Нежная королева

Глава 1

Тугие струи дождя хлестали по воде. Свинцовые струи воды доходили до самой палубы, время от времени обдавая стоявших на ней людей с ног до головы. Пускаться в такую погоду в путь было чистым безумием. Небольшой баркас «Хромая Молли» нырял, зарываясь носом в воду, а тяжелые длинные волны с оттягом били по его бортам, а иногда заливали внахлест. Каким бы нежным не казалось Срединное море летом, но прогулка по нему в конце февраля не сулила ничего хорошего.

Харвей втянул голову в плечи и поморщился. Из-за борта его только что окатило целым ведром ледяной воды. Уговорить кого-нибудь из владельцев кораблей на побережье герцогства Грот выйти в море даже за очень большие деньги оказалось не просто. Только теперь Деми понял, почему в свое время так бесился Вибрен, получив от королевы в управление «южную часть флота». Не смотря на обилие судов, включая и военные, которые молодой консорт заметил, путешествуя в конце лета по здешним местам, флота у Гранара на юге не было также, как и на севере.

Дело в том, что почти все корабли, курсировавшие в благодатных водах Мальдограна, как называлась северная часть Срединного моря, принадлежали жителям острова Мальдор. Этот довольно большой, каменистый и ветреный осколок суши, некогда, видимо, составлявший с материком единое целое, в незапамятные времена отчалил от материнской плиты Центральной Сальвы и погрузился в ласковые волны под сияющим солнцем.

Со времен Фаррадского завоевания на Мальдоре существовала старая хорошо укрепленная крепость Альбуфер. Возведенная на самой высокой точке острова она прикрывала собой порт с кораблями и обеспечивала фаррадцам полное господства в окрестных водах. Десять лет назад, когда гранарцы после восстания, возведшего королеву Хельви на престол, сами начали войну за освобождение своей древней родины, Альбуфер стал для них символом фаррадского владычества. Люди готовы были вплавь переправляться через залив и голыми руками штурмовать крепость.

Тогда взять остров королеве помогли рыцари Золотой Розы, оставшиеся в живых после разгрома ордена. Им во владение и был отдан Мальдор на условиях признания гранарского подданства. Его дикие, но плодородные земли были разделены между бывшими братьями, вынужденными отказаться от принадлежности к прежнему союзу, а местное фаррадское население обращено в зависимых крестьян. Впрочем, таких оказалось немного. Остров в основном жил торговлей и мореплаванием. Он быстро разбогател, обзаведясь вексельными домами — старым изобретением ордена Розы.

Даже отказавшись от братства, мальдорские дворяне держались, выделяясь среди остальных гранарцев образом жизни, продолжавшим носить живые следы орденской организации. Во главе острова стоял командор, выполнявший функции губернатора. Мальдор имел множество кораблей, вел организованную торговлю и лов рыбы. Наконец, мальдорские военные суда несли службу в водах Мальдограна, охраняя гранарские земли с юга. Именно эти-то корабли и видел летом Деми. Но во время осенних штормов мальдорские корабельщики, привыкшие к старой орденской дисциплине, организованно отводили свои суда в защищенные гавани острова и оставались там до конца апреля. В течение четырех месяцев связь с Мальдором была затруднена до предела, и если королеве случалось посылать или получать оттуда какие-нибудь вести, то только с почтовыми голубями.

Деми сплюнул соленой водой на палубу и, выругавшись, побрел к люку в трюм. Он второй день не спал из-за этой адской погоды. Капитан «Хромой Молли» знал свое дело, и не ему — новичку в этих широтах — распоряжаться на борту чужого корабля. Они не утонут — это видно по лучам света, косо пробивающимся сквозь тучи, и по волне, которая в последние полчаса стала более пологой — и на том спасибо. Рецидив лихорадки консорт себе все равно уже заработал вечно мокрой одеждой на продувном ветру.

Спустившись в трюм, где из-за затекающих сверху струй вода под ногами хлюпала едва ли не также, как на палубе, Харвей, не раздеваясь, лег на жесткие нары, закрылся с головой сырым одеялом и застыл. Это нельзя было назвать сном, но время от времени он погружался в короткие дремотные видения, из которых выныривал с каждым следующим толчком то головой, то ногами о стенки своего скорбного ложа.

Два дня назад «хромая» посудина на глазах у потрясенных прибрежных жителей вывалила из порта Крак де Грот. Ее хмурый неразговорчивый капитан, который, как сразу понял Деми, был из контрабандистов. Алчность заставила его взять деньги, хотя разум говорил, что в море выходить нельзя.

Харвей тоже еще не лишился головы. Но было обстоятельство, забросившее его — консорта Гранара — так далеко от столицы, на палубу почти пиратского корабля, взявшего курс на Мальдор.

Еще неделю назад Деми казалось, что самая страшная опасность в стране грозит лично ему. Свет клином сошелся на проклятом Свище. Смерть врага решала все. Но на поверку вышло иначе — гибель прокурора разверзла под ногами гранарских властей адовы глубины и, уже чувствуя горячее дыхание преисподней, никто толком не мог пока сказать, откуда последует удар.

Вид злополучной саламандры в треугольнике произвел на королеву такое сильное впечатление, что подхватившая свою хозяйку в покоях под белые руки Тетсинда несколько дней всерьез опасалась выкидыша. Впрочем, сейчас это были бы уже преждевременные роды, грозившие жизни и матери, и малыша. Напрасно добрая Тетси уговаривала Харвея не волноваться так сильно. Случается, семимесячные дети выживают и даже растут потом сильными и крепкими малышами. Третий внук камеристки — семимесячный. И ничего.

— А что случилось с женой твоего сына? — оборвал чрезмерно бодрые излияния Тетсинды консорт.

Та умолкла и виновато опустила голову. Мать малыша умерла от родильной горячки. Не гоже было сейчас сообщать об этом и без того бледному мужу госпожи. Хорошо еще, что Дерлока нет во дворце, подумала камеристка. Вот кто живыми не слез бы со слуг: почему не уберегли хозяйку! Стоило Хельви порезать палец или подхватить насморк, как Босуорт терял голову от панического ужаса и готов был всех вокруг обвинить в государственной измене. Тетсинда считала, что в глубине души этот громадный горец относится к Хельви, как к своему маленькому ребенку, и позволяет ей вертеть собой именно так, как балованные дети вертят родителями. Дерлоку же, по глубокому убеждению мудрой камеристки, самому нужна была нянька. И не занятой делами королеве выполнять эту роль.

Старая служанка с одобрением смотрела на Харвея, молча сидевшего у изголовья кровати жены. Он старался держаться как можно спокойнее. «Правильно, — похвалила про себя Тетсинда, — не зачем ее баловать». Харвей принес с собой в спальню королевы бумаги и отвлекал Хельви от болезни разбором дел.

Молодая женщина полулежала в постели, подперев щеку кулачком, и старалась отвечать на вопросы мужа как можно толковее. Но Деми чувствовал, что ее мысли очень далеко от их сегодняшнего разговора.

— Если тебе скучно обсуждать ставки таможенных пошлин, — мягко сказал консорт, — мы можем сделать это в другой раз. Отдохнешь?

— Я не устала. — Хельви покачала головой. — Извини, я действительно рассеяна сегодня. Если ты возьмешь решение на себя, я подпишу.

Харвей молчал несколько секунд. Ему не нравилось невнимание, даже апатия, с которой Хельви в последние дни относилась к делам. В ее суждениях слышалась странная обреченность.

— Налоговые ставки — это серьезно. — сказал Деми, откладывая лист в сторону. — Что с тобой, Хельви? Я не могу решить без тебя.

Он видел, как ее брови надломились грустно и чуть насмешливо.

— Все это уже не важно. — сделав над собой усилие, проговорила королева. — Харвей, милый, я устала и поэтому говорю чушь. Не слушай меня. Посоветуйся с Ламфа и рассчитай нужную квоту.

Она перевернулась на другой бок и тяжело вздохнула.

Ночью Деми проснулся, чтоб попить воды, и с удивлением не обнаружил рядом жены. Ее половина кровати была пуста, одеяло небрежно откинуто в сторону, меховые туфли исчезли. Накинув парчовый халат, Харвей поспешил из спальни. Караул у внешних дверей покоев сообщил, что ее величество изволила проследовать в часовню и наотрез отказалась от сопровождения.

Обругав стражу за то, что его не разбудили, Деми быстрым шагом спустился по лестнице в тот самый отделанный мореным дубом холл, в котором еще неделю назад лежало тело злополучного прокурора. Выход через галерею налево вел к часовне. Ночные кусты шелестели на ветру. Не смотря на оттепель, в парке было еще очень холодно, и Харвей про себя чертыхнулся: «С ума она сошла что ли? Разгуливать в феврале по улице в ночных туфлях!»

Поплотнее запахнув халат, Деми двинулся к темному зданию часовни, в глубине которой тускло поблескивали огоньки свечей. Хельви стояла на коленях почти у самого алтаря. Небольшой храм, вопреки ожиданиям консорта, не был пуст. Шла заутреня, и Харвей догадался, что сейчас уже около трех.

Королева, в отличие от него самого, вовсе не выскочила на улицу в домашнем облачении. Консорт отругал себя последними словами за глупое беспокойство, выставившее его круглым дураком. Конечно, Хельви перед тем, как идти в церковь, привела себя в порядок и оделась. Ее можно было упрекнуть только в том, что она выбрала для этого не совсем обычное время. Но кто посмеет указывать государыне, когда ей посещать храм?

Длинные ряды монахов из аббатства св. Гервасия в серых рясах и накинутых на головы капюшонах стояли вдоль стен, побарывая искушение сна, ради ранней, по долгому гранарскому обряду заутреней.

Чуть хрипловато от сырой погоды и еще не сошедшей дремоты пел хор. Харвея удивило, почему браться св. Гервасия пришли служить в дворцовую часовню, вместо того, чтоб привычно встретить зорю за крепкими стенами родного монастыря? Он слышал, как несколько дней назад ее величество просила отца Робера начать постоянные богослужения при дворе. Такое обычно происходило только в дни больших праздников или траура по кому-то из членов королевской семьи. Однако сейчас до Пасхи было еще далеко, а при дворе никто не преставился, кроме проклятого прокурора, читать по которому заупокойные молитвы Деми казалось кощунственным.

Смущаясь своего не вполне подходящего для церкви вида, консорт отступил в глубину колоннады, чтоб за спиной у монахов подойти к Хельви, чья меховая накидка маячила у алтаря. На него никто не обратил внимания. Сонные, как мухи, братья клевали носами, машинально повторяя слова литании. Их негромкий, но дружный распев парил под округлыми сводами часовни и отражался от толстых стен.

Пожалуй, этот маленький храм был едва ли не самой старой частью гранарского дворца, выстроенной еще в монсальватском стиле. Здесь не было ни скамей вдоль стен — в Гранаре вообще считали неприличным разговаривать с Богом, сидя — ни темных альковов по углам, куда молящийся легко мог спрятать свои грехи. Переступая через порог таких церквей, человек сразу же оказывался под главным куполом — в центре Мироздания. Эта странная особенность старых базилик, оставшихся в наследство от давних времен и более счастливого народа, почему-то очень нравилась Харвею.

Сейчас он обогнул зал и оказался почти за спиной у Хельви. Королева стояла на коленях, склонив голову, и беззвучно читала молитву. Деми легко представил, как шевелятся ее губы. В часовне было холодно, и он испугался, как бы жена не простудилась на каменном полу. Белый мех нурландского писца не спасал ее коленей, а маленькая бархатная шапочка цвета морской волны, из-под которой выбивались длинные, не завитые пряди волос, вряд ли могла защитить уши от пронизывающего ветра, долетавшего с улицы.

Раньше Хельви не казалась мужу особенно набожной. И то, что Харвей видел сейчас, сильно удивило его. Со времени их свадьбы консорт наблюдал королеву в церкви только на официальных церемониях. Для него естественнее была Хельви, отплясывающая Лилиен Бич в хороводе словно сорвавшихся с цепи мужчин и женщин (консорт дорого бы дал, чтоб посмотреть, как гранарские воины танцевали этот языческий вихрь где-нибудь на горной поляне под открытым небом) или раскладывающая на столе деревянные руны, чтоб узнать, едет ли она завтра на охоту. Даже Монтаньяр, такой светлый и прекрасный — место высшего паломничества, открытое далеко не всем — вызывал у Деми законные сомнения. Частью какого мира он был? И не являлась ли Хельви с ее тайнами плоть от плоти народа, населявшего горную обитель радости?

Сейчас консорт словно заново увидел жену в коленопреклоненной женщине, вставшей до рассвета, чтоб отстоять заутреннюю, и мог сказать только одно: королева сильно испугана. Она касалась лбом каменных плит, выпрямлялась, крестилась и снова опускала голову. Ее рыжие в пламени свечей волосы беззащитно мели пол. В какую-то минуту Харвей услышал обрывок «Отче наш»: «Да избави нас от лукавого» — выдохнутый четь громче остальных слов. Ему показалось, что плечи жены мелко трясутся. Неужели она плакала?

Все это удивило Деми. Что он в сущности знал о Хельви? Почему все время их брака считал ее чуть ли не колдуньей, как всех женщин, сопричастных к древним сальвским обрядам? А ведь гранарцы с их проникшей в плоть и кровь верой вряд ли потерпели бы королеву-безбожницу. Открытие заставило Харвея задуматься. Живя в Беоте, он привык лениво, почти презрительно относиться к церкви. Религиозная реформа Дагмара VIII навсегда отделила Плаймарскую монархия от папского престола в Альбици. Она пришлась беотийскому купечеству, не говоря уже о казне, как нельзя кстати. Прижимистые бюргеры готовы были лучше не показываться в храме, чем платить десятину.

Совсем иначе дело обстояло в Гранаре, где народ ходил с красными от земных поклонов лбами. При плаймарском дворе Деми, изредка испытывавший потребность причаститься, выглядел белой вороной. Зато в Гранаре он слыл едва ли не безбожником. Даже вечно занятый д’Орсини в принципе не понимал, как можно не сходить к исповеди в конце недели? А ведь командир королевской охраны тоже плясал тогда «Лилиен Бич» и был полон самых разнообразных сальвских суеверий. Либо он, Харвей, чего-то не понимает, либо мир, в котором живут окружающие люди, для них не так противоречив, как для него.

Монахи закончили петь литанию и вереницей двинулись через алтарь. В это время консорт увидел, как из купола на пол часовни упал широкий рассветный луч и в нем, словно соткалась из воздуха призрачная фигура, вставшая за спиной у Хельви. Харвей мог разглядеть лишь крылья и руки, легшие сзади на плечи молящейся королеве. Ударил колокол. Братья св. Гервасия двинулись из-за алтаря в обратный путь. Видение начало таять. Деми бросился к жене, но она уже сама поднималась с колен, ее лицо было светло и тихо.

— С тобой все в порядке? — консорт попытался подхватить Хельви на руки, но женщина остановила его жестом, показывая, что такой поступок в храме не уместен.

— Мне хорошо. — улыбнулась она, опершись на руку мужа. — Так хорошо, как давно уже не было.

— Кто это? — Харвей не скрывал своего удивления. — Лорд Монтаньяра?

— Да, — королева кивнула, ее губы дрогнули в нездешней улыбке. — Он покровительствует дому гранарских королей и пришел, чтоб поддержать нас в трудное время. Хозяин светлой обители приказал отдать тебе его меч, который покоится здесь, под алтарем. Только так мы сможем противостоять «могильщикам».

— Хельви, — консорт приложил ладонь к ее лбу. — ты явилась сюда ночью. У тебя может быть жар. Я вижу, как тебе трудно, и ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Давай вернемся домой. — попросила она. — Ты совсем застынешь здесь на ветру в одном халате и рубашке. — молодая женщина окинула его взглядом с ног до головы. — Что тебя понесло в часовню в таком виде?

— Ты не ответила на мой вопрос, — Харвей сдвинул брови, — как вообще в последнее время не отвечаешь ни на один вопрос, который я задаю.

Королева молчала до тех пор, пока они не вышли из часовни и не миновали холодную галерею. Уже брезжил рассвет, окрашивая подтаявший снег в парке розоватыми отблесками. Над темной полосой голых лип появилась малиновая борозда, разрезавшая серое небо.

— Есть вещи, которые просто невозможно рассказать. — произнесла Хельви, поднимаясь вверх по ступенькам. — До того как встретиться, у нас была долгая жизнь, и ты ведь далеко не все говоришь мне о себе. Не так ли? — женщина вскинула на мужа усталые глаза. — Иначе многих нынешних неприятностей удалось бы избежать.

Деми проглотил комок в горле.

— Ведь я просила тебя тогда подождать. — продолжала она. — Рано или поздно нашелся бы способ выставить Кларенса из страны… А ты рубанул по той нити, конца которой не знает никто.

— Хельви, — консорт почти до боли сжал ее локоть, — поверь, не рубить по этой нити было бы еще хуже. — твердо закончил он.

Ее губы сложились в скептическую усмешку.

— Хуже будет завтра. — веско произнесла она. — Или послезавтра. Ты имеешь полное право знать то, что знаю я. Более того — в этом твоя святая обязанность. Но учти, после моих признаний меньше вопросов у тебя не станет.

Глава 2

Они миновали спальню, гардеробную, будуар и оказались в маленькой молельне. Под темным распятьем и узкой зеленовато-золотой иконой старо-монсальватского письма стоял аналой и бархатная скамеечка для преклонения колен. За ними у самой стены возвышался ларь черного дерева, инкрустированный слоновой костью. Толстая в тяжелом золотом переплете Библия оказалась открыта на Откровении Иоанна Богослова. Молодая женщина провела пальцем по выпуклому корешку, который, оказывается, открывался, как дверца, и извлекла из него увесистый ключ. Подступив с ним к черному ларю, она долго возилась с проржавленным замком, пока муж не отодвинул ее в сторону.

— Дай-ка. — Деми отобрал у Хельви ключ и со зверским выражением лица нажал на старое железо. Замок крайне недовольно заскрежетал и подделся грубой силе. — Кажется, ты его давненько не открывала?

— Десять лет. — серьезно отозвалась Хельви.

— И там лежит что-то ценное? — с сомнением осведомился у нее муж. — Что-то такое, без чего ты спокойно прожила все свое царствование, но что необходимо хранить аж в молельне, спрятав ключ в корешок Библии?

— Одна из самых ценных вещей, которые у меня есть. — кивнула королева.

Она откинула крышку. Ларь оказался почти пуст, только на дне лежал сверток темного бархата, завязанный витым золотым шнурком.

— И это все? — фыркнул Деми. — Я-то думал. В таком сундуке мы бы с тобой поместились вдвоем.

— Тише. — Хельви без тени улыбки извлекла содержимое своей святая святых, развернула бархат и протянула мужу длинный не фаррадский кинжал-трехгранник. — Посмотри внимательно, — сказала она, — там на лезвии.

Харвей приблизил тонкую сталь к глазам. У ручки виднелось золотое клеймо: саламандра в треугольнике.

— Этим кинжалом десять лет назад был убит мой дядя король Филипп, — медленно произнесла женщина. Убийц мы не нашли. Вернее не догнали. Они успели бежать из Изора на фаррадском корабле, когда наши передовые отряды после захвата столицы ворвались в город.

Деми повертел кинжал в руках.

— Что это доказывает? То, что Кларенс принадлежал к числу «могильщиков», как вы их называете?

— Это еще не все. — остановила его Хельви. — В тот год совпали два события: свержение короля Филиппа в Гранаре и булла папы Гильдебранта об уничтожении ордена Золотой Розы. После разгрома братства его земли достались сопредельным королевствам. Гранарской короне в первую очередь, потому что мой дядя сразу же поддержал святой престол, надеясь на часть богатств ордена. Внешне конец Золотой Розы и гибель короля-миротворца не были никак связаны. — она надолго замолчала, глядя на кинжал.

— Но связь была? — осторожно подтолкнул ее Харвей.

Королева вздрогнула, словно голос мужа вывел ее из оцепенения.

— А что ты вообще знаешь о разгроме Золотой Розы? — вдруг спросила она.

Деми развел руками.

— То же, что и все. — Папа зарился на богатства ордена и обвинил братство в ереси. Рыцарям приписали колдовство, жертвоприношения, дьяволопоклонничество и другой бред. Лишь немногим удалось спастись. Остальные были схвачены, показания выбивали под пытками… Что ты мотаешь головой? — Деми заметил, как королева, сидя напротив него, отрицательно качает головой. — Что ты хочешь сказать?

— Ничего, дорогой. — она улыбнулась. — Ровным счетом ничего. Продолжай, пожалуйста.

Но Харвею показалось, что он готов схватить лису за хвост.

— Ты веришь во всю эту чушь?

Хельви слегка стукнула ладонью по крышке сундука, как делала на Совете, когда хотела оборвать чьи-либо необоснованные рассуждения.

— Я читала дела. — веско сказала она. — Не забывай, что после гибели дяди именно мне пришлось разбираться с доставшимися Гранару орденскими землями и крепостями, битком набитыми арестантами. Поверь, — королева покусала губу, — я знаю, что говорю: обвинения просто вогнали в привычную для черни форму такое, чему и я бы не подобрала точного названия. Кстати, — она криво усмехнулась, — братья признавались в содеянном далеко не всегда под пытками.

На лице Харвея отразилось полное непонимание.

— Ты считаешь, что обвинения альбицийских следователей были обоснованны, и ты же предоставила рыцарям Зоротой Розы защиту? Фактически спасла их от костра? Почему?

Хельви провела пальцами по лицу.

— Может быть, это трудно понять. — тихо сказала она. — Но я не могла. Когда я приехала в Мон Седур и увидела… все, что там творилось…

Харвей положил ладонь на ее руку:

— Можешь не продолжать.

Но королева покачала головой.

— Вина братьев Золотой Розы была для меня очевидна. Но люди, которые приехали из Альбицы с приказом папы вести следствие, были зверьми. Мы их повесили.

Она сказала это так просто, что у Деми челюсть опустилась от удивления.

— Папских легатов?

— Ну да. — королева пожала плечами. — Ведь рыцари запрещенного ордена находились на землях, отошедших к Гранару, значит стали моими подданными. Легаты… как ты сказал?.. выбивали показания под пыткой. Я могла бы добавить к этому еще много подробностей. Из четырехсот заключенных Мон Седура после недели такого следствия в живых осталось только 327. Был уничтожен весь высший капитул. — королева забрала у мужа кинжал и долгим взглядом уставилась на его темное лезвие. — У всех повешенных нами представителей папы на запястье оказался такой же знак. Саламандра, кусающая себя за хвост. Ты не находишь, что в этом мало христианской символики?

Харвей хмыкнул.

— И точно такую же татуировку мы обнаружили на левых руках у всех братьев высших степеней, которых умертвили легаты. — закончила Хельви.

Деми на мгновение закрыл глаза. Он вдруг отчетливо представил себе, что должны были чувствовать братья Золотой Розы, когда их допрашивали и пытали люди с точно такими же татуировками на руках, как у всего высшего орденского капитула. Предательство? Измена? Ловушка? Лорд много раз видел этот символ, когда Свищ закатывал рукава, чтоб сменить усталого или недостаточно проворного палача, но для него он не имел особого значения.

— Люди с саламандрами были и в окружении моего дяди короля Филиппа. — продолжала Хельви, — В день его смерти они сбежали. А за месяц до переворота их представители приезжали ко мне в Грот и предлагали деньги и помощь в возведении на престол…

— Ты согласилась? — Деми в упор посмотрел на жену.

Она помотала головой.

— Я испугалась. Увидела знак и испугалась. Отец Робер не позволил бы мне связаться с ними.

Консорт кивнул, именно такого мнения он и был о епископе Сальвском.

— Прости, Хельви, но ты не пыталась узнать, кто они, когда посещала Монтаньяр? Кажется, его обитателям многое известно…

Королева снова вздохнула.

— Я спрашивала у лорда Монтаньяра… и он сказал, что в День Последней Битвы я увижу их на противоположной стороне. Такой знак будет на лбу у всех воинов противника.

Оба помолчали, понимая, что это самый исчерпывающий ответ, который мог дать святой покровитель гранарских королей.

— Ты права, — усмехнулся Харвей, — после твоего рассказа картина не стала для меня яснее. А что сказал папа, когда узнал о смерти своих посланцев? Это ведь не игрушки. Вас могли отлучить.

— Могли. — вздохнула она. — Но не отлучили. Мы попытались объяснить, будто приняли легатов за слуг короля Филиппа, которых и казнили в соответствии с гранарскими законами. Принесли святому престолу глубочайшие извинения и послали богатые дары. Как ни странно, Гильдебрант удовлетворился и больше никогда не поднимал разговор о своих погибших следователях. — она усмехнулась. — У меня даже создалось ощущение, что он, узнав об их смерти, сам вздохнул свободнее.

— Вас это не озадачило? — поднял брови Харвей.

