Невеста из Холмов

Глава 4 Университет Дин Эйрин. Кровь и розы

Город людей напомнил Эшлин о том, как выглядит большая часть ее мира. Та, что принадлежала фоморам. Люди, подобно этому жестокому народу, любили камень, даже реку одевая в каменные одежды. Если бы Дин Ши не отвоевывали себе шаг за шагом место, мир оставался бы таким лысым: из воды, камней и песка. Серое, серо-голубое, черное, белое.

Дома людей напоминали изъеденные морской водой и ветрами скалы с узкими пещерами дверей и окон. Под ногами кое-где тоже встречались камни, целые дороги камней, но когда приходилось сворачивать на более узкие улочки, их сменяли доски, местами утопающие в грязи. Вопрос о том, кто придумал жить такой кучей, когда вокруг огромные поля и леса, Эшлин приберегла на потом.

В фоморских скалах гнездились ястребы-ягнятники, серые, с бурыми, цвета засохшей крови, крыльями, умными желтыми глазами, опасные охотники фоморов. А еще говорливые горные галки-чоу, иссиня-черные, быстрые и хитрые, всегда предупреждающие ягнятников, а с ними и фоморов, о чужом. По горным узким витым тропам бродили короткорогие тары с жесткой медной шерстью, а порой тенью мелькал снежный барс, сияющий яркой белизной и убивающий мгновенно. Эшлин не могла отделаться от мысли, что среди людей так же – большинство их сбиваются в шумные стайки чоу, меньшинство – в семьи упрямых неторопливых таров, и в глубине каменных поворотов за своими и чужими следят желтые глаза ягнятников и прищуренные зеленые – барсов. Хищник присматривает за владением.

Эшлин и Брендон шли вдоль каменной стены, из-за которой выглядывали острые верхушки башен, пока не подошли к воротам. Здесь не стояли стражники – для того чтобы ворота открылись, понадобилось лишь легкое прикосновение Брендона. Он чуть толкнул тяжелые створки пальцами, изображая, что раскрывает их, и, повинуясь его движению, створки ворот стали медленно и послушно раздвигаться. Эшлин успела рассмотреть покрывшиеся кое-где зеленью медные пластины с картинами из жизни. Здесь были люди в плащах, лошади, деревья и странные звери с очень лохматой головой и высунутыми языками. Наверное, если бы у фоморов были собаки, они бы выглядели примерно так.

Студенты всю дорогу обсуждали неудачный ритуал и восторженно делились своими страданиями. Брат так же хвастался царапинами, чтобы быть похожим на воина, у которого узор на теле скрывает многие шрамы.

Брендон же успел немного рассказать о магическом Университете Дин Эйрин, и, судя по его словам, запрещено там было все, кроме дыхания. А судя по поведению студентов – только то, что заметил наставник. Это давало надежду. Строже матери Эшлин наставник попросту не мог быть.

За воротами Университет оказался не одним домом, а городом в городе, гораздо опрятнее и зеленее, чем тот, снаружи. Высокие тонкие башни со шпилями и величественные серые стены, украшенные объемными узорами и фигурами, угловатые двухэтажные домики, утопающие в раскидистых кустах гортензий. Мощные дубы и ясени, круглые и длинные цветочные клумбы, которые сплетались в замысловатый, но бессмысленный для Эшлин узор. Флигели, полностью увитые плющом и диким виноградом. Ряды кустарников, напоминающие шарики и пирамидки, а чуть дальше заросший тростником пруд, который странно, но красиво смотрелся среди ухоженной и подстриженной зелени.

Эшлин совсем потерялась среди серых зданий высотой с дерево и даже выше. Брендону пришлось окликнуть ее, застывшую на песчаной дорожке перед высокой тонкой башней, к которой вел десяток ступеней.

«Интересно, облака не цепляются за этот шпиль?» – думала она и едва не столкнулась лбом со спешившим ей навстречу студентом. В черных и серых мантиях студенты казались ей одинаковыми. Юноша заулыбался и раскланялся.

Из ближайшего дома вышел бородатый человек в довольно кокетливой шляпе с фазаньим пером. Он опирался на трость с витиеватой серебряной рукоятью и махнул Брендону рукой.

– Приветствую! Не ожидал, что так рано вернешься. Я слышал, Брендон, ты отправлялся за древностями, но той, что стоит рядом, вряд ли исполнилась сотня лет? – хохотнул он, подмигнув девушке.

– Ты прав, Риан. Ей около четырех сотен.

Старик улыбнулся, принимая его речь за шутку. Говорить правду так, что в нее никто не поверит, – либо искусство, либо несчастье.

