел на нее.

— Оу — это первые буквы от Оуэна, — сказал он после паузы. — Л — от Лоры. Я понимаю, почему тебе нравится это название, но сейчас не время шутить: ставки очень высоки.

— Пожалуйста, Уэс, — сказала она. — Символы очень важны для меня. Я хочу оставить именно это название. И оно осталось.

Смирившись с названием «Оул корпорейшн», Карриер стал помогать Лоре пройти все юридические процедуры, которые превратили компанию в корпорацию. Затем он решил вопрос с финансированием покупки отеля, вложив собственные девять миллионов долларов.

Деньги были поделены: Карриеру досталась одна половина отеля стоимостью в четыре с половиной миллиона, остальные четыре с половиной миллиона долларов он дал взаймы Лоре, чтобы она выкупила вторую половину. Их вложения давали также каждому из них по пятьдесят процентов «Оул корпорейшн». Таким образом, первым долгом Лоры был долг Карриеру на четыре с половиной миллиона долларов.

Карриер спланировал свои командировки таким образом, что, как только Лора переехала в Чикаго, он был с ней очень часто, помогая ей в новой работе. Они еще два раза проводили вместе выходные в Нью-Йорке после их первой встречи там, а всю неделю Лора металась между Чикаго и «Дарнтоном», где помогала Келли и Джону обучать нового помощника управляющего. Карриер и Лора нашли архитектора, и она работала с ним, когда находилась в Чикаго, над изготовлением эскизов для реставрации отеля, опираясь на детальные планы, над которыми когда-то работала с Оуэном. Потом они с Карриером взяли эскизы и отнесли их банкиру, которого Карриер хорошо знал и который, в свою очередь, дал им поручительство и строительные кредиты на покупку и реставрацию отеля «Чикаго Сэлинджер», осуществляемые «Оул корпорейшн». Таким образом, второй долг Лоры был банкиру в размере двадцати миллионов долларов.

Как только деньги были получены, Карриер поручил своему помощнику начать переговоры о покупке отеля, но так, чтобы имя Лоры в них не упоминалось.

Было хорошо известно, что начиная с лета Феликс уже искал покупателя для своего отеля, то есть еще до того момента, как суд вынес решение о завещании его отца. Но два потенциальных покупателя приобрели другие здания, и к концу осени он был сердит на своего агента по продаже недвижимости, в ссоре со своим банкиром и раздражен тем, что он называл мертвым рынком недвижимости Чикаго. Все это тоже было хорошо известно. И поэтому, когда помощник Карриера начал переговоры с чикагским агентством по недвижимости, он смог купить «Чикаго Сэлинджер» за девять миллионов долларов, а не за десять, как предполагал Карриер, с условием немедленного вступления в права владения. Кстати, здание пустовало уже шесть месяцев, после того как Феликс закрыл отель.

Имя Лоры не фигурировало ни в переговорах, ни в документах по купле-продаже отеля. Ее чикагский адвокат представлял ее на встречах с адвокатом Феликса, все делалось от имени «Оул корпорейшн», и когда Карриер представил ее чикагским финансистам, он сказал им, что она будет управляющим отеля, принадлежащего этой корпорации. Лора была уверена, что со временем Феликс выяснит, кому принадлежит корпорация, но сейчас это была тайна. И она намеревалась хранить ее как можно дольше, чтобы успеть за это время найти способы получить другие отели Оуэна.

— Вы понимаете, что название отеля должно быть изменено, — адвокат Феликса сказал адвокату Лоры, когда они подписывали десятки документов своих уважаемых нанимателей. — Корпорация «Оул» больше не может пользоваться фамилией Сэлинджер.

— Мы и не собираемся этого делать, — ответил тот.

— А какое будет новое название? — поинтересовался адвокат Феликса.

— Оно еще не выбрано.

Оно, конечно, уже было выбрано, но знали его только Лора и Карриер. С самого начала она знала, что он будет называться «Бикон-Хилл». И каждый отель, который она сможет купить, с этого самого момента будет иметь то же самое название. Единственной разницей между ними будет название города.

Итак, по указанию Карриера, шеф-повар ресторана «Девяносто пять» сделал торт на Новый год в форме старого здания «Чикаго Сэлинджер» с надписью золотом «Чикаго Бикон-Хилл» над входом и совой, сидящей на его крыше. Торт стоял на столе в фойе; это было первое, что видели гости, собравшиеся к десяти часам. Мужчины были в черных «бабочках», а изящные женщины — в бриллиантах, которые сияли у них в ушах и на шеях. Они вертелись вокруг квадратного, покрытого сахарной глазурью торта, как дети у витрины магазина игрушек, и с трудом могли оторваться от него, чтобы поздороваться с хозяином приема, который стоял вместе с Лорой и Клэем у входа в обеденный зал. Клэй шептал Лоре:

— Сова — это моя идея, но это между нами. Уэс придумал золотые буквы. Он только о золоте и думает.

— Получилось очень хорошо, — пробормотала Лора, ожидая, когда следующий приглашенный подойдет для представления ей. — Спасибо, Клэй.

— Это мелочь, — скромно ответил он. — Раз я собираюсь стать помощником управляющего самого шикарного отеля «Чикаго Бикон-Хилл», я должен стараться, чтобы мой начальник был всегда доволен.

Он поймал взгляд Мирны, которая находилась в другом конце комнаты, и подмигнул ей. Он был счастлив.

— Лора! Разреши мне представить… — сказал Карриер, знакомя ее с одним из своих чикагских друзей, представляя ее как будущего управляющего «Бикон-Хилл». Лора пожала руку и улыбнулась.

— Чудесно, моя дорогая. Просто великолепно, — сказал гость, беря ее руку в свои и заглядывая ей в лицо. — И ты тоже, Уэс, выглядишь хорошо. Хотел бы и я так выглядеть в «бабочке», а не быть похожим на полуживого попугая без кровинки в лице. Ты здорово умеешь носить ее. И дама твоя мне нравится, очень нравится.

Он наклонил голову набок, оценивающе глядя на Лору, и Карриер на мгновение увидел Лору глазами своего друга.

Она выглядела лучше, чем когда-либо за те шесть месяцев, что он знал ее. Она не была уже такая худая, хотя все еще очень худенькая. Ее лицо было оживлено, хотя часто все еще бывало снова замкнутым, а он хотел видеть на ее лице только удовольствие, радость, улыбку и любовь. Она была в узком платье из белого атласа, с длинными рукавами и глубоким вырезом, с ожерельем из аметистов неправильной формы, а у края выреза была приколота брошь в виде ириса, сделанного из голубого опала с золотой серединкой. За свою жизнь Карриер подарил своим женщинам немало драгоценностей и умел отличать хорошую вещь, если таковую видел Брошь Лоры была очень красивой. Он не стал спрашивать о ней Лору — он строго придерживался правила: никогда не спрашивать, откуда у женщины ее драгоценности, — но Лора сама рассказала ему, что подарил ей эту брошь Оуэн. Как подарок его нельзя было сравнить с тем наследством, которое он ей оставил, но оттого, что брошь была подарком очень личным, Карриер осознал, насколько глубока была любовь к Лоре у Оуэна Сэлинджера.

Он обнял Лору за талию с таким видом собственника, что не заметить этого было нельзя. И когда Лора в ответ немного прижалась к нему, он почувствовал гордость, что обладает ею. Карриер давно не испытывал таких чувств к женщине. Он хотел дать ей и делать для нее все на свете, снять любое бремя с ее плеч и взять на себя любые проблемы, чтобы ей ничего не оставалось делать, как только опереться на него и отрешиться навсегда от напряженного взгляда, который замораживал ее черты и не давал полностью раскрыться ее истинной красоте.

— Итак, Уэс… — Гость, заметив руку Карриера, обнимающую Лору за талию, наконец, выпустил ее руку из своих. — Приятно было увидеть тебя снова. Ты в городе надолго? Как насчет ужина вместе?

Пока они договаривались, Лора взглянула через дверь на окна в зале ресторана, которые занимали целую стену. Когда гость отошел, она спросила:

— Никто не будет возражать, если мы немного посмотрим на вид из окон?

— Это твой день, ты можешь делать что хочешь. Я думаю, что все в сборе.

Все еще обнимая ее, он вошел вместе с ней в зал, где группы людей стояли вокруг столов, сервированных хрусталем и фарфоровой посудой в серебре. В центре каждого стола стоял букет гибискусов, а там, где должны были сидеть женщины, стояли отдельные букетики. Большинство гостей собралось в комнате отдыха, которая находилась в нескольких шагах от главного зала, там играл пианист, а два бармена готовили напитки. Но Лору привлекали окна, которые шли от пола до потолка и из которых открывалась панорама оранжевых уличных огней, люминесцентных огней в окнах служебных зданий и белых огней в окнах жилых домов. Город казался игрушечным и резко выделялся на фоне черного пространства озера.

— Ты уже часть этого мира, — сказал ей Карриер. Он стоял за ее спиной, держа руку чуть ниже ее груди. — И ты сделаешь так, чтобы он стал твоим целиком.

Лора прижалась к нему, как и раньше, оперевшись на его сильное тело. В нем не было ничего от худощавого Поля с его нервной энергией; Уэс был почти вдвое старше Поля, человеком, сделавшим карьеру совершенно самостоятельно, решительным и сильным, целенаправленным и абсолютно уверенным в себе.

И даже если он иногда подавлял независимость Лоры, бывал слишком прямолинейным, слишком предсказуемым для нее и ее пристрастия к людям с более сложным характером, он был ей надежным другом, постоянным и заслуживающим доверия. И она знала, что нет ничего более важного и ценного, чем это, если она действительно хотела иметь человека, на которого можно было положиться.

Он был добр даже к Клэю, подумала Лора, взглянув через зал на своего брата, который в этот момент поднимал бокал шампанского в честь Мирны. Карриер не особенно любил молодежь, которая не соответствовала его представлениям о зрелости и чувстве ответственности, но ради нее он стал учить, Клэя некоторым премудростям международных банковских операций и торговли, а Клэй, завороженный размахом сделок, не говоря уже о другом, впитывал их в себя. И ради Лоры он делал даже больше: он учился.

Впервые Клэй хотел прочесть книгу или даже десяток книг, если этого хотела Лора, он даже не сердился, когда Лора проверяла его знания. Он выполнял практически все, что она велела ему делать, и только потому, что она пообещала ему работу помощника управляющего в новом отеле, но при условии, если он сможет быстро и многому научиться, прибавив к тому, что уже успел усвоить в Бостоне, Филадельфии и работая в «Дарнтоне». Поэтому он читал книги, занимался и почти не возражал, частично из-за самой Лоры и ее любви к нему, но и потому — и он вынужден был это признать, — что Мирна действительно гордилась им и не уставала ему это говорить.

— Ты еще станешь биржевым магнатом, — ликовала она, и Клэй был не против ее восторга по поводу его новой работы, потому что, как только она о ней услышала, она стала еще более страстной, чем когда-либо.

Кроме того, и тоже, может быть, впервые в жизни, Клэй никому не завидовал; он больше не чувствовал, что жизнь проходит мимо него. «Наверное, я счастлив», — думал он.

«Все счастливы», — размышляла Лора, глядя на огни Чикаго и прислушиваясь к фортепьянной музыке, переплетавшейся с шумом голосов в ресторане. Все счастливы. Перед ее глазами возникло улыбающееся лицо Оуэна, она почувствовала прикосновение его руки у себя на волосах. Дорогой Оуэн, это твой день; ты должен был быть здесь, чтобы увидеть, что твои мечты, сбылись.

— Ты витаешь в облаках, — сказал Карриер, прижавшись губами к ее уху. — Скажи мне, о чем ты думаешь.

— О мечтах, — ответила она. Она положила руку поверх его, ее пальцы лежали поверх коротких и сильных пальцев Карриера. — Оуэна и моих.

— И моих тоже, — сказал он — Не отделяй меня от себя, Лора.

— Не буду.

Но тем не менее это были мечты Оуэна, они принадлежали только им двоим, и она почувствовала, что ей не хватает его. Как бы она хотела видеть, как он ходит среди гостей, возвышаясь над ними, его усы шевелились бы, когда он разговаривал, он оценивающе разглядывал бы гостей, запоминая их шутки и слова, чтобы потом они с Лорой могли посмеяться, как они делали не раз в Бикон-Хилл и на Кейп-Коде.

Но это была уже другая его мечта: разделить оставшиеся годы с тем, кого он любил и мог научить, чтобы тот осуществил другие его мечты после его смерти. Он умер, веря в это. Я сделала это для него.

И вот в полночь, когда Карриер поцеловал ее, Лора улыбнулась ему с открытостью, которой он раньше не видел в ней.

— С Новым годом, Уэс! Пусть в Новом году осуществятся все наши планы, о которых мы мечтаем!

— Мы всегда будем вместе, — добавил он. — Всегда и во всем.

Когда он поцеловал ее еще раз, он был уверен, что она поняла, что он подразумевает женитьбу.

Лора же поняла это только поздним утром следующего дня, в первый день нового года, после того как она проснулась в своих апартаментах в отеле «Чикаго Мейфэар Риджент». С еще закрытыми глазами она вспоминала вчерашний прием. Она заново переживала тот волнующий трепет, который охватил ее, когда гости подняли бокалы в ее честь, а она стояла одна около пианино, возвышаясь над ними на несколько ступенек, ее белое атласное платье притягивало свет и блестело как бело-голубой бриллиант. Она вспомнила Клэя, смотрящего на Мирну завороженными глазами, архитектора, прогуливающегося среди гостей и получающего профессиональное удовлетворение от предвкушения работы над созданием замечательного отеля; инвесторов, даже на приеме обсуждавших стоимость номера и сравнивающих «Бикон-Хилл» с другими отелями, недавно отреставрированными на Золотом берегу Чикаго. И наконец, ей вспомнился новогодний поцелуй, которым она обменялась с Карриером, страстный и нежный, с мыслями о будущем. Совместном будущем.

Она открыла глаза. Первое, что она увидела, было озеро, казавшееся темно-голубым под ясным, холодным январским небом. В комнате было прохладно, и Лора лениво пошевелилась в теплой кровати. Ей было уютно в этой комнате, выдержанной в приглушенных тонах. Карриер снял эти апартаменты на месяц, чтобы она могла жить здесь, пока не найдет себе квартиру. Комнаты выходили на глубокий изгиб берега, по которому тянулись на север Оак-стрит и Аутэ-драйв; по одну сторону улицы лежало озеро Мичиган с пляжами и парками, на другой стороне за мощной стеной стояли жилые дома. Глядя на этот вид из своей элегантной комнаты, Лора подумала о Бикон-Хилл. Она не могла поверить, что Карриер предполагал, что она откажется от этого отеля и выйдет за него замуж. Она беспокойно пошевелилась. Он должен понимать, что она не сделает этого. Это означало, он считал, что, выйдя за него замуж, она будет продолжать заниматься отелем. Ну да, почему она должна будет что-то менять? Потому что он захочет, чтобы она сопровождала его в поездках, а потом, медленно, понемногу, она начнет отдаляться от дел в отеле и никогда не получит и остальные три.

Но это была не главная причина. «Я не хочу выходить замуж за Уэса, — думала она. — Я не хочу выходить замуж вообще. У меня есть более важные дела, чем все остальные, вместе взятые, и я ни за кого не собираюсь выходить замуж.

Даже за Поля? Если бы вернулся Поль, посмотрел на меня своими теплыми, ласковыми глазами и сказал своим низким голосом: «Я стану мужем, который будет счастлив следовать за своей женой, чем бы она ни занималась».

Она свернулась клубочком, чтобы не чувствовать боли, которая пронзила ее, стоило ей позволить себе вспомнить Поля. «Я не должна делать этого. Сегодня первый день нового года, время для новых идей и новых мыслей. Время забыть прошлое». Но только неделю назад она кончила читать книгу, которая преследовала ее с тех пор, особенно одна строчка о женщине, которая не могла быть вместе со своим любимым: «В ее сердце навсегда останется небольшой шрам, и ей всегда будет помниться его ласковый, как летний дождь, голос». Эти слова запомнились ей; в них она узнала саму себя.

«Все правильно, останется и у меня шрам от прошлого, — думала она. — И Поль будет частью этого прошлого. И чем бы я ни занималась отныне, все будет вертеться вокруг него, потому что он никогда не покинет моей памяти.

А может, я стараюсь сохранить его в своей памяти потому, что хочу быть уверенной, что любовь остается навсегда, даже если эта любовь приносит боль. Даже если эта любовь обречена и должна быть забыта, потому что я должна начать новую жизнь».

Новая жизнь. Новый год. Новые мысли и чувства, новые друзья, секс и работа. И самое главное — «Нью-Йорк Сэлинджер», следующий отель, который она намеревалась купить. А после…

Она пошевелилась в кровати. Она стала частью настоящего и думала о будущем. Ей хотелось поскорее начать действовать.

Ей многое предстояло сделать, у нее много планов. Ей нужно предпринять еще столько шагов, чтобы вернуть то, что Оуэн предназначал ей.

Полусонный, Карриер положил руку ей на грудь:

— Еще рано вставать.

— Уже слишком поздно, почти полшестого. Он широко раскрыл глаза:

— Ты разбудила меня полшестого в первый день Нового года?

— Я хотела узнать твое мнение о новых трубах для ванных комнат в «Бикон-Хилл»…

— Черт возьми, Лора…

Но в этот момент он увидел ее озорную улыбку и, рассмеявшись, притянул ее к себе.

— У тебя на уме совсем другое.

— Наверное, ты прав, — пробормотала она и обняла его со всей страстью, в которой крылась жажда новой жизни и благодарность за его любовь и за то, что он дал ей. Он понимал, сколько ей еще предстоит сделать, он знал, что она хочет разделить с ним все дела, и он обязательно поймет, почему она не может выйти за него замуж. Он всегда ее понимал.

— Никакой работы сегодня, — сказал он позже, выходя из своей ванной комнаты. — Первое января праздник, и мы отправимся на прогулку.

— Куда? — спросила она из другой ванной, надевая на себя тяжелый махровый халат, который отель предоставлял своим клиентам. «Интересно, сколько пропадает таких халатов?» — подумала она и решила выяснить это у управляющего.

— Туда, куда отправляются настоящие туристы.

Деревья, которые росли по северной Мичиган-авеню, были увешаны гирляндами из маленьких рождественских белых лампочек, которые горели днем и ночью. Магазины были закрыты, но народ гулял по улице, рассматривая витрины магазинов «Маршал Филд» и «Сакс»; люди глазели на манекены в магазине «Магнии» и драгоценности в «Тиффани»; фотографировали старую крепость на воде, которая уцелела после пожара в Чикаго и возвышалась на фоне современного отеля «Ритц-Карл-тон» из серого мрамора. Туристы разъезжали в конных экипажах с кучерами в цилиндрах или черных шляпах. Карриер и Лора шли по улице в сторону реки, пригибаясь от ветра, от которого полы пальто прилипали к ногам, а потом повернули обратно. Хотя они порядком замерзли, не доходя квартала до «Мейфэар Риджент», Лора свернула на восток к пустому зданию, который когда-то был «Чикаго Сэлинджер».

Они молча постояли, созерцая его.

— В виде торта с сахарной крышей он смотрелся гораздо лучше, — заметила Лора, улыбнувшись. «Нет более грустного зрелища, чем пустые дома, стоящие в одиночестве посреди живого города», — подумала она. — Но подождите, — добавила она. — Через год никто не узнает его.

