Незнакомка с родинкой на щеке

Глава шестая

Выход, словно свет в конце тоннеля, показался, когда я уже отчаялась его увидеть. Коридор, еще три двери по сторонам. Я в волнении толкнула первую попавшуюся – и оказалась во дворе дома на Миллионной.

Внутри, я не сомневалась, все уж были поставлены на уши относительно моего побега, но снаружи полицейские еще глядели на меня равнодушно, не подозревая, сколь опасная я преступница. Разумеется, я этим воспользовалась. На ходу поправила сбитую после бега шляпку и без суеты, но скоро и уверенно двинулась меж постройками. С любопытством оглядела карету с генеральскими гербами на дверцах – прямо среди двора хмурый кучер спокойно и со знанием дела чинил спицу на ее колесе. А я торопилась выйти к Дворцовой набережной, где наняла первого же попавшегося извозчика и без сожаления отсюда убралась…

– Кушать будете, Лидия Гавриловна? – застал меня дома обычный вопрос. – Курочка аккурат подоспела.

Я бросила на Никиту резкий взгляд и продолжила запирать дверь на все замки, всерьез опасаясь, что господин Фустов все-таки до меня доберется.

Давненько у меня не случалось подобных приключений… но, право, было неплохо.

Женя еще не вернулся. Возможно, мне следовало побеспокоиться, чтобы муж не узнал о моих авантюрах, или же переживать о Фустове, но и всю дорогу, и теперь я думала исключительно о кучере, что правил коляской Ксении Хаткевич.

Домашние генерала плакали о самой госпоже, вздыхали о ее молоденькой горничной, но никто и словом не обмолвился о кучере. Да и карета Хаткевичей совсем не похожа на пострадавшую от взрыва… Могли ли они иметь несколько выездов? Едва ли, по нынешним временам слишком уж это дорого и бессмысленно. Нет, для меня все очевиднее становилось, что молодая генеральша погибла не в домашнем экипаже. И не личный ее кучер сидел в то время на козлах, а нанятый на улице извозчик.

Отчего же в газете не писали про извозчика? Ежели он жив, то его должны были тотчас доставить в госпиталь и не забыть о том упомянуть в заметке. Ежели убит, то назвали бы вместе с женщинами.

Неужто он все-таки жив остался? А полиция умолчала о сем факте из опасений?..

– Катюша! – окликнула я девушку, что на беду свою мелькнула в просвете коридора.

Та, поглядывая исподлобья, подошла.

– Катя, вы нынче не слишком заняты?

– А я без дела не сижу, Лидия Гавриловна! Некогда сидеть-то, забот полон рот… – оскорбилась та.

Но я упрекать ее ни в чем и не думала – Катино безделье мне было на руку как никогда.

– Катюша, у меня к вам одно очень важное поручение…

– Какое еще? – насупилась та. – Коли пыль протереть в гостиной, то побойтеся Бога, Лидия Гавриловна. Воскресенье нынче! А я христианка православная, я грешить вовсе не намерена!

Катя бы и в слезы ударилась, и точно сочла бы себя святой мученицей, пострадавшей за веру, ежели б я и правда заставила ее протереть пыль. По счастью, у меня было для нее другое задание. Отправиться в ресторан «Гранд-отеля» и сделать там заказ для сегодняшнего званого ужина. Сама же я первым делом написала приглашения Степану Егоровичу и тому армейскому товарищу Ильицкого. А после, одевшись попроще, я вслед за Катей покинула дом.

В относительной близости от Дворцового моста имелось четыре госпиталя – посетить их я и торопилась. Сроду не думала становиться актрисой, но сегодня, в разговорах с сестрами в приемных покоях, и впрямь была хороша. Легка и находчива. Дотошна и серьезна. Я импровизировала, представляясь то несчастною женой, разыскивающей мужа; то дочкой, беспокоящейся о пропавшем папеньке; а то и вовсе набралась наглости, назвавшись сестрою милосердия из соседнего госпиталя. И словоохотливость откуда-то родилась: в последний раз, прежде вопроса о поступившем к ним раненом извозчике, я минут десять рассказывала своей якобы товарке, как правильно солить огурцы. По счастью, недавно прочла о том в журнале по домоводству…

Оттого печальнее мне было возвращаться домой ни с чем. Ни в один из тех госпиталей извозчиков с ранениями не поступало.

Так, значит, все-таки убит? Или полиция действительно столь тщательно прячет его от посторонних? К слову, такой ход я сочла совершенно неразумным: следовало дать в газете ложный адрес госпиталя и, ежели злодей явится туда, «взять тепленьким», как говорит Степан Егорович. Ох, как не хватало мне сейчас Степана Егоровича…

Любопытно, тот господин Фустов с напомаженной шевелюрой, который, очевидно, и возглавляет расследование, он хоть вполовину так же умен, как Кошкин? И следует ли довериться ему, рассказав все, что я знаю? Про то, что незнакомка угрожала моему мужу, а после скрылась в доме Хаткевичей. И более того, что является она дочерью генерала от первого брака. Следовало рассказать об этом обязательно, но… не раньше, чем Ильицкий даст мне объяснения.

А муж все еще не вернулся.

Не вернулся он и к семи часам, когда его армейский товарищ, Владимир Александрович, усаживался в нашей гостиной вместе с супругою и свояченицей, а я в панике думала, чем же стану развлекать гостей, ежели впервые вижу их. Слава богу, Долли – жена – и Эллочка – ее сестра – прекрасно развлекали себя сами, со сноровкою бывалого сыщика вызнав у меня все обстоятельства наших с Женей знакомства, помолвки и свадьбы. Разумеется, те обстоятельства я самую малость приукрасила… Не начинать же вхождение в общество Петербурга со скандала?

Обе дамы оказались молоденькими и блистательными красавицами и различались лишь тем, что Долли одевалась и вела себя чуть смелее. В то время как Эллочка, подобающе воспитанной барышне, была скромницей и смотрела все больше в пол. Лишь изредка она поднимала заинтересованные взгляды на Степана Егоровича. Наверняка сестра ей заранее доложила, что на ужине будет присутствовать молодой, недурной внешне офицер. Не столь состоятельный пока что, но которого, без сомнений, ожидает блестящая карьера. Впрочем, возможно, они добыли и те сведения о моем добром друге, которыми не располагала еще ни я, ни он сам…

Как бы там ни было, полчаса пролетели незаметно – мы удивительно легко беседовали, и я в рассказах добралась уже до своей свадьбы, сама умиляясь, до чего прекрасной и возвышенной она вышла. Как раз тогда-то вернулся Ильицкий и все испортил.

Нет, Женя не сказал ничего бестактного, вел себя довольно обходительно и вежливо, но вид имел настолько пасмурный, что у всех в гостиной тотчас испортилось настроение.

– Великолепный стол, Лидия Гавриловна, – похвалил Ильицкий таким тоном, будто обругал. – Судак в сметане, жаркое из баранины, пирог с начинкой… Неужто у нас новый повар?

Соблазн солгать был велик… Но я сказала правду:

– Это готовили в ресторане. В «Гранд-отеле», здесь совсем рядом…

– Вот как? Стало быть, вы ходили туда сделать заказ?

Соблазн снова был велик, и снова я зачем-то устояла.

– Друг мой, Владимир Александрович, – обратился тогда Женя к товарищу как будто даже весело, – сделай милость, одари советом: как следует говорить, чтобы жена тебя слушалась?

Друг Владимир Александрович расхохотался:

– Поздновато ты спохватился, Ильицкий. Смирись! Опосля женитьбы тебя в доме будет слушаться только собака. И то не всякой породы.

– Фу, какой ты грубый, Вольдемар! – игриво упрекнула Долли. – Не слушайте его, Евгений Иванович. И вы, Степан Егорович, тем более.

Она ослепительно улыбнулась Кошкину и, кажется, пихнула свою сестру, чтобы та тоже улыбнулась. Степан Егорович ответил им что-то, отчего обе дамы жеманно рассмеялись, а Женя глядел на меня через стол, поверх судака, так, что мне кусок в горло не шел.

– У вас, вероятно, такая интересная работа, Степан Егорович… – впервые обратилась к Кошкину Эллочка. – Я в жизни не видала полицейских! Только разок, в Харькове, когда Коко потерялся. Коко это мой пуделечек – господин городовой помогал мне его искать. Но вы совсем на него не похожи! – Она очаровательно покраснела. – На городового не похожи, я хотела сказать. Не на пуделечка. Впрочем, тот городовой тоже совсем не был похож на пуделечка…

Ильицкий, к его чести, даже не стал закатывать глаза, только махом допил остатки виски из бокала.

– К слову, я очень люблю собак, – покосилась на него Эллочка.

– Мы поняли, ma cherie, – погладила ее по плечу Долли. – Степан Егорович, а чем именно занимаетесь вы в городской полиции? Ведь вы не сами ловите грабителей? Это же так опасно! Une telle terreur![13]

– Нынче уж не сам, – вежливо улыбнулся дамам Кошкин, в то время как Ильицкий потянулся за початой бутылкой. – Не так давно я имел честь получить повышение и с тех пор все больше занимаюсь бумажными делами.

– Вот как… – не удержавшись, вздохнула я, поняв, что Степан Егорович на этот раз мне не помощник.

А Долли обрадовалась:

– И слава богу, я считаю! А что повышение – тем более хорошо.

Впрочем, ее муж как будто тоже расстроился:

– Стало быть, про это нашумевшее убийство на Дворцовом мосту вы мало что сумеете сказать?

– Увы…

– Ах, Вольдемар, отчего ты поднимаешь эту тему! C’est comme un cauchemar[14]. Варвары, просто варвары… Бедная мадам Хаткевич. Бедные ее детки. Говорят, будто она ездила к любовнику – а как считает полиция?

– Долли! – покраснел даже ее супруг и скосил глаза на свояченицу, совершенно пунцовую.

– Ну а что такого, Вольдемар! Эллочка уж не дитя… Сам подумай: в восемь часов вечера, на каком-то мосту, а из сопровождения лишь горничная. Что вы думаете, Степан Егорович?

– Полиция как раз выясняет, куда госпожа Хаткевич ездила… – неловко ответил Кошкин.

– Да, но как вы думаете?

– Долли, душа моя, какая же разница, был любовник али нет, ежели бедняжку убили революционеры!

Кошкин нахмурился, и вечер перестал быть томным:

– С чего вы взяли? Насчет революционеров.

– Так в газетах с утра о том пишут, – запросто ответил Владимир. – Неужто не читали? Некий тайный источник им сообщил, будто это какой-то то ли «Рокот», то ли «Ропот». Народники-революционеры, короче говоря.

Кошкин излишне резко поднял на него прямой и цепкий взгляд:

– Владимир Александрович, уверяю вас, что полиция подобными сведениями не располагает. Откуда взялся сей «тайный источник», верно, одни газетчики и знают. Вы верите всему, что пишут в газетах?

– Нет, но…

– Согласитесь, Степан Егорович, что и полиции может быть еще не все известно, – на редкость мудро рассудил их Женя. – И потом, вы сами говорите, что больше волокитою бумажной теперь занимаетесь, а не расследованием непосредственно.

Кошкин пожал плечами и миролюбиво согласился.

А я меж тем изо всех сил прислушивалась к негромкому разговору дам – он мне казался куда интересней.

– Так жалко бедняжку Ксению Тарасовну, – вздыхала Долли. – В прошлом месяце мы с Вольдемаром были на вечере у Комаровых, и там были представлены графине Гарской, которая, разумеется, была приглашена в свое время на свадьбу генерала. Так вот, говорят, он хоть и пожилой уж, генерал-то, но мужчина хоть куда. И моложавый весь из себя, и с усами! А уж в кителе-то белом… Charmant![15] Медали во всю грудь!

Я не удержалась и все-таки спросила:

– Говорят еще, будто генерал был первым браком женат когда-то. Не слышали ли вы, Долли?

– А как же не слышать, Лиди! – с готовностью подхватила наша гостья. – Умерла бедняжка.

– Тоже умерла?

– Умерла, да не так совсем, разумеется! – Долли наклонилась к самому моему уху и страшным шепотом поведала: – Дочка родная ее в могилу загнала. Неуместным своим поведением. S’est enfuie avec l’homme![16]

Глаза ее горели, Долли ждала, что я отвечу на такую восхитительную сплетню.

– О чем шепчутся наши прекрасные дамы? – вовремя поинтересовался ее муж.

– О, Вольдемар, мужчинам это не будет интересно: я рассказывала Лиди, что уже немодно, чтобы юбка книзу узкою была – чем шире, дорогуша моя, тем лучше. И рюши, рюши чтоб в три яруса! – отворачиваясь, Долли выразительно мне подмигнула.