Невероятный медовый месяц

Глава 4

Герцог ждал Антонию в «Английском кафе». Он был весьма удивлен, когда утром, послав к ней слугу узнать, готова ли она вместе с ним выйти из дома, получил ответ, что она уже ушла.

Проснулся он, по своему обыкновению, рано и за завтраком, как всегда, просматривал прессу, на этот раз — французскую. Когда они с Антонией прибыли накануне в Кале, новости на континенте привели герцога в замешательство. Утренние газеты подтверждали вчерашние известия.

От Лондона до Дувра они ехали с большими удобствами и комфортом, занимая купе самого скоростного в то время поезда. В Дувре они пересели на яхту, принадлежавшую герцогу, которая уже ожидала их в гавани, и провели всю ночь на ее борту. Путешествие оказалось очень приятным — Ла-Манш был таким же спокойным, как тихая запруда у мельницы.

В Кале их уже ждали места в пассажирском вагоне поезда, отправлявшегося в Париж. Вместе с герцогом и его юной супругой во Францию прибыли и слуги, в обязанности которых входила забота о хозяевах и их багаже.

Вперед был послан один из лакеев, который по поручению мистера Грэхэма должен был подготовить все к прибытию в Париж герцога с женой. Благодаря организаторскому таланту мистера Грэхэма путешествие прошло без приключений.

Дом в Париже, предоставленный в распоряжение герцога одним из его друзей, был прекрасным особняком, настоящим шедевром архитектуры.

Великолепному внешнему виду этого маленького дворца, расположенного на Елисейских полях, соответствовало изысканное убранство чудесных интерьеров в стиле Людовика XIV. Переступив порог дома, Антония пришла в восторг при виде гобеленов, картин Буше и Фрагонара, ковров и занавесей.

Однако с какими бы удобствами ни проходило путешествие, оно все же было утомительным, и герцог ожидал, что Антония Проснется поздно.

Узнав, что она ушла в девять утра, он, улыбаясь, подумал, что она не теряет времени зря.

— Вы очень богаты? — спросила она по пути в Париж.

Она не первая задавала ему этот вопрос, и он ответил не раздумывая:

— Это зависит от того, что вы захотите купить.

— А я думала, что вы знаете, — сказала Антония. — Разумеется, платья. Хотя те, которые мама купила в качестве приданого, еще совсем новые, но я знаю, что они не очень идут мне.

Герцог уже успел просмотреть гардероб Антонии и вынужден был отметить, что, хотя вкус графини Лемсфорд был безупречен в отношении старшей дочери, он явно изменял ей, когда речь шла о том, во что одевать Антонию.

Возможно, все портили аляповатые оборочки или же неудачный фасон самого платья, сшитого по английской моде, а может, неумело подобранные цвета — определить точно он не мог, но ясно было одно — Антония представляла собой типичный образец старомодно и плохо одетой английской провинциальной девушки.

Герцог, однако, был слишком хорошо воспитан и слишком тактичен, чтобы сказать ей об этом. Поэтому с улыбкой он произнес:

— Я уверен, что вы не разорите меня. Полагаю, вы собираетесь посетить салон Уорта?

— Вы уверены, что это вам по карману? — с надеждой глядя на герцога, робко спросила Антония.

— Совершенно уверен, — ответил герцог. — Он лучший портной в Париже, и платья у него превосходны. Нет такой женщины — актрисы и даже императрицы, — которая не хотела бы одеваться у Фредерика Уорта.

— Возможно, он не захочет тратить время на меня, — тихонько прошептала Антония, но затем вдруг обрадовалась и весело добавила:

— А почему бы и нет?! Я совсем забыла! Ведь я теперь герцогиня, и это должно хоть что-то значить, даже во Франции!

Герцог рассмеялся и не без интереса подумал, в состоянии ли Уорт решить столь трудную задачу — хоть как-то изменить Антонию.

Но последние новости, которые в то утро он прочел во французских газетах, сильно взволновали его, отодвигая на дальний план мысли о нарядах и парижских развлечениях.

Из прочитанного следовало (хотя он никак не мог поверить, что это возможно), что Франция находится на грани войны с Пруссией.

В Англии до сих пор все пребывали в абсолютной уверенности в том, что никакой войны случиться не может, несмотря на то что в Европе всегда то тут, то там слышалось бряцанье оружием, — к этому все давно привыкли.

Тем более что ближе к весне на всем континенте воцарился такой дух согласия, какого здесь не наблюдалось уже много лет.

Всего лишь две недели назад новый английский министр иностранных дел лорд Гранвилль лично сообщил герцогу, что «на небе нет ни облачка».

Покой царил везде и во всем. Единственное, что, как герцог уже узнал, огорчало многих, но к войне не имело никакого отношения, — это чрезвычайная засуха, обрушившаяся на южные и западные районы Франции. Жаркое и необычно засушливое лето разорило крестьян, и они молились о дожде.

Об этом природном катаклизме герцог узнал еще в Хартфордшире, но, обнаружив теперь, что французские газеты пестрят рассуждениями о возможном военном конфликте, был до глубины души потрясен неожиданным известием.

Он был совершенно уверен, что император, которого герцог знал лично много лет (фактически с тех пор, как Луи Наполеон изгнанником жил в Англии), войны совсем не хочет. Но теперь Донкастер узнал, что императора подталкивает к проявлению несвойственной ему агрессивности неуклюжий министр иностранных дел герцог де Граммон.

Ненависть герцога де Граммона к пруссакам была сугубо личного характера, ибо он никак не мог позабыть того, как Бисмарк однажды назвал его «глупейшим человеком во всей Европе».

Пока герцог Донкастер, лишенный общества Антонии, перед завтраком пил свой аперитив в Пале-Рояле, он встретил там нескольких знакомых, которые с крайне озабоченными лицами обсуждали политическую ситуацию в стране.