— Даже водопроводчики, — согласился Карриер, улыбнувшись. Он обнял ее за плечи. — Каждый раз, когда я вижу чертежи, я все больше удивляюсь. Оуэн был мечтателем. И ты тоже.

Она покачала головой:

— Я многого не знаю, чтобы быть мечтателем. Этот отель — мечта Оуэна. А еще мои фантазии, которые я хочу претворить в жизнь.

Он задумчиво посмотрел на нее:

— Если тебе это удастся, тебя ждет большой успех.

Эти слова звучали в ушах Лоры последующие недели, пока все чертежи не были закончены и не отданы в производство и начались реставрационные работы.

В середине января она сняла квартиру в шестиквартирном доме из серого камня в викторианском стиле, расположенном в районе Де Поль. Окна дома выходили на такие же викторианские дома, и когда поднимался ветер, до нее долетали звуки подвесной железной дороги, которая проходила в двух кварталах от ее дома. В просторных комнатах ее квартиры были высокие потолки и лепнина, настоящий камин и одна свободная спальня, которую она превратила в свой кабинет. Больше всего ей нравилось соседство с университетом Де Поль. В университетском городке жили преподаватели и обслуживающий персонал. Здесь всегда было много людей, с которыми она постепенно познакомилась: молодые семьи с маленькими детьми в колясках, дети постарше, лепящие снежные бабы, подростки, возвращающиеся из близлежащей школы и собирающиеся под высокими, по-зимнему голыми вязами. Они сидели на скрипящих перилах у входа в свои дома, а иногда ненадолго занимали под свое веселье гостиные родителей. Все это напоминало небольшой городок, а во многом и Бикон-Хилл в Бостоне или маленькую деревеньку Остервилл на Кейп-Коде. А когда Клэй с Мирной сняли двухкомнатную квартиру меньше чем в миле от нее, она почувствовала себя дома.

— Почему тебе не нравится Мирна? — спросил ее Клэй как-то после того, как они переехали в новую квартиру. Они с Лорой ехали на автобусе вдоль озера к отелю, и она просматривала список поставщиков, с которыми намеревалась встретиться.

Она сунула список в папку:

— Мне она нравится. Но не могу сказать, что я от нее в восторге.

— Почему?

— А ты в восторге?

— Какая тебе разница? Мы говорим о тебе.

— Ты ее любишь, Клэй?

— Я живу с ней.

— Клэй!

— Ну, может быть, люблю. Я имею в виду, что трудно понять, действительно ты любишь женщину или просто она тебе нравится. Вот ты, любишь Уэса?

— Нет, но он мне нравится. Мне нравится быть с ним, мы, так сказать, делаем одно дело. Тебе нравится Мирна так?

— Иногда. Она иногда давит на меня, ты ведь знаешь, что это бывает довольно утомительно, но с ней мне весело, и она радуется, как ребенок, когда я покупаю ей подарки. После этого она становится такой ласковой…

— Ты покупаешь ей очень много подарков, не так ли? — спросила Лора.

— Почему бы и нет? — спросил он небрежно.

— Покупай, пожалуйста, если тебе нравится.

Она хотела спросить его, откуда у него деньги, но передумала. Она часто задумывалась над этим, зная, сколько он зарабатывал в «Дарнтоне» и сколько она платит ему через «Оул корпорейшн». Но ему было уже двадцать три года, и, хотя он часто вел себя как мальчишка, она не хотела допрашивать его, как будто была его мать или его опекун.

— Но я что-то не слышала, чтобы она купила тебе хоть один подарок, — все-таки добавила она.

— А ей и не надо мне ничего покупать. Она и так знает, как сделать меня счастливым. Она действительно любит меня — кому я еще нужен, кроме тебя? Я помню, что давным-давно Бен говорил, что всегда будет о нас заботиться, и тогда я думал, что это ерунда, что, когда я вырасту, мне он не будет нужен. Но оказывается, что тебе всегда нужен кто-то близкий, правда?

— Правда.

Автобус, лавируя между автомобилями, резко затормозил, и Лору бросило на Клэя.

— Особенно кто-то с сильными плечами, — улыбнувшись, заметила она.

— Ты что-нибудь получала от него?

— Нет, но думаю, что скоро получу. Я всегда получаю открытки на свой день рождения.

— Это на следующей неделе. Он знает, что мы в Чикаго?

— Я написала ему, что купила отель, и послала ему наш адрес. И передала от тебя ему привет.

— Черт, зачем ты это сделала? Я тебя об этом не просил.

Она молчала.

— Я не хочу иметь с ним ничего общего!

— Тогда зачем ты вообще задаешь все эти вопросы? — парировала она.

— Ну… — он пожал плечами. — Не очень просто взять и забыть его. — Он осекся.

— Трудно забыть своего брата, — согласилась Лора. — Несмотря на то, что он сделал.

Автобус довез их до остановки, и они вышли через центральные двери.

Каждый день, приближаясь к отелю со стороны Мичиган-авеню, Лора не узнавала его, как будто раз от раза он становился другим. Но это был ее отель. На самом деле, не считая новых окон, которые были уже установлены, его внешний облик оставался прежним, работы по чистке кирпича и известняка, а также установка новых дверей и вывески будут сделаны в последнюю очередь. Сейчас все происходило внутри, где ломали старые стены и заново прокладывали канализацию и тянули электричество, чтобы превратить двести пятьдесят комнат в сто больших комнат, тридцать номеров плюс сделать квартиру на крыше с отдельной террасой.

Сегодня идя к отелю от автобусной остановки, Клэй воскликнул:

— Мрамор привезли!

Они остановились и стали рассматривать завернутые в бумагу плиты, которыми должны были облицовывать стены ванных комнат, а также поверхности колонн и небольших бассейнов. Весь мрамор был одинаковый: мягкого серо-голубого цвета с темно-зелеными и синими крапинками; сантехника планировалась белой, а полотенца — голубыми. В каждом номере предполагалось две ванны, но они должны были быть одинаковыми, «чтобы и мужчина, и женщина чувствовали себя одинаково хорошо в них», объясняла Лора президенту фирмы по оформлению интерьера Кристиану Деле, которого нанял Карриер.

— Я не хочу, чтобы одна была розовая с золотым ободком, а другая сделанная как будто для футбольной команды «Чикагских патриотов».

— «Чикагских медведей», — поправил ее ехидно Деле.

— «Медведей», — задумчиво повторила она. — Я запомню это. Я жила в Новой Англии и привыкла к «Патриотам». Может быть, вы расскажете мне и другие вещи о Чикаго, а то я чувствую себя приезжей.

Ее улыбка не тронула его. Она и была приезжей, и она принимала слишком много самостоятельных решений, вместо того чтобы с благодарностью следовать его профессиональным советам.

