Невеста смерти

Глава 12

Гайя не кривила душой, когда говорила, что посещение увеселений в Палатинском дворце для нее всего лишь работа. Она действительно умела прекрасно держаться в обществе, изящно есть, укладывать одежды красивыми складками и могла поддержать разговор на любую тему как с женщинами, так и с мужчинами. Ей даже нравилось, когда столбенели опытные военачальники, стоило ей, поправляя локоны остро заточенными розовыми ноготками на пальцах с кольцами, высказать свое мнение о применении той или иной тактики в сражении или оценить достоинства германского боевого топора. Мужчины, невольно сморщивающиеся при виде приближающейся нарядно одетой девушки в самый разгар чисто мужской беседы опытных воинов, довольно быстро меняли выражение лица, и после первого изумления переставали замечать ее подведенные глаза и спускающиеся к плечам серьги, принимая в разговор уже как равную, как трибуна преторианской гвардии.

Гораздо больше досаждали ей женщины. Гайя старалась общаться с супругой сенатора Марциала, довольно невозмутимой матроной, но сам сенатор не так часто посещал дворцовые приемы и пиры, а без него не бывала в обществе и супруга.

Устав от очередных расспросов стайки молодых женщин, которые кто с искренним удивлением, кто с нескрываемой издевкой долго и подробно выпытывали у нее подробности воинской службы и те тяготы, с которыми ей пришлось столкнуться как женщине, она спустилась в сад.

Она чувствовала, что еле сдерживает себя и нуждается в разрядке — но даже если достать меч не было особой проблемой, потому что на каждом углу стояли караулы преторианской гвардии, то размахивать им в длинной и уложенной замысловатыми складками столе тончайшей шерсти мягкого голубого цвета было бы нелепо. Тем более, что сад был довольно плотным, и на дорожки, присыпанные дорогим египетским кварцевым песком, свисали ветки цветущего мелкими, собранными в душистые кисти кустарника.

Гайя остановилась и отдышалась — разозлилась она даже не столько на любопытных до бестактности женщин, для которых почему-то важнейшим вопросом ее службы было то, как справляется она с регулярными женскими недомоганиями. Девушка не знала, что и ответить, потому что ее снова задели за живое — она долгие годы считала почти отсутсвующие регулы благословением Минервы-воительницы, и только у седобородого врача на острове Эскулапа узнала, что это ее проклятие, из-за которого она никогда не подарит счастье отцовства ни одному из мужчин, так рьяно домогающихся теперь ее любви.

Она предпочла отшутиться и отойти от женщин, но тут ее страдания довершил Лонгин, снова очутившийся во дворце.

— Ты разве не должен быть на службе? — удивилась она, потому что о том, что ее будет прикрывать еще и он, Гайе никто не говорил, да и вряд ли бы дали такое серьезное задание пусть и опытному воину, но совршенно незнакомому с особенностями службы в их когорте.

— У меня еще пять суток отпуска. Префект велел догулять сейчас, потому что после ему уже трудно будет меня отпустить, когда будут постоянные поручения. К тому же я решил использовать это время с пользой. Побуду в твоем обществе, доблестный командир. Познакомлюсь поближе, — он сделал попытку взять ее за руку, но Гайя увернулась незаметным для окружающих движенем.

Трибун окинул ее совершенно шалым взглядом, и она всмотрелась пристальнее в его глаза:

— Пил?!

— Нет, — совершенно серьезно ответил он, а затем его глаза и голос снова наполнились лукавством. — А что, похоже? Меня пьянит близость к тебе, прекраснейший из трибунов.

— Так сделай шаг назад, если я на тебя так плохо действую, как куст олеандра на сову, — улыбнулась Гайя, поправляя на плечах шаль.

— Я запутался в этих кустах и даже не могу взмахнуть крыльями. Помоги мне, прекрасная дева, — он сделал попытку обнять ее за талию.

— Честно говоря, вчера в палестре ты понравился мне больше, — с легким раздражением осадила она Лонгина, снова незаметно отстраняясь от его рук.

— Нравятся сильные мужчины?

— А я с другими и не знакома. Догадываешься, почему?

— Да. Если ты дослужилась до трибуна. И прости, но я видел твое тело и знаю, что ты именно дослужилась.

— Вот как?

— А твой послужной список написан у тебя на теле клинками. И в глазах отражается. Ты можешь надеть сколько угодно золотых украшений и разрисовать глаза, как покойная царица Клеопатра, но свою суть уже не скроешь. По крайней мере от тех, кто способен ее понять.

— Тогда зачем ты устраиваешь эти представления? Вроде вчера же обо всем договорились. Отработаю здесь и приступим к тренировкам по тому способу борьбы, которым владеешь ты.

Со стороны казалось, что мужчина и женщинаотчаянно флиртуют — и только тот, кто осмелился бы подойти поближе к трибуну Лонгину Пробусу и его очаровательной собеседнице, был бы потрясен темой беседы о болевых и удушающих приемах.

Более или менее успокоившись и вроде как направив мысли Лонгина в разумное русло, Гайя спустилась в сад, где и остановилась около кустов, вспомнив шутку трибуна про запутавшуюся в кустах сову.

За спиной послышались шаги и снова голос Лонгина шепнул ей в ухо:

— Милая красавица доблестный трибун, какие стратегические планы ты строишь, глядя на этот куст?

— Учусь у муравьев. Смотри, они ползают, слизывают сладкую росу, ползут обратно строем, и все так тихо, спокойно, деловито, и никто не пристает друг к другу с глупыми разговорами.

— Оценил твою шутку. К тому же обнимать тебя я могу совершенно молча, — и он обвил таки ее талию сильными руками, из которых ей в этом плате было бы не вырваться. Лонгин склонился к ее лицу, соприкоснувшись своей шеей с ее, слегка повернул девушку к себе и впился в ее губы горячим, чувственным и жадным поцелуем. Ни Марс, ни Дарий никогда не позволяли себе такого — их поцелуи были нежными, осторожными и почти невесомыми.

И Гайя сделала единственно возможное в этой ситуации — резко довернулась в его руках, врезаясь кулаком в челюсть. От неожиданности Лонгин отпустил руки, но не схватился за лицо, а продолжал стоять, глядя ей в глаза.

— Что ты делаешь? — тихо и укоризненно произнес он.

— Ставлю тебе мозги на место. И ты же сам просил. Забыл? Ты же сказал, что запутался в кустах. Вот я тебе и помогла вылететь. Скорость придала.

— Да уж, хорошо, не в куст отправила. И отдельная благодарность, что не носишь колец на правой руке, — он все же поднял руку к челюсти и провел ладонью, оценивая величину повреждений.

— Не ношу. Иначе б и себе пальцы поломала бы в очередной раз, и тебе рассекла бы лицо, что тоже ни к чему. У тебя еще будет возможность пролить кровь во славу Рима, а не в кустах.

Гайя заметила, что глаза Лонгина стали уже совершенно осмысленными, и поняла, что больше он к ней не полезет с такими проблемами — ей не хотелось терять такого опытного воина, тем более владеющего новыми для них всех приемами рукопашного боя.

— Прости еще раз. Я принял твой уход из зала как приглашение следовать за собой. Думал, что ты прсто не хочешь знаков внимания при всех.

— Но вроде же я ясно выразилась еще утром. Я вообще их не хочу.

— А чего же ты хочешь? Я тоже не слепой. С этими двумя парнями в бассейне ты утром резвилась, как девчонка. И многое им позволяла.

— Мы с ними друзья. И через многое прошли с боями. Надеюсь, и с тобой тоже станем надежными товарищами.

Она не подала ему руки, хотя и понимала, что поступает не совсем правильно. Но ведь и он повел себя с ней не совсем как с офицером и тем более с непосредственным начальником. Гайе стало не по себе: не хотелось начинать с разлада в группе, тем более что поставить на место Лонгина ей будет сложно — все же он старший офицер, да и по возрасту тоже старше. Гайя всегда ценила доверие. А сейчас получала от судьбы удар за ударом — и Марс, нанесший ей своей несостоявшейся женитьбой удар во много раз болезненнее, чем все мечи и стрелы, и вот сейчас Лонгин, упрямо не леющий понять ее отказ.

Трибун ничего не ответил ей — просто склонил голову и ушел. Гайя проводила его долгим взглядом, обдумывая тактику дальнейшего поведения с ним, и снова не заметила, как рядом окзался Кэм.

— Что ты здесь делаешь? Разве твое место сейчас не возле Марциала?

— С ним Рагнар. Ты так быстро ушла, что я испугался, — Кэм с высоты своего роста заглянул в ее тревожно потемневшие глаза, помолчал немного. — И знаешь, я все видел. Он не прав.

Гайя прикрыла ресницы в знак согласия, а Кэм нежно коснулся ее лица только кончиками пальцев, снова посмотрел в глаза:

— Хоть я и понимаю его. Ты такая красивая, Гайя, — он коснулся губами ее руки и ушел, оставив ее размышлять, что это было…

Кэм быстрым шагом преодолел дорожки сада и в несколько прыжков догнал уже на лестнице своего нового сослуживца — именно там где и хотел догнать, так, чтобы не увидела Гайя, гордость которой и так уже была язвлена поведением трибуна, хотя и вполне предсказуемым с точки зрения здравого смысла.

— Надо поговорить, — поравнялся Кэмиллус с Лонгином.

— Сейчас? — поднял бровь трибун, поднимая руку к фибуле плаща, чтобы сбросить его для драки.

— Утром на тренировке, — бросил Кэм и посмотрел так, что тот все понял и без лишних слов и сдержанно кивнул, чувствуя, что Кэм реально зол.

Перед дверями, возле которых застыл караул, мужчины расстались как ни в чем не бывало, и даже их товарищи не заметили ничего подозрительного, а то что глаза Кэма, поравнявшегося с ними, были жесткие и ледяные, ребята сочли вполне естественным для него.

На утро, в лагере, встретившись на тренировке, Кэм и Лонгин сразу же неспешно пошли навстречу друг другу с невозмутимым видом и встали в пару. Но через небольшое время ребята, тоже разбившиеся на пары и отрабатывающие удары с ножами и без, заметили неладное — огромный Кэм придавил к земле трибуна, лишь несколько дней как появившегося в когорте и уже успевшего добиться расположения большинства товарищей своей манерой вести рукопашую схватку. Они по очереди каждое утро пытались уложить на лопатки Лонгина, и по одному, и даже по трое, и им это не удавалось. А тут Кэм скрутил и прижал столь умелого бойца, хотя все прекрасно понимали, что только размеры здесь не могут играть принципиальную роль.

Кэм слегка сдавил горло Лонгина в локте и на ухо проговорил быстро, жестко и тихо, потому что уже видел обращенные к ним глаза ребят, готовых вмешаться:

— Гайя решает сама, с кем ей быть.

— И ты в числе удостоенных? — так же тихо, но хриплым от боли в сдавленном горле голосом поинтересовался Лонгин.

— Не зарывайся, — придавил его Кэм еще сильнее, едва удерживая контроль над своими движениями, чтобы ничего не повредить наглецу, но дать понять истинную расстановку сил.

Он и сам давно был бы счастлив не только украдкой поцеловать Гайю, но и подарить ей небывалое наслаждение, и был уверен, что сможет. Но что-то мешало ему переступить этот порог — прежде всего потрясающая гордость Гайи, ее желание делать выбор самой и восхищение ею как равным ему по мастерству воином. Кэм прекрасно помнил, как выгибалась и стонала в его руках главная жрица Изиды — и как он целовал ее, изображая неземную страсть, а сам холодно и отстраненно запоминал все, что она выбалтывала ему в экстазе. А здесь он сам, как мальчишка, трепетал при виде тоненькой и бесстрашной красавицы. Кэм действительно был зол на Лонгина — Гайя только начала приходить в себя, заново учиться радоваться жизни, а не только приносить себя в жертву спасению Рима. И вот все готово было рухнуть в Тартар.

— Думай головой, — прошептал он Лонгину, сжавшему в кулак траву, вырванную с корнми. — И не лезь в чужие дела.

Лонгин дернулся, стараясь вырваться из железных объятий, но Кэм добавил уже спокойнее:

— Остынь. Она воин, и относиться к ней надо соответсвенно, — а затем ослабил хватку и протянул руку, помогая трибуну встать.

Ребята вздохнули с облегчением и вернулись к своим схваткам, а Лонгин, отряхивая налипшую на тело пыль, поинтересовался:

— Где ты так освоил рукопашку?

— То тут, то там. Везде, где был, учился, — и улыбнулся такой улыбкой, что Лонгину стало понятно все, да и шрамы на теле Кэма под татуировками он тоже нащупал, невольно вспомнив и Гайины, тоже скрытые под нарисованными драконами.

Они продолжили спарринг, но уже более мирно, именно ради тренировки — Кэм не хотел больше привлекать ненужное внимание. Потому что даже в когорте спекулаториев люди оставались людьми, и невольные домыслы могли поползти и так или иначе опять же задеть Гайю.

— Доблестная матрона Гайя, — управлющий совершенно заговорился, увидев, что его молодая хозяйка стоит на руках возле колонны атриума, норовя свалиться в имплювий. — К тебе посетитель.

— Кто? — Гайя мягко перекувырнулась, вставая на пальцы босых ног, и выгнула спину, заставив управляющего отступить на шаг и откашляться.

— Эдил. Причем не нашего квартала, — удивленно пожал плечами управляющий. — И у нас водопровод в порядке. Я же знаю, как моя хозяйка ценит обилие чистой воды! И стараюсь угодить.

— Я ценю и воду. И твое старание. А эдил? Проводи его в мой конклав, а я накину на себя что-то посолиднее хитона и приду туда.

Она уже не сомневалась, что встреча предстоит с тем самым жадным до взяток недалеким эдилом, вымогавшим деньги у Юлии, чтобы по чьему-то поручению бросить тень на семейство префекта.

— С чем пожаловал? — поинтересовалась она, входя в конклав в форменной тунике, но без доспехов.

— Несравненная Гайя, — залебезил эдил, запомнивший таки ее имя. — Отважный трибун Гайя…

— Я двадцать семь лет Гайя, — наклонилась к нему девушка, чтобы заглянуть в глаза, потому что мужчина все время извивался в низких поклонах, едва не переламываясь в поясе. — И готова тебя выслушать.

Она достала из шкатулки несколько сестерциев и бросила их на стол:

— Смотри на монеты. Их вид тебя успокоит. Расскажешь, заберешь и уползешь.

— Готовиться покушение на какого-то сенатора. — бегающие глазки эдила и правда успокоились при виде серебра. — Мне приказало вычистить все основные проходы ко дворцу императора, да продлят всеблагие боги дни его правления.

— Сколько дней тебе отвели на это?

— Двое суток. Велено задействовать всех рабов, находящихся у меня в подчинении.

— А можно узнать точнее?

— Попробую, — кивнул эдил, уже не знающий. Радоваться ли ему такой выгодной сделке или пойти и утопиться во ввверенной ему канализации.

Меньше чем через час Гайя уже стояла перед префектом в штабной палатке, примчавшаяся сюда на такой скорости, что почти лежала на шее коня.

— Значит, все же они решились… — префект постучал пальцами по столу, переложил с места на место пару свитков. — То есть мы не ошиблись в догадках. Это радует. А вот то, что подобные вещи все еще реальность, вот что плохо. Очень плохо.

Он встал и прошелся по штабной палатке, заложив руки за спину, и остановился напротив Гайи.

— Думаю, ты уже достаточно вошла в курс дела после длительного отсутсвия, да и окрепла. Кстати, выглядишь великолепно.

Гайя улыбнулась ему уголками губ и опять приняла серьезное выражение лица.

Секст Фонтей еще раз окинул взглядом девушку и продолжал:

— Общее руководство операцией я поручаю тебе. Ты там во дворце в гуще событий, к тому же Марциала охраняют ребята, непосредственно подчиненные тебе.

— А ты? — подняла на него глаза Гайя.

— А я беру на себя самое сложное, — вздохнул префект. — Готовиться отвечать перед Октавианом, если что-то пойдет не так.

— Марс не успеет вернуться?

— А ты знаешь уже точную дату вылазки?

— Еще нет, но работаю над этим.

— Вот. Так что придется обходиться теми силами, которые есть. Дарий остается на своем месте. Понятно, что Кэмиллус с Рагнаром свою задачу знают.

— Юлия там как? Рагнар успевает ее видеть? Я тут как-то с ней общалась, все же тоскливо девочке.

— Понимаю. А что я могу сделать? Он фигура заметная, заменить его первым попавшимся не получится. Хорошо еще, Кэмиллус вовремя нашелся. Ну да, ты же его и нашла… — префект снова присел на свое место, тяжело опустил ладони на поверхность стола. — Квинт со своими ребятами на подхвате будет.

— Отлично, — обрадовалась Гайя, потому что с Квинтом ей работалось хорошо. Он не был особо общителен, не обладал особо широкими познаниями в науках и искусстве, которые они с Марсом и Дарием успели получить за годы благополучного детства в своих семьях, и не обладал той потрясающей способностью приспособиться к любым условиям, которой обладал Кэмиллус, выросший практически на улице, хотя и усвоивший от матери ее природный такт и деликатность, не вязавшиеся с его общим обликом и жестким характером.

Как бы то ни было, Квинт был ловок, отважен и честен, а к тому, что служит рядом с девушкой и время от времени вынужден выполнять ее распоряжения, относился философски. С Гайей ему было надежно и интересно — она многое умела и знала, и Квинт ценил ее именно за это. А всего остального Квинт старался не замечать, даже обитая с ней в одной палатке — и, вставая с нею в спарринг на тренировке, дрался так, как будто она была парнем, без малейшей пощады не только к ее силам, но и к красоте, не испытывая ни малейших угрызений совести, если приходилось слегка рассечь ей губу или разбить нос. Он же знал, что и она ответит тем же, и вел себя с Гайей так же, как и с любым другим страшим центурионом их когорты. Вся эта история с расстроившейся свадьбой Марса и Гайи стала ему известна только у погребального костра — Квинт был не любопытен. Он безропотно подставил плечи под всю ту работу, которая свалилась на него в отсутвии Гайи и Дария, а затем и Марса. И эти месяцы пошли ему на пользу — он приобрел необходимую хватку, отличающую спекулятория от даже очень хорошего армейского офицера.

Они обсудили еще некоторые подробности готовящейся операции, и Гайя собралась уезжать, потому что теперь ее пребывание во дворце и участие во всех увеселениях становилось еще более обязательным.

— Новый трибун как тебе? — поинтересовался, провожая ее к выходу из щтабной палатки, префект.

— Пока сказать трудно, что он за человек. Хороший боец, как с оружием, так и без. Но ведь сам понимаешь, палестра это одно, а реальный бой другое. И бой, который принимает легион в поле, тоже совсем не то, в чем участвуем мы. Видно будет…

Все последующие дни прошли в напряжении. Гайя, прогуливаясь и щебеча с женщинами, которых она все же покорила своим безупречным вкусом и умением дать совет в выборе цвета и фасона одежд и украшений, постоянно держала ушки на макушке.

Префект увеличил число караулов во дворце и на подступах к нему, и теперь, проходя в пестрой стайке своих непрошенных «подруг», она ловила сочувствие в глубине глаз ребят, стоящих на своих постах с внешне непрницаемыми лицами.

Она заметила, что Фонтей выполнил ее просьбу и направил во дворец лучников, способных, сменяя друг друга, постоянно быть начеку. Неразговорчивого и стремящегося к одиночеству Авла она знала мало, а вот увидеть знакомое и такое родное лицо Тараниса ей было приятно, хотя и издали — он притаился высоко в темном углу переплетения потолочных балок главного зала дворца, и заметить его смогла только Гайя с ее кошачьим зрением, позволяющим видеть в темноте.

Но сегодня праздник был назначен не в прекрасно охраняемом Палатинском дворце, а в доме одного из патрициев, решившего широко отметить Праздник Мира, а заодно и наступление Поплифугия, посвященного Юпитеру.

Спекулатории прошлись заранее по дому, спустились в подвал с гиппокаустом, внимательно выяснили, нет ли новых или зарекомедовавших себя неважно рабов. Они выставили караулы точно также, как и ставили в Палатинском дворце, пояснив изумленному хозяину:

— Это же очень почетно! Восприми это как знак высшей благосклонности императора.

Начавшийся вечер не предвещал ничего особенного, и Гайя, уставшая от постоянного напряжения в течение прошедших дней, связанных с ожиданием удара, ломала голову над тем, в чем же они просчитались. Эдил так и не появился, и когда она послала ребят найти его, то выяснилось, что он уже вторые сутки не появляется на своем месте и домой тоже не приходит, отправив к жене через раба вощеную табличку с запиской о том, что необыкновенно занят делами канализации и благоустройства сточных решеток. Гайя с помощью Друза попытались искать его везде — но бесполезно, и оставалось сделать вывод, что либо эдил поплатился за свою жадность и привычку продаваться, либо перепугался и дал деру. В любом случае оставался без ответа основной вопрос — а сказал ли он правду?

Сенатор Марциал был и без того лакомым объектом охоты для всех врагов Октавиана — честный, неподкупный, живущий по заветам если не Нумы Помпилия, то уж Катона Порция-страшего точно. К тому же до появления в Риме Секста Фонтея именно Марциалу поручил молодой император создать когорту «тайной стражи и разведки», но сенатор, приложив немало усилий к тому, чтобы продумать, как можно использовать подобный опыт Марка Красса в масштабах всей империи, возглавить спекулаториев отказался. Он искренне признался Августу, что стар, болен, и, хотя сохраняет ясность ума и бодрость духа, быть военачальником больше не может и не хочет.

Гайя, в тончайшей сирийской кольчуге под плотной ткани столой и паллием красивого вишневого цвета, надежно скрывавших и кольчугу, и небольшой короткий меч, скорее похожий на длинный нож, а с ним еще пару метательных ножей, закрепленных на бедрах, всматривалась в лица гостей, знакомых ей по всем предыдущим праздникам — и несколько дней назад пышно отмеченному Празднику века, и отшумевшим до этого Весталиям.

Ей было очень жарко в плотных, непродуваемых одеждах этой ночью июльских календ, на самом пике лета — пот стекал струйками по спине, и она порадовалась, что сумела таки закрутить еще немного подросшие на хорошем питании волосы в небольшой пучок на затылке, чтобы оправдать наличие в волосах своих шпилек, тоже являвшихся надежным оружием ближнего боя. Заодно теперь не было так жарко шее.

Девушка скосила глаза на Дария — он тоже поддел такую же тонкую кольчугу под праздничную тогу, и она была хоть немного спокойна за товарища. Зато Рагнар и Кэмиллус, несущие теперь службу только вдвоем, а не подменяя друг друга, вызывали ее опасения — оба мужчины стояли с обнаженной грудью, а украшавшие их мускулы татуировки были неважной защитой от стрел и мечей, если до этого дойдет дело.

Несколько молодых женщин, приглашенных на пиршество со своими супругами и скучающих, пока их мужья обсуждают свои дела, окружили Гайю, восхищаясь ее манерой подводить глаза.

— А ты и в походе красила глаза, губы и ногти? — жеманно протянула одна из них, то ли слегка беременная, то ли страдающая от чрезмерной любви к засахаренным орешкам.

Гайя вежливо улыбнулась, в душе закипая от раздражения — что могла знать эта выросшая в женских покоях хорошенькая куколка о тучах пыли или брызгах грязи, поднимаемых тысячами ног людей и лошадей легиона на марше и превращающих лица легионеров в маски? А после подумала, что и не надо всем этим милым, в общем-то и нежным, по своему заботливым и любящим своих мужей молодым римским матронам знать такие подробности — пусть себе будут спокойны за тех, кто защищает их возможность быть такими нарядными и праздными.

— Там просто не было особо времени. Да и неуместно.

— Как может быть неуместным быть красивой?

— А кто говорит о том, чтобы быть некрасивой? Когда человек здоров и силен, то он уже красив. А искренняя улыбка украшает еще больше, — и она в подтверждение своих слов улыбнулась столь открыто, что женщины замерли, восхищенные ее белыми крепкими зубами, а затем пригляделись и замолчали на полуслове. Гайя прекрасно знала, что ее клычки очень заметны и ясно выражены, как верхние, так и нижние. Женщины переглянулись и испарились, еще долго тихонько обсуждая про себя, уж не оборачивается ли ночью в гепарда эта загадочная красавица…

— Если почитать греческие мифы, то там все время кто-то в кого-то превращается, — авторитетно заявила невысокая, темноволосая женщина.

— Вспомни еще Леду, обращенную в лебедя, и чем там все закончилось, — возразила ей другая, светловолосая настолько, что сразу было понятно, что ее замысловатая прическа приобретена в Субуре.

Гайя резко выдохнула, избавившись от «подружек». Стоявший неподалеку на посту парень, знающий ее по спаррингам, еле заметно подмигнул и снова принял невозмутимый вид, приличествующий преторианцу.

Не успела она присесть на заваленную небольшими украшенными вышивкой подушками кушетку в дальнем углу зала, откуда хорошо просматривался сам зал, и даже часть атриума, виднеющаяся в распахнутых огромных дверях, как к ней неслышно приблизился командир отряда, дежурившего по охране дома:

— Доблестный трибун, прибыла смена.

— Хорошо, сдавайте дежурство обычным порядком. Кто командир?

— Новый трибун, как его? Лонгин.

— А Квинт? — Гайя понимала, что задает нелепейший вопрос, и приди со свежим отрядом, которому предстояло охранять огромное, обросшее пристройками строение с вечера и до утра, до следующей смены, кто другой, даже Друз, она бы промолчала или уточнила бы у него самого.

— Там что-то случилось, выезд.

— Далеко?

— За город. Обыск виллы, пока ее владелец веселится и наливается фалерном здесь.

— И есть повод? С утра ничего не планировалось.

— Поступила информация, что там вроде появилось очень много новых рабов, причем таких, крепеньких, только в гладиаторы.

— Покупать гладиаторов не запрещено.

— А вот тут и загвоздка. Их не купили в ближайшие дни. Друз проверил. Не было крупной сделки. И в ворота не заводили, даже если б где в Капуе приобрели бы.

— Не нашили долгожданные гости? — вслух подумала Гайя.

— Префект и прислал отряд вдвое больше.

— Хорошо, — отпустила Гайя офицера, обмахиваясь опахалом, и со стороны казалось, что молодой красивый офицер о чем-то игриво переговорил с под стать ему красивой рослой красавицей, с томной грацией раскинувшейся среди подушек.

Она нашла глазами Марциала, стоявшего возле имплювия в окружении еще нескольких тоже немолодых и солидных сенаторов, о чем-то активно рассуждающих с привычными плавными и торжественными жестами холеных полных рук. Марциал устало слушал их разглагольствования, а за его спиной безмолвными тенями высились светловолосые телохранители.

Вдруг легкий жужжащий шум беседующей нарядной толпы прервал свист спускаемой тетивы, а затем еще один.

Большинство гостей и не поняли, что это, но спекулатории среагировали невероятно быстро — и это тоже не успели рассмотреть даже присутствовавшие в зале женщины, но каждая стремилась поведать свою версию событий, чем прибавили седых волос Друзу и его подручным, пытавшимся записать разумными словами весь этот горячечный бред.

Одновременно со свистом стрел прозвучал твердый мужской голос, перекрывший весь поднявшийся шум:

— К бою!

Гайя, проклиная все на свете, одним движением сбросила мешающее ей покрывало и выхватила меч, видя, как вырывается вперед Кэм, отбрасывая Рагнара и сенатора себе за спину. Она прыгнула к ним, закрыла Марциала с другой стороны, оказавшись почти спиной к спине с Рагнаром, успевшим вскочить на ноги с сенатора, на которого, словно центон, защитное покрывало вигилов-эмитуляриев, бросил его Кэмиллус. Кэм же оказался с третьей стороны, тоже с мечом наизготовку.

Через зал, отбрасывая под защиту стен и колонн визжащих матрон, неслись преторианцы, и их кальцеи грохотали по мрамору. Женщины, натыкаясь взглядом на глаза ребят, жесткие и слегка прищуренные от напряжения, захлебывались криком и замолкали, не видя под черными масками остальных черт лица и от этого пугаясь еще больше.

Еще одна стрела просвистела в их сторону, и Гайя, обернувшаяся на спуск тетивы, успела увидеть, что Кэм левой рукой схватил стрелу за древко и отбросил на пол.

Откуда-то лезли и лезли в зал прекрасно вооруженные, но разномастно одетые воины, вступая в схватки со спекулаториями, стремящимися прежде всего вывести из зала гостей, парализованных ужасом. Кто-то из мужчин попытался тоже вступить в драку, используя то, что подвернулось под руку, вплоть до подносов и кратеров, но это даже не смогло хоть на сколько-то задержать наступающих — только раззадорило.

— Не сметь, — рявкнул командир отряда спекулаториев, оказавшись рядом с яростно метающим в нападающих апулийские яблоки довольно молодым, но уже начавшим полнеть мужчиной. — Отходи.

Лонгин прикрыл пылающего праведным гневом мужчину своим щитом, и вовремя — о край металлической окантовки щита ударилась стрела. Эта стрела, не причинившая вреда римлянам, оказалась последней для того, кто ее выпустил — Таранис сумел проследить, откуда они летят, и вот уже вражеский лучник вывалился откуда-то из-за драпировок, украшающих стену, переплетаясь с гирляндами живых цветов. В глазу мужчины торчала стрела с коротким древком — такими пользовался Таранис, изготавливая их сам тем способом, которому выучился еще в святилище.

Лонгин перебросил мужчину, которого прикрывал, одному из своих воинов:

— Выводи, — а сам вступил в бой с двумя нападавшими. — Да откуда же вы все ползете?

Он рявкнул в сердцах, даже не надеясь на ответ, но неожиданно его противник ответил.

— Будьте вы все прокляты! Душители свободы Рима!

— Чтооо? — зарычал Лонгин, вонзая меч ему в подбородок снизу и запоздало успевая подумать, что надо было взять его живым и хорошенько порасспросить, когда обстановка перестанет быть столь накаленной.

Оставшийся враг, как ни странно, не дрогнул, даже увидев, на какую жестокость способен этот воин с мечущими ярость глазами. Лонгин вглядывался в глаза своего противника — он был уже предупрежден, что поганцы чаще всего одурманены египетской дурью, придающей им сил и бесстрашия. Но этот был совершенно нормален — если говорить о его глазах, а не мозгах. Лонгин нанес удар в живот, и наклонился над упавшим:

— Кто послал?

Тот не ответил, отбросив меч и двумя руками держась за расползающиеся дымящиеся паром кишки.

— Говори. Тебя еще можно спасти, — наклонился ниже Лонгин.

— Себя спасай, — прохрипел раненый, мотая головой из стороны в сторону от нестерпимой боли. — Сейчас наши подтянутся, и все…

Он дрогнул и вытянулся на залитом кровью мраморе. Лонгин мысленно взмолился Беллоне, чтобы ребята Квинта успели бы на виллу — теперь уже не было сомнений, что там прятался второй отряд изменников, который должен был накатиться следующей волной на порядком обессиленных спекулаториев. И вот тогда они действительно могли бы не устоять — слишком много было здесь мирных граждан, и они не только отбивали атаки, но и выводили постепенно путающихся в подолах распустившихся стол женщин, пытающихся еще и сберечь прически, а следом выволакивали почтенных сенаторов и прочих гостей.

Октавиана его личная охрана и Дарий успели вывести в самом начале заварушки — Гайя проводила их глазами и вздохнула с облегчением.

Она радовалась, что с императором, когда дело заходило о вопросах безопасности, было легко — он доверял своей когорте и не спорил. Так и в этот вечер Гайя успела в очередной раз предупредить его, что опасность нападения сохраняется — и он улыбнулся ей:

— Как скажешь, очаровательный трибун. Тебе виднее.

— Благодарю, — почтительно склонила голову Гайя в соответствии с уставом, и приготовилась уйти.

— Скажи, трибун, — окликнул ее император. — А как получается, что дальше своего дворца я не могу чувствовать себя в безопасности?

— Трудно сказать однозначно, — ответила ему Гайя, бесстрашно глядя в глаза, умные и слегка усталые. — Но вот мне кажется, это участь любого правителя. Всегда будут недовольные.

— Возможно, ты и права… — пожал плечами Октавиан. — Хотя знаешь, иногда мне становится не по себе даже не от того, что вокруг бродят наемные убийцы, а от того, что спасает от них меня женщина.

— Это имеет значение? — в свою очередь пожала плечами Гайя.

— Знаешь, вряд ли. Раньше не был уверен, а теперь убедился.

Она отсалютовала ему, забыв, что стоит в нарядном вишневом одеянии, а в ее ушах мерцают серьги с такими же яркими рубинами.

И вот теперь Гайя рубилась рядом с Кэмом, потому что Рагнар, получив от нее приказ, уволок Марциала туда, куда показал ему Лонгин — его ребята успели уже зачистить некоторые помещения дома и выставить возле них охрану заново.

— Как они вошли? — крикнула Гайя Лонгину в тот момент, когда он поравнялся с ней. — Через канализацию?

— Ты не поверишь, нет! — хохотнул он зло и весело, нанося очередной удар поганцу, сунувшемуся было к Рагнару, закрывающему всем телом сенатора.

Разговаривать дальше было некогда, и Гайя в очередном провороте увидела, что кровь на полу возле Кэма не только принадлежит поверженным им врагам, но и ему самому — в боку мужчины чуть выше пояса, стягивающего в талии кожаные варварские штаны, торчала стрела. Она ощутила боль, как будто прострелили ее самою — и поняла, что Кэм ей дорог так же, как и Марс. Она даже не имела возможности сейчас броситься ему на помощь — врагов было действительно много, а большинство спекулаториев находились уже не в зале, а обеспечивали безопасность спасенных гостей и зачищали подступы к дому — все же патриций, устроивший праздник, жил не в самом плохом месте, на Велии, где практически каждый дом принадлежал богатым и знатным фамилиям. Гайя представила, какой переполох поднялся на оцепленных среди ночи улицах, когда мирно отдыхающих членов семейств тех, кто оказался на злополучной вечеринке, стали врываться с обысками спекулатории и поднимать рабов, пытаясь найти среди них кого-то хоть немного похожего на напавших.

За ее спиной раздался отчаянный женский крик. Один из последних оставшихся в живых или не скрученных ребятами поганцев держал, прижимая к себе, растрепанную женщину в съехавшей на сторону лимонно-желтой столе. Он приставил к её горлу нож и закричал, закрыв второй рукой рот бьющейся рыбой в его руках женщине:

— Я перережу ей глотку, если вы не отпустите меня вместе с сенатором Марциалом.

— Стой, — спокойно ответила ему Гайя, отводя в сторону руку с мечом, на который она успела поменять нож, подхватив у убитого ею поганца. — Давай поговорим.

— С бабой? Ну нет. Мне нужен сенатор. Пятьдесят тысяч сестерциев. Два хорошо подкованных коня. И возможность покинуть город по Аппиевой дороге.

— Однако, аппетит, — рыкнул Лонгин.

— Людей остальных всех вывели? — тихо поинтересовалась у него Гайя.

— Всех. Эта дура пряталась под столом.

Гайя приготовилась к долгим и осторожным переговорам и была почти уверена, что сможет не допустить гибели заложницы — но события стали развиваться с ураганной скоростью.

Злочинца что-то напугало — он заметил, что в каждом дверном проеме, у каждого окна и за колоннами находятся спекулатории, незаметно подтянувшиеся назад к залу, как только стало известно о заложнице. Но воины стояли спокойно, стараясь не производить лишних движений, и мужчина, с взведенными нервами и покрасневшими глазами, все же успокоился. Но тут раздался громкий и возмущенный мужской голос:

— Как это мне нельзя? Да ты понимаешь, с кем имеешь дело? Там моя драгоценейшая супруга!

Гайя слышала, как что-то ответили мужчине вполголоса, но это не возымело действия, и за дверями возникла быстрая потасовка, сопровождающаяся тихими односложными ответами спекулаториев и обильными громкими излияниями мужа несчастной заложницы, которого они пытались не пропустить в зал.

— Я знаю законы! Я римский гражданин, я плачу налоги! И я имею право! Я лично знаком с императором! Да вас всех утром же отправят строить крепости на Альбионе и даже дальше! Да Гиперборею пойдете завоевывать! Хотя куда вам, раз в Риме порядок навести не можете! Всех сгною в Маммертинской тюрьме, если хоть один волос упадет с головы моей дражайшей супруги!

Бандит, удерживающий женщину, которая при звуках голоса своего мужа забилась в его руках еще сильнее, запаниковал — он понял, что обложен со всех сторон и занес нож над горлом женщины.

Гайя бросилась вперед, сбивая его с ног, но она стояла дальше, чем Лонгин. Трибун накрыл собой женщину, а Гайя свалила злочинника с ног, проскользнув по гладкому полу и тоже падая, потому что знала, что сделает Таранис, который выжидал только одного — чтобы заложница оказалась в относительной безопасности. Но из-за разницы в расстоянии Гайя не успела на доли мгновения — когда она вскочила на ноги, оттолкнув труп, «помеченный» почерком Тараниса, тоже со стрелой в глазу, в спине Лонгина, накрывшего собой захлебывающуюся всхлипами женщину, торчал нож, загнанный туда по самую рукоятку. Римские доспехи были мало защищены со спины — считалось, что воин не станет показывать врагу свою спину, а наплечники, грудные и брюшные пластины выдержат удары.

К ним со всех сторон неслись спекулатории, зал наполнился людьми и голосами, но Гайя слышала их как сквозь туман. Она снова опустилась на пол, придержала плечи трибуна, пока ребята вытаскивали из-под него женщину и укладывали на носилки, принесенные почему-то вигилами. Поискала глазами Кэма — он удерживал двух взятых все же живьем наемников, и, превозмогая боль в простреленном боку, удерживался на ногах, хоть и привалился к стене.

