Ночная сказка

КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ

Маленький мальчик уснул. Гарриет с облегчением закрыла «Как поросенок оказался окруженным водой» и невидящим взглядом посмотрела в окно. Лучи вечернего солнца еще играли ласковым светом на газонной траве, но ей не было дела до красот природы. Ей оставалось только стать шлюхой.

Густые ресницы ее сынишки Тимоти четко выделялись на бледных, покрытых веснушками щечках. Когда Джонти приходило в голову подразнить своего маленького брата, он всегда говорил, что у того ресницы, как у девчонки. А сама Гарриет до боли любила их — эти пушистые нежные волоски. Тимбо было уже четыре годика, и он всегда был напуган. Вся его короткая жизнь каким-то непостижимым образом пошла прахом. Он даже на нее смотрел с испугом. Но вот наконец ребенок заснул. А утром все покажется не таким уж страшным. Господи, как Гарриет надеялась на это!

Спустившись в кухню, она поставила чайник на плиту. Сама мысль об этом была ужасной, пугающей, недопустимой. Но ведь именно это советовали ей люди, не так ли? «Мне придется пойти на улицу», — снова и снова повторяла она про себя. Правда, сами они почему-то этого не делали. Впрочем, они вовсе не это имели в виду. Это они просто так шутили, разговаривая с нею и понимая, что дела идут из рук вон плохо. Но вообще-то шутка была отвратительной. Черт возьми, а сами-то они что будут делать? Ведь сейчас Гарриет казалось, что для нее наступил конец света!

Оцепенев, стояла она у балконной двери и смотрела на газон. Гарриет была настолько погружена в собственные мысли, что даже не замечала Старфайера — их жалкого пса, который вытворял просто недопустимое с яркими ноготками. Встряхнувшись, Гарриет подумала о жареной картошке. Может, сегодня она плюнет на все и откроет большую банку консервированной фасоли. Это заставит Джонти и его отца немного встряхнуться.

Она все еще дрожала, вспоминая то, что произошло утром; слезы то и дело наворачивались у нее на глаза. В доме стало так пустынно после того, как забрали их любимые вещи. Гарриет чувствовала себя ужасно.

Она слышала, как наверху Питер — ее муж — включил в кабинете телевизор. Тот самый телевизор, что они только вытащили из тайника на чердаке. Да, сомневаться не приходилось: Питер смотрел новости. И вдруг Гарриет разозлилась. Но, в конце концов, новости составляли смысл его жизни. От новостей Питер отказаться не мог, хотя и становился день ото дня все более равнодушным и все реже обращался к экрану дисплея, чтобы сделать хоть что-то для спасения семьи. А им это было так нужно. Гарриет знала, что временами он бесцельно сидел в своем логове и смотрел в пустоту перед собой, лишь бы не отвечать на их бесконечные вопросы и не видеть вопрошающих глаз. Одного она понять не могла: если он действительно любил их, то почему же перестал работать? Почему не просиживал за рабочим столом весь день? Ведь их бывший бухгалтер Майкл Джонстон недвусмысленно дал понять, что следующая очередь — за домом, и у них осталось всего около шести недель. Нет, это невозможно! Просто ужас какой-то!

Вот ведь нелепость! Днем я вдруг обнаружил, что стою в туалете на коленях, закрыв глаза, и… молюсь! Это что-то, в особенности если учесть, что я не доверяю ни одной религии, да вот только за последние три дня я дошел до такого состояния, что готов был на что угодно. В жизни со мной такого не было, поэтому я и принялся молиться в уединении сортира. Будто молитва могла мне помочь! Конечно, не могла, но хоть я побыл там один. Не могу же я допустить, чтобы Г. видела, в каком ужасном я настроении. И дети не должны знать, что со мною; как бы малы они ни были, Джонти и Тимбо все понимают.

А вообще-то, я решил излить душу экрану дисплея. Вчера я набрал тысячи полторы слов, годящихся для описания моей жизни. Это выглядело примерно так: бедность, жизнь, бедность, вина, бедность, моя женитьба, бедность и еще что-то вроде этого. Но потом я прекратил истязать себя и просто выключил компьютер. Сегодня я решил взяться за дневник (его никто не сможет прочесть, не зная моего личного пароля). Может статься, дневник этот кому и пригодится. Как, например, материал для описания самого долгого самоубийства на свете. Уж, во всяком случае, лучше таким образом давать выход своим чувствам, чем стоять на коленях в сортире, скривив от боли лицо.

И еще сегодня приходили судебные исполнители. Я знал, что это рано или поздно произойдет, скорее, впрочем, рано, чем поздно. Я продал свой «сааб», чтобы мы смогли протянуть до конца мая. Конечно, я не имел права этого делать, потому что в собственности у меня остались, пожалуй, лишь «дворники» от машины да с половину радиатора. А вся остальная часть моего «железного коня» давным-давно принадлежала финансовой компании. В апреле мне еще казалось, что продажа «сааба» — самая крайняя мера, к которой прибегать и не придется.

Но они ничего у нас не нашли. Ничего! Мы спрятали дисплей, процессор. Спрятали даже кое-что из вещей Г.

Какая мерзость!

Позвонил Грэхему. Он сам говорил мне, чтобы я позвонил ему, еще в мае говорил. И — ничего. Кажется, он просто не хотел ничего знать. А мне пришлось держать себя в руках и прикидываться, что мне все равно. Я отлично справился со своей ролью, особенно если учесть, что делал я все под давлением. Да, это мне надо было быть актером, мне, а не Гарриет. Он спросил меня, как дела. Я едва не выпалил ему всей правды, но сумел сдержаться и лишь произнес: «Вообще-то неплохо. Могли бы, конечно, быть и лучше, но и так жаловаться не приходится. Мне так нравится быть самому себе боссом. И не надо никому лизать задницу. «Старина Грэхем — признаться, не такая уж и сволочь — хохотал до упаду и сказал: «Удачи тебе, приятель!» И повесил трубку.

Когда сидишь на «вольных хлебах», самое забавное в том, что не знаешь, что сел в лужу и остался без работы, еще в течение нескольких месяцев после того, как это произошло. Ты все думаешь, что что-то еще может измениться, и все ждешь звонка. Тебе бывает нужен всего лишь один-единственный звонок, разве не так? А потом ты снова ждешь. Наконец телефон звонит, и в трубке ты, конечно же, слышишь голос кредитора, который хочет денег! И тебя преследуют неоплаченные счета.

Да, похоже, Гарри была права: мне придется столкнуться с этим. Она сказала, что мы разорились еще четыре месяца назад, в конце марта. А я-то рассчитывал на мои немногочисленные поправки в «Инди мэг». Да потом еще у Готри случился сердечный приступ. К моей удаче. Впрочем, и к его тоже, надо полагать. Ох уж эти комиксы!

Гарри была так глубоко погружена в собственные раздумья, что не заметила, как сожгла картошку. Да уж, поистине надо быть гением в кулинарии, чтобы умудриться сжечь жареную картошку, вот что. Но все дело в том, что Гарриет надо было многое обдумать.

Судебные исполнители заявились в полседьмого утра. Тимми намочил постельку, и ей пришлось встать, чтобы переменить мальчику белье; тут-то она и увидела его в окно. Невысокого роста военный с закрученными вверх усами, в мягкой шляпе и теплой полушинели, задрав голову, смотрел на их дом. В руке у него был какой-то листок.

Гарриет бросилась в комнату. Питер пробудился от сна в одно мгновение.

— Нас здесь нет. Спрячься. Заставь детей молчать. — Он кое-как закутался в халат и встал в дверях ванной, а Гарриет осторожно выглянула в окно, чтобы подсмотреть, чем занят этот парень.

— Только чтобы он тебя не видел! — прошипел ее муж.

— Ничего он не увидит сквозь тюль.

— Нет, он может заметить тебя, — заспорил Питер.

— Питер, чего ему надо? Ты же знаешь, не так ли?

— Полагаю, это судебный исполнитель.

Гарриет показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Это было ужасно. Тимми сидел в детской на горшке — даже в четыре года мальчик все еще пользовался горшком. А затем малыш с шумом проехал на горшке к матери. Он был таким очаровательным, милым, невинным… Спотыкаясь спросонья, мимо брата прошел Джонти. Он еще не проснулся, но уже каким-то образом понял, что происходит что-то нехорошее. Гарриет протянула к нему руки, и оба опустились на ковер на лестничной площадке, прижавшись друг к другу.

— Мы просто играем в прятки, мои хорошие, — прошептала Гарриет. — Тот, кто будет тише себя вести, получит награду.

В дверь громко забарабанили, а потом наступила долгая, гнетущая тишина. Через некоторое время маленький военный застучал в дверь снова. Эхо от его ударов разносилось по всему дому. Вдруг зазвонил радиобудильник, и Гарриет услышала сдавленные проклятия Питера.

И вновь тишина. Отстранившись от матери, Джонти вопросительно посмотрел на нее, словно хотел на ее лице прочесть ответ на вопрос о том, чем вызвано столь странное поведение. Они ждали… Тимоти, которому, наконец, надело сидеть на горшке, встал и в одной пижамной курточке подошел к матери. Вдруг стук раздался с другой стороны — на сей раз незваный гость решил попытать счастья у задней, кухонной двери. Прижавшись щекой к ковру, Гарриет распласталась на полу, обнимая детей. У нее было такое чувство, будто они в войну пережидают бомбежку. Казалось, эти ужасные мгновения длятся вечно. Тимоти заснул. Малыш хрипло дышал, щечки его порозовели. Джонти был очень напуган и все спрашивал у матери:

— Что случилось? Мама, что происходит?

Она ничего не смогла ответить ему.

Да, это было похоже на бомбежку. Или на то, что вокруг их дома кружит разбойник, маньяк-убийца, насильник какой-нибудь… Где он сейчас? Все еще стоит у задней двери в саду? Или, приложив руки к стеклу, смотрит сквозь окно в их кухню? Было так тихо. Потом Гарриет показалось, что она слышит, как ботинки военного скребутся по бетону с другой стороны дома. Щелкнула задвижка боковой калитки. Кажется, он ласково заговорил с собакой. Кстати, Старфайер был отличным сторожевым псом. Большие часы с изображением Микки Мауса безжалостно тикали в детской. Радио «Четыре» бубнило о каком-то проверочном матче. В ванной Питер тихонько откашлялся. Никто не двинулся с места.

Прошло, наверное, с полчаса. Наконец они услышали, как визитер уходит от дома. Он сел в машину и уехал. Он и его саржевые галифе.

Гарриет ненавидела маленьких мужчин. И как только таких коротышек допускали в армию? Если только он вообще служил в армии.

Как только он ушел, Питер развил бурную деятельность.

— Они непременно вернутся. Нам надо спрятать кое-что из вещей.

— Где? — спросила Гарриет.

— На чердаке. Помогай мне. Быстрее.

— Но что мы будем прятать?

— Дорогие вещи.

И, к удивлению обоих мальчишек, их родители — оба в развевающихся халатах — стали носиться по дому, собирать всякие вещи и поднимать их по лестнице к квадратному отверстию на потолке ванной комнаты, которое вело на чердак. Лестницу Питер притащил из опустевшего гаража, а Гарриет забралась наверх и стала принимать у него телевизор, дисплей, видео и всякую другую аппаратуру из кабинета Питера. Он даже умудрился снять телефоны и, обмотав их шнурами, притащил их Гарриет. Вскоре мальчики тоже включились в игру взрослых и стали стаскивать к ванной свои игрушки — плюшевых мишек, машинки и остатки от конструкторов «Лего». Их вещички Гарриет складывала так же аккуратно, как и всю аппаратуру мужа. Она пристраивала их между огромными емкостями для воды, стараясь как можно осторожнее ступать на шаткие доски и опасаясь провалиться вниз, в спальню.

Они с Питером умудрились перемазаться в пыли, вспотеть и раскраснеться, когда вдруг Гарриет вспомнила о своей одежде.

— Мои вещи! — вскричала она.

— Господи, Г., не беспокойся о них. Нам некогда заниматься еще и твоим барахлом.

Но Гарриет не обратила на его слова никакого внимания. Если бы Марианне Вебб, их соседке, вздумалось в восемь утра выглянуть в окно, то она увидела бы, как Гарриет Хэллоуэй в одном халате на голое тело с трудом открывает дверцу сарая, держа в руках немыслимое количество черных пластиковых пакетов. Именно в сарае под садовым инвентарем и мешками с удобрением, которым они так никогда и не пользовались, спрятала Гарриет свои вещи.

К половине девятого все было сделано. С помощью тряпки и веника Гарриет пыталась скрыть следы от их милых сердцу вещей, которые еще так недавно радовали ей глаз.

Потом она направилась в кухню, чтобы приготовить мальчикам бутерброды на завтрак. Она могла предложить им лишь по куску хлеба с маргарином. Странно, но занимаясь чем-то плечом к плечу с Питером, она почувствовала необычайное возбуждение. Господи, ей даже понравилось ощущать себя с ним в одной команде. «Мы» против «них». Они с Питером впервые за долгое время делали что-то вместе.

И вдруг ей вспомнилось — дело было давным-давно. Они сидят на корточках на покрытой шифером крыше коттеджа в Уэллсе. Был холодный весенний день. Потом Питер осторожно переполз на другой конец крыши туда, где перекрытия были прочнее. Им было очень холодно и неудобно, а с долины дул пронизывающий ветер. Тогда лучший друг Питера — Тоби — позволил им уже не в первый раз погостить недельку в его коттедже. Они приехали и тут же обнаружили, что кто-то разбил стеклянный люк на крыше. Видимо, воры безуспешно пытались проникнуть в дом. Питер с Гарриет сами отремонтировали крышу — в знак признательности Тоби, который пускал их на каникулы в свой коттедж.

Тоби Лиделл-Смит, которого все звали не иначе как ТЛС, стал лучшим другом Питера еще в университетские годы. Им много раз доводилось ходить в горы, где они и подружились, а останавливались перед этими походами непременно в коттедже Тоби. Потом в этом же месте начиналась и их семейная жизнь — сначала Тоби и его жены Барбары, а затем — Питера и Гарриет.

В тот год, когда Гарриет помогала Питеру чинить крышу, она впервые заподозрила его в том, что он флиртует с другими девушками. Ей было так грустно, но месяца два она молчала, не обращая внимания на его бесконечную ложь и увертки. Тогда Джонти было три, и это случилось незадолго до рождения Тимоти. Питеру в то время было тридцать с небольшим. Гарриет только все время повторяла себе, что такие вещи часто случаются с мужчинами в его возрасте. Во всяком случае, она не раз читала об этом в «Космо». Не успокаивай она себя таким образом, их счастливому браку пришел бы конец.

А тогда, на крыше, дрожа на ледяном весеннем ветру, она так хотела быть полезной и, держа в окоченевших пальцах кусок шифера, думала только о том, как бы не свалиться вниз, чтобы напуганный Питер не подумал, что она струсила. И вдруг Гарриет показалось, что в их отношениях появилось нечто новое. Ей внезапно — слава Богу — стало так тепло и хорошо в обществе хмурого и сосредоточенного мужа. Сидя на корточках напротив нее, он что-то с усилием закручивал своей отверткой, и его силуэт четко выделялся на фоне серо-зеленого горного склона. Питер и Гарриет вместе, на крыше мира… Она до сих пор четко помнила то необыкновенное чувство близости к своему чересчур упитанному, далеко не идеальному мужу, которое охватило ее в те мгновения. Для нее и их детей он всегда будет таким, как там. В какие бы нелепые игры он ни ввязывался. Да и Гарриет для него всегда будет значить многое.

Именно таким Питер был в этот день, день судебных исполнителей, когда бегал по всему дому, вынимал из шкафов «плечики» для одежды и вытаскивал из-под ковра телефонный кабель. Они оба были похожи на цыплят, которым свернули головы. Но в этом не было его вины. Питер сделал все, что мог. С таким же успехом можно было бы во всем обвинить ее или ее брата Джулиана… Она действительно любила Питера. И, пожалуй, любовь ее к нему становилась крепче в те минуты, когда ему не везло.

Через некоторое время он, уже одетый, спустился вниз и сообщил, что весь шум, наверное, подняли из-за того, что он продал машину. А у них в собственности оставалась лишь какая-то небольшая часть «сааба». Поступок этот был до того нелепым и беспечным, что Гарриет просто разъярилась. Но на нее во все глаза смотрели сгорающие от любопытства, но напуганные Джонти и Тимоти. Весь их мир разваливался. Кипя от гнева, Гарриет судорожно вздохнула и пошла одеваться и приводить себя в порядок.

Облачаясь в джинсы и свитер, она думала о том, что бы такого сделать, чтобы ее дети почувствовали себя в безопасности. Однако она чувствовала себя такой беспомощной. Гарриет ощущала себя как пассажир автомобиля, который случайно занесло на встречную полосу. Ну что они могли сделать? Продать дом? Но они все еще должны были строительному обществу кучу денег за свое жилище. Наняться на работу? Но что она могла делать?

Гарриет никогда не работала — год работы по четвергам в магазине «Блэкхит Оксфам» не считается. После рождения Джонти она несколько недель проработала в бутике, принадлежавшем ее приятелю Неллу, но потом догадалась, что Питер не одобряет этого, так что к Рождеству ей пришлось распрощаться и с этой работой. В драматическом колледже все всегда говорили, что из Гарриет Макджи выйдет толк. Если бы она стала актрисой, то всегда сумела бы заработать на кусок хлеба. Но ведь этого не случилось, не так ли? Так что подмостки остались для нее в прошлом. Но тогда с нею рядом был Питер. Зрелый, с хорошим нравом, он сумел наладить ее жизнь и очаровать настолько, что вскоре она скинула перед ним трусики, а потом и забеременела и в порыве любви, заливаясь слезами, согласилась бросить карьеру. Она даже отказалась от предложения играть целый сезон в «Данди Репе». Амбиции свои Гарриет сменила на уютное пуховое гнездышко и на двух обожаемых, чудесных, самых лучших на свете сыновей.

Но неужели она сейчас ни на что не могла сгодиться? Неужто она и в самом деле провела целых десять лет, играя роль неплохой матери и терпеливой жены? Потому что ей то и дело казалось, что все это не по-настоящему. У Гарриет все время было такое чувство, что придет мгновение — и ее «вычислят». Глядя на расфранченных, надушенных и причесанных коллег своего мужа, Гарриет ловила себя на мысли о том, что сама она больше походит не на такую женщину, а на карикатуру с нее. Было ли известно этим дамочкам, что она понятия не имеет (что, кстати, ее ничуть не волновало) о Соглашении по торговле и транспорту, о требованиях к займам, о евроскептиках, о миграции населения, мировом кубке и, наконец, о том, кто с кем флиртовал в Виндзорском замке в прошлом августе? Знали ли они, что ее кухня походит на кухню мультипликационного героя кролика Роджера, а гладит она не хуже, чем в прачечных Тернера, известных во всем Блэкхит Вилледж, — районе южного Лондона?

За те три года, что Гарриет провела в колледже художественного образования, ее не покидало ощущение того, что она находится на своем месте. Впрочем, и с тех пор все было неплохо. Она так любила своих сыновей, гордилась своим мужем, получала удовольствие от поездок, пикников, каникул и бесконечных походов за покупками. Но где-то в глубине души Гарриет все время тлело чувство, что она не подходит для всего этого. И ей часто все надоедало до чертиков. А денег заработать она не умела.

Но вот наступил кризис, и она ничего не сумела противопоставить ему. Гарриет ничего не умела делать. И у нее не было средств. Целых десять лет она жила за Питером, как за каменной стеной. И вдруг ее опора рухнула, а она не смогла ее удержать.

В одиннадцать маленький военный вернулся.

Все произошло именно так, как Питер и предсказывал. Они хотели заполучить назад его машину, или… или деньги, что он был им должен. Целые тысячи. Пришедший явился с предписанием Верховного суда об описи имущества с последующей распродажей его с молотка. Он сообщил, что его зовут Барнетт. Он был из компании «Стейси энд Эннердейл», состоящей в Ассоциации судебных исполнителей, которая находилась на Лигрин, в конце улицы. Гарриет и в голову не приходило, что рядом с Блэкхит-парком разместилась контора судебных исполнителей. Барнетт приехал в недорогом грузовичке, который он припарковал на улице Блэкхит-драйв. С ним явился молодой человек в костюме по имени Клив. Клив застыл на газоне перед домом, как окаменевшее дерево, так что Старфайер мог бы при желании и написать на него.

Барнетт был очень оживлен, и по его виду было не сказать, что его волнуют его обязанности. Суть дела состояла в том, что Питер получал многочисленные требования по оплате счетов, но не обращал на них внимания, потому что у них не было денег. В конце концов финансовая компания обратилась в суд. Питер признался, что дошел до того, что стал выбрасывать послания, даже не вскрывая конвертов. После окончания колледжа восемнадцать лет назад он ни разу не сталкивался со столь серьезными финансовыми проблемами, за исключением разве оплаты по счету из «Американ экспресс». Гарриет не раз думала, что для выдающегося человека он был на редкость непрактичен в отношении денег.

Поэтому в том, что произошло, не было ничего удивительного. Гарриет молила Бога, чтобы Питер сказал ей, что все-таки, черт возьми, с ними происходит. Не зная, в чем дело, она чувствовала себя сущей идиоткой.

Взяв с детей слово, что они будут держать язык за зубами, Гарриет отпустила их к Марианне, где, как она надеялась, их накормят ленчем вместе с Пиппой и Сэмом.

Гарриет все спрашивала себя, стоит ли их имущество хотя бы тысячу-другую. Большие надежды она возлагала на старинные безделушки и на несколько предметов мебели, имитирующей антикварную. Застыв посреди гостиной, Гарриет оглядывала вещи, пытаясь оценить их. Покосившись на мужа, она заметила, что тот внимательно изучает листок, поданный ему Барнеттом. Впрочем, у нее было такое впечатление, что еще один удар судьбы ничего не изменит в их бедственном положении.

— Обычно в таких обстоятельствах, — объяснял судебный исполнитель, стоя спиной к камину, в который Гарриет выбросила высохшие цветы, — мы определяем стоимость материальных ценностей — это понадобится, когда конфискованные вещи будут перепродаваться. Мы должны получить пять тысяч двести девятнадцать фунтов девяносто три пенса, включая судебные издержки и НДС. Мы составим опись арестованного имущества и сообщим вам о результатах. Полагаю, мистер Хэллоуэй, все эти вещи принадлежат вашей семье? Не сомневаюсь, что вы можете указать нам на наиболее ценные вещи, продажа которых могла бы покрыть ваш долг. Не стесняйтесь. Может, у миссис Хэллоуэй есть какие-нибудь драгоценности?

— Мы уже все продали, — устало промолвил в ответ Питер.

— Ну хорошо. Да. Хорошо, мы все осмотрим. — Человечек направился в гостиную с таким видом, словно присутствовал на аукционе. — Должен предупредить вас, сэр и мадам, что обычно людей пугают цены, которые мы назначаем за их вещи. Дело в том, что все обычно переоценивают свое имущество, но мы не сможем продать на аукционе вещи по тем ценам, которые бы хотели назначить их бывшие владельцы. Надеюсь, вы понимаете, что принудительная распродажа — не лучший способ сколотить капитал. Но должен вам сказать, что я обычно нормально оцениваю предметы, предназначенные для конфискации и распродажи. У меня в этом деле уже почти десятилетний опыт.

— Чудесная работа, — сухо заметил Питер.

— Не совсем. Не совсем, знаете ли, подходящая работа. Слишком много боли и горя встречается на моем пути. Не сказать бы, что мне это по нраву. Я никогда по доброй воле не применяю силу, но… это моя работа, а любую работу кто-то должен выполнять. Иногда мне хочется, чтобы ее выполнял не я, но никуда не деться. Я стараюсь спокойно смотреть на вещи. По сути, если я стараюсь действовать мягче, то это никогда не приводит к добру. Компания все равно выбьет свои деньги. И не надо надеяться на то, что богатым компаниям не нужны даже небольшие суммы, которые задолжали им кредиторы.

— Ну да, конечно! Представляю, как эта чертова компания «Ферст нэтионал рэдсток» разоряется, не получив деньги за мой полуразвалившийся «сааб». Чушь! — вскричал Питер.

— Питер!

— Хорошо.

Барнетт промолчал. Он подозвал Клива, и они стали осматривать мебель в коридоре и приклеивать на каждый предмет листочки: стеллаж из розового дерева (в стиле Вильяма VI) — 210 фунтов. Сундук восемнадцатого века, что отец купил ей в год свадьбы на аукционе в Эдинбурге, — 900 фунтов. Японская жардиньерка, подаренная ей Питером на Рождество два года назад, — 450 фунтов. В коридоре все постепенно приходило в беспорядок.

Усевшись за стол в кухне и взяв в руки старый выпуск «Индепендент», Питер сделал вид, что все происходящее его не касается. Гарриет же, как тень, ходила за судебным исполнителем.

Барнетт поднялся наверх и внимательно оглядывал их неубранную постель, кучу описанных пеленок, ожидающих стирки на полу детской, на деревянную лестницу, прислоненную к стене в свободной спальне. Гарриет буквально затрясло, когда Барнетт принялся рыться в ее белье; он даже не побрезговал заглянуть в пакетик с гигиеническими тампонами. Женщина спустилась вниз и принялась вынимать содержимое из буфета — она не сомневалась, что они заберут и его.

Вскоре и Барнетт спустился вниз и устроился за кухонным столом, а Гарриет стала готовить им всем черный кофе. Как вообще могла она кого-то угощать? У них не было молока, сахара оставалось совсем немного, но, кажется, у нее было достаточно заменителей сахара. Барнетт стучал по своему калькулятору, и с каждым ударом в их любимом доме оставалось все меньше и меньше вещей. Гарриет никогда не обращала особого внимания на сервировочный столик, подаренный ей однокурсниками по художественному колледжу, но теперь, понимая, что может лишиться его, она чувствовала, что сердце ее сжимается; на картину, висевшую над лестницей, женщина давно не смотрела, но вдруг она напомнила ей об одной давней пасхе. Они купили ее в Илкли на художественной выставке, куда случайно заглянули, направляясь проведать родителей Гарриет в Эдинбург. Они были тогда так влюблены! Кто бы мог подумать, что через десять лет это полотно перейдет в руки мистера Барнетта?

Все это не заняло много времени. К половине второго человечек был готов представить Питеру результаты описи. Казалось, в доме почти не осталось мебели. Даже забавно, какими дешевыми оказались все их вещи.

Мальчики вернулись от Марианны как раз в то мгновение, когда Клив выходил из кухни, держа в руках игровую приставку к компьютеру. Увидев это, Джонти побледнел как полотно.

— Эта игра принадлежит Джонти, — заявила Гарриет. Вы не имеете права брать ее.

Клив вопросительно посмотрел на Барнетта, и, кажется, тот кивнул.

— Возьми и приставку, — вдруг проговорил он. — Я уже сообщил вам, мэм, что мы должны набрать определенную сумму. Так что прошу прощения, старина.

— Эта вещь принадлежит Джонти, — хмуро повторила Гарриет.

— Да, мэм, я понял. Но что мы можем взять взамен?

Мальчики оторопело глядели на взрослых. Наверное, им казалось, что по дому пронесся ураган и прихватил с собой частички их душ.

— Эта вещь принадлежит Джонти, — упрямо повторяла несчастная женщина. — Это игра моего сына.

Мальчики с благодарностью смотрели на мать. И вдруг Гарриет, сама того не замечая, протянула руки и ухватилась за дорогую игрушку. Какое-то время каждый из них тянул ее на себя. «Как глупо, — вертелось в голове у Гарриет. — Это просто пустая трата времени». Но тут Клив разжал руки, и приставка оказалась у Гарриет. Она тут же прижала ее к груди.

— Что-то я не вижу дисплея для этой игрушки, — тихо промолвил Барнетт.

— Зато в гостиной я обнаружил пульт управления, — сообщил Клив.

В комнате наступило напряженное молчание: все обдумывали его слова.

— Что ж, — пробормотал Барнетт, — у нас есть игровая приставка. Но нет дисплея, — добавил он. — Это довольно дорогие вещи. Однако мальчик не сможет пользоваться приставкой без экрана, не так ли?

Гарриет оцепенела: она боялась, что Тимоти проговорится и сообщит, что все вещи папа с мамой спрятали на чердаке. Похоже, Питера беспокоили те же мысли.

— Послушай, Гарри, они же брали мои клюшки для гольфа. Это не дешевле, чем приставка. Прости меня, Джонти, но иногда что-то приходится приносить в жертву. Иначе нам конец. А так они смогут уйти.

— Нет! внезапно выкрикнула Гарриет.

— Гарри!

— Ах ты, поддонок, поддонок! Негодяй! — Она уже вовсю кричала, а потом вдруг разрыдалась. Ей казалось, что они все плачут. Джонти прижался к ней и рыдал, уткнувшись лицом ей в живот. Тимоти побежал в их опустевшую гостиную, волоча за собой старую тряпичную куклу Пиппы Вебб. Тяжело вздохнув, Питер подошел к жене, обнял ее, а затем взял из ее рук игру. Он положил приставку на стол перед Барнеттом — на то самое место, где еще всего полчаса назад стояла микроволновая печь.

Прошло еще совсем немного времени, и от их дома отъехал грузовик, груженный дорогими вещами. Гарриет хотелось умереть.

— Гарри! Гарри, пусти меня! — Питер стучал в дверь ванной комнаты и, кажется, в сотый раз позвал ее, прижимая губы к замочной скважине.

Она так долго была в ванной. Как, должно быть, все это ужасно подействовало на детей. Сев на край ванны, она яростно терла лицо жестким полотенцем. Ей было лучше, когда она делала себе больно.

— Ну давай, Гарри, выходи. Ты же знаешь, что мне очень жаль. Что мне еще сказать? Я ничего не могу поделать!

Как только судебные исполнители ушли, Гарриет метнула в Питера дуршлаг. Вообще-то, не совсем в него, а просто через кухню. Не самое лучшее из того, что она могла сделать. Но у нее не было больше сил. Гарриет возненавидела своего мужа. Что и говорить, с ним всегда было нелегко, но когда судьба улыбалась ему, им хотя бы было просто ладить между собой. К тому же деньги отлично смазывали проржавевшие колеса их брака. Но теперь!.. Он все время был дома и лгал ей! Лгал, что дела идут не совсем хорошо, но все скоро выправится! А на самом деле…

— Гарри, ради Бога, пусти меня! Пожалуйста! Я прошу тебя, куколка!

— Оставь меня, Питер. — Она все еще не оправилась от слез и слегка всхлипывала. Ее глаза болели. Она совсем не была похожа на куколку, скорее она напоминала маленькую старушонку. Старушонку, которой от роду всего двадцать восемь лет. — Я больше не могу!

— Мы все больше не можем, Г. Но все будет хорошо. Я сегодня говорил с Грэхемом. Есть кое-какая работенка. Поверь мне. Но, пожалуйста, открой. Прошу тебя, Гарри. Послушай меня, дорогая, я люблю тебя. Ты такая храбрая, старушка моя.

Гарриет все еще сидела на краю ванны, невидящим взором глядя в огромное, до полу, окно, выходящее на их сад, дизайн которого разрабатывал специально нанятый человек. Слава Богу, сад нельзя увезти в фургоне. Солнышко было таким ласковым в этот день, отчего Гарриет чувствовала себя еще хуже, поэтому почти решилась выпить одним глотком небольшую упаковку хлорки. А за окном над опустевшим газоном ветви деревьев водили свои хороводы. Каждый год в июле они устраивали вечеринку в честь годовщины своей свадьбы на этом самом газоне. В прошлом году к ним даже заглянул Эндрю Нейл, зазвать которого в гости считалось большой удачей. А три года назад капитан Боб пробыл у них целых полчаса.

И вот чем дело кончилось! Она, Гарриет Хэллоуэй, когда-то такая привлекательная женщина, мать и хозяйка года, известная «невеста-ребенок» великолепного Пита Хэллоуэя, понимает, что ей пришел конец. Жизнь кончена в двадцать восемь лет. Что за нелепая и ужасная шутка!

Как-то раз, стоя в своем саду среди зарослей вьющихся бобов, ее папочка вполголоса предупреждал ее о возможности такого исхода. Она еще тогда с презрением подумала о том, насколько Питер затмевает старого доктора Макджи. Жениха лучше, чем Питер Хэллоуэй, было не сыскать, разве не так? Он был женихом века! Но ее отец никогда по-настоящему не любил его. Ее отец всегда симпатизировал добрым, старым кальвинистам. Только теперь, оборачиваясь назад, она поняла, что имел в виду ее папочка. Признаться, она была с ним согласна. Мало того, что ее не больно-то беспокоил ее муж, нет! Она просто не выносила его!

— Гарри!

Опять этот его торопливый шепот в замочную скважину!

— Сходи к Тимоти. Он плачет.

— С тобой все в порядке?

— Я скоро выйду, — буркнула Гарриет.

— Так с тобой все хорошо?

— Нет, Питер, мне вовсе не хорошо, но я ничего не сделаю с твоими бритвенными принадлежностями.

— Девочка моя…

— Я тебе никто.

— Что?

— Я тебе не девочка. Я не твоя девочка, так и знай! Мне сейчас кажется, что я тебя совсем не знаю. — Она принужденно вздохнула — ей придется еще потерпеть. — Больше того, я и себя толком не знаю. — Она фыркнула и кивнула своему отражению в зеркале — это была слабая попытка хоть немного привести себя в чувство. — Ох, не знаю я… — Гарриет говорила скорее с собой, чем с Питером. — Знаешь, Пит, у меня такое чувство, будто ты любезно предложил подвезти меня в машине, а потом взял, да и выкинул какую-то подлость. Мне кажется, что меня ударили по лицу.

— Черт, а как, ты думаешь, я себя чувствую?! — вскричал Питер. Он так и не пошел к Тимоти.

— Меня больше не интересует, как ты себя чувствуешь. Я целых шесть месяцев только о твоих чувствах и думала, Питер. Все мои силы ушли на то, чтобы выяснять, как ты себя чувствуешь! — Это просто нелепость какая-то — кричать сквозь запертую дверь. — Сходи в комнату к Тимоти, — повторила она. — Я скоро выйду. — Гарриет наконец услышала, как он медленно поплелся в детскую.

Встав, Гарриет почесала голову и подозрительно посмотрела на свое отражение. В каком она виде! А ведь в былые времена она всегда следила за собой и прекрасно выглядела. Именно поэтому такой баловень судьбы, как Питер Хэллоуэй, так страстно полюбил ее. Да-а… Это было целых десять лет назад. Он очень гордился тем, что эта молоденькая девушка, почти подросток, будущая актриса, смотрела на него с обожанием. Питер тогда был таким умным, таким обаятельным… А что теперь? Теперь вот она сидит в этой роскошной ванной комнате в окружении искусственных цветов, у нее двое детей… Домохозяйка и мать… Она совсем раздавлена. А в дверь стучали судебные исполнители. Что у нее на голове вместо прически?! А лицо-то! Лицо! Оно совсем опухло от слез. Господи! Господи!

Она высокая. Ей повезло — у нее такие же длинные ноги, как у ее отца. В художественном колледже ей не раз говорили, что такие длинные ноги непременно принесут ей удачу.

Об этом стоит задуматься. Гарриет глубоко вздохнула. Открыв защелку, женщина бросила еще один взгляд на свое отражение, освещенное солнечным светом, льющимся из окна. Она все еще весьма недурна. Может, это и принесет удачу.

Нет, это безумная идея. Безумная. Разве не так?

Я всегда умел держать нос по ветру, и в былые времена это приносило мне удачу, но что-то за последние два года мои хваленые инстинкты, данные мне Господом, куда-то подевались. Все мои чувства стали отражаться на моем лице. Моей вины в том, что «Кроникл» напечатала эту клевету Доркаса Лифтри, не было. А ведь Дункан говорил тем мрачным вечером, что вся эта история абсолютно верна. И что за прок дергаться и думать о творчестве, если на тебя все равно давят и ты будешь вынужден принять навязанные тебе начальством советы?

Через две недели выяснилось, что Дункан ошибался. Совет решил, что клеветники должны предстать перед судом, чтобы газета получила за все сполна. А мне не стоит рисковать, потому что наши обвинения в коррупции были построены на неправильно понятой информации.

Письменное заявление Дункана Берри, написанное им себе в оправдание, было, по сути, хорошо продуманной галиматьей, целью которой было еще больше всех запутать. Черт, в заявлении не было ни слова правды! В разговоре со мной тем вечером он ни разу не произнес своего знаменитого «лучше ты, чем я». Но задницу свою этими бумажками он прикрыл. Куда лучше, чем я. По глупости я был так занят мыслями о миссис Эллен Герберт, что у меня просто не было времени все как следует обдумать. Вот так Хэллоуэй и обжег руки.

Чтобы отвязаться от суда, потребовалось много денег. Я уже не говорю о том, что моя репутация оказалась подмоченной.

Итак, миссис Эллен Герберт. Какого черта я сделал это?! Каждый раз, просыпаясь в ее объятиях, я спрашивал себя: «Какого черта»? Ну почему я так упорно цеплялся за нее? Неужто из-за каких-то шести с половиной минут весьма сомнительного экстаза? После которого непременно следовали сутки, в течение которых я себя просто ненавидел? Наверное, я безумен. Ну почему я так поступаю? Почему?!

Все это похоже на «альтернативные опционы»! Зачем я сделал это? Какого дьявола я вложил всю свободную наличность в сомнительную операцию Джулиана? Странно, но когда девять месяцев назад Джулиан исчез и все деньги его просто испарились, уйдя к его кредиторам, мы с Г. просто смеялись над этой омерзительной историей. А я-то рассчитывал на то, что получу работу на блюдечке с голубой каемочкой, разве не так? Что ж, мы и это пережили. Г. почти все время пребывает в состоянии депрессии, а у меня такое чувство, словно я теряю связь с реальностью. В жизни еще не чувствовал себя таким ненужным. Мне кажется, мы оба ощущаем на себе тяжесть вины. Я — за то, что доверил все сбережения Джулиану, не проверив должным образом его дела (но ведь, черт его побери, он же был моим родственником!). А Г. — за то, что он все-таки был ее долбаным братом! Черт бы его побрал!

И вот я тут сижу. В полном отчаянии. Голова пустая. Одному Богу известно, чем все это кончится. Закладные не оплачены с февраля. Строительное общество очень мне сочувствует. Но я был не в состоянии сказать ей о решении суда. Она и не предполагала, что они заберут мебель. Я просто не мог сообщать ей еще одну неприятную новость. Поэтому и не сказал Г. ничего. И не хотел думать об этом.

Нет, это правда. Я думал об этом все время, каждую минуту. Вот ведь что интересно — я куда менее смел, чем предполагал. Это трудно узнать, если ты — всемогущий заместитель редактора, получающий сорок семь тысяч в год, и у тебя есть подчиненные, на которых при желании можно орать, определенный статус, и ты пользуешься всеобщим унижением.

А за закладными, разумеется, стоит банк. Туда — минус четыре с половиной тысячи. «Эксесс» домогается моей кредитной карточки — еще три тысячи. «Эмекс» — то же самое, но с ними дела обстоят еще хуже! И «Виза»! Дьявол! Черт знает что! Что мне делать!? