Наваждение

Глава 1 НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ

— Димка, неужели трудно было помыть посуду?

— Я был занят, — отозвался он, не вставая с дивана.

— Это чем же?

— Работал.

Катя вздохнула и повязала фартук. В раковине громоздилась гора грязных тарелок, прижатая сверху чугунной сковородой с пригоревшими остатками яичницы.

— Дим, а почему ты суп не ел?

— Ты же знаешь, я терпеть не могу первое, — раздраженно отозвался он.

Катя заглянула в холодильник: так и есть, он слопал всю колбасу, а от сыра остался только заветренный краешек.

— Дим… — опять было начала она.

— Ну что?! Дим… Дим… — Он чувствовал свою вину и потому переходил в нападение.

А может, не чувствовал… Он привык жить только для себя, и поделиться с кем-то ему и в голову не приходило.

Катя напрягла память, но так и не смогла припомнить, когда в последний раз Димочка сделал что-то для нее… Ну хотя бы спросил, устала ли она… не заболела ли… чего ей хотелось бы…

Тьфу, день какой-то дурацкий! Все одно к одному, все наперекосяк. Слезы вдруг сами собой брызнули из глаз. И не в этой проклятой колбасе дело, пусть ест на здоровье, сколько хочет… Просто так всегда…

Прошел всего год с тех пор, как они приехали в Москву. Сколько было радужных надежд, как счастливы они были вдвоем, начиная настоящую самостоятельную жизнь… И куда подевалось вдруг счастье? Утекло, как вода между пальцами…

Вода текла из крана тоненькой струйкой, совсем не было напора. Осточертело мыть жирные тарелки в холодной воде, а горячей нет уже две недели.

И помыться проблема. Надо греть на газовой плите ведро, тащить его в ванную и обливаться из ковшика. Не купание, а издевательство.

Катюша любила понежиться в ванне подольше, взбивая пахучую пену и меланхолично слушая ровный шум воды. А ковшиком даже голову толком промыть невозможно. Так противно… ощущение, словно она уже очень грязная… Может, поэтому Диме не хочется обнимать ее?

Дима вошел в кухню, достал из холодильника банку пива и с громким щелчком откупорил ее. Катя поспешно отвернулась, чтобы он не заметил ее слез, но поневоле всхлипнула, и Дима тут же с досадой бросил через плечо:

— Давай теперь будем рыдать из-за каждого куска колбасы! Эгоистка!

Катя всхлипнула еще раз, вытерла лицо мокрой ладонью, но Дима поспешно ретировался в комнату. Было слышно, как скрипнули пружины дивана, как бренькнула гитарная струна.

Он бездумно перебирал пальцами, извлекая совершенно негармоничные звуки. Катю это всегда коробило: словно железом по стеклу скребет.

Наконец стало получаться что-то похожее на мелодию, простенькую, примитивную. Трень-брень, не больше трех-четырех аккордов. Дима разукрашивал их несложными переборами, но пальцы плохо слушались, и он все время сбивался.

Катя домыла посуду, смела со стола крошки и поставила на газ кастрюлю с супом. Есть хотелось ужасно, аж под ложечкой сосало. Она с утра выпила чашку кофе, а потом закрутилась на работе…

Он думает, легко весь день простоять на ногах за прилавком? Он думает, что раз Катя торгует на оптовом рынке ветчиной, так и сыта? Забывает, что все это стоит денег…

Проклятые деньги! Хозяин дает ей каждый день полтинник. И куда он девается? Хлеба купить, яиц… А Димка словно прочел ее мысли и капризно крикнул из комнаты:

— Катюха! А ты пива принесла? У меня последняя банка!

— Нет…

— Что? Ты можешь говорить громче? Что за манера бормотать себе под нос?!

Катя молча надела босоножки и взяла кошелек. Обидно… сама виновата. Придется теперь покупать в ларьке втридорога, хотя могла взять на оптовом подешевке. Забыла.

От этой проклятой жары просто мозги плавятся. Стоит закрыть глаза, как перед ней возникает благодатное видение — синяя прохлада моря…

Окунуться бы сейчас в его голубоватые волны, нырнуть с головой, поплыть, чувствуя, как омывает тело упругая вода, покалывает мелкими холодными иголочками…

В этой идиотской Москве такая жара, что потом обливаешься. Люди бродят, как снулые рыбы, жадно хватая ртами раскаленный воздух. А в выходные толпами собираются вокруг грязных лужиц, громко именуемых прудами.

Катя с содроганием и брезгливостью наблюдала, как они плещутся в бурой, взбаламученной десятками тел тине. В такую воду даже войти противно…

Она никогда не думала, что будет так скучать по морю. Пусть даже оно было не настоящим, а всего лишь водохранилищем, пусть в нем была не подлинная горько-соленая вода, а всего-навсего волжская — для Кати оно было морем.

Оно всегда воспринималось ею как нечто само собой разумеющееся, вечное. Оно всегда было рядом, оно пахло свежестью, и солнцем, и еще рыбой в районе рыбзавода… Такой неповторимый, острый, будоражащий запах…

И вот уже второе лето нет возможности всласть накупаться, наплескаться, загореть до черноты. Здесь, на рынке, она только обгорает. Руки до половины красные, словно сваренные в кипятке, а половина, прикрытая рукавами маечки, бледная, белая…

Любимый Димочкин темный «Холстен» оказался только в самом последнем ларьке.

— Тебе похолоднее, красавица? — спросил Катю разомлевший от жары молодой азербайджанец. — Хороший вкус у тебя. Может, сюда зайдешь, посидишь, отдохнешь, а?

Он открыл холодильник, демонстрируя ей батарею бутылок с пивом, водкой и газировкой.

— Нет, спасибо, меня ждут…

— Кто? — прищурился азербайджанец. — Друг? Муж? — Он махнул рукой и засмеялся: — Нет, не шути так! Какой муж?! Ты еще школу не закончила, да?

— Закончила, — обиделась Катя.

Поправить продавца насчет мужа она не решилась. Язык не поворачивался так назвать Диму. И другом его нельзя считать… Какая же это дружба? Любовником?.. Нет… Вот сейчас в газетах в хронике происшествий пишут: «Сожитель гражданки такой-то…» Вот именно: сожитель…

Интересно, как изменится лицо азербайджанца, если она скажет: «Я несу пиво сожителю…»?

…За тот час, что Катя таскалась по жаре за пивом, Димочку словно подменили. Он с порога закружил ее по комнате в объятиях, пылко расцеловал в щеки.

— Катька! Катюш! Садись быстрее. Послушай. Вот!

Он схватил гитару и с воодушевлением пропел:

Мелодия была простенькой, почти примитивной, но вполне миленькой.

И конечно же, Кате нравилось все, что делал ее Димочка, любое его сочинение казалось ей шедевром. Вот только… тема какая-то странная… Даже обидно.

Что значит: нет резона искать? Кто кого не находит? Ведь она-то здесь, рядом… Или он ищет кого-то другого?

— Ну, что молчишь? Тебе не понравилось? — В Димкином голосе прозвучала не то обида, не то угроза. — Конечно, тебе не понять! Не дано…

Катя подняла глаза и хотела было возразить, сказать ему, о чем она думала, но тут красивые губы Димы изогнулись в пренебрежительной усмешке. Он резко ударил по струнам, так что струна не выдержала и оборвалась с высоким противным плямканьем.

— Все! — выпалил он и отбросил гитару в угол. — К черту!

Катя вздрогнула. Какая же она дура! Димочка старался, писал, сочинял… Ей не понять, что значат муки творчества, она никогда не испытывала их, почему же не уважает то, что делает ее любимый?

Бедный Димочка… Милый, родной… Она так обидела его… Он доверил ей, вынес на ее непрофессиональный суд свое творение, а она…

Катя вскочила и порывисто обняла любимого.

— Димочка, — забормотала она, стараясь заглянуть ему в глаза, — Димка… Прости… Я не нарочно… Я просто задумалась… Знаешь о чем? Знаешь? О твоей песне… правда…

Он отворачивался, хмурил брови, но Катя чувствовала, что ему приятно слушать ее лепет, что он понемногу оттаивает. Вот он вздохнул полной грудью, шумно выдохнул и милостиво подставил щеку для поцелуя. Катюша с трепетом коснулась ее губами.

— Ну ладно, ладно… — Он отстранил ее от себя. — Что ты там надумала умного?

— Ничего… — шепнула Катя, вдруг испугавшись, что он опять ее неправильно поймет. — Просто… Надеюсь, это… не обо мне?

— Вовсе нет, — фыркнул Димка. — С какой радости я буду писать о тебе?

— А… о ком? — с трудом выдавила Катя.

— Вообще… Абстрактно. Тебя же не надо искать, ты рядом.

Катя поспешно кивнула:

— Ну да… правильно… Как я сразу не подумала…

Он усмехнулся и легонько шлепнул ее ладонью по лбу.

— Балда моя, Тюха-Катюха! Ну ладно, а вообще, если серьезно, как тебе?

Катя обрадовалась и зачастила преувеличенно громко:

— Здорово! Очень трогательно… И грустно… как-то безысходно…

— Несколько в стиле Артура Рембо, да? — вальяжно уточнил Дима.

— М-м… — замялась Катя. К своему стыду, она не читала Рембо, трудно сравнивать, когда не знаешь оригинала. Но раз Димочка говорит, то так оно и есть. — Похоже…

— Да точно! — перебил ее Дима. — По настроению, по мироощущению…

— Только, я слышала, что Рембо был гомосексуалистом, — сказала Катя.

— Какая чушь! — фыркнул Дима. — Ты на что намекаешь?

— Ни на что…

— И где это ты слышала? В Рыбинске? — презрительно усмехнулся он. — Продавщицы говорили или бабки на лавочке? Можно подумать, что там кто-нибудь интересуется поэзией!

— Ну почему? — слабо возразила Катя. — В нашей газете печатались совсем неплохие стихи…

— Неплохие для провинции, — жестко отрезал Дима. — А в Москве совсем другие мерки.

Катя поспешно кивнула, чтобы не расстраивать Димочку еще раз. Он так нервничает из-за того, что уже второй раз терпит фиаско на вступительных. Не принимает его Москва… не ценит…

В этом году он ходил на подготовительные курсы и во МХАТ, и во ВГИК, и даже в институт культуры. Они с трудом скопили деньги, чтобы оплачивать эти курсы. А что это дало? Ровным счетом ничего. Никаких преимуществ.

В других институтах хотя бы есть предварительные экзамены. Правда, тоже платные, но зато можно определиться наверняка до наступления летней горячки. Но Димочка выбирал исключительно творческие вузы.

И вот итог: в Литинститут и на режиссерский ВГИКа он не прошел по предварительному творческому конкурсу, во МХАТ и Щукинское срезался на первом прослушивании, в Щепкинское — на втором.

И даже институт культуры, который Димочка презрительно называл «Кулек», оказался ему не по зубам. Из трех творческих экзаменов Дима сдал два на троечки, а на третий решил не идти вообще, трезво оценив свои шансы.

А ведь он талантлив! Это бесспорно, как аксиома. Ведь это знает весь их Рыбинск! Недаром Димку еще в нежном мальчишеском возрасте снимало местное телевидение.

Он уже познал вкус славы, толпы визжащих поклонниц, привык к тому, что его узнают на улицах…

А теперь ему так тяжело, бедненькому, влачить серую, обыденную жизнь. Никому он в этой столице не нужен, никто им не восторгается, никого он не интересует…

Да всем вообще наплевать, что есть на свете такой Дима Поляков. Они считают, что таких Димочек — миллионы…

Как они ошибаются, глупцы!

А он держится стойко. Катя давно бы просто с ума сошла от такой невезухи. А Димка еще умудряется готовиться к прослушиванию в молодежный театр-студию, там нужны юноши с хорошими вокальными данными, владеющие любым музыкальным инструментом.

Так написано в объявлении. Но там даже не надеются, что у обладателя вокальных данных окажется к тому же такая симпатичная внешность, такие яркие синие глаза, такая высокая стройная фигура…

И они даже не подозревают, что к тому же он еще и сам пишет песни! Когда они обо всем этом узнают, когда они увидят Димочку — то поймут, что им без него не обойтись, тут же зачислят в штат и доверят ему самые главные роли.

— Милый мой… бедненький… — Катя ласково погладила его по плечу и хотела обнять, но он отшатнулся.

— Бедненький? — передразнил он. — С чего ты взяла?! Ты что, меня жалеешь?

— Нет, что ты!

— Ну вот. И не вздумай. У меня еще не все потеряно. Знаешь, сколько знаменитостей с первого раза не могли поступить?

Катя мотнула головой.

— Уйма! Только не помню фамилий. По три раза пытались, пока наконец в них разглядели искру Божию. А представляешь, как кусали себе локти те, кто их заваливал, когда потом, через годы, они стали народными и заслуженными?!

— Представляю! — хихикнула Катя.

— Я бы на их месте всю жизнь не здоровался с теми, кто меня так нагло засыпал.

— Ну, может, они их простили… — предположила Катя. — А те педагоги, наверное, потом сами жалели, что ошиблись…

— Жалели! — скривился Дима. — А что мне их жалость?! До лампочки! Целый год псу под хвост!

Он, по своему обыкновению, привык, что речь может идти только о нем, и с легкостью переключил разговор с неведомых «великих» на себя любимого.

— Ничего, — примирительно сказала Катя. — Через неделю ты им всем докажешь! Тебя обязательно возьмут, вот увидишь! Кого же брать, если не тебя?!

— Действительно, кого?! — воскликнул Дима и покосился в зеркало старого покосившегося шифоньера. — Знаешь, Катюха, если опять облом, то я в Рыбинск в этом году не поеду…

— Как же так? — растерялась Катя. — Ты же обещал родителям… Твоя мама писала, что она соскучилась…

Дима помрачнел.

— Я тоже… Но только, сама подумай… Что я там скажу? Все ведь думают, что меня тут с распростертыми объятиями ждали. Как же! Сам Поляков приехал! Его сразу, без конкурса, везде с руками оторвут! Одну неудачу можно объяснить случайностью… А вторую? Нет уж! Или на коне, или…

— Или на щите, или со щитом… — робко поправила его Катя.

И в награду получила убийственно презрительный взгляд.

— Ты пиво принесла? Я тут от жажды умираю, а она только языком трещать умеет. Или я не заслужил, не заработал?

Катя поспешно достала из пакета пиво, радуясь, что приглянулась азербайджанцу и он дал ей холодненького, потому что Дима тронул банку ладонью и хотел уже продолжить свою тираду, но, найдя вожделенное пивко холодным, сменил гнев на милость.

— Все-таки люблю я тебя, Катюха… Вот сам не знаю за что, а люблю…

И Катино сердечко екнуло от счастья. Димочка не так щедр на слова и признания, как ей хотелось бы…

— И я тебя… — шепнула она, обвивая руками его шею. — Сильно-сильно… крепко-крепко… на всю жизнь…

— Осторожнее, дурашка, — размягченно бормотнул Дима. — Пиво разольешь… Ну-ну… хватит… Одной любовью сыт не будешь…

Глава 2 ПОЛНОЕ ФИАСКО

Катя видела, что Дима волнуется. Просто он тщательно старался это скрыть, но ее не проведешь.

Любящий взгляд сразу различит суетливое подергивание рук, излишне тщательно зачесанные волосы, едва уловимые нотки беспокойства в голосе…

Целый вечер накануне прослушивания он пел ей весь свой репертуар, поминутно спрашивая:

— Ну как? Это пойдет? Или лучше все-таки это?

Когда прежде Димочку интересовало ее мнение? Да никогда!

И Катя поняла, что просто обязана быть рядом с ним в такой ответственный момент. Ведь если с молодежным театром не получится, то еще один год пропадет впустую… И у него, и у нее…

Грешно так думать… упаси Боже… она вовсе не приносит себя в жертву своей неземной любви! Только когда Димка наконец определится, станет студентом или начнет работать в театре, тогда и Кате можно будет уйти с опостылевшего оптового рынка и тоже попробовать поступить еще разок. Пусть не сейчас, пусть через год…

Она быстро все вспомнит и наверстает упущенное. Ей ведь легче, чем ему. Для того чтобы вызубрить правописание гласных в корне и четыре сна Веры Павловны, большого ума не надо. А вот играть перед серьезной придирчивой комиссией она больше не сможет никогда.

