Никогда в жизни!

МУЖЧИНЫ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

Адам был на работе, я сидела за компьютером. Тося пропадала на факультативных занятиях в школе. Крупяной суп – просто объедение – варился сам по себе, булькал на огне. Запах заполнял весь дом. Я надеялась, что он не выкипит. Когда-то у меня выкипел бульон. С тех пор я всегда старалась следить за кастрюлей… Уже второй день лил дождь. Дорогу развезло, но до чего же красиво, мамочка родная! Адам собирался приехать сразу же после работы, после того как заскочит к себе домой переодеться. И остаться до понедельника.

Я думала, что, когда мама и папа наконец узнают, что у меня ночует какой-то мужчина, мне не миновать разборки, например, мама при ребенке заявит: «Я не ожидала от тебя такого». А отец скажет, что, если бы я попросила у него совета… и так далее.

Ничего подобного! Наверное, они уже совсем за меня не беспокоились. Или перестали меня любить? Мама спросила только, любит ли Адама Тося. Но это же я, простите, в него влюблена, а не Тося. Отец сказал, что не желает вмешиваться, ведь я сама знаю, что мужчины… и так далее. Вот уж не ожидала, что он придерживается таких взглядов. Я им уже совсем-совсем не нужна.

Ну а что же мужчины? Мужчины бывают разные.

Я заглянула в ванную комнату, сколько новых вещиц там у меня: лосьон после бритья и бритва, а еще насадка к зубной щетке с красными полосочками – посмотреть приятно.

Раздался звонок. О, прошу покорнейше! Феминистка обо мне вспомнила. Феминистка эта источала яд, крепко приправленный заумью. Она много читала, все на свете знала, в рационализме на голову выше известных мне мужчин (и даже некоторых женщин). Несмотря на все это, день удался. Феминистские темы, в которых она сильна, нам не грозили, свежезаваренный чай поджидал на столе. Я растопила камин, потому что вдруг похолодало, в нем задорно потрескивали березовые поленья, но…

Как на беду, на горизонте появились мои коты. Интеллектуалка оживилась, распахнула окно, впустила всех трех и спросила, кастрированы ли они. По тому, как заблестели ее глаза, стало ясно, что тема кастрации ей не чужда и что перед нами открылись необозримые возможности для дискуссии – позвольте так выразиться – о ядреных делах.

На трех моих котов – потому что неделю назад к нам приблудился Найденыш, которому Тося в течение этого года таскала в сарайчик еду, – так вот, на всех трех моих котов приходятся два яичка Найденыша, поскольку Сей-часа и Потома из соображений их же безопасности пришлось кастрировать. Через два дома от нас проживает так называемый голубятник. Полноценные коты частенько делали вылазки в его владения, и некоторые не возвращались, ибо голубятник считал, что птичек можно спасти, только уничтожая котов.

Надо бы написать о нем репортаж.

Я глубоко вздохнула и объяснила феминистке-интеллектуалке, почему мои взрослые коты лишены регалий мужественности. Тема отсутствия яиц задела даму за живое и послужила отправной точкой для продолжительного монолога о мужчинах, их потребности власти и желании доминировать, об унижении женщин и отсутствии элементарного к нам, женщинам, уважения.

– Они всегда лучше, потому что именно такими себя считают! Больше зарабатывают! Ничего никому не должны! А ведь весь мир на женщинах держится. Это они рожают. А мужчины – трутни! – бушевала она. – Мы должны что-то с этим сделать. Мы не можем позволить, чтобы с нами так обращались! Они думают, что нас можно подвести под какую-то схему, не допустим этого!

Я не испытывала особого желания не позволять мужчинам что-то там делать – сказала бы даже, что события последних недель изменили меня настолько, что я бы скорее им теперь позволяла… ах! и еще как позволяла… Я не видела никакой непосредственной угрозы, связанной с подведением меня под некую непонятную, но ужасную схему.