— С ней все в порядке? — одними губами спросила Гайя у молоденькой девушки в грубой накидке из толстого льна, пока та приводила женщину в чувство, одновременно цепким взглядом окидывая неподвижное тело Лонгина.

— Да что с ней будет? — ответила девушка, поднимаясь с колен и давая команду своим подручным эмитуляриям уносить спасенную. — Разве что горло сорвала и обмочилась от страха. Но ей простительно. А вот ему требуется серьезная помощь. К сожалению, я всего лишь младший помощник врача, и ничего не смогу тут сделать. Не вынимайте нож. Это сделает врач.

— Мирта, нам уносить? — обратился к ней на неважной латыни один из эмитуляриев, видимо, вольноотпущенник галльского происхождения, и она заторопилась с ними.

Гайя наклонилась к трибуну, постаралась уложить его поудобнее, хотя какое может быть удобство с торчащим под левой лопаткой ножом… И тут, осознав, куда именно ранили Лонгина, она содрогнулась — практически туда же, куда и ее. Но ему повезло меньше, или мужское сердце оказалось крупнее, или она просто извернулась как-то удачно в момент удара — но Лонгин умирал, несмотря на то, что и кровотечение-то было незначительно благодаря тому, что нож плотно сидел в ране.

— Врача сюда, — приказала она ребятам.

— Уже послали за Ренитой, как только началась бойня. Вот-вот должна… — ответил ей кто-то из ребят, обыскивающих трупы.

— Не надо, — прошелестел Лонгин, пришедший ненадолго в себя. — Бессмысленно, и я это чувствую.

— Не говори ничего. Лежи. Сейчас тебе помогут. Я же не умерла от такой раны, — Гайя накрыла ладонью его рот, ощущая под рукой легкое покалывание щек и твердые контуры губ.

— Так то ты. Ты необыкновенная. И ты должна жить долго…

— Не очень-то хочу, — попробовала пошутить Гайя, чтобы хоть как-то отвлечь его.

— Нет, ты должна. Поцелуй меня на прощание. И я уйду счастливым.

Она наклонилась над ним и прижалась губами к его губам, уже заметно прохладным. Трибун посмотрел на нее так, как будто увидел самое дорогое сокровище в своей жизни, а затем его глаза угасли.

Лонгин умер у нее на руках со спокойной улыбкой — как и обещал.

Гайя сглотнула непрошенные слезы — хоть и досаждал ей новичок своими притязаниями, но терять боевых товарищей всегда больно. Девушка с ужасом поймала себя на совершенно циничной мысли о том, что так и не успела до конца перенять его стиль рукопашного боя, хотя все же на нескольких тренировках побывала. Она еще раз всмотрелась в его черты лица, уже спокойного и даже помолодевшего, какого-то посветлевшего после смерти, с разгладившимися морщинами у сведенных обычно бровей. Она закрыла ему глаза и сложила руки — это все, что она могла сделать для него, даже полагающейся мелкой монетки, которую кладут покойным для оплаты хароновой лодки, у нее не оказалось под руками, но она знала, что это обязательно сделают днем, когда положат его тело на погребальный костер.

Гайя медленно встала с колен, бережно опустив на пол голову Лонгина, как будто трибун еще мог что-то почувствовать.

— Кэм, — она подошла к другу, который только что передал задержанных подоспевшим ребятам.

— Все нормально, — заверил ее мужчина. — Бывало и хуже.

— Сейчас Ренита должна вроде появиться, ребята сказали, что послали за ней.

— Ей тут будет, чем заняться, — Кэм обломил стрелу и приготовился дернуть, но Гайя удержала его руку. — Ребятам некоторым досталось.

Она оглянулась и выругала себя на чем свет стоит — хорош командир, если не увидела, что несколько ее воинов тоже ранены, пусть и не тяжело.

— Где Ренита? Она что, пешком идет с лагеря?! — рыкнула Гайя вошедшему в разгромленный зал Друзу.

— Она вообще в лагере, — ответил Друз. — Она же выезжала с Квинтом, и хорошо, что он ее взял. Там ребятам не сладко пришлось. Она с ними сейчас.

— А они? — Гайя гневно кивнула на четверых раненых, возле которых уже возилась оказавшаяся кстати девушка из вигилы. — Девочка эмитулярий, она в лучшем случае помочь может задохнувшимся в дыму погорельцам, ну ушибы какие, ожоги. Она с боевыми ранами дела не имела, зеленая совсем.

Гайя говорила, а сама ощупывала древко стрелы, застрявшее в боку у Кэма. Стрела не пробила ничего жизненно важного, ранение по сути получилось касательным — древко даже прощупывалось под натянувшейся над ним кожей.

— Кэм, значит, поедешь сейчас со всеми в лагерь, Ренита там стрелу вынет, а здесь попросим вигилку перехватить повязкой. Хочешь, я и сама могу?

— Хочу, — просто сказал он. — А к Рените не хочу, ей и без меня забот сегодня хватает. Да и вообще…

— Ладно, в лагере разберемся, — она махнула девушке-эмитулярию и попросила дать пару бинтов, которыми та с готовностью поделилась, не отводя от Гайи восхищенного взора.

Мирта только сейчас сообразила, что эта высокая и плечистая, но необыкновенно грациозно двигающаяся молодая женщина не входит в число гостей, как она подумала, увидев ее на полу возле умирающего преторианца. По тому, как красавица уверенно общалась с остальными спекулаториями и давала кому-то распоряжения негромким вкрадчивым, но очень твердым голосом, Мирта поняла, что это и есть та самая женщина-офицер, о которой ей рассказывал ее любимый, галл средних лет, пришедший в вигилу после того, как сумел выкупиться из лудуса, где был наставником. Мирта тогда не особо поверила, хотя как-то осенью и видела на ночном выезде, когда вроде ловили, но оказалось, перепутали, какого-то злодея, прокравшегося в дом префекта спекулаториев, как стремительно прискакала на крупном белом коне разбираться женщина в форме старшего центуриона. Мирта и увидела-то ее краем глаза — дремала в повозке возле насоса и пропустила самое интересное. А вот теперь могла рассмотреть ее во все глаза, но тоже было недосуг — она была рада оказать помощь не вопящим от страха и боли погорельцам, а четырем красавцам-преторианцам с легкими порезами на обнаженных руках. Мирта была эмитулярием, и лечить самих вигилов ей особо не доводилось, так, помочь разве что врачам их когорты после крупных пожаров, когда вигилам тоже доставалось и нужны были руки ухаживать за ними в валентрудии когорты.

— Гайя, — прервал их спор Друз, успевающий еще и раздавать распоряжения, куда грузить трупы наемников, куда снятое с них оружие. — Тебе приказано ехать домой после того, как тут разгребемся. И не раньше полудня прибыть на службу, потому что нужен будет кто-то со свежей головой продолжать допросы. Сейчас там префект общается с той порцией погани, что приволок Квинт.

— Хорошо. Тогда я домой, а заодно заеду к Марциалу, удостовериться, что Рагнар и ребята его довезли живым и здоровым и все там в порядке.

— Разумно, — согласился Друз. — Давай езжай, а тут уже моя работа.

— Ох, — спохватилась Гайя. — Меня же сюда в лектике принесли. Смешно, но обстоятельства обязывают. А это долго и нудно.

— Действительно, — согласился Кэм. — Я отвезу тебя. А коня найти сейчас тут не вопрос, народу-то понаехало. И вигилы, и урбанарии, и наши.

— Да моего возьми, — разрешил Друз. — Я разберусь, как вернуться.

Гайя, пока они обсуждали вопрос о лошади, ловко обмыла бок Кэма чистой водой из небольшого фонтана в зале, осторожно вытянула стрелу и перевязала рану. Кэм не проронил ни звука, хотя она по своему опыту знала, что он испытывает в этот момент.

— Обопрись на меня? — предложила она Кэму, собираясь покидать «гостеприимный» дом.

— Да я могу и тебя на руках понести, — усмехнулся он тихонько. — И взгляни незаметно на девчонку вигилов…

Гайя скосила угол глаза — девочка-эмитулярий провожала ее изумленным и восторженным взором, застыв с бинтом в руке возле одного из ребят, покорно подставившего ей плечо для перевязки.

— Что это с ней? — тихо поинтересовалась Гайя у Кэма. — И если она так помощь оказывает в полусне, то, может, лучше и не надо? Скорее отправить ребят в лагерь, к Рените.

— Знаешь, я ее понимаю. Ты на себя глянь. Вот поэтому я тебя одну и не отпущу скакать так по городу. Не только эта девочка глаза выпучит, а и все патрули вигилов. Да и урбанариям придется объяснять, кто ты, а это трата времени.

Гайя наконец-то после его слов взглянула на себя — вид был тот еще. Паллий она где-то бросила в самом начале нападения, а стола была разорвана или рассечена клинками в нескольких местах. Кольчуга не пропустила удары, но сама теперь поблескивала в свете многочисленных факелов и лампионов сквозь остатки вишневого наряда. Ее руки были забрызганы кровью — она успела обмыть только сами кисти, когда промывала рану Кэма, и теперь подумала, что и на лице и открытой части груди тоже наверняка запеклись брызги чужой крови, но возвращаться к фонтану уже было некогда.

Кэм безошибочно нашел коня Друза:

— Прыгай. Ты же не согласишься ехать сзади.

Она улыбнулась — как же хорошо он успел ее изучить за небольшой в общем-то промежуток времени, что они были знакомы.

— А ты?

— А я как раз обопрусь на тебя. Позволишь?

— Голова кружится? От кровопотери…

— И от нее немного.

Она оказалась снова в кольце его рук, как тогда, когда он провожал ее домой в день их прибытия в Рим, но сейчас мужчина прижался к ней гораздо крепче, постепенно сжимая ее бедра своими, и Гайя поняла, что он опасается потерять сознание и свалиться вниз.

Дорогу к дому Марциала, что неудивительно, Кэм нашел быстро, и они успокоились — дом был окружен несколькими патрулями урбанариев, а внутри находился наряд преторианцев, выделенных специально в помощь Рагнару. Гайя не стала беспокоить его самого, потому что командир группы заверил ее, что все в порядке, а Рагнар находится непосредственно в спальне сенатора, который от всего пережитого почувствовал себя плохо так, что даже пришлось вызывать врача.

— Но он не пострадал? — уточнила Гайя. — И Рагнар не пострадал?

— Нет. Врач приходил, потому что у Марциала схватило сердце. Все же возраст сказывается.

— Помог?

— Наверное, — пожал плечами спекулаторий. — Это же не совсем наша забота.

— В нашем деле не бывает мелочей. Ты вот уверен, что врач был настоящий, а не подставной? И что в спальне не лежат два трупа, отравленных или с перерезанным горлом?

Парень побледнел от одной мысли:

— Виноват, доблестный трибун. Разреши, сбегаю проверю и доложу.

— Вот теперь уже я сама схожу. Показывай, куда идти.

— Гайя, постой, я с тобой, — Кэм тоже соскочил с коня.

— Сидел бы уже, — шепнула она ему. — Свалишься. Я же тебя не подниму на руки.

— Я? Свалюсь? Не смеши, а то и правда мне смеяться сейчас немного не с руки, — он положил ладонь на повязку, чтобы она не видела предательски проступающего кровавого пятна.

— Рагнар, дружище, подвел вот я тебя, — сообщил товарищу несколько смущенно Кэм. — Ничего, завтра буду в строю. До утра справишься?

— Подвел? Да чем? Давай, отдыхай, лечись. Я тут и не до утра справлюсь, мне вот целую декурию выделили. Уж с десятью парнями-то мы убережем одного сенатора.

— Я в тебя верю. И давай осторожнее, у тебя же скоро и другие заботы появиться, когда мелюзга народится. Им отец живым нужен. Поверь, по себе знаю, каково расти безотцовщиной.

Рагнар кивнул:

— Постараюсь. Все, давайте, ребята, отдыхайте. Вам, может, чем помочь? Гайя, ты то не ранена? В крови вся.

— Чужая, — отмахнулась она. — Разве что умыться.

Рагнар отвел ее к воде, и они распрощались.

Она почувствовала, что Кэм все теснее и теснее прижимается к ней, и заторопилась. Им повезло, встреченные урбанарии узнали Кэма в лицо, все же он был приметной личностью, и пропустили их дальше беспрепятственно.

Несмотря на поздний час, управляющий выбежал ее встречать, едва она остановила коня у парадной лестницы. Пожилой мужчина, поднятый среди ночи своей беспокойной хозяйкой, в едва накинутой эксомиде и простом шерстяном плаще, но босой, сначала едва не уронил челюсть на лестницу, когда увидел уже знакомого ему седоволосого гиганта, но с перевязанным торсом, а рядом свою хозяйку с разорванной столе, обнажающей ноги до бедер, и в ясно заметной под ней кольчуге. Но тут же вспомнил, сколько она ему платит — и сделал вид, будто ничего удивительного не произошло.

— Несравненный трибун, я распоряжусь приготовить ванну и ужин. И гостевую спальню?

— Благодарю. Чтобы я без тебя делала, — Гайя и правда была благодарна этому человеку, великолепно справляющемуся со своей работой и не задающему много вопросов, к тому же она не особенно опасалась ни его, ни подчиненных ему домашних рабов. Все они были проверены и наняты лично Друзом, потому что принадлежащих ее семье уже не осталось, их забрали с собой родственники, как и многие ценные вещи из дома. Не посмели только тронуть коллекцию оружия и библиотеку ее отца — вовремя сообразили, что тогда гнев Гайи будет страшен, а о драгоценной посуде и греческих статуях она вряд ли и вспомнит.

Кэм спрыгнул с коня в этот раз уже не так лихо, как у дома Марциала, и даже слегка покачнулся. Гайя подставила плечо:

— Идем. Помогу тебе обмыться и обработаю рану как следует. Там внутри тоже надо все промыть.

— Может, я сам? — возразил неуверенно Кэм, чувствуя, что ошалел от одной ее близости во время поездки, и это при том, что спина девушки, которую он прижимал к своей груди, была затянута кольчугой. А мысль о мытье, о ее руках, которые будут скользить по его телу, действительно заставила его потерять равновесие на мгновение.

— Гайя, милая моя, — прошептал он в ее ушко, так и украшенное длинной серьгой с красным камнем и обрамленное выпавшими из пучка на затылке несколькими непослушными локонами. — Помыться в ванне я и правда не откажусь, но после перевязки сразу уеду. В лагере дел полно, помогу префекту с допросами.

— Никуда ты до утра не поедешь. Выспишься сначала.

— Если я останусь, то уже не смогу остановиться…

Она пропустила его слова мимо ушей, думая о том, как все сделать побыстрее и получше, чтобы дать ему возможность отдохнуть.

Они зашли в ванную, где уже наполнили теплой водой небольшую ванну, а не ту, где они резвились все вместе — ради экономии времени. Гайя сбросила раздражающие ее рваные и грязные тряпки, в которые превратился ее праздничный наряд, и брезгливо отпихнула их ногой в сторону. Сняла кольчугу, бережно положила на столик, с тем, чтобы утром заняться ею и почистить, потому что она так взмокла от жары и драки, что мелкие затейливо переплетенные кольца металла были влажными даже сверху, не говоря уж о нижнем хитоне, поддетом под кольчугу. Гайя сбросила и его. В конце концов, обнаженной Кэм ее видел неоднократно, и лучше драконы, чем потная тряпка.

Мужчина медлил раздеться, обессилено присев на широкую мраморную скамью и гладя на нее сквозь полуприкрытые длинные ресницы. Гайя подошла к нему и стала расстегивать пояс:

— Приподнимись, я сниму штаны с тебя, они все заскорузли от засохшей крови, — и присела на колени, развязывая ремешки, стягивающие странного для римского взгляда сапоги мягкой кожи, облегающие ногу.

— Гайя, — дернулся он. — Я сам.

— Вот уж не надо. Чего ты испугался? Что я ног не видела?! У меня тоже не плавники.

— Странно, — полусерьезно возразил Кэм. — Когда ты плаваешь, то мне иной раз кажется, что у тебя и плавники, и жабры есть.

— И чешуя?!

— Нет. Чешуи нет, — и он не удержался, провел рукой по ее обнаженному плечу, сотрясаясь от мелкой дрожи.

— Тебе холодно? — всполошилась Гайя. — Давай-ка в ванну. Не ложись, чтобы рану не мочить, присядь на колени и я тебя обмою.

Кэм опустился в теплую воду и закрыл глаза, положив одну руку на бортик, чтобы не рухнуть от нахлынувших чувств. Ее руки скользили по его телу, проворно и уверенно забираясь в самые укромные уголки — и он поразился той целомудренности, с которой она это делала. Окажись он сейчас в руках милосердных и непорочных весталок — и они точно также обмыли бы раненного воина, без тени намека на ласку или заигрывание, но очень бережно.

— Гайя, — прошептал он снова, наслаждаясь каждым ее прикосновением и все больше теряя присутствие силы воли.

Даже боль в ране отступила куда-то — только ее теплые нежные руки. Ненадолго ему показалось, что он проваливается в пропасть, наполненную сладкой темнотой, и назад вернул ее встревоженный голос:

— Что с тобой? Кэмиллус, держись, не теряй сознание.

Гайя с тревогой вглядывалась в глаза мужчины, которые он с трудом разлепил, и ей показалось, что в них светится то же самое выражение, что и у Лонгина перед смертью — бесконечная тоска и любовь уже без всякой надежды. Она испугалась — неужели и он уйдет к Харону сегодня у нее на руках. Гайя поняла, что смириться с потерей Кэма не сможет, что он ей необыкновенно дорог, что она, наверное, даже любит его. Но вслух этого не сказала:

— Никуда ты не пойдешь. Даже не собирайся. Остаешься у меня.

— Хорошо, но тогда с тобой и в твоей постели.

— Что ты говоришь? У меня тут места много.

— Нет, — с упрямством пьяного возразил он. — Если останусь, то только с тобой рядом…

— Хорошо, — согласилась она, понимая, что он начал бредить.

— И пойми, Гайя, любимая моя… Если я останусь, то не смогу уже совладать с собой… Я же предупреждал.

— Помню, — кивнула она, закусив нижнюю губу о напряжения и помогая ему вылезти из воды.

Гайя взяла свежую простыню из целой стопки, заботливо оставленной безмолвно исчезнувшими рабынями, которые даже среди ночи не отказали себе в невинном удовольствии пострелять глазами по великолепной фигуре гостя, но были остановлены одним лишь мимолетным взглядом хозяйки.

— Посиди, обсохни, я мигом.

— Не торопись, моя красавица… Я полюбуюсь на это великолепное зрелище, — прошептал Кэм, снова проводя рукой по ее обнаженному, в одном сублигакулюме телу.

Гайя с сожалением глянула на перемешанную с его кровью теплую воду и прыгнула в холодный бассейн, с наслаждением смывая пот и усталость. Она нырнула несколько раз, чувствуя, как проходит сразу головная боль.

Завернувшись тоже в простыню, она протянула руку Кэму:

— Идем, я отведу тебя в твою комнату.

— Э нет, — протянул он. — Ты же обещала… В твою.