Катя вспомнила, как получала в музыкальной школе на экзаменах незаслуженно низкие отметки только потому, что терялась, робела одна на сцене, увидев в пустом зале за столом суровые лица педагогов во главе с завучем и директрисой…

Они внушали ей животный, панический страх, и Катя путала ноты, забывала текст, пальцы дрожали, и вместо вибрации получалось скрипучее взвизгивание… и скрипка в ее руках оправдывала свое название…

Нет, Катин удел не сцена и не театральные подмостки. Ей нужно что-нибудь тихое, вроде Фединой лаборатории…

И ей, как никому другому, было понятно Димкино душевное состояние, его мандраж. Хоть он и хорохорится из последних сил, но ведь сам осознает всю ответственность момента. И от этого осознания становится еще хуже.

Поэтому Катя заранее отпросилась у хозяина на сегодняшний день, только Димке не стала говорить об этом. Пусть будет маленький сюрприз.

Она встала пораньше и пожарила его любимую цыганскую яичницу, накрошив в сковороду все, что оставалось в холодильнике: хлеб, помидор, колбасу, лук, зелень, а сверху залила яйцами и потерла остатки сыра.

Димку она разбудила поцелуем, когда готовый завтрак уже томился под крышкой.

— Вставайте, граф, вас ждут великие дела!

— Что? — подскочил он. — Проспали? Трудно было завести будильник?!

Катя пропустила мимо ушей его выпад и засмеялась:

— Будильник звонил, милый… Ты не слышал? Не беда… Времени у нас вагон! Ты лучше понюхай, чем пахнет?

Димка с шумом втянул ноздрями воздух и уточнил:

— Цыганская?

— А то!

И тогда он быстро вскочил с кровати и помчался на кухню. Приподнял крышку, изучил содержимое сковороды и удовлетворенно кивнул:

— Молодец, одобряю… Давай накладывай, а я пока умоюсь.

— Димочка, тебе кофе с сахаром? — крикнула вслед Катя.

— Конечно! Для мозгов полезно!

Странно, что его даже не заинтересовало, почему это Катя задержалась дома. Ведь обычно она уходит ни свет ни заря… Но он так погружен в свои переживания, что вряд ли способен замечать что-нибудь вокруг.

Он уселся за яичницу и даже не отреагировал, когда Катя надела свое самое нарядное летнее платье — белое, в крупных голубых подсолнухах. Оно так шло к ее голубым глазам и светлым волосам… В прошлом году Димочка то и дело восторгался им, а теперь и головы не повернул.

Катя демонстративно покрутилась перед ним.

— Перестань, — скривился он. — И так в глазах круги… Наверное, у меня давление поднялось.

— Это нервное, — сказала Катя.

— И как ты догадалась? — усмехнулся он.

Нервы нервами, а завтрак он уплел весь, подчистую. Даже не спросил, ела ли Катя…

Впрочем, она от волнения и крошки не могла проглотить, словно не Димке, а ей самой вновь надо было предстать перед взыскательной комиссией.

И совсем как в детстве, у нее томительно ныло под ложечкой и в голове проносились панические мысли о том, что она совершенно ничего не помнит…

— А ты куда? — спросил Дима, когда они уже вошли в метро.

— С тобой.

Он вскинул брови и хотел было возразить, но передумал и махнул рукой:

— Ладно, Катюха, поехали. Будешь за меня кулачки держать.

А Катя обрадованно кивнула и покосилась на окружающих. Ей так нравилось ехать рядом с Димкой. Они уже столько времени никуда вместе не выходили… Катя уставала на рынке, работать приходилось каждый день, так что к вечеру уже не до прогулок.

Ой, девушка напротив заинтересованно посматривает на Димку. А он поймал ее взгляд, приосанился, мужественно сдвинул брови…

Но Катя покрепче взяла его за локоть и тоже посмотрела на девушку. Та скользнула по ней взглядом и отвернулась.

Ага! Потеряла интерес, когда поняла, что объект занят!

Димочка едва уловимо высвободил локоть, провел освободившейся рукой по волосам, обтер шею и отодвинулся от Кати.

— Жарко, — буркнул он. — Не липни, я уже весь мокрый.

Девица чуть заметно усмехнулась и вновь стрельнула глазками в его сторону.

— «Новокузнецкая»! — вдруг спохватилась Катя. — Нам выходить! — И она крепко ухватила Димку за руку и потащила к выходу.

— Ты что? Люди же смотрят! — напустился на нее Димка, когда они выбрались на перрон. — Тащишь меня, как маленького! Так паникуют только провинциалы, которые боятся в метро заблудиться.

— Так мы и есть провинциалы, — пожала плечами Катя. — Что тут стыдного?

Димка смерил ее уничтожающим взглядом, повернулся и быстро зашагал к эскалатору. Катя не успевала за ним и только семенила следом, стараясь не потерять из виду его высокую стройную фигуру.

…У затерянного в проходных дворах Замоскворечья подвальчика, гордо именуемого Молодежным театром-студией, толпились претенденты на вакансию. Среди них почему-то было много манерных, жеманных мальчиков Катиного возраста и чуть постарше, которые тонкими ломкими голосками интересовались друг у друга:

— Скажите, а обязательно иметь актерское образование?

— А возраст имеет значение?

— А рост?

— Говорят, главный не любит смазливеньких…

— Ах, какой ужас!

Кате было смешно слушать их манерный, акающий говор, ее забавляло неестественное позерство. Она незаметно толкнула Димку локтем и шепнула:

— Смотри… они что, голубые?

— Ну и что из того?! — неожиданно взвился он. — Что они, не люди?! Или не могут быть талантливы?

— Могут, Димочка, успокойся… — взмолилась Катя, стараясь, чтобы их не услышали окружающие.

На них уже стали оглядываться, но тут, к счастью, из подвальчика вышел всклокоченный мужчина в измятых брюках. Он обвел собравшихся мутным усталым взглядом и ткнул пальцем в нескольких человек:

— Ты, ты и ты, зайдите. Остальные свободны.

— Совсем? — тоненько ахнул рядом с Катей высокий кудрявый юноша, похожий на Есенина.

— Совсем, — отрезал мужчина.

Катя заметила, как Дима резко побледнел и закусил губу.

— Подождите! — Она метнулась к мужчине и ухватила его за полу пиджака. — Постойте! Вы же не слышали Полякова! Он и поет, и сочиняет…

— Полякова? — Мужчина напряг мозги, пытаясь вспомнить, не просил ли его кто-нибудь из знакомых составить протекцию некоему Полякову.

Вполне возможно, ведь во время отборочной горячки столько просьб, что легко что-то забыть, упустить, перепутать…

— Да! — подхватила Катя. — Вы не пожалеете! Димка! Иди сюда! — И она подтолкнула его вперед.

Мужчина мельком взглянул на него и буркнул:

— Ничего, фактуристый… Ладно, и ты тоже…

И Димка в числе избранных счастливчиков скрылся за дверью.

Он вошел последним, а вышел первым всего лишь через несколько минут. Отвергнутые неудачники еще не успели разойтись, гудели, кучковались в тесном дворике.

— Ну как? — разом бросились к Диме несколько человек, оттеснив Катю. — Что они требовали? Петь? Читать?

— Плясать, — буркнул Дима.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

Он кривил губы и изо всех сил сдерживал слезы.

— И что? Взяли?

— Взяли, — кивнул он, — за хвост. Раскрутили и подальше зашвырнули.

Катя наконец сумела протиснуться к нему и осторожно тронула за плечо:

— Димочка, ты бы спел им, они бы сразу…

Он посмотрел на нее абсолютно больными глазами, сорвал с плеча бесполезную теперь гитару и с размаху швырнул ее под ноги. Крепко припечатал каблуком. Потом молча раздвинул окружающих и пошел к подворотне.

— Димочка! — рванулась следом Катя. — Подожди! Ты куда?!

Он остановился, повернулся и глухо сказал ей чужим голосом:

— Не ходи за мной.

«Сама не пойму, как я попала в самый эпицентр урагана. Вокруг меня стремительно закручиваются темно-серые спирали, в ушах звучит пронзительный свист.

Тонкий, надсадный звук… И спирали вертятся все быстрее и быстрее, их центростремительная сила отрывает меня от земли…

Я лечу… Нет, я падаю… Я улетаю в мутную липкую пелену…

То вниз, то вверх… Как на качелях… Я болтаюсь между небом и землей, и ни земля, ни небо не желают меня принять…

Как страшно… Хочется крикнуть, но слова словно прилипли к горлу. Вместо них изо рта вырывается странное шипение.

Но верчение-кручение прекращается так же внезапно, как началось. Теперь я плыву параллельно земле, и подо мной сквозь клочья видна панорама города.

Это не Москва, и не Рыбинск… Я не знаю, где я… Только вижу сверху золоченые луковки церковных куполов. Кресты на них такие высокие, что почти что касаются меня заостренными макушками…

И вдруг новый порыв ветра подхватывает меня, точно пушинку, и подкидывает вверх. Дыхание перехватило… нет воздуха… Я только раскрываю рот беззвучно, как рыба, стараясь поймать пересохшим горлом хоть глоток…

И с ужасом вижу, что золоченые купола подо мной закачались, кресты согнулись… и рухнули вниз, сорванные с церквей…

Мне так страшно… Это плохая примета: видеть, как падают кресты… Это значит, что Бог отвернулся от меня…

Я никогда не верила в Бога, но сейчас поднимаю лицо к небу, покрытому клочковатыми облаками, и пытаюсь разглядеть там Его лик…

Тщетно… А губы шепчут сами собой: «Господи ты мой Боже… Спаси и сохрани…»

Но нет ответа…

И я плыву в небе, стараясь доплыть до Него, разгребаю руками густые, точно смородиновый кисель, тучи… Я едва продвигаюсь в этом вязком месиве… я захлебываюсь в нем…

А потом чья-то рука вдруг отпускает меня, и я опять лечу вниз, кувыркаясь и беззвучно вопя от ужаса…

Я не плыву… я не лечу… я па…»

Катя вздрогнула и открыла глаза. Сердце бешено колотилось в груди. За окном совсем темно, значит, часа три ночи… Сейчас темнеет поздно…

А Димочки нет рядом. И диван не расстелен, Катя лежит в одежде…

Она перевела дыхание, вытерла слезы, которые начали катиться по щекам еще во сне, и вспомнила…

После провала на показе Димка сбежал от нее, а она бегала по городу, искала, гадала, куда он мог деться… Потом вернулась домой, ждала, плакала и сама не заметила, как заснула…

Но где же он?!

Катя вскочила и посмотрела на часы. Полчетвертого. Где можно быть до такого времени?! Может быть, с ним что-нибудь случилось?! Он был сам не свой… гитару разбил…

Надо бежать, искать его… Но куда?

Нет, надо справиться в бюро несчастных случаев… Вот только отыскать бы хоть один жетон для таксофона… Ведь на этот раз они снимают квартиру без телефона, и, чтобы позвонить, надо топать к метро…

Катя заглянула в кошелек, пошарила по карманам — пусто. Но все равно, дома сидеть невозможно.

Она накинула кофточку и спустилась во двор, принялась бесцельно расхаживать рядом с домом, вглядываясь в одинокие силуэты на проспекте.

Дима? Не Дима…

Ночная прохлада забиралась под тонкую кофточку, холодила плечи и голые ноги. Они скоро покрылись мелкими мурашками, а губы побледнели.

Но Катино ожидание не было напрасным — стало светать, открылось метро, появились на улице первые прохожие… Они пробегали мимо Кати деловитой трусцой, поглядывали удивленно: не время для одиноких прогулок…

Потом, видимо, на их станцию пришел первый поезд, потому что люди пошли не только по направлению к метро, но и от него… И среди них Катя сразу увидела Диму.

Он еле брел, пошатываясь на ходу, а Катя со всех ног понеслась навстречу, обняла его, прижала к себе.

— Димочка… Слава Богу… Где ты был? Я видела такой плохой сон…

— Не важно, — еле шевеля губами, отозвался Дима.

— Не важно, что плохой?

— Не важно, где был… Ты совсем не умеешь формулировать вопросы…

И оттого, что он опять сделал ей замечание, Катя неожиданно обрадовалась: подсознание подсказало, что, раз Димка в своем репертуаре, значит, все обойдется…

Отпоенный горячим чаем, обцелованный и обласканный, он лежал под одеялом, а Катя гладила его по лбу, по щекам, утешала…

— Я полное ничтожество… — мрачно говорил Димка. — Я переоценил свои силы…

— Чепуха, милый… — шептала Катя. — Ты же прекрасно знаешь, что это не так… Все это знают…

— Но тогда меня взяли бы хоть в один институт…

— Знаешь, бывает такая полоса невезения… Но если все сразу плохо, то потом станет все хорошо…

— Глупая философия. Что-то ничего не улучшается…

— Значит, надо подождать… — ворковала Катя, покрывая его лицо мелкими поцелуями.

— Сколько можно ждать?! Я столько сил на это потратил!

— Бедный мой… любимый… хороший… Потерпи немного… Для меня ты самый талантливый, самый лучший…

— Для тебя! — усмехнулся Дима. — Не велика честь.

— Разве этого мало?

— Мало!

— Конечно… Но тебя примут, обязательно… У тебя будут толпы поклонниц… Помнишь, как за тобой девчонки бегали у нас в Рыбинске?

— А ты до сих пор ревнуешь?

— Вот и нет…

— Вот и да, — передразнил Дима.

— Ты мне не даешь повода…

— Это только потому, что сейчас я никому, кроме тебя, не интересен, — заявил Димка.

Катя отстранилась и посмотрела ему в глаза.

— Ты так шутишь? — печально спросила она. — Не надо. Мне больно это слышать.

— А мне больно сознавать, что я дерьмо! — взорвался он. — Ты хоть сама-то понимаешь, что это значит?

— Ничего страшного… — пробормотала Катя. — Будешь готовиться еще год…

— Еще год… А ты будешь надрываться на рынке…

Она обняла его.

— Не думай об этом. Это не имеет значения. Мне не трудно…

— Но это стыдно…

— Глупости! — горячо оборвала его Катя. — Мы же любим друг друга… Если бы мне была нужна помощь, ты бы помог?

— Ну конечно…

— Вот видишь! И я хочу тебе помочь. И знаешь, я подумала… может, тебе надо позаниматься с кем-то из профессионалов? Ну… найти какого-нибудь режиссера или актера… и он с тобой порепетирует…

Дима саркастически усмехнулся:

— А деньги? Это дорого стоит, малышка.

— Я заработаю, — торопливо заверила Катя.

— Перестань, — грустно сказал Дима. — Ты никогда столько не заработаешь. Давай лучше спать. Я так устал…

— Я тоже, — вздохнула Катя.

Она только устроилась поудобнее на его груди, прижалась ухом, слушая биение его сердца, смежила веки… как будто пружина подтолкнула ее изнутри. И в ту же секунду будильник захрипел, пытаясь выжать из себя трель.

Катя схватила его и нажала кнопку, чтобы он не разбудил Диму. А ей пора.

Она осторожно выбралась из постели, поправила сползшее одеяло и принялась одеваться.

Солнце уже стояло высоко, даже сквозь плотно задвинутые шторы в комнату пробивался нетерпеливый, будоражащий свет. Горячие лучи падали Димке на лицо, а он отворачивался во сне, натягивал одеяло на голову.

Милый… он так устал… А Катя даже не спросила, где он был, с кем пил… Ведь от него явно пахло перегаром…

Но это не главное. Важно, что он вернулся, что он здесь…

Пусть спит…

Глава 3 БЕЗДОМНЫЕ

Василий Маркович удобно расположился в единственном кресле и потягивал из банки Димкино пиво. Он посмотрел на вошедшую в дверь Катю и протянул:

— Так-так, милая девушка… Долго мне еще ждать? Или вы будете от меня бегать?

— Я была на работе.

— Похвально… Значит, я смею надеяться, что у вас есть деньги?

Катя помертвела… Господи, с этими волнениями она совсем позабыла, что сегодня первое и хозяин явится за квартплатой. А у нее ни гроша за душой…

Она совсем ничего не смогла отложить в этом месяце… Да еще и за прошлый они должны…

А Василий Маркович уже, видно, успел принять с утра или со вчерашнего похмелья маялся. Поэтому он был явно не в духе.

— Ну, — требовательно поинтересовался он. — Платить будем или как?

Катя заискивающе улыбнулась:

— Василий Маркович, может, подождете немного? Я подкоплю и…

— И что? — нахмурился он. — Сколько копить будешь? Сколько еще ждать?

Катя с ужасом подумала, что попала в замкнутый круг. За два месяца они должны четыреста долларов, а она в месяц зарабатывает едва-едва двести пятьдесят, и то если работать без выходных и не тратить ни копейки… А на что им жить? Что есть?

— Так сколько ждать? — повторил хозяин. — Вы обещали, когда въезжали, что платить будете исправно, даже за месяц вперед. И что? Обманули?

Катя посмотрела на Диму. Он молчал, словно разговор его не касался. Получается, что раз зарабатывает Катя, то она и несет полную ответственность за свои обязательства. Он даже позволил себе пожать плечами и спросить у нее:

— Действительно, Катюха, мы же обещали… Ну отдай, сколько у нас есть, а остальное позже…

Он наивный или притворяется?

Катя молча достала кошелек и вытряхнула на стол содержимое. После сегодняшней получки и покупки продуктов оттуда выпала скомканная десятка и со звоном посыпалась мелочь.

— Ты издеваешься?

— Не юродствуйте, милая! — почти хором воскликнули мужчины.

— Это все, что у нас есть.

Василий Маркович поднялся. Вид его не предвещал ничего хорошего.

— Ну вот что, — сказал он. — Собирайте вещички да выметайтесь, гости дорогие. Больше никогда без прописки не пущу. Пожадничал фирме процент отстегнуть и получил…

— Как? — растерялась Катя. — Куда выметаться? Нам ведь негде жить…

— А меня не касается. Освобождайте жилплощадь. Не то завтра с сыном и дружками его приду. Они вам живо собраться помогут.

— Но… куда же нам идти?

— А куда хотите. На вокзале можно заночевать или в сквере… Сейчас тепло, — отозвался хозяин.

Дима достал из-под кровати чемоданы и раскатал большую полосатую сумку.

— Делать нечего, Катюха. Давай укладываться.

Катя непонимающе смотрела на него. Почему он так легко сдается? Не просит, не умоляет, не клянчит отсрочку? Он гордый? А она нет? Она в ноги готова упасть этому вечно пьяненькому Василию Марковичу, лишь бы не лишал их жилья…

А Димка бросал в чемодан без разбора вещи, даже не утруждая себя складыванием, как попало: свои рубашки вперемешку с Катиными трусиками, носки со свитерами…

Хозяин прохаживался по комнате, надзирая за сборами. Взгляд его упал на пушистую Катину шубку, которую Димка как раз вынул из шкафа и бросил на диван.

Он подошел, пощупал мех, встряхнул и оценивающе прищурился:

— Вот это могу взять за половину долга. Так и быть.

— Да вы что?! — возразила было Катя. — Вы знаете, сколько она стоит?

Но Димка кивнул ей и подмигнул:

— Соглашайся… Фиг с ней…

— А со второй половиной подожду еще месячишко, — милостиво изрек хозяин, прижимая к груди Катину шубку. — Надо же, размер как раз Ирочке впору придется…

— Какой Ирочке?

— Внучке. Вы бы мне пакет дали или сумку, чтоб до дому донести…

Катя подняла полосатый баул и протянула Василию Марковичу. Ей вдруг стало легко, словно гора с плеч свалилась.

Подумаешь, какая-то шуба! Подумаешь, родительский подарок на семнадцатилетие!

Во-первых, сейчас жарко, и она ей совсем не нужна, а во-вторых, до зимы далеко, что-нибудь придумают… Может, выкупят ее у хозяина обратно… В любом случае, предки ничего не узнают…

Хозяин тщательно упаковал шубку, вывернул наизнанку, свернул в тугой рулон, да еще перевязал бечевкой для надежности.

Перед уходом повернулся и погрозил пальцем:

— Смотрите, молодежь, через месяц без глупостей.

Раскаяние пришло позже, ночью.

— Ну что ты ревешь? — с досадой спросил Дима и включил свет. — Ведь все обошлось.

— Шубку жалко… — протянула Катя. — Что я скажу маме? Они на нее столько копили… Хотели мне… приданое…

— Вот дура! — разозлился Дима. — Какое приданое? Мы же и так вместе живем.

— Надо позвонить ему и забрать обратно…

— И идти на улицу? — жестко поинтересовался Дима. — Не знаю, как ты, а я не привык спать на лавочке. Да и милиция нас тут же заметет, мы в Москве на птичьих правах.

— Ой, Димка, что же нам делать?

— Напиши предкам, — посоветовал он.

— О чем? Что мы отдали шубу? — Катя опять всхлипнула.

— Чтоб денег прислали.

— Так ведь, чтоб денег просить, надо объяснить, что я тут в Москве делаю… Они же думают, что я учусь…

— Вот и пусть думают. К чему объяснять? — недоумевающе пожал плечами Дима. — Ты как маленькая, ей-богу! Не надо болтать лишнего. Просто черкни пару слов. А лучше телеграмму: мол, люблю, целую, помогите материально.

— И ты тоже напиши…

— Само собой. Только мои вряд ли смогут выслать приличную сумму. Они же как раз дачу достраивают.

— А мои? Я слышала, что сейчас всем зарплаты задерживают…

— Ой, ради любимой дочери…

— Так я же не одна у них…

— Ну и что? Твоя сеструха одна может всю семью содержать и тебе отстегивать. Ее муж знаешь сколько имеет?

— Никогда не интересовалась, — обиженно отозвалась Катя.

По Димкиным словам выходило, что она из семьи каких-то хапуг или ворюг, которые денег не считают, а они всегда жили более чем скромно… А замуж сестра вышла совсем недавно…

— А ты прямо ей напиши, — посоветовал Димка. — Она не откажет. И может даже предкам ничего не говорить.

Катя держала в руках корешок перевода на пятьсот тысяч и читала коротенькие строчки письменного сообщения.

«Милая сестричка, — писала Лидия, — извини, больше послать не могу. Через три месяца ты станешь тетей, так что сейчас Аркадий делает в нашей квартире ремонт. И мебель в детскую надо купить. В общем, все летит, как в трубу. Приезжай в октябре. Будем ждать».

Как хочется домой… У Лиды родится ребенок… С ума сойти! Это же такое событие! Но… вряд ли получится… Может, к следующему лету? Тогда племянник уже подрастет…

Дима заглянул через ее плечо и присвистнул:

— Всего пятьсот? Мои и то на «лимон» раскошелились!

— Вот и хорошо! — обрадовалась Катя. — Можем сразу хозяину долг отдать. Давай позвоним и сегодня же поедем к нему.

— Нет, — решил Дима. — Лучше завтра. Не стоит на ночь глядя. Вечером деньги отдавать — плохая примета.

«Две огромные жирные крысы мчатся наперегонки. Обе они белые — альбиносы. А за ними ковыляет, едва поспевая, черная, с рыжими пятнами, пушистая на боках, с длинным голым хвостом. Хвост волочится по зеленой траве, как веревка.

Ну, быстрее! Быстрее!

Это я кричу, подгоняю черную прутиком. Мне так важно, чтобы она обошла, оставила позади противных альбиносов.

Странно, я терпеть не могу крыс, а к этой испытываю прямо-таки симпатию.

— Не надо было ставить на нее столько денег, — укоризненно говорит мне кто-то. — Миранда никогда не приходит первой.

И тут зеленая яркая трава тускнеет, становится желто-коричневой, словно выгоревшей. И моя крыса падает на эту траву, беспомощно сучит в воздухе лапками и смотрит на меня таким мудрым, понимающим взглядом, что у меня мороз пробегает по коже.

Она глядит мне прямо в глаза. И я понимаю, о чем она думает.

Ей меня очень жаль…

Меня жалеет старая крыса…»

Катя не умела разгадывать свои сны. Они оставляли смутное ощущение, предчувствие чего-то либо радостного, либо печального.

Сейчас ей было почему-то тоскливо и страшно. Что-то должно было случиться. Она это чувствовала необъяснимым шестым чувством.

— Ой, Катька, что за глупости! — сказала ей соседка по торговой палатке, разбитная хохлушка Муся. — На жаре сморило, вот и снится всякая дурь. Я как на ночь ужастиков насмотрюсь, так мне такие вампиры мерещатся! Жуть!

Действительно… Это, наверное, от жары… Да Катя и спала-то всего минут десять. Сама не заметила, как задремала средь бела дня. Хорошо еще, что покупателей не было.

Муся подумала, покурила сигаретку и опять повернулась к Кате.

— Вообще-то, слышь, Кать, ты выручку пересчитай. Я слышала, что крысы к потере…

— А зеленый цвет — к деньгам, — вступила в разговор чернявая Любка, у которой Катя всегда покупала пиво.

Катя расстегнула булавку на кармане фартука и пересчитала деньги.

— Все на месте. Ой, девочки… Наверное, с Димкой что-то случилось… К потере…

— Фу, дуреха! Типун тебе на язык! — фыркнула Муся.

Но Катя до самого конца дня не находила себе места. И домой неслась бегом, словно призовая лошадь в финальном забеге… И успокоилась она, лишь когда увидела Димку дома, целого и невредимого.

— Фу… — с облегчением выдохнула Катя. — Ты здесь… Собирайся, поедем к хозяину. Кстати, ты ему звонил?

— Нет. — Димка как-то глуповато улыбался.

— Почему?

— А зачем? — ответил он вопросом на вопрос.

— Ну как же? — растерялась Катя. — Мы же должны отдать…

— Ничего мы не должны… И отдавать нечего, — заявил он.

— То есть как? — не поверила Катя.

— А вот так! Я все проиграл. На скачках. Я хотел увеличить наш капитал, и… — Он виновато развел руками и мило улыбнулся: — Не повезло.

— Ты все поставил на одну лошадь? — спросила Катя.

Она почему-то даже не удивилась этому известию. Подумаешь, деньги! Она боялась худшего.

— Да. — Димка удивился ее спокойствию.

— И она не дошла до конца забега?

— Жокей, сука! — скривился Димка. — Загнал! Козел вонючий!

— Ее звали Миранда? — уточнила Катя.

— А ты откуда знаешь? — Он с подозрением посмотрел на нее. — Ты там была? Ты за мной шпионишь?

— Дурак, — спокойно сказала Катя. — Если б я там была, шиш бы ты на кого-то поставил.

— Но с другой стороны, ничего ведь не случилось? — старался утешить себя Димка. — Мы ведь могли не писать письма, не просить денег, могли не получить их… Так что считай, что ничего и не было…

— Считай… кивнула Катя. — Только Василий Маркович явится уже через неделю.

— Уже? — ужаснулся Димка. — Как быстро летит время…

— И нам придется выметаться, — добавила Катя.

Но Дима беспечно махнул рукой:

— А! Что-нибудь придумаем!

Глава 4 СПАСИТЕЛЬНИЦА В БЕЛЫХ ОДЕЖДАХ

«Глаза смотрят на меня. Я не знаю, чьи это глаза… я боюсь их.

В них такая укоризна, словно я совершила что-то дурное… Но я ни в чем не виновата…

Не надо так смотреть!»

Симпатичная девушка в модном сарафанчике смотрела на Катю в упор. Она стояла перед ней, держась за поручень, и Катя хотела было встать, чтоб уступить ей место. Может, девушка инвалид или после операции? Что она так уставилась?

— Не надо, — улыбнулась та, заметив Катино движение. — Сидите, сидите… Просто я увидела в вас родственную душу. Вы удивлены?

— Да нет, — пожала плечами Катя. — Извините, я просто устала, задумалась…

— Да, я вижу, — подхватила девушка. — У вас очень печальный взгляд. Вам нужна помощь. Ваша душа нуждается в поддержке.

Катя смутилась. Девушка говорила громко, на них стали поглядывать остальные пассажиры вагона метро, причем с явным неодобрением. К тому же Катя не привыкла рассказывать первым встречным о своих проблемах, тем более просить у них помощи.

— Вы напрасно краснеете, — сказала девушка. — Господь велел людям быть внимательнее друг к другу, помогать во всех нуждах, так что я всего лишь исполняю заповедь Христову. Вы верите в Бога?

— Н-нет… — с запинкой выдавила Катя.

— Понимаю, — кивнула девушка. — Вы просто никогда не задумывались над этим. Вопрос веры — очень сложный вопрос, и глубоко личный. Так ведь?

— Да, — подтвердила Катя.

— А все просто, — вновь приветливо улыбнулась девушка. — Надо только верить… Когда просишь с верой, то обязательно получаешь…

— Но я не могу…

— Ну и что?! Хотите, я попрошу за вас? Я для себя ничего никогда не прошу. Мне лично ничего не надо, я счастлива тем, что есть… — зачастила она, словно выученный на «отлично» урок.

— Ну… стоит ли мне вас утруждать?

Катя поднялась и протиснулась к выходу. Девушка ей теперь казалась уже не приветливой, а странной. Взгляд у нее стал каким-то стеклянным, как у робота…

Но девушка последовала за ней. Она вышла вслед за Катей на платформу и огляделась.

— Ой, какая удача! Вы живете совсем рядом с нашим Центром! Вам будет удобно посещать семинары…

— Какие семинары? — удивилась Катя. — Вы студентка?

Девушка засмеялась:

— Я послушница. Но можно это назвать и студенткой. Я изучаю Евангелие и учусь толковать откровения Пресвятой Девы. Если она будет милостива, то ниспошлет мне Благодать стать осиянной ее Учением…

— А… — Катя огляделась по сторонам, куда бы ей скрыться от навязчивой проповедницы, но, как назло, на платформе, кроме них, никого не было. — Так вы баптистка…

Девушка опять засмеялась.

— Глупости и предрассудки! Разве я похожа на баптистку? Мы толкуем каноническую Библию и житие Пресвятой Богородицы… — Она вдруг крепко ухватила Катю за руку и зашептала, гипнотизирующе глядя в глаза: — Я вижу… Ты сестра наша… Я тебе послана в час трудных испытаний как Светлый ангел… Это Ее воля! Не отрекайся от нее… Не бери на душу грех…

Цепкие пальчики впились в запястье, зрачки приближались, расширяясь, к Катиным глазам, а голосок журчал ручейком, лился в уши… и слова ее впивались в подсознание, впечатывались в память…

Катя не могла уже сопротивляться. Она смотрела на юную проповедницу, как кролик на удава, и слушала, слушала…

— Пойдем со мной, сестра… Я приведу тебя к счастью… Дева Мария даст тебе то, что ты пожелаешь…

«Чьи глаза смотрят на меня? За что упрекают?

На золотистом холсте в полный рост нарисована женщина в белых одеждах. У нее огромные, светло-голубые глаза… Но это не ее взгляд преследует меня…

На меня сейчас устремлена добрая сотня глаз. Все восторженные, широко распахнутые в экстазе…

Но среди них нет Тех самых…»

Нет, это не сон. Это явь. Только, хоть убей, Катя не помнила, как оказалась на сцене маленького окраинного кинотеатра, в котором собралось человек пятьдесят — шестьдесят.

Девушка-проповедница по-прежнему держала ее за руку. А рядом с Катей на сцене сидел за низким столиком красивый моложавый мужчина с благообразной бородкой, похожий на лектора или преподавателя.

— Приветствуем тебя, сестра, — сказал он Кате. — Вижу, Дева позвала тебя, ввела в транс, указала нам твою избранность…

Катя покосилась на стоящую тут же, на сцене, картину, изображавшую женщину в белом. Похоже, она служила собравшимся иконой.

— Брат Кирилл, — сказала «преподавателю» девушка, приведшая Катю, — у сестры проблемы с деньгами. Я думаю, надо ей помочь…

Катя ужаснулась в душе: неужели она все разболтала невесть кому? Да еще при таком скоплении народа?! Загипнотизировали ее, что ли?

— Отринь материальное, откупись от суеты, чтобы целиком посвятить себя духовному, — сказал Кате отец Кирилл. Он поднялся, подошел к ней и положил ладонь ей на лоб. — Сколько тебе нужно для счастья, сестра моя?

— Четыреста долларов, — словно зомби, ответила Катя. — И еще двести каждый месяц.

Брат Кирилл усмехнулся.

— А для чего они тебе?

— Платить за квартиру…

— А вкусно есть и пить, наряжаться, развлекаться разве не хочется тебе?

— Нет, — честно ответила Катя. — Мне как-то все равно.

Брат Кирилл опустил свою руку и торжественно провозгласил:

— Убедились, братья и сестры?! Ей все равно! Верно было знамение Богородицы! Правильно рассчитал я дату нашего собрания!

— Славься, Богородица, Дева Пречистая… — тут же грянул в ответ нестройный хор голосов.

А брат Кирилл, который явно был тут самым главным, наклонился к Кате, приподнял за подбородок ее лицо и нежно тронул губами ее губы.

— Открой нам свое имя, сестра.

— Екатерина… — пролепетала Катя. — Криницына.

— Криницына?! — воскликнул он, словно она его чем-то обрадовала. — Что я говорил, братья и сестры?! Чистая, святая криница… Разве это не символично?!

Все закивали, с благоговением глядя на Катю.

— Славься, Дева Пречистая… — сказал ей брат Кирилл.

Катя залилась краской и смущенно шепнула ему:

— Вы ошиблись… Я не дева… уже давно… Вы, наверное, меня с кем-то перепутали…

— Телесное, физическое не имеет никакой связи с духовным, — терпеливо объяснил ей он. — Душой ты чиста. Именно такую искал я триста дней и ночей… — Он взял Катю за руку и повел к кулисам, велев своей пастве: — Молитесь Деве, славьте ее Благодать, благодарите за сей ценный Дар…

Катя поняла, что Даром является она, вот только почему? Что она такого сделала? И почему они так радуются тому, что ей нужны деньги? Разве могут одолжить?

За сценой оказалась маленькая комнатка, в которой был накрыт скромный стол: бутылка джина, тоник, бутерброды с икрой, тарелка с ломтиками лососины, пиалушка с маслинками и широкая миска с водой, в которой плавали ароматные Лепестки роз.

— Садись со мной, — сказал Кате брат Кирилл и первым опустился в кресло. — Омоем руки, как помыслы наши, и приступим к трапезе. Как видишь, все здесь постное, все по канону…

Катя окунула вслед за ним пальцы в чашу с водой, встряхнула их, отряхивая капли, так же, как и брат Кирилл, и посмотрела на замерших вдоль стен женщин и девушек в белых платьях.

Они стояли не шелохнувшись и смотрели на них с почтением.

— А они? — спросила Катя. — Я могу подвинуться…

Она села на самый краешек кожаного дивана, освобождая рядом с собой место. Ей было неловко есть в присутствии молчаливых наблюдателей.

— Им не положено, — сухо оборвал ее брат Кирилл. — Они еще не прошли послушание.

— А я?

— Ты другое дело. Ты Светлая сестра моя, — пояснил он, но понятнее от этого не стало.

Впрочем, голод брал свое, и вид деликатесов будил зверский, просто неприличный аппетит. Катя не удержалась и отправила в рот сначала маслинку, потом один бутербродик, потом другой…

А тут брат Кирилл протянул ей высокий бокал, до краев наполненный пузырящимся напитком. От него пахло можжевельником и лимоном, и Катя с наслаждением осушила его до дна…

Непонятно, что это за Братство такое и почему оно славит не Христа, а Богородицу, но у них очень здорово и приятно… И пожалуй, ей здесь нравится…

«Я никогда не пью много. Я еще ни разу не была очень пьяной. И я не сумасшедшая, чтобы думать, что опьянела от одного бокала терпкого, похожего на газировку, напитка…

Но я перестала быть собой…

Я больше не я… Я вижу себя словно со стороны, а тела совершенно не чувствую. Оно больше не принадлежит мне…

Оно принадлежит… брату Кириллу…

Оно, это тщедушное, жалкое, голое тело, лежит поперек широкой кровати, неловко запрокинув за голову тонкие руки, до половины загорелые, до половины молочно-белые… И декольте на груди загорелое — а дальше просто неприличная, синеватая белизна…

Мне видна каждая прожилка, каждая просвечивающая сквозь тонкую кожу вена…

Моя вена, с моей кровью…

Но ведь я больше не я…

По голубой простыне разметались пепельные волосы… А глаза широко открыты. Они смотрят на меня…

Нет… это я смотрю на себя…

А брат Кирилл обращается с моим телом совсем не по-братски. Он с вожделением покрывает его поцелуями, покусывает сосок, крепко сжимает руками бедра, разводит в стороны ноги…

У брата Кирилла на лбу выступила испарина, лицо покраснело. Он тяжело дышит, ритмично вдавливая мое тело в свою кровать.

Но я не знаю, где эта кровать находится и как на ней очутилось мое тело… Наверное, в этом вкусном джине с тоником было подмешано еще что-то, парализующее волю и отключающее чувства…

Но это я знаю сейчас, когда смотрю со стороны на мое распростертое тело. Когда я очнусь в нем, я об этом даже не вспомню…»

— Димка, который час? Я проспала?

Катя зажмурилась от яркого солнца и села на постели.

Но рядом был не Димка. Рядом лежал, завернувшись в белый махровый халат, красивый бородатый мужчина. Он ел спелый виноград со стоящего прямо на кровати серебряного блюда.

Это брат Кирилл…

И в памяти тут же всплыли странные картины — не то сон, не то видения…

Катя покраснела и потянула на себя шелковое покрывало. Под ним она лежала абсолютно голая.

— Не смущайся, — сказал брат Кирилл. — Теперь уже все равно поздно… Кстати, а кто этот Димка? Твой возлюбленный?

— Он ведь ждал меня всю ночь! — ужаснулась Катя. — Что же я ему скажу?!

— Лучше правду, — улыбнулся брат Кирилл. — А куда ты так спешишь, что боишься опоздать?

— На работу.

Он поморщился:

— Фу, какие глупости… Работать надо только на благо Пречистой, а не на людей. А чем ты занимаешься?

— Торгую на оптовом рынке.

— Тем более! — воскликнул он. — Христос ведь прогнал торговцев из храма.

— Но я зарабатываю на жизнь, — возразила Катя.

— А тебе больше не надо этого делать, — сказал он и поднес к ее губам спелую виноградинку. — Ам… Помнишь, как в «Песне Песней» Соломон сравнивает лоно Суламифи со спелым виноградом? Твое лоно тоже освежает и пьянит, как этот сок…

Катю смутили его слова, а особенно то, что вслед за словами он приступил к делу — стянул с нее покрывало и запустил пальцы в курчавые волоски на лобке.

— Это спелые колосья пшеницы… нива… жатва… — бормотал он.

От резких, нетерпеливых движений ей было больно, но она боялась крикнуть, понимая, что в этом странном, незнакомом месте никто не придет ей на помощь.

— Ты русалка… — Грудь и живот Кати обжигали его горячие губы. — В такую жару у тебя прохладная кожа… Ты холодная… холодная…

Голос его становился все требовательнее, в нем сквозили нотки недовольства. Катя поняла, что панически боится его, заставляя себя послушно следовать его воле.

— Ты холодная! — крикнул брат Кирилл. — Ледышка! Больше страсти! Разве не прекрасен возлюбленный твой? Разве ноги его не столбы, а живот не сноп пшеницы?

Она зажмурилась, уже ничего не соображая от страха.

Этот Кирилл просто сумасшедший… Сейчас он убьет ее, и никто даже не узнает, куда делась девушка Катя… Была и нету…

Она обвила руками его шею, подалась вперед, изогнулась призывно, лепеча что-то нечленораздельное, что вполне можно было бы принять за любовную страсть.

С ее музыкальным слухом было несложно вторить его вздохам и стонам, то поднимаясь на два тона вверх, то опускаясь на полтона ниже…

И она больше не была прохладной — все тело пылало, точно сваренное в кипятке, опаленное его ласками. От чересчур крепких поцелуев оставались багровые кровоподтеки, а от неистовых объятий — фиолетовые синяки.

Наконец брат Кирилл насытился и отвалился в сторону, довольно урча. Он потянулся к висящему у постели шелковому витому шнуру и дернул его. В глубине квартиры раздался звонок.

Катя и охнуть не успела, как в спальню вошли три молчаливые девушки в белых одеждах. Одна подала ей такой же, как у Кирилла, халат, другая протянула им поднос с двумя стаканами красного, как кровь, напитка, а третья открыла расположенную в углу спальни дверь, прошла в ванную и отвернула краны, наполняя ванну водой.

Катя чувствовала себя растерзанным куском добычи, доставшимся сумасшедшему хищнику. Она невольно вздрогнула, когда брат Кирилл прикоснулся к ней, подавая стакан с напитком.

Он улыбнулся, и улыбка была вновь мягкой и интеллигентной.

— Не бойся, — сказал он ласково. — Мы отдали должное телесному и отринули его от себя. А теперь без ненужных греховных помыслов устремим свои души ввысь.

Катя пригубила напиток не без страха, но он оказался обычным гранатовым соком, правда не консервированным, а свежим.

Видно, его выдавили в соковыжималке эти молчаливые служанки, а может, другие… Кто знает, сколько их там еще скрывается в глубине квартиры?

— И прежде, чем мы отдадимся во власть вечных истин, давай покончим с земными проблемами, — изрек брат Кирилл.

Он протянул Кате ладонь, на которой лежали невесть откуда возникшие стодолларовые бумажки.

— Шестьсот, — сказал он. — Через месяц дам еще двести. Тебе этого не хватало для счастья?

— Вы меня… покупаете? — ужаснулась Катя. — Но я не проститутка! Не надо!

Она попыталась отодвинуть протянутую ладонь, но брат Кирилл нахмурился:

— В Писании сказано: не отталкивай руку дающего. Это такая мелочь, сестренка… Я могу дать тебе несравнимо больше…

— Но за что?

— За то, что ты есть.

Катя несмело улыбнулась ему и взяла деньги. Ее сумочка лежала рядом, на тумбочке, и она сразу же сунула доллары туда.

Как странно… Никогда и никто ей ничего не давал просто так…

А этот красивый моложавый мужчина почему-то воспылал к ней страстью, но при этом толкует о душе и хочет ее озолотить…

Странно и непонятно…

Но надо ли противиться тому, что кажется вовсе не так уж плохо?

Вот только что сказать Димке?

Глава 5 СОДЕРЖАНКА

— Ты где шлялась? — крикнул Дима, едва Катя переступила порог. — Я все морги обзвонил! Я уже на оптовый смотался… А тебя нигде нет…

Вид у него был жалкий, растерянный и взъерошенный, а взгляд злой. Он переживал, искал ее, а она — нате-пожалте — является в дом через двое суток, да еще в сопровождении элегантного холеного мужчины.

— Не кричите так, молодой человек, — поморщился гость. — К Светлой сестре не подобает обращаться в таком тоне.

Димка опешил и удивленно уставился на Катю.

Что мелет этот тип? Какая она ему сестра? У Кати есть братишка, Игорек, но он благополучно живет в родном Рыбинске и ходит в школу. Или Катя выдала себя за Димкину сестру? Но зачем? Какой от этого толк?

Однако он замолчал. А незваный гость прошелся по их квартирке, осмотрел поблекшие, покрытые пятнами обои, допотопную, покосившуюся мебель, вытертый до серого цвета палас на полу… Он даже заглянул в туалет и брезгливо скривился.

— Нет… Это плохая квартира, — наконец изрек он. — Тебе она не подходит.

— Простите… А почему, собственно, вы решаете, где нам жить? — спросил Дима. — Вы кто?

— Брат Кирилл, — вежливо ответил тот, глядя куда-то сквозь Диму. — А решаю я, поскольку я плачу. Я только что покрыл ваш долг Василию Марковичу и думаю, что дольше Кате здесь оставаться не имеет смысла. — Он поразмыслил, прикинул что-то и велел: — Ждите. Я буду к вечеру.

— Что за хрен с бугра? — почему-то шепотом спросил Димка, когда за Кириллом закрылась дверь. — Чего он тут распоряжается?

— Не знаю… — так же шепотом ответила Катя. — Он руководит какой-то сектой… Они молятся Богородице… Ему видение было, и он принял меня за какую-то Деву…

— Дурак! — хмыкнул Димка. — А он правда наш долг отдал?

— Правда… И еще вот… — Катя раскрыла сумочку и протянула Димке шестьсот долларов. — Он сперва дал мне на квартиру, а потом забыл, что ли, и сам с Василием Марковичем расплатился.

— Точно дурак! — радостно решил Димка, забирая деньги. — Теперь гуляем, Катюха!

Катя секунду поколебалась: говорить ему или нет, каким путем она заработала эти деньги?

Нет, не стоит… Димка считает Кирилла полным лопухом, стоит ли его разочаровывать?

— И теперь я не буду работать, — добавила она. — Вернее, буду, но не на рынке, а в Братстве.

— А много платить будут? — поинтересовался Дима.

— Не знаю…

— Наверное, много, — решил он. — У этого чувака, кажется, переизбыток «зеленых». Такого индюка не грех и пощипать…

В Димкином голосе проскользнули такие до боли знакомые интонации — он стал на секунду похож на свою мамашу.

И после того как «зеленые» перекочевали в его портмоне, его почему-то перестало интересовать, где же провела все-таки Катя ночь и чем занималась…

Вечером вместе с братом Кириллом пришли два юнца в белых рубашках и светлых брюках и три пожилые женщины в белом.

— Собирайте вещи, — велел Кирилл. — Вы переезжаете.

Собираться самим Кате с Димкой не пришлось — за них это делали послушники. А они лишь руководили, что брать да куда упаковывать…

С окраины они перебрались в самый центр.

Щедрый брат Кирилл снял для них трехкомнатную квартиру на Тверской, с высоченными потолками и шикарной мебелью под старину.

— Вот эта, большая, для Кати, — распорядился он. — Ее вещи переносите сюда. А молодому человеку будет удобнее здесь. — И Кирилл указал на самую маленькую комнатку, с окнами во двор. — Живите спокойно, оплачено за год вперед.

— А для чего нам третья комната? — спросила Катя.

— Я оставляю вам Агриппину, — милостиво решил брат Кирилл, указывая на сухонькую старушку в белом платочке. — Она приготовит и уберет, если надо. Это ее послушание.

— Не волнуйтесь, братья и сестры, — закивала Агриппина. — Все будет справно…

«Июля 29 дня, в лето 1521, крымские татары, под предводительством хана Гирея, соединившись с ногайскими и казанскими, осадили Москву неисчислимым войском.

Среди облаков дыма, под зарево пылающих деревень перепуганные жители искали спасения в Кремле.

Поперек улиц стояли брошенные повозки со скарбом, а в воротах теснились толпы людей. Слышались стоны, плач и крики младенцев.

Митрополит молился истово, но даже он в душе не верил в спасение…

И только юродивый старец Василий, молясь среди ночи в соборной церкви Успения Богоматери, вдруг узрел, как распахнулись церковные врата, как поднялась с места икона Владимирской Богоматери, и послышался от нее голос: «Выйду из града с российскими святителями»…

Не медля собрали крестный ход и пошли вкруг Кремля, неся впереди Заступницу Володимирскую…

А в ту же ночь крымскому хану сон приснился. Явилась к нему с горы Дева, вся в белом, а сияние от нее шло золотое… А за нею шло войско многотысячное…

Испугался хан, поняв, что Святая Заступница христиан сама возглавила их войско. А со страху да спросонья померещилось ему, что крестный ход с иконой и хоругвями и есть то самое войско…

В спешке, в панике бежали татары от стен Москвы, не решившись на битву…

Я видела это как наяву, видела перекошенные страхом узкоглазые лица, слышала ржание и хрипы коней, шум и мольбы, нестройный хор поющих «Осанну» голосов, чуяла запах пота и дыма…

И я видела впереди длинной людской процессии молодую красивую женщину в белом платье с голубым пояском. Длинные золотистые волосы были распущены вдоль спины…

Я спросила ее:

— Кто ты?

И она рекла мне:

— Мария…»

Брат Кирилл закрыл самиздатовскую книгу в дешевенькой бумажной обложке и посмотрел на Катю.

Она сидела на стуле неестественно прямо, прикрыв глаза и подняв лицо вверх.

Руки лежали на коленях ладонями вверх, а пальцы слегка шевелились, словно она перебирала ими некие невидимые, опущенные с высоты нити…

Собрание проходило в помещении детского сада и было немногочисленным. Странно и неуклюже смотрелись великовозрастные дядьки и тетки, расположившиеся на низеньких детских стульчиках, в окружении стеллажей с игрушками, к которым был прислонен все тот же портрет Девы в белом.

— Она в трансе, — тихо сказал собравшимся брат Кирилл. — Просите мысленно Заступницу сейчас о самом сокровенном, Катя донесет через себя к Ней ваши мольбы.

Его паства послушно опустилась на колени и согнулась в земном поклоне, упираясь лбами в пол.

«…Я здесь, в двадцатом веке, я вернулась. Я прошла сквозь толщу времен.

Я вижу молящихся людей, слышу их мысли, обращенные ко мне. Вернее, через меня к Ней. К той, что смотрит с золотистого холста…

И сейчас я верю, что Она может исполнить все просьбы.

Моим ладоням горячо, словно на них светит мощная лампа-солюкс. От них по всему телу разливается тепло…

На мне тоже длинное белое платье, как у Нее… Я мысленно вторю десяткам отдающихся во мне молитв, присоединяя к ним свою:

— Аве, Мария…

И мне кажется, что это уже было со мной раньше…

Да… Я надевала длинное белое платье… потому что Димка испортил мою блузку. Свадебное платье его матушки…

И неимоверно пышное свадебное платье моей сестры Лиды, переделанное для выпускного бала…

Как часто я, оказывается, носила белое…

— Аве, Мария! — пела я тоненьким голоском со сцены, а на меня, так же как сейчас, смотрели десятки глаз…

Все повторяется… Просто теперь понятно, что все, что с нами происходит, не случайно…

— …Это такое странное чувство… Как будто родство со всем миром, и с космосом… со всей Вселенной…»

Брат Кирилл ласково погладил Катину руку:

— Тебе страшно, девочка? Ничего, ты привыкнешь…

— Мне не страшно, а странно, — поправила она. — Кажется, что кто-то смотрит на меня и знает наперед все, что я скажу или сделаю…

— Это Божья Матерь.

