Ненужная жена. Рецепт любви

Глава 13. Охота на упыря

Двуцветники наши пережили лютую стужу.

Не померзли. Ни один стебелек не тронуло морозом. Это ли не чудо?!

Они стали еще крепче, еще ярче, и весенний аромат от них шел все гуще. Словно цвела целая поляна разнотравья на солнцепеке, а не прорастало пять цветов.

А внутри плотно сжатых листьев явственно просматривался крепкий стебель и крохотные горошины завязей цветков.

Никто не потревожил наше жилище, пока мы гуляли на празднике. Слуги господаревы хорошо дело свое знали, хорошо стерегли. Патрулировали дороги, всюду заглядывали. Ни упырь, ни лихие люди новогодней ночью не разгулялись.

А утром после студеной новогодней ночи взошло солнце, да такое яркое, что снег взялся ледяной крупчатой коркой, с крыши закапало. И теплица наша начала подтаивать.

Уже не ледяной дом; со стекол сползла изморозь и лед растаял. Если б не купол, то туго пришлось бы Клоду!

Но, слава богу, под куполом было так же тепло и влажно.

— Неделя еще такого тепла, и снег сойдет, — уверенно сказала я. — А там уж в лесу начнут расцветать первоцветы и змеевики, пойдем их собирать и сушить, впрок готовить.

Теперь, когда вопрос о том, чтобы выжить любой ценой, отошел, я задумалась о будущем. Выжить мало. Надо теперь начать жить хорошо. Господаревых денег много, но на всю жизнь не хватит.

Если честно, то с двуцветниками и стеклянным куполом это была чистой воды авантюра. Могло что угодно пойти не так, и цветы погибли бы. Или зачахли в духоте и темноте дома, или замерзли в теплице, которая без купола уж больно холодна.

А если цветов разведется больше? Они же не только семенами плодов размножаются, но и отпочковывают луковицы. Если их станет уже не пять, а двадцать пять? Где мне их проращивать до теплых деньков? Выкинуть излишки? Ну, уж нет! Это такое чудо, от которого по доброй воле не отказываются! За такую луковицу Клотильда, небось, душу продала. Да кто угодно продаст!

Значит, нужна отапливаемая теплица.

Или, лучше сказать, зимний сад. Прямо в доме!

Комната, хорошо освещенная со всех сторон. С огромным окном. Но подходящего помещения ни в доме, ни во флигеле не было. Значит, придется делать пристрой.

Там бы обустроить что-то вроде грядки. Выложить небольшой бассейн обожжённым кирпичом или камнем. По сути, будет как большой цветочный горшок. Тяжелое, конечно, сооружение. Но зато влага наружу не просочится и корни не задохнутся.

Ну, и там, под огромным окном, высаживать в свой час Клода и все его семейство.

Это, разумеется, очень затратное дело.

За стройку надо будет заплатить плотникам, стеклодувам за огромные стекла на окна. И рамы нужны особые, не крохотные, в три ладони, а во весь мой рост! Смогут ли местные умельцы сделать такие?

Еще мне не давала покоя одна мысль.

О Жане.

Я не хотела о нем думать. Я ощущала ужас, как только мои мысли касались его. Но и не думать не могла.

Сопоставляла факты и так, и этак. Вспоминала детали и какие-то мелкие события. И по всему выходило у меня, что Жан, красавец Жан, эгоист-муж Жан — упырь.

Нет, в самом деле.

Он повстречал Мрака, Мрак его подрал.

Обычно пес не кидается на людей. Достаточно грозного собачьего рычания, чтоб человек отступил. Не отступают только порождения зла. И с ними Мрак научен сражаться — и побеждать.

Значит, Жан все-таки нечисть…

В ползу этой теории говорило еще и то, что погиб мой ребенок.

Жан поначалу испытывал ко мне — то есть, к своей молодой жене, Эльжбете, — неподдельный плотский интерес.

А потом вдруг как отрезало.

Жан сначала исчез чуть не на неделю, а потом просто перестал прикасаться к молодой жене. Несколько раз, правда, приходил к ней ночами, пробовал возродить былую страсть. Оттого и ребенок был зачат. Но близость была ему отвратительна; он не получал от нее удовольствия.

Было видно, что Жан терпит ее, а не наслаждается. Он больше не мог воплощать в жизнь свои фантазии, не мог наслаждаться властью над Эльжбетой. Не мог тискать ее юное тело, не мог овладевать им, забываясь в наслаждении до головокружения.

Оттого он и уходил, разозленный, оставляя молодую жену в слезах и недоумении. Чем она провинилась? Отчего муж больше не любит ее? Она не понимала.

И с ребенком было плохо оттого, что он был зачат уже от кровососа.

А молодая жена Жана, Эльжбета, всю жизнь прожила в домике аптекаря и пила серебряную воду…

Она была просто ею пропитана.

Поэтому и прикосновения к ней Жану были невыносимы. И покусать ее он не мог. Такой кровью он просто отравился бы. Она б прожгла его лицо до костей…

И маленькому упыренку было несладко, выходит. Но и он травил свою мать, находясь в ее утробе.

Оттого, может, Эльжбета и умерла…

Как страшно!

Как беспощадно и страшно все это!

А Клотильда и дети?! С ними что? Искусаны?! Или он не тронул их, еще помня, что они его родня?

Ох, не знаю! Ничего не знаю я об этих упырях!

От этих мыслей мне становилось не по себе.

— Все ясно, — бормотала я. — Когда он уезжал в поездки, то просто таился и пережидал боль. Но это было давно, очень давно. А значит…

Это означало только одно: Жан успел переродиться. И теперь он полноценный кровосос…

— Но, может, я ошибаюсь?

Да как же не так, тут же язвительно говорил мне мой разум.

Клотильда где-то ведь взяла эти двуцветники и над ним тряслась. Зачем они ей, если не вылечить Жана?

