Наваждение

Глава 1 ПРЕСНАЯ ЛЕПЕШКА

Март выдался на удивление солнечным. Прав был Федор — тепло настало сразу, резко, и люди, сняв шубы, сразу надели легкие курточки.

В марте у Кати был день рождения. Но она ничего не сказала об этом Федору. Все равно праздновать не было настроения. Да и с кем праздновать?

В день рождения обычно хочется видеть родных, друзей, хочется, чтобы о тебе вспомнили те, кто тебе дорог и кому, как хочется надеяться, ты дорога тоже…

А у Кати теперь никого не было. Родители и братишка с сестрой в Рыбинске… Да, там еще новый член семьи: племянник или племяшка, на которого Катя никак не соберется приехать посмотреть…

А здесь Дима… Но он не захочет ее поздравить.

Несколько раз она набирала номер квартиры на Тверской, но трубку всегда брала Агриппина, и Катя тут же опускала свою на рычаг.

Интересно, там еще Димка или Кирилл заставил его съехать с квартиры, раз уж Катя перестала быть Светлой сестрой?

Если так, то в многомиллионном городе найти его вновь практически нет шансов… Разве что подойти во время занятий подготовительного отделения в ГИТИС или во ВГИК… За них заплачено вперед, до экзаменов…

Но Катя пересиливала себя, опасаясь, что Дима может опозорить ее при всех, сказать то, что говорил при расставании… И тогда назад возврата не будет уже окончательно…

В день рождения Катя даже домой не стала звонить, со стыдом думая, что мама, наверное, испереживалась, не зная, куда послать своей средненькой поздравительную телеграмму.

А может, они думали, что Катя устроит им сюрприз и явится без предупреждения…

Вот уж пирогов мама напекла! Катин любимый, с капустой и яйцами, и фирменный «сенаторский» торт с пышной прослойкой безе между бисквитами, и кулебяку с рыбой, и крошечные, на один укус, пирожки с картошкой…

Катя представила, как хлопочет сейчас мама, поглядывая на часы, чтобы успеть к приходу московского поезда.

Лида, наверное, тоже пришла с ребенком к ним и помогает маме резать салаты, а Игоряшку гоняют в магазин то за маслом, то за сахаром, потому что всегда забывают купить самое необходимое, а потом спохватываются в последний момент.

А ведь Катя даже не знает, кто родился у сестры: мальчик или девочка…

От мысли о доме Кате стало невыносимо грустно. Все соберутся вечером за столом, поднимут тост за именинницу, а именинницы-то и нет…

А может, никто и не готовится… Может, мама позабыла, какой сегодня день? Лидочке за хлопотами о ребенке некогда помнить о таких пустяках, а Игоряшке вообще все трын-трава, «по барабану», как он говорит.

Только вечером, ложась спать, мама спохватится и скажет отцу:

— Ой, сегодня ведь у Катюшки день рождения! А мы и забыли! Нехорошо… Надо было бы хоть телеграмму дать…

А отец ответит:

— А куда давать? Она нам адрес оставила, вертихвостка? «Главпочтамт, до востребования»? И то когда деньги понадобились…

Днем Кате заняться было совершенно нечем. Федор на работе, а она, перемыв после завтрака посуду, обычно делала уборку, потом варила обед и стирала.

Но поскольку занималась она этим каждый день, то в доме уже не было ни соринки, так все сверкало, в корзине не задерживалось ни одной грязной рубашки, а приготовление еды для двоих не слишком склонных к обжорству людей занимало совсем мало времени.

День рождения тянулся утомительно долго.

Катя подумала, что могла бы сходить в кино, немного побыть на людях, но решила, что в толпе незнакомых людей почувствует себя еще более одиноко. К тому же по телевизору один за другим шли мексиканские телесериалы, и Катя подсела к экрану.

Возможно, кто-то не смотрит такое «мыло» вообще, презрительно переключая канал… Возможно, кто-то скептически усмехается, вполглаза следя за событиями на телеэкране.

Но рожденные под знаком Рыб непременно будут сопереживать всем обездоленным героям, знать по именам всех, даже второстепенных, персонажей и бурно радоваться свалившемуся на героиню наследству, словно это их самих озолотили…

Просто таким образом выплескивается нерастраченная любовь, а сочувствие, которое некому отдать в реальной жизни, переносится на персонажей вымышленных.

Впрочем, для Рыбок они реальнее живых соседей за стеной… И когда Федор забежал домой пообедать, он застал Екатерину в слезах.

— Что случилось? — испугался он.

— Исабель все-таки умерла… — рыдала Катя, размазывая по щекам слезы.

— Какая Исабель? Твоя тетя? Бабушка? Подруга? — волнуясь, допытывался Федор.

— Какая подруга?! Ей же уже за сорок! Это тетя Энрике… — всхлипывала Катя.

— А Энрике… он кто? Племянник? Кузен?

— Он жених…

— Постой, чей жених?

— Адель…

— Что-то я не пойму, тебе-то эта Исабель кем приходится?

— Да при чем здесь я?! — воскликнула Катя. — Ведь теперь Энрике останется без наследства, и Карлос ни за что не отдаст за него свою дочь! Ты понимаешь, какое это горе?!

Федор взял газету с телепрограммой и едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Просто не хотелось обижать Катю. А она утерла слезы, наскоро налила ему суп, а сама ушла с тарелкой обратно к телевизору.

— Очень вкусно! — громко похвалил Федор, зачерпывая ложкой грибной суп.

— Угу, — безразлично отозвалась Катя.

— Кажется, соли чуть-чуть не хватает…

— Да-да…

— Или ты пересолила? Что-то не разберу…

— Да, конечно…

Федор усмехнулся и заглянул в комнату. Катя застыла перед экраном с открытым ртом и полной ложкой в руке. Суп медленно стекал из ложки обратно в тарелку, и когда ложка опустела, Катя наконец отправила ее в рот и принялась машинально жевать.

— Катюша, я побежал. Постараюсь прийти пораньше.

— Да, — кивнула Катя, не заметив его ухода, потому что в этот момент Энрике навеки прощался со своей Адель…

Ах, если бы можно было перенестись за океан в теплую страну, где все пьют кофе и носят широкополые шляпы…

Все-таки Катя в свои девятнадцать была еще совсем ребенком, и ей очень хотелось быть счастливой и беззаботной. Ей хотелось смеяться, танцевать, носить красивые наряды… Хотелось, чтобы поклонники толпами склонялись пред нею ниц, а самое главное, чтобы прекрасный принц в образе Димочки умчал ее с собой за тридевять земель…

В конце серии Энрике преподнес Адель огромный букет роз, и они нежно поцеловались…

И Кате вдруг до слез захотелось такой же букет. И такую же шляпу. И чтобы рядом был Дима. И чтобы стол ломился от яств, и был полный дом гостей и много подарков…

Раньше в день рождения она всегда просыпалась чуть свет, зная, что родители поутру подсунут ей под подушку подарок. Катя долго караулила, чтоб не прозевать этот момент, а потом все-таки засыпала…

Ее будил уже громкий мамин голос:

— А где тут наша новорожденная?

И Катя, не раскрывая глаз, засовывала руку под подушку и находила там именно то, о чем в тот момент мечтала…

В предпоследний раз это был сверток с шубкой. Он лежал рядом с подушкой… А в последний на ее подушке крепко спал Димка — и это было самым лучшим подарком.

День уже клонился к вечеру, стало смеркаться, когда Катя вдруг решила, что все-таки следует устроить праздник.

Надо нарядиться, купить торт, приготовить что-нибудь особенное… Ведь это ее день, вот и надо сделать себе приятное.

Она раскрыла шкаф и принялась придирчиво перебирать вещи.

Старые школьные платьица стали уже тесноваты, да и особо нарядными никогда не были. Джинсы и свитер она носила постоянно — это не праздничный наряд… Оставались лишь те вещи, что дарил ей Кирилл.

Белоснежные блузы… Белые юбки… длинные белые платья… Катя тронула их и отдернула руку, словно ошпарилась.

Сразу вспомнилось, как она стояла в этом платье вместо иконы, а потом Кирилл отвел ее в заднюю комнату и уложил на стол рядом с жареным поросенком…

Бр-р… Пятно от брусничного желе давно вывели послушницы, а до сих пор кажется, что оно здесь…

И вся эта одежда словно покрыта пятнами… как струпьями проказы…

Нет, она никогда в жизни, ни за что больше не наденет белое!

Катя принялась срывать белые одежды с плечиков и швырять на диван. Ого! Скоро выросла внушительная гора… Ну что ж, она знает, что надо с ней делать…

…Внизу был магазинчик бытовой химии. Катя сбегала туда и купила несколько пакетов черной краски для тканей.

В хозяйстве у Федора нашелся большой бак. Катя загрузила в него все белое и высыпала краску. Поставив бак на огонь, она методично помешивала в нем вместо палки поварешкой, словно варила черное колдовское зелье…

Тонкая белоснежная ткань съежилась, покрылась неровными подтеками. Красивые дорогие вещи стали выглядеть жалкими и убогими. Но Катя продолжала кипятить их, заталкивая обратно пузырящиеся, выползающие из бака подолы, словно безжалостно пресекала их попытку к бегству.

Потом с натугой отнесла бак в ванную, промыла белье холодной водой, крепко отжала и развесила на натянутых над ванной лесках.

Вот теперь хорошо… так им и надо! Получили, беленькие?!

Ткань потеряла фактуру от долгого кипячения, свитера вытянулись, юбки перекосились, у тонкой блузки оплавился воротничок…

Ничего! Так даже лучше! Теперь вещи походили на старушечьи, которые долго носило не одно поколение донельзя неряшливых людей.

Катя отступила на шаг и с мстительным удовольствием полюбовалась на дело рук своих.

Ха! Платья свешивали вниз рукава, напоминая огромных ворон. Много-много черных зловещих птиц расселось на натянутых лесках, целая стая. Они хищно всплескивали крыльями и высматривали добычу…

Пока Катя возилась с покраской, совсем стемнело. С минуты на минуту должен вернуться Федор, а она еще даже не начинала готовить ужин… А ведь хотелось чего-то необычного…

Катя открыла шкаф и посмотрела, что имеется в наличии. Да почти ничего… Ни масла, ни дрожжей, ни сгущенки… Правда, есть мука и одно яйцо, но что можно испечь из такого скудного ассортимента?

Но размышлять было уже некогда. Она на скорую руку замесила пресное тесто, раскатала лепешку и сунула в духовку.

Где-то у Федора был спирт… Она точно помнит, что он приносил из лаборатории… Слава Богу, мензурка нашлась на верхней полке подвесного шкафчика. Надо разбавить спирт водой и развести с вареньем, получится сладкий крепкий ликер…

Ох! Уже и звонок! А переодеться не успела… И волосы разлохматились, пока полоскала белье… Ну и видок… Ужас! Пожалуй, не стоит говорить ему, что у нее нынче день рождения…

Пресная лепешка уже зарумянилась в духовке, но снизу, как назло, оказалась пригоревшей. Катя второпях забыла смазать противень маслом.

— У нас на ужин пироги? — обрадовался Федор.

— Почти… — потупилась Катя. — Ничего другого я не успела… — и разломила лепешку напополам: себе и ему.

— Мы что-то празднуем? — поинтересовался Федор, заметив на столе графинчик с подкрашенным спиртом.

— Да нет… просто захотелось выпить… — пробормотала Катя. — А что, нельзя? Ты против?

— Нет, что ты! Я с удовольствием… — Он плеснул понемногу в рюмки. — За тебя.

— Не надо! — вдруг запротестовала Катя. — Нет! Просто давай выпьем молча. Ни за что.

Ей показалось, что если начнут произноситься тосты, то это убожество станет настоящим днем рождения, и получится, что лучшей участи она не заслужила…

И тогда весь год станет похож на эту полупропеченную лепешку и суррогатный ликер.

Глава 2 ВСЕЛЕНСКИЙ ТРАУР

Вот и настоящее лето пришло. Жара. Духота. А Катя даже не заметила, как это произошло. Просто с некоторых пор на улицах появились девушки в ярких летящих сарафанах, в диковинных босоножках на высоких платформах, от которых ноги казались неимоверно длинными…

А Катя носила черное. Она с мстительным удовольствием натягивала полинявшие бесформенные вещи, испорченные покраской, и так выходила на летнюю улицу. Вдобавок она даже в летний зной постоянно зябла и не расставалась с шерстяной кофточкой.

Прохожие оглядывались ей вслед, некоторые выразительно крутили пальцем у виска — чокнутая!

В своем нелепом наряде Катя напоминала старушку. Пепельные волосы теперь стали казаться тронутыми сединой, а плечи горбились, точно на них давил груз прожитых лет…

Но без особой нужды Катя и на улицу старалась не выходить — только если необходимо купить что-то, а Федора утруждать неловко.

Большую часть времени она проводила в четырех стенах его квартиры, словно обрекла себя на добровольное затворничество.

Кругом бушевало красками лето, а в Катиной душе продолжалась зима…

Что бы она ни делала, мысли все время возвращались к Диме.

Как он там? Чем сейчас занят? А вдруг он начал с кем-нибудь встречаться? Вдруг ему понравилась какая-нибудь девушка? Вот их сейчас ходит сколько — красивых и откровенно полуобнаженных! Ведь теплое время года самой природой назначено для брачного периода…

Нет, судьба не может быть к ней так жестока… В сказках так не бывает. В сказках всегда виноватый ходит-бродит, вину свою искупает, любовь возвращает, а его ждут, чтобы в конце концов даровать прощение…

Вот Димочка соскучится, поймет, как ему все же плохо без Кати, и простит ее. И станут они вновь жить-поживать да добра наживать…

Но скоро только сказки сказываются, а в жизни один день тянется до бесконечности, цепляется за другой, и длинная цепь однообразно похожих будней кажется нескончаемой.

— Катюша, давай пойдем погуляем, — предлагал Федор.

— Иди один, мне не хочется, — скучно отказывалась она.

— Жара-то какая! Поехали в Серебряный Бор, искупаемся!

— Ну что ты! — пугалась она. — Мне холодно! — и куталась в свою жуткую кофту.

Интересно, поверит ли Дима в то, что, проведя несколько месяцев один на один с мужчиной в одной комнате, Катя ни разу не согрешила?

Не поверит. После того, как она так обманула его доверие…

Катя обтерла раскладушку тряпочкой и поставила в угол. Нехорошо, что хозяин спит на этом шатком сооружении, а она заняла весь диван.

Под тяжелым телом Федора хилые алюминиевые дужки скрипели, а брезентовое полотнище потрескивало. Кате каждый раз казалось, что оно оторвется от пружинок, и Федор рухнет на пол.

Первое время, заслышав посреди ночи скрип раскладушки, Катя испуганно замирала и съеживалась под одеялом, сдерживая дыхание, чтоб лишний раз не привлекать к себе внимание.

Она боялась, что Федор сейчас присядет к ней на диван, недвусмысленно обнимет, потребует ласки в благодарность за приют… А ей будет неудобно ему отказать… Ведь стыдно обижать хорошего человека… А Катя очень не хотела его обидеть.

Но Федор не делал никаких поползновений, и Катя понемногу расслабилась. А теперь, глядя на себя в зеркало, подумала, что такая невзрачная старушонка вряд ли может вызвать у мужчины желание…

Вот и хорошо! Теперь, увидев ее, Дима точно убедится в том, что Катя хранила ему верность и блюла чистоту, что она искупала свой грех…

Стоп! А Дима что, перестал быть мужчиной? Ему-то тоже будет противна мерзкая старушонка в черных лохмотьях…

А это ее лягушачья кожа! Как только принц расколдует ее, противная лягушка тут же станет прекрасной царевной… Ведь так положено в сказках…

Катя не подозревала, что на роль Ивана-царевича претендует Федор. Это он едва сдерживал себя, чтобы не сжечь, не отправить в помойку Катины убогие одеяния.

Что она себя заживо хоронит? Можно подумать, у нее кто-то умер!

Его выводил из себя этот затянувшийся траур по неземной любви.