— Именно императрица полна решимости напасть на Пруссию, — говорил один из них. — Она непреклонна. Я сам слышал, как драматически она воскликнула, показывая на принца: «Этот ребенок никогда не станет императором, если мы не исправим неудачу Садовы!»

— Я слышал, император не совсем здоров, — заметил герцог.

— Да, это так, — ответили ему. — Он терпит адские муки из-за камня в мочевом пузыре.

— В таком случае, думаю, маловероятно, что вы отправитесь воевать, — с облегчением вздохнул герцог.

Однако вскоре он увидел, что его друзья вовсе в этом не убеждены и продолжают беседовать на военные темы, а потом, уже сидя в «Английском кафе»и листая «Фигаро», герцог отметил, что и редакционные статьи, и колонки новостей написаны в исключительно агрессивной манере и явно нацелены на разжигание воинственного духа.

«Слава Богу, что Антонию это не затронет, что бы ни случилось», — внезапно подумал Донкастер.

Он знал, что Англия, как и большая часть Европы, займет прогерманскую позицию.

Королева, связанная узами родства с немцами, неизбежно поддержит Пруссию, а не императора Луи Наполеона, манеру поведения которого, а также неудержимое стремление к личному обогащению она всегда порицала.

— Уверен, что вся эта затея провалится, не начавшись, — сказал герцог сам себе, — и, как большинство военных психозов, ни во что серьезное не выльется. Все кончится несколькими дипломатическими оскорблениями.

Он отложил газету и снова посмотрел на часы.

«Если бы дело касалось лошадей, Антония не заставила бы их столько ждать», — не удержался герцог от не очень лестной для себя мысли.

«Английское кафе»— самый модный и самый известный парижский ресторан — заполнялось посетителями.

Многие мужчины завтракали здесь в одиночестве, поскольку поблизости находилась Парижская фондовая биржа, однако среди посетителей было и немало привлекательных женщин, которые заглядывали сюда, чтобы перекусить и отдохнуть после удачных покупок.

Все они были в новых платьях с турнюрами, которые придавали женским фигурам сходство с устремленными вперед изваяниями на носу корабля или же — как кто-то выразился более поэтично — с богинями, идущими против ветра.

Кринолины были отвергнуты дамами двумя годами раньше, и, хотя в Англии все еще продолжали их носить, во Франции уже ничто не указывало на то, будто подобная мода вообще существовала.

Создавалось впечатление, что в Париже собрались исключительно красивые и элегантные женщины, и герцог невольно задался вопросом, зачем мужчины теряют время, ища развлечения в других странах.

Сам он узнал, каким привлекательным может быть Париж, несколько лет назад.

Тогда столица Франции жила развлечениями и удовольствиями, что, впрочем, поощрял сам император, не давая проходу ни одной кокетке.

Луи Наполеон был известен не только любовными похождениями, но слыл кавалером обаятельным и элегантным, что вынуждена была признать даже королева Виктория Однажды она написала: «С таким мужчиной ни одна женщина не может ни на мгновение чувствовать себя в безопасности».

Но вовсе не безопасности искали мужчины и женщины в Париже. Великие куртизанки тех лет тратили столько денег, пользовались таким успехом и властью, каких и не снилось ни одной из знаменитых королевских фавориток прежних времен. Кроме того, они отличались исключительной безнравственностью.

Огромные состояния попадали в руки женщин полусвета. Даже самый богатый восточный паша мог полностью разориться всего за две недели.

Поговаривали, будто бы император подарил восхитительной графине де Кастильоль жемчужное ожерелье стоимостью четыреста тридцать две тысячи франков в придачу к пятидесяти тысячам ежемесячно на мелкие расходы, а лорд Хартфорд, известный своей репутацией самого скаредного человека в Париже, заплатил ей миллион за удовольствия одной ночи, во время которой она пообещала предаться с ним всевозможным наслаждениям.

Во время своих приездов в Париж Донкастер находил все это очень забавным, но, по его мнению, никакие развлечения не оправдывали тех огромных сумм, которые тратились его приятелями-соотечественниками на местных красоток.

Возможно, несколько самонадеянно, но герцог полагал, что женщины, с которыми он проводил время, принимали его исключительно ради него самого, а не ради тех подарков, которые получали.

Вспоминая прошлое, он опять собрался извлечь из кармана жилетки свои часы, когда заметил, что все посетители, сидевшие за другими столиками, повернули головы в сторону входной двери.

На пороге метрдотель разговаривал с дамой, которая только что появилась, и, хотя она находилась довольно далеко от герцога, он не мог не обратить на нее внимания, как, впрочем, и другие мужчины в зале — дама отличалась исключительно изящной фигурой.

Теперь, когда она шла между столиками, все мужчины открыто пожирали ее глазами, и герцог не смог удержаться, чтобы в восторге не воскликнуть про себя: «Боже мой! Какая фигура!»

Он смотрел, как она двигалась, и только когда подошла к его столику, Атол, не веря собственным глазам, вдруг узнал ее: это была не таинственная незнакомка и вовсе не француженка! Это была Антония!

Метрдотель пододвинул для нее стул, и только тогда герцог поднялся со своего места, не в силах скрыть изумление и восторг.

Он и раньше замечал, что глаза у Антонии большие, но так и не осознал, насколько они огромные и лучистые на маленьком личике с тонкими чертами.

Высокая прическа, когда волосы, зачесанные вверх по последней парижской моде, еще не дошедшей до Лондона, открывали длинную, изящную шею, казалось, придавала девушке роста. Антония теперь даже отдаленно не походила на ту невыразительную, не модно и безвкусно одетую женщину, которая приехала вместе с герцогом в Париж.