— Но я ведь не верила в Бога.

— Ты сама не сознавала, что верила, — поправил брат Кирилл.

Они вели душевную, неспешную беседу, удобно расположившись в мягких креслах у горящего камина.

А за окном моросил холодный нудный дождь — это вступала в свои права осень.

Остаток лета промелькнул незаметно. Да и вообще жизнь протекала как бы помимо Кати, словно она не принимала в ней участия…

Ее все больше затягивали философские беседы с братом Кириллом и совместные радения, когда молящиеся сливались в общем экстазе, а сама она впадала в некое подобие транса.

Это было незабываемое ощущение.

Нет, она не перестала любить Диму. Наоборот, любовь ее стала более светлой и зрелой, потому что вместе с ним Катя любила теперь весь мир. И этому счастливому чувству научил ее брат Кирилл.

Катино сердце переполняла благодарность. Кирилл так изменил ее жизнь!

Вот если бы они всегда только беседовали на возвышенные темы и не надо было периодически ложиться с ним в постель, терпеть его ласки…

Катя больше не боялась его, ей даже казалось порой, что она отдает ему кусочек той любви, что по праву принадлежала Диме.

Рядом с Кириллом она словно распрямилась и осмелела, стала раскованнее в поступках и смелее в суждениях. Впервые в жизни Катя была не в «серединочке», а в центре внимания.

Только немного смущали его слова…

— Ты моя богиня, — говорил ей Кирилл. — Ты центр мироздания. Ты камертон небесных сфер…

Удивительно, что он в ней нашел? Она ведь такая обычная, заурядная, никакими талантами не блещет…

— У тебя высший талант, — поправлял ее Кирилл. — Ты чувствуешь вибрацию иного мира, у тебя богатая интуиция.

— Скажи, а ты сам видел Деву?

Брат Кирилл напустил на себя таинственный вид и важно изрек:

— Она является мне и напутствует в моих начинаниях, дает разъяснения и открывает будущее. И кстати, я сумел истолковать небесные знаки, которые Дева Мария начертала в небе над Соловецким монастырем. Только это большая тайна, Катенька…

— Я никому не скажу, — благоговейно шепнула она. — Я буду нема как рыба…

Брат Кирилл оглянулся по сторонам и понизил голос:

— 19 июля 1999 года наступит конец света…

Катя ахнула.

— Не бойся, — успокоил он. — Избранные спасутся, Дева обещала мне…

— А кто станет избранным?

— Наше Братство… Но при условии, что все будут исполнять мою волю, как Ее.

— Выходит, ты решаешь, кто спасется? — уточнила Катя.

Кирилл усмехнулся:

— Выходит, я… Но только потому, что Пречистая избрала меня для этой миссии, — торопливо добавил он, заметив, что тень недоумения легла на Катино лицо.

Робкая, совсем юная девчонка лет пятнадцати неслышно вошла в каминный зал и опустилась на колени.

— Я помыла веранду, брат Кирилл, — едва слышно сказала она. — Надо ли мыть коридор и порожек?

— Конечно, Аглая, — недовольно сказал он. — Когда я велю убирать, это значит, что следует вымыть весь дом, а не бегать с вопросами после каждой комнаты. Иди!

Девчонка вскочила, поклонилась и попятилась назад. Катя заметила, что длинная белая юбка ее была высоко подоткнута, так что открывала стройные голые ножки.

— Нет, постой! — велел Кирилл. — Чтобы ты лучше это усвоила, принеси плетку и ложись на диван.

— Лицом вниз? — побледнела девчонка.

— Естественно, — процедил Кирилл.

Катя смотрела, как Аглая принесла из соседней комнаты кожаную плеть с лаковой рукояткой и протянула ее Кириллу. А потом подошла к дивану, задрала юбку, спустила трусики и легла ничком, обнажив худенькие ягодицы.

Брат Кирилл вздохнул, перекрестился и трижды со всей силы ударил ее плетью, смачно, с оттяжкой, так что на девичьей попке моментально вздулись три огненно-красных рубца.

Девчонка вытерпела порку молча, закусив губу, а потом встала, натянула трусики, поморщившись, когда они коснулись ранок, оправила юбку и смиренно сказала:

— Благодарю вас за науку, брат Кирилл.

Катя даже не задумывалась о том, что фактически является содержанкой Кирилла. Она просто жила, радуясь наступившей в ее жизни светлой полосе.

Брат Кирилл часто оставлял ее у себя в Барвихе, в огромном трехэтажном доме, из окон которого открывался чудный вид на лес и лужайку.

Дом стоял в самом удачном месте, потому что остальные виллы богатеев теснились на узких клочочках земли, словно скворечники, вытягивали этажи вверх, и из их окон можно было увидеть не красоты природы, а лишь высоченные соседские заборы да будки с охраной.

У Кирилла охраны не было, хотя поверх бетонного забора проходила проволока с пропущенным по ней током. Все функции по обслуживанию «усадьбы» выполняли многочисленные послушники.

Некоторые из них жили во флигеле и сторожке рядом с домом, некоторые приезжали из Москвы, чтобы поработать днем, а ночевать возвращались к семьям.

Как поняла Катя, никто из них не ходил на работу — она заключалась в обслуживании их пастыря. А он гордо говорил, что всех их содержит и кормит.

И ее он содержал. И Диму.

Впрочем, Димке перепадало лишь то, что брат Кирилл выделял Кате на карманные расходы. А эти суммы порой перекрывали се прежний месячный заработок. Их Катя всегда отдавала Димке, чувствуя себя виноватой, что не может проводить с ним все свободное время… и что тайно изменяет ему…

Несколько месяцев Кирилл занимался ее воспитанием и образованием. Они читали Евангелие и все тексты, где упоминается Дева Мария. Катя изучала самиздатовские свидетельства очевидцев явления Девы народу, училась различать на иконах лики Богородицы.

Прежде для нее было совершенно все равно, слева нарисован младенец или справа или же вовсе отсутствует. А теперь она могла сразу отличить Казанскую от Владимирской, Троеручицу от Семистрельной, а Умиление от Утоли Моя Печали…

Раз в неделю Кирилл выезжал с Катей за покупками и сам выбирал для нее наряды. Конечно, все они были белыми, начиная от летних платьев и сарафанов и кончая свитерами, пуловерами, шерстяными юбками. Он даже сам покупал ей нижнее белье лучших фирм и колготки самого светлого оттенка.

Через день одна из послушниц, профессиональная массажистка, делала Кате массаж с ароматическими маслами, разминая не только мышцы, но и некие энергетические точки, через которые она лечила и подпитывала организм.

Каждая точка отвечала за определенный орган: под коленками — за придатки, на плечах — за легкие, на предплечьях — за сердце…

Катя действительно поздоровела и стала чувствовать себя гораздо лучше. Но может, дело было не в целебном массаже, а в отдыхе и хорошем питании?

Кожа Катина теперь была нежного розового цвета, а не напоминала больше серый пергамент. Пепельные волосы, вымытые дорогим японским шампунем и ухоженные бальзамами и кондиционерами, блестели и вились пышными волнами.

В фирменном американском салоне Кате подобрали на компьютере прическу, а потом точно исполнили выбранную стрижку на ее голове.

Незаметно для себя самой и окружающих Катя постепенно превратилась из милой застенчивой девушки в молодую светскую даму. Девочка из аристократической детской, холеная и нарядная, ничем не напоминала скромную труженицу оптовых рядов.

И она больше не стеснялась высказывать свое мнение. Ей хотелось поделиться с окружающими полученными знаниями.

Глава 6 ВЫХОД В СВЕТ

В это морозное утро Катя проснулась рядом с Кириллом. Она уже привыкла к тому, что остаться на ночь в квартире на Тверской и юркнуть к Димке под бочок ей удается все реже — от силы пару раз в неделю.

Видимо, брат Кирилл не хотел лишать ее возлюбленного мужских радостей, ограничив их среднестатистической медицинской нормой.

А Дима не роптал, когда Катя вечером звонила домой и говорила, что ей придется остаться, — он знал, как щедро оплачивается ее «сверхурочная работа».

Итак, Катя проснулась… Она потянулась под пуховым одеялом, посмотрела в окно, в котором был виден кусочек ярко-голубого неба, и сразу поняла шестым чувством, что день сегодня совершенно необычный.

— Кирилл, — позвала она, — скажи, сегодня что-то случится? У меня какое-то волнение…

Он улыбнулся:

— Ты почувствовала? — и бросил на постель длинную шубу, собранную из белых пушистых хвостиков с темными кончиками. — Прими, царица. Это настоящий горностай.

Катя зарылась лицом в мягкий невесомый мех… Нет… не то… Сердце ждет еще какой-то радости…

— Мало?

— Ну что ты… — слабо возразила Катя.

— Не лги… Я же вижу, что ты уже знаешь…

— Не знаю… честно…

— Мы едем на бал, — торжественно объявил брат Кирилл.

И Кате на секунду показалось, что время повернуло вспять, мгновенно открутило свое колесо на век назад… и она не современная девушка, а девица на выданье, которую впервые вывозят в свет на сезонные зимние балы…

…Весь день был посвящен подготовке: ванна, маникюр, массаж, прическа, макияж… И когда Катя подошла к большому зеркалу, на нее глянула оттуда незнакомая величественная дама.

Высокая прическа, открывающая тонкую шейку, смотрелась как старинный парик, густо накрашенные ресницы казались неимоверно тяжелыми и норовили опуститься вниз, полуприкрыть сияющие голубые глаза, чтобы пригасить немного, спрятать их неприлично восторженный блеск.

А вечернее платье из тонкой белоснежной шерсти элегантно облегало фигуру. Покрой казался совсем простым, без лишних деталей, но именно эта простота и стоила баснословных денег. Единственным украшением была длинная нить прозрачных индийских аметистов.

Кирилл объяснил Кате, что этот камень — талисман рожденных под знаком Рыб, он защищает от пьянства, сглаза и порчи. А ее надо беречь от дурных глаз, потому что ее тонкая натура легко поддается чужому воздействию.

«Разве? — удивилась Катя. — А ведь он прав… Я всегда кому-то подчиняюсь, словно не имею права голоса. Сначала родителям, потом Димке, а теперь вот Кириллу. Такой затянувшийся инфантилизм… Все мне указывают, как жить и что делать, словно я совсем несмышленыш… Но что поделаешь, если мне приятно подчиняться тем, кого я люблю и уважаю. Ведь настоящая любовь — когда растворяешься в любимом до конца, без остатка, становишься с ним одним целым… А значит, теряешь себя…»

Парадный подъезд недавно отреставрированного особняка был украшен разноцветными мигающими лампочками, а над дубовой массивной дверью крест-накрест были закреплены пушистые еловые лапы. От них исходил тонкий запах хвои.

— Праздником пахнет, — сказала Катя. — Но ведь до Нового года еще целая неделя…

— Это прием в честь католического Рождества, — пояснил Кирилл. — Мы приглашены в качестве одной из ветвей христианства, хотя я лично считаю, что нас нельзя причислять к верующим в Христа, ведь мы чтим Богиней лишь мать его…

Катя отвернулась, не дослушав Кирилла. Это было впервые за несколько месяцев…

Но оправданием служило то, что уже два года Катя не была ни на каких празднествах. Ни средств для этого, ни знакомой компании у нее не было. Она знала лишь работу и дом… а теперь лишь Кирилла и совместные молитвы с паствой…

А ей, оказывается, так хотелось оказаться в нарядной толпе, ей хотелось праздника, она устала от однообразных будней, от затворничества…

А здесь столько нарядных дам… играет музыка, блестят украшения… по паркетному залу кружатся пары…

Кирилл двумя пальцами повернул ее лицо к себе, цепко ухватив за подбородок, посмотрел в глаза и строго сказал:

— Слушай меня. Запомни: твоя задача — молчать, смотреть и слушать. Запоминай все, что тебе скажут, все, о чем тебя спросят. Потом расскажешь мне, кто и что говорил. Ты поняла?

Катя кивнула. Он подал ей руку, поправил свисающий на щеку локон, отряхнул горностаевую шубу… Похоже, он волновался, как примет Катю это высокочтимое собрание…

— Иди спокойно, не суетись, — напутствовал он. — Не верти головой по сторонам. Ты не должна их замечать, они должны заметить тебя.

Брат Кирилл выждал, когда оркестр окончил играть одну мелодию и еще не начал другую. Танцующие пары в это время разошлись с середины зала, и Кирилл с достоинством вывел в центр Катю.

Она сразу оказалась на перекрестье сотен глаз. И одновременно с ее появлением стоящий спиной к собравшимся дирижер взмахнул палочкой, и оркестр послушно заиграл вальс Штрауса, словно мелодия была специально посвящена Катиному появлению.

Кирилл легонько сжал ей пальцы, напоминая о своем предупреждении, и Катя постаралась не глазеть по сторонам со вполне понятным любопытством, а смотреть перед собой строго и неприступно.

А ей очень хотелось оглядеться и хорошенько рассмотреть диковинно украшенный зал, в котором вместо колонн были расставлены пушистые елочки, наряженные золотыми звездами и серебряными ангелочками.

Среди собравшихся было много знаменитостей, звезд эстрады и телеэкрана. И они смотрели на Катю как на равную…

Кирилл все тонко рассчитал, и горностаевую шубку он снял с Катиных плеч только посреди зала, а не в гардеробе, как полагалось, дав всем возможность оценить красоту и дороговизну царственного меха.

— Благодарю, — едва кивнула ему Катя, расправляя низко опущенный с плеч широкий воротник.

К ним тут же подбежал лакей в ливрее, принял из рук Кирилла шубу, а Кирилл обнял Катю за талию и закружил по залу в вальсе.

Они были единственной парой — никто не рискнул присоединиться к ним.

Зато потом, когда танец закончился, их разом обступила толпа. Женщины придирчиво оглядывали Катю, словно старались отыскать в ней изъяны, а мужчины касались губами тонкого запястья и старались подольше задержать в своих руках ее руку.

— Светлая сестра благодарит вас за радушный прием, — сказал собравшимся Кирилл, почему-то говоря о Кате в третьем лице, точно она сама не могла слова молвить.

— Это одна из вашей паствы? — ехидно спросил худой мужчина с желчным взором.

Кирилл посмотрел на него так, словно тот допустил непозволительную оплошность:

— Земной ангел, посланный Ею, чтобы служить проводником молитвам нашим, не должен чтить пастыря. Она не подчиняется мне, это я служу ей…

— Ах, как это романтично! — воскликнула одна из дам. — Прямо средневековый рыцарь, поклоняющийся своей Прекрасной Даме!

— Бесспорно, сестра моя прекрасна, — сухо отозвался брат Кирилл, — но я не смею назвать ее дамой сердца. Только чистота тела и помыслов может приблизить нас к Заступнице.

«Какой врун… — подумала Катя. — Если бы знали они, какие «чистые» помыслы возникают у него ночами, когда он наслаждается моим телом…»

— А я думала, это ваша супруга, — протянула спутница желчного мужчины. — Вам ваша религия жениться не позволяет?

Кирилл скромно потупил взор:

— По вере нам воздается.

Тут к ним протиснулась сквозь толпу решительного вида дама в широком балахоне, смутно знакомая Кате по политическим передачам. Она схватила ее под руку и поволокла прочь:

— Нам надо побеседовать, милочка. Что вы думаете о разногласиях между католичеством и православием в вопросе чествования Рождества Христова? Ваша… гм… Богородица должна бы сама внести ясность, чтоб положить конец разночтениям. Какая же дата верна? Кому же знать наверняка, как не ей?

Катя оглянулась, но Кирилла удерживали расспросами, и он не мог прийти ей на выручку.

— Неужели вы не интересовались во время ваших… гм… трансов? — не унималась дама. — Вам самой это неинтересно?

— Интересно, — едва слышно отозвалась Катя.

— Ну?!

— С нами у Нее нет разногласий, — обтекаемо ответила она.

— Следовательно, православная дата является верной? — настойчиво донимала ее дама. — Почему же вы пришли на этот прием?

От ее приставаний Катю освободила модная эстрадная певица. Она оттерла от Кати политическую тетку и жеманно поинтересовалась:

— А будущее вам открыто? Богородица может решить мою проблему?

«Она считает меня медиумом? Или чревовещательницей?» — удивилась Катя.

— А в чем проблема? — осторожно спросила она.