Всего два года назад он встретил ее в поезде — такую юную, лучащуюся счастьем, хрупкую…

А теперь кажется, что эту девушку подменили или ее заколдовала злая ведьма. И Федор должен ее расколдовать, а не знает как… Некому подсказать ему волшебные слова, никто не подскажет, что надо сделать, чтобы снять заклятие…

Затянулась панихида по несбывшимся мечтам. Катю больше ничто в жизни не интересовало. Она словно угасла изнутри и теперь лишь ждала, когда прекратит существование ее физическая оболочка. Она не высказывала никаких желаний, не проявляла никакой инициативы…

Единственное, что ее еще интересовало, — это дурацкие сериалы. Катя жила чужой жизнью, начисто отказавшись от своей. Едва покончив с завтраком, она подсаживалась к экрану телевизора и уходила из мира реальности в мир грез.

А когда не было очередной серии, Федор часто замечал, что Катя сидит на месте, уставившись в одну точку или прикрыв глаза.

Выражение лица у нее тогда было то блаженно-счастливым, то печальным. Она хмурилась и радовалась своим, недоступным Федору мыслям, и он злился, что не может понять, о чем же она думает…

А впрочем, разве ему и так не было ясно? О Диме…

«Звонок в дверь… Я бегу открывать, а сердце уже заранее волнуется и трепещет… Я словно чувствую на расстоянии знакомые флюиды…

Димочка стоит на пороге и протягивает ко мне руки:

— Любимая моя, единственная… Как я по тебе истосковался…

— И я… — шепчу я в ответ…

Он нагибается, обнимает меня и целует в губы…

Поцелуй сладкий, точно конфета… Как говорится в сказках: уста у него сахарные…

Я непроизвольно облизываюсь. Я хочу целоваться до самозабвения…

И тут совсем некстати голос Федора спрашивает:

— Хочешь еще конфетку?

И волшебная греза рушится…

…А вот я медленно поднимаюсь по ступенькам к лифту… подхожу к знакомой двери… Со страхом надавливаю пальцем на звонок…

Открывает Дима. Он смотрит на меня, словно не узнает, и я понимаю, что он действительно принимает меня за незнакомую старушонку…

— Пошла прочь, — говорит он по. — Милостыни не подаем.

И захлопывает дверь прямо перед моим носом».

Федор ходил по комнате на цыпочках. Катя, кажется, задремала… И ей снился кошмар. Носик морщился, губы горько кривились, лоб прорезала морщинка.

Разбудить? Или не стоит? Катя так плохо спала ночью…

Федор слышал, как она беспокойно ворочалась, ходила на кухню попить, потом стояла у окна… А утром глаза у нее были красные и припухшие.

Федор мучился оттого, что не знал, что ему предпринять, чтобы вернуть на Катино лицо улыбку.

Вот взять бы ее за плечи и потрясти хорошенько, чтоб вытрясти из головы ненужные мысли, а из сердца — чувства…

Но Катю страшно даже пальцем тронуть. Болезненная хрупкость создает впечатление, что стоит коснуться ее, как она рассыпется…

Сейчас Федор впервые пожалел, что у него нет машины. Раньше он не покупал ее по принципиальным соображениям, поскольку ходить пешком крайне полезно для здоровья, а до его лаборатории всего полчаса ходьбы по свежему воздуху. К тому же, кроме работы и дома, он нигде и не бывал. Шумные компании его не интересовали, а отдых Федор предпочитал активный, тоже пеший, с рюкзаком за спиной.

А вот Катю стоило бы свозить куда-нибудь. Что-то подсказывало Федору, что на природе она очнется от своего сомнамбулического состояния, может быть, даже ненадолго станет прежней Катей…

А то ведь как нехорошо получается — вроде он ее в домработницах держит.

Но раз не получается с машиной, то Федору пришлось напрячь память и вспомнить максимально безлюдное и не слишком отдаленное местечко в Подмосковье, непременно с озером и желательно с соснами на берегу…

Трудновыполнимая задача — в летний уик-энд отыскать такое уединенное место… Но Федор методично перебирал в памяти маршруты всех своих пеших походов и таки вспомнил, что есть подходящее озерцо с песчаным пляжиком и романтичным названием Русалочье.

Катя покорно сидела рядом с ним в электричке, даже не спрашивая, куда они едут. Ей было абсолютно все равно.

Федор сам собрал необходимые припасы, сунул в рюкзак Катин купальник и объявил ей, что им надо уехать.

Надо так надо… Катя смотрела в пыльное окно на убегающие назад пригородные платформы и терпеливо сносила душную толкотню.

За полтора часа дороги она не проронила ни слова.

— Сейчас выходим.

— Хорошо…

Вот и весь разговор.

Федор начинал нервничать. Кажется, из его затеи ничего не выйдет. Катя шла следом за ним по тропинке и совсем не обращала внимания на красоты природы.

Русалочье озеро открылось перед ними внезапно, сразу, как только они вышли на крутой обрыв. Оно лежало внизу, словно огромное голубое блюдце. А над ним перевернутой кверху донышком чашкой виднелся купол неба…

Верхушки сосен, растущих на берегу озера, очерчивали идеально ровный круг, в центре которого, словно пенки в густых сливках, плыли облака.

У Федора самого аж дыхание перехватило от восторга, хотя он и не считал себя тонкой натурой, балдеющей от красот природы.

Он покосился на Катю. Она замерла на краю обрыва, глядя перед собой широко распахнутыми глазами…

Они были одного цвета с водой в озере — такой же глубокой голубизны — и Федору показались двумя каплями озера Русалочье…

Он взял Катю за руку и бегом спустился по крутому склону. Песчаная почва осыпалась под ногами, подошвы кроссовок скользили… и последние метры оба путешественника проделали на пятой точке.

Федор шлепнулся на спину, запрокинул голову и шумно перевел дыхание.

— Хорошо, Катюша! Правда?

— Очень… — тихо ответила она.

— А теперь купаться! Быстро! — скомандовал он и стянул с себя футболку и джинсы.

Не дожидаясь Кати, Федор помчался в воду, расплескивая вокруг себя брызги. Он преувеличенно громко ахал и фыркал, слишком шумно всплескивал руками, стараясь показать Кате, как здорово вести активный образ жизни, как приятно плюхнуть разгоряченное, потное тело, измятое в электричке такой же потной ошалевшей толпой, в прохладную голубизну вод…

— Ух ты! Ах! Бр-р!!! — выкрикивал он, нарушая устоявшуюся тишину.

Он не понимал, что его крики и шумное купание — словно фальшивая нота в гармоничной неспешной мелодии… Точно в лирическое скерцо ворвался вопль тамбурина…

Катя поморщилась и зажала руками уши, чтобы не слышать его восторженных ахов и охов.

Вот только настроилась она на эту прекрасную, нетронутую тишину, только зазвучали в унисон струны ее души, как на тебе!

Она поплотнее запахнула теплую кофту и отодвинулась подальше от воды — на мягкую шелковистую травку…

По ней так приятно проводить рукой, она легонько щекочет пальцы, словно живое существо — мохнатенькое и прохладное…

— Иди сюда! Скорее! — крикнул Федор.

Он только что проплыл крупными саженками из одного конца озера в другой и теперь отряхивался, словно крупный породистый пес, рассыпая вокруг себя мельчайшую водную пыль.

Катя отрицательно помотала головой и поджала под себя ноги, на которые попали брызги.

— Ну ведь здорово!

— Не хочу.

— Твой купальник в рюкзаке. Ты можешь переодеться в роще.

— Я так посижу. Не надо меня трогать.

Федор помрачнел.

— Хорошо. Я тебя не трогаю, — буркнул он и вновь поплыл прочь, мерно взмахивая длинными жилистыми руками.

Из конца в конец озера: раз, другой… десятый… Он словно нарочно изматывал себя, чтобы вместе с потом вышли из него злость и разочарование.

Обида понемногу утихла, Федор устал и подплыл к берегу.

Катя лежала на траве, раскинув руки, и смотрела в небо.

«Облака похожи на кусочки ваты… Нет, скорее на пух из маминой подушки… Странно думать, что там, куда я сейчас смотрю, нет конца… Трудно представить себе, что значит бесконечность.

Если я сейчас поднимусь в небо и полечу вперед, то буду лететь долго-долго, пока не умру от старости, а никуда так и не прилечу… И возможно, весь мой путь, длиною в жизнь, окажется лишь тысячной долей одного микрона…

Непонятно, почему меня так притягивает к себе небо? Казалось бы, рожденную под знаком Рыб должно тянуть к воде… А мне противно даже дотронуться до нее… Может, причиной тому название озера? Русалочье… Как будто в нем утонула Русалка… Оборвала свою жизнь, отчаявшись добиться взаимной любви…

Но она не в пену морскую превратилась, а в эти летящие облака…»

— … Ух, я проголодался! Сейчас бы съел целого вола! — бодренько сказал Федор, крепко растираясь полотенцем.

Катя оглянулась и развела руками, будто поискала этого самого вола и не обнаружила…

Федор расстелил на траве плед, выложил на него бутерброды с ветчиной, зелень, помидоры и маленькие крепенькие малосольные огурчики. Он захватил несколько баночек «Кока-колы» и пару банок пива.

— Ты что будешь? — спросил он у Кати. — Есть «Холстен», еще холодненький…

— «Холстен»? — переспросила она с каким-то страхом. — Нет-нет, я его не пью…

И в сознании сразу промелькнула мысль о том, что пиво лучше оставить Диме… Он его так любит…

— Как хочешь, — буркнул Федор.

Он быстро насытился, не обращая больше внимания на Катю, и растянулся во весь рост на пледе.

Пусть она делает что хочет! Надоело быть нянькой! Что он ей, массовик-затейник? Или клоун — весь вечер на манеже?

Катя откусила кусочек бутерброда и посмотрела на Федора.

— Федя, ты обиделся?

— Нет. С чего ты взяла? — нехотя отозвался он.

— Но я же вижу…

— Какая проницательность!

Катя подсела ближе и осторожно провела рукой по его груди…

«Я плохая… Я гадкая, черствая, бессердечная… С чего я взяла, что достойна любви? Меня не за что любить…

Федор так старается ради меня, не знает, как угодить… Устроил этот пикник…

Он такой хороший… Он лучше всех на свете… У меня никогда больше не будет такого друга…

В последнее время я прихожу к выводу, что дружба лучше, чем любовь…

От любви одни беспокойства и страдания… А дружба надежна. Друг не предаст, не бросит, не выгонит в ночь. Напротив — подберет, приютит, отогреет…

Но я понимаю, что еще немного — и я потеряю Федину дружбу… Я же не дура, я же вижу, что ему нужна… любовь.

Мне неприятно прижиматься к нему… Но разве дело во мне? Главное, чтобы он получил то, что хочет, что заслуживает… Это только ради него… А мне самой ничего не надо…

Я стараюсь, чтобы ему было хорошо.

Феденька, милый, верный мой, добрый мой друг… Я не могу дать тебе ничего, кроме этого… Да и ты не хочешь ничего другого…

Я это чувствую. Мне не нужны слова, чтобы понять, что на душе у того, кто рядом…

Мне приходится пересиливать себя, но это необходимая жертва.

Во имя нашей дружбы…»

Катя осторожно прилегла с ним рядом, ласково скользнула ладонью по его мокрым волосам и прижалась носом к нагретому солнцем плечу.

Федор напрягся, словно окаменел, под кожей застыли твердые бицепсы.

Вены на его загорелых руках выступали словно голубые канаты и опутывали их переплетениями до самых кистей.

Кате было непривычно прижиматься к такому телу…

Димочка такой стройный, подтянутый, с красивой спортивной фигурой… Но если тронуть его, то кожа мягкая, нежная, словно у девушки…

А Федор словно выточен из булыжника. И глаза у него серые, какого-то каменного оттенка…

Катя наклонилась и тронула губами его губы…

Они тоже твердые. Плотно сжаты. Даже не дрогнули в ответ на ее ласку…

Может, она ошиблась? Может, ей показалось, и его совсем ни к чему «одаривать» собой?

Но как еще может она отблагодарить его за все?

— Федя… — шепнула она и поцеловала его еще раз. — Ты хочешь меня?

— Хочу, — сквозь зубы процедил он и… легко отодвинул ее в сторону, пружинисто вскочив на ноги.

Катя растерянно уставилась на него. Непонятно… За таким признанием следуют обычно пылкие объятия, а он как будто убегать приготовился…

— Мне не нужно милостыни, — глухо буркнул Федор.

И Катя замерла, пытаясь вспомнить, понять, где уже она слышала эту фразу… Ведь это уже было… Такую минуту она уже проживала…

Только, кажется, милостыню отказывались не принять, а подать…

Глава 3 КТО НА НОВЕНЬКОГО?

Она только посмотрит… Одним глазочком. Лишь на одну секундочку…

Просто надо иметь мужество пройти наконец тот путь, который она все время проделывает мысленно.

А Катя такая трусиха… Она только в своем воображении способна на храбрые, отчаянные поступки, а как доходит до дела…

Ну вот, совсем не страшно. Это всего лишь лифт. Обычная кабина в доме на Тверской. Надо нажать кнопку. Она уже сто раз это делала наяву и тысячу раз в мечтах…

А вот и дверь. Совсем ничего не изменилось, даже запах тот же — фаршированных овощами перцев и маленьких голубчиков с морковкой и рисом.

Агриппина очень любит готовить эти постные блюда, полагая их полезными для здоровья. Когда-то она просто замучила ими Катю и Диму — каждый день подавала на ужин…

А теперь знакомый запах даже приятен… И Катя обрадовалась ему, как старому знакомому. Значит, здесь все по-прежнему… Агриппина стряпает, а Димочка…

Она перевела дыхание и нажала звонок.

Подсознательно Катя ожидала, что, как и в ее грезах, откроет ей Дима… Но отворила Агриппина.

Она оставила дверь на длинной цепочке, высунула на лестничную площадку острый носик и внимательно оглядела Катю.

Кажется, она не узнала ее в черном старушечьем наряде.

— Ты к кому, милая? — прошамкала Агриппина. — Тебя брат Кирилл прислал?

Она сняла цепочку и пропустила Катю в прихожую, решив, что безобидная чернавка опасности не представляет.

— На кухню проходи, — остановила она свернувшую к комнате Катю. — У меня голубцы поспели, накормлю тебя. Голодная, поди?

Катя молча покачала головой, боясь, что голос ее выдаст.

Но Агриппина все равно оттеснила ее от «парадной» половины, а сама стукнула в дверь большой, некогда Катиной комнаты.

— Кушать подано, — подобострастно сообщила она.

— Кушать? Отлично! — раздался из-за соседней двери Димкин голос.

Катя помертвела от волнения. Ей даже пришлось ухватиться за притолоку и сгорбиться, чтобы скрыть вспыхнувшее румянцем лицо.

— А тебя кормить не велено, дармоед! — властно прикрикнула Агриппина. — Выметайся подобру-поздорову, не то братья тебе помогут!

Катя никогда не слышала в ее елейном голосочке таких нот. Видно, Агриппина умела не только угождать, но и наказывать неугодных Братству.

Димка пинком ноги распахнул дверь своей комнаты и угрожающе шагнул к Агриппине.

— Не зли меня, бабка! Достала! Сказал же: сейчас машина придет, и съеду. Горите вы все синим пламенем, припадочные!

Катя тенью метнулась в кухню, прижалась спиной к двери.

Надо выйти… Ведь за этим шла… И как только успела в последнюю минуту?! Это интуиция подсказала… Приди она чуть позже — и не застала бы уже Димку…

— Не кричите так, Агриппина, — капризно сказал вдруг девичий голосок. — Я всю ночь не спала, голова болит…

О Господи! Сбылись самые страшные Катины предположения. Дима завел себе другую…

Провалиться бы сейчас на месте или выскользнуть за дверь невидимкой… Иначе она умрет от позора… Пришла — а место занято…

Понятно теперь, почему Агриппина так сурова. Мало того, что сам живет приживалом, так и девку притащил…

А девушка в длинном белом платье легким шагом прошла мимо Кати, даже не повернув головы в ее сторону, и подсела к столу.

Агриппина, позабыв про Димку, тут же метнулась за ней следом и засуетилась у плиты:

— Кушайте, Светлая сестрица, сил набирайтесь… Вам силы-то нужны для радений тяжких, чтоб донести до Девы Богородицы мольбы наши грешные…

Фу ты! Даже от сердца отлегло…

Катя чуть не расхохоталась от облегчения и комичности ситуации: вот так встреча! Светлая сестра встречает экс-Светлую… Да им будет о чем побеседовать и обменяться впечатлениями…

Молодец Кирилл! Зря времени не терял! Сестренку подобрал на этот раз что надо! Высокую, стройную, с длинной золотистой косой…

У новой сестры были круглые голубые глаза и пухлые капризные губки. Она казалась значительно моложе Кати — от силы лет семнадцать. Ей бы моделью в модном агентстве работать, украшать своей мордашкой страницы глянцевых журналов, а она…

Братство… Сестрица… Неужели верит в Богородицу? Или пока не знает, чем для нее обернется эта вера?

— Агриппина, ты положила слишком много чеснока! — заявила новообращенная сестрица. — А ко мне люди подходят, многих я должна поцеловать…

— Ох! Не подумала! — спохватилась старуха. — Вы только брату Кириллу не говорите!

— А думаешь, он сам не заметит? — с усмешкой прищурилась девушка. Она утерла губки салфеткой и повернулась к Кате: — Ты ко мне?

Катя думала, что девица не заметила ее, а та просто отложила разговор на потом, решив, что завтрак важнее посетительницы. Та может и подождать, а еда остынет…

— Нет, — откашлявшись, сказала Катя. — Я к Диме.

— А это кто? — сморщила носик Светлая сестра.

— Парень… тот, что съедет нынче, — торопливо пояснила Агриппина, удивленно уставившись на Катю. — Так это ты, Катерина? Что ж, из огня да в полымя? Из белого — вон во что! — Она критически поджала губки. — И куда ты только пропала? Мне из-за тебя так влетело! Век помнить буду! Доныне рубцы на спине не зажили. А Кирилл-то как переживал! Рвал и метал. Думала, в живых не останусь… Да вот, слава тебе, Пречистая, утешился наконец… — Она ласково кивнула на девушку. — Смилостивилась над страданиями нашими Дева и послала ему видение. А в видении ее светлый лик указала…

— А Дима? — осипшим голосом поинтересовалась Катя. — Он тоже… переживал?

— Он-то? — пренебрежительно хмыкнула Агриппина. — А мне до него никакого дела нет. Я не ему служу. Кирилл до поры не велел его трогать, ждал, что ты вернешься на Насиженный шесток… А теперь уж ни к чему… — Она с любовью бросила взгляд на девушку.

Дима выволок в коридор чемодан и большую картонную коробку.

— Все, ведьма! Радуйся! Ухожу.

— Ага, скатертью дорожка, — ехидно прищурилась Агриппина.

— Тебе… помочь? — каким-то чужим, деревянным, скрипучим голосом спросила Катя.

Он поднял голову и даже не удивился:

— Тюха-Катюха! Опоздала малость, видишь, местечко-то занято!

Он даже не спросил, где Катя была все это время. Ушла зимой — пришла летом, а словно пять минут назад расстались.

Катя взялась за веревку, которой была опоясана коробка, и потянула ее за собой. Дима понес чемодан.

— И где ты будешь жить?

— У друзей. У них коммуна, в общем, лишний человек не в тягость.

— А ты поступил?

— Поступил. И очень умно, — ухмыльнулся Дима. — Послал все к чертям собачьим. Что я на книжки да песенки жизнь гроблю, когда вокруг столько интересного, только успевай узнавать!

— А… мне можно с тобой? — робко спросила Катя.

— А тебе тоже жить негде? — Дима пожал плечами. — Ну… давай, валяй тогда…

Руки у Кати подрагивали от волнения, а в голове вертелся невысказанный вопрос: «Любит он меня или нет? Почему не поцелует, не обнимет? Смотрит, как на чужую… Или словно я просто случайная знакомая… Неужели он все забыл? Неужели ему все равно? Или он просто до сих пор на меня злится?»

— Ну, наконец-то! — воскликнул Дима, завидев старенький «Запорожец», который завернул в арку и остановился у подъезда.

«Моя голова лежит на его плече… А его рука обнимает мою талию… И все так, словно мы никогда не расставались…

Интересно, почему я пришла не раньше, не позже, а именно в ту минуту, когда Дима мог потеряться уже навсегда?

У меня есть ответ. Я знаю: меня привело Провидение.

Да, не удивляйтесь, я не сумасшедшая, просто у меня бывают такие дни, когда меня словно ведет невидимая рука.

Тогда я теряю свою волю, и все, что планирую, идет наперекосяк, а незапланированное, случайное оказывается жизненно необходимым…

Думаете, я сегодня специально пришла? Ничуть! Я вообще собиралась поехать подать документы в приемную комиссию…

Мы с Федором посоветовались, и он решил, что я обязана продолжить учебу. Да мне и самой этого хотелось… Тогда я не буду сидеть у него на шее…

Я надеялась, что мне удастся восстановиться, но — увы! Можно только заново сдать все экзамены.

Федя говорил, что мне неплохо было бы выучиться на ветеринара… Я ведь люблю животных, мне жаль их… Но в ветакадемии сдают химию и биологию… А я их никогда хорошо не знала, да еще и основательно подзабыла…

В общем, голова была забита, я расстроилась и проехала станцию пересадки. Выскочила на следующей, перешла через платформу и поехала обратно…

А оказалась не на своей линии, а на другой… Там побежала по переходу… И тут толпа подхватила меня и буквально втиснула в вагон.

Я не успела понять, куда еду, как двери уже раскрылись, и меня вытолкнули на платформу.

И тут мне стало душно. Я принялась хватать ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, и кто-то закричал, что девушку надо вывести на воздух…

И меня вывели. Я отдышалась, присев на гранитный парапет спуска в метро, и увидела красный пряничный домик Исторического музея, бурлящую народом Тверскую, а чуть вдали знакомый дом…

И я поняла, что это судьба.

Больше я уже не раздумывала и не сопротивлялась.

Я поднялась с парапета, и ноги сами принесли меня к заветной двери…

А теперь мы едем в машине его друга. Мы мчимся навстречу новой жизни, оставляя за спиной все старое, ненужное, несущественное.

Ведь важно лишь то, что я его люблю… Остальное — суета и чепуха.

И теперь никакая сила в мире не оторвет меня от Димочкиного плеча. Даже смерч, даже торнадо не сумеют разжать наши объятия…»

Глава 4 ГЕРЛА С ХАЗЫ

Новый приятель Димочки Кате с первого взгляда не очень-то понравился. Он как-то неприветливо буркнул ей:

— Слава… — И даже руки не подал.

И только по Димкиному ответу: «Катя» — она поняла, что парень не славит кого-то неведомого, а знакомится с ней.

Он был неопрятен, грязные джинсы засалены на карманах, а рубаха выбилась из-под ремня… Длинные, давно немытые волосы были собраны сзади в неряшливый хвостик.

Впрочем, Катя спохватилась, что сама выглядит не лучшим образом, и потому не вызвала у Славы никакого интереса.

В его глазах читался немой, адресованный Диме вопрос: «И где ты такую мымру откопал?»

И «Запорожец» у Славы был запущен донельзя. Сиденья покрыты грязными серыми чехлами, а в кабине запах застоявшегося перегара и сигарет…

Не спасало даже приоткрытое окно. Раскрыть же окна полностью было невозможно — ручки сломаны.

Катя уже прикидывала, какой же должна быть квартира у такого неряхи, должно быть, месяцами не мыта, не чищена…

Но то, что она увидела, превзошло все ее ожидания.

Потому что из двери им навстречу вышла целая толпа таких же странных молодых людей.

— Это Дима, — кивнул им Слава. — Это Катя.

— Привет, чувачок, — покачиваясь, сказал болезненно худой парнишка. — Твоя герла?

— Моя, — ответил Дима.

— Жаль…

Слава растолкал их и, не обращая ни на кого внимания, провел Диму с Катей в комнату.

— Здесь сплю я. — Он указал на доисторический диван. — Это моя хаза, без нужды прошу не входить и не стучать. А вы себе выбирайте любой угол. Их тут зашибись.

— Пойдем, посмотрим? — сказал Дима.

Кажется, он чувствовал себя не совсем уютно. Видимо, не представлял себе отчетливо, куда переезжает. Впрочем, ему не из чего было выбирать.

Катя осматривалась, ужасаясь, как люди могут жить в таком свинарнике…

Комнат в квартире было много, но все обшарпанные, с ободранными, свисающими клочьями обоями, на которых виднелись кровавые подтеки от раздавленных клопов.

Вместо кроватей на полу несвежие матрасы без простыней. На кухне черная, залитая многократно и от этого постоянно пригорающая плита, разболтанная раковина, в которой отмокал ковшик с припекшимся зельем… А в туалет войти было просто нельзя — такой запах шибал в нос, что Катя пулей вылетела оттуда, сдерживая тошноту.

— М-да… — вынес свой вердикт Дима. — Ну что ж, мы займем крайнюю комнату. Там поспокойнее.

«Мы!» — обрадовалась Катя. Господи, да с ним она готова ночевать хоть на помойке, хоть на погосте, лишь бы рядышком!

В крайней комнате спала на полу абсолютно голая девица. Она раскинула ноги и тяжело похрапывала.

Дима бесцеремонно потряс ее за ногу.

— Эй, подруга, освободи жилплощадь!

Девица подняла всклокоченную голову и посмотрела на них мутными, ничего не соображающими глазами.

— Пошел… — невнятно бормотнула она и рухнула обратно.

Дима ухватил ее ногу и волоком потащил девицу к двери.

Она опять вскинула бессмысленный взор и, с трудом ворочая языком, спросила:

— А ты кто? Че раскомандовался?

— Я здесь живу, — ответил Дима.

— А… Так бы и сказал…

Девица поднялась на четвереньки, постояла, раскачиваясь, опять упала и героическими усилиями вновь утвердилась на четырех конечностях.

Она попыталась выпрямиться, упираясь руками в стену, но попытки успехом не увенчались, и она двинулась к двери на локтях и коленях, приволакивая левую ногу.

— А где мои трусы? — с обидой поинтересовалась она у Димы.

— Не знаю, я не брал, — усмехнулся он, откровенно веселясь над бесплатным спектаклем.

— А кто брал?

Девица выползла в коридор и продолжила поиски там.

— Шваль! — прокомментировал Дима.

— Не смейся, — сказала Катя. — Ей ведь плохо…

— Меньше жрать надо было. Свинья! И все свиньи! Смотри, замок с мясом выдрали!

Дима осмотрел дверь и, к счастью, обнаружил защелку.

А Катя с брезгливостью оглядывала матрас, с которого только что сползла девица. И здесь им предстоит спать?!

Он весь был в каких-то подозрительных пятнах, и пахло от него чужим грязным телом и каким-то лекарством…

Помнится, мама давала ей с собой постельное белье и верблюжье одеяло с коричневым узором, напоминающим восточный ковер…

Дима перехватил ее взгляд и указал на картонную коробку.

— Все здесь.

— Умничка! — просияла Катя.

— Простите, у вас не найдется немного хлорки?

— Хлорки? А «Комет» подойдет? Или «Санитарный»?

Соседка из квартиры напротив смотрела на Катю с недоверием и подозрением.

— А зачем тебе хлорка?

— Полы хочу вымыть…

— Полы? — Соседка чуть не лишилась дара речи.

— Да… И если можно, какую-нибудь тряпку… Спасибо…

— Т-тряпку?

У соседки руки тряслись, когда она вынесла Кате тряпку и банку хлорированного порошка. Подумать только! В этом притоне кто-то собирался делать уборку! Уму непостижимо!

Через пару часов их новое жилище было преображено до неузнаваемости. Свежевымытые полы пахли хлоркой и лимонной отдушкой, стекла блестели, подоконники сияли чистотой.

Убогий матрас был накрыт чистой накрахмаленной простыней, а поверх пушистым верблюжьим одеялом.

Вторая простыня висела на гвоздиках поперек окна, выполняя функцию шторы. А к подоконнику была прикреплена настольная лампа-прищепка.

На самом же подоконнике Катя расставила вынутые из коробки лосьоны, косметичку, помаду — все то, что Димка позабыл второпях кинуть ей в чемодан…

Она радовалась своим сохранившимся вещам, как родным, которых не видела много лет. Она соскучилась по ним — каждый флакончик напоминал ей о кусочке времени, прожитого с Димой…

Счастливое тогда оно у них было… По сравнению с нынешним — так просто беззаботное.

И еще одна находка обрадовала ее чуть ли не до слез…

На самом дне картонной коробки обнаружился футляр со скрипкой!

Катя осторожно достала ее, развернула фланелевую пеленку, погладила ладонью темный, кое-где поцарапанный лак…

Сколько она уже не играла? Два года…

Она думала, что все уже позабыла, но руки сами привычно вскинули скрипку к плечу, щека коснулась подбородника, а пальцы прижали струны…

Смычок легко взлетел над ними и едва заметным касанием извлек гирлянду протяжных, певучих звуков…

Катя узнала их. Это было начало фуги Баха…

Дима посмотрел на нее и поморщился. Он достал свою гитару, настроил ее и улегся поверх одеяла.

— Спеть? — спросил он и, не дожидаясь ответа, начал играть:

— А почему не видит? — спросила Катя.

Она вновь бережно завернула скрипочку и уложила в футляр. По Диминому пению она соскучилась больше, чем по инструменту.

— Глаза на коленках, — усмехнулся Дима. — А скачет он коленками назад…

Она подошла и легла рядом с ним. Прижалась всем телом, мешая играть.

А Дима словно не замечал ее недвусмысленного порыва — продолжал бренчать по струнам, а потом затянул во всю глотку дурашливое:

Вечером в их комнату деликатно постучали.

— Дим, присоединишься? — спросил Слава.

— Естественно!

— Может, лучше побудем вдвоем? — робко спросила Катя.

Они так и не поцеловались, не помиловались… Димка играл и пел, словно выступал на сцене, а Катя была не возлюбленной, а просто зрительницей.

— С какой стати? Еще набудемся! — хмыкнул он. — Надо же познакомиться с компашкой! А тебя я наизусть знаю.

…Сколько жильцов было в этой квартире и все ли собрались на кухне, не знали даже сами жильцы.

За неимением мебели все расселись прямо вдоль стен, на полу.

Стаканы тоже отсутствовали, поэтому бутылки передавали по кругу, отхлебывали прямо из горлышка.

Посреди кухни на газете лежала разломленная буханка черного хлеба. Это была единственная закуска.

Катя опустилась на корточки рядом с Димой. А он уселся по-хозяйски, вытянув длинные ноги, и тут же отобрал у соседа бутылку:

— Хватит, присосался. Передай другому.

Он смачно отпил изрядную порцию и сунул бутылку Кате.

Она не хотела выделяться и отказываться — ей нужно было стать здесь своей, поскольку здесь она собиралась жить с Димой… И она тоже сделала большой глоток.

Вино оказалось дешевой крепленой бормотухой. Однако в нем было много сахара, и оно отчетливо отдавало привкусом неспелых яблок и сухофруктов.

«Ничего страшного… — подумала Катя и сделала еще один глоток. — Все ведь пьют, и ничего… В конце концов, можно представить, что это просто компот…»

От «компота» в голове закружилось, стало отчего-то очень весело, и Катя принялась хихикать, слушая бессмысленные разговоры вокруг.

Как смешно они все говорят! Переиначивают английский на русский лад: дринькнем, герла, френды…

А Димочка пользуется успехом — ведь у него гитара…

Конечно, он в каждой незнакомой большой компании может привлечь к себе внимание. Такого парня трудно не заметить. А уж как запоет — так все девочки его.

Но здесь, к Катиному счастью, девушек не было. Не считая ту, что спала голой на матрасе, еще двое. Но все они демонстрировали миру такие помятые, опухшие физиономии, что их нельзя было всерьез считать соперницами.