В крохотной шляпке, чуть сдвинутой вперед и состоящей из одних только лент того же, что и платье, цвета, украшенной несколькими бутонами маленьких белых роз, Антония выглядела прелестно. Шляпка, завершая прическу, подчеркивала темный цвет ее волос, придавала лицу пикантность и очарование, а что касается ее платья…

Герцог смотрел, любуясь совершенством фигуры собственной жены, и спрашивал себя, должен ли он так спокойно позволять, чтобы ее разглядывали все мужчины в «Английском кафе».

— В первый момент я не узнал тебя, — сказал он, не сводя глаз с жены. Лицо Антонии озарила улыбка.

— Ох, я так надеялась, что вы скажете именно это. Я и сама в полном недоумении… Мне кажется, что я — не я!

— Вот так превращение! — Герцог не мог удержаться от возгласа восхищения, которое было вполне искренним.

— Месье Уорт был очень любезен. Сначала, правда, он не хотел принимать меня, потому что очень устал и собирался через несколько дней уехать за границу.

— Как же тебе удалось уговорить его? — спросил герцог, все еще настолько потрясенный перевоплощением Антонии, что с трудом мог собраться с мыслями. Она рассмеялась.

— Я готова была встать перед ним на колени, умоляя помочь мне, но когда он в конце концов принял меня и увидел, то пришел в такой ужас, что, кажется, посчитал делом чести поработать над моей внешностью. Я для него стала своеобразным вызовом.

Антония удовлетворенно вздохнула.

— Я так рада, что вам понравилось, — добавила она спустя мгновение.

— Да, мне понравилось, и очень, — ответил герцог, касаясь губами руки Антонии. — В то же время мне кажется, что с этого момента моя роль мужа станет разительно отличаться от того, какой она мне до сих пор представлялась!

Ему не пришлось объяснять Антонии, что он имел в виду, ибо она вдруг с восторгом воскликнула:

— Да это же комплимент! Настоящий комплимент! Причем первый ваш комплимент мне!

— Как, неужели я до сих пор был столь невежлив и небрежен? — удивился герцог, не выпуская руки Антонии из своей руки.

— У вас не было оснований говорить мне комплименты, — простодушно ответила Антония. — И вы можете не трудиться, рассказывая мне, как кошмарно я выглядела до сегодняшнего дня! Месье Уорт уже сказал мне об этом и по-французски, и по-английски!

Она звонко рассмеялась, а затем продолжила:

— Главное, что через месяц он приедет в Англию, но самое важное — что он уже начал проектировать зимний наряд для меня. А мне остается лишь надеяться, что вы и в самом деле так богаты, как про вас говорят!

— Кажется, вскоре тебе придется выбирать между нарядами и лошадьми! — снисходительно улыбнулся герцог.

— Ах, как бессердечно! — вспыхнула Антония. — Вы же прекрасно знаете, что о выборе и речи быть не может! Вы ведь знаете!

«Как странно, — думал герцог позже, оказавшись в тот же день один в библиотеке особняка на Елисейских полях. — Вместо того, чтобы сидеть и серьезно разговаривать с Антонией, как это было до сих пор, я нахожу совершенно естественным флиртовать с собственной женой!»

Невероятно, что одежда от Уорта могла до неузнаваемости изменить не только облик Антонии, превратив ее из неоперившейся деревенской девчонки, с которой у него не было ничего общего, кроме разве что интереса к лошадям, в очаровательную молодую женщину, но и его отношение к ней.

Герцогу это показалось абсурдным, но все было именно так.

Он видел, что взгляд ее огромных серо-зеленых глаз остался таким же невинным, как прежде, и ловил себя на том, что, смотря в их лучистую глубину, он старается понять, угадать, как она относится ко всему, что происходит вокруг них, и что думает о том, о чем он говорит с ней.

После завтрака в «Английском кафе» они пригласили к себе нескольких молодых людей, с которыми герцог познакомился в свою предыдущую бытность в Париже, и, конечно же, разговор зашел о войне.

— Я готов держать пари с вами, герцог, — сказал один из гостей напыщенным тоном, — что вот-вот будет объявлена война. Я совершенно уверен в этом.

— И вас это не тревожит? — спросила Антония, удивленно глядя на молодого человека. Француз снисходительно улыбнулся.

— Здесь, в Париже, мы в полной безопасности! — хвастливо ответил он. — Потребуется всего несколько дней, и наша доблестная армия поставит этих пруссаков на колени!

— Я слышал, что прусские войска очень хорошо обучены, — возразил герцог, — а железные дороги в стране в последние годы развивались прежде всего с учетом военных нужд.

— Для, нас важнее разработка новых типов оружия, — ответил француз, — и у нас уже имеется винтовка с нарезным стволом, у которой дальность выстрела вдвое больше, чем у игольчатых винтовок Дрейзе. А еще у нас есть секретное оружие, которое называется «пулемет».

— А что это такое? — спросил кто-то.

— Это оружие, представляющее собой связку из двадцати пяти стволов, обеспечивающих высокий темп ведения стрельбы.

Француз победно улыбнулся.

— Немцам нечем ответить нам! — самоуверенно заявил он.

Ничего не говоря, герцог вспомнил о том, что ему доводилось слышать не только о прекрасной выучке прусских солдат, но и пушках со стальными казенными частями, которые герр Крупп изготовил для Пруссии, но которые руководители французского военного ведомства проигнорировали, отказавшись воспринимать их всерьез.

Игольчатый ударный механизм был заимствован немецким конструктором Дрейзе у швейцарца Поли и предложен в 1827 г. В игольчатых ружьях впервые использовался унитарный патрон. Во время прусско-австрийской войны 1866 г. игольчатые ружья сыграли решающую роль в обеспечении пруссакам победы — потери австрийцев от ружейного огня были в восемь раз больше потерь пруссаков. В середине XIX в. было сделано много попыток усовершенствования унитарного патрона, но ни одна из них не увенчалась полным успехом. В 1861 г. француз Потте изобрел первый унитарный патрон центрального воспламенения.

