Не уходи

Глава 14

Люк бросил взгляд на Лизетт, с силой надавил на педаль газа, и «ситроен», промчавшись по мощеным улицам Байе, выехал на узкую дорогу.

— До Вальми полчаса езды, дотерпишь? — с тревогой спросил он.

— Роды начнутся через несколько часов. Первый ребенок так быстро не появляется на свет, — успокоила его Лизетт, подбадривая заодно и себя, поскольку у нее начались боли. А ведь доктор Оже предупреждал, что схватки будут усиливаться постепенно.

Люк еще сильнее вдавил педаль газа. Он ничего не знал ни о продолжительности схваток, ни о первом ребенке, но интуиция подсказала ему, что роды могут начаться сразу после их прибытия в Вальми.

— Оказывается, все не так… как я ожидала. — Лизетт прижала ладони к животу.

Люк вспомнил толпу, отвратительную сцену на площади, ужасные страдания Лизетт и понял, что все это ускорило события.

— Держись, мы уже подъезжаем, — сказал он.

— Поторопись, похоже, ребенок просится на свет!

— Боже мой! — Люк до отказа выжал педаль газа. «Ситроен» миновал холм и устремился к буковой роще, оставляя за собой облако пыли.

Надо было еще привезти в Вальми доктора Оже или мадам Пишон. Это займет минут тридцать или сорок. А вдруг роды начнутся без него? Люк не мог оставить Лизетт на отца. Практически беспомощный, Анри де Вальми ничем не поможет дочери, значит, это он, Люк, должен остаться с Лизетт, а граф пусть отправляется в деревню за доктором или акушеркой. Если же Лизетт права и ребенок родится вот-вот, то, вполне возможно, ему самому придется принимать роды.

— Боже мой! — снова воскликнул Люк, выезжая из рощи и устремляясь по длинной, обсаженной липами аллее. Ему казалось, будто он вступает в бой, не зная, что его ждет и что ему предстоит делать.

Визжа тормозами, «ситроен» затормозил перед конюшней. Лизетт выбралась из кабины, и в этот момент ее словно ножом пронзил очередной приступ боли. Люк подбежал к ней и обнял за талию. Лизетт, тяжело дыша, оперлась на него. Поднимаясь по лестнице, Люк позвал графа на помощь.

Анри де Вальми выскочил из комнаты и с тревогой уставился на них.

— В чем дело? Что случилось?

— Роды начались, — сказал Люк. — Берите машину и привезите доктора Оже или мадам Пишон!

Лизетт скрутил очередной приступ боли, и она застонала, повиснув на руках Люка.

— Быстрее! — крикнул Люк. — Не теряйте времени!

Граф поспешил к машине.

На лбу Лизетт выступила испарина.

— Ох, Люк, ребенок уже идет! — задыхаясь, закричала Лизетт.

Люк помог ей добраться до кровати, распахнул пальто Лизетт, задрал юбку и стянул с ног панталоны. Уже не было времени греть воду и искать полотенца. Не было времени ни для чего. Показалась головка ребенка.

— Спокойнее, Лизетт, спокойнее.

Головка ребенка вышла. Люк увидел плотно закрытые глаза, сморщенное красное личико, крохотный ротик, уже раскрывшийся для крика. Лизетт судорожно вздохнула, и, к изумлению Люка Брендона, сын Дитера Мейера, пронзительно крича, выскользнул на его ладони.

Когда Анри де Вальми вернулся с доктором Оже, ребенок был уже закутан в шаль и Лизетт, надевшая ночную рубашку, прижимала его к груди.

— Господи! — Доктор Оже остановился в дверном проеме. — А мне тут какая-нибудь работа осталась?

Люк усмехнулся:

— Я не перевязал пуповину, доктор, подумал, что вы предпочтете сделать это сами.

Доктор поспешил к кровати.

— Удивительно, а я думал, что роды будут трудными. — Он взял ребенка у Лизетт и положил его на кровать.

Младенец снова начал кричать. Доктор Оже развернул шаль и удовлетворенно осмотрел его.

— Примите мои поздравления, мадам Диринг. У вас прекрасный сын. Возможно, несколько худощав, но в нашей жизни, полной лишений, этого и следовало ожидать. Есть здесь какие-нибудь весы? — спросил он, полагая, что всех интересует вес ребенка. — Два килограмма триста пятьдесят граммов, — сообщил доктор через пять минут. — Ему потребуется тщательный уход, но малыш вполне здоров, судя по крику. Дайте ему грудь, мадам. Завтра я снова зайду. До свидания, господин граф, до свидания, мадам, до свидания, мсье.

Доктор поспешил во двор, размышляя, кто этот англичанин и не он ли отец ребенка. Англичанин темноволос и голубоглаз, а у ребенка волосы золотистые и, похоже, такими и останутся. Нет, англичанин не отец ребенка. Но и муж мадам Диринг тоже не его отец.

Доктор нахмурился, укладывая саквояж на заднее сиденье потрепанного автомобиля. У него мелькнула одна догадка, но слишком уж невероятная и нелепая, чтобы ее стоило рассматривать всерьез.

— Как ты назовешь его? — спросил Люк присаживаясь на край кровати. Лизетт баюкала ребенка, и лицо ее светилось радостью.

— Я бы хотела назвать его Люк, в честь тебя.

— Не надо, это все осложнит. Не забывай, Грег считает, что ты была влюблена в меня.

— Думаешь, он очень огорчится? — насторожилась Лизетт. — Грег ведь спокойно отнесся к тому, что я якобы была влюблена в тебя. А когда выяснится, что это был Дитер…

— Не знаю. — Люк отвернулся, чтобы Лизетт не видела его лица. В душе он надеялся, что Грег Диринг придет в бешенство, узнав правду, бросит Лизетт и никогда не вернется к ней. Справившись со своими чувствами, Люк посмотрел на Лизетт: — А что, если он откажется признать ребенка и бросит тебя? Ты очень огорчишься?

Люку очень хотелось услышать, что Лизетт не любит Диринга и никогда не любила, что сейчас она счастлива с ним, с Люком, и с ребенком.

— Да. — Лизетт побледнела, в глазах ее застыло страдание. — Это будет для меня невыносимо.

Люк стиснул зубы. Зря он задал этот вопрос. Лизетт предана мужчине, которого едва знает. Но когда Диринг вернется, ее наверняка постигнет разочарование. А до тех пор он, Люк, будет заботиться о ней, любить ее. И ждать.

Лизетт назвала сына Доминик. Это французское имя не показалось бы странным в Калифорнии. Начиналось оно с той же буквы, что и Дитер, однако на этом ассоциации заканчивались.

Спокойный ребенок совсем не походил по характеру на темпераментного Дитера. Однако в нем безошибочно угадывались черты отца: твердо очерченный подбородок, черные ресницы, золотистые волосы.

Через неделю после рождения ребенка Лизетт уже вовсю занималась хозяйством: готовила и убирала. Малыш постоянно находился рядом с ней в самодельной кроватке, сооруженной графом.

В марте Лизетт получила короткое, написанное наспех письмо от Грега, который сообщал, что его батальон движется к Рейну. В конце месяца пришло известие о том, что войска союзников форсировали Рейн. Люк заверил Лизетт, что война перешла в заключительную стадию и немцам остается только капитулировать.

В апреле Грег написал, что американские и русские солдаты встретились на берегах Эльбы. Из сообщений по радио, позаимствованного у старика Блериота, они узнали, что русские войска штурмуют Берлин, а 1-я французская армия вышла к Констанцскому озеру.

— Капитуляция произойдет со дня на день, — сказала, просияв, Лизетт. — И вскоре после этого Грег вернется. Возможно, через несколько дней, а максимум через несколько недель.

— А где сейчас Грег? — спросил Люк, не желая, чтобы подполковник вернулся. Ему было бы больно видеть счастливую встречу влюбленных. К тому же он опасался, что может произойти невероятное — Диринг признает сына Мейера своим ребенком.