Голая успела одеться. Юбка наизнанку и кофтенка еще похлеще Катиной. А две другие следовали одним лишь им понятной моде — грубые армейские ботинки на высокой шнуровке и коротенькие крепдешиновые сарафанчики.

Постепенно из общих бессвязных разговоров Катя поняла, что голую зовут Маруха, а двух других Юлька и Ирка. Болезненно худой парнишка оказался Владиком, а заправлял всем чернявый парень с огромными, обведенными кругами глазами — Чика.

Остальные были безликой массой. К ним никто не обращался по именам, они не лезли в разговор — просто сидели и пили или курили странные самодельные папироски.

Они сначала вытряхивали из нормальных папирос весь табак, потом сдвигали прозрачную бумагу, образовывая длинную трубочку, а затем набивали ее смесью табака с какой-то травкой, от которой по кухне расходился сладкий густой запах.

Курили эти самоделки своеобразно — соединяли ладони домиком и втягивали дым через них, с усилием.

Это называлось пустить «козла».

Сидевший рядом с Катей Владик затянулся и передал папироску ей.

Катя посмотрела на Диму. Он всегда говорил, что ему не нравится, когда девушки курят…

Но, похоже, он считал, что ничего страшного не происходит, что так и надо, и Катя сложила ладошки домиком и тоже вдохнула сладковатый дым.

«Какие все хорошие… Как здорово сидеть вот так…

Тело легкое, словно невесомое… Вокруг клубы желтоватого дыма, и я парю в них…

Нет… воспаряю… в испарениях…

Мне так весело, так легко… Хочется смеяться. Непонятная радость распирает грудь и рвется наружу.

Мир такой чудесный!

И все люди — братья!

Ха-ха! Братья и сестры…

Но совсем не так, как это подразумевает брат Кирилл, а по-настоящему. Не пошло, а в высоком смысле… Духовное братство…

На лицах моих новых друзей улыбки. Как они красивы! Как одухотворены!

И нам так хорошо вместе!

Какое счастье, что мы с Димочкой будем жить рядом с такими замечательными людьми!

Люди!!! Я люблю вас всех!!!

Я обожаю этот мир!!!»

Дима подхватил Катю на руки и, пошатываясь, побрел в комнату.

За ним увязалась было совершенно пьяная Маруха, но Дима брезгливо прищурился и бросил через плечо:

— Брысь!

Тогда она принялась хохотать и указывать на него пальцем.

И Катя тоже смеялась тоненько, со всхлипами, цеплялась руками за Димину шею и лепетала нечленораздельно:

— Люблю… люблю…

Глава 5 ПРОСТИ… ПРОЩАЙ…

Катя открыла глаза и не сразу поняла, где она.

Прямо перед ней по стене полз клоп. Омерзительное, раздувшееся существо перебирало тонкими лапками-ниточками…

Катя могла почему-то разглядеть его в подробностях, точно под микроскопом.

А на груди, на месте укуса, набухало красное пятно. Оно невыносимо зудело, и Катя принялась ожесточенно чесать его, раздирая ногтями кожу.

В голове был туман, а тело точно свинцом налилось. Так плохо Катя себя никогда не чувствовала. Болел каждый сустав, каждый мускул… Любое движение причиняло боль. Даже почесывание отдавалось обжигающей болью… Словно кости ее попали в гигантскую мясорубку, и там их перемалывают в костную муку.

Она со стоном протянула руку и хотела раздавить клопа, но расстояние до него оказалось неожиданно большим, клоп был гораздо дальше, чем ей показалось, и рука повисла в воздухе, не коснувшись стены.

Катя безвольно уронила ее на что-то мягкое и теплое.

Надо посмотреть, что это? Но каждое движение дается с трудом. Больно даже глаза повернуть, не то что голову…

Она осторожно покосилась на то, что лежало с ней рядом, и в сознании медленно, словно проявляясь из тумана, возникла мысль: «Это Дима…»

Чистая крахмальная простыня под ними сбилась в комок, и Катя с брезгливостью обнаружила, что лежит прямо на грязном матрасе…

На таком же, как когда-то на Димкином балконе в их вечный вечер…

А может, этот вечер еще длится? И ей все еще пятнадцать? И они никуда не уезжали, и Димка не уходил в армию? Ничего еще не было… Все впереди…

Она с облегчением улыбнулась и вновь закрыла глаза.

Через некоторое время ее разбудил Димка. Он бесцеремонно пихнул Катю в бок, так что она скатилась с матраса на пол.

— Фу, черт! Кто здесь? — ошалело спросил он.

— Я… — тихо ответила Катя.

— Кто «я»? — недовольно поинтересовался он. — Пиво есть?

— Я… не знаю… Наверное, нет… — предположила Катя. — Дим, ты что, не узнал меня?

Он повернул голову и уставился на нее мутным взглядом.

— Тюха? Слава Богу, это ты! Я уж думал… Фу, черт! Ну и дрянь мы вчера шмалили!

— Что это было? Почему так плохо?

— А вчера тебе хорошо было, — усмехнулся Дима. — Хохотала, как ненормальная. Ко всем мужикам на шею вешалась, кричала: «Люблю! Люблю!»

— Ой! Какой ужас…

— Ничего, — утешил Дима. — Ты и меня полюбила на пять баллов. За всех сразу.

Катя непонимающе посмотрела на него. Значит, они занимались любовью? А она и не помнит!

Какой кошмар! Она мечтала об этой минуте целых полгода, а теперь даже не знает, как это было… И даже не почувствовала ничего…

— Димочка… — растерянно пролепетала она.

— Что, память отшибло? — усмехнулся Дима. — Ну ты даешь, Катюха! В беспамятстве, значит, отдалась?

— А от чего это? От папирос? Я ведь раньше не курила…

— От анаши! — ухмыльнулся Дима. — Помнишь: «Идет скелет, за ним другой, несет пакетик с анашой… Анаша! Анаша! До чего ж ты хороша!» — дурашливо пропел он.

Катя мысленно ужаснулась. Она впервые попробовала наркотик… Все говорят, что это плохо, а ей, кажется, понравилось…

И это пугало Катю больше всего. Она помнила, как легко и радостно ей было вчера… Правда, сегодня все тело налито свинцом и голова чугунная…

— Это было незабываемо, — поддразнивал ее Дима, намекая на прошедшую ночь. — Ты никогда не была так откровенна…

— Дим, не надо… — смутилась Катя. — Ты не обманываешь? Не может быть, чтоб я не почувствовала…

— Вот! — воскликнул он. — А если бы на моем месте оказался другой?

— Димочка…

Он зевнул и вдруг потерял к разговору всякий интерес.

— Что-то я устал… — сказал он. — Похмелиться бы… Ты пойди там на кухне пошарь. Может, что осталось?

Катя наспех оделась и побрела по длинному коридору, придерживаясь рукой за стену.

На кухне еще не выветрилась вонь от сигарет и пролитой бормотухи.

Катя зажала ладонью рот и нос и быстро огляделась по сторонам.

Под ногами валялись пустые бутылки, пол был усеян окурками. Да при всем желании невозможно больше прикоснуться к этой грязи! Разве Димка сможет допивать остатки из этой валяющейся в луже блевотины бутылки?

Катя вспомнила, что у нее остались в сумочке деньги, которые она брала на расходы у Федора. Она добрела обратно до комнаты и нашла сумочку.

Дима опять заснул, не дождавшись ее. Ничего, пусть спит. Так легче. А Катя сейчас принесет ему свежего пива, и похмелье как рукой снимет…

…В ближайшем ларьке она купила банку «Холстена», но, вместо того чтобы нести его Димке, вдруг неожиданно для себя откупорила и жадно выпила в один присест, прямо у ларька.

Ей так захотелось пить, что даже руки задрожали, а внутри все обожгло огнем.

Катя тут же сунула в окошечко деньги и жестом показала: еще.

Говорить она не могла — горло сковал спазм.

— Что, шланги горят? — усмехнулся киоскер.

Вторую банку Катя пила уже медленнее, наслаждаясь каждым глотком прохладной влаги.

Пожар внутри нее утихал, заливаемый струйкой прохладного пенистого пива…

Все правильно… ведь пожарные тушат огонь тоже пеной…

Переведя дыхание, Катя заглянула в кошелек. Димке на пиво уже не хватало. Сиротливо дребезжала мелочь — как раз на метро.

Ну что ж, все равно ей надо ехать к Федору за вещами. И хорошо, что он сейчас на работе, можно избежать ненужных объяснений.

Она нашла Диму! Они опять вместе! Ему не понять этого…

Катя осмотрелась по сторонам, чтобы запомнить место. Она не догадалась узнать адрес и номер квартиры, в которой их приютили. От дома она уже отошла, пропетляв проходными дворами к ларьку.

— Скажите, как добраться до метро? — обратилась она к проходящей мимо женщине.

Та испуганно шарахнулась в сторону и не ответила.

Катя адресовала тот же вопрос мужчине. Он окинул ее оценивающим взглядом и понимающе усмехнулся:

— До какого метро?

— Не знаю, — растерялась Катя. — Какое ближе?

— А все равно. Туда — Речной вокзал. Туда — Медведково. А ты садись на автобус, какой быстрей придет, — посоветовал он.

Только бы Федора не было дома! Только бы не столкнуться с ним лицом к лицу!

Катя не то чтобы боялась, просто ей было неловко объяснять Федору, что она опять вернулась к Диме… Ведь Федя знал, что из-за Димки она оказалась одна на улице ночью, среди зимы, с чемоданом и без копейки денег…

Он никогда не спрашивал, что произошло тогда, но это было так очевидно…

А Катя предпочитала не распространяться о причинах скандала. Зачем Феде знать о ее измене Димке? Его ведь это никак не касается…

А не зная причины, Федя думал, что виноват в случившемся только Димка. А Катя — страдающая сторона…

И хотя это было неправдой, Кате очень не хотелось его разочаровывать.

Она открыла дверь ключом и позвала с порога:

— Федя! Это я!

На всякий случай Катя заранее придумала, что сказать, если Федя поинтересуется, где она была всю ночь. Ведь он волновался…

Самой правдоподобной показалась версия о встреченных знакомых, с которыми Катя два года назад сдавала экзамены. Дескать, встретились, выпили немного в общаге… Тем более что от нее несет перегаром.

Но Федора не было. Он дисциплинированный, что бы ни случилось, будет на службе от звонка до звонка.

Стоило подумать о звонке, как он тут же раздался. Телефонный. Наверное, Федор хотел проверить, не вернулась ли Катя.

Нет. Не вернулась. Не стоит брать трубку.

Катя быстро собрала свои вещи. Без них в квартире Федора стало сразу как-то неуютно… Она словно опустела.

Исчезли с полочки в ванной разноцветные тюбики, с плечиков в шкафу — платья, из прихожей — мягкие тапочки.

Исчез аромат женщины, ее незримое присутствие. Квартира вновь стала скучной холостяцкой берлогой.

Катя огляделась и вдруг поняла, что ей даже записку писать не надо. Федор и так поймет, что она ушла, едва переступит порог.

Но она все же взяла с его письменного стола чистый листок и крупными буквами написала:

«Я вернулась к нему. Прости. Прощай».

А перед уходом она выдвинула ящик письменного стола, в котором Федор оставлял деньги, и, не глядя, взяла несколько бумажек.

На обратном пути Катя поняла, что не помнит, на какой остановке ей выходить.

Она всматривалась в окно, стараясь узнать нужную улицу. Но все улицы в этом районе были похожи друг на друга.

Автобус петлял между одинаковых старых кирпичных домов, окруженных одинаковыми ветвистыми тополями.

Вот, кажется, та самая палатка, в которой Катя покупала пиво… Или не она?

На всякий случай Катя подхватила чемодан и выскочила из автобуса на ближайшей остановке.

Она пошла было назад, к той палатке, но тут впереди увидела точно такую же.

— Простите, я у вас покупала утром пиво? — спросила она, нагнувшись к окошку.

Толстая красномордая тетка тут же вызверилась:

— А я что, всех упомнить должна? Ничего не знаю! Сразу надо деньги считать!

— Нет… — пробормотала Катя. — Я ошиблась. Утром был мужчина.

Она повернулась и побрела обратно.

В следующей палатке торговала приветливая девушка. Она сообщила Кате, что сидит с семи утра, когда сменила на посту мужа. А еще такой же ларек есть чуть дальше, на параллельной улице, вот так, через двор, ближе…

Катя прошла через двор и оказалась в совершенно незнакомом месте. Здесь кирпичные дома кончались, и тянулись ровные рядки пятиэтажек…

Она поставила чемодан на тротуар, села на него и заплакала.

Как глупо! Такое могло случиться только с ней!

Только нашла Димку и сразу же потеряла…

Вернее, сама потерялась, как дите малое… В трех соснах заблукала…

А ведь он совсем рядом… И он ждет ее…

А она не может найти этот дом.

— Прощай, Димочка… — обреченно прошептала она сквозь слезы. — Я такая Тюха несклепистая… Прости…

Глава 6 ДЕНЬ ЛЮБВИ

Она вошла в эту коммуну, точно в родной дом. После целого дня блуждания по одинаковым дворам, после отчаяния и потери надежды то, что она все же нашла Димку, казалось чудом.

А помогли ей, как ни странно, «коммунары». Тощий Владик окликнул Катю, когда она брела через очередной двор:

— Эй, герла! Ты что, сваливаешь от нас?

Катя оглянулась. Владик и еще один юноша несли в сетках пустые бутылки. Они очень удивились, когда Катя с плачем бросилась к ним и повисла на шее.

— Куда мне идти? Куда?

— Да куда хочешь, — пожал плечами Владик.

— Тогда я с вами…

— Ну валяй. А деньги есть?

Катя кивнула.

Они вместе сходили в магазин, сдали бутылки, взяли вина и хлеба с колбасой. Катя боялась отстать от них хоть на шаг. Так и таскалась с тяжелым чемоданом.

На радостях она потратила все, что взяла у Федора, приобретая все, на что указывали почуявшие «халяву» «коммунары».

Для Димки она купила его любимый «Холстен» и чипсы. Он ведь, бедненький, с утра пива ждет…

«…Меня потеряли. Словно вещь. Но я опять нашлась.

Как все радуются моему появлению! Кричат, что я клевая чувиха, обнимают, наливают водку… Для меня нашли стакан и даже помыли его…

А я вижу, как счастлив Дима… Он думал, что я уже не вернусь… Он признался, что считал мое появление сном… Дивным сном…

Он так и сказал: дивным…

И водка совсем не горькая. Надо только проглотить залпом и сразу понюхать краюшку хлеба.

Здесь все так делают, и это весело.

Надо жить проще. Мы сами создаем себе кучу условностей. Почему-то непременно нужна постель, и посуда, и много одежды… А зачем?

Спать можно и на земле, укрываясь небом. Есть можно руками, прямо из котелка, а больше одной тряпки не наденешь.

И одежда нужна совсем не для того, чтоб прикрыть наготу. Кого стыдиться, если все вокруг свои? Одежда просто защищает от холода.

А если за окном лето? Если мне жарко?

Долой условности!

Я срываю с себя эти вериги! Я рву в лохмотья ветхую одежонку!

Мне надоело черное! Долой траур!!!

А все смеются и пытаются последовать моему примеру. Владик скинул майку и выползает из брюк. Он упал, бедненький, запутался в полуспущенных штанинах.

Я хочу ему помочь, но меня не пускает Дима. Он пытается поднять с пола и снова напялить на меня порванную кофту.

Глупый! Зачем? Лучше снимай с себя все! Будем голы, как соколы, и чисты, как голуби!

Я вырываюсь из Диминых рук и пускаюсь в пляс. Стены тесной кухни словно раздвинулись, стало удивительно много места… И я кружусь, подчиняясь какой-то незнакомой мелодии, которая звучит внутри меня…

Жаль, что ее никто не слышит. Я напеваю ее вслух…

И вдруг — озарение!

Мой танец — это шаманский ритуал, такой же древний, как сама природа. А я покорительница стихий.

Дух огня, выйди к нам!