— Многие не любят голубые полотенца, — сказал он, возвращаясь к обсуждению ванных комнат. — Они считают чистыми только белые полотенца.

— А я разговаривала с агентами по продаже в «Маршал Филд», — возразила Лора, — и они говорят, что продают больше цветных полотенец и простыней, чем белых, потому что, вероятно, они больше нравятся людям.

— У них дома — да, но не у них в отелях.

— Но это не их отель, а мой. И я думаю, что голубой цвет будет то, что нам надо.

Он нахмурился и обиженно задышал, подумав при этом, что не мешало бы найти управу на эту женщину, пока она еще молодая.

— Как хотите, — сказал он.

Лора показала ему на одно из кресел в ее временном кабинете:

— Присядьте на минуту. Я кое-что хочу вам объяснить. Вы владеете фирмой, занимающейся оформлением интерьеров, это так?

Продолжая стоять, он сухо кивнул:

— И мистер Карриер признал хорошее качество нашей работы, пригласив для этой работы именно нас.

— Мистер Карриер принял это решение вместе со мной. — Ее голос был почти нежен. — Вы владеете компанией и гордитесь ею, и вам не хотелось бы, чтобы другие указывали вам, как выполнять вашу работу.

— Вот именно. Я действительно так считаю.

— И я тоже так считаю, — оказала Лора еще мягче. — У меня в жизни никогда ничего не было. Понимаете? Вплоть до этого момента. И сейчас я так горжусь этим отелем и мне так хочется, чтобы все было сделано идеально, что я хочу участвовать во всем. Я хочу знать о всех принимаемых решениях — от туалетной бумаги до ковров и стойки администратора. — Она упрямо улыбнулась. — Я не могу иначе. Моя мечта осуществилась, и я боюсь пропустить любую мелочь. Но мне действительно нужна ваша помощь, я хочу многому научиться, иначе я не смогу стать частью всего этого и это не будет уже мечтой…

Деле оттаял. Он сел в кресло и улыбнулся.

— И кроме того, — добавила Лора, — я планирую купить еще три отеля в других городах. Если мы сработаемся с вами, то я не вижу причин не продолжать наше сотрудничество и дальше.

Он распрямил спину. Просто приятно иметь дело с такой женщиной.

— Быть может, мы начнем с образцов драпировки, — сказал он. — Здесь есть что выбрать.

Лора улыбнулась ему так, чтобы он запомнил ее улыбку на всю жизнь.

Продолжая тепло улыбаться, он стал разворачивать большие квадраты образцов ткани на письменном столе и рабочем столе, который стоял к нему под прямым углом. Лора решительно отвергла все двадцать образцов.

— Я хочу того же, что и с ванными комнатами; я хочу отойти от стереотипа мужского и женского. Если бы можно соединить каким-то образом их в одно целое… Мне нужно что-то яркое, очень смелое и уютное как для мужчин, так и для женщин, чтобы и те, и другие были довольны.

Он глубокомысленно кивнул:

— Интересная мысль. Что-то нейтральное, например, вот это — простой серый цвет или голубой…

— Больше подходит для солдат времен Гражданской войны, — улыбнулась Лора. Она взяла в руки ножницы и коробочку с мелками со стола.

— Можно, я разрежу эти образцы на кусочки?

И, не дожидаясь разрешения, начала разрезать материю на полоски.

— Вдруг нам удастся что-то такое скомпоновать…

В конце концов было решено, что ковры будут сделаны на заказ Куристаном в серебристо-сером цвете с изображением лиловой с золотом геральдической лилии, которая напоминала ирис, но была более строгой.

Деле послал тот же рисунок в Эссекс, чтобы там изготовили такие же шторы.

С того самого момента он появлялся в старом кабинете управляющего, где Лора размещалась, пока туда не добрались рабочие с кувалдами, и они вместе рассматривали образцы, встречались с поставщиками и принимали сотни решений, больших и малых, которые определяли отделку помещений, интерьер каждой комнаты, вид холла и ресторана, а также обстановку зала для чая, находившегося на несколько ступенек выше холла. По совету Деле, Лора выбрала мебель от Хенредона, обитую глянцевитой однотонной плотной материей, сделанной из шерсти с шелком. Были выбраны цвета ириса: лиловый, белый, темного золота и темно-зеленый. Остальная мебель была антикварная, ее предложили агенты по продаже мебели, которые потратили много времени, согласовывая подробности с Деле и Лорой, а потом только с Лорой, обсуждая цены.

Представители «Гермеса», «Клиник», «Себастьяна» и полдюжины других компаний обхаживали ее, чтобы она выбрала их специально упакованные изделия для ванных и туалетных комнат: это были шампуни, бальзамы для волос, лосьоны для рук, салфетки, пилки для ногтей, гели для ванн, зубные щетки, бритвы… Список становился все длиннее, а Лора требовала еще, и агенты по сбыту обещали достать все, что она хотела, лишь бы их товар попал в этот отель европейского стиля, о котором уже только и говорили на Мичиган-авеню. Ходили слухи, что его владельцы не жалели средств, чтобы сделать его уютным и роскошным, предлагая такую обстановку и услуги, с которыми не шли ни в какое сравнение «Хайят», или «Марриот», или любой другой подобный отель, и что из-за вложенных в отель средств цены в нем будут такие высокие, что только очень богатые люди смогут останавливаться в нем.

Следом появились другие изготовители, за которыми послала Лора. У самых лучших Лора выбрала телевизоры, радиоприемники, видеомагнитофоны, махровые халаты, графины и бокалы для ночных тумбочек, фены и встроенные столики для косметики с зеркалами с подсветкой в туалетных комнатах, встроенные холодильники, которые предстояло заполнить сырами, паштетами, прохладительными напитками и винами.

Затем пришла очередь поставщиков ресторанной посуды. Лора выбрала для ресторана «Бикон-Хилл» фарфоровую посуду фирмы «Вильруа и Бош», столовые приборы «Самбоне» и хрусталь от «Ленокс». Стоимость всего этого составляла примерно триста долларов за сервировку одного места в ресторане.

— Сделай все как надо, — советовал ей Карриер, который считал, что не стоило выбрасывать миллионы, чтобы потом экономить на мелочах, особенно когда дело касалось такого заметного места, как ресторан, который, как он надеялся, станет одним из лучших в городе.

И наконец, Лора и консультанты по интерьеру сделали чертежи каждой комнаты. Она точно знала, чего именно хотела: каждая должна была напоминать ей ее комнаты в доме Оуэна. Те комнаты были первыми в ее жизни, где она нашла выход своим фантазиям и представлениям о красоте и пространстве, о которых мечтала с Клэем и Беном. Она до сих пор помнила теплоту, которую испытывала каждый раз, когда входила в них. Именно эту теплоту и ощущение пространства она хотела передать людям, которые будут здесь жить.