– Это означает, что…

– Эшлин – моя ученица, Риан, – оборвал его домыслы Брендон. Девушка почувствовала волны его негодования, которые плескались под вежливой маской.

– Лучше бы ты женился, друг мой. Поверь мне, даже алхимики в своих изысканиях понимают, что одному совершенствовать тело и душу сложно, из одной меди золота не создашь.

– То-то я вижу перед собой женатого алхимика Риана Доэрти. Только с супругой он меня познакомить забыл.

– Я совершил в твоем возрасте ошибку. А теперь… Кому я нужен, кроме ученого совета?!

Эшлин наблюдала за тем, как чуть краснеют щеки Брендона, как он сжимает руку в кулак и выдыхает, прежде чем ответить.

«Странно, неужели собеседник не замечает? Сам виноват, пожалуй, за жену меня было бы проще выдавать, чем за ученицу. Но то, что он так похож на Брадана, совсем не значит, что обязан исполнять его обеты. Просто тебе хотелось бы этого, хотя бы понарошку», – отругала себя Эшлин и отвернулась к пышным соцветиям гортензии. Розовые, белые, голубые, бледно-желтые пушистые лепестки. Тут любили цветы.

– Позволь, Риан, мы все же пойдем, – ответил Брендон как можно вежливее, – дорога утомила нас, да и ритуал прошел не так, как я рассчитывал. Это надо обдумать, прежде чем докладывать Великому Магистру Галлахеру.

– Я бы позволил, но судьба принесла тебя к нашим воротам так вовремя, что грех этим не воспользоваться. Сейчас начнется вступительное испытание, и мне нужен помощник. Там один герцогский сынок, от которого, я чую, будет беда.

Брендон помрачнел и оглянулся на Эшлин.

– Я должен поселить ученицу в женскую коллегию.

– Это недолго, сегодня прекрасная погода, и дева подождет в библиотечном саду среди красоты и тишины. А нам никак нельзя совершить ошибку.

– Хочешь свалить решение на меня?

– Люблю, когда важные вопросы не зависят от глупости одного человека.

– Считаешь, что общая глупость больше похожа на правду?

– Можно сказать и так.

– Я провожу девушку в сад и приду.

Риан кивнул и, опираясь на трость, не спеша зашагал в сторону высокого здания с круглыми башенками по краям и резными деревянными дверями.

Сад во внутреннем дворе библиотеки, которая оказалась прямоугольным, довольно высоким домом со стрельчатыми окнами и полукруглой аркой посередине, был похож на лабиринт. Стены из кустарника и низких стриженых деревьев огораживали комнатки, каждая из которых скрывала свой небольшой секрет, а дорожки были выложены гладким желтоватым камнем. Брендон попросил Эшлин никуда отсюда не выходить и быстро скрылся за зеленой стеной. Среди цветов и листвы девушка почувствовала себя гораздо уютнее. Тем более что пока никто не нарушал ее покоя.

Эшлин прошла мимо затейливых зеленых фигур и каменного грота, в глубине которого прятался источник воды. Прозрачная вода стекала прямо по стене в глубокую чашу, на дне которой были начертаны неизвестные знаки. Девушке понравились увитые клематисом деревянные качели. Здесь можно было устроиться прямо под водопадом крупных лиловых цветов, похожих на звезды. Нагретое дерево пахло смолой и летом, а над цветочной клумбой напротив танцевала стайка бабочек. Эшлин остановилась здесь, села и стала внимательно разглядывать цветы, удивляясь тому, как по-дурацки звучат их сочетания. Белые лилии говорят о счастливом союзе и ожидании ребенка, ирисы – о готовности защищаться и воинственном настрое хозяина, настурция напоминает, что хозяин клумбы недавно одержал в чем-то победу, мелкие гвоздики – пожелание счастья в пути и приглашение забрать одну как талисман на дорожку, а маргаритки – о том, что важно сохранять в себе свет в трудные времена. Попробуй составь из этого фразу. Будто университетский садовник совсем не думал о том, что он хочет сказать.

Эшлин еще не знала, что новые неприятности вот-вот свалятся ей в прямом смысле на голову.

В это время магистр Брендон Бирн оказался в затруднительном положении. Его голову занимали мысли, далекие от испытания. А от решения при этом зависело многое.

Испытание магических сил – не экзамен, его нельзя подделать, в нем нельзя подсказать. Каждый, кого обучают магическим искусствам, получает огромную силу, и потому даже очень богатые и родовитые юноши могут получить отказ, если их дар вызывает у совета магистров беспокойство. Великий магистр, правда, терпеть не мог объясняться с родителями таких бездарей. Впрочем, куда хуже было, когда талант присутствовал, но развивать его было опасно.

