Невеста смерти

Глава 11

— Таранис, — решилась все же Ренита, понимая, что ее слишком быстро обозначившийся живот уже не скрыть, особенно обнаженной. — Ты готов вслед за Рагнаром стать отцом?

Он поднял на нее глаза, полные боли и отчаяния:

— Готов. Я помню свои слова и держу их. Дарий?

— Нет, что ты. Это твой ребенок. Собственный.

— Ренита, мне не надо сладких сказок на ночь. Мы оба взрослые люди и слишком хорошо все знаем друг о друге.

— Но медицина и милость Эскулапа…

— Ренита, не добивай враньем. Я рад, что ты решилась на этот шаг. Я клянусь быть отцом твоему ребенку и ни в чем не упрекну ни его, ни тебя. Но воздвигать между нами стену лжи не смей. Не хочешь говорить кто, не надо. Я верю тебе. И уверен, что не косорылого же дурачка у Соляных ворот ты соблазнила. А наши ребята все как на подбор красивы и здоровы.

— Нет же, — разрыдалась Ренита, прижавшись к его покрытой шрамами груди. — Нет…

— Ну хорошо, нет так нет, — гладил ее по спине Таранис и целовал пушистые волосы, наконец-то свободные от покрывал.

— Что, родственничек, запыхался? — поинтересовался Таранис у Дария, выбивая у того меч на тренировке.

— Рад, что ты все же влился в наше боевое братство, — отозвался без тени сомнения Дарий, вытирая рукой пот с раскрасневшегося от напряжения лица, все же он с трудом приходил в нормальную форму после крайнего ранения.

— Братство? Братство братством, но мы с тобой вроед теперь как-то ближе родня, — негромко произнес Таранис, исподволь наблюдая за реакцией Дария.

— О чем ты? — в серых глазах юноши было столько недоумения, что Таранис смешался.

— Ладно, забудь.

Дарий с сомнением покачал головой, постепенно догадываясь, что Таранис попросту ревнует его к Рените. И действительно, совершенно не по своей воле ему пришлось проводить в обществе врача гораздо больше времени, чем хотелось бы. Поврежденные широким зазубренным наконечником стрелы брюшные мышцы срастались плохо, да и после того, как рана полностью закрылась, многие упражнения причиняли ему мучительную боль. Дарий и не думал подавать виду при товарищах, но иной раз наметанный взгляд Рениты все же замечал неладное, и она утаскивала его за руку в медицинскую палатку делать массаж и класть припарки. Дарий не возражал, потому что и сам хотел уже как можно скорее позабыть о досадном ранении и полноценно участвовать во всех операциях когорты, которых в отсутствие Гайи и Марса отнюдь не убавилось.

И вот теперь мужчина понял, что невольно стал яблоком раздора в семье боевых товарищей. С этого момента Дарий твердо решил больше к помощи Рениты не прибегать даже в самом крайнем случае, а полагаться исключительно на свои силы и силу воли.

— Доблестный префект! — Ренита ворвалась в штабную палатку так, что полог взметнулся за ее спиной почти параллельно земле.

— Не сейчас, — Фонтей нетерпеливо махнул ей рукой, делая знак покинуть палатку.

Ему было не до очередных просьб врача, которые он уважал и выполнял, но разбираться с покупкой меда или тонкого полотна сейчас не мог. Меньше часа назад в лагерь пришел взволнованный пастух и рассказал, что в нескольких милях от города, в лесу он видел странный военный лагерь. Пастуха удивило отсутствие аквил и орла в центре лагеря, да и форма у воинов была не армейской. К тому же каждый легион, возвращаясь под стены Рима, обязательно проходил по родному городу торжественным маршем при полном параде, демонстрируя захваченных пленников и вражеские знамена. А тут вроде ничего такого, да и лагерь совсем небольшой. Вот пастух и завернул к преторианцам как к перавым же попавшимся на его пути представителям закона.

Когорта была поднята по тревоге. Фонтей с Дарием и его помощником намечал ход операции — они должны были скрытно выдвинуться несколькими отрядами, окружить лагерь и там уже разбираться, кто и куда собрался. И главное — зачем.

— Я не уйду, — спокойно сказала Ренита, прислоняясь к туго натянутому полотнищу стенки палатки, пряча руки за спиной.

— Военврач, ты забываешься, — рявкнул префект, запоздало понимая, что тем, что посвятил слишком близко Рениту в дела своей семьи, сам же дал ей много воли, подчеркнув ее особое положение. — И вообще, собирай с собой то, что может понадобиться в первые часы после боя.

— В смысле? У меня все наготове всегда.

Он досадливо поморщился:

— С собой. Не слышала? Не поняла? Ты отправляешься с отрядом.

— Я? Я не..

— Все, иди, — махнул рукой префект, склоняясь к карте.

— Нет.

— Ты отказываешься? Что ж, надеюсь, ребята сами смогут перемотать раненых. И успеть доставить их к тебе. Да, боюсь, послать тебя с ними была глупая и поспешная идея.

— Нет!

— Да что опять?! — потерял терпение префект, а Ренита съежилась от его окрика и нескольких пар глаз, смотревших на нее с нескрываемым раздражением, в том числе и серые, ставшие жесткими в предвкушении боевой операции глаза Дария.

— Во-первых, я иду с ними. Ты сам приказал. А во-вторых, я шла предупредить, что Дарий не может сражаться впереди отряда.

Дарий вскочил было, но сел на место, переводя дыхание от возмущения и желания наговорить колкостей разбушевавшейся не к добру женщине.

— Тааак, — протянул префект, нечаянно ломая в руке стило. — Стратег? Сама возглавишь?

— Прости, Дарий, — быстро обернулась в сторону товарища Ренита. — Доблестный префект, как врач я обязана тебя предупредить, что этот офицер еще не оправился окончательно от тяжелой раны. И каждое усилие причиняет ему боль. Насколько я поняла из приказа, мы отправляемся чуть ли не бегом. Я понимаю, что он не покажет виду. Но во что это выльется, я знаю. Хотя бы на примере Гайи.

Префект задумался, а в штабной палатке повисла мертвая тишина.

— Хорошо. Дарий, у меня нет оснований не доверять мнению врача. Послать больше командовать некого. Квинт со своим отрядом уже три дня в Путеолах. Просто не лезь в пекло. Понял?

— Понял, — со вздохом ответил Дарий.

— Это приказ, — жестко сказал префект, наблюдая, как вздохнула с облегчением и испарилась Ренита.

Таранис не знал ничего о том, что и Рениту послали с отрядом ловить поганцев, обнаглевших настолько, что встали лагерем под самым городом. Его окликнули со стрельбища, находившегося чуть поодаль лагеря так, чтобы никто не попал под шальную стрелу, и он примчался бегом, пополнил запас стрел и занял свое место в строю. Да и дальше все происходило так быстро, что они едва успевали смотреть под ноги — если вражины успели заметить, что их кто-то видел, а уж скрыть целое стадо овец весьма сложно, как и его следы.

И вот теперь, когда стало ясно, что они все недооценили подготовку напористого, прекрасно обученного и вооруженного до зубов врага, он заметил фигуру, передвигающуюся по поросшей кустарником поляне, превратившейся из дивной майской луговины в кровавое поле битвы, хрупкую, несмотря на мешком сидящие доспехи, фигурку Рениты с большой кожаной сумкой наперевес. Вот она склонилась над упавшим воином, подхватила под мышки и потащила за кусты и под прикрытие небольшого холмика подальше от вражеских стрел. Он засмотрелся на ее неловкие движения с тяжелой ношей, на то, как она самозабвенно пятится назад, не замечая нескольких упавших рядом вражеских стрел. Она не заметила даже, как один поганец, осмелев, едва не кинулся к ней с мечом, но был остановлен клинком подоспевшего спекулатория.

Таранис был готов оставить свою тщательно замаскированную и пристрелянную позицию, лишь бы броситься к ней на выручку, но был вовремя остановлен жестким приказом Дария:

— Не прекращай стрельбу ни на мгновение. У них там тоже есть лучник-дальнобойщик. Или даже два. Найди и сними их.

Он вновь сосредоточился на стрельбе, понимая, что чем скорее уничтожит вражеских лучников, тем в большей, пусть и относительной, безопасности будет его Ренита.

Но вот он заметил, что кусты рядом зашевелились, и из них выметнулись сразу во весь рост несколько вооруженных до зубов мужчин, явно намеревающихся зарубить его.

— Я прикрою, — услышал он резкий окрик Дария и звон клинков, и больше не оборачивался, посылая вперед стрелу за стрелой.

Он думал только о том, как бы не попасть в своих, стремительной лавиной штурмующих возведенные врагами временные земляные укрепления, и был абсолютно спокоен за себя, зная, что его спину защищает Дарий.

Но вот обнаружили себя и были уничтожены оба лучника, а он по одному снял с укреплений самых яростных их защитников, давая своим ребятам возможность продвигаться дальше. Стих и звон мечей за его спиной, и Таранис наконец-то позволил себе оглянуться — Дарий стоял на одном колене, переводя дыхание, забрызганный кровью и опирающийся на меч.

— Благодарю, брат, — окликнул его Таранис, тот медленно обернулся…

И Таранис заметил стрелу, пробившую правое плечо друга насквозь.

Он бросился к Дарию, подхватил его за здоровое плечо и завертел головой, отыскивая Рениту. Точно так же, как еще несколько мгновений назад он был готов укусить ее за то, что согласилась отправиться на поле боя, так же теперь благословлял решение командира послать ее сюда. Наконец, он заметил ее, стоящую на коленях возле одного из спекулаториев, и махнул ей рукой, негромко окликнув. Ренита быстро закончила перевязывать раненого, что-то шепнула ему и бросилась к Таранису:

— Любимый, ты..

— Дарий…

Она охнула и плюхнулась рядом с ними обоими на коленки:

— Дарий, милый, потерпи чуть.

Он разлепил закрывающиеся сами собой веки:

— Да я и не особо…

— Знаю, как ты. Как вы все. Все вам тут не особо, — ворчала она так, как давно, еще со времен лудуса не слышал от нее Таранис.

Ренита обломила стрелу с обоих сторон и вырвала засевшее в плече древко, зажав рану толсто скомканным полотном.

— Я же предупреждала! Я просила! — бормотала она, вновь разжигая ревность в душе Тараниса, который теперь и не мог злиться на Дария, спасшего ему жизнь в этом бою.

Дарий, стиснув зубы, молчал, пока Ренита извлекала стрелу и туго прибинтовывала поврежденную руку к телу прямо поверх туники и доспехов. Он сдержанно поблагодарил врача и нетерпеливо тряхнул головой, разгоняя непрошенный туман.

Ему надо было разобраться с захваченными пленными, распорядиться, чтобы убрали трупы убитых преступников, обыскали как следует все остатки вражьего логова. Но больше всего у него было беспокойства о своих ребятах — в этот раз спекулатории понесли довольно серьезные потери. И хотя убитых среди них не было, все же несколько человек получили серьезные ранения. Дарий слышал, как за его спиной кто-то вспомнил Гайю — что веди она отряд, такого бы не произошло.

Дарий проклинал себя и свою самонадеянность — надо было не просто выслать вперед разведку, которая донесла примерное количество собравшихся в лагере преступников, но и пронаблюдать за ними чуть дольше, чтобы оценить выучку. Вот только времени у него на это не оставалось. Дарий оправдывал свой рисковый маневр только одним — бросив в пекло сражения своих воинов, проводя разведку боем, он сберег жителей города и стоящих на воротах урбанарев. Когда спекулатории начали окружать лагерь, то сразу поняли, что едва не опоздали — наемники сворачивались и готовились выступать. Урбанарии, натренированные разбираться с мелкими уличными беспорядками, могли бы не выдержать натиска обученного, пусть и маленького, войска. И тогда на улицах Рима была бы бойня.

Дарий только укрепился во мнении, что те, кого они сумели взять живьем и кого убили — никакого отношения по происхождению к египтянам не имеют. А вот те, кто ими верховодил — тоже не египтяне, но выучку прошли именно там.

Он оглянулся на ребят — усталые, многие в крови, но в их глазах не было упрека в его адрес, только гнев по отношению к недобитым врагам, которые, скрученные по всем правилам, лежали аккуратным рядком лицом вниз.

Дарий вспомнил о еще одной не самой удачной операции в своей жизни — как раз в Египте, где он под видом обычного офицера римского гарнизона, размещенного в Александрии, якобы водил дружбу с северным торговцем, на самом деле не просто центурионом, но и родным племянником известного в Риме сенатора Марциала, славившегося своей честностью и преданностью идеалам, заложенным еще Юлием Цезарем, в легионах которого и закалился нынешний сенатор. Они с Кэмом прокололись на сущей ерунде — Кэм в речи употребил какое-то жаргонное словечко, которое ясно дало понять внимательно, как оказалось, следившим уже за ними врагам, кто он есть на самом деле. Дарий много раз возвращался к тем событиям в уме — и все отчетливее понимал, что их раскрыли бы и так, это было вопросом дней, так что винить Кэма было не за что. Кэм погиб, а сам Дарий с тяжелыми ранениями после неудачного покушения на него был вывезен в Рим, где и получил новое назначение. Кэма он вспоминал часто, и все время гнал от себя мысль о его гибели, так же, как мучился сейчас и от того, что не мог даже Рените сообщить, что Гайя жива. И если не жива сейчас, то хотя бы не погибла бесславно в темном переулке, а успела еще немало дел сделать в Сирии.

Подтянулся обоз.

— Что грузить в первую очередь? — поинтересовался молодой солдат, которого до участия в операции еще не допустили, чтобы избежать и вовсе очевидных потерь.

— А головой подумать? — досадливо поморщился Дарий, придерживая одной рукой другую.

— Раненых? — догадался новичок, переводя глаза с внушительной кучи оружия, золота и мешочков с дурью, отобранных у поганцев, на окровавленную повязку на плече у Дария.

Тот кивнул и подозвал Рениту, все еще хлопочущую возле новоявленных пациентов:

— Проследи сама за их погрузкой.

— А ты? Ты тоже должен лечь в повозку.

— Ренита, — устало отозвался Дарий, который еще не успокоился после выходки Рениты в палатке префекта. — Не устраивай представление. И не забывай, что командир тут я.

— Да, пока без сознания не свалился, то командир, — съехидничала Ренита с таким серьезным выражением лица, что никто так и не понял, шутит врач или действительно не верит в силы командира отряда.

Помощник Дария, не желая мелкой склоки между командиром и врачом, молча подвел коня, взятого у одного из сопровождавших обоз воинов, и он привычно вскочил, лишь слегка придержавшись за узду одной рукой — сесть с другими ранеными на повозку, да еще и подчинившись Рените, ему не позволяла гордость, но и сам мужчина понимал, что не дойдет пешком. Не свалится, но будет передвигаться словно немощный старик, а чувство собственной неполноценности уже доконало его хуже физической боли, пока залечивал живот. Он и сам понимал, что от злополучной стрелы мог бы и увернуться, если бы не подрастерял былую гибкость и ловкость.

— Не сомневался в тебе как в командире, — сдержанно похвалил Дария префект, выслушав обстоятельный доклад молодого офицера.

Дарий постарался как можно подробнее и вместе с тем лаконичнее изложить свои наблюдения и выводы, помня, как умела это сделать Гайя, он еще раз с благодарностью вспомнил те несколько месяцев, что прослужил под ее началом — это было хорошей для него школой.

— Все это звенья одной цепи, — еще раз повторил префект, покачиваясь с носка на пятку со скрещенными на груди руками. — Ладно, Сирия, Египет. Там они под своим небом разрастаются. Но ведь у нас, в Риме, находятся предатели. И не один! А оказывается, целыми стадами!

— По-другому и не сказать, — согласился Дарий, и тут префект заметил, что как бы уверенно он ни держался, но бледность покрывает его щеки, а по вискам катятся крупные капли пота, хотя в штабной палатке и не было жарко.

— Вот что, дружище, — префект сел за стол и взял в руки какие-то пергаменты, давая понять, что разговор окончен. — Иди, давай, отдыхай и лечись. Мне еще надо подумать над допросом. Эти так легко все не расскажут. Эх, Гайю бы сюда…

— А Таранис или Рагнар? Да они только сами собой кого угодно напугают. Особенно Рагнар.

— Рагнар, говоришь? Вообще-то старуха-рабыня моей супруги и правда вздрагивала, столкнувшись с ним ночью в атриуме. Но он почтеннейшего Марциала охраняет, и тащить его сюда означает кого-то посылать к Марциалу, а это рискованно, так вот с ходу менять телохранителя.

— Таранис?

— Он меткий лучник. Что, поставит к дереву и будет стрелы вокруг головы укладывать?

— Как вариант. Но он вообще-то и так достаточно жесткий. И к тому же, он зол неимоверно на этих поганцев. Там же Ренита была. И ее чуть не зацепили.

— Эх, — тяжко вздохнул префект, чувствуя и свою вину за то, что послал эту немного неловкую и невысокую женщину в бой вместе с закаленными воинами. Но он понимал в тот момент, что другого врача под рукой нет, даже был бы Кезон, тот не пошел бы. И еще он понимал с цинизмом опытного воина — случись что с Ренитой там, для привезенных в лагерь раненых он легко нашел бы врача, хоть в том же храме Эскулапа, хоть отозвал бы временно у урбанариев или вигилов. — Ладно, я подумаю. Иди.

Ренита, едва переведя дыхание и поспешно обмывшись, сменила тунику, почти не заботясь о том, что ее могут и увидеть пациенты, ожидающие своей очереди на перевязку.

Она еще не успела даже осознать весь ужас ситуации, в которой оказалась на поле боя — все мысли о страхе отлетели прочь, едва она увидела первые брызги крови на обнаженных руках и доспехах спекулаториев. Ренита заставила себя забыть о том, что так и не успела отдышаться после долгого бега, перемежавшегося с быстрым шагом, которыми они добирались до места. Она впервые вынуждена была бежать так долго, да еще и в норовящем куда-то съехать панцире, с закрывающем половину обзора тяжелом шлеме. Она порадовалась, что схитрила и не надела ни поножей, ни наручей, пользуясь общей спешкой — понадеялась, что не строевой смотр и никто не будет приглядываться. Единственное, чем она себя утешила — что плоду в ее чреве пока что ничего не грозит: она просто активно дышит свежим воздухом, они же не вигилы, работающие по несколько часов в дымящих и чадящих обгорелых развалинах. А брюшные пластины доспехов защищают живот вполне надежно — в это ей хотелось верить.

Уже на полпути она стала отставать, и кто-то из ребят подхватил ее под руку:

— Что-то наша медицина не внушает уверенности в ее здоровье.

Она вспыхнула, колкий ответ попросился на язык. Но она вовремя осеклась — грубить сейчас даже не то что не время и не место, но и просто дыхания не хватит.

— Давай сумку, — быстро сказал ей другой спекулаторий, тоже бегущий рядом.

Она было потянулась снять на бегу ремень тяжелой, битком набитой бинтами кожаной сумки, висящей у нее на широком ремешке через плечо, но остановилась — а если бой начнется вот сейчас? Что она с радостью бы отдала, так это меч, все равно не была уверена, что сможет пустить его в ход сейчас — слишком жив был в памяти страх того дня, когда она неожиданно для себя отбила у разъяренной толпы молоденького раненого урбанария. Да и то, не подоспей вовремя спекулатории, не известно, чем бы все это кончилось.

Но пока она боролась с собой, с дыханием, съезжающими тяжелыми для ее плеч доспехами и удивлялась в очередной раз, как умудрялась все это носить с завидным изяществом Гайя, они прибежали, и Ренита услышала отрывистые команды Дария, голос которого звучал совсем не так, когда он шутил и смеялся с ней или друзьями.

— Ренита, — окликнул он ее. — Не высовывайся. Сиди вот здесь. Яр небольшой, но сухой, я проверил. Закрыт кустарником. И тебя не достанут, и ребята знают теперь, куда ползти.

Она кивнула и юркнула в небольшое углубление позади луговины там, где она переходила в редколесье. Но едва увидев, как принял стрелу в незащищенное доспехами бедро один из ребят, только что помогавших ей преодолеть последние стадии пути — как приказ Дария начисто вылетел у нее из головы, и она понеслась к нему, на ходу выхватывая из сумки бинт.

По настоящему испугалась Ренита тогда, когда ее окликнул Таранис — даже странно, как они в круговерти событий и не заметили друг друга. Она привыкла, что муж если и посвящает ее в детали службы, то она у него вполне спокойна в сравнении с остальной когортой — вьет себе гнезда на деревьях или устраивается поудобнее на сухом и теплом чердаке, дремлет, изредка поглядывая, не идут ли поганцы. А тут бой, кровь, разъяренные мужские голоса, комья разбрасываемой тяжелыми коваными подошвами земли — и сапфировые глаза Таранис, зовущего ее. Она метнулась к нему:

— Любимый. Ты…

И даже с облегчением услышала его горький выдох:

— Дарий…

И только тут заметила тяжело стоящего на одном колене Дария со стрелой в правом плече — причем меч, залитый кровью, он тоже держал в правой руке.

Ренита была в ужасе — получается, это она напророчила сероглазому красавцу очередную беду. Но ведь знала, предупреждала — не окреп он еще.

И вот Дарий наконец зашел в госпитальную палатку, пропахшую за сегодня удушливым запахом застывающей крови и мужского пота. Ренита велела капсариям поднять все пологи, чтобы свежий майский ветер вынес вон все миазмы и дал раненым лишний глоток свежего воздуха. Простудить их она не боялась — на улице тепло, да и укрыты все хорошо, напоены теплым питьем после мытья и перевязки.

— Вот и все, — закрепила она повязку на плече Дария. — Когда это ты успел помыться? Думаешь, мне было бы сложно тебе помочь? А то только рану лишний раз разбередил.

— Ничего страшного, — односложно ответил Дарий, и это было так непохоже на него даже усталого, что Ренита сочла, что он все же дуется на нее за поспешный визит к префекту, и не стала выяснять отношения сейчас, отложив разговор до лучших времен, тем более, что ее ждали еще несколько человек, раненых очень легко и потому оставленных напоследок. Их напоили, обмыли, и они могли вполне спокойно подремать на своих плащах в ожидании, пока она заменит им временные повязки на более тщательные и обработает как следует раны.

— Вот твоя койка, ложись, в палатку не отпущу, — показала ему Ренита на единственную свободную складную койку в конце палатки.

Он кивнул, сделал вид, что пошел туда, но едва она обернулась к следующему раненому и начала о чем-то его расспрашивать, заглядывая в глаза и трогая рукой лоб, как Дарий быстро выскользнул из полевого госпиталя и отправился в свою палатку. Он прекрасно видел, что Таранис ни с того ни с сего начал его ревновать к Рените, и не хотел давать лишнего повода, щадя прежде всего Рениту.

Таранис, получив задание лично от префекта попробовать разговорить хотя бы парочку пленников, не особо раздумывая даже, зашел к Рените, но не стал сразу ее окликать — хотел удостовериться, что она справилась со своими делами. Таранис прекрасно видел, насколько кровавым оказался бой, и даже перестал злиться в душе на префекта и Дария, чьим совместным, как он считал, решением оказалась там Ренита — все же многим ребятам повезло, что она хотя бы не дала им истечь кровью, пусть в поле и не было тех условий, к которым она привыкла в сполиарии цирка, встречая раненых гладиаторов сразу у Ворот жизни. Зато довезла всех живыми и уже здесь смогла сделать для них все, на что способна. Мужчина понимал, что его любимая бесконечно устала — видел же ее в лудусе после боев. Но сейчас и он должен был проявить жестокость к Рените, как бы ни жалел ее в душе.

— Ренита, — он негромко окликнул ее, склонившуюся с чашкой над раненым.

Она встрепенулась и кинулась к нему с привычными сполохами страха в глазах и уже была готова ощупывать его в поисках раны, но он успел схватить ее за руки:

— Тише. Ты можешь сейчас уйти отсюда?

Она замялась, оглядываясь на ряды занятых коек. Таранис заметил ее сомнение:

— Тебя есть кому сейчас заменить? Воду-то дать может кто-то?

— Да, конечно, капсарии. Но…

— Это не надолго. Поможешь мне допросить пленных.

— Хорошо, — вздохнула она. — только переоденусь.

— А вот этого не надо, — он оглядел ее заляпанный кровью серый хитон. — И волосы распусти.

Таранис сам, не дожидаясь ее ответа, вытащил из свернутых в тугой гладкий пучок на затылке несколько простых роговых шпилек. Легкие волосы Рениты не были такими густыми и тяжелыми, как у Гайи, чьи шпильки скорее напоминали тонкие стилеты, и сразу же растрепались по плечам прядями, напомнившими Таранису статую Медузы-горгоны, виденную им на той вилле, где они впервые встретились в поединке с Марсом.

— Зачем? — недоуменно сделала она шаг назад.

— Увидишь, — и он увлек было ее за собой в штабную палатку, но спохватился. — И снадобье возьми какое, чтоб говорили охотнее.

— Например? У меня есть наоборот, снотворное.

— А слабительное? Чтоб полоскало так, чтобы умолял прекратить это в обмен на ценные сведения.

Она растерялась окончательно:

— Это как-то не надо было ни разу… Могу приготовить, конечно, но не сразу. Время надо, чтоб настоялось.

Ренита подняла пальцы ко лбу, как делала всегда во время мучительного раздумия:

— Как я сразу не сообразила! Я же только что красавки наварила целый котелок, уже часть даже израсходовала. А остальное собиралась сейчас как раз с ланолином оставшимся размешать, да ты мне помешал.

— Погоди, не так быстро. Это что за дрянь?

— Дрянь?! Мазь красавки отлично лечит тяжелые ушибы, растяжения, в особенности тогда, когда вы все по своему обыкновению надеетесь так перетерпеть и попадаете мне в руки уже с воспаленными и распухшими суставами, в жару… — Ренита завелась, и Таранис постарался ее успокоить нежным поглаживанием по плечу.

— Лечить поганцев? Вообще-то ребята им наваляли неплохо…

— Лечить? Да я их разрезать ломтиками, как колбасу ливерную с сельдереем, готова за то, что они с ребятами сделали! У меня семеро лежат в лежку, а еще нескольких отпустила по палаткам после перевязки! Да душила бы своими руками! — она задохнулась от искреннего гнева, а Таранис подумал о своем.

— Резать, говоришь? Да пожалуйста. Возьми с собой скальпель…

Она быстро взяла чистую чашу, отложила туда немного густого белого бараньего сала и щедро плеснула темный пахучий отвар из котелка, подумала немного и добавила еще, размешивая все это деревянной палочкой. Таранис уловил запах:

— Твоя красавка… Это же беладонна! У нас в святилище ее использовали в тайных мистериях. Он нее глаза становятся странными, кошачьими, с огромными зрачками!

Она кивнула:

— И сердце колотится, а во рту сухо. И нести будет чушь.

— Мне не нужна чушь.

— Значит, постараешься задать вопросы как можно точнее.

— Ну что? Время позднее. Вы устали. Я устал, — Таранис присел краем ягодицы на стол в штабной палатке, понимая, что проявляет неуважение к имуществу когорты, ведь завтра за этим столом будет сидеть снова с бумагами префект, но счел, что скриба, единственный свидетель его нарушения дисциплины, сочтет разумным смолчать. — Рассказывайте…

Двое захваченных воинов уже какое-то время мотали ему нервы, убеждая, что не понимают латынь и требовали переводчика с египетского.

— Чушь какая, — вполголоса заметил скриба. — Во-первых, весь Египет со времен Антония говорит по-латыни. Во-вторых, я отличный переводчик. И ты же видишь, пытался с ними заговорить. Ничего они не понимают.

— Не сомневался, — вздохнул Таранис, нарочно поворачиваясь к злочинцам той стороной лица, где была татуировка, в свете факела выглядящая весьма зловеще. — Ренита, твой выход.

Ренита, все это время полудремавшая, завернувшись в широкий теплый плащ Тараниса с головой, с сожалением рассталась с ним и вышла на свет, держа в руке плошку с мазью и скальпель.

Она нарочито медленно подошла, как и просил ее Таранис по дороге сюда, давая им рассмотреть покрытый бурыми пятнами хитон, плохо смытую кровь на своих запястьях, потому что второпях ополаскивала только кисти рук от крови, пока капсарии меняли на столе одного раненого на другого.

— Вижу, вам обоим тоже досталось, — она провела рукой по обнаженной груди одного и другого пленника, покрытых синяками, ссадинами и порезами, и насладилась их недоумением.