— Секрет, — хитро прищурилась «звездулька». — Давайте я буду думать о ней, а вы свяжетесь с Богородицей, — предложила она.

«Прям как беспроволочный телеграф… Бесплатные советы от Девы Марии», — усмехнулась Катя.

Певица схватила ее за руку, повернула ладонью вверх и положила сверху свою ладонь.

— Давайте сосредоточимся… — Она закрыла глаза. — Что вам нужно, чтобы связаться с Девой?

— Одиночество, — ответила Катя.

Певица фыркнула, убрала ладонь и с обиженным видом скрылась в толпе.

Наконец-то Кирилл освободился и подошел к Кате. Он провел ее еще в одном туре вальса и усадил на высокий стул в углу зала. Отлучился на секунду и подвел к Кате полного лысоватого человека.

— Светлая сестра молилась за вас, господин Подольский. Дева назвала вас в числе избранных Ею.

— Спасибо, — буркнул Подольский.

— И банку вашему прибудет в середине весны. Несчетны блага материальные для тех, кто печется о духовности народа…

— Пекусь, это да… — крякнул Подольский. — Сколько вам надо?

— Сущие пустяки, — потупил взор брат Кирилл. — На Пречистенке есть старый особнячок… Вот если бы выкупить его у правительства Москвы для нашего Центра… Ну и ремонт… реставрация…

— Памятник архитектуры? — уточнил Подольский.

— Конечно! Разве можно духовное место переносить в новострой?! — воскликнул Кирилл. — Корни к корням тянутся…

Господин Подольский хмыкнул, покосился на Катю и протянул руку:

— Ладно, давай адрес. Я поговорю с Музыкантским. Попробую откупить.

— И ремонт… — напомнил Кирилл. — Нам бы въехать поскорее…

— Когда там мне материальные блага пророчишь? В середине весны? Вот тогда и ремонт будет, — решил Подольский.

Кате хотелось танцевать, веселиться, но вместо этого она вынуждена была чинно сидеть в уголке, приветствуя улыбкой тех, кого подводил к ней брат Кирилл.

И это называется бал?! Никто из мужчин не рискнул бы пригласить ее на танец, никто не обменивался с ней больше чем парой фраз.

А ведь остальным прием доставлял удовольствие. Лица светились улыбками, то и дело слышался смех…

На разносимых официантами подносах искрилось в бокалах шампанское, вдоль стены на столах стояли закуски. Атмосфера становилась все более непринужденной, И лишь Катя понимала, что ее привезли сюда не развлекаться, а работать.

А брат Кирилл неутомимо представлял Катю сильным мира сего, и от каждого добивался обещания поспособствовать, посодействовать, помочь, оплатить, подарить, перечислить…

— Устала, малышка? — улучив минутку, шепнул он ей. — Потерпи, скоро пойдем… Не улыбайся! Серьезнее!

— Торт! Торт! — захлопала рядом с ними уже изрядно подвыпившая девушка. — Везут!

В противоположном конце зала показалась тележка, на которой официанты неспешно вкатили в зал белокремовое трехъярусное чудо кондитерского искусства, увенчанное тщательно раскрашенной сахарной фигуркой мадонны с младенцем.

— Какой кич, — поморщился Кирилл. — Приготовься, милая… сейчас… Встань!

Он выкрикнул это Кате в ухо, потому что вокруг стало очень шумно, все бурно приветствовали торт, словно три дня ничего не ели.

Седовласый мужчина во фраке зажег воткнутые в торт витые высокие свечи и махнул рукой.

Свет погас… И тут же все, как по команде, отвернулись от торта и уставились на Катю.

— Осанна… — испуганно прошептала полная дама и перекрестилась на нее, как на икону.

— Нимб… у нее нимб…

— Она святая… — проносился по залу возбужденный шепоток.

Катя стояла, совершенно не понимая, что происходит.

Кирилл подал ей руку и повел к выходу, строго глядя прямо перед собой. Он больше не был заискивающим просителем, он был спутником живой Богини…

Горностаевая шубка вновь обняла плечи, шофер распахнул дверцу машины…

— Быстрее, — велел ему брат Кирилл, с опаской оглядываясь на вывалившую вслед за ними из особняка толпу экзальтированных дамочек.

— Такие растерзают, — хмыкнул шофер, прибавляя газ.

Брат Кирилл оценил в заднее окошко увеличивающееся расстояние, облегченно перевел дух и протянул Кате платок:

— Вытри голову.

— Зачем?

— Это все-таки вредно…

Катя послушно провела платком по прическе и испуганно бросила его на пол.

Ей показалось, что он вспыхнул у нее в руках голубоватым пламенем.

— Не бойся, — засмеялся Кирилл. — Это фосфор… Тебя нынче им обрызгали вместо лака. Прекрасный эффект, правда?!

Он откинулся на спинку сиденья и довольно захохотал.

А Катя вдруг расплакалась обиженно… Как будто в детстве, когда сначала обещают игрушку, а потом говорят, что не заслужила…

Когда-то волшебную ночь испортил Лидкин лак, которым она щедро опылила голову сестры-выпускницы… Теперь — фосфор…

Почему как только ей предстоит бал, так непременно что-то случается?

Глава 7 ТРИНАДЦАТЫЙ АРКАН

«Женщина есть посредница по трансформации плана жизни. Ведь женщина осуществляет для своего плода переход от утробной жизни к жизни в земной атмосфере.

Итак, женщина дарует жизнь… Но картинка тринадцатого аркана Таро рисует нам фигуру Смерти.

И именно Смерть преобразует Единую Жизнь, она сносит с плеч коронованные и некоронованные головы в равной мере, а из земли вырастают новые руки и ноги…

Тринадцатый аркан Таро многие дилетанты ошибочно трактуют как физическую смерть, но это есть лишь переход к иной жизни.

Тело отдельного человека в силу целого ряда причин может стать непригодно к выполнению жизненных функций физического плана.

Астросом, или то, что называют душой, борется с неисправностями этих функций, цепляется за малейшие предлоги к продолжению жизни тела как целого в физическом плане, но в конце концов вынужден покинуть тело как непригодный механизм и начать новую двуплановую деятельность, именуемую промежутком между инкарнациями…

Тринадцатый аркан приоткрывает нам завесу тайны над тем, что выходит за двенадцатеричный круг зодиака.

Двенадцатый символ — крест. Фигурка повешенного вниз головой с заломленной ногой. Страдание…

Конечно, ведь знак Рыб последний, двенадцатый в зодиакальном круге. И рожденным под ним на роду написано страдать… Все их существование становится с ног на голову…

Но ради чего суждено терпеть эти муки? Ради новой инкарнации, перехода через смерть к новой жизни…

Смерть — это очищение, катарсис, после которого начнется новый животворящий круг…

Эти глобальные философские истины пока недоступны моему пониманию, я осознаю их интуитивно, не в состоянии осмыслить до конца…

Смерть — это конец, но в то же время и начало…

Время сворачивается в причудливую спираль, наподобие листа Мебиуса, у которого только одна сторона.

Но что означает выпавшая мне карта тринадцатого аркана Таро?

Смерть или новую жизнь?

Знак Рыб последний в круге… И мне кажется, что в нем сконцентрировались и самые светлые, лучшие качества, и самые темные свойства натуры…

Недаром на символическом изображении две рыбки. Одна плывет вверх, одна вниз. Одна — к свету, одна — во тьму.

И меня разрывает пополам, словно одна часть меня стремится к духовности и совершенству, а другая…»

Брат Кирилл наклонился над журнальным столиком, на котором Катя разложила крупные необычные карты — колоду Таро.

— Ну, что тут у тебя? О, смерть?! Выход за круг бытия… Это интересно…

— Не понимаю, что это означает, — вздохнула Катя.

— Я ведь тебе объяснял.

— Но я не виновата, что не понимаю…

— Виновата, — нахмурился Кирилл. — Знания надо впитывать как губка, не подвергая сомнениям, и принимать сердцем, а не разумом.

— Я так и делаю… Я стараюсь…

Катя смешала карты и машинально перетасовала колоду.

Чего он от нее хочет? Ведь трудно найти более послушную ученицу…

Она и так совершенно подчинилась ему. Читает только то, что он ей дает, учит то, что он считает нужным, надевает то, что он покупает…

Да кто он для нее, в конце концов?! Бог или злой гений?

Руки дрогнули, и одна карта выпала из колоды и спланировала на пол. Катя нагнулась, чтобы поднять ее.

Первый аркан. «Маг». Перевернутый символ.

Маг. Учитель. Воля… Но если перевернут, значит, надо трактовать наоборот?

Лжеучитель? Шарлатан-фокусник? Безволие?

— Ты поедешь сегодня домой? — спросил ее Кирилл.

— А можно?

Он усмехнулся:

— Послушай, милая, надо иногда проявлять хоть маленькую самостоятельность. Если я скажу тебе утопиться, ты разве выполнишь беспрекословно? Не поинтересуешься зачем, для чего?

— Тебе лучше знать… — прошептала Катя, засовывая выпавшую карту в колоду вверх «рубашкой».

Когда Кирилл находился с ней рядом, он словно парализовывал ее волю, отнимал разум. Он ликвидировал ее как личность.

Это для паствы она была Светлой сестрой, доносящей молитвы до Пречистой. А для Кирилла стала глупой, нудной размазней, которая не может сказать ни слова, не имеет собственного мнения и на все спрашивает позволения, точно малое дитя.

— Одевайся, — велел Кирилл.

Послушница Аглая принесла Кате простое длинное пальто с белым искусственным воротником. Горностаевая шуба была убрана в большой шкаф Кирилловой гардеробной до нового торжественного случая.

— Петя отвезет тебя. И оставь его ночевать в комнате Агриппины. С утра приедете прямо в молельный дом, — распорядился Кирилл.

Катя кивнула.

— Кстати, как поживает твой мальчик? Чем он занят? Не воет со скуки? Или уже завел себе новую подружку? — усмехнулся Кирилл.

Катя возмущенно вскинула на него глаза. Щеки вспыхнули.

— Мы любим друг друга! Как ты можешь так говорить?! Ты все умеешь опошлить!

— Ах… Это любовь… Ну извини, сестра… — насмешливо протянул Кирилл. — Это неземная любовь… Такая возвышенная, что мне просто не постичь… — Он рывком сдернул с Кати пальто и швырнул его Аглае. — Унеси. Я передумал. Ты остаешься.

Ему нравилось терзать ее, мучить, целовать до синяков, кусать до боли. И Катя терпеливо сносила это, привычно прикусив губы, чтобы не крикнуть.

— А это любовь земная, — бурчал Кирилл, переворачивая ее на живот. — Это низменная страсть, это животная похоть… Ты презираешь это, Светлая моя сестра? Но тогда почему ты здесь, со мной, а не со своим возлюбленным? Отвечай!

Катя всхлипнула и покачала головой.

— Не знаешь? А я знаю! Потому что тебе хочется этого! Да! Я доставляю тебе такое удовольствие, какое твой молокосос не в состоянии тебе доставить.

Господи, какое удовольствие? Она едва терпит эту боль…

А Кирилл продолжал, распаляя сам себя. Ее покорное молчание только подстегивало его.

— Я знаю тебя всю! Каждый сантиметр тела, каждое движение души. Я читаю тебя, как книгу. Ты мазохистка, моя дорогая. Вот так тебе станет совсем хорошо! Ну!

Катя застонала.

— Ага! — обрадовался Кирилл. — Что я говорил?! А теперь опусти руки на пол. Упрись. Сделай стойку. Сейчас от наслаждения ты позабудешь, где земля, а где небо…

Он самодовольно усмехнулся и крепко схватил Катю за щиколотки, поднимая вверх ногами. Она дернулась и уткнулась лицом в его ступни.

— Целуй… — прохрипел он. — Больше страсти… Не забывай, неблагодарная, кто сделал тебя Светлой сестрой, кто тебя кормит, поит и платит за все… Ну, кто?

— Ты… брат мой… — сквозь слезы выдавила Катя и коснулась губами его ноги.

«Одна рыбка плывет вниз, а вторая вверх…

Одна плывет вниз… Вот так… вниз головой… в омут… в темную, засасывающую трясину…

И он прав… Мне это нравится… Мне приятно… И я кричу уже не от боли, не от страха, а от острого, ни на что не похожего наслаждения…

Наслаждение… Наваждение…

Мое тело болтается в воздухе, он крутит его, как хочет… Оно стало совсем невесомым… Ну да ведь в воде вес совсем не ощущается…

Спальня заполнена мутной тяжелой водой, и я захлебываюсь в ней, барахтаюсь, но все равно стремлюсь все ниже и ниже. Вопреки всем законам самосохранения не вверх, к свету, а на самое дно…

Еще… еще… еще…

Я теряю контроль, мысли путаются и исчезают, остается только этот телесный восторг…

Глубже… ниже… Этот вечный искус — окончательнее пасть…

Брат мой… Мой наставник… Мой любовник…»

— Тебе понравилось, — хрипло сказал Кирилл, зашвырнув безвольное тело Кати на кровать.

Она упала ничком, не в силах даже перевернуться. Все силы ушли на это утомительно-упоительное священнодействие…

Мысли путались в смятении: если это грязь и порок, то почему от этого так хорошо не только телу, но и душе? Если это низменная страсть, то почему усталость принесла восторг?

Раньше она знала только Димочку и только с ним испытывала телесные удовольствия.

Да даже телесное не было главным — ей было просто упоительно хорошо оттого, что любимый с ней рядом, что они занимаются любовью… От одной мысли об этом душа воспаряла к облакам…

А Кирилл показал ей, на что способно ее тело…

О! Катя со стыдом подумала, что оно еще на очень многое способно… Что сегодня она узнала о себе далеко не все…

Кирилл отвел в сторону ее закинутую на него руку и с довольной усмешкой сказал:

— Нет, продолжения не будет… Ты меня вымотала… Надо восстановить силы.

Он перекатился на спину и захрапел утомленно, по-хозяйски положив ладонь на Катину ягодицу.

И от этого прикосновения внутри нее вновь начал разливаться уже знакомый жар… Кожа в том месте, где лежала его рука, зазудела…

И Катя поймала себя на мысли, что хотела бы сейчас, как Аглая, получить хороший удар плеткой по нежной розовой коже, чтобы острая боль смешалась с неземным наслаждением…

Или с земным?

А наутро она стояла в скромном белом наряде в центре круга, подняв лицо вверх, а молящиеся на коленях ползали вокруг, повторяя нараспев:

— Светлая Дева, Богородица… Возьми наши мысли, возьми наши чувства, дома возьми, деньги возьми… Освободи нас от материальных уз… Даруй нам жизнь вечную… жизнь в Духе… Молим о великом благе просветления, чтим и почитаем твой Светлый образ и посланцев твоих, как саму тебя…

Брат Кирилл стоял позади Кати, положив руки ей на плечи. Его дыхание касалось ее волос, щекотало шею, и от этого вдоль спины пробегал неприлично-сладкий ток…

Ее дрожь передалась ему. Ладони сжали плечи крепче, а низ живота прижался к ее ягодицам.

Кирилл повернул Катю за плечи и вывел из круга.

— Продолжайте молитву, братья и сестры, — елейным голосом сказал он. — Мы сейчас вернемся…

Они скрылись в задней комнате, расположенной за сценой Дома культуры, в котором проходило очередное собрание. Там суетились, накрывая к трапезе стол, несколько послушниц.

— Брысь отсюда! — рявкнул на них брат Кирилл и, не дожидаясь, пока его повеление будет исполнено, повалил Катю прямо на стол.

Белое платье испачкалось в брусничном желе, приготовленном для приправы молочного поросенка. А его покрытая золотистой корочкой морда оказалась совсем рядом с Катиным лицом. Бумажная розочка торчала у поросенка изо рта.

Кирилл вынул розочку и с усмешкой вложил Кате в зубы. А потом задрал белые одежды и велел:

— Хрюкай…

Сухопарая послушница лет сорока не успела выйти и теперь с ужасом взирала на эту картину…

Светлая посланница Девы и их уважаемый пастырь вытворяли такое…

Брат Кирилл застонал от наслаждения, поднял голову и заметил ее взгляд.

— Вот так следует избавляться от свинства в себе, — назидательно сказал он. — Надо вывернуть душу наизнанку и изгнать все темное и смрадное…

Он рывком поднял Катю со стола, оправил испачканное платье и вновь вывел к пастве.