— Нас это устроило. — уточнила Хельви. — Но мы не могли не понимать, что за таким отношением папы к собственным легатам кроется какая-то тайна. Вскоре мы почувствовали, что Гильдебрант ничего не забыл и не простил. Из-за передачи Мальдора бывшим рыцарям Золотой Розы он обвинил нас в попустительстве еретикам. Снова пришлось платить, — королева вздохнула, — и дорого. Чтобы замирить папу, несколько человек из высшей иерархии ордена, оставшихся в живых после следствия, согласились быть казнены. Понимаешь? Они добровольно пошли на костер, чтоб не трогали остальных.

— Должно быть, братство значило для них очень много. — задумчиво протянул Деми.

— Больше, чем ты себе можешь представить. — кивнула королева. Особенно для совершенных. То есть для рыцарей высокого посвящения. — пояснила она. — Но таких после разгрома ордена было очень немного, а теперь и совсем нет. — на ее лице вдруг вспыхнуло сожаление. — ты даже вообразить не в силах, что они умели! Вызывать дождь и разгонять тучи. Разговаривать друг с другом, не разжимая рта — одной мыслью. Согреваться в мороз без огня… — в словах Хельви слышалось почти восхищение. — Им очень хотелось преодолеть границы, поставленные Богом человеку. И они их преодолели. — королева вздохнула. — Не без ущерба для себя. Человеческого в них осталось… Три капли на дне орденской чаши, как говорил один командор. Гордость, зависть и любопытство. У некоторых была еще и память о пережитых человеческих чувствах, которая их очень мучила.

— Но если они были способны на такую преданность братьям, что ради них пожертвовали собой, — недоверчиво произнес Деми, — стоит ли винить их в потере человеческих чувств?

Хельви грустно покачала головой.

— Ты не верно мотивируешь этот поступок. — сказала она. — Нам трудно их понять. — Они жертвовали собой не ради друг друга, а ради того, что представлялось им дороже бренных человеческих оболочек. Ради своих великих тайн, которые могли погибнуть вместе с последними братьями Золотой Розы. Ради священных реликвий, которые должны сохраняться во что бы то ни стало. Ради обрядов, сущности которых большинство из них даже не знало.

— Значит твои подданные с Мальдора — чернокнижники? — прямо спросил Харвей.

— Мои подданные с Мальдора — простые люди, — вздохнула королева, — в прошлом у которых есть несколько лет, проведенных в ордене. К великим тайнам были сопричастны только братья высоких посвящений. После разгрома уцелели в основном рыцари самых нижних степеней, воины, кормщики, капитаны орденских судов, служащие вексельных домов, солдаты дальних гарнизонов. Они почти не принимали участия в страшных обрядах, за исключением первого посвятительного круга, и очень мало знали о главном. — Хельви нахмурилась. — Тогда, десять лет назад, я посчитала, что простого покаяния с них будет достаточно, и отдала им Мальдор, потому что бывшим братьям после папской буллы трудно жилось среди других людей, которые еще недавно охотились за ними с кольями и вилами.

— И ты полагаешь, что сейчас все они стали добрыми христианами? — с сомнением спросил Харвей.

— Я похожа на дурочку? — Хельви помотала головой. — Нет, я так не полагаю. Тот, кто хоть раз пил из орденской чаши, снова не сможет стать таким же, как прежде. И наивно надеяться, что когда-нибудь пропасть между мальдорским дворянством и остальным благородным сословием Гранара изгладится. Но бывшие братья Золотой Розы верно служили мне. Мальдор — сильная линия обороны в южных водах Гранара. Поэтому я не сожалею о своем поступке.

Харвей покачал головой. Из слов жены он понял одно: когда-то Хельви пожалела несчастных, которых на куски рвали папские легаты, и предоставила им защиту. Поступок совсем не королевский. С годами рыцари ордена оказались полезны Гранару, и теперь Хельви пыталась подвести под свои действия хоть какое-то разумное основание.

Деми подумал, что для государя доброта может оказаться не самым полезным качеством. Но тут же оборвал себя. Об этом хорошо размышлять, сидя в тепле у камина. А полгода назад в плаймарской Цитадели он дорого бы дал за всплеск человечности в каменном сердце Дагмара! И вот теперь Хельви должна была вновь платить за проявленное когда-то милосердие. Опять появились люди, о которых она ни тогда, ни сейчас ничего не знала, но остро чувствовала угрозу, исходившую от них. В ее понимании «могильщики» всегда были связаны со смертью, и от того, что они оказывались на разных, иногда прямо противостоящих друг другу сторонах, становилось особенно жутко.

Харвей взял руки жены в свои ладони и прикоснулся губами к кончикам ее пальцев.

— Ты очень боишься?

— Да. — созналась она. — А главное не понимаю, чего именно. — королева попыталась улыбнуться. — Нам необходимо срочно связаться с Мальдором. — сказала она. — Спросить, что они знают. Не появлялись ли у них в последнее время «могильщики»? Передать свои сведения.

— Какие именно? — нахмурился консорт. Ему совсем не улыбалось разглашать подробности гибели беотийского посла.

— Только официальную версию. — Хельви отняла у него руки и сложила их ладонями вместе. — Боюсь, наше дело не может быть доверено бумаге. К тому же посылать на Мальдор голубей в такую погоду, все равно что бросать бутылку с письмом в бурное море.

— Значит надо ехать. — спокойно кивнул Харвей. — Если обещаешь мне не очень беспокоиться, я отправлюсь прямо завтра.

— Почему не д’Орсини? — ее глаза вспыхнули такой тревогой, что у Деми стало еще тяжелее на душе.

— Мне давно уже пора побывать на острове, — сказал он, — и наладить связи с мальдорским флотом. — К кому я могу обратиться?

— К командору Ружеро д’ Онжерону — тихо ответила женщина. — Я ему доверяю.

На следующий день в присутствии епископа Сальвского Робера монахи св. Гервасия вскрыли под алтарем часовни небольшую крипту, о существовании которой Харвей раньше не подозревал. К удивлению консорта, под могильной плитой, вместо истлевших останков древнего героя или святых мощей, Деми увидел огромный, тяжелый меч, принадлежавший явно великану. Таких не ковали уже ни во времена его отца, ни во времена деда Харвея. Эмалево-белое навершье было обведено синим орнаментом, те же цвета сочетались на ножнах. Это было древнее оружие, пришедшее из другого, более могущественного и полнокровного мира, по сравнению с которым наш казался только слепком, припорошенным пылью и лишенным яркости красок. Консорт почувствовал это сразу, как только взглянул на меч. Еще он ощутил необыкновенную робость и попытался склонить оба колена, но клинок словно потянул его наверх, и когда ладонь Деми коснулась рукоятки, оружие пришлось ему как раз по силам. Он поднял увесистый клинок над головой, ощущая благодатную тяжесть в предплечье, и улыбнулся королеве. Хельви оставалась серьезной.

— Да хранит тебя Бог и лорд Монтаньяра. — прошептала она.

Глава 3

Мальдор действительно вставал из пены морской, как часовой у южных ворот Гранара. Патруль, отловивший контрабандистов на северном побережье, долго не мог поверить, что насквозь мокрый, дрожащий от холода человек в грубом матросском плаще является консортом и имеет к их командору неотложное дело. Как ни странно помогли ни перстень с государственной печатью Гранара и не верительные грамоты за именем Хельви, а обычная привычка Харвея командовать людьми. Он не стал ничего доказывать, а просто потребовал немедленно вести его к мессиру Ружеро, который и решит судьбу непрошеных гостей. Его послушались, и первый же более грамотный отряд рыцарей, сунув нос во влажные, покоробившиеся от воды бумаги Харвея, взял перед консортом на караул.

Деми предоставили собственную лошадь, тогда как от самого побережья он трясся на крупе гнедой кобылы одного из патрульных.

— Скоро мы будем в Альбуфере, сир. — вежливо сообщил Харвею капитан. — Для нас огромная честь принимать ваше высочество на Мальдоре, и я счастлив, что первым встретил вас по дороге к крепости.

— Если быть точным, — усмехнулся Деми, — то первым нас встретил ваш суровый патруль. Но вы действительно первый, кто здесь оказывает нам честь. — он благосклонно кивнул капитану, и лошади понеслись по направлению к столице острова.

Альбуфер возвышался над каменистым плоскогорьем, как орлиное гнездо на круче. Его мощные стены из желтого песчаника двумя линиями укреплений опоясывали центральную квадратную башню. Харвей удивился, что в облике крепости почти нет фаррадских черт. Альбуфер был построен над древними сальвскими руинами, которые и задавали общий тон его суровому облику, лишенному изнеженной грации южных султанатов.

Видеть здесь плащи из черного шелка с золотыми восьмиконечными крестами Деми показалось также естественно, как и корабли под орденскими парусами. Он поймал себя на мысли, что Мальдор выглядит так, словно братство Золотой Розы все еще существует. Бывшие рыцари продолжали поддерживать старые орденские обычаи. Называли губернатора «командором» и, несмотря на полное официальное равенство в правах, продолжали сохранять жесткую внутреннюю иерархию.

Это особенно ярко проявлялось в приветствиях. Каждый из попадавшихся на дороге рыцарей салютовал капитану маленького отряда, везшего Деми, в соответствии со своим посвящением. Кто-то преклонял одно колено, кто-то вскидывал руку, кто-то просто склонял голову. Консорт сразу почувствовал, что мальдорское дворянство — очень обособленный слой гранарской знати. Остров, признавая свое подчинение Гранару, все же держался по отношению к короне скорее как полунезависимый союзник, чем как вассал. В лице Деми приветствовали не столько своего сюзерена, сколько очень знатного и почетного гостя.

«Братья Золотой Розы верно служат мне. Мальдор — сильная линия обороны в южных водах Гранара… Я не сожадею о своем поступке». — вспомнил Харвей слова королевы. «Как бы не так! Мальдор — мощная и очень зазнавшаяся часть Гранара. Тронь их, и кто знает, что из этого получится? Нет, помимо горцев, у нас много, очень много проблем. И Хельви была права, пытаясь возродить Северную Сальву, чтоб противопоставить ее силу силе остальных территорий. Покажи им слабину, и они разорвут страну на части. Без всякой дурной мысли! Просто в силу привычки… Остров и так по несколько месяцев отрезан от остального Гранара».

Отряд тем временем проехал по опущенному мосту под высокой стрельчатой аркой ворот. Миновав первый, вытянутый двор, консорт попал за вторую линию укреплений, к центральной башне, в которой располагались покои командора, арсенал и Зал Капитула, как называлось губернаторское правление острова. Замок казался очень людным, повсюду рыцари либо седлали, либо привязывали коней, слуги вели целые караваны груженых мулов.

Здесь Харвей впервые увидел больших двугорбых верблюдов, трогательных в своем облезлом уродстве. Они постоянно жевали и время от времени плевались. Их, вероятно, привезли с другой стороны моря из Фаррада. Крестьяне использовали верблюдов как тяглую скотину. В жарком климате они были незаменимы, но сейчас бедняги мерзли, даже покрытые толстыми шерстяными попонами. Деми захотелось купить одну такую горбатую плевалку для Хельви, она бы оценила!

Трое рыцарей в черных шелковых супервестах с золотыми цепями на шеях и пятеро оруженосцев без одной шпоры — судя по всему, внушительная свита — проводили консорта в покои для гостей, где уже была готова ванна. Широкая приземистая кадка из местного эвкалипта с горячей водой и плававшими в ней стебельками мяты порадовала Харвея после двух дней, в течение которых он мерз и мок на баркасе.

— Мессир командор приносит свои извинения, но другой одежды в замке нет. — один из рыцарей склонился перед Деми в низком поклоне и разложил на резной лавке принадлежности привычного для здешних мест туалета — шерстяную тунику с капюшоном, штаны и черный плащ с лапчатым золотым крестом.

Харвей усмехнулся.

— Какой степени соответствует это облачение? — спросил он. Консорт расслабился в обдававшей мятной свежестью воде и чувствовал себя прекрасно.

— Двадцать седьмой, сир. — принесшей одежду рыцарь явно колебался. — Но вы не должны воспринимать это…

— Отлично, — консорт благодушно махнул рукой. — Золотой пояс и шпоры прибавят мне еще две. Полагаю, именно это будет соответствовать моему теперешнему статусу? Одна ступень до короля, один градус до кадеша.

На лице у рыцаря отразилось удивление.

— Ваше Высочество прекрасно осведомлены. Я сейчас принесу пояс и шпоры. Вы желаете иметь меч или меч и кинжал?

— Меч и два кинжала. — решительно заявил Деми, полагая, что свое мужское достоинство надо подчеркивать по максимуму.

Через четверть часа чисто выбритый и бодрый консорт поднялся на стену крепости, желая осмотреть остров и порт с высоты птичьего полета. Даже в такой серый, неприютный день зрелище было величественным. Пенящиеся свинцовые волны с белым охвостьем катились к берегу длинными пологими склонами. Сильные порывы ветра растрепали волосы на голове у Деми. Он не мог скрыть своего восхищения и, взявшись двумя руками за край парапета, перегнулся через бруствер. Харвей не слышал, что на стене появился кто-то еще. Когда он выпрямился, до его ушей долетел срывающийся на ветру голос.

— Роже? Как это может быть?

Харвей обернулся. К нему по стене бежал полный круглолицый человек, одной рукой придерживая меч, а другой толстую золотую цепь на груди. В его глазах светилась неописуемая, почти безумная радость, которая мгновенно угасла, как только консорт повернул к нему лицо.

— Простите, ваше высочество. — только и мог произнести он. — Но издалека вы так похожи… — человек еще больше смутился. — Простите, сир, я обознался.

— Насколько я понимаю, вы и есть командор острова мессир Ружеро д’ Онжерон? — улыбнулся консорт. — Меня к вам направила королева Хельви для важного разговора. Так на кого я похож?

Губернатор Мальдора отступил на один шаг и почтительно поклонился.

— Пустое, сир. Это блажь, пришедшая мне в голову из-за вашего орденского одеяния.

— Не все же люди в плащах с золотыми крестами заставляют вас кричать от радости. — настаивал Деми. — Иначе вы бы на этом острове не закрывали рта весь день!

Командор явно смутился.

— Еще раз прошу извинить меня, сир, но вы, к несчастью, из далека действительно очень похожи на моего близкого друга. Увидев вас, я не поверил своим глазам.

— Хорошо, что не на врага. — снова улыбнулся Харвец. — А почему, к сожалению?

— Умоляю вас, сир, — лицо Ружеро стало почти серым, — я сожалею о том, что обознался, потому что мой друг уже десять лет как… умер.

С лица Харвея тоже стекла улыбка.

— Простите, мессир д’ Онжерон, — тихо сказал он, — я не хотел вас обидеть… Имя вашего друга Роже? Роже де Монфор? Командор Мон Кера?

Губернатор медленно склонил голову.

— Да, — с усилием ответил он.

Пауза длилась несколько мгновений. Командор нарушил ее первым.

— Так вас ко мне послала королева? До нее дошли мои письма? Слава Розе, я уже и не надеялся на это!

Деми настороженно покачал головой.

— Никаких писем до нас не доходило. Я сам решился отправиться в путь по неотложному делу.

— Голубиная почта. — вздохнул мессир Ружеро. — В это время года она не надежна. Должен вам сказать, вы отважный человек, сир, раз решили пересечь воды Мальдогаранского пролива в такую погоду.

— Приятно слышать похвалу от командующего лучшим флотом на южном побережье Гранара. — сдержанно улыбнулся Деми. — Но все же, о чем вы писали?

— Не стоит ли нам перейти в обеденный покой? — Мессир Ружеро широким жестом пригласил гостя следовать за ним.

В просторной комнате второго этажа, где они оказались, было тепло от жарко пылавшего камина, по фаррадской моде забранного прозрачным слюдяным экраном. Вдоль стен стояли громоздкие поставцы черного дерева с редкой красоты перламутровой посудой в серебре. Стол был накрыт на двоих, и в эту зимнюю пору Харвей увидел перед собой овощи и свежие пучки зелени. Кроме того, на золотых чеканных блюдах красовалась не только рыба, приличествовавшая дням Великого поста, но и дразнящие аппетит куски запеченного с морковью и чесноком мяса.

Заметив его взгляд, губернатор кивнул.

— Да, сир, мы не постимся.

— Понимаю. — протянул Деми, с явным сожалением накладывая себе на широкий ломоть ячменного хлеба соленый осетровый хрящ, вместо доброго куска телятины, за который принялся хозяин.

Командор в упор посмотрел на гостя и покачал головой.

— Вряд ли. Нашу жизнь трудно понять. — он оставил мясо в покое и подхватил витой серебряной ложкой несколько оливок. — Мы не безбожники, ваше высочество. Но… мы не постимся.

— Это ваше право. — отрезал консорт, почувствовав вдруг необоримое желание принять на себя самое строгое воздержание до самой Пасхи. — Перейдем к делу. О чем вы нам писали?

Командор заколебался. Кто знает, насколько можно доверять этому человеку? И насколько Хельви доверяет ему? Конечно, перстень и грамоты за него, но все же…

— Если вы опасаетесь говорить, — понимающе кивнул Харвей, — то я начну первым. У вас есть известия о «могильщиках» со знаком саламандры на руке?

Лицо Ружеро д’ Онжерона вытянулось.

— У нас есть. — продолжал Харвей. — Посол короля Беота, погибший недавно в столице, оказался одним из них. Ее величество очень встревожена.

— Еще бы. — вырвалось у командора. — Наше положение не лучше. Не так давно несколько братьев возобновили служения Голове Бафомета в отдаленных пещерах северной части острова. Вы понимаете, сир, что много лет остатки ордена живут в постоянном страхе. — мессир Ружеро повертел в разные сторону круглой головой на толстой шее, словно опасаясь, что и в этой комнате их подстерегает невидимая опасность. — Любой неосторожный шаг может погубить нас. Тем более откровенная ересь.

«Это не ересь, это уже дьяволопоклонничество», — подумал Харвей, но вслух сказал:

— Вы арестовали их?

— Конечно, сир. — кивнул губернатор. — На Мальдоре мало что удается скрыть. Все еретики были схвачены, но, — он замялся, — уже на следующий день они оказались мертвы. Мы осмотрели тела, и, поверьте, ваше высочество, орденская медицина ничем не уступает фаррадской. Никаких признаков отравления или насильственной смерти, зато на запястье у каждого красовался проклятый знак. Совсем свежие татуировки.

— Это были ваши рыцари или кто-то из недавно переселившихся? — уточнил консорт.

— Мальдор — закрытый остров. — покачал головой командор. — Здесь нет переселенцев. Это наши браться, которых я, например, знаю много лет и могу поклясться, что раньше саламандры на руках у них не было. Они стали «могильщиками» совсем недавно. По чьему-то наущению. Летом нас посещает много купцов из разных стран, среди них легко могли затеряться эмиссары «могильщиков». И что еще странно, — Ружеро заколебался, стоит ли говорить консорту о своих сомнениях, но потом решил, что, раз начав, не стоит останавливаться на полпути. — Удивительно то, что все это были братья низких посвящений, которые не знали и не могли знать, как именно вести службу Голове Бафомета. Но дело было обставлено в точности по внутреннему канону ордена. Уж не научил ли их кто-нибудь, владеющий тайной? И не связано ли их членство в «могильщиках» с внезапно появившимися знаниями самых сокровенных обрядов? Об этом я и написал королеве, прося совета, как быть дальше? Святая Роза услышала мои молитвы, и вы приехали.

Харвей никак не хотел бы обнадеживать командора в деле, которое с каждым новым витком становилось все сложнее.

— Будем думать сообща. — сказал он. — А теперь, дражайший мессир Ружеро, я готов, ради облегчения вашего сердца, слегка нарушить пост и попросить у вас вина.

Командор с радушием доброго хозяина одобрил желание гостя и приказал прислуживавшим пажам подать к столу красного выдержанного мальдорского. Темное, несладкое вино отдавало лавром и дубом. Оно сразу ударяло в голову, согревало тело и расслабляло мышцы. Командор наполнил кубки и поднял тост за здоровье королевы и благополучное разрешение от бремени долгожданным наследником гранарского престола. Харвей не мог не поддержать эту идею.

Осушив по три кубка, собеседники несколько оттаяли от своих опасений, и Деми решил, что пора задать хозяину мучивший его вопрос.

— Простите мне мою бестактность, мессир Ружеро, — начал он, — но не могли бы вы рассказать мне о мессире де Монфоре, о котором все при гранарском дворе так любят помолчать.

Губернатор ответил не сразу.

— Видит Бог, вам лучше было бы спросить у королевы. — попытался отнекаться он.

Но Харвей настоял, сославшись на то, что очень не хочет волновать Хельви перед родами. Эта высосанная из пальца причина, как ни странно возымела действие.

— Да, вы правы. — согласился Ружеро. — Едва ли стоит тревожить ее величество тяжелыми воспоминаниями. Если позволите, я закурю.

К удивлению Деми, два пажа внесли в комнату фаррадский бронзовый кальян и поставили его перед командором.

— Роже де Монфор был моим другом. — начал хозяин, беря трубку в рот и полной грудью вдыхая сладковатый аромат незнакомой гостю травы. — Единственным другом. Мы поступили в орден одновременно. Он потом достиг высочайших степеней, а я, — командор снова вдохнул и уже спокойнее продолжал, — я остался на 3-й ступени посвящения, но не смотря на это Монфор продолжал дружить со мной. Мы были очень близки, рассказывали друг другу все. Может быть поэтому я знал несколько больше, чем другие братья нижних градусов. Мы вместе пережили разгром ордена, сидели в подвалах Мон Седура, принесли покаяние, штурмовали Альбуфер, начали здесь заново собирать братьев. Вместе мы не сделали только одного — не взошли на костер. Никогда себе этого не прощу. — мессир Ружеро опустил голову. — Видит Бог, я хотел разделить участь Монфора, но Хельви, простите, ее величество, не позволила. Полагала, раз уж на меня никто не покушается, грешно волочь еще одну голову на плаху! — Н-да, — командор большим глотком втянул в себя дым гашиша.

Харвей понимал, что собеседнику тяжело вспоминать те давние времена. Мессир Ружеро показался ему очень приятным человеком. Сейчас рыцарю можно было дать лет 35, или чуть меньше, значит десять лет назад было 25.

— 23. — поправил командор. — Вы ведь раздумывали над тем, сколько лет было Монфору, когда он погиб, не так ли? А я сказал, что мы с ним друзья детства, значит примерно одного возраста.

— Вы проницательны. — кивнул Деми. — «Двадцать три, — про себя повторил он. — Моложе меня теперешнего. Если б он остался жив, каким бы он был? Располнел, как д’ Онжерон? Может быть, облысел? Или напротив вошел бы в самый цветущий для зрелого мужчины возраст… Почему меня это беспокоит?» — одернул себя консорт. В глубине души Харвей знал, почему, и попытался прервать поток своих невеселых мыслей новым вопросом к командору.

— Скажите, мессир Ружеро, а как разразилось это несчастье?

Командор потер лоб широкой ладонью. Он явно с трудом поддавался на расспросы гостя, но не считал возможным отказать Деми, поскольку тот нуждался в сведениях, чтоб хорошенько обдумать положение, в котором они оказались.

— Мы только еще начали обосновываться на Мальдоре. — сказал губернатор. — В первую очередь занялись портом, кораблями, чинили укрепления Альбуфера, разрушенные нами же при штурме. Ее величество хотела завести собственный гранарский флот на южном берегу. Просила нас привести в порядок старый порт в Гроте и начать обучение людей. У ордена всегда были свои корабли, кормчие, капитаны. К нам приехал человек, которого Хельви хотела видеть адмиралом своего будущего флота.

— Лоше Вебран? — догадался Харвей. — Странно, что она ему вообще когда-то доверяла.

— Она ему не доверяла. — покачал головой губернатор. — Там были какие-то хитрые игры с Фомарионом, по причине которых его и двигали на морское поприще. Предполагалось, что Вебран сможет поддержать союзные действия двух флотов в случае новой войны. Словом, мы здесь его учили всему, что знали сами…

— Всему? — Харвей поднял бровь.

Командор занервничал.

— Всему по морской части. Не касаясь орденских таинств, конечно. — мессир Ружеро сделал над собой усилие и продолжал. — Но он лез во все, этот проклятый Вебран! Буквально во все! А Роже только еще начал возрождать посвятительный ритуал первых трех степеней. Дальше он идти не хотел. Говорил, что за порогом алого рыцарства нас ожидает ад. Хватит и голубого.

«На мой взгляд, и первых трех степеней для ада достаточно», — подумал Харвей, которому Хельви перед отправкой на Мальдор прочитала полный курс ритуальной магии. Откуда она все это знала? Оставалось предположить, что от Монфора. Деми снова мучительно захотелось взглянуть на бывшего командора бывшей орденской крепости Мон Кер. Судя по должности, он-то как раз и носил степень кадеша. Значит затребованные консортом золотые шпоры и пояс еще больше должны подчеркивали его сходство с погибшим главой Мальдорских рыцарей.

— И Вебран предал вас? — вслух спросил Харвей.

