Настоящая любовь и прочее вранье

ГЛАВА 7

На следующий день предстояло ехать на работу. Сущий кошмар! Начало недели неизменно повергает меня в тоску, но сегодня положение усугубляло то, что придется предстать перед инквизицией неподготовленной, да еще и с незаконченной статьей. Я собиралась дополнить свой отчет выдержками из путеводителя по Лондону (да, это не слишком этично, но все же не плагиат, просто заимствование кое-какой информации).

Однако мои слабые попытки разыскать путеводитель с треском провалились: в книжном киоске в аэропорту Ла Гуардиа таковые не продавались, а к тому времени, как я приехала домой, мой местный магазин «Барнз энд Ноубл» был закрыт. Оставалось молиться, чтобы утром Роберт не стал подробно допрашивать меня по каждому абзацу статьи.

Настроение не поднимало и предвкушение встречи с коллегами. Они в основном были гораздо старше меня – в конце концов, журнал для пенсионеров, – но разница ощущалась не только в годах. Я – представитель другого поколения, известного общей апатией, сарказмом и преданностью поп-культуре восьмидесятых. Стареющие сотрудники в противоположность мне излучали несгибаемый и, по моему мнению, чрезмерный оптимизм, невольно заставляющий гадать, где они провели последние тридцать лет. И это странным образом действовало на нервы. Я никогда не знала, как реагировать, когда они запевали «Счастливый понедельник» всякому, кто рискнет прийти в контактных линзах, или пересказать очередной анекдот из перекидного календаря.

Разумеется, я ни с кем не враждовала. И ни к кому не питала неприязни. Элен, шестидесятидвухлетняя резвушка, временами впадала в истерическое веселье. Она писала статьи о приключениях и обожала заниматься модными видами спорта вроде гребли на каяках, виндсерфинга, дельтапланеризма или посещения лагеря для дедушек и бабушек с внуками в Каскадных горах.

Я прекрасно ладила и с Оливией, ведущей кулинарного раздела, обладательницей прекрасной кожи оттенка кофе с молоком. Если бы не курчавые седые локоны, было бы почти невозможно определить, сколько ей лет: сорок пять или шестьдесят пять. Но поскольку обе давно уже бабушки с кучей детей и внуков, они вовсе не принадлежали к той категории, с которой мне захотелось бы делиться сплетнями за ленчем. Кроме того, ненавижу обедать с Оливией: ее специализация – превращение питательных, высококалорийных блюд и более легкие, так что она знает (и часто это подчеркивает) точную энергетическую ценность каждого кусочка, который вы кладете в рот. К тому же у нее неприятная манера читать нотации всем, кто имеет дерзость намазать маслом кусочек хлеба или попросить кока-колу.

Я оставила сумочку и пальто в своей клетушке с серыми стенами – самое угнетающее изобретение корпоративного мира после налога на заработную плату – и направилась в офис Роберта, напоминая себе, что не должна вспылить, что бы там он ни говорил. Осуществить это намерение было довольно сложно, если вспомнить о проваленной командировке в Лондон и якобы неудачной статье о Сан-Антонио.

Мне нравилось думать, что Роберт ненавидит меня, завидуя моей молодости и таланту (не обязательно именно в этом порядке), но, боюсь, все дело в том, что он считал, будто я не уважаю его авторитет (в этом, и только в этом, был абсолютно прав; я также не уважала его редакторское видение, неизменное стремление зажать годовую премию и тенденцию годами носить одну и ту же пару брюк). Последнее время он был особенно зол на меня: в его отсутствие я поместила в журнал одну из статей в своем типично ехидном стиле, ту самую, о Новом Орлеане и явном, граничащем с катастрофой, дефиците антиперспирантов в магазинах, заверив заместителя редактора, что Роберт полностью одобрил текст. Разумеется, это было наглой ложью, и в результате я окончательно упала в глазах шефа. Не знаю, почему он так взвился: в мире существует куча статей и книг, перечисляющих заведения, в которых можно послушать джаз во Французском квартале, и рестораны, считающиеся типичными ловушками для туристов, но кто же предупредит туристов о неприятном запахе? Никто. То-то же. По крайней мере, мой текст имел полное право претендовать на оригинальность. И если даже тон моей прозы можно было назвать чуточку ехидным, это только придавало ей пикантности. Роберту бессмысленно было показывать груды отзывов на статью – оказалось, немало моих читателей обладало исключительно озорным чувством юмора и по достоинству оценили мое остроумие. Подслеповатый Роберт только кисло морщился и предъявлял свои письма: все от занудных старикашек, упрекавших меня в дурном воспитании.

