Непорочность

Глава 10

У него черное сердце и холодный ум Великого Инквизитора. Он способен на все. Даже на убийство.

Мэри Фрэнсис знала это так же точно, как и то, что исповедь не всегда оборачивается благом для души. В данном случае исповедь только способствовала ее уничтожению. «Господи, помилуй. Христос, помилуй», – бормотала она еле слышно, повторяя мольбу о милосердии из проповеди. Она чувствовала, как, саднит кожа и жжет шею нежная золотая цепочка. Мэри Фрэнсис стояла там, где поставил ее Уэбб Кальдерон, рядом с устройством для пыток, под названием «Большое колесо».

Эта средневековая камера была столь зловещей, что хотелось прикрыть ладонью глаза, но сделать это со связанными руками невозможно. Со всех сторон ее окружали приспособления для пыток, примитивные орудия, несущие в себе смерть: дыбы, устройства для подвешивания, щипцы для выдергивания ногтей, ложе, утыканное множеством острых штырей. «Колыбель Люцифера», напоминающая стул, подвешенный К потолку на цепях, скрипела так, словно ее раскачивал сквозняк. Некоторые механизмы имели столь устрашающий вид, что не хотелось даже думать об их назначении. И все же Мэри Фрэнсис никак не могла поверить, что Уэбб Кальдерон мучил здесь свои беспомощные жертвы.

Как не могла поверить, что на этот путь его толкнула людская жестокость, жертвой которой он стал в детстве, когда девятилетнего ребенка лишили всего человеческого, а то, что от него осталось, бросили на растерзание воронью. Это должно было бы пробудить в ней сострадание, но она не находила его у себя в сердце: там царил только ужас. Мэри Фрэнсис была глубоко уверена, что если кто-то и рожден для зла, так это Уэбб Кальдерон.

Он обернулся к ней. На его лице играла улыбка висельника. Широкий ворот темно-зеленого свитера обнажал мощную шею, из-под полотняных брюк, вытянутых на коленях по европейской моде, виднелись, как это ни странно, босые ступни.

– Ты слышала о «Змеином глазе»? – спросил он, вынимая из запертой витрины и поднося поближе, чтобы она могла хорошенько рассмотреть, тонкий, слегка изогнутый, немногим более фута в длину, кинжал, рукоять и ножны которого были сработаны из слоновой кости и украшены изумрудом.

Не дождавшись ответа, он сжал рукоять и вынул из ножен стальной клинок, от вида которого она содрогнулась всем телом. Слегка изогнутый, словно турецкий ятаган, сверкающий клинок завораживал, как взгляд южноамериканской гадюки.

– Где мне было слышать о таких вещах? – спросила она. – В монастыре кинжалами не пользовались.

Он холодно улыбнулся в ответ, и Мэри Фрэнсис поняла, что ее слова прозвучали двусмысленно. Откуда это в ней? Из-за страха? Она же в отличие от Брайаны никогда не была циничной.

Однако он не дал ей времени поразмыслить над тем, что различает их с Брайаной. Он убрал кинжал в ножны, но, очевидно, решил, что сказанного недостаточно.

– Я подумал, что ты могла слышать о нем, – с усмешкой проговорил он. – В семнадцатом веке в Испании им, пользовались для дефлорации монахинь-еретичек.

Мэри Фрэнсис дернулась всем телом, золотая пряжка ремня впилась в запястье.

– Кинжалом?! – с ужасом спросила она.

– Нет, ножнами. – Он указал на фаллоподобный контур змеиной головы. – Был у церковников особый день. Они обвиняли монахинь во всех смертных грехах и даже в сожительстве с Сатаной. Настоящая охота на ведьм.

Мэри Фрэнсис могла бы многое рассказать об испанской инквизиции и пытках, применяемых ею, но менее всего она хотела сейчас отвлекать его историческими фактами. Пусть говорит – чем дольше, тем лучше. Казалось, извращение, о котором он рассказывает, доставляет ему удовольствие, и это нисколько не удивило ее.

– Доказательство вины было простой формальностью, – продолжал он. – Все знали, что у настоящей ведьмы обязательно есть на теле отметка дьявола… – Уэбб посмотрел на Мэри Фрэнсис, медленно поглаживая большим пальцем зловещие ножны. – Останови меня, если тебе уже известно об этом. Дьявольская отметка представляла собой сосок где-нибудь в укромном месте, который она давала сосать своему Хозяину – Сатане. Главному инквизитору и его помощникам оставалось только найти этот сосок.