— Донес. — поправил его мессир Ружеро. — Предать можно то, к чему принадлежишь сам. А негодяй не входил в братство. Одной Розе известно, как он пронюхал, как увидел! Он был настолько глуп, что не мог отличить малых мистерий от больших, и обвинил спасшихся на Мальдоре рыцарей в возобновлении колдовства. Все произошло так стремительно, что мы не успели остановить его. Он донес сначала в королевский Совет. Но там, по настоянию ее величества, были склонны скорее замять дело, чем раздувать пожар. Тогда Вебран подался к папе… Гроза была страшной!

Губернатор провел по лицу руками.

— Мы еще не оправились от пережитого. Нового удара люди не выдержали бы. Монфор и еще трое совершенных решили пожертвовать собой, чтоб удовлетворить святой престол.

— Говорят, ее величество хотела помочь им? — осторожно спросил консорт. — Они отказались?

— Нет. — покачал головой мессир Ружеро. — Кто же отказывается от жизни? Хельви все продумала до мелочей. Вместо них должны были казнить четверых грабителей-норлунгов, которые с вырванными языками сидели в подземелье со времен короля Филиппа. Вы, возможно, знаете, что после вступления на престол, наша милосердная королева запретила пытки. Думаю, это страшный опыт следствия в Мон Сидуре подействовал на нее. Словом, со стороны все выглядело так, будто на костре сгорит Монфор с товарищами. Народ требовал смерти «проклятых колдунов». Но в последний момент дело сорвалось, кто-то донес Совету. Подозрения в подготовке побега так ясно указывали на королеву… Чтобы спасти ее честь, епископ Сальвский приказал этому проклятому д’Орсини, впрочем он ведь не знал… — командор махнул рукой.

Харвей был благодарен мессиру Ружеро за то, что тот не осуждал д’Орсини. Как видно, этот добродушный человек просто не способен плохо говорить о достойных людях.

— Рыцари д’Орсини догнали беглецов. Как я слышал, королева была им о-о-очень благодарна. — губы мессира Ружеро скривились. — С тех пор орденом или вернее тем, что от него осталось, руковожу я. — он грустно усмехнулся. — Ведь Роже всегда оставлял меня вместо себя, когда уезжал надолго. И Хельви не пожелала отменять его последний приказ.

Лицо мессира д’ Онжерона застыло. Он молчал, погрузившись в свои мысли. Молчал и консорт. От того, что все слова были сказаны, тайна прошлого не стала для него яснее. Командор глубоко вдохнул в себя успокаивающий нервы дым.

— Она должна очень любить вас. — вдруг произнес он. — Очень.

Видимо, фаррадское зелье, пьянящее без вина, уже ударило ему в голову.

— Скажите, — попросил Харвей, придвинувшись к нему, — только честно, — консорт почувствовал, как его губы стали сухими. — Они были близки?

Круглые карие глаза командора раскрылись еще шире, зрачки остановились.

— Нет, — мотнул он головой. — Нет, никогда. Это невозможно для совершенного. Ему нечего делать с женщиной.

Харвей не понял смысла его слов.

— То есть как? — протянул он. — Почему?

— Потому что любовь с женщиной приносит только горе. Она продолжает цепь жизни на земле — этой юдоли скорби — и обрекает рожденных детей боли и страданиям. Для совершенного это не путь. Женщина требует отдавать, поэтому близость с ней не позволяет накапливать силу для преобразования мира. Она не возбуждает даже магического огня, пронизывающего позвоночный столб, который необходим для свершения мистерий… Что может дать женщина?

Деми не поверил своим ушам.

— Но я видел на Мальдоре множество женщин! — воскликнул он. — Большинство из ваших женаты.

— Да, конечно. — кивнул губернатор. — Но все, что я говорил, относится не к нам грешным. Мы что? Третья степень не обязывает ни к абсолютной чистоте, ни к магическому огню. Но Монфор был другое дело. Трудно даже сказать, как далеко он ушел.

«Значит он отверг ее. — подумал консорт. — Хельви была права: мы никогда не поймем их».

— Он очень любил ее. — произнес командор, глядя в лицо гостя долгим остановившимся взглядом. — И это была страшная мука, потому что оставить дорогу посвящений он тоже не мог.

Харвей потрясенно молчал. У него не получалось осмыслить сказанное. Он насмотрелся в своей жизни на братьев разных орденов: они хлестали вино, как сапожники, и лупили баб по толстым задницам не хуже портовых грузчиков. Как можно желать Хельви, знать, что она желает тебя, и не протянуть руку?

— Рано или поздно это бы случилось. — сказал мессир Ружеро, поняв, о чем думает его собеседник, — Но королеве едва исполнилось 15, а Монфор всю жизнь провел в ордене. Они просто не успели. Смотрели друг на друга круглыми глазами, многозначительно молчали. А потом… потом все кончилось.

— Вы покажите мне остров? — спросил консорт. — Нужно осмотреть укрепления и наметить план совместных действий на случай, — он помедлил, понимая, что не может объяснить губернатору суть нависшей опасности, — на случай сам не знаю чего. Вы ведь тоже чувствуете, как сгущаются тучи?

— Означают ли ваши слова, сир, что мы можем рассчитывать на помощь Гранара? — выпустив трубку кальяна изо рта, осведомился командор. Его взгляд снова стал внимательным. — Каковы условия такой помощи?

— Мальдор — часть Гранара. — консорт положил руку на меч. — Об этом не следует забывать ни вам, губернатор, ни тем, кто попытается напасть на вас с оружием ли в руках, или с обвинениями в ереси — все равно.

Деми встал.

— Буду говорить прямо: мне не нравится сохранение орденских обычаев в христианском королевстве. Однажды вы уже покаялись, и если хотите получить нашу помощь, идите до конца. В апреле моя коронация, и никаких трех степеней посвящения я в своем доме, даже в самом дальнем его углу, не потерплю.

Мессир Ружеро нахмурился, но Харвей считал нужным проговорить все с разу и до конца.

— Мне понадобится также ваша помощь в расчистке русла Сальвы. Я хочу сделать ее судоходной, а на Мальдоре я видел тяжелые корабли и большие баржи. Кроме того, вы обязуетесь способствовать созданию собственного гранарского флота в порту Грот и других пригодных местах на южном побережье. Островных кораблей нам явно недостаточно. — он перевел дыхание. — Если вы обязуетесь выполнить мои требования, Гранар будет воевать за Мальдор как за самого себя.

Командор помолчал.

— Я должен обсудить ваши слова с капитулом. — медленно проговорил он. — Сдается мне, что у нас нет выхода. Нас мало и защита Гранара — все, на что мы можем рассчитывать. Вы ставите нас в тяжелые условия, сир.

Харвей тряхнул головой.

— Полагаю, что папа поставит вас в еще более тяжелые условия. Решайте. Когда будет ответ?

— Завтра. Утором соберется капитул и к середине дня вы услышите его решение.

Губернатор хлопнул в ладоши, приказывая вошедшим пажам убирать со стола.

— Желаю хорошего отдыха, сир. Завтра я покажу вам город и остров.

Глава 4

Всю ночь Харвей ворочался на пышных орденских перинах из орлиного пуха. Его покои были по здешним меркам великолепными: две соединенные друг с другом комнаты, окна забранные свинцовыми решетками и тонкими пластинами раскрашенной слюды, сквозь золотистые прожилки которой даже сумрачный зимний день казался напоен теплом и светом. Серый камень стен скрывали толстые гобелены местной выделки. Их-то консорт и принялся рассматривать за неимением лучшего занятия. Сон не шел, мысли были невеселыми, а картинки битв и турниров хотя бы отвлекали взгляд.

Деми не сразу понял, что вокруг него разворачивается бурная история ордена: возвышение братства при Беде Затворнике; походы в святую землю; разрушенный Храм, оплетенный ветками акации; пробивающийся сквозь камни святая святых бутон Розы. Древние аллегории не были до конца внятны консорту, да и не они сейчас занимали его воображение. Охватив ложе гостя со всех сторон, гобелены превращали спальню в зеленую беседку, навевая душе Деми неспокойные сны.

Несколько раз принц вставал, босиком прохаживался по мягким фаррадским коврам, устилавшим пол, пытался пить малиновый шербет, поставленный в его покоях на ночь. Но напиток показался ему слишком сладким, и Харвей просто извелся без воды. Он попробовал читать увесистую книгу, лежавшую в изголовье кровати. «Роман Розы» был полон символов и иносказаний, быстро утомивших консорта. «Многие говорят, что сны — пустое дело, одна болтовня и сумбур. Но мудрецы думают, что ночь показывает нам в своем туманном покрове то, что потом увидим мы днем при ясном свете». — пухлый том выпал из отяжелевших рук Деми.

Прямо на него со стены смотрели тканые лица рыцарей и дам, ведших бесконечный хоровод в розовом саду вокруг золотого цветка, столь громадного, что он больше походил на качан капусты. Узкие старинные платья, каких сейчас уже никто не носил, выпуклые лбы женщин, бритые до середины головы, прически с вплетенными в них змеями, драгоценные камни, горящие каплями крови. Красноватые оттенки глаз…

«Как бы выглядела Хельви в таких нарядах?» — подумал консорт. Лицо Дамы, стоявшей на гобелене слева от Розы, держа над ее пышным соцветием золотую Чашу, вдруг дрогнуло. Деми показалось, что она медленно поворачивается к нему, а ее пурпурные глаза широко открываются. Она была чудно прекрасна, а главное — в очерке ее овального лица, точеном носе, жадно раскрывающихся ему навстречу чувственных губах сквозила неуловимое сходство с королевой. Он знал, знал, что это не Хельви. На широкой ленте, охватывающей грудь и талию женщины, старинной вязью вспыхивало имя: Изис. Казалось, эта зовущая, бесконечно желанная дама вобрала в себя черты всех виденных им когда-либо женщин, и тех, которых ему еще предстояло увидеть. Она была первая и последняя — единственная. Она протягивала к нему чашу, полную свежей, хрустально чистой воды. Пей, пей — говорило каждое движение.

Харвей осторожно вытянул ладони, чтоб не разрушить волшебства, принял драгоценный дар и поднес его к губам. Край кубка был почему-то мягким, и консорт не сразу догадался, что Чаша — часть гобелена и не может быть иной. «Пей и смотри на меня», — шепнула ему божественная гостья. Харвей повиновался. Он попробовал оторвать взгляд от затягивающих алых глаз и не смог. Это не понравилось Деми настолько, насколько еще что-то может не нравиться в полном расслаблении чувств. Надо было сделать над собой усилие, но воля растворилась в желании пить. Все, на что был способен консорт, это перевести угол зрения с глаз прекрасной незнакомки на ее дар. От этого усилия он ощутил нестерпимую резь в зрачках и испугался за свою голову.

Губы Харвея лишь слегка коснулись воды. Глоток принес ему такую боль в середине груди, что принц попытался закричать, но не смог, и тут же увидел содержимое Чаши. Мертвую Голосу из левого виска которой медленной черной лентой выползала змея.

Следуя за ее круговым движением, картинка менялась: Голова набирала золотистое свечение и начинала вращаться по кругу. Харвей увидел Луну, затем яркое золото и блеск бриллиантов какой-то вращающейся звезды с загнутыми по часовой стрелке концами, через секунду она раскрылась лепестками пышной Розы, такой же как на гобелене. Роза набухала изнутри, с каждой минутой становилась все больше, и вдруг лопнула по всей длине косым андреевским крестом, через который брызнул ослепительно яркий белый свет.

Харвей видел Розу изнутри. Там вращение тоже продолжалось: маленький черный головастик хватал ртом хвостовой плавник большого синего кита. Еще круг из каких-то лапок и жабр — и перед глазами Деми ясно возникла саламандра, вцепившаяся зубами себе в хвост.

Свет сменился чернотой, на которой кое-где поблескивали редкие крупинки звезд. Харвей ясно сознавал, что находится в огромном пустом соборе, куполом которому служит даже не ночное небо, а глубины вселенной. Он повис где-то в верхней части Храма, стоя на покачивающемся из стороны в сторону Млечном пути. В руке Харвея был меч — грозный клинок лорда Монтаньяра.

Звездная дорога стала широким заснеженным полем, по которому к принцу огромными скачками приближался седой трехголовый волк. За спиной у Харвея поднялась метель — или это заплескали крылья лорда Монтаньяра? Святой покровитель коснулся оружия Деми, и оно стало легким, как пушинка. Когда Зверь был уже совсем близко, консорт понял, что поднял клинок на дракона. Трижды Враг прыгал, и трижды опускался меч, с тяжелым хрустом отсекая очередную голову. Безголовый Зверь продолжил свой бег к противоположному концу поля и скрылся из глаз.

Поле вновь сузилось и закачалось под ногами. С левой стороны чуть выше дороги стоял монах в коричневом балахоне с капюшоном, опущенном на лицо. Харвей знал, что не должен с ним сражаться, но и не должен выпускать меч из рук, поскольку именно сила его клинка удерживает незнакомца от враждебных действий. Когда Деми был напротив грозной фигуры, монах поднял руки и скинул капюшон, под которым оказалась длинная крокодилья морда.

Одновременно с другой стороны высоко в куполе-небе возник нерукотворный образ Христа, к которому и попытался двинуться Харвей. Но Млечный путь начал раскачиваться из стороны в сторону. Какая-то неведомая сила оторвала Деми от него и швырнула в огромную витражную розу, закрытую цветными стеклами. Сине-красные осколки брызнули наружу. Харвей падал с высоты большого собора из выбитого его телом окна. Стоял солнечный день и из широко распахнутых дверей церкви двигалась на улицу красочная процессия полу-людей, полу-животных в пестрых старинных одеждах, некоторые были верхом.

Деми не почувствовал своего падения. Он видел как чья-то рука захлопнула книжку с картинкой Храма, процессии, выбитого витража… и положил ее в изголовье кровати.

Харвей очнулся. Он сидел на цветистом фаррадском ковре, вытянув вперед руки ладонями вверх, словно держал чашу. Его ноги утопал в нежном пушистом ворсе, но почему-то именно сейчас Деми вспомнил, как такие ковры делают по-настоящему мягкими. Их кладут посреди улицы под ноги случайным прохожим, прямо в грязь, льют помои и топчут изо дня в день, пока грубая овечья шерсть не потеряет прежней жесткости. Глядя на редкостную красоту, предназначенную для того, чтоб радовать глаз и согревать тело, консорт не мог отделаться от ощущения, что сидит в помойке.

Боль в груди прошла. Кое-как добравшись до кровати Харвей заставил себя спать. Сон был кратким и прервался с первым ударом колокола, возвестившего зорю. Было около семи, возможно, чуть позже. Деми чувствовал себя так, будто не спал совсем. Он подошел к окну и толкнул его рукой, чтоб впустить в комнату свежий воздух.

Серые клубы утреннего тумана плыли мимо башни. Над морем разрасталась розовая полоса. Сверху хорошо был виден двор, по которому уже спешили к утренней службе братья. «Все-таки странное это место. — подумал Харвей. — колдуны в монашеских рясах, зимой встающие на заутреню в храм!» Он вспомнил крокодила в коричневом балахоне священника и передернул плечами. Было очень сыро. Консорт хлюпнул носом и закрыл окно.

Двое оруженосцев принесли ему большой серебряный кувшин с горячей водой для умывания, чеканный таз и свежие полотенца, уже подогретые у камина. Юноши положили все это на два составленных табурета и безмолвно застыли у стен, ожидая приказаний. Деми знаком отослал их. К положительным чертам орденской жизни можно было отнести редкую заботу братьев об удобстве: теплой воде, не дымных каминах, одежде из самых нежных сортов шелка и шерсти, ненавязчивые тонкие благовония, которыми, казалось, был прокурен каждый затхлый уголок замка. Альбуфер разумно сочетал в себе радости восточных султанатов с силой сальвских королевств.

Сейчас, при свете дня, ночные видения отлетели далеко, и Харвея снова охватили вчерашние тяжелые мысли. Он смотрел на себя в круглое медное зеркальце для бритья и который раз задавался вопросом: что именно в нем напоминает Хельви того, другого человека? Лицо? Руки? Глаза? Что в его облике чужое?

Деми сделалось горько. Он видел, как вчера мессир Ружеро бросал на него короткие быстрые взгляды, подмечая какие-то черты? Неужели королева искала и нашла в нем что-то от своего первого мужчины? Мужчины, который никогда не принадлежал ей.

Больно было сознавать, что ты дорог не сам по себе, а как чье-то отражение. Быть может слабое. Вот Дерлок никого не напоминал ей! Не был ничьей копией. Такого разве скопируешь?

Но любила ли она Дерлока?

Харвею стало грустно и смешно. Он только что покончил с Босуортом, был абсолютно уверен в своем праве на Хельви. А теперь выходило, что консорт должен ревновать жену к покойнику! И ведь королева сама когда-то сказала ему об этом. Но Харвей не предал ее словам никакого значения. Не понял даже, к чему они относились!

Однажды, заметив, что фрейлины гранарского двора устроили на молодого консорта настоящую куртуазную охоту, королева не преминула съязвить по этому поводу:

— Сдается мне, сир, вы не отказываете дамам из вежливости. Слово «нет», ваша светлость научилась говорить только в тюрьме?

Она была права. Харвей вздохнул.

— Впрочем, надо же как-то развлекаться, — продолжала Хельви, — «прекрасная наука» всегда была заменой настоящей любви.

— А вы? — посмотрев в ее темно-синие глаза, спросил Деми. — Вы когда-нибудь любили?

Королева посчитала себя не в праве отказать ему в откровенности, после того, как сама бесцеремонно давала характеристики его отношениям с женщинами.

— Я, — помедлила она, — я любила. Один раз. Давно.

— Сильно?

— Очень сильно и очень недолго. — Хельви мотнула головой, прогоняя воспоминания.

— А сейчас? — боясь ее утвердительного ответа, спросил он.

— Сейчас мне хорошо и спокойно. — отозвалась королева. — Все дело в привычке. Но это не дает вам права не уважать лорда Босуорта.

«И я, дурак, тогда даже не задался вопросом, на кого указывали ее первые слова, раз уж „хорошо и спокойно“ относились к Дерлоку!» Сейчас Консорт проклял себя за прежнюю доверчивость. Горец, постоянно находившийся возле королевы, казался ему опасным соперником. А ведь она ничего от него не скрывала! Сказала, что любила давно. Что он нужен ей как король. И сделала из него короля.

Подумать только: она вообще сделала из него все, что захотела! Привезла в чужую страну, о которой Харвей в первой своей жизни боялся даже вспоминать. Заставила осознать, что в Гранаре его дом. Что именно здесь ему не стыдно быть самим собой, потому что вокруг все люди неуловимо похожи на него. Деми принял королевство и королеву. Она заставила его полюбить себя, ждать их ребенка. Выкрутила душу, как мокрое белье, и развеяла по ветру все, чем он был раньше.

Что вообще так связывало Харвея с этой женщиной? Почему он сразу и безоглядно отдал ей свою судьбу и совершенно не боялся предательства с ее стороны? Почему он так верил ей? Сейчас Харвей чувствовал боль даже от малейшего сомнения в любви королевы.

Деми вспомнил свою первую жену. Мать Персиваля. Леди, исполненную всяческих достоинств. Спокойную, добрую, нежную, никогда ни в чем его не упрекавшую. Эту прекрасную женщину он оставлял, когда ему заблагорассудится. Никогда не занимался своим сыном. Мальчику шел седьмой год, а Перси даже не понимал толком, есть ли у него отец. И сам Харвей чувствовал себя совершенно чужим собственному ребенку. Так почему малыш, еще не родившийся у Хельви, вызывал в нем такую волну нежности и любви? Он был готов обнять их обоих — и жену, и будущего наследника — прижать к себе, заслонить от всех опасностей…

Был… До приезда на Мальдор. И что же теперь? Неужели все должно полететь псу под хвост только из-за его болезненной гордости? Из-за того что Харвей боится быть на кого-то похожим?

С бессильной тоской глядя в зеркало, консорт вдруг понял: на самом деле он никогда до конца не верил Хельви. Иначе история десятилетней давности не встревожила бы его так сильно. В глубине души Деми продолжал сомневаться в чувствах королевы. Знал, насколько она рассудочна и заставляет сердце биться по щелчку пальцев. Харвей просто испугался, что когда-то в ее жизни было чувство, выжегшее душу жены, как пустошь в лесу, а причиной этой любви оказался не он.

Настанет день, и королева укажет ему на дверь также, как указала Дерлоку. Для этого вовсе не обязательно терять корону. Просто исчезнет необходимость в нем и появится в ком-то другом.

«Господи! — Харвей прижал руки к лицу. — Не отнимай ее у меня! Ты дал мне ее в самые страшные дни, когда хуже было некуда. Неужели заберешь теперь? Я недостойный, грешный, но я прошу тебя…» Он поискал глазами икону или распятье на стене, но не нашел.

Дверь в комнату консорта заскрипела и он вздрогнул от неожиданности.

— Вижу, вы предаетесь утренней молитве, сир. — услышал Деми у себя за спиной почтительный голос мессира Ружеро. — Прошу прощенья за то, что прервал вас не вовремя, но капитул собрался и ждет нас.

— Тем лучше. — Харвей уже овладел собой и, когда обернулся к вошедшему, лицо его не несло печати недавних чувств. — У вас здесь и помолиться-то не на что.

— Мы считаем весь мир проявлением великого замысла Божьего. — серьезно ответил командор. — Поэтому для нас достаточно видеть дерево, камень, землю или море, чтоб молиться на них. Вы могли помолиться, глядя на небо в окне.

Деми хмыкнул, но ничего не сказал.

Просторный Приоратский зал был украшен свисавшими со стен пестрыми фаррадскими знаменами, взятыми на потопленных вражеских кораблях за последние десять лет. Харвей насчитал 15 крупных флагманских штандартов и с уважением склонил голову, осознав, каким мощным щитом закрывал Мальдор южные гранарские земли от векового противника.

Капитул уже встречал консорта. 12 рыцарей в золотых цепях, возлежащих на черном шелке плащей разом встали перед гостем и вдруг, неожиданно для Деми, преклонили колени. Молодой государь остановился, не понимая, чем вызвано столь ясное выражение покорности.

— Ваше высочество, — сказал поднимаясь командор, — собравшись вчера ночью, капитул единогласно решил принять ваши условия и просить вас о помощи и защите.

Видимо, на лице Харвея отразилось недоумение. Он-то предполагал, что орденское правление придется уламывать, требовать своего, грозить отказом в защите со стороны Гранара. Поняв это, мессир Ружеро, сделал членам капитула знак подняться и почтительным жестом указал консорту на кресло. Остальные рыцари не заняли места за столом и продолжали стоять.

— Мы смиренно просим у вашего высочества прощения, — обратился командор к Харвею, — за то, что осмелились нынче ночью подвергнуть вас, сир, испытанию в Комнате Видений. Но братья должны были доподлинно узнать, имеете ли вы свыше ту силу, именем которой сможете защитить нас.

Деми молчал, предпочитая пока слушать.

— Испытание Чашей, которым одаривает смертных Изис, царица Розы, показало нам, кто вы на самом деле. — после этих слов и командор, и все присутствующие снова преклонили колени. — Вы — Богоданный король, хранитель Меча Монтаньяра — величайшей реликвии, которая составляет с Чашей одно целое. Мы повинуемся вам. Вы способны защитить нас от «могильщиков» и возродить Пустынную Землю.

Первым порывом Харвея был гнев. Как они посмели подвергать его своим сатанинским обрядам? Он посланец королевы и не требовал от них ничего, кроме исполнения их прямого долга подданных! Но консорт сдержал себя, он всегда предпочитал сначала подавить чувства, а потом говорить.

— Не скрою, господа, — справившись с голосом, начал Деми, — что ваши обычаи не привычны для мня, а устроенное вами испытание не может быть мне приятным, но так или иначе, — Харвей провел ладонью по лбу, — вы приняли мои условия, это отрадно. Я уполномочен ее величеством дать вам гарантии безопасности. Гранарская корона рассматривает Мальдор как свою неотъемлемую часть и будет защищать остров всеми доступными ей средствами.

Его заверения удовлетворили капитул. Из любопытства Харвей решил посетить конец службы в главном соборе крепости. Здание поразило консорта своими внушительными размерами и формой: лес устремленных ввысь витых шпилей, богатейшая каменная скульптура, витражи не только в розе над порталом, но и во всех стрельчатых окнах между колоннами, фактически заменявших простенки. Орган молчал. Хор пел гимны, и все присутствующие стояли, склонив оба колена, что показалось консорту очень непривычным.

Обитый алым бархатом алтарь был нарочито пуст. Прямо из-под сводов свисала длинная шелковая хоругвь красного цвета с вышитой на ней золотом Чашей. Внизу красовалась надпись: «Хик Амицитур Арча Цедерис». Напрягши свои скудные знания альбицийского, Харвей дал фразе вольный перевод: «Мы отдали то, что хранили».

И странное признание, и вся служба у пустого алтаря произвели на принца впечатление чего-то опустевшего. Покинутого. Как выеденная яичная скорлупа. Или разбитый глиняный кувшин, из которого вытекло вино. Его стенки еще остались, но они уже больше никогда не послужат. Так и здесь: сохранился пышный обряд, лишенный главного содержания, и острая тоска по навсегда ушедшему. Консорт покинул храм с тяжелым чувством.