Испытуемый – Фарлей Горманстон, чаще кратко называемый за спиной «этот герцогский сынок», поправлял кружевные манжеты и слушал Риана вполуха, будто бы все, кто был в комнате, – горожане на приеме у бургомистра. В роли бургомистра выступал, конечно же, он, будущий герцог и без малого великий маг. Наблюдая за тонкими, высокомерно поджатыми губами и ровными локонами юноши, ниспадавшими на шелковую куртку с золотой тесьмой, достойную королевского плеча, Брендон понял, чего опасался его коллега. Иногда за такими юнцами к воротам Университета приходят вооруженные отряды, озадаченные отказом в обучении и желающие свою озадаченность выразить самым простым способом. И тогда лучше, если нет одного виноватого, которому они возжелали бы отомстить лично.

Комната была по-старинному простой. Это здание было самым старым в Университете. Две лавки для наблюдателей, столик зельевара и деревянный лежак с защитными знаками, вырезанными по остову и ножкам. Резьба по дереву куда долговечнее любой росписи. По краям лежака были вырезаны углубления для ладоней, а на уровне плеч и лодыжек приделаны ремни, которыми плотно охватывали тело испытуемого. Путешествие в глубины разума – штука опасная, и тот, кто подвергался ему, не должен был навредить себе и другим.

Риан закончил лекцию о правилах этого путешествия – как следовать тропе, проложенной мудрыми, как по глупости не убиться, как вернуться, после чего протянул юноше кубок с зельем, ослабляющим защиту. У каждого человека от природы есть это свойство, и оно сильно, иначе люди могли бы слышать мысли друг друга. У тех же, в ком есть магический дар, защита еще сильнее. Чтобы заставить испытуемого увидеть нужный сон, придется от нее на время избавиться.

Наследник древнего и благородного рода Горманстон осушил бокал так, будто отхлебнул деревенского вина, небрежно, как слуге, протянул его Риану и лег. Брендон, подойдя пристегнуть его, нарочито сильно стиснул плечи и лодыжки, затянув ремни как можно крепче. Чем больше высокомерие, тем большая пустота обнаруживалась под ним. Такие люди раздражали магистра Бирна. «Если бы мы владели той магией, что доступна ши, – мысленно усмехнулся он, – но в мире нет совершенства. Поэтому придется сейчас сесть рядом с этим индюком, вложить ладонь в деревянное углубление и всю дорогу питать своими силами его путешествие в глубь разума. Если, конечно, разум у него имеется». Магия – тяжелый труд. Не все, кто переступает порог Университета, готовы это принять.

Брендон вспомнил, как сестра Фарлея, высокая и статная Эпона, в отличие от брата не путавшая достоинство с высокомерием, проходила испытание. Какие разные дети порой растут в одной семье!

Риан устроился с другой стороны лежака и также опустил руку в углубление для ладони. Кожу покалывало, рука ощущала тепло, будто дерево было нагрето солнцем. Брендон чувствовал, как в самом его теле начинает распространяться тепло, от сердца бежит по сосудам к рукам и ногам. Сердце забилось быстрее. Риан вздохнул и повел испытуемого по пути сна.

– Ты открываешь глаза и видишь, как темнота впереди сгущается, становится ярче, а потом из нее проявляется дверь, обычная, деревянная, готовая открыться от первого прикосновения…

Глаза Фарлея Горманстона под закрытыми веками пришли в движение. Надежно пристегнутая правая рука сжала пальцы, будто касаясь дверной ручки. На лице отразилась брезгливая гримаса, когда герцогский сынок услышал в свой адрес «ты». Пусть привыкает. Здесь все равны.

Брендон закрыл глаза, чтобы погрузиться вслед за испытуемым в сновидение, и оказался в узком каменном коридоре, освещенном факелами. Пахло гарью и сыростью. Перед юношей была дверь, крупная, с кованой ручкой в виде драконьей пасти. Он, не сомневаясь ни секунды, ухмыльнувшись, дернул ее на себя и оказался в каменном зале замка. Зал казался заброшенным, оплывшие свечи в люстрах, полутьма, только серебристый свет из узких стрельчатых окон. Снаружи, судя по всему, была лунная ночь.

Юноша принялся осматривать все вокруг, переворачивая подсвечники, вытаскивая ящики столов, с грохотом перебирая фигурки и сундучки на каминной полке, заглядывая в чаши на столе. Он деловито искал ключ, зная, видимо, от домашнего учителя, что это испытание можно пройти быстро. Не дожидаясь опасностей и подсказок. Но плох тот преподаватель, который дает простые задания. Кто-нибудь, смотревший со стороны, заметил бы, как под закрытыми веками быстро двигаются глаза Брендона. Он уже придумал, чем развлечь высокородного гордеца.