Лизетт просмотрела последнее письмо от мужа.

— Они продвигаются на юг, к Мюнхену. Грег пишет, что через день они будут в местечке под названием Дахау. Не знаю, где это. Никогда раньше не слышала о нем, его нет ни на одной карте.

Люк тоже не слышал о Дахау, но если американцы продвигаются на юг так стремительно, а русские уже в Берлине, то окончание войны — это вопрос нескольких дней.

Война закончилась через неделю. Они услышали по радио сообщение о капитуляции Германии, и почти в тот же момент в деревенской церкви зазвонил колокол.

Люк подхватил Лизетт и, ликуя, закружил по комнате. Граф был вне себя от радости. Расцеловав Лизетт, Люка, ребенка, он вывесил в окно трехцветный флаг. Все позади! Кошмар закончился. Германия поставлена на колени, а Европа снова свободна.

Грег вернулся в Вальми через месяц. Люк и граф в это время навещали в деревне старика Блериота, который упал в пьяном виде и сломал ногу. Лизетт пересаживала розу в горшок, стоя у открытого окна, а ребенок лежал рядом в кроватке. Заслышав шум двигателя приближающейся машины, Лизетт оцепенела. Это был джип, армейский джип.

Она спустилась вниз по лестнице и выбежала во двор. Грег был в военной форме: крепкий, ладно скроенный и невероятно обаятельный.

Лизетт замерла. Увидев ее, Грег громко вскрикнул и, сияя, устремился к ней. Лизетт бросилась в его объятия и, только прижавшись к мощной груди Грега, осознала, как боялась того, что он никогда не вернется… и она больше не увидит его.

— О, как я счастлива, что ты вернулся! — радостно воскликнула Лизетт, крепко обнимая мужа. — Я так скучала без тебя, Грег! О, как же я скучала!

Грег испытал огромное облегчение. С тех пор как они расстались, прошло десять месяцев. За это время Лизетт могла изменить отношение к скоропалительному замужеству, к которому он склонил ее. Но по тому, как она прижалась к нему, Грег понял: Лизетт ждала и не забыла его. Наверное, она, как и он, все эти месяцы черпала силы в воспоминаниях об их брачной ночи.

— Больше мы никогда не расстанемся, — сказал Грег. — Теперь ты уедешь со мной. — Он жадно впился в губы Лизетт.

Подхватив жену на руки, Грег понес ее по лестнице в гостиную, где лежал в кроватке Доминик. Но, не заметив ребенка, он проследовал с Лизетт на руках в другую комнату и опустил ее на кровать. Она пыталась заговорить, рассказать ему о ребенке, но Грег ничего не слушал.

— Потом, — бормотал он, — поговорим потом. Сейчас мне хочется одного — любить тебя. Как же это было давно! Очень давно!

Пальцы Грега расстегивали пуговицы на блузке Лизетт, губы ласкали ее лицо, шею. Она уже и не помышляла о том, чтобы поговорить с мужем, ошеломленная его напором и своим желанием.

Быстро раздевшись, он не стал ждать, пока Лизетт снимет подвязки и чулки. Увидев черный треугольник курчавых волос внизу живота, Грег застонал и уткнулся в него лицом, вдыхая аромат Лизетт. Ощутив горячий, жадный, ищущий язык Грега, Лизетт изогнулась от наслаждения.

— Я люблю тебя… люблю… люблю, — задыхаясь, шептала она и с радостью сознавала, что это правда. И когда Грег накрыл собою Лизетт и вошел в нее, она задрожала в экстазе и обхватила мужа ногами, желая, чтобы это блаженство длилось вечно.

Одновременный оргазм сотряс их тела. Лизетт казалось, что она умирает. Взглянув на Грега, она увидела, что глаза его плотно закрыты, а на лице застыло выражение сладостной муки. Грег, ее муж. Ничто не омрачит их любовь, не затмит обретенного ими счастья.