После короткого завтрака Харвея повезли осматривать остров. Деми важно было удостовериться, что укрепления Альбуфера способны выстоять против папского флота, буде святой престол в Альбицы, побуждаемый тайной деятельностью могильщиков, вновь ополчится против осколков ордена.

Действительно, и порт, и крепость, и небольшие замки на южном побережье значительно пострадали в результате недавних войн с Фаррадским султанатом. Консорт облазил брустверы, пробоины мощных стен, остатки вражеских подкопов под фундаменты башен и с сожалением вынужден был констатировать, что еще одного сильного удара Мальдор может и не выдержать.

— Вон там и там легче возвести временные деревянные укрепления, пока вы не восстановите новых каменных стен. — Деми хлыстом указал мессиру Ружеро на кривую линию побережья, открывавшую свободный путь к порту.

— К несчастью, у нас почти нет леса. — отозвался командор. — Был на северном берегу, но в годы войны мы почти полностью вырубили его для постройки и починки кораблей.

Консорт поднял бровь.

— Отсутствие древесины — наша беда. — пожаловался Ружеро. — Оно ставит под вопрос вообще существование у нас флота.

— А вы насадили новые деревья? — мрачно осведомился Деми. — Или орден не заботится о таких мелочах?

— Вы оскорбляете нас, сир — возмутился командор. — Орден всегда чтил живые проявления Божества. Мы возродили лес, но кедры растут медленно.

— Прошу прощения. — Харвей склонил голову в извиняющемся поклоне. — Я должен был внимательнее отнестись к вашим верованиям. С лесом мы поможем вам, как только установится навигация.

С гребня, на который они сейчас въезжали, открывался вид внутренних дворов, окаймлявших порт замка. Как муравьи внизу ползали рабочие среди гор обтесанных гранитных блоков. Каменщики замешивали глину, слышался стук мастерков.

— Наши мастера очень пострадали во время разгрома ордена, — сказал командор, — эти фанатики из Альбицы убивали даже простых каменщиков, полагая в дикости своей, что и они сопричастны великих таинств.

— Скажите, — вздрогнув, спросил Харвей, поворачиваясь к мессиру Ружеро, — а правда, будто для того, чтоб стены стояли прочно, под ними обязательно должен лежать убитый человек?

Деми уловил на добродушном лице командора легкое смятение.

— Лишь то дело крепко, под которым течет кровь. — опустив свои мягкие карие глаза быстро ответил мессир Ружеро. — Легенды остаются легендами. Но под стенами Альбуфера за десять лет погибло и похоронено столько бывших братьев Золотой Розы и язычников, что, кажется, крепость будет стоять до скончания веков.

Деми плотнее запахнулся в плащ.

— Едемте, командор. Мы увидели все, что было необходимо.

Глава 5

Заручившись поддержкой острова в грядущих, пока не вполне ясных опасностях, и пообещав всемерную помощь храброму братству Мальдора, Харвей отбыл в обратный путь. Он не промедлил ни дня. Смутное предчувствие говорило консорту, что надо поспешить в Гранар, именно там сейчас и разворачиваются главные события, о которых он ничего не знает.

Обычно на грани зимы и весенних штормов орденский флот не выходил в море. Но, ради консорта, по приказанию командора, большая галера в сопровождении трех судов поменьше отплыла из порта Альбуфер и взяла курс на Крак де Грот.

Возвращение в Гранар было столь же трудным, как и плавание до Мальдора. Большие корабли с трудом боролись с волной, и бывший беотийский адмирал не раз пожалел об утлой барке контрабандистов, куда легче разворачивавшейся по ветру.

Добравшись до южного побережья, Деми с досадой почувствовал боль в горле, но заставил себя не обратить на нее внимание. Верхом, в сопровождении нескольких гротских рыцарей консорт поскакал на северо-восток. Его словно черт подгонял. Последние полдня дороги Деми ощущал уже сильный жар. Но, умея усилием воли перешагивать через собственную слабость, он не позволил себе останавливаться на отдых. «Стоит только разныться… — уговаривал себя Харвей, — Ну же, давай, старина, уже скоро!»

В столице стояли по-весеннему теплые дни. Хрустальные ожерелья сосулек таяли на глазах, обрушиваясь на землю каскадами капель. Оживились воробьи, их веселый гвалт сливался на улицах со скрипом тележных колес, громкими голосами торговок, предлагавшими раннюю зелень, и стуком расколачиваемых после зимней стужи мансард.

Королева встретила его так, как он и ожидал.

— Ну? — ни радости, ни поцелуев. — Что у них?

Только после того, как Харвей заплетающимся от усталости языком поведал о положении дел на Мальдоре, Хельви подняла руку и потрогала ладонью его лоб.

— Да ты весь горишь! Немедленно в постель.

Такое деловитое равнодушие обидело Деми до глубины души. Спрашивается, зачем он мерз, несся сломя голову, не спал? Чтобы встретить такой прием? Да станет она когда-нибудь женщиной?

Но королева уже положила ладонь на серебряный колокольчик и изо всей силы затрясла им в воздухе.

— Немедленно разыщите д’Орсини и других членов Совета.

Дверь за ее спиной стукнула.

Консорта раздевали, мыли и укладывали слуги. Комната перед глазами принца плыла. Он отметил только, что лейб-медик королевы фаррадский маран Али бен Тах примчался едва ли не сразу же после того, как Хельви вышла в коридор. В запуски с ним несся костоправ гранарского университета сэр Коэд, вечно ошивавшийся при дворе к услугам ее величества.

Не смотря на усилия докторов, жар к вечеру только усилился. Ближе к ночи королева скорым размашистым шагом вошла в спальню мужа.

— Как он? — ее голос звучал требовательно и непреклонно. Получив ответ, что консорт бредит, она фыркнула. — Нашел время! Мало того, что посылать его куда-нибудь, все равно что посылать за смертью, так он еще и болеет дорогой!

Ее слова взбесили Харвея еще больше, чем утренний прием. Если б консорт мог подняться, или хотя бы раскрыть рот, он бы устроил ей скандал. Но Деми не в силах был даже оторвать голову от подушки.

Холодная, как снег, рука королевы снова опустилась на его лоб. От этого неласкового жесткого прикосновения Деми сделалось еще хуже.

— Устройте ему ледяную баню. — потребовала Хельви. — И чтоб завтра он уже мог встать.

На лице обеих медиков отразился испуг.

— Но… Ваше Величество, ледяная баня может оказаться опасной для его здоровья. — попытался возразить сэр Коэд.

— Зато полезна для дела. — отрезала королева.

— Лишь лорд Босуорт при его бычьем телосложении мог вынести такой варварский способ лечения! — возмутился фаррадец.

Хельви резко развернулась к нему.

— Я во время перехода войск через Гранарский хребет четыре раза вынесла ледяную баню. А мое здоровье трудно назвать бычьим. Приступайте. Он мне нужен завтра живым и полным сил. Или вообще не нужен!

Дверь хлопнула.

Честь требовала от Деми выдержать то, что оказалось по плечу Дерлоку.

В бред консорта вплеталась цветистая фаррадская речь и сухой альбицийский, на котором изъяснялись все доктора мира. Харвей кое-что понимал и на том, и на другом наречье. Ругая королеву последними словами, медики приказали слугам поднять из столовой в покои огромную серебряную бадью, в которой обычно подавали на пиры перебродивший мед с пряностями, заполнить ее колотыми кусками льда, благо на улице еще не все сосульки растаяли, и перенести к ней разгоряченное тело своего господина.

Сняв с Деми рубашку, доктора погрузили его в ледяное крошево, и неверующий циник Коэд снизошел до молитвы. В первый момент Харвей испытал мгновенное чувство, похожее на ожег. Потом его члены сама собой начали расслабляться, а телесный жар растапливал лед, находившийся в бадье. Сознание ненадолго прояснилось, через минуту медики помогли консорту выбраться из ванной, и он сам, опираясь на их руки прошел к постели, где слуги проворно меняли простыни.

В течение ночи так повторялось три раза. Как ни сразу с рассветом жар оставил измученное тело принца. Деми заметно полегчало, и он заснул без сил.

Утром Харвей чувствовал только необоримую слабость. Но и боль в горле, и насморк, и резь в глазах как рукой сняло. Консорт проснулся от того, что кто-то брызгал ему в лицо водой. Разлепив припухшие веки, он увидел Хельви, поместившуюся в изголовье его кровати с чашкой в руках.

— Жив? — как ни в чем не бывало спросила она, улыбаясь мужу так, словно вчерашнего дня не существовало. — Вставай. Совет начнется через полчаса.

— Хельви, — Харвей поднял руку и перехватил ее за запястье, — я тебя чем-то обидел?

— С чего ты взял? — удивилась женщина.

— А ты не находишь, что твое поведение по меньшей мере странно? — Деми не сдержал раздражения, сквозившего в его голосе. — После моего путешествия на Мальдор, когда меня каждую минуту могло смыть за борт волной, я заслуживал хотя бы доброго слова?

Лицо женщины стало непроницаемым.

— Ты ездил слишком долго. Пять дней — срок, за который все могло произойти и ситуация десять раз измениться…

— Произошло только то, — внятно сказал Харвей, — что уезжал я от любимой жены, а вернулся к женщине, которая меня даже не поцеловала при встрече.

Он почувствовал, как Хельви напряглась.

— Разве мои поцелуи были бы приятны тебе сейчас?

Поскольку Деми не понял смысла ее слов, королева пояснила:

— Посмотри на меня. Какие могут быть поцелуи с женщиной, похожей на дохлую полевую мышь после наводнения. — в ее голосе звучала нескрываемая обида на весь мир. — Тушка отекла, шерсть свалялась, глаза выпучены.

Как бы ни было грубо и самоуничижительно для королевы это сравнение, Деми должен был признать, что оно не лишено правдоподобия. Накануне родов Хельви выглядела не лучшим образом. Лицо казалось бледным, нос опух, глаза покраснели. За неделю, что его не было в столице, королева еще больше растолстела. Казалось, малыш просто распирает ее изнутри. Как ни странно, Харвей находил ее сейчас скорее трогательной, чем уродливой. Неповоротливый ворчливый медвежонок, старающийся за грубостью скрыть собственный испуг. Просто беда, что в такое тяжелое для нее время на Гранар обрушились «могильщики», и королева вынуждена, зажав свое женское естество в кулак, решать дела, далекие от благополучия. Бедная Хельви не знала, чего ей больше бояться: своих ли родов, которые по всем признакам обещали быть нелегкими, или неотвратимой кары альбицийского престола, за несовершенные, но тяжкие грехи.

Уверенности королеве не предавало и ощущение собственного уродства. Она считала себя по-женски отталкивающей. Это злило и раздражало ее.

— Послушай, — с мягким осуждением сказал Деми. — все женщины радуются, что у них будет ребенок.

Кажется, это был не лучший ход.

— Радуются? — фыркнула Хельви. — Что ты вообще знаешь о женщинах? Мы слабы и зависимы. Чтобы нравиться мужьям, мы постоянно врем, что счастливы иметь детей, заниматься домом, ублажать тупых идиотов. На самом же деле, — она почти с отвращением посмотрела Харвею в глаза, — женщины не любят ни детей, ни хозяйства, ни… — королева осеклась.

— Ну, договаривай, — холодно потребовал консорт, — ни своих мужей.

— Ни своих мужей. — с отчаянием в голосе подтвердила Хельви.

— Что же тогда они любят? — Деми устал от своего полного непонимания. Он не зал, чем разозлил жену, и считал себя совершенно чистым перед ней. Ему хотелось заплакать от досады: когда их с Хельви не связывало никакое чувство, она относилась к нему в сотни раз мягче и нежнее, чем теперь.

— Перечитай историю «Зеленого рыцаря» в легендах о короле Артуре. Там все ясно сказано: женщины хотят только власти. — вздохнула королева. — А дети, хозяйство, мужья — лишь способ утверждения власти над детьми, хозяйством, мужьями. У меня, — она помедлила, — была власть и без всего этого.

Смысл ее последних слов дошел до Харвея не сразу, но когда дошел…

— Я не посягаю на твою власть. — потрясенно проговорил он. — Я взял лишь то, что ты отдала мне сама.

— Отдала? — ее губы изогнулись в насмешливой улыбке. — Довольно об этом. Нам пора идти на Совет.

— Я еще не закончил. — Харвей резко схватил жену за руку. — Повторяю: я не посягал на твою власть.

Королева решительно отвела ладонь мужа.

— Если тебя это так волнует, продолжим после Совета. А сейчас нас ждут, у нас много новостей и все плохие.

Глава 6

В зале Совета полуденное солнце било сквозь окна в темных дубовых рамах и рисовало на теплом деревянном полу игривые узоры. Символ мудрости собравшихся — большая белая сова в серебряной клетке под потолком — сидела нахохлившись и явно не одобряла по-весеннему ярких лучей.

Королева знаком приказала опустить зеленые гардины, и в зале воцарился приятный полумрак.

— Начнем, господа. Вы все знаете, что у нас снова занялась земля под ногами. — Хельви опустилась в свое любимое кресло и крепко взялась руками за его подлокотники. — Мало нам был Фаррада, мало и Беота. Теперь на нас ополчился святой престол и, надеюсь, мало уже не покажется. — она достала из кожаной тесненной золотом папки сложенный вдвое лист бумаги с золотым обрезом.

Когда королева развернула его, всем на свету стал виден водяной знак: встающий из моря лев — и оттиск алой ветви на печати.

— Это письмо от нашего царственного брата короля Арвена. — сказала Хельви. — Я не буду зачитывать вам его целиком. В начале король извиняется за свое оскорбительное для гранарского двора невнимание, которое он проявил к нам после моего брака с лордом Деми, и объясняет это вполне понятным чувством обиды. Далее Арвен пишет: «Последние события на Фомарионе заставляют меня, дорогая сестра, перешагнуть через свою гордость и сообщить вам сведения, важные для нас обоих. Люди, с незапамятных времен известные в сальвских королевствах, как „могильщики“, вновь дали о себе знать. Осенью прошлого года к моему двору бежал небезызвестный вам граф Лоше Вебран, ваш бывший лорд-адмирал и, сознаюсь, мой бывший платный агент. Недавно я узнал, что перед приездом на Фомарион он тайно побывал в Альбици. А несколько дней назад Вебрана нашли задушенным в своем доме в Махо, который я ему подарил. На левой руке покойного, чуть выше запястья был обнаружен известный вам знак. Дорогая сестра, если за последние дни вы узнали что-то новое о возвращении „могильщиков“, прошу вас не оставить меня слепым посреди обнаженных мечей. Ведь этот вельможа долгие годы был в курсе всех морских секретов как вашей, так и моей стороны…»

Королева свернула листок и спрятала обратно в папку. Над столом поднялся легкий гул. Большинство членов Совета просто не знало, как реагировать на тревожное письмо короля Фомариона. Все привыкли видеть в давнем союзнике Гранарской короны сильного монарха, грозного воина и мудрого советчика. Многих обрадовало бы, если б полгода назад Хельви избрала себе в мужья именно Арвена, вместо того, чтоб тащить из Плаймара бывшего беотийского адмирала, чужака, бри-сальва, которого они теперь вынуждены считать своим государем!

— Смятение, изображенное в последних строках письма короля Фомариона, — наконец, медленно проговорил епископ Сальвский, — не делает ему чести. Едва ли мы можем чем-то помочь монарху, потерявшему самообладание.

— Разве мы сами храним ледяное спокойствие? — подняла брови королева.

— Арвен десятки раз доказывал нам свою союзническую верность. — возразил Ламфа. — Скажу вам, господа честно, что гранарская казна не выдержала бы стольких войн, если б не фомарионские деньги. Хоть об этом и не принято поминать. Если у нас отпала необходимость в сильном друге на севере, ее величество может сделать вид, что не получала этого письма, или ответить ничего не значащими любезностями. Но меня беспокоит…

— Меня тоже это беспокоит. — прервала казначея королева, согласно кивая ему. — Скоро могут сложиться обстоятельства, когда нам снова может понадобиться помощь Арвена. И мы должны благословлять Бога, простите мне мой цинизм, господа, за то, что Арвен оказался в одной с нами западне. Это увеличивает наши шансы выбраться.

— Что же вы собираетесь предпринять, дочь моя, в связи с его письмом? — настороженно спросил отец Робер.

Хельви помолчала. Ее нежные округлые пальцы мяли на столе краешек бумаги из папки.

— Мое решение состоит в том, — произнесла королева, — чтобы предоставить Арвену все сведения, о которых он просит, и предложить ему возобновить союз на случай начала новой войны.

— Даже после тех важных новостей, которые я вам сообщил? — воскликнул епископ.

— Особенно после них. — голос молодой женщины был тверд.

Впервые Харвей видел отца Рбера в таком смятении.

— Но ведь вы знаете, с кем будет эта «новая война»! — священник взмахнул алыми крыльями своей сутаны. — Умоляю вас, Ваше Величество, не делайте этого! Мы должны смириться перед святым престолом.

Хельви едва заметно выпятила вперед нижнюю губу. Это всегда предавало ее лицу слегка высокомерное выражение. Теперь же, когда губы королевы припухли, напоминая лепестки чайной розы, вид стал прямо-таки вызывающим.

— Вот вы и расскажите нам, отче, о новостях из Альбицы. Пусть все послушают.

Епископ склонил голову, так что Деми увидел его аккуратно выбритую тонзуру, красную от напряжения.

— С глубочайшим прискорбием, Ваше Величество, я должен констатировать, что вы предаетесь своим прежним заблуждениям, которые уже однажды поставили Гранар на порог гибели. Нельзя противопоставлять силу святости…

— Довольно. — королева слегка стукнула по столу костяной рукояткой ножичка для заточки перьев. — По вашему от Альбици так и веет святостью? На мой взгляд, вот уже 10 лет оттуда до нас доносятся только угрозы. Дрожайший отец, поведайте нам об очередной из них, а наши споры оставим на потом.

Харвей внимательно вгляделся в побледневшее лицо жены. Она явно нервничала, ее маленький упрямый подбородок напрягся и чуть подрагивал. Деми был зол на нее, но, помимо воли, сейчас пожалел королеву. Ей бы сидеть у нежарко растопленного камина, за теплым слюдяным экраном, с ногами, закутанными овечьим пледом и вышивать шелком церковные покровы. Говорят, это успокаивает. Или на худой конец читать, раз иголка противна ее рукам. Вместо этого…

— Вести из Альбицы действительно не утешают нас. — с грустью провозгласил епископ. — Предатель Вебран, и правда, побывал там, да еще прихватил по дороге из небольшой горной деревушки бывшую горничную ее величества Нолли, которая жила там у родных. По всей видимости, она не хотела больше пасти коз, потому что за деньги согласилась вместе с Вебраном подписать донос, будто королева занимается чернокнижием. Девушка утверждает, что своими глазами видела на столе ее величества запрещенную книгу Вульгаты, темную «Кебра Негаст» и даже…

— Нолли не умеет читать. — скептическим тоном вставила Хельви. — Конечно, эти книги есть в дворцовой библиотеке, но мне они без надобности.

— Какая разница! — взвился отец Робер. — Зато их с Вебраном донос послужил поводом для письма папы. Гильдебран VII прислал гранарской короне повеление немедленно отказаться от покровительства Мальдору, самим арестовать еретиков, бывших братьев Золотой Розы, и передать их легатам святого престола, которые вскоре пребудут к нам из Альбици.

Отец Робер подождал, пока удивленный гул за столом стихнет, и продолжал:

— Его святейшество удостоил меня личного письма, в котором сказано: «Искренне веря в то, что заблуждения благочестивых гранарских владык в отношении богомерзкого скопища колдунов — мальдорских рыцарей — вскоре рассеются, мы возлагаем на вас долг лично проследить за исполнением наших повелений и передать возлюбленным чадам нашим: если мы не найдем в них раскаяния и повиновения, то с сокрушенным сердцем вынуждены будем предать гранарскую корону анафеме и отлучить ее владык от святейшей благодати Божьей».

Вздох ужаса прервал слова епископа, но отец Робер считал своим долгом дочитать письмо папы до конца.

— «Зная, что поручение наше может огорчить вас, мы хотим утешить нашего верного слугу словами Писания: „Примите иго мое, ибо иго мое легко, а бремя мое сладко“».

— Он считает себя Богом! — послышался от двери громкий возмущенный голос.

Харвей только сейчас заметил, что опоздавший на заседание лорд Босуорт стоит в углу со сжатыми кулаками и гневным выражением на лице.

— Как он смеет нам указывать? — Дерлок прошел к столу и с грохотом отодвинул стул. — Мы в своей стране.

— Вам, лорд Босуорт, вообще никто не указ. — раздраженно бросил епископ. — Даже уважение к королеве не может заставить вас во время являться в Совет!

— Я являюсь, как только проснусь. — буркнул небритый и не выспавшийся Дерлок. — По его лицу было видно, что он действительно только что вскочил с постели.

— Надо меньше таскаться по кабакам. — язвительно вставил Ламфа.

— Господа! Господа! — королева снова постучала по столу. — Я всегда была высокого мнения о вашем умении превратить любое обсуждение в базар, но, кажется, сейчас частные споры неуместны.

— Вы правы. — Босуорт склонил голову в знак раскаяния. — Так скажите же мне, неужели мы подчинимся этому святейшему хамству?

— Осторожнее, молодой человек, вы говорите о папе! — воскликнул отец Робер. — Умоляю вас, сын мой, воздержитесь от резких суждений.

— Пусть он не оскорбляет нас, и не получит в ответ ничего обидного!

— Потише, Дерлок. — вмешался в разговор д’Орсини. — Прошу тебя. Поверь, мы все разделяем твои чувства. Но дело слишком серьезно, чтоб рубить с плеча.

Деми впервые видел, чтоб Симон так по-дружески обращался к Босуорту. Кажется, перед лицом общей опасности оба воина, чувствовавшие, что именно на их плечи ляжет главная тяжесть будущей грозы, невольно позабыли о вчерашних мелочных раздорах.

— Спасибо, д’Орсини. — кивнул горец. — Но я все же хотел бы знать, что мы решили? Нельзя же действительно разоружить нашу главную крепость на юге и добровольно лишить себя 3 тысяч подданных по одному окрику из Альбици.

Собравшиеся молчали. Выбор был слишком трудным. Папа мог заявить об отучении гранарских владык и объявить, что их подданные больше не обязаны подчиняться. Что после этого начнется, понимали все. Благородные сеньоры забудут о своих вассальных обязанностях и поведут себя как маленькие самовластные короли в своих крошечных владениях. Растерянные крестьяне, видя заколоченные храмы, где нельзя ни крестить детей, ни венчаться, ни отпевать покойных, могут от ужаса поднять бунт против богомерзких владык, доведших королевство до лишения благодати Божьей. Начнется хаос, за которым неизбежно последует нападение соседних «благочестивых» монархов.

— Каковы ваши предложения? — спросила королева. — Что мы ответим в Альбици?

Харвей с удивлением почувствовал, что все смотрят на него. Оказывается советники уже настолько привыкли видеть в нем государя, что ожидали разрешения своих сомнений именно от Деми.

— Что скажет консорт? — с едва скрываемой издевкой в голосе осведомился Босуорт.

Харвей молчал. Под столом он сжимал и разжимал кулаки, понимая, что его слово сейчас, если не станет решающим, то по крайней мере бросит увесистый камень на чашу весов.

— Так что нам делать с папой? — уже не сдерживая насмешки, вновь спросил Дерлок.

— Послать. — Харвей встал. Он сам не ожидал от себя такой резкости. — Послать. Ибо если мы не выполним свои обязательства перед Мальдором, десять лет, не жалея крови, прикрывавшим наш юг, мы потеряем лицо. Я предлагаю вежливо объяснить папе, что не он король Гранара.

Его слова были прерваны внятными и дружными хлопками Дерлока и д’Орсини.

— Даже я не сказал бы лучше! — рассмеялся Босуорт. — Надо объяснить святому престолу, кто в доме хозяин. Мы же не лезем в его дела в Альбици.

— Вы не понимаете всей опасности! — с ужасом воскликнул отец Робер. — Вы, молодые петухи, остановитесь! Не навоевались? — он обернулся к Босуорту и д’Орсини. — Десять лет мечами махали.

Харвей вспомнил, как полгода назад Симон исповедовался ему, что устал от войны.

— А вы, сир? От вас я никак не мог ожидать такого легкомыслия. Ее величество, должно быть, поторопилась с решением о коронации. В вас не больше осторожности истинного государя, чем святости в рыбаке! Подумайте, в какой ужас вы можете ввергнуть страну, не подчинившись папе.

— Что скажет господин казначей? — методично продолжала опрос королева.

Ламфа почесал лысину.

— Если мы откажемся от папы, а папа от нас, значит можно будет не платить в Альбици десятину? — скорее констатировал, чем спросил он. — Не плохой приток средств для истощенной страны. Ведь святейший престол не оказал нам никакой помощи во время нашей схватки с агарянским Фаррадом и с беотийскими отступниками. А после войны вовсе не пожелал уменьшить налог на разоренные земли.