— Славься, Дева Пречистая… — продолжали тянуть они хором, а Катя чувствовала, как стекает по ноге пролитое в нее Кириллом семя…

Тринадцатый аркан… Смерть… То, что за кругом Бытия, за гранью понимания…

Все правильно… Нет больше прежней Кати, родилась новая, и она радуется собственному бесстыдству и смеется над теми, кто не видит в происходящем чудовищного фарса…

Глава 8 ЕДИНСТВЕННЫЙ МОЙ

Она прижималась к Димке, и душу ее терзало раскаяние…

— Ты мой любимый, — шептала Катя, наматывая на палец прядку его темных вьющихся волос. — Ты мой единственный… Я люблю только тебя… Ты знаешь это? Знаешь?

— Естественно, — покровительственно ответил Димка.

— А ты любишь меня?

— Спрашиваешь! — хмыкнул он и прижал ее к себе. — Теперь я вижу, как тебя эти богоискатели допекли! Ты от их нытья еще не одурела?

— Немного… — пожала плечами Катя.

— Изголодалась… — довольно шепнул он. — Ты сегодня какая-то другая, словно с цепи сорвалась.

— Тебе не нравится? — испугалась Катя.

— Наоборот, — заверил он. — Я балдею. — Он поцеловал Катю, а потом включил ночник. — Принеси гитару. Я сейчас тебе новую песню спою.

— Димка! Ты у меня гений! — восторженно сказала Катя.

Она накинула халатик и осторожно приоткрыла дверь.

Агриппина спала чутко, а Кате предстояло пробежать по коридору мимо ее комнаты к Димкиной, чтобы взять гитару.

— Черт те что! — фыркнул Димка, заметив ее манипуляции. — Чего мы боимся эту старуху? Какое ей дело? Или тебе тоже нельзя? Они и тебя уже сагитировали?

— Тише… — попросила Катя и на цыпочках метнулась к Димкиной комнате.

Старый паркет в коридоре предательски заскрипел. И тут же приоткрылась дверь Агриппины.

Старуха возникла в дверном проеме, словно белое привидение. Она посмотрела на замершую Катю, на выглядывающего из ее спальни Димку и укоризненно сказала:

— В чистоте держите мысли и тело. Отриньте земное, оборвите связи. Любить надо только Деву небесную… — Она зевнула и перекрестила рот. — А ты, Посредница, Сестра светлая, лучше бы молилась за душу его непутевую, — обратилась она к Кате с укором. — Не спасет его, грешника, Заступница в судный час. Ну да сам виноват. — И удалилась спать.

А Димка с Катей переглянулись и расхохотались.

Она принесла гитару, и Димка, не приглушая голос, назло Агриппине, запел:

Катя вдруг обвила руками его шею и крепко прижалась, мешая играть. Димка отложил гитару и тоже обнял ее.

— Что, соскучилась?

— Димочка… — всхлипнула она. — Ты у меня самый лучший, самый дорогой… Ты мне веришь?

— Конечно.

— У меня никого нет дороже…

— Я знаю.

— Я просто запуталась в этих пустых словах… Как ты это понял? Надо помолчать и подумать…

— Ты просто устала. — Он ласково погладил Катю по вздрагивающей спине. — Они на тебя много работы навалили?

— Нет… не очень… — уклончиво отозвалась Катя. — Зато мы стали жить нормально… Кстати, ты нашел репетитора?

— И самого лучшего! — с гордостью ответил Димка, называя фамилию известного народного артиста. — За такие деньги хоть сам Господь Бог согласится со мной репетировать… — Он поцеловал Катю в щеку. — Труженица моя… Добытчица…

Катя прижималась к нему, а перед закрытыми глазами прокручивались недавние сцены ее оргий с братом Кириллом.

— Я хочу быть только с тобой, Димочка… Мне нужен только ты…

— И ты мне нужна, — безмятежно отозвался он.

— Ты прости меня за все… Любимый, единственный, прости…

— За что? — удивился он. — Ты чего это ревешь, Катюха?

Сердце Катино разрывалось от жалости к себе, несчастной, и от бесконечной любви к Диме.

Нельзя так любить, на надрыве, словно у последней черты… Это чувство сумасшедшее, всепоглощающее… Это святое чувство… А она разменивает золотой на пригоршню пятаков.

Неверная! Презренная! Слабая! Жалкая! Подлая!

Она предает в чужой спальне их чистую любовь. Ведь их чувство зрело годами, ведь она верно ждала его из армии и потом ни разу не изменила даже в помыслах…

Почему же все так переменилось с появлением Кирилла?

Нет, Катя до сих пор и в мыслях не допускает того, что может принадлежать не Димке, а кому-то другому…

А на самом деле — принадлежит.

Как разобраться в этом? Как разорвать порочный круг? Как исправить эту непоправимую ошибку?

Вот если бы можно было вырвать из жизни страничку, словно из тетрадки, и переписать испорченное заново, набело, по-другому…

Как хорошо, что Димка не понимает, отчего она разревелась, почему так крепко держит его, словно боится отпустить, а отпустив — потерять…

…Агриппина с утра напекла к их пробуждению пышную стопку блинов. Пропитанные маслом и смазанные медом, они сами проскальзывали в рот.

Димка предпочитал не медок, а нежные кусочки малосольной семги, которые он заворачивал в горячий блин, облизывая масленые пальцы.

Старуха наблюдала за ними молча, поджав губы, стоя в углу кухни, словно изваяние.

— А у него давеча гости были, — наябедничала она Кате, с неодобрением кивнув на Диму. — Водку пили, на гитаре играли, и девки с ними приходили.

— Вот как? — удивилась Катя и посмотрела на Димку. — А почему ты мне не сказал? Кто это был?

Он смутился и даже покраснел от досады:

— Ты все равно не знаешь. Эта дура болтает невесть что! Можно подумать, что я здесь оргии устраиваю! С ней устроишь!

Катю почему-то неприятно кольнуло то, что у Димки появились друзья-приятели, но она тут же пристыдила себя: «Хочешь, чтоб он сидел один в четырех стенах и скучал по тебе? Чтоб только занимался, как какой-то ботаник? А ты в это время… с Кириллом…»

— Разве я против? — спросила она. — Что ты оправдываешься? Мне просто интересно, кто твои знакомые. Это с курсов? Они на актерский готовятся или на режиссерский?

— Они свободные художники, — отозвался Дима.

— От чего свободные?

— От всего! От условностей! — непонятно почему завелся он. — Ты не представляешь, насколько мы ограниченны в понимании многих вещей! Просто стыдно!

— Еще б не стыдно! — встряла Агриппина. — Один в ванной наблевал, а второй на кухне сразу с двумя… Тьфу! Содом! — в сердцах сплюнула она. — И девки голыми на столе плясали. А меня загоняли: то то подай, то это прибери, как служанку какую…

— А кто же ты, если не служанка? — фыркнул Димка.

— Послушница, — гордо отозвалась Агриппина.

— Ну вот и слушайся. Неси свой крест смиренно. Так ведь в Писании сказано? — прищурился Дима. — А ты ропщешь. Да еще ябедничаешь.

— Димка, это правда? — тихо спросила Катя.

— Конечно нет! — возмутился он. — Просто пришли ребята, попили винца, поплясали, песни попели.

Она тебе еще не такое расскажет! Больше слушай!

Агриппина вскинула вверх руку с вытянутым указательным пальцем и торжественно заявила Димке:

— Дева Богородица все сестре расскажет о твоих выкрутасах! Все подчистую поведает! Коли мне сестра не доверяет, то уж Ей-то поверит!

Странно, что раньше Катя не испытывала такого жгучего чувства стыда и раскаяния, как сейчас. Раньше ей казалось, что она жертва, она отбывала повинность и получала за это материальные блага для себя и Димки. Ей говорили служить — и она служила, и душой, и телом…

А раскаяние пришло лишь теперь, когда она открыла в себе способность получать наслаждение от унижения и боли.

Раньше она думала, что идет на это лишь ради Димки — чтобы ему было хорошо, удобно, сытно, чтобы он мог спокойно готовиться к поступлению, имел возможность оплатить репетиторов. А оказалось, что ради себя…

Это она променяла их трудную, но чистую и верную жизнь на сомнительное удовольствие от того, что ей поклонялись какие-то фанатики, что ею манипулировал умный красивый мужчина, променяла на наряды, философские разговоры, комфорт и удобство.

А Димка верит ей…

Надо обнять его покрепче, надо сказать ему, как он ей дорог…

Почему мы все так редко об этом говорим? Считаем, что это и так ясно: раз я с тобой, значит, люблю…

— Димочка, ты меня никогда не разлюбишь?

— Никогда, — умиротворенно мурлычет он, развалившись на диване.

— А если бы я заболела оспой и стала безобразной?

— Сейчас от оспы делают прививки.

— Нет, к примеру… Или обожгла бы лицо… Тебе было бы все равно, как я выгляжу?

— Конечно. Ведь ты все равно осталась бы собой.

— А если бы у меня не было ноги или руки? Или я ослепла?

— Катюха, ну что за глупости тебе вечно лезут в голову? — поморщился он. — Давай отдохнем спокойно, меня после такого завтрака опять в сон потянуло.

— Нет, ты скажи, — не унималась Катя.

— Ну я же ответил… — почти простонал Дима. — Я люблю тебя, и никогда не брошу, и ни за что не разлюблю. До самой гробовой доски. Все? Довольна?

— Солнышко мое! — Катя в порыве страсти изо всех сил обняла его.

— Осторожно! Задушишь! — вырвался Димка. — Все-таки надо себя хоть немного контролировать…

Глава 9 МЕХАНИЗМ ВОЗДАЯНИЯ

— Кирилл, мне нужны деньги, — сказала Катя после того, как он вышел из душа и улегся с ней рядом.

— На что? — удивился он. — У тебя все есть, ты ни в чем не нуждаешься. За квартиру заплачено, одежду и еду покупаю я. Зачем тебе деньги?

— Ну… — растерялась Катя. — Ты раньше всегда давал…

— Ты считаешь, что я платил тебе за постель? — усмехнулся он. — Но то, что ты делаешь, столько не стоит…

Катя мучительно покраснела.

— Ты объясни, на что ты их собираешься тратить, — издевался Кирилл.

— Димке надо платить за репетитора, — выдавила Катя.

— Вот пусть он и заплатит, — невозмутимо заметил Кирилл.

— Но он же не работает…

— А почему? Такой крепкий, здоровый парень… Ты скажи ему, что мне пригодится сторож-охранник…

— Нет! — испугалась Катя. — Он не пойдет!.. Он пишет, творит… ему надо готовиться… И потом, если он нас увидит…

— То что?

— Он поймет…

Кирилл расхохотался:

— А он разве до сих пор не догадался? Ах, мальчик-одуванчик! Устроился альфонсом на шее у моей содержанки… Паразитирует на паразитке!

Катя замерла, словно от пощечины.

— Значит, — тихо уточнила она, — ты считаешь меня паразиткой?

— Пожалуй, нет… — ухмыльнулся Кирилл. — Ты стараешься отработать траты… В отличие от него…

Катя встала и принялась одеваться.

— Ты куда? — Голос у Кирилла стал жестким. — Я тебя не отпускал.

— А я не могу больше оставаться.

Руки у нее тряслись, она с трудом попала ногой в штанину белых лайковых брючек, а свитер в темноте надела наизнанку.

Вот теперь все встало на свои места. Все прояснилось. Кирилл просто лицемер.

Катя и раньше недоумевала, как это он умудряется заставить работать на себя всю паству, а теперь ей стало окончательно понятно, что людей он просто использует, а все разговоры о духовном и высоком — просто блеф.

Этот духовный Центр нужен ему лишь для того, чтобы выкачивать деньги из спонсоров. А деньги эти он тратит на себя…

Это других он призывает отказаться от материальных уз, а сам повязан ими по рукам и ногам… Живет, как наместник Бога на земле…

Но ведь то, на что он так шикует, получено им не без Катиного участия! Это она изображала живую Богиню на торжественном приеме, это ради нее открывали кошельки толстосумы…

И она недолго думая выпалила все это в лицо Кириллу.

Он схватил ее за руку и резко дернул на себя так, что Катя вновь упала на постель.

— Ты хочешь свою долю? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался он. — Я правильно понял?

Ее духовный наставник, ее пастырь вдруг стал похож на заурядного уголовника, и даже интонации стали напоминать типичных «братков».

— Н-нет… — сдавленно шепнула Катя. — Какую долю? Просто… я ведь тоже… тебе помогала…

— И это надо вознаградить? Ну, если ты сейчас постараешься, то я подумаю…

Катя рванулась из его рук.

— Нет! Я ухожу! Я не обязана с тобой спать, потому что я и так делаю очень много…

Кирилл расхохотался:

— Вот как? И что же, интересно, ты делаешь? Стоишь столбом, пока другие молятся? Но я могу опять ставить вместо тебя картинку с Девой… Нет, моя дорогая сестрица, единственная твоя ценность в том, что ты возбуждаешь меня. И если ты отказываешься это делать, то невелика потеря. Незаменимых нет.

Он отпустил ее и откинулся на подушки.

— Ты просто вампир! — крикнула сквозь слезы Катя. — Это ты паразит, а не я!

— Ну, значит все гораздо сложнее, — спокойно заметил Кирилл. — Я паразитирую на пастве, ты на мне, а твой альфонс на тебе. Осталось твоему Димочке стать моим последователем, и круг замкнется. Вот тебе и тема для философских размышлений на досуге…

До кольцевой дороги Кате пришлось идти пешком, а там она с трудом остановила машину и уговорила довезти до ближайшего метро.

Ей повезло, она успела на последний поезд в сторону центра.

…Димка еще не спал. Он открыл Кате дверь и помог снять пальто.

— А почему у тебя свитер наизнанку? — удивленно спросил он.

— Я спешила…

Димка вскинул брови домиком, но промолчал.

Катя мельком глянула в висящее в прихожей зеркало и ужаснулась. Глаза покраснели, нос распух от слез…

Это такой красоткой она ехала в машине и метро! Понятно, почему на нее люди оглядывались…

А Димка словно не замечал ее заплаканного вида. Он закурил и хмуро сказал:

— Если завтра я не отдам деньги, уроков больше не будет. Ты в курсе, что уже три занятия я учусь в долг?

Катя тяжело вздохнула:

— Я в курсе, Димочка…

— Ты принесла?

— Нет.

Он несказанно изумился:

— То есть как — нет? Тебе наплевать на мою подготовку? Ты хочешь, чтобы я опять провалился?

Сейчас Катя пожалела, что не согласилась на наглое предложение Кирилла. Надо было «отработать» хоть какую-то сумму, выклянчить, выпросить…

Что ей, трудно было унизиться лишний раз? Ведь не ради себя же, ради Димочки…

А он так расстроился… Теперь из-за ее глупых амбиций ему придется отказаться от репетитора, которого остальные абитуриенты за счастье почитают заполучить…

Но нет… При одной мысли о том, что последует за ее согласием, к горлу подступил тошнотный комок.

Кирилл не упустит случая подвергнуть ее новой порции изощренных истязаний, он опять заставит ее чувствовать себя мерзкой, грязной дрянью…

— А… он не согласится подождать? — спросила она, мучительно соображая, что можно придумать.

Дима посмотрел на нее, как на недоумка:

— Ты не понимаешь, что к нему очередь стоит таких, как я?

Катя закрыла лицо руками. Слезы сами собой вновь потекли по щекам. Замкнутый круг… порочный круг…

— Я не могу больше, — всхлипнула она. — Но ты не переживай… я куда-нибудь устроюсь… Ох! А квартира?!

Дима нетерпеливо потряс ее за плечи, пытаясь остановить поток неудержимых рыданий.

— Постой! При чем здесь квартира? Куда устроишься? Тебя уволили?

— Я ушла…

— Ну так вернись! — вспылил он.

Катя горько затрясла головой:

— Ты не понимаешь, о чем просишь…

— А о чем я таком невыполнимом прошу? — разозлился Дима. Теперь он кричал, нимало не стесняясь того, что их могла услышать Агриппина. — Всего лишь вернуться в это чертово Братство… Я что, подкладываю тебя под этого Иисусика?

— Димочка… — Катя подняла заплаканные глаза и поймала его руку. — Ты пойми…

И вдруг в Димином лице что-то неуловимо изменилось. Оно стало жестким и суровым.

— Так… — процедил он. — Я, кажется, уже понял… Значит, ты с ним спала? Он за это тебе платил?

Катя обреченно кивнула. Ей и в голову не пришло отрицать. Зачем, раз уж он догадался?

— Димочка… Все не так просто…

— Да уж куда сложнее, — процедил он. — Значит, ты так зарабатывала эти проклятые деньги?

Голос его сорвался на неприятный визг. Он вырвал свою руку из Катиных ладоней и принялся отряхивать, точно испачкался от одного прикосновения.

— Значит, ты мне платила за то, чтоб я закрыл глаза на твои похождения?!

