Неблагоразумная леди

ГЛАВА 10

Кларенс простил Пруденс легкомысленный отказ от богатства мистера Севильи после того, как Дэмлер снова стал бывать в их доме. А когда негодница сообщила, что ее собирается интервьюировать представитель известного журнала, она снова выросла в его глазах и он опять стал называть ее племянницей.

– Так мы скоро прочитаем о тебе в «Утреннем обозрении»? – спросил он, благосклонно улыбаясь.

– Нет, дядя, не в газете, а в литературном журнале. Он называется «Блэквуд Мэгэзин».

– Уверен, что «Обозрение» тоже напечатает статью, выделит для нее одну-две колонки. Уж они-то не упустят случая. Значит, твое имя появится в газетах, оттуда недалеко до карикатур в витринах магазинов, как у Дэмлера.

– Это не такой журнал, дядя, не популярный журнал, а специальный. Самый престижный в области литературы. Его читают писатели и образованные люди, но к карикатурам в витринах он не имеет отношения. До этого дело не дойдет.

– Ты всегда умаляешь свои достоинства, Пруденс, – упрекнул Кларенс. – Говорила, что мистер Севилья и Дэмлер для тебя просто друзья, а они посылают бриллианты и говорят о «намерениях».

– Только мистер Севилья.

– Дэмлер не захочет отстать. Надеюсь, ты рассказала ему.

– Да, упомянула в разговоре.

– Разумно поступила, – он многозначительно подмигнул Вилме, сидящей напротив. Сестра одобрительно кивнула.

– Тебе нравится дразнить нас, – продолжал Кларенс. – Как мы должны одеться, чтобы встретить доктора Ашингтона завтра?

Пруденс ужаснулась, услышав слово «мы».

– Я собираюсь снова надеть чепец. Дэмлер говорит, что Ашингтон старый человек, уважающий традиции.

– Нам не следует присутствовать при интервью, – заметила миссис Мэллоу. – Просто выразим почтение и удалимся. – Она почувствовала замешательство Пруденс. – Мы поздороваемся и оставим их с Пру наедине. Доктор Ашингтон будет говорить о литературе, а мы ничего в этом не смыслим.

– Последнее время я много читаю, журнал «Блэквудское обозрение» тоже достану. Странное название они выбрали для журнала.

Миссис Мэллоу закатила глаза, а Пруденс подавила насмешливые слова, готовые сорваться с губ.

– Оденьтесь, дядя, в костюм для загородных прогулок. Это не тот случай, чтобы надевать официальное платье.

– Все равно надо заказать новый официальный костюм. Последнее время приходится много выезжать и принимать людей, а мои черные брюки стали немного узки. Так ты решила надеть чепец, чтобы произвести впечатление на доктора? Хитрющее создание. Не знаю, зачем ты его сняла вообще. Молодой леди он так идет, только выбери ленты поярче, они оживляют. Мне чепцы очень нравятся.

Пруденс понимала, что ни от ее платья, ни от чепца ничего не зависело. Помешать встрече или повлиять на неё они не могли. Любой наряд сгодится, раз она приносит в дом добрую славу и известность. Теперь ее не удивило бы, если бы в кабинете на полу появился ковер вместо вытертой маленькой дорожки, которая не вязалась с красивыми полками и портретами, выполненными маслом.

На следующий день Дэмлер пришел без Ашингтона, что очень удивило Кларенса и обеих дам.

– Ашингтон на заседании и скоро прибудет. Я специально приехал раньше, чтобы дождаться его и представить вам. Опять надели чепец, чтобы внушить почтение к вашим годам и серьезному характеру, – пошутил он, обращаясь к Пруденс.

– Да, разве не прелестна она в чепце? – вмешался Кларенс. – Я всегда говорил, что он ей очень идет.

– А я сбивал ее с истинного пути и настаивал, чтобы она его сняла, – отозвался Дэмлер.

– Да, я часто говорю, что чепец ее старит, – сказал Кларенс, ничуть не смущаясь, что противоречит сам себе.

– Как идет работа, мистер Элмтри? – осведомился Дэмлер, пряча хитрую улыбку.