Когда гости разошлись и Антония осталась наедине с мужем, она спросила:

— Вы ведь не думаете, что в самом деле разразится война?

— Надеюсь, что нет, — серьезным тоном Произнес герцог, — но если так случится, то сражаться будут не здесь, а в Пруссии.

— Вы полагаете, что французы займут часть прусских территорий и немцы не смогут остановить их? — с интересом спросила Антония.

— Французы убеждены, что так оно и будет, — уклончиво ответил герцог.

Еще до того как гости покинули их дом, герцог успел сообщить Антонии, что вечером они обедают у маркизы де Варуш, а затем отправятся на бал, который она дает в своем великолепном особняке вблизи Булонского леса.

Переодеваясь к обеду, Антония испытывала радостное волнение. Дело в том, что от Уорта только что доставили для нее восхитительное платье, а кроме того, у нее появилась французская горничная.

Служанку-француженку по приказу герцога нанял мистер Грэхэм, который еще до приезда в Париж своих хозяев должен был позаботиться об их удобстве. Герцог же решил, что горничная-француженка поможет Антонии избавиться от провинциального английского вида.

Антония была благодарна мужу за его заботу, в то же время считая его — и не без основания — человеком щепетильным и дисциплинированным.

Она была уверена, что к моменту их возвращения в Англию мистер Грэхэм уже найдет для нее английскую служанку, а также слугу, который будет заниматься всем, что связано с конными прогулками герцогини.

Горничная-француженка оказалась веселой, ловкой и очень умелой девушкой. Развлекая свою новую госпожу светскими новинками, она укладывала волосы Антонии точно так же, как делал это парикмахер, который приходил в салон месье Уорта в то время, когда мастер заканчивал платье для герцогини — то самое платье, которое настолько изменило ее внешность, что даже герцог не узнал собственную супругу.

— Ни для одной другой дамы, какой бы знатной она ни была, я бы не потратил столько труда, ваша светлость, — заявил великий портной, подгоняя платье по фигуре герцогини Донкастер.

— Отчего же мне такая честь, месье? — с улыбкой справилась Антония.

— Я англичанин, как и вы, ваша светлость, и я собираюсь доказать этим чванливым французикам, что не все англичанки выглядят неряшливо и не модно, что далеко не у всех «лошадиные» зубы и нескладная фигура.

Хотя; увы, приходится признать, что большинство англичанок — именно такие.

Они оба рассмеялись, но Антония точно знала, что не из одного только патриотизма знаменитый кутюрье затратил столько усилий и даже не из-за того, что она являла собой вызов мастерству месье Уорта, который он принял. О заинтересованности портного прежде всего говорили счета, которые вскоре легли на стол в кабинете его светлости герцога Донкастера.

Но Антония была довольна, очень довольна.

— И почему же я раньше не знала, — смотрясь в зеркало, спрашивала она себя, — что у меня такая хорошая фигура?

Она смутно догадывалась, что причина ее незнания кроется в поведении матери, которая от одной мысли о том, что ее дочь проявит тщеславие по столь нескромному поводу, пришла бы в ярость.

Внезапное осознание красоты собственного тела стало для Антонии новым и очень волнующим открытием.

Только сейчас она заметила, какая у нее красивая длинная шея, маленькие уши совершенной формы и огромные глаза, выразительность которых подчеркивали пышные, зачесанные вверх темные волосы.

Когда она, одетая в платье из золотисто-оранжевого тюля, сверкавшее драгоценностями и украшенное мимозами, вошла в салон, где герцог ожидал ее, чтобы вместе с женой отправиться на обед, Антония впервые в жизни почувствовала себя красивой.

От ее взгляда не укрылся восторженный блеск, вспыхнувший в глазах герцога в тот самый миг, когда он посмотрел на нее, и, приближаясь к супругу, она ощущала себя так, словно вышла на сцену и теперь ждала аплодисментов зрительного зала.

— Вы одобряете?… — робко спросила она, поскольку герцог молчал.

Беспокойный огонек появился в ее взгляде.

— Я рад, что имею честь сопровождать вас, герцогиня, — полушутливо ответил он и не без удовольствия заметил, как румянец заливает ее щеки — Антония смутилась, услышав его ответ.

Если у нее и оставались еще какие-то сомнения насчет собственной внешности, то они быстро рассеялись под градом комплиментов, которыми одарили ее все мужчины, присутствовавшие на приеме и явно стремившиеся завязать с ней флирт.

— Вы восхитительны! Очаровательны! — наперебой заверяли герцогиню оба ее соседа за обеденным столом.

— Никогда бы не поверил, что звезда может упасть с неба таким ранним вечером! — говорил ее визави.

Антония сказала себе, что эти преувеличения можно, конечно, считать чрезмерными, однако, невзирая на то что она была совершенно неопытна в отношениях с мужчинами, чутье ее не обмануло: их восхищение было искренним.

И действительно, как только хозяйка открыла бал, Антония сразу оказалась в окружении кавалеров, испытывая при этом смущение, очень сильно отличавшееся от всего, что она когда-либо ощущала.

К герцогу ее подвел милый и пылкий молодой дипломат, с которым она только что кружилась в вальсе.

— Вам здесь нравится? — спросил Донкастер.

— Здесь просто чудесно! Ничего прекраснее я не могла бы себе представить! — ответила Антония. — Однако я хотела бы…

Она собиралась сказать, что хотела бы потанцевать с ним, но в этот миг разговор их был прерван радостным восклицанием:

— Атол! Mon brave![мой славный (фр.)] Почему же никто не сказал мне, что вы в Париже?!