Остановить его? Мэри Фрэнсис очень бы хотела этого, но по непонятной причине его непристойный рассказ странно завораживал. Она внутренне сжалась, удивившись слову, в которое облекла свою мысль. Кажется, ем удалось вытянуть из нее худшее, что в ней есть. Ублюдок.

– Вот тут-то и помогал «Змеиный глаз». Теперь его большой палец поглаживал изумруд на голове змеи. – Считалось, что, когда изумруд касался тайного соска, он менял цвет. «Камень настроения для мрачных времен» – полагаю, так бы ты назвала его.

Он задумчиво разглядывал ножны и их странную форму, и девушке внезапно пришло в голову, что он и сам не прочь исполнить роль инквизитора. Видя, с какой нежностыо его пальцы ласкают кинжал, отогнать мысли было нелегко. Волна отвращения накатила на Мэри Фрэнсис. Чудовищно! Но нельзя не признать, что выглядят ножны И вправду возбуждающе. Если он хоть на шаг приблизится сейчас к ней, она закричит что есть мочи. Она, которая провела месяцы и годы в стоическом созерцании, она, тишайшая из послушниц.

– Когда они находили сосок, – продолжал Кальдерон, – а они всегда его находили, они принимали меры к тому, чтобы обвиняемая теряла девственность, – при условии, что она была девственницей, разумеется. «Белые капюшоны» с таким рвением выбивали признание, что несчастные готовы были сознаться в сожительстве даже с дверными ручками.

Кальдерон не спеша подошел к непонятному деревянному устройству, которое привлекло ее внимание еще раньше.

Оно почему-то напоминало ей таймастер – тренажер для бедер. Сестра Фулгенция обязательно сказала бы, что она слишком много смотрит рекламные ролики, и не ошиблась бы. Мэри Фрэнсис была готова сутками не отходить от телевизора и считала это своим единственным прегрешением с того дня, как она покинула монастырь. Кажется, теперь к этому греху прибавится еще один – испепеляющий сарказм.

– При помощи этого устройства монашкам силой раздвигали колени, чтобы можно было их «обыскать» – объяснил он, пользуясь ножнами как указкой, чтобы подчеркнуть изобретательность автора приспособления.

«Как он внимателен!» – подумала она насмешливо.

Потом представила себя на месте средневековой монахини, и внутренняя поверхность бедер у нее заныла.

Мэри Фрэнсис удивилась, что он не перевел изучающий взгляд на эту часть тела, рассматривая ее. Должно быть, это требовало некоторого усилия с его стороны.

– Как тебе нравится моя камера пыток… Ирландка?

От удивления у нее едва не открылся рот. Ее одинаково поразило и то, как он произнес последнее слово, и то, что он вообще его знал. Он был очень доволен, что наконец-то сумел добиться от нее хоть какой-то реакции. Она заметила, как в его «клинически мертвых» глазах промелькнула искорка жизни.

Ты ведь именно это имя ввела в компьютер, когда моя охранная программа попросила тебя назваться?

С досады оттого, что она никак не могла войти в файл с дневником, Мэри Фрэнсис ввела в компьютер много чего лишнего. Наверное, и это слово тоже. По спине у нее пробежали мурашки, когда она вспомнила страстные слова, Брайаны: «Он подчинил меня себе без остатка, подчинил мое тело, мой разум, мою душу… и, Боже мой, это сладчайшее из всех возможных порабощение. Я превратилась в настоящую распутницу, жаждущую плотских наслаждений, которые он мне доставляет».

– Ты слышала о дыбе – По его тону стало ясно, что он собирается поближе познакомить ее со зловещего вида устройством, похожим на вытянутую кровать с кожаными ремнями и креплениями. – Говорят, человека, или любую часть его тела, можно удлинить на этой штуке чуть ли не в два раза.

– Правда? – придется ему придумать что-нибудь получше. Она не просто слышала о дыбе – она знала о ее применении намного больше остальных смертных. Мэри Фрэнсис очень подробно изучала жизнеописание христианских мучеников. – А с женщинами что происходит?

Что-то изменилось в его улыбке, когда он обернулся к Мэри Фрэнсис. Что-то, от чего она встрепенулась бы при других обстоятельствах. Что это было? Голод? Уээб Кальдерон пристально вгляделся в девушку, которую сделал своей пленницей. И глаза его потемнели. Мэри Фрэнсис чувствовала, как вздымается ее грудь под его взглядом. Дыхание стало учащенным. Никогда прежде не чувствовала она себя столь обнаженной.