С выработавшим за годы работы в лудусе умением она бесстрастно сорвала узкие египетские набедренники с обоих, заставив мужчин сразу почувствовать себя беззащитными:

— И что? — тихо пропела она, невольно подражая Гайе, допрашивавшей на ее глазах наемника во дворе лудуса. — Будем говорить?

Она приставила скальпель к укромному месту одного из лже-египтян, заставив мужчину вздрогнуть, но так же быстро перенесла тонкое идеально отточенное лезвие на его грудь и сделала длинный тонкий разрез. Ренита знала, что для ускорения действия красавки надо, чтобы она попала в кровь, а просто втирать мазь, как она делала всю жизнь получившим ушибы и другие травмы мужчинам — того эффекта, который нужен им сейчас, не будет. Ребятам же она стремилась снять боль в отекших, болезненых местах тупых ударов, а вовсе не заставить их мучиться от жажды и мелькания мушек перед глазами.

— Что она делает? Кто это? — отрывисто поинтересовался второй пленник, в ужасе пытаясь растеребить связывавшую его руки веревку.

— Кто? — усмехнулся Таранис. — Твой ночной кошмар. Разве не видишь? Тривия. Она станет разрезать вас обоих на маленькие кусочки и скармливать мне. Помнишь, я предупреждал что устал. А значит, и зверски голоден. Ну же, дорогая… Не останавливайся…

Ренита сделала надрез на груди второго пленника, взяла припасенный лоскут мягкой кожи и осторожно не из-за того, что боялась причинить боль пленникам, а чтобы ненароком не втереть себе ядовитое зелье, без меры насыщенное вытяжкой красавки, стала размазывать его по ним.

Через какое-то время, как и ожидали Ренита с Таранисом, пленники забеспокоились — они перестали хорошо видеть то, что происходит рядом с ними, и облик допрашивающей их пары становился все более пугающим. Голоса стали хриплыми, они постоянно облизывали губы и пытались сглотнуть пустым сухим ртом, борясь с мучительным жжением в нем и в глотке, мешающим глотать и дышать. Они уже не могли сказать точно, окровавленная и взлохмаченная женщина с тонким ножом в руке стоит перед ними на самом деле или является плодом их разыгравшегося воображения, как и лезущие их того же угла, откуда появилась она, гигантские мохнатые пауки со слизистыми жвалами. Они и правда решили, что к ним снизошла сама Тривия, божество подземного мира и ночи с её таинственными ужасами и чарами, или даже Фурия, римская богиня мести и угрызений совести, наказывающие человека за совершенные грехи, а уж у этих мужчин на остатках совести грехо было немало, и они сами это понимали.

Прошло не более четверти часа, как обрушившиеся на колени пленные, утратившие последние признаки мужества, послушно отвечали на вопросы Тараниса, попутно отгоняя видимых только им пауков.

— Милая, иди к себе, отдыхай, — тихонько проговорил на ухо Рените кельт, наблюдая, как летает стило скрибы по навощенной поверхности которой уже дощечки за эту ночь.

Врач кивнула и тихо выскользнула из палатки. Ее окликнул проходящий по лагерю патруль:

— Доблестный врач… Почтеннейшая Ренита… Мы проводим тебя.

Она не стала возражать.

Оказавшись вновь под летящей в ночном небе неизменно щедрой кованой змеей, выпускающей и выпускающей в такую же плоскую кованую чашу на длинной ножке свой целебный яд, Ренита вздохнула с облегчением: капсарии не спали, зорко наблюдая за пациентами, которые то как раз спали совершенно спокойно, успокоенные удобными повязками и целебными отварами. Она прошлась, трогая лбы и поправляя на всякий случай бинты, думая о том, что сейчас наконец-то отойдет за палатку, куда уже приученные ею к порядку капсарии принесут несколько ведер теплой воды, обмоется, переоденется наконец-то в чистое и приляжет ненадолго хотя бы головой на стол.

Но вот она споткнулась от неожиданности и едва не вскрикнула — койка, отведенная ею Дарию, была не то что пуста, но и даже не смята. И предположить, что он из гордости не попросил уринарий у дежурившего молоденького солдата-капсария, а сам отправился на улицу, было нельзя.

— Где Дарий? — зловещим шопотом поинтересовалась она у следовавшего за ней тенью капсария. Тот испуганно закрутил головой:

— На этой койке никого не было. Вообще. Ты ушла, мы еще удивились, что отправила в палатку Тулия с его раной на бедре, хотя место есть.

Ренита схватилась за голову и вылетела вон, обрушившись на стоящих возле площадки, отведенной под палатки госпиталя часовых:

— Где Дарий?!

— Он же давно прошел, — недоуменно ответил солдат.

— Как это? Путаете с кем?

— Сразу как пришел на перевязку, так и ушел вскорости. В сторону своей палатки пошел. И кто ж Дария спутает?

Ренита побежала, ни слова ни говоря, в ночную темноту, разбавленную длинными рядами белых полотняных палаток, но тут же натолкнулась снова на Тараниса, на плечо которого тяжело опирался Дарий.

…Таранис, быстро закончив допрос и радуясь, как смогла ему помочь в этом любимая жена, шел к своей палатке, размышляя о все новых талантах, раскрывающихся в Рените. Он думал и о том, что готов таки простить ей и беременность от Дария или еще кого — в конце концов, он сам ее подтолкнул к этой мысли, и злиться теперь глупо и поздно.

Он зашел и стал раздеваться, не зажигая светильник — после боя он помылся и снял большую часть снаряжения, так что оставалось только заползти под одеяло. Мужчина горестно вздохнул, что благодатная пустота палатки сегодня опять пропадает зря — Ренита ни за что не оставила бы раненых, среди которых состояние нескольких внушало ей опасения. Между тем Квинт со своим отрядом наводил порядок в соседнем городишке, Рагнар старался ночевать дома, если не приходилось сопровождать сенатора в ночных пирах или даже поездках по другим городам, ну а Гайя и Марс были вообще неизвестно где. В том, что Гайя жива, Таранис все же не сомневался, но и языком болтать не хотел — не случайно же играет в какую-то игру префект. Ну а Дарий — тот снова в госпитале.

Таранис сел на койку, на ощупь развязывая кальцеи. И вдруг услышал тяжелый вздох.

Он встрепенулся. Вздох повторился, и теперь к нему примешался какой-то хриплый всхлип. Таранис вскочил, словно ужаленный:

— Дарий?!

Он взмахнул кремнем и зажег светильник — Дарий и правда разметался на своей койке, даже не укрывшись одеялом, и повязка на его плече промокла красным пятном. Даже в свете тлеющего фитиля из овечьей шерсти Таранис опытным взглядом заметил, насколько бледен мужчина и как выделяются красные пятна его пылающих щек на мертвенно-белой коже.

— Что ты здесь делаешь?! Неужели Ренита отправила? У тебя ж одно ранение на другое, тут и немудрено горячки ждать.

— Нет, — медленно проговорил Дарий, не открывая глаз. — Не хотел ссор.

— Ты бредишь, — обреченно вздохнул Таранис, соображая, есть ли время обуться или хватать Дария как можно скорее и нести к Рените или выбегать и звать патруль, чтобы принес сюда Рениту на руках.

— Нет, — с упрямством пьяного и таким же заплетающимся языком произнес снова Дарий, напомнив Таранису недавний допрос.

— Что именно нет? Не Ренита тебя отправила сюда? — спокойно и четко задал он вопрос, бережно приподнимая отяжелевшее и пылающее от внутреннего жара, влажное тело товарища.

— Сам. Не хотел мешаться.

— Кому?!

— Тебе. Ты будешь ее ругать за то, что она до меня дотрагивается.

— Что?! — и тут Таранис мучительно осознал, что и правда замучил дария своими полунамеками и испепеляющими взорами.

Дарий приоткрыл глаза и уставился на Тараниса своими серыми, опушенными длинными темными ресницами, всегда игривыми, а сейчас блестящими нездоровым блеском глазами:

— Поверь, я ни разу ее не тронул. И в мыслях не было. Шутил с ней. Да… как и со всеми. Но трогать… Неееет. Да еще после Гайи…

При последних словах Таранис едва не уронил Дария назад, но совладал с собой:

— Прости. И позволь еще раз поблагодарить, что прикрыл меня сегодня. Ты замечательный командир.

— Я? Да брось, — Дарий дышал мелко и часто. — Вот Гайя… Та и правда прирожденный воин. И с ней бы не ранили бы стольких ребят… Гайя…

Таранис хотел подхватить Дария на руки, но тот воспротивился:

— Куда ты меня тащишь? Я не мешок с репой…

— Ты сам репа. С головой не дружишь. И на плечах у тебя репа. Вставай тогда и держись за мою шею, — кельт обхватил талию друга и медленно повел его туда, где в темноте светился факел у приоткрытого полога санитарной палатки.

— Дарий! — всплеснула руками Ренита. — Я же говорила! И утром говорила! И вечером говорила…

— А женщины все разговорчивы без меры, — пробормотал Дарий, приподнимая голову и вновь роняя ее на плечо Тараниса.

Ренита хлопотала вокруг Дария, лишь мельком благодарно взглянув на Тараниса. Он помог ей вместе с выскочившими на шум капсариями завести совсем ослабевшего Дария в палатку и уложить на стол, а затем, убедившись, что все идет своим чередом и расставшись даже с призрачной надеждой на то, что проснется утром с Ренитой рядом, отправился восвояси. Он вдруг почувствовал, что ревность к Дарию отступила, хотя и не зажила в его душе совсем, но все же вздохнул с облегчением.

То, что им удалось узнать от поганцев, не было настолько срочным, чтобы посылать за префектом или будить его в случае, если он остался ночевать в лагере. Уходя из штабной палатки, Таранис уточнил у скрибы, сможет ли он все ночные записи к утру подготовить для доклада Фонтею, и тот заверил стрелка, что дело привычное и он справится.

Едва добравшись до койки, Таранис наконец-то провалился в глубокий сон, и хотя бы там был рядом со своей любимой, в тайне завидуя Рагнару, которому хоть иногда, но удавалось переночевать в настоящем доме, оставаясь с женой совсем наедине.

— Рагнар, — Юлия тяжело раскинулась в кресле на полукруглых греческих ножках. — Я так рада, что и тетя Гортензия ждет маленького. Она по крайней мере, понимает меня.

— Я тебя тоже понимаю, — заверил ее Рагнар, бережно проводя своей огромной рукой по отяжелевшим, покрытым выступившими синеватыми венами ногам жены, покоящимся у него на коленях.

— Знаю. Иначе бы и не говорила, — спокойно вздохнула Юлия, распуская волосы. — Мне даже диадема мешает, не то что шпильки. Сама не понимаю, почему.

— В моем народе женщины просто плели косы, и выглядели прекрасно. Да и Гайя в основном с косой ходила, а уж она красавицей была бесспорной.

— Да? А она всегда говорила, что самая обыкновенная девчонка, каких на улицах Рима тысячи ходит.

— Вот уж никогда бы не назвал бы Гайю и обычной, к тому же девчонкой. У меня на родине такие девы-воительницы воспеты в песнях скальдов и называются валькириями.

Они оба замолчали, вспомнив каждый свои встречи с Гайей…

Рагнар первым прервал молчание, погладив ее тугой, выступающий из-под всех складок свободной домашней столы живот:

— Так когда же ты меня осчастливишь сразу целой кучей мелюзги?

— В начале осени.

Рагнар обнял нежно, бережно, боясь ненароком придавить хрупкую, несмотря на огромный живот, Юлию, и стал целовать ее, не пропуская ни одного уголочка ее маленьких аккуратных ушек, изящной шеи и даже точеного носика. Он еще раз окинул Юлию любящим взором, осторожно переложил ее ноги на небольшую скамеечку с подложенной подушкой и встал с пола, на котором сидел возле ее кресла:

— Мне пора…

— Так быстро?!

— Что поделать. Пока сенатор дома, его охраняют ребята. А когда ему надо где-то быть, там уж столько постов на улице не поставить на всем его пути. Да и передвигаться он любит разными дорогами, чтобы еще и с людьми пообщаться простыми по дороге.

Юлия обвила его шею руками, целуя в ответ:

— Береги себя, любимый.

— Постараюсь. Мне есть ради кого. Но и не прятаться же мне за все колонны? Зачем нашим детям отец-трус?

Юлия невесело улыбнулась в ответ на его шутку.

— Гайя, не стой на ветру без плаща, — незаметно подошедший сзади Марс укутал ее плечи плащом, несмотря на то, что стоял июнь и над морем дул по-летнему теплый ветер.

— Марс, ты уже слишком вошел в роль заботливой няньки, — с нежной улыбкой ответила Гайя, не желая обижать друга и возлюбленного, но и тяготясь уже той неусыпной и неустанной заботой, которой окружили ее мужчины на корабле.

Единственным человеком, который, как ни странно, оставался в стороне от ее выздоровления, был врач-сириец, который так и не смог простить ей того, что опровергла все его прогнозы и диагнозы своей необыкновенной жизненной силой.

— Мы подходим уже к устью Тибра, — предупредил ее Кэм, спустившись откуда-то с мачт и парусов. — Будем бросать якорь в Остии?

— Нет, — твердо возразила Гайя. — Поднимаемся к городу.

Кэмиллус хмыкнул — он знал, что они уже на расстоянии видимости не только случайно встреченных торговых кораблей, но и кораблей императорского римского флота, в том числе тех, которые патрулировали морские просторы на подступах в материку и мелким островам.

— Готова к переговорам с береговой охраной? Сумеешь доказать, что мы не пираты? — на всякий случай поинтересовался Кэм у Гайи, безоговорочно признавая ее полномочия капитана, к исполнению обязанностей которого она полноценно вернулась совсем недавно.

Девушка кивнула, отбросив назад энергичным движением головы отросшие почти до плеч кудри, ставшие завиваться еще интенсивнее от влажного морского воздуха.

Она прикинула, что могло бы защитить трирему от предупреждающего обстрела, и распорядилась поднять в качестве флага самый обычный армейский плащ из двух, сохранившихся у Марса и у нее — тот самый, в который Марс и завернул тогда их доспехи, спрятав среди якобы товаров, когда выдавал себя за торговца с молодой женой. Она вздохнула — казалось, с этого момента прошла масса времени… Гайя задумалась о Дарии — все же отправляла его в тяжелом состоянии, и смог ли он вынести тяжести путешестия по морю, она не знала. А уж и сама столкнувшись с тем, каково лежать с открытой раной, когда корабль болтает и бросает из стороны в сторону разыгравшейся бурей, и вовсе не была уверена, что Дарий это выдержал, хотя и знала, что он очень сильный и готов многое стерпеть.

— Справа по борту две биремы! — крикнул наблюдатель, и Гайя побежала в надстройку срочно переодеться в форму.

На их счастье, моряки, заметившие полощущийся на ветру офицерский плащ, не стали стрелять по неопознанной триреме, очевидно, не выполнившей какие-то формальности — Гайя и даже Кэм не знали всех тонкостей взаимоотношений между военными кораблями. Они лишь взяли их на прицел, ощетинившись лучниками по ближайшим к ним бортам обоих небольших, маневренных кораблей, и велели замедлить ход, красноречиво продемонстрировав «воронов», которые намертво могли соединить два корабля носами. Чаще «воронами» пользовались пираты, но не брезговали и моряки — когда охотились за пиратами.

Загорелый и обветренный морской трибун лет тридцати пяти легко перескочил на палубу триремы по сброшенной его воинами доске и остолбенел, разглядев, что командир непонятного корабля к тому же еще и женщина. Он не сразу это понял, разглядев сначала блестевшие в ярких лучах полуденного солнца начищенные доспехи на двух спокойно и уверенно приветствующих его с борта офицерах. Даже то, что один из них был худощавым и невысоким, его не особенно смутило — особые требования к росту и стати предъявлялись толко при наборе в преторианскую гвардию. Но вот когда трибун разглядел таки фалеры на груди хрупкого офицера, оказавшегося старшим центурионом как ни странно, преторианской гвардии, то его обуяли сомнения. А когда офицер, поприветствовав его, отточенным движением снял шлем и мелодичным негромким голосом назвался Гайей Флавией, морской трибун решил, что впервые за годы службы его одолела морская качка, хоть море и было на удивление спокойно в этот день.

Гайя улыбнулась, видя смущение морского трибуна, чьи светло-каштановые глаза под выцветшими от солнца бровями смотрели одновременно жестко и удивленно:

— Вот пергамент с приказом, подписанным императором Октавианом. Мы с центурионом Марсиусом Гортензием возвращаемся в Рим, к месту службы, — и прибавила совсем негромко, наслаждаясь расширяющимися глазами трибуна. — В когорту спекулаторум.

— А трирема? У нее давно сбито название с борта, и даже отпечатки букв уже не читаются.

— Нам она досталась уже такой, — и Гайя вкратце поведала историю захвата триремы и разрушения лже-маяка, не забыв упомянуть о доблести Кэмиллуса и остальных ребят.

Трибун мельком проглянул пергамент, выдержавший все перепетии путешествия оба конца по морям и пустыне, качнул головой, протягивая Гайе и Марсу поочередно руку:

— С возвращением. Я оставлю вам своего человека, чтобы вы беспрепятственно прошли к городской пристани. Они и линию воды в реке знает, и сможет объясниться с постами тамошними. Удачи.

Трибун попрощался и перскочил на свой корабль, гребцы которого слаженно взмахнули веслами, отводя хрупкое суденышко в сторону.

Гайя обернулась с досадой — она не могла понять, почему Кэм не пожелал выйти и встать рядом с ней и Марсом. Вряд ли его могло смутить отсутвие формы — он же возвращался с задания совершенно иного рода, чем они. В конце концов, она решила, что как раз особенность задания Кэма и не вдохновляла его на общение.

Но не только это мучило девушку в отношении седовласого воина. Накануне у нее состоялся разговор с Кэмом, содержание которого она даже Марсу не смогла бы сейчас, не обдумав все до конца, поведать. Делов в том, что Гайю чем дальше, тем больше стали мучить смутные ощущения, вспоминающиеся ей из тех бредовых снов первых суток после ранения. И все чаще ей стало казаться, что произошло нечто странное — не случайно сны со временем становились не туманнее, а все отчетливее. И то, что она не невеста смерти теперь, а невеста настоящего воина, да еще и вроде как двоих… Почему-то она смогла заговорить об этом именно с Кэмиллусом — ее неудержимо влекло к нему, так напоминающему ей Рагнара своей статью и татуированным телом и Тараниса — васильковыми глазами.

Кэм не стал даже улыбаться в ответ на ее осторожные и непривычно робкие слова. Он тоже заметно боролся с собой — и поведал девушке то, что помогло вытроить обрывки в единое целое, как смальтовую мозаику в руках опытного мастера.

Кэмиллус долго не решался сказать Гайе самое главное — что она отдана Аидом именно им обоим. Не смог и в этот раз. Но хотя бы успокоил ее — она не сходит с ума ночами, вспоминая прогулку по полям асфоделий, она действительно там побывала, и они с Марсом помогли ей вернуться. Кэма больше заботило другое — он должен был завершить ритуал. Закрыть шрам под ее лопаткой таким же узором, какой покрывал весь его торс. Но девушка не дрогнула и вымолвила, глядя ему в глаза:

— Пфффф. О чем ты переживаешь? Подумаешь, иголка и краска… Разве это боль?

Он пожал покрытыми черным узором плечами:

— Боль. Терпимая, но боль.

Гайя без тени бравады вздохнула:

— Когда мне пришлось учиться рукопашному бою, то мы стояли лагерем на каком-то утоптанном каменистом поле. У меня за плечами было только пара месяцев службы, и падать голыми коленками на мелкие камни и твердую, как тот же камень, землю, было неприятно. Но тогда я была не готова, потому и чувствовала. Но все равно виду не подавала. А теперь-то…

Кэму захотелось подхватить на руки ее и прижать к своей груди и никогда больше не отпускать навстречу всем этим камням, ножам, веслам, столько лет подряд пытающимся изуродовать ее изящную стать — пока безрезультатно, и даже шрамы затягивались у нее на удивление легко и почти бесследно.

— Ты кошка, — прошептал он, глядя в ее зеленоватые, мерцающие в отблесках морской волны глаза. — Живучая, гордая, независимая и прекрасная. И необыкновенно преданная и нежная для того, кого сможешь полюбить…

Трирема медленно входила в порт Вечного города. Их уже встречали — очевидно, морской трибун отправил вестового, и виаторы. Быстро преодолевая малые расстояния на пределе возможностей специально подготовленных коней, передавали весть от одного к другому, обогнав корабль.

Гайя выстроила свою команду и, волнуясь, шагнула навстречу префекту, отрапортовала — и упала ему на грудь, схваченная в охапку сильными по-прежнему руками старого воина и прижатая как драгоценная находка. Префект обнял ее, отбросив все уставы и условности, на глазах стоящих на берегу спекулаториев, бросивших все дела и притихших торговцев, торговых и военных моряков, прочего портового люда.

— Девочка моя… Неужели жива… С успешным заданием тебя.

— А Марс? А Кэм? А ребята? — возразила Гайя и даже сделала попытку высвободиться из его железных объятий.

— Марса вижу. Кэм? Кэмиллус? — переспросил Секст Фонтей, понижая голос.

Гайя кивнула.

— Надо же. Его похоронили еще до моего вступления в должность. Я знал о нем и его задании, но сам никогда не видел. Так что придется еще разбираться, тот ли Кэм тебе попался.

Гайя похолодела от слов командира, но нашла в себе силы возразить:

— Тот. Я проплыла с ним два месяца с лишним. И фальшивку бы распознала. Мы через многое прошли.

— Ладно, доверюсь тебе, — улыбнулся префект и сжал ее напоследок покрепче, только тут заметив, что девушка чуть побледнела. — Что с тобой? Опять ранена?!

В голосе префекта прозвучала почти угроза, и она уклончиво качнула головой, но вмешался подошедший Марс:

— Почти в сердце и почти насквозь.

Префект был готов подхватить ее на руки, но сдержался, чтобы не огорчать своего лучшего офицера и не задевать еще и ее гордость вдобавок к израненному телу.

— Вам обоим опять положен за подвиги отпуск. Но прости, Марс, отпустить обоих не могу. А тебя, Гайя, ждет приятная неожиданность. Помнишь, Рис оставил бумаги на дом твоих родителей?

Она кивнула. Хотя и вспоминать Риса особо не хотелось. Она была готова восхищаться его воинской доблестью. Но представить себя его женой — никак. И оставленные им бумаги просто сдала Друзу, даже не заботясь об их дальнейшей судьбе, сразу же, когда узнала, что бесплодна. Раз детей не будет, то и передавать дом некому — а сама она не собиралась дожить до беспомощной и немощной старости, мечтая принять смерть в бою, как и положено офицеру.

Но префект не заметил промелькнувшей тени по ее лицу и продолжил:

— Друз довел дело до конца. Так что отправляешься прямиком в свой собственный дом. Адрес, надеюсь. Помнишь?

— Квиринал, улица Полотняная, третий дом от храма Помоны.

Префект хохотнул:

— А неплохо. Помона ведь тоже долго отвергала ухаживания всех, включая красавца Вертумна, и так бы и осталась одинокой богиней древесных плодов, если бы не настойчивость прекрасного юноши, — и он подмигнул Марсу, а затем прибавил уже серьезно. — Отдыхай, Гайя. Набирайся сил. Поверь, ты очень нужна когорте.

— Меня не было с января. Неужели не наши замену? А Дарий? Он вернулся?

— Дарий?! — сверкнул глазами префект. — Дарий твой опять в госпитале.

— С тех пор? — у нее опустились руки.

— Ну что ты, — ехидно успокоил ее префект. — По новой. Вы ж с ним наперегонки?

— Можно его навестить?

— Если есть силы, то в лагере тебе все будут рады. Но вот навестить, — префект слегка помрачнел. — В ведение Рениты даже я не вмешиваюсь.

Гайя облегченно рассмеялась.

В лагере Гайю и Марса ждали встречи и объятия — собственно, они начались еще на причале.

Но прибывший с префектом небольшой отряд во главе с Друзом не поехал их сопровождать, а поднялся на трирему, с которой разрешили сойти на берег только Гайе, Марсу и Кэмиллусу. Друз и его помощники решили сразу же по возможности разобраться с судьбой каждого из воинов, освобожденных Гайей. Причем оказалось, что пока префект общался с Гайей и Марсом, расторопный Друз успел по его одному намеку послать вестового к сенатору Марциаллу и получить от него ответ.

Тем не менее префект не сводил глаз с Кэма, несмотря на то, что прекрасно замечал нарастающее раздражение в глазах мужчины — не такого приема на родине он ждал. Гайя тоже видела неловкость ситуации и старалась ехать как можно ближе к Кэму. Она протянула руку и положила на его ладонь, сжимающую узду до побелевших костяшек.

— Кэм… — осторожно произнесла она. — Я тебе верю. И Марс.

— Знаю, — он с благодарностью посмотрел на нее, но его лицо заметно побледнело, несмотря на загар. — И знаю, что командир прав. Он меня в глаза не видел. Да и никто не видел. Когда отправляли нас с Дарием, еще о когорте только говорили.

— Но кто-то же знает. И тот же Дарий. Значит, все само собой разрешится меньше чем за час.

— И то верно, — улыбнулся ей Кэм впервые с того момента, как они бросили якорь в Тибре.

Ренита кинулась Гайе на шею, но не повисла, как сразу подумала Гайя и невольно напряглась, готоваясь подхватить подругу на руки и при этом не перенапрячь недавно зажившее легкое. Но Ренита первым делом заметила остриженные волосы и, соединив их с худобой Гайи, запустила свои подвижные пальцы ей в локоны, ощупывая голову. Гайя готова была замурлыкать от получающегося массажа — Ренита осторожно и быстро кончиками пальцев проходила всю кожу головы в поисках шрама, никак не могла найти и возвращалась снова и снова. Наконец, Гайя и сама мягко убрала руки подруги:

— Ренита, милая, я рада тебя видеть! Прости. Догадываюсь, что тебе пришлось пережить, — теперь уже она сама гладила по спине содрогающуюся в рыданиях у нее на груди Рениту. — Ну же, успокойся. Расскажи лучше, как ты, как Таранис?

Ренита слегка отодвинулась и выразительно показала глазами на свой едва обозначившийся живот, скрытый пока что складками форменной туники на пару размеров больше.

— Поздравляю! — искренне воскликнула Гайя. — Умница.

И насторожилась, заметив, как вздрогнула и зарыдала еще пуще Ренита.

— Да что с тобой? Таранис не рад?

— Рад… Наверное, — и Ренита вкратце рассказала про то, как тайком подливала лекарство Таранису в похлебку и как он приревновал ее к Дарию.

— Все образуется, — заверила ее Гайя. — И мы с тобой позже наедине обязательно вернемся к этому разговору и подумаем еще раз. В конце концов, если захочешь, я сама с Таранисом поговорю. А где, кстати, Дарий?

— Лежит. Он очень ослабел после горячки, — грустно сказала Ренита, опуская голову. — Я не виновата. Я пыталась предупредить его и даже префекта. Но где там… Убедила его спать побольше. Спать и есть, набираться сил. Организм не выдержал столько испытаний…

— Знаешь, — замедлила шаг Гайя. — У меня, наверное, тоже. Или это после моря. Все же пространства для ходьбы на триреме мало, хотя я старалась и не сидеть на одном месте. Особенно после того, как почти месяц пролежала.

— Ну-ка, — грозно вымолвила Ренита. Останавливаясь как вкопанная и глядя подруге в глаза уже не восторженными и не грустными, а полными особого хищного врачебного выражения глазами.

Гайе пришлось рассказать ей почти все, проклиная свою неосторожность в речах, потому что Ренита не смогла успокоиться и потащила ее в медицинскую палатку осматривать — а Марс и префект еще и одобрили действия врача, ставшей не в меру ретивой после поступления на службу.

Едва Гайя по настоянию Рениты скинула доспехи и тунику и присела на стол, подставив спину под ее внимательные руки, как в дальнем полутемном конце палатки раздалось шевеление, а вслед за ним — слабый, но полный счастья голос Дария:

— Гайя! Вернулась, моя красавица!

Гайю буквально снесло со стола и, едва накинув тунику, она бросилась к Дарию — и замерла.