Я нерешительно постучала в стеклянную дверную панель.

– Войдите! – величественно разрешил он. Я закатила глаза и толкнула дверь.

– Вы хотели видеть меня? – спросила я со всей холодной деловитостью, которую смогла изобразить в утро понедельника.

Роберт что-то буркнул и, повернувшись ко мне спиной, принялся рыться в стопке бумаг, скопившихся на старой потертой полке. Зная, что приглашения присесть от него вряд ли дождешься, я плюхнулась на один из гостевых стульев и презрительно оглядела жалкую коллекцию дешевой керамики и плетеных держателей кашпо. Роберт закончил колледж за несколько лет до того, как студенческими кампусами завладело движение хиппи, и, очевидно, глубоко жалея о собственной непричастности к контркультуре, стремился наверстать упущенное: чересчур длинные волосы, симпатии клевым, нелюбовь к Ричарду Никсону, сохранившаяся и через тридцать лет после того, как бедняга отрекся от президентства. Когда мне хотелось довести редактора до белого каления, достаточно было прочирикать: «Что ни говори, а только Никсон был способен отправиться в Китай». Причем совсем не обязательно в контексте нашей беседы. Удар неизменно попадал в цель. Роберт багровел и принимался рвать и метать, красочно разоблачая пороки администрации Никсона, что неизменно приводило к тираде о несправедливости войны во Вьетнаме. И к упоминанию о том, как он участвовал в трех – трех! – громогласно подчеркивал он, поднимая три средних пальца и прижимая к ладони мизинец и большой, словно собираясь принести скаутскую клятву, – маршах протеста против войны! Мне ужасно нравилось подначивать его. Наконец он нашел то, что искал: гранки моей статьи о Сан-Антонио, переданные ему на прошлой неделе. Роберт круто разогнулся, держа листки двумя пальцами, словно брезговал касаться текста. По обыкновению, с бумаги только что не капали красные чернила. Каждое второе слово было либо подчеркнуто, либо вычеркнуто. Я с тоской уставилась на растерзанную статью, пытаясь побороть растущее раздражение.

– Боюсь, все, что вы написали, неприемлемо, – начал Роберт, изображая на физиономии то, что, в его представлении, должно было выражать крайнее неодобрение, но на самом деле выглядело высокомерной ухмылкой.

– В чем именно проблема? – вежливо осведомилась я, скрестив ноги и уложив руки на колени. Спорить было бесполезно: я уже много раз безуспешно пыталась убедить его логическими аргументами.

– Что же, давайте посмотрим. – Роберт, обрадованный возможностью лишний раз указать мне на недостатки, нацепил бифокальные очки и зашуршал листочками. – Вот здесь. Неужели обязательно было описывать, как водитель такси разразился ругательствами, когда ехавшая впереди женщина остановилась на перекрестке?

– Почему нет? Это самое волнующее событие, произошедшее со мной в этом городе. Не считаете, что пенсионеров заинтересует поведение местных таксистов?

Роберт проигнорировал мое замечание, поскольку нашел в статье очередной вопиющий ляп и теперь энергично чиркал по бумаге толстым красным маркером. Я смотрела на большой символ мира, болтавшийся у него на шее на потертом кожаном шнурке.

– Сомневаюсь, – выговорил он, наконец. – И еще больше сомневаюсь, что всем водителям штата Техас, по вашему предложению, выдавали прозак вместе с водительскими правами. А тут, где вы утверждаете, что после соуса чили, который подавали на ужин, вас расперло газами сильнее, чем наполненный гелием воздушный шар? Это просто неприлично!

– А я думаю, что читатели будут благодарны за совет держаться подальше от этого ресторана. Если у меня были газы, что, по-вашему, станется с семидесятилетним стариком?

– А целый абзац насчет лодочной прогулки по Риверуок? Цитирую: «Самый неудачный фарс, именуемый аттракционом, который когда-либо навязывался туристам. Искусственный канал выглядит и пахнет так, словно наполнен прокисшим рассолом, и единственное, что можно увидеть с неудобного пластикового сиденья, – ряд чересчур дорогих и ничем не примечательных ресторанов».