Испытуемый застыл и прислушался. Этот звук пока был очень тихим, скорее ощущение нарастающего гула, который заставляет сердце сжиматься от страха. Живущие в горах знают его хорошо. Иногда его называют «песнь земли». По каменным плитам пола пролегла узкая трещина, стол зашатался, сбрасывая чаши, свечи и тарелки. Брендон чувствовал, как покалывает кончики пальцев от напряжения. Жаль, что устроить землетрясение в реальном мире не под силу и двум сотням магов. А может, не жаль.

Фарлей утратил свой лоск и заметался в клубах пыли, отскакивая от трещин и тяжелых предметов, иногда перекатываясь по полу. Наконец, он закончил борьбу со стихией, забившись под все еще казавшийся крепким стол, и увидел, как пятиярусная кованая люстра рухнула вниз, обрывая цепи толщиной в две руки. На какое-то время все вокруг потонуло в грохоте.

Когда новый вихрь пыли осел, в серебристой лунной дорожке, ближе к дверям, лежал ключ, оторвавшийся при ударе от нижнего яруса подсвечников.

Брендон вздохнул. В этом испытании еще никто из будущих студентов ни разу не поднял головы к потолку. Все ищут под ногами.

Страх и злость боролись внутри Фарлея, искажая гримасой его тонкое лицо аристократа. В такой момент и проявляется образ магической силы. Он принимает вид какого-нибудь существа, что ярче всего отражает природу дара. Мышонок. Конь. Горлица. Лев. Ласка. Пес. У Эпоны Горманстон, помнится, вышел неожиданный бык, и она похлопала его по шее ласково и уверенно. Ждать недолго. Что же ты медлишь? Брендон, не открывая глаз, сжал правую руку в кулак.

Пол задрожал. К спасительному ключу потянулась трещина, обещая похоронить его в глубинах земли. А вместе с ним и надежду на поступление. Испытуемый знал, что сновидение не может его убить, а вот покалечить надолго может, поэтому боялся вылезать из укрытия под град падавших с потолка и стен камней, картин, старинного оружия. Гул нарастал. И вдруг двери разлетелись в мелкие щепки.

Огненный дракон ворвался в зал, добавляя к разрушениям сотни мелких искр. Фарлей закричал, наблюдая, как на кончиках его пальцев вспыхнули огоньки, а потом пламенем охватило руки до локтя. Дракон, его внутренняя магическая сила, оставшись без управления, метался под потолком, как голубь в ловушке птицелова.

– Ши тебя побери! – прошипел вслух Брендон и усилием воли разорвал связь с испытуемым, выбрасывая того из сна на поверхность. Юноша дергался, натягивая ремни, и выл, пока ему не влили в рот успокоительный настой.

Пока алхимик пытался привести в чувство плачущий от боли подарочек от герцога, Брендон, потирая виски, медленно подошел к ближайшей скамье и сел. Риан выжидающе смотрел на него, уже понимая, что коллега скажет.

– Его нельзя учить. В нем много силы и мало контроля, более того, мало желания контроля. Если он снова прикоснется к внутреннему источнику, то со временем сойдет с ума.

– С ума сойду я, – вздохнул Риан, – объясняя это его отцу.

Библиотечный сад в это время тоже был далек от благостной тишины, что обычно в нем царила.

В кроне ясеня над головой Эшлин послышалось шуршание. Оно угрожающе усилилось. Девушка отвлеклась от клумбы и вскочила – удачно, потому что в край клумбы настурций с веток сверзился юноша, состоящий, кажется, весь из кружев и локонов, словно сам был цветком, неудачно и не до конца превращенным в человека.

– Здравствуйте, – сказал он бойко, но неразборчиво, поскольку выплевывал цветы. – Вы, наверно, новенькая? Я бы запомнил такие волосы. Кстати, я не задел вас?

– Нет, только клумбу. Но это поправимо, и ее все равно стоит пересобрать, – Эшлин протянула ему руку, и юноша встал. Его лицо в зеленых ошметках выражало радостное удивление.

– А вы сильная. И как будто веселая.

Он поклонился с изяществом танцора, не особенно переживая из-за обвисших кружев.

– Граф Эдвард Персиваль Дарси-Баллиоль к вашим услугам. Да-да, я из тех самых Баллиолей, младшая ветвь, через старую леди Розамунду.

Он оценил степень вежливого непонимания на лице Эшлин и рассмеялся:

– А вы, наверно, издалека? Ах, да-да, вы новенькая с необычайным талантом, вас привез магистр Бирн! Кто-то говорил, что вы вызывали дождь…

– Я издалека. Я Эшлин, – кажется, нужно было что-то объяснить.

