Неоконченный портрет

6

Утренний легкий туман уже растаял под теплым летним солнцем, когда звонок мобильного разбудил Эшли. Ей не сразу удалось выпутаться из тенет сна. Этой ночью она долго пролежала, не сомкнув глаз, и, соответственно, поздно заснула, поэтому спросонья никак не могла понять, что за назойливый звук мешает ей спать. В памяти всплыли картины прошлой ночи, она зевнула, с усилием отогнала от себя остатки сна и потянулась за телефоном, лежавшим на прикроватной тумбочке.

Может, это Роберт? Правда, до сих пор он ни разу не позвонил, так что с чего бы ему звонить сейчас, да еще в такую рань? — промелькнуло в голове у Эшли. Ей совсем не хотелось говорить с Робби, что она ему скажет?

Однако, когда взяла телефон, на дисплее высвечивалось «Чарли».

Отец!

— Эшли! — пробасил в трубке такой знакомый, родной голос.

— Пап, привет! Рада тебя слышать. Ты где сейчас? Все еще на Мартинике? Это же стоит жутких денег.

— Да уж, немалых, но это неважно, детка. Ты можешь поздравить своего старика. Слышишь?

Голос у него звенел как у ребенка, и Эшли, почуяв неладное, нахмурилась.

— Пап, ты что, пьян? Господи, сколько у вас там сейчас времени?

— Солнышко, я в Атланте и на вершине блаженства. Собираюсь совершить невероятную глупость — жениться. Каково, а, Эшли? Ты слышала?

О да, она слышала. Потрясенная, Эшли села в постели и выслушала все о женщине, спасшей Чарли от полного падения.

— Кстати, дочурка, если ты наскребешь вроде как на маленький свадебный подарок, мы навестим тебя по дороге в Париж. Ведь это так романтично отправиться в свадебное путешествие в Париж, а, ты согласна? Ну почему ты молчишь? Ну скажи, что я в очередной раз свалял дурака.

Эшли молча помотала головой. Пока отец продолжал взахлеб свой монолог, она вспоминала их последнее объяснение. Тогда она приложила все силы, чтобы отговорить его лететь на какую-то виллу его друга на Мартинику…

Когда монолог подошел к концу, Эшли пообещала отстегнуть ему сколько сможет и послать деньги на адрес гостиницы. Отец дал ей адрес одного из самых фешенебельных отелей Атланты (вот и разберись, промотался он или нет). Она поздравила его и хотела спросить, сколько лет его избраннице, но сдержалась, понадеявшись, что мачеха не окажется на несколько лет моложе ее самой. Звали ее Мириам Берроуз. Эшли про себя от всей души помолилась за их счастье.

Она закончила разговор и откинулась на подушки, рассеянно блуждая взглядом по интерьеру ее студии-спальни. Ничего не остается, кроме как продолжать работать на заказ. Даже если Роберт продал все ее живописные миниатюры, оставленные в галерее, она и тогда не смогла бы поехать домой, тем более что ее небольшая квартирка в Лондоне сдана до первого сентября. К тому же не в ее правилах расторгать договор.

— Будь он трижды проклят! — пробормотала Эшли, стараясь выдавить из себя хоть каплю искреннего сожаления по поводу того, что ей придется остаться здесь, постоянно подвергаясь нападкам искусителя. Ей это не удалось, и она еще больше расстроилась. У очень многих ее друзей любовные романы шли один за другим, да и чему удивляться, если их жизнь называли не иначе как беспорядочной. Но никто из них не был особенно счастлив. Не произойдет ли и с ней то же самое, если от романа с Робби она сразу перекинется к Лоренсу?

По крайней мере Лоренс не женат, а это уже плюс. Ее отношения с Робертом не дошли до физической близости, но могли бы дойти довольно скоро, если бы Марджи не вернулась домой. Надо отдать Роберту должное, он на этом не настаивал, пока не сознался, что женат. Ей было безумно горько, но уж лучше так, чем иначе. Да и любила ли она его? Когда она уезжала из Лондона, сомнений у нее не было, но теперь ее уверенности поубавилось. А может, она и не знает, что такое любовь?

С безжалостной откровенностью Эшли призналась, что ее страстное влечение (или физическая тяга, как ни назови) к Лоренсу гораздо сильнее чувства, которое она испытывала к Роберту. Если это не любовь, то опасно близкое к ней состояние.

И что ей делать? Остаться здесь и дать возможность Марджи и Роберту обрести супружеское счастье, а ей самой — овладеть своими чувствами? Если она останется, то скорее всего попадет из огня в полымя, то есть в лапы к Лоренсу О'Мэлли. Это было бы пределом глупости.

Пожалуй, чтобы уберечь себя, надо перейти в наступление — ей ведь необходимо еще выполнить этот тройной заказ. Прежде всего нужно избегать неожиданных, застающих ее врасплох встреч. Эта надоедливая Кэтрин толчется здесь очень кстати. С нее довольно!

Чарли женится… И когда он перестанет чудить? Эшли вздохнула, перестала думать об отце и принялась за утренний туалет. Она не должна думать и о Лоренсе, убеждала она себя, стоя под теплыми струями душа. С этого дня для нее существует только ее работа. Пусть у Чарли будет хоть одной вздорной бабенкой меньше.

На вечеринку Эшли не поехала и не стала выяснять, кто на ней будет, а устроила себе на день отгул и отправилась на машине в Таллоу. Там она побродила по антикварным магазинам и барахолкам, но купить себе ничего не позволила — нужно ведь обеспечить Чарли медовый месяц, а то еще придется финансировать его и дальше. Чтобы немножко потешить себя, она в конце концов решилась купить ярко-оранжевую соломенную шляпку, а к ней огромный букет блестящих искусственных цветов, чтобы приколоть на поля. А на обратном пути заглянула в ресторанчик и заказала бифштекс, омара и полбутылки каберне.

Следующие несколько дней прошли в изнурительных трудах над портретом Денни. Теперь Эшли писала уже в студии, выматывая свои силы и терпение ребенка долгими часами работы в помещении. Ела она от случая к случаю, стараясь как можно меньше сталкиваться с Кэтрин и Лоренсом. Зила держала ее в курсе всех домашних дел.

— Теперь ее светлость все свое время проводит в Арклоу, на побережье. Она слыхала, что там обретается кинозвезда, вышедшая за какого-то бесподобного красавца-режиссера. Как же ее звать? Ну, такая рыжая красотка, что до того была замужем за каким-то лордом, а сама бегала за этим режиссером.

В мире развлечений Эшли разбиралась еще меньше Зилы, поэтому они перешли на другую тему.

— Сегодня мы даем обед на двенадцать персон. И все на мне одной, если сама не подыщу себе помощников! Но она-то об этом не думает, уж где там.

Она — это, разумеется, Кэтрин. Эшли уже давно сообразила, что две женщины не ладят. Зила раболепием не отличалась, услужливой была только с теми, кого уважала.

— На задних лапках ходить ни перед кем не стану! — воинственно заявляла она.

Эшли предложила свою помощь. Она знала, что по ночам у Зилы часто сводит ноги судорогой и ей приходится вставать и подолгу ходить, разминая ноги. Но экономка наотрез отказалась от ее услуг.

— Лучше наденьте какое-нибудь хорошенькое платье да повеселитесь на славу, а то вы и так много работаете, хоть всего лишь рисуете картины.

— А может, мне повезти мальчиков в кино? — вслух подумала Эшли.

— Да нет, они собрались навестить своего приятеля в Сент-Мери, его отец разводит гончих какой-то диковинной окраски, голубых, что ли. — Зила пожала плечами.

— Вы смеетесь? — хмыкнула Эшли. — Я-то считала, что гончие бывают только коричневые.

— Да уж, в этом, вы, верно, разбираетесь еще хуже меня, — рассмеялась Зила. — Идите-ка лучше подберите наряд покрасивее, а я поглажу, идет?

Собственно, почему бы ей и впрямь не отдохнуть? Зила права, за последнее время она совершенно вымоталась. Все дни — на природе, все ночи — в студии. Хорошо еще, что Кэтрин не сует носа в ее дела. А Лоренс держит осторожную дистанцию, пока лишь невозмутимо созерцая ее со стороны, и от этого ей делается не по себе, потому-то, наверное, с каждым вечером она одевается все экстравагантнее. Спасибо, что хоть не приходится вести беседу. Тут все монополизировала Кэтрин, разглагольствует до тех пор, пока Лоренс не удаляется после кофе в свой кабинет.