По сути, ведь кормил семью именно он.

Он находил невест, он их соблазнял и перевозил их пожитки к себе в дом. Его мать, братья и сестры питались за счет новой жертвы, а потом, когда с нее взять было нечего, выставляли ее вон.

Или вот морили, как получилось с Эльжбетой. Она заболела, а они и не подумали врача позвать. Надеялись сжить ее со свету и приняться за новую невесту.

— А если Жан станет упырем, — подумалось мне, — если обращение пройдет полностью, то чем это грозит Клотильде?

Боюсь, ответ был очевиден. Самое безобидное, что с ней могло произойти — это то, что красавчик-Жан перестал бы находить невест, чтоб поживиться за их счет. И Клотильда была б лишена средств к существованию. И ей пришлось бы идти работать, чтоб добывать себе пропитание.

Самое плохое — Жан мог убить Клотильду в безумной жажде крови.

Нет, не так.

Он мог обратить и ее тоже. Вот что самое плохое!

Об обращении упырей я не знала совсем ничего.

Информацию об этом я решила найти в бестиариях аптекаря. Благо, они всегда под рукой. Нужно найти подтверждение своим догадкам, и рассказать о них Господарю! Обязательно!

На празднике он как-то быстро уехал. И слуг своих отозвал быстро и даже резко, как мне показалось. Поэтому я, потрясенная и смущенная поцелуем, не успела красавчику сказать о своих подозрениях.

Да и что у меня было? Какие доказательства?

К тому же, это выглядело бы как желание любыми путями избавиться от надоевшего мужа. Оговор. Нет, такие вещи надо говорить, предоставляя хоть какие-то факты.

Интересно, как Жан умудрился влипнуть в такую передрягу?!

Где он нашел упыря, чтоб тот его искусал? Версия о том, что упырь пробрался с господаревыми войсками, отпала сама собой. По всему выходило, что Жан заразился намного раньше приезда Господаря.

Значит, упыря он отыскал где-то тут.

Выискивал себе новую невесту, а нашел упыря… как интересно.

— Но если он упырь, то отчего мне не открылся? Просто сказал бы — вылечи! Неужто не вылечила бы? Неужто оставила бы его разгуливать в виде монстра? Конечно, нет! Да и никто не отказал бы ему! Боялся, что выдам Господарю?

Наверное, неделю мы жили спокойно. Припасов, круп и сладостей у нас было довольно, чтоб не ходить на рынок в поселок еще долго. Так что мы заперлись в доме и открывали только редким посетителям, пришедшим за лекарствами. Но и их было немного.

Я ощущала себя в крепости, охраняемая Мраком и соляной дорожкой. Серебряная вода тоже помогала; ручей начал разливаться, затапливая подтаявшие берега. Вряд ли Жан сунется!

Курицы наши исправно неслись, двуцветники росли все дружнее. Рей поливал их водой из ручья. На ночь ведро с этой водой заносилось в дом, чтоб отогрелось и отстоялось. А с утра мальчишка шел к теплице и осторожно лил под купол.

В этот краткий миг острый аромат цветов разливался по всей округе.

И казалось, что жизнь теперь была неторопливой, простой и легкой.

Но ночам шумели буйные теплые ветры. Но черному небу неслись светлые серые облака, деревья скрипели. Земля старалась скорее сбросить снеговую шубу.

Поутру птицы распевали все громче, встречая каждый новый день, балующий их теплом.

А я сидела в кабинете аптекаря, то рисовала план будущего пристроя к флигелю, то искала новые сведения об упырях.

Ах, я готова была заниматься чем угодно, только б не думать ни о Господаре, ни о его слуге, что осмелился меня поцеловать при нем!

Рисуя окна разной величины, я прикидывала, какие именно мастерам будет легче изготовить и застеклить. Лучше предложить им несколько вариантов, чтобы они уж точно справились с поставленной задачей! В пристрое можно будет и аптеку устроить. Тут же растить лекарственные растения, и тут же продавать их.

Значит, там и дверь должна быть, и печь, чтоб отапливать нашу оранжерею.

Ну, и про упырей я собирала по крупицам сведения и записывала в свою книгу.

Из всего выходило, что Жан обращенный упырь. Бывают прирожденные, бывают обращенные. Это когда кусают человек, и он постепенно сам становится кровососом.

А еще — но это маловероятно, уж совсем сказочно, — бывают упыри плененные. Это когда человек находит или получает в дар упырский талисман, присваивает его. И тот долго притворяется колечком или колье, а может, красивой табакеркой. Отогревается теплом человеческого тела.

А потом, однажды ночью, кольцо вдруг выпускает лохматые черные паучьи лапы, вцепляется хозяину в руку и нещадно кусает его.

И снова и снова. Растет, питаясь кровью новообращенного. Пока не вырастает в обычного ребенка. Ну, как — в обычного… в упыренка.

А покусанный тоже становится упырем. Постепенно, кормя упыренка.

Его можно вылечить, конечно.

Но стоить это лечение будет безумно дорого. Каждый день вливать по порции лекарства на протяжении долгого времени.

Упырю.

Давать лекарства.

Так можно и без рук остаться!

Интересно, как, все-таки, Жана угораздило заразиться?.. И где теперь скрывается? Господарев слуга сказал, что весь дом Клотильды они перевернули, но Жана там не нашли. Так где ж он мог спрятаться?..

Я этого не знала. И в поисках господаревым слугам помочь никак не могла.

— Вообще, с амулетом упыриным очень хорошая версия, — пробормотала я, закрывая очередную книгу. — Жан мог напялить подозрительную блескучую побрякушку. Страшный перстень с паучьими лапами и черным камнем, например. Он ведь такой тщеславный и глупый!.. Ну, паук и паук. Блестит же? Блестит! Значит, красиво.