Очаровательная женщина с восхитительной улыбкой протягивала герцогу обе руки, смотря ему прямо в глаза, — ее восторг из-за встречи с герцогом был слишком очевиден.

— Людовика?! — удивился Донкастер. — А мне сказали, что вы возвратились в Вену!

— Мы вернулись… Вернулись! — ответила дама. — Я совсем потеряла вас из виду… Неужели я вас потеряла!…

Она говорила в той обворожительной манере, которая, казалось, наполняла каждое ее слово глубоким скрытым смыслом — интимным и вызывающим одновременно.

Она схватила герцога за обе руки, и только тут он, словно вспомнив внезапно о присутствии Антонии, сказал:

— Я здесь в свадебном путешествии, и мы только что приехали. Позвольте представить вам мою жену… Герцогиня Антония Донкастер… Мадам графиня Людовика де Резонвиль.

Кивок, который сделал дама в сторону Антонии, был столь небрежен, что выглядел почти оскорбительным. Потом графиня повисла на плече герцога и заглянула ему в глаза.

Графиня выставляла напоказ свои чувства, которые, как она считала, остались неизменными — несмотря на все, что произошло с герцогом за последнее время.

Смущаясь и не зная, как вести себя в подобных обстоятельствах, Антония обвела взором бальную залу, и почти в то же мгновение ее последний партнер оказался рядом.

Она позволила увлечь себя в круг танцующих, но, оглянувшись, успела заметить, как герцог и повисшая на его плече дама исчезают в саду, покидая зал через распахнутые стеклянные двери.

Как Антония заметила раньше, в саду росли небольшие деревья, посаженные на таком расстоянии, чтобы между ними поместились скамейки с мягкими спинками, однако разговор присевших там отдохнуть не мог быть услышан. Мрак в саду рассеивали лишь маленькие китайские фонарики, свешивавшиеся с ветвей.

Чувство обиды и горечи вдруг поднялось в сердце Антонии при мысли о том, что герцог ни разу не пригласил ее на танец, а теперь исчезал с незнакомой женщиной в этом чудесном саду, в котором и ей так хотелось оказаться.

Если бы здесь вдруг появилась маркиза, Антония не была бы столь поражена поведением супруга, но эта… графиня де Резонвиль?…

Тихонько вздохнув, Антония подумала, что если герцог и вспоминал о маркизе Норто по дороге в Париж и, возможно, еще утром этого дня, то сейчас он, совершенно определенно, забыл о ней!

Никогда Антонии не доводилось видеть создания более обворожительного, чем графиня Де Резонвиль.

Герцог упомянул Вену, и Антония догадалась, что графиня жила там постоянно. Об этом свидетельствовал также темно-рыжий цвет ее волос, в который красились все австрийские женщины, желавшие походить на свою прекрасную императрицу.

В темных глазах графини, в самой их глубине, мерцали огоньки сладострастия, обещавшие мужчине исполнение любых его желаний.

Эта женщина заставила Антонию осознать все свои недостатки и ощутить одиночество. Она вдруг поняла, что элегантное, прямо-таки гениальное творение знаменитого кутюрье не может возместить того, чего в ней не хватает, чего — Антония пока не могла определить, но чувствовала, что этим в избытке обладала графиня.

— Вы о чем-то задумались? — спросил ее партнер, нарушив ход мыслей Антонии.

— Да, я думала, — ответила Антония.

— Как бы я хотел, чтобы вы думали обо мне! — внезапно заявил молодой человек, устремив на нее горящий взгляд.

— Но я вас совсем не знаю, — искренне удивилась Антония.

— Ну, эту беду можно легко поправить, — заметил он. — Когда я смогу увидеть вас опять? Где вы остановились в Париже?

Она рассмеялась, потому что это были вопросы, которые задавали ей все мужчины на этом балу.

Едва танец закончился, а уже другой француз повел ее танцевать.

Хотя Антония часто поглядывала в сторону открытой в сад стеклянной двери, она не заметила, чтобы герцог вернулся. Нигде также не было видно обворожительной графини.

Антония давно потеряла счет своим партнерам, потом обнаружила, что танцует с мужчиной, который не был ей представлен. Она также была уверена, что он не вписал свое имя в ее карточку. Но это не имело никакого значения — партнеры менялись, и все они говорили примерно одно и то же, — и Антония уже начала скучать, ища взглядом герцога в надежде, что они смогут уехать домой.

— Вы — герцогиня Донкастер? — внезапно спросил ее новый партнер, когда они заскользили по паркету под звуки «Голубого Дуная».

Он обратился к ней со столь мрачным выражением лица, словно зачитывал Антонии обвинительный акт.

— Да, — ответила она, — однако, мне кажется, мы не были представлены друг другу.

— Ваш муж вместе с вами? — не обращая внимания на ее слова, расспрашивал незнакомец.

— О да, конечно, — ответила Антония и пояснила:

— У нас медовый месяц.

Ее партнер обвел внимательным взглядом бальную залу.

— Я нигде не вижу его, — заметил он.

— Герцог в саду, — пояснила Антония, — с очаровательной дамой, как я полагаю, его давней знакомой, которая была очень рада увидеться с ним.

— Как же зовут эту очаровательную даму? — поинтересовался он.

Вопрос был задан так резко и так внезапно, что Антония взглянула изумленно на дерзкого незнакомца и чуть не сбилась с ритма.

— Графиня де Резонвиль, — поспешно ответила она.

— Ага! Именно то, что я подозревал! — с яростью воскликнул мужчина.

Он прервал танец и, схватив Антонию за руку, почти потащил ее через всю залу в сторону распахнутой в сад двери.

— Мы найдем их, — заявил он зловещим тоном, — как вы и говорили, в саду. Вне всяких сомнений, они там.