— Димочка… я же ради тебя…

Что он говорит? Губы не слушались Катю, она сама не узнавала своего голоса — жалкий, дрожащий лепет…

— Вот только не надо валить с больной головы на здоровую! Ради меня! Ха! — Дима гневно бросал ей в лицо слова. — Не знал, что ты просто мерзкая шлюха! Ты продажная тварь, вот ты кто!

— Я же люблю тебя…

Катя попыталась приблизиться к нему, но он оттолкнул ее.

— Прочь! Не прикасайся! Мне противно!

Неужели это на самом деле происходит с ней? Это не сон?

Привычный мир рушился, словно построенный из песка домик… Осыпались стены, исчезали затейливые башенки… А Катя никак не могла удержать его от разрушения…

— Димочка… Прости…

Лицо его исказила гримаса:

— Простить?! Ты с ума сошла? Ты хоть бы попыталась оправдаться ради приличия…

— Мне нет оправдания… Ты прав… Но я не хотела…

Дима выволок из ниши Катин чемодан и принялся бросать туда без разбора ее вещи.

— Хотела… — сквозь зубы бормотал он. — Хотела… Иначе не расставляла бы ноги… не продавалась, как последняя сука… — Он с трудом закрыл крышку, надавив на нее коленом, защелкнул замок и пинком швырнул чемодан Кате. — Вот и катись к нему. Я не подбираю объедки!

Катя упала на колени и подползла к Диме, обхватила ноги, прижалась, дрожа всем телом…

— Любимый… Ты что?.. Ты гонишь меня? Я не смогу без тебя…

— Уходи!!! — истерически завизжал Дима, отдирая от себя ее руки.

«Все наказуемо… За все приходит час расплаты… Скоро настанет Судный день, и каждому воздастся по делам его…

А я грешница. И должна смиренно принимать то, что заслужила. Так мне и надо…

Вот только сердце саднит, словно от него оторвали кусок… Часть живой плоти, частицу моей души… Моего любимого…

Он больше не мой… вернее, я не его больше. Он не хочет меня знать. Он не может простить…

Но мне нет прощения. Кара тяжела, но я должна ее принять. Я обязана ее вынести…

Это возмездие. Оно всегда настигает таких, как я… Оно обрушивается на головы слабых, грешных, запутавшихся…

Кто ты, Тот, Кто Карает меня?

Послушай, я только хочу повторить, что готова умереть ради моей любви… Я искуплю свою вину, я все исправлю…

Но меня не хотят слушать. Хлесткие слова впиваются в душу больнее, чем плетка…

Я хватаю ноги, я целую пыль его шагов… но меня отшвыривают, и оглушительная пощечина обжигает лицо. Удар такой силы, что я отлетаю к стене, с размаху стукаюсь бровью о косяк… Но боли не чувствую. Разве может сравниться боль телесная с той, что разрывает мне сердце?

Не гони меня, любимый, единственный… Не гони… Не отшвыривай от себя, не кори… Пойми меня…

Нет, твой гнев праведен, ругай меня, бей, ты имеешь право убить меня. Зачем мне жизнь без тебя?

Мир стал серым и зыбким, все туманится… Предметы стекают вниз, точно отлиты из киселя… Мир умывается моими слезами…

Говорят, слезы облегчают душу. Врут. Ничуть не легче, хоть ведро пролей этой соленой влаги.

Он не верит моим слезам.

Я так боялась, что все раскроется… И вот это случилось. И почему-то вместе с болью приходит облегчение…

Лучше, когда есть ясность. Я виновата — меня следует наказать.

Это справедливо. Это механизм воздаяния.

Значит, надо покорно понурить голову, взять свои пожитки и пойти по миру куда глаза глядят…

Так всегда в сказках герои уходят замаливать свои грехи. Они бредут по свету, семь железных посохов стирают, семь каменных хлебов сгрызают, глядишь, и находят за тридевять земель в тридесятом царстве искомое прощение…

Какой тяжелый чемодан… но еще тяжелее камень у меня в груди. Мне так трудно идти, что я склоняюсь к земле, горблюсь, точно старушка. Правду люди говорят: мол, грехи наши тяжкие…

Я ухожу… Шаг… еще один… вот уже дверь распахнута предо мной…

Когда же он позовет меня? Когда окликнет, обнимет, утрет мои слезы?

Неужели он даст мне уйти?

Конечно, ведь он сам меня выгоняет… Глупо надеяться на чудо.

Как жесток ты, возлюбленный мой!!!»

Глава 10 КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ

— Благословляю вас на все четыре стороны…

Благословляю вас… на все четыре…

Благословляю…

Губы сами шепчут слова… Они вертятся в голове, точно заезженная пластинка.

На вокзале хорошо, никто не обращает внимания на съежившуюся на скамье девушку с чемоданом. Здесь все с чемоданами, все устали, все стараются найти на лавках местечко, чтоб прикорнуть в ожидании поезда.

Катя случайно забрела на Казанский вокзал. Она просто шла по ночной Москве куда глаза глядят, совершенно не понимая, где находится, и вышла к Комсомольской площади.

Надо постараться заснуть. Тогда эта сумасшедшая ночь быстрее кончится, и мысли утихомирятся, и боль отступит на несколько часов.

Катя расстегнула пальто, подложила под щеку вязаную шапочку, примостила чемодан под локоть и закрыла глаза.

— Подвинься! — бесцеремонно пнула ее растрепанная тетка. — Ишь, расположилась, как дома на диване.

Она тоже претендовала на часть скамейки, и Кате пришлось опустить чемодан на пол и откинуться назад.

Так спать было неудобно, шея затекла, а спина тут же онемела от неестественной позы. К тому же в зале ожидания было нестерпимо душно, но Катя еще не успела согреться после долгого блуждания по морозу. Пальцы ног покалывали мелкие иголочки… Белые фасонные сапожки, подаренные Кириллом, были слишком тонкими для таких прогулок.

Кирилл сейчас, наверное, видит уже десятый сон. Он спит безмятежно, не мучаясь угрызениями совести.

Он думает, что с утра шофер Петя вновь привезет к нему Катю, и она опять будет притворяться иконой, и опять станет служить ему подстилкой. Он не понял еще, что этого больше никогда не будет…

А Дима? Неужели он тоже спит, даже не пытаясь узнать, где сейчас Катя?

Или он курит одну сигарету за другой, нервно грызет ногти и всматривается в ночную тьму: не возвращается ли обратно хрупкая фигурка в светлых одеждах?

Кирилл объяснял ей, что белые одежды символизируют невинность, ведь на белом сразу видно любое пятно…

Ну так, значит, она вся в пятнах, вся в грязи, и впору ей носить отныне только черное…

Кто-то больно пихнул ее в бок острым локтем, кто-то прошелся прямо по вытянутым ногам…

Катя терпеливо сносила это, даже не возражая. К чему роптать? Отныне все, что происходит с ней, заслужено…

Ближе к утру ей удалось наконец задремать, но тут же над ухом раздался оглушительный металлический голос с противной хрипотцой:

— Внимание отъезжающих. Электричка на Голутвин отправится с восьмого пути… Повторяю…

Толстая тетка подхватила тюки и поспешила к выходу, еще раз пройдясь по Катиным ногам. А на освободившееся место ринулись сразу две претендентки и заспорили, заскандалили, стараясь перекричать общий вокзальный гам.

Катя грустно наблюдала за ними, съежившись в углу скамейки.

Удивительно, как много в Москве народу — и все незнакомые… совсем не то, что в Рыбинске, где на каждом шагу здороваться приходится… Девять миллионов… Даже представить себе трудно такое количество…

И из всех этих миллионов нет ни одного, к кому Катя могла бы обратиться за помощью…

Стоп! Как это — нет? А Федор?!

Катя увидела его издали. Широкоплечая высокая фигура в сером пальто нараспашку пробиралась между спящими, вглядываясь в каждое женское лицо.

Она хотела окликнуть его, но поняла, что в таком гаме Федор все равно ее не услышит, и потому просто покорно стала ждать, когда он закончит методично обходить ряды зала ожидания и приблизится к ней.

Увидев Катю, Федор ускорил шаг.

— Заждалась? Я приехал сразу, как ты позвонила…

Он задержал взгляд на ее рассеченной брови с засохшей капелькой крови, но ничего не спросил. Взял чемодан так, словно Катя только что приехала издалека, а он встречает ее… Чуть приобнял за плечи, ведя к выходу, словно не многие месяцы прошли с их последней встречи, а считанные часы…

— Не волнуйся, ты можешь пожить у меня. Я возьму у соседей раскладушку, — сказал он.

Катя кивнула. Хорошо, что ему все понятно без слов, хорошо, что не приходится ничего объяснять. Она просто не смогла бы рассказать кому-либо о том, что случилось…

А в душе Федора боролись два чувства: болезненная жалость к Кате и неукротимая радость…

Ему было ясно, что у них с Димой произошла серьезная размолвка. Они расстались окончательно, иначе Катя не сидела бы тут с чемоданом и заплаканным лицом, такая маленькая и несчастная, что Федор был готов лично, своими сильными большими руками задушить ее обидчика.

Но если бы Дима ее не обидел, она не обратилась бы к нему…

И Федор тщательно скрывал радость, прятал ползущую на лицо улыбку… Нехорошо демонстрировать, как он счастлив, когда Кате так плохо…

А он счастлив, что они поругались, давно пора было им расстаться… Ведь с первого взгляда видно, что они совсем не пара…

И что только она нашла в этом наглом, самоуверенном хлыще? Где ее глаза? Разве ее тонкая, чуткая душа не подсказывает ей, что рядом с таким человеком она узнает лишь горе?

Федор терпеть не мог подобных красавчиков, да еще мнящих себя непризнанными гениями.

Красоту Бог должен даровать женщинам, а мужику нужна сила. А если происходит наоборот, то это ошибка природы.

— Метро еще закрыто, — сказал он Кате, свернувшей было к турникетам. — Нас ждет такси.

Они вышли на площадь, и сильный порыв ветра чуть было не сбил их с ног, швырнул в лицо колючую крупку, замел по мерзлому асфальту поземку…

Федор за плечи отвернул Катю от ветра и повел за собой, прикрывая широкой спиной.

Она молчала, и это тяготило Федора, поэтому он говорил первое, что приходило в голову, хотя болтовня была ему совершенна несвойственна.

— Таких морозов не было всю зиму… Даже не верится, что через неделю весна… Правда?

Он оглянулся, и Катя безучастно кивнула.

— Но говорят, что чем холоднее конец зимы, тем жарче будет лето… Значит, скоро потеплеет… Знаешь, самая темная ночь бывает перед рассветом…

Катя подняла голову и посмотрела в небо. От сияния фонарей на площади его чернота казалась еще более густой…

Нет, Федор ошибается… Он не знает, что рассвет теперь никогда не наступит…

— Вот здесь я живу… Довольно скромно… но мне ведь немного надо одному, — словно оправдываясь перед Катей, сказал Федор, пропуская се в комнату.

Она была не просто скромной, а скорее, аскетичной: гладкие белые стены, серый диван-кровать, серый палас на полу, люстра с прозрачными стеклянными плафонами да черный письменный стол, заваленный бумагами и книгами. Остальное пространство в комнате занимали высящиеся до потолка книжные стеллажи.

Половина из них была занята действительно книгами, а на половине расположились в стеклянных ящичках диковинные кристаллические сплетения. Свет люстры преломлялся на их гранях и отражался, точно тысяча крошечных солнц.

Некоторые из кристаллов почетно покоились на черных листах бархатной бумаги, от этого соседства их чистота и четкость линий становились еще более очевидными.

Катя скользнула по ним взглядом, и Федор тут же подвел ее к своей коллекции, стараясь вызвать интерес хоть к чему-нибудь…

— Смотри, вот этот красавец — просто чудо. В нем триста семнадцать граней. И без огранки, заметь. От природы…

— Да, — скучно ответила Катя и зевнула. — Я видела много кристаллов… В твоей лаборатории…

— Но таких ты не видела.

— А разве они другие?

— Конечно! Те выращены искусственно, для опытов, а эти настоящие. Вот этот алмаз чистейшей воды… Если бы не крохотная трещинка, из него мог бы выйти самый крупный бриллиант в мире…

— Но ведь не вышел… — Катя была совершенно равнодушна к блеску драгоценных камней. — Трещинка все испортила… Так что толку думать о том, что могло бы быть?

Она отошла от стеллажей и села на диван.

— Ты есть хочешь? — спросил Федор.

— Нет.

— Может, чаю горячего?

— Спасибо…

— Спасибо да или спасибо нет? — с улыбкой уточнил он.

— Не знаю, — пожала плечами Катя. — Мне все равно, — и опять зевнула.

— Тебе надо лечь, — спохватился Федор. — Сейчас я постелю…

Он достал из шкафа чистые простыни, принялся менять пододеяльник и наволочку.

Катя встала и отошла к окну, чтоб не мешать. Прислонилась лбом к стеклу.

Небо стало светлее… похоже, что утро все же настанет…

И от этого почему-то стало обидно…

С ней такое стряслось, что мир должен был бы содрогнуться и перестать существовать… Ан нет. Земля по-прежнему вертится, и солнце готовится встать на востоке, и под толстой снежной пеленой, в глубине промороженной почвы, готовятся ко всходам семена…

Почему ничего не изменилось?!

— Все готово, — сказал Федор. — Ложись. Ты можешь раздеться, я посижу на кухне.

Он помог ей снять пальто, отнес его в прихожую и плотно прикрыл за собой дверь кухни.

Катя легла ничком поверх одеяла и прикрыла глаза. Она даже не поинтересовалась, где будет спать Федор. Он ведь тоже полночи провел в беготне по ее милости, а просить у соседей раскладушку в пять утра не совсем прилично. Пожалуй, вместо раскладушки можно и по шее получить…

А Федор уснул прямо сидя на стуле, не успев притронуться к свежезаваренному крепкому чаю. Тот так и остывал в высоком бокале на столе рядом с его головой…

«Весь мир стал хрустальным, прозрачным… И острые грани царапают кожу, а я пытаюсь протиснуться между ними, найти выход… Но все вокруг дробится на мелкие грани и повторяется бессчетное количество раз, и невозможно понять, где настоящее, а где отражение…

Мне страшно. Я вижу себя… И еще раз себя… и еще… Много-много маленьких Катек Криницыных… Они похожи как две капли воды, но в то же время чем-то неуловимо отличаются…

Одна идет вправо, а другая влево… Одна наклоняется вниз, а другая смотрит вверх… А я стою неподвижно. Я понимаю, что они живут своей, отдельной от меня жизнью.

Одни из Катек исчезают, коснувшись граней кристаллического мира, словно проходят сквозь стены в иные измерения, другие появляются ниоткуда, прямо из хрустальных призм…

Пространство моего мира не хаотичное, оно подчинено каким-то непонятным мне, строго упорядоченным законам. Если в одном месте убыло — в другом прибыло.

Призмы с острыми гранями чередуются с пугающей закономерностью. Одна светлая, другая темная… словно шахматная доска…

Странно, я никогда раньше не видела черного хрусталя… И только сейчас заметила, что мой хрустальный граненый мир отнюдь не так прозрачен, как мне сначала показалось…

Напротив, черных граней становится все больше… пространство сужается… стены точно сдвигаются, приближаясь ко мне…

Все мои маленькие двойники куда-то исчезли, словно испугались. Так люди спешат покинуть улицу, завидев тяжелую грозовую тучу…

Я совсем одна в этом черном мире… В крошечном мирке размером с небольшой чуланчик… Такой есть у нас дома, в Рыбинске, в нем мама хранит на зиму варенья и соленья…

Господи, о чем это я?! Нет на свете никакого Рыбинска. И Москвы нет. Ничего нет… Только я и сужающиеся вокруг меня угольно-черные стены…

Черная шахта уходит глубоко вниз, словно бездонная труба. И я лечу по этой трубе, и сердце замирает в груди, а потом лопается с оглушительным хлопком, точно взорвалась петарда…»

— Катя, Катюша, проснись, ты кричала…

Она открыла глаза, и свет лампы ослепил ее на мгновение.

Пугающая чернота кончилась разом, словно провалилась в тартарары, и мир снова засверкал дробящимися искрами света…

Свет… Какая это радость! Какой яркий вокруг мир, он замер в ожидании счастья…

А счастье заключается только в одном — ее позвал знакомый мужской голос, и она просыпается с улыбкой, распахивает глаза ему навстречу, тянет руки…

— Димочка… Я видела такой страшный сон… Обними меня…

Он склонился над ней, осторожно провел ладонью по ее волосам…

Его лицо близко-близко… Но это не Дима. Это Федор…

Руки опустились и упали на постель. Катя отвернулась и опять закрыла глаза.

Свет — обман. Счастье — обман… Ей лучше вернуться обратно — во тьму…