Дух воды, выйди к нам!

Дух любви, выйди к нам!

Все, что нам нужно, — это только любовь!!!»

— Хватит ей подливать, — сказал Дима, останавливая руку Чики.

— Но ей же хочется, — усмехнулся тот.

— Да, Димка! Мне хорошо! Я хочу! — крикнула Катя.

— Кого ты хочешь? — нагнулся к ней Чика.

— Всех!

— О! — воскликнул он. — Лично я не откажусь.

Маруха резко развернула его к себе и прошипела:

— А я? Я тоже могу раздеться! — и принялась срывать с себя одежду. — Смотри! У меня жопа круглая, а у нее одни кости!

— У меня кости, — кивнула Катя и потянулась губами к Димкиному уху. — Дим, пойдем спать… — громким шепотом протянула она и забавно подмигнула ему с намеком.

Она думала, что никто, кроме Димки, этого не заметит.

— Пойди! — захохотал Слава. — Или я пойду, если ты не хочешь. Если женщина просит… надо…

Дима покрылся пунцовыми пятнами и рывком поднял Катю с пола.

— Мы идем? — прильнула к нему она.

— Идем.

— Как я тебя люблю!!!

— Сейчас покажешь! — заржала им вслед коммуна.

«Димка… Димочка… Димон… Демон…

У него и взгляд, как у Демона, и смех…

Хохочут стены, хохочут окна, полы под ногами — и те хохочут.

А мой виноградник истосковался по пахарю… Как лоно мифической Суламифи… Виноградник… Вино…

Пить хочу! Долго, жадно, до последней капли… Вина мне! Вина!

Но в чем моя вина?

Ты не кричи. Ты целуй. Ты люби…

Губы к губам. Руки к рукам. Тело к телу.

Теперь я запомню все… Я специально замедлила время, чтоб ничего не упустить.

Теперь каждая минута тянется, словно час. А часы эти сплетаются в вечность.

Именно столько будет длиться наша любовь.

Не торопись, милый… У нас впереди уйма времени… Давай застынем так — губы к губам, тело к телу…»

Дима никогда прежде не видел Катю такой. Такой Кати он не знал. Она стала чужой, незнакомой, какой-то пугающей…

Но в то же время — такой желанной…

В ее бесстыдстве, в ее откровенности была какая-то чистота. Это странно звучит… Но так чисты дети, когда снимают друг перед другом трусики и с любопытством изучают то, что там сокрыто.

Катя вместе со своим старушечьим одеянием словно сорвала какой-то стоп-кран внутри себя.

И из нее хлынула такая лавина эмоций, желаний, такая жажда чувств, что именно их необузданность и испугала Диму.

Но в этой неукротимости была дикая прелесть.

Никогда еще Катя не обнимала его так жадно, не требовала так определенно исполнить то, чего ей хотелось, никогда не рычала, словно раненая волчица, не кусалась, не содрогалась в экстазе, едва не сбрасывая с себя Диму…

Он просто ошалел от такого напора страсти…

А притворялась тихоней… Строила скромницу…

Ведь он был у нее первым, он воспитал в ней женщину, он знал каждый изгиб ее тела. Он знал, на что она способна в постели.

Но этому учил ее не он. Кто-то другой преподал ей эти уроки.

И как каждый ревнивый мужчина, уязвленный тем, что соперник мог оказаться состоятельнее, чем он, Дима задавался мучительным вопросом: кто?!!

«Не уходи… побудь со мной еще мгновение…

Я тяну руки, но он уходит… А я еще не насытилась… я голодна… Я хочу еще любви…

О! Да! Еще! Я вижу, что ты неутомим… И я тоже. Я ни капли не устала. Я готова бесконечно принимать тебя в себя и умирать от этого блаженства.

Наша любовь подобна волнам. То сильнее волна, то слабее. И я взмываю то выше, то ниже… То острый всплеск удовольствия, то ровное колебание…

Еще, родной! Еще, мой единственный!

Видишь, мы ведь созданы друг для друга!!!

Видишь? Ты смотришь? А почему у тебя такое лицо? Почему ты стоишь? Мы ведь оба лежим на старом матрасе в нашей комнате…

Как это: ты лежишь на мне, ты сливаешься со мной, я чувствую тебя внутри… О! Как я тебя чувствую!!! — и ты стоишь рядом?

И ты сам отдираешь себя от меня…

А я не пускаю тебя. Я цепляюсь, накрепко прилепляюсь к твоим плечам, переплетаю ноги за твоей спиной. Не вырвешься!

Я еще не насытилась! Спелые гроздья винограда изнемогают от сока… Сок должен перебродить в вино…

Но ты бьешь сам себя… И обратно — тоже себя…

А! Я догадалась… я знаю, как это называется, мне Кирилл объяснял: мазохизм… Когда сам себя… и балдеешь от боли…

Но ты повернулся ко мне… Ты что, хочешь меня ударить?! Вы оба хотите? Димочки!!!»

— Озверел? — Чика сплюнул сквозь зубы и дал Димке сдачи.

Он был зол, что новый постоялец приперся в самый неподходящий момент. Его самочка так активно подмахивала, так орала от наслаждения, а этот собственник…

Димка отлетел от удара к стене и пощупал разбитый нос. Из него на грудь стекала тонкая струйка крови.

— У нас тут все общее, — пояснил ему Чика. — И шмаль, и бабы. Не нравится — вали кулем!

— Сука… — прохрипел Дима, поднимаясь с пола. Он размахнулся, но ударил не Чику, а Катю. — Потаскуха!

А она смотрела на него бессмысленным взглядом и недвусмысленно постанывала, гладя себя ладонью по животу.

Хозяин Слава заглянул в комнату и моментально оценил ситуацию.

— Пойдем со мной, — склонился он к Кате. — Пусть мужики сами разберутся. А то и тебе попадет.

— Да… попадет… — всхлипнула она.

Когда избитый Дима брел в ванную, чтобы остановить текущую из носа кровь, из-за Славкиной двери доносились Катины блаженные стоны.

— Демон! — взвизгивала она. — Мой Демон!

— Демон, Демон… — довольно сопел Славка. — Ух, и ненасытная же ты! Третьего мужика укатала…

Дима захлопнул дверь ванной, чтоб не слышать этого, и включил воду. Сунул под холодную струю разгоряченное потное лицо и принялся жадно хватать ее пересохшими губами.

Проститутка… Со всеми, без разбора…

Нет… Она не виновата… Она же ничего не соображает. Думает, что это он ее ублажает…

Теперь ничего не поделаешь…

Дима сел на край ванны и закрыл лицо руками.

Они пришли в чужую стаю, где живут по своим законам. И чужак должен или принять их, или уйти. Иначе его убьют.

В дверях, покачиваясь, возникла помятая Юлька. Она была в одних лишь армейских ботинках, из которых тянулись вверх тонкие, словно спички, ноги.

Дима невольно провел по ним взглядом, скользнул по курчавому треугольнику, выпирающим косточкам худых бедер и крошечным, обвисшим грудкам.

Надо же! Эта халда еще полагала себя привлекательной! Она облизнула бледные губы и состроила Димке гримаску. А потом качнулась вперед и обвила руками его шею.

— Я тоже хочу любить… Сегодня день любви…

Откуда ни возьмись, к ней присоединилась Ирка, такая же голая и нескладная. Она тоже повисла у Димки на шее, и общими усилиями девицы уволокли его к себе в конурку.

— …Иди, иди… Я спать буду, — выпроваживал Катю Славка. — Хватит с тебя. Достала!

А она хихикала и упиралась пятками в пол, не желая уходить.

— Дай еще потянуть!

— Ну на, на. — Славка недовольно ткнул ей в губы окурок.

Катя затянулась жадно, до одури, так что голова разом закружилась. Она вернула бычок Славке и вдруг пристально посмотрела на него:

— Ты Дима?

— Дима, Дима, — буркнул он, подталкивая ее к двери комнаты. — Вон твой матрас. Туда планируй.

Катя нахмурилась и погрозила ему пальцем.

— Нет, ты не Дима… Врешь… А где Дима? Дим!!! — истошно крикнула она и заколотила сжатыми кулачками по Славке, попадая без разбора то в скулу, то в плечо…

Услышав ее крик, Димка наконец вырвался от вцепившихся в него девиц и подбежал к Кате. Славка спихнул ее к нему на руки.

— Забери свою мартышку! Ей совсем пить нельзя — дуреет!

— А ты зачем наливал? — выкрикнул Дима. — Перестань, Тюха… Ну, успокойся…

Она так жалобно рыдала, так отчаянно вцепилась в него, словно боялась, что ее опять утащит и обманет кто-то злой, что у Димки разом прошла вся злость. Осталась только жалость.

— Идем, Катюха, я тебя уложу…

— Я не могу… — Она покачала головой. — Лежать не могу… Мне плохо… Все кружится, как вертолет…

«Ты моя единственная защита. Ты моя опора…

Без тебя я падаю…

Держи меня крепче, не то я сорвусь с места и улечу, подхваченная этим жутким вихрем, провалюсь в черную бездну…

Мир сошел с ума. Земля слетела с орбиты и теперь несется в пространстве, неистово кувыркаясь и сдувая с себя последние остатки атмосферы.

Вот и настала катастрофа, о которой предупреждала Дева. Настал конец света…

Но это для нас — конец всему. А во Вселенной ничего не изменилось. Подумаешь, какая-то планетка отправилась в свободный полет по пространству! Скоро она попадет в сферу притяжения какого-либо светила и опять смирно закружится по новой орбите.

Только жизни на ней уже больше никогда не будет.

Жизнь пылинками рассеялась по черному космосу. И одна из этих пылинок — я.

Я падаю в гигантскую, бешено вертящуюся воронку, которая становится все уже и уже, пока не превращается в черную точку.

«В конце каждой строчки поставьте точку…»

И я ставлю точку. Это конец».

Глава 7 ТО, ЧТО ДОКТОР ПРОПИСАЛ

Славка и Чика колдовали на кухне. Они что-то варили в ковшике, какое-то мутное, остро пахнувшее зелье, потом процеживали его через обернутый марлей кусок ваты в широкую миску.

На дне ковшика оставался черный, припекшийся осадок, а само зелье получалось мутным и желтоватым. В нем, несмотря на ватный фильтр, плавали какие-то крупинки.

— Надо бросить активированный уголь, он всю взвесь оттянет, — сказал Славка.

— Это тебе что, самогон? — хмыкнул Чика.

— Но мы на Арбате всегда уголь клали.

— Это считай, что полдозы псу под хвост. Давай скорее!

— А что вы здесь делаете? — заглянула в кухню Катя. — Кому-то плохо?

Она увидела, что Чика дрожащими руками наполняет из миски шприц.

— Мне…

— Тебе уколы прописали?

— Иди отсюда! — рявкнул Чика. — Слав, убери эту ДУРУ!

Он закатал рукав, и Катя увидела расплывшиеся от кисти до локтя кровоподтеки.

— У тебя диабет?

— Диабет, диабет, — буркнул Чика.

— Катька, иди сюда! — позвала ее толстая Маруха. — Мы уже разложили.

Катя вернулась в комнату.

Девчонки сидели прямо на полу, раскинув шестиконечным крестом самодельные карты.

Их рисовала по памяти Катя на кусочках картона от Димкиной коробки.

Первый аркан — Маг…

Тринадцатый — Смерть…

Может быть, внутри она что-то и перепутала, переставила номера арканов, но ведь какое значение карте дашь — это она и предскажет.

Девчонки иногда жили в коммуне неделями, а иногда пропадали… Отъедались и отсыпались под родительским надзором. Возвращались тогда они чистенькие, отмытые, с ясным взором и свежими личиками…

Вот такие, как сейчас. И пили не водку, а пивко, посасывая кусочки вяленой воблы.

Когда они были такими примерными девочками, с ними можно было нормально общаться. Катя даже не злилась, что Юлька и Ирка домогались Диму, она сама тогда вела себя не лучше…

С того памятного дня Дима следил, чтоб она не пила много. Да Катя и не хотела, помня о том, как страшно раскалывалась голова и как она едва не умерла, превратившись в черную точку.

От нечего делать она смастерила себе карты Таро. Узнав, что Катя умеет гадать, девчонки тут же пристали с просьбами открыть будущее.

Катя смотрела на разложенные мальтийским крестом карты.

Прошлое и будущее Марухи собрали все худшие арканы, и Катя не знала, как трактовать их, чтоб не обидеть толстуху.

— А под сердцем у тебя — дитя… — сказала наконец она.

Юлька захохотала:

— Беременная, что ль? То-то я гляжу, у нее брюхо аж свисает!

— Нет… Это не в физическом смысле, — пояснила Катя. — Это в душе. Как самая страшная тайна…

Маруха помрачнела:

— Дальше давай.

— Нет, что там с дитем? Нам интересно! — пискнула Ирка.

— Ну у бабки в деревне она, — нехотя буркнула Маруха. — Что пристали? Дочка у меня.

— Ух ты! — Юлька восторженно уставилась на Катю. — Ты это по картам вызнала? А мне кинь, что матуха моя задумала? Грозится из квартиры выписать…

— Не лезь поперед батьки в пекло, — ткнула ее в бок Маруха. — Мне еще не закончили.

— Горе и позор из-за молодых мужчин, — вздохнула Катя.

— А! — небрежно отмахнулась толстуха. — Это ерунда!

— А на будущее — юродивый. Ну… сумасшедший…

— Это точно, — подтвердила Юлька. — Столько квасить, вообще с ума сбрендишь. Теперь мне, Кать!

Но Катя собрала карты и вскочила, потому что из коридора послышался Димкин голос.

Он пришел с гитарой и громко ударил по струнам:

— Катька! Тюха! Я с работы!

— Ну как, Димочка? — выбежала она ему навстречу.

— Очень даже вполне, — довольно объявил он. — Сотня. В два раза больше, чем ты на своем оптовом получала. Да к тому же не унижение, а удовольствие.

— Ой, какой ты молодец! — засмеялась Катя. — А тебя хорошо слушали? Им понравилось?

— А ты как думала? — хмыкнул он. — Хотя, знаешь, ансамбли там большим успехом пользуются… Может, завтра вместе пойдем?

Катя запрыгала и захлопала в ладоши:

— С удовольствием! Вот только… я столько времени не занималась… Мы порепетируем немного?

— Сейчас. Только перекушу, — благосклонно согласился Дима.

Катя чуть не плакала от досады. Пальцы не слушались, словно стали деревянными, ноты из головы вылетели. Под недовольным Димкиным взглядом она чувствовала себя хуже, чем на экзамене.

Он то и дело обрывал мелодию, чтобы сделать ей замечание.

— Руки-крюки! И медведь все уши оттоптал! — безжалостно припечатывал он.

— Я сейчас, сейчас… — лепетала Катя. — Здесь фа-диез?

— Бе-бе-бе… — передразнил он, скорчив презрительную рожицу.

— Давай еще раз, Димочка… Я соберусь… — пообещала Катя.

Вокруг них уже собралась толпа зевак. Но они остановились не концерт послушать, а перепалку между музыкантами.

Уличных музыкантов на Арбате — хоть лопатой греби, каждый что-то пиликает. А здесь представление оригинального жанра. Вроде как Саша с Лолитой из «Академии» — немного попоют, немного подерутся…

Между Катей и Димой на асфальте лежала перевернутая шапка, а в ней несколько смятых бумажек.

— Мы еще даже на метро не заработали, — шипел на Катю Димка.

— Сейчас, Димочка…

Скрипка подрагивала в ее руках, а щека мелко колотила по подбороднику.

Кате было стыдно стоять перед людьми, словно нищая, точно милостыню просить… У ступенек театра Вахтангова они как будто на паперти…

Глаза ее невольно следили за руками прохожих: остановится кто? достанет из кармана кошелек? бросит им подачку?

И к стыду от того, что она ждет подаяния, примешивалось чувство досады, если не бросали…

— Улыбнись хоть! — простонал Дима. — Что ты как каменная?