– Но это правда! – воскликнула я – Неужели вы никогда там не были? Поверить не могу, что они выдают это за объект экскурсий! Вспомните, я хвалила Аламо? Рестораны, которые посетила там, оказались более чем приличными.

– Если я опубликую нечто подобное, совет по туризму Сан-Антонио назавтра же подаст на нас в суд за клевету, – объявил редактор и, прежде чем я успела возразить, что само слово «клевета» совершенно тут неуместно и все это вздор, повысил голос, очевидно давая понять, что не намерен шутить: – Перепишите это, а потом начинайте работать над лондонским обзором. Надеюсь, в нем вы сможете рекомендовать читателям больше подходящих мест, чем в этой статье.

При этом он с омерзением ткнул пальцем в гранки. Я насупилась и выползла из кабинета раздраженная еще больше, чем обычно. Может, он не во всем был так уж не прав: статья буквально брызжет сарказмом – но разве она не интереснее, чем любая приглаженная чушь, которая выглядит так, словно была коллективным творчеством городской Торговой палаты? Я всегда мечтала вести свою колонку. Но в мечтах неизменно видела себя в другом издании… более живом, что ли. В таком, где уделяется немного больше внимания художественным выставкам и новым ресторанам, где блистают прославленные шеф-повара, и немного меньше – тому, какая из марок коктейлей для похудения кажется более приятной на вкус. Может, моя точка зрения отдавала дискриминацией пожилых людей, но это вовсе не так. Просто проблемы стариков меня не слишком увлекали, должно быть, оттого, что в тридцать два года я не замужем и бездетна. Да, я не горела желанием целыми днями обсуждать менопаузу, дома для престарелых супругов и проблемы воспитания внуков.

Я подняла глаза от зверски отредактированной статьи, почти наткнувшись на устрашающее видение с седыми волосами и тонной пудры на физиономии, облаченное в полиэстер.

– Здравствуйте, Клер. Почему такая мрачная? А, знаю, понедельник – день тяжелый, – прокудахтало видение, именуемое в миру Барбарой Даунз, патологически любопытной, сующей всюду свой нос секретаршей Роберта. Я поспешно огляделась в надежде, что поблизости обнаружится комнатное деревце потолще, за которым удобно спрятаться, но, прежде чем успела сбежать, та, на удивление проворно, вцепилась мне и руку.

– Как хорошо, что я встретила вас, дорогая. В эту пятницу мы собираемся отпраздновать день рождения Дорис, и каждый что-то приносит к столу. Вы единственная, кого еще нет в списке, – объявила Даунз, подтаскивая меня к стоявшему справа от кабинета Роберта столу, за которым она дирижирует всеми приходами и уходами посетителей.

– Э… конечно, – промямлила я, хотя положительно ненавижу редакционные сборища. Можно подумать, мало того, что я вынуждена работать с этими людьми! Приходилось еще и общаться с ними вне службы, тратить время на донельзя убогие посиделки! Я взглянула на подписной лист и убедилась, что свободное место для подписи только одно: как раз напротив обязательства купить торт из слоеного теста.

– Не понимаю: вы что, требуете, чтобы я одна заплатила за торт? – спросила я, не веря собственным глазам.

– Но вы же видите, дорогая, – все, кроме торта, уже распределено, – ухмыльнулась Барбара.

– Погодите… здесь три… нет, четыре человека разделили между собой поручение принести бумажные салфетки. А от меня требуют доставить торт за сорок долларов?!

Барбара улыбалась как ни в чем не бывало, очевидно, решив, что облапошила меня, но смена часовых поясов, стычка с Робертом и вся ситуация с Джеком и Мадди, вероятно, напрочь истощили мое терпение (которым, честно говоря, я и без того не отличалась).

– Нет, – спокойно бросила я, отдавая ей список. Она вытаращилась на меня так, словно я отказалась принять почетную медаль конгресса.

– То есть как это «нет»? Каждый что-нибудь приносит.

– Да, все остальные приносят либо пачку чипсов, либо бутылку содовой, а на меня пытаются повесить стоимость недешевого торта? Не выйдет. Это абсурд, и я отказываюсь идти у вас на поводу, – пояснила я.

– Все по справедливости. Пришедший первым имеет свои преимущества, вот и все. А если не хотите внести свою долю, боюсь, вы не сможете присутствовать на вечеринке, – грустно заключила секретарша, словно считала это огромной для меня потерей.

– Прекрасно понимаю. Честно говоря, это даже к лучшему. Я так занята, что просто не могу себе позволить тратить время на вечеринки, – кивнула я, торжествуя победу при виде кислой как лимон физиономии Барбары, на которую успела-таки кинуть взгляд, перед тем как поскорее убраться.

Конечно, я знала: Барбара Длинный Язык немедленно понесется по всей редакции со свеженькой сплетней, вне всякого сомнения, благоразумно опустив ту часть, где она пыталась навязать мне большую часть расходов на вечеринку. Разумеется, вряд ли кто-то вступился бы за меня: уверена, что все только приветствовали бы попытку повесить на меня покупку торта. Я и без того каждый день выслушивала кучу всякого дерьма от своих коллег по поводу тех неимоверных, по их мнению, сумм, которые тратила на обувь и прически. Можно подумать, это их касалось и походы в «Сьюперкатс»[8], где за десять долларов тебе сделают прическу, которая выглядит как точная копия древнего парика, могли служить предметом гордости. Но какая разница? Зато мне удалось отделаться от мерзкой вечеринки, а в процессе еще и достать Барбару. Удачный денек!

Я работала в местах, где молодые, энергичные сотрудники сидят в офисах, обставленных модной офисной мебелью от Германа Миллера и не поделенных на клетушки, где в любой день найдется с полдюжины охотников пойти с тобой на ленч или выпить после работы, а сама атмосфера заряжена энтузиазмом и жаждой жизни. Интриги обычно завязываются вокруг служебных романов: кто с кем спит, под кайфом ли пришел сегодня на работу парень из бухгалтерии… Иногда это надоедало, но обычно вносило приятное оживление в рутину рабочего дня.

В «Сэси синьорз» единственной причиной всеобщих волнений могла быть исключительно грязная кофейная чашка, которую какой-то неряха оставил в кухонной раковине, вместо того чтобы немедленно сполоснуть и поставить в посудомоечную машину, проигнорировав тем самым написанную от руки и прикрепленную скотчем над раковиной табличку:

«Ваша мать здесь не работает! Если пользуетесь посудой, мойте ее!»

Я не шучу: люди просто на стены готовы лезть из-за одной кружки с коричневыми потеками, оставленной в раковине на десять минут. Пегги, офис-менеджер и, возможно, самая высокомерная особа, когда-либо жившая на земле, с манерой разговаривать фальшиво-сладким голоском директрисы начальной школы и привычкой снисходительно поглядывать на людей сквозь бифокальные очки, обычно берет несчастную чашку и начинает курсировать взад-вперед по коридору, мешая работать своими допросами в тщетных попытках выявить злоумышленника. Обычно виноватой оказываюсь я, но только потому, что мне казалось, проще будет вымыть всю посуду сразу в конце дня (хотя, честно говоря, я очень редко об этом вспоминала), но теперь я оставляла грязные чашки исключительно назло Пегги, поскольку в редакции трудно было сыскать человека противнее: наглая, вечно старавшаяся настоять на своем и сплетница похуже Барбары. И в довершение всего она со своими ярко-синими глазами, светлой кожей и тонкими губами казалась вылитой немкой. Я часто представляла ее кем-то вроде гестаповки, она отлично «вписывалась в образ».

Я медленно тащилась домой с работы, мечтая только о горячей ванне и двенадцатичасовом сне. Но уже на подходе к квартире услышала очередной концерт: Макс, мой любимый сосед и друг, запустил на полную мощность компакт-диск своего обожаемого Элвиса, так что стены тряслись и барабанные перепонки лопались. Я, так и не сняв пальто и не положив сумки, стала колотить в двери, пока тот не ответил.

Увидев знакомую озорную физиономию, я невольно улыбнулась:

– Можешь не рассказывать. Сама слышу. Похоже, Элвис оказал нам честь, решив дать в твоей квартире концерт.

– Если бы, – вздохнул Макс, обнимая меня.