Она сдалась — в конце концов, сейчас он не представлял для нее угрозы. Девушка уложила его в постель, достала небольшой запас лекарств и бинтов, которым снабдила ее Ренита, и принялась обрабатывать рану Кэма, даже не предлагая ему обезболивающего отвара или вина, потому что твердо знала, что он не просто откажется, а и обидится. Кэм не пил вообще, и, как он ей объяснил еще на триреме, потому, что насмотрелся в детстве на пьяных, живя в бедном квартале.

— Я люблю тебя, Гайя, — он накрыл своими руками ее пальцы, копошащиеся у его бока.

— Я тебя тоже, — вполне искренне ответила Гайя, разве что вкладывая в эти слова несколько иное чувство. Она была восхищена тем, как он стойко держится, потому что ей пришлось промыть рану жгучим настоем, встречу с которым и сама вспоминала с содроганием, зато можно было быть почти уверенной, что не возникнет воспаление. Ее испугали то лихорадочно блестящие, то затуманивающиеся глаза Кэмилуса и сотрясающая время от времени его крупное тело дрожь, поэтому она пошла на самые решительные меры в лечении и твердо вознамерилась завтра все же вызвать сюда Рениту, хотя и предвидела возражения Кэма. Она так до конца и не поняла, почему он так ее не любит, но спорить и доказывать что либо ему было бессмысленно, и Гайя решила, что время все расставит на места.

Она закончила перевязку и дала ему напиться воды, слегка подкисленной цитроном. Кэм снова обхватил ее руку с чашей — и снова очень чувственно и нежно, а не так, как хватался бы умирающий. Это ее немного успокоило, хотя она и сочла время для проявления ласк совершенно не подходящим.

Гайя укрыла его простыней и легким одеялом:

— Спи.

— А ты?

— Ты же хотел спать в моей постели. Так что я пойду в гостевую спальню.

— Нечестно. А еще трибун! А еще из такой когорты! — пробормотал Кэм, не выпуская ее руку. — Учти, уйдешь, и я сбегу. Конь-то тут. Его кстати, покормили?

— Естественно. И распрягли, так что далеко не убежишь. Спи.

Он обвил рукой ее талию:

— Милая моя, я же так люблю тебя! Не лишай меня хотя бы возможности полежать рядом с тобой!

И она сдалась, легла поверх одеяла и обняла его:

— Доволен? Спи.

Она проснулась под утро от того, что ее ночной очередной кошмар вдруг сменился необыкновенно приятным сновидением, в котором она купалась в каком-то необыкновенно теплом море, в бухте, сплошь заросшей нежными, тонкими водорослями, которые щекотали ей обнаженное тело, а маленькие пестрые рыбки касались ее своими круглыми жадными ротиками, и даже дотрагивались до лица, когда она погружалась под воду.

Сон был настолько приятен и так разительно отличался от ее привычных кошмаров, что Гайя открыла глаза. В полузанавешенном окне виднелся край неба, почти заслоненный окрестными домами, но уже начавший терять лиловую черноту июльской ночи. Ощущения, снившиеся ей, не прекратились — губы Кэма скользили по ее лицу и груди, а руки ласкали живот, спускаясь к бедрам. Оказалось, что она каким-то образом оказалась уже не на одеяле, а рядом с ним, укрытая простыней.

— Кэм, ты с головой не дружишь, — прошептала она, отстраняясь. — В твоем состоянии надо спать.

— С тобой, — таким же шопотом ответил он, но его голос был прерывистым, горячечным.

Гайя хотела потрогать его лоб — если началась лихорадка, то надо немедленно посылать за Ренитой, иначе Кэм может не дожить до утра. Но он перехватил ее руку:

— Губами…

— Что? — не поняла она, одновременно тревожась за его состояние и теряя контроль над собой под его ласками.

— Хочешь потрогать мой лоб, так потрогай губами…

Она послушно прикоснулась к его высокому, гладкому лбу, лишь слегка покрытому легкой испариной — никакого особого жара не было.

— Что с тобой? Что ты со мной делаешь? — она таяла под его ласками. — Разве тебе можно?

— Нужно, — Кэм ласкал ее кончиками пальцев, забираясь все дальше и дальше к самым укромным местам ее тела, заставляя Гайю стонать от наслаждения.

— Хорошо тебе? — заглянул он ей в глаза своими сияющими от глубокого блеска васильковыми глазами.

Гайя смогла только простонать в ответ что-то нечленораздельное, удивившись сама себе — она не издала ни звука, когда прижигали ей раны каленым железом, когда сирийская стрела с зазубренным наконечником пробила запястье. А сейчас с ней происходило что-то невероятное — все ее тело отказывалось повиноваться разуму.

Он отбросил простыню, и она увидела его тело во всей мужской красе — таким, каким никогда не видела его, с вздыбленным мужским достоинством, по размеру вполне соответствующим его размерам.

Кэм подтянулся на руках и накрыл ее тело своим, огромным и горячим. Гайя не посмела дернуться — она боялась причинить ему боль. Девушка вцепилась обеими руками в простыню, приготовившись к разрывающей боли — но то, что сделал Кэм, оказалось продолжением его ласк, и восторг, наполняющий ее тело, шел только по нарастающей. Гайя распахнула снова глаза — и встретилась с глазами Кэма, еще более счастливыми и восхищенными, чем мгновение назад. И единственное, чего она в них не увидела — это боли.

Когда Гайя проснулась второй раз, уже давно наступил рассвет. Она полежала несколько мгновений, пытаясь осознать, приснилось ли ей то, что произошло ночью. Ее тело было обессиленным и расслабленным, а бедра так и остались слегка влажными и скользкими — такое присниться не могло, хотя ей и доводилось после кошмаров просыпаться с ощущением избитого до темных синяков тела. Но сейчас ощущения были такими, как будто она провела ночь среди дриад и нимф, танцуя на венчиках цветков — но танцуя до упаду.

Она встревожено оглядела Кэма — мужчина спал, раскинувшись почти на всю кровать и обнимая ее левой рукой. Гайя убедилась, что повязка, несмотря на всю его ночную активность, осталась на месте и не промокла — она мысленно похвалила себя, потому что часто повторяла на тренировках новичкам, что воин должен уметь оказать помощь себе и раненому товарищу.

Гайя тихонько коснулась его лба губами — лоб был обычный, слегка прохладный, и она вздохнула с облегчением. Девушка завозилась, выбираясь из его объятий, боясь потревожить и так не спавшего почти всю ночь мужчину, да еще потратившего столько сил на ласки. К ее радости, Кэм спал глубоким спокойным сном и не услышал ее беззвучных шагов, когда она прокралась к выходу из спальни.

Ванна встретила ее безупречной чистотой — и она в очередной раз убедилась, что управляющий, несмотря на его потешные «доблестная матрона» и «прекраснейшая трибун», свое дело знает отлично. По привычке, сложившейся годами, она сначала ополоснулась, сгоняя остатки сна, и сделал несколько упражнений, помогающих разбудить каждую мышцу. Тело было гибким и послушным, как всегда, а после ночных событий даже более пластичным, чем обычно, и она легко перекувырнулась несколько раз вперед и назад, выгнулась спиной так, что ее руки оказались рядом с ногами, прошлась в такой позе туда-сюда по атриуму, а затем вывернулась на руки и стала отжиматься.

Единственное, что заставило ее огорчиться — это не проходящая уже много месяцев боль в запястье. Шрам давно спрятался под изящно нарисованным черной вязью «браслетом», а в жизни закрывался и наручем — но боль постоянно давала о себе знать, как только она перебрасывала отточенным движением меч в левую руку или брала второй. Больно было и отжиматься — она еле дотянула до пятидесяти, еще двадцать сделала на правой руке, закинув разламывающуюся левую на поясницу, и встала прыжком. Наверное, Ренита была права — стрела не просто повредила мышцы, а слегка раздробила край кости, и он сросся как-то неправильно…

Она тщательно вымылась, растерлась лотосовым маслом и оглядела себя в большом бронзовом зеркале — на нее глянуло незнакомое лицо взрослой женщины с правильными чертами лица и чувственным, слегка кошачьим и хищным оскалом, вот только слишком бледное и с залегшими вокруг глаз темными тенями. Гайя поняла, что сейчас, хоть и не во дворец, а в лагерь и в полной форме, но без косметики не обойтись — иначе ей будут смотреть в след, а Ренита наверняка кинется со своими отварами.

— Как быть с гостем? — поинтересовался управляющий, открывая ей дверь и выводя коня, уже даже взнузданного. — Я услышал, как ты встала, и позволил себе подготовить тебе коня.

— Спасибо, — искренне ответила Гайя, вскакивая на смирно стоящее крупное животное, привыкшее к обстоятельному Друзу и сейчас с опаской поглядывающее на нее, животным чутьем распознав за видом и запахом кожи и металла доспехов женщину. Он и вчера нес эту всадницу, но тогда с нею рядом был мужчина, а его самого пугал еще и запах крови, исходивший от них обоих. Сегодня же конь решил показать на всякий случай, что мужчина тут все же он, а не всадница, и встал на дыбы. Гайя удержала поводья, осадила упрямца и поймала еще один восхищенный взгляд управляющего, успевшего отпрыгнуть на верхнюю ступеньку крыльца.

— Вот только не заржи, — наклонилась она к уху коня, слегка погладила теплый бархатистый лоскут, и добавила уже коню и управляющему вместе. — Не будить, конечно. Проснется, предложи легкий завтрак. Ну и все, что попросит. Ванну. Но лучше, если в доме будет такая тишина, что он спокойно поспит. Поверь, сейчас он нуждается только в этом.

— Вот уж не сомневался, — пробормотал себе под нос управляющий, кивнув ей. Он примерно догадывался, чем занимались его хозяйка и Кэмиллус, к визитам которого управляющий успел привыкнуть, и не осуждал их. В конце концов, жизнь воинов скоротечна, а уж если судить по количеству шрамов, покрывающих тела их обоих, то явно становится понятно, что эти ребята не прятались за кустами. Так пусть хоть сейчас насладятся кусочком жизни, если даже с праздничного вечера умудрились вернуться изрубленными — он же видел, что ее стола не была разорвана жадными мужскими руками, а рассечена в нескольких местах клинками, да и чтоб кольчугу поддевали, идя на праздник, он тоже не встречал.

Она спрыгнула с коня у штабной палатки, бросив поводья молодому солдату из числа тех, кого еще не брали на боевые выезды и допускали только до тренировок и всей рутинной работы по лагерю, на которую у спекулаториев не хватало ни сил, ни времени, и прошла к Фонтею. Тот вместе с Друзом разбирал целую стопку деревянных навощеных табличек с записями допросов и очень образовался Гайе:

— Рад заметить, что не подвела и в этот раз. Хочешь взглянуть, что тут нам напели эти чижики?

— Хочу, — она взяла протянутый ей кодикиллус и стала всматриваться в скоропись дежурного скрибы. — Ого! Значит, Квинт с ребятами успели перехватить отряд наемников, который мог и пожар в городе устроить? Так это получается, что надо быть готовыми и к таким масштабным вылазкам?

— Выходит, так, — префект потер глаза, покрасневшие от чада светильников и бессонной ночи.

— Дарий вернулся? Во дворце все тихо?

— Дарий вернулся рано утром, когда поменялся караул и он сам лично еще раз проинструктировал ребят. Но…

— Что?! Опять ранен?

— Да нет, — нашел силы на улыбку сквозь наваливающуюся все больше усталость префект. — Но вляпался все равно. Думаю, он толком сам тебе расскажет, я так и не понял.

— Что с ним?

— Да все хорошо, — отмахнулся префект. — Молодо-зелено, какие еще ваши годы. Гуляйте, пока силы есть.

Гайя недоуменно пожала плечами и подумала, к чему бы заговорил префект про «гуляйте», уж не донесли ли ему про то, что Кэм ночевал у нее и сейчас, как она надеялась, там и находится? Она поспешила проинформировать его на всякий случай сама:

— Кэмиллус ранен. Я вчера взяла на себя смелость и отправила его не к Рените, а ко мне домой. Ребята сказали, у нее тут завал был? Как они?

Префект поморщился:

— Да ужасно… Вот Дарий потому и влип. А Кэм? Ну забрала Кэмиллуса и забрала. Тебе виднее. В конце концов, если уж будет тревога такая, что за тобой домой пошлют, так и он не отстанет, — и тут же спохватился, глянул взволнованно. — А он вообще в каком состоянии?! Ты его видела перед отъездом?!

— Да, конечно. Рана нетяжелая, я все сделала. Отсыпается. Хотела забежать к Рените, позвать ее вечером с собой, чтоб взглянула на упрямца. А что ужасного с ребятами? У нас вроде четверо только было раненых, и то, порезы пустяковые, их девчонка от дежурной декурии вигилов перевязала. Она там что-то начудила?! Придушу.

— Да при чем тут она, — отмахнулся Фонтей. — Там оказалось, что все оружие отравлено. И стрелы. И мечи. И на вилле, и у тех, кто полез на вчерашнюю вечеринку.

— И?

— И в результате все, кого Ренита осмотрела и даже спать по своим местам отправила, вдруг начали метаться среди ночи, нести бред и порываться куда-то бежать. Парни вскакивали и валились в судорогах. Весь лагерь вскочил. Их снова к ней оттащили. Ну а мы с Друзом и Таранисом вытрясли из них всю правду, что за дрянь на клинках. Да и Ренита догадалась уже по признакам. Вот она-то и отправила подвернувшегося под руку Дария в храм Флоры за противоядием. Трава какая-то редкая или семена какие ей понадобились. Вот он, не слезая с коня, и помчался. А что делать? Десяток парней в корчах бьется и околесину несет.

Гайя невольно зажала рот рукой — теперь она явственно поняла причину откровений Кэма и его странное поведение. Она вспомнила, как он в свое время небрежно упомянул, что яд скорпионов не особо повредил ему, когда они жалили его, валяющегося в пустыне израненным и без сознания, и что это дало ему особое положение среди суеверных кочевников — отношение как к «повелителю скорпионов», почему они и подобрали его, возились и выхаживали.

— Я тебе сейчас нужна?

— Ты мне всегда нужна, трибун Флавия, — совершенно серьезно ответил префект. — Но в данный момент не востребована. Не ожидал, что так легко справимся с допросами. Это все же твой конек. Но, как видишь, в твое отсутствие неожиданно открылся еще один талант у Тараниса. И еще тут парочка офицеров, выученики Друза, хорошо умеют разговорить даже самых упрямых.

Гайя представила, как это может происходить, и внутренне содрогнулась — она и сама была безжалостна к врагу, даже поверженному, но сейчас увидела выражение отвращения, мелькнувшее даже в видавших виды глазах префекта.

— Я тогда тренировку с молодыми проведу, раз уж у меня сегодня самые свежие силы среди остальных.

— Именно. Буду рад. Во-первых, ты хорошо обучаешь, а то некоторые наши офицеры сами превосходные бойцы, но знаешь, не в обиду им, как собаки… Все понимают, все умеют, но вот объяснить не могут.

Она рассмеялась:

— А я люблю собак. И они меня.

— Ты себя не равняй. Ты и дождь вроде останавливаешь.

— Если бы я была столь всемогуща, я бы изничтожила бы всю погань на корню.

— И что же ты тогда делала бы, воительница моя? — усмехнулся префект.

Она пожала плечами — вопрос застал врасплох, Гайя никогда не задумывалась, а что бы она делала, прекратись во всей Ойкумене литься кровь и стань ненужными солдаты, защищающие своей грудью мирных граждан Римской империи, чтобы они как раз и занимались тем, чем хотели. Ходили в театры, ваяли статуи, да просто детей рожали.

— Трудно сказать, чем именно. В жизни так много интересного. В детстве я мечтала стать танцовщицей. У меня вроде получалось…

— Ты же древней фамилии! — префект невольно плюхнулся на табурет, с которого встал, провожая ее к выходу.

— Вот, — грустно вздохнула она и тряхнула волосами. — Так мне все детство и юность объясняли. Нельзя то, нельзя это. И не потому, что плохо, а потому что я девушка и из благородной фамилии. Знаешь, я тебе бесконечно благодарна!

— За что это?

— А ты мне никогда не говорил, что нельзя лазать по деревьям, драться и ползать по калюжам. Ладно, я пошла гонять зеленых. Но сначала забегу к Рените, ребят проведаю.

Она бегом понеслась в сторону возвышающейся над лагерем аквилы со змеей Эскулапа. Ренита встретила ее осунувшейся, и это было особенно заметно с учетом ее состояния — в отличие от Юлии, расцветшей во время беременности, несмотря на огромный раздутый живот, в котором, как она шутила, вынашивается не двойня, а целая декурия для Рагнара, Рениту ожидание материнства не украсило.

И без того невзрачная, она стала снова кутаться в бесформенные плащи, стесняясь небольшого еще живота, а ее волосы утратили живой блеск, и Ренита снова стала их туго заплетать в гладкий пучок на затылке, норовя прикрыть платком, за который ей уже несколько раз попадало от префекта и дежурных офицеров, утверждавших, что военврач не должен походить на беременную торговку рыбой. Ренита обиделась — потому что она, хоть и не торговала рыбой, но была беременна, и расплакалась прямо посредине плаца. Хорошо, рядом оказался Друз, который за прошедшее время сменил свое подозрительное отношение к ней, и увел рыдающую женщину на ее место:

— Смотри, у тебя уже и нос распух от слез… Давай-ка завязывай с рыданиями. Платок там, не платок, но вот заливаться слезами точно не к лицу спекулаторию…

— Нос и так распух, — сквозь слезы проговорила Ренита. — И Таранису теперь противно ко мне подходить…

— Глупости какие, — ответил Друз, оглядываясь в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы дать ей вытереть слезы, но все куски полотна были так тщательно сложены и скатаны, разложены по полкам и корзинкам, что он не решился что-либо трогать в санитарной палатке и вытер ей слезы тыльной стороной руки.

— Он не заходит ко мне… И даже в своей палатке мы редко встречаемся…

— Погоди. Ты вот сейчас можешь со мной пойти в город? Например, посмотреть «Лягушек» Аристофана?

— Я? — она посмотрела на него круглыми и сразу же высохшими глазами. — С головой не дружишь? У меня трое сейчас придут на перевязки, надо приготовить порцию мази от ушибов и еще сделать массаж Ливию из второй декурии, это тот, который растянул плечо на днях на тренировке.

— Остановись, — прервал ее Друз, который совершенно не собирался выслушивать подробные диагнозы всей когорты. — Я лишь хотел тебе показать, что и у Тараниса может быть много дел. Я прекрасно знаю, где вы с ним познакомились. И я не считаю, что лудус был таким уж приятным местом для вас обоих. Но согласись, что там жизнь была все же монотоннее и обязанностей меньше. В особенности у него. Ешь, спи и тренируйся до потери пульса. Я не говорю об арене. Только о повседневной жизни. А здесь нет повседневной жизни. Здесь всегда опасность, всегда возможна вылазка врага. И мы все вместе должны делать все, чтобы задавить эту гадость в зародыше.

— Понимаю, — кивнула Ренита. — Вижу все это. Причем еще и с самой плохой стороны.