— Они должны чувствовать себя, как дома, — сказала Карриеру Лора однажды в феврале, когда они вечером ужинали в ресторане «Ле Перрок». В этот день ей исполнялось двадцать четыре года, и они пили «Дом Периньон», сидя вместе на банкетке в углу длинного зала. — И совсем неважно, сколько они будут там жить — несколько часов, неделю или месяц. Все должно быть, как дома.

— Ты действительно думаешь, что людям не все равно? — спросил он. — Их не обманешь; знаешь ли, они понимают разницу между отелем и домом. Все, что они хотят — чтобы им было удобно.

— Не знаю…

Она поймала вилкой крошечный кусочек лангуста и обмакнула его в соус.

— Назови свой любимый отель, — попросила она.

— «Мейфэар Риджент», — не думая, ответил он. — Но я не помню, как он выглядит. Просто я знаю, что там со мной была ты.

Она улыбнулась:

— Назови еще какой-нибудь.

— Любимый? — он задумался. — «Ритц» в Париже, «Сорок седьмая Парк-стрит» в Лондоне, «Сэлинджер» в Амстердаме, «Станфорд Корт» в Сан-Франциско. Ну и «Бикон-Хилл».

— Ты в нем не останавливался.

— И не собираюсь, пока меня принимают в районе Де Поль. Разве это мешает ему быть одним из моих любимых отелей?

Она снова улыбнулась:

— А что у них общего между собой?

— Они маленькие, с отличным обслуживанием, там удобно, спокойно.

— Как в хорошем доме.

Он задумчиво взглянул на нее:

— Значит, наш дом будет таким?

— Таким должен быть любой дом, — спокойно ответила она. Он больше не говорил о женитьбе с того приема на Новый год, но иногда, особенно после того, как она переехала в свою квартиру и он стал жить там во время своих приездов в Чикаго, он так или иначе давал ей понять, что не забыл об этом. Но и она не забыла, что намеревалась сделать. И поэтому она не давала ему возможности заговорить о свадьбе.

Карриер снова наполнил их бокалы:

— Мы еще не выпили за твой день рождения.

Мягкий свет в тихом зале, украшенном свежими цветами, придавал светлому шампанскому золотистый оттенок, а мельчайшие пузырьки, поднимаясь на поверхность, ярко вспыхивали.

— Спасибо, — сказала Лора. — Ты сделал мой день рождения чудесным.

— Как это может быть, если ты до сих пор не получила подарка?

— Я получила твой подарок еще в декабре. Благодаря тебе у меня появилась возможность делать то, что я больше всего хотела.

— Я дал тебе возможность работать по сто часов в неделю.

— Но именно это мне и нравится, — ответила она, радостно глядя на него. — Конечно, ты мог бы подарить мне микроволновую печь, или пуховую перину, или еще что-нибудь, что украсило бы мою жизнь. Вместо этого ты вложил в меня десять миллионов долларов, чтобы я смогла занять еще двадцать и работать больше, чем когда-либо раньше.

Он удовлетворенно ухмыльнулся. Она умела уходить от разговора, причем делала это так, что он не чувствовал себя задетым. Это качество встречалось довольно редко, особенно в женщине такой молодой и неопытной, как она. Но как приятно получать удовольствие от женщины не только в постели, — думал он, — видеть, что она стремится к самостоятельности и независимости, хотя он всячески старался заставить ее полагаться на него как можно больше.

— Я купил тебе кольцо, — сказал он. — Будешь его носить?

Она отрицательно покачала головой:

— Мне очень жаль, извини.

Он был готов к этому.

— К счастью, у меня есть другой подарок. — Он достал маленькую бархатную коробочку и положил ее на стол — Чтобы ты помнила, что я хочу, чтобы у тебя всегда было время для меня.

Лора открыла коробочку и вынула из нее миниатюрные золотые часы, их циферблат по кругу был выложен маленькими бриллиантами, еще два бриллианта украшали кончики стрелок.

— Какие красивые! — прошептала она. Застегнув золотой браслет, повернула руку к свету. — Я никогда таких не видела.

— Кольцо у меня в другом кармане, — добавил он, не сводя с нее глаз.

Она снова покачала головой:

— Не дави на меня, Уэс; мы оба не будем счастливы, если ты будешь это делать. Я хочу сказать, что очень рада этим часам. Ты очень много значишь для меня…

Он улыбнулся и ничего больше не сказал. Она выйдет за него замуж, и для этого ему не придется заставлять ее. Он предполагал, что сейчас для этого время еще не пришло, хотя и не мог не попытаться в этот вечер сделать ей предложение; она должна была еще многое сделать, чтобы отель был полностью готов. Во всем этом было что-то мистическое; он понимал, что ею двигало не только желание вернуть то, что забрал Феликс, дело было еще в Оуэне Сэлинджере, в том, что он сделал для нее: какой заставил ее стать и какой она сама хотела быть в будущем.

Она хотела отомстить Феликсу и оправдать доверие Оуэна. Карриер не мог противостоять таким силам; он должен был набраться терпения. Но Уэс Карриер был известен всему миру своим терпением, а также своими победами.

Они продолжали разговаривать как близкие и давние друзья, пока ели великолепный ужин. Карриер заказал на десерт любимое суфле Лоры из малины, и повар принес его сам, поставив посередке маленькую свечку, пламя которой дрожало в серебряном подсвечнике. Лора склонилась над свечой. И вдруг она вспомнила Бена. Она всегда думала о нем в день своего рождения, вспоминая, как он старался сделать этот день счастливым для нее в те страшные годы после того, как погибли родители. И даже когда они расстались, поссорившись после ограбления Сэлинджеров, он всегда присылал свои поздравления в этот день, сообщая некоторые новости о себе. В этот год она ничего не получила. Она думала о Бене, задувая свечу и загадав желание, чтобы когда-нибудь они смогли снова стать братом и сестрой.

Когда они с Карриером вернулись в полночь домой, в двери была телеграмма из Амстердама и записка от соседа, что он принял телеграмму вместо нее.

— Я не знал, что у тебя есть кто-то в Амстердаме, — заметил Карриер.

— Бен, мой брат… Я рассказывала тебе о нем. Я всегда получала от него письма в дни рождений, но не телеграммы…

Странно, но ее руки дрожали, когда она развернула телеграмму и села на диван в гостиной, чтобы прочесть ее.

Держа телеграмму в руках, она перечитывала снова и снова ее короткие фразы. Руки у нее дрожали.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил Карриер. Лора подняла голову, едва слыша его слова.

— Что ты сказал? Ах да, нет, не думаю. Нет, можешь. Как мне послать телеграмму?

— В Амстердам?

— Да.

Он достал телефонный справочник, нашел нужный номер и записал его.

— Мне подождать тебя в кабинете?

Мысли путались у нее в голове, но Лора не могла не оценить его такт.

— Если ты не возражаешь. Спасибо, Уэс.

Она снова стала читать текст телеграммы, которая лежала у нее на коленях. «Как он с ней познакомился? И влюбился? Но он не был влюблен; он хотел отомстить. Для чего? Насколько ужасной может быть его месть? Это не имело для него значения. Бен жаждал мести. Поэтому он и ограбил много лет назад эту семью».

Она сидела, не шевелясь, уйдя мыслями в прошлое. Эллисон на теннисном корте, ее руки обнимают Лору, она показывает, как отбивать удар слева и справа, как правильно подавать мяч; Эллисон в ресторане, объясняет ей меню и слушает, как Лора повторяет за ней фразы, пока не доводит их до совершенства, чтобы ни один официант во фраке никогда не смог смерить ее презрительным взглядом, который мог просто уничтожить неопытных посетителей; Эллисон в поисках красивой блузки для Лоры мечется из магазина в магазин на улицах Ньютон и Бойлстон; Эллисон, вся в слезах, прижимается к Лоре (что-то связанное с Тэдом), произносит слова благодарности за то, что та выслушала ее и не посчитала ее просто взбалмошной; и наконец, Эллисон в библиотеке с выражением крайнего удивления на лице, когда Феликс бросает обвинения в адрес Лоры, а она не пытается ничего объяснить.

Она почувствовала пустоту внутри себя. Эллисон, я скучаю по тебе.

Но Эллисон отвернулась от нее. Она повернулась спиной к своему другу.

Но как могло быть иначе? Она считала, что ее предали. Точно так же, как думала и я.

Но она могла подождать. Никогда не поздно отвернуться от человека. Она могла подождать.

Что ж, она не стала ждать. Но это не зачеркнуло все те годы, когда они были друзьями, сестрами, когда Эллисон была наставником Лоры.

Что бы Эллисон ни сделала, она не заслуживает стать орудием мести в руках Бена, какие бы причины ни побудили его на это.

Встряхнувшись, как будто сбрасывая с себя сон, Лора быстро записала на листке бумаги, оставленном ей Карриером, текст телеграммы, которую решила отправить, и сняла трубку телефона.

— На имя Бена Гарднера, — сказала она и дала адрес в Амстердаме.

«Чикаго Бикон-Хилл» должен был открыться на Рождество, ровно через год после того новогоднего приема в «Девяносто пятом». В начале ноября, когда ветер гнал снежную поземку вдоль Мичиган-авеню, а люди носились по магазинам, пониже склоняя голову под порывами холодного ветра, Лора сидела в своем недавно обставленном кабинете отеля и составляла меню для приема по случаю открытия, а ее секретарша надписывала пригласительные билеты. Избранные гости из Европы и Америки должны были получить приглашение провести свои выходные дни в «Бикон-Хилл» в качестве гостей до того момента, когда отель будет открыт для всех желающих. Ресторан будет открыт для них постоянно; дневной чай будет устраиваться в гостиной; лимузины смогут доставлять гостей в оперу, в консерваторию, музеи и магазины.

Карриер включил в список приглашенных своих друзей, знакомых и деловых партнеров, а Лора сама придумала, как оформить пригласительные билеты. Текст был отпечатан золотыми буквами на тисненой атласной бумаге, на конверте было выведено название отеля «Бикон-Хилл» тоже золотом, а над названием был изображен голубой ирис с золотой серединкой. Когда секретарша закончила надписывать конверты, она сложила их незапечатанными на столе Лоры; Карриер хотел сделать приписки своей рукой на некоторых из них.

В списке значилось триста фамилий. Почти все приглашения были уже надписаны, оставалось еще около пятидесяти, в этот момент зазвонил телефон Лоры. Продолжая записывать меню на воскресный завтрак, она сняла трубку:

— Лора Фэрчайлд слушает.

— Лора Фэрчайлд, — повторил женский голос с техасским акцентом, в котором нельзя было ошибиться. — Ну и ну! Неужели мир так тесен? Это Джинни Старрет.

Джинни Старрет. Это имя и акцент вызвали в памяти яркую картину: вестибюль «Бостон Сэлинджер», крик женщины, Вирджиния Старрет лежит на диване, ее макияж размазан слезами, Лора склоняется над ней, вытирая размазанную краску на ее лице и приказывая Жюлю ле Клеру принести чай. Джинни Старрет. Лора отвела ее наверх, в ее комнату, они поговорили, а Жюль потом отчитал ее, что она пробыла там слишком долго.

— Джинни! Как чудесно слышать твой голос! Где ты находишься? Как ты нашла меня?

— Я в Нью-Йорке, а нашла тебя, потому что твой приятель Уэс Карриер, кстати, у него хороший вкус в выборе друзей, сказал мне, что пошлет мне приглашение на открытие твоего отеля. Он забыл тебе сообщить об этом?

Лора взглянула на еще не надписанные приглашения:

— Мы только начали их рассылать. Уэс сам составлял список. Я и не знала, что вы знакомы. Ты сможешь приехать? Надеюсь, что да. Будет чудесно снова увидеть тебя.

— Ни за что не пропущу такое событие! Как же я могу пропустить твой выход в свет, или как это можно назвать? Я многим тебе обязана, а еще ничего для тебя не сделала.

— Ты ничем не обязана мне…

— Ладно, ладно, детка, не говори мне этого. Я по уши в долгах перед всем миром; люди часто оказывают мне услуги, а я всегда обещаю как-то отблагодарить их. Но беда в том, что обычно я так занята, чтобы сделать счастливой саму себя, что у меня нет для этого времени. Но тебя я не забыла. Я искала тебя шесть или восемь месяцев после той схватки, которую мы устроили с Уилли у тебя в вестибюле, но ты куда-то пропала, и никто не знал, где ты. Ты должна будешь рассказать мне о всех твоих приключениях, и об Уэсе тоже. Это он помог тебе с отелем?

— Да.

— Он хороший человек. Иногда бывает, правда, довольно груб с людьми, но обычно это заканчивается тем, что он помогает им разбогатеть, чтобы они не помнили обиды долго. Ты сможешь устроить меня в один из ваших номеров?

— Я тебе отдам квартиру на крыше.

Сердце Лоры от волнения громко стучало, и сначала она даже не поняла почему. Потом она поняла. Джинни Старрет была из ее прошлого, а Лора так скучала по прошлому.