В помощь по хозяйству я наняла расторопную и чистоплотную девушку из поселка.

Мы с Лиззи все чаще уходили работать во флигель. Варили все больше румян, помады, и взялись делать мази и кремы от морщин для местных модниц. Теперь и спирт мы сами выпаривали, перегоняя его из браги из забродивших яблок, ягод и зерна.

А надо было еще убирать в доме, варить обеды, шить нам новую одежду, стирать белье.

Всего этого я не успевала. А ходить оборванками было что-то совсем неохота. Тем более, что деньги есть. Значит, надо одеться поприличнее.

Вечерами, закончив с работой во флигеле, мы усаживались в доме у огня отдохнуть и немного повышивать. Дети с елки стаскивали пряники и конфеты, а мы с помощницей шили новые рубашки и юбки.

Наша помощница оказалась мастерицей хоть куда. Из самых неприметных тканей она пошила нам с Лиззи простые, но такие замечательные платья, что я диву давалась.

Надо же, такой тонкий вкус! Так умело сочетать неброский оливковый лен и светлое тонкое полотно! Так красиво украсить лиф шнурками, так к месту пристроить и ленту, и немудреное, самое простое кружево!

Да, я работала.

Но все равно была похожа скорее на небогатую, но приличную барышню, чем на замученную неумытую крестьянку.

Мои передники и косынки были все сплошь чистыми, кипенно-белыми. А юбки Лиззи пестрели разноцветными вышитыми цветами.

Волосы наши, которые мы регулярно мыли и вычесывали были светлыми, золотистыми и очень мягкими. Сплетенные в косы, они лежали на голове венком. И это было очень красиво и опрятно.

Даже Рей немного отъелся, лицо его округлилось, перестало быть пугающе-острым. Теперь он был просто мальчишкой из семьи с хорошим достатком. Умыт, хорошо одет и трудолюбив. Что еще нужно было?

Его рана на плече быстро затягивалась, и перевязки ему были уже не нужны. Но лекарство я продолжала ему давать, строго по лекарственному справочнику старого аптекаря. Сказано пару недель, значит, пару недель! С этим не шутят.

— Это последний плод двуцветника, — серьезно сказала как-то Лиззи, демонстрируя мне сморщенную зеленую горошину. — Мы наделаем из него мази и лекарств… и все.

— Ну, скоро новые плоды будут, — заметила я, готовя ступку и пестик, чтоб растирать плод в зеленую кашицу.

— Плоды от отравления, — напомнила Лиззи строго. — Они первые вызревают. А те, что от всякой болезни, поспеют только к осени.

Я развела руками.

— Что ж поделать?

— Расходовать их поэкономнее, — сварливо отозвалась Лиззи. — Пластыри делать поменьше! На одного Рея сколько лекарств извели!

— А ты предпочла бы его не лечить? Чтоб он бегал по округе и всех кусал? — весело спросила я. Лиззи сурово засопела.

— Пластырей осталось чуть, — немного помолчав, произнесла она. — Я, конечно, разрежу их на куски поменьше, но до осени точно не дотянем. А если прибьется еще один искусанный, и ты потратишь на него все наши запасы, то и до весны вряд ли!

— Не болтай! — одернула я ее. — А то накликаешь!

Но, верно, я поздно остановила маленькую предсказательницу. А может, Лиззи совсем не причем была. Но только предсказание ее сбылось уже к вечеру.

Мы как раз заканчивали работу с настойкой.

Из этого плодика выпарить удалось просто рекордное количество капель. Крохотный бутылек был почти полон, под самую крышечку! А зелье еще выпаривалось.

Так что я подставила уже вторую склянку и велела Лиззи развести спирта, чтоб приготовить новую порцию лекарства для Рея.

Как вдруг на дорожке ко флигелю послышались быстрые шаги множества ног. Громкие взволнованные голоса. И в дверь нетерпеливо и тревожно постучали.

— Открывай, травница! — услышала я знакомый голос, и дух мой занялся.

Господарь!

— Зачем он тут? — пробормотала я, спеша к дверям.

В комнату ввалилось несколько мужчин, все господаревы слуги. Под руки они тащили еще одного, одетого так же, как и они все, в черную прочную кожу. Только он отчего-то связан был и как будто б без памяти.

Последним вошел сам Господарь, чуть склонившись, чтоб не задеть головой притолоку дверей. Высокий какой…

— Беда какая случилась, — пробормотала я, оглядывая пришедших.

— Сама не видишь? — чуть грубо ответил один из воинов. Связанного они уложили прямо на пол, у камина, и как по команде встали, на меня уставились.

— Упырь покусал, — ответил Господарь спокойно. — Ты мальчишку вылечила, надо и этого полечить.

Лиззи так и всплеснула руками.

— А я говорила! — вскричала она горестно. — Не было печали! Да он издевается, что ли?! Кровосос проклятый, он будет жрать кого попало, а мы за его обеды плати?! Чтоб ему лопнуть, мерзавцу! Чтоб ему покусать чахоточного бобра!

На Господаре не было его обычной маски. Лицо только закрыто было темной тканью, до самых глаз. Опушенная черным блестящим мехом островерхая шапка надвинута до самых бровей.

Но даже так я поняла — болезнь отступает от Господаря, и уродство, которого он стыдился, тоже.

Кожа его была еще красна, словно старая вся слезла, а новая только наросла. Ровная, без бугров и язвы. Но глядя в его лицо, уже не вспоминалось страшное слово «проказа». Кажется, с этим диагнозом внесли его в мой дом?..

— В былые времена я бы просто голову ему отсек, — пояснил Господарь, глядя мне в глаза своим пронзительным светлым взглядом. — Но он молод; желторотый совсем. Жизнь только начата. Губить его жаль. Поэтому я решил дать ему шанс.

Я, скрывая смущение, склонилась над лежащим.

Он действительно был очень молод, лет девятнадцать. Силен, высок, ладно скроен, крепко сшит. Жаль губить такого.

Глаза его метались под закрытыми веками, словно он видел беспокойный сон, рот был некрасиво раскрыт, оскален.

Двойных острых зубов, о которых говорил Господарь, еще не было. Но черный яд предательскими прожилками под кожей из укуса откуда-то из-под одежды вытек на шею, на щеку.

— Снова в плечо куснул, — изумляясь острым зубам упыря, прокусившим черную кожаную одежду, произнесла я. — И как давно?

— Дня три, четыре, — ответил Господарь. — Ну, все равно, что мальца твоего. Оборот только начался. Боль ушла ненадолго, он спит уже сутки.

— Зачем же вы связали его?

Господарь глянул на меня строго, как ножом полоснул, и тотчас опустил ресницы.

— Он же воин, — сухо ответил он. — Не тощий мальчишка с улицы. Не приведи бог, решит кинуться. Не отобьешься, если что. Ну, лечить будешь, или вытащим во двор и там решим? Не станем тут пачкать…

— Да буду, буду! — вскричала я. — Больно крут ты на расправу, Господарь!

— Доброта мне боком выходит, — проворчал он. — Что делать, говори. Чем помочь можем?

— Раздеть его надо, — ответила я уверенно. — Посмотреть, что там за рана.

Спящему освободили руки, вытряхнули его из кожаных доспехов. Он и не шелохнулся. В точности, как Рей.

Нижняя рубаха его была испачкана в крови, на плече, ближе к шее, зияла рвана рана. Словно оголодавший хищник рвал человека, обезумев от голода.

— Как узнали, что он ранен? — спросила я, осторожно омывая рану. Видно было, что воин сопротивлялся. Может, за загривок тащил упыря, чтоб вырвать его зубы из своего тела. Кроме прокусов, на коже были длинные черные рваные раны, словно тупым ножом пропороты.

— Сам признался, — ответил Господарь. — Три дня жизни решил отгулять, а потом просил голову ему срубить, чтоб не мучился.

Я склонилась над пациентом, почуяв какой-то подозрительно знакомый запах.

— Вы его… напоили, что ли?! — вскричала я, поняв, что он мертвецки пьян.

— А как было сладить с ним? — спросил Господарь. — Метаться он начал. Рычал, скалился.

Господаревы слуги держали ему руки, когда Лиззи подала мне пластырь, и я с силой приложила его к ране. Прижала, втирая лекарство в раны.

Бесчувственный к любым прикосновениям, это касание он почувствовал.

По всему его телу прошла крупная дрожь, глаза его распахнулись, и я увидело то, о чем Господарь говорил — зрачок упыря, полный лютой, звериной ненависти.

Мужчина зарычал, задергался, скалясь, пытаясь освободиться. Силы он был такой, что едва не вывернулся из удерживающих его рук, и меня просто откинуло от его брыкающегося тела.

Господарь ловко подхватил меня, не дал упасть. К себе притянул, локтем отгородил от бьющегося и хрипящего человека, с которым едва справлялись трое сильных мужчин.

— Не бойся, Бьянка, — сказал он, наблюдая, как приступ дикой злобы сходит на нет у его слуги. — Не зашиб он тебя?

— Нет, — только и смогла произнести я.

И замерла, не зная, что делать.

Его руки обнимали меня.

Он почти упрятал меня под свой тяжелый, подбитый мехом плащ, ближе к сердцу. И держал бережно, как нечто дорогое ему.

И эти объятья были невыносимы. Желанны, прекрасны, но невыносимы. А освободиться от них сил не было…

Под пластырем кожа у больного раскалилась до красна. Черный яд стал бледнеть, испаряясь с чуть слышным шипением. Да, пластырь был сброшен, но жирная мазь-то осталась на коже. И было видно, как края раны из черных становятся алыми, кровяными. А упырьская зараза умирает.

— Чудо какое, — пробормотал Господарь, глядя на это. — Неужто можно было победить их вот так? Не воюя и не убивая?..

— Значит, можно, — ответила я глухо.

Меж тем больной, шумно и тяжело дыша, успокаивался, вздрагивая в удерживающих его руках. В его широко раскрытых глазах появилось осмысленное выражение, он вздрогнул в последний раз и растянулся на полу неподвижно, тяжело дыша. Пот градом катился по его лицу, по телу, и видно было, что мужчина испытывает непередаваемое облегчение.

— Спаси вас бог, Господарь, — заплетающимся языком промямлил он. Видно, понял, что жизнь ему сохранили. — Разум вернулся ко мне…

— Не меня благодари, — ответил Господарь. — А травницу, Бьянку.

Ишь, какой. И имя мое запомнил!..

— Золотой с тебя! — из-под стола сердито выкрикнула Лиззи, о которой в суете все забыли.

Мужчины разразились хохотом, и больной в том числе, улыбаясь бледными после перенесенной боли губами.

И я осторожно отстранилась от Господаря, пока никто не обратил внимания, что мы стоим, обнявшись, как… сладкая парочка!

— Но это самое начало лечения, — напомнила я. — Самую большую опасность остановили, теперь надо очищать кровь.

— Кровопусканием? — уточнил Господарь. Я поморщилась:

— Ну, мало ли крови из него выпустили? Еще надо? Куда уж больше!

— А как тогда?

— Лекарство давать. Я приготовлю. Можете его оставить у меня, я…

Но Господарь упрямо мотнул головой.

— Женщина, — снисходительно произнес он. — Если он вздумает кусаться, то вряд ли ты спасешься.

— Он не вздумает, — буркнула из-под стола Лиззи. — Рей же не стал. Сразу из него человека сделали.

— Все равно, — ответил Господарь. — Это опасно. С собой заберем, свой лекарь будет ему лекарство вливать. Если забуянит — есть кому с ним справиться. Все ж надежнее, чем женщина с ребятишками.

— Скажи мне лучше вот что, травница. Откуда у тебя лекарство такое хорошее? Это ведь не лопух лесной, чтоб на каждой поляне росло, — Господарь смотрел на меня испытующе и настороженно. — Его и варить надо уметь. Откуда знаешь, как?

— Отец мой аптекарем был, — ответила я. — От него записи остались. Только однажды он готовил такое лекарство. Теперь вот я научилась.

— Это снадобье если и продают, то за огромные деньги. За сундуки золота. Оно ведь жизнь возвращает. А ты простому люду за медяки отдаешь. Я видел леченых им. Слышал, что в народе говорят о твоих чудо-пластырях. Дураком надо быть, чтоб не понять, чем ты людей на ноги ставишь.

— Вот! Что я говорила?! — выкрикнула Лиззи, вылезая из-под стола. — Я же говорила, сестрица, что ты дешевишь!

— А ну, цыц, — грозно велел Господарь. — Не вмешивайся, когда старшие говорят! Не учили тебя этому? Уважение имей к сестрице своей названной. Кормит, поит она тебя.

Лиззи снова юркнула под стол, и оттуда напряженно наблюдала за нами.

А я лишь голову опустила. Врать Господарю не хотелось. А значит, придется рассказать ему, откуда я взяла эти цветы… и, вероятно, вернуть их Клотильде?

— Идем в дом, Господарь, — тихо ответила я. — Мне много чего надо тебе рассказать. Твои люди пусть тут побудут. Я велю им принести поесть, да и белье постирать надо раненному…

Я не видела лица Господаря. Но поняла, почувствовала, что по губам его скользнула улыбка.

— Велишь, — произнес он с каким-то особым чувством. И еще раз осмотрел меня с головы до ног. — Говоришь, как госпожа. А ты изменилась… Бьянка. Расцвета. Красивая стала. Волосы что золото блестят. Глаза живые, веселые. И сама статная, сильная. Хороша.

— Твоя забота помогла, Господарь, — тихо ответила я.

Только сейчас сообразила — в ушах у меня до сих пор были серьги, господарев подарок на новый год. А на руке кольцо. Черт знает почему я не сняла его; сначала все откладывала, любовалась им тайком. Потом придумала, что оно не пройдет через сустав. Застряло.

Так и оставила, носила, не снимая.

И Господарь его теперь приметил.

Но не сказал ничего.

Только светлые глаза его смеялись.

Лиззи вперед нас убежала в дом, криками призывая нашу помощницу и веля ей стряпать обед для наших неожиданных гостей. Рей безо всякого напоминания помчался за водой.

А мы с Господарем неспешно шли к дому по расчищенной от снега дорожке.

— Так откуда такое чудо в твоих руках? — уже нетерпеливо повторил Господарь.

Я лишь пожала плечами.

— Скажу «не знаю», поверишь ли? — ответила я. — Лиззи стащила у Клотильды, у свекрови моей.

— Ах, дурное семя! — ругнулся Господарь. — Девчонка огонь, но не греет, а рушит. Нельзя этого ей позволять! Выдрать бы хорошенько, да жаль, отца у нее путевого нет.

Я кивнула.

— Знаю, Господарь. Но на тот момент мы погибали с голода. И я готова была ухватиться за любую возможность выжить, — честно сказала я. — Да что уж. Я сама кусок хлеба у Клотильды из рук выхватила с жадностью. Ела, давилась. Когда так близок к могиле, гордость куда-то испаряется.

Господарь сощурился, посмотрел на меня.

— Знаю, — нехотя согласился он. — И с лекарством этим знаком. Верно, отец твой его варил. Для меня.

Я с изумлением глянула на Господаря.

— Для тебя, Господарь?!

— По имени, — вдруг сказал он, и голос его почему-то ревниво дрогнул. — По имени меня зови. А то Господарь да Господарь… слух режет.

Я лишь кивнула головой, но имя его произнести не смогла.

Откуда мне было знать, как Господаря зовут?! Эльжбета знала, наверное; но ее мысли давным-давно из моей головы выветрились. Личность ее таяла с каждым днем. И воспоминаний никаких не оставалось.

— И зачем же оно тебе понадобилось? — тихо спросила я.

Господарь снова испытующе посмотрел на меня.

— Имени моего не знаешь?! — изумился он. — Тебя что ж, муж ребенком замуж взял, да стерег, как дракон, чтоб ты о других мужчинах даже не задумывалась?! И имен их не повторяла вслух?

— Ну, почти, — удушливо краснея, пряча взгляд, ответила я.

— Влад, — сказал он. — Таким именем меня мать назвала. Ну-ка, повтори — Влад.

— Влад, — послушно повторила я и покраснела еще гуще.

Мое смущение ему понравилось.

И я вдруг почему-то ощутила себя невестой, которую знакомят с женихом…

— Так зачем ты покупал это лекарство, и у кого, — возвращаясь к начатой теме, повторила я.

— Когда на мне метку дракона ставили, — нехотя произнес Господарь, — на спине. Рана была уж очень нехороша. Кровь испоганили. Умирал я.

— Но зачем же это варварство?! — вскричала я. — А если б умер действительно?!

Он пожал плечами.

— Все умирают. Даже Господари. Кому-то везет, кому-то нет. Но эта традиция древняя. Иначе как узнать, годен ты на что-то или нет?

— Но это неоправданный риск!

— Этот риск показывает, свернешь ли ты с выбранного пути, даже если смерть тебе будет грозить, или нет. То, что это опасно, и что от этого умереть можно, знают все. Я прошел этот обряд. Но мне не повезло, я сделался болен. Вот тогда нашли этих ведьм…

— Что за ведьмы? — удивилась я.

— Да-а, — протянул он, — старые поганки, что в Сырой Пещере живут. Они помочь-то, вылечить, не раскачаются. Помер бы я — ну и шут со мной, им это было без разницы.