В его голосе слышалась угроза, поэтому Антония быстро произнесла:

— Я… Возможно, я ошиблась… Кто… Кто вы такой, месье? И почему вы так интересуетесь моим мужем?

— Так уж случилось, что я женат на той самой очаровательной даме, которую вы так живо описали и которую в саду соблазняет ваш супруг! — зло ответил он.

Сердце Антонии испуганно забилось.

По тону его голоса и бесцеремонному поведению она поняла, что граф был в ярости, и внезапно осознала, что своими словами ускорила ход событий!

«Ну, откуда мне было знать, — почти обезумев от ужаса, твердила она про себя, — что человек, который пригласил меня на танец, — муж графини?»

По широкой каменной лестнице они с террасы спустились в сад.

Граф остановился, оглядываясь вокруг и выжидая, пока его глаза после сверкающей огнями бальной залы привыкнут к темноте, которую не мог рассеять мерцающий золотистый свет китайских фонариков, раскачивающихся на ветках деревьев.

— Я уверена, что здесь их нет, — поспешно сказала Антония. — Пойдемте посмотрим в буфете.

Граф, ничего не отвечая и продолжая крепко держать ее за руку, быстро зашагал по дорожке, увлекая Антонию за собой в глубину темного сада.

На краю лужайки, под ближайшим деревом, они наткнулись на первую скамейку в уютной натуральной беседке из роз, вьющихся растений и папоротников в кадках и всполошили страстно целующуюся парочку.

— Извините, месье, извините, мадам, — пробормотал граф, заглядывая им в лица, и устремился к следующему дереву, таща за собой упирающуюся Антонию.

— Постойте! — воскликнула она. — Вы не можете так поступать. Я не знаю, какие у вас намерения, но все ваши подозрения ничем не обоснованы. Мой муж и я здесь в свадебном путешествии. Мы только что приехали. Я полагаю, что сейчас он ищет меня в бальной зале.

— Вы своего мужа, мадам, отыщете там, Л где мы найдем мою жену! — в гневе ответил граф.

Он вновь дернул Антонию за руку и потащил за собой, и она поняла, что, если только она не намерена устроить шумную сцену, ей не удастся остановить его.

Он был очень силен, и его пальцы больно вонзались в нежную кожу Антонии. Непреклонная и мрачная решимость чувствовалась в этом человеке, и это приводило Антонию в ужас, заставляя ощущать себя слабой и беззащитной.

Они обошли так не меньше пяти деревьев со спрятанными между ними скамейками, прервав при этом уединение пяти парочек настолько бесцеремонно, что Антония начала молиться, чтобы эти люди не узнали ее, если им доведется повстречаться вновь. И все же она надеялась, что свет китайских фонариков был слишком слаб.

Приближаясь к очередному дереву, Антония вдруг услышала голос герцога.

Она не могла разобрать слов, но безошибочно узнала его глубокий звучный баритон.

Тревожась за него и в то же время с горечью представляя, как он обнимает прелестную графиню или же позволяет себе другие вольности, подобные тем, которые они с графом только что наблюдали, Антония громко позвала:

— Атол! Где вы?

Граф бросил на нее злобный взгляд и стремительно рванулся вперед, так и не выпуская руки Антонии из своей ладони. Он не остановился, пока они не увидели герцога с графиней, которые сидели на скамеечке под деревом.

Мужчина и женщина мирно беседовали, и ничто не указывало на то, что между ними происходило что-либо предосудительное. Антония с удовлетворением отметила, что, даже если бы что-то и было, у них хватило бы времени, чтобы отстраниться друг от друга, — ведь она достаточно громко окликнула супруга.

Но тем не менее у Антонии создалось впечатление, что внезапное появление графа сильно встревожило обоих, ибо на мгновение они словно окаменели.

От неожиданности графиня тихонько вскрикнула.

— Жак, как приятно видеть вас здесь, — спохватилась она почти сразу. — Я и не ожидала, что вы придете сюда и присоединитесь к нам.

— Ну, разумеется, — ответил граф, не сводя тяжелого взгляда с Донкастера.

— Добрый вечер, Резонвиль, — поздоровался герцог. — Я только что узнал, что вы снова в Париже.

— Я предупреждал вас в прошлый ваш приезд, чтобы вы держались подальше от моей жены, — агрессивно заявил граф, свирепо сверкая глазами, — но вы не обращаете внимания на мои слова!

— Дорогой друг, — герцог попытался успокоить его, — ваша жена как раз поздравляла меня с моей женитьбой, и я надеюсь, вы сделаете то же самое.

— Вся сила и искренность моих поздравлений наилучшим образом проявится вот так! — ответил граф, поднимая руку.

У него надета была только одна перчатка, другую он держал в правой руке. Теперь он этой перчаткой ударил герцога по лицу.

Графиня пронзительно вскрикнула, а Антония почувствовала, как глубоко в груди вздрогнуло, а затем сжалось ее сердце.

— Я воспринимаю ваш жест как оскорбление! — спокойно проговорил герцог.

— Вы правильно поняли меня, герцог! — резко заявил граф.

— Мой секундант придет к вам завтра утром! — ответил герцог равнодушным тоном.

— Я не намерен ждать, — возбужденно заметил граф. — Мы будем драться завтра на заре.

— Как пожелаете. Я к вашим услугам! — ответил герцог и отвернулся.

Он прошел мимо графа и предложил руку Антонии.

— Полагаю, нам пора распрощаться с хозяйкой дома, — произнес он спокойным, звучным голосом, совершенно лишенным эмоций.

Антония обрадовалась, что может опереться на его руку. Она чувствовала, что еще немного, и силы покинут ее.

Направляясь к дому по дорожкам сада, они слышали, как графиня с рыданиями обращалась к мужу, он же отвечал ей громко и сердито.

