Небоскреб

Глава 1. Терапия

Город, растворяющийся в бликах неоновых огней. Чуть прикрываю глаза и не вижу ничего кроме постоянно меняющихся ярких вспышек: синий, фиолетовый, красный, много белого и слабо различимый зеленый. Я всегда думал, что зеленый – очень заметный цвет, взять хотя бы сигнал светофора, особенно ночью, как сейчас. Но оказалось, что в какофонии других цветов он теряется, становится блеклым, а то и вовсе пропадает, сменяясь на неопознанный неоново-лимонно-желтый. Мы потеряли слишком много зеленого за последние десятилетия. Мегаполисы, мегаполисы. Они, словно жуки-короеды, словно мерзкие термиты, расползаются все глубже в леса, стирая все зеленое с лица земли. Плевать. Сейчас это не важно, сейчас есть только ночь и я. В проклятом мегаполисе.

Мысли несутся в привычном направлении самоанализа, в то время как город словно теряется, исчезает для меня. Я не различаю ненавистных небоскребов, бесконечных дорог и эстакад, миллион зачем-то построенных и кому-то нужных магазинов, только огни заполоняют мое воображение: огни и мысли, мысли и огни. Я сижу на крыше высокого дома, с которым меня связывают самые тёмные воспоминания, но это – мое место силы, мой шрам, который стал странно и горячо мной любимым.

У меня нет ключа от технического этажа этого дома, но все-таки я здесь. Как была здесь и она. Марта. Она оставила после себя слишком много вопросов, боли и разочарования. Просто шагнула вниз. Короткое «Люблю, не вини себя» десять лет назад заставило меня нестись через весь город, обгоняя неспешные парочки, возвращающиеся с первого свидания, и шумные компании, дружно направляющиеся в клубы. Я бежал так быстро, как никогда, и в ужасе думал: «А куда я бегу? Квартира Марты в другой стороне, какого черта я бегу в центр?» Но спустя двадцать минут я стоял напротив небоскреба, не в силах перейти дорогу. Меня трясла крупная дрожь от того, что я видел, а вдалеке был слышен вой сирены, заглушавший мой собственный крик. Картинка, которая останется со мной до последнего вздоха.

Я резко открыл глаза и шумно выдохнул. Так начиналась моя ежедневная Терапия. Мой якорь, мой стартовый выстрел. Я всё оставил позади: депрессия, море алкоголя, горы таблеток и психиатры, самые настоящие, в белых халатах и с жесткими уставшими глазами. Я не понимал тогда и не понимаю сейчас, но суть и не в том, чтобы понять. Суть в том, чтобы принять. В конечном счете я принял ее решение. Ведь то был ее выбор, ее жизнь. Не моя. Но сегодня никто не знает, с какой картинки я начинаю каждый вечер, оставшись наедине с собой. Худший день моей жизни, с которым я сравниваю все остальные и понимаю, что не так все дерьмово. Во всяком случае, хуже пока не бывало.

И вот, город снова на своем привычном месте – темные дома с вереницами зажженных окон, огни редких машин, вездесущая реклама. Обычная ночь, как и тысячи других до нее. «Так, что сегодня было? – вздохнув, я рутинно начал прокручивать сегодняшний день про себя. – Проснулся, позавтракал в кофейне, поболтал с Софи про новый проект. Когда я уже решусь пригласить ее на свидание? Слюнтяй!»

Я замотал головой и начал вводить в заметку на 20 октября: «10:00 – Нерешительность с Софи – злость на себя». Рука привычно нажимала на видимые только мне буквы на появившейся на периферии зрения клавиатуре. Я смахнул ее и продолжил вспоминать: «Около двенадцати мама напомнила, чтобы я не опаздывал к трем. Вечная каторга – воскресный семейный обед. Бред и атавизм. Когда они поймут, что для меня это не радостное событие, скорее, наоборот, – доска позора, принижение меня, как личности?! Зато они – образцы для подражания, настоящая идиллия: мама с отчимом, Лиза с мужем и детьми, Макс с невестой. И я, старший из детей, одинокий и неприкаянный, с горой психотравм и сомнительным будущим». Я сжал кулаки от досады, потом жестом вернул клавиатуру и начал писать: «12:00 – Мысли о семейном ужине». Я задумался, как лучше описать свои чувства. Нововведение моего сеть-психолога – записывать свои переживания и эмоции, анализировать их, менять негативный настрой на позитивный. Меня совсем не утомляли еженедельные онлайн встречи с сеть-психологом, скорее, забавляли. Особенно ее методики и подходы: самый настоящий детский лепет в сравнении с жесткой терапией клинических психиатров. Но меня радовала их необременительность и простота. «Хм… Семейный ужин. Скорее, раздражение и тоска, – я быстро дописал заметку и продолжил размышлять. – В час зашел к Киру, забрал….»

– Что ты здесь делаешь?

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, испытав микроинфаркт от испуга: сердце на миг остановилось, после чего принялось бешено биться. Никто и никогда здесь не появлялся, кроме меня! Я стремительно развернулся всем корпусом, за моей спиной, шагах в двадцати кто-то стоял. Темнота не позволяла различить деталей внешности, но голос вроде был детский, значит, опасности не было.

– Что? – я прекрасно слышал вопрос, но совершенно не желал на него отвечать, да еще и непонятно кому.

– Что ты здесь делаешь? Здесь нельзя быть, – человек сделал несколько робких шагов ко мне. Я пытался рассмотреть своего оппонента. Да, это – определенно ребенок. Шорты по колено, темная футболка, волосы – короткий ершик. Возраст? По-моему, у детей лет до тринадцати вообще нет возраста, по крайней мере, я никогда не мог его определить.

– Эй, ты немой? Я же сказала, здесь нельзя быть! – «черт возьми, это еще и девчонка! Ну и видок у нее».

– Я не собираюсь перед тобой отчитываться, ты сама-то что здесь делаешь? – выпад был довольно резким с моей стороны, но не пошла бы она со своими претензиями!

– Я сюда иногда прихожу, но тебя никогда не видела. Как ты сюда попал? У тебя есть ключ? – про себя я отметил, что она явно нервничает, постоянно теребит и крутит пальцы.

– Нет, ключа нет, – пожалуй, тот же вопрос я бы задал и ей, но не стал. – Ты живешь в этом доме?

– Угу, – коротко ответила девочка и прошла мимо меня к небольшому технологическому выступу, ловко забралась на него и уселась по-турецки.

– Почему ты не дома, не спишь? Уже поздно! – я даже поразился своему наставническому тону, никогда раньше не замечал его за собой, даже с племянниками.

– Да так. Папа привел домой друзей, там шумно и… – девочка пожала тонкими плечами и небрежно почесала щеку, – и им не до меня.

– Здесь не место для… – я замялся. Для кого? Для детей, для подростков, как ее назвать?

– Я – Лиана, – я увидел, как в темноте блеснули ее зубы. – Для друзей – Ли.

– М-м, понятно, – почему-то я не додумался представиться в ответ, меня больше поразило ее добавление: «Для друзей – Ли». Я ей не друг, да и опасно называть незнакомцу такие детали. – Так ты говоришь, приходишь сюда иногда? Всегда, когда к твоему отцу приходят друзья?

– Да нет, не только. И он мне не отец, – она как-то угловато сгорбилась и зажмурилась, но продолжала теребить пальцы. – Мой отец умер, когда мне было шесть, а Кот – он отец моего брата, но меня тоже просит называть себя «папой».

Меня покоробило, во-первых, от странного и непонятного «Кот», а во-вторых, от неожиданного воспоминания: когда мне было четыре года, умер мой отец. Я много лет не вспоминал то время.

– Как ты сказала? Кот? – лучше было прервать нахлынувшие воспоминания.

– Ага, его так зовут друзья. Он сидел в тюрьме, – буднично пояснила Лиана. Криминальный мир мне был абсолютно не близок, да и нововведения в сфере правосудия казались мне какой-то бесчеловечной дичью, поэтому я принял ее слова, как данность, и не желал развивать разговор в этом направлении.

– Значит, у тебя есть младший брат? – перевел я тему, хотя не понимал зачем. Не лучше ли было просто оставить ее здесь, а самому – уйти?

– Он старший, ему восемнадцать, – девочка бросила на меня взгляд и захихикала. – Там долгая история.

– Понятно, – парировал я, хотя ничего, конечно, мне не было понятно. Я задумался над ее словами, но меня отвлек звук сирены полицейской машины, раздавшийся недалеко от сквера Памяти.

Спустя полминуты молчания Лиана неожиданно продолжила.

– Рома не любит меня, даже ненавидит. Так было всегда, как только я родилась, – я кратко посмотрел на нее, Лиана сжалась, обняв колени, и казалась теперь совсем маленьким ребенком, загнанным зверьком. – Рома – сын Кота. Когда Кот попал в тюрьму, мама уже не хотела с ним быть и встретила моего папу. А когда он погиб, мы жили очень бедно: мама работала все время, Рома постоянно бил меня и обижал. А потом Кот позвал нас жить к себе. Он уже вышел из тюрьмы и простил маму. Он так постоянно говорит, когда они ругаются.

Я не знал, что сказать в ответ на подобные откровения. Если честно, я совсем не хотел знать перипетии судьбы незнакомой девочки. Пожалуй, многие сталкиваются с чем-то подобным: несчастливые браки родителей, жестокость старших братьев, криминальные и другие неприятные истории. В конечном счете меня самого потрепала судьба, прежде чем я хоть немного оправился и ступил на худо-бедно верный путь. Поэтому я решил, что пришло время аккуратно выбираться отсюда.

– Слушай, почему бы тебе не поговорить с сеть-психологом? В школе же у вас есть сеансы? – я задумался, вспоминая: вроде бы они начинаются в только старших классах, с четырнадцати. – Тебе сколько лет?

– Мне двенадцать и… – она замялась, словно не зная, как закончить начатую фразу, – я не хожу в школу.

– Как так? – вот теперь я, действительно, удивился: в наше время обучение было почти культом! Святейшая обязанность каждого человека – заботиться о своем образовании, постоянном апгрейде1 навыков и знаний.

– Ну… Раньше ходила, но потом меня забрали из-за… инцидента, – Лиана зарылась лицом в колени, давая понять, что не желает говорить на острую тему.

– Тогда, не знаю, с подругами? Или с мамой, – я понимал, что мои идеи никуда не годятся, но и выступать в качестве психолога не хотел, да и не мог – не было у меня такой квалификации.

– Иди, ты же хотел уйти, – пробормотала она, не поднимая головы. Мне даже показалось, что я ослышался.

– Что? – переспросил я, как идиот.

Лиана подняла глаза над коленями, я заметил, что у них какой-то странный цвет – то ли темно-сиреневый, то ли карий с синим неоновым подцветом.

– Иди, Вэл. Еще увидимся.

Меня мгновенно выкинуло из симуляции. Я резко снял с виска накладку виртуальной реальности и вскочил, будто ужаленный скорпионом. Не понимая, что произошло, я начал озираться по сторонам: темный зал с рядами полулежачих кресел, на большей части из которых находились люди, в основном – молодые ребята, не способные купить личную VR-установку2. Еще не придя в себя, я закричал:

– Майлз! Майлз, мать твою, ты где?

Я заметил движение на некоторых креслах около себя, оно постепенно расходилось все дальше, будто круги на воде. Люди нехотя открывали глаза и приподнимались, недовольные резким завершением Терапии. Хотя, как я догадывался, лишь часть из них проводила время за стандартной Терапией – медитировали в одиночестве в лесу около живописного ручья или общались с сеть-психологом в уединенном месте, которое придумали сами; другая же часть с головой погружалась в пучину Содома и Гоморры, что было так по-человечески естественно, однако, порицаемо обществом.

– Вэл, ты спятил? – донесся голос Кира с соседнего кресла. Он смотрел на меня непонимающе: здесь не было принято кричать, Зал Терапии – место уединения, релаксации, люди приходят сюда за спокойствием, которое не могут обрести в реальной жизни.