— Да… — Катя выжала кривую улыбочку. — Ты немного помедленнее… я сейчас в ритм войду…

Многоголосый шум воскресного Арбата сбивал Катю с внутреннего настроя. Она не могла услышать ту музыку, которую собиралась сыграть… К тому же за углом громко играла другая группа, в стиле кантри, и у них даже был микрофон с усилителем.

Катя мельком видела их солистку, когда они проходили мимо.

Та была кругленькой, рыжеволосой и уже далеко не молоденькой… Теперь она надрывалась, выводя хрипловатым голосом высокие ноты. Ей приходилось еще и приплясывать, виляя бедрами и ударяя в бубен с колокольчиками.

Надрывно развеселая мелодия звучала диссонансом протяжному русскому романсу. Не то они играют… не так надо…

Ведь это Арбат, здесь неподалеку стена памяти Виктора Цоя, и сейчас август… Каждый фэн знает, что это значит…

— Дим, давай «Восьмиклассницу», — робко предложила Катя.

Он удивленно посмотрел на нее и просиял:

— Ты смотри! И как ты сама додумалась?

Он ударил по струнам гитары, Катя провела по скрипочке смычком, и начальные ноты мелодии прозвучали пронзительно и печально.

Услышав первую фразу, рядом с ними остановилось несколько человек, потом подошли еще, и еще…

Потом замолкло банджо за углом и перестала терзать микрофон рыжеволосая солистка.

— У-у-у… восьмиклассница… — подхватили припев собравшиеся.

Теперь дуэт гитары со скрипкой играл слаженно и вдохновенно.

…Это Димочка посвящает ей эту песню, глядя на нее с импровизированной сцены… А вокруг подпевают все, кто пришел на проводы в армию…

…Это Катя смотрит на него снизу вверх, старательно вторя тоненьким девчачьим голоском…

Нет, теперь Катя стоит не под сценой, а рядом с Димкой. Они оба поют и играют, и эти шквалом обрушивающиеся аплодисменты адресованы им обоим.

Неужели? Им правда понравилось?

Старая шапка наполнилась доверху. Дима поднял ее и высыпал содержимое в целлофановый пакет.

Катя раскраснелась, глаза засияли. Теперь она уже бегло перебирала пальчиками, а скрипочка послушно отзывалась всхлипами на каждое прикосновение смычка.

Вслед за песнями Цоя последовали цыганские романсы, потом русские. Весь репертуар скрипично-гитарного дуэта воспринимался на ура.

— Смотри, как модно стало сочетать гитару со скрипкой, — громко заметила одна дама другой. — Точно такая же пара играет в ресторане Дома кино…

Димка услышал, улыбнулся и подмигнул:

— Жми, Катюха! Жарь! Врежь!

Настроение у него сразу повысилось — все-таки за несколько лет это был его первый публичный успех.

Но уже перед самым уходом, когда толпы гуляющих поредели и Димка с Катей уже собрались восвояси, к ним подошел вразвалочку бритый паренек, который очень долго простоял рядом, слушая их пение.

— Двести готовь, пацан, понял, ну? — лениво пережевывая жвачку, велел он.

— За что? — пожал плечами Дима.

— За место… Ты тут второй раз ошиваешься. — Вчера мало сшиб — не тронули, а нынче за два дня…

Парень протянул руку и выжидательно уставился на Диму. Неподалеку его поджидали еще трое — таких же крепких и бритых.

Дима глянул на Катю и напустил на себя деловой вид, словно справлялся в универмаге о цене товара:

— Значит, сотня в день? Так?

— Пока так, — кивнул парень. — А если хорошо пойдет — то и мы повысим.

— Кать, — срывающимся голосом сказал он, — ты отсчитай там, сколько надо…

— Ага… — Катя широко раскрытыми глазами смотрела на парня. — Скажите, пожалуйста, вы рэкетир?

Он усмехнулся и пожал плечами.

— А что, ни разу не видела?

— Н-нет…

— Ну смотри, — буркнул он и пересчитал протянутые деньги. — Фу, а что такими мелкими? Завтра перед уходом сбегай в Смоленский гастроном, сменяй покрупней. Прямо к кассе подходи, они знают…

Димка пил коньяк и зло играл желваками на скулах. У Кати тоже настроение было — хуже некуда…

Сперва стыда набирались, словно побирушки, потом их еще и ограбили… От этого инцидента исчезла вся радость от удачного выступления…

Никакие они не артисты. Обычные попрошайки…

Никогда больше не выйдет она на такой позор! Стыдно!

Катя налила коньяка и себе, выпила залпом, зажмурилась, чувствуя, как обожгло желудок теплом, и от этого тепла начал постепенно таять застывший внутри кусок льда.

Дима не возражал. Они принесли с собой три бутылки — ровно на столько им хватило после арбатского рэкета.

Девчонки сочувственно присоединились к ним. А Славка с Чикой где-то бродили, несмотря на то что давно стемнело.

Вернулись они веселые, с лихорадочным блеском в глазах, плеснули по чуть-чуть коньяка и загадочно поинтересовались:

— Ну, как улов, Дим? Полны карманы?

— Под ноль, — буркнул Димка.

Юлька с Иркой, перебивая друг друга, поведали парням о наглом арбатском грабеже.

— Ничего, завтра больше накапустишь, верно? — подмигнул Димке Чика. — Дадим ему в долг, Славка? Надо же другану настроение поднять.

— А что не дать? — хмыкнул тот. — Раз — и никаких проблем! Средство верное!

— И мне, Славочка, и мне… — заверещали девчонки, мгновенно догадавшись, о чем речь.

— Дорого выйдет, да и самим мало, — строго оборвал их Чика.

Славка набрал в стакан воды, прикинул на глаз, сколько в нем, и высыпал туда белый порошок.

— А что это? — спросила Катя. — Опять инсулин?

— Гораздо лучше! — хохотнул Чика. — Лекарство против страха, порошок от депрессии… Действует примерно как «Сникерс». Съел — и порядок!

— Вернее, ширнулся, — уточнил Славка, набирая в шприц два кубика. — Ну, кто первый?

— А! Давай! — закатал рукав Дима. — Сколько я буду должен?

— Завтра на свежую голову потолкуем, — ответил Чика.

Катя смотрела, как игла проткнула кожу на загорелой руке Димки и вошла в вену…

— А шприц одноразовый? — спросила она. — А то грязным можно и СПИД подцепить…

Все расхохотались.

— Одноразовый, — успокоил ее Славка. — Он у нас один такой… на все разы…

Димка растянулся на матрасе и закрыл глаза.

Он лежал, словно прислушиваясь к каким-то новым ощущениям внутри себя, а потом лицо его постепенно стало смягчаться. Насупленные брови распрямились, губы обмякли, рот приоткрылся…

И такое блаженно-счастливое было у него выражение лица, что Катя тоже закатала рукав.

— И мне… Можно?

Глава 8 ВАКХАНАЛИИ

«Бело-розовый зефир… Я сейчас его съем… Ам!

Почему все смешно? Это стены? Какие вкусные!

А что за чудо-цветы расцвели вокруг меня! Я таких никогда не видела. Это анемоны? Или магнолии?

Странно, я ведь ни разу не видела ни магнолий, ни рододендронов, ни глициний, а их названия сразу всплывают в мозгу, и я уже знаю, как выглядят эти роскошные цветы…

А какой аромат исходит от них!

А какие бабочки порхают вокруг! Крупные, больше воробья… Они задевают разноцветными крыльями мое лицо…

Не надо! Щекотно!

Надо жить мирно в таком мире… И мне так спокойно на душе…

Какие дураки мои бывшие братья и сестры! Разве может наступить конец света в таком мире?!

Ведь здесь все пронизано счастьем, все дышит негой, все радует глаз!

Ах, и я была глупой, когда стремилась поделиться своим счастьем с другими, раздарить свою любовь.

Нет! Этот мир только мой!

Я хочу владеть им одна!

И ни с кем его не разделю, даже с Димой!

Это мои цветы! Мои птицы! Мой запах!

А какая замечательная музыка играет для меня…

Или это я ее играю?

Я даже не помню, как взяла в руки скрипку…»

Игла медленно входит в вену…

Но боль начинается чуть раньше, когда она протыкает сплошной багрово-фиолетовый синяк, растекшийся вокруг локтевого сгиба…

Прошлый раз кто-то целился дрожащими руками и проткнул Кате вену…

А! Не впервой! Сколько раз уж их протыкали… Не счесть!

Вот черт! Опять!

Катя резко согнула локоть, чтоб остановить кровь, и быстро задрала юбку. Толстые колготки неудобно было спускать одной рукой, и она крикнула:

— Юлька, помоги!

Юлька рывком дернула их вниз, обнажив Катины синюшные исколотые ноги.

Катя давно умеет сама отыскивать вену и втыкать шприц, но руки у нее так дрожат, что она всегда просит сделать это того, кто потрезвее.

Обычно помогают Чика или Славка. Они почти не колются, однако исправно приносят товар «коммунарам». Когда есть деньги — дорогой героин, когда нет — варят самодельное зелье из маковой соломки.

Игла вошла слишком глубоко, и Катя застонала.

— Быстрее… Ну… быстрей… — шептали обметанные, воспаленные губы. — Я не могу больше…

«Надо немного подождать… Я же знаю… Но нет уже сил терпеть.

Мои косточки кто-то безжалостно расплющивает клещами, мои суставы выкручивают, как на средневековой дыбе…

Эту пытку невозможно вынести даже сильному мужчине…

Я видела недавно, как плакал один широкоплечий амбал, пришедший к Славке в гости. Он перебрал от жадности, а наутро Чика отказался давать в долг.

Этот амбал выл и катался вдоль коридора и рыдал, размазывая сопли, пока Чика не выторговал у него что-то важное для себя, а потом сжалился и вколол полкубика.

О-о-о… Как мне больно… Меня точно поджаривают на медленном огне. По сравнению с этим укол — тьфу!

Песня юных наркоманов. Да, я теперь наркоманка…

Я это прекрасно понимаю. Иногда. Когда способна что-то понимать…

Но это бывает все реже и реже… Потому что все в моей жизни подчинено жуткому распорядку: укол — кайф — боль — новый укол…

А ногу я не чувствую. Она будто деревянная. Чужая синяя нога лежит на полу, а Чика зачем-то вводит драгоценные кубики в нее, а не в меня…

Ну, быстрее! Я сейчас умру…

Вот… наконец-то… отпускает…

Как легко становится…

А Чика велит мне вставать. Пора идти. Димка ждет. Мы должны работать.

Да, я все понимаю, я тороплюсь…

Не работать нельзя — никто не станет давать в долг дорогой препарат. И мне надо успеть заработать на новый укол, потому что я уже по опыту знаю, что после этой легкости наступит провал, пустота, боль…»

От мороза пальцы распухают и не хотят подчиняться.

В такие холода на Арбате совсем мало людей. Только торопливо пробегают стайки ошалелых туристов, скупая матрешек и фотографируясь на фоне фонарей.

Но Катя не чувствует, что замерзла. Это Дима топчется рядом, поминутно дуя на руки в обрезанных на пальцах шерстяных перчатках.

Смешные такие перчатки: как у кота Базилио… Как у нищего…

Дима каждые полчаса бегает греться в кафешку напротив. Он выпивает стакан горячего чаю, долго оглаживая его озябшими ладонями, и смотрит на Катю через стекло витрины.

А Катя играет.

Она не устает. Она не замечает ничего вокруг.

Эта скрипка уже кажется продолжением ее плеча, она точно срослась с ней.

«Музыка переполняет меня. Она клокочет внутри, как шипучее шампанское в бутылке. Она рвется наружу…

Я не успеваю сыграть и десятой доли тех мелодий, которые звучат во мне…

Та-та-ти-та… вот… Девятая симфония…

И тут же Моцарт: па-ба-рам, па-ба-рам, па-ба-рам-пам…

А эту я не узнаю… Она рождается прямо сейчас, здесь, под моими пальцами…

Это моя мелодия.

И я окунаюсь в нее с головой и плыву, покачиваюсь на ее волнах… Она ведет меня за собой.

Гитара то вторит мне, то замолкает. Ну и пусть! Она только мешает мне, не попадает в такт, не угадывает следующий аккорд.

Я должна одна владеть этой музыкой.

Это мое пространство.

И в нем звуки обретают форму, вес и объем…

Одни тоненькие, легкие, заостренные, белые и голубые… Другие низкие, темно-красные, плотные, круглые. Третьи — густо-синие и коричневые, похожие на тяжелые кубики…

Из этих звуков-фигурок вырастает сказочное строение, как из конструктора «Лего».

Они цепляются один за другой, падая сверху, точно в игре «Тетрис». Только построенный ряд не исчезает, а застывает, служа фундаментом для новых мягких, подвижных фигурок…

Звуки-фигурки тянутся друг к другу или отталкиваются…

У них тоже есть между собой и любовь, и ненависть…

А как же иначе? Они ведь живые!

Я творю сейчас живую музыку. Такого никогда и никто еще не делал.

Просто никто не сумел разглядеть, какие они на самом деле — звуки… Ведь вовсе не невидимки…

Дима сунул Кате пирожок прямо в рот. Она откусила и механически прожевала, даже не заметив, что ест.

Диме теперь было неловко и стыдно стоять рядом с ней на Арбате. Потому и филонил в кафешке, отогреваясь, пока Катя отстаивала все от звонка до звонка.

Она стала похожа на сумасшедшую старуху — глаза огромные, из орбит вылазят. В них болезненный лихорадочный блеск. Под глазами круги, губы совсем бескровные, а пепельные волосы почему-то больше не вьются волной, а торчат абсолютно прямые, как пакля, выбиваясь из-под надвинутой на самые брови шапки.

Светлое пальто, которое купил ей Кирилл, давно потеряло былой лоск и теперь смотрелось будто с чужого плеча. Его густо покрывали пятна — Катя могла сесть где угодно или даже лечь, не заботясь о сохранности одежды.

Впрочем, играла она блестяще. Так одухотворенно, так неистово, что, несмотря на трескучий мороз, рядом с ней всегда кто-то стоял.

И много бумажек летело к ее ногам в подставленный фанерный ящик от посылки.

Это Дима усовершенствовал процесс собирания мзды, потому что в осенние дожди шапка размокала в луже, и деньги тоже мокли.

У него душа кровью обливалась, видя, как портится заработок, но порой неудобно было выгрести улов, потому что зрители стояли плотной толпой, и не хотелось прерывать концерт, чтоб не спугнуть потенциальных благодетелей.

Теперь в благодарность уличным музыкантам люди опускали деньги в прорезь фанерной крышки. Это было еще удобно тем, что никто не видел, сколько там, внутри…

А внутри иногда скапливалось вполне прилично. И это все кидали Кате. Она своей скрипочкой умела разжалобить сердца…

И хотя Дима, исполняя лишь роль провожатого, мало отношения имел к этим деньгам, львиную долю он забирал себе и откладывал, оправдывая себя тем, что и так тратит уйму денег на наркотики.

Нет, он не впал в зависимость. Сильный организм не торопился привыкать к зелью. Димка лишь иногда позволял себе ширнуться для расслабухи и кайфа…

А вот Катя…

Она стала похожа на собственную тень. Она и дня не могла прожить без укола. И если Димка уговаривал Чику снизить ей дозу, то посреди ночи она начинала плакать и метаться, и отрубить ее мог лишь стакан водки.

Трудно было решить, какое из зол меньше: героин или алкоголь.

От наркотика Катя хотя бы становилась одухотворенной, просветленной, тихо играла свои фантастические мелодии, словно не чувствовала усталости. Этакий Божий одуванчик…

А от водки вся мерзость лезла наружу. Она хохотала, раздевалась догола, орала непристойности, потом ее обычно жутко рвало, и Диме приходилось полоскать ее под краном, нагнув над ванной.

После водки у Кати дрожали руки, она с трудом могла связать несколько нот, и рабочий день шел насмарку…

Нет уж, лучше героин… Для дела полезнее…

Дима уже отчаялся удержать свою подругу, оттащить от края бездны, в которую она так отчаянно рвалась.

Вот хотя бы сегодня… Она достала летний сарафан и собралась надевать его, не понимая, что за окном минус двадцать пять.