Грег положил ладонь на грудь Лизетт, но в это время тихо захныкал, а потом громко заплакал малыш, не привыкший подолгу оставаться без внимания.

Грег вскинул голову:

— Черт побери, что это?

— Ребенок, — ответила Лизетт, и в висках у нее запульсировала кровь. — Мой ребенок.

Пораженный, Грег поднялся с кровати и пошел в гостиную. Поспешно надев юбку и блузку, Лизетт последовала за ним.

— Я не писала тебе, думала, ты разозлишься.

— Разозлюсь? — Нагой Грег стоял посреди залитой солнцем комнаты, подняв ребенка над головой. — Да он же чудесный! Потрясающий!

Лизетт прерывисто вздохнула.

— Когда же он родился? Сколько ему?

— Пять месяцев. Доминик родился в феврале.

Грег радостно рассмеялся:

— Фантастика! Изумительный ребенок. Сколько же он весил?

К горлу Лизетт подступил комок. Грег ничего не понял!

— Два килограмма триста пятьдесят граммов. Грег, он не…

— Очень неплохо для недоношенного ребенка. — Грег с восхищением оглядел Доминика. — Моя сестра родила семимесячного, но он весил всего кило восемьсот. Мама не верила, что он выживет. А с этим парнем все в порядке. Ты только посмотри, как он уцепился за мой палец!

Доминик, расплывшись в беззубой улыбке, ухватился за палец Грега и радостно повизгивал.

— Грег, ты не понял. Выслушай меня…

В этот момент во двор конюшни въехал «ситроен».

— А с тобой, малыш, мы поговорим попозже. — Грег осторожно уложил Доминика в кроватку и оделся.

— С папой приехал Люк Брендон, — поспешно сказала Лизетт. — Представь себе, он не погиб, ему удалось спастись. Люк живет здесь с января.

Пальцы Грега замерли на пряжке ремня.

— Брендон живет здесь?

Заметив, как насторожился муж, Лизетт схватила его за руку.

— Грег! Я никогда не любила Люка! Никогда! Ты заблуждаешься! Он живет здесь как друг…

На лестнице послышались шаги мужчин.

— Это правда? — угрожающим тоном спросил Грег. — Ты действительно никогда не любила его?

— Нет. Я люблю тебя!

Впервые услышав от нее эти слова, Грег просиял:

— Тогда все в порядке. Мне остается лишь пожалеть его.

— Лизетт? Грег приехал? — донесся крик графа.

— Да, папа. — Глубоко вздохнув, она вышла в гостиную. Придется поговорить с Грегом позже. Рассказать ему всю правду о Доминике, Дитере, Люке. — Он приехал полчаса назад, папа. — Лизетт сразу поняла, что Люк заметил беспорядок в ее одежде.

— Чудесная новость. Он в отпуске? Или уезжает домой?

— В отпуске, сэр, — ответил Грег, входя в гостиную.

— Очень рад снова видеть вас. — Граф сердечно пожал руку Грега. — И надолго вас отпустили? На сутки? Двое?

— На сутки. — Грег протянул руку Люку. — Рад видеть тебя, Брендон. Я всегда считал, что такой хитрый парень, как ты, не попадет в руки немцам.

Люк подавил приступ ревности.

— Не так-то легко было сбежать от них, — уныло проговорил он, понимая, что никогда не сможет возненавидеть этого высокого обаятельного американца. — Как ты воевал последнее время?

— Последние несколько дней были самыми тяжелыми. Ты когда-нибудь слышал о местечке под названием Дахау?

Люк покачал головой.

— Лизетт говорила, что ты упоминал о нем в одном из писем. Что это? Город? Деревня?

— Это концлагерь, — ответил Грег таким тоном, что Люк похолодел.

— Концлагерь для военнопленных?