Она кивнула на груду полотна, которое собиралась на досуге порвать на очередные бинты.

— Вот. Ты же умница. Тогда о чем слезы? Таранис тебя любит. Он всегда спрашивает о тебе. И ведь с тобой же он ласков, когда все же доходит до тебя, а ты при этом не на работе?

— Он так устает, что уже не до ласк. И мне кажется, он… — Ренита едва не ляпнула Друзу о том, что Таранис некоторое время назад цеплялся к Дарию, ревнуя к ней, и даже как-то намекнул, что уверен, будто ребенок, которого она носит, принадлежит Дарию. И, хотя Таранис заверил ее, что сдержит свое слово и пирмет ребенка безоговорочно, царапина на душе у женщины осталась. А теперь и вовсе, когда заговорщики снова попытались поднять голову, а Гайе вместо отдыха пришлось ввязаться в новую спецоперацию, Таранис почти перестал с ней видеться.

— Ренита, ты взрослый человек, врач. Что тебе может казаться?! Ты должна верить фактам. Вот как я. И учи, привычка верить фактам, собирать их и находить к ним другие факты, доказывающие их подлинность, помогает мне и в жизни. Вспомни, я же сначала и правда заподозрил тебя в двурушничестве. Помнишь?

Она кивнула:

— Не ты один. Гайя тоже попервоначалу в лудусе сочла меня едва ли не главной поганкой.

— Но ведь разобрались же. Факты победили.

— Так.

— Вот и думай об этом. А не лей слезы. Ребята должны быть уверены, что ты все знаешь и всегда сохраняешь присутствие духа. Договорились?

Она кивнула, и Друз покинул ее.

А через несколько дней поздним вечером ее подняли по тревоге и велели быстро собраться, чтобы отправиться с отрядом Квинта на загородную виллу. Ренита с содроганием представила, что опять придется бежать в боевом снаряжении через какие-то кусты и колдобины, с бьющимися о бока мечом и медицинской сумкой, и снова едва не расплакалась. Но, когда она выбежала на плац, оказалось, что Квинт позаботился о лошади, и ее мелкую, смирную кобылку уже даже взнуздали и вывели к ней. Вариний передал ей поводья и подсадил:

— Осторожней там. А то Гайя нам всем за тебя головы открутит.

— Постараюсь, — ответила она, стараясь хотя бы внешне вид спокойный и уверенный иметь, хотя внутри ее трясло от страха.

Страх развеялся только тогда, когда полилась первая кровь, и к ней, ожидающей в отдалении от ограды виллы вместе с еще несколькими спекулаториями, в обязанности которых входило не штурмовать задние, а разбираться с задержанными, подбежал связной:

— Ренита, Квинт приказал срочно туда.

Она побежала, едва поспевая за молодым крепким воином, придерживая сквозь доспехи на ходу живот, который скоро уже перестанет помещаться под панцырь, хотя она и распустила все боковые ремешки. Парень заметил ее неловкость:

— Давай сумку. Слушай, ты что, беременная?!

Она кивнула, не желая тратить силы на слова. Парень присвистнул, сбавляя шаг:

— А что сразу не сказала?! Я бы не бежал так.

— Но там же раненые, — выдохнула она.

— Во всяком случае, никто не лежит. Я их видел, когда за тобой побежал. Не зря нас все же гоняют на тренировках. И новый трибун, Лонгин, тоже много интересного показал. Да и Гайя вернулась, а с ней заниматься вообще одно удовольствие.

Они наконец взбежали по крыльцу виллы, миновав длинную подъездную дорогу от ворот, и Ренита занялась пациентами. Шестеро ребят держались спокойно, подтрунивая над собой и друг другом — кого-то слегка задела стрела, остальные не смогли увернуться от касательных ударов. И пусть это были все же не совсем царапины, и Ренита нескольким уже пообещала наложить швы, когда вернуться в лагерь, но назвать их тяжелораненными язык бы у нее не повернулся.

И ужас начался только после возвращения в лагерь, уже совсем поздней предрассветной ночью, когда одного за другим ее пациентов, намытых, зашитых и перевязанных, до глаз напоенных всеми необходимыми лекарствами, стали притаскивать их товарищи в одном и том же состоянии — бредящих, выгибающихся в судорогах.

Такого у нее еще не было за всю ее карьеру врача, и Ренита сначала перепугалась, что ее обвинят в плохом, но тут же взяла себя в руки — сначала надо было помочь ребятам, которые стонали и пытались сорвать повязки. Ей пришлось призвать на помощь не только своих капсариев, но и всех, кто был свободен. Не успела она проверить раны — не вызвана ли горячка быстро развившимся воспалением и жаром, как прибежал Друз:

— Яд! Ренита, в ранах может быть яд. Нам сейчас признался один гад на допросе. Там все оружие отравлено. Не смешно, но я сейчас пришлю к тебе скрибу, который перекладывал привезенный с виллы нож и порезал палец. Яду меньше, конечно, получил, но трясется и выгибается тоже. Да я и сам не понял вначале, что произошло. Вроде серьезный парень, а как понес полную чушь, я ему чуть тубусом по бритой башке не вломил.

Ренита бросилась пересматривать папирусы — она смутно уже догадалась, что это могло быть, но противоядия у нее не было. Орешки, из которых надо было выдавить масло и сделать настой в вине, хранились плохо, прогоркали, а стоили безумных денег. И надежно сберечь их умели только в хранилищах храма Флоры тамошние жрицы, которые и проводили все время в основном в заготовке лекарственных растений, путешествовали в их поисках не только в окрестностях Рима, но и в дальние провинции и были готовы ради этого на любые подвиги.

Ходили слухи, что жрицы помоложе и покрепче не уступают в выучке воинам преторианской гвардии, и что их и тренирует отставной трибун. Во всяком случае, Ренита доподлинно знала, что девчонки из храма Флоры не побоялись впятером подняться в Альпы в поисках какой-то редкостной луковицы, но, добыв луковицы, потеряли в снежной лавине двоих подруг, а сами вернулись еле живыми, с изуродованными холодом лицами и руками — их долго выхаживали на острове Эскулапа и даже вернули отчасти былую красоту. Но это не укротило пыл отважных жриц, и спустя полгода Ренита случайно узнала на симпозиуме врачей, что девушки уже отплыли от Брундизия, направляясь к берегам Альбиона на военной биреме, и даже нашли себе еще таких же безрассудных подруг, согласившихся таким маленьким девичьим кружком путешествовать долгие месяцы среди грубых моряков императорского флота.

Ренита знала, что ей не откажут в храме Флоры, и быстро нацарапала записку на вощеной табличке, чтобы отправить вестового. Но нравы жриц Флоры она тоже знала, и отправлять того же Вариния было бессмысленно — могли и не доверить ему драгоценное снадобье. Тут в ее поле зрения и попал Дарий, едва не засыпающий на коне — он вернулся из Палатинского дворца, куда вывез Октавиана, как только началась заварушка на вечеринке. Дарий выглядел не самым лучшим образом — от тоги пришлось избавиться сразу, и теперь на нем была только тонкая нижняя туника, прикрытая сверху тоже очень тонкой, незаметной под тогой, кольчугой. Меча у него не было — только нож, закрепленный на бедре, что в целом тоже не было обычным видом не только для обычного римлянина, но и для военного. Он мечтал только об одном — ополоснуться и упасть на койку. Но отказать Рените не смог — тем более, что увидел, в каком состоянии его же товарищи.

Дарий развернул коня, и вот он уже взбегает по ступеням храма Флоры. Дежурная жрица, вышедшая на его отчаянный стук в дверь, с подернутыми дремой глазами, но в полагающемся венке из полевых цветов, украшенном на спине несколькими яркими узкими лентами, спускающимися до талии, босая, в легком, ниспадающем до пят хитоне, окинула его взглядом:

— Чем могу? Сила растений никогда не спит, но каждый цветок распускается в положенный ему час. Что же разбудило тебя так рано?

— Старший центурион когорты спекулаторум. Вот записка от нашего врача, — отрапортовал он и прибавил совсем простым голосом. — Помоги, а?

Девушка, высокая, почти такого же роста, как Гайя, но намного тоньше, почти ломкая на первый взгляд, и напомнившая Дарию морскую рыбку, такую же тонкую и востроносенькую, с изворотливым гибким телом, пробежала глазами табличку:

— Понятно. Конечно, дам сейчас. Поставлю в известность старшую жрицу на всякий случай.

— Это долго? И она может не позволить?

— Не долго, мы все живем в храме. А насчет не позволить? Я Рениту знаю, но подпись поставить на воске кто угодно может. Да и ты не слишком похож на преторианца. Форма твоя где? С алым плащом? То то и оно.

— Девушка, — начал терять терпение Дарий, и без того вымотанный за сутки. — Давай позовем первый попавшийся патруль урбанариев. Они подтвердят мою личность. Посылать сейчас кого-то в лагерь за моими фалерами и за письмом от Рениты на пергаменте и с печатью префекта некогда. Там умирают люди.

Она прикусила губку в раздумье — и Дарий совсем не к месту подумал, что и губы у этой Рыбки похожи на гайины, тоже розовые и пухленькие, даже на взгляд нежные и гладкие.

На их пререкания сама явилась старшая жрица, женщина лет тридцати пяти, крупная, красивая остатками красоты, но довольно крепкая и далеко не миниатюрная. Она выслушала Дария, кивая своей красивой лепки головой, украшенной толстой, уложенной короной косой:

— Ладно, я все поняла. Естественно, мы поможем, — и она отдала распоряжения Рыбке, похвалив ее за осторожность.

Старшая жрица ушла, а Рыбка улыбнулась Дарию:

— Идем, поможешь мне открыть дверь хранилища.

Дарий устало поплелся за девушкой, перескакивающей со ступеньки на ступеньку крутой, спускающейся вниз из дальнего угла храмового зала лестнице.

— Держи факел, — протянула она ему единственный источник света, помогающий сориентироваться в кромешной тьме сухого, пахнущего травами и ягодами подземелья. — Смотри, осторожно, не подожги тут ничего.

Дарий огляделся — все вокруг было увешано пучками сухих трав, сухие листья лежали в разного размера корзинках, висели в виде нанизанных на нитку гирлянд и просто громоздились душистыми грудами на длинном узком столе. Рыбка со знанием дела переставила несколько деревянных коробок с плотно закрытыми крышками, прочитала, шевеля губами и попросив его поднести факел поближе, надпись на амфоре, приоткрыла провощеную ткань на глиняном простом горшочке — и отсыпала в мешочек, заранее принесенный с собой, горсть каких-то зерен.

— Вот. Этого хватит не только на десять человек, но и про запас.

— Спасибо. И великой богине Флоре спасибо. Как я должен отблагодарить тебя?

— Щедрость Флоры безгранична и не требует вознаграждения, — ответила девушка, глядя ему в глаза и не торопясь отдать мешочек со снадобьем. — Но вот растениям для продолжения жизни нужно, чтобы их опыляли. Тогда завязываются плоды, в которых вызревают семена.

— Что ты хочешь? — подавил зевок Дарий, у которого от душного воздуха подземелья начинала болеть голова. — Я не шмель, чтобы опылять цветы.

— Опыли меня, — и девушка обвила руками его шею.

— Девушка, — попытался сбросить осторожно ее руки Дарий. — Мне не до утех. Умирают мои товарищи. Иначе зачем бы я примчался на рассвете и в таком виде? За какими-то корешками.

— За орешками, — невозмутимо поправила она, но рук не убрала.

— Да пойми ты! — взмолился Дарий. — Ну не способен я сейчас на какие-то шалости.

— Шалости? — глаза девушки стали совершенно серьезными. — Постой, а ты разве не знаешь о нашем ритуале?

— Каком еще ритуале? — простонал Дарий, готовый уже придушить Рениту за ее торопливость и неумение объяснить все коротко и ясно, как получалось у Гайи. Если же врач пускалась в объяснения о выборах способов лечения, как пыталась не раз развлечь Дария, когда он находился на ее попечении, то могла говорить так долго и подробно, что даже он терял нить повествования и засыпал.

— Продолжения жизни. Ты пришел за очень сильно действующим лекарством. Я, конечно, разбираюсь еще в травах не так, как опытные жрицы, но это растение знаю. И мы с тобой должны отблагодарить Флору, великую и дарящую свою благодать всем, от мельчайшей мухи и до огромного слона, тоже питающегося листьями.

— А если нет?

— Боюсь, что лекарство может наделать бед.

— Не поможет? — недоверчиво поинтересовался Дарий, думая про себя, а нет ли смысла позвать старшую жрицу и пожаловаться на странную девчонку, явно просто так пытающуюся затащить его в постель.

Дарий был зол необыкновенно — он устал, он переживал за друзей, хотел ответить добром на доброту Рениты, которую она проявила к нему, выхаживая после двух ранений, и вот теперь должен переспать с какой-то худющей девчонкой в венке, все-то и достоинств которой — отдаленное сходство с Гайей. Но Гайя никогда не стала бы домогаться мужчину, тем более так нагло и упрямо — Гайя нравилась ему прежде всего своей гордостью. И он помнил, как в Сирии она твердо запретила ему говорить кому-либо, что она женщина, и добровольно несла двойную тяжесть службы в образе лихого разведчика Гая, за безрассудной отвагой которого целая застава прикордонников не смогла распознать девушку.

— Поможет. Это лекарство, а не колдовство. Но вот гнев богини может упасть на голову твою или тех, кто тебе дорог.

— Старшая жрица тоже так думает? — устало опустился Дарий на ступеньку лестницы.

— Естественно, — просто ответила девушка, тоже уставшая от спора на рассвете. — Иначе не послала бы меня с тобой.

— Логично, — вздохнул Дарий и вдруг резко взлетел на обе ноги и попытался выхватить у жрицы мешочек с орешками.

Но неожиданно для себя он пошатнулся и едва не упал на пятую точку от неожиданности — перед его носом пролетела напряженная босая нога девушки, едва не врезавшись ему в ухо, увернуться ему помогла отточенная реакция фехтовальщика.

— Ты что творишь? — спросил он у девушки, уже еле сдерживая ярость.

Она решила действовать с ним по-мужски, и он счел руки развязанными — смог оценить технику и силу ее удара, и понял, что хоть до Гайи ей далеко, но девочка тоже не только украшать венок лентами умеет. Он попробовал еще раз протянуть руку к заветному мешочку — и снова в ответ мгновенный блок и сокрушительная атака. Она не испугалась, даже когда он нарочно обозначил, но в самой крайней точке отвел в сторону удар в лицо — широко распахнутые серые, как у него самого, глаза Рыбки не дрогнули.

Она отпрыгнула и рассмеялась:

— Ты теряешь время, — и снова посерьезнела. — Да пойми ты, упрямая голова. Не мы придумали ритуалы во славу великой и щедрой Флоры. Нам остается лишь следовать им и бережно охранять.

— Охранять? Ну это у тебя получается, поверь знающему человеку, — перевел дыхание Дарий.

— А почему не должно? Я выполняю послушание по охране храма. Кто-то выращивает растения, сутками напролет возделывая почву и таская воду для полива, и их пальцы к осени напоминают коричневые и корявые коренья. А у кого-то из моих подруг получается путешествовать и находить редкие растения. Мы здесь не боимся тяжелой и опасной работы.

— А ты?

— А я и еще несколько сильных девушек охраняем храм. Мужчинам сюда можно только в качестве посетителей, да и то тебе оказана особая честь, раз старшая жрица пустила тебя в хранилище со мной.

— А ритуал это ваш? С опылением?

— Это тоже моя обязанность.

— Хорошо, — сдался он. — Если я тебе дам честное офицерское слово, что вернусь, как только лекарство будет в руках Рениты?

— Поверю. Но шутить с богиней не советую.

Дарий принял из ее рук драгоценное снадобье, спрятал его за пазухой и опрометью выскочил из храма, прямо с третьей ступеньки запрыгнув на коня.

— Наконец-то, — всплеснула руками Ренита, по-прежнему мечущаяся вместе со своими добровольными помощниками среди содрогающихся и стонущих раненых, которых им удалось избавить от мешающей прерывающемуся дыханию одежды и уложить на койки, с которых они того гляди бы могли сорваться, если их не удерживать.

Она приготовила отвар, стала поить их и прикладывать к ранам смоченные этим же отваром повязки. Постепенно ребята начали успокаиваться, ровнее дышать, их взгляды стали более осмысленными. Некоторые вполне серьезно стали удивляться, как это они заснули у себя в палатке, а проснулись в госпитале, да еще и привязанные к кроватям. Ренита не стала вдаваться в подробности:

— Вас всех ранили отравленным оружием. Спасибо Друзу, мы узнали это вовремя. Спасибо вашим друзьям, что заметили неладно. И спасибо Дарию, который вовремя привез противоядие. А теперь постарайтесь заснуть и отдохнуть как следует, — она прошлась между ними еще раз, проверяя привычными движениями повязки и лбы, укрывая одеялами. — А где, кстати, Дарий?

Она негромко, между делом поинтересовалась у капсария, так как тоже беспокоилась о Дарии и хотела поблагодарить его за то, что безотказно отправился в храм. Ренита запоздало вспомнила, что храмовые охранницы могли потребовать от него ритуала опыления, но не думала, что для красавца Дария это может быть затруднительным — жрицы Флоры все были очень красивы, их тщательно отбирали, а часть из них выросла из девочек, родившихся в результате как раз таки священного опыления юных охранниц.

— Дарий велел передать, что вернулся в храм Флоры и будет в лагере позже, — ответил ей капсарий, и Ренита содрогнулась от нехорошего предчувствия.

Дарий снова проделал путь к храму — лишь заменил почти загнанного коня да накинул плащ. Он подумал, что и сам порядком загнан, и может просто не суметь ответить на все ожидания жрицы, но он дал слово, а выбор за ней — она должна была заметить, что он едва не падает от усталости.

Жрица встретила его на пороге храма — и ему показалось, что цветы в ее венке уже другие, свежие.

— Я знала, что ты вернешься. Ты же дал слово офицера.

— Вернулся. Но знаешь, я тебе честно признаюсь, что поспал бы не с тобой, а рядом с тобой. Или просто на этом крыльце…

Она подхватила его под руку и заглянула в глаза:

— Ты отважный воин и честный человек. Никто не собирается над тобой издеваться. Я предлагаю тебе ванну, хороший завтрак, отдых в мягкой чистой постели.

— Звучит потрясающе, — вздохнул Дарий, и она радостно протянула ему руку.

А дальше он действительно забыл обо всем — худое с первого взгляда тело девушки оказалось жилистым и сильным, почти таким же гибким, как у Гайи, а ее познания в деле любви были гораздо солиднее. Рыбка была раскована и откровенна, она выгибалась от каждого его прикосновения, урчала от восторга и не стеснялась дарить ему такие ласки, о которых ни он, ни Гайя и помыслить не могли бы — щекотала языком живот и грудь, терлась своей небольшой крепкой грудкой о его грудь, сползая к бедрам и заставляя его забыть про сон и усталость. Наконец, совершенно обезумевший от ее ласк Дарий обхватил трепещущее тело Рыбки и бросил на себя — она только того и ждала, описала, ломаясь в талии, круг над ним и опустилась на его ждущее приказа, как взведенная баллиста, естество.