А когда Дима пытался натянуть на нее теплые сапоги, стала капризничать и брыкаться на потеху всей коммуне.

А ведь неделю назад спрашивала у Димы тоскливо и удивленно:

— Разве уже зима?

Тогда она остановилась посреди двора, зачерпнула рукой снег и зачем-то лизнула.

— Да, — вздохнула разочарованно, — снег… А я думала: мороженое…

Времена года для нее менялись, словно часы в сутках. Она жила, не замечая, какой нынче сезон… какой год… какой век.

Может быть, в своем сознании Катя прожила за это время целую вечность… А может — всего секунду…

«Как прекрасен этот мир! Какие пышные белые розы расцвели у меня под ногами! Разве по ним можно ходить? Это кощунство — топтать такую красоту!

А Дима меня обманывает. Он говорит: это снег…

Какой же снег летом?!

Они все считают, что я дурочка… Я же вижу… Переглядываются, шепчутся, что-то всегда от меня прячут…

Никому до меня нет дела! Никто меня не любит!

Только Чика… Он сам наполняет шприц, когда я уже готова ползать у него в ногах…

А Дима — нет. Он не любит. Он не дает Чике сделать мне укол или просит уменьшить количество кубиков.

Я же не глухая. И не слепая.

А они ведут себя так, словно меня нет рядом, точно я бесчувственное бревно. Обсуждают, дать мне «чистый» или самодельный отвар. Или лучше заменить все водкой…

А мое мнение учитывается?! Эй, вы!!!

Нет? Тогда извините… Это я просто так… Просто спросила…

Конечно, я хочу, чтобы мне стало хорошо… Очень хочу…

Все, все… Я уже паинька… Я умница-девочка…

Все, я сижу спокойно… Молчу, молчу… как рыбонька…

Чика хочет, чтоб я сыграла?

Э, нет! Меня не проведешь! Сначала — дозу!!!

Вот так… Сейчас горячие волны пройдут по телу, грязные стены превратятся в бело-розовый зефир, и зацветут рододендроны и анемоны…

Хляби небесные разверзнутся, и из них посыплются мягкие, податливые фигурки — звуки…

Только успевай ловить их, нанизывать ряд за рядом, плести из них, точно кружево, затейливую мелодию…

Все! Она уже готова родиться!!!

Скорей! Где моя скрипка?!»

Глава 9 МНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Как ни далеко шагнула вперед наука, а человеческое сознание и особенно подсознание остаются загадкой.

Никто не мог понять, почему Катя вдруг будто резко очнулась от беспробудной спячки, посмотрела на карманный календарик и сказала:

— Завтра у меня день рождения.

— Ой, точно! — подхватил Дима, которому стало неудобно, что он совершенно позабыл об этой дате. — Тебе ведь двадцать! Круглая дата. Надо отметить.

— Конечно, надо, — поддержали Чика и Славка. — Устроим по высшему разряду.

— Ты только не напивайся сегодня, — поморщившись, попросил Дима. — А то завтра самой противно будет. Весь праздник насмарку.

— Нет, что ты! — испуганно покачала головой Катя. — Мне совсем и не хочется…

— А укол? — подмигнул Чика.

— Нет, спасибо, — отказалась Катя. — В другой раз.

— Естественно!

— Я бы съела чего-нибудь, — вновь огорошила она всех, потому что в последнее время жевала лишь то, что ей, как птенцу, вкладывал в рот Дима.

— Колбаса есть. Бутерброд?

— А горячего? Я бы сейчас борща… маминого… — мечтательно потянула Катя.

— Отходняк! — пихнул Чику локтем Славка. — Всегда на горяченькое тянет…

— Надолго ли?

— Посмотрим…

— Слушай, на двадцатилетие надо бы подарить что-то… Все же дата… — сказал тощий Владик.

— И я даже знаю что! — усмехнулся Чика.

Ради Катиного праздника они не ходили работать на Арбат. А Катя с утра пораньше принялась отскребать и отмывать всю квартиру, отчистила плиту, смела паутину. Старый потрескавшийся кафель в ванной обнаружил свой первоначальный цвет — нежно-салатовый.

Всем входящим в квартиру Катя бросала под ноги мокрую тряпку, ведь им все равно не придет в голову разуться.

Вместо надоевших бутербродов она написала Димке длинный список, что следует купить из продуктов, а Владика отправила на оптовый рынок за одноразовой посудой.

— Катюха, ну у тебя и трудовой энтузиазм! — проворчал Дима. — К чему такие церемонии? Посидели бы скромненько…

— Ты что?! — обиженно вскинула на него глаза Катя. — Мне ведь двадцать, понимаешь?

— Нет, я, конечно, понимаю, — пожал плечами Дима. — Но мне тоже было двадцать… В армии. Как раз перед дембелем.

— Ну?

— Ну выпили, — хмыкнул Дима. — А что еще надо?

Катя отмахнулась от него, как от несмышленыша, и принялась резать салаты.

На этот раз будет не так, как в прошлом году! Надо сделать все, чтобы этот день запомнился. Пусть Катя не умеет печь пироги с капустой и «сенаторский» торт, зато с обычными закусками она вполне справится.

И оливье, и винегрет, и сырок с чесноком, и свекла с майонезом, а на горячее каждому по большому куриному окорочку, запеченному в духовке вместе с крупно порезанной картошкой.

Сунув в духовку горячее, Катя поспешила в ванную.

Все такое чистое, даже лечь приятно, вытянуться почти в полный рост, откупорить новый шампунь, промыть волосы, ставшие какими-то липкими и спутанными, отдраить мочалкой все тело… А потом пустить на макушку тугую струю душа. Сперва нестерпимо горячую, потом ледяную, и снова горячую…

От этого все тело наполнилось бодростью, а голова прояснилась, точно Катя понюхала нашатырного спирта.

«Этот день мой. И я знаю, что должна быть чистой, как новорожденная. Ведь сегодня повторяется миг моего появления на земле…

Пусть через двадцать лет, но земля возвращается в ту самую точку своей орбиты, где она была, когда я огласила истошным криком палату рыбинского роддома.

Мне кажется, что сегодня — особенный день. И он переменит всю мою жизнь.

А мои предчувствия всегда сбываются. Правда-правда, я это уже заметила. И сны исполняются, и нечаянные мысли оказываются верными, и карта выпадает тютелька в тютельку…

Но сегодня я боюсь пытать судьбу. Я не хочу знать, что именно будет со мной.

Просто знаю — нечто очень важное. Что-то случится, и все вокруг переменится волшебным образом.

Откуда я знаю?

Только не смейтесь… У меня немного щекочет под ложечкой, под коленками какая-то странная дрожь, а сердце иногда останавливается, словно забывает сделать следующий удар.

Так всегда бывает. Я уже запомнила это состояние и узнаю его.

Точно так же я себя чувствовала, когда Димка уходил в армию. Знала: ЭТО произойдет… По неопытности я тогда не понимала что…

И когда он вернулся, прямо к моему выпускному, — у меня так же сосало под ложечкой. И коленки дрожали, я едва сумела подняться на сцену… Но Димка еще не успел эффектно появиться из-за кулис, а я уже поняла, что он там.

И в тот проклятый вечер, когда мы расстались, и в благословенный день, когда он простил меня, — ощущения были точно такими же…

Вот и пойми, к радости меня так колотит или к горю?

Хочу надеяться, что ничего плохого не случится. Почему? По простому закону природы — ведь хуже уже некуда…

А я вовсе не хочу жить в грязи, не помня, день сейчас или ночь. Я нормальная женщина. Я хочу иметь свой уютный дом. И Диму. И чтоб мы были счастливы, а любовь и радость не надо было поддерживать очередным уколом…

Я так мало хочу… Неужели мне не дадут?»

— Ой, кто это?! — воскликнула Маруха. — Кать, неужто ты?

Девчонки ввалились в квартиру и остолбенели. Полы надраены, ноздри щекочет запах домашней еды, а уж Катя…

Катюша довольно повертелась перед ними. Всего человек и сделал что отмылся, расчесался да надел нарядное платьице… А какой эффект!

— Катюха! Да ты у нас красавица! — восхищенно протянула Юлька.

Она обрадовалась, что догадалась купить у метро веточку мимозы. А подружки ведь отговаривали, смеялись: дескать, зачем козе баян, а Катьке цветы? Ей бы новый шприц — вот лучший подарок.

Удивительно, как каждый, даже опустившийся донельзя, чувствует свое превосходство перед еще более слабым и потерянным!

Девицы, которые «зависали» в коммуне неделями, лыка не вязали и ползали на четвереньках, протрезвев и оклемавшись, презирали Катю. Ведь они выходили из запоев и становились, пусть ненадолго, нормальными, а она — нет.

И вот такой сюрприз!

Юлька гордо покосилась на подруг и протянула Кате мимозу.

— Поздравляю.

Катя зарделась, сделала реверанс и взяла хрупкую веточку. Она с наслаждением понюхала ее… и девчонки дружно расхохотались.

— Ой, Кать, у тебя теперь нос желтый!

— Прошу к столу, — широким жестом пригласила Катя.

Столом назвать это можно было с большой натяжкой, потому что снятую с петель дверь положили на пару кирпичей и накрыли простыней. Зато сервирован он был по всем правилам, а одноразовые прессованные салатницы смотрелись почти как хрустальные.

К запаху еды примешивался еще один, будоражащий, дразнящий…

Маруха потянула носом и изумилась:

— Духи?

Катя виновато потупилась:

— У меня оставалось немного… Я даже забыла, что есть… Вот… А то лежат без дела…

Все расселись вокруг стола и отдавали должное Катиной стряпне. И никто не замечал, что скатерть-простыня слегка отдает дихлофосом, потому что Дима в последний момент решил поморить прыснувших в разные стороны тараканов.

Как ни странно, каждый приготовил маленький подарок. Правда, до цветов додумалась только Юлька, никто из мужчин не сообразил преподнести имениннице букет.

Дима еще с утра подарил ей маленькую стеклянную рыбку с ушком, точно у елочной игрушки. Ее Катя тут же повесила на шею вместо кулона.

Маруха с Иркой, не сговариваясь, обе презентовали по пачке колготок. Владик — флакон дезодоранта, а Чика и Славка объявили, что у них подарок общий.

Катя радовалась всему, как ребенок. Дима давно уже не видел ее такой веселой, в таком приподнято-суматошном настроении…

Она даже не пьянела, выпивая вместе со всеми водку за каждый тост… А может, дело в том, что она впервые нормально закусывала?

Да и все держались на удивление. Не забывали сказать пару слов в честь именинницы, разливая по картонным стаканчикам очередную порцию.

И вот Славка извлек из-за спины красивую блестящую коробочку, напоминающую портсигар. Внутри она была разделена на семь узких ячеек.

— Внимание! — объявил он. — Персональный набор «Неделька».

— Цени нашу щедрость! — заявил Чика и вложил в каждую ячейку по крохотному свертку, типа аптечного порошка. — Недельная доза. И вечный кайф — покой нам только снится!

Девчонки восторженно завыли и захлопали в ладоши. Чика гордо раскланялся.

— Может, попробуем? — пискнула Ирка. — Такой праздник!

Катя взяла из Славкиных рук открытую коробочку и щедро протянула девчонкам так, словно это был и в самом деле портсигар.

— Угощайтесь.

Они не заставили себя долго упрашивать и тут же схватили по пакетику.

— Здесь только семь, а нас восемь… — заметил Владик.

— Я не буду, — быстро сказал Дима.

«Мне было хорошо, а стало еще лучше. Значит, чего-то все-таки недоставало? Этого?

Какие у моих друзей красивые лица… И как тонко они понимают меня, даже лучше, чем я сама…

Ведь мое тело, моя душа так ждали этой дозы, а я хотела лишить их такого удовольствия…

Вот теперь праздник засиял всеми красками!»

…Теперь за столом в здравом сознании остался один лишь Дима.

Впрочем, теперь не было никакого стола — доска перевернута, простыня сдернута, а на полу — раздавленные пластиковые салатницы. Под ногами размазана дикая смесь из оливье и моркови с чесноком.

Виновата в этом толстая Маруха, которая с глупой улыбкой побрела куда-то «ловить кайф», покачнулась и всем своим весом сбила хрупкое сооружение.

Но она этого даже не заметила, и никто не обратил внимания…

Владик прислонился спиной к стене и жадно обгладывал куриную ляжку, вытирая жирные пальцы о джинсы лежащей рядом Юльки.

А та обняла Ирку и закрыла глаза, нежно касаясь губами лица подруги… Славка и Чика смотрели вполне осмысленно, только несли всякую чушь.

А Катя обвила руками Димкину шею, так что ему теперь было трудно сдвинуться с места, и счастливо смеялась.

Интересно, что она сейчас видит своим искаженным зрением, какие картины рисует ей воспаленное воображение?

Брызги винегрета на обоях кажутся праздничным фейерверком? А едва слышный запах веточки мимозы — цветением райских кущ?

Дима осторожно протянул руку, взял бутылку и глотнул водку прямо из горлышка.

Говорят, с волками жить — по-волчьи выть. А со свиньями?

Никто из них, и Катя тоже, не умеет жить по-человечески. Хотели посидеть, как люди… Ха! Можно было заранее предположить, чем это закончится.

Постепенно все затихли, словно заснули. Наркотик парализовал мозг и отключил работу рук и ног.

Не люди — а безвольные тряпки.

Теперь остается только ждать, когда через пару часов они начнут опять приходить в себя.

Уроды! Козлы! Как они все ему уже осточертели!!!

Но он связан по рукам и ногам. И вериги эти — Катя.

Без наркотиков, которые поставляет Чика, ему просто не справиться с ней.

Первым очнулся Чика. За ним Славка. Девчонки еще валялись в отрубе, глядя на мир бессмысленными глазами.

— Кто это сделал? — морщась, спросил Чика. — Маруха? Поднимите эту корову, пусть уберет.

— Да какая теперь разница? — махнул рукой Славка. — Ты жрать хочешь?

— Нет.

— Ну и я — нет.

Постепенно все зашевелились, поднялись с пола… Маруха жадно тянула недокуренный чинарик, Юлька пила из бутылки пиво, словно месяц в пустыне провела…

И разговор постепенно оживился… Теперь было что вспомнить и что рассказать… Хоть языки и ворочались едва-едва, зато понимание было — с первого звука…

И Катя подняла голову. Глаза еще туманились, но на ногах она стояла вполне твердо. Она взяла подаренный «портсигар», с сожалением посмотрела на опустевшие отделения и опустила его в свою сумочку.

— Дим… — пролепетала она, едва шевеля губами. — Ты меня поцелуешь?

— Да… — бормотнул он. — Потом… позже…

Только недавно она напоминала ему прежнюю Катю, а теперь вновь превратилась в неприятную, неопрятную размазню.

Вот и Ирка побрела по комнате, зацепилась ногой за разбросанные кирпичи и рухнула на пол, растянувшись во весь рост…

…Жуткий грохот сотряс квартиру. Два сильных удара — и хлипкая входная дверь влетела внутрь вместе с выбитой коробкой. А вслед за ней — крепкие парни в пятнистой форме.

Никто сразу не понял, в чем дело… Ирка загремела… А эти-то откуда?

— Встать! К стене!!! — рявкнул крепыш со злым лицом. — Руки за голову!

— Ой, мама! — пискнула Ирка, увидев перед своими глазами тяжелые шнурованные ботинки.

Чьи-то руки подхватили ее под мышки и ткнули носом в стенку.

— Что? Кто? — залепетал Владик, непонимающе моргая, когда его подняли за шкирку и сильно встряхнули.

Рыжий парень быстро ощупал Маруху сверху вниз и запустил пальцы в задний карман джинсов.

— Ой, щекотно! Не балуй! — заржала Маруха, раздвигая ноги.

И только Чике пришло в голову спросить помертвевшим голосом:

— Кто..? По какому праву..? Кто вам дал..?

В ответ он получил крепкий удар в зубы.

— Кто хозяин?

— Я, — сказал Славка.

— А это кто? Зачем собрались?

— День рождения… — промямлил он. — Вот у нее. — И указал на Катю.

«— Наркотики! — кричит верзила в пятнистой форме. — Где героин? Синцов, собаку!

А я не могу понять, что происходит… Наверное, здесь снимают кино…

Движения у всех замедленные, словно при съемке рапидом, жесты летящие…

Крепкие парни в кованых ботинках исполняют сложные балетные па. Надо же, такие плотные, а летают, точно пушинки, легко преодолевая земное притяжение…

Вот один из них скользит ладонями по телу Марухи, а она плавно извивается и приседает. Я видела такой танец в эротическом фильме…

А еще один медленно вскидывает руку, подносит ее к носу Славки, едва касается, и из-под его пальцев разлетаются в стороны красные капли… А Славка замирает над полом в воздухе, откинувшись назад, а потом планирует к стене…

У Чики смешно искажается лицо — верхняя губа дрожит, а глаза смотрят в разные стороны… Кажется, он боится? Но чего?

А мне ничто не страшно. Меня крепко держит Дима. Я чувствую сзади тепло его объятий. Мы оба рядышком смотрим этот странный фильм…

Вон как забавно поплыл по воздуху Владик, смешно суча болтающимися ногами… Его легко поднял за шиворот рыжий амбал…

А девчонок обнюхивает огромная черная собака. У нее длинный красный язык и грустные глаза.

Девчонки визжат, но тоже странно — их визг доносится до меня, словно сквозь толщу воды, он вибрирует и делится на звуковые составляющие:

— И…и…е…й…а…й…

Чика приближает свое лицо к нам, вернее, к Диме, потому что смотрит он поверх моей головы. Его губы на уровне моих глаз.

Они медленно приоткрываются и цедят глухо, едва слышно, звук за звуком:

— Е-с-т-ь?

— Да…

— С-б-р-о-с-ь…

— Куда? Собака…

— В-с-е-м х-а-н-а…

Голос у Чики вибрирует, словно проходит через трубу. А у Димы — мелкая дрожь колокольчика.

Я потом попробую сыграть эти фразы. Они так музыкальны…

До-си-фа-до…

Димины руки шарят за моей спиной. Он что-то ищет. Передвигает меня за плечи, прикрываясь мной от «пятнистых».

Я хочу повернуться, спросить, что он потерял, но его пальцы цепко впиваются мне в руку, так что пошевелиться невозможно…

Да… я тоже прижмусь к тебе, милый… Крепче…

У меня на локте болтается открытая сумочка, а в нее из Димкиных пальцев медленно летит белый бумажный пакетик… такой маленький, как аптечный порошок…»

…Собака заскулила и сделала стойку на Катю.

— Хорошая собачка… — прошепелявила Катя заплетающимся языком и протянула руку. — Я люблю собачек…

Собака угрожающе зарычала и предупреждающе щелкнула зубами рядом с Катиной рукой.

— А еще друг человека… — укоризненно вздохнула девушка.

— Синцов, обыщи! — велел злой крепыш.

Один из «пятнистых» рванул у Кати сумочку, вытряхнул на пол содержимое и двумя пальцами поднял бумажный пакетик.

Собака с рычанием бросилась к пакетику и громко завыла, виляя хвостом.

— Молодец, справился… — неожиданно ласково сказал крепыш псу.

«Зачем вы меня толкаете? Куда ведете?

Не нужно мне пальто, я еще никуда не собираюсь уходить!

Куда мне идти? Это мой дом. Мы здесь живем с Димой… и со всеми…

Дима! Ну что ты молчишь?! Скажи им! Пусть они меня оставят!

Да не трогайте вы меня! Не надо тащить волоком!.. Ну вот… теперь сапог с ноги соскочил…

Эй, там холодно без сапог!

Почему все остаются, а я ухожу? Разве я гость?

Постойте… Ну да! Это у меня день рождения! Мне двадцать лет! Поздравляете?

Спасибо, я тронута… Но именинницу нельзя уводить, пока гости не разошлись! Так не принято…

И нечестно! Почему они останутся праздновать, а меня — на улицу… И в эту вонючую машину… Здесь холодное железо…

Эй, откройте! Выпустите меня!!!

Вы ошиблись!!! Вы с кем-то меня перепутали!

Ведь у меня сегодня день рождения!»

Глава 10 БЕКАР — ЗНАК ОТКАЗА

— Криницына Екатерина Степановна?

— Да… я.

— Проживаете в Москве без прописки. Нарушаете паспортный режим.

— Понимаете… я поступала в институт…

— Понимаю.

Следователь бросал слова сухо и скупо и, кажется, ничего не хотел понимать, кроме одного.

— Это принадлежит вам?

— Нет.

Катя говорила правду. Этот героин в пакетике не ее. Такого никогда не было, чтобы ей давали порошок, — только укол уже разведенного препарата. А тем, что подарил ей Чика, она сразу угостила всех.

— Не морочь голову, — взорвался следователь. — Это твой портсигар?

— Да.

— Вот акт экспертизы. Внутренний смыв показал наличие крупиц героина. Кто принес порошок? Кто тебе его дал? Отвечай!

— Извините… — пролепетала Катя. — Я себя плохо чувствую… Я, наверное, простудилась…

— Простудилась! — насмешливо скривил рот следователь. — Это у тебя ломка, детка. Обычное дело. И ты будешь утверждать, что никогда героина в глаза не видела?

— Да…

— А это что? — Он перегнулся через стол и двумя пальцами приподнял ее рукав. — Синяки. Может, ударилась?

Катя опустила голову и тихо заплакала:

— Мне плохо… голова болит… правда.

— Охотно верю. Дать анальгинчик?

— Да!

— Ответь, где брала наркотики? Кто поставщик? Кому сбывала?

— Никому… честно…

— Никому?

— Никому…

— Только себе?

— Только себе, — кивнула Катя. — Ой!

— Отвечай, где брала?! — заорал следователь. — На ваш притон не одна уже наводка есть!

— Я… не знаю… там много людей приходит… — пролепетала Катя первое, что пришло в голову.

— Хватит дуру корчить! — Он стукнул ладонью по столу так, что Катя вздрогнула. — Ты хоть понимаешь, что тебе светит? Или совсем идиотка?

— Понимаю… — обреченно вздохнула она. — Я больше не буду…

— Ты думаешь, что дашь мне честное пионерское и мы тебя отпустим? — саркастически хохотнул следователь. — Тебе, Криницына, статья светит. А по статье вполне определенный срок.

— Срок? — недоуменно переспросила Катя. — Это что?

— Тюрьма, крошка.

— А за что?

— А за это… — Следователь ткнул пальцем в вещдок. — Статья двести двадцать восьмая, часть вторая гласит: за незаконное приобретение и хранение наркотиков с целью последующего сбыта до семи лет с конфискацией имущества.

— Семь лет? С конфискацией? — ошарашенно переспросила Катя. — А если нет имущества?

— Что-то всегда есть, — резонно заметил следователь.

— У меня только скрипка…

— Страдивари? — хохотнул он.

— Не смейтесь так, пожалуйста, голова болит, — поморщилась Катя. — За что семь лет? Я же ничего никому не сбывала…

— Один черт, детка. Тогда статья та же, часть первая: незаконное приобретение или хранение наркотиков без цели сбыта. Три года.

Катя застонала и сжала виски ладонями.

— Но я ведь не знала… Разве я кому-то сделала плохо? Только себе…

— Конечно, только себе, — подтвердил следователь. — Поздно до тебя это дошло. А незнание законов не освобождает от ответственности.

Катя отвернулась и разревелась от беспомощности и безысходности.

Следователь полюбовался произведенным эффектом, подождал, пока Катя перестанет всхлипывать, и проникновенно поинтересовался:

— Ну, а может, действительно, не твое?

— Не мое! — вскинула на него глаза Катя.

— Может, кто-нибудь тебе подкинул?

— Н-не знаю…

— А ты подумай… Кто мог?

…Димины пальцы медленно разжались, и пакетик полетел в открытую Катину сумочку…

— Никто! — быстро ответила она.

— Кто принес?

— Никто. Я на улице нашла.

— На улице? — присвистнул следователь.

— Ну да. Валялось в подземном переходе…

— И ты все бумажки с земли поднимаешь?

— А эта на сторублевку похожа…

Следователь повертел в руке пакетик и фыркнул:

— Ничего общего!

— А я с бодуна была… — пояснила Катя.

— Тогда похоже, — согласился он. — Значит, все берешь на себя?

— В смысле?

— Никого тянуть не хочешь?

— Но я правда ничего не знаю! Отпустите меня, мне плохо… У меня температура…

Следователь вздохнул и нажал кнопку на столе.

— Можешь идти.

— Домой? — обрадовалась Катя.

— В камеру.

«Злые люди! Злые! Жестокие!

Этот мир проклят! Из него исчезли краски. Значит, исчезла музыка…

А без музыки и без красок он — ничто. Просто пространство, расчерченное ровными линиями — продольными и поперечными.

Мир номер ноль.

Черно-серое чудовище, которое проглотило солнце…

«Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил!»

Я отбила все кулаки о железную дверь. Они уже распухли и саднят. От грохота железа звенит в ушах, голова раскалывается.

Но меня все забыли. Никто не подходит.

А мне плохо! Почему никто не верит?!

Вот приоткрылось крошечное окошко в двери, кто-то заглянул и сказал:

— Ломает. Может, тазепам дать или седуксен?

— Перебьется, — ответил ему другой невидимка. — Перебесится.

И окошко опять захлопнулось.

— Спасите! — кричу я. — Помогите!!!

Но всем на меня наплевать.

Мне по-настоящему холодно в одном платье в этом каменном мешке. Стены тут словно пропитаны влагой.

На улице льет дождь вперемежку со снегом — сплошная серая пелена. Но и ее мне видно лишь в крошечное окошко под потолком, заплетенное прутьями решетки.

Почему меня сюда посадили? Разве я преступница?

Никому меня не жалко… Никому я не нужна…

Я умру здесь, прижавшись к стене, свернувшись клубочком, как одинокая собака, а никто даже не узнает…

Сделайте мне укол!!! Помогите!!! Укол!!!

Дверь открывается, и входят две здоровенные тетки. Одна наотмашь бьет по лицу, а вторая набрасывает мне на голову какой-то балахон.

Теперь я похожа на кокон. Не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Не могу подняться. Ничего не могу. Только кататься по полу и орать.

Руки неудобно прижаты к груди, ноги спеленуты…

Злые люди! Злые! Жестокие!»

— Как самочувствие, Криницына?

— Спасибо… лучше…

— Скажите, вы знакомы с Чикиным Владимиром Леонидовичем?

— Нет. Впервые слышу.

— Ну как же! Он ведь был на вашем… дне рождения…

— Я не знаю фамилий и имен…

— М-да… Только клички? Так и запишем… А с Антоновым Вячеславом Ивановичем?

— Нет…

— Так ведь это хозяин квартиры.

— Он Антонов?

— Представьте себе. И долго вы там прожили?

— С лета.

— И за столько времени не удосужились познакомиться?

— А что, я ему в паспорт смотрела? — огрызнулась Катя.

— А кто вам Поляков Дмитрий Владимирович?

— Никто.

— Совсем никто? А он, представьте, тоже из Рыбинска…

У Кати внутри все похолодело. Они знают, что Димка был с ними, они всех переписали по паспортам… Надо постараться убедить их, что Димочка оказался с ними случайно…

— Значит, совпадение. — Она безразлично пожала плечами.

— А вот все эти незнакомцы прекрасно знают вас, Екатерина Степановна, — торжествующе сказал следователь. — И все они, как один, заявили, что вы проживали совместно с ними в квартире и регулярно употребляли наркотики. А вот где вы их брали — вопрос!

— Подождите, подождите, — остановила его Катя. — Я не поняла. Это кто сказал, что я… употребляла?

— Все, — развел руками следователь.

— Когда?

— Да вчера утром. Мы всех допросили, и показания совпадают. Полное единодушие.

— Нет, — шепнула Катя, покачала головой и добавила громче: — Нет! Неправда!

— Да вот у меня протоколы. Подписаны собственноручно. Показать?

— Да.

Он положил перед ней несколько листов бумаги. На одном из них был действительно Димкин почерк: «С моих слов записано верно» и красивая роспись с элегантной загогулинкой.

Катя лихорадочно пробежала по нему глазами сверху вниз.

— Значит… я приносила… — пролепетала она. — И кололась… и больше никто…

— У Чикина множественные следы уколов, — сказал следователь. — Но он стоит в поликлинике на учете как больной диабетом, официально получает инсулин со скидкой. Мы проверяли.

— Инсулин? — упавшим голосом переспросила Катя. — Ну да… он говорил…

Вот хитрый Чика! Даже справкой запасся на всякий случай, Как ему удалось? Катя-то знала, что за инсулин он выпаривал в ковшике…

Выходит, все вокруг умные, одна она дура?

Даже Димка, и тот испугался, написал, что дружки подсказали.

Ну и правильно, так дуракам и надо! Умные пакостят, а всегда дураки отдуваются.

— Ну как? Теперь вы признаете, Екатерина Степановна, что незаконно приобретали и хранили героин?

— Ну, раз все так говорят… — ответила Катя.

— А где? И кому, кроме себя, передавали? Антонову и Полякову?

— Нет!

— А Антонов утверждал, что в тот вечер вы ему дали дозу.

— Но мне тоже дали…

— Кто?

— Дед Пехто! — буркнула Катя.

— Ладно, — зловеще пообещал следователь. — Подумай еще. У меня времени много. Я всю твою подноготную выужу. Знаю, голубушка, что ты посредница у арбатской братвы… Через них большой поток наркоты идет…

— Какой братвы? — опешила Катя.

— Такой… За идиотов нас тут не держи… Ты свои мозги все уже пропила да проширяла, так что расколем в два счета.

«Час от часу не легче… Наверное, это у него мозги опухли от наркоты, а не у меня.

Какие еще арбатские братки? Можно подумать, я курьер наркобарона! Итальянских фильмов чувак насмотрелся? Комиссара Катанья из себя строит? Насочинял тут целого спрута…

Если бы это были шуточки, то я бы тоже посмеялась. Но эта игра не по правилам…

Три года! Прошло только три дня, а я уже задыхаюсь в этом каменном мешке. А три года?

Димочку я ждала из армии два года, и время тянулось так медленно… День за днем зачеркивала на настенном календаре, а срок все не сокращался…

Срок… Теперь мне мотать срок…

А Димочка? Он меня дождется?

Должен! Обязан! Иначе не может быть! Ведь я же ждала его! И наш директор сказал, что это подвиг… потому что… его самого не дождались…

Значит, не всех дожидаются?

И почему он сказал, что приносила наркотики я?

Фу, глупая, ведь иначе его тоже начали бы таскать… А разве лучше, если б и Димку засадили в такую же камеру?

Нет! Только не это!

Кажется, у преступников принято валить все на одного, на того, кто попался… И правильно — ему ведь все равно отвечать. Один за всех..

И все на одного?

Но ведь я помню… я видела… Это Димка кинул мне в сумку этот пакетик… А откуда у него героин? Он где его брал? Он ведь даже кололся редко…

Ох… мозги перегрелись. Вредно с непривычки столько думать. Я устала… Надо отдохнуть и как следует выспаться…

А Димочка мне потом сам все объяснит. Он всегда все умеет объяснить…

Вот придет ко мне на свидание…

Смешно как! В тюрьме тоже свидания…

Вот если бы моя камера была на первом этаже, Димка подхватил бы меня с подоконника, как в детстве, и унес на руках подальше он этого ужаса.

— Это сон, любимый?

— Конечно, сон. Это Морфей сморил тебя и заморочил голову…

— Mop-фей… Мор-фий…

— Нет, героин, моя героиня…

Он несет меня по серым полям, и туман колышется вокруг ног его, словно облака.

Серый туман похож на обман…

— Любимый, милый, я всегда буду ждать тебя, сколько надо… А ты?

— Ты… ты… ты… — доносит ответ эхо. — Жди… жди…

…Что судьба несет мне, радость или горе?

…Ведь кузнечик скачет, а куда — не видит…»