Граф Эдвард-Перси-вот-это-все рассмеялся снова:

– Очаровательно. Просто Эшлин? У вас нет фамилий… семейных имен? И не принято давать прозвища?

– Прозвища дают события, а не кто-то, – это Эшлин знала твердо. – А моя семья… считайте, что она прозвана Ежевикой.

– Вы только не думайте, я не смеюсь, это же мило – Эшлин Ежевика! Мою кормилицу зовут Лизелотта Смола, у нее очень смуглая кожа, и это намного проще запомнить, чем Лизелотта Фишер или там Бейкер. А моего друга… вот он, кстати.

Из-за колючей живой изгороди, щедро оплетенной вьюнком – «не доверяй показному смирению», так перевела бы это послание Эшлин, – появился второй юноша, высокий и широкий, как ставший на задние ноги годовалый бычок, и примерно с таким же веселым изумлением на большелобом лице.

– Эдвард, ты упал, – пробасил он, как будто это нуждалось в подтверждении. – Зато с девушкой познакомился. Красавица, – он рассмотрел Эшлин с ног до головы.

– Это и есть мой друг, как вы могли понять, – вмешался Эдвард. – Он Аодан, Аодан Брегон. Старинное имя, слышали?

«Огонь. Судья», – мысленно перевела девушка. Ей нравились значения. Имена, как и цветы, должны были нести значения. Вот имена Эдварда при всем своем звонком и пестром многословии значения для нее не несли. Она назвала бы его Кэйлин – «щенок». Или Тиджернак – «дитя лорда». Тогда имя было бы им, а он – именем.

– А это Эшлин Ежевика, и она издалека, – продолжал Эдвард-Кэйлин-Тиджернак, – как ты мог заметить. Зато особый талант. Это ее сам магистр Бирн привез!

– Ну и ничего, я тоже из маленького города, – пробасил Аодан. – Если кто будет обижать, позови меня. А если девчонки станут задаваться… ну, в смысле леди – подружись с теми, кто не будет, да и все.

– Преувеличиваешь, дружище. У нас, Эшлин Ежевика, тут нечто вроде равноправия золотого века. Лев лежит рядом с ягненком, деревенский парень учится вместе с принцессой, примерно так.

Эшлин не очень хорошо понимала, о чем ей говорят, но улыбалась – оба юноши выглядели милыми. Не слишком умными, возможно, но милыми.

– А что ты делал на ясене? – все же спросила она. – Ты смотрел на птиц? Или делал оберег от гадюки?

– Нет-нет! Ой, про оберег от гадюки я еще спрошу, я такого не слышал. Видишь ли…

На Эшлин обрушился сверкающий водопад слов, из которого выяснилось, что некий профессор Тао из «той самой империи Мин за морем, откуда чай и фарфор везут», крайне жестоко и ужасно высмеял Эдварда, и теперь тот хочет… нет, не отомстить, конечно же, просто пошутить. Для этого было припасено ведро воды, и оставалось водрузить его над дверью беседки, где означенный профессор погружался в некое состояние сна с открытыми глазами и выходил всегда освеженный. По плану Эдварда и Аодана ведро должно было опрокинуться на профессора Тао, освежив его с ног до головы. Чистой водой, конечно же, ничего худшего!

– Просто Аодан тяжелее меня. Я лез по ясеню на беседку, пока без ведра. Но что-то покосилось. Поэтому хорошо, что без ведра.

– Давайте я залезу, – Эшлин оценила ясень и беседку. – С ведром. Это, конечно, если у вас можно так шутить над старшими. Я еще не знаю ваших обычаев.

– Нужно, – сказали оба юноши, – а если что, мы скажем, что это мы придумали. Неужели влезешь?

Брендону не удалось быстро вырваться из цепких лап Ученого Совета. Риан хотел разделить на всех ответственность за отказ герцогу Горманстону в магическом будущем его сыночка. Рядом так нетерпеливо, будто его за дверьми ждал десяток непредсказуемых ши, постукивал сапогом по полу ближайший друг Брендона – Финнавар Дойл. Он последний месяц не вылезал из северной башни, колдуя над своим, как его успели прозвать, «гробом вечности». Профессор Дойл мечтал создать артефакт, способный заставить человека вспомнить всю жизнь, начиная с рождения. Риан ворчал, что Финнавар сейчас-то не может запомнить расписание, куда ему вспоминать что-то из младенчества. Только Брендон понимал тягу друга к созданию вещи, способной обмануть время. В ремесле проще: создал шедевр, одобренный мастерами, и сам стал мастером. В магической науке сложнее – создай то, не-знаю-что, докажи коллегам, что оно важно, и тогда, может быть, войдешь в историю.

На обсуждение испытания Фарлея Горманстона, судя по взъерошенным волосам и блестящему взгляду, профессора Дойла вытащили прямо из «гроба». Странно, что он только хмурился, но все еще не рассказал Брендону о том, что его так волнует. Неужели получилось?

Однако посторонние беседы были отложены в сторону. Целитель все еще приводил Фарлея в чувство, а перед рядами скамеек вышел ректор Горт Галлахер. Он всегда носил наглухо застегнутую черную мантию и терпеть не мог украшений. Даже положенную по рангу для торжественных случаев цепь с подвеской надевал только во время визитов сюда посланцев короля. Он умел двигаться практически бесшумно и статью напоминал аристократа, хоть никто и не слышал, чтобы ректор Галлахер хвастался титулами или родней. Впрочем, это не помешало ему стать одним из королевских советников.

– Господа, до меня донеслось, что вы не можете прийти к согласию относительно юноши, который прибыл сегодня утром.

– Почему же, – поднялся со скамьи Риан, – испытание пришлось прервать, и это дурной знак, ректор Галлахер.

– Вы суеверны, друг мой? – Горт Галлахер бросил взгляд на все еще бледного и бессознательного герцогского сына. – Разве предчувствия – не плод вашего воображения? Или мастер алхимии вдруг стал мастером предсказаний?

Риан обиженно запыхтел, однако перечить ректору – верный способ потерять почетное и хлебное место.

– Магистр Бирн может рассказать, что видел, когда наблюдал за испытуемым. Мы храним магические знания от тех, кто не готов их постичь. И мы обязаны говорить правду, сколь бы родовитый отпрыск почтенного семейства ни явился перед нами!

По лицу ректора Галлахера проскользнула тень. В этот момент оно показалось хищным. Есть люди, что в черном похожи на галку или ворону. Ректор же напоминал более крупную птицу, которая наблюдает за вами с высоты, выжидая время для удара клювом.

– Что ж, магистр Бирн. Вы тоже уверены, что наследник семьи Горманстон, которого вы экзаменовали, не способен обучаться магическим искусствам?

Брендона раздражал этот чуть насмешливый тон. Зачем он спрашивает мнение прилюдно, если сам уже все решил? Иногда казалось, что ректор нарочно указывает некоторым преподавателям их место, чтобы потешить самолюбие. Или не казалось.

– Господин ректор, я провел испытание по всем правилам и видел, как в момент душевного напряжения силы юноши вырвались на волю и едва не сожгли его. У него есть врожденный дар, он силен, но достался человеку, который не сможет им управлять. Слабому. Трусливому. Лишенному силы воли.

Последние слова Брендон выговаривал медленно, припечатывая герцогского сына, насколько было возможно, не касаясь базарных ругательств. Он знал, что сражение проиграно, сейчас деньги и политика победят здравый смысл, и опасный студент, очнувшись, отправится поселяться в мужскую коллегию. И все-таки не мог молчать. Пока язык не отрезали вместе с головой.

– Что же, магистр Бирн, вы всегда отличались требовательностью к силе духа. Возможно, излишней. Если всякий, входящий в эти стены, будет безупречным, чему вы сможете его научить?

Брендон чувствовал себя студентом, которого желают оставить на пересдачу:

– Как пользоваться своей безупречностью, создавая нечто полезное для науки и королевства.

Горт Галлахер усмехнулся, окинул взглядом подуставших от этой сцены коллег и наконец выдал окончательное решение.

– Этот юноша будет вызовом для нашего мастерства. И нам хватит силы духа для его обучения. Чтобы мои слова не звучали призывом к невозможному, я попрошу отнести будущего студента в мой дом. Прежде чем он начнет постигать науки, я сам подготовлю его. На этом мне придется вас покинуть, есть весьма срочное дело.

Он кивком разрешил Брендону сесть, насладился выражениями лиц присутствующих и вышел из комнаты.

– Вот ведь… – начал Финнавар, когда помощник вывел из комнаты все еще плохо стоящего на ногах герцогского сына.

– Неприятность, – подсказал Риан, промакивая лоб платком. Ему сделалось жарко.

– Брендон, может быть, нам сразу поджечь университет, не дожидаясь, пока этот высокородный гусь его разнесет? – проворчал создатель «гроба вечности».

– Не разнесет. Но нам от этого не легче. Мне тоже надо бы…

– Постой, я должен тебе рассказать, а лучше показать! – Финнавар неуклюже всплеснул руками.

– Ты полежал в своем гробу? – оживился Риан.

– Нет. То есть да. Не в этом дело. Приходите ко мне сегодня, оба. Это то, что невозможно просто так узнать и молчать – с этим надо что-то делать. Ты будешь потрясен, как я.

– Так идем, покажешь. Мне только надо поселить ученицу, которая давно ждет меня в библиотечном саду.

– Отлично. Заходите сразу после. Это… непостижимая история. Не для одной головы.

Профессор Дойл подскочил и унесся прочь, будто за ним гнались. Видимо, подготавливать зрелище. Брендон кивнул алхимику Риану на прощанье и отправился искать Эшлин, надеясь, что она все еще там, где он ее оставил. Но его надежде было не суждено сбыться.

Когда Брендон уже подходил к библиотечному саду за оставленной там «ученицей», ее вывели навстречу. Эшлин сопровождал сухонький цепкий мужчина в шляпе, похожей на ведро, – комендант студенческой коллегии.

– Господин магистр, эта девица утверждает, что прибыла с вами. Она приняла участие в непристойном деянии вместе с двумя студентами, кои уже отправились получить наказание. Учитывая, что девицам порка не полагается, прошу вашего решения о ней.

Брендон заморгал. Непристойное деяние Эшлин и двух студентов представилось его воображению так, что хотелось потрясти головой и умыться холодной водой.

Эшлин поглядывала на паукообразного человека и задумчиво теребила тесьму на рукаве платья. Она уже пробовала по дороге объяснить коменданту, в чем он не прав. Выходило только хуже. Возможно, Брендон поймет, что это полное недоразумение.

– Мы какого-то старейшину водой облили. Но ведром его не задело, это неправда, – произнесла она, предвосхищая расспрос о происшествии. – Наверно, это было нехорошо.

У Брендона было такое выражение лица, как будто водой облили его самого. Но подчеркнуто доброжелательный голос выдавал в нем терпеливого наставника, привыкшего к всяческому озорству, за которым неизбежно следует жестокая расплата.

– Так какой же опыт вы хотели провести над… господин комендант, какой именно преподаватель оказался жертвой их любознательности?

– Судя по признаниям юнцов, это была непристойная шалость, придуманная ими двумя, а девицу они лишь втянули, пользуясь ее наивностью. Они прикрепили ведро к дверям беседки и дождались, пока господин профессор Тао выйдет из ежедневного уединения. Хвала небесам, в ведре была вода, и мантия профессора лишь намокла, а не запачкана.

Эшлин вздохнула.

– Два моих новых друга сказали, что этот человек укрепляет силу духа, когда сидит один в беседке. Но судя по тому, как он обошелся с палкой из изгороди и какими словами он нас назвал, силы его духу пока не хватает.

Глаза Брендона чуть сощурились, голос стал нарочито добродушнее, но от его тона повеяло холодом, как из гранитной пещеры в жаркий летний день:

– Таким образом, вы проводили опыт, изучая меру силы духа?! Что ж, господин комендант, я полагаю, что лучший опыт – испытание на себе. Поэтому после наказания провинившиеся должны будут провести целый день в уединении. А для этой девы я найду место для укрепления духа у себя в погребе.

– Благодарю вас, магистр! – отозвался комендант, радостно избавляясь от неудобной девицы и поспешно удаляясь. Как поступать с обалдуями мужского пола, он знал, а женщины ставили его в неудобное положение. А вдруг заплачет? Или упадет в обморок? Возможно, поэтому он следил за мужской коллегией, да так и не женился.

Эшлин молчала, мысленно составляя покаянный букет. Цветы туда подбирались трудно… кажется, способность попадать в неприятности она за собой сохранила и в этом мире.

– Надеюсь, что насчет погреба ты пошутил? – виновато улыбнулась она.

– Тебе придется спуститься в погреб. И как можно скорее найти там вяленое мясо, репу и морковь, пока мы не умерли с голоду. А если ты продолжишь привлекать к себе внимание, то из погреба я тебя и вправду не выпущу. Твои таланты могут наделать здесь много шума.

– Что ж, если у тебя в доме есть очаг, то мы точно с голода не умрем. Я видела в саду душистые травы. Сад можно считать твоим?

– В твоих руках в этом саду, кажется, вырастет то, чего там отродясь не водилось. Поверь мне, если кто-то здесь посмотрит на тебя хорошенько, тебе будет не спрятать всего, что ты умеешь. И тогда ни я, ни король тебя не спасут.

– Я не пользовалась никакими талантами, а эти юноши свалились мне на голову. Мы познакомились, они милые, но странные. Скажи мне, кто такой король?

– Король – властитель всех и вся, правит и повелевает жизнями и смертями подданных. Разве в твоих землях нет верховного владыки?

Эшлин нахмурилась:

– Нет. Каждым родом управляет старейшина. А если надо решить то, что важно для всех, собирают совет старейшин. Только Горт Проклятый хотел стать выше старейшин. Но это слишком большая сила для одного. Она разрушает душу. Разве нет?

– Король выше, чем старейшина, в некоем смысле он старейшина старейшин, и не нам с тобой рассуждать о его душе. Лучше подумай о своей и о том, что…

– А что во мне такого необычного? Я больше не буду возвращать суть вещам из дерева и попробую во всем быть как люди. Уже попробовала. У меня получилось.

Брендон внезапно оборвал шутливый тон, поколебался несколько мгновений и продолжил тихо и веско:

– О том, что ты можешь потерять и жизнь, и душу из-за своего колдовства! Ты умеешь делать то, что не под силу никому из самых знающих. И ничто так не пугает, как большая неведомая сила. Даже если ты можешь погасить огонь одним взглядом и выпить реку, я бы не желал тебе попасть в руки тех, кто охотится на ведьм с настоящей страстью.

Она звонко рассмеялась, услышав предостережение Брендона.

– Выпить реку никто не может… разве что кому-то из фоморов придет в голову изменить ее русло, растревожив землю и скалы. Они так делали. А душу я, как ты помнишь, уже потеряла. Это правда страшно, но…

– Давай-ка я покажу тебе Университет, – вздохнул Брендон, – чтобы ты знала, где здесь что. Потом отведу в женскую коллегию и навещу друга.

Они шли вперед между высокими длинными домами, похожими на скалы, и маленькими, утопающими в зелени домиками. Город-университет был красив, менее гармоничен, чем выстроили бы ши, более пестр, но красив, и Брендон гордился им, как гордятся тем, во что вложили много своего сердца. Эшлин окружали цвета, запахи, люди, впечатления, так что их избыток едва давал сосредоточиться на разговоре, а каждый цветник или живая изгородь заставляли остановиться. Пожалуй, она за всю жизнь столько нового не видела, как за последние два дня.

Вдруг ши остановилась и, нахмурившись, принюхалась. Перед ней был роскошный розарий из чайных и белых роз, которые скрывали от любопытных взглядов стену одноэтажного домика с покрытой мхом крышей.

– Странно, в саду пахло цветами, землей и деревом. А здесь, у домов, пахнет кровью. У окон цветы, опять странное сочетание… ты знаешь, что самые яркие розы распускаются на крови сердца? Но это не их поливали… такое чувство противное. Здесь всегда так?

– В человеческом жилье всегда дурно пахнет по сравнению с цветником, но оставить тебя ночевать в саду я не могу. А в этом доме живет мой друг, к которому я… – Брендон решительно преодолел две ступени, и его рука, сжатая в кулак, чтобы постучать, без всяких усилий проскользила по распахнувшейся двери.

Эшлин пошла за ним так поспешно, что, споткнувшись о ступеньку, ткнулась в плечо Брендона носом.

– Подожди! Там… там что-то дурное, – она почувствовала, как холодеют руки. Ее пальцы снова сжались над грудью, пытаясь поймать несуществующий Кристалл. Что-то пряталось в глубине этого дома, в темноте за дверью. Знакомое. Тревожное. Больное.

…Когда нашли Уну, такая же болезненная тревога была в сердце. Только кровью от нее не пахло…

Брендон вошел в дом и остановился. В зеленоватой полутьме, которой витражи только добавляли цвета, она казалась неожиданно зловещей, как никогда раньше. Комната была похожа на университетскую кладовую, в которую сбросили странные глиняные сосуды, инструменты, деревянные конструкции, склянки и карты. Даже на гладком каменном полу виднелись следы каких-то рисунков. У камина валялась раскрытая огромная книга. Столкнуть такой том со стола можно было лишь в пылу борьбы. Чуть дальше лежал лицом вниз хозяин комнаты. Каменные плиты пола были густо усыпаны осколками стекла. Эти же осколки усеивали тело. Кое-где по жилету и рубашке расползались темные пятна, а в бороздках между камнями застыли ручейки крови. Это они пахли.

Брендон бросился вперед, под его сапогами хрустело стекло. Эшлин так и застыла в дверном проеме. На противоположной стене, над распростертым телом, возвышалась деревянная рама. В ней уже не было зеркала. На стене сразу за рамой темнел круглый след, словно от огня. Быстрого и жестокого огня.

Эшлин сама не узнала свой голос, когда хрипло произнесла:

– Ты его не вернешь.

Смерть пахла кровью и пустотой. Посеченный осколками зеркала Финнавар Дойл уже отправился добывать знания о вечности из первых рук. Но Брендон упрямо продолжал пытаться привести в чувство безвозвратно мертвого человека.