– Прости, – я небрежно потрепал друга по плечу и начал аккуратно пробираться к передним рядам, где обычно находился Майлз. Я видел, как люди провожали меня осуждающими взглядами и надевали обратно VR-накладки, погружаясь каждый в свой виртмир3. Я дошел до кресла, где лежал Майлз, директор этой «временной богадельни». Я был растерян и зол, и все же, не знал, что ему сказать. Накладка создавала почти неразличимое зеркальное сияние вокруг головы Майлза: странный артефакт, доставшийся в наследство от прошлых поколений, когда лишь избранные имели постоянный доступ к ИНС4 и виртуальной реальности, отключаясь от происходящего и ставя окружающих в тупик; сейчас же никого не удивлял секундный «уход в себя» даже во время оживленной беседы. Я наклонился, чтобы не будить остальных.

– Майлз, – прошептал я. Его лицо было спокойным и молодым, впрочем, как у большинства. Он был альбиносом, что совсем не делало его вид неприятным или пугающим; даже его красноватые глаза казались мне скорее загадочными, чем странными. Я перевел взгляд на сияние и увидел свое искаженное сферическое отражение – в этой сфере мои каштановые волосы затянулись в какой-то слишком высокий узел, а зеленые глаза неестественно расползлись по смешно-округлившемуся лицу. «Чиполлино» – всплыло в памяти забытое слово, кажется, из детской книжки. – Майлз, проснись.

Мне не хотелось нажимать Reset5 на его установке, но и будить окружающих очередным громким возгласом было довольно постыдно. Поэтому я осторожно потрепал Майлза за руку, отчего он заерзал в кресле и открыл глаза.

– Вэл? Что случилось? – он снял накладку и бережно положил ее в соответствующее углубление на установке.

– Можно тебя в… – я показал на его коморку, которая была не то кабинетом, не то мастерской, но выглядела, скорее, как кабина древнего космоплана с кучей аппаратуры, нежели обычный офис директора.

– А ты не мог добавить меня в диалог? – недоуменно поинтересовался он, прищурив красноватые глаза.

Конечно. Логично. Но что-то выбросило меня из виртуальной реальности, и я совершенно опешил и не догадался, что можно надеть VR-накладку обратно и вызвать Майлза в диалог. Вместо этого я совершил акт вандализма по отношению к другим присутствующим, разбудив многих своими животными воплями. На миг мне стало стыдно.

Майлз, покачав головой, бесшумно поднялся с кресла и грациозно пошел в сторону своего офиса, я проследовал за ним. Вообще, он был весьма утонченной персоной, что наводило на мысли о его сексуальной ориентации, но никто никогда не видел его ни с мужчиной, ни с женщиной, а спрашивать об этом в нашем обществе было вульгарно и грубо – личная жизнь не касалась никого. Зато как директор Зала Терапии он был великолепен. Майлз всегда был в доступе: пока другие находились на Терапии, он следил за происходящим, любое изменение параметров посетителей сверх нормы – пульс, давление, частота дыхания, температура – и он запускал автономную диагностику подозрительной VR-установки. Скорее всего, ему были известны сюжеты каждой установки в конкретный момент, но он никогда не давал усомниться в приватности и конфиденциальности Терапии.

Закрыв дверь, Майлз указал на единственное кресло в его офисе. Я отказался, и мы остались стоять друг против друга.

– В моей Терапии появился человек, – сбивчиво начал я. – Девочка. Она разговаривала со мной.

– Значит, ты задал параметры, чтобы там появилась девочка, – он снисходительно склонил голову и посмотрел исподлобья.

– Ничего подобного! – запротестовал я. – Я всегда провожу Терапию в одиночестве, я не вводил ничего нового, поставил стандартную программу.

– Случайно набрал не тот код? – не успокаивался Майлз.

– Исключено! Она… Она… – я почувствовал, что горю изнутри. – Она меня выбила из Терапии. Я не отключался силой воли.

– Вэл, что ты говоришь? Такого не может быть, – Майлз улыбался и смотрел на меня, как на сумасшедшего.