Мы познакомились два года назад, в день моего переезда сюда. Я застала Макса в подъезде, когда он рылся в коробке с моей коллекцией DVD. С тех пор мы подружились. Большинство окружающих считают Макса голубым, возможно потому, что он фотографирует для модных журналов, тощ, мал ростом, с небольшой придурью и употребляет невероятное количество геля, чтобы заставить короткие темные волосы стоять дыбом. На самом деле он абсолютно гетеросексуален и совершенно не стыдится своей неординарной внешности. Его многострадальная подружка Дафна, хрупкая массажистка с молочно-белой кожей и рыжими тициановскими локонами, боготворит его. Она одна из строгих вегетарианок нового типа, но при этом ничуть не агрессивна, не лезет в глаза, мало того, удивительно проста в обращении, честный и искренний человек.

Войдя в квартиру Макса, я, прежде всего, поискала глазами ее.

– А где Дафна?

– У нее сегодня поздний сеанс. А потом собирается к своей гадалке, – сообщил он, закатив глаза. – Та раскинет карты Таро и, уверен, скажет, что судьба предназначила ей выйти за секс-гиганта, чье имя начинается на «М». Не знаю, сколько еще смогу обороняться. Вчера она оставила на столе каталог «Тиффани», причем обвела маркером все обручальные кольца.

– «Тиффани»? Правда? Мне казалось, для нее это чересчур современно. Считала, что она из тех, кто любит старинные фамильные украшения.

Я изо всех сил старалась не углубляться в мечты о кольцах от «Тиффани», которыми тешила себя все то время, пока встречалась с Сойером. Никто не выглядит глупее одинокой женщины, одержимой стремлением выйти замуж: на память сразу приходит клуша, которая гонится за Леггорном с воплем: «Хо-очу мужа!!!»

– Очевидно, Дафна становится современной девчонкой, когда речь идет о бриллиантах, – ответил Макс.

Его квартира раза в четыре больше моей тесной дыры, и только по этой причине Макс не съехал из нашего убогого домишки, несмотря на то, что в отличие от меня может себе позволить жить в местечке поприличнее. Квартира битком набита модной в середине века мебелью, включая столик-«тюльпан» Сааринена, полки Нолла и самую большую ценность – винтажные кожаные кресла и оттоманка Имса. Я устроилась на диване без подлокотников, и Макс тут же приглушил Элвиса.

– Итак? – спросила я.

– Что именно?

– Когда собираешься задать тот самый вопрос? – поддела я.

Он закатил глаза и сокрушенно покачал головой. Это наша давняя игра: Макс делает вид, что смертельно боится постоянных отношений, но я знаю, что он любит Дафну и, если та когда-нибудь топнет ножкой и объявит традиционный ультиматум, прибежит на задних лапках с коробочкой от «Тиффани» в зубах.

– Лучше расскажи, как там Лондон?

– По-всякому, – коротко обронила я. Макс, благослови Боже его доброе сердце, принес мне бокал красного вина.

– Ммм, как раз то, что нужно. На улице собачий холод.

– Дождь еще идет?

– Нет, а шел? Откуда мне знать? В моей клетушке даже окон нет, – поморщилась я. Обычная тема разговора. Мы пьем красное вино, иногда вдвоем, иногда с Дафной, я жалуюсь на свою работу, Макс развлекает меня смешными историями о стервозных моделях. Я никогда не устаю слушать, как генетически удачливые вешалки для одежды ширяются, нюхают, воруют всякую ерунду почем зря и не могут объясняться без употребления в каждом предложении «как бы» и «на самом деле» в качестве существительного, прилагательного и глагола: «Да, как бы новая коллекция… как бы, ну… как бы, в общем, на самом деле абсолютно как бы шикарна».

– Я заинтригован. Что значит «по-всякому»? Неужели встретила высокого темноволосого британца, требовавшего, чтобы ты надевала амазонку и охаживала его стеком? – осведомился Макс, плотоядно ухмыльнувшись.

У него довольно примитивное чувство юмора, как правило, оскорбляющее, почти всех знакомых, но лично я нахожу его уморительным. Он постоянно твердит, будто высказывает вслух именно то, что думают остальные.

– Ничего подобного. То есть насчет мужчины все верно, а что касается остального, увы… – вздохнула я и честно рассказала о Джеке, о наших невероятных свиданиях и даже о его отношениях с Мадди, умолчав, разумеется, об интимных подробностях. Во-первых, я не из тех, кто делится подобными вещами с посторонними, пусть даже с приятелями. А во-вторых, Макс немедленно примется отпускать на мой счет вульгарные шуточки.

