Неожиданный удар

Глава 2. Скарлетт

– Мам? – кричу я, заходя в дом и прячась от палящего солнца.

Ответом мне становится тишина.

Я запираю дверь и прохожу в дом своего детства, наслаждаясь запахом жженого апельсина и свежих цветов. На кухонном столе лежит толстая пачка конвертов с неоплаченными счетами, и мои мышцы напрягаются, проступая под одеждой для бега.

Взяв пачку, я пролистываю ее в четвертый раз за эту неделю и делаю мысленную заметку оплатить счета, пока мы с мамой не остались без электричества. Я бы уже сделала это, если бы всю неделю не прятала голову в песок.

Тяжело вздохнув, достаю чашку из мятного цвета шкафчика и наливаю в нее воды из-под крана. Зеленовато-голубая краска на шкафчиках облупилась в нескольких местах, но мама не посмела бы их поправить.

– Дорогая, это придает кухне сельскую атмосферу, – говорит она всякий раз, стоит мне заикнуться о том, чтобы немного привести в порядок помещение, как будто в ее понимании «сельский» значит «уникальный», а не «устаревший и разваливающийся».

Я залпом выпиваю воду, ставлю чашку в посудомойку и иду вглубь дома, мимо маленькой гостиной и санузла. Моя комната находится в задней части дома, а окно выходит на внутренний дворик, теперь больше похожий на оранжерею.

С тех пор как я вернулась домой и обнаружила, что большую часть времени мама подрезает изгородь и ухаживает за помидорами, я поняла, до какого состояния она дошла, пока меня не было. Надо признать, что она прирожденный садовод, и это определенно не передалось мне. У меня даже кактусы не выживают.

Садоводство помогает ей оставаться в здравом рассудке. Она как будто возвращается в то время, когда болезнь, поразившая ее мозг, еще не успела ее отравить.

Войдя в свою комнату, я не спускаю глаз с окна. Цветы покачиваются на легком ванкуверском ветерке, словно жених и невеста в свадебном танце, а на маленьком прудике под гигантским дубом играют солнечные блики, согревая обиталище карпов кои.

И когда из-за садового сарая выходит мама, я улыбаюсь – широко и искренне – при виде счастья, написанного у нее на лице.

На маме бесформенная шляпа и свободный комбинезон, а в руке ярко-желтая лейка. На пальцах босых ног видно педикюр, который я сделала ей вчера вечером.

Ядрено-салатовый.

Именно этот цвет она выбрала для ногтей на ногах, и я не собиралась ей отказывать. Даже если сейчас только я помню, что мама терпеть не могла, когда в юности я красила свои ногти в этот цвет, а она всегда говорила, что он напоминает ей сопли.

Я мотаю головой, чтобы прогнать эти мысли, и шагаю к окну. Стучу костяшками по стеклу, надеясь привлечь ее внимание.

Амелия Картер резко разворачивается в мою сторону и, подняв лейку, машет ею.

Я с хриплым смехом машу пальцами в ответ. Мамины щеки и плечи порозовели от солнца, и я задаюсь вопросом, не забыла ли она нанести солнцезащитный крем перед выходом на улицу.

Через несколько секунд мама отворачивается и направляется к зарослям маргариток. Я выдыхаю и позволяю улыбке растаять. Достаю из комода чистое белье и иду в ванную принимать такой необходимый мне душ.

Я как раз ставлю на поднос стаканы с лимонадом, чтобы вынести их на улицу, как в дом врывается мама.

– Скарлетт, дорогая, – щебечет она. Между бровей и на щеке у нее мазки грязи. – Когда ты вернулась? Я бы зашла в дом, если бы знала.

Руки с подносом дрожат, но я справляюсь с собой и выдавливаю улыбку.

– Я только успела налить лимонад, мам. – Влажные волосы после душа, который я приняла почти сорок минут назад, внезапно начали весить целую тонну. – Как сад?

– О, замечательно. У нас будет так много помидоров, что ума не приложу, куда их все девать!

– Здорово, – искренне говорю я и киваю на дверь в патио, которая распахивается от теплого ветерка. – Посиди со мной на улице и расскажи обо всем.

Она энергично кивает.

– С удовольствием. Однако нам придется сесть в тенек. Я слегка поджарилась на солнце.

– Конечно, мам.

Обойдя ее, я первой выхожу на веранду, ставлю поднос с лимонадом на стеклянный столик и выдвигаю один из четырех стульев вокруг него. Мама благодарно улыбается мне и садится. Когда она устраивается поудобнее, я ставлю перед ней стакан.

Зонтик в центре стола закрыт, поэтому я открываю его. От усилия левое плечо дергает, и я прикусываю язык, чтобы сдержать стон, после чего сажусь на стул рядом с мамой.

Открытый зонтик дает достаточно тени, чтобы защитить ее от солнца, и мама, счастливо вздохнув, делает большой глоток.

– Итак, моя сладенькая девочка. – Она ставит стакан на стол и сверлит меня многозначительным взглядом. – Как твое плечо?

Я замираю, машинально поводя упомянутым плечом.

– Что ты имеешь в виду?

– Не прикидывайся. Я видела, что тебе было больно.

И, словно она ткнула прямо туда, по позвоночнику ползет легкая боль и снова сжимает левое плечо.

– Все в порядке. Я его почти не замечаю.

– Пока не делаешь что-то простое, вроде раскрытия садового зонта?

– Мам, пожалуйста, не начинай.