– Можешь завещать свое тело для научных исследований и тогда узнаешь – предложил он без капли смущения.

– Могу поспорить, вы бы с радостью исполнили роль патологоанатома. – Она говорила так тихо, что человеческое ухо не разобрало бы этих слов. Но Кальдерон, мнивший себя сверхчеловеком, расслышал и мрачно улыбнулся. Господи, как можно на что-то надеяться?

– Все маленькие мальчики обожают заниматься этим, особенно если есть послушная маленькая девочка для опытов.

– Очень сексуально. Но среди женщин тоже встречаются врачи.

– Только не ты! – Он пронзил ее взглядом. – Недоучившаяся медсестра. Ты больше подходишь на роль идеального пациента.

Мэри Фрэнсис подумала, что сейчас он пристегнет ее к дыбе, чтобы продемонстрировать, как работает это устройство. Она действительно поверила в это, и во рту у нее все пересохло от ужаса. Однако ничего подобного не случилось. Передвигаясь по комнате с кошачьей грацией, Уэбб Кальдерон продолжил экскурс в историю пыточных устройств семнадцатого века, с наслаждением рассказывая о своей коллекции. Здесь были виселицы для подвешивания грешников за волосы, тяжелые каменные шары для подвешивания к ногам, различные приспособления для порки.

– Какое разнообразие, не правда ли? – Это был его единственный комментарий.

«Он настоящее чудовище!» – подумала Мэри Фрэнсис, опуская глаза, когда он обратил ее внимание на устройство, напоминающее гимнастического «козла», только с кожаными ремешками у основания каждой из четырех ног.

– Не утруждайтесь – резко произнесла она. – Я знаю, для чего это предназначено.

Уэбб Кальдерон вынул из чехла толстую бамбуковую палку и ловким движением ударил по «козлу».

– Целью публичной порки было скорее унизить жертву, а не выбить из нее признание, – произнес он. – Ты знала об этом?

«Запугивает», – успокоила она себя. Уэбб Кальдерон известен всему миру как торговец антиквариатом.

Эта комната пыток – часть его галереи, а все экспонаты – подлинные, многие, наверное, бесценны. Он ни за что на свете не станет подвергать их риску, даже этого нелепого «козла». Мэри Фрэнсис немного разбиралась в людях: она знала, что чем дольше и, громче угрожают, тем менее вероятно, что угрозы будут выполнены. Он угрожает уже слишком долго. Если бы он действительно хотел подвергнуть ее пыткам, он давно занялся этим, а не разводил бы пустые разговоры. Они же в двадцатом веке! Сейчас не пользуются дыбой, чтобы заставить человека говорить. Сейчас используют содиум пентанол.

Удовлетворенная этим выводом и полностью уверенная, что права, она немного расслабилась. Дома всегда ценили ее способность трезво мыслить. Это было еще одним доводом в пользу предопределенного ей в силу семейной традиции жизненного пути. Но никто не подозревал о ее тайной чувственности. Она хранила эту тайну в глубинах души и была уверена, что, когда поступит в монастырь и очистится, ее фантазии чудодейственным образом прекратятся сами собой. Она молилась об этом, но что-то надломилось в ее душе. По мере того, как шли годы послушничества, она все яснее осознавала, чем ее вынуждают пожертвовать. Сразу после посвящения она получит собственную келью, новое имя и должна будет провести долгое время в строгом затворничестве, полностью подчинив себе мысли и обуздав свое буйное сексуальное воображение…

– Любого можно заставить говорить, – продолжил он, повторяя угрозу, высказанную ранее.

От звонкого металлического звука сердце ее сжалось, Он опять вынул кинжал из ножен. Изумруд, украшавший их, странно, блеснул в тусклом свете настенного рожка. Внезапно Кальдерон угрожающе замахнулся кинжалом, будто хотел разрубить пятно света, отбрасываемое рожком. Клинок яростно зашипел, рассекая воздух.

Мэри Фрэнсис услышала негромкий свист и глухой удар и только тогда сообразила, что он метнул кинжал. У противоположной стены галереи стоял большой деревянный крест, на котором вполне мог разместиться взрослый человек. Однако поперечины его были: соединены не под прямым, а под острым углом – в виде буквы «Х». Кинжал вонзился Точно в центр перекладин, клинок глубоко вошел в древнее дерево.

Мэри Феэнсис показалось, что она слышит крики людей, замученных на этом кресте. Она не сразу заметила, что Кальдерон пересек комнату и высвободил кинжал. Все ее внимание сосредоточилось на другом: она во все глаза смотрела на крест.

– «Крест Святого Эндрю»? – спросила она и разом вспомнила все, что читала о его применении. Крест использовали главным образом для женщин. Пытки носили сексуальный характер, включая дефлорацию, о которой он говорил. Но и мужчины на кресте подвергались не менее страшным мукам.

– Ты знаешь про этот крест? – Золотистые за витки упали ему на лоб, придавая странно-беззаботный вид. Даже мальчишеский.

«Вид обездоленного ребенка», – подумала она, глядя как быстрым движением он откинул волосы со лба.

– Этот крест стали применять в расцвет инквизиции, – продолжал он, не замечая ее пронзительного взгляда, – чтобы вынудить ведьм и еретиков сознаться в грехах и молить о быстрой, милосердной смерти. Говорят, при его помощи совершались самые изощренные пытки.

«Чем и объясняется его притягательность для тебя», – подумала Мэри Фрэнсис.

– Почему бы не привязать меня к столбу и не сжечь? Это было бы намного проще. Разве нет?

– Разумеется, только для этого не требуется ни капли воображения.

Он опять скользнул по ней горящим взглядом. Мэри Фрэнсис подумала: если он будет так смотреть, привязывать к столбу ее не понадобится – произойдет самовозгорание.

Следующая догадка встревожила ее еще больше. Этот человек с опасной легкостью проник в такие глубины ее души, куда она никого никогда не допускала. От одного его взгляда сердце начинало бешено колотиться в груди. Разумеется, адреналин. Но проще всего было бы объяснить это страхом. Если бы она не подозревала его в смерти сестры, если бы они встретились при иных обстоятельствах, она бы увлеклась им без памяти.

ЭTO было ясно как божий день. Непонятно было другое: почему? Монахини учили ее, что нет ничего более соблазнительного, неотразимого, чем зло во всех его ипостасях, но неужели…

«Колыбель Люцифера» тихонько скрипнула покачиваясь на цепях.

– Не сомневаюсь, вашему воображению здесь есть где разгуляться; – пробормотала Мэри Фрэнсис, отвечая на его слова.

Если он и уловил горечь в ее словах, то ничем не выдал этого. Она ожидала резких слов, предостерегающего взгляда, но вместо этого он вернулся на прежнее место, беззвучно вставил клинок в ножны и убрал кинжал в витрину.

«Лекция окончена?» – подумала девушка.

Повернувшись к ней спиной, Кальдерон затворил стеклянную дверь и запер замок. При этом он даже не пытался скрыть от нее, что хранит ключ в потайном ящичке шкафа. Мэри Фрэнсис прикинула, успеет ли она добежать до него и вытащить ключ, пока Кальдерон будет чем-то отвлечен, но когда он повернулся, она опять увидела у него в руке кинжал.

Он поднял его к свету, разглядывая лезвие клинка так, будто рассматривал вино в бокале.

– Я не говорил тебе, что он такой острый, что человек может умереть от потери крови прежде, чем поймет, что ему отрезали яйца?

«Рисуется, он просто рисуется!» – подумала она.

Он бросил на лезвие какую-то тонкую ткань. Рассеченные острым лезвием, куски ткани плавно опустились на пол.

– «Телохранитель», – негромко сказала она, имея в виду фильм с Кевином Костнером и Уитни Хьюстон, который недавно видела по телевизору. Звезды кино принялись целоваться сразу после трюка Костнера со шпагой. То была прелюдия страсти.

Глаза Кальдерона блеснули, подобно солнечному лучу на льдинке.

– Что вы делаете? – тихо вырвалось у нее. Однако необходимости спрашивать не было. Он приближался к ней, держа кинжал так, словно собирался перерезать ей горло.

– Судя по всему, показательные выступления тебя не убедили.

– Убедили, уверяю вас! – Она уперлась спиной в «Большое колесо» и с трудом высвободилась из его спиц. Девушка едва не потеряла равновесие, вскинув связанные руки кверху. Слава Богу, она не наступила на стальные шипы, утыкавшие пол у подножия колеса. Она оглянулась и поняла, что он пытается загнать ее в угол. Отступать больше некуда, а он неумолимо приближался.

– Придется убедить тебя, – угрожающе проговорил он.

– Нет, нет! Я… – Она вскрикнула и внезапно замолчала. С той же легкостью, с какой он только что рассек кусок ткани на две части, Кальдерон распорол снизу доверху тонкую ткань ее сорочки. Острейшее лезвие ни разу не коснулось ее, но свистящий звук и холодный блеск стали едва не лишили ее чувств.

– Убедительно? – вкрадчиво спросил он. – Лезвие очень острое.

– Более чем!.. – выдохнула Мэри Фрэнсис.

Голос ее заметно дрожал, она не сводила глаз с кинжала, словно это был живой голодный зверь. Только теперь, когда она посмотрела вниз и увидела, как распахнута сорочка, Мэри Фрэнсис осознала, что он сделал. Происходящее напоминало сон. Казалось, будто невидимые руки раздевают ее. Однако, увидев собственную нежную, трепещущую плоть, девушка разом осознала реальность происходящего. По ее телу текла кровь. ОН порезал ее. Кровь тонкой алой струйкой текла по животу, а она даже ничего не почувствовала. Она обессилено прислонилась к стене и откуда-то издалека услышала его голос:

– На этот раз… я едва задел тебя.

Голова у нее запрокинулась назад, она в ужасе уставилась на него. На кинжале тоже была кровь. Уэбб поднял с пола кусок ткани и начисто вытер клинок. Она ошиблась: ему неинтересна ее реакция. Ему нужно признание, и он не успокоится, пока не добьется его. Мэри Фрэнсис попыталась подобрать разрезанные полы и соединить их, но это ей никак не удавалось. Можно подумать, его волнует одета она или нет. Он порезал ее. И точно так же, как руки ее не могли удержать тонкую ткань сорочки, разум не мог постичь происшедшего.

До этого мгновения она не верила, что он способен причинить ей боль. Не могла поверить.

Девушка закрыла глаза и почувствовала, как веки наливаются тяжестью. Она покачнулась и едва удержалась на ногах. Нет! Господи, только не это! Не дай ей потерять сознание! Ведь оно – ее единственная защита. Разумом она не уступает ему, даже превосходит. А сила духа ее вообще неодолима. Это – ее единственное оружие. Чтобы выжить, она должна работать головой.

Когда она открыла глаза, он стоял перед ней. Кинжала у него в руках не было. Наверное, положил где-то рядом. Но, оказалось, он больше ему не нужен. Ледяной взгляд голубых глаз привел ее в ужас. – Я готов выслушать твое признание, – проговорил он, но готова ли ты обнажить свою душу?

– Мне не в чем сознаваться. – У нее кружилась голова, все куда-то плыло. Вряд ли это объяснялось потерей крови. Он ведь сказал, что едва коснулся ее.

– Ты запятнала себя грехом.

Кругом скрипели и позвякивали цепи. Она не понимала… Так вот что ему нужно, знать о ее грехах? Усилием воли она попыталась заставить себя выпрямиться, и не засыпать. Глаза его впились в нее будто иголки, не давая забыться. Нельзя отвести взгляд.

Как только она поддастся этому искушению, небытие поглотит ее навсегда.

– Какое вам дело до моих грехов? – спросила она. – Они вас не касаются.

– Зато они касаются тебя. Через них я узнаю, кто ты, что тебе нужно… там, внутри, где бьется твоя жизнь… в этом сладком, нежном неприкрытом уголке… – «Он говорит о моем влагалище», – решила Мэри Фрэнсис, – …в твоей душе, – договорил он.

На его лице появилась странная нежность. По какой-то очень личной причине ему обязательно надо было узнать, в чем заключался ее грех. Можно подумать, что она согрешила против него.

– Я не могу сказать этого… – Мэри Фрэнсис бессильно оперлась на стену, голова запрокинулась назад. – Я не могу рассказать ничего.

– Тогда у меня не остается выбора. – Он достал из кармана рубашки маленький флакон и поднес к ее глазам. Внутри него она увидела небольшие капсулы. – На лезвии кинжала был препарат. Он попал в твою кровь, когда я слегка задел тебя. Правда, не больше чем задел. В этом флаконе у меня антидот, если пожелаешь. Выбор за тобой. Ты, наверное, уже почувствовала действие препарата?

– Препарат? Ты ввел мне…

– Замечательный препарат, крошка. Он заставит тебя разговориться, а потом ты уснешь.

– Навсегда? – невольно вырвалось у нее.

Если бы я хотел избавиться от тебя, ты бы у давно перестала донимать меня своими вопросами.

«Сыворотка правды? Он пошел на это?» – пронеслось у нее в голове. Она покачнулась и почувствовала как он подхватил ее. Он удержал ее за плечи и опять прислонил к стене. Угроза над психикой тревожила Мэри Фрэнсис куда больше, чем угроза жизни. Ублюдок! грязный ублюдок! для него нет ничего святого. Он прекрасно знает, что ничего не добился бы от нее по доброй воле. Никакая пытка не развязала бы ей язык. Сломить ее было ему не под силу, потому-то он и прибег к единственно оставшемуся средству. Это – самое настоящее насилие!

– Нет, – выдохнула она, – я бы никогда не рассказала.

Он убрал руки, и девушка опять покачнулась вперед и упала на него. Дрожь волной прошла по ее телу, когда он прижал ее к себе. Обнаженным телом она почувствовала жар и мощь, исходящие от него. Его голос звучал у самого ее виска. Совершенно для себя неожиданно она расслышала в нем уважение.

– Я знаю, – сказал он, как ей показалось, с сожалением, – ты много крепче меня. Я знаю это, Ирландка. Но тебе меня не победить: я играю не по правилам…

– Трус! – выкрикнула девушка сквозь слезы и тотчас почувствовала, что задела его. Кальдерон вздрогнул: она попала в цель. Он понимал, что, играя по честному, ему никогда не одержать над ней верх, – ему самому не нравилось, что он сделал. Но ей показалось, только показалось, что подвергнуть ее пыткам у него не хватило духа. Неужели и у Уэбба Кальдерона есть совесть?

Что-то внутри нее еще жаждало борьбы и сопротивления, но тело уже обмякло, и когда он подставил руки, она камнем рухнула на них. Он подхватил девушку с силой, которая лишь подчеркнула ее беспомощность. Голос его то наплывал, то откатывался. Да и его ли это голос? Она уже ни в чем не была уверена. В голове роилось множество разных странных мыслей, звуков. Она уже не понимала, где реальность, а где сон.

Что на свете сильнее всего?

Вопрос возник ниоткуда и как молния пронзил ее одурманенный мозг. Кто-то говорил ей, что жены Синей Бороды спаслись бы, знай ответ. Да, ответ для нее, жизненно важен, но, погружаясь в другую реальность, неотличимую от мира грез, она уже забыла сам вопрос.

Неужели он несет ее? Поднял на руки?

Нет сил открыть, глаза, но каким-то образом она еще видит происходящее вокруг. В мозгу, словно на экране, все отражается. Вот он опускает ее на пол и склоняется над ней, вглядываясь в лицо, что-то говорит, но голоса почти не слышно.. Кажется, он хочет привести ее в чувство, но тут на экране появляется еще один человек…

Человека, который нес ее и в чьих руках она лежала почти без сознания, Мэри Фрэнсис видела как в тумане. Темные одежды на нем только подчеркивали бледность ее кожи. Соединив рассеченные полы сорочки, он поднял девушку И теперь несет к «Кресту Святого Эндрю». Мэри Фрэнсис всегда отличалась неуемным воображением, но то, что она испытывала сейчас, могло быть только сном.

Наяву такого быть не может. Просто очередная фантазия, она начиталась книг о гонениях за веру.

Образы один за другим сменяли друг друга в ее мозгу. Она не успевала понять, где реальность, а где видения. Огромный крест уже не стоит у стены, теперь он висит горизонтально в нескольких футах над полом, прикрепленный за концы к свисающей с потолка цепи. А кожаные крепления предназначены для ее рук и ног.

Нет, это сон! Ей все мерещится. Все вокруг плывет, и она сама плывет. Наверное, действует препарат, который он ввел ей.

Она почувствовала, как ее укладывают на деревянные перекладины с какой-то нежной заботливостыо. Сорочка опять распахнулась, и ярко-красная полоска крови придала ей вид священной жертвы. Она много читала о подобных жертвоприношениях, когда, чтобы умилостивить богов, убивали прелестных молодых девственниц. Ищет искупления? Или пытается подкупить дьявола?

Стыд захлестнул ее. Мэри Фрэнсис попыталась отогнать обступившие ее видения. Она и прежде грезила о незнакомце, который несет ее куда-то на руках и сладостной пыткой подчиняет своей воле. Ему ничего от нее не нужно – только она сама. Независимо от того, праведница она или грешница, больше всего ему нужна она. Пока она спит, он прокрадывается в глубины ее сознания и делает пленницей своих темных владений, а его прикосновения вызывают у нее дрожь.

Кажется, он при касается к ней сейчас? Или это ей только снится?

От каждого прикосновения у нее дугой выгибалась спина, и тело отрывалось от планок, но именно в его нежности таилась опасность. Он силой проник в святая святых ее сознания, вынуждая выдать себя и, возможно, других это – настоящее насилие! Как оно может сочетаться с нежностью?

– Каким грехом ты запятнала себя, Ирландка?

Легчайшим, едва ощутимым прикосновением он ласкал ей живот и бедра. От этой ласки волосы на голове встали дыбом, словно наэлектризованные, кожа мгновенно покрылась мурашками. Она не знала, что прикосновение человеческих рук может быть таким невесомым, таким возбуждающим.

Она извивалась, насколько позволяли крепления. Сама ее беспомощность казалась развратной. Она была не в силах подавить ощущения, которые пробуждались в ней. Предвкушение, словно цветок, раскрывало лепестки. Теперь она видела на воображаемом экране свое тело. Груди ее были подобны двум полным лунам, словно бутоны роз, набухли и отвердели соски. Все ее тело распускалось, подобно цветку. Стройные белые ноги… Черный треугольник внизу живота притягивает взор…

Стон вырвался у нее из груди. Она наслаждалась этими новыми для себя ощущениями, наслаждалась поразительной красотой собственного тела, ароматом, исходящим от него, – тяжелым цветочным ароматом. Ноги обдало жаром. Она поняла, что это – от прикосновения его рук. Они ласкают ее лодыжки, скользят вверх по икрам и дальше – к бедрам…

– Скажи мне правду, Ирландка. Кто ты? Кто послал тебя?

– Этого я сказать не могу, – ответила она, не зная, произнесла эти слова вслух или только подумала. «Что угодно, только не это. Я скажу что угодно, только не это».

Что-то мягкое и горячее коснулось ее. Лица. Его пальцы?

– Тогда отдай мне вот это, – сказал он, припадая к ее губам, вбирая в себя их мягкость. – Отдай свои губы, которые дрожали, когда ты прикасалась к своему медальону. Дай мне вкусить их страстность, ощутить их трепет…

Голос его внезапно зазвучал хрипло, касаясь ее так, как не могли прикоснуться пальцы: – Дай мне это, – сказал он. – Только так я могу узнать, что такое непорочность.

Она выгнулась навстречу ему, но он исчез…

Пурпурная ночь окутала ее. Она летела сквозь тьму подобно падающей звезде. Совершенно невесомая. Завораживающая красота падения убаюкивала. Ее больше не было, осталась Только душа. Земля тянула к себе, звала поддаться и упасть. Она хотела упасть. Давно бы упала, не знай, что с этим все кончится. Даже бесконечность Где-то заканчивается.

Она представила, что упала, и ее воображаемый экран вдруг раскрылся, Словно ящик Пандоры: От грохота заболели уши. Она хотела зажать их ладонями, но руки были связаны. В воздухе со свистом проносились кинжалы, змеи нагло высовывали Языки и плевались.

– Скажи, кто тебя послал? – прогремел над ней страшный голос, исходящий от покрытой капюшоном головы.

Крики, повторяемые многократным эхом, предостерегали, рассказывали, что случалось с женщинами, которые, подобно ей, отказывали Великому Инквизитору в том, чего он от них добивался. Их клеймили как еретичек, а потом привязывали к столбу и сжигали. Ничто уже не могло спасти ее. Он с самого начала не собирался щадить ее. Его просто притягивала непорочность, потому что он навсегда утратил свою. Он стремился завладеть ее непорочностью, чтобы затем разрушить. Во все времена люди стремились уничтожить то, чем не могли обладать. Это проще, чем жить, сознавая свою неполноценность.

Из неумолимо надвигающейся темноты на нее неслось раскаленное добела железное клеймо. Опять поднялся невообразимый гвалт, от которого едва не лопались барабанные перепонки, – завывание и хрюканье, хрипение и стоны. Клеймо с шипением обрушилось на обнаженную плоть. Последнее, что она слышала, был ее собственный душераздирающий крик.