Он присвистнул.

– Похоже, ты неплохо провела время. Почему такое скорбное лицо?

– Ты о чем? То, что я сделала, ужасно. Мадди – моя подруга, а я встречаюсь с парнем, который только что разбил ей сердце, – запротестовала я.

Макс состроил рожицу. Он как-то видел Мадди на дне рождения, который та организовала для меня в «Калле Охо», и она совсем ему не понравилась. Он сам прима, а Мадди, естественно, перетянула одеяло на себя и заняла площадку на весь вечер. Она, со своей стороны, была несколько сбита с толку, поскольку не совсем понимала его шуточки и посчитала, будто Макс смеется над ней, как и было на самом деле, хотя ничего такого он не имел в виду. Просто пытался подружиться с ней. Мадди отнюдь не способствовала наведению мостов, постоянно упоминая о Максе как о твоем «голубом дружке», хотя на самом деле он никакой не голубой.

– Но ведь ничего не случилось. Она все равно не узнает. Думаю, если бы речь шла о тебе, она не задумалась бы отбить у тебя бойфренда.

– Никогда! – запротестовала я, но он только усмехнулся. – У тебя предубеждение против Мадди.

– Совершенно верно. Недаром она все стремилась быть в центре внимания даже на твоем дне рождения. Если о ней хоть на секунду забывали, дулась и капризничала. Терпеть не могу эту манеру поведения «я папочкина девочка». Навидался такого на работе.

– Ты безобразно преувеличиваешь. Мадди действительно любит быть в центре событий, и что тут такого? Не понимаю, почему вы не смогли поладить! Вы еще хуже моих родителей, – объявила я.

Макс только фыркнул.

– Ладно, она просто лапочка, но все равно не могу понять, из-за чего столько шума! Тем более что она все равно останется в счастливом неведении. Если только мистер Секси Бритт не проговорится.

– Он, кстати, американец. И вряд ли проговорится, – отмахнулась я, но тут же прикусила губу. Потому что Мадди могла все узнать исключительно в том случае, если мы с Джеком будем продолжать встречаться. Что крайне маловероятно. И все же… в моей циничной душе расцвел крохотный росток надежды. Джек попросил у меня номер телефона, рабочего и домашнего, номер факса и даже адрес электронной почты и тщательно записал мне все свои контактные номера. Сто раз пообещал, что позвонит, и не просто ради приличия, а вполне искренне.

Макс, видевший меня насквозь, немедленно заподозрил правду.

– Поверить не могу, – брезгливо качнул он головой. – Неудивительно, что ты никак не можешь найти себе мужчину. Отгородила себя тысячью жалких, дурацких, педантичных правил относительно того, с кем можно встречаться, а с кем – нет, считаешь, что девяносто девять процентов мужчин гроша ломаного не стоят, а потом влюбляешься в типа, которого вряд ли еще увидишь. Какая-то патология.

– Я не влюбилась, – слабо возразила я.

– Ну да, как же! Сумела же найти себе Самого Неподходящего в Мире Мужчину: живет в другой стране, встречался с твоей лучшей подругой и никаких шансов, что отношения будут продолжаться! Вот в кого ты втрескалась, – бушевал он, после чего допил вино, снова наполнил бокал и предложил бутылку мне. Я отмахнулась: по рабочим дням мой лимит – один бокал вина.

– Господи, кто говорит о любви? Сама знаю, что больше его не увижу: не такая я идиотка, – начала я с достоинством, но тут же испортила все впечатление, предательски покраснев.

Макс схватил мою руку и дружески сжал. Он вообще из тех, кто обожает всякие нежности, прикосновения и объятия.

– Я никогда не утверждал, что ты идиотка. Совсем наоборот. Просто не хочу, чтобы ты заранее настраивала себя на неудачу. Кстати, ты голодна? Как насчет китайской кухни? Хватай трубку и звони в ресторан. По-моему, рассыльный к тебе неравнодушен, потому что, если заказываешь ты, всегда кладет лишнюю порцию жареной лапши.