— Нет, для евреев и прочих изгоев. — Он подошел к окну. — Освободив лагерь, мы увидели тысячи заключенных — мужчин, женщин и детей, голодных, измученных пытками, едва живых. — Голос Грега дрогнул. — Такое невозможно даже вообразить… Зловоние, трупы… Охранники сбежали, а заключенные остались. Они не могли двигаться. — Помолчав, Грег продолжил: — Там была комната, доверху набитая детскими горшками. Матери брали с собой горшки для детей. Не знаю, что говорили им немцы, забирая их в лагерь, но горшки детям так и не понадобились. Когда заключенные прибывали туда, их уничтожали в газовых камерах. Сотнями, тысячами.

Все в ужасе смотрели на Грега.

— Больше я никогда не ступлю на землю Германии, — дрожащим голосом добавил он. — Никогда не смогу находиться в одном помещении с немцем или с человеком, говорящим по-немецки.

В этот момент заплакал ребенок. Грег взял младенца на руки. У Лизетт потемнело в глазах, и она без чувств рухнула на пол.

Придя в себя, она обнаружила, что лежит на софе, а встревоженный Грег сидит рядом.

— Прости, дорогая. Я совершил непростительную оплошность, рассказав про этот ад, ведь ты еще не окрепла после родов. — Он ласково погладил жену по плечу. — Ты вынесешь поездку? Следующие шесть месяцев я буду служить в Париже и хочу, чтобы ты поехала со мной. Но отправляться надо сегодня вечером.

Граф с трубкой в руке стоял возле печки. Люк пожирал взглядом Лизетт. Мужчины ждали, что Лизетт расскажет мужу правду. Но она понимала, что, если сделает это, Грег бросит ее. Конечно, Люк женится на ней, но Лизетт не хотела выходить за него. Она ценила в нем друга, но не любила его.

Лизетт взяла мужа за руку.

— А можно взять в Париж Доминика?

Грег улыбнулся:

— Конечно, черт побери. Отныне мы больше не расстанемся. Никогда.

Лизетт увидела, как напрягся Люк. Граф, стараясь не встречаться с дочерью взглядом, начал выколачивать трубку.

Если бы Лизетт не влюбилась в Грега, то непременно рассказала бы ему правду. Но теперь ее ужасала мысль потерять его.

— Я готова ехать с тобой куда угодно, — твердо сказала она.

Прерывисто вздохнув, Люк сделал шаг вперед, но Лизетт устремила на него умоляющий взгляд.

— Тогда решено. — Грег поднялся. — Я помогу тебе собрать вещи.

— Мне надо поговорить с тобой. — Бледный Люк посмотрел на Грега.

Лизетт вскочила:

— Нет! Прошу тебя, Люк!

Грег перевел взгляд с Люка на жену.

— Что бы это ни было, я не желаю ничего слышать, — отрезал он.

Люк небрежно пожал плечами.

— Речь идет о пустяке. Я хотел спросить, не подбросишь ли ты меня до Кана. Я и так слишком загостился в Вальми. Пора возвращаться домой.

Они покинули Вальми с наступлением сумерек. На фоне темнеющего неба руины замка выглядели особенно мрачно. Граф крепко обнял дочь, просил не скучать по дому и пожелал счастья.

Пока Грег и Люк укладывали чемоданы в джип, Лизетт, улучив минутку, пробралась во двор часовни, чтобы сказать еще одно, самое тягостное «прощай».

— А где Лизетт? — спросил Грег, уложив последний чемодан.

Люк пожал плечами:

— Наверное, последний раз смотрит на свой дом. — Догадавшись, куда пошла Лизетт, он снова ощутил укол ревности, но уже не к Грегу.

Вернувшись, Лизетт подошла к отцу, державшему на руках ребенка, и забрала у него сына.

— До свидания, папа. Я люблю тебя.

— До свидания, дорогая, — нежно ответил граф. — Будь счастлива со своим американцем.

Грег сел за руль и завел двигатель.

— До свидания! — крикнул он графу. — Я привезу ее сюда в отпуск, обещаю!

Расположившись на переднем сиденье, Лизетт положила малыша на колени. Поникший и мрачный Люк устроился сзади.

— До свидания, папа! — крикнула Лизетт, когда под колесами джипа захрустел гравий. — До свидания!