– Открыл новый способ изображения алмазов, – ответил Кларенс важно. – Это делается вовсе не так, как предлагали Рубенс и другие художники. Они думали, что алмазы нужно изображать прозрачными, как стекло, и чуть тронуть их белой или голубой краской. Но их нужно рисовать иначе, как призму, все цвета радуги должны присутствовать. Я сделал это открытие, когда поднес к свету ожерелье моей племянницы. Вы знаете, что мистер Севилья сделал ей предложение? Дэмлер кивнул.

– Прислал ей целую коробку бриллиантов, каждый величиной с яйцо. А она отказала. Не хочет выходить за иностранца, видите ли. Они и в самом деле странные люди, от них не знаешь, чего ждать. Очень обиделся, бедняга. Но думаю, что переживет.

– Вы сами говорили с ним? – спросил Дэмлер. Это был признак того, что Хетти неправа.

Дэмлер был рад этому.

– Мы обсуждали вопрос много раз, – ответил Кларенс неопределенно, не потому что хотел сказать неправду, а потому что не мог, провести грань между желаемым и действительным. – Он давно намекал, что хочет жениться на Пруденс.

– Но ведь они только недавно познакомились. Не больше двух недель назад.

– Ну и что же. Он не выходил из дома, не отходил от нее ни на шаг, как говорят, дневал и ночевал здесь.

Дэмлер вспомнил, что в период знакомства Пруденс с Севильей он видел мисс Мэллоу почти каждый день, что внушало подозрения в соответствии утверждений Кларенса истине, но о действительных масштабах его отклонения от правды Дэмлер не догадывался. Он подумал, что Севилья мог переговорить с Кларенсом о предложении.

– Слышу, что кто-то подходит к двери. Должно быть, доктор Ашингтон, – сказала Пруденс с облегчением.

Доктор Ашингтон вошел, Дэмлер представил его собравшимся и вскоре удалился. Миссис Мэллоу и ее брат вышли вместе с ним. Ашингтон оказался джентльменом весьма интеллигентного вида, почти эстетом. Высокий, очень худой, с ввалившимися щеками, каштановыми волосами, кое-где тронутыми сединой. Но глаза… глаза были живые и проницательные и придавали особую внушительность его – фигуре. На вид ему можно было дать лет сорок. Когда они остались одни, он сказал:

– Не ожидал встретить молодую леди. По вашим книгам можно предположить, что автор в более зрелом возрасте. Но я не имею в виду, что от них веет затхлостью.

– Мне двадцать четыре, – сказала Пруденс.

– Вы успели сделать очень много для своего возраста. Три книги напечатаны и одна в работе, как утверждает Дэмлер.

– Да, сейчас работаю над следующим романом.

– Прекрасно, просто прекрасно. Чтобы завоевать репутацию, нужно работать регулярно. Например, Вальтер Скотт печет свои романы, как блины, один за другим. С него не советую брать пример, но одна книга в год – это хороший темп, он держит вас в тонусе и не дает угаснуть вдохновению. В каждой последующей книге я нахожу рост творческого мастерства стиль совершенствуется.

– Благодарю вас, – сказала Пруденс. – Должна сказать, меня удивило известие что вы собираетесь писать о моих книгах. Я и думать не могла, что такой известный журнал может мною заинтересоваться.

Ее безыскусная похвала была оценена по достоинству.

– Признаюсь, что познакомился с вашими работами благодаря Дэмлеру. Именно он обратил на них мое внимание. Сейчас так много романистов, и читатель не привык ожидать от автора-женщины чего-нибудь серьезного. Как правило, они думают только о том, как развлечь и развеселить.

Пруденс не знала, что ответить, так как ее цель была чисто развлекательной, так, по крайней мере, она сама считала. Реплика собеседника подсказала ей также, что этим интервью она обязана Дэмлеру. Внимание журнала к ее произведениям привлек он.

Доктор Ашингтон перевел беседу на романы Пруденс, стал расспрашивать о ее главной теме. Она раньше не задумывалась, есть ли у нее своя тема, ее обычно волновали сюжет и герои. Вместе они пришли к заключению, что ее тема очень обширна – это жизнь высшего сословия Англии и то, что отличает эту часть общества от прочего населения. Затем он перешел к вопросу о феминистском движении, ее взглядах на роль женщины и на деятельность мисс Вулстонкрафт.