Антония и герцог не обменялись ни единым словом — в общем, о чем тут было говорить? — пока не оказались в ярко освещенной бальной зале, где маркиза, стоя у двери, прощалась с отъезжающими гостями.

— Это был восхитительный вечер, — любезно поблагодарил хозяйку герцог.

— Я рада, что вы оба смогли прийти, — отвечала маркиза. — Если вы задержитесь в Париже, буду счастлива видеть вас снова.

— Мы с женой всегда рады повидаться с вами, маркиза, — произнес герцог и поцеловал маркизе руку.

Антония сделала грациозный реверанс, и вскоре они уехали в сторону Елисейских полей в карете, которая ждала их у подъезда.

По дороге домой измученная и терзаемая страшными опасениями Антония, несмотря на то что герцог не проронил ни слова, сама завела разговор о происшествии в саду.

— У меня нет выбора, — спокойно пояснил супруг. — Я должен извиниться перед вами за то, что доставил вам такое беспокойство, но граф давно искал повод, чтобы вызвать меня на дуэль.

Но, припомнив, как бесцеремонно графиня приветствовала герцога на балу, Антония подумала, что, возможно, у графа имелись основания ревновать супругу. И все же Антония удержалась от всяческих комментариев и лишь проговорила с явной тревогой в голосе:

— Он может… убить вас!

— Это маловероятно, — ответил Донкастер. — Большинство дуэлей кончается примирением, в крайнем случае несерьезной раной, — и честь обоих спасена!

— Вы можете быть уверены, что на этот раз дело тем и кончится? — с беспокойством спросила Антония.

Она все еще ощущала на руке силу пальцев графа и помнила ту необузданную ярость, с какой вел себя этот человек, когда преднамеренно наносил герцогу оскорбление.

— Поверь, Антония, — герцог попытался успокоить жену, — тебе не о чем беспокоиться. Когда ты проснешься завтра утром, все уже будет позади.

— М-могу ли я… поехать с вами? — робко спросила Антония.

— Нет, это исключено! — возразил герцог. — Зрителям не разрешается присутствовать при подобном… хм, зрелище! Я уверяю вас, что все это лишь чистая формальность… Средство для успокоения графской гордости.

— Графиня очень привлекательна, — тихо заметила Антония.

— Очень, — согласился герцог, глядя на Антонию изучающим взглядом. — И могу вас заверить, что я был не первым мужчиной, кто нашел ее таковой!

— Но тогда почему вы из-за нее деретесь? — спросила Антония, не понимая, в чем суть всего происходящего.

— Это вопрос чести, уязвленного самолюбия, если хотите, — объяснил герцог. — Я готов признать, поскольку мы говорим сейчас откровенно, что у графа имелись причины негодовать.

— Но не можете же вы… драться с каждым мужчиной, который к вам ревнует, — произнесла Антония упавшим голосом.

— Надеюсь, что такое не случится, — улыбнулся герцог. — Однако этот Резонвиль всегда был вспыльчивым и проявлял склонность к театральным эффектам. Одно время он даже поговаривал о том, что готов вызвать на дуэль самого императора, но, к счастью, его уговорили не выставлять себя дураком.

— А не может… кто-нибудь его отговорить… теперь? — нерешительно произнесла Антония, слабо надеясь услышать положительный ответ.

— Я не император! — усмехнулся герцог. — Но, поверьте, я не боюсь ни Резонвиля, ни кого бы то ни было другого!

Они замолчали — больше не о чем было говорить. Вскоре карета подъехала к особняку на Елисейских полях, герцог проводил Антонию в вестибюль и поднес ее руку к своим губам.

— Как вы понимаете, я должен еще сделать некоторые приготовления, — сказал он. — Спи спокойно, Антония. Надеюсь, что утром, когда мы сядем завтракать, все неприятности уже позабудутся.

Ей захотелось прильнуть к нему, обнять, удержать его — она вдруг поняла, что должна задержать его, не позволить уйти. Но он уже повернулся, вышел из дома, входная дверь закрылась за ним, и вот она слышит, как стучат колеса отъезжающей кареты.

Антония в нерешительности осталась стоять в пустом вестибюле, пока ее внимание не привлек лакей, который открыл им с герцогом дверь и теперь с почтением ожидал ее распоряжений.

Антония собралась с мыслями.

— Отыщите Тура, пожалуйста. Пусть он немедленно спустится в гостиную, — приказала она.

— Будет исполнено, мадам, — ответил лакей и поспешил вверх по лестнице, чтобы найти камердинера герцога.

Антония прошла в гостиную.

В небольшой роще царил полный мрак, несмотря на слабый предрассветный блеск в восточной части неба.

Тур вел Антонию сквозь густые кусты, между невысоких деревьев, и она старалась держаться почти вплотную к нему, опасаясь потерять его во мраке, который казался еще темнее из-за того, что в этот ранний час неяркие звезды прямо над головой постепенно меркли на светлеющем небосклоне.

После того как герцог ушел из дома, Антония долго и настойчиво уговаривала Тура отвести ее в Булонский лес, но, только когда она пригрозила, что поедет одна, он наконец согласился сопровождать ее.

— Всю вину я возьму на себя, Тур. Вы не хуже меня знаете, что должны выполнять мои распоряжения. Мы поедем туда, чтобы наблюдать за дуэлью и в случае непредвиденных осложнений немедленно помочь герцогу.

Слуга, склонив голову, стоял перед ней с несчастным видом, и тогда Антония сказала:

— Если его светлость не пострадает, мы незаметно уйдем с места дуэли и успеем вернуться домой задолго до него.

Она знала, что на самом деле сделать это будет весьма сложно, но пока она лишь хотела добиться согласия Тура проводить ее в Булонский лес. Когда ей это удалось, она вздохнула с облегчением.