— Ах, да… Лиззи говорила, что к Клотильде приходила какая-то старуха, и учила, как с луковицами цветов обращаться, — пробормотала я.

— Старуха? Значит, живы, поганки старые. А я думал, уж давно заплесневели в своих пещерах. Им уже тогда упыри сильно досаждали. На ведьм эта нечисть охотилась охотнее всего. Их ведь никто не охранял. Легкая добыча. И ведьмы согласились вылечить меня в обмен на защиту. Дали двуцветник, — он усмехнулся. — Черт знает, где он растят их. Не в пещерах же! Там темно, холодно. Мох, и тот не растет. А тут – цветы. Ну, дали несколько. Но не просто так. И даже не за обещание их защитить. За деньги. Полную телегу золота им насыпали. Алчные душонки, завтра в гроб, а все золота желают… А ты за медяки продаешь.

— Откуда ж у простого люда телега с золотом, — буркнула я. Господарь снова покосился на меня. В уголках его глаз залегли смешливые морщинки. — Да и я искренне желаю помочь. Если могу страдания, боль облегчить, почему нет? Я облегчу.

Так, разговаривая, мы дошли до дома.

Я провела Господаря до кабинета аптекаря, раскрыла перед ним дверь.

— А отец мой что?

— А отец твой сварил снадобье, — продолжил Господарь, переступая порог и за собой двери плотно затворив. — Спешил. Ошибался. Вышло лекарства меньше, чем было положено. Но мне хватило. И плату он взял небольшую в сравнении с ведьмами. Сотня капель — сотня золотом. И только. Честный он был человек. А я, как только на ноги встал, пошел отгонять упырей от пещер. Жизнь ведь стоит того, чтобы исполнять данное слово даже перед старыми злобными змеями?

Господарь оглядел кабинет аптекаря и снова усмехнулся, как мне показалось.

Сто золотых — деньги огромные для нашего поселка. Но что-то тут не пахло роскошью. Если б Господарь спросил моего мнения, я бы ответила ему, что на эти деньги, скорее всего, аптекарь купил книги, стеклянные реторты и колбы.

Но Господарь не спросил.

— Если велишь, — твердо сказала я, стараясь не отводить взгляд от лица осматривающегося Господаря, — я верну эти цветы Клотильде. Они дорогие. Это верно. И мы не имели права…

— Себе оставь, — перебил меня он. — В твоих руках они принесут добро. А она, стерва эта жадная, ничем ведьм не лучше. Потравит еще народ. Будем считать, что это ее откуп. Воров, душегубов в моей земле наказывать надо строго, — голос его стал суров. — Пусть скажет спасибо, что руки-ноги на месте остались, и что огонь пятки не облизал. И девчонке своей скажи, — грозно напомнил он. — Что накажу, если не перестанет плутовать. Уши надеру.

Он вдруг осекся, замолчал, словно тяготясь какой-то мыслью.

Потом вдруг полез за пазуху и вынул какую-то бумагу, свернутую в трубку.

Она была перевязана тесьмой и запечатана алой сургучной печатью. Порядком потрепана и помята, словно он долго носил ее с собой…

— Развод твой, — четко, как отрезав, произнес, наконец, Господарь и решительно протянул мне эту грамоту. — Теперь ты свободна и вольна сама распоряжаться собой, своей жизнью. Мужу больше не принадлежишь. Можешь иного мужа избрать… какого сама захочешь.

Он замолчал, и я вдруг с волнением и радостью поняла, что он ревнует.

К своему слуге меня ревнует! Он видел наш поцелуй на празднике, хоть и шутливый, но заревновал.

Но все равно развод с Жаном мне устроил, свободу дал. И дальше не неволил.

— Моей волей ты хозяйка этому дому и всему, что в нем. Никто из семьи мужа не вправе претендовать на твое добро. Но и ты на его дом тоже прав не имеешь. Так честно будет.

— Спасибо, Господарь… Влад, — тотчас же поправилась я, заметив, как сверкнули его глаза. Мои руки дрожали, когда я брала эту бумагу, самую дорогую на свете. — Мне от их семьи не нужно ничего. Ты, Господарь, за три дня дал мне больше, чем муж за год жизни с ним. Выжить помог и на ноги встать. За это всю жизнь благодарить тебя буду!

— Жизнь на жизнь, — ответил он. — Я тебе тоже обязан многим.

— Я ведь знаю, кто упырь, — бухнула вдруг я. Словно в омут с головой бросилась.

Господарь глаза сузил, посмотрел недобро.

— Знаешь? — недоверчиво протянул он.

— Да ведь муж это мой, Жан, — ответила я с отчаянием. — Не сочти это оговором, Господарь! Мне сейчас оговаривать его незачем. Вот она, грамота с разводом. Я свободна от него. Неугодного мужа мне порочить незачем. Да только я долго думала над этим. Подозревать его стала, как на празднике повстречала. Грозил он мне, а сам в дом не мог войти. Солью я везде посыпала, он и не смог. И Мрак его подрал. Жан сам говорил, что встречал пса. И Клотильда эти луковицы не просто так ведь приобрела. Хотела, верно вылечить его. Да я б и сама вылечила, если б он попросил!

— Вылечила б? — усмехнулся Господарь. — После всего, что он сделал с тобой?

— А лучше было б, чтоб он народ калечил и кусал? — горько ответила я. — Даже теперь взялась бы лечить. Если б ты изловил его, может, попробовали б?..

— Добрая ты душа, — протянул Господарь, усмехнувшись. — Нельзя добрым быть. Доброта боком потом выходит. Не дай я тебе грамоту с разводом, муж твой поправился бы, дорожку соляную переступил, и за косы тебя домой бы утащил. И дальше б измывался.

Я вздохнула.

— Ну, зато никого, кроме меня, не погубил бы. А развод вот он. Так что не утащит, что теперь говорить об этом.

Господарь, выслушав мои сбивчивые объяснения, только головой покачал.

— Нет, не вылечила бы ты его, — ответил он. — Сколько, говоришь, у тебя этих цветов?

— Пять луковиц и плоды, — ответила я.

— Это много. Хотел бы он, давно б их растолкли и выпоили ему. Или вот у тебя спросили б, как лекарство готовить. Ты ж аптекарская дочь. Спросили хоть раз? То-то. А он, как будто, не торопился лечиться-то? Не-ет, он теперь становиться человеком не хочет… Не дастся он. Крови попробовал, силу свою почуял. Никто его теперь не вылечит.

Я вспомнила разнесенный дом, разломанную в ярости мебель.

— Вероятно, это Клотильда в отчаянии хотела Жана лечить. Купить двуцветники она не могла, не на что было. Телеги-то с золотом у нее точно не было. Видно, пригрозила ведьмам, что Жан их всех сожрет, поубивает. Верно, хотела сама, тайком, в питье ему подмешивать. Надеялась все исправить...

— Так исправлять надо было, — ответил Господарь сурово. — А она время упустила. В руках спасение держала и медлила? Чего ждала? Уж передумала лечить, продать хотела? Истинную цену этим цветам узнала?

Мне нечего было ответить. Скорее всего, Господарь был прав. Клотильда ведь проращивать двуцветники вздумала. Иначе зачем бы она их отогревала?

Значит, хотела продать подороже и побольше…

Что ей Жан и его крохи, чем он там разживается за счет обманутых женщин. Богатый человек дал бы за двуцветники сундук с золотом. За такой куш Клотильда кого хочешь продаст.

— Что ж теперь с ними со всеми будет… С Клотильдой, с детьми… И где Жан прячется, я не знаю. Ничем тут помочь не могу, Господарь!

— То не твоя теперь забота. Не думай о них. Изловим мы упыря. Знаем кого ловить — уже проще. Да и за тобой человек присмотрит…

— Будь осторожнее, Господарь. Не хочу, чтоб ты пострадал!

Эти слова вырвались у меня сами собой. Горячо и отчаянно.

Сказала — и сама испугалась своего смелого порыва.

Он снова глянул так пламенно, горячо, что мне воздуха стало мало. И вдруг порывисто шагнул ко мне.

Глядя прямо в глаза своим пронзительным светлым взглядом. Таким сильным, что и пошевелиться невозможно!

Я и руки поднять я не могла!

Его ласковая ладонь опустилась мне на лоб, прикрыла мои глаза. И я шумно ахнула, понимая, что сейчас произойдет.

От жажды губы огнем разгорелись. Я потянулась к нему всем телом, даже на цыпочки привстала.

А Господарь — Влад, Влад! — рывком привлек меня к себе, прижал крепко и поцеловал, словно мстя за что-то. Истомил поцелуем, долгим, сладким.

Влюбленным.

Ревностно и заботливо, любуясь, отвел волосы от моих зарумянившихся щек и снова припал поцелуем к моим губам, глуша мой невольный стон.

— По имени меня назови, — отстранившись, хрипло потребовал он.

— Влад, — покорно произнесла я. И уже смелее, пьянея от собственной безумной дерзости: — Мой Влад!

Он разве что не зарычал от чувств, раздирающих его грудь.

Снова припал губами, исцеловал все мое лицо. Мои губы, шепчущие его имя.

Не помню, как оказалась на маленьком диванчике в углу кабинета.

Под спиной скрипнула старая мебель. Зашуршала обивка.

Господарь был порывист, но не груб. Страстен и ласков, но нетороплив.

Его руки распустили мои косы и с удовольствием зарывались в волосы.

Он целовал снова и снова, словно пил из моих губ жизнь, и не мог напиться. Ия целовала его, неумело, но с такой страстью, что дышать было жарко.

Его руки сжимали меня, гладили, словно даже эти прикосновения приносили ему удовольствие. А я лежала, крепко прижатая его тяжелым телом, окутанная его запахом, его жаром, и ощущала себя принадлежащей только ему.

— Тепло с тобой, Бьянка, — хрипло пробормотал он, чуть отстранившись. — Душой отогреваюсь. Полного сил, не больного, не изуродованного, меня так не привечали. А ты всем сердцем льнешь…

Он вдруг поднялся.

Не тронул, не взял.

Меня поднял, и я прижалась к его груди, слушая, как колотится его сердце.

— Не так хочу, — сказал он отрывисто. — Не как крысы, тайком. Хочу как люди. Как те, кому скрывать нечего. Как те, кто друг другу принадлежит.

— Ты Господарь, — с тоской ответила я, вздохнув. — А я… травница, аптекарская дочка. Что люди скажут? Не ровня я тебе.

— В моих землях, — веско ответил он, — только я решаю, кто мне ровня. — Немного осталось. Разрешу свои дела в своем доме, а потом поговорим о нас.

***

Господарь и его люди уехали.

Спасенный напоследок в ноги мне поклонился.

Склянку с лекарством поглубже за пазуху спрятал.

— Если б не ты, травница, если б не щедрость твоя, уже сожгли бы и хоронили б меня, — глухо сказал он. — Век не забуду.

— Живи долго, — только и ответила я. — Лекарство принимай каждый день, две недели подряд, и будешь здоров. Теперь не ты упыря, теперь упырь тебя бояться будет. Укусы его теперь на тебя действовать не станут. А еще слушай ветер; он тебе подскажет, где упырь таится. Запах его принесет. Ты должен теперь чуять его.

Уехали…

А я, взволнованная, взбудораженная, вернулась в дом.

Дом встретил меня тревожным молчанием.

Мои помощники, Лиззи и Рей, нахохлившись, как два воробышка, сидели у огня, молча глядя на пламя. Рядом с ними лежал Мрак, положив голову на лапы и поглядывая на детей умными глазами.

При моем приближении все трое не шевельнулись. Словно не услышали. Словно сквозняк по пустым коридорам пролетел, а не я прошла.

— Что такое? — удивленно спросила я.

Даже шаг замедлила, подходя к взгрустнувшим детям.

Лиззи обернулась.

Мордашка ее, такая озорная, живая и веселая обычно, теперь была серой и какой-то безжизненной.

Рей же не шелохнулся даже. Так и сидел, уткнувшись лицом в коленки, обхватив себя руками, будто его знобило.

— Господарь влюбился в тебя, сестрица? — тихо спросила Лиззи. Я покраснела от такого проницательного и прямого вопроса. Глаза спрятала. Все слышали, маленькие мошенники. Да и подслушивали, наверное…

— Ну-у, — протянула я, теребя край фартука, — как будто бы да…

— Значит, заберет тебя с собой? — так же тихо и обреченно спросила Лиззи. — А мы одни останемся? И куда ж мы пойдем?

Ах, вот оно что…

У меня даже сердце сжалось.

Подумали, что я их брошу, глупые! Дети, только-только ощутившие домашнее тепло, испугались, что останутся снова сиротами, никому не нужными! Слишком привыкли к предательству и безразличию.

— Как это одни останетесь? — бодро воскликнула я, уперев руки в боки. — Без воспитания, без надзора быть захотели? Ишь, чего удумали! Я никуда не уезжаю, между прочим. Дела еще есть. Двуцветники вырастить, лекарственных трав насобирать и насушить впрок. Да и как я дом свой брошу?! На кого?

Лиззи просияла. И Рей оживился, обернулся ко мне.

— Но Господарь, — начал было мальчишка, но я пресекла его осторожную речь взмахом руки.

— Вы — мои дети, — твердо сказала я. — Меж вами и Господарем выбирать не хочу. Если любит меня, то и вас примет. Я на этом настою.

— А если нет? — не унимался Рей.

— Примет, — твердо сказала я. — Я не оставлю вас. Никогда. Мои вы. К вам прикипела сердцем. Как жить-то стану, если не буду вас видеть, если не буду знать, что с вами все хорошо? Не смогу просто. А Господарю зачем женщина, которая все время слезы будет лить?

Лиззи сияла.

— Незачем, — подвела она итог удовлетворенно. — Точно. Даже если заберет, то посмотрит, как ты хнычешь, и обратно отправит!

Я строго посмотрела на нее.

— Не отправит, — голосом, полным язвительности, произнесла я. — И не надейся на это!

Лиззи, почуяв недоброе, притаилась. Затихла.

— А вот тебе он строгим наставником будет, — сказала я. — Велит он тебе сдержаннее быть и чужого не брать! А то уши надерет.

Лиззи ахнула и прижала руки к щекам.

— Двуцветники он нам разрешил себе оставить, — так же строго продолжила я. — Он знает, что мы их у Клотильды отняли, но прощает нас и впредь такого делать не велит. И за тобой, — грозно продолжила я, — приглядывать будет. Вырастит из тебя приличную девушку, такую, что и замуж отдать не стыдно.

— Меня!.. — вскричала Лиззи. — Да разве я что плохого делаю?!

Я строго посмотрела на нее.

— Но я же всегда тебя слушаюсь, — тотчас произнесла Лиззи рассудительно и чересчур спокойно. Прямо сразу шелковая стала! — Что ты скажешь, все я делаю. Я же хорошая.

— Мало этого, — голосом профессионального шантажиста ответила я. — Скромнее надо быть. Вежливей. И язык иногда лучше б подержать за зубами.

— Эй! — вскричала Лиззи. — Да это нечестно! Наговор! Я не такая!

— Господарь слышал, какая ты, — невозмутимо ответила я. — Из-под стола. Он уж займется твоим воспитанием. Посадит тебя за вышивку, за рукоделие.

— А он-то тебе нравится? — вдруг поинтересовалась Лиззи. — Скажи ему, что нет, и он нас в покое оставит!

Я лишь посмеивалась.

— И не надейся даже, — ответила я. — Быть тебе приличной барышней, ой, быть!.. Вежливой, кроткой, послушной и доброй.

Лиззи сквасила недовольную рожицу.

— Если уж собирается замуж меня отдать, — сказала она, — то пусть за князя отдает.

Тут и Рей не выдержал, расхохотался. Лиззи с неодобрением посмотрела на него.

— Ну что, — буркнула она. — Если все это терпеть, то уж только ради князя.

Я лишь вздохнула.

— Лиззи, Лиззи, — покачала я головой. — А не слишком ли многого ты хочешь? Князя целого тебе подавай…

Но Лиззи была непоколебима.

— Так ты себе целого Господаря выбрала, — заметила она небрежно. — Я все же скромнее.

Вот что тут возразишь?

— А я бы к Господарю во псари пошел, — оживился Рей. — Таких псов, как Мрак, растить. Да учить их выслеживать зверя, — Рей понизил голос, глаза его блеснули. — И упырей. Я чую теперь его, этого монстра. И псов научил бы чуять. Смердит он… душно смердит, кровью и смертью.

— Это оттого, что укушенный рядом был, — ответила я. — Скоро проветрится.

Но Рей головой тряхнул.

— Не-ет, — протянул он тоном бывалого ловчего. — У покусанного запах другой. А тот…зверь… рядом бродит. Иногда близко подходит. Очень близко. Я теперь чую его все сильнее.

От его слов мне стало не по себе.

Значит, Жан бродит около дома, но солевую дорожку перейти не может.

— Ну, ничего, — подбадривая то ли Рея, то ли себя, ответила я. — Господарь защиту обещал. Будет нас беречь. Люди его будут тут ездить, с псами. Отгонят опасность.