Мои коты прошествовали в сторону кухни, скинули крышку с кастрюли с супом, пошелестели в полиэтиленовых пакетах; я извинилась перед своей знакомой, подняла крышку с пола, насыпала животным то, чего они сами себе, если верить рекламе, охотно бы купили. Купить, может быть, и купили бы, но сейчас не желали есть, а продолжали мяукать, поглядывая на суп, а я вернулась на прежнее место к камину.

Феминистка была в своей стихии. Я решила дать ей выговориться, и она набросилась на меня с удвоенной силой.

– Они думают, что лучше нас! Как бы не так! Разве ты не видишь этого?

Нет, я не замечала. То есть вообще-то замечала, но не теперь. Адам был лучше меня, это уж точно, особенно по утрам, потому что сам готовил завтрак. Объяснил мне, что ему это нравится. А я готовила ужин. В последнее время я стала горячей сторонницей различий между мужчинами и женщинами и даже, возможно, фанаткой.

Феминистка была потрясена.

– А вот если бы заставить их рожать… – начала она.

Вот это уж нет! Не стану я тратить полдня на рассуждения: если бы да кабы. Я ей вкратце напомнила, что мужчины не могут рожать, и славу Богу, и я в общем-то против таких кардинальных перемен в природе.

– А котам повырезала яйца! – торжествующе воскликнула моя гостья. – И наверняка почувствовала удовлетворение! Так ты реализовала подсознательное желание не подчиняться мужчинам! И правильно! Если бы каждая женщина кастрировала ежедневно по крайней мере одного кота, к ней пришло бы сознание собственной силы, мир бы стал иным! А так мы всего лишь в услужении!

Мои коты вернулись с кухни. Один примостился возле пса, тот коротко тявкнул, но даже не шевельнулся, один забрался мне на колени и, расположившись поудобнее, задом к миру, засунул мордочку мне под локоть и заурчал, третий прыгнул на стол, стал охотиться за шариковой ручкой, столкнул ее на пол и начал яростно гонять.

Я переваривала последнюю фразу. Неужели она права? Неужели мои обожаемые коты расплачивались за различия между нами и негодяями-мужчинами, которые только пользуются мною, которые хуже меня, подводят меня под схему, о которой я не имею понятия, и на самом деле получается, что я страдаю, сама об этом не ведая? Может быть, борьба с мужчинами является необходимостью, только я забыла об этом?

Зафырчала машина. Адам! Я чуть не бросилась ему навстречу, но взглянула на интеллектуалку-феминистку. Торжествующая улыбка расплылась по ее лицу. Я сдержала себя. Заскрежетали ворота – я не двинулась с места. Нет, мужчины не будут властвовать надо мной! Не желаю мчаться к двери и оживленно расспрашивать, как прошел у него этот день! Пусть сам откроет. У него есть ключи. Пусть не воображает, что он лучше!

Мужчина вошел. Пес вскочил и радостно побежал встречать его в прихожую. Сейчас, пригревшийся возле нее, бросился вдогонку за Борисом. Найденыш, который лежал у меня на коленях, грациозно спрыгнул и, задрав хвост, чинно продефилировал в кухню. Потом оставил в покое шариковую ручку и кинулся за Найденышем, пытаясь на ходу поймать его за хвост.

А я все сидела. Через приоткрытую дверь видела, как Адам, положив газеты и сумку, понес в кухню покупки. Поздоровался с собакой. Погладил. Вернулся в прихожую, снял куртку. И пошел к нам.

– О, у тебя гости, – сказал он, затем раскланялся с феминисткой, а меня поцеловал в лоб. – Послушай, можно тебя на минуточку на кухню?

«А, что я говорила!» – победоносно посмотрела на меня феминистка.

Я встала. Только без схем!

– Ты голоден? – спросила я вежливым тоном. Адам заглянул в кастрюлю, коты тоже.

– Ого, крупяной суп, – обрадовался он. Коты, кажется, тоже обрадовались.