– Я почти не знакома с ее работами, – призналась Пруденс. – Мне приходилось держать в руках ее «Борьбу за права женщин», но себя я не отношу к феминисткам.

– Так вы не сторонница высшего образования для женщин?

– Во всяком случае я не собираюсь ломать из-за этого копья. Сама я посещала школу всего пять лет. Если кто-то из женщин хочет получить высшее образование и оно не помешает им в жизни, – например, не оторвет от семейных обязанностей, – то пусть себе учатся. Но мне кажется, что латынь и греческий не представляют для женщин особого интереса.

Пруденс умолчала о том, что и мужчинам, по ее мнению, ни к чему забивать голову мертвыми языками. У доктора была пренеприятная манера время от времени вставлять в разговор латинские изречения, поэтому Пруденс побоялась его осуждения.

Доктор Ашингтон снисходительно улыбался, слушая рассуждения Пруденс.

– Вижу, что вас не волнуют более глубокие проблемы современного общества – такие как война, политика, экономика, общее революционное направление развития западной цивилизации.

– Мои интересы не выходят за рамки более узкого круга проблем. Слыхала: некоторые люди считают, что не дело писателя браться за темы, в которых он мало разбирается. А моя жизнь протекала под семейным кровом. Я пишу для женщин, а их больше волнуют семейные вопросы, общество для них ограничено друзьями и соседями, а молодые леди стремятся найти подходящих мужей. Об этом я и пишу. Другие вопросы пусть остаются мужчинам.

Пруденс рассуждала просто о простых вещах. Фразы о «революционных направлениях» и «либеральных умах» плохо до нее доходили ей казалось, что она не вполне понимает их значение. Она писала о людях, об их жизни как до нее делали Шекспир и другие писатели. Ответы мисс Мэллоу понравились доктору Ашингтону. Они позволяли восхищаться ее достижениями без боязни попасть в ловушку феминистки или изощренной интеллектуалы. Феминистки были ему ненавистны, оскорбляли его консервативные взгляды. Он считал, что женщины, посягающие на сферу влияния мужчин, представляют собой большую опасность. По его глубокому убеждению, женщин нельзя было отпускать далеко от дома. Как человек, имеющий дело с литературой, Ашингтон не был против, если женщина немного читала, и даже допускал, что женщина может писать занимательные рассказы. Если рассказы хорошо написаны, тем лучше. Он готов был признать и оценить живость повествования мисс Мэллоу. Ему нравились ее стиль и простота изложения, нравилось, что она живет в семье как истинная христианка, носит чепец, держит себя скромно и проявляет почтительность к нему. Ему было приятно видеть ее голубые глаза и ладную фигурку, но это уже не относилось к делу. Ашингтон пробыл у мисс Мэллоу два часа, остался к чаю и уехал, увозя с собой высокое мнение о молодой писательнице.

Мнение доктора Ашингтона о мисс Мэллоу оказалось настолько высоким, что он вернулся на следующий день, чтобы задать еще несколько вопросов и пригласить ее на чай в воскресенье в свой дом, где ей предстояло познакомиться с его матерью. Она с радостью приняла приглашение, не подозревая, что под чопорной наружностью этого джентльмена бьется еще не старое сердце, и бьется оно немного чаще, чем до встречи с ней.

В субботу утром зашел Дэмлер и поинтересовался, как прошло интервью. Он также привез наконец Шиллу, которую забыл принести, когда знакомил Ашингтона с Пруденс.

– Как прошла встреча с доктором? – спросил он.

– Думаю, что неплохо, – ответила Пруденс. Кларенс и миссис Мэллоу присутствовали при разговоре.

– Ха, она всегда принижает свои заслуги, – вступил в разговор Кларенс. – Он сидел целую вечность. Пришлось дважды добавлять кипятку в чайник. Его просто невозможно было выпроводить.

– В самом деле? – Дэмлер вопросительно взглянул на Пруденс.