Когда мы поели, я постаралась отвертеться от очередного, двадцатого по счету просмотра картины «Властелин колец. Братство кольца». Это любимый фильм Макса после «Империя наносит ответный удар». Кроме того, он имел неприятную привычку произносить реплики в унисон с актерами. Уже того факта, что Дафна любила дурацкие фильмы не меньше, чем он, должно было быть достаточно, чтобы жениться на ней. А я поспешила схватить сумку и ретироваться.

Открыв собственную дверь, я немедленно швырнула вещи на пол (одно из преимуществ одинокого житья) и облегченно вздохнула. Какое счастье – оказаться дома!

Моя квартира совсем не блистала модной обстановкой, как у Мадди или Макса. Большинство мебели куплено в «Икеа», где у клиента не выдаивают последний цент: мягкие подушки, плюшевая обивка, кресло из тех уютных вещиц, в которых можно утонуть на несколько часов, особенно если под рукой хорошая книга. Несколько предметов были заказаны по моему любимому каталогу «Поттери Барн», который Макс, самопровозглашенный эксперт по дизайну середины века, ехидно именует «порно для яппи».

Я всегда питала пристрастие к дорогим журналам по домашнему интерьеру, хотя на мои способности декоратора это мало влияло. Для меня это скорее фантазия. Я часами листаю их, рассматривая снимки домовладельцев. Нет, я завидую не их домам. Их жизни. Хочу быть одной из женщин того типа, которые в изящном платьице и остроносых туфельках моют листья салата в раковине в обставленной по последнему крику моды кухне с зелеными стенами, приспособлениями из нержавеющей стали и мраморными столешницами. Того типа, которые обставляют дома небрежной смесью бесценного антиквариата и удачных находок, сделанных на французских блошиных рынках. Того типа, которые развешивают по стенам картины, подаренные им талантливыми авторами. Женщины этого типа не работают за сущие гроши в третьеразрядных журналах, которые обычно стопками лежат в приемных врачей, в то время как посетители дерутся за потрепанный выпуск «Пипл» двухмесячной давности.

Я опустилась на рыжевато-коричневое покрывало дивана, положила ноги на журнальный столик и блаженно вздохнула. Слава Богу. Еще один день прошел. Я постаралась поправить статью о Сан-Антонио, неохотно изымая наиболее острые абзацы, делая текст таким же безликим и унылым, как номер «Холидей инн», в котором жила в этом городе. До чего же противно было выхолащивать содержание! Наступят ли времена, когда я смогу писать все, что хочу, не подвергаясь бесконечной правке? Конечно, я могла бы стать независимым журналистом, но конкуренция жестока, и не было никаких гарантий, что мои статьи будут печатать, не говоря уже о том, что в штате редакции у меня все преимущества стабильного жалованья и медицинской страховки. Нет, единственный выход – перебраться в очередной журнал… Но кто меня возьмет? Роберт вряд ли даст мне хорошую рекомендацию (разве что решит воспользоваться шансом от меня избавиться), а мои лучшие работы так и не увидели света, так что вряд ли перед моей дверью выстроится очередь желающих переманить столь ценного кадра к себе обещанием солидного контракта. Значит, я навеки застряла в журнале для старых маразматиков, и с этой угнетающей реальностью нужно смириться. Когда ты молод и мечтаешь о счастье быть взрослым (никакие родители не нудят над ухом: свой дом! свои деньги! конец школе!), до тебя просто не доходит, что вполне можно оказаться на подобной, выматывающей душу работе. Ладно-ладно, может, моя работа не настолько уж и выматывает душу, но до именин сердца ей тоже далеко.

Я откинулась на спинку дивана, раздираемая сомнениями, что делать дальше: включить телевизор, где наверняка идет какое-нибудь абсурдное реалити-шоу, или попытаться еще раз отредактировать статью. Но прежде чем успела что-то сообразить, зазвонил телефон. Я лениво подняла трубку, предположив, что это Макс, томимый желанием процитировать наиболее удачное место из фильма. В толк не возьму, зачем нужно крутить его снова и снова, если Макс и без того знает наизусть каждую реплику? Лично я считаю, что он неравнодушен к Лив Тайлер, особенно неотразимой с ушками эльфа.

– Привет. Полагаю, это означает, что ты благополучно добралась домой, – произнес знакомый тягучий голос. Мое сердце привычно покатилось куда-то… значит, не Макс! О нет! Этот теперь уже знакомый голос, перелетевший через океан, принадлежал Джеку Харрисону.