— Ваша позиция ясна. — прервала его королева. — Голосуем. Его высочество консорт?

— Я уже сказал. — тряхнул головой Харвей. — Могу повторить.

— Не надо. Лорд Босуорт?

— Послать. — с явным удовольствием проговорил Дерлок.

— Мессир д’Орсини?

— Согласен с предыдущими ораторами. — улыбнулся рыцарь. — Послать. И подальше.

— Друг мой, — мягко улыбнулась ему королева, — подумайте еще раз, прежде чем

отвечать. Вы говорите не только за себя, но и за все дворянство южного Гранара. Дерлок выступает от имени горцев, он недавно это доказал, наведя среди кланов порядок. Консорт тоже, кажется, уверен в преданности Северной Сальвы. Вспомните, как тамошние жители выступили за него горой против ложных обвинений Вебрана. У вас же в Южном Гранаре живут не купцы и не рыболовы. Здесь цвет рыцарства — самые упрямые и своевольные наши подданные. Что вы скажите от их имени?

Д’Орсини пожевал губами.

— То же самое, что и от своего. Разве гранарское рыцарство хоть раз дало Вашему Величеству причины сомневаться в нас? — с обидой спросил он. — Мы были ударной силой во всех войнах. Если надо, мы умрем за Гранар.

— Не надо. — сухо остановила его королева. — Давай попробуем жить за Гранар. Поддержат ли тебя люди, когда узнают о моем отлучении?

При набожности гранарцев этот вопрос беспокоил всех.

Д’Орсини решительно сжал кулаки.

— Я уверен в преданности подвластного мне губернаторства. Не оскорбляйте нас недоверием, Ваше Величество.

— Хорошо. — Хельви кивнула и отвернулась от него. — Ламфа?

— А? Что? Я? — встрепенулся задремавший было казначей. — Ах, да! Да, конечно. Десятина… Словом, казна будет в восторге от разрыва с папой. Кажется, это брак не по любви.

Голоса остальных четырех членов совета разделились ровно пополам, но перевес был явно на стороне решительно настроенных вельмож.

— Я воздержусь. — вдруг сказала королева.

Этих слов от нее не ожидал никто. Деми, д’Орсини, Дерлок и епископ Сальвский разом обернулись к ней, на их лицах читалось удивление. Первым троим казалось, что Хельви безусловно с ними, последнему — будто ее величество столь же безусловно против него.

— Я хорошо понимаю и сердцем разделяю ваши стремления вырваться из-под опеки святого престола, господа. — спокойно сказала она. — Не мы сделали так, что объятья папы оставляют на ребрах Гранара синяки, но, — женщина помедлила, — в таком деле нельзя до времени открывать своих карт. Вы трое, — она ободряюще улыбнулась своим «боевым петухам», — начнете немедленную подготовку к вооруженному столкновению с войсками Альбици. И надо иметь ввиду, что все по-настоящему благочестивые княжества Милагрии, все ее герцоги, принцы и владетельные сеньоры без куска собственной земли тоже ополчатся на нас в священный поход. — королева кивнула, как бы подтверждая свои слова. — Булла Гильдебранта даст им право, не нарушая установлений Божьих на земле, наброситься на нас, как на преступников, и рассматривать наше имущество, как законную добычу.

— О, да. — с ненавистью протянул Дерлок. — Этим нищим милагрийским кондотьерам только свистни!

— Думаю, что с другого конца к ним присоединится Беот. — продолжала Хельви. — Конечно, Дармар не восстановит отношений с Гильдебрантом и будет действовать сам по себе, но нам от этого не легче. Как только тут заварится каша, фаррадцы тоже не останутся в стороне.

— Боже мой! — простонал д’Орсини. — И все на нас?

— А чего ты хотел? — усмехнулась королева. — Послать папу, — передразнила она, — это все равно что послать полмира, а перед второй половиной оказаться голым и безоружным. Поэтому я и говорила вам: подумайте.

— Черт возьми! — взвыл Босуорт. — Но ведь Беот сумел показать папе на дверь. И ничего. Все живы. — он обернулся к Харвею. — Скажите, ваше высочество?

— Нда-а, — протянул Деми. — Живы, но беотийцы — не гранарцы. Их ничего не интересует, кроме пива и денег. Но даже там, — он поднял палец, — Дагмару пришлось в крови утопить несколько восстаний сторонников папы.

— От нашей мудрости и силы зависит очень многое. — сказала королева. — Мы должны быть готовы к войне. Но это не значит, что мы начнем войну. — по-детски хитрая улыбка зажглась у нее на губах. — Вы делайте свое дело, а я напишу папе. Будем тянуть время. Надо сохранить за собой Фомарион в качестве союзника.

Ее сподвижники молчали, прекрасно понимая, какой опасности подвергается сейчас Гранар и они сами.

— Хорошо, — королева встала, — мы договорились о том, кто чем займется, и я больше не задерживаю вас. Подумайте все еще раз. — она обернулась к отцу Роберу и склонила перед ним голову. — Ваше высокопреподобие, готовы ли выслушать мою исповедь?

Епископ вздрогнул, около десяти лет Хельаи не удостаивала его этой чести. Грустная улыбка тронула губы старика.

— Ваше Величество полагает, что после Совета, на котором вы отвергли мои увещевания, я для вас лучший исповедник?

— Я слышала, ни один священник не в праве отказать даже самому последнему убийце в таинстве исповеди. — заявила она. — Мне надо поговорить с вами. Идемте в мою молельню.

Епископ Сальвский встал.

— Жаль, что вы редко посещаете ее, мадам.

— Вы ошибаетесь. — холодно бросила королева и полная сознания собственного достоинства выплыла из зала.

Отец Робер последовал за ней.

Д’Орсини подошел к консорту.

— Опять неприятности. — со вздохом сказа он. — И опять воевать. Как вовремя! У меня вот-вот жена рожает.

— У меня тоже. — напомнил ему Харвей.

Глава 7

Консорт покинул первый этаж дворца с его пышными залами и поднялся в жилые покои, где надеялся дождаться Хельви после исповеди. Их прерванный накануне Совета разговор беспокоил его. Значит она считает, что Деми отобрал у нее власть? Но ведь она сама… Тут в голову принцу пришла мысль, казалось, способная объяснить все. «Как хорошо она держалась на Совете. Как спокойно и разумно говорила. Не то что со мной!» Он не раз слышал, что женщины во время беременности иногда бывают не в себе. То им хочется чего-то непонятного, то едят несъедобные предметы, то бросаются на мужей, то подозревают окружающих в молчаливом домашнем заговоре против них, то боятся смерти.

Хельви, конечно, не пила клея и не глотала гвоздей, но последние три симптома были на лицо. Тот факт, что она выплеснула перед мужем обуревавшие ее нелепые тревоги, а потом, при посторонних людях, вела себя как вполне нормальный человек и сильный государь, неожиданно представился Деми не как намеренное оскорбление с ее стороны, а как величайшее доверие, проявившееся, правда, в весьма странной форме. Она не боялась при нем обнаружить слабость, глупость, испуг, закатить истерику. Она не хотела быть лучше, чем есть на самом деле.

Харвей толкнул рукой дверь и уже собирался войти в комнату, когда услышал приглушенные расстоянием голоса. «Ах, да. Ведь Хельви сказала, что они будут в молельне». На мгновение консорт заколебался. Честь требовала от него немедленно уйти, но, с другой стороны, принца так и подмывало услышать, что именно королева будет говорить отцу Роберу. Харвей почему-то был уверен, что речь пойдет о нем и о терзавших его жену сомнениях. Он дорого бы дал, чтоб понять, какие мысли ее мучают и почему? Деми на цыпочках приблизился к двери и замер.

Однако Хельви и ее исповедник говорили о столь высоких материях, что им было не до такого приземленного предмета, как семейная жизнь королевы.

— Вы понимаете, что таким образом навсегда лишитесь благодати? — серьезно и без малейшего пафоса спросил отец Робер. Порвав с папой, вы порвете тысячелетнюю цепь, передающую нам благословение Божие от первых апостолов. Некому станет рукополагать епископов, затем священников и даже диаконов. Стены рухнут. Никто не сможет даже снять сглаз с молока, в которое плюнула ведьма, помочь скоту, вокруг которого обежал деревенский колдун. Я уже не говорю о том, чтоб окрестить ребенка и подарить ему ангела-хранителя. Вы этого хотите?

В ответ послышался странный хлюпающий звук. Харвей не поверил своим ушам. Хельви плакала.

— Ну не надо, не надо, девочка моя. — утешал ее отец Робер, так словно между ними не стояло десяти лет отчуждения. — Что делать? Все мы заложники. Подумай сама, разве мне, воину, соратнику твоего отца легко подчиняться этому святейшему бесу? Но он держит в кулаке благодать Божию. И она ни от кого не может прийти к нам, кроме как от него.

— Но почему? Почему? — сокрушенно всхлипывала королева. — Почему именно он? Я слышала, что в Альбици стекается золото со всех краев земли, что святой престол утопает в роскоши в то время, как вся Милагрия полна нищих калек. Что папа погряз в разврате… — она помедлила, а потом решилась, — что, помимо других любовниц, он живет с собственной побочной дочерью Лукрецией и даже с мальчиками-певчими. Что он сделал двух своих незаконных сыновей — подлецов и насильников — кардиналами. Разве справедливо, что в руках такого человека находится святая сила и он может запугивать нас ею?

Как видно, епископу тяжело было и слушать ее слова о Гильдебранте, и отвечать на них.

— Личность носителя не имеет значения, дочь моя. — мягко сказал он. — Налей вино в чеканный золотой кубок или в деревянную кружку, разве вкус от этого изменится? Не все ли равно из чего пить, если твердо знать, что именно ты пьешь?

Хельви молчала.

— Ты причащаешься у простых деревенских священников с толстым слоем земли под ногтями от работы в огороде. — продолжал старик. — По сравнению с тобой они невежды, часто не знают даже альбицийского, а все Писание заучивают наизусть. Но ты, королева, утонченная дама, все детство проведшая в библиотеке, встаешь пред ними на колени. Потому что ни их скудные познания, ни их грязные руки не имеют для тебя значения, по сравнению с вином и хлебом, которые они могут тебе дать. И которые ты больше не найдешь нигде.

— Отец мой, — возразила Хельви, — но и святой источник можно замутить, каждый день вливая в него яду. Если «могильщики» свили себе гнездо под покровом альбицийского престола, то папа причастен к такому колдовству, по сравнению с которым магия Золотой Розы меркнет.

— Значит ты все же признаешь, что бывшие рыцари братства — колдуны и еретики? — спросил отец Робер.

— Не ловите меня на слове, отче. — вздохнула королева. — Мне ли, столько времени проведшей в беседах с Монфором, не знать о таинствах ордена?

— Тогда, почему, дитя мое, ты все еще продолжаешь защищать их? Ведь Роже давно нет с ними. Они виновны.

— Они люди. — мягко отозвалась Хельви. По шелесту ее шагов, а потом по стуку металлического оклада о стол Харвей понял, что женщина взяла Библию. — Вот притча о человеке, посеявшем доброе семя. — сказала королева. — «Когда люди спали, пришел враг и посеял между пшеницею плевелы… Рабы домовладельца сказали ему:.. хочешь ли мы пойдем выдерем их? Но он сказал: нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали и пшеницы. Оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь; а пшеницу уберите в житницу мою». — Хельви кончила читать. — Если сам Господь запретил слугам вырывать сорняки до урожая, чтоб вместе с ними не погибли и добрые колосья, то почему же мы позволяем себе нарушать слово Божие?

Епископ помолчал.

— Помнится, много лет тому назад ты цитировала Монфору совсем иные строки, когда он говорил, что таинства ордена — всего лишь другая дорога к божественному, которой мы, простые смертные, не знаем.

Деми снова услышал шелест тяжелых листьев пергамена.

— «Если кто скажет вам: „вот здесь Христос“, или „там“, — не верьте… Если скажут вам: „вот, Он в пустыне“, — не выходите; „вот, Он — в потаенных комнатах“ — не верьте. Ибо как молния исходит от востока… до запада, так будет пришествие Сына Человеческого». — прочитала королева. — Я и сейчас не отрекусь от этих слов. Но сегодня речь не об ордене, а о папе. Я боюсь, отче, — она снова шмыгнула носом, — я не готова к выбору. С кем должен остаться Гранар: с Богом или с Церковью? Для моего сердца невыносимо это противопоставление.

Деми осторожно заглянул в щелку и увидел, как отец Робер гладит королеву по голове.

— Значит я не даром тебя учил. — грустно сказал он. — И ты ничего не забыла. Не бывает Бога вне Церкви, не бывает Церкви вне Обряда. Отказавшись от папы, мы потеряем и Церковь, и Обряд, а значит потеряем дорогу к Богу.

— Но мне противен обряд, проводимый священнослужителем, связавшегося с «могильщиками»! — воскликнула королева. — Я не ощущаю чистоты в его руках.

— Дитя мое, — тихо произнес епископ. — Кажется, я знаю, кто тебе нужен. Поезжай в деревушку Дюкасс на южном побережье. В миле от нее, в скалах над морем живет отшельник Исидор, люди почитают его святым. Он лечит и унимает душевную боль. Поговори с ним.

— Что мне это даст? — с сомнением спросила королева.

— Этот человек творит чудеса. — мягко увещевал ее отец Робер. — Он великий подвижник, потому что поборол дьявола в себе. Может быть, он поможет и тебе обрести смирение?

— Говорят, он слеп? — задумчиво протянула Хельви.

— Это правда. — кивнул епископ. — В день, когда он ослеп, его душа прозрела.

— А как он лишился глаз? — почти с испугом спросила Хельви, на которую человеческое увечье в последние месяцы производило тягостное впечатление.

— Он ослеп от дыма. — отозвался священник. — От дыма костра, на котором должны были сжечь его, а сгорел совсем другой человек. Это наказание за подмену.

— Хорошо, — кивнула Хельви, — я поеду. Спасибо, отец мой, за поддержку. Теперь я хотела бы отдохнуть.

Харвей, как ошпаренный, отскочил от двери и успел пересечь комнату, скрывшись в гардеробной, когда королева и ее исповедник вышли из молельни. На прощание отец Робер перекрестил Хельви.

— Благослови тебя Бог, дочь моя.

Женщина поцеловала его руку и, неуклюже двигаясь, пошла к креслу у камина.

Вороватое явление мужа из гардеробной ничуть не удивило ее. Она смерила Харвея долгим отстраненным взглядом и отвела глаза к огню. Сейчас они казались особенно темными и печальными. Смирение Хельви в разговоре с отцом Робером ободрило консорта, и он решил возобновить утренний разговор. Напрасно. Покладистость ее величества явно не распространялась на семейные дела.

— Мы не закончили. — сказал Харвей, садясь напротив жены.

Хельви подняла на него взгляд, в котором читалась бесконечная усталость.

— Ты сказала, что я посягаю на твою власть. Объяснись.

— Я отдала тебе только то, что и так по праву было твоим. — измученным голосом отозвалась королева. — Но не заставляй меня радоваться по этому поводу. Я привезла Гранару короля, и довольно. — ее ладонь тихо стукнула по подлокотнику кресла. — Большего от меня никто не смеет требовать. — Ее глаза почему-то опять налились слезами.

«Возможно, я остолоп, но я ничего не понимаю», — подумал Харвей.

— Разве ты ничего не получила в замен? — спросил он. Для Деми было естественным считать, что та маленькая толика власти, которой с ним поделилась королева, сторицей оплачена его нежностью и заботой о ней. Его любовью, наконец.

— Взамен? — откровенная насмешка в голосе молодой женщины покоробила мужа. Взгляд Хельви стал холодным и колючим. — Мужчину я нашла бы себе где угодно. — с расстановкой сказала она. — Пока была королевой.

Глава 8

Дорога шла через скалы. Поднявшийся над морем ветер яростно трепал воду, так, что даже сверху, с тропы была заметна частая рябь. По небу быстро летели рваные клочья грязно-серых облаков, в дырах между которыми просвечивало бледно-голубое, по-весеннему нежное небо.

Море казалось темным, но пробивающиеся широкими косыми столбами солнечные лучи выхватывали то один, то другой кусочек бесконечной водяной чаши. Хельви любила бывать в пустынных местах, ей нравилось наблюдать молчаливую мощь природы, не оскверненную человеческим присутствием.

«Господи! Чуден мир твой». — вслух сказала она, улыбнувшись тишине и спокойствию своих мыслей. Уже давно королева не чувствовала в душе такого равновесия: словно две чаши весов были наполнены по края и встали, наконец, вровень друг с другом. Чаша ее долга перед короной и чаша ее измученного, усталого сердца. Сколько можно? Она всего лишь женщина и принимать решения не ее дело. Но и подчиняться — тоже не для нее.

«Почему нельзя быть свободным? Либо то, либо другое. А если я не хочу выбирать? Просто встать и уйти. Шагать между этих обломков, ни о чем не думая, ни о чем не жалея. Все выше и выше. Туда, откуда бьет солнце. Если б можно было отказаться от долга… отказаться от сердца…»

Начался апрель, и здесь на побережье приход весны казался заметнее, чем в глубине страны. Теплый ветер дул со стороны Фаррада, через море. Хельви вспоминала, как провела в этих местах пять лет изгнания, после смерти отца. Она полюбила крошечное герцогство Грот, его крикливый прибрежный народец, но больше всего степь и скалы, сожженные солнцем кривые деревца терна, священные рощи золотых сосен на взгорьях, древние руины — немые свидетели других эпох.

Влажный порыв ветра раздул шелковый, подбитый песцом капюшон. «Уже апрель», — со вздохом прошептала королева. Ровно год назад в такую же оттепель она приняла решение круто изменить свою судьбу и привезти из Плаймара лорда Деми… Теперь в конце месяца Хельви предстояло родить наследника. «Надеюсь, большего от меня никто не потребует!»

Каменистая тропа между белых кручей вывела ее к вершине небольшого мелового холма, на котором несколько вертикально стоящих глыб образовывали стены, а кое-как сваленные на них вязанки сухих веток крышу убогого жилища. Пенка шел ровно, словно понимая всю ответственность своей миссии — доставить королеву до места в целости и сохранности. Небольшой отряд охраны Хельви оставила в миле отсюда, внизу в деревеньке Дюкасс. Она собиралась поговорить с отшельником наедине.

Вдруг конь заартачился и задергал головой. Из-за угла жилища вышел большой, облезлый по весне волк и зарычал, оскалив желтоватые клыки.

— Ну куда же ты, Фенрир? — раздался за камнями ровный укоризненный голос, от которого королева едва не потеряла равновесие. — Куда ты побежал? У нас гости? Прими гостей как подобает.

Волк перестал скалиться и нехотя завилял хвостом.

— Не бойтесь его, Ваше Величество. — из-за серых камней навстречу всаднице вышел человек в грубой дерюжной хламиде, подпоясанной широким кожаным ремнем с давно стершимся золотым теснением.

Этот пояс — явный знак рыцарства — был первым, что бросилось в глаза молодой женщине. Но и остальные черты святого старца удивили ее не меньше. Он был высок и очень хорошо сложен, но чрезвычайно худ. Годы, проведенные без тренировок, не ослабили крепость его мышц, и, оглянувшись вокруг, Хельви поняла почему. У стены стояла ровная поленица сосновых дров.

— У вас фигура воина, а не отшельника, отец мой. — произнесла Хельви, внимательно разглядывая длинные, некогда рыжевото-русые, а теперь поседевшие волосы. Вместе с не слишком заботливо расчесанной бородой они скрывали половину лица и старили его.

«На самом деле ему около сорока», — с изумлением подумала королева, готовившаяся встретить в этих местах замшелого старца.

— Так и есть. — улыбнулся отшельник, протягивая гостье руку, чтоб помочь ей слезть с седла. — Когда-то я был воином Божьим. Во всяком случае нам так говорили, — он вздохнул, — что мы воины Божьи.

Сердце Хельви забилось так сильно, что она едва удержала дрожь в пальцах, которые положила на большие, огрубевшие от тяжелой работы ладони хозяина здешних мест. Она не испытала неприятного ощущения от того, что человек, живущий фактически на улице, подошел к ней так близко. От него пахло костром, разводимым на воздухе — один из любимых запахов королевы со времен походов и ночевок в лесу — свежей хвоей и солнцем.

Королева долго, не отрываясь, смотрела на его руки — сильные, кряжистые, с красной потрескавшейся кожей. «Нет, нет, не может быть», — сказала она себе и осторожно сползла на землю.

— Отец мой, как вы видите, где я? — с изумлением спросила молодая женщина.

Его выцветшие голубые глаза с остановившимися зрачками глядели мимо нее, куда-то так далеко, что Хельви не могла себе даже вообразить. Отшельник явно был слеп и в тоже время совершенно точно знал, где находится его гостья, чтоб вовремя поддержать королеву под локоть. «Боже…» — Хельви прижала ладони к щекам.

— Как вы узнали, что я королева?

— Не слишком ли много вопросов? — усмехнулся он. И от этой мягкой, чуть высокомерной улыбки женщине защемило душу.

— Господь лишил меня простого человеческого зрения, — пояснил отшельник, — в наказание за то, что я был так слеп. Но, — он снова улыбнулся, — зато теперь я вижу гораздо больше… Осторожно! — хозяин подхватил споткнувшуюся о камень Хельви. — Осторожнее, Ваше Величество, вам теперь нельзя думать только о себе. Мать не имеет права быть такой эгоистичной!

«Неужели он и это знает?» — поразилась Хельви.

— Отец мой, все и дело-то в том, что я никогда не хотела быть матерью. — призналась она. «Что это меня вдруг понесло? — рассердилась на себя королева. — Откуда такая откровенность?»

— Тише. — отшельник приложил палец к ее губам. — «Не оскорбляй провидение словами лишенными смысла».

— Книга Неемии. — машинально отозвалась женщина.

— Книга Иова. — мягко поправил ее старец — Ваше величество совсем забросило Писание. У Вашего величества ни на что нет времени. Даже на себя.

Хельви в ужасе схватилась за свою растрепавшуюся во время верховой езды прическу.

— Я так некрасива? — «Что слепой может мне ответить?»

— Вы прекрасны. — отозвался он с таким искренним чувством, что королева вздрогнула и вновь внимательно посмотрела на него. — Даже мой волк больше не осмеливается рычать на вас.

Хельви оказалась на пороге хижины.

— Не побрезгуйте моим бедным жилищем. — отшельник радушно пригласил сою гостью внутрь. — У меня нет ни золотой посуды, ни удобной мебели, но ваше присутствие, — он чуть заметно улыбнулся, — может превратить любую хижину в царские чертоги.

Его старомодная любезность тронула королеву. Дверь скрывал кусок мешковины. Отшельник поднял его, пропуская королеву внутрь. Остромордый волк улегся у входа и широко зевнул.

В сумраке жилища, пронизанном тонкими лучами солнца, бившими сквозь щели в потолке, Хельви не сразу рассмотрела круглое костровище на земляном полу. Оно было обложено камнями и заменяло очаг. Королева потянула носом запах золы и с удивлением констатировала, что в такой убогой хижине топят яблоневыми поленьями. Справа стоял стол из не струганных сосновых досок, на нем красный глиняный горшок с прозрачным медом, по которому плясали золотистые пятна солнечных зайчиков. Слева несколько вязанок ржаной соломы, прикрытые белыми козьими шкурами грубой выделки — женщина догадалась, что это постель. Единственным достоинством хижины был свежий воздух, ветер свободно продувал ее сквозь большие дыры в стенах, и Хельви поежилась, представив, как холодно здесь зимой.

— Отшельник должен терпеливо встречать невзгоды, — улыбнулся старец, усалив королеву на шаткую скамью перед столом, — а моя прежняя закалка позволяет мне не болеть.

— Вы держите волка вместо домашнего пса? — спросила Хельви, с опаской поглядывая на зверя.

— Нет, — покачал головой отшельник. — Они все приходят ко мне, когда им хочется или когда нуждаются в помощи. И медведи, и орлы, и дикие козы. Этот волк несколько месяцев назад попал в капкан. Я лечил ему ногу.

— Вы не боитесь их? — спросила королева.

— Нет, — улыбнулся старец, — Бояться в этом мире следует только людей.

Хельви согласно кивнула.

— Вы правы, мы придумали даже убийство во имя Бога. Как язычники. Хотя Господь сам себе принес себя в жертву, чтоб раз и навсегда прекратить человеческие жертвоприношение.

— Счастлив Гранар, имея такую королеву. — тихо произнес отшельник.

— Я больше не королева. — одним вздохом ответила Хельви. — Я сосуд, в котором до времени держали вино, пока оно не обрело крепости. Но скоро оно выплеснется, а сосуд можно будет и разбить.