И вот тут Дарий едва не потерял сознание от наслаждения — и от изумления. Рыбка, несмотря на свою потрясающую наглость, оказалась девственницей. Рухнув на него, она вскрикнула неожиданно тонким голосом и всхлипнула:

— Ой, мамочка… Великая богиня…

Дарий приподнял торс, притянул ее лицо к себе и поцеловал этот чувственный пухлый рот с закушенными от страха и боли губами:

— Несмышленыш. Ну все, все… Успокойся… Неужели так больно?

Она покачала головой, сглатывая слезы:

— Нет. Вовсе нет. Я просто испугалась.

— Эх ты, воин…

Дарий понял, что девчонку научили приемам обольщения и вбили в голову уверенность в незыблемости ритуала — и попади она в руки кого-нибудь другого, могла бы и погибнуть, пасть жертвой своего же лицедейства. Они и сам едва не принял ее за искушенную в делах любви — и только врожденная способность быть мягким только в постели с женщиной спасала девчонку от грубого вторжения.

Он постарался сгладить свою невнимательность — ласкал и целовал ее, слизывал слезинки с длинных ресниц, и в конце концов она заснула в его объятиях после того, как Дарий сумел ей показать, что на самом деле она должна была ожидать от него.

Гайя освободилась от дел только ближе к вечеру. Даже тренируя молодых воинов, она украдкой поглядывала — не появилась ли рослая фигура Кэма. Она совершенно не исключала, что могучий организм Кэма справится с болью и с действием яда, и он, проснувшись и не застав ее дома, отправится на службу.

Но, к ее облегчению, Кэм не появился, а раз управляющий не прислал гонца с тревожными сообщениями, то значит, все там в порядке.

Гайя самозабвенно отдалась тренировке, чувствуя себя несколько виноватой перед ребятами — то она была в командировке, то лечилась, то вот это нудное задание во дворце, с которым получилось, что она даже по возвращении из Сирии не слишком часто проводила занятия, а уж с появлением Лонгина была рада, что он готов поделиться с ребятами своими приемами.

Наконец, загнав себя и парней, она отпустила их мыться и отдыхать.

— Гайя, а ты теперь снова будешь тренировки сама проводить? — спросил у нее задержавшийся на площадке Вариний.

— Постараюсь. А ты делаешь успехи! Молодец!

— А что толку? Вот и ты, и остальные командиры, и даже Рагнар, все твердят, что у меня хорошая хватка, что я выносливый. А на боевые выезды не берут.

— А ты просил?

— Постоянно, — признался юноша. — Каждый раз. Говорят, рано еще, иди коней чисти.

— А на учениях ты что-то делал?

— Да все. Квинт даже как-то похвалил. Но на следующий же день снова не взял.

Гайе было приятно слышать, что у Вариния не пропало желание служить, что он справляется со всеми трудностями и умеет дружить с товарищами. Она уже слышала хорошие отзывы того же Квинта о юноше. Но как ей было объяснить рвущемуся в бой молодому солдату, что они все из последних сил берегут его, стараясь до последнего не бросать в ту бойню, в которую иной раз вляпываются сами.

— Погоди. Не торопи коней. Всему свое время.

— А ты возьмешь меня? Или тоже не доверяешь?

— Доверяю. И возьму. Но это не означает, что завтра.

— И то хорошо, — он улыбнулся ей широкой открытой улыбкой на усталом и перемазанном за несколько часов возни в пыли лице.

— Все, беги мойся и отдыхай. Надеюсь, тут ты не прячешься от воды? — вспомнила она страхи Вариния в лудусе.

Он рассмеялся свободным и счастливым смехом:

— Нет! Конечно, нет. В лудусе я не от воды прятался. А от некоторых купающихся… ну ты меня поняла…

— Поняла, — кивнула она серьезно. — Все, беги. Я тоже устала…

Она не кривила душой — все же сказывались пережитые ранения, и ей стало немного труднее тренироваться в таком темпе наравне с молодыми мужчинами. На каком-то моменте сегодня она даже почувствовала, что ей не хватает дыхания…

Сил мыться в ледяной воде не было, просить согреть тоже было неудобно — она знала, что греют воду в котлах для госпиталя по просьбе Рениты, но самой досаждать лишними просьбами не хотелось. Гайя заглянула в свою палатку, где переодевалась к тренировке и оставила форму с доспехами — надевать сейчас белоснежную тунику на потное и пропыленное тело тоже не хотелось. В конце концов она плюнула, сдернула со стены простой походный плащ, завернулась в него и поехала домой, чтобы там спокойно плюхнуться в теплую ванну, перекусить вместе с Кэмом и заползти под одеяло в своей комнате. Девушка была уверена, что если Кэм и ждет ее дома, то наверняка для того, чтобы извиниться за слова, сказанные ночью. В душе она боялась этого — возможно, оттого так безжалостно и гоняла саму себя на тренировке, хотя могла бы стоять и просто отдавать команды, показав прием пару раз и все. Ей так хотелось ночью верить, что Кэм был искренен с ней — и вот утром, узнав о действии яда, под которое он тоже попал, она снова ощутила удар под колени.

Гайя остановила коня, чувствуя, как вместе с замолчавшим цоканием подков по мостовой перестало биться и ее сердце. Она не знала, чего хочет сейчас больше — узнать, что Кэм проснулся без нее и уехал или застать его спящим с неизбежным объяснением о произошедшем между ними ночью.

Ее сердце забилось снова и очень быстро, едва не выпрыгивая из груди — Гайя подумала, что была б в доспехах, точно погнулись бы грудные пластины. Кэм сбежал к ней навстречу с парадной лестницы:

— Наконец-то! — и протянул руки, снимая ее с коня.

Гайя запротестовала было:

— Не хватай меня на руки! Рана откроется.

Но он быстро и весело сказал ей, накрывая протестующий рот девушки легким приветственным поцелуем:

— Если дергаться не будешь, то ничего не откроется, — и прибавил совсем тихо. — Я так скучал без тебя.

Гайя смутилась — она ожидала чего угодно, но не продолжения нежности, и подумала, что, возможно, Кэмиллус хочет таким образом загладить свое черезчур откровенное поведение накануне.

— Я была в лагере. Провела тренировку. Посмотрела протоколы допросов. А заодно забежала к Рените. Оказалось, что им там лихо пришлось всем. Все оружие у поганцев было отравлено. Ребят еле спасли. А твой организм, видать, действительно к ядам не очень восприимчив.

— А вообще-то я так и подумал уже днем, когда проснулся. Что все же яд какой-то в крови бродил. Еле встал. Голова как не своя. Оторвать, в канаву бросить и собаки есть не станут.

— И сейчас? — Гайя слишком хорощо знала, каково это терпеть головную боль.

— Прошла. Отлежался, отсиделся. У тебя тут и библиотека потрясающая. Не помню, когда уже и свиток в руки брал крайний раз и не так, чтобы доходы с расходами посчитать, а для души. Гомер, Гесиод…

— Рада, что тебе полегче. И что голова прояснилась. Ничего страшного, я все понимаю. Наверное, в горячке тоже чушь несла? Так что забудь, мы все также друзья.

— О чем ты? — не понял сначала Кэм, но по тому, как при этих словах напряглось ее тело в его руках, догадался обо всем.

— О то, о чем ты проболтался ночью… — ее голос был абсолютным спокойствием, и лишь по телу пробежала каменеющая дорожка дрожи.

Он понял ее сомнения, но не ответил ничего, а только улыбнулся.

Он ногой открыл дверь в ванную, уже наполненную легким паром, поднимающимся от горячей воды, поставил ее на ноги и решительно снял с Гайи плащ, откинув капюшон, под которым она спрятала свалявшиеся, жесткие от пота и посеревшие от пыли волосы.

— Котенок ты мой. Маленький и серенький, — рассмеялся Кэм, взъерошивая ее слипшиеся колечки. — В твоей голове можно посеять репу.

Девушка полыхнула от смущения, и он поспешил прижать ее к себе такую, как есть — всю в пыли, в пропотевшем строфосе и сублигакулюме.

— Ты прекрасна. Персефона, вышедшая на земную поверхность. И твои драконы нарезвились вдоволь?

Она кивнула, успокаиваясь.

— Работы непочатый край. Много молодых ребят. Рвение есть, сил полно, но им не хватает знаний, еще не вошли в плоть и кровь те приемы, которые у опытных воинов получаются сами собой. Они рвутся в бой, а я понимаю, что не вернутся оттуда.

— Понимаю, — кивнул он. — Погоди, сейчас чуть подживет бок, и составлю тебе компанию. Жаль, Лонгин погиб. Сам хотел у него кое-чему поучиться.

Они замолчали одновременно, потому что каждого из них захлестнули тяжелые воспоминания. Кэмиллус первым нарушил воцарившуюся тишину:

— Ложись-ка на скамью, и я разотру тебя мылом.

Она отдалась во власть его сильных и одновременно нежных рук, растирающих ее усталое, покрывшееся свежими синяками тело, разведенным с водой и взбитым в пену галльским мылом. Он оттирал грязь, въевшуюся в ее кожу за день бросков и захватов на покрытой слоем мягкой пыли утоптанной площадки для тренировок, и одновременно массировал ее мышцы, заставляя их расслабиться. Кэм несколько раз окатил ее теплой водой, смывая пену, а затем снова подхватил на руки, расслабленную и полудремлющую:

— Точно котенок. Теперь золотисто-белый, но все равно крошечный легкий гибкий котенок.

Мужчина опустил ее в ванну с теплой водой, продолжая ласкать все ее тело, обводя поцелуями контуры драконов, и Гайя опомнилась ненадолго лишь тогда, когда сама потянулась за его поцелуем.

А дальше мир перестал для нее существовать, и она не смогла возразить даже тогда, когда Кэм присоединился к ней в ванне.

Придя в себя окончательно и выбравшись из сладких облаков непривычных ощущений, она тут же забеспокоилась о Кэме:

— Ты же намочил повязку! Так мы вообще не продвинемся в лечении!

Он снова поцеловал ее — и снова удивительно легко, воздушно и при этом так, что мурашки снова побежали по ее телу и голове. Но Гайя побоялась снова расслабиться, и остановила его:

— Кэм, дай теперь я за тобой поухаживаю.

— Ну хорошо, — прикрыл он глаза в предвкушении предстоящего удовольствия от ее ласковых аккуратных прикосновений, когда она будет обрабатывать рану и накладывать новую повязку, невольно обхватывая его всего руками вокруг талии.

Выносливый организм Кэмиллуса, унаследовавший здоровое начало и матери-патрицианки, и отца-воина, восстанавливался удивительно быстро, несмотря на опасения Гайи, которая вовсе не была уверена в пользе такой ночной активности для раненного. Спросить у Рениты она постеснялась — все же дело касалось не ее одной, и, хотя Ренита не была никогда замечена в сплетнях, да и с кем бы ей обсуждать новости в лагере, но все же Гайя считала, что чем меньше круг людей, владеющих какой-то информацией, тем лучше. К тому же она видела, что Рените и без того забот хватает.

Выезды и жесткие тренировки, мало чем отличающиеся от реальной боевой работы, следовали одно за другим, и Ренита едва успевала поворачиваться, несмотря на беременность. Она постепенно смирилась со своим положением, ушли тошнота и недомогания первых месяцев, и женщина немного успокоилась — к тому же и Таранис снова стал с ней мягким и внимательным, если только успевал увидеться.

Ренита время от времени навещала Юлию и Гортензию — теперь всех троих женщин связывало общее. Беспокоило ее одно — родится через полгода ребенок, и куда она его принесет? В палатку, где кроме нее, еще около десятка офицеров, которым надо отдыхать в редкие свободные часы, а не слушать плач обмочившегося младенца. К тому же лагерь преторианской гвардии вряд ли украсят сохнущие пеленки — хотя развешивала же она за госпитальными палатками выстиранные бинты, простыни и полотенца. Все эти мысли делали ее еще более мрачной и озабоченной, и хмурое выражение лица она усилием воли прогоняла только тогда, когда общалась с пациентами — им она неизменно старалась внушить уверенность в скором выздоровлении и в том, что она и стоящие за ее плечами Эскулап, Махаон и Подалирий вместе с Телесфором, мелким божеством выздоровления, помогут им в этом. Ребята шутили, что не иначе как именно крошечный Телесфор и сидит у в животе, чтобы быть всегда под рукой.

Совершенно выбил ее из колеи Дарий, который пришел как-то в палатку поздним вечером после утомительной тренировки, даже не вытерев холодной воды, которой облился прямо из ведра.

— Ренита, ты не спишь?

— Нет. Пытаюсь. Но Тараниса опять нет, и мне тревожно.

— Не надо. Сегодня ему точно ничего не угрожает. Он дежурит во дворце.

— Ты так говоришь, как будто он там лежит на пиршественном ложе с персиком в одной руке и грушей в другой. Я же знаю, что сидит где-то на крыше среди голубиного помета и выцеливает какие-нибудь подступы к дворцу.

— Во всяком случае, кроме голубей, ему сейчас никто не угрожает. Это тебя успокаивает?

— Нет, конечно, — она завернулась поплотнее в грубое солдатское одеяло и откинула косу. — А ты хотел о чем-то поговорить, раз окликнул?

— Именно, — присел он на край ее койки. — Понимаешь, такое дело… Мне надо знать, через сколько женщина узнает, что понесла?

— Дарий, — удивилась Ренита. — Давай-ка выкладывай, что ты натворил. Гайя?!

— Ну, знаешь, — обиделся Дарий. — В храм Флоры декаду назад кто меня посылал? И не говори, что не знала.

— Знала, — уткнулась она смущенно в подушку. — Просто не подумала, что для тебя это вообще станет хоть каким-то событием.

— Вот уж приласкала, — протянул Дарий со смешанным чувством. — Это что, у меня тут такая репутация?!

Ренита молчала, понимая, что сболтнула лишнее. Она знала, что Дарий несколько дней жил у Гайи, и что Марса уже давно нет в городе, и видела, как расцвела и похорошела ее подруга. Бесхитростный ум женщины связал все это воедино — и не ошибся.

— Прости, — спохватилась она. — А что касается твоего вопроса. Обычно женщина догадывается сама по незаметным внешне изменениям в своем теле. Ну не буду же я тебе сейчас рассказывать про прервавшиеся регулы и утреннюю тошноту. Поверь на слово.

— Верю. А со стороны?

— Живот. И на каком-то этапе ребенок начинает там шевелиться, расправлять ручки и ножки.

— А у тебя?

— Пока нет. Обещаю, дам пощупать. Самой интересно. У Юлии уже вовсю борются там.

— Как?

— Кулачонками колотят. Все в отца.

— И в деда.

— Точно. Так погоди, ты беспокоишься о том, не стал ли ты отцом ребенка жрицы Флоры?

Дарий кивнул.

— Ты этого никогда не узнаешь, — заверила его Ренита. — В любом случае она будет счастлива. Если родится мальчик, то ее с приданым для ребенка отправят домой к родителям, и вся семья будет гордиться подарком Флоры. Служба такой жрицы заканчивается, но ее с радостью возьмут замуж. Уже же будут видны ее способности рожать здоровых сыновей.

— А если дочь?

— Еще лучше. Будет расти с матерью рядом при храме. С малолетства будет изучать ботанику, траволечение. А если определят по задаткам в охрану храма, то и боевые приемы.

— То есть ей ничто не угрожает?

— Нет, конечно. Второй раз на этот ритуал не пошлют, если Флора подарила счастье материнства. Это же особый ритуал. Женщины, которые не могут годами забеременеть, проводят ночь в храме Флоры и платят за это немалые деньги. Считается, что на них тоже может сойти милость богини.

— Ладно, ты меня все же немного успокоила. А если я все же зайду к жрице. Ей не попадет?

— Попадет. Да она и сама не станет с тобой общаться. К тому же, ее уже наверняка освободили от несения охранной службы. Будущих матерей в храме Флоры берегут. Плетет венки, наверное. Или сушит яблоки. Так что ложись спать, — она так глубоко зевнула, что Дарий устыдился лишать возможности отдохнуть и без того загнанного врача, к тому же уже заметно беременную.

Он и сам порядком устал, поэтому скользнул в свою койку, покрутился немного, раздумывая о худенькой юной Рыбке, которой теперь по его вине предстояло вот так же распухать и уставать, как Рените. «Ребенок у ребенка — это совсем не хорошо», — подумал Дарий, окончательно засыпая.

Гайя и Кэм вернулись домой вместе. Рана Кэмиллуса почти затянулась, и сидеть дома он отказывался категорически, хотя префект и не разрешил ему еще вернуться к своим обязанностям телохранителя. Крупное гнездо заговора было разгромлено подчистую, и сведения, которые получали спекулатории от перекупленных предателей и просто от честных людей, которые были рады поделиться с ними своими наблюдениями, это подтверждали.

Кэм, как и обещал, помогал Гайе проводить тренировки — тело просило движения, привычных нагрузок, и он постепенно входил в свою обычную колею. Но вот возвращаться в лагерь пока не торопился, а Гайя и не напоминала. Ей и самой было приятно, что вечерами есть с кем поговорить, а не сидеть в пустом гулком доме, поедая в одиночестве свой ужин.

Она перестала мучиться угрызениями совести, раз за разом просыпаясь в объятиях Кэма и видя сразу, как открывает глаза, его покрытую узорами и шрамами грудь. Кэм удивительным образом умудрялся соблазнить ее даже тогда, когда они оба приволакивались домой еле живые от усталости, пропыленные, потные, оголодавшие за целый день беготни где-нибудь по окрестным лесам или старым каменным выработкам за Пыльной улицей.

Гайя радовалась, что с каждым днем она может быть все более уверена в своих бойцах, за которых несла теперь ответственность лишь ненамного меньшую, чем префект.

Секст Фонтей радовался, что у него теперь так надежно прикрыта спина — он успел испытать все трудности, свалившиеся на него в отсутствие Гайи. Казалось бы, таких центурионов было больше половины когорты, что само по себе необычно для римской армии, но вот уехала Гайя — и оказалось, что не могут быстро и спокойно, не прибегая к крайним мерам, разговорить пойманного злочинника, что не сумели договориться между собой командиры групп, и в результате одна из них оказалась без прикрытия и поддержки. И так во многом, всего и не перечислить…

И вот теперь Гайя, сразу окончательно повзрослевшая, ставшая еще более сдержанной и жесткой, но не утратившая гибкости и молниеносности своего ума, снова взяла на себя часть его забот — и на этот раз еще и в соответствии с новым званием. Но Фонтей опытным глазом все же видел, да и собственный горький опыт подсказывал — никогда уже Гайе не стать той отчаянной сорви-головой, которой она была в свои двадцать лет, служа под его началом еще в Германии. И дело не только в том, что она, наконец, поняла, что многие задачи можно решить не только отвагой, помноженной на силу и ловкость, но и хитроумными обходными путями. Она научилась предвидеть удары врага и расставлять им ловушки — это сберегало и ее, и ребят, которых она вела за собой.