– А на следующий день явился снова и все началось сначала, – добавил Кларенс. – Завтра повезет ее на чай, знакомить с матерью. Увидите, не пройдет и недели, как он тоже сделает предложение. – Этот добродушный намек должен был предупредить Дэмлера о том, что у него появился опасный соперник.

– Еще один поклонник, мисс Мэллоу? – спросил Дэмлер игриво.

– Вовсе нет. Он заходил, чтобы кое-что уточнить…

– А как же чай?

– Видите ли, его мать больна и почти не выходит из дома.

– Я не знал. Странно, что он не пригласил меня за компанию.

– Он неравнодушен к Пру, никаких сомнений, – подвел итог Кларенс.

– Кларенс, лорда Дэмлера это абсолютно не интересует, – попыталась урезонить брата Вилма.

– Почему же? Очень даже интересует, – возразил Дэмлер с улыбкой. – Я пришел узнать, как прошло знакомство, и очень рад, что все обстоит как нельзя лучше. Если его погладить против шерсти, он становится просто невыносимым.

– Пруденс не зря носит такое имя. Она не гладила его против шерсти, – заверил Элмтри. Дэмлер и Пруденс понимающе переглянулись.

– Я также принес первый акт пьесы и хотел попросить вас взглянуть на него. – С такими словами он поднялся и протянул рукопись Пруденс.

– Почему бы не пройти в кабинет? – предложил Кларенс. Пруденс удивилась его великодушному предложению, пока до нее не дошло, что дядя не собирался оставлять ее вдвоем с Дэмлером, а намеревался присутствовать при беседе. Заодно ему хотелось похвастаться кабинетом.

– Потихоньку благоустраиваем норку для моей маленькой племянницы, – сказал он. – Уединенное место, где она может спокойно работать. Есть полка для ее книг, письменный стол.

– Очень мило. Все под рукой, – похвалил Дэмлер и добавил: – Хорошо, когда есть письменный стол, предназначенный специально для работы.

– И несколько собратьев по перу на портретах для моральной поддержки. – Кларенс указал на стены. – Моя работа.

– Ваши портреты ни с кем не спутаешь. Сразу виден стиль. Я уже хвалил их вашей племяннице. Они украшают кабинет.

– И лампа есть, а также свечи, на тот случай, если вдруг захочется поработать ночью.

– Да, она готова работать круглые сутки – и в дождь и в хорошую погоду. – Дэмлер поднял вверх глаза, чтобы убедиться, что Пруденс также имеет крышу над головой. – Имея в своем распоряжении такую комнату, вы, мисс Мэллоу, просто не имеете права работать спустя рукава.

– О, она никогда не ленится, всегда что-то пишет. Иногда, правда, разъезжает в каретах по парку в обществе поклонников.

– Никогда не теряю времени даром, – сказала Пруденс. – Хотя в данный момент как раз трачу зря драгоценные минуты. Покажите рукопись, Дэмлер.

Кларенс наконец понял намек и направился к двери, обернувшись у порога, чтобы полюбоваться племянницей, находившейся в обществе знаменитого вельможи и поэта, который по всей видимости, чувствовал себя в ее кабинете совсем как дома. На миг ему вдруг страшно захотелось нарисовать всю сцену для потомства – кабинет, книги, стол, поэта и племянницу, – словом, все целиком. Но в следующее мгновение он одумался и отправился к сэру Альфреду, чтобы поведать о волнующих событиях дня.

– Садитесь, Дэмлер, – предложила Пруденс. – Нам не отказано в роскоши здесь, в этом кабинете. Все есть – стены, пол, окна, все, что можно пожелать.

– Дядя опьянел от вашего успеха, – сказал Дэмлер, усаживаясь в кресло и закинув ногу на ногу.

– Когда в витрине появится мое изображение, он не пожалеет денег на бриллианты, Жаль, что не может нарисовать их.

– У меня создается впечатление, что вы не так гордитесь его работой, как он вашей, иначе знали бы, что все дело в призме.

– Ах да, совсем забыла. Именно так.

– Теперь расскажите, как вам удалось соблазнить доктора. Мне интересны все подробности.

– Секрет прост – нужно кивать и говорить «да», и вы станете для него идеалом мудрости. Представьте, Дэмлер, оказывается, у меня есть своя тема. Пока он не открыл мне глаза, я и не подозревала об этом.