— Как ты горда. — с осуждением покачал головой отшельник. — А гордость отнимает счастье. Я знавал гордость. — в его голосе послышались тоскливые нотки. — Не ту, что ты. Другую. Мне казалось, моему уму подвластно все. Стоит только перечитать древние книги. Понять заклинание. И я буду управлять духами стихий, узнаю, как создан мир, проникну в его сокровенные тайны… Тщетно. Ничего, кроме боли. А Бог так и остался непостижим в своей простоте.

Хельви склонила голову на руки. «Почему бы и мне просто не пойти… к Харвею. Сказать, что он для меня значит?»

Отшельник удовлетворенно кивнул.

— Наша гордость заставляет страдать тех, кто нам особенно дорог. — подтвердил он ее мысли. — Зачем вы мучаете его? Ведь без него ваша жизнь потеряет смысл.

Хельви вскинула на собеседника бесконечно усталый взгляд.

— Много лет назад, — медленно начала она, — я любила одного человека. Очень. — королева умолкла и долго смотрела на свои руки. — Я была готова умереть, ради одной минуты его жизни. Но не уберегла его.

— Вы не могли этого сделать, — глухо отозвался старец, — Потому что Бог написал для вас и для него разные судьбы. Когда вы его встретили, у вас уже была другая дорога…

— Откуда вы знаете? — с испугом спросила женщина.

Он не ответил.

— Значит наша встреча была напрасной. — тихо произнесла она. — Но почему Бог попускает такие встречи? Бесплодное цветение и страшную боль? — по ее щекам сами собой потекли слезы.

— Неужели вы все еще любите его? — потрясенно спросил отшельник. В его голосе послышалась слабая нотка раскаяния.

— Да, отец мой. — просто ответила королева. — Моя память сильнее сердца. Мне кажется, я всегда любила и буду по-настоящему любить только его.

— А если б он не погиб? — мягко спросил гостью старец. — Если б вы встретили его сейчас, через много лет, когда в вашей судьбе все уже так изменилось?

Хельви вдруг представила, как перевернулся бы для нее мир, и вместе с недоверчивой радостью испытала необъяснимый испуг. Что бы она стала делать? Куда бы пошла? Ведь ее жизнь и правда сильно изменилась. Харвей, от которого ей предстоит родить ребенка, для нее не просто муж. Он еще и король.

— Вот видите. также мягко произнес отшельник. — Я не прошу вас отрекаться от того, что вам дорого. Но, — он улыбнулся с грустным пониманием, — прошлую любовь надо оставлять в памяти, а не в сердце. Попробуйте понять: вы ни в чем не виноваты перед ним. И, позволяя себе снова любить сейчас, никого не предаете.

Хельви тряхнула головой.

— Нет, это не так. Я не смогла тогда защитить свою любовь, а сейчас отдаю другому человеку чувство, предназначенное не для него.

Она совсем запуталась и не знала, как выразить свою непонятную для постороннего человека мысль. Но отшельник, казалось, ясно сознавал, о чем говорит королева.

— Бедная девочка. — он погладил ее по светлым спутавшимся волосам, и тут Хельви прорвало.

— Просто он умер. — всхлипнула она. — Умер, а я осталась. Одна. И куда же мне было девать свою любовь? Я выплеснула ее на первого попавшегося… Потому что он так похож… иногда…

Искренняя жалость сдавила сердце отшельника. «И почему я…?» — подумал он, но тут же остановил себя.

— Не стоит называть лорда Деми первым попавшимся. — покачал головой старец. — Ты грешишь против истины. Прошло десять лет, прежде чем твоя душа снова улыбнулась. Вспомни, разве ты отдала хоть каплю этого чувства достойному и сильному лорду Босуорту? И разве тебя не мучает порой раскаяние за то, что ты не смогла заплатить за его любовь той же монетой?

«Он и правда святой, раз так легко читает в чужом сердце».

— Пока ты просто развлекалась с горцем, — сурово сказал отшельник, — ты не считала это предательством твоей старой любви. А лорда Деми ты любишь, и именно это терзает твою душу. Тебе кажется, будто ты предала того, другого человека, который давно умер.

— По моей вине. — упрямо заявила Хельви.

— Говорят, что людям нравится упиваться своими страданиями. — почти рассердился отшельник. — Вашему Величеству нравится считать себя виновной и ранить себе сердце. Даже боль, принесенная памятью о Монфоре, кажется вам сладкой. Но это не любовь, поверьте.

— Возможно. — протянула королева. — Я так устала и не знаю уже, где правда, а где моя собственная выдумка.

— Правда в том, — смягчившись произнес старец, — что вы с рождения предназначены были лорду Деми — последнему отпрыску второй королевской династии древнего Монсальвата. И не можете любить никого другого. Без вашего взаимного чувства невозможно возрождение Сальвы — ни гор, ни морей, ни лесов, ни рек, ни полей. Не сознавая, вы любили его с того самого мига, как увидели еще ребенком. И не Деми похож на Монфора, а несчастный командор Золотой Розы задел вашу душу, чем-то неуловимо напомнив мальчика, с которым вы были обручены когда-то давным-давно. — отшельник не сдержал тяжелого вздоха. — Вам пора перестать смотреть в перевернутое зеркало, хоть мне и больно говорить это.

— Почему? — Хельви, наконец, заставила себя внимательнее вглядеться в его лицо.

Но старец поднял руку и, вытянув ее вперед, осторожно коснулся глаз королевы.

— Спи, дитя мое. Ты так устала. — прошептал он.

— Я не хочу спать. — попыталась возразить женщина, чувствуя, как ее веки наливаются свинцом, а тяжелая голова клонится на стол. — Что вы со мной сделали?

— Спи, не бойся. — улыбнулся отшельник. — Тебя здесь никто не потревожит. — Он подхватил на руки готовое соскользнуть со скамьи тело королевы и бережно отнес его на ложе в углу. — Тебе надо все вспомнить Хельви, чтобы суметь забыть. Хотя, — отшельник почувствовал, что глаза у него начинает щипать, — я отдал бы все на свете, ради твоей горестной памяти.

Сделав волку знак, покинуть хижину, старец вышел из нее на гребень холма и сел на высокий серый валун лицом к морю. Слабый ветер обдувал его разгоряченные щеки. Десять лет он провел в этих краях. Десять долгих лет! Даже не надеясь встретить королеву. И вот она сама приехала к нему, чтобы… освободиться от него самого. «Какой прекрасной она стала. И какой беззащитной. — монах улыбнулся. — Если б моя воля… Я не отдал бы тебя никому! Но я должен».

Он поставил лицо ветру и поднял невидящие глаза на бесконечную морскую гладь. Такой же обзор открывался когда-то с башен замка Мон-Кер, хотя путь с горной кручи до побережья занял бы целый день верхом. Слепота не мешала отшельнику живо представлять себе далекую синеву, позлащенную лучами закатного солнца и легкую рябь волн — все то, что так радовало и утешало его сердце.

Глава 9

Дети влезли на вершину холма и огляделись вокруг.

— Нам влетит. — сурово сказал мальчик, отряхивая руки от земли. — Твоя мама не разрешает ходить так далеко.

— А ты струсил? — фыркнула девочка. — Смотри какая красота! И разве ты не хочешь увидеть эльфов?

— Я сыт по горло твоими эльфами. — вспылил маленький лорд Деми. — И если хочешь знать, я ни за что не пошел бы сюда, если б не боялся отпустить тебя одну! Вечно ты что-нибудь придумаешь. — Его брови были сердито насуплены, но в глазах читалось опасливое любопытство. Он огляделся вокруг, ища сказочных существ в кустах боярышника, но заметил только слабое дрожание веток на ветру.

И почему он ей всегда верит? Хоть раз принцесса сказала правду? Хельви врет постоянно! Что на чердаках и в подвалах замка полно приведений. Что в полнолуние из башни Мелюзины вылетает дракон. Что в холмах за Сальвой живут эльфы, и они назначили ей сегодня встречу на самой вершине Мавлхида. Хорошо еще что владыкой Гранара со временем станет он, а то подданные, недолго думая, удавят королеву-обманщицу. И все же… как интересно делать вид, что ее выдуманные истории — правда!

— Ну? Нет тут никаких эльфов. — заявил Харвей. — Идем домой, а то нас хватятся.

Хельви скорчила плаксивую гримасу.

— Так нельзя, надо подождать. Вон каменное кольцо, знаешь что это такое?

Мальчик с крайним недоверием уставился на круг, грубо вытесанный из серого гранита и торчавший на вершине холма. Меньше всего ему хотелось подниматься к этим чертовым камням! Если честно, то он их побаивался. Не даром люди обходят такие места стороной.

— Это вход в царство эльфов. Если мы пролезем сквозь кольцо, то сразу их увидим. Они здесь, совсем рядом, только мы не замечаем. Пошли? — голосок девочки стал умоляющим.

Харвей непреклонно мотнул головой.

— Мы идем домой.

— Ах так? — принцесса попыталась вырвать у него свою руку. — Дойти почти до самого конца и повернуть назад! Очень на тебя похоже. Ты струсил!

Маленький Деми тряхнул челкой. На такую дешевую уловку он не купится.

— Просто я не хочу. — заявил Харвей. — Христианским владыкам не пристало лазать среди колдовских камней, как поганым язычникам!

— Ну пожалуйста. — взмолилась Хельви. Она-то знала, зачем привела его сюда, только ни за что не скажет ему правды. Он такой славный! Она хочет, чтоб сын дяди Дести остался с ней навсегда. Мало ли что может случится. Поссорятся их отцы, победят фаррадцы или беотийцы! Она не может ждать! Няня рассказывала, будто в стародавние времена, когда люди еще не строили церквей, свадьбы справляли на этом холме. Жених с невестой пролезали сквозь волшебное кольцо короля эльфов и считались мужем и женой. И сейчас влюбленные тайком прибегают сюда перед венчанием. Кто рука об руку пройдет через круг, тот не расстанется во веки, а если и расстанется, то обречен на новую встречу.

— Идем. — потребовала принцесса, но мальчик не двинулся с места. — Ну что ж, — Хельви воинственно вздернула нос, — тогда я одна. Я сама увижу эльфов, может быть даже растворюсь в воздухе, попав в их страну, а ты оставайся здесь и потом будешь объяснять маме, куда я исчезла!

Она вырвала свою ладонь из его сильных пальцев и спотыкаясь побежала к кольцу, ужасно боясь, что он догонит ее и остановит.

— Куда ты? — прежде чем Харвей успел снова схватить невесту, она, взметнув клетчатые шерстяные юбки, вскарабкалась на край отверстия в кольце и проскользнула сквозь него.

Руки мальчика вцепились в шероховатый потрескавшийся камень, сердце часто стучало от негодования. Вот он сейчас ей задаст! Хельви, стоявшая с другой стороны кольца, дернула его за плечи, и Деми, перекувырнувшись через голову, свалился на траву к ногам спутницы.

— Ты скверная! Я не хочу на тебе жениться! — закричал он, потирая ушибленную шею. — В следующий раз я тебя отлуплю! Так и знай. — Харвею уже внушили, что женщин не бьют, и он часто сожалел об этом при общении с Хельви.

— Смотри! — девочка замахала на него рукой. — Вон там. Кажется, всадник! — принцесса указывала на дорогу, огибавшую подножие холма и ведшую к столице.

В воскресный день она была пустынна, тем более сейчас, когда объединенные войска короля Рэдрика и лорда Деми ушли на запад, чтоб дать беотийцам решительную битву у крепости Гуарх и освободить Белую Сальву от плаймарского владычества. Всадник несся со скоростью ветра. На его пропыленных погнутых доспехах красовался белый сокол — герб Западной Сальвы — хорошо заметный даже с вершины холма.

— Это рыцарь твоего отца. — с тревогой сказала Хельви.

— Он, наверное, везет известие об исходе битвы. — предположил мальчик. — Побежим вниз, если успеем остановить его, узнаем, как там?

Дети опрометью кинулись по склону холма, не разбирая дороги, застревая ногами в едва заметных сусликовых норках, падая и снова вскакивая. Они оказались на обочине дороги, как раз когда одинокий всадник появился из-за россыпи серых валунов.

— Все в порядке. Это лорд Брасс, наш конетабль. — Харвей выскочил на дорогу так быстро, что рыцарь едва успел удержать черного жеребца, с которого уже клочьями валила пена.

— Ваша светлость, какое счастье, что я встретил вас! — воскликнул лорд Брасс, едва совладав с конем. — Садитесь скорее в седло, нам надо уезжать!

Харвей было отступил назад.

— Но что случилось, сэр? И почему вы один?

— Все кончено! — выдохнул старый воин, вытирая ладонью пот со лба. — Мы разбиты Дагмаром. Ваш отец погиб, либо взят в плен — никто не знает. Рэдрик отступил. — он с ненавистью посмотрел на маленькой дочь гранарского сюзерена. — Надо ехать, — лорд Брасс подхватил Харвея за шиворот. — Теперь герцог вы.

Оглушенный новостью Деми попытался сопротивляться железной хватке конетабля. До Хельви долетели обрывки фраз: «Вы не можете!» «Мне надо отвести принцессу домой!» «Я никуда не поеду!» и, наконец, «В Беоте враги отца!» Но лорд Брасс зажал мальчику рот ладонью, перекинул его через седло и дал коню шпоры.

— Харвей!!! — девочка не сразу пришла в себя. — Харвей! — она побежала по дороге. — Не бросай меня! Мне страшно!

Всадник на черном жеребце скрылся за поворотом, и пятилетняя дочь короля Рэдрика осталась совершенно одна. В полу миле от столицы, на проезжем тракте, слева от холма св. Брана, куда они с Харвеем ушли тайком, из-за ее глупой выдумке. Теперь Хельви не могла бы с уверенностью сказать, что она хорошо помнит обратную дорогу. Девочка брела по пыльным камням и плакала, впервые в жизни осознав себя брошенной. Даже стук копыт давно смолк.

— Харвей, — всхлипывала принцесса. — Харвей! — во сне плакала королева.

Ее давило сознание собственной беззащитности. Уязвимости. Словно только что рядом с ней была стена и эту стену убрали.

— Харвей. — прошептала женщина. Так вот что, терзало ее столько лет! Один раз сильно испугавшись в детстве, она искала того, кто может отвести ее домой. И хваталась за каждую протянутую руку, не важно — та ли это рука.

— Роже! — королева проснулась и с испугом уставилась в лицо сидевшего рядом с ней отшельника.

Он осторожно взял в свои руки ее теплые, безвольные со сна пальцы.

— Теперь меня зовут Исидор, — мягко поправил он, и звучание старого имени ранит мне душу.

— Но почему ты?.. — Хельви рывком села и, прежде чем Монфор успел что-то сделать, обхватила его за шею, надолго прижавшись к нему. — Я давно похоронила тебя и все-таки знала, что ты жив! — королева всхлипнула.

Так они и сидели, не смея шелохнуться, чтобы не нарушить хрупкого ощущения счастья, лишь на миг соединившего их вместе. Наконец, бывший командор отстранился.

— Не нужно, Хельви. — попросил он. — Я все еще мужчина. И то, что я не вижу твоего лица, не мешает мне чувствовать, как ты прекрасна. — Монфор встал и отошел к двери.

— Ты так же решительна, — с осуждением сказал он, — и также безрассудна в отношении себя, хотя я слышал, что как королева ты — воплощенная сдержанность и разум.

— Где-то я должна быть самой собой. — грустно усмехнулась женщина.

— Ты приехала сюда одна. Верхом. Без охраны. — покачал головой Монфор. — Что угодно могло случиться дорогой. Если не с тобой, то с ребенком.

— Меня не волнует этот ребенок! — с неожиданным ожесточением заявила королева. — Сдержанность и разум, о которых ты говоришь, вынули из меня душу. Я уже ничего больше не хочу.

— Меня пугает то, что произошло с тобой. — отозвался бывший командор, возвращаясь к Хельви и снова беря ее руку. — Ты устала, я знаю. Но я знаю также и то, на что ты способна в таком состоянии. Скажи, ты ведь сейчас собираешься весь мир смести со своего пути? Не так ли?

Хельви задумчиво кивнула.

— Я ехала сюда, не зная, что встречу тебя. — тихо произнесла она. — У меня и в мыслях не было говорить со святым старцем о своей душе.

— Ты не замечаешь в этом противоречия? — усмехнулся бывший командор.

— Нет, — королева тряхнула головой. — Были дела и поважнее моих отношений с мужем. Папа снова потребовал отдать ему мальдорских рыцарей. Твоих бывших братьев.

— Об этом ты могла бы мне не напоминать. — вздохнул Монфор. — Я знаю о намерениях Гильдебранта.

— Откуда? — удивилась женщина. — У тебя голубиная почта со святым престолом? — ее губы сложились у ироническую усмешку.

— Ветер из Альбици долетает и сюда. — не разделив ее иронии, ответил отшельник. — И это плохой ветер, Ваше Величество, — бывший командор поморщился, — он пахнет горелой человечиной. Как бы ни были велики грехи ордена, никто из моих покаявшихся рыцарей не заслуживал костра. Ни тогда, десять лет назад, ни сейчас.

— Что ж, — королева слезла с ложа и прошлась по хижине. — Хоть в одном наши взгляды сходятся. Я приняла решение отказать папе и, — она помедлила, как бы не осмеливаясь договорить самое главное, — и вообще порвать со святым престолом, как это сделали беотийцы.

— О твоих решениях я тоже осведомлен, — отозвался Монфор, стоявший у входа в хижину, — и позволь напомнить тебе, что ты принимаешь их за весь Гранар. Лишить свою страну благодати — это, конечно, сильный ход. — в его тоне прозвучала насмешка. — Твой исповедник уже все тебе сказал. Я могу добавить только, — он тяжело вздохнул, — что Гранар называется Домом Святого Духа и не может перестать им быть по прихоти одной королевы.

— Но что же мне делать? — простонала Хельви. — Как вы все любите поучать! Но ведь никто еще не дал совета.

— А за тебя уже и так все сделали. — пожал плечами отшельник. — Сколько ты сюда добиралась? Пять суток при медленной езде. И еще пять будешь возвращаться в столицу. Знаешь сколько всего может измениться за полторы недели?

— Я не понимаю тебя. — с испугом произнесла королева. — Что ты имеешь ввиду?

Неподвижный взгляд отшельника был устремлен в сторону моря.

— Получив твой уклончивый ответ, папа разгневался и выслал альбицийский флот к Мальдору. — спокойно отозвался бывший командор. — В твое отсутствие Деми принял на себя всю ответственность и решил оказать помощь братству. Как ни странно, но король Арвен ответил на его просьбу, и корабли Фомариона вышли в море, чтоб курсировать в Северных водах и в случае необходимости помешать беотийцам напасть на берега Северной Сальвы, пока все силы Гранара стянуты на юг. Сейчас в Мальдогране очень жарко.

Королева с ужасом смотрела на него.

— Но когда ты приедешь в столицу, — продолжал Монфр. — Твои «боевые петухи» вернутся с победой. Альбицийский флот будет разбит. Ты столкнешься с адмиралом Деми у ворот города, и вы вместе проедите праздничной процессией. После этого Ваше величество сможет диктовать Гильдербранту свои условия.

— А… ты уверен? — с откровенным сомнением спросила королева.

Отшельник рассмеялся.

— Как и в том, что могу читать твои мысли. — он вдруг напрягся. — А также и в том, что сейчас мимо головы Деми просвистело здоровенное каменное ядро и ударило в…

— Только не в Дерлока! — вскрикнула женщина. — Если он, конечно, там. — смутилась она.

Монфор снова расхохотался.

— Все-таки нельзя было оставлять тебя одну! Ты совершенно запуталась в своих мужчинах. Лорда Босуорта там нет, он собирает войска в горах. А д’Орсини делает тоже самое на равнине. Твои командиры, девочка, совсем обезумили и намереваются двинуть сухопутную армию на Альбици. Ты должна им помешать.

— Но ты же сам говоришь, что я смогу диктовать папе условия? — возмутилась королева. — Зачем же я буду останавливать армию, уже добившуюся победы?

— Для сохранения равновесия в мире. — Исидор опустил руку на голову Хельви и снисходительно потрепал ее по волосам. — Сейчас вы защищаете себя, и далеко не все герцоги и владетельные князья Милагрии готовы подняться против вас вместе с Гильдебрантом. Но как только гранарские воска вступят на земли святого престола, картина изменится. Отразив удар, откажись от мести, — он улыбнулся, — это позволит тебе не порывать с Альбици.

Королева задумалась.

— Не знаю, — протянула она, — может быть ты и прав. Но вряд ли папа благословит гранарскую корону, находясь с ней в состоянии войны.

— А ты заключи с ним мир. — терпеливо продолжал бывший командор. — Что тебе дороже: собственная гордость или спокойствие Гранара? Порвав с Альбици окончательно, ты можешь вызвать в стране религиозную резню. Не все же согласятся с твоим решением.

— Ты не знаешь Гильдебранта! — воскликнула королева. — Разве ты забыл, как упрям и высокомерен этот раб рабов Божьих? Высота святого престола кружит ему голову больше, чем любой мирской трон самому заносчивому монарху!

— Ты это рассказываешь мне? — губы Монфора сложились в саркастическую улыбку. — Мне, которого по приказу папы… — он осекся.

— Прости. — простонала Хельви. — Ведь ты даже не объяснил мне, как спасся.

— Это сейчас неважно. — покачал головой отшельник. — Епископ Сальвский помог мне уже после первого неудачного побега. Бедняга д’Орсини ничего не знал, и продолжает считать себя виноватым в моей смерти. Он побывал здесь во время своего паломничества по святым местам, но не узнал меня. Я благословил его. — губы бывшего командора тронула рассеянная улыбка. — Что ни говори, а семейство д’Орсини всегда отличалось редкой преданностью.

— Но ты… ты, — прошептала королева, стараясь скрыть боль, звучавшую в ее голосе. — Почему ты не вернулся? Почему не дал мне о себе знать?

— Потому что у каждого из нас свой путь, и они перекрестились лишь однажды. — твердо отозвался рыцарь. — Я ослеп и прозрел. Поселился здесь и начал по капле отнимать свою душу у дьявола. Поверь, моя битва была страшной. И ты… — он помедлил, не желая ее обидеть, но все же договорил, — ты могла бы только помешать мне.

На ее лице отразилась такая горькая обида, что Монфор почувствовал это, даже не видя королевы.

— Сатана накладывает руку на все, что нам дорого. — попытался объяснить он. — Я боялся за тебя. Чтоб держать свою добычу в узде, они способны на все. Я должен был умереть. Пойми, — взмолился бывший командор, — и для тебя в первую очередь!

— Ты не подумал о том, насколько мне легче было бы вынести все это, — с тихой укоризной возразила Хельви, — знай я, что ты жив.

Монфор чувствовал, что по ее щекам снова текут слезы.

«Плачь, милая, плачь. — подумал он. — Тебе надо выплакать меня. Или ты не сможешь жить счастливо с тем, кого теперь любишь. Кого любила всегда. — горькая складка застыла в уголках его губ. — Это я не должен был обольщаться».

— Хельви, — мягко попросил бывший командор, — ты же все понимаешь сама. Не мучай меня. Я хотел дать тебе свободу. Ты должна была оставаться королевой. А страсть ко мне — изгою, колдуну, еретику и вероотступнику, которого любой из твоих подданных с радостью отволок бы на костер — делала тебя уязвимой.

Женщина молчала.

— Знаешь, Монфор, — наконец, сказала она, кладя руку ему на плечо, — тогда, десять лет назад, я бы лучше взошла с тобой на костер, чем так…

Теперь он обнял ее и заплакал.

— Что же делать, если нам не дано было? Если ты должна была властвовать Гранаром, а я… искупать грехи целого ордена?

Знаешь, как бывает страшно ночью здесь в горах? И даже днем. Ведь я вижу то, чего, к счастью, не видят обычные люди. Поверь мне, девочка, они очень страшные, те, кто приходит за нами.

— Уедим. — попросила Хельви. — Я увезу тебя отсюда. И за тобой больше никто не придет. Я не позволю никому охотиться на тебя.

Он засмеялся. Тахо, сквозь слезы.

— Нет, милая, нет. Мое место здесь. Я прикован к нему, как Господь наш прибит был к своему кресту. И должен вынести все. — Монфор вздохнул. — Ко мне приходят люди, звери тоже приходят. Они нуждаются во мне. Куда же я уйду?

— Я тоже нуждаюсь в тебе. — упрямо мотнула головой королева. — Нуждалась все десять лет.

— Ты нуждаешься в моем совете. — поправил ее отшельник. — И этот совет будет трудным. Тебе придется заключить с папой договор, а чтобы он принял твои условия, первой склониться перед ним. Принеси святому престолу покаяние за то, что осмелилась сопротивляться его воле вооруженной рукой. Только так ты добьешься мира.

Хельви подняла на Монфора изумленный взгляд.

— Ты шутишь? Я? Покаяться? Перед Гильдебрантом? Ты с ума сошел.

— Нисколько. — покачал головой отшельник. — После победы в Мальдогране Гранар докажет Альбици свою силу. Святой престол будет трястись от одной мысли о том, что твои войска перевалят через горы и спустятся в долины Милагрии. Тут ты предложишь мир и покаяние в замен на благословение и забвение прошлых грехов. Папа не осмелится больше посягать ни на твои земли, ни на твоих подданных, потому что знает, что встретит отпор. Но ему также и не будет зазорно принять условия Гранара, поскольку внешне ты склонишься перед ним. — Монфор помолчал. — Так ты и защитишь Мальдор, и не порвешь со святым престолом, и не вызовешь у себя дома религиозной войны.

Хельви не отвечала, глядя в черную золу очага.

— Мне бы следовало сделать тебя членом Совета. — сказала она, вставая. — Ты прав, но если б ты только знал, как мне трудно будет это сделать!

— Заставь Деми, руке которого сейчас сопутствует удача, двинуть войска не в Милагрию, а в Белую Сальву, в долину Гуарха, оставшуюся за Беотом. Пусть захватит ее быстро, пока ты будешь каяться в Альбици. — усмехнулся Монфор. — Папа не осмелится прервать столь важные для него переговоры и промолчит, а ты вернешь последний кусочек сальвских земель.

— А Беот? — с недоверием спросила Хельви.

— Беотийцы не выступят против вас. — отозвался бывший командор. — Поверь мне, им будет не до этого.

— Хорошо. — прошептала королева, как завороженная глядя на отшельника. — Я поверю тебе и сделаю, как ты просишь. Но едва ли можно полагаться на слово Гильдебранта. Он обманщик и сам причастен к магии.

Монфор кивнул.

— Я знаю. Но Гильдебранта скоро не будет. Его дням на земле приходит конец.

— А «могильщики»? — с затаенным дыханием спросила королева. Они ведь останутся? И будут снова мучить нас.

— Они уйдут в тень. — покачал головой отшельник. — На время. Пока не совьют себе гнездо под плащом новых покровителей. Навсегда они не уходят и будут тревожить нас до дней Последней Битвы. Пока Господь не спустится и не сбросит Зверя в огненное озеро.

Глава 10

Все случилось именно так, как предсказывал Монфор. Спустившись с холма к деревушке Дюкасс, Хельви забрала своих спутников и двинулась в обратный путь, который при осторожной езде занял не менее пяти суток.

У въезда в столицу королева столкнулась с праздничной процессией отцов города и радостной толпой гранарцев, гудевшей, как растревоженный улей. Высокие, окованные сияющими листами меди ворота были распахнуты, по старой Гротской дороге с юга приближалось облако пыли. Возбужденная толпа горожан закричала, в воздух полетели шапки.

— Деми! Да здравствует консорт! Победитель папы! Слава королю!

Хельви улыбнулась, отметив, что ее подданные уже приветствуют Харвея как настоящего владыку Гранара. Значит время его коронации выбрано правильно.

Ее величество тронула серебряными шпорами бока Пенки и легкой рысью пустила его вперед. Охрана проложила королеве путь через плотные ряды встречающих. Молодая женщина с грустной иронией отметила, что ее уже замечают и приветствуют не в первую очередь, а лишь в связи с процессией победителей.

Гордое сердце Хельви не могло выдержать такого унижения. Она с силой ударила пятками коня и понеслась по усыпанной ранними цветами дороге навстречу мужу. Как умная и хладнокровная государыня Хельви понимала, что должна сейчас слиться с героями дня, тогда жаркая волна ликования накроет и ее.

В спину королеве гудел тяжелый колокол соборы св. Брана, ему с правого берега отвечал дружный перезвон из аббатства св. Гервасия. В ушах отдавался стук копыт Пенки, который с хрустом топтал подснежники и желтые глазки мать-и-мачехи.

Из передних рядов навстречу королеве вырвался высокий всадник на крупном сером жеребце. Это был лорд Деми, и когда их лошади сровнялись, Хельви услышала новый взрыв восхищения толпы.

— Да здравствуют король и королева! Слава Хельви и Харвею! Слава!

Молодая женщина с рассчитанной плавностью протянула супругу руку, и они почти шаг в шаг пустили коней к широко распахнутым воротам. Оглушенная криками восторга, засыпанная цветами королева улыбалась, кивая направо и налево, и думая о том, насколько правильным будет с ее стороны принять вес позор покаяния в Альбици только на себя. Имя Харвея, любовь народа к которому сейчас на взлете, не может быть связано с этим унизительным событием. Лучше пусть покоряет Белую Сальву и готовится к коронации. «Так будет правильно,» — сказала себе Хельви и усилием воли сдержала нараставшую в сердце боль. Она собиралась уйти с достоинством, расчистив дорогу новому властителю.

Впрочем, никто, кроме епископа Сальвского, ее сначала не понял. Как Хельви и говорила Монфору, ей пришлось выдержать тяжелый бой за решение отправиться в Альбици, фактически даря папе почетный мир после сокрушительного поражения его войск. На нее по очереди кричали Дерлок, Харвей, д’Орсини, ворчал Ламфа.

Лорда Босуорта удалось унять, заявив, что поездка Хельви к святому престолу — всего лишь хитрая уловка. На самом же деле гранарская армия вторгнется на беотийские земли и вернет Белую Сальву.

— Ну ладно, положим я согласен, — бубнил горец. — Моим войскам куда легче рухнуть с гор в долину Гуарх, чем двигаться в Милагрию. Да и пользы от присоединения Северной Сальвы больше, чем от грабежа альбицийских князей. Но почему ты должна унижаться? Просит покаяния?

Всем все пришлось разжевывать и класть в рот. Всех уговаривать и объяснять. Хельви едва сдерживалась, чтобы не сорваться. Но она проявила поистине королевское терпение. Особенно тяжело пришлось с Харвеем. Деми слишком быстро понял ее и осознал, что жена намеренно отгораживает его — героя и победителя — от своих дел с Альбици.

— Я поеду с тобой! — возмутился он. Природное благородство не позволяло ему принять такую жертву. — Почему ты одна должна отдуваться за всех перед папой? В конце концов именно я и принял решение выступить против альбицийских войск. Я их разбил. Мне и приносить покаяние.

— Нет. — непреклонным тоном отказала Хельви. — Твое место в Западной Сальве, во главе армии, а не на коленях перед святым престолом. Сделай это для меня. — она помедлила и добавила не вполне уверенно: — Я люблю тебя.

Если б это было правдой! Губы Деми скривились в болезненной усмешке.

— Вы так благородны и так жестоки по отношению ко мне. — консорт встала, тем самым показывая жене, что разговор между ними окончен. Он принял ее условия, но не значит — согласился с ними. Его взгляд вымученно скользнул по лицу королевы. Она сейчас казалась ему особенно красивой и особенно чужой.

Ее волосы утратили бледно-золотистый оттенок и стали медовыми. Она больше не завивала и не взбивала их в сложные прически, а укладывала тяжелыми прядями вдоль лица. Глаза еще больше потемнели и лишь изредка вспыхивали в глубине синими искрами. Фарфоровая белизна кожи королевы приобрела теплый молочный цвет. Увидев ее такой, Деми даже испугался, что она родит девочку. По приметам, женщина, носившая сына, должна была дурнеть. «Глупости, — успокоил себя Харвей, — у моей матери даже по сердцебиению определяли девочку, а родился я». Он хотел сына, и не только потому что наследник по мужской линии укрепил бы его собственные права на престол. У него уже было имя — Рэдрик-Алейн в честь их с Хельви отцов, начавших объединение сальвских земель. Деми не говорил об этом жене, но знал, что она согласится.

Войска Гранара вторглись на земли Белой Сальвы. Победоносная армия лорда Деми не встретила никакого сопротивления. Напротив, бывшие подданные с радостью приветствовали своего герцога, вернувшегося, чтоб с оружием в руках завершить дело отца. Наконец-то, спустя поколение после гибели их обожаемого владыки, его сын завершил объединение сальвов, освободив их от власти Беота.

Ожидаемой схватки с Дагмаром тоже не произошло. В Плаймаре свирепствовала чума. На исходе февраля тихо и торжественно скончалась вдовствующая королева Этгива. Ее гроб был выставлен для прощания, а люди бесконечным черным потоком плыли мимо забранного крепом и усыпанного белыми оранжерейными розами ложа, на котором покоились необыкновенно маленькое, пышно разряженное тело женщины, 40 лет державшей в трепете весь Беот.

Многие из пришедших плакали, матери поднимали на руках младенцев, чтоб они могли увидеть и навсегда запомнить ту единственную, которая так возвысила Беот.

В первый же день похорон в Плаймаре умерло 11 человек, во второй — более трехсот. Съежившиеся, подтачиваемые изнутри тленом мощи «вечной вдовы» и после смерти продолжали испускать яд.

Моровое поветрие превратило шумную беотийскую столицу в молчаливое кладбище. Двор в ужасе бежал в отдаленный пригород, отгороженный от мечущегося в лихорадке города широкой лентой реки, вниз по течению которой плыли и плыли черные вспухшие трупы умерших. Вода несла их в центральные провинции, и некому было остановить этот погребальный поток.

Там, к югу от столицы, тоже свирепствовала чума. Многие сначала шепотом, а потом в голос заговорили, что черная смерть — лишь малое наказание Божье за разрыв Дагмара с папой — наместником Господа на земле. Крестьяне готовы были взяться за вилы. Сеньоры пыталось укрыться в замках как от чумы, так и от собственных арендаторов. Поэтому, когда до Беотийской столицы долетели слухи о вторжении гранарцев, некому было поднять меч на защиту векового достояния плаймарской короны. Последние сальвские земли утекали, как песок сквозь пальцы.

Шествие чумы дивным образом остановилось лишь у границы Западной Сальвы. Ни один из ее жителей не пострадал. Люди хором приписывали чудо промыслу Божьему и служили благодарственные молебны за то, что герцогство во время отказалось от «проклятого Беота», не разделив с ним гнева Господнего.

Вместе с гранарской армией в долину Гуарх пришли ветры, словно принесенные с гор войсками лорда Босуорта на своих плащах. Весной они казались столь необычны, что в них трудно было не углядеть руку провидения, не позволившую заразе разлиться на покорившиеся гранарскому мечу земли.

Осознав себя снова владыкой герцогства и, приведя жителей к присяге, Деми поспешил передать команду д’Орсини. Он уже по уши был сыт восторгом горожан, торжественными встречами в ратушах, ликующими толпами у дорог, цветами и национальными сальвскими пирогами с розовой лососиной. Его тошнило от приветственных речей и медовых вафель с орехами, от радостных, перекошенных дурацкими улыбками лиц.

— Симон, я больше не могу! Пойми меня. — взмолился он, разговаривая вечером в палатке с д’Орсини. — Мы здесь пьем гуархайский мед и купаемся в незабудках, девушки хватают нас за стремена, в восторге предлагая себя прямо в придорожных кустах, а Хельви там в Альбици…

Рыцарь поморщился.

— Что ты можешь сделать? Ведь это ее приказ идти сюда. — сказал он. — Королева отказала нам в праве разделить с ней путь к папе.

— Ты тоже просил? — удивился Харвей.

— Конечно. — кивнул Симон. — Не мог же я оставить ее одну. Но Хельви… ты же ее знаешь. — рыцарь опустил голову. — К тому же Элиан родила.

Деми улыбнулся. Да, жена д’Орсини, незадолго до того прибывшая в столицу, разрешилась в середине февраля прекрасной горластой девочкой, которую назвала Мод, в часть покойной матери Симона. Леди Элиан уже заранее была пожалована статс-дамой и назначена кормилицей еще не рожденного королевского чада, которого ожидали с таким нетерпением.

— У меня душа не на месте, все внутри переворачивается, когда я думаю, как она там. — признался консорт. — Я не могу дольше оставаться здесь. Я должен все видеть своими глазами и поддержать ее хотя бы издалека. Иначе никогда не прощу себе, что оставил ее одну в такой момент.

— И на какое же безумие ты решился? — с тревогой спросил Симон. — Уж не собираешься ли ты нарушить приказ королевы? Если ты явишься в Альбици, тебе придется разделить с Хельви ее покаяние перед святым престолом, а именно этого она не хотела.

— Я поеду под видом паломника. — упрямо мотнул головой Харвей. — Меня никто не узнает.

— Блестящая идея! — саркастически расхохотался д’Орсини. — Тебя действительно не узнают, но могут убить грабители, прогнать из каравана сами паломники, заметив твой беотийский выговор и признав еретиком-дагмарцем, могут, наконец, напасть дикие звери. Эти нищие бродяги — переносчики всякой заразы. Разве ты не боишься?

— Нет. Я собираюсь взять несколько рыцарей, которые под видом паломников будут сопровождать меня в Альбици.

— Тогда возьми и меня! — возмутился Симон.

— А на кого я оставлю войска? — раздраженно возразил Харвей. — На Дерлока? Ему бы удержать в узде своих горцев, чтоб они не начали грабеж.

Деми с трудом удалось уговорить друга остаться, и через два дня маленький отряд паломников, скрыв оружие под широкими грубыми плащами и пересев с боевых коней на менее воинственно выглядевших мулов, отправился в путь.

Дорга через низкий Альбицийский хребет к теплому сердцу Милагрии заняла около недели. Они могли бы двигаться и быстрее, если б путь не был запружен другими группами странников со всех концов света, спешивших в святой город припасть к стопам папы Гильдебранта VII.

Снег еще лежал кое-где на перевалах, но в долинах уже бушевала весна, зеленый покров лугов бесстыдно сиял тысячами одуванчиковых солнц, по балкам полыхал розовый вереск. Алые цветы камнеломок дробили серые глыбы на склонах, превращая их забитые землей трещины в подобие кровоточащих ран. Вокруг не смолкал птичий гомон, и на вечернюю трапезу рыцари, сопровождавшие консорта, набирали десятки пестрых сарычевых яиц, чтоб запечь их в горячей золе костровища.

Вечером шестого дня с гребня предпоследнего холма глазам путников открылся величественный вид лежащего в долине города. Снизу уже поднимался туман, окутывая Альбици волшебной пеленой. Поэтому сверху были видны лишь тонкие шпили да позолоченные купола, на которых гасло заходящее солнце. Лес колоколен и крестов напомнил Харвею большую корабельную пристань с множеством покачивающихся над водой мачт. Не хватало только паутины снастей да поскрипывания такелажа, вместо него над долиной разливался тихий звон сотен церквей, сзывавший прихожан к вечерней. Казалось, святой город вот-вот оторвется от грешной земли и отчалит в небесные гавани.

Сердце Харвея затопил восторг. Можно ли было отказаться от всего этого из-за какого-то Гильдебранта? Как мелок и незначителен показался Деми сейчас святой бес с его честолюбивой претензией править миром перед спокойным ликом вечного города, во всем своем великолепии предстоящем перед Богом.

Утром красота папской столицы представилась консорту еще более ослепительной. Но и более суетной. Паломники спустились с гор и погрузились в неумолчный гомон огромного муравейника. На площадях толпились нищие и проститутки с грязными лицами, размалеванными краской. Из обводных каналов, в стоячей зеленоватой воде которых отражались величественные купола соборов, пахло тиной. Мраморные плиты вокруг фонтанов казались настолько загажены голубями — этими священными птицами священного города — что некуда было поставить сандалий.

По улицам пробивались роскошные паланкины знати, поддерживаемые безъязыкими черными рабами — такое варварство в столице христианского мира задело Харвея, оно показалось ему несовместимым с его представлением о собственной вере. Благородные сеньоры проносились мимо на тонконогих чистокровных жеребцах, спеша к мессе и сталкивая по дороге бедных паломников в грязь. Их разряженные борейторы награждали замешкавшихся простолюдинов плетью.

Сам Деми получил несколько ударов по плечу, но, когда его рыцари было хотели наброситься на обидчиков и обнаружить себя, он удержал их.

— Никто не должен знать о нашем присутствии. — остановил негодующих спутников консорт. — Мы здесь — всего лишь люди. И поверьте мне, господа, — с грустной усмешкой добавил Харвей, — каждому из нас будет полезно побывать в шкуре простака.

Его послушались, хотя и с ропотом. Гранарская знать уже привыкла повиноваться Деми, чувствуя в нем господина. Вынесенные толпой на площадь перед собором св. Ключей — кафедральным храмом Альбици — воинственные паломники Харвея едва не были затоптаны теми, кто стремился лицезреть папу, раз в день появлявшегося на крытой галерее собора. Деми увидел лишь крошечную белую точку, двигавшуюся в тени колонн, и только по дружному движению толпы, волной опустившейся на колени, понял, что это Гильдебрант вышел для благословения собравшихся.

День был не простой, и множество людей запрудило площадь, ради того, чтоб увидеть пышную процессию Хельви Гранарской — кающейся королевы, как ее уже прозвали в Альбици, куда она прибыла всего два дня назад.

Затертый со всех сторон зеваками, Харвей стоял, испытывая боль в стиснутых ребрах и пытаясь рассмотреть вступавший на площадь эскорт владычицы Гранара. Ни в чем не изменив себе, королева и здесь ехала на белом иноходце. Гарцующий по булыжникам Пенка вызвал у толпы вздох восхищения. Четверо рослых рыцарей в вороненых гранаррских латах, на крупных черных жеребцах, держали за углы алую шелковую ткань, образующую над головой их госпожи легкий, колеблемый ветром полог.

Следом за ними двигалось гранарское духовенство, предводительствуемое епископом Сальвским. Все священники по случаю покаяния были облачены в черные рясы, подпоясаны грубыми серыми веревками и держали в руках неоструганные кипарисовые кресты в знак смирения.

У двух преграждавших всадникам путь чугунных цепей, Хельви спустилась на землю и дальше двинулась пешком. Папа ожидал ее на ступенях собора, под полукруглыми арками, с изображениями бородатых пророков и ангелов с огненными мечами. Его голова оставалась в тени, но Харвей хорошо представил себе довольную ухмылку на бритом лице Гильдебранта, отсвечивавшем белой старческой щетиной. Папа мог торжествовать: гордая королева Гранара покорно склонялась перед ним.

Деми хорошо видел спокойное, почти безмятежное выражение лица жены, когда Хельви проплывала мимо. Он мог бы сравнить ее чело с чистым безоблачным небом в морозный день. Ни капли тепла. Мягкий профиль королевы, которое Харвей, казалось, знал до мельчайшей черточки, сейчас из-за зачесанных наверх и увенчанных диадемой волос казался чеканным. Консорт узнал этот золотой обруч с крупными аметистами, который сам когда-то прислал жене из Северной Сальвы. Древняя корона монсальватских королев, во всяком случае так Деми называл ее для себя.

Надеть выкопанный из земли языческий венец на церемонию покаяния было настоящим вызовом. Вызовом, о котором из всех присутствующих на площади перед собором св. Ключай знали только двое. Он и она. Шествующая к ступеням гордая владычица и нищий затертый толпой паломник. Королева и ее муж. Сознание того, что их с Хельви сейчас связывает общая тайна согрело Харвея. «Нужно быть полным дураком, чтоб подумать, будто она когда-нибудь покается! — хмыкнул Деми. — Не даром даже в Часослове на миниатюрах у папы из-под тиары выглядывают ослиные уши».

Хельви между тем торжественно прошествовала по живому коридору, образованному глазевшими на нее людьми, и оказалась на ступенях, залитых солнцем. Сопровождавшие ее рыцари опустили свой алый покров и остались внизу. Дальше королева обязана была идти одна. Харвей испугался как бы на таком солнце жене не стало плохо.

Мягкие, точно оплывшие, очертания фигуры ее величества скрыло роскошное платье из темно-лилового бархата с непомерно завышенной талией и длинными складками, расходившимися от самой груди. Но только слепой мог не понять, что королева ожидает ребенка. Харвей вспомнил, с какими скандалами его жена привыкала к своему новому положению, и усмехнулся. Чувство собственного достоинства и достоинство Гранара заставили Хельви совсем иначе вести себя на публике: она несла свое исполненное грядущим величием королевского материнства тело так, словно из милости дарила собравшимся счастье лицезреть себя и еще не родившегося наследника.

Сейчас молодая женщина была столь ослепительно хороша, что Харвей не удивился бы, если б завтра ее нелепому с точки зрения моды платью начали подражать все уважающие себя знатные альбицийские дамы.

Хельви поднялась по широким беломраморным ступеням вверх. Где-то на середине бесконечной лестницы Харвею показалось, что ее зашатало. Он рванулся из толпы, но тесно сжимавшие его справа и слева люби не позволили сделать и шага. Благодарение Богу, королева лишь на секунду замешкалась и дальше продолжала свой путь столь же торжественно, как раньше.

У самых ног папы она остановилась и рассчитано не торопясь преклонила колени. Сначала одно, затем, подумав, второе. Это было эффектно. Достоинство и самоотречение. Смирение перед Богом и едва заметная насмешка над его земным наместником.

На не по-апрельски жаркое альбицийское солнце набежала туча. Еще секунда и вдруг прямо с окрашенных яркими золотыми лучами облаков пошел снег. Толпа издала дружный вздох изумления. Вырвавшийся из тысяч глоток он, как морской прибой, прокатился по площади. Белые хлопья падали и таяли на лету. Солнце и буран одновременно — такого Альбици не видела за всю свою тысячелетнюю историю. Подобное чудо следовало занести в анналы святого престола. По старым сальвским приметам, оно предвещало радость. Но держался ли Гильдебрант того же мнения, никто не знал.

Харвей следил за каждым жестом королевы. Она медленно сняла со своей головы венец, положила его у ног папы и низко поклонилась своему обидчику. Для собравшихся на площади это было глубочайшим унижением «зазнавшейся гранарки», большинство ее подданных думало тоже самое. Но Хельви умела даже свои поражения превращать в победы.

Харвей видел, как снова выпрямилась ее спина и гордо вскинулась голова. Он прекрасно знал, чего стоило королеве все происходившее. Да, это была ее победа: подставить себя под удар, не запятнав остального Гранара ни разрывом с папой, ни покаянием перед ним. В этом и состояло священное ремесло власти.

В тот миг, когда Хельви вставала с колен, сложив с головы королевский венец и приняв на рассыпавшиеся по плечам волосы благословляющие руки наместника Божьего, Харвей как никогда гордился ею.

По окончании церемонии Деми и его спутники с огромным трудом пробились через толпу и сумели скрыться от мощного потока прихожан, лишь завернув за колоннаду одного из небольших соборов, окаймлявших площадь. Консорт не считал нужным встречаться ни с королевой, ни с епископом Сальвским, который единственным из приближенных Хельви сопровождал ее в этом тяжелом путешествии. Деми понимал, как больно будет жене сознавать, что он наблюдал за ее добровольным унижением перед папой, поэтому отряд мнимых паломников поспешил покинуть священные стены Альбици и устремился в обратный путь.

Глава 11

Усилив гарнизоны Белой Сальвы гранарскими войсками, принц с остальной армией двинулся к столице. Его опередили горские отряды лорда Босуорта, которые после «покорения бри-сальвов» считали себя свободными от каких бы то ни было обязательств. Горцы повиновались Дерлоку, а не консорту, и, хотя, с точки зрения будущего короля, такое положение едва ли можно было назвать порядком, Харвей отложил решение этого вопроса до возвращения в Гранар.

На подступах к столице Деми и его воинов оглушил колокольный переполох. Звонили во всех соборах, веселым многоголосьем оглашая окрестности города. Но на этот раз пестрая разодетая толпа не вывалила встречать войска за ворота, и консорт догадался, что причиной всеобщей радости являются не они.

Привстав на стременах, Харвей вслушался в чрезмерно громкое гудение меди и среди общего веселья у него от чего-то защемило сердце. Среди прибойного рокота он различил далекой, но внятный голос колокола на дворцовой часовне. «Дон-дон», — резкие размеренные удары нарушали задорное треньканье остальных звонниц.

Принц дал лошади шпоры и, забыв об остальном войске, поскакал по дороге к воротам лишь в сопровождении двух офицеров.

Столица была празднично украшена флагами и гирляндами цветов. От въезда в Гранар до дворца люди скидывали с голов шапки, махали руками и кричали «ура». Но из их возгласов становилось ясно, что причиной приветствий стал вовсе не удачный поход в белую Сальву. Харвей с трудом сдерживал коня, чтоб не сбить кого-нибудь из веселой толпы на улицах, многие были уже пьяны.

Наконец, путь ему преградила толпа монахов св. Гервасия в белом праздничном облачении с золотыми крестами и хоругвями. Они распевали торжественные псалмы и кадили направо и налево. При виде этой очень своевременной процессии, консорт вынужден был спешиться и преклонить колено. Каноник собора св. Брана, возглавлявший шествие, со слезами радости на глазах благословил будущего короля и первым поздравил его с рождением наследника.

Так, стоя на одном колене в пыли, Харвей услышал то, о чем уже сутки знал весь город — у него родился сын.

— Отец Венанций, — встревоженным голосом взмолился консорт, — почему так странно гудит колокол в придворной часовне?

Престарелый каноник вздохнул и низко склонил голову.

— Роды были тяжелыми, сир. Поспешите, может быть, вы еще застанете ее величество…

Процессия двинулась дальше, а Харвей так и остался стоять на дороге, как громом пораженный. Д’Орсини взял его за плечо и помог взобраться в седло.

— Что? Что он тебе сказал?

— У меня родился сын. — машинально ответил принц. — А Хельви… Да черт возьми! — он изо всей силы хлестнул лошадь. — Этого не может быть!

Кавалькада всадников ворвалась во двор королевского замка и спешилась у крыльца. Здесь, в отличие от остального города, было тихо. Даже кони почему-то не ржали. Со стороны псарни раздавалось не веселое тявканье, как обычно, а дружный скулеж и подвывание. Слуги двигались семенящим шагом, стараясь не стучать каблуками.

Спрыгнув на землю, Деми бросился во дворец. В гулкой тишине коридора он слышал, как хлопает при ходьбе его плащ. Высокие резные двери спального покоя королевы были распахнуты, за ними толпились люди. Епископ Сальвский, подхватив с рук двух горничных ребенка, поднес его отцу. Но Харвей лишь мельком взглянул на красный копошащийся комочек плоти, который протягивал вперед отец Робер. Его взгляд был прикован к необычайно высокому ложу ее величества. Хельви вся белая, как свеча, лежала на нем неподвижно. Мраморные руки королевы были сложены на груди, неожиданно заострившийся подбородок запрокинут вверх. У ее изголовья, никого не стесняясь, рыдал Босуорт.

Харвей бросился к кровати жены, но предостерегающий жест епископа Сальвского остановил его.

— Не приближайтесь, сир. — провозгласил отец Робер. — Она уже не с нами.

Консорт поднял на него удивленный взгляд.

— Она не с нами, — повторил священник, — хоть дыхание ее величества не угасло, а сердце продолжает биться…

— Ее душа уехала в Монтаньяр. — вскинув голову, произнес сквозь слезы Дерлок. — Что толку, что тело ее здесь?

— Сын мой, — укоризненно одернул его епископ, — не стоит у одра умирающей поминать невежественные бредни простолюдинов.

— Это не бредни. — упрямо мотнул головой горец. — Горничная сказала мне, что видела утром, как королева вся в белом спускалась по лестнице, а конюх чуть не упал в обморок, когда Хельви выводила лошадь и выезжала из дворца. Однако ее тело здесь! — Дерлок бурно вздохнул. — Говорю вам, она на пути в Монтаньяр. И никто ее не удержит.

— Не кощунствуй. — робко попросил его Ламфа. — Душа нашей королевы витает еще здесь, а потом отлетит в рай.

Но лорд Босуорт его не слушал.

— Если б я мог, если б я только мог поехать за ней! Но я не вижу Монтаньяра! — он с досадой стукнул себя ладонью по лбу. — Я три дня подыхал на перевале, когда Хельви пировала в горной обители с бессмертными душами светлых сальвских королей. Я не могу войти туда!

— Я могу. — медленно произнес Харвей.

Дерлок вскинул на него воспаленные глаза.

— Если ты привезешь ее назад, — с отчаянием выговорил он, — я признаю тебя королем.

Низко склонившись над ложем королевы, Деми поцеловал ее едва теплые губы. Слабое дыхание вылетало из полуоткрытых побелевших уст Хельви, но сердце билось не чаще раза в минуту. Казалось, молодая женщина погрузилась в глубокий сон и просто не хочет просыпаться. «Я не дам тебе уйти. — мысленно обратился к ней Харвей. — Даже если ты так решила».

Выходя из спальни, консорт остановился возле няньки, которой отец Робер снова передал ребенка. Двумя пальцами Харвей приподнял кружевную накидку над его красным сморщенным личиком. Малыш таращил на отца бессмысленные глазки и сосредоточенно чмокал крохотными губами.

— Если я не вернусь, крестите его именем Рэдрик-Алейн, в честь наших с Хельви отцов. — сказал он. — Воспитателем я назначаю д’Орсини, регентом — епископа Сальвского, командующим — лорда Босуорта. Королевский Совет путь сохраняется в полном составе, и не тяните с коронацией. — Харвей взял сына на руки и передал его Симону. — Пусть поскорее привезут сюда твою жену и уберут всех остальных нянек. Ну, помолитесь за меня. — консорт поклонился собравшимся и вышел из зала.

В конюшне Харвей подошел к клети Пенки. Белый иноходец королевы стоял неподвижно, склонив голову вниз, погруженный в глубокое забытье. Когда Деми потрепал его по холке, конь даже не отреагировал. Вместе с тем тело его было теплым и влажным, бока тяжело ходили.

— То ли было вчера, сир, — кланяясь, обратился к нему конюх, — после того как придурковатый Марш увидел призрак ее величества, будто бы садившийся в седло. С коня пена хлопьями так и валила.

— Куда она поехала? Что говорит ваш сумасшедший Марш?

— На север, мой господин. — конюх махнул рукой в сторону синевшей над городом Сальвской гряды. — На север.

Больше Харвей ничего не хотел знать. Он сам оседлал свежего скакуна. Это оказался Кайлот, тот самый спокойный жеребец мышиной масти, которого Хельви когда-то предоставила в распоряжение мужа. Оправдывая свое имя, конь действительно бегал быстро, обгоняя ветер. Деми не брал его с собой в Западную Сальву, потому что после предыдущего похода на юг лошади тоже надо было отдохнуть.

— Приве, приятель. — грустно улыбнулся принц. Он рад был взять Кайлота с собой, потому что именно на нем совершил первое путешествие в Монтаньяр.

Взметнувшись в седло, Харвей дал Кайлоту шпоры и только сейчас, почувствовав привычную боль пояснице, осознал, что уже вторые сутки не слезает с коня. Еще утром, по дороге в столицу, он рассчитывал отдохнуть… Теперь жеребец нес его на север по дороге между склонами меловых гор, на которых едва различимой зеленой дымкой отсвечивала первая зелень виноградников.

В этих местах рос самый крупный и самый сладкий виноград — черно-синий, как глаза Хельви. Как ему только приходило в голову дразнить ее в детстве «виноградными глазами»? Деми вздрогнул и даже натянул узду. Он вспомнил! Вспомнил что-то из своей той, запретной, жизни, когда еще не погиб отец и не угасла от горя мать, когда они все вместе совершали долгие путешествия в Гранар.

Почувствовав сдерживающую руку седока, Кайлот от неожиданности встал на дыбы, но консорт быстро успокоил его, похлопав ладонью по шее. Он сам не сразу пришел в себя, осознав, что крепкий барьер его памяти сломан, и детские воспоминания хлынули безбрежным, как весенний паводок, потоком. Харвей в одно мгновение увидел и злобных псов охотничьей своры, несущихся на него по зеленому лугу перед крытой балюстрадой, где беседуют за столом красиво одетые люди, и крепкие отцовские руки, подхватившие его подмышки и вскидывающие высоко-высоко в безоблачное синее небо, по которому чиркают черные ласточки, и заплаканную крошечную девочку с ангельскими бледно-золотыми кудряшками и здоровенными, темными от испуга глазами…

Вверх в горы до холодного озера Колвилл, из которого вытекала голубая лента реки Арконты, питавшей пресной всю предгорную долину Харвею еще время от времени попадались небольшие деревеньки виноградарей. Сидевшие у ворот старики подтверждали, что видели на рассвете бледную, как утренний туман, всадницу, тенью скользнувшую мимо на призрачном белом скакуне.

Дальше пошли хутора в узких горных распадках. Трудившиеся на очищенных от камней клочках плодородной земли мрачные кряжистые крестьяне угрюмо посматривали на одинокого путника и с подозрением относились к его вопросам. «Никого мы не видели». «Горный туман часто на что-нибудь похож». «Женщина? В белом? Чур меня! Чур!» «Он ищет старуху Морриган в образе призрачной девы. Уходим с полей!» Женщины крестились и спешили по домам, а мужчины угрожающе сжимали лопаты: мол, проезжай своей дорогой.

Харвей с досадой отворачивался от них и мчался дальше. Видел он когда-то старуху Морриган у горного ручья. Если надо, не боится встретить ее еще раз. Но ему нужна Хельви!

К исходу второго дня консорт оказался в местах, где еще недавно бушевала война кланов, подавленная Босуортом. Изредка попадались обгоревшие брошенные остовы домов, сломанные запруды через ручей, кое-где на деревьях все еще болтались повешенные, а на полях битв торчали из земли высокие колья с насаженными на них головами — мачты Махи, ставившиеся в честь Морриган. Не даром злая старуха стирала в горном водопаде одежду воинов, которым еще только суждено было погибнуть, и вниз стекали кровавые воды!

Харвея никто не останавливал, лишь на одном из подобных полей нищие мародерши в клетчатых платках кружили, как воронье, над мертвыми телами, и Деми разогнал их грозным окриком. Подхватив одну из старух за косу, консорт поднял ее на уровень седла и потребовал ответа, не видала ли она в здешних местах белую всадницу. Каково же было его удивление, когда вместо сморщенной физиономии к нему повернулся гладкий желтовато-белесый череп с пустыми глазницами. Беззубый рот зашелся каркающим смехом, и мародерша рассыпалась стаей черных облезлых ворон, оставив в руке консорта лишь седой клок волос, который Деми с отвращением отшвырнул от себя.

Среди камней еще во всю лежал снег, и Харвей поежился, только теперь сообразив, что не взял с собой теплого плаща. В долине было почти жарко. Третий день пути вывел его сначала к сухим зарослям боярышника, затем к замерзшему водопаду. Но ни синих львов, ни золотых грифонов он на этот раз не встретил. Белый, заметенный перевал Монтаньяра вставал перед ним стеной.

Глядя на горы, Харвей вдруг испугался, что Хельви слишком сильно обогнала его и теперь, наверное, уже под стенами Монтаньяра. Если он не остановит королеву до того, как ворота небесной обители закроются за ее спиной, прекрасный Монтаньяр может и не выпустить молодую женщину обратно. Деми торопил коня, но Кайлот не мог преодолеть время. Въезжая на продуваемое всеми ветрами плато, консорт боялся, что теперь, когда он преследует Хельви, чтоб вернуть ее в мир живых, Монтаньяр не захочет показаться ему.

Перевал был совершенно пустынен. Лишь слабая снежная взвесь в воздухе, колеблемая ветром, предвещала скорый буран. Деми опустил поводья и машинально упокоил ладонь на рукоятке меча. На свежем снегу перед ним ясно виднелись одинокие следы копыт. Это не были подковы Кайлота. Узкие чашеобразные отпечатки иноходца заметались белой порошей. Их Харвей узнал бы из тысячи. Следы Пенки уходили вверх по склону и обрывались, словно конь взлетел прямо с перевала или исчез, найдя дверь в другой мир.

Принц погрузился в размышления, его пальцы рассеянно теребили круглую рукоятку меча. Эмаль приятно ласкала кожу, это был подарок лорда Монтаньяра, его древнее оружие для борьбы с «могильщиками». Неожиданно Харвея обожгла догадка. Он с силой потянул клинок из ножен и, вытащив его на белый свет, вскинул над головой. Сталь сверкнула серой молнией в сгущающейся снеговой завесе, словно разрубила ее пополам. Пелена с глаз всадника спала. Меч хозяина Монтаньяра открыл ему путь в светлую обитель. Замок точно парил над склоном, его ворота были закрыты, мост над пропастью окутан клубами тумана.

Пустив Кайлота шагом, Деми въехал на мост, прекрасно понимая, что сейчас в замке его не ждут и не хотят видеть, а значит в любой момент камни под копытами коня могут растаять в воздухе, и он окажется глубоко в ущелье, дна которого не было видно. Но клинок хранил будущего короля Гранара, как талисман. Ведь вместе с Харвеем вниз полетел бы и меч.

На башнях не было часовых. Не пели трубы, как в первый раз. Веселые, беспечные обитатели Монтаньяра не встречали гостя. Замок словно насторожился и замер, ожидая грубой атаки смертного. Деми рукояткой меча постучал в дубовые ворота. Они отворились сами собой, с тяжелым натужным скрипом.

Опять пустота. Слабое, как вздох, дуновение, и перед Харвеем возник молчаливый бесплотный страж, поманивший его за собой. От чего высохли все сады Монтаньяра? Лишь колючие ветки хрустели под ногами консорта да позвякивала лошадиная уздечка.

— Ты видишь, во что превратился мой прекрасный дом от печали по раннему уходу Хельви? — Исполненная милосердной грусти улыбка лорда Монтаньяра остановила Харвея. — Спасибо, что ты пришел вернуть мне меч прямо сюда. — хозяин горной обители кивнул с невыразимой благостью, но Деми не позволил себе подчиниться его мягкой, придавливающей воле.

— Я пришел сюда вовсе не для того, чтоб вернуть твой меч. — поклонился консорт. — А для того, чтоб забрать свою жену. Ты сам сказал, что ей рано уходить!

— Но она устала. — спокойно возразил лорд Монтаньяра. — Мы взвалили на ее плечи слишком непосильный груз, — он вздохнул, — И Хельви его вынесла. В мире бывают такие светлые души… Вынесла и упала. Теперь место королевы здесь.

— Ее место рядом со мной! — закричал Деми. — Я не уеду без нее.

Вместо ответа хозяин Монтаньяра сделал гостю знак следовать за ним. Они поднялись в светлые покои, где когда-то Харвей уже побывал. Великий король Рэдрик и его нежная супруга встретили и проводили гостей к окну. Там неподвижно сидела их дочь с открытой книгой на коленях, ветер перелистывал страницы, но она не читала. Взгляд Хельви был устремлен куда-то вдаль, а лицо дышало невыразимым покоем. Кроме покоя, была усталость — полная, не оставляющая места для жизни, затаившаяся в опущенных уголках губ, в безвольно лежащих на подлокотниках кресла белых руках. У Харвея чуть не разорвалось сердце от жалости.

Он бросился к ней, упал на колени, пытался обнять, прижать к себе. Ответа не было. Опущенные ресницы королевы даже не дрогнули.

— Она не хочет уходить с тобой. — строго сказал лорд Монтаньяра. — Хельви приехала к нам сама, по своей воле. Ее раны при родах не страшнее, чем у любой женщины, но она умирает, потому что не хочет жить.

На мгновение Харвею показалось, что тонкие брови его супруги надломила боль.

— Ее место среди людей. — воскликнул он. — У нее сын, она должна…

— Она никому больше ничего не должна. — укоризненно произнес король Рэдрик, вставая за спиной у дочери и кладя руки ей на плечи. — Ты был рядом, почему ты не защитил ее от такой тяжелой ответственности?

— Я сделал все, что мог, — в отчаянии простонал Деми, — и я заберу ее отсюда во что бы то ни стало.

— Это тебе не по силам, — покачал головой лорд Монтаньяра, — надо было ловить ее в мире живых, пока она еще не добралась сюда, а здесь мои законы.

— И ты не хочешь отпустить ее обратно к людям? — взвыл, сжимая кулаки Харвей.

— Нет, — вздохнул хозяин волшебного замка, — она сама пришла сюда и пока еще вольна уйти. Но она не хочет.

Консорт снова перевел растерянный взгляд на жену.

— Почему она молчит? — спросил он. — Как будто не видит меня.

— Она все видит и слышит, — отозвался король Рэдрик, — но не может разговаривать, до тех пор пока из ее тела в Гранаре не утекла последняя капля жизни. Хельви приехала вчера. Если в течение трех дней она произнесет здесь хоть одно слово, ей придется вернуться.

Принц вновь упал к ногам жены. Он звал ее самыми нежными именами, целовал безответные руки, говорил, как любит ее, заклинал родившимся ребенком. Королева осталась безучастна. Лишь опустила веки, из-под которых катились крупные слезы, но губы Хельви даже не шевельнулись.

Под конец Харвей чуть не разрыдался сам.

— Неужели вы ни чем не можете ему помочь? — раздался в комнате новый голос, от которого консорт вздрогнул и обернулся.

— Отец?

Лорд Деми-старший в белых с золотом одеждах смотрел на него от двери.

— Ты вырос, мальчик. — улыбнулся он, протянув сыну руки.

Но принц не осмелился обнять герцога Алейна, который при последней в их жизни встрече так откровенно показал сыну, что, хотя Харвей и поступил правильно, но для него, истинного воина за свободу Сальвы, он отныне предатель.

— Отец, — повторил принц, целуя руку знаменитого Дести, — я счастлив, что вы, наконец, обрели покой в Монтаньяре.

— Покой? — Алейн Деми расхохотался также заразительно, как когда-то в детстве Харвея. — Да, малыш, вы с Хельви, пожалуй, подарили нам здесь много покоя. — его лицо стало серьезным. — Я обрел достойное меня место среди светлых сальвских владык, и этим обязан тебе. Тому, что ты вернулся в Гранар сам, а сейчас вернул туда всю Белую Сальву. — лорд потянул сына за руки, поднял его с колен и прижал к себе. — Я еще немного обязан этой бессердечной гордячке, которая все-таки вышла за тебя замуж, — он улыбнулся, — и поэтому спрашиваю: неужели всесильный, благой и пресветлый лорд Монтаньяра ничем не может им помочь?

В покое повисла тишина. Было слышно, как горный ветер, залетая в окно, позвякивает сережками в ушах герцогини Белор, которая тоже вошла в комнату и сзади обняла сына.

— Я знаю свою дочь. — подала тихий голос королева Айлиль. — Она может быть очень сильной и очень мужественной. Но то, что она сделала сейчас, сделано от слабости. Из жалости к себе. На самом деле Хельви не хочет умирать.

— И тем не менее ее величество приехала сюда, — покачал головой хозяин замка. — Существуют законы Монтаньяра, которые даже я не в силах нарушить. Как вы знаете, я многим обязан Хельви, и я не могу отказать ее душе в убежище. Если б молодой Деми сумел, вопреки всему, добиться ее любви, это чувство одно способно было бы удержать королеву на земле. А теперь у него есть только один, рискованный путь.

Харвей положил руку на меч и поклонился лорду.

— Я согласен на любые условия.

— Это легче сказать, чем сделать. — сдержанной улыбнулся хозяин. — Для начала верни мне меч.

Деми без возражений протянул хозяину тяжелый клинок, с которым ему уже нелегко было расставаться.

— Завтра последний день, когда Хельви может покинуть Монтаньяр. Я, как хозяин этих счастливых мест, буду сражаться с тобой за ее душу. Если победишь ты, что вряд ли, королева уедет с тобой даже против своей воли. Если же победу одержу я, — лорд помедлил, — то мир живых покинет не только она, но и ты. Готов ли ты к такому исходу?

Харвей кивнул.

— Не соглашайся, сынок! — схватил его за руку Алейн Деми. — Нельзя победить Время и Смерть!

— Это не моя прихоть. — с грустью улыбнулся лорд. — Я всего лишь Страж одной из светлых обителей, копящих силы для Великой Битвы. Не я устанавливаю здесь законы, но я их исполняю. — он повернулся к Харвею и протянул ему руку. — Утешься, даже если проиграешь, ты навсегда останешься со своей Хельви и разделишь радости беззаботной жизни Монтаньяра. Вы скоро забудете о земле.

Деми пожал протянутую ладонь своего завтрашнего противника, но покачал головой.

— Там, в Гранаре, у нас остался сын. Я назвал его Рэдрик-Алейн, но Хельви об этом даже не узнает. Разве можно о нем забыть?

— На земле мы всегда оставляем половину своего сердца. — вздохнул хозяин светлого замка. — До завтра, молодой Днми. Мне будет жаль убивать тебя там, где все уже по ту сторону смерти.

До рассвета Харвей просидел возле безучастной Хельви. Он больше ничего не говорил, просто держал ее руку в своей и молчал. Она и так все знает. Надо дать ей возможность подумать. Иногда по щекам королевы вновь начинали бежать слезы. Устав и ничего не ев в дороге, консорт испытывал адский голод. На подоконнике возле Хельви стояло целое блюдо зеленых груш, но когда Деми протянул руку за одной из них, молодая женщина ударила его по пальцам. Она ничего не сказала, только отрицательно покачала головой. Харвей вспомнил, что в первый свой приезд в Монтаньяр, они тоже ничего не ели. Танцевали, слушали музыку, но не прикасались ни к одному из кушаний — пища мертвых была не для них. По жесту Хельви консорт понял две вещи: она боится за его жизнь и не хочет, чтоб муж оставался с ней здесь, в Монтаньяре.

На утро все обитатели замка радости собрались посмотреть на редкое для них зрелище: турнирный поединок между хозяином обители и его смертным гостем, пришедшим за своей женой. Трибуны, украшенные алым бархатом, не были убраны ни одной цветочной гирляндой. Все благоуханные сады Монтаньяра увяли, а беспечные жители замка, давно переболевшие своими земными страстями, только вздыхали и роняли слезы из-за того, что их светлый дом стал местом столь скорбных событий.

Лорд Монтаньяра на белом коне, в белых развевающихся одеждах, хлопая, как сияющим плащом, мощными ангельскими крыльями, несся с одной стороны ристалища. Будущий король Гранара, молодой герцог Деми — с другой. Они сошлись на середине, копья разлетелись в щепки, Харвей не удержался в седле и со всего размаха рухнул на белый речной песок, усыпавший камни двора. Еще никогда в жизни консорт не испытывал на себе такого сильного и неотвратимого удара, словно и правда сама Смерть дрожала на конце пики лорда Монтаньяра.

Противник тоже спрыгнул с седла и обнажил меч. Это было клинок, еще недавно защищавший и оберегавший Деми. Лорд приближался к Харвею, который едва выпутал ногу из стремени и пытался встать. Его собственное оружие застряло в ножнах и не выдергивалось, а когда консорт, наконец, справился, то был потрясен при виде в одно мгновение заржавевшей и рассыпавшейся в прах стали. «Нельзя победить Время и Смерть!» — вспыхнули у него в голове слова отца.

Сияющий меч лорда Монтаньяра, как огненные клинки архангелов в день Гнева Господня, взметнулся над его головой, перечеркнув небо…

— Нет! — услышал Харвей громкий истошный вопль и с трудом узнал в нем голос жены. — Нет, умоляю, не убивай его! Он не заслужил!

Забыв обо всех своих обетах и отбросив оцепенение, Хельви бежала по ристалищу к сражающимся. Она обхватила ноги хозяина обители радости и припала к ним в мольбе.

— Не надо. Я уйду с ним. Я люблю его.

— Слово произнесено. — лорд опустил меч и с лязгом вложил его в ножны. — Ты нарушила молчание, а третий день еще не истек.

Королева поднялась и низко поклонилась хозяину замка.

— Простите меня за те беспокойства, которые я принесла вам.

Лорд улыбнулся ей, осторожно взяв пальцами за подбородок.

— За чем же было обманывать меня? Ты еще не готова. Твое место среди людей. — он наклонился к Хельви и поцеловал ее в лоб. Затем протянул руку Харвею, помогая подняться с земли. — Согласитесь, дорогие мои, что Монтаньяр не место для выяснения семейных отношений. — лорд снова улыбнулся. — Я провожу вас за стены замка, чтоб обитель радости выпустила своих гостей. И вот еще что, — хранитель Монтаньяра отстегнул от пояса меч и протянул его Харвею. — Я снова отдаю его тебе. Храни до дня Великой Битвы. Ты вполне достоин стать его новым хозяином в земной жизни.

Деми повернулся к Хельви.

— Поедим?

Она кивнула.

Конскорт усадил жену перед собой в седло, сзади прикрутил повод призрачного Пенки и, простившись с близкими, навечно остававшихся в Монтаньяре, двинулся в обратный путь. Хозяин замка под уздцы вывел Кайлота с его седоками за ворота, провел по каменному мосту над пропастью и помахал рукой, когда Харвей и его спутница вновь оказались на грешной земле.

— Прощайте. — сказал он. — Я не буду гасить образ Монтаньяра на перевале до тех пор, пока вы не съедете вниз, чтоб, обернувшись, вы всегда могли увидеть обитель радости и ободрить свою душу.

Так и случилось. Сколько бы раз Харвей не оглядывался назад, он неизменно видел мощные, окутанные вечерним туманом башни и бойницы Монтаньяра и белую, залитую золотыми лучами уходящего солнца фигуру хранителя светлого замка.

Прозрачная, как дымка, душа королевы дремала у Деми на груди. За всю свою жизнь он не держал в руках ноши драгоценнее и роднее. Лорд послал им в спину попутный ветер, и Харвей сам не знал, как им удалось потратить на обратный путь всего одни сутки. Вечером следующего дня они уже были у городских стен Гранара.

Консорт внес Хельви в тот самый зал, где ее бездыханное тело покоилось на ложе, уже убранном цветами.

— Ты опоздал. — с безнадежной печатью обратился к нему Босуорт, продолжавший молиться у изголовья королевы, и вдруг осекся. Его опухшие красные глаза широко открылись от удивления и вспыхнули безумной надеждой.

Харвей понял, что Дерлок, в отличие от других стоявших в зале людей, тоже, как и он, может видеть душу Хельви. Деми впервые от чистого сердца улыбнулся Босуорту.

— Нет, я приехал во время. И не один.

Харвей склонился над ложем королевы и опустил свою священную ношу на тело Хельви. Прошло три долгих секунды, прежде чем молодая женщина вздохнула.