Но видел Фонтей и обратную сторону честной и беззаветной службы — пусть Гайя и скрывала тщательно не только от всех, но и от самой себя, но тяжелые ранения давали о себе знать. Префект видел, как она часто уходила с тренировочной площадки, где потрясала закаленных молодых воинов своей ловкостью и выносливостью, белая как лилия, а не раскрасневшаяся от напряжения, как остальные. Однажды Фонтей заметил, как клинок выскользнул у нее из левой руки после напряженного учебного боя возле деревянного чучела — и порадовался, что девушка в этот час была одна там, потому что знал, насколько она горда и как не потерпит чьего-либо сочувствия.

Он выбрал момент и попытался поговорить с ней:

— Ты великолепный командир. И за короткое время сумела подготовить толковых молодых офицеров. Хватит уже тебе влетать первой на штурме или ночевать в чистом поле.

— Это отставка? — ледяным голосом поинтересовалась Гайя, взглянув ему в глаза таким взглядом спокойных кошачьих глаз, что префект содрогнулся от силы ее взора. — Хочешь списать?

— Не сходи с ума, — осадил он ее. — Хочу, чтобы ты занялась той работой, до которой у нас до сих пор не дошли руки. А я понял, насколько она важна. Речь идет о предателях с опытом. О тех, кто за сестерции продал Отечество, а затем перепродал нам своих новых «друзей».

— Что ж, я не привыкла обсуждать приказы и выбирать задания по вкусу. Если Риму надо, чтобы я возилась с этой мразью, я готова. Кто-то все равно должен это делать. А мы таки убедились, что вовремя полученные сведения сберегают головы наших ребят.

— Если эти сведения достоверны, — подчеркнул префект.

— Да. — согласилась она.

— Марс сейчас в Брундизии занимается похожим делом, — как бы между прочим заметил префект.

— Он не вернется в ближайшее время? — она попыталась казаться как можно спокойнее, но сердце снова заколотилось так, что едва не разнесло доспехи.

— Жду со дня на день. Недавно присылал донесение с виаторами. Марс молодец. И в этом твоя заслуга немалая.

— При чем тут я?

— Не скромничай. Я прекрасно помню и тебя, и его в самом начале службы. Вообще не думал, что из капризного сопляка получится такой воин.

— Я тоже была соплячкой. Взбалмошная девчонка, побежавшая навстречу судьбе.

— Ты никогда не была соплячкой. И девчонкой. Если хочешь знать, ты всегда была красавицей. Только не понимала этого. А я, болван, не умел тебе этого объяснить. Разбивал тебе нос на тренировках, а после сам не спал и мучился угрызениями совести. А наутро снова посылал тебя в разведку, отдавая себе отчет, что оттуда тебя могут и принести.

— Конечно. Не бросят же в овраге, — не поняла она его мысль, и префект в душе отругал себя за плохо подвешенный язык, помешавший ему сделать политическую карьеру по возвращении в Рим, и тут же утешил себя тем, что командовал всегда членораздельно.

— Прости меня, Гайя, — выдохнул Фонтей слова, просившиеся на язык еще много лет назад, когда хрупкая девочка в иссеченных доспехах молча и тихо лежала с пробитым бедром на вытоптанной траве среди ругающихся на чем свет стоит таких же окровавленных легионеров, ждущих своей доли внимания сбившихся с ног легионных врачей после кровопролитной стычки с варварами.

Он тогда не мог сделать для нее ничего — даже приказать забрать раньше других на операционный стол, потому что многие его воины были ранены гораздо тяжелее. А девочка и не просила ни о чем — смотрела в небо своими глубокими кошачьими глазами и только смаргивала иногда, не давая слезинкам вытечь из глаз.

— Командир, — она всмотрелась в его лицо. — Что с тобой сегодня? Что-то с Юлией? С Гортензией?

Префект взял себя в руки:

— Старею, трибун Флавия. Устал я уже от всего этого. И ко дворцу никогда не привыкну. А вот у тебя получается великолепно. Ты так красива, что никто и не думает о тебе в этот момент как об офицере при исполнении.

— Однако ты бы знал, как надоели расспросами именно о службе. И ты не представляешь, какие подробности интересуют молодых матрон!

— Догадываюсь, — хохотнул префект. — Удиви их, Гайя… Но тем не менее, заметь, ты для них такая же диковинка, как разрисованные Кэмиллус и Рагнар. И виться вокруг тебя престижно. Вот и пользуйся этим. Аквилу тебе в руки.

— И барабан на шею?

— Нет. Вот его не надо. Чем тише и чище будем работать, тем лучше. Шум и шорох были нужны в первое время. Мы должны были дать всем понять, что мы есть и многое можем. Что появляемся внезапно и действуем безжалостно. Это никуда не уйдет. И штурмы будут, и захваты. Но тебе придется дело иметь не с мелкой сошкой, и даже не с главарями наемников и предателей. У них у всех есть заказчики и патроны в высшей части римского общества. В Сенате. В ближайшем окружении Августа. Вот где ты будешь вылавливать погань, а не в канализации.

— Ясно. Постараюсь не подвести.

Марс вернулся внезапно.

Гайя и Кэм в этот день никуда не спешили утром, потому что накануне вернулись из Палатинского дворца перед самым рассветом.

Гайя снова мучилась от головной боли, сжимавшей ее лоб железными обручами. Запах курящихся благовоний, гирлянд вянущей в духоте троянды, насыщенного пряностями дорогого густого вина, разбавляемого в кратерах кипящей водой из серебряной аутепты, пышущей паром, изысканные сирийские духи женщин — все это смешивалось в один ужасный миазм, пропитавший дворец императора. Октавиан и сам ненавидел все эти сборища — но поощрял, так как это давало ему возможность видеть постоянно и во всей «красе» весь цвет Рима. А Гайя не отказывалась бросить лепестки друг другу в чашу какому-нибудь изрядно нанектарившемуся патрицию и сочувственно выслушать пьяный треп о тяжкой доле лучшего помощника императора в деле управления государством. Чего она не боялась — это приставаний, с которыми было как-то незаметно покончено. Защиту давал ее статус старшего офицера, боевые заслуги — а вот поболтать к ней шли и пооткровенничать как к красивой и умной женщине.

И вот поздним утром, полулежа на кушетке, выставленной на открытую террасу, Гайя в легкой домашней столе, с распущенными после мытья волосами, наслаждалась гроздью первого в этом году розового винограда. Кэм, которого утром сменил Рагнар, приняв под свою охрану Марциала на выходе из дворца, тоже дремал, нежась на солнце. Сил на спарринги у них не было, и они отложили их на послеобеденное время, чтобы размяться, намыться, нарядиться и отправиться вновь нести свою службу.

Легкие шаги простучали по атриуму:

— Гайя!

Она вскочила на знакомый голос.

— Марс! Живой!

Она бросилась ему навстречу, путаясь в складках упавшего пледа, и оглядывала его со всех сторон. Гайя поняла, что Марс нарочно явился к ней уже из дома, не только умытый и побритый с дороги, но и переодетый в легкую короткую эксомиду, едва прикрывшую бедра и левое плечо — он хотел сразу показать ей, что не только жив, но и совершенно здоров. Но у Гайи уже сорвалось с языка:

— Не ранен?

— Ни царапинки! — он подхватил ее на руки и закружил по террасе, целуя в губы и в смеющиеся глаза. — Гайя! Ты стала такой красавицей!

— Да уж, — фыркнула она. — Невыспавшаяся и растрепанная.

— Да какая угодно! — Марс целовал ее снова и снова, не в силах оторваться от этой гладкой душистой кожи. — Ты все так же пахнешь лотосом!

— Далеко не всегда, и ты это знаешь, — кокетливо заметила она, пытаясь достать ногами пол.

— Для меня всегда. Ты снилась мне каждую ночь, — и тут он осекся, встретившись с взглядом незамеченного им Кэмиллуса.

— Марс, ты же наверное, голодный с дороги? — Гайя наконец, обрела под ногами твердую почву и смогла поцеловать Марса в ответ. Она была так рада тому, что он вернулся живым и здоровым, что он снова рядом, что целовала его самозабвенно, пока не сообразила, что раз он с утра появился у нее дома, значит, провел на коне всю ночь.

— Не откажусь, — ответил он уже гораздо спокойнее, не сводя края зрения с Кэмиллуса, застывшего изваянием в стороне. — Я же сразу доложил префекту о возвращении, сдал привезенные документы, там же в лагере ополоснулся, доспехи сбросил и к тебе. А тут…

— Погоди, я сейчас скажу управляющему, чтобы поторопился с завтраком, — и она выпорхнула за дверь.

Кэм и Марс обнялись, похлопывая друг друга по спине — все же они были боевыми товарищами и прошли вместе через серьезные испытания. Но Марс после первых приветствий вдруг отшатнулся от Кэма и тот все понял без слов.

— Да.

И это негромкое, бесцветное «да» прозвучало для Марса как самый оглушающий гром. Он вздрогнул, как раненый, и застонал.

— Меня не было слишком долго…

— Месяц это не срок, если ты ее любишь столько лет, — все так же негромко проговорил Кэм, как будто рассуждал сам с собой.

— Но она выбрала тебя…

— Уверен? А я помню, что это выбор Аида. И спорить с повелителем подземного мира я бы не стал.

— Невеста смерти стала невестой на двоих. Помню, — склонил голову Марс. — Но все надеялся, что это морок какой-то.

— Как видишь, нет, — взгляд Кэма заставил Марса собрать волю в кулак и не вспылить.

Марс вовремя понял, что своим гневом сейчас только причинит Гайе лишнюю боль. И к тому же он так соскучился без нее, что был готов уже смириться и с присутствием Кэма.

Вернулась Гайя — и Марс снова залюбовался ее ладной фигурой, гордой посадкой головы.

— А ты расцветаешь! Вот уж не думал, что духота большого города так может пойти тебе на пользу! — совершенно искренне воскликнул Марс, принимаясь со всеми за еду. — И волосы твои отросли.

— Ой, эти волосы, — засмеялась Гайя, встряхнув локонами, которые она успела таки расчесать, пока бегала звать управляющего. — Тут они неожиданно оказались в центре внимания. С меня взяли пример.

И она залилась беззвучным смехом, невольно привалившись к плечу Марса, у которого едва не выпал из рук кусок лепешки, намазанной свежим козьим сыром с зеленью.

— Пара дурочек срезали свои волосенки, чтобы они тоже едва достигали плеч, — вставил свое замечание Кэм. — Но они не учли, что у Гайи вьются, и чем влажнее воздух вокруг, тем больше. А у тех наоборот. Они пошли в термы, и их навитые кипасисом колечки все повисли мокрыми прядями.

— А ты откуда знаешь? — едко поинтересовался Марс. — Ходишь в термы на женскую половину? Доверили тебе простыни?

Кэм оставил его язвительность без внимания, понимая, какие чувства бродят в душе товарища.

Гайя постаралась, заметив повисшее предгрозовое напряжение в воздухе, переключить их внимание на что-то более интересное для всех, и поделилась последними новостями когорты.

— И ты, Марс, снова со мной в паре! — заключила она свой рассказ. — Наверное, командир тебе уже об этом сказал?

— Более того. Я уже сегодня вечером сопровождаю тебя во дворец.

— Отлично. Тогда тебе надо передохнуть. Хочешь, оставайся? У меня, как видишь, прекрасная кухня. Пришлось девчонок самой немного поучить, но зато теперь мы можем есть, не опасаясь за свой желудок. Все легкое и полезное. Никаких этих зажаренных в жире кусков мяса и теста.

— Ну да, — согласился Марс. — Ренита же любит цитировать Гиппократа своего дорогого про еду как лекарство. Как она там?

— Округляется, — снова отозвался Кэм.

Они ели, болтали, гуляли по саду, успели обсудить все новости и не заметили, как Гайе пришло время собираться на очередную вечеринку во дворце.

— Я вас ненадолго покину, ребята, — она с сожалением встала со скамьи возле небольшой пинии, где они сидели втроем и пошла вслед за рабыней, прибежавшей доложить, что ванна для госпожи уже готова.

Кэм и Марс снова остались вдвоем, и беседа увяла.

— Ты с ней пойдешь? — нарушил молчание Марс.

— Нет, — безмятежно ответил Кэм. Мне менять Рагнара утром. А вот ты, насколько я понял, уже сегодня сопровождаешь ее во дворец. На твоем месте я бы поторопился. Не в эксомиде же туда поедешь.

Марс поднялся:

— И то верно. Тогда я сейчас заскочу домой, переоденусь и вернусь сопровождать лектику нашей прекрасной матроны Гайи.

Когда Марс вернулся, Гайя уже ждала его в атриуме, и он едва не споткнулся на абсолютно гладком мозаичном полу. Темно-синяя стола облегала ее фигуру, задрапированную в этот раз до самой шеи складками воздушного покрывала — и это манило мужской взгляд гораздо больше, чем оголенные плечи и грудь, оставляя огромный простор для воображения. Серебряная подвеска на длинной цепочке заставляла проследить линию ложбинки между грудью, а синий камень в конце затейливых серебряных переплетенных колец не давал отвести взгляд раньше времени.

Марс увидел и ее слегка подведенные синей краской веки так, что самой краски не было видно, а казалось, что это просто отблеск синей ткани на прозрачном отполированном мраморе ее кожи.

— Ты… ты…, - он не нашелся, что и сказать от восхищения, потому что такой Гайю еще никогда не видел, даже прошлой весной, когда она изображала семнадцатилетнюю хваткую провинициалочку. Сейчас перед ним стояла зрелая, цветущая женщина, красивая и сознающая свою красоту, способная использовать ее как оружие.

— Марс, — улыбнулась она, понимая смятение друга. — Это просто выполнение задачи.

Он не нашелся, что ответить, лишь дотронулся кончиками пальцев до ее локонов, складок столы, обнаженного предплечья, украшенного широким браслетом.

— Что это за браслет у тебя? Ты с ним не расстаешься?

— Почему?

— Он и утром на тебе был. Это подарок Кэма?

— Нет. Я сама купила в ювелирной лавке на Аргилете. Выбирала долго, приценивалась и купила то, что хотела.

Гайя заметила, что Марс вздохнул с облегчением, и не стала довершать удар, показывая ему татуировку. Она еще не знала, как он воспримет ее решение, и еще в душе опасалась того, что горячий Марс обрушит свой гнев на Кэмиллуса. Они оба были ей теперь одинаково дороги.

— Марс, ты тоже сегодня такой непривычно красивый! — она оглядела его мощную фигуру в парадных доспехах с белоснежной туникой хорошего полотна и в накинутом на плечи алом плаще тонкой шерсти, совершенно бессмысленном в боевом походе, но зато выгодно подчеркивавшем великолепие наградных доспехов и загорелую кожу.

Дворец встретил их приглушенным многоголосьем и любопытными взглядами. Все сразу принялись обсуждать очередной наряд Гайи, на которой любая стола выглядела как сотканная самой Пенелопой — исключительно потому, что Гайя умела их носить, как и украшения, несмотря на небольшую практику. Ее природные данные позволяли ей чувствовать себя легко и уверенно во всяком наряде — она являлась во дворец то в египетском платье по моде, оставленной в Риме Клеопатрой, то в воздушных сирийских одеяниях, то в классическом греческом пеплосе-файномерисе, открывающем ее стройную ногу до самого верха бедер, и тогда внимание всех было приковано к показывающемуся время от времени в разрезе дракону на ее левом бедре.

Гайя с ледяным спокойствием из-под густо прокрашенных ресниц, и без того густых и длинных, а с хорошей заморской краской казавшихся настоящими опахалами, прослеживала каждый взгляд, улыбалась приветливой, но недоступной улыбкой — словом, создавала занавес своей работе.

Но сегодня в центре внимания оказался Марс. И это было справедливо — он был красив от природы, а в парадных доспехах и только что получивший из рук императора очередные фалеры, он получил еще больше привлекательности в глазах женщин. А для мужчин было делом чести быть знакомыми с героем-спекулаторием.

Гайя обратила внимание на призывные и откровенные взоры, которые бросала в сторону Марса красивая кареглазая женщина в светло-серой столе и без украшений. Ее наряд показывал, что женщина недавно овдовела, но на лице молодой вдовы не было ни тени грусти — разве что тогда, когда к ней подходил кто-то из гостей с сочувственными словами.

— Кто это? — тихо спросила она у жены сенатора Марциала, вместе с ней маявшейся от необходимости участвовать в этом круговороте раскрашенных придворных обезьянок.

— Луцилла. Она месяц назад похоронила своего дражайшего супруга. И только сегодня позволила себе вернуться к общественной жизни.

— Дражайшего? — переспросила Гайя. — Не похоже, чтобы она хоть как-то о нем скорбела.

— Дражайшего, — рассмеялась супруга Марциала. — Потому что он оставил ей столько драгоценностей, виллу на Аппиевой дороге, дом на Целии, что она стала завиднейшей невестой Рима. Красива, молода…

Гайя сосредоточилась — это имя она где-то слышала. Не та ли это настойчивая и ненасытная матрона, что приходила к Таранису в лудус даже тогда, когда он был ранен, и своим любовным пылом обеспечила ему горячку, разбередив рану?

Между тем женщина пробилась сквозь толпу к Марсу, обменялась с ним парой любезных фраз, и, когда распорядитель празднества пригласил гостей в триклиний, подхватила новоиспеченного и слегка смущающегося от избытка внимания старшего центуриона Гортензия под руку.

Гайя увидела, как Луцилла уложила Марса на пиршественное ложе рядом с собой, и расположилась весьма вольготно, спустив шаль с плеч так, что ее обнаженные руки касались его. В душе Гайи царапали кошки — и она с удивлением поняла, что бешено ревнует Марса. Она не видела его месяц, успела забыть все его прошлые обидные поступки — и вот он снова причиняет ей боль. Она пыталась взять себя в руки и повторяла про себя: «Во-первых, нас для того сюда и прислали. И вот этот носатый парфянский посланник намного противнее, чем Луцилла, но я же сижу рядом с ним, и даже отвечаю на его тупые шутки. А во-вторых, это Марс сегодня утром застал Кэмиллуса у меня дома явно только проснувшимся, а не приехавшим в гости». Но логика в этот раз отказывалась ей повиноваться — и пришлось призвать на помощь армейскую дисциплину.

Под утро, когда Марс проводил ее до дому — она в лектике, он верхом, поэтому и поговорить не удалось — он легко коснулся ее губ своими губами, и она содрогнулась от запаха чужих тяжелых духов, которыми пропиталась его туника.

— Ты вздрогнула, — встревожено спросил Марс. — Что-то случилось? Что-то болит?

— Нет, что ты, — улыбнулась она и впервые в жизни солгала Марсу. — Ванны и отдых сотворили чудеса. Никакого намека на былые раны.

— Но ты вздрогнула, — продолжал настаивать Марс.

— Под утро всегда холодно. Ветер между холмами, — промолвила она, кутаясь в шаль.

— Тогда поспеши в дом. Прими горячую ванну, — заторопил ее Марс, и она легко взбежала по ступенькам, чтобы не показать ему навернувшихся на глаза слез.

Марс проводил ее долгим взглядом, невольно улыбаясь восхищенной улыбкой, не в силах справиться с нежностью, затопившей его грудь.

Он решил, что сейчас нет смысла обсуждать с усталой Гайей то, что ему удалось узнать за время пира, проведенное с похотливой и столь же прожорливой Луциллой. Она без конца болтала, хохотала, запрокидывая голову, облизывала с пальцев сок фруктов и заталкивала в рот банан едва не целиком. Но Марс тоже вспомнил рассказы Тараниса, и ее самою вспомнил — тот самый свадебный пир, полотняный зеленый шарф, которым он перевязал грудь Тараниса, и даже ночь, которую она купила с ним в лудусе. А вот Луцилла даже не сообразила, что этот блестящий офицер, обласканный самим императором, и есть тот гладиатор, заставивший затрепетать ее плоть, тосковавшую возле пожилого и больного супруга.

Умелыми расспросами Марс сумел выяснить, что было что-то такое в жизни и в душе внешне беззаботной и жадно наслаждающейся жизнью Луциллы что-то такое, в чем она боялась признаться сама себе. У Марса закралась мысль — а не могли ли ее выследить и начать шантажировать тем, что она тайком посещала лудус? И уж коль скоро Лудус Магнус оказался таким поганским гнездом благодаря ныне покойному помощнику ланисты, то не могла ли недалекая Луцилла оказаться удобной игрушкой в руках заговорщиков? Но вот что она могла бы для них полезного сделать? Этого Марс не знал, и именно это хотел обсудить с Гайей.

Днем они оба, и Марс, и Гайя, встретились у префекта. Там же в штабной палатке оказался и Дарий, который не мог скрыть радости по поводу того, что больше не надо ходить во дворец и надевать веночек. Почему-то именно необходимость украшать свои темные, густые, коротко остриженные волосы лавровыми листьями особенно раздражала Дария, как и пиршественные блюда, в большинстве своем приправленные экзотическими пряностями и поджаренные до румяной корочки, чтобы возбуждать еще больше аппетит и жажду.

— Не могу, — жаловался он Рените, принимая из ее рук очередную чашу успокаивающего кишки настоя. — Здесь ем, все хорошо, хотя вроде чечевица-то с луком не самая воздушная еда. У Гайи вообще объедение, хотя она и мясо полусырое ест, и заедает сырыми овощами. А из дворца приползаю, хоть на живот ложись и помирай.

— На живот не надо. А на бочок ляг. И коленки согни. Полежи тут у меня немного, — Ренита настойчиво спровадила его к койке в полупустом уже госпитале. — А ответ прост. Ни в лагере, ни у Гайи не жарят еду. Это противоестественный способ приготовления пищи. Вот Гиппократ…

Дарий сделал вид, что заснул.

И вот теперь Дарий обрадованно сообщил Гайе и Марсу:

— Все, ребята, удачи вам во дворце. А мы с Квинтом лучше побегаем по чердакам и подвалам, чем там.

— Да мы тоже, — улыбнулась ему Гайя. — Просто задание же не выберешь.

— Но вообще должен тебе сказать, — заговорщицки подмигнул ей Дарий. — Ты, сестренка, выглядишь потрясающе! Вот уж не думал, что ты умеешь так глаза подрисовывать. А с этими длинными ногтями ты теперь и правда похожа на кошку. Это ты отрастила, чтобы обойтись в случае чего без оружия?

Дарий подхватил ее кисть руки и провел ладонью по кончикам ногтей девушки:

— Ого! И правда ножи! Полоснешь вот так по горлу, и все! И будут гадать, что за тайное оружие применяют спекулатории.

— Поросенок! — она высвободила руку.

— Дарий, — окликнул его Фонтей, входя в палатку. — Ты вроде рвался на боевую работу? Давай, бери ребят и чтобы мне перетряхнули до полудня все лавки на Субуре. Да, в очередной раз. Пусть знают, что мы неутомимы. К урбанариям я уже отправил связного, они возьмут на себя оцепление, всяческую поддержку. Не стесняйся, активнее их там пинай, тем более что это мы их недоработки исправляем.

Дарий отсалютовал и унесся.

— А с вами у нас будет серьезный разговор, — поприветствовал префект Гайю с Марсом. — Так что садитесь оба.

Они оба были в форменных туниках, но без доспехов, только на запястьях у Гайи были надеты наручи, и Марс уже стал задумываться, а все ли благополучно у нее с тем самым простреленным запястьем, если она упорно стягивает его то широким браслетом, то наручем, с которыми не расстается даже в бассейне? Он подумал, что, наверное, ей так легче сдерживать боль в ноющей плохо сросшейся кости, и содрогнулся от сострадания.

— Знаете, — начал Фонтей. — Я лично уже устал. Это какой-то клубок. Причем даже не тот, что Ариадна дала Тезею в лабиринте. Это хуже. Конца и края нет. Это гидра какая-то Лернейская. Голову рубишь, лапа вырастает.

— Голова. Две, — машинально поправил Марс.

— Десяток, — рыкнул Фонтей. — Ну не могут же они быть умнее нас. Ловчее нас. На нашей стороне закон, власть. Совесть, в конце концов. Честь офицерская.

Он в сердцах грохнул тяжелым кулаком так, что взлетела вверх чернильница и Гайя схватила ее на лету, вопросительно взглянув на командира.

— Ставь, — проворчал тот, сдвигая брови, чтобы не показать, насколько его порадовала Гайина ловкость, а заодно и успокоила немного, разрядив обстановку. — Так вот. Я был уверен, что мы разогнали заговор подчистую, когда уничтожили помощника ланисты из Лудус Магнус и его шайку. И считал, что все последующие мелкие вылазки поганцев есть разве что отрыжка уцелевших бандитов. Гайя зачистила всю южную границу…

— И Марс, и Кэм, и Дарий, — напомнила Гайя.

— Командовала-то ими ты, — отмахнулся префект и продолжал. — Вот уже на днях разобрались с очередным покушением. Спасибо опять же Гайе.

— А Кэм? А Дарий с Квинтом? И все ребята?

— Да хватит меня перебивать, богиня Фемида! — еще раз грохнул кулаком по столу префект, но уже так, для проформы. — Важно другое! Мы все тут сутками напропалую работаем, а дело не сдвинулось с мертвой точки! Иначе для чего я бы вас опять засунул во дворец?!

— Мы это уже обсуждали, разве не так? — осторожно и мягко спросила Гайя, заглянув ему в глаза.

— Да. Но теперь всплыли новые обстоятельства. Почему Марса я тебе и дал в помощь. Хотя у него будет немного свое задание.

Префект разложил перед собой уже аккуратно переписанные на пергамент записи допросов тех наемников, которых удалось захватить живыми при попытке покушения на сенатора Марциала и императора.

— Гайя, ты это уже видела. Очень прошу, еще раз прочитай внимательно вот здесь и здесь. Ничто не настораживает?

Марс тоже заглянул через ее плечо и присвистнул:

— Надо же! И у меня возникло такое подозрение!

— Вот вам и простор для творчества, — усмехнулся Фонтей. — И жду результатов. Жаль, но вот уже тут я вам обоим не только не советчик, но и даже приказ дать не могу… Мне нужен лишь результат.

Гайя и Марс поняли его без лишних слов — приложили руку к груди традиционным воинским приветствием, показывая свою готовность вновь сделать для Рима все, на что способны.

Гайя с тоской наблюдала, как уже пятый вечер подряд Марс проводит на глазах у самой значимой и влиятельной части Рима рядом с Луциллой. Она слышала восторженно-сочувственные голоса женщин, радующихся за эту «бедняжку Луциллу», потерявшую совсем недавно горячо любимого супруга, но теперь сумевшую найти удачное знакомство. Гайя вздрагивала, а в душе с каждым днем нарастала тревога — не мог же ошибаться весь город…

У них не было возможности теперь переговорить с Марсом — его визиты к ней были бы слишком заметны. Полувзгляд, которым они обменивались, приезжая теперь на «дежурство» во дворец поврозь — этого было достаточно в качестве сигнала о том, что все идет по плану и работа продолжается.

Возвращаясь домой, Гайя выплескивала всю накопившуюся ярость в палестре, отрабатывая удары сама с собой, а затем бросаясь в ледяную воду бассейна, чтобы унять добивающую ее головную боль. Но холод воды вызывал боль в злополучном запястье, и все шло по кругу. Если бы Кэм мог бы быть с ней в эти дни, а точнее, предутренние часы, когда силы Гекаты выходят из подземного мира и сводят с ума тех, кто не спит в это время… Но и он не должен был вмешиваться в ту игру, которую они все затеяли, вот и боролась Гайя одна сама с собой и со своей болью, а затем падала без сил, засыпала, чтобы проснуться уже после полудня, снова загнать себя бесконечными упражнениями — а затем вымыться, подсесть к зеркалу и предстать перед Римом ослепительной красавицей в изысканных нарядах. Она удивляла и молочно-белой кожей, с которой полностью успел сойти даже загар морского путешествия — и в этом тоже стать предметом зависти знатных римлянок, целыми горшками скупавших белила и румяна в лавках Субуры. А Гайя, глядя на себя в неподкупный лист бронзы, только качала головой — ей казалось, что она могла бы напугать кого угодно, особенно если пристально посмотреть в глаза в полумраке сада и аккуратно приподнять верхнюю губу, продемонстрировав клычки.

И снова в этот вечер она улыбалась, посверкивая глазами, обведенными голубой краской так искусно, что и сами приобрели голубоватый отблеск — она сделала это, повинуясь странному импульсивному желанию увидеть рядом с собой васильковые глаза Кэма.

Марс опять проводил время с красавицей Луциллой, постепенно избавившейся от траурных одежд и снова блиставшей свой ухоженной красотой и мягкими карими глазами. Она с нескрываемым восхищением смотрела на красавца старшего центуриона, не отходившего от нее ни на шаг и кормившего с рук розовым виноградом без косточек, доставленным к столу императора со склонов Везувия. Да и все вокруг удивительно доброжелательно встретили рождение этой пары — молодая богатая вдова и знатный, прославленный в боях статный офицер. Хотя кое-кто и поговаривал, что умеет же Луцилла находить женихов — первый был на тридцать лет старше, а этот отдохнет немного в Риме, натешится с ней и снова отправится куда-нибудь покорять Парфию или Колхиду, где и сложит голову, оставив ей еще один особняк, да еще в центре города и с бассейном в саду.

Гайя недоумевала — откуда они все могли знать не только про бассейн, но и количество статуй в саду у Марса, даже розовые лотосы в имплювии припомнили, хотя Марс вроде никого в гости и не приглашал из этих людей.

Не в силах больше терпеть все это и дикую головную боль от удушливого аромата египетских благовоний, подмешанных к маслу в лампионах, она медленно встала и прошла к выходу, но около пиршественного ложа сенатора Марциала споткнулась. Ей стоило больших трудов научиться накануне запутываться ногой, обутой в сандалии со слегка приподнимающейся к пятке подошвой, в подоле паллия — природная грация и выработанное равновесие воина не давали ей этого сделать. Но вот она покачнулась, ахнула тихонько и выронила опахало. Оно звякнуло о мраморный пол рукояткой из слоновой кости, но не сломалось, мягко опустилось плашмя, напомнив своим движением крыло отвратительного ночного существа — бабочки, созданной ради ночных кошмаров самой Гекатой, огромного серого мохнатого мотылька, лишь в насмешку считающегося бабочкой, а на самом деле нападающего на запоздавших прохожих с горящими злобными красными глазками, выставив вперед шесть цепких когтистых толстых лапок, поросших омерзительными редкими волосками. Представив перед собой на мгновение и правда мерзкую тварь, разросшуюся до таких размеров, Гайя побледнела еще больше и пошатнулась уже по настоящему — и Кэмиллус подхватил ее за талию вполне правдоподобно, сам в свою очередь удивленный правдоподобием ее игры.

— Сейчас падай окончательно и уезжай домой под предлогом болезни. Оттуда по тихому в лагерь. Выезд.

На большее у них не хватило времени — Кэм был телохранителем Марциала, и не имел права размениваться на помощь всем падающим в обморок матронам Рима. К тому же все были уверены, что они с Рагнаром ни слова не знают по-латыни — тупые, огромные, грубые варвары, разве что потрясающе красивые. Но женщины уже убедились — варвары и правда безмозглы абсолютно, потому что никак не реагировали ни на их слов и попытки тихонечко пригласить весело провести немного времени с вином, фруктами и мягкой постелью, но и на призывные жесты, которыми они пытались их соблазнить, поняв, что разговаривать с этими дубами не получается.

Поэтому Кэм подхватил одной рукой Гайю под талию, другой подхватил пышные складки юбки, чтобы не устраивать зрелище из ее стройных ног, на которые жу пытались заглянуть некоторые из пирующих, кто успел заметить ее обморок. Он осторожно уложил бессильное тело Гайи на ближайшее пиршественное ложе и деликатно удалился в тень, наблюдая за ее виртуозной игрой. Поднялся шум, забегали рабыни с полотенцами и водой, кто-то советовал сунуть ей в нос жженые перья и даже начал ощипывать жареного павлина, поданного на стол с его же перьями в хвосте, и даже совать их в лампион, но его вовремя остановили — иначе б вонь заставила бы перенести весь пир в сад. Какая-то немолодая полная матрона из тех, кто всегда и все знает, потребовала уксус, чтобы побрызгать Гайе в лицо — и Кэм напрягся, понимая, что придется на подходе выбивать сосуд с укусом из рук посланной за ним рабыни, чтобы эти придурковатые не выжгли Гаей глаза едкой жидкостью. Но и Гайя, поняв грозящие ей опасности, томно застонала, поднесла руку, унизанную кольцами, к лбу и открыла нехотя глаза:

— Неужели я упала? Ах, как неловко…

Все наперебой бросились утешать ее и уверять, что в такой духоте да еще с ее непривычки это вполне ожидаемо:

— Дорогая, ты же привыкла спать на попоне в чистом поле? И скакать там целый день… И да, еще и на море… ты же только осваиваешься в мирной жизни…

— Да не трогайте вы ее, — раздался раздраженный скрипучий голос, принадлежащий насупленному, дородному мужчине с седыми кудрявыми волосами и в тоге с двумя широкими пурпурными полосками. — Беременна. Разве не видно? Бледная, как смерть. И я наблюдаю за ней уже третий день. Ест мало, разве что отщипнет виноградинок. А от жареного барашка в меду нос так и воротит. Точно беременна.

— Совести нет, — ахнула сморщенная, покрытая таким толстым слоем белил глубоко немолодая матрона, что они на ее сухой коже дали пошли мелкими трещинками, начав осыпаться на паллий темно-лилового цвета из дорогой колхидской шерсти. — Она же не замужем. Вот все тут ахали и охали. Ах, трибун! Ах, героиня Рима. А я всегда знала, каким местом она заслужила свои регалии.

Гайя застонала уже неподдельно — ей хотелось разметать все это безумное, сплетничающее сборище и бежать, бежать по всем кривым улицам и взвозам до самых ворот, а дальше по дороге мимо виноградников, пока не упадет. Но она помнила, что от нее теперь зависит успех операции, и продолжила игру:

— Мне уже лучше…

Тут голоса замолкли, а толпа расступилась — к ней широкими шагами приближался сам император, и его одежды вздымались в такт энергичным шагам.

Ему услужливо бросились рассказывать, что тут произошло, но он властным движением велел замолчать.

— Несравненная Гайя, позволь предложить тебе мою лектику и охрану, чтобы сопроводить тебя домой, раз ты нуждаешься в отдыхе. И я пришлю к тебе незамедлительно своего врача.

— О нет, благодарю тебя, всемилостивейший Август, — Гайя томно заняла сидячее положение а затем встала, всем видом показывая, что она и из последних сил готова выразить почтение императору. — Мне намного лучше! Твой взгляд и внимание оказали целительное воздействие и вдохновили меня на дальнейшее веселие в твоем гостеприимном триклинии.

Она склонила голову, понимая, что взгляды мужчин сейчас прикованы к тому, как скользнула по ее груди подвеска, проваливаясь глубже в ложбинку. Величественный взгляд императора не был исключением… Но Октавиан быстро перевел дыхание и взял себя в руки — он давно привык к Гайе как к тайному телохранителю, которым она начинала свою карьеру в когорте, сам следил за ее подвигами и старался наградить вовремя, понимая, что при ее отчаянной храбрости может просто не успеть повесить на ее грудь очередную награду. Но вот незадача — когда он вручал фалеры и регалии отважному офицеру-спекулаторию, то эта великолепная, пышная, натянувшая ткань столы грудь была стянула доспехами, а локоны заплетены в тугую, прилегающую к голове косу. А сейчас и он понимал, что по трибуну Флавии мог бы и сам сойти с ума, если бы не был правителем Римской империи.

Император отдал распоряжения, и Гайю с почетом и предосторожностями проводили до лектики императора — хотя особого смысла в том не было, отличались они только украшениями и гербами. Ребята-телохранители, которых Октавиан отправил проводить, а вернее, отнести на руках в лектику, тихонько шепнули ей, спускаясь по лестнице, стараясь не наступить на струящийся за ними подол ее паллия нежно-апельсинового цвета:

— Трибун, да ты же пушинка! Может, ты и правда умираешь? — в голосе молодого парня, еще не слишком искушенного в методах работы спекулаториев, звучала тревога.

— Не дождешься, — еле слышно, но весело ответила ему Гайя и подмигнула.

Парень едва не выпустил ее из рук.

Гайя, покачиваясь в лектике, уже начала снимать украшения, чтобы дома не тратить время — и только переодеться в форму и накинуть плащ. Она знала, что в этот самый момент, пока ее несут по улицам засыпающего Рима, Октавиан приглашает своих гостей насладиться изысканным зрелищем гладиаторских боев прямо в триклинии, причем проводимых под музыку — и первыми в зал вошли пятеро девушек-флейтисток в коротких зеленоватых хитонах и с распущенными до колен волосами. А следом за ними выбежали пять пар молодых, очень красивых и почти полностью обнаженных гладиаторов, которые будут сражаться под аккомпанемент флейтисток. А затем каждому победителю достанется по хорошенькой музыкантше, а гости смогут посмотреть на их ласки и даже присоединися к ним в укромных нишах в галереях, окружающих пиршественный зал.

Свое отношение к таким «гладиаторам» Гайя сложила еще в то время, когда сама проливала кровь на арене, и совершенно равнодушно предложила императору воспользоваться услугами Лудус Магнус для этого, понимая, что такое зрелище точно даст им всем гарантию — никто не покинет дворец раньше времени.

Но знала Гайя и другое, заставлявшее ее до судорог сжимать пальцы, старые переломы которых отрезвляли ее при этом болью. Она знала, что и Марс с Луциллой покинут праздник — чтобы продолжить его вдвоем у нее на вилле. И знала, что им придется встретиться там через несколько часов.

И вот уже она, завернутая в простой серый плащ, неслась верхом в сторону лагеря преторианцев.