Глава 11

Привычка шотландского лорда из Мейфэра быть сегодня здесь, а завтра — там рождает множество домыслов. Леди появляется на балах и в опере, выступает в роли хозяйки на суаре вместе младшим братом лорда, самого лорда нигде не видно поблизости.

Апрель 1877 года


Изабелла затаила дыхание, когда Мак сорвал сюртук и бросил его на стул. Ее забила дрожь, как только он вошел в комнату. Сегодня вместо килта на нем были черные брюки, кремовый жилет и белая рубашка. Никакого отличия от других мужчин в городе. Но Мак был не таким, как все. Он заполнял своим присутствием любую комнату, в которую заходил, и, как бьющуюся рыбу, насаживал ее на крючок. Изабелла почувствовала, что нервничает, когда увидела, как он смотрит на нее. Нравится ли ему то, что он видит? Мак предпочитал леди с пышными формами, а Изабелла, когда ушла от него, здорово похудела, потому что не могла ничего есть. Потом аппетит кое-как пришел в норму, но юношеская округлость так и не вернулась к ней. А Мак, похоже, не изменился, хотя отечность, которую приобрело его лицо в результате пристрастия к выпивке, пропала, и теперь лицо казалось довольно худощавым. Теперь он стал еще красивее, чем прежде.

Мак снял жилет и распахнул рубашку. Изабелла впилась в него голодным взглядом, пока он закатывал до локтя рукава рубашки. Его сильные руки были покрыты золотистыми волосами, притягивавшими свет, когда он двигался.

Он улыбнулся Изабелле и наклонился, чтобы забрать мочалку из ее ставших ватными пальцев.

Он не делал вид, что не смотрит на нее. Она физически ощущала его взгляд: вот он скользнул от ее шеи к груди, задержался на плавной линии ноги, лежащей на краю ванны. Потом подошел к Изабелле сзади и коснулся губкой ее шеи. Она подалась вперед, наклонив голову.

Изабелла сидела так, закрыв глаза. Теплая вода текла по спине к ягодицам; прикосновение мочалки к коже и вода вызывали приятные ощущения. Если бы ее мыла Эванс, это ощущение оставалось бы просто приятным. Но сейчас это был Мак, его напряженное тело находилось совсем близко, и приятное ощущение переросло в чувственное.

Изабелла уткнулась подбородком в колени и улыбнулась, слыша, что Мак продолжает мыть ей спину. При этом одну руку он положил на край ванны, на кончиках загорелых пальцев были видны приставшие крапинки краски.

От вида этих пятнышек у Изабеллы сжалось сердце. Из всего того, что она помнила о нем, почему именно эти пятнышки наполнили ее сильным желанием? Возможно, потому, что они напомнили ей, кто такой Мак. Художник, который занимается живописью из любви к искусству, не заботясь о том, хвалят или осуждают его окружающие.

Изабелла потянулась вперед и поцеловала пальцы Мака.

Мак поднял руку, но только для того, чтобы обнять ее сзади. Он заключил ее в объятия, не беспокоясь, сколько воды перельется при этом через край ванны. Его руки обхватили грудь Изабеллы, и она закрыла глаза.

Все это было таким знакомым для нее и одновременно таким далеким. Дыхание Мака щекотало ей ухо, а большие руки согревали грудь, пока пальцы ласкали соски, превращая их в твердые бутоны. Мак целовал ее шею, и прикосновение горячих губ обжигало кожу.

«Мак, как же я скучала по тебе».

Изабелла задохнулась от сладострастного чувства, когда одна рука Мака скользнула вниз, а пальцы прижались к заветному холмику между ног, и она раскрылась ему навстречу. Разум предупреждал, что она должна остановить его, сдержанно оттолкнуть, но тело не слушалось. Она слишком долго ждала этого, а Мак знал, как заставить ее тело петь.

Изабелла прикрыла глаза, позволив чувственному началу взять верх над разумом. Когда она выгнулась навстречу его ласкам, Мак тихо засмеялся:

— Узнаю свою шаловливую леди. Ты все такая же гладкая и приятная, какой я тебя помню. И скользкая.

— Это мыло.

— Нет, любовь моя, — пальцы Мака ласкали ее лоно, делая провоцирующие движения, — это — ты.

— Все это было слишком давно.

— Я думаю, ты помнишь, что это такое. — Мак наклонился и нежно прикусил губами мочку ее уха. — Позволь напомнить тебе, моя Изабелла, что ты доставила мне массу удовольствия в своей гостиной. Дай мне отблагодарить тебя за это.

Изабелла вся дрожала под его настойчивыми ласками, она выгнулась, словно лук в руках опытного лучника, и теперь уже не думала ни о чем, кроме Мака и его волшебных рук. За время их брака он научился великолепно понимать ее и сейчас успешно применял свои познания. Сильные пальцы ласкали ее бедра, дразнили, проникали внутрь лона, заставляя Изабеллу стонать от наслаждения.

Когда она в первый раз достигла высшей точки блаженства, Мак замедлил свои движения, чтобы потом, когда она немного успокоится, зажечь ее опять. Так повторялось снова и снова, пока Изабелла не застонала от разочарования. Мак только смеялся и опять мучил ее самой сладостной пыткой на свете.

Тело Изабеллы извивалось от нарастающего возбуждения, и она едва не выскользнула из ванны прямо на него. Мак улыбнулся, его глаза потемнели от желания. Он весь вымок, сквозь мокрую рубашку просвечивало тело. Пол вокруг ванны тоже был залит водой.

Мак приподнял ее и поцеловал. Он властно прижался к ее губам, нетерпеливо раздвинул их языком и проник в рот. Изабелла коснулась рукой брюк, там, где напряженно выступала его плоть.

— Да, — прошептал Мак, — мне хочется наброситься на тебя и наплевать на все доводы рассудка.

Он поцеловал ее страждуаще губы.

Изабелла жаждала иного. Возбуждение нарастало в ней, словно огромный огненный шар.

— Мак, — уцепилась она за полу его промокшей рубашки.

— Я знаю, чего ты хочешь. — Мак поднял ее на край ванны. — Не забыла, что я хорошо тебя знаю?

Изабелла кивнула. Они и раньше так играли, и она сразу поняла, что должна сделать. Она встала в воде, раздвинув ноги, и Мак опустился перед ней на колени прямо на мокрый пол.

Изабелла запрокинула голову, когда он прижался губами к шелковистому треугольнику волос внизу живота. Он умело ласкал ее руками, доставляя немыслимое наслаждение, но то, что сейчас вытворял его неутомимый язык, просто затмевало все остальное.

Это было райское блаженство. Пальцы Изабеллы запутались в его волосах, и она не отпускала его ни на секунду. Ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание, потому что такого чувственного наслаждения не испытывала с тех пор, как они расстались. Изабелла даже представить не могла бы, что кто-то другой сможет доставить ей удовольствие лучше Мака. Он умело пользовался губами и языком, чтобы свести ее с ума. Она стонала, извивалась, ее бессвязные крики взлетали к потолку.

Соприкосновение небритого подбородка с нежной кожей только усиливало ощущения, пока его губы и язык делали свое дело, медленно подводя Изабеллу к пику блаженства.

Ее накрыла волна такого пронзительного удовольствия, что Изабелла едва не задохнулась от восторга. Ей хотелось полностью раствориться в нем, она хотела, чтобы он отнес ее на кровать и никогда больше не отпускал. Рядом с Маком она становилась бессильной, таяла, превращаясь в крошечную лужицу.

Ее плоть пылала и молила о близости. Изабелла сходила с ума от желания и была готова умолять его лечь с ней в постель. Только один раз. Изабелла с такой силой потянула его за рубашку, что даже немного порвала ее.

— Мак…

О черт, в этот момент она услышала шаги Эванс по коридору.

Из ее горла вырвался хриплый стон досады, и она оттолкнула Мака. Он сел на пятки и провел по губам тыльной стороной ладони. Тело Изабеллы ныло от неудовлетворенного желания, она видела, как горят глаза Мака. Он осознавал свою власть над ней.

— Ты должен уйти.

Изабелла быстро опустилась в ванну, ощущая мелкую дрожь в теле, которое никак не могло остыть от его ласк.

— Почему, любовь моя? — дьявольски улыбнулся Мак, оставаясь на полу. — Неужели ты боишься, что пострадает твоя репутация, если тебя застукают здесь, наедине с мужем?

— Нет. Просто…

Изабелла отмахнулась, разбрызгивая капли воды.

— Что «просто»?

Мак неторопливо встал. Рубашка прилипла к телу, открывая взгляду жесткую растительность на груди и затвердевшие соски.

— Спрятаться за ширмой? Или под одеялом? Дорогая, Боже мой, что же скажут леди Чопорность и мисс Недотрога?

— Мак.

Он склонился и страстно поцеловал ее.

— Как пожелаете, миледи. Я вас покидаю. На этот раз.

Изабелла облегченно вздохнула, хотя и не понимала, почему так разволновалась. Эванс тысячу раз заходила в комнату, когда они целовались, и всегда делала вид, что ничего не замечает. Но сейчас Изабелле почему-то не хотелось, чтобы Эванс видела ее вместе с Маком. Ей не хотелось, чтобы Эванс заметила ее смущение.

Мак коснулся пальцами ее щеки и направился к двери, открыв ее как раз в тот момент, когда на пороге появилась Эванс. Она спокойно посмотрела на Мака поверх стопки полотенец, которую несла в руках.

— Добрый вечер, Эванс. — Мак взял полотенце, лежавшее в стопке сверху, и стал промокать лицо и шею. — Должен предупредить вас, что мадам сегодня немного раздражена.

Изабелла взвизгнула и бросила мочалкой в Мака, которая шлепнулась в дверь рядом с его головой. Мак засмеялся, вытер с лица мыльную воду и подмигнул Эванс:

— Я же говорил!

На следующее утро, когда Мак вышел к завтраку, Изабелла не удостоила его даже равнодушным взглядом. Мак тайком улыбался, пока она не смотрела в его сторону. У нее отлично получалось не замечать человека. Она не делала из этого трагедии, не играла в игры, она просто вела себя так, как будто человек, о котором шла речь, здесь не присутствовал.

Мак откинулся на спинку стула и наслаждался спектаклем. Он знал, что она злится на него за то, что он довел ее до безумия, хотя каждую секунду этого безумия испытывала наслаждение. Даже когда бросала в него мочалку, и тогда получала удовольствие. Но еще Мак понимал, как хорошо, что Эванс вовремя прервала их игру, потому что, если бы они довели ее до естественного финала, Изабелла оттолкнула бы его еще решительнее.

С ее гневом Мак как-нибудь совладает. Но если она возненавидит себя, то с этим ему не справиться. Если она не доверяет ему, это он сможет пережить и преодолеть, но если она перестанет доверять самой себе, его борьба окажется бессмысленной.

Его плоть никак не соглашалась с такими рассуждениями, потому что хотела только одного: как можно скорее погрузиться в ее жаркое лоно и испытывать чувственное наслаждение.

За завтраком Изабелла объявила о своих планах после скачек ехать вместе с семьей на север Шотландии. И для Мака все решилось. В любой другой момент он остался бы в Донкастере с Кэмом, пока тот присматривает за лошадьми, предпочитая непредсказуемому настроению Харта компанию своего среднего брата-весельчака. Но когда Изабелла заявила, что принимает приглашение Бет проехаться в купе первого класса, только заболевание чумой могло бы заставить Мака остаться.

Несколько дней спустя, когда они сели в поезд, Йен, ничего не спросив, отправился в купе следом за Бет и Изабеллой. Ни он, ни Бет, похоже, нисколько не удивились, когда туда же вошел Мак и сел рядом с Изабеллой. Он удобно откинулся на спинку сиденья и скрестил ноги, а Изабелла отдвинулась к окну и решительно отвернулась от него.

В Эдинбурге они пересели на другой поезд, и Мак снова присоединился к ним в купе на время короткого переезда до Килморгана.

Прибытие семьи на небольшую станцию в Килморгане, как обычно, стало главным местным событием. Приветствовать Харта на родной земле вышел начальник станции; подали два ландо и два фаэтона; три лакея и две служанки слушали указания о том, как разместить багаж. Носильщик, начальница почтового отделения, хозяин паба и его жена, а также все те, кто случайно оказался в этот момент в пабе, тоже вышли навстречу прибывшим, чтобы помочь чем-нибудь или просто поболтать.

Может быть, Харт и был вторым по значению пэром Англии, но здесь, в его собственных владениях, сельские жители разговаривали с ним по-свойски, давая советы и смеясь над его шутками. Жена хозяина паба спрашивала у Изабеллы насчет ежегодного праздника урожая, который для сельских жителей и соседних поместий состоится в Большом доме. Для Бет он станет первым, поэтому она с интересом задавала вопросы.

Начальница почты без стеснения схватила за руку Мака и заглядывала ему в лицо через толстые стекла очков. Ее мужа скрутил ревматизм, миссис Макнаб с большой энергией заботилась о нем. Ее задачей было добывать сведения о жизни соседей и все передавать мистеру Макнабу.

— А вы с миледи снова вместе? — несся по платформе ее голос. — Как не стыдно расходиться в разные стороны, когда совершенно понятно, что вы так любите друг друга, даже если она англичанка.

— Я пытаюсь это исправить, миссис Макнаб, — подмигнул ей Мак.

— Да я уж вижу. Эти расставания жен и мужей, наверное, стали модным делом в городах, но ведь это не что иное, как скандал. Для полного счастья вам нужно обзавестись кучей детишек, запомните мои слова.

У самой миссис Макнаб было шестеро сыновей, все уже взрослые. И хотя ростом они значительно превосходили мать, боялись ее до смерти.

Мак видел, как напряглась Изабелла, но она не подала виду, что слышала их разговор, и выскользнула из здания станции. Он похлопал миссис Макнаб по руке, поблагодарил за совет и устремился за Изабеллой.

Несмотря на спешку, Маку не удалось сесть в экипаж вместе с ней, Йеном и Бет, поэтому он поехал во втором экипаже с Хартом. Он не видел Изабеллу, когда они приехали домой, но замок в Килморгане, да теперь уже и не замок, а растянувшийся, словно чудовище, дом был таким огромным, что увидеть ее сразу по приезде было непросто. В своем крыле дома Мак переодел запылившийся в дороге костюм и постучал в дверь соседней комнаты. Раньше эта комната принадлежала Изабелле, но сейчас она была пуста, кровать не подготовлена, камин холодный.

— Она остановилась в комнате дальше по коридору, милорд, — подсказала Эванс, проходя мимо с ворохом коробок на руках. — Распоряжение ее светлости.

Еще две недели назад решение Изабеллы воспользоваться другой комнатой рассердило бы Мака, но теперь это решение только позабавило его. Если она решила, что переезд в другую комнату, расположенную дальше по коридору, помешает ему, то она ошибается.

Мак продолжил свои поиски и наконец нашел Изабеллу на верхнем этаже в своей студии. Она стояла спиной к нему и изучала три картины, стоявшие у дальней стены. Это были те три холста, которые Мак втайне написал еще до пожара в его студии.

— Вот черт!

Изабелла услышала тихий голос Мака, но не повернулась. Она не могла оторваться от созерцания холстов, которые, словно божественные лики, излучали свет.

На одной картине было изображено ее лицо, шея, грудь. Поднятые в высокую прическу волосы были украшены желтыми розами, как тогда на балу у лорда Аберкромби. На другом полотне она, обнаженная, сидела на полу, вытянув ноги, волосы почти скрывали ее лицо. На третьем холсте она спала, положив под голову руку, по обнаженному телу струились рыжие волосы.

— Я не позировала, — не поворачиваясь, сказала Изабелла.

— Да, — Мак прикрыл дверь, — я писал по памяти.

Картины были выполнены в приглушенных тонах, и только характерные для Мака мазки красного и коричневого цвета выделялись яркими цветовыми пятнами. Женщина на этих картинах жила и дышала, была настоящей. Это была Изабелла.

— Когда?

— В Лондоне, до того, как сгорел мой дом.

— Три картины за неделю?

— На меня нашло вдохновение. — В голосе Мака послышалось напряжение. — И потом, они еще не закончены.

Изабелла наконец повернулась, чтобы посмотреть на Мака. Он по-прежнему стоял у двери. Обаятельный, улыбчивый мужчина, который так решительно ухаживал за ней последние несколько недель, куда-то пропал. Сейчас перед ней стоял хмурый Мак, которого она видела после того, как они расстались. Человек, который отказался от выпивки и от своей претендующей на понимание искусства компании и жил отшельником в Килморгане или в своем доме в Лондоне и никуда не высовывался.

— Надеюсь, они не предназначены для пари, которое ты заключил? Ну, насчет картин эротического характера?

— О Господи, ну конечно, нет! — возмутился Мак. — Ты думаешь, я позволю таким типам, как Данстан и Мэннинг, пялить свои похотливые взгляды на мою жену? Если ты так думаешь, значит, совсем не знаешь меня, Изабелла.

На самом деле она так не думала, но за последние три года Мак сильно изменился, поэтому Изабелла ни в чем не была уверена.

— А разве я когда-нибудь знала тебя по-настоящему?

— Я думал, знала. Когда-то. — Мак подошел к картинам. — Я уничтожу их.

— Ты не сделаешь этого. — Изабелла встала перед картинами, словно защищая их. — Они прекрасны.

— Ты счастлива, что твой живущий отдельно муж нарисовал твое обнаженное тело? — удивленно поднял брови Мак. — Может быть, для того, чтобы вглядываться в то, что ему не принадлежит?

— Так ты для этого их написал?

— Нет. — Мак беспокойным движением провел рукой по волосам. — Или да. Я не знаю. Я должен был написать их. Они рвались из меня на волю. Но теперь эти картины уже не важны. Я прикажу Беллами сжечь их.

— Нет!

— Любимая, эти картины — бесполезное потакание одержимому разуму. Или ты хочешь сказать, что намерена своими руками уничтожить их? Здесь где-то у меня был нож.

— Ты не уничтожишь их, потому что эти картины — лучшее, что ты создал.

— Согласен, — Мак снова провел рукой по волосам, — неплохая работа.

— Неплохая? Мак, да эти картины гениальны. Они похожи на ту, что ты написал в тот день, когда я вышла за тебя замуж. Когда ты впервые показал мне свою студию, я была преисполнена благоговейного страха. Мисс Прингл научила нас разбираться в настоящем искусстве, и я видела, что твои картины именно такие.

— Вряд ли их можно сравнивать с Рубенсом или Рембрандтом, дорогая, — насмешливым тоном сказал Мак.

— Да, это больше похоже на Дега и Мане, как сказал мистер Крейн.

— Крейн станет нахваливать даже муравья, ползущего по холсту, если за это ему полагается вознаграждение при продаже. Кроме этого, ты назвала имена художников, очень скандальных и отверженных обществом. Респектабельные люди разделят твое мнение, что я принадлежу к одному с ними классу.

— Ты воспринимаешь это всерьез? Картины прекрасные, и я не позволю тебе сжечь их, порезать или сделать с ними что-то еще. Если мне придется купить их у тебя, чтобы сохранить, я куплю.

— Ты знаешь, что я никогда не продаю свои картины. Возьми их, если они тебе так нравятся.

Изабелла пожевала губу. Мак всегда беспечно отмахивался от комплиментов собственному таланту, думала она, пока не поняла, что ему просто безразлично, что думают другие люди. Мак обожал писать, и ему было совершенно неинтересно, что там говорят о его работах. Вот почему он дарил холсты и не боролся за признание его таланта Королевской академией. Мак нисколько не гордился своей творческой одаренностью, которую считал частью самого себя, подобно цвету глаз с медным отливом и голосу с легкими шотландскими интонациями.

— Тебя правда не волнует, что с ними станет? — спросила Изабелла.

— Абсолютно, — ответил Мак, посмотрев на картины каким-то голодным взглядом.

— Но это ложь, полнейшая ложь.

— А что ты хочешь услышать от меня? Ты хочешь, чтобы я сказал, что это лучшие мои картины, что они часть моей души, которая тоскует без того, чего не может иметь? Что они кричат о том, что я чувствую, когда смотрю на тебя?

— Я хотела сказать, что ты должен признать, что картины просто замечательные, — покраснела Изабелла.

— Они действительно хороши. Они то единственное, что я смог написать за многие годы.

— За многие годы? — уставилась на него Изабелла. — О чем ты говоришь?

Мак отвернулся, потер виски, как будто у него болела голова.

— Как ты думаешь, почему я равнодушно отнесся к человеку, который подделывает мои работы? Во всяком случае, пока он не поджег мой дом? Я не шутил, когда сказал, что он пишет лучше меня. Ты видела, какая пародия у меня получилась, когда я писал Молли. Я не смог сделать ничего приличного, с тех пор, как перестал плыть по жизни под парами виски. Все, что я пытался создать в трезвом состоянии, было ужасным. И я пришел к выводу, что мой талант проявляется только в тех случаях, когда я пьян.

— Неправда…

— Нет, это правда. Последнее, что я делал, были виды каналов Венеции. Я работал над ними до тех пор, пока силуэты гондол не стали вызывать у меня физическое отвращение. Последнюю картину и оставшиеся бутылки виски я в ту же ночь выбросил в канал. Кстати, никогда не рассказывай Харту про виски, он меня убьет. После этого я вернулся в Англию и обнаружил, что не могу сделать ни одного мазка. Заметь, в первые месяцы трезвости у меня так дрожали руки, что я не мог держать кисточку, не говоря уж о том, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке.

Изабелла вдруг очень ярко представила себе Мака, одного, в его студии на верхнем этаже дома на Маунт-стрит, сердито разбрасывающего по комнате холсты, когда у него ничего не получалось. Осознание собственного бессилия наверняка разбило его сердце.

— Ты никогда мне не рассказывал.

— Что я должен был рассказать тебе? — рассмеялся Мак. — Что я конченый человек? Даже когда я освоился в роли трезвого человека, я не смог написать ни одной тени, которая не была бы грязной, провести ни одной линии, которая была бы точной. — Мак перевел дыхание. — Потом я написал эти три картины…

Изабелла была потрясена его откровенностью.

Когда она только вошла в комнату, картины были спрятаны в огромном узле, который, она видела, Беллами притащил в ее лондонский дом после пожара в доме Мака. Тогда она не обратила на это внимания, а сегодня, когда они приехали в Килморган, ей стало любопытно, над чем работал Мак. Она нашла Беллами, который распаковывал вещи, и поторопила его, чтобы он достал эти полотна.

Беллами, должно быть, не знал, что на них изображено, потому что, когда они появились на свет, он покраснел, пробормотал что-то и выскочил за дверь.

Сначала Изабелла рассердилась. Зачем это Мак писал ее, не сказав ей самой об этом? Это было похоже на то, как если бы он подсмотрел за ней в замочную скважину и изобразил на холсте то, что увидел.

Потом ее поразило, насколько удивительны эти картины. Талант Мака был виден в каждом мазке, в каждой детали. Королевская академия никогда не признавала работы Мака, заявляя, что его картины низкопробные и скандальные, но, по мнению Изабеллы, эта академия могла катиться к черту со своим признанием.

— Так ты поэтому сказал, что откажешься от пари? — нарушила молчание Изабелла. — Не потому, что не смог создать эротическую картину, а потому, что не мог писать вообще?

— Ты видела. — Мак посмотрел в глаза Изабелле. — Я лучше откажусь и позволю им посмеяться над собой, чем покажу эти картины.

— Ты не станешь отказываться, — заявила Изабелла. — И выиграешь это проклятое пари. Если ты можешь писать только меня, значит, ты будешь писать меня.

— Черта с два! — От ярости у Мака даже шея покраснела. — Я сказал, что не позволю моим так называемым друзьям смотреть на твое обнаженное тело. Оно предназначено только для моих глаз.

— Но ты же можешь, например, изменить цвет волос. Или нанять Молли, когда вернешься в Лондон, и изобразить ее голову вместо моей. Мне все равно.

— Писать на заказ? Выбирать тела и головы, чтобы угодить зрителю? Боже упаси!

— Ради Бога, Мак, это же не для выставки в Париже. С помощью этих картин ты должен выиграть пари с несколькими отвратительными людьми в твоем клубе. Покажи им картины, а потом уничтожь их, если хочешь. Я не позволю, чтобы тебя осмеяли какие-то бездарные светские снобы, которым нечем заняться, кроме как придумывать способы посмеяться над другими.

Мак улыбнулся, и в его улыбке появился намек на прежнее озорство.

— Вот это да! Ты защищаешь своего пропащего мужа.

— Если я смогу помочь тебе захлопнуть язвительные рты Данстана и Мэннинга, я сделаю это.

— Говорю тебе, мне совершенно безразлично, что обо мне думают эти ребята.

— Я знаю, что тебе-то это безразлично, а вот мне невыносима мысль о том, что они станут смеяться над тобой, говорить, что ты слабый и безвольный и… бесталанный.

Мак разразился хохотом. Все еще продолжая смеяться, он положил руки на плечи Изабеллы.

— Если ты хочешь поступить так, любовь моя, я не буду с тобой спорить. Я же не сошел с ума, чтобы спорить. Только позволь мне самому решать, хочу ли я выиграть это чертово пари.

Когда он был вот таким прежним Маком, обаятельным, улыбающимся и дерзким, Изабелле хотелось всю свою жизнь быть с ним рядом и никогда не думать о чем-то другом. Даже понимание того, что жизнь с Маком никогда не была легкой, меркло перед его улыбкой. Она любила его тогда и любила его сейчас. И никогда не переставала любить. Но выбор — выбор был ужасно трудным.

— Ну и ладно. — Изабелла чувствовала, что ее голос звучит слишком уступчиво, потому что Мак как-то подозрительно прищурился. — В конце концов, это твое пари, делай как знаешь. — Она выскользнула из-под его рук, когда из коридора послышался металлический звук колокольчика. — О Господи, это сигнал к ужину? А я еще не переоделась.

Мак встал между ней и дверью, преграждая путь. В его глазах появился опасный блеск.

— Я заставлю тебя сдержать слово, жена. Встречаемся здесь, завтра утром, в десять часов. Не слишком рано? Ваша светлость успеет встать и позавтракать?

— В девять. К этому времени я вернусь с утренней прогулки.

— Хорошо, в девять. Можешь не одеваться.

— Я надену самый толстый халат. — Изабелла покраснела, но старалась говорить спокойным тоном. — Я знаю, ты всегда забываешь растопить камин, когда работаешь.

— Как хочешь. — Взгляд Мака скользнул по ее шее, вниз к груди, как будто он мог видеть через платье то, что ему предстояло увидеть завтра. — Тогда до завтра, миледи.

— Ты хотел сказать — до ужина. Если ты, конечно, не собираешься прятаться в своей комнате в это время.

— Я и не мечтал об этом, — опять ухмыльнулся Мак.

Изабелла с убийственным взглядом прошла мимо, но его потемневшие глаза заставили ее сердце биться в ускоренном ритме. Ни один мужчина не умел смотреть на женщину так, как смотрел Мак. Он заставлял ее почувствовать себя желанной, нужной. Он смотрел на нее так, как будто представлял ее обнаженной и разгоряченной на полу под тяжестью собственного обнаженного и такого же разгоряченного тела. Он был грешным мужчиной и хотел творить с ней грешные дела. За своей спиной Изабелла услышала смех Мака. Он всегда так делал, когда она уходила, обиженная до глубины души, потому что четко знал, что такие же грешные дела она сама хочет совершать с ним.


Загрузка...