В день званого обеда Эшли все утро провела за портретом Денни, нанося последние штрихи. Денни радовался скорому избавлению от мук, но Эшли чувствовала, что он доволен своим изображением. Окончив сеанс, она решила отдохнуть и, взяв с собой яблоко и кусок сыра, пошла по уже знакомой тропке в глубь сада и растянулась на траве в тени деревьев.

Она была довольна собой. В последнее время пишет она все лучше и лучше; оба портрета можно отнести к бесспорным удачам. Оба! Всем известно, что я сделала только один, не проговориться бы. И хорошо бы дописать второй, прежде чем засяду за портреты близнецов.

Да, строить планы так легко, а на деле с портретом Лоренса ей не справиться, пока ее властно манит его притягательный облик. Она пыталась вытеснить его воспоминаниями о Робби, представляла себе его лицо с ранними морщинками, добрые глаза, чувственные нежные губы.

Все тщетно. Другой образ, более яркий и влекущий, безраздельно владел ее душой и желаниями.

Эшли беспокойно чертыхнулась, приподнялась… и чуть снова не упала а траву: воплощение яркого и влекущего образа стояло, прислонившись к стволу раскидистого дерева. Сколько времени он уже стоит так? Она абсолютно не слышала, как он подошел.

— Что вам нужно? — строго спросила Эшли, щурясь от полуденного солнца.

Такой резкий тон удивил Лоренса.

— Нельзя же так подкрадываться, — проворчала она.

— Простите. В следующий раз прицеплю к ботинкам бубенцы. — Он был в той самой нелепой шляпе, которую она оставила на Горе ящерицы.

Эшли почувствовала себя виноватой — она ни разу не вспомнила о шляпе. А теперь эта штука франтовато сидела на его темных волосах, а несуразные поля оттеняли бронзовое от загара лицо.

Ага, он полагает, что может целую неделю избегать ее и это сойдет ему с рук? Как бы не так! Простодушно взглянув на Лоренса, Эшли спросила:

— Скажите-ка, что означает сие хитроумное украшение на вашей шляпе? Это отличительный знак — типа черного пояса карате?

— Видимо, ничуть не больше чем пластмассовый беспорядок на вашей собственной шляпке, — кивнул он на кокетливое сооружение, приобретенное ей в Таллоу. — А может, я люблю играть в ковбоев. — Он отделился от дерева и, нырнув под усыпанную цветами ветку, сел рядом с ней. — Скажите, Эшли, а во что вы любите играть?

Опять он с какой-то странной сосредоточенностью изучает ею, всю неделю она ловит на себе такой взгляд. Она на секунду задумалась, но решила не менять шутливую манеру разговора.

— Ну только не в ковбоев, это уж точно, — нарочито ужаснулась она. — Я уже пыталась недавно, помните? И вполне прилично держалась в седле, пока не натерла себе волдыри.

Лоренс растянулся на спине и надвинул шляпу на лицо.

— Напомните мне, чтобы я показал вам свои двуствольные никелированные револьверы с перламутровыми рукоятками, когда мы будем проходить мимо тира, мэм. Я даже могу показать вам мой последний отпадный трюк: я складываюсь вдвое, делаю кувырок и одновременно стреляю.

Эшли склонилась к нему, чтобы приподнять шляпу, по-кукольному похлопала ресницами и промурлыкала:

— Ах, мамочки, боюсь, мое бедное сердечко не устоит перед такой удалью.

Лоренс снял свою шляпу и, коснувшись ее пальцев, забросил ее туда, куда Эшли уже отшвырнула свою.

— Ну что ж, мэм, в таком случае, — проворковал он своим приятным баском, — нам следует готовиться к этому постепенно, а?

Он крепко обхватил ее за плечи и медленно потянул к себе. Эшли увернулась, будто хотела убрать камешек из-под бедра. Он отпустил ее, но было видно, что эта уловка позабавила его.

— Стало быть, я рассказал вам о назначении своей шляпы: грешен, люблю поиграть в ковбоев. Теперь ваша очередь, Эшли. Что за таинственную войну вы ведете этими немыслимо броскими расцветками и дикими украшениями?

Эшли задумалась над его замечанием, невольно потеряв бдительность.

— Странный вопрос. Просто я люблю яркие цвета, вот и все. Не забывайте, это моя профессия.

— Вы этим не отделаетесь, моя прелесть, — с нежностью сказал он. Не переворачиваясь, он дотянулся до ее руки и погладил по следу зеленой краски, который ей не удалось оттереть. — На вас посмотришь: зеленые пальцы, розовые штаны, сине-желтая рубашка… — его глаза пристально осмотрели футболку, задержавшись на холмиках грудей, — оранжевые туфли, а в завершение всего это впечатляющее сооружение, — кивнул он на шляпу. — Такой мешанины не снес бы ни один уважающий себя осел.

— Скажите пожалуйста, ему не нравится мой стиль в одежде… Тогда не преследуйте меня, и вам не придется травмировать свой изысканный вкус.

— Милая, пойми меня правильно: в цирке ты была бы неотразима. Но ты мне показывала свои живописные работы, они выполнены в нежных, легких полутонах красивых сочетаний. Ты так тонко чувствуешь цвет! Что же заставляет тебя носить вещи безбожных расцветок? Природа наделила тебя редким сочетанием золотисто-каштановых волос и зеленых глаз…

— Ну, раз уж мы перешли на личности, — перебила его Эшли, то начать бы следовало с тебя. Я тебя первая спросила. Не староват ли ты для игры в ковбоев, да и что за ковбой без стада?

По выражению его лица она увидела, что он понял ее тактику, но на сей раз решил проявить смирение.

— Распространенная игра, ты же знаешь. Особенно среди мужчин в критическом возрасте… Но в моем случае всего лишь безобидная временная слабость. Три месяца в году я ношу потертые джинсы, ковбойские сапоги и эту нелепую шляпу. А потом, отведя душу, уезжаю в Дублин и играю там в биржевого маклера.

— А ты не боишься, что финансовый мир потерпит крах, пока ты тут отводишь душу? — Она озорно приподняла бровь. — С другой стороны, разница в обоих твоих занятиях не велика. Как там сейчас дела на рынке? Цены скачут, как ковбои?

Он расхохотался.

— Ну и ну! Тебе только палец дай… Что ж, теперь твоя очередь. Поделись со мной, что у тебя на уме? Наша чопорная Кэтрин уже реагирует на тебя как бык на красное. Ты и впрямь хочешь довести ее до белого каления?

Глаза у него сузились и стали напоминать осколки темного стекла, он ждал ответа. Ей хотелось сказать «нет», но она промолчала. Значит, он угадал? Очевидно, она и в самом деле ведет какую-то неосознанную игру, стремясь выглядеть как можно более вызывающе, эпатажно. А если конкретно, чем вообще ей не нравится Кэтрин?

— Ты же знаешь, — мягко проговорил Лоренс, не сводя с нее испытующего взгляда, — чем больше бедняжка Кэти выходит из себя и кипятится, тем больше ты стараешься, чтобы у нее от твоей внешности еще и темнело в глазах. Это похоже на вызов, не так ли?

Пусть так, но уж сейчас-то Эшли ощущала в себе одну лишь кротость. Ее состояние словно передалось ему через пожатие рук. Ухватив ее за запястья так, что она потеряла равновесие, он с готовностью поймал и прижал ее к себе.

— Ну хорошо, — сдался он, — раз ты не хочешь, чтобы я говорил об этом, вели мне замолчать.

Ее волосы щекотали ему лицо, отсвечивая на солнце теплыми янтарными бликами. Он ухитрился схватить ее за обе руки так крепко, что вырваться она не могла.

— Эшли, поцелуй меня, — попросил он, и она вдруг увидела, как запульсировала жилка у него на шее.

— Иди к черту, Лоренс.

— Только с тобой. — В его осипшем голосе слышалась нескрываемая страсть, но сейчас она была глубже, как будто шла откуда-то из самого сердца, и это пугало ее куда больше, чем близость мускулистого жаркого тела. — Или лучше поговорим? — усмехнулся он.

Их разделяли считанные дюймы. Хрупкая шея склонилась под тяжестью головы, и ее губы мягко прижались к его рту. Ей больше ничего не надо было. Горячее солнце жгло спину, где-то неподалеку с усыпляющим жужжанием пролетела нагруженная пыльцой пчела. Как все приятно и удивительно естественно: она покоится в забытьи, а Лоренс нежно целует ее в губы и гладит спину сквозь тонкую кофточку.

Но постепенно в теле возник иной, более глубокий трепет, а спокойствие внезапно сменилось обостренным волнением, она содрогнулась, будто бы только-только явилась на свет, пробужденная к жизни нестерпимо жгучим желанием.

Властным движением он уложил ее в высокую траву.

— Эшли, ты такая удивительная, такая чудесная… я хочу тебя прямо здесь, под солнцем, в постели из яблоневых цветов. Сколько их в твоих волосах! А вот один прямо… тут. — Он коснулся языком ее уха, потом лизнул изогнутую раковину.

Когда кончик языка проник внутрь, Эшли затрепетала от наслаждения. Горячая волна крови струилась по телу, журчала, складываясь в песню: «Люби меня, Лоренс, люби меня».

Но вот окутавший ее розовый туман стал рассеиваться, уступая место холоду реальности. Нет, это не любовь, это страсть. Он может овладеть ею прямо здесь и сейчас, стоит ей захотеть. Но сладость будет мимолетной и скоро завянет, как хрупкий яблоневый цветок, а плод окажется горьким.

Она отвернулась и постаралась выскользнуть из этих магнетически властных рук. Приподняв голову, он с изумлением воззрился на нее.

— В чем дело, Эшли? Ты боишься, что нас кто-нибудь увидит? Уверяю тебя, что никто…

Собрав все свои защитные силы, она постаралась дать отпор:

— Мне еще надо объяснять, в чем дело? Ты сказал, чтобы я тебя поцеловала. А теперь, если ты не против, я, пожалуй, пойду домой и поглажу платье к сегодняшнему вечеру. Что-нибудь яркое и радующее глаз, возможно алое с золотым. Как на твой взгляд? — Она говорила ровно, но глаза блестели и казались глубже и ярче обычного.

Приподнявшись на локте, Лоренс все смотрел на нее с поразительным спокойствием. Дыхание у него уже почти выровнялось, а у нее грудь вздымалась так, словно она только что взобралась на Бутыль-гору, и это ее злило.

— Ну, черт возьми, хорошенького понемножку. Пусти меня.

— Что тебя останавливает? Дело в твоем…

Эшли не сразу поняла, что он имел в виду, а когда до нее дошло, то она с радостью ухватилась за эту подсказку, хотя уже никак не представляла себе Роберта в этой роли.

— Если ты не понимаешь, что тебе отказали, это твои проблемы. Возможно, просто я чуть-чуть не такая по сравнению с твоими женщинами.

— А ты хитрая малышка, судя по тактике, а?

Она уставилась на него с искренним удивлением.

— Какой такой тактике?

— Да ладно. Не думаешь же ты, что владельцы таких галерей, как твоя, чураются сплетен обо всяких интрижках? Все они одна компания и не прочь посудачить в своем кругу о чужих грешках.

— Что ты хочешь сказать?

— По-моему, ты и сама все прекрасно понимаешь. — Полузакрыв глаза, он следил за тем, как она подбирает шляпу и туфли.

Эшли проглотила колкий ответ и в негодовании вздернула подбородок.

— Я презираю сплетни. Почему бы тебе не оставить меня в покое и не присоединиться к своему кругу?

— Портретистка — и способна на такое поспешные обобщения? Ты меня разочаровала, — покачал он головой. — Объясни-ка, к какому кругу мне должно присоединиться?

— Например, заняться Кэтрин, если ты, конечно, еще этого не сделал. Мне говорили, что некоторые мужчины считают верхом изысканности холодную вареную курицу.

Наступило неловкое молчание. Эшли готова была сквозь землю провалиться, хотя счастье еще, что ей удалось обрести некоторую уверенность, достаточную для того, чтобы повернуться и уйти. Она шла босиком, потому что уверенность эта была весьма шаткой, вряд ли ее хватило бы на то, чтобы надеть туфли и завязать шнурки под его взглядом. Пришлось босым ногам стоически терпеть камешки, колючки и жесткую траву.

В доме, напоминавшем теперь беспокойный улей, шли последние приготовления к званому обеду. Эшли вошла с черного хода. Помогавшие Зиле женщины встретили ее приветливыми улыбками. Эшли прошла мимо, вяло улыбнувшись в ответ.

Господи, да как у нее только язык повернулся сказать такое?! Что с ней происходит? Раньше она никогда не была такой злобной. Конечно, паинькой ее не назовешь, но чтобы опуститься до таких оскорблений!.. Здесь она уже дважды так себя уронила, и оба раза из-за Кэтрин. Что о ней подумает Лоренс?

Как это он сказал: своей невообразимой одеждой она ведет таинственную войну? Какая чушь. Масса людей носит броские наряды. А вот с кем она воюет? Что говорить, в последнее время она наряжается все экстравагантнее, но это же не значит, что… Или значит? Неужто назло Кэтрин?

Эшли с удивлением поймала себя на том, что едва не скрипит зубами. Поправив несуразную веселенькую шляпку, она посмотрелась в зеркало. Кэтрин? Глупости, Кэтрин ей безразлична. Тогда в чем причина? Раньше снобизм ее не раздражал, она позволяла себе посмеяться над ним, но никогда не была так мелочна. Жить в обществе ей иногда помогал талант, а порой — нестандартность. Раньше ей до остального не было дела, а теперь? Что заставляет ее так по-детски реагировать на снисходительность Кэтрин теперь?

Что ж, займемся психоанализом. Сейчас ты получишь свой психоанализ, сказала она себе, сдернула шляпу и отшвырнула ее в сторону.

Наиболее вероятны две причины: Лоренс или Чарли. Если загвоздка в Лоренсе, то она, видимо, ревнует его к Кэтрин. Но это бессмысленно, ведь Лоренс тоже считает ее занудой. По словам Зилы, Кэтрин не отказалась бы стать еще одной миссис О'Мэлли, но либо она не знает, как это сделать, либо просто не может.

Остается Чарли. Вместо него ей вдруг вспомнилась мать. Эшли тихо опустилась на край кровати. Кэтрин чем-то напоминала ей мать — та же цветовая гамма: бледно-голубой, бежевый, тот же выговор, те же годы. Мать как раз умерла в таком возрасте. Эшли тогда была совсем маленькой, но мать запомнилась ей отчетливо: всегда сдержанная, прохладная, душистая и безупречно ухоженная — полная противоположность всему, что окружало ее в студии мужа.

Нет, глупости. Мама не была такой тупой. К тому же Эшли ее обожала. Какое тут может быть сравнение? Ерунда какая-то. И пусть только Лоренс попробует хоть на миг предположить, что она ревнует его к Кэтрин… о, она его возненавидит!

Эшли приняла душ, порылась в шкафу, вытащила алые шелковые шаровары на застежках у самых лодыжек и натянула их на еще не обсохшее тело. Потом выбрала блузку в тон — короткую, до талии, с рукавами строгого покроя и высоким воротником. Эшли чувствовала себя в этом костюме хорошо и уверенно. Из украшений подойдет, пожалуй, тяжелая золотая цепь с подвеской в стиле первобытного искусства. Надев ее на шею, Эшли для полноты ансамбля обмотала другой цепью одну щиколотку.

Убедившись в достаточной экстравагантности своего туалета, Эшли вышла на балкон и закрыла за собой дверь. Склонившись вниз, она засмотрелась на долину, еще залитую лучами заходящего солнца.

Внезапно все поплыло у нее перед глазами. Голова пошла кругом, ноги подкосились, она вцепилась в перила и закрыла глаза, потом в испуге снова открыла и застонала, чувствуя подступающую тошноту.

И тут у нее за спиной стукнула дверь. Лоренс… Подойдя к ней, он взял ее за плечи и повернул от жуткой бездны к себе.

— Что случилось? Не собралась ли ты выброситься?

Эшли нервно сглотнула и с облегчением уперлась взглядом в его широкую спасительную грудь. Наконец мир перестал кружиться. Для пущей верности, пока он подводил ее к расставленным на балконе шезлонгам, она крепко держала его за плечи.

— Что произошло? — повторил он.

— Не знаю. Собственно, ничего. — Ее вдруг потянуло на простую, без обмолвок и обид откровенность. — Наверное, плохо переношу высоту.

— С каких это пор? — прищурился он. Потом подтащил к шезлонгу скамейку и сел напротив нее.

Все еще ощущая легкую дурноту, она пожала плечами.

— Да ничего страшного. Я заметила это еще в первый день, но тогда у меня болела голова… Вообще-то я была в горах только в детстве.

— И тогда на скале у тебя тоже закружилась голова?

— Вроде бы нет. Во всяком случае, я не помню… головокружения.

Уголки его губ дрогнули.

— Странно, а мне помнится, ты потеряла равновесие.

Смирения Эшли ненадолго хватило. Она помрачнела и огрызнулась:

— Теперь со мной все в порядке, благодарю. — Снизу донесся шум подъехавшей машины. — Ты бы лучше шел встречать гостей. Да, кстати, мой наряд подойдет? Я постаралась выдержать его в спокойном тоне. Не хочется раздражать людей. — Она тут же пожалела, что ведет себя так ребячески, сжала губы и отвела взгляд на замелькавшие где-то внизу фары автомобилей.

Лоренс взял ее за подбородок, повернул к себе и сказал низким, ласковым — до ужаса ласковым! — голосом:

— Эшли, прошу тебя, не отталкивай меня так жестоко. — Его пальцы впились ей в кожу.

Эшли не в силах была поднять на него глаза.

Заслышав легкие торопливые шаги, Лоренс отпустил Эшли и перевел взгляд на открывающуюся дверь.

— А, вот ты где, Лоренс! — нервно воскликнула Кэтрин, появившись на балконе. — А я везде тебя ищу. Пойдем, Фитцпатрики уже здесь, а Барбара и Эдди позвонили и сообщили, что Роберт Олстон прилетел и тоже скоро будет здесь, так что дам и кавалеров будет поровну.

Роберт Олстон? Эшли ощутила выступивший на лице холодный пот, причем явно не из-за недавнего головокружения.

Лоренс не спеша встал и подал ей руку. Она поднялась, чуть коснувшись головой его плеча. Тут он увидел ее босые ноги.

— Иди надень туфли. Раз уж я сподобился приодеться к обеду, тебе это и вовсе не составит труда, — усмехнулся он с намеком, и она ответила ему недовольным взглядом.

— О, это совсем необязательно, — быстро вмешалась Кэтрин. — Я убеждена, что мисс Мортимер воспользуется отсутствием мальчиков и с удовольствием побудет в уединении. Можете посмотреть телевизор в их комнате, у них много всевозможных дисков с фильмами, — вежливо обратилась она к Эшли. — Мы займем основные комнаты, но…

— Эшли не гувернантка, Кэт. Она присоединится к нам, — вкрадчиво произнес Лоренс.

— Да, но…

— Нет! — Яростный протест Эшли заглушил нерешительные возражения Кэтрин.

Лоренс успокоил обеих:

— Вы обедаете с нами, Эшли, в туфлях или без, и на этом покончим!

Эшли даже задохнулась от негодования, глаза злобно сверкнули. Упершись кулаками в бока, она сурово начала.

— Лоренс…

— Не возражайте, пока я не надену наушники. Даю вам пять минут. Найдите выходные туфли и спускайтесь в гостиную. Если не справитесь сами, я приду и помогу вам.

Эшли растерянно смерила взглядом его прямую фигуру в костюме из неотбеленного льна.

— Разумеется, если мисс Мортимер хочет присоединиться к нам… — робко проговорила Кэтрин.

— Конечно, хочет, — прервал ее Лоренс. — И я тоже. Она спустится к нам, как только отыщет свои оранжевые кроссовки.