— Дарий… Ты же на себя не похож. Одни глаза…

— Зато теперь они у меня счастливые. Ты же мне не снишься в бреду?! — он обнял ее и как бы невзначай поцеловал. — Правда, не снишься?

Он осмелел и поцеловал ее еще несколько раз, пока она не ответила на его поцелуи — легким дружеским прикосновением губ.

— Знаешь, — тихонько вмешалась Ренита, обращаясь к Гайе. — Он тебя и правда в бреду звал…

— Да я и наяву готов ее звать! — в голосе Дария зазвучали привычные игривые нотки, и Рениту с Гайей уже обрадовало одно это, и они постарались пропустить мимо ушей все его опасные высказывания.

В это время полог палатки откинулся под чьим-то энергичным напором, и зашел, тут же распрямившись во весть свой немалый рост и едва не достигая тугого полотняного потолка, Кэмиллус. Гайя заметила, что глаза мужчины вновь напоминают свежие васильки, а на лицо вернулась прежняя жесткая уверенность и спокойствие.

Дарий молча шагнул навстречу вошедшему, не веря своим глазам:

— Кэм… Что с твоими волосами?!

— Не спрашивай, — Кэм осторожно обнял друга, стараясь не причинить ему боли. — О себе расскажи.

Друзья вышли из палатки, а Ренита с Гайей остались наедине.

— Ренита, меня префект отправляет в свой дом провести отпуск и восстановиться окончательно.

— Правильно, — кивнула Ренита. — В бой тебе еще рано. Дарий тому пример.

— Я и сама хочу побыть не на глазах у всех какое-то время. Одной поупражняться с оружием. Или знаешь, если будет время, приходи ко мне. Признавайся, давно ведь меч не брала в руки? Отлыниваешь? Все бинты надо срочно скатывать?

Ренита смущенно кивнула:

— Ну не могу. И не хочу. А знаешь, — она подсела к Гайе и прижалась к ее плечу. — Мне тут и правда полторы декады назад пришлось в настоящем бою побывать. Страшно.

— И мне страшно.

Ренита посмотрела на нее удивленными глазами:

— Тебе?!

— Да. Зато победа пьянит. Это ни с чем не сравнимое чувство.

— Знаю. Я радуюсь, когда выздоравливают мои пациенты. И ты была права. Здесь мне легче, чем в лудусе. Нет, физически тяжелее. Здесь могут и среди ночи притащить раненых. И вот вообще пришлось бежать куда-то. Но здесь никто не собирается умирать. А как говорил великий Гиппократ, если мы с больным заодно, то мы вдвоем против болезни! А ребята здесь так и рвутся снова в строй. Их лечить приятно. И веселые все, нет таких озлобленных на все и вся, как в лудусе.

Гайя только хмыкнула, услышав восторженную фразу Рениты про веселых спекулаториев, и подумала, что всему свое время, и Ренита еще убедится, насколько они могут быт яростными и безжалостными — но только к поганцам.

— Ренита, а что если я Дария приглашу к себе?

— А так можно?

— А ты уже готова вернуть его в строй?

Да что ты! — замахала руками Ренита. — Ему бы в ваннах бы полежать горячих с целебными травами! Да где тут ванную взять… И массаж бы поделать. И упражнения. Не такие, как все вместе тут до черных мух в глазах. А осторожно, постепенно… Жрицы Гигии утверждают…

— Все, решено, — Гайя не стала дослушивать про учение Гигии не потому, что ей не интересно было, а просто столько впечатлений и встреч, что голова пошла кругом. Причем, к ужасу девушки, на самом деле. Она присела на ближайшую койку.

— Гайя, — взметнулась Ренита и тут же принесла ей какое-то питье, пахнущее мятой. — Пей. Смотри, на лбу испарина выступила. Ты же совсем слабая.

— Я? Вот уж никто не называл меня слабой. — возразила Гайя, но питье взяла.

— Я не о силе духа. Ее тебе не занимать, но тело диктует свое. Вспомни, уже было же с тобой. Вот что. Встречи встречами, но ведь со своим Марсом любимым ты не расставалась же последнее время? А Квинт перебьется. Потерпит. Захочешь, дома навестит. Так что давай-ка, я распоряжусь. И вас с Дарием отвезут. Сейчас ему сообщу.

Ренита стремительно вышла, а Гайя только улыбнулась, радуясь тому, как расцвела, проснулась ее робкая и казавшаяся такой равнодушной подруга.

Дарий сразу же согласился на предложение Гайи, лишь уточнив тихонько с игривым огоньком в глазах, означает ли это и приглашение в спальню, на что Гайя коротко хохотнула:

— Ты себе не представляешь этот дом…

И правда, в нем нашлось место и отдельной спальне для Дария. Ренита очень обрадовалась, увидев удобную ванну:

— Гайя, я понимаю, что я нахалка. Но скажи, когда у тебя кончится отпуск. Ты же вернешься в лагерь? И дома будешь, как и префект, и Рагнар, только изредка.

— Наверное. Скорей всего, так и будет. А ты хочешь перебраться сюда с Таранисом, тоже на недолгие дни отдыха? Да на здоровье.

— Нет, что ты! — смутилась Ренита. — Я о ванне. Здесь даже массажный стол есть. Мне иногда не хватает мелких бытовых удобств лудуса для лечения моих пациентов. Массаж в сочетании с ваннами творит чудеса!

— Помню. — кивнула Гайя, действительно вспомнив огромное облегчение, которое она испытывала после процедур Рениты еще в доме у марса, и невольно потянулась в предвкушении удовольствия.

— Могу и сейчас начать, — улыбнулась Ренита. — Распорядись затопить гиппокауст и налить теплую ванную. Сначала тебя, а затем и Дария. Ему тоже очень надо.

— Что удивительно, — и правда удивленным голосом ответила Гайя. — Но к нашему приезду управляющий был предупрежден. Видишь, все сверкает. И фрукты на столе.

Она протянула Рените персик и сама тоже впилась зубами в ароматную мякоть.

— А где наши отважные воины? — поинтересовалась Ренита, жуя фрукт, но при этом озабоченно оглядываясь в поисках Дария, которого хотела немедленно уложить после поездки верхом.

Гайя пожала плечами:

— Тут и заблудиться можно. К тому же у отца была коллекция оружия, я не иду ее искать только потому, что не хочу трепать себе нервы, если тетка ухитрилась ее продать. Лучше взвыть от досады наедине.

— Похоже, кто-то взвывает от восторга. Наверное, она на месте, — заметила, прислушиваясь, Ренита. — Тем не менее, вам обоим надо в ванну и массаж. По очереди.

— Не отправляй только Кэма сразу. Пусть тоже отдохнет, да то же оружие посмотрит. И тебя сопроводит назад. Не хочу, чтобы ты одна верхом ехала вечером в лагерь. Или ты уже настолько осмелела?

— Нет. Совсем нет. И настолько не осмелела, что боюсь этого Кэма. У него татуировок больше, чем у Рагнара, — поежилась Ренита.

— И что? Он, кстати, римлянин. И даже гражданин. И из патрицианской семьи. По матери, правда, но все же. Думаю, тебе уж это о многом говорит.

Ренита кивнула, а Гайя задумалась о Кэме. Когда Ренита распорядилась погрузить их с Дарием в повозку, как настоящих раненых, они хором отказались.

— Да я и с пробитым плечом доехал, не вздрогнул. А ты меня хочешь едва не в корзинку положить. Еще и по волнам пусти, — рассмеялся Дарий, поглядывая на Гайю и опасаясь при ней выглядеть слабым.

Гайя тоже отказалась от такого «щедрого» предложения Рениты:

— Я так соскучилась по нормальной жизни после корабля. И если бы знала, какой у меня был жеребец в Сирии! Полуобъезженный, дикий, но моих поводьев слушался даже одной рукой.

Ренита тут же подхватила ее за левое запястье и укоризненно покачала головой, уже не находя слов.

Они с Дарием вскочили на подведенных Варинием коней, а следом, в отличие от них с помощью Вариния, взобралась на небольшую кобылку Ренита. Гайя улыбнулась про себя — кто-то достаточно опытный сумел найти белую, как положено преторианцам, но иной породы, более спокойную и мелкую лошадку, как нельзя более подходящую хрупкой и не особо ловкой Рените.

Они уже выезжали из лагеря, как на ходу к ней сзади вскочил на коня Кэм:

— Облокотись на меня, — прошептал он на ухо девушке, кладя руки на поводья рядом с ее ладонями, и она убрала левую, постоянно ноющую руку, положив ее на бедро. — Не надо передо мной делать вид, что все тебе нипочем. Я прекрасно знаю что ты сильная. Очень сильная. Но у тебя кружится голова…

Она послушно откинулась на его грудь, как только они выехали из лагеря, и вскоре совсем отдала ему поводья — голова и правда кружилась. Она не возражала и когда Кэм помог ей спуститься с коня — как бы играя, он легко соскочил сам на ходу и не дал ей опомниться. Как только животное остановилось, он протянул ей руки:

— Прыгай!

И она соскользнула в его сильные и ставшие привычными руки. Кэм все же неудержимо волновал ее — и она мучилась, потому что знала, что ведь любит Марса, и Марс любит ее, и не знала, что же тут делать…

Кэм и сам чувствовал, что скользит по лезвию — Гайя была для него так недосягаема и так желанна. Эта поездка верхом стала для него настоящим испытанием. И он молил всех богов Рима, чтобы девушка, так доверчиво и невинно прижавшаяся к его груди, не почувствовала бы ягодицами и спиной то, что творится с его истосковавшимся и бушующим жизненной силой организмом. Он даже не рискнул поцеловать ее на прощание — а он и целовал то пару раз, вроде и то украденные поцелуи. И пока он не знает ее отношения к себе, не хотел рисковать, что бы не испортить и то, что есть.

Проводить друзей Гайе и Дарию толком не удалось — Ренита, ретиво взявшись за дело, разложила их по постелям, распаренных с травами и натертых ее маслами, которые помимо облегчения боли дарили еще и успокоение своим ароматом.

Кэм забежал по очереди к ним обоим — с Гайей попрощался с порога, чтобы не искушать себя желанием прижаться к ее губам, таким выпуклым и желанным, да и не только к губам. Пока она лежала на корабле такая беззащитная, затянутая повязкой, и эти красивые губы были постоянно прикушены от невыносимой боли — он и в мыслях не мог себе представить вожделения к девушке. Но как только она стала уверенно ходить по палубе, и к ней вернулся ее прежний ровный и уверенный голос — Кэм потерял покой. К тому же он понимал, что на его стороне все силы Олимпа, хотя и пополам с Марсом, что его несколько огорчало, но не ставило в тупик. Больше гораздо он боялся поставить в тупик Гайю — она была слишком целомудренна, как успел он убедиться за те дни, что ухаживал за ней. Девушка никак не могла смириться с тем, что он помогал ей — и, стиснув зубы, медленно, теряя силы и покрываясь холодным потом, она вставала сама и буквально ползла на корму, с презрением глядя на тот сосуд, который он пытался приспособить для нее. Кэм и сам пережил подобное состояние — и знал слишком хорошо, что чувствует Гайя и душой, и телом. Оттого и его восхищение ею только росло с каждым днем.

— Гайя, — глаза Кэма смотрели весело и в то же время изучающе. — Я еще раз хотел поблагодарить тебя.

— За что? — она приподнялась на локте, и мужчина сразу же замахал обеими руками.

— Лежи, лежи, не вскакивай! — его глаза наполнились такой нежностью, что Гайя почувствовала ее даже от двери и удивилась про себя, почему же он тогда не подойдет к ней, не положит свою ладонь на ее руку, как она уже привыкла. — Благодарен за то, что мне поверила. Сама понимаешь, если бы не твоя поддержка, мне бы еще и десяток допросов бы устроили. А так удостоверились у тех, кто направлял.

— А Дарий? Он же подтвердил?

— Естественно. Тебе не представить себе, как я рад. Что вы с Дарием друзья!

— Подобное притягивает подобное, — ответила Гайя и сморгнула, борясь с наваливающейся после все встреч и процедур дремотой.

Кэм заметил движение ее глаз:

— Спи, моя хорошая. Завтра навещу. Спи, ешь. Развлекай Дария. Мне он тоже очень дорог, и я рад, что он выжил в той переделке. Мы же год ничего друг о друге не знали. Даже чуть больше.

— Дарий замечательный, — пробормотала девушка. Проваливаясь в глубокий и спокойный сон.

— Друг мой, — Кэм присел на край постели Дария, устраивая меч и наконец-то чувствуя привычную тяжесть римских доспехов. — Ты молодец, что согласился поехать с Гайей. Понимаю, что с ребятами тебе и веселее, да и я хотел с тобой повидаться как следует. Поболтать, вспомнить. Но сейчас ей нужна защита.

— Гайе? Она по-моему, в любом состоянии способна за себя постоять. Ребята, Рагнар и Таранис, ты с ними тоже позже познакомишься, рассказывали. Она в лудусе с раной через половину ребер уничтожила то ли двух, то ли трех наемников, пока они не подоспели. И это ночью, и под действием лекарства.

— Верю, — кивнул Кэм. — В этом вся она. Ее когда ранили, она еще и нас с Марсом успокаивала. Сказала, что от такой ерунды не умрет. Хорошенькая ерунда! Там лезвие под лопатку вошло и едва через грудь не вышло, в ребро уперлось. Легкое так и нанизалось. Врач корабельный бегал и пел погребальные песни.

Дарий побледнел:

— Всеблагие боги! Я и не подумал, что все так серьезно. Думал, речь идет о руке.

— Если бы… Кстати, начнете когда тренироваться, бороться там или с оружием упражняться, а ведь Гайя и завтра за меч схватится… Ты поосторожнее с ней. У нее левая рука так и не действует толком. То есть действует. Но с мучительной болью. Она просто вида не показывает.

— А Ренита что?

— Спрашивал. Но я и Рениту-то эту первый день вижу. Сказала, что массажи и припарки. Обещала заняться.

— Она поможет, — заверил Дарий.

— Ага, — насмешливо сверкнул глазами Кэм. — Очень! То-то ты тут лежишь. Может, я скажу дяде, он подыщет вам с ней другого врача? Того, что его самого пользует?

— Нет! — остановил его Дарий. — Ренита тут многих вытащила. Она чудная иногда, конечно, хотя вот тот же Таранис в ней что-то нашел и любит без памяти. Они, кстати, женаты по римскому закону. А что касается меня, так я себя просто переоценил. Думал, пока молодой, здоровый, все заживет на ходу. А не вышло.

— Ну теперь тебе придется болеть ровно столько, сколько нужно будет нашей Гайе для полного выздоровлении. Учти, я на тебя надеюсь. А если что, ты мой кулак знаешь, — закончил он грозно, но с шальными искрами в глазах, и Дарий рассмеялся в ответ, легонько стукая своим кулаком по его кулачищу.

Как и предсказывал Кэм, Гайя в первый же день, едва встав на ноги, устремилась проверить, на месте ли коллекция мечей и кинжалов. Которую начал собирать еще ее дед. В ее великому облегчению, все осталось на местах — а Гайя знала здесь каждый клинок еще с детства. Когда был жив дед, он разрешал живой и любознательной внучке брать в руки остро заточенное боевое оружие — и только подстраховывал, не переставая удивляться, откуда у крошечной пятилетней девочки такой искренний интерес к оружию и мужская хватка. Он сам сражался в молодости под началом Гнея Помпея и Марка Красса, оружие любил и воинов тоже воспитать сумел — и отца Гайи, и его старшего брата. А вот внуков боги не дали ни одному из сыновей — одни девчонки, на приданое которым так и уйдет все семейное достояние. Единственной отрадой его глаз была Гайя — крепкая, настойчивая и терпеливая — в отличие от своих сестренок, тихо сидевших возле кормилиц и нянек, Гайя росла настоящим сорванцом с неизбежно сбитыми коленками, но жалоб от нее никто не слышал. Дед стал брать ее с собой на охоту, куда отправлялся, конечно, не ради пропитания, а ради того, чтобы не чувствовать себя немощным и почивающим на лаврах стариком, и давать небольшой, сделанный по росту девочки лук — его отобрали у нее, когда дед мирно отошел к Ларам и Пенатам. Запретили и подходить к коллекции оружия — не женский интерес. Но Гайя умудрялась гораздо лучше своих женственных сестер выполнить урок по вышиванию или напрясть шерсть такую тонкую, что удивлялась даже опытная рабыня из племени медов, учившая девочек искусству пряжи и ткачества. Да и на арфе играла Гайя гораздо лучше сестер и своих подруг — но после внезапно исчезала, причем через окно на старую смоковницу. А оттуда через высокий каменный забор — и носилась там со всеми мальчишками, обитавшими в инсулах за чинной и тихой Полотняной улицей.

И вот теперь она проходит по гулкому атриуму дома, ставшего ее собственным — и управляющий кланяется ей подобострастно, потому что он недавно нанят и не знал ее в детстве. Он видит красавицу, рослую и сильную, такую, как обычно изображали богинь-воительниц времен Троянской войны — и с такими же золотыми кудрями, только слегка усталую и бледную даже под слоем крепкого загара. И ему, управляющему, сказали, что эта девушка с тихим голосом, его новая хозяйка — офицер преторианской гвардии, как и тот сероглазый парень, которого поселили в гостевой спальне. И управляющий если бы мог, то не ходил бы, а летал бы, причем над одной полосочкой в стыке мраморных плит пола — особенно после того, как встретился взглядом с глазами молодой хозяйки.

— Несравненная матрона Гайя, прикажешь подавать завтрак?

Гайя растерялась — она привыкла, что за порцией еды надо бежать вместе со всеми, прихватив котелок по звуку букцины. И с тем, что еду подают вышколенные рабыни на серебряных подносах, после детских своих лет в этом доме сталкивалась лишь дважды — у Марса и во дворце на Палатине, но там не она распоряжалась.

Гайя спокойно кивнула головой — в конце концов, она отдавала приказы на штурм здания с засевшими там злочинцами, неужели она не решит вопрос с завтраком.

— Угодно в триклиний или на террасу?

— На террасу, — она улыбнулась в предвкушении свежего утреннего ветерка, доносящегося из сада.

— Вот ты где! — раздался звучный голос Дария, и она улыбнулась еще шире своему другу, но в душе что-то шевельнулось тревожное, потому что то, что произошло с ними в Сирии, напугало Гайю.

Но Дарий не стал подавать вида, что был с нею близок и что может поэтому рассчитывать на особое отношение. Он просто по-дружески с ней поздоровался, едва коснувшись ее плеча своей прохладной после умывания рукой.

— Ты где успел так намокнуть? — покачала она головой, оглядывая его влажные, взъерошенные волосы и промокший насквозь сублигакулюм. — Ты не замерзнешь?

— Я? Замерзну? Это вряд ли. А вода замечательная у тебя в фонтане.

— Я помню этот фонтан сзади дома. Он работает?

— Да, и кажется, от городского водопровода.

— Он и был от водопровода. Просто я подумала, что его могли и отрезать от труб, если вдруг несвоевременно вносились деньги за пользование водой. Но я рада…

— Что-то проказливое у тебя выражение лица стало при упоминании о фонтане. Признавайся! — заглянул ей в глаза Дарий.

— Купалась я в нем. Когда помещалась, — с притворным вздохом смирения промолвила Гайя и рассмеялась. — Мы играли с дедушкой в разгром Гнеем Помпеем сицилийских пиратов.

— Надо же, — задумчиво протянул Дарий. — Сколько лет назад?

— Лет двадцать, или чуть больше.

— А теперь ты и сама на самом деле пиратов разогнала.

— Ты откуда знаешь? — недоверчиво склонила она голову на плечо.

— Да все уже знают, — уклончиво ответил Дарий.

Но Гайя не унималась:

— Все это кто? Ты лежал в госпитале, когда я к тебе забежала. Один. Так что тебе ведь Кэм про наши приключения рассказывал?

Дарий кивнул.

— И что еще он тебе рассказывал?

— Что ты герой. Что почти одна освободила всех пленных. И самого Кэма. Разгромила маяк. И вообще, — он еще больше взъерошил свои непослушные волосы. — Ты знаешь, что на самом деле сделала?

— Нет, — пришурилась она. — Но слушаю.

— Понимаешь, мы с Кэмом чуть больше года назад начали расследовать то, как дурь поступает в наш город, — и он вкратце рассказал ей то, о чем так долго молчал, считая напарника погибшим, а власти незаинтересованными в его личном участии дальше в этом деле в том качестве. В котором он начинал.

— А почему ты не говорил мне это раньше? Не доверял?

— Не потому. Это была не моя тайна, и не мне было первому раскрывать рот. А теперь все встало на свои места. И заметь, Гайя, что все, что я знал и что могло помочь в нашем деле, я тебе тут же говорил.

— Согласна, — она пожала ему руку, и заметила, что рука совсем ледяная, все же на террасе их обдувал ветер. — Пробежимся до завтрака?

— А тебе можно? — с сомнением глянул на нее Дарий.

— Мы же не на проверку. И не в вооружении. А так, для удовольствия. Заодно покажу тебе сад, — и она легко сорвалась с места.

Дарий, путаясь замерзшими пальцами в мокрой тряпке, сорвал сублигакулюм, и понесся за ней следом так, как это принято среди занимающихся гимнастикой — совершенно обнаженным. Он помнил наказ Кэма, и старался сдерживать себя, не обгонять Гайю, но природные силы взяли верх, и он вырвался вперед на полкорпуса, вскочив на парапет террасы с разбегу.

— Обогнал? — в кошачьих глазах Гайи смешались обида и удивление.

Дарий заметил, что после бега она стала дышать слегка тяжелее, и поспешил заверить, сведя к шутке:

— Я обогнал только потому, что тебе мешали тряпки. А я от своих избавился, — он, не стесняясь, стоял, придерживаясь за мраморную колонну небольшого портика, не замечая, как из дальнего угла наблюдают за ним, раскрыв рот, три девочонки-рабыни, принесшие завтрак да так и застывшие при виде великолепного зрелища.

— Да? Дарий, тебе же никогда не мешали ни тряпки, ни доспехи, ни даже копье. Ты же всегда бегал быстрее меня, уж что есть, то есть.

— Да? — сделал удивленные глаза Дарий. — Да я уже и не помню…

— Зато я отлично знаю, что ты прекрасный бегун, и этого не отнять.

— Значит, могу применить новый боевой прием, изматывание противника длительным бегом, — попробовал отшутиться Дарий, догадываясь, куда клонит Гайя.

— Дарий, не притворяйся фавном. Я бежала-то не слишком быстро, просто тебе согреться было надо. Честно говоря, мне и рановато еще в полную силу бегать на дистанцию. Я свое тело прекрасно знаю и чувствую, не маленькая. А ты играл со мной в поддавки.

Дарий, так и стоящий обнаженным возле колонны, почувствовал себя неуютно под ее взглядом — он сам понял сейчас, насколько оскорбил Гайю в своей жалкой попытке пощадить ее по просьбе Кэма. Дрожь снова пробрала его — с одной стороны сразу же ставший жестким вопросительный взгляд Гайи, в котором уже не было того задора мирного и спокойного утра, ее первого утра в своем доме. А с другой стороны, из-за колонн дальней галереи, его прожигали насквозь жадные и любопытные взгляды молоденьких рабынь, уже приосанившихся и приспустивших хитоны на груди так, что стали видны соски их недавно оформившихся грудей, которым до Гайиных было очень далеко. Дарий чувствовал, как глаза девчонок крутятся в области его живота, переползая с щедрого дара природы на так и оставшийся корявым, несмотря на усилия Рениты, шрам, полученный в Сирии — рана так долго гноилась, что Ренита уже не смогла ничего исправить и была рада, что вообще сумела перебороть воспаление.

Гайя заметила лишние взгляды затылком и спокойно распорядилась. Даже не поворачиваясь к девчонкам:

— Простыню моему гостю. И подавайте завтрак.

Девчонки замельтешили пестрой стайкой хитонов светлых тонов.

— Прости, Гайя, — спустился к ней Дарий, завернувшись в простыню и наконец, отлепившись от колонны. — Но тебя же там, на триреме, ранили очень серьезно…

— Да?! — она выгнула бровь. — И кто тебе это поведал?! Марс?

— Кэм, — вздохнул Дарий, не в силах солгать под ее взглядом. — Но это же правда. Кэм не стал бы обманывать. И я его знаю. Уж если по его меркам тяжело, то… Прости, Гайя… Не хотел тебя обидеть. И я в тебя верю. Я же помню, как ты выцарапалась в прошлый раз.

— Все, давай хватит об этом, — примирительно сказала она, протягивая ему ладонь. — Выберемся оба. И как можно скорее. Дела не ждут. Так что давай-ка завтракать.

Дарий заинтересованно глянул на принесенные и поставленные рабынями подносы, причем самая нахальная девчонка изловчилась провести грудью по его обнаженному, выглядывающему из простыни плечу, когда ставила поднос с фруктами. Он поморщился, как при виде надоедливой осы, одной из тех, что тут же роем налетели на обтекающие сладким соком спелые ломтики груш.

— А ты пользуешься успехом, — заметила Гайя, хищно раздвигая ноздри при виде тонких ломтиков полусырого, лишь слегка ошпаренного сверху мяса, такого, как она любила.

— У кого? — отмахнулся Дарий. — У рабынь с твоей кухни? Гайя, это смешно, я не мальчик. И даже не надо начинать разговор.

— Ладно. Тогда просто ешь, — весело согласилась она, принимаясь за еду как следует.

Наевшись, они поняли, что теперь их обоих клонит в сон — особенно Гайю, которой так и не удалось выспаться на триреме, потому что обязанности капитана, с которыми временно справлялись как-то Кэм и Марс, пока она лежала без сознания, отдавать им навсегда она не согласилась.

…И еще двое или трое суток она пребывала в блаженном состоянии расслабленного ничегонеделания — ела, спала, отвлекалась на визиты Рениты, которая буквально врывалась в дом, наполняя его запахом свежеприготовленных снадобий и решительными разгонами управляющего и рабынь. То ей не нравилось, насколько чисто убрано в спальне у Гайи, то молоко показалось недостаточно свежим. Гайя не вмешивалась — Ренита не переходила определенной границы, да и на свободу своих пациентов тоже не посягала.

А Гайе, лежащей под ее руками, казалось иногда, что вообще ничего не было за прошедшие полгода — и что ей приснились и корабли, и война в пустыне, а на самом деле она лежит в доме Марса, принесенная им сюда с лестницы Палатинского дворца… Она боролась с накатывающей от мерных движений Рениты, массирующей ей спину, дремотой и думала — а те сны, которые приходили к ней эти ночи, тоже продолжение сна про триремы и бесконечное море? Она привыкла видеть кошмары — слишком много видела их наяву и слишком часто убивала, заглядывая в глаза и собственной смерти. Но бог подземного мира Аид не снился ей никогда до этого… А теперь она явственно видела его, и снова густая жесткая шерсть Цербера, ластящегося к ее ногам, ощущалась под пальцами.

— А почему не заходит Марс? — спросила она у Кэма, сопровождавшего Рениту. — С ним все в порядке?

Гайя уже задавала этот вопрос Рените, но та лишь пожала плечами, напомнив, что это даже хорошо, что она ничего о нем не знает — значит, жив и здоров.

— А он разве не успел заскочить к тебе попрощаться? — осторожно уточнил Кэмиллус.

— Нет.

— Вообще-то и вряд ли смог бы. Я уж просто понадеялся на его прыть. Его так быстро услал префект, что он даже сухой паек не успел получить, только стрел закинул себе побольше.

— Куда? — вскинулась Гайя, едва не соскочив со стола, на котором ее массировала Ренита, и тут же успокоилась. — Да что я? Кто ж у нас скажет…

Кэм кивнул в ответ.

На следующий день их с Дарием навестил и сам префект спекулаториев, ввергнув в почти животный ужас управляющего, который уж было решил, что это его лично явились задерживать как врага Римской империи за то, что чем-то не угодил молодой хозяйке с глазами хищной кошки. Управляющий был готов поклясться, что глаза белокурой девушки, к тому же обладательницы боевых доспехов с фалерами старшего центуриона, в темноте не просто светятся, а сужают зрачки вертикально, и вообще у нее есть клыки, которыми она ест сырыми свежую телятину и печенку.

К великому облегчению управляющего, префект даже не взглянул в его сторону и уединился с господами.

— А вы тут оба неплохо устроились, — оглядел префект бывший конклав отца Гайи, где и располагалась коллекция оружия.

Он не удержался от того, что бы не опробовать старинный эллинский меч — с такими мечами, наверное, и высадились на болотистом берегу Тибра уцелевшие жители Трои, основавшие Вечный город.

— Заточен? — удивился Фонтей, приглядевшись к клинку.

— Они все в боевом состоянии, — ответила Гайя. — Отец всегда содержал их в порядке, да и мы с Дарием, чтобы не сойти с ума от безделия, за пару дней подточили все клинки.

— Значит, все же к оружию тянет? — одобрительно усмехнулся префект. — Не пробовала еще размяться с мечом?

Гайя словно ждала приглашения и сняла со стены точно такой же эллинский меч, отличающийся только украшением у рукоятки. Они обменялись несколькими сложными, но не быстрыми ударами — Фонтей не хотел напрягать Гайю, а она боялась задеть его острым лезвием.

— А ты не растеряла форму, — отступил назад Фонтей, сбрасывая одной рукой плащ и входя в азарт.

— Льстишь, командир, — отбила его атаку Гайя. — Растеряла. Скорость в основном. А приемы да, они мне и ночью снятся.

— Вот как? А что еще, кроме сражений, тебе снится?

Она вдохнула и выдохнула, расправляя поврежденное легкое — рассказывать префекту спекулаториев про ночные кошмары было, с ее точки зрения, нелепостью.

— А что должно?

— Достойный ответ, — префект закончил атаку и поднял меч в знак перемирия.

Остановилась и Гайя, бережно вернув меч на место, а меч из рук Фонтея принял Дарий и тоже закрепил его на стене.

— Присядем? — поинтересовался Сект Фонтей, давая понять, что разговор будет долгим и серьезным. — Гайя, ты как добрая хозяйка, прикажешь же подать что-нибудь промочить горло?

— Смотря что, — осторожно проговорила Гайя, сразу прикидывая, не проверка ли это на тот случай, что префект заподозрил их с Дарием в возлияниях. — Молоко. Мульс.

— Мульс вполне устроит. Только пусть не кладут меду немеряно, как это делает моя Гортензия. И похолоднее.

— Кстати, — спохватилась Гайя. — А как почтеннейшая Гортензия? И как Юлия?

— А ты ничего не знаешь? — лукаво прищурился префект. — С Юлией-то все и так ясно. Она здоровая девочка, носит двойню и через пару месяцев должна родить мне внуков. А вот Гортензия… В свои тридцать семь она тоже вознамерилась стать матерью.

— Тебя это огорчает? — осторожно поинтересовалась Гайя.

— Да что ты, — махнул на нее рукой префект, становясь ненадолго каким-то милым и домашним. — Боги благословили наконец-то наш союз. Ничего, что спустя двадцать с небольшим лет.

Гайя с нескрываемым восторгом посмотрела на него:

— Правда? А что Ренита говорит?

— Ренита пригласила к ней какое-то их медицинское светило, чуть ли не наместник Эскулапа на земной тверди, если верить ее словам. Тот заверил, что все хорошо.

— Поздравляю.

— Пока не знаю даже, радоваться ли. Мне скоро сорок три, многие уже деды в этом возрасте, а я?

— Кажется, Юлий Цезарь, которого мы все помним и чтим, тоже стал отцом сына Клеопатры в более старшем возрасте. И ничего.

— Так Клеопатра девчонкой была! А Гортензия?!

— При всем уважении к твоей достопочтенной супруге, она не мешки с углем двадцать лет ворочала. Так что надорваться не успела, — Гайя прикусила язык, потому что ясно ляпнула лишнее, уж слишком больно отозвались в памяти слова седобородого врача по женским болезням, и это все вроде было в какой-то далекой, прошлой жизни…

Но префект, поглощенный своими мыслями, не обратил внимание на ее колкость, сочтя это прямой и бесхитростной констатацией фактов.

— Ладно, будем уповать на богов. Раз уж им это было угодно сотворить. Тем более и Ренита нечто подобное мне сказала. Давай-ка мы поговорим о деле. Дарий, подсаживайся ближе.

— Снова дворец?! — невольно воскликнула Гайя, представив, как опять придется терпеть жеманных девиц и многоопытных матрон, норовящих с ядовито-сладкой улыбкой сказать какую-нибудь глупость или гадость.

— Обсуждаем приказы, старший центурион? — воскликнул префект и рассмеялся, наслаждаясь реакцией девушки. Они ничуть не сомневался, что гайя отлично справится с заданием, но понимал, насколько ей это тяжело и как спокойно она приняла решение немедленно ехать в Сирию, откуда даже он не был уверен в том, что она вернется.

Гайя отрицательно качнула головой, внимательно вслушиваясь в слова командира, который в очередной раз ставил ей трудновыполнимую задачу.

— То есть в это раз никаких чужих биографий? — с сомнением уточнила Гайя. — А им это будет интересно?

— Будет, — заверил ее префект. — Еще как. Ты вернулась героиней. О тебе говорит весь город. Это ж надо, пригнать в городской порт боевую трирему без названия, под флагом из армейского плаща, да еще и с двумя центуриями на борту! Октавиан и тот просил передать тебе свое восхищение.

Фонтей переловил вопросительный взгляд Дария и пояснил:

— Пока передал устно. Когда вы оба нормально будете выглядеть, чтоб стоять в пардной форме навытяжку перед императором, а Марс вернется из командировки, то Октавиан Август, да продлят боги годы его правления, присвоит вам троим очередные звания.

Гайя шумно вдохнула — то, что Марс станет старшим центурионом, а Дарий наконец из декурионов перейдет в центурионы, было ожидаемо. Но представить себя трибуном она могла только в самом глубоком сне, да и то снились ей такие кошмары, что там уже не до званий и регалий.

— Да, Гайя. Можешь выдохнуть. Трибун. Радуйтесь, что в нашей когорте звание никак не связано с количеством подчиненных. Так что и до легатов дорастете все.

Гайя и Дарий рассмеялись его шутке, представив когорту, состоящую из потенциальных командиров легиона, но осеклись — далеко не всем им предстояло дожить до следующего звания. Как ни тренировались спекулатории, чтобы каждая реальная операция была только повтором многократно отработанного на тренировках, все же товарищей они иной раз теряли. На счастье, хоть от ран не умирали благодаря заботам Рениты, как ни цинично звучало, тоже натренированной — на гладиаторах.

— А что именно мне придется делать во дворце? Личный телохранитель Октавиана?

— Да. Но не с мечом и в доспехах. Прошлым летом у тебя получилось стать самой яркой среди женщин, окружающих императора. И ту твою внешность забыли, да и не связывали с нашей когортой. Слух о тебе пронесся только после того, как ты зашла в грамматическую школу. Там же ты, если помнишь, волосы распустила и доспехи сняла. Полетели разговоры о женщине в нашей когорте, но после как-то они сошли на нет.

— Почему? — улыбнулась Гайя, вспомнив те давние события осени прошлого года.

— Входила-то женщина. А вышла же ты помнишь как? В залитой кровью тунике, но на своих ногах. Все решили, что женщина так не смогла бы. Скорее готовы были думать, что в когорте длинноволосый парень, — рассмеялся префект и тут же посерьезнел. — И вот же сбылось. Твои друзья Рагнар с Таранисом так и остались со своими косами.

— Здорово! — воскликнула Гайя, которой сразу стало после приема их на службу искренне жаль роскошных волос ребят, и она проявила максимум сообразительности, чтобы убедить префекта и Друза оставить все как есть.

— Ну, Рагнару очень пригодилось. Он же при тебе еще стал телохранителем сенатора Марциала? Теперь ему хоть полегче будет. Я ему в помощь Кэма направил. Они так похожи, что составили прекрасную пару.

— А Таранис?

— Таранис так метко стреляет и так долго способен лежать затаившись, выслеживая врага, что мне уже все равно, где он и как разрисован и растет ли у него на носу зеленый мох.

— Мох?! На носу?! — переспросила Гайя, представив Тараниса заболевшим какой-то неведомой уродующей болезнью.

— Да нет. Все с ним нормально. Это я так себя утешал, когда Рагнар поселился в моем доме. Эта его разрисованная черным рука…

Гайя про себя усмехнулась, вспомнив разговор с Кэмом про татуировку на шраме и представляя реакцию префекта — а он невольно увидит на какой-нибудь жесткой тренировке по форсированию реки вплавь.

— Но теперь-то все нормально? Уже не бросается в глаза?

— Нет. Теперь я просто вижу, что он любит мою племянницу и почтителен с моей супругой. И надеюсь, что он станет хорошим отцом. Но мы отвлеклись.

— Так много всего произошло! — воскликнула Гайя. — Так хочется все знать! А меня тут заперли, словно я какой-то заразной болезнью болею. Подумаешь, подранили. Первый раз, что ли?

— Это тоже часть плана, пойми. Приведи себя в порядок. Спокойно, Гайя. Ты и так хороша. Но мне надо, чтоб ты стала ослепительна. Чтобы они все сломали себе мозг, пытаясь понять, как эта роскошная красавица может быть героем и трибуном.

— Роскошная красавица? Ты смеешься, — с горечью воскликнула Гайя, проводя рукой по волосам.

— Мне виднее, — строго возразил префект. — Поверь. Ты идеальна. Мне нет смысла тебе лгать, любить я всегда буду только Гортензию. Теперь особенно. А тебе говорю честно, как взрослый опытный мужчина и офицер. Как патриций, если хочешь. Веришь?

— Верю, — выдохнула Гайя, не смея возразить командиру, которому действительно верила во всем, и не раздумывая шла с ним и по его приказу иной раз на верную смерть.

— То то и оно. Только лоску внешнего добавь, — наставительно кивнул Фонтей и продолжил посвящать их в план операции, в которой Гайе отводилась ключевая роль, а Дарию придется прикрывать ее из-за того, что постоянный напарник Гайи Марс сейчас выполнял задание в Апулии — самой восточной части Италии, в основанном еще греками порту Брундизий.

После ухода префекта Гайя и Дарий еще какое-то время пообсуждали свалившееся на них задание и поняли, что времени у них мало.

— Значит, зубы сцепили, волю в кулак и будем тренироваться? — поинтересовалась Гайя у Дария, не ожидая и услышать отрицательный ответ.

Дарий энергично кивнул:

— Естественно. Хватит уже в хомяков играть. Ты-то как? Все же после такого ранения…

— Это тебе вообще-то прописал врач больше лежать. Вот и лежи! — засмеялась девушка.

— Сейчас посмотрим, кому из нас лежать полезнее, — в тон ей ответил Дарий, осторожно, но уверенно пытаясь схватить ее. Она увернулась и бросилась бежать, увлекая за собой Дария, в отличие от нее не знавшего все ходы и переходы старинного, долго достраивавшегося и перестаривавшегося многими поколениями Флавиев.

Они с шумом и хохотом гоняли друг друга по дому и саду, устраивая засады, а затем сцепились в борьбе, выбежав в небольшую палестру, тоже переставшую использоваться по назначению после смерти деда Гайи, а до этого помнившую и ее отца, и дядю.

Гайя боролась всегда лучше Дария. У нее был хороший наставник в легионе, все тот же Секст Фонтей в бытность свою старшим центурионом, который сразу понял, что шанс выжить у хрупкой девочки — это научиться сражаться с противником намного сильнее и крупнее себя, с двумя и тремя противниками, с привязанной к телу рукой. Он не щадил ее на тренировках, спокойно наблюдая, как утирает кровь с рассеченной в очередной раз брови или скулы упрямая девчонка и валит снова и снова здоровенных парней-триариев, прошедших не одну военную кампанию. И Фонтей знал, что в реальном бою Гайя не растеряется и вряд ли встретит что-то более серьезное, чем то, с чем сталкивалась на самых обычных тренировках. Он сам несколько раз вправлял ей выбитое плечо — и знал, что в жизни она справится с этим сама. Что и случилось на арене.

Но в этот раз Дарий изловчился и подловил ее, навалившись всем телом, спеленав руками и ногами:

— И кто тут лежит в результате?

Он не удержался и накрыл ее смеющиеся губы поцелуем.

Дарий не смог совладать с собой — его накрыло ощущение близости ее горячего тела, с ума сводили нежный запах, золото расыпавшихся по мраморному полу волос и прикосновения гладкой слегка влажной кожи. Он вспомнил, как любил ее поздним вечером в затерянном среди песков небольшом форте, бросив плащ на мгновенно впитавший всю вылитую ими воду песок посреди палатки, где они отмывались после тяжелого рейда. Они оба тогда забыли усталость и пережитые опасности, и отдались безумному, животному, рвущемуся из глубин наслаждению сильными молодыми телами друг друга. Их пьянила напоенная жаром остывающего песка и шуршанием обитатателей пустыни ночь, а облегченные чистой водой тела, сбросившие коросту грязи и ставшие от душистого мыла с мелкой пемзой необыкновенно чувствительными, вздрагивали при малейшем прикосновении.

Возможно, наутро, проснувшись вместе, они бы и пожалели о содеянном — но боевая тревога прервала их короткий миг счастья почти сразу после кульминации. А дальше у Дария была долгая и мучительная дорога в Рим с вспоротым и воспаленным животом, и только воспоминания о губах и руках Гайи удержали его на той зыбкой грани между жизнью и смертью, на которой он балансировал много дней на корабле, переполненом стонущими и умирающими один за другим ранеными римскими солдатами.

— Гайя, моя Гайя, — шептал он исступленно, вновь покрывая все ее тело поцелуями и нежно, но в тоже время настойчиво и ловко развязывая ее сублигакулюм. На счастье Дария, хитон Гайя сбросила еще в самом начале их игры, когда взобралась по колонне на перекрывающие чердак балки, чтобы обрушиться сверху ему на плечи. Он еще удивился, что девушка схватила его настолько точным движением, что не задела зажившее, но еще побаливающее плечо.

— Что ты творишь, Дарий, — прошептала Гайя, давая ему последний шанс отступить, но Дарий не смог и не пожелал отступить, все более и более исступленно лаская ее уже не только губами и руками, но и прижимаясь всем телом, всеми напряженными до предела мышцами. И Гайя почувствовала, что он успел снять не только ее, но и свой сублигакулюм, и теперь его восставшее естество билось о ее бедра. Ее тело, такое послушное обычно, вдруг отказалось ей повиноваться — и бедра девушки дрогнули под натиском, а затем слегка раздвинулись…

И Дарий унес ее к звездам июньской римской ночи.

Утром Гайя с опаской открыла глаза, вспоминая легкие, успокаивающие прикосновения и поцелуи и то, как легонько, только кончиками пальцев скользил Дарий по ее разгоряченной коже, не переставая осторожно и нежно целовать мягким прикосновениями губ.

Он на руках отнес ее в ванну, и они еще какое-то время ласкали друг друга в воде, пока не почувствовали, что засыпают совсем. И тогда Дарий, невзирая на ее протесты, снова подхватил девушку на руки.

— Дарий, но твое плечо. Кэм просил поберечь тебя, а ты таскаешь меня по всему дому…

— Ты пушинка, — заверил ее Дарий, легко целуя в кончик носа. — И всегда была легонькой, а уж теперь исхудала до костей. А Кэм просил последить за мной?!

Гайя кивнула:

— Ты ему дорог, и он рад тому, что вновь встретил тебя. Он же считал тебя погибшим.

— Как и я его, — кивнул Дарий, укладывая ее в кровать и накрывая легким покрывалом. — И ты ему очень дорога.

— И это он надоумил тебя играть со мной в поддавки? — сон с Гайи как рукой сняло.

Дарий потупился:

— Похоже, он нам обоим придумал дело. Не с подачи ли Рениты?

— От Рениты не так обидно. Она врач, и на многие вещи смотрит по-своему. А вот Кэм? Он не верит в меня?

Дарий задумался:

— Если Кэм, проведя с тобой два месяца на корабле, считает вас с ним друзьями, поверь, Гайя, это дорого стоит. Я с ним проработал полгода, и горжусь его дружбой.

— Все равно. Я тоже дорожу его дружбой. Но контролировать меня, тем более чужими руками, он не в праве.

— Может, тебе это ему и сказать? Только спокойно, не нападай на него.

— Я? Нападать?

— Вижу, какой у тебя огонек в глазах светится.

— Какой?

— Хищный. Спи, моя милая дикая кошка, — он подоткнул одеяло и снова нежно поцеловал ее, а затем прилег рядом, обхватив девушку рукой, и еще долго, пока она засыпала, шептал ей ласковые слова и успокаивал невесомыми поцелуями.

Утром Гайя проснулась одна, но с легким чувством на душе — она не испытывала угрызений совести по поводу того, что произошло у них с Дарием, и даже немного улеглась обида на Кэма, хотя любое неверие в ее силы и разумность решений девушка воспринимала довольно болезненно — сказывались годы, потраченные на то, чтобы доказать, что она далеко не хуже мужчин, стоящих рядом с ней в строю.

Она потянулась и вскочила на ноги — тело уже успело отдохнуть и требовало привычной нагрузки.

Дарий оказался тут как тут, едва она сбежала по мраморным ступеням террасы в сад — и снова совершенно обнаженный. Он на фоне буйной зелени напомнил ей молодое божество своей юной подтянутой и рельефной фигурой, гибкой и статной.

— Так говоришь, не щадить тебя больше? — крикнул он, срываясь с места.

Гайя полетела за ним, прислушиваясь к своему телу, радостно отзыыающемуся на движение — разве что легкому не совсем хватало воздуха, и она постепенно соразмерила темп — Дарий в любом случае быстрее, и она это понимала.

Они сделали несколько кругов по небольшому саду, разбитому вокруг задней части дома, пробегая невольно через главное крыльцо. Вспрыгнув на бегу на ступеньки в очередной раз с боку, Гайя увидела управляющего, пререкающегося с какой-то опрятно и даже с претензией на моду одетой женщиной у дверей и вспомнила — она же сама вчера велела пригласить кипасиса и его подручных, умеющих ухаживать за кожей и руками, очевидно, женщина и была обещанной мастерицей по уходу за ногтями, которая должна была первой начать заниматься превращением Гайи в ослепительную красавицу по заданию префекта.

— Дарий, завтракай без меня, — крикнула она мужчине, уже спрыгивающему с крыльца, и мастерица невольно обернулась на ее голос, укоризнено посмотрев вслед стремительно бегущей девушке, чье мускулистое тело прикрывал лишь легкий хитон.

Гайя вбежала, не снижая темпа, в ванну и встала под струю холодной воды, смывая пот. Завернувшись в легкую домашнюю столу и ступая мягкой кошачьей походкой, она вошла в свой конклав, куда велела пригласить мастерицу. Та уже успела разложить на полотенце свои инструменты и крошечные глиняные сосуды с различными притираниями.

— Несравненная госпожа путешествовала, как я слышала? — завела разговор мастерица, беря в свои мягкие и теплые руки ладони Гайи и внимательно их рассматривая.

От Гайи не укрылось, как она с недоверием вскидывала на нее глаза и пыталась сопоставить весь свой опыт и то, что успела вызнать о новой заказчице.

— Можно сказать, и так, — уклончиво ответила Гайя, устраиваясь в кресле поудобнее и отдавая руки во власть умелицы, пообещавшей вернуть им нежность кожи и ровную форму ногтей, обломанных просмоленными канатами. За весло Гайе и не давали садиться после выздоровления, да она и сама бы не стала бы браться за ту работу, которую не сможет сделать как положено — сядь она на весло, и вместо нее пришлось бы брать дополнительную нагрузку остальным ребятам, гребли же по трое, и там, где требовалось четверо. Но ставить паруса в бурю приходилось и ей, сжимая зубы от боли в едва зажившей груди и спине.

Мастерицу не смутили натруженные руки Гайи, и даже мозоли от рукояти меча — она мягко намекнула, что приходилось помогать обрести приличествующий вид вольноотпущенницам или внезапно взлетевшим на высоты богатого общества куртизанкам. Она аккуратно обработала ногти, возвращая им и без того поддерживаемую Гайей всю жизнь самостоятельно миндалевидную форму:

— Пурпуром будем покрывать?

— Давай попробуем, — согласилась Гайя, чтобы заранее прикинуть, насколько ей будет удобно с окрашенными в насыщенный цвет ногтями расхаживать по Палатинскому дворцу.

И вдруг мастерица подняла глаза выше по руке Гайи — и девушка увидела, как скривились ее губы в гримасе отвращения. Заплачено за услуги было щедро и вперед, поэтому мастерица смолчала и не стала задавать лишние вопросы, но скрыть содрогания при виде свежего неровного шрама от прижженной каленым железом раны на левом запястье красивой молодой женщины, она не смогла.

Гайя перехватила этот взгляд:

— Ты закончила?

— Пурпур же…

— Давай в другой раз, — твердо остановила ее Гайя.

— Но…, - хотела было напомнить мастерица, что заплачено же еще и за массаж рук, но сама поняла, что подняться пальцами выше кистей не сможет, слишком велика была брезгливость, когда она смотрела на розово-коричневый неровный рубец.

— Все, благодарю тебя. Управляющий расплатился?

— Да, — пролепетала мастерица, съеживаясь под ледяным взглядом гордо выпрямившейся девушки, вставшей с кресла и возвышающейся над ней на целую голову, если не больше.

Гайя вышла из конклава, оставив мастерицу собирать свои принадлежности, и тут же наткнулась на Дария.

— Что с тобой? — удивился мужчина, почувствовав волны боли, исходящие от нее. — Как превращение в первую красотку Рима?

— Не состоялось. — отрезала она, и тут же сменила тон на обычный и бодрый. — Меч не разучился держать?

Дарий с готовностью кивнул:

— Я свой захватил.

И они полностью отдались поединку с тем же жаром, с которым накануне ночью любили друг друга. Наконец, едва держащиеся на ногах от усталости и залитые потом, они бросились в бассейн атриума — неглубокий, но достаточно широкий и длинный, чтобы проплыть хоть немного наперегонки.

Гайя заметила, что Дарий, выбираясь на мрамор пола, придержался на мгновение за плечо, воровато оглянувшись на нее. Она шагнула к нему, чтобы предложить растереть его мазью, оставленной предусмотрительно Ренитой, но он опередил ее:

— Ты же позволишь мне сделать тебе массаж?

— Если это не потакание нелепым заботливым распоряжениям наших общих друзей, то не откажусь. Хотя и сама хотела тебе предложить..

— Так ведь и я не откажусь!

— Может, с тебя и начнем?

— Гайя, ну не лишай меня удовольствия… — лукаво улыбнулся всеми своими серыми глазами Дарий. — Для меня даже просто прикасаться к твоему телу уже награда.

Она подняла бровь, вспомнив едва не выражение рвоты от отмерзения на лице у мастерицы по уходу за руками, но Дарий совершенно не понял или не заметил ее сомнений:

— Ты так прекрасна… Прости, что надоедаю тебе своими признаниями. Но вот увидев тебя тогда в лудусе, на свидании, я понял, что готов унести тебя на руках, наплевав на все задания и даже Рим.

— Остановись. Вспомни, что я тебе тогда сказала. Ничто не изменилось.

— Прости, — он тряхнул темноволосой головой. — Я теряю голову, когда вижу тебя. А когда дотрагиваюсь…

— Вот и соберись со своей головой, а я пока тебя разотру. Думаешь, не вижу, как хватаешься за плечо?

И он увлек ее в спальню, чтобы отдаться во власть ее рук, а затем и самому растереть Гайю с ног до головы легкой и быстро впитывающейся мазью.

— Тебе не противно касаться моих шрамов? — осторожно спросила Гайя, не поворачивая головы и глядя впереди себя глазами, готовыми наполниться влагой от боли, захлестывающей ее душу.

— Ты о чем? — недоуменно переспросил Дарий, с трудом возвращаясь к реальности, затуманенный ее близостью. — Ты такая восхитительная, такая нежная, у тебя такое упругое тело…

Он едва не проговорился ей, что на днях полночи провел, выгоняя из своей стальни назойливых девчонок — и, когда дотронулся до одной из них, чтобы вывести обезумевшую от похоти и желания угодить молодому красавцу-воину рабыню, то содрогнулся от отвращения, потому что тело девушки, молодое и здоровое в целом, было воздушным и мягким на ощупь. Дарий, ласкавший Гайю, не мог себе представить, что захочет дотрагиваться до девчонки, напоминающий теплый комочек податливого, текучего теста для глобулей. И когда их крепкие, тренированные тела, покрытые душистым, слегка скользким снадобьем, соприкоснулись — то безумие вновь снизошло на Дария, а у Гайи не хватило сил ему противиться.

Визита Кэмиллуса Гайя ждала — и не только потому, что хотела заглянуть в эти васильковые глаза, посмевшие решать за нее, что она может, а что нет. Девушка даже решила подождать с этим, потому что ссориться с Кэмом означало для нее сейчас остаться без ответов на животрепещущие вопросы.

Гайя понимала, что происходит в ее голове нечто странное — и списывала это сначала на последствия горячки и накопившуюся усталость. Когда пугающие ее сновидения стали и вовсе безумны, то решила посоветоваться с Ренитой — не могли ли оба ее крайних ранения с потерей сознания и жаром заставить вылезти наружу так тщательно задавленные ею последствия удара головой о камни на той дороге, где она одна приняла бой с разведчиками батавов. Но что-то вовремя натолкнуло Гайю на мысль — не надо впутывать сюда пугливую и без того Рениту, на все вопросы находящую ответ только в виде припарок, растираний и питья. И уж тем более рассказывать Рените о том, что этой ночью ей во сне явился грозный Аид и потребовал назвать Дария братом, а иначе он заберет его себе как избранника Невести смерти, выбранного ею против его воли и после его приказа… Гайя проснулась в холодном поту и от собственного вскрика — хотя в жизни напугать ее так, чтобы взвизгнула, было невозможно. Да и хороша бы она была бы, если бы где-нибудь в разведке или при штурме, ведя за собой группу воинов, вскрикнула бы при виде поганцев вместо того, чтобы первой нанести удар.

— Помнишь, ты говорил о завершении ритуала? — как бы невзначай поинтересовалась она у Кэмиллуса, и тот с готовностью кивнул.

— Готова? Дай-ка, я взгляну на шрам, можно ли уже закрывать его татуировкой.

Она без тени смущения повернулась к нему спиной, и Кэм, затаив дыхание, осторожным прикосновением длинных пальцев приспустил горловину ее хитона, отчаянно стараясь не наделать глупостей и не начать покрывать поцелуями кожу ее спины.

— Что ж, — задумчиво проговорил он. — Можно завтра попробовать. Я загляну к Рените этой, возьму обезболивающее.

— Зачем?

— Чтобы ты не сошла с ума от боли.

— Как видишь, до сих пор не сошла.

— Это совсем другое. Рану наносят молниеносно, и редко кто чувствует ее в этот момент, опьяненный боем. А к ее нытью и перевязкам привыкаешь. А тут подряд несколько тысяч уколов иголкой.

— Пфф. Иголкой, а не копьем.

— Ладно, не буду спорить. Опыт у каждого свой, — примирительно поднял руки Кэм. — Не хочешь, не надо. Мне же легче, не надо ни у кого ничего просить. Полотно же чистое у тебя найдется для перевязки?

— Скажу управляющему. Приготовит.

— Вот и славно. Значит, завтра я с утра к тебе приду. Постараюсь с делами разобраться и приду, — он ненавидел сам себя за то, что ему придется причинить ей боль и злился на нее, что она так отчаянно пытается казаться сильной.

Гайя твердо решила, что все же попросит Кэма закрыть татуировкой и остальные шрамы, а в первую очередь — на запястье. Хотел Фонтей ослепительной красавицы, о которой будут говорить — так он сам натолкнул ее на свежую идею, рассказав, как смотрят римляне на телохранителей сенатора Марциалла, Кэма и Рагнара.

Гайя решила, что все равно в идеалы красоты не впишется — римлянки скупают горшками белила и румяна, чтобы придать коже вид мраморной гладкости. Ей не нужно было залепливать красками свою здоровую, закаленную свежим ветром и ледяной родниковой водой кожу — а вот шрамы бросались в глаза. А она знала, что жизнь знати, вьющейся во дворце, предусматривает и посещение терм, где не столько моются, сколько приятно проводят время, развалившись на мраморных лежаках и лишь время от времени ополаскиваясь в басейнах с горячей и холодной водой.

Кэмиллус, как и обещал, приехал на следующее утро и без Рениты:

— Дарий, тебе командир просил передать, что вызывает по срочному делу, — с порога сообщил он другу обрадовавшую того новость.