— Я опоздала занять эту квартиру, — сказала Джинни. — Уэс уже обещал ее моим друзьям. Он и этого тебе не сказал?

— Нет, но он сейчас в Нью-Йорке, я сегодня не разговаривала с ним. Но у нас есть много прекрасных номеров. Вас будет двое?

— Нет, только я. С Уилли я решила развестись сразу после того дня в Бостоне. Я должна тебя благодарить за это. Ты помнишь нашу беседу? То, что ты мне сказала, дало толчок моему решению послать за адвокатом по разводам. Помнишь, что ты сказала?

— Я не помню, чтобы я говорила тебе о разводе.

— Конечно, нет. Все было гораздо интереснее. Помнишь, какая я тогда была? Растолстевшая, с крашеными волосами, пьющая гораздо больше меры, накрашенная всеми цветами радуги фирмы Эсте Лаудер, страдающая по этому жалкому болвану, за которого вышла замуж, и считавшая, что заслуживаю лучшего. А ты сказала: «Как странно, что мы сами позволяем плохим людям брать над нами верх». Я подумала тогда, что эта девчушка, вероятно, самый умный человек из всех, кого я встречала за те ужасные годы, которые отдала Уилли, позволив ему взять над собой верх и сделать из меня ничтожество. Поэтому я и отправилась к адвокату, который сумел выжать из этого бабника несколько миллионов, а потом я отправилась на курорт — на двадцать четыре курорта, если быть точной, — а сейчас я стала стройной, незамужней женщиной Манхэттена и ищу хорошего мужа. Я, может быть, привезу с собой друга на твое сборище; с ним весело, когда не часто его видишь, и в конце концов, не могу же я одна ходить в кино и появиться на открытии отеля… Да, кстати, говоря о том, чтобы ходить куда-то одной… но, наверное, тебя уже не интересуют сплетни о Сэлинджерах…

Лора нахмурилась.

— Я не знала, что ты с ними знакома.

— О, очень поверхностно. Время от времени я вижу Ленни и Феликса на бенефисах, и мы просто вежливо улыбаемся друг другу. Но когда я в Бостоне или Нью-Йорке, то слышу, что о них говорят; люди любят поговорить, ты же знаешь. Так было с завещанием Оуэна Сэлинджера — ты знаешь об этом лучше меня; я тогда была в Европе. Спорю, все дело было в том, что Феликс застал Ленни с кем-то, а может быть, наоборот, но с другой стороны, кто может представить Феликса, влюбленного в кого-то еще, кроме своих отелей? Так вот. Тогда о них было много разговоров, а сейчас говорят об Эллисон Сэлинджер, которая обручилась Бог знает с кем, с абсолютным никто, где-то в Европе. Они собираются пожениться на Рождество, и, кажется, ее родители даже еще с ним не познакомились! Но и это еще не все! Этот год был богат на…

— Подожди, — голос Лоры был хриплым, и она откашлялась.

— Ты… ты знаешь имя человека, за которого она выходит замуж?

— Я не обратила на это внимания, потому что никто его не знает. Я думаю, он работает в одном из отелей ее отца. Управляющим или кем-то в этом роде. Боюсь, я слушала невнимательно, потому что в тот момент мне рассказали, что ее двоюродный брат женился, и мне было гораздо интереснее послушать про это, потому что я знаю счастливую избранницу.

У Лоры перехватило дыхание.

— Какой двоюродный брат?

— Поль Дженсен. Он женился на Эмилии Кент, абсолютно сногсшибательной и очень достойной бостонской девушке. Если бы я делала ставки, я бы поставила на Поля. Эллисон выходит замуж за настоящего авантюриста, а Поль знает что делает: он нашел девушку того же круга, что и он сам, так что ему не нужно беспокоиться о последствиях.

Наступило молчание.

— Ой Господи! — сказала Джинни. — Я заговорила тебя до смерти, а ты на работе и так далее. Извини меня, ради Бога. Ты прощаешь меня?

— Конечно, — машинально ответила Лора. Она почти легла на письменный стол, положив голову на руку и закрыв глаза.

— Пожалуйста, сообщи мне, когда ты приезжаешь, чтобы мы могли это отметить.

— Обязательно сообщу. — Она помолчала. — Ты вроде немного огорчилась, дорогая. Я сказала что-нибудь не то?

— Нет. — Лора старалась говорить естественно. — Спасибо… Спасибо, что приедешь на открытие. Для меня это очень важно. До встречи.

Когда она наконец положила трубку, у нее кружилась голова, ее бросало то в жар, то в холод. «Я сейчас потеряю сознание, — подумала она. — Но я никогда не падала в обморок, я даже не знаю, что при этом чувствуют».

Она схватилась за край стола. Просто то, что рассказала Джинни, застало ее врасплох.

Врасплох. Врасплох. Слово гудело у нее в голове.

Когда-то я попросила Бена не грабить Сэлинджеров, но он не послушал меня. В феврале я попросила его не жениться на Эллисон, сейчас ноябрь, и он уже назначил день свадьбы.

Она закрыла глаза, думая о Бене. Ей легче было думать о Бене, чем о Поле. Именно тогда, когда я думала, что мы сможем помириться после всех этих лет…

Врасплох. Врасплох. Слово не уходило. Но оно касалось уже не Бена, а Поля. Она не могла заставить себя не думать о нем. Эмилия Кент. Поль и Эмилия. Поль и Эмилия Дженсен.

Черт возьми, ведь это должна была быть я! Проклятье! Будь он проклят! И будь проклята вся его семья!

Но в то же время, почему бы ему и не жениться? Мужчина хочет иметь жену, дом и нормальную жизнь, без тревог и страхов. Мужчина хочет детей.

Но его дети должны были быть нашими!

Она сидела за столом, пока не утихло головокружение и она немного успокоилась. Машинально она поправила стопку бумаг и книг на своем столе: планы на открытие отеля, стопка приглашений, счета, каталоги. У нее еще столько работы впереди. У нее будет полная, настоящая жизнь. Ее жизнь, сейчас.

Уэс, Клэй, Келли и Джон. Память об Оуэне, отель «Чикаго Бикон-Хилл». И еще три отеля Сэлинджера, которые будут со временем тоже ее.

У нее будет полная жизнь. Двери должны быть плотно закрыты за тем, что было в ее прошлом. Однажды она решила, что освободилась от прошлого. Сейчас она поняла, что не освободится от него никогда. Прошлое было частью ее жизни: частью ее сердца, мыслей, частью ее будущего. Но двери должны быть всегда закрыты, и она никогда не должна заглядывать туда. Она должна смотреть только в настоящее и будущее. С прошлым покончено.