Я лишь развел руками. Я тоже никогда ни о чем подобном не слышал, и мои слова, действительно, могли показаться бредом. Но так оно и было – девочка, образ из виртуальной реальности, взяла надо мной контроль – над моим сознанием, над моим физическим телом.

– Хорошо. Ты даешь апрув6 на мой доступ в твою Терапию? – согласился Майлз, даже не убрав свою дурацкую усмешку с губ.

Я безнадежно кивнул. Майлз сел в свое кресло и начал что-то вводить на невидимой мне виртуальной клавиатуре. Затем он перевел некоторые физические тумблеры на приборах в другое положение и указал мне на терминал распознавания. Три касания: первое – распознавание личности, второе – апрув на доступ, третье – финальное подтверждение.

– Возьми в слоте VR-накладку, – он, не глядя, показал направление, а сам продолжал что-то печатать, пропадая в Сети.

Я огляделся, ища накладку: комната была напичкана самой современной аппаратурой – интеллектуальное управление, подключение к ИНС – но была стилизована под старинные машины: покрашенный серым металл, древние тумблеры-палочки и черные переключатели. Никакой стерильности, белизны, округлости, распространенной в мире техники, наоборот – угловатость, грубость и брутальность. Все окружение так контрастировало с образом Майлза, утонченного альбиноса, что приводило меня в недоумение, но также в странный знакомый с детства восторг.

Я нашел в слоте под стеклом три VR-накладки, взял одну и хотел передать такую же Майлзу, но заметил, что он уже прикрепил к виску свою накладку, золотую с гравировкой. (Гравировкой! Матерь Божья, я видел такое только на отцовском антиквариате, который он собирал всю жизнь!)

А дальше случилось совсем дикое: Майлз развернулся на кресле и сильно ударил кулаком по стене. Небольшая скамья показалась в углублении съехавшей вниз панели.

– Доставай и садись, я сейчас загружаю, – он проигнорировал мой ошеломленный взгляд: представить, чтобы Майлз выбрал именно такой способ открывания – не интеллектуальная кнопка в Сети, не даже физическая кнопка – было совсем немыслимо! Спустя столько лет Майлз открывался для меня по-новому.

Я сделал, как было велено, надел накладку и в ту же секунду провалился в сегодняшнюю Терапию. Неестественное чувство – видеть себя одновременно изнутри и извне. Майлз ускорил все в 1.75, отчего мое физическое тело начало подташнивать от мельтешащих огней, быстрого танца неоновой рекламы и резкой смены собственных мыслей: я не продумывал их заново, но помнил каждую из них, а теперь словно воспроизводил на периферии сознания каждую со скоростью 1.75 от обычной. В то же время я видел себя сидящим на крыше небоскреба. Ветер был такой сильный (я даже не помнил, что был такой ветер), что развевал собранные в хвост волосы. Я видел, как ненадолго закрыл глаза, потом открыл и резко выдохнул. Дальше моя рука начала слишком быстро набирать слова в воздухе – записываю эмоции. И вот оно! Я резко оборачиваюсь и… сзади никого нет! Я почувствовал, как Майлз снизил скорость до обычной, сменил фокус и приблизил картинку, меня опять начало сильно мутить, но силой воли я остался в симуляции. Вот я произношу слова: «Я не собираюсь перед тобой отчитываться, ты сама-то что здесь делаешь?», но они никому не адресованы.

Мы просмотрели весь мой монолог и вышли из Терапии. Майлз снова чересчур аккуратно снял свою золотую VR-накладку и положил ее в незаметное углубление на столе. Мы оба сохраняли молчание. Я чувствовал взгляд Майлза на себе, но не мог посмотреть на него в ответ, тупо уставившись в старинную приборную панель. Спустя минуту молчания я кивнул сам себе, спокойно вернул накладку на место под стеклом, где ее ждали две «близняшки», поднялся и, не говоря ни слова, вышел. Пока я шел через темный зал к выходу, перед глазами всплыло сообщение от Майлза: «Думаю, тебе нужно поговорить с сеть-психологом, я назначил допсеанс на завтра в 20:00. За мой счет».

«Вот уж спасибо», – со злостью подумал я, смахнул сообщение и вышел в прохладу ночного города.