Дарий не заставил повторять дважды — и не только потому, что привык исполнять приказы, но и потому, что уже начал тяготиться размеренной жизнью выздоравливающего. Безусловно, он был счастлив, что боги в награду за его физические страдания послали такую невиданную награду — быть рядом с Гайей, наслаждаться ее улыбкой, общением, проводить время в гимнастических упражнениях и фехтовании. Гайя была сильным противником, несмотря на то, что тоже оправлялась от такого же тяжелого ранения — и рядом с ней Дарий забывал про свою боль. Но его неудержимо тянуло к ребятам, в привычную обстановку лагеря, уже хотелось снова вернуться к своим обязанностям — и он проклинал свое нетерпение, понима, что служба с ним до смерти, а Гайя — чудесный подарок судьбы.

Не прошло и нескольких мгновений, как затянутый ремнями и доспехами Дарий прогрохотал подкованными кальцеями по ступенькам, и только стук копыт возвестил Гайе и Кэму, что они остались одни. Оба с радостью посмотрели вслед другу — помнили, как декаду назад он с трудом преодолел эти шесть высоких мраморных ступеней от ворот и до входа в дом…

Кэм разложил на столе в конклаве Гайи небольшую амфору, запечатанную воском, длинную острую иглу и мягкую кисточку, сделанную их кончика хвоста белки.

— А кисточка зачем? — удивилась Гайя.

— Нанести краску. А затем придется втереть ее в исколотую кожу. Учти, она жжет. Правда, и воспалиться не должно.

— Тогда о чем беспокоиться? Мелкие раны тоже прижигают уксусом или крепким вином, чтобы не воспалились.

Кэм кивнул, едва не вздрогнув — она была по сравнению с ним такой невесомой, чистой, а рассуждала с полным правом о вещах, присущих умудренному боями воину-принципу.

— Как тебе удобнее? — спокойно спросила Гайя, отстегивая фибулы и снимая верхнюю часть хитона. — Мне лечь на кушетку или сесть на табурет?

— Как хочешь. Это дело долгое. Можешь и лечь. Или сядь и положи руки и голову на стол, если тебе сидеть легче. В конце концов, можно и поменять позу через какое-то время, — он старался не показать ей, как волнуется.

И вот игла касается ее свежевымытой кожи, выпуская наружу первые капли крови. Кэму казалось, что он бы с легкостью сам себе покрыл бы рисунками все оставшиеся еще чистыми куски кожи, чем раз за разом вонзать иглу в эту молочно-белую гладкую кожу. Девушка, спину которой он придерживал другой рукой, ни разу не вздрогнула и продолжала дышать мелко и ровно.

Спустя пару часов он закончил наносить рисунок — его выбрала сама Гайя. Она сразу уточнила, важен ли для ритуала сам рисунок — и предложила изобразить того самого дракона, которого убил мифический основатель Фив Кадм. Кэм и сам признал, что в этом есть определенный смысл — ведь Кадм освободил Кастальский источник, а дракон, сидевший там, был порождением бога войны Ареса, а в конце жизни и сам превратился в дракона, причем его жена Гармония сама пожелала разделить с ним участь — и боги услышали, дали ей тоже чешую, хвост и когти.

— Я слышала от няньки, что они до сих пор живут где-то на Элесийский полях.

— Не встретила в своем путешествии? — совершенно серьезно уточнил Кэм. — А иначе откуда бы такая идея?

— Не помню. — она попыталась по привычке пожать печами, но он педугадал ее движение и остановил, положив ладонь на плечо.

— Вдохни, милая, — прошептал он ей так, как шептал на корабле, меняя присыхавшую в первые дни к ране повязку.

Перед глазами Гайи поплыли красные и черные круги. Мир рассыпался мириадами звезд — ее измученной и горящей кожи сначала коснулась мягкая, прохладная и влажная кисточка, но тут же это успокаивающее ощущение сменилось невыносимым жжением, как будто к спине, под лопатку, приложили раскаленное железо. Ей показалось, что она даже чувствует шипение сворачивающейся от жара кожи и запах гари — но нет, краска пахла пряно, травами, вином, смолой и чем-то еще, резко-острым, похожим на редкую приправу.

— Еще немного, — хрипло проговорил Кэм, отрывая от полотна небольшой лоскуток и втирая им краску в кожу Гайи, с которой все время смывал запекающуюся под пальцами кровь. — Ну вот. Теперь я уложу тебя в постель на животик, как на триреме. И посижу с тобой. Чтобы ты заснула.

— А запястье? — голос девушки был настолько спокойным и ровным, что Кэм невольно пошатнулся.

— В другой раз, если уж ты так хочешь.

— Кэм, другого раза может и не быть. Мы одни, даже Дарий у префекта. А представь, ворвись сейчас сюда Ренита? Марс?

— Да уж…

— Вот. Так что давай, очень прошу. Или ты устал? Может, перекусишь? Я прикажу подать обед. Отдохнешь. И продолжим.

Он смотрел на нее изумленно:

— Разве я о себе? Ты же вытерпела такую нечеловеческую боль. Нельзя столько сразу.

— Можно, — улыбнулась она. — Я уже свыклась. И у тебя легкая рука.

— Гайя… — простонал Кэм.

— Да, — кивнула она, глядя в его глаза, и он сдался.

— Садись тогда поудобнее, — сказал он, все еще сомневаясь и беря в руку ее левое запястье. — Чтобы тебе тут хотелось? Что-то еще из греческой мифологии?

— Можно просто браслет. Посмотри, запястье почти все опоясано шрамом. Где не от раны, там от ожога.

— Удушил бы Марса, — прошипел Кэм, стирая предплечьем выступивший у него на лбу холодный пот, представляя, как все это происходило.

Но девушка резко прервала его:

— За что? Ну и лежала бы на погребальном костре без этого ожога. Я сама виновата. Заигралась в мальчишку. Запустила.

Кэм вздохнул и смолчал — он знал, что в Сирии она оказалась по вине Марса, он сам ему признался в мгновение откровения, когда они оба приходили в себя на палубе после путешествия в царство Аида.

…Еще пара часов мучительной процедуры, и вот он втирает краску в ее запястье, мучаясь от того, что эта нежная кожа исколота иголкой и покрыта угольно-черным снадобьем.

— Не бойся, краска смоется через несколько дней с поверхности кожи. А рисунок останется.

— Я и не боюсь. Доверяю тебе. Да и измазаться никогда не боялась.

— Пить хочешь? Все же какая-никакая, а кровопотеря.

— Не откажусь, — она с благодарностью приняла из рук подоспевшей на зов Кэма рабыни чашу с водой. Гайя вовремя подхватила сосуд — иначе его тонкие серебряные, покрытые чеканкой стенки бы смялись от соприкосновения с мраморным полом — увидев на спине и руке хозяйки кровь пополам с черной краской, а на столе — измазанные кровью же и краской куски полотна, девчонка грохнулась в обморок. Кэм едва успел ее подхватить и крикнуть управляющего:

— Забери…

Мужчина вздохнул, переводя дыхание и еще раз спросил у Гайи, слегка побледневшей, но по-прежнему спокойной и уверенно глядящей ему в глаза своими кошачьими глубокими глазами, опушенными густыми ресницами:

— Ты довольна? Ложись спать, а завтра я принесу мазь, и буду втирать в раны, чтобы быстрее зажили. А краску смоем через несколько дней. Я понимаю, сейчас тебе страшно смотреть на то, что полспины черным закрашено. Но там, как ты и хотела, дракон ползет от лопатки под углом как бы вниз и вбок, к пояснице.

— Замечательно! — воскликнула Гайя с улыбкой, и Кэм потрясенно присел на соседний табурет.

— Ох, Гайя, Гайя… Мало я тебя все же изучил на корабле… Сколько же в тебе силы…

Она закинула голову и беззвучно рассмеялась:

— Ну наконец-то ты это понял. Ну так как? Будем колоть такогот же дракончика на бедре?

— Зачем?!

— Пойми. От меня на днях отшатнулась женщина, пришедшая привести в порядок руки. Я вижу, как перешептываются мои собственные рабыни, помогая мне в ванной. Как отводит взгляд другая, постарше, входя утром в мою спальню.

— А зачем ты эту свору вообще пускаешь в ванну и спальню? — искренне удивился Кэм, знающий о жизни богатых патрициев только по смутным рассказам матери да по увиденному во время редких визитов к своему дяде.

Гайя повернулась к нему с огорченным коротким вздохом:

— А что делать? Мне командир поставил задачу стать настоящей матроной…

— А ты думаешь, что если покроешь все тело узорами, как у меня или Рагнара, то станешь красивее?

— Необычнее. Шрамы прощаются только мужчинам. А женщина в шрамах, даже честно заслуженных, от боевых ран, все равно в глазах толпы любого происхождения, даже толпы патрициев, будет изуродованной.

Кэм склонил голову, осознавая ее правоту.

— Знаешь, давай и правда сделаем второго дракона. Кадм и Гармония. Но Гармонию я наколю тебе так, что хвост закроет бок, а тело шрам на бедре. И будет создаваться ощущение, что он переполз со спины через бок на бедро, и теперь он спереди сбоку спускается на бедро.

Гай склонила голову к плечу, осознавая его предложение.

— А получится? Ты не устал?

— Отдохну. Не волнуйся, — у него не осталось сил на нежность и пространные речи. Кэм понимал, что еще немного, и он прижмет ее к себе и зацелует, содрогаясь от сострадания и восхищения. — Но тебе тогда придется полностью раздеться.

— Вот и все, — с видимым облегчением выдохнул Кэм, глядя на Гайю, прислонившуюся обнаженными ягодицами к краю стола. — Прости, но на брови и скуле рисовать еще одного сил у меня просто нет. И на ребрах тоже. Там совсем еле заметный тонкий шов.

— Ренита. А ты ее все норовишь обидеть, пусть и за глаза.

Кэм пожал плечами, отбрасывая на стол пропитанный черной краской лоскут, которым растирал ее бедро.

— Устала так стоять? — он поднялся с колен, на которые опустился, накалывая ту часть дракона, что спускалась на ее бедро. — Вот подождала бы, пока заживет спина, лежала бы спокойно. А так стоять пришлось.

Он провел покрытыми уже впитавшейся и высохшей краской длинными пальцами по ее боку рядом с сочащимися кровью сплошными ранами — весь ее левый бок и бедро были тоже, как и спина, и запястье, закрашены черной краской, и издали казалось, что они с ним даже похожи, только у него рисунки покрывали весь торс и обрывались возле талии, а у нее правая сторона тела оставалась нетронутой и перламутрово-молочной, а вся левая ниже груди и почти до конца длинного, узкого и мускулистого бедра была иссиня-черной и блестела от смешавшейся с кровью краски.

— Гайя, — сдавленно и хрипло произнес мужчина, невольно касаясь губами плеча девушки и вдыхая ее нежный запах, совсем не похожий на то, что она целый день мучилась под его иглой и должна была бы заливаться потом от боли.

Но от Гайи по-прежнему пахло лотосовым маслом, и теперь этот запах смешался с ароматом краски, и у Кэма закружилась голова от ее близости, тихий стон вырвался у него, а затем его губы нежно заскользили по ее плечу и шее, осторожно подбираясь к таким желанным губам… Он замер, тяжело дыша, и хриплым шепотом выдохнул:

— Милая, прости… Тебе же больно… По себе помню.

— Терпимо, — улыбнулась она и слегка поморщилась. — И мои простыни волнуют меня сейчас гораздо больше.

— С них краска не отмоется.

— Да и не важно, — махнула рукой Гайя, придержавшись другой рукой за край мраморной столешницы, и Кэм увидел ее побелевшие от напряжения костяшки пальцев, на которых тоже явственно проступили многочисленные мелкие шрамы, и он отвел глаза, чтобы она не поймала его взгляд и не заставила покрыть узорами и их. Но девушка прямо таки светилась радостью. — Это всего лишь тряпки. А мои драконы останутся со мной навсегда! Как же я тебе благодарна!

Они не услышали за разговором, как вернулся Дарий — а он, решив, что время позднее, и Гайя наверняка уже спит, снял кальцеи у дверей и прошел босиком, чтобы не нарушить чуткий сон девушки. Он слышал, как она кричит иногда по ночам от кошмаров, которыми и сам мучился после задания в Египте.

Внимание мужчины привлек свет лампионов, вырывающийся из приоткрытой двери конклава Гайи, и он решил заглянуть к ней и удостовериться, что все хорошо — может быть, девушка просто решила почитать на ночь. То, что он увидел, едва взявшись за ручку, потрясло его до глубины души. Совершенно обнаженная, наполовину измазанная чем-то черным и блестящим, Гайя стояла посреди комнаты в объятиях Кэмиллуса, ласкавшего и поддерживавшего ее такими же черными руками. Сначала он решил, что это Ренита раздобыла целебный ил Мертвого моря, что в Иудее — его первую рану так и лечили, потому что получил ее неподалеку от тех мест. Но затем разглядел и окровавленные куски полотна на столе. И широкую плоскую чашу с кровавой водой, и мелкие мазки крови на ее теле там, где черная масса граничила с белой кожей.

Дарий не стал входить, а дождался, пока Кэм отведет Гайю в ее спальню — про себя мужчина отметил, что Кэмиллус попытался было, но не стал рисковать и брать ее на руки, чтобы не потревожить израненное заново тело, и предпочел просто поддержать ее под локоть. Дарий прекрасно понял, что сотворили Кэм и Гайя, и только не мог сообразить, чья инициатива была в основе. Для него было величайшим откровением увидеть своего боевого друга в таком виде — не говоря уже о том, чтобы осознать необратимость произошедшего с Гайей. Рагнар и Таранис, делившие с ним палатку, уже перестали привлекать внимание своими телами — и к тому же они были пусть относительно, но варварами. Дарий же, увидев Кэма в первый день по прибытии, уже когда они приехали в дом Гайи и Кэмиллус снял доспехи и форменную тунику, поигрывая загоревшими на морском ветру мускулами спины и груди, несказанно удивился черному почти сплошному рисунку. Но после того, как Кэм попросил не спрашивать об ужасающей седине, напрочь съевшей его естественный золотисто-белокурый оттенок волос, похожий на гайин, не стал спрашивать и о татуировках, тем более разглядев, какие шрамы под ними скрываются.

Он дождался Кэма в коридоре и спросил сдавленным голосом:

— Зачем?!

— Это было ее желание. Причем осознанное.

— И что же будет с ней дальше?

— Ничего особенного. Под формой рисунков не видно, так же, как и у меня. Если только мелькнет край бедра, так и то только верхом. К тому же все чаще браки стали поддевать под тунику по привезенной из Галлии моде. А запястье закроет наручем.

— Но боль же безумная… У тебя же нет даже опыта, и ты наверняка колол медленнее, чем сделал бы мастер.

— В оправдание могу сказать только, что рисую я хорошо. Как и Гайя. Она же мне на пергаменте чернилами нарисовала дракона, какого она хотела.

Дарий схватился за голову:

— Да лучше б я ослушался командира! Не поехал бы никуда и остановил бы вас обоих.

— А вообще-то по делу съездил? — перевел разговор в другое русло Кэм.

— Да, конечно, — немного успокоился Дарий.

— Иди, отдыхай. Я завтра рано утром заеду ее проведаю.

Кэм действительно примчался на рассвете, когда Гайя еще спала, а Дарий заставил себя проснуться и в ожидании Кэмиллуса упражнялся с мечом, атакуя колонну, обрамляющую вход в дом, но не дотрагиваясь до нее, чтобы не повредить клинок и не разбудить стуком Гайю.

— Как она? Не стонала ночью? — спросил Кэм, соскакивая с коня.

— Нет. Странно, но она спала даже спокойнее, чем прошлые ночи.

— И что тут за сговор? — из-за двери, щурясь на поднимающееся из-за холмов солнце, появилась Гайя.

Мужчины замерли, любуясь на ее свежее после умывания личико с точеными чертами, небрежно откинутые назад густые кудри, изящно наброшенные складки длинного и широкого темно-зеленого паллия. Они оба не сразу нашлись, что ответить, и Гайя заметила эти перекрестья серых и васильковых взглядов. Она улыбнулась им обоим:

— Доброе утро! Дарий, а что это ты вскочил так рано? Кэм просил ведь, чтобы я тебя поберегла, а ты тут перед ним прямо скачешь, и из одежды один меч.

— Положим, сублигакулюм у меня присутствует, — возмутился со смехом Дарий. — Согласен, небольшой, правда.

Кэм взглянул на них обоих — он понял, что Гайя раскусила все его хитрости, и что ее вчерашняя выдержка основана не только на ее природном мужестве, но и на желании доказать ему, что не нуждается в жалости и сострадании.

— Гайя, ты же не разрешала ему разрушать твой дом?

— Он и не разрушает. Он себя хорошо контролирует. Хотя да, мы часто пользуемся не дверью, а молотом для входа в поганское гнездовье.

Они рассмеялись все трое, и Кэм увлек Гайю в помещение, старясь говорить как можно небрежнее, не показывая своих душевных мук в ожидании взгляда на ее тело.

— Раздевайся. Что ж, придется тебе снова и снова повторять передо мной эту неприятную для тебя процедуру.

— А для тебя? — с некоторым сарказмом спросила она, избавляясь от паллия, но Кэм уловил и настороженность в ее вопросе.

— А для меня это дивное зрелище. Ты сейчас похожа на древнюю статую, подернутую патиной, но не утратившую совершенства линий.

— Ого! — усмехнулась Гайя. — Ты и в статуях разбираешься?

— А то нет. Не забывай, меня все же воспитывала образованная мать, да и торговля редкостным оружием, украшениями и северными мехами тоже немного способствует изучению искусства.

Кэм извлек откуда-то из подсумков, закрепленных на поясе, небольшой сосуд, прикрытый сверху пергаментом, снял крышку и всмотрелся в содержимое:

— Пахнет неплохо. Поворачивайся спинкой, — и он зачерпнул кончиками пальцев мазь, которую невесомо стал наносить на покрытые коркой из крови и краски многочисленные проколы на ее лопатке и пояснице.

Гайя дышала глубоко и ровно — сама по себе мазь не щипала так, как краска вчера, но даже легкие прикосновения не только пальцев Кэма, но и складок мягкой ткани одежды. Ночь она проспала на правом боку, боясь пошевелиться — все наколки стянуло засохшими струпьями, а кожа вокруг них припухла.

— Теперь животик покажи, — голос Кэма звучал мягко и бесстрастно, как и движения его рук.

Гайя вспомнила, как не мог себя сдержать Дарий, втирая ей в спину очередное прописанное Ренитой снадобье, и нечаянно фыркнула.

— Ты еще способна смеяться? — поднял на нее изумленные глаза Кэм, снова стоящий на одном колене у ее ног.

Гайя смущенно глянула вниз, на свое черное бедро и его неотмывшиеся за ночь пальцы, скользящие возле лишенных волос складок, которые Дарий когда-то в Сирии назвал «укромными складочками» и даже попытался сам помыть, за что получил от нее ощутимый тычок в ухо, что не лишило его, впрочем, рвения и пыла, с которыми он смывал тогда с нее пыль и пот сражения.

Она удивилась про себя, натолкнувшись на странное совпадение — ее знакомые ребята смотрели на нее, не скрывая восхищения, даже в те мгновения, когда она была не в самом лучшем виде. Марс пожирал ее глазами и схватил на руки, прижав к груди, когда они вылезли из подземных ходов все целиком пропитанные зловонной черной грязью; Дарий польстился на нее, когда они отмывали друг друга после многодневного разведрейда; тот же Марс в той же пустыне был готов наброситься на нее буквально залепленную пылью и потом, да и в лудусе на турнике целовал пропотевшую до стекающих струй.

И вот сейчас Кэм уже не просто втирал мазь, но и откровенно ласкал другой рукой ее здоровый бок и бедро, якобы придерживая ее тело, а у самого глаза темнели и голос становился тихим и хрипловатым. А во дворце, когда она изображала юную племянницу Октавиана, блистала яркими платьями и затейливыми прическами тогда еще длинных волос, единственным мужчиной, который обратился к ней с похотливым интересом, был отвратительный жирный и лысый сенатор-предатель. Оно того и добивались по плану операции, и трясущиеся от страха перед найденным у нее оружием жирные щеки сенатора и мигом вспотевшая лысина в съехавшем на бок лавровом веночке искренне порадовали Гайю, но ведь были же рядом и лощеные офицеры, практически не знавшие легионной жизни и служившие Риму в имераторском штабе.

Гайю огорчало только одно — пришлось снова отложить тренировки, пока не подживет исколотая кожа. И не потому, что каждое движение причиняло ощутимую боль в первые двое суток — просто Гайя, уже наученная горьким опытом пренебрежения к нуждам своего тела, решила дать возможность ему окончательно восстановиться. Единственное, что она не смогла перебороть — это страх перед страхом своих рабынь, и строго-настрого запретила им появляться в ванной, когда она принимает водные процедуры. Выдворила и рабыню, отвечающую за порядок в ее спальне — попросила управляющего, чтобы та возилась с уборкой и прочими делами тогда, когда Гайи там нет, и не утруждала себя помощью своей хозяйки по одеванию и раздеванию, если они и так смотрели с ужасом на ее покрытое шрамами и по-мужски мускулистое тело. А сейчас ей тем более не хотелось лишних косых взглядов, скорбных вздохов и расспросов.

Кэм, как и обещал, приезжал ежедневно. Втирал в кожу заживляющую мазь, и к коже постепенно возвратилась прежняя эластичность, мгновенно исчезла короста. Слой краски на поверхности кожи становился все бледнее, и под ним все явственнее проступали контуры подробно прорисованных, оттененных всеми переливами серо-черного, причудливо и хищно изогнутых драконов.

Как ни странно, Гайя совершенно перестала его стесняться — начало было положено еще на триреме, когда Кэму невольно пришлось на несколько дней стать ее нянькой в полном смысле слова. И теперь, обнажаясь перед ним дважды в день, она не испытывала той щемящей неловкости, которую причинило бы тоже самое, но с Марсом — несмотря на то, что когда-то, почти в прошлой жизни, они были с ним так близки, что даже ребята уже начали отпускать шуточки о близящейся свадьбе и сам префект проявил интерес. Но когда она узнала, что свадьба будет — но в оранжевой фате не ее будут обсыпать зерном и не она воскликнет с ним традиционное «талассион», то не было и не будет раны глубже на ее душе и теле.

Она вертелась перед огромной пластиной отполированной бронзы, укрепленной в ее ванной — и ни капельки не жалела, что дала этим драконам ползать по своему телу. Гайя изгнулась, рассматривая спину, а затем резко на кончиках пальцев напряженных длинных ног развернулась лицом и даже сморгнула — Кэм так мастерски уравновесил рисунки, что и у нее создалось впечатление, что зверь со спины переместился на бок и теперь ползет вниз, норовя по бедру стечь вниз и удрать.

Кэм улыбнулся ей, входя без стука:

— Любуешься? И правильно. Есть чем. Хотя ты и без этих страшилищ была прекрасна. Настолько, что и они тебя не испортили, а придали таинственности.

— Уверен?

— Знала бы, как смотрят на меня и Рагнара! И что удивительно, я разочаровываюсь постепенно в своих соотечественниках.

— Что так?

— Иди сюда. Я буду отмывать тебя от краски, а заодно посмешу. Хочешь?

— Хочу, — кивнула Гайя, бесстрашно делая шаг к нему, так и не опустившись с пальцев на всю стопу.

И Кэм, пока промывал ее татуировки, а затем снова втирал туда заживляющую мазь, рассказал, что его назначили напарником Рагнара, и они то вместе, то по очереди охраняют сенатора Марциала. Кэм умолчал о том, что сенатор его родной дядя. Но зато с удивительным мягким юмором, которого Гайя и не ожидала от этого сурового и израненного жизнью и врагами человека, рассказал о том, что многие знакомые сенатора путают их с Рагнаром, несмотря на то, что у Рагнара длинные, заплетенные то в одну, то в две косы волосы, а Кэм не согласился снова отрастить варварскую прическу и, как только добрался до кипасиса в лагере, опять обзавелся короткой армейской стрижкой. Он со смехом продолжал свое рассказ — и даже Гайя рассмеялась своим беззвучным смехом, когда осознала, что многие даже не обращают внимания на их глаза, и это при том, что у Рагнара глаза было трудно не заметить, такой изумрудной зеленью они переливались, а сам Кэм смотрел на мир васильковыми глазами своего отца, гладиатора и северного варвара.

— То есть, — отсмеявшись, задумалась девушка, мысленно уже возвращаясь к своим обязанностям офицера когорты спекулаторум. — Они видят только ваши с ним татуировки? И на их основании делают вывод, что вы с Рагнаром близнецы или даже один и тот же человек?

Он кивнул, а она продолжала рассуждать вслух, лишь уточнив:

— А на охрану сенатора ты же не в форме ходишь?

— Нет, конечно. В кожаных штанах и с голым торсом. А форму ношу в остальное время. Знаешь, соскучился… Да и не готов я ходить в тоге… Не та стать.

— Положим, со статью у тебя все отлично.

— Не чувствую себя патрицием. Я воин. И если для дела надо, то могу и в чужеземных штанах с кожаными сапогами на ремнях походить. Но добровольно…

— Знаешь, а Дария я тоже только раз за год знакомства видела в тоге, — и она рассказала кратко, как приходил Дарий в лудус под видом молодого повесы. И даже в лавровом веночке.

— Дарий великолепный связной, — согласился Кэм. — Мне с ним очень легко работалось. Ему можно доверять.

— Кстати, и Ренита тоже в те дни была нашим связным. Так что ты зря ее так недолюбливаешь.

Кэм поморщился:

— Давай не надо об этом сейчас. Она твоя подруга. И я не хочу вмешиваться в ваши отношения.

— Но что она тебе сделала? Знаешь, мне даже обидно за Рениту. Она вытащила Марса после такого ранения, что и наши врачи могли бы встать в тупик. Его ранили на арене грязным топором, и рана воспалилась так, что он едва не сгорел от жара. И мне ты сам видел, как аккуратно порез на ребрах залатала.

— А Дарий? На кого он был похож, когда я его увидел?

— Он оправлялся после тяжелой раны. Второй за короткий промежуток времени. При чем тут Ренита? Да может, если б не она, он бы и вообще не выбрался.

— Ну не знаю. Ты ее защищаешь, ты ее знаешь. Я увидел, что увидел и сделал свои выводы. Говорят, у нее же муж есть?

— Таранис. Он кельт. Лучник потрясающий. Охранял святилище.

— Верю тогда, что лучник замечательный. А если друид хоть каким-то боком, то значит, не мог в ней ошибиться. Ладно, твоя взяла. Давай оставим этот разговор.

— Хорошо, — к его неожиданности, Гайя согласилась с легкостью.

На самом деле девушка поняла, что спорить на пустом месте бессмысленно.

После тщательного мытья рисунки предстали во всей красе. И Гайя даже задержала дыхание от восторга. Еще несколько дней интенсивных тренировок — и ее обновленное тело готово снова служить Риму.

— Гайя, — Дарий затягивал ремни. — Прости, но я уже не чувствую себя ни больным, ни даже выздоравливающим. Я очень благодарен, что ты мне помогла справиться со всем, что на меня навалилось.

— Ты возвращаешься в лагерь?

Он кивнул:

— Дел накопилось. Ребят тренировать надо. Квинт, кстати, Вариния стал тоже готовить.

— Он же молод!

— И что? Я тоже на службу пошел в его годы. Да и ты, насколько я знаю.

— Вообще-то да. Но он очень романтичен. И искренне верит в высокое предназначение нашей когорты. Я же видела его мельком по приезде. Возмужал, окреп, но не утратил юношеской восторженности. У него глаза такие чистые!

— Разве это плохо? Не всем же видеть во всем только опасность, как нам с тобой? Придет и к нему со временем. Несколько выездов, и иллюзии развеются.

— Если сам не ляжет, — Гайя сглотнула появившийся в горле ком. — Он может рвануть вперед.

— Нет. Это вопрос дисциплины. А с ней там все хорошо. Он с детства приучен.

— Да и что это я, — она вздохнула и посмотрела на него с виноватой улыбкой. — Старею…

— И испытываешь к нему материнские чувства. Это объяснимо, — Дарий замолчал, вбрасывая отточенным движением меч в ножны. И вдруг выпрямился во весь разворот плеч перед ней. — А ко мне ты какие чувства испытываешь?