– Я сам разогрею, у тебя гости. Единственно только взгляни, ты такие хотела? – И он достал из сумки креветки. Именно такие. Королевские. Огромные. Мясистые. Замороженные. Они мне очень нравятся. И он купил креветки, просто так, без всякого повода, несмотря на то что сам их не ест. Потому что креветки в этом доме только я люблю. Я почувствовала в животе тепло. Схема – чтоб тебе пусто было! И я так по-глупому позволила себя науськать! Я вернулась в комнату, извинилась перед феминисткой и принялась разогревать суп. Я поставила на столе три тарелки. Приятельница смотрела на меня сочувственно. Но суп съела.

Когда я провожала гостью до ворот, она многозначительно сказала:

– Именно таких женщин, как ты, мы стремимся защитить.

А чуть позже мы вдвоем сидели у камина. Может быть, феминистка была права? Я спросила Адама, считает ли он себя лучше нас, женщин. Он удивленно взглянул на меня.

– Я вижу, тебе нужен повод для ссоры. Лучше каких женщин и в каком отношении? – уточнил он…

А потом у нас было сорок минут до возвращения Тоси из школы.

И это были ужасно приятные сорок минут. И коты совершенно, ну просто никоим образом не могли иллюстрировать состояние моего подсознания.

Сегодня Адам приехал с сыном. У него есть сын. Бывшая жена легла в больницу оперировать желчный пузырь. Я не понимала, как можно дружить с бывшей супругой, но Адам дружил. Эта дружба доведет меня до инфаркта, но тут ничего не попишешь. Сын оказался длиннющий, Тося его сразу же аннексировала, а у меня от нервов ходуном ходили руки, когда я подавала пельмени. Такой сын похуже всякой свекрови. А кроме того, он, должно быть, страшно злился, что отец его привез к какой-то чужой бабе. То есть ко мне. Кстати, сын был в выпускном классе, а это самый противный возраст.

– Если я не ошибаюсь, ты нервничаешь?

Это, наверное, какая-то профессиональная социологическая болезнь – надо же за мной вот так непрестанно следить!

– Ведь он, наверное, злится, что ты его сюда привез!

– Я хотел, чтобы вы познакомились. Я рассказывал ему о тебе и Тосе. А если ты думаешь, что он злится, то подобный механизм в психологии называется проекцией.

Что-то похожее я уже слышала. Кто-то когда-то уже обращал на это мое внимание… Но кто? Я не могла вспомнить. И сердилась. Однако мне бы очень хотелось, чтобы Шимон меня признал. Ни за что в жизни не призналась бы в этом.

– Нам всем давно пора было познакомиться. Поэтому постарайся унять в себе раздражительность или неуверенность, парень тебя не съест. Он знает, что я тебя люблю.

Я растаяла, как масло на сковородке. До позднего вечера мы играли в скраббл, все четверо. Потом Адам отвез Шимона. Тося помогала мне мыть посуду и между делом заметила:

– Он – классный. Мне нравится.

Я на всякий случай не стала уточнять, кто именно. Сделала вид, что не слышу.

– Ты что, глухая? – рассердилась моя дочь. – Все в порядке. Шимон о нем хорошо говорит. Мужик, у которого нормальные отношения с сыном, будет и к тебе хорошо относиться.

Я срочно вышла из кухни, чтобы унять в себе радость.

Адам уехал на какой-то симпозиум в Познань. Я пригласила Элю, давнюю знакомую, с которой мы не виделись уже полгода. Потому что сначала у меня был развод, потом я строила дом и так далее.

Она выглядела замечательно. Я тут же ей об этом сказала. Она в ответ:

– Да брось ты, я так измотана, посмотри, какие мешки под глазами.

Мешков я не заметила, но ей, разумеется, виднее.

Все в природе заканчивало свое цветение, стояли последние теплые дни, так что для начала мы решили отправиться куда-нибудь подальше погулять. Когда мы выходили, скрипнула калитка, Уля высунулась из окна и крикнула:

– Привет, Ютка!