– Господи, Скарлетт, – хохочет она. – Я не могу не беспокоиться за тебя. Особенно когда именно я виновата в том, что тебе пришлось бросить физиотерапию.

Ее глаза наполняются слезами, и мне хочется провалиться сквозь землю.

Я протягиваю руку и накрываю ее мозолистые пальцы своими.

– Мам, я сама решила приехать домой. Ты меня не заставляла.

Какова была альтернатива? Лететь обратно в Альберту и продолжать реабилитацию с медиками из команды, за которую – мы все это понимали – я больше никогда не буду играть, пока моя больная мама в одиночестве борется с диагностированным у нее Альцгеймером? Как бы не так.

– Они хорошо о тебе заботились.

– Пришло время вернуться домой.

Она яростно качает головой, отчего слезы срываются с ресниц, и достаточно сильно хлопает рукой по столу, так что кувшин с лимонадом подпрыгивает, а я вздрагиваю.

– Ты застряла здесь из-за меня. Никогда себе этого не прощу.

– Мам, посмотри на меня, – умоляю я, крепче сжимая ее ладонь. Она неохотно слушается, ее пронзительные зеленые глаза оттенка только что политой травы встречаются с моими небесно-голубыми. – Нет такого места, где я хотела бы быть сейчас больше, чем здесь. Посмотри вокруг. Это самое прекрасное жилище, что я видела. А я объездила весь мир.

Мама моргает и сжимает мою руку, после чего переводит взгляд на сад. Его вид помогает ей расслабиться.

– Я здесь потому, что хочу. Даже не думай обратное.

– Извини, милая. Ты же знаешь, какой я становлюсь.

Я киваю и глажу большим пальцем выпирающие голубые вены на ее кисти.

– Расскажи, чем ты занималась, пока я бегала.

Ее глаза загораются.

– Ой! Как я могла забыть? У меня замечательная новость.

– Тогда давай послушаем, – подбадриваю я.

Она наклоняется вперед и складывает руки под подбородком. Я готовлюсь слушать сплетни, которые обычно следуют за этим движением.

– Итак, в субботу я ездила в «Цветочный магазин Шарлотты» и столкнулась с одним мужчиной и его сыном. В буквальном смысле. У меня в руках был новый лировидный фикус, знаешь, который стоит в углу гостиной, рядом с моим креслом для чтения. – Я киваю, и она продолжает: – В общем, я ударила этого беднягу фикусом прямо в грудь. Конечно, я начала горячо извиняться, но он рассмеялся и забрал у меня горшок. О, Скарлетт. Они с сыном донесли его до моей машины, как настоящие джентльмены.

– Это мило, мам. Но тебе с самого начала надо было попросить сотрудника.

Звонок из больницы о том, что мама пострадала, пытаясь вынести тяжелое растение из цветочного магазина, стал бы для меня кошмаром.

Она рассекает воздух рукой.

– Поворчишь в другой раз. Я еще не все рассказала.

– Продолжай.

– Как я говорила, он донес мое дерево до машины, и прежде, чем я успела спросить его имя, я узнала фамилию на куртке. Ты же помнишь «Ледовый комплекс Уайта»? О, дорогая, прошло, наверное, сто лет.

Я не удивлена, что среди всего забытого ею за последние полгода, нет «ЛКУ» или чего-либо связанного с моей хоккейной карьерой. И мне страшно, что это когда-то произойдет. Если и есть человек, который любит хоккей так же, как я, то это моя мама.

– Я помню «ЛКУ», да. Лео тренировался там перед драфтом[3].

Уверена, в мире североамериканского хоккея нет ни одного человека, который не знал бы про «Ледовый комплекс Уайта» или самого Адама Уайта. Леонард Орло всего лишь один из многих, кто провел там большую часть своей карьеры, прежде чем добиться успеха. И он один из моих ближайших друзей, так что я наслышана об этом месте.

– Здорово! Потому что я добилась для тебя собеседования с Адамом в среду.

У меня отвисает челюсть. По позвоночнику пробегает раздражение.

– Что ты сделала? Это же завтра, мам!

– Ты права. – Она несколько раз моргает, после чего пожимает плечами. – У него есть вакансия тренера, и стоило ему услышать твое имя, как он настоял на том, чтобы ты пришла. У меня даже не было возможности расхвалить тебя, а ты знаешь, как сильно я это люблю.

У нее хватает наглости выглядеть разочарованной.

– Собеседование не имеет смысла. Я не хочу там работать.

Я отталкиваюсь от стола, чтобы поставить стаканы обратно на поднос. Мой все еще полон, но от мысли пить из него теперь сводит живот.

Мама в удивлении открывает рот.

– Что значит, ты не хочешь там работать? Это идеально тебе подходит.

– Спасибо, но с хоккеем покончено. Мне это не нужно.

– Это самая большая глупость, что я слышала в жизни.

– Тебе надо позвонить ему и отменить собеседование. Я не пойду.

– Скарлетт Джасмина Картер. Ты пойдешь, даже если мне придется тащить тебя волоком. Я не позволю тебе оставаться здесь и изображать мою тень. Пока в этом не будет необходимости, ты будешь жить как обычная двадцатитрехлетняя женщина. Точка.

Мама резко вскакивает и уходит в дом, прежде чем я успеваю сказать ей, что никакая это не точка. Хлопает дверь, и я впиваюсь в столешницу так, что белеют костяшки пальцев.

Один раз хоккей уже сломал меня. Боюсь, второго я не переживу.