В его голосе не было ни вызова, ни боли, ни любопытства. Он смотрел ей в глаза совершенно спокойно — так, как смотрел и тогда, лежа на горячем песке, истекая кровью и сжимая ладонью обломленную над самым животом стрелу. И она решилась — взяла его крепкие ладони в свои:

— Братские, — она вспомнила все те кошмары, которые ей снились после двух ночей близости с Дарием. Она не могла и не хотела рассказать трезвомыслящему Дарию о запретах Аида и его угрозах забрать жизнь Дария, если она не прекратит отвечать на его любовь. Поэтому девушка просто обняла его по-товарищески, как это было принято у них в когорте. — Ты мой лучший друг. Самый лучший. И это очень много для меня значит.

— Но наши ночи? Гайя, неужели тебе со мной плохо?

— Хорошо, — искренне и честно сказала она, глядя ему в глаза. — Это и есть самое высшее мое доверие тебе. Я тебе доверяю. А это многое значит для меня.

Дарий прижался к ее губам поцелуем — и в нем уже не было того накала страсти, но была искренняя любовь, чистая и надежная.

Он вскочил на коня:

— Ты-то когда вернешься? А то хочешь, подожду, ты же быстро собираешься? Или тебе еще рано? Что там с твоими драконами?

— Драконы бодры и рвутся в бой. А вот светиться в лагере пока не могу. Жду приказа командира.

— Понятно. Помнишь, что он у нас один на двоих будет, этот приказ?

— Помню. И рада. Такого напарника, как ты, можно у богов на коленях вымаливать.

Он отсалютовал ей, не найдя слов благодарности в ответ на ее признания, и умчался вдоль по Полотняной улице.

Поздним вечером и ненадолго заглянул Секст Фонтей — ехал домой, но решил сделать крюк и лично предупредить о готовящемся начале операции.

— Приказ о вашем награждении Октавиан огласит через два дня. Ты там должна быть в полной форме, а уже вечером явишься на торжественный пир в твою честь и в честь ребят.

— А Марс? Он успеет вернуться?

— Марс? — задумался префект и улыбнулся ей одними глазами. — Соскучилась?

— Есть немного, — смущенно ответила девушка, лихорадочно соображая, знает ли префект о ее отношениях с Дарийм и о визитах Кэма.

— Так уж и немного? — Фонтей смотрел на нее с легкой иронией, и не было понятно, что за этим кроется.

Префект спекулаториев был бы плохим командиром подразделения, призванного знать и видеть намного больше, чем все остальные граждане и даже Сенат во главе с императором. О том, что Кэм навещает жилище Гайи два раза в день, он знал с первого же дня. И не возражал, потому что к тому времени уже прояснились для него все подробности жизни и службы Кэмиллуса Марциала, римского гражданина и внука старинного рода, сына варварского пленного вождя и волею судьбы оказавшегося отважным разведчиком. Фонтей, без памяти любя Гортензию, а уж тепеь вообще все надежды дальнейшей жизни связавший с будущим наследником, в душе не смог простить Марсу нелепых слухов о женитьбе на какой-то залетной дальней родственнице. В голове префекта, знавшего Марсиуса почти девять лет, не укладывалось, как он умудрился пропустить и не задавить в самом начале возникшие слухи, как создал ситуацию, в которой гордая и неприступная красавица Гайя, лишь недавно снизошедшая наконец таки до Марса, вдруг оказалась растоптана этой гадостью?

Префект сам отправил ее в Сирию, сам выбрал в напарники Дария — хотя и была мысль отправить Гайю снова с Марсом — авось и помирятся за месяц пути. Но вовремя остановился — если с Дарием, как он и рассчитывал, она великолепно справилась с заданием, хотя и излишне рискуя, приняв на себя образ отчаянного парня, типичного сорви-головы из войсковой разведки, такого, как они с Марсом и были у него в легионе, то рядом с Марсом могла бы зайти дальше.

Фонтей, глядя сейчас на еще больше постройневшую и даже вроде вытянувшуюся в рост любимицу, вспоминал ее совсем молоденькой разведчицей, способной проползти незаметно под самым носом у сторожевых постов врага и влезть на любое дерево. Однажды она сорвалась к его ногам с огромной разлапистой сосны — батавы заметили шевеление в кроне, куда он попросил девушку подняться и глянуть, не видно ли обоза, медленно ползущего объездными дорогами. Просвистела стрела, и у него все оборвалось внутри, когда, ломая ветви, стремительно рухнуло спиной вниз тоненькое тело с развевающимся рыжим хвостом связанных на макушке волос. Она не могла ни увернуться, ни закрыться щитом — все доспехи остались внизу. Он тогда подскочил к ней, отыскивая кровь, но ничего, кроме нескольких ссадин, не нашел — и стал осторожно теребить бездыханное, обмякшее тело, заставляя девушку сделать вдох. Она открыла глаза, улыбнулась — и у него отлегло от сердца, потому что попали не в нее, а в ветку, на которой она стояла.

И вот сейчас он смотрел на нее, повзрослевшую, с жесткими мужскими глазами, но ставшую еще красивее, как-то совершеннее, но строже, и искренне радовался тому, что она еще жива и готова действовать дальше.

— Я могу пройтись по лавкам? Мне же надо прикупить платьев, если уж ты так хочешь сделать из меня пеструю птицу.

— И благовония с лентами, — как-то некстати произнес префект и поднял на нее смеющиеся глаза. — Видишь, какими познаниями я обзавелся за год домашней жизни?

— Так уж и домашней? А я вот и за две декады одурела в золотой клетке. Оказывается, приятно поиграть в знатную матрону пару дней. Но не вечность. Не поверишь, но тянет в палатку. Мне кажется, я там и кошмарами меньше мучилась, — невольно сорвалось у нее с языка.

Но префект даже не удивился:

— А мне наоборот, дома не снятся, когда теплую толстую Гортензию прижму в охапку. Да и осталось-то поспать спокойно пару месяцев, а там и мелюзга начнет пищать.

Они оба улыбнулись друг другу не как начальник и подчиненный, а как двое взрослых, умудренных опытом людей.

Гайя тщательно оглядела себя перед выходом из дома. Из глубины отполированной бронзы на нее смотрел воин, волосы которого были, конечно, длинее, чем положено рискому офицеру, да полагающиеся по форме кальцеи могли бы броситься в глаза своими небольшими размерами, но кому придет в голову оценивать размер ноги офицера-преторианца, доспехи которого украшены боевыми наградами?

Нарядная стола с паллием уже лежала на ее постели наготове, чтобы она переоделась сразу по возвращении с церемонии награждения. Девушка морально готовила себя к тому, что вернуться на Палатинский холм вечером ей придется уже не верхом, а в лектике, которую вместе с проверенными рабами-носильщиками уже прислал префект, про себя Гайя подумала, уж не те ли это рабы, которые так бестрепетно выполняли прошлым летом приказы юной хозяйки и относили Юлию в лудус на свидания с Рагнаром. Если так, то можно оценить их ловкость, раз не попались сами, что было бы чревато для них потерей головы, и не подвели Юлию. Но, с другой стороны, они выполняли таки приказ молоденькой девчонки в то время, как принадлежали ее тете или дяде, что заставило Гайю крепко призадуматься. Она и тогда, сразу после завершения операции в лудусе, хотела поговорить об этом с префектом. Но побоялась подставить Юлию — изложи она командиру все факты без прикрас, и девочке бы не поздоровиось.

Но теперь за Юлию она была совершенно спокойна — все закончилось благополучно, Рагнар ее боготворит, а что мелюзга появится на свет без особых сложностей, заверила Ренита.

Посвятив день покупкам нарядов и прочих необходимых принадлежностей, названных префектом емкими словами «благовония и ленты», Гайя зашла и к Юлии — конечно, уже не звать с собой в лавки субуры, а просто навестить милую, добрую и умную девочку, оказавшуюся еще и обладательницей твердого характера. Она сумела стать Рагнару такой женой какая ему и была нужна — спокойной, готовой разобраться с мелкими повседневными прооблемами самостоятельно, как это делали жены викингов, провожая мужей в набеги и плавания на полгода.

Гортензия, переносящая беременность тяжелее племянницы, в силу своего возраста, с гордостью рассказала Гайе, как Юлия в одиночку, даже не дав отправить вестового к Фонтею на службу, разобралась с эдилом сама. Водопровод в Риме всегда был поводом для многочисленных мелких склок по поводу отведения подземных труб от водоразборников, куда попадала вода из акведука, непосредственно в дом. Удовольствие дорогостоящее, и позвоить его могла далеко не все, но главная сложность заключалась в том, что деньги всего не решали — надо было получить еще и разрешение эдила. И вот тут начинались мытарства.

— А не проще ли было сказать сразу командиру? Нашел бы быстро управу на мздоимца, — удивилась Гайя. — Надо же! Страх потеряли совершенно!

— Скоро попытаются брать взятки за воздух, которым мы дышим, — скорбно вздохнула Гортензия.

— Меня настораживает другое, — с Гайи сразу слетело то легкое и радостное настроение, с которым они болтали о милых пустяках, когда Гайя показывала обновки, а Юлия и Гортензия тоже обновки, но уже не свои, а подготовленные для будущих малышей. — Эдил давно в этом районе?

— Да не очень, с полгода, — ответила Гортензия.

— И он что, не знает, кто владелец дома?

— Знает. Я. Супруг сразу сделал меня владелицей дома и земли, как только мне двадцать один исполнилось, — ответила Гортензия. — Он хотел как лучше, на случай его гибели или, упаси нас всеблагие боги, пропажи без вести. А обернулось вот как и когда!

— И на чем же вы расстались, — поинтересовалась Гайя у Юлии, коря себя за профессиональные нотки в голосе.

— Я ему достаточно твердо сказала, что денег он не получит, и отрезать наш дом от водопровода и канализации я не дам. Он ссылался, что дом купили уже в таком состоянии, с водоотводом, но разрешение было получено еще предыдущим хозяином и от Луция Корнелия Суллы Счастливого. А с тех пор, мол, много воды утекло.

— И он? — Гайя уже вполне представляла себе всю ситуацию, и она ей не нравилась. Наверняка эдил не был столь глуп, чтобы не уточнить хотя бы примерно, к чьей семье решился приставать с нелепым требованием. Одно то, что к Фонтею ночами прилетали вестовые, да и сам он часто заезжал домой в сопровождении ребят, само по себе должно было натолкнуть на осторожность самого жадного взяточника.

— Он не сказал ничего определенного. А знаешь, — Юлия поколебалась. — Я его припугнула тем, что дружу с тобой.

— Это так страшно? — демонстративно окинула себя взглядом Гайя, сидящая в конклаве Юлии в светло-розовом паллии и с длинными греческими серьгами в ушах, выглядывающими из-под падающих после римских сквозняков в беспорядке волос.

— Он же тебя не в сандалиях с серебряными бусинками этих видел, — рассмеялась открытым искренним смехом Юлия, положив обе руки на огромный, не дающий ей сидеть нормально, живот. — Ты же трирему прямо в город в доспехах привела и под флагом из своего плаща. Весь город обсуждал.

— Ну если тебе так приятнее, то можешь мною пугать, — махнула рукой Гайя, отсмеявшись, но в душе у нее скребло нехорошее предчувствие. — Когда он явится снова выклянчивать взятку?

Юлия поежилась и заметно нервно поправила шаль на плечах:

— Жду вот…

— Отлично. Тогда я не откажусь у тебя перекусить как следует. А то устала от прогулок по лавкам через все взвозы. Отвыкла.

Юлия и Гортензия радостно всплеснули руками одновременно:

— Как здорово! Мы даже не решились предложить, думали, ты, как всегда, занята.

— Мы уже привыкли, — добавила тихо Юлия. — Рагнар иногда только придет, как ему уже уходить. Я так за него волнуюсь.

Юлия обхватила сама себя за локти, выдавая прикрытую радостью по поводу визита Гайи постоянную грусть и тревогу.

Они как раз отдавали должное замечательной стряпне Юлии — легкой и сытной, и совсем простой, когда пожилой управляющий доложил о визите «достойнейшего курульного эдила». Гайя, с сожалением проглатывая последний кусочек нежной рыбы, приготовленной с душистыми овощами и приправами так, что она не подгорела и не высохла, кивнула Юлии, заметно заволновавшейся и побледневшей, и та велела пригласить эдила.

Гайя сразу наметанным взглядом распознала тип этого человека — и укрепилась в своих подозрениях взтка сама по себе не была нужна эдилу — видимо, важно было, чтобы весь Рим узнал, что семья самого префекта спекулаториев, наводящего ужас на город и все окрестные города, охотно готова дать взятку, лишь бы не остаться без воды и канализации.

Она нарочно решила остаться в тени, и вяло взяла из вазы персик, сделал вид, что целиком поглощена поеданием сочного фрукта.

Эдил обвел взглядом полупустой уже стол — рабыня сноровисто унесла пустые блюда, и поживиться было нечем.

— Что надумала, прекрасная матрона? — с ленцой в голосе обратился он к Юлии.

Гайя отметила про себя, что глаза и повадка молодой женщины, только что явно нервничавшей и боявшейся предстоящего разговора, вдруг изменились, стали собраннее и даже жестче.

— А какой ответ ты хочешь услышать? — мягким голосом поинтересовалась Юлия. — Безусловно, я не разрешу отрезать дом от водопровода и канализации.

— Да кто тебя спрашивать будет? Я уже предупредил. Да с июньских ид предупреждаю уже целую декаду. Даже больше. Сколько можно? — с раздражением проговорил эдил, копаясь в большом кодикиллусе, который держал в руках и сейчас раскрыл, что-то помечая стилом, извлеченным из-за уха.

— Очень интересно, — снова улыбнулась Юлия, прикрывая шалью живот извечным жестом будущей матери, и только это стало знаком для Гайи, что та действительно напугана, но старается не подать виду. — Кто будет спрашивать? Но ты же вошел с вопросом. Вот, ты и спрашиваешь. Значит, есть все же выход?

— Умничаешь? — уже другим, более жестким тоном поинтересовался эдил.

— Констатирую факт. И да, кстати, — Юлия показала гостеприимным жестом на сидящую в отдалении, возле Гортензии, Гайю:

— Вот моя подруга Гайя Флавия, старший центурион спекулаториев, с которой я обещала тебя непременно познакомить. Как же, такой уважаемый человек, как ты, и не знаком с такой знаменитостью!

Эдил бросил в сторону Гайи презрительный взгляд — от него не укрылись ни ее изящные серьги, ни игриво спускающаяся в ложбинку грудей цепочка с подвеской в виде крошечной рыбки, ни длинных скрещенных в лодыжках ног, обутых в легкие крошечные сандалии тонкой кожи в тон палия.

— Эта белокурая девочка? Не смеши мои калиги. Вот уж недалекий женский ум, — эдил презрительно рассмеялся. — Иметь наглость пугать меня своим знакомством с самой Гайей Флавией, и при первом же случае подсовывать под ее видом дурочку-подружку. Да эта красотка и пиратская трирема настолько далеки друг от друга, как отсюда до Геркулесовых столбов. Подумать только! Эта девочка с кольцами на пальцах могла бы удержать меч?!

Эдил отсмеялся, наслаждаясь своим остроумием и находчивостью, а затем вновь посерьезнел:

— Ну что? Никакой Гайи рядом с тобой и не стояло. И я же знаю, что муж твой варвар полудикий, и дома-то не ночует. В лес, наверное, бегает? Там ему все родное? Или от тебя уже устал, от упрямства твоего тупого? Да уж, подобралась семейка. Мамаша твоя как пыльным мешком из-за угла пришибленная тоже тебя не защитит, хоть и хозяйка дома по бумагам. Так что ты, девочка моя, влипла. Или деньги, или будешь наперегонки со своей старухой рабыней с амфорой да к водоразборничку квартальному. Ну и подружку свою приспособь, авось чуть и подкачает мышцы, чтобы хоть отдаленно на Гайю эту походить. Хотя вообще зачем такое женщине?

Эдил насладился произведенным впечатлением на четырех женщин, и снова развернулся к Юлии:

— Что рот открыла? От удивления, что придется за водой ходить? Нет денег на молодую рабыню? Или сказать что хотела? А вообще, давай, так и оставайся. Широко раскрытый рот украшает женщину. Авось и мужу своему варвару понравишься так больше.

Дальше продолжить свои славословия эдил не успел — он и сам не понял, как оказался вдавлен своим еще улыбавшимся по инерции лицом в мозаичный пол триклиния, а небольшая, но удивительно сильная ножка, схваченная розовыми ремешками сандалий с позвякивающими на них серебряными бусинками, стояла на его руке, которой он собирался только выхватить из-за пояса нож. Нож она отбрала сразу же и на всякий случай заправила привычным движением себе за пояс, проклиная, что вместо обычного широкого ремня с металлическими накладками у нее витушка из тончайшей розовой кожи, едва усиленная такой же тонкой серебряной цепочкой.

Не убирая ноги и перенеся на мгновение на нее вес своего далеко не маленького тела, девушка коротким точным ударом другой ноги отшвырнула в сторону его кодикиллус:

— А это почитаю на досуге. Дополняя все то, что ты мне сейчас расскажешь.

— Не наглей, девчонка, — пробурчал эдил, но Гайя еще сильнее завела ему за спину левую руку, за которую придерживала все это время достаточно деликатно, просто не давая встать.

— Разве это наглость? — беспечно поинтересовалась Гайя, свободной ногой подпирая такие части тела эдила, что у него пропало желание шутить. — Наглость это являться в дом доблестного офицера-преторианца, даже двух преторианцев, и в присутствии третьего офицера требовать взятку.

Эдил пробурчал уже что-то совсем невнятное, а Гайя взглядом и трогательным пожатиме плеч успокоила Юлию с Гортензией, а заодно и старуху-рабыню, сбившихся в кучку в углу триклиния сразу после того, как оттуда выскочила она и швырнула на пол через бедро изрядно надоевшего ей эдила.

— Если хотите, можете не смотреть на это жалкое зрелище. Будущим матерям приличествует только прекрасные виды. А не мокрая водяная крыса, к тому же проворовавшаяся.

Но Юлия уже взяла себя в руки:

— Мы не оставим тебя наедине с ним!

— Лучше оставьте. Нам предстоит разговор по душам, — и она легонько пнула эдила между ног. — Если, конечно, почтеннейший эдил не жаждет прогуляться со мной до лагеря нашей когорты, где мы можем побеседовать в более подходящей обстановке.

Юлия подхватила тетку и рабыню и они удалились из триклиния настолько быстро, насколько позволяли им кому возраст, кому состояние — она поняла, что Гайя не нуждается в помощниках, тем более таких, как они. Но все же, уходя, поинтересовалась:

— Вызвать вигилов или урбанариев?

— Не стоит беспокоить доблестных воигов ради такой канализационной вонючки, — бросила ей Гайя и подмигнула, зная, что выражение ее лица эдил не видит, а вот голос и тон слышит прекрасно.

— Пусти, — попытался заворочаться эдил. — Нарываешься. Я же сейчас вырвусь, и уж тебя не пощажу. Налупцую сам и вызову урбанариев. С обвинением в нападении на должностное лицо. Родители твои, девчонка, в рабство себя продадут прямо на рыбном рынке, чтоб со штарафами расплатиться.

— Родители мои в Элисии, так что не угадал, — спокойно ответила ему Гайя, еще крепче выворачивая руку и отгибая на ней большой палец так, чтобы он почти прижимался к запястью. — Поговорим?

— О чем? — простонал, сдаваясь, мужчина, проклинающий уже день и час когда польстился на щедрую оплату и согласился скомпрометировать семейство префекта грозных спекулаториев. Он понимал, что сестерции просто так никто не раздает, и что на следующий же день после получения им взятки от семьи префекта об этом знали бы и в Сенате, и на Форуме, говорили бы в каждой бане и лавке.

Та охота, которую развернули спекулатории вдруг на взяточников и продажных чиновников, естественно, не всем понравилась. Они и сами были не рады, что копнули так глубоко — начали же с лже-последователей Изиды, прикрывавших неведомыми и будоражащими воображение золотой и праздной молодежи, спокойно живущих на те деньги, что веками зарабатывали их отцы и деды в тяжелых боевых походах по всей Ойкумене под знаменами Гая Мария, Суллы, Марка Красса и Юлия Цезаря. А выяснилось, что размах трагедии больше, чем и предполагали — и приверженцев зловредного культа оказалось много, и жертвоприношения Изиде утекали золотыми ручьями в Египет, чтобы оттуда шли новые псевдожрецы, на эти же деньги и подготовленные, а с ними — модии дурманящий отравы. Нашлись и предатели в самом Риме — не просто со скуки решившие принять участие в диковинных церемониях и вкусить дурманных сновидений, но и вполне серьезные молодые, здоровые мужчины, которым по не понятной для спекулаториев и Октавиана Августа причине оказалось приятнее и интереснее не служить в легионе, неся славу Рима на своих копьях и принося славу своей фамилии, а повернуть оружие против родного города. И вот постепенно спекулатории раскручивали этот страшный змеиный клубок — Гайя накануне слушала префекта, в некоторых моментах даже боясь вздохнуть. Они с Дарием и Марсом, а затем и с Кэмиллусом уничтожили целую поганскую сеть с торговлей пленными легионерами и доставкой вражеских воинов под их видом да еще и на вленных римских кораблях. А вот задание Кэма и Дария провалилось больше года назад, и теперь они расхлебывали последствия одной крошечной ошибки в тщательно спланированном деле. Больше всего Гайю насторожило то, что Кэм и Дарий, по выводам префекта, не сами провалились. И зря корил себя год почти Кэм за неосторожно сорвавшееся с губ ругательство. Их предал кто-то из своих. Фонтей еще раз напомнил ей об этом, когда посетовал, что пришлось пойти на такой жестокий в отношении ее друзей обман — он рассказал, как страдала и рыдала Ренита несколько месяцев после «гибели» Гайи, и у девушки сжалось сердце, ведь Ренита ни разу не намекнула и не упрекнула ее.

Но вот сейчас, держа распростертого на полу и изрядно напуганного не только болью, но и ее затянувшимся молчанием эдила, Гайя мысленно и слезы Рениты вписала ему в счет — если бы не такие, как он, не понадобился бы весь тот фарс с погребальными кострами.

— Излагай. Внятно, — приказала она эдилу, пнув его слегка между ног носком сандалии. Ее обнаженные пальцы с покрытыми пурпуром ноготками напряглись и тоже добавили силы удара — Гайя никогда не жалела, что еще совсем маленькой девочкой тайком от матери брала уроки у греческой рабыни-танцовщицы, развлекавшей частых гостей в триклинии ее родителей. Гречанка была из древнего рода, не особенно молода, но с прекрасной выучкой и закалкой, скрывавших ее истинный возраст, зато знала огромное множество древних танцев, требовавших от исполнительницы не откровенно-соблазнительных жестов, а истинного владения телом как тонким инструментом, позволяющим виртуозно ткань полотно чарующего танца. Маленькая Гайя с замиранием сердца смотрела на кружения и полеты танцовщицы, поднимающей своих зрителей к высотам древнего и чистого искусства Терпсихоры, а затем прокралась к ней в комнату, которую занимала ценная рабыня, нуждавшаяся в особом режиме и месте для постоянных тренировок. Очевидно, та заметила какие-то задатки в упорной и гибкой девочке с удивительным чувством ритма. Но стала ее учить — а может, просто было жаль унести с собой в могилу рано или поздно это искусство, почти не востребованное в нынешнем Риме, скатывающемся к более плотским утехам даже в танце. С четырехлетнего возраста Гайя выучилась у нее многому, что потом помогло и в боевой карьере — первые уроки презрения к боли и усталости она получила именно от гречанки-танцовщицы. Она же и научила девочку подниматься на самые кончики пальцев напряженных ног, что оценила впоследствии Гайя — тренированные пальцы ног разили без промаха, влетая недругам или обидчикам под спускающиеся на бедра пластины доспехов. И гордая осанка, с которой носила Гайя тяжелые доспехи и украшенный конским хвостом шлем центуриона — тоже были заслугой тех уроков до седьмого пота. Когда малышка от боли и усталости сворачивалась в клубочек и засыпала прямо в углу, а отдохнув, снова поднимала преданные глаза на свою наставницу, поражая даже ее усердием.

— Что именно ты хочешь знать? — извивался все больше мужчина, и в его голосе была уже паника.

Гайя специально дожидалась этого момента, и теперь могла задавать свои вопросы и диктовать условия совершенно уверенная в том, что слова ее падают на подготовленную почву.

— Как обычно, ничего особенного. Кто послал? Заметь, я даже не спрашиваю, сколько заплатили.

— Пять тысяч сестерциев, — взвыл эдил.

— Да о чем ты? Это твое личное дело. Заработал на полраба, и молодец. Домашнее хозяйство тоже надо укреплять, не все же радеть о городском коммунальном хозяйстве.

— Измываешься? — выдохнул он, теряя последние остатки мужества.

— Да что ты, — ласково ответила Гайя, снова отвешивая пинок.

— Не надо, пожалей, у меня только одна дочь, а так хочется сыновей, — эдил нес уже полную околесину в предчувствии возможного непоправимого увечья.

— Да о чем ты? — снова беспечно поинтересовалась Гайя. — Хотя знаешь, думаю, даже дочери не нужен такой отец, который готов продать Рим оптом и в розницу.

И вот тут эдил рассказал ей все… Впрочем, глубокого откровения в его рассказе для Гайи не прозвучало — он лишь фактами косвенно подтвердил то, о чем они накануне говорили с префектом, да еще и подтвердил давнюю догадку ее и Дария, что канализационные рабочие закрывают глаза на тайные подземные работы в подвалах некоторых домов, лишь бы не касались подводки воды да заплатили за молчание.

— Ну хорошо, — она вложила в голос как можно больше усталого сарказма. — Все рассказал? Можно убивать? Или еще подышишь, а заодно позаговариваешь мне зубы?

— Ты убьешь меня? Но я же все рассказал… а моя дочка, а жена…

— Но ты же все рассказал. Сам утверждаешь. И зачем же ты мне дальше нужен? Ну хочешь, — она говрила совсем нарочито лениво и устало. — Вызову наряд урбанариев. Отправлю тебя в Маммертинскую тюрьму. Хочешь?

— Нет.

— Отлично. Тогда будешь мне и дальше время от времени рассказывать свои увлекательные сказки.

Эдил согласился…

Гайя была довольна, что удалось хотя бы попытаться перевербовать гада — ведь единожды предав, остановиться уже трудно, а мужчина был явно не великого ума, так, мелкая сошка и стяжатель, и должность-то свою получивший тоже благодаря взятке, потому так легко и вымогающий их с других.

Эдил был несказанно доволен, что остался жив после встречи с офицером спекулаториев — особенно после всего, что рассказывали именно об этой Гайе, вроде как в одиночку захватившей пиратскую трирему и освободившей две центурии пленных солдат. Он здраво рассудил, что если уж играть, то по-крупному, и сливать сведения спекулаториям даже как-то почетнее, чем вообще неизветсно кому.

Эдил убежал спиной вперед, и, очевидно, где-то натолкнулся на Юлию, не упустившую возможности быть в курсе событий, потому что та ворвалась в триклиний настолько быстро, насколько позволял живот:

— Гайя, ты его отпустила? Гайя, он тебя не ранил? Гайя, а что с нами будет?

— Тише, тише, не столько же вопросов сразу! Как видишь, я даже платье не помяла. И готова перекусить еще раз после общения с козлом, дай только руки помою.

— Ой, конечно, — всплеснула руками Юлия. — Тем более, что водопровод у нас остался.

Гайя и правда брезгливо вымыла руки, после того, как дотрагивалась до взмокшего от страха мужчины — даже его тело источало вонь страха, а не тот здоровый и естетственный запах натруженного сильного тела, который приобретали после тяжелых тренировок или сражений ее товарищи.

— А что за шум без драки? — в триклиний ворвался Рагнар, увидел Гайю, подхватил на руки и закружил по просторному залу. — Гайя, умница наша, вернулась?

Он поцеловал ее в нос, затем поставил на пол, поцеловал Юлию — совсем по-другому, в губы, долго и нежно, а после снова обернулся к Гайе:

— Что-то эдил вышел из наших дверей на полусогнутых и меня не узнал. Не знаете, девочки? Юлия, вода хоть на сегодняшний вечер осталась? Так хочу помыться как следует перед ужином. Пока ехал домой, все думал, что уже придется тебе мне ковшиком на спину лить.

Юлия и Гайя спрятали улыбки, а Гортензия, вошедшая в триклиний, уточнила:

— Как я поняла. Он зашел предупредить, что все претензиии по водоотводу к нашему дому сняты.

— За мужество и героизм, проявленные…. - голос императора, молодой и звучный, разносился под сводами парадного зала Палатинского дворца.

Снова они стояли в одном строю — префект, Гайя, а теперь и Дарий с Кэмиллусом. Гайя вздохнула про себя — Марса рядом отчаянно не хватало. И, хотя его имя было названо в приказе о внеочередном присвоении следующих званий, ей хотелось, чтобы он сам это слышал и порадовался вместе с ней. Тем более, что в прошлый раз она невольно смяла друзьям праздник — и Марс, вместо того чтобы отмечать с ней и друзьями радостное событие, летел с ней, бесчувственной, на руках в свой дом. А теперь и к ней вернулось родительское гнездо — а самого надежного и верного друга, чтобы поделиться радостью, рядом нет.

Торжественная церемония закончилась, они отсалютовали императору и покинули зал с тем, чтобы через несколько часов вернуться сюда по приглашению императора на праздничный пир, причем уже в нарядных одеждах, приличествующих их положению в обществе, а не парадной форме.

Гайя улыбалась направо и налево в ответ на поклоны и улыбки. Женщины старались прикоснуться к ней невзначай, потрогать короткие локоны, падающие на стройную шею, рассмотреть затейливые украшения и изысканно уложенную складками столу. Она слышала перешептывания за спиной:

— Нужели это она?

— Скорее, посмотрите! Это она! Та самая Гайя…

— Не верю… Белокурая красотка… Чья-то любовница, взлетевшая высоко. Откуда у центуриона…

— Трибуна…

— Да какая разница! Или офицер, или пурпур на ногтях. А она вообще накрашена по последней моде!

— Поверь, я сам видел как…

— А я видел награждение.

— И я видел награжение. А как она такие груди спрятала бы под панцирь? Не влезут…

— Ты так много понимаешь в женских грудях?

— Можно подумать, ты в доспехах понимаешь.

Она бы и засмеялась бы в иной ситуации, но сейчас старалась улыбаться всем милой улыбкой, сберегая на губах нежно-карминовую подкраску, сделавшую их еще более четкими и выпуклыми.

Резкий контраст образов и ее нынешний благосклонный вид начали приносить плоды незамедлительно — вокруг Гайи постепенно образовалась кучка мужчин, наперебой приглашающих разделить именно с ними пиршественное ложе в триклинии на предстоящем ужине. Она не отвечала никому из них ничего определенного и лишь иногда пересекалась взглядом с прикрывавшем ее Дарием, тоже одетом не в форму, а в белую тогу с пурпурной каймой и с лавровым веночком на голове.

Наконец, к ней через расступившуюся толпу приблизился сенатор Марциал — красивый, не сломленный годами и воинским трудом мужчина, с горделивой осанкой и истинно римскими чертами лица. Лавровый венок венчал его по-прежнему густые, но совершенно седые, по-военному коротко остриженные волосы.

— Вот ты какая, доблестный трибун Флавия, — он протянул ей руку и поприветствовал крепким рукопожатием, вызвав у присутствующих очередной вздох изумления, связанный с сегодняшней необыкновенной гостьей пира — уж очень не вязалось это рукопожатие двух воинов с темобразом, в котором явилась Гайя на пир, а уж невольно взбугрившиеся мышцы на правой руке — тем более противоречили тончайшей ткани ее нарядной столы и широкому чеканному браслету в виде змеек на виноградной ветке, закрывавшему левое запястье. По поводу ее браслета тоже успели пошептаться женщины:

— Под браслетом жуткий горелый шрам!

— Как ты разглядела?

— Мне сказала вольноотпущенница Клеома, когда приходила мне обихаживать ногти к сегодняшнему празднику.

— Да ты что! Вот понятно, что у нее нет мужчин. Кто на такое любоваться захочет?

— А сейчас что, шмели вокруг нее вьются? Да она всех мужчин вокруг себя собрала. Ясно ведь, чем в армии промышляла.

— Просто так трибунами не становятся. Еще должность аквария какого или эдила даже можно где взятку дать, где народ умаслить к выборам. А звание… Оно все же кровью и потом добывается.

— Ха-ха… В постели во время этого дела тоже потеют, да еще как…

Гайя сжалась, услышав всю эту гадость в который раз за своей спиной, повторяемую на разные лады. Она знала цену своего пота и своей крови — но ведь не будешь же кричать об этом на всю пиршественную залу, украшенную гирляндами живой троянды и ярко горящими лампионами с хорошим, не издающим чада, маслом.

Но ее поддерживали глаза Дария и телохранителей, стоявших за спиной сенатора Марциала. С их появлением женская часть собравшихся в триклинии оставила Гайю в покое, бросая украдкой жадные взоры на двух белокурых красавцев с обнаженными торсами, украшенными татуировками и бесстрастным выражением мужественных лиц, украшенных необыкновенными глазами — василькового и изумрудного цветов.

Она приняла приглашение Марциалла и разместилась рядом с ним и его супругой, дородной, ухоженной матроной с милыми добрыми глазами, сразу же ставшей рассказывать Гайе про своих многочисленных внуков. Мужчины, добивавшиеся половину вечера ее внимания, разочарованно отстали, но постарались занять места поближе, чтобы заодно снискать и возможность поближе пообщаться с сенатором, пользовавшимся в Риме большим уважением.

Среди этих мужчин, как отметила сразу Гайя, было много офицеров, практически не принимавших участие в боевых действиях — в большинстве своем их карьера так и сложилась в Риме, ведь должен был кто-то с молодыми глазами и свежими силами вести всю ту мелкую штабную работу, которую не повесить на умудренных опытом военначальников и не доверить обычным скрибам. Эти лощеные, с прекрасной выправкой офицеры привыкли пользоваться вниманием благородных римлянок, невольно принимая на себя то восхищение, которое женщинам свойственно испытывать к воинам. Вот только они были перед глазами постоянно и в самом лучшем виде, а легионные офицеры если и появлялись в городе, то в основном ненадолго, покрытые полевым бронзовым загаром тех частей тела, что не прикрывались доспехами, часто ранеными, и, подлечившись, получив очередной приказ или новое назначение, вновь покидали город. Да и в городе они не стремились особо кружиться в обществе — они стремились каждое совободное мгновение провести со своей семьей в преддверии долгой новой разлуки. И просто отоспаться. А штабные труженики оставались…

Вернувшись домой под утро и засыпая после ванны, Гайя с ужасом думала, что уже вот-вот наступит рассвет, а днем ей предстоит новое развлечение — посещение женской половины терм в обществе нескольких матрон, заинтересовавшимися ее дружбой на вчерашнем пиру. Но, так как приглашение исходило от супруги сенатора Марциалла, она решила согласиться, тем более это входило в круг непременных развлечений окружения императора и отказ был бы воспринят с новой вспышкой сплетен.

Женщины расположились на широких мраморных скамьях, застелененных белоснежными простынями, и полностью обнажились, не обращая внимания на снующих вокруг юношей-рабов, тоже почти обнаженных, лишь в небольших, мало что скрывающих набедренниках. Гайя немного замешкалась, снимая нижний хитон — она бестрепетно раздевалась до сублигакулюма и в бане лудуса, и купаясь в речках со своими товарищами где-нибудь на стоянке или в лагере. Но эти юноши обладали странным, неприятным взглядом, заставившим ее внутренне содрогнуться — внешне красивые, хорошо сложенные и, как и положено массажистам и банщикам, обладали хорошей мускулатурой. А вот выражение лиц и глаз ясно давало понять, что они не воины ни разу, и даже не те гладиаторы Лудус магнус, которые разыгрывали полунастоящие бои в триклиниях. Они заискивающе ловили благосклонные взоры богатых матрон и подобострастно подбегали в к ним со своими флакончиками ароматных масел, начинали растирать их белые, не видевшие солнца тела, подернутые мягким жирком.

Гайя едва не оттолкнула подскочившего к ней юношу-грека, попытавшегося помочь снять ей хитон терракотового цвета, удерживающийся на плечах лишь тонкими лентами, а вокруг груди украшенный вышивкой и оборкой, подчеркивающими ее упругую пышность. Тончайшая полупрозрачная сирийская ткань окутывала ее, едва прикрывая до середины бедра, едва скрывая нос дракона, «бегущего» по ее боку и бедру.

— Прекраснейшая матрона, — юноша попытался заглянуть ей в глаза, но тут же отвел взгляд, — Позволь помочь тебе. И я способен доставить тебе удовольствие… пока что хорошим нежным массажем. А там ты и сама решишь, что делать дальше. Все, что прикажешь…

— Я уже готова приказать, — она все же выцепила его взгляд. — Исчезни на стадий от меня.

Она сказала это очень тихо и с милой улыбкой — со стороны никто бы и не подумал, что она так жестко обошлась с банщиком. Но юноша подхватил принесенную небольшую амфору с маслом и полотенце, поспешив к другой посетительнице, встретившей его сладкой улыбкой в преддверии ласковых прикосновений.

Избавившись от непрошенного помощника, Гайя огляделась вокруг. Ее внимание привлек огромный бассейн кальдария, доверху, вровень с полом, налитый прозрачной и даже на вид холодной водой. Она оценивающе посмотрела вглубь бассейна, прикинула, откуда будет удобнее нырнуть, чтобы не попасть на уходящие в воду мраморные ступеньки, а затем быстрым движением сбросила хитон и, не в силах справиться с искушением оказаться в прохладной чистой воде и подальше от похотливых взглядов массажистов, прыгнула в воду.

Она услышала, как единодушно ахнули женщины, обернувшиеся на едва слышный всплеск воды, куда она погрузилась без всяких брызг. Гайя нарочно постаралась проплыть мимо них как можно ближе ко дну, чтобы за рябью воды не так бросились в глаза ее татуировки, но их все же заметили.

— А что это у нее на спине?

— Неужели не отмыла грязь?

— Какая грязь, она же в Риме уже две декады.

— Причем в своем доме живет, и с подведенным водопроводом.

— Да она разве умеет ею пользоваться? Мне вот Клавдия говорила, эта Гайя вроде совсем девчонкой сбежала из дому. Ванны с тех пор и не видела?

— А, понятно! Столько лет не мылась! Проросла грязью.

— Ужас! И в общий бассейн?!

— Да что ты болтаешь, Филомена?! Смотри, как она плывет. Значит, уж хоть в реке какой плавала.

— Фи… Плывет, как настоящая рыба… Это так неженственно. Она же летит, как трирема под парусом…

Гайя вынырнула, вдохнула побольше воздуха в сразу полегчавшую от обилия воды грудь и снова погрузилась в прохладные глубины, стараяясь как можно дальше уплыть от их голосов, среди которых услышала все де рассудительный голос супруги Марциала:

— Перекратите же, подруги! Она все же боевой офицер, и вряд ли вам пристало ее судить.

Гайя плавала целый час или даже чуть больше — она сделала несколько кругов по краю бассейна, проплыла несколько десятков раз туда, обратно и по диагонали и не столько устала, сколько заскучала. Но она хотя бы успокоилась и уже была готова снова спокойно и улыбчиво взглянуть в глаза своим благоприобретенным приятельницам, с которыми предстояло общаться до конца этой операции, а там кто знает — все же любое знакомство ценно возможностью получения информации, и Гайя это хорошо сознавала.

Она вылезла из воды, не удосужившись подплыть к лестнице, а просто выметнув свое взбодренное долгим плаванием тело на край бассейна и выпрямившись во весь рост. Женщины ахнули второй раз — они наконец-то разглядели рисунки на ее теле во всей красе. Тут уже не выдержала даже здарвомыслящая и несколько испытавающая неловкость за бестактность остальных супруга сенатора Марциала:

— Дорогая, а эти рисунки означают какой-то воинский обет?

Она с благодарностью взглянула в глаза этой женщины, пытавшейся помочь ей найти свое место среди женщин Рима:

— Можно считать, что и так, — и поспешила накинуть на себя простыню, наблюдая, как остальные матроны, в особенности постарше, едва не уронили челюсти на пол, а несколько довольно молоденьких девушек посматривали на нее с нескрываемой завистью.

— А можно взглянуть еще раз? — приблизилась к ней одна из них, судя по всему, пришедшая сюда с матерью и боящаяся резкого ее замечания. — Пожалуйста, одним глазком.

Гайя развернулась спиной и приспустила простыню до ягодиц, снова слыша вздохи и перешептывания. Она почувствовала тоненькие любопытные пальчики девушки на спине и сделал шаг вперед — еще не хватало, чтобы девчонка нащупала глубокий шрам под лопаткой, ставший почти незаметным от игры светотени рисунка, умело сделанного Кэмом.

На остаток дня Гайя снова стала основной темой для разговоров, и вечером в триклинии к ней обратился тихонько один из офицеров ее лет, красивый, в меру упитанный щеголь. Он подошел к ней с чашей вина и попросил бросить туда лепестки троянды из ее венка, что считалось признаком особого расположения друг к другу пирующих. Гайя не стала спорить — все равно троянда уже начала вянуть в душном, напоенном запахами разнообразной еды и благовоний воздухе триклиния.

— Несравненная Гайя, — присел рядом с ней офицер, а она заметила легкое, еле заметное движение Дария, переместившегося тоже поближе. — Скажи мне как офицер офицеру… А что там за таинственный рисунок у тебя на спине?

Она подняла бровь, и тот счел это разрешением и заглянул ей за спину, а Гайя позволила столе немного сползти, обнажая лопатку.

— Хм… Однако, — задумчиво протянул мужчина. — Выглядит возбуждающе.

— И чем же? У моих драконов острые оскаленные зубы и острые когти.

— Как и у тебя, красотка? — бархатным голосом шепнул офицер, дотрагиваясь до ее пальцев, лежащих на валике пиршественного ложа.

Он провел по ее пальцам, нарочитым движением потрогал отросшие за время пребывания в блаженном безделии и легких тренировках аккуратно заточенные и ухоженные ногти, и она взмолилась Минерве, чтобы он не поднялся к кисти и не заметил сбитых, покрытых шрамами костяшек. Но мужчина переключил внимание на ее запястье, восхищаясь его гибкостью:

— А можно твою другую руку, несравненная Гайя? Мне хочется держать тебя за обе руки. И прижать их к своей груди. Чувствуешь, как бьется мое сердце?

Она протянула и вторую руку, оказавшись в достаточно неустойчивой позе — полулежа на одном бедре и не опираясь больше на локоть левой руки. Офицер заметил широкий браслет на ее левом запястье и ловко расстегнул его:

— Даже драгоценный металл только портит твою красоту. Ты не нуждаешься в искусственных украшениях, у тебя такая кожа, — он взглянул ей в глаза, а после перевел взгляд на открывшуюся под браслетом татуировку, окружающую ее запястье, и Гайя сполна насладилась стремительным изменением выражения его лица. — А…. А это не слишком? Хотя волнующе…

И он склонился к ее руке, что бы поцеловать..

— Э, нет, — отвела она руку в сторону. — Так мы не договаривались. Целовать тут много кого можно, но не меня.

Гайя кивнула в сторону красавиц-куртизанок, исполнявших пестрой гибкой стайкой танец с воздушными покрывалами в сопровождении двух флейт и небольшого бубна.

— А знаешь, чем ты отличаешься от них? — вопросительно-лукаво взглянул на нее офицер. — Ты красивее. Отдайся мне сегодня, красавица Гайя. Покажи, что ты умеешь не только мечом владеть. А если только им, то я обещаю научить тебя всему… Ты не пожалеешь…

Гайя украдкой встретилась глазами с Дарием и прикрыла потяжелевшие и ставшие необыкновенно длинными от краски ресницы.

Дарий с нарочитой ленцой соскользнул с соседнего пиршественного ложа, которое делил с двумя довольно молодыми, но, судя по дорогим золотым украшениям в ушах, волосах и наруках, замужними женщинами, и неторопливой походкой подошел к Гайе:

— Тебе не докучает этот паркетный? — и посмотрел на того так, что мужчина покраснел, побелел и испарился если не из триклиния вообще, то подальше от Гайи с Дарием точно.

Дарий присел рядом с ней на освободившееся место:

— Позволь, я верну браслет туда, где ему положено быть, — и поцеловал ей руку, застегивая защелку браслета.

— Дарий, — с тихой укоризной проговорила Гайя. — Что ты творишь?

— Защищаю тебя, — он долго и спокойно посмотрел в ее глаза, взгляд которых выдерживали далеко не все даже в их когорте. — Меня же для этого и приставили? Ты же не будешь оспаривать решение префекта…

Тут их внимание, как и внимание всех присутствующих, переключилось на следующее из бесконечной череды пиршественных развлечений — выступление гладиаторов. Гайя по своему опыту пребывания в лудусе знала, что на праздничные пиры как правило, не устраивают настоящих кровавых побоищ, услаждая взоры присутствующих красотой поединка, граничащего с танцем.

Две пары гладиаторов начали бой одновременно под бурные возгласы зрителей, находившихся, в отличие от цирка, очень близко к сражающим, чтобы рассмотреть даже выражение их глаз. Парни действительно были красивы и хорошо обучены, и Гайя без труда узнала питомцев Лудус магнус, надеясь только, что они не узнают ее в таком виде — да и не подумают даже отыскивать знакомые черты в высокомерной молодой женщине, задрапированной в изящные одежды цвета лаванды, с короткими светлиыми локонами, падающими на плечи сзади, а спереди схваченными серебряной диадемой, повторяющей рисунок браслета и колец. Естественно, что за полгода черты ее лица не могли измениться даже не смотря на пережитые злоключения, но сейчас она была умело подкрашена по последней моде — с удлиненными черной краской на египетский манер глазами, оттененными ближе к вискам голубоватой краской, а гладиаторы чаще видели ее только на бесконечных тренировках, покрытую потом и облепленную песком, с туго заплетенными на затылке слипшимися взмокшими и пропыленными волосами — а после мытья она старалась уползти в камеру и отоспаться, не показываясь на глаза лишний раз ражим парням и не провоцируя драки. Так что она могла теперь беспрепятственно любоваться их отточенными движениями — на этот раз прислали не шутов-танцоров, а нормальных бойцов, но предупрежденных, что бой не должен быть насмерть или привести к тяжелым увечьям.

Гайя и Дарий с удовольствием наблюдали за поединками, обмениваясь между собой комментариями, и не придали значения тому, что рядом с ними на ложе сзади опустился еще один мужчина, тоже в пиршественном нарядном одеянии — ложа триклиния и были рассчитаны на трех пирующих каждое.

Но тут Гайя почувствовала, что мужчина или оказался настолько наглым, или успел перебрать в возлияниях, но коснулся пальцами рисунка на ее спине, видневшегося из-под приспущенного от жары и духоты покрывала, провел по нему пальцами, повторяя контур дракона и поцеловал обнаженное плечо. Она обернулась и услышала чувственный низкий мужской голос с легкой хрипотцой:

— Бросай этого мальчишку. А я доставлю тебе такое удовольствие, которого ты еще никогда не испытывала, — и его сильная рука умело скользнула вокруг ее талии.

Гайя успела сразу увидеть и оценить многое, в особенности мимолетно встретившийся с ней взгляд мужчины, затуманенный похотью, но умный, глубокий и жесткий. Его рука, властно и уверенно лежащая на ее талии, была покрыта темным загаром, а у самого локтя пересечена длинным, не так давно зажившим и еще розовато-белым шрамом. А хрипотца в голосе была очень характерна и безошибочно свидетельствовала о том, что ему постоянно приходится командовать солдатами в поле — если только он не трудился разносчиком зелени, что было в принципе исключено в данной ситуации. Гайя прикинула его возраст на первый взгляд — и несмотря на свежевыбритые щеки и нарядный венок из зелени на коротко остриженных темных волосах, подернутых сединой по вискам и у макушки, он был старше ее всего лет на пять. Она подумала, насколько же его жизнь была сурова, если Дарий, будучи моложе его, соответственно, лет на семь, кажется ему мальчишкой — а уж не разглядеть в Дарии воина даже здесь было бы сложно.

Она не стала отваживать его резко — все же наглец явно был боевым офицером, случайно занесенным на этот праздник, скорей всего явился на доклад к Октавиану с секретным донесением и был под горячую руку приглашен на праздник. Мужчина был старше ее, и она, не видя сейчас знаков его различия, тоже не хотела свой второй день в звании трибуна преторианской гвардии омрачать скандалом с каким-нибудь легатом — не потому, что опасалась последствий, а из уважения к воину, для которого этот вечер, возможно, единственный мирный за крайние несколько лет. И то, что он позволдил себе лишнего, трудно поставить ему в упрек. Тем более, что и ее внешний вид не слишком соответствовал званию и должности.

Зато к ее полной неожиданности сорвался Дарий:

— Руки убрал от нее!

Воин усмехнулся, но руки с талии Гайи не убрал:

— Учимся лаять, щенок? — его голос не дрогнул, и в нем звучала явная насмешка.

Гайя отметила, что если Дарий не пил вообще, даже разбавленного вина, довольствуясь чистой водой, потому что находился тут на боевом дежурстве, хоть и негласном, то незнакомый воин все же несколько глотков вина себе позволил, как и она. Ее голова была намного крепче, и Гайя знала, что при необходимости может не делать вид, что пьет, а спокойно отхлебнуть несколько раз из предложенной чаши. А вот залетевший на пир явно едва не с коня воин от усталости и необычной обстановки захмелел слегка — и не особо себя сдерживал. Но что происходило с Дарием, чьею выдержку можно было ставить в пример молодым солдатам — она не поинмала.

— Лаять, согласен, не мужское дело. Может, позвеним клинками?

— На пиру? В триклинии императора? — с сомнением взглянул на Дария мужчина с сомнением более зрелого воина, но менее знакомого с нравами высшего общества.

Дарий кивнул:

— Боишься оказаться неловким на глазах императора?

Их ссору заметили и уже внимание было приковано не к завершающимся малой кровью поединкам гладиаторов, а к перебранке двух мужчин вокруг красивой белокурой девушки. Разгоряченные предыдущим зрелищем и выпитым отличным вином гости хотели продолжения острых ощущений и стали подначивать обоих мужчин. Кто-то даже дал команду гладиаторам остановиться на ничьей — все четверо парней получили очень легкие царапины, больше способные вызвать сочувствие молодых девушек, нежели причинить страдания им самим, но были рады перевести дыхание и сделать несколько глотков воды.

Гайя оглянулась на главную часть стола, где возлежал сам Октавиан и его ближайшие приближенные, в том числе сенатор Марциал с безмолвно и неподвижно застывшими за его спиной полуобнаженными огромными фигурами телохранителей-северян, разительно контрастирующими с преторианской охраной императора, тоже не мелких размеров плечистых воинов, но одетых в обычные белые туники с начищенными доспехами. Император кивнул распорядителю пиршества в знак согласия — к ее велчайшему удивлению.

И распорядитель тут же пригласил на освободившуюся после ухода гладиаторов середину триклиния Дприя и принявшего его вызов мужчину, оказавшегося такого же роста и с довольно крепкой мускулатурой — встав слитным движением с ложа, он успел небрежно поцеловать Гайю в висок и сбросить тогу, оставшись в хорошей, тонкого полотна тунике-эксомиде:

— Не скучай, дорогая, проучу мальчишку и вернусь развлекать тебя дальше. Обещаю даже не вспотеть, чтобы не оскорбить твой чудесный вздернутый носик.

Дарий тоже сбросил тогу и веночек, и оба мужчины отстегнули фибулы на правом плече, позволив своим эксомидам соскользнуть с правой стороны торса к талии, полуобнажив их одинаково накачанные плечи, руки и грудь. Женщины, присутствующие в зале, ахнули от восторга и замерли.

Зазвенели мечи — тоже отобранные у гладиаторов, потому что являться на пир с оружием считалось неприличным.

Гайя при первых же ударах клинков встала и направилась к выходу, бросив небрежно, что устала и ей не нравится такое поведение. Вторую часть фразы она сказала негромко, проходя мимо них так, что едва не хлестнула их по ногам развевающимся подолом длинной лавандовой столы.

Они оба поняли, что сглупили: Дарий знал, что Гайя могла всегда найти нужные слова и просто отказать незнакомцу, например, сказав, что он, Дарий, ей больше по вкусу — это соответствовало их ролям в проводимой операции. А действительно оказавшийся на этом празднике чисто случайно офицер про себя собрал все силы Аида — по походке и движениям направляющейся к выходу девушки он понял, что жестоко ошибся и принял за гетеру равного себе воина. Они с Дарием обменялись еще несколькими хитроумными ударами — уже без взаимной злобы, но потому, что на них смотрит император. Они переглянулись и завершили красивой ничьей.

Незнакомец, оказавшийся прекрасным фехтовальщиком, не уступающим ни в чем Дарию, первым протянул руку сопернику:

— Прости, брат. И тебя, и ее не за тех принял. Вы же оба воины хоть куда, по ней даже по нескольким шагам видно.

— Ну наконец-то глаза у тебя прояснились, — усмехнулся беззлобно Дарий, принимая рукопожатие. — Пристать с поцелуями к Гайе… Додуматься ж надо.

Распорядитель пиршества быстро забрал у них мечи, и вот уже на площадке закружились змееподобные египетские танцовщицы, а мужчины вышли охладиться на террасу.

— Лонгин Пробус, трибун Пятого легиона, — представился наконец мужчина, и Дарию пришлось невольно вытянуться в струнку. — Только утром вернулся в Рим. Лет шесть не был. А тут еще и новое назначение. Знаешь, ошалел немного. Ну ты подрастешь, поймешь, каково это, вернуться домой, где тебя никто не ждет…

Дарий облокотился на парапет террасы рядом:

— Знакомо… Но в когорте спекулаторум это чувство быстро проходит. Мы семья.

— Ого, — испытующе взглянул на него Лонгин. — Вот почему так дерешься здорово? Постой-ка… А она? Раз вы с ней знакомы?

— Что тебе до нее, — снова был готов взъерошиться Дарий.

— И правда… Мне сейчас о службе думать надо. Назначили вот, что удивительно, как раз в эту самую таинственную когорту. Вроде в распоряжение трибуна Флавия. Завтра утром к нему на доклад.

И вот тут Дарий медленно сполз по витым мраморным балясинам террасы на пол — шрам на его животе буквально разрывало от хохота, который он пытался сдержать, но все равно не смог.

Трибун Лонгин взглянул на него с нескрываемым изумлением:

— Эй, ты в своем уме? Сам-то ты, кстати, не удосужился представиться.

— Дарий, — проговорил он сквозь смех, пытаясь все же занять приличествую позу перед старшим по званию, но не в силах справится с собой. — Старший центурион когорты спекулаторум…

— Это так весело? — иронично заметил Лонгин. — У вас там все такие жизнерадостные? И трибун Флавий? Расскажи-ка мне о нем вкратце, а то завтра предстоить докладываться…

— Да ты… Ты уже доложился… И приложился, — отсмеялся Дарий и выпрямился.

— Что?????

— Ты ухитрился поцеловать и обнять доблестного трибуна Гайю Флавию! Так что мой тебе совет — иди выспись и будь готов к такому спаррингу, что схватка со мной покажется разминкой в палестре для подростков.

— Ты серьезно?

— Видишь, мне уже не смешно. Где ты хоть остановился?

— У хороших друзей, так, дальние родственники моего отца.

— Пойдешь к ним?

— Время позднее, не удобно врываться среди ночи.

— Тогда предлагаю отправиться в наш лагерь. Заодно осмотришься там.

И они выскользнули из триклиния, причем Дарий проклинал себя за задержку — он теперь не знал, добралась ли до дому Гайя, хотя и был уверен в приставленных к ней рабах-носильщиках, да и в ней самой. Дарий знал, что к обоим стройным бедрам девушки были прикреплены вполне серьезные боевые ножи…

Гайя потянулась в кровати, прогоняя остатки сновидения. Привычные кошмары лишь под утро уступили место очень странному, но приятному сну, в котором рядом с ней оказались одновременно и Марс, и Кэмиллус. Оба совершенно обнаженные и благодушно настроенные, она не ссорились между собой, как это часто бывало наяву, а ласкали ее тоже обнаженное тело. Во сне она видела себя еще такой, как была много лет назад — не только без татуировок, но и без шрамов. И Кэм в ее сне был не седым, а белокурым, и волосы его и Марса были гораздо длиннее их армейских стрижек, рассыпались густыми кудрями по подушке.

Проснувшись, Гайя долго не хотела отпускать от себя это ощущение покоя и счастья, которое испытала в кольце их надежных любящих и нежных рук. Она не смогла бы воспроизвести в рассказе подробности, но какое-то необыкновенно важное решение зрело в ее голове помимо воли, и впервые ей не было от этого страшно или тревожно.

Она села на широкой кровати, откинула одеяло из тончайшей овечьей шерсти и мягкую, приятно прилегающую к телу простыню. На высоких пальцах пробежала по небольшой галерее в ванную и с наслаждением подставила тело под упругие струи прохладной воды, а оттуда — выбежала в сад, чтобы сделать несколько кругов вокруг дома, преодолевая небольшие лесенки и галереи. Разогрев мышцы, Гайя зашла в маленькую домашнюю палестру, которая, как ей казалось, до сих пор хранила голос деда, учившего ее, крошечную малышку, первым гимнастическим упреждениям. Она с удовольствием дала работу своему телу так, что оно снова стало совершенно мокрым, и медленно вернулась в ванную.

Гайя завернулась в простыню и вышла на террасу, любуясь встающим над городом утром — хораприму она проспала, и теперь прислушивалась к шумным стайкам детей, бегущих в грамматические школы, крикам разносчиков продуктов и угля, грохоту прошагавшего по улице патруля то ли вигилов, то ли урбанариев.

Она размышляла, чем же закончился вчерашний поединок Дария и незнакомого нахала-офицера. А то, что это был офицер, причем боевой и явно заслуженно оказавшийся на пиру во дворце императора, и позволивший себе такое не особенно вольное по римским меркам, но все же нахальное поведение — она не сомневалась. Гайя, конечно, не ушла бы спокойно из зала, если бы не была уверена, что поединок закончится сразу же после ее ухода. Она нарочно призадержалась на пару мгновений у закрывшихся за ее спиной резных дубовых дверей — и с удовлетворением услышала, как прекратился звон клинков и заиграли флейты и арфа. Оставалось надеяться, что Дарий не получил очередной раны, что было бы ему совсем некстати. Но и тут Гайя была спокойна — случись что серьезное, забегали бы многочисленные прислуживающие в триклинии рабы, позвали бы за врачом. А раз ничего подобного не происходило — значит, ничего и не случилось.

— Достойнейшая матрона… Доблестный трибун, — управляющий так и не разобрался, как обращаться к своей молодой хозяйке, и, хоть она ни разу не повысила на него или других домашних рабов голос, все же избегал сурового взгляда девушки и ее недовольства тем более.

— Да? — она обернулась, раздумывая о том, как же быстро избаловалась среди этих подушек, ванны, террасы и готовых подавать обед по первому ее требованию рабынь.

— К тебе посетитель.

— Кто?

— Очередной офицер. К тебе же кроме один раз заглянувшей Клеомы, никто другой и не захаживает, — в голосе управляющего не было явной издевки, но чувствовалось, что не складывается какая-то мозаика у него в голове.

— Он представился?

— Лонгин Пробус, когорта спекулаторум, — передал ей слово в слово управляющий, и она вздохнула, припоминая воина с таким именем.

Имя не сказало ей ничего, кроме того, что когномен «Честный» дорогого стоит, если все наследники этой фамилии у наследовали хоть частичку настолько выдающегося качества своего далекого предка, что оно стало родовым именем.

— Подожди, — махнула она управляющему. — Пусть подождет в атриуме. Предложи мульс и фрукты. Я быстро.

Она вихрем пронеслась в свою спальню, отточенными за долгие годы движениями облачилась в форму и даже захватила шлем, не говоря уже о мече, привычно расположившемся у бедра. И не удержалась от искушения — подошла к столику с косметикой, которой пришлось срочно обзавестись, легкими аккуратными мазками подвела глаза, сделав их еще больше и выразительнее. Подумала — и вставила в уши небольшие серьги, похожие на серебряные капельки с синей бусинкой внизу. Такая же подвеска на цепочке украсила ее грудь, едва виднеясь там, где начиналась нагрудная пластина доспеха.

Широким, но беззвучным, несмотря на подкованные кальцеи, шагом она вышла в атриум — и обомлела. Мужчина стоял к ней спиной, в спокойной и ровной позе созерцая золотых рыбок в имплювии, и она узнала вчерашнего обидчика.

— Слушаю тебя, доблестный офицер, — она постаралась быть как можно более официальной.

Он резко обернулся на звук ее голоса, и Гайя поняла, что в очередной раз напугала человека, подкравшись незаметно. На безупречно вычищенных доспехах посетителя сияли знаки отличия трибуна, и Гайя в душе обрадовалась — они были в одном звании, ей не придется довершать свое вчерашее унижение необходимостью вытягиваться перед ним в струнку.

Они обменялись приветственными жестами, и Гайя, глядя ему в глаза, ждала его доклада — он прибыл к ней, и должен был хотя бы изложить цель визита. Но мужчина смотрел на нее расширенными глазами несколько мгновений, не решаясь раскрыть рот. А рот его был великолепен — узкие, четко очереченные чувственные губы, слегка тронутые жестокой полуусмешкой, их дополнял твердый, чуть раздвоенный подбородок и все остальные черты лица, которые она разглядела в полутемном триклинии накануне ночью.

И тут до Гайи дошла причина его замешательства — он тоже узнал ее, но не был уверен, и теперь мучительно сопоставлял образы. Она пришла ему на выручку:

— Гайя Флавия, трибун когорты спекулаторум. Что привело тебя, доблестный трибун, в мое скромное жилище? Какой-то личный вопрос? Если служебный, то сразу предупреждаю, я в отпуске по ранению, и могу не владеть всей ситуацией. Тогда тебе лучше обратиться к префекту когорты, Секстусу Фонтею.

Трибун выслушал ее, глядя в глаза своими спокойными, умными глазами без тени в них вчерашнего нахальства и заносчивости, а затем протянул руку:

— Прежде всего, доблестный трибун, хотел принести свои извинения, — он склонил седеющую голову, а затем совсем с простой интонацией добавил. — Ата попутала. И Бахус.

— Целая армия вредителей, как я посмотрю. — усмехнулась Гайя, пожимая его руку. — Ладно, забыли.

Лонгин, услышав знакомые интонации и слова, на мгновение представил, что они не стоят в атриуме богатого дома посреди Рима, а спрыгнули с коней где-то в незнакомом лесу и продолжили начатый разговор, скомандовав солдатам выставить боевое охранение привала.

— Разреши представиться? Трибун Лонгин Пробус, прибыл в твое распоряжение для дальнейшего прохождения службы в составе когорты спекулаторум, — доложил он нарочито четко и серьезно, поставив ее таки в замешательство. Гайя лихорадочно соображала, а надо ли равному себе по званию, тем более старшему офицеру, говорить «вольно». И она просто еще раз пожала ему руку:

— Добро пожаловать в семью. Надеюсь, сработаемся.

— Надеюсь тоже. Во всяком случае, мечом работать у вас в когорте, как я понял, умеют. Твой вчерашний защитник, Дарий, хорош! Не хотел бы такого противника. А вот боевого товарища такого только желать.

— И кто кого вчера одолел? — как бы невзначай спросила Гайя, не желая показывать, что Дарий ей достаточно близок.

— Ничья. Нам же пришлось прерваться. Кое-кто вроде был недоволен поединком. А ссориться с командиром с самого начала…, - он озорно и по-молодому сверкнул глазами в ее сторону.

— Что ж, — задумчиво протянула Гайя, прикидывая в уме, как лучше поступить. — Обидно, когда вынуждают прервать хороший спарринг. Предлагаю продолжить!

— В смысле?

— Я не настаиваю. Но тебя вчера лишили удовольствия. А поединок с Дарием, поверь, действительно удовольствие. К тому я и сама могу постоять за себя, раз уж причиной поединка послужила невольно я. Готов?

— Готов. Я все же боевой офицер. И вступить в схватку готов всегда. Правда, не… — и он осекся.

— Ну? Договаривай, — улыбнулась ободряюще Гайя, прекрасно зная, что сейчас вымолвит Лонгин, и не ошиблась.

— Но не с красивой девушкой, — выдавил он все более неуверенно, видя, как она вытягивает меч из ножен.

— Нам места здесь хватит? — Гайя сделала вид, что не заметила его смущения и не услышала неловкой фразы.

Он занял позицию:

— Нападай.

— А что так? — изготовилась и Гайя, опустив налобник. — Вчера вроде ты был решительнее.

— Да? Тебе понравилось? Вообще-то, я хотел дать тебе фору.

— Как красивой девушке?

— Почему бы нет?

— Мы в одном звании…, - и она напала на него, решительно и безжалостно.

Больше Лонгину было не до разговоров и любезностей — он тоже опустил налобник на ходу, потому что не потрудился сделать это заранее, не принимая всерьез эту хрупкую белокурую девушку, к тому же снова, как и вчера, с умело подведенными глазами и даже с серьгами в ушах, которые он заметил, пока она не надела шлем.

Они рубились почти всерьез — обычными боевыми мечами, защищенные своими доспехами и потрясающим контролем движений друг друга.

— Ничья? — предложил он первым, понимая, что в мастерстве работы с оружием они равны, и дальше будет только соревнование в выносливости.

— Выдохся? — поинтересовалась она абсолютно ровным голосом, хотя он видел, как струи пота стекают по ее шее и обнаженным рукам, сбегая в наручи.

Он и сам был мокрый под панцирем, и уже жалел, что согласился на поединок, потому что все его утреннее мытье пошло насмарку и парадную тунику снова придется стирать. Все это придало ему злости и раздражения, и он рыкнул:

— Тебя пожалел.

— Ого, — хохотнула девушка, и в каком-то незамеченном им повороте выбила меч у него из уставшей руки, лишь недавно заново разработанной после ранения. — Думаю, хватит. Ты себя бы пожалел. Думаешь, я не вижу, что тебе тяжело?

Он остановился и стянул левой рукой шлем, стирая с лица пот. Девушка тоже избавилась от шлема и словно прочитала его мысли:

— У меня в доме хорошая ванна. Буду рада предложить тебе освежиться. И благодарю за замечательный спарринг. Теперь я точно уверена, что сработаемся, — она говорила с улыбкой сквозь боль, ведь Лонгин не знал, куда именно она была ранена, хоть и сказала ему причину отпуска, и не щадил во время спарринга, в отличие от ребят, которые невольно сейчас остерегались драться с ней в полную силу, как ни убеждала она их, что вполне здорова.

— Не откажусь. Ты присоединишься? — в его глазах снова промелькнули лукавые огоньки.

— Нет, — отрезала она. — Но мои рабыни постирают и высушат твою тунику, пока ты будешь со мной обедать. От обеда же ты тоже не откажешься?

— Вот тут не уверен. Не хотелось бы тебя обременять.

— Это товарищеское предложение. Мы же теперь в одной группе.

Они разделили обед, пока девчонки-рабыни, снова кидая восхищенные взоры на очередного красавца гостя своей хозяйки, приводили в порядок их форму. Лангин оказался хорошим собеседником и толковым офицером. Попыток заигрывать он больше не предпринимал и общался с ней как с равным себе воином. Общих знакомых оказалось не много — Лонгин служил на тех территориях Римской империи, которые уже практически вышли из-под ее контроля, в бывших греческих колониях Боспорского царства, на дальнем берегу Понта и дальше, в бескрайних степях и отвесных горах Тавриды — господство Рима было там установлено окончательно Гнеем Помпеем, но постепенно связь с колониями терялась, потому что за пределами стен Херсонеса и Пантикапея римляне упорно сталкивались со свободолюбивыми и смекалистыми племенами местного населения. Там ломались вдребезги все тактические приемы, с помощью которых Рим покорил Ойкумену от Африки до Альбиона.

Гайя и Лонгин так увлеклись беседой, что не заметили, как прошло несколько часов.

— Знаешь, может, это и непатриотично, но тебе я могу признаться, что понял в Тавриде главное. Народ, который живет там и дальше, в глубине материка, вообще не нуждается в римском господстве. Они многому могут научить нас. И они как-то чище, порядочнее, особенно племя будинов, живущее в деревянной крепости, окруженной деревяннымчастоколом и земляными валами. Кстати, они и дома строят почти так же, как и у нас верхние этажи инсул. Переплетают столбы лозой, обмазывают глиной и белят. Хотя дома там не лезут вверх, а наоборот, слегка заглубляются в землю. Так теплее, все там зима суровее нашей.

Гайя вздохнула:

— Как же велик свет! И как хочется увидеть побольше…

— Дарий говорил мельком, что ты служила в Германии восемь лет? Значит, тоже повидала немало?

— А про себя Дарий не рассказывал?

— Тоже только упомянул. А я не стал расспрашивать ни о нем, ни о тебе. Захотите, сами расскажете, когда время будет. Сейчас, наверное, мне важнее понять, чем предстоит заниматься.

Гайя задумалась, готовясь к непростому разговору. В душе она недоумевала и даже немного злилась на командира — почему же он заранее не предупредил ее о том, что в ее подчинение переведен не просто очередной проявивший себя офицер, а трибун. И что принимать его придется у себя дома. Ну а уж неудачное знакомство с Лонгином на пиру она и вообще вспоминать не хотела, но хоть тут префект не виноват, да и она тоже — ее облик соответствовал заданию. Гайя утешила себя тем, что и трибун Лонгин в таком случае не виноват — да и все его поведение на пиру как раз показало, что она сумела выбрать правильный тон и в нарядах, и в манере держаться. Не полез же он с попытками рассмотреть дракона на спине утром, встретив ее в форме, да и сейчас, когда после мытья они оба сидели одетыми весьма по-домашнему — Гайя в простом хитоне и накинутой сверху широкой шали, а Лонгину пришлось удовольствоваться одной из туник Дария, забытой им или оставленной нарочно здесь.

Гайя осторожно, стараясь не сказать лишнего, но и понимая, что этот трибун, сразу же показавший ей пергамент с подписью и печатью Октавиана и визой Фонтея, не должен вызывать у нее недоверия, вводила трибуна в курс дела. Она порадовалась, что о многом успела поговорить с префектом и Дарием — иначе выглядела бы не с лучшей стороны, опираясь на факты только полугодовой давности.

— Ну хорошо. Но раз так, вы же должны быть готовы и без оружия гадов скрутить, — внимательно выслушал ее Лонгин, когда девушка рассказала ему о том, что им часто приходится ловить злочинцев в самых обычных домах. А если дело идет об инсуле, которую населяют сотни людей, то спекулаториям все время приходится решать непростой вопрос выбора — выводить жильцов и тем самым предупредить поганцев, или рисковать собой вдвойне, стараясь все сделать тихо и гладко, чтобы люди и не заметили, а уж что стрелы и ножи свой грудью примут, то знали, на что шли.

— А кто сказал, что мы не готовы? Бороться учат даже простых легионеров.

— Их больше для развития тела как такового. Вряд ли в ближнем бою борьба по правилам поможет.

— У нас и греческий панкратион.

Мужчина поднял бровь:

— И ты? Хотя что уж там, после того, как почти загоняла меня с мечом, вряд ли стоит чему-то удивляться.

— А все же сомнения гложат? — улыбнулась Гайя.

Лонгин неопределенно пожал плечами, но в глазах его девушка уловила готовность испытать ее.

— У меня и палестра есть в доме. Дом фамильный. И в нем выросло несколько поколений римских воинов.

— И амазонки среди них тоже были? — поинтересовался трибун, стягивая тунику и оставаясь в одном сублигакулюме, при этом вопросительно поглядывая на стоящую перед ним девушку, лишь немногим уступающую ему в росте и ширине плеч.

— Амазонок не было. Да и с меня какая амазонка? Самая обычная девчонка. Просто я люблю Рим и хочу его защищать. Вроде получается.

Гайя тоже разделась, но, как и всегда, оставила на себе тонкую полоску строфоса, который для надежности перебрасывала крест-накрест через шею и завязывала там, а не под грудью. Лонгин глубоко вдохнул, увидев ее во всей красе — дракон спереди слегка пересекался полоской сублигакулюма, а сзади — строфоса.

— Вот ты какая… — изумленно проговорил он, делая шаг назад. — Я увидел в вырезе твоей столы вчера, но не представлял размеры! И давно?

— Не очень. И мы же вроде собрались бороться, а не рассматривать меня, как Акта сенатус на альбуме. Объявлений на мне не написано.

Гайя заметила, что и тут Лонгин медлит, дает ей снова возможность напасть первой.

— И сколько по времени хочешь схватку? Поставим клепсидру? — спросил Лонгин.

— А зачем? — пожала обнаженными плечами Гайя, разминаясь перед боем. — Это же панкратион. Никаких ограничений ни во времени, ни в размерах соперников. Как и в жизни. Разве ты можешь рассчитать, через сколько закончится сражение? И кто будет твоим врагом?

Он уверенно отразил несколько ее ударов, и Гайя с удовольствием отметила, что для нового трибуна панкратион с его удушающими и болевыми приемами, ударами в прыжке и нанесением ударов даже лежащему противнику не стал откровением, как для многих, перешедших в когорту из маршевых легионов и владевших приемами обычной борьбы с ее строгими запретами, больше напоминавшими спорт, чем подготовку к реальной схватке с противником.

— Если хочешь, мы можем разнообразить нашу схватку, — предложила Гайя, уже не волнуясь за Лонгина. — Жизнь отличается от палестры. И я могу быть невооружена, а враг с ножом или даже двумя.

Лонгин кивнул, не задумываясь, и только уточнил:

— Ножи возьмем в ножнах?

— Там скорость не та будет, — возразила Гайя.

Она легко отбила его атаку с боевым ножом и завладела оружием, приставив к горлу поверженного мужчины, взглянула ему в глаза и рассмеялась:

— Пощажу на этот раз, хотя бы за то, что не поддавался.

— С какой стати? — ответил Лонгин, поднимаясь с пола. — Ты же тоже не играла со мной.

Она заметила, что он опять потирает правую руку.

— Давно ранен?

— В конце зимы. Если запоминать такую ерунду с точностью до даты, будет скучно. А ты говорила, отпуск у тебя тоже по ранению? И эти твои драконы… прости, но когда держал тебя в захвате, то заметил под ними шрамы.

— Неизбежность нашей работы, — Гайя откинула назад спутанные волосы. — Еще спарринг? Или устал? Рука болит?

— С тобой я бы и до утра бы дрался. И из лука бы пострелял. И побегал.

— Это лесть?

— Нет. Ты отличный воин, и с тобой я чувствую себя в своей стихии.

— Рада быть гостеприимной хозяйкой, — снова улыбнулась Гайя и сбила его с ног незаметной и молниеносной подсечкой.

— Эй, Гайя, — раздался веселый голос Дария. — Ты с самого утра тут ему рассказываешь о нашей когорте? Лонгин, не нужен помощник?

— Не откажусь, — шумно выдохнул начавший уставать трибун, выворачиваясь из-под гибкого, сильного тела девушки, к тому же покрытого драконовыми рисунками и от этого привлекавшего внимание здорового нормального мужчины, много месяцев не видевшего женского тела, совсем не к борьбе.

— Гайя, даже не спрашиваю, готова ли к двум противникам, — крикнул Дарий и вломился в схватку, тоже сдернув с себя все, кроме сублигакулюма.

В душе девушки все пело от радости — Дарий наконец тоже перестал обращаться с ней как с хрупкой амфорой драгоценных благовоний. Она уложила их обоих, чувствуя, что вечером придется выбрать столу поплотнее и завернуться в палий, чтобы скрыть синяки на руках и ногах. Она заметила, что снова сбила костяшки на правой руке — а это уже труднее спрятать, зато придаст ей еще больше загадочности и вызовет новую волну сплетен, чего она и добивалась.

Но тут произошло неожиданное — Лонгин, войдя в раж, поймал ее за ногу и отбросил, а она и пропустила-то его прием, потому что оглянулась на скрипнувшую дверь.

Дарий охнул, и, оттолкнув Лонгина, бросился к девушке, летевшей на мрамор спиной и затылком. Он двери метнулась черно-белая тень — и Кэм успел подставить руки буквально в дигитусе от пола под ее тело и голову, подхватил на руки.

— С головой не дружите? — окинул он взглядом обоих мужчин. — Ладно, новенький. Но ты-то…

Дарий опустил голову, а Гайя отозвалась с рук Кэма, выгибая тело дугой и спрыгивая на ноги:

— Кэм, все хорошо. Так ты с Лонгином знаком?

— Да, мы утром успели с ним все повидаться. Он же в лагере ночевал.

— В нашей палатке? — ревниво поинтересовалась Гайя. — Не на моей же койке?

— Нет, конечно. Твою никто не посмел занять даже после твоих торжественных «похорон», — успокоил ее Дарий. — А Ренита стряхивала пыль с одеяла.

— Ренита иногда бывает слишком чувствительна, — заметила Гайя. — И не всегда ей это на пользу. У нас все же довольно жесткие моменты бывают.

— Когда надо, она умеет собраться. Ты же знаешь, что мне пришлось ее взять на боевой выход. И ничего. Никаких слез.

Кэм усмехнулся:

— Не ты один такой смелый. Пока ты тут отлеживался, ее и Кезон брал.

— Он тоже уходил далеко от города? И мне ничего не рассказал? — возмутился Дарий. — Я вообще об этом первый раз слышу.

— Нет, не далеко. По городу, — успокоил его Кэм. — Я вообще случайно видел, уже когда они вернулись. Но там все тихо обошлось, она просто прогулялась с ребятами.

Гайя облегченно вздохнула и вернулась мыслями к рукопашной схватке:

— Лонгин, у тебя очень интересные приемы, и в конце ты стал двигаться ты не совсем так, как в панкратионе. Что это за борьба? Это же что-то другое! И покажи мне еще раз тот прием, которым меня откинул.

— Только на мне, — вмешался Кэм.

Гайя и Дарий сосредоточенно наблюдали за схваткой двух красивых и сильных мужчин.

— Ты научишь меня? — прямо спросила девушка, видя новые возможности в приемах Лонгина.

— Конечно. И ребят твоих. Ты, как я понял, способная к рукопашному бою, так что в первую очередь подготовлю тебя, и вместе будем вести занятия. Согласна?

— Конечно! — в ее голосе была нескрываемая радость.

— Эх, — махнул рукой трибун. — Вот если бы ты меня поцеловала бы на радостях… И обняла бы…

— Я же потная вся.

— Так и я не лучше. Но ты попалась! И от купания со мной вместе не отвертишься!

— А мы? — хором возмутились Дарий с Кэмом, и вся компания отправилась в ванну, достаточно большую, как это и было принято в хороших римских домах, где и почетных гостей могли принимать в домашнем бассейне.

— Сразу предупреждаю, что вода холодная, — крикнула Гайя, спрыгивая в большую и довольно глубокую ванну, где водазакрывала ей грудь. Конечно, ее ванна не была такой большой, как бассейн в саду у Марса, но и налить ее горячей водой было почти невозможно — для этого у нее была другая, намного меньше.

Мужчины попрыгали следом, тоже не снимая сублигакулюмов. Скучнее всех пришлось Кэму — ему вода едва закрыла талию, и он вынужден был наклониться, чтобы обмыть шею и грудь.

— Может, на дно сесть тебе? — посочувствовала Гайя.

Кэм наградил ее смущенным взглядом — он и правда не знал, в каком положении будет выглядеть менее смешно, и Гайя пришла на помощь:

— Ты мне тогда спину мыл после маяка, а теперь моя очередь.

— Вообще-то, я и краску с тебя соскребал, — напомнил Кэм, поворачиваясь к ней спиной.

— Тем более. Нырни-ка. Только осторожно, не ударься лбом о дно бассейна.

Кэм послушно ушел под воду, а Гайя — следом за ним. Вынырнув у другой стенки ванны, она помассировала под водой ему спину и шею, заставив мужчину закрыть глаза от удовольствия, а затем совершенно бесшумно отплыла от него, собираясь схватить за ноги Дария, который только что о чем-то рассуждал с Лонгином, стоя в воде. Но Дарий опередил ее — темная юркая тень проскользнула над ней, и, когда она высунулась из воды, то предательский строфос мокрой змеей проскользнул по ее животу и застыл, слегка колыхаясь, на белом мраморе дна.

Гайя закрыла груди руками, но они как назло, мокрые и высвобожденные от тугой тряпки, так и норовили выскользнуть из-под ее предплечий.

Дарий хохотал и бил руками по воде как безумный. Кэм, обернувшись на его смех, так и застыл, как лежал, раскинувшийся на воде, вдохнул, хлебнул поднятой Дарием волны, закашлялся, ушел под воду и вскочил на ноги. Лонгин просто остался стоять с поднятыми руками — как собирался умыться, так и застыл, выпуская воду вквозь пальцы.

Кэм первым очнулся от потрясения и подплыл к ней, нырнувшей за строфосом, под водой обернул ее грудь мокрой и непослушной от этого полосой ткани, путавшейся под его подрагивающими пальцами. Он благословлял Нептуна и всех наяд за холодную воду, которая укрощала даже его истосковавшееся по женской плоти тело. Гайя уже справилась с волнением и вместе с ним быстро прикрыла свою необыкновенно большую и налитую грудь строфосом, а Кэм задрожавшими снова пальцами — и он не мог понять, от холода водопроводной ледниковой воды или от близости ее горячего от смущения тела — помог завязать ленты на шее. Он переборол желание коснуться губами хотя бы мельком этой шеи в капельках чистейшей воды и золотистых намокших завитках — а дракон на ее лопатке манил еще больше. Но Кэмиллус вовремя остановился — Гайя не простила бы нежности на глазах у посторонних.

Гайя повернулась и благодарно взглянула ему в глаза — такая маленькая, тоненькая в этих промокших и ставших почти прозрачными лоскутках полотна, через которые просвечивали даже нарисованные на ее коже драконы. Кэм почувствовал, как опять накатывает головная боль — сдержать себя он был не в силах, и просто убрал руки с ее плеч. А Гайя внезапно осознала, что сейчас он похож на Кэма из ее сна — нежный, трепетный и необыкновенно надежный. Ей стало страшно — она любила Марса и скучала по нему безумно, и едва справилась со страстью дария, на которую предательски ответило ее набирающееся сил живучее тело, наконец-то расставшееся с девственностью. Но Кэм был рядом и волновал ее необыкновенно.

Гайя ушла резко под воду, пряча краску смущения, бросившуюся ей в щеки, несколькими сильными гребками подплыла к Дарию, пронырнула между его широко расставленных ног, рванулась вверх и слаженно ударила двумя ногами по поверхности воды, задействуя при этом все тело. Взлетела туча брызг, Дарий невольно схватился руками за глаза, а она слегка подвинулась назад и ударила его снова — под водой под коленки, отчего мужчина рухнул в воду во весь свой рост.

— Отомстила? — изумленно выдохнул он, отфыркиваясь и вытряхивая воду их ушей.

— Конечно, — улыбнулась она обескураживающей улыбкой и видя потрясение на лице Лонгина, который счел за благо выбраться из воды, усесться на край ванны, подобрав под себя одну ногу и опустив опрометчиво другую в воду, причем руки он скрестил на обнаженной груди и взирал на них троих, плещущихся в воде, с некоторым высокомерием умудренного опытом человека.

Естетственно, что Гайя оказалась проворнее всех, и сдернула трибуна в воду, резко и цепко схватив за лодыжку.

— Ну у вас тут и весело, — качнул головой Лонгин, когда они, вдоволь нарезвившись и расплескав половину ванны на мраморные полы, заворачивались в простыни, робко принесенные рабынями и оставленные на скамьях.

— К сожалению, не часто, — заверил его Дарий. — Гораздо чаще у нас бывает гораздо веселее.

— Вот как?

— Командир же ввела тебя в курс дела? Ты сам-то понял, куда попал?

— А у вас тут со старшими по званию всегда так разговаривают?

Но Дария было трудно смутить:

— Мы же не маршевый легион. Мы привыкли тут судить о воинской доблести не по фалерам, а по реальным делам. Пока что ты прошел предварительную проверку, — и он рассмеялся, довольный произведенным на трибуна впечатлением.

— И в чем она заключалась?

— Ты хороший боец и при том совершенно нормальный человек. Такие тут и нужны.

— Я же говорила, — вмешалась Гайя. — Сработаемся. Кстати, день заканчивается, а нам с Дарием снова во дворец.

— А не пойти? — удивился Лонгин. — разве можно тащить себя веселиться насильно?

— А кто говорит о веселье? — подняла на него совершенно серьезные глаза Гайя. — Это работа.