Только Уля меня так зовет. И Адам. Эля поджала губки и сказала:

– Вот уж точно, дом в деревне имеет тот недостаток, что здесь следят за каждым твоим шагом.

Мне как-то не приходило в голову, что за мной следят, я воспринимала это скорее как проявление внимания. Но промолчала.

Лес источал все запахи приближающейся осени, я пришла в полный восторг. Слушала ее излияния, ибо такова женская доля: брести по березовой рощице или сосновому лесу, по лугам и пескам и говорить – ясное дело – о мужиках. С годами выяснилось, что муж Эли – человек без зазрений совести, без чести, без веры, без денег, нерасторопный, а что хуже всего, у него нет ни капли понимания. Не то что Адам! Я изредка вставляла фразы типа: левее – там сырая лужайка; или: теперь направо – иначе упремся в шоссе.

Я сочувствовала Эле. Мы вернулись домой, пообедали, солнце спускалось за березы. Заплутавшая в траве лягушка шмыгнула в воду, кот с явным пренебрежением в глазах охотился за бабочками, а Эля, сидя в садике, поглядела вдаль и сказала:

– Несмотря на все недостатки, о которых ты говоришь, это место все-таки имеет свою прелесть.

Я опешила. Да что там, просто на какое-то время лишилась дара речи. Потом выдавила из себя:

– Разве я что-то такое говорила?

И я узнала, что Эля догадалась, как мне тяжело жить в таком месте, где все друг друга знают и друг за другом следят. И всем вокруг известно, кто вошел и кто вышел из моего дома; что лесок, возможно, и красив, но ведь я сама сказала, что он сырой – то есть вреден для здоровья, можно даже сказать, малярийный, да и вообще, какой же это лес, если шоссе рядом, что здесь, должно быть, тучи комаров, коли вода, потому что лягушки живут в болоте. И в общем-то она согласна со мной, местечко не бог весть какое…

Мое терпение иссякло, и я сообщила, что у нее избирательный слух. А потом с сочувствием подумала о ее муже. И спросила Элю, действительно ли он такой недотепа и рохля? Как же она возмутилась! Она ничего подобного не говорила. Потом я напомнила ей о мешках под глазами. Подруга упрекнула меня в грубости и почти обиделась. Я спросила, помнит ли она – я ей сделала комплимент, что она замечательно выглядит. Нет, этого Эля не помнила. Потому что не слышала. А муж у нее был отличный, просто великолепный!

Однако мы не поссорились, в конечном счете сошлись на том, что уши у нас длинные, чутко реагирующие на малейшее изменение в интонации голоса, более того, мы восприимчивее к неприятным вещам, чем к хорошим. Верхом приличия считается выхватить в разговоре с кем-нибудь нечто дурное, компрометирующее, пропустить мимо ушей комплименты, зацепиться за этот единственный факт и на нем строить свою неприязнь к миру.

Однажды Тося – она была еще совсем маленькая – страшно развеселилась, когда я сказала: «Что это посреди кухни делает куча кубиков?» И за праздничным столом (думаю, уточнять необязательно, что это было у родителей мужа) дочь, заливаясь смехом, воспроизвела это так:

– А у нас посреди кухни лежала куча, и мама вошла и спросила, что эта куча делает посреди кухни?

Вот так и наш прекраснейший лес превратится в сырой и малярийный, лягушка, которая прыгает в воду, будет не частицей мироздания, а лишь склизкой тварью, нырнувшей в рассадник комаров, а каждый муж будет казаться ужасным. Если я так слушала Элю, то, может, я слушаю так всех? И бедняжка Адам, стало быть, еще хлебнет со мной горя? Неужели я вообще не умею радоваться? А только придираюсь по пустякам?

Когда я пошла проводить гостью на станцию, с полей поднималась легкая дымка тумана. Скрипнула калитка. Эля помахала в сторону Улиного дома и крикнула:

– До свидания! – А потом сказала: – Классно ты здесь устроилась, все тебя знают. – И добавила: – До чего же здесь красиво.