– Уверен, что помог чепчик, а также голубые глаза. И ваше умение гладить по шерстке. Как нужно гладить доктора, Пруденс? У меня так не получается, как у вас.

– Очень мягко, конечно, совсем как кошку. По лицу Дэмлера промелькнула не очень приятная усмешка, но сразу исчезла.

– Какова же ваша тема? Вдруг он спросит когда-нибудь.

– Ну, это не так легко объяснить. Кивать и поддакивать гораздо проще. Видите ли, тема у меня очень широкая, охватывает все стороны жизни. Вордсворт может позволить себе сказать: «Пусть природа будет вашим учителем», Дэмлер – побуждать нас к действию, но в моих книгах главная мысль так глубоко спрятана, что до нее не просто докопаться.

– Ни верьте ему, Пруденс. Ваша тема – здравый смысл. Это вам лучше всего удается. И незачем прилагать усилия, казаться не тем, чем вы являетесь на самом деле. Это все обман и только выставит вас в смешном свете.

– Сказать по правде, он засыпал меня латинскими фразами. Может быть, хотел сказать то же самое, но я по своему невежеству не поняла.

– Но он все же будет писать о вас?

– Надеюсь. Сказал, что для своих молодых лет я достигла очень многого.

– Вы действительно многого достигли.

– Насколько могу судить, статьей я обязана вам. Не возражайте, Ашингтон проговорился, и я намерена вас отблагодарить.

– Он спросил, каково мое мнение о лучших прозаиках последних лет, я назвал вас. Стран но, что ему не попали в руки ваши книги до этого, он неплохо разбирается в этой области. Я сказал, что с его стороны это серьезное упущение.

– Доктор признался, что не ожидает серьезного творчества от писательниц, поэтому не особенно интересуется их романами.

– Кто же еще может объяснить читателю причудливый женский ум? Ни один мужчина не желает понять, как непрост их внутренний мир. Скотт, хотя он мне очень нравится, не имеет ни малейшего представления о женщине. Вордсворт всем женщинам предпочитает свою сестру, но очень заблуждается на ее счет.

– Гм-м. А мнение Дэмлера лучше не произносить в приличной компании.

– Не хотите простить меня за откровение? Но, если припомните, я говорил только об одной стороне женского ума.

– Помню, как же. О ее стяжательстве и меркантилизме. Хорошо, что вы не смешиваете эту черту с понятием о любви и считаете, что это чувство не имеет ничего общего с сердцем.

– У вас язычок как бритва. С Ашингтоном вы, наверное, иначе разговаривали. Его вы нежно гладили по шерстке. А издевки оставляете для беспомощных кроликов вроде меня.

– Недаром же меня назвали Пруденс.

– Нам не дают возможности забыть об этом. А теперь, старая дева, извольте посмотреть, как живет другая половина слабого пола. – Он бросил рукопись на стол.

Пруденс пробежала глазами первую страницу.

– О, Господи, Дэмлер! Мои бедные невинные глаза! Вы меня окончательно развратите. Что это? «Чувственное тело», «сладострастные изгибы», «полные губы», «кокетливые глаза». И это только описание Шиллы. Что же будет, когда ваш зверек раскроет свои пухлые губки?

– Неужели я написал подобную чушь? Она уже изменилась. С ней произошла полная метаморфоза. Придется переделать начало. Опустите его и переходите к диалогу. Описание внешности я делал для Уилса, чтобы помочь выбрать актрису.

– Мне знакома леди, которая в Точности соответствует описанию Шиллы. О, нет, не совсем. Шилла ведь восточная фея с черными волосами.

Пруденс перелистала несколько страниц и не заметила усмешки Дэмлера. Затем снова начала дразнить его.

– У нее не очень-то ясное представление о приличиях: «Развалившись в нескромной позе на Ottoman». Это что, турок? Что она делает на турке? Как это будет выглядеть на сцене?

– Ottoman еще означает «тахта» или «диван», только без спинки. Как кровать, только без полога. Я привез себе такую с Востока.

– Неплохо. Дня нее самое подходящее место, но советую завесить ее портьерами, если она намерена продолжать в том же духе. И еще лучше, если они будут задернуты, когда поднимется занавес, – добавила Пруденс, с интересом продолжая читать пьесу.

Дэмлер попытался вырвать пьесу из рук девушки, но она держала листы в вытянутой руке и, смеясь, продолжала читать: «Взгляд ее выражал неукротимое желание, и страстный призыв полуопущенных век мог растопить сердце…»

– Это слишком, Дэмлер, вам не кажется? Другой бы сгорел от стыда.

Маркиз схватил ее за руку и с силой вырвал рукопись пьесы.

– Это просто авторские ремарки для режиссера, вслух это не проговаривается. Но как ужасно звучит! Наверное, со мной что-то неладное происходило или я был пьян. Надо переписать первые страницы. Начните лучше отсюда.

Он пробежал глазами несколько страниц и пальцем показал, откуда Пруденс следовало читать.

Какое-то время Пруденс читала, кивая и улыбаясь.

– Да, здесь она мне больше нравится. Когда узнаешь ее лучше, начинаешь понимать, что Шилла совсем не такая плотоядная особа, как можно предположить по описанию ее глаз. И у нее есть чувство юмора. «Не собираюсь быть bonne bouche[9] для толстяка Могула»… Она знает французский?

– Конечно, нет. Запомнила фразу из книги. Это тоже надо изменить. По мере развития сюжета она становится все больше похожа на англичанку. К концу придется сшить ей английское платье – куртку и юбку, по всей видимости.

– Да, и пожалуйста, оденьте ее скорее, чтобы прикрыть «сладострастные изгибы».

– Подумайте о мужской половине аудитории. Но хотелось бы знать ваше мнение о ее словах, мыслях. Это звучит по-женски? Мужчине трудно ориентироваться, и автору – мужчине такие вещи обычно плохо удаются. Даже не припомню, чтобы встречал достоверный образ леди у писателя-мужчины.

– Не вижу большой разницы между тем, как думают мужчины и женщины. Мы все люди. Говорим мы несколько по-своему, это правда. Но желания мужчин и женщин совпадают, за некоторыми редкими исключениями, и головы работают тоже одинаково.

– Оставлю рукопись вам. Здесь первый акт целиком. Сейчас пишу второй, эта часть пока не нужна. Не придавайте значения ужасному описанию внешности Шиллы в начале пьесы, если можете, и попытайтесь представить ее более…

Дэмлер замолчал и беспомощно вскинул руки.

– Вы хотите сказать, что я должна представить ее менее похожей на вашу рыжеволосую любовницу?

– О, несноснейшая. Шилла не должна быть похожа на девственную тетушку. Это изменению не подлежит.

Дэмлер взял трость и шляпу.

– Когда я увижу вашу новую работу?

– Когда ее напечатают.

– Значит, ваши героини ведут себя послушно?

– Далеко не всегда. Часто делают совсем не то, что мне бы хотелось, но выдерживают свой стиль. У меня они не меняются ни с того ни с сего и не позволяют себе неуместных выходок если их к этому не приводит развитие сюжета.

– У меня это случилось впервые. Может быть, потому что я стремился показать ее характер в развитии. В поэмах герои сменялись так часто, что единственным постоянным персонажем был сам Марвелман. Но ему не грозили радикальные перемены. Постарайтесь отнестись к Шилле добрее. Через пару дней заеду за ней.

– Вы все еще влюблены в нее?

– Влюбляюсь все больше и больше. – Дэмлер поклонился и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Пруденс села за стол и прочитала первый акт, не отрываясь. Текст был написан прекрасным языком – остроумно и с блеском, как все, что выходило из-под пера Дэмлера. Но недостатки в обрисовке главного персонажа нельзя было скрыть за гармоничными фразами. В начале акта Шилла поражала распущенностью, в конце же первого акта превращалась в добропорядочную девушку. Первые страницы требовали солидной переработки, но в целом пьесу ожидал шумный успех. Декорации и костюмы внесут необходимую экзотику и будут непривычны, а магическое очарование автора и красавица-актриса в главной роли дополнят эффект. Это будет сенсация сезона.