Понимая, что поступает против воли герцога, Тур не переставал причитать, повторяя:

— Что скажет, что скажет его светлость, он будет сердиться, очень будет сердиться…

Тур был камердинером герцога уже много лет и всегда сопровождал его в заграничных поездках.

В Англии, кроме него, герцогу прислуживали еще два молодых лакея, но Тур был незаменим в Париже — он знал французский и мог выполнить любые поручения.

Поскольку Антония хотела кое-что узнать о герцоге, она настояла на том, чтобы Тур сел с ней в карету, в которой они отправлялись на место поединка.

Она понимала, что слуга будет смущаться, когда она станет расспрашивать его о вещах, довольно необычных, поэтому дружелюбно улыбнулась ему. Тур сидел напротив нее на маленькой скамейке, напряженно выпрямившись и крепко сжав в руках свою шляпу.

— Расскажите мне о графе Резонвиле, — прервала Антония его стенания. — Он хороший стрелок?

— У него репутация дуэлянта, ваша светлость, — ответил Тур неохотно.

— И все это из-за графини? — спросила Антония, но сразу поняла, насколько вопрос был неуместным — все и так было ясно. — Герцогу он когда-нибудь угрожал прежде?

— Были небольшие неприятности года два назад, ваша светлость, — вперив взгляд в пол кареты, произнес Тур.

— Какого рода неприятности? — интересовалась Антония.

Тур беспокойно заерзал на сиденье, лихорадочно пытаясь найти подходящий ответ.

— Можете не отвечать, — поспешно сказала Антония. — И все же тогда граф не вызвал герцога на дуэль…

— Он собирался сделать это, но тогда его светлость состоял советником британского посла, поэтому, наверное, месье граф счел, что совершит опрометчивый шаг, вызвав герцога на дуэль. Такое поведение может стать причиной международного скандала.

— Понимаю, — согласно кивнула Антония.

Но на этот раз герцог не находился под защитой британской короны, и граф мог осуществить свою месть, которая зрела и крепла в нем в течение двух лет.

Неожиданно Антония почувствовала, как на смену тревоге приходит безумный страх.

Словно догадавшись о ее страданиях, Тур сказал:

— Не волнуйтесь так сильно, ваша светлость. Все будет хорошо. Никто не владеет пистолетом лучше, чем его светлость. Он меткий стрелок, таких еще поискать надо!

— Да, я уверена, что все будет в порядке, — ответила Антония, обращаясь больше к себе самой, чем к Туру, и таким образом пытаясь успокоить себя.

Но в сердце ее уже поселился страх — роковой предвестник несчастья.

В кромешной тьме продираясь сквозь кусты вслед за камердинером, она наконец заметила просвет и догадалась, что они прибыли на место.

Они стояли на опушке леса, на краю поляны, которая и была традиционным местом проведения знаменитых дуэлей, и Антония подумала о том, сколько мужчин дрались здесь, рискуя жизнью ради пагубной страсти.

Однако времени на размышления не оставалось: дуэлянты уже стояли друг против друга. Антония увидела, как граф и герцог обсуждают что-то со своими секундантами.

Поодаль стояли еще два человека, один — в черном, второй — с кожаной сумкой в руке, и Антония догадалась, что это арбитр и врач.

Только теперь она осознала страшную реальность и с мольбой обратила взор к светлеющему на востоке небу.

Уже светало, предрассветный мрак быстро рассеивался, и она отчетливо видела все: сверкающую в галстуке графа бриллиантовую заколку и перстень с печаткой на мизинце герцога.

«Я не вынесу этого!»— подумала Антония, до боли сжимая руки, чтобы унять дрожь и крик ужаса.

Она с трудом сдержалась, чтобы не броситься к мужчинам и не умолять их прекратить эту жуткую сцену, зная, что таким поведением лишь разгневает супруга и он отошлет ее домой. И даже если ей удастся помешать им и дуэль не состоится сегодня, поединок перенесут на завтра.

Она до крови прикусила нижнюю губу, чтобы не закричать.

Вот уже арбитр приготовился и подозвал к себе противников, которые по его команде встали спинами друг к другу.

Антония слышала, как арбитр произнес:

«С десяти шагов»— после чего начал считать: «Один, два, три…»

Герцог был выше графа, двигался медленнее и с большим достоинством, и Антония вдруг почувствовала гордость за него.

«В нем есть что-то величественное, — подумала она. — Нечто такое, что возвышает его над жалкими и пошлыми людишками, он — человек чести, просто порядочный человек».

— Восемь, девять, десять! — громко считал арбитр.

Антония затаила дыхание.

Герцог и граф остановились, повернулись и встали боком друг к другу. Они подняли пистолеты и на французский манер оперли стволы на левое предплечье, приподнятое и выставленное вперед.

— Огонь! — скомандовал арбитр. Сигнал прозвучал, и в ночной тишине леса как-то особенно громко прогремел выстрел. Это выстрелил герцог, целясь в руку графа. Пуля лишь слегка задела плечо, и на рукаве появилось ярко-красное пятно, подтверждая репутацию меткого стрелка, какой пользовался герцог.

Секунданты герцога бросились вперед.

— Требования дуэли удовлетворены! — заявили они.

Герцог опустил руки.

— Нет, ни в коем случае! — свирепо закричал граф. — За мной выстрел!

И он выстрелил!

Опустив пистолет и не опасаясь больше противника, герцог повернулся к нему, открыв грудь пуле.

В первый момент Антонии показалось, что граф не попал, но, увидев, как герцог покачнулся, она страшно закричала и, не обращая внимания на всех этих незнакомых мужчин, кинулась к супругу.

Он неподвижно лежал на земле, на груди медленно растекалось кровавое пятно, глаза у него были закрыты.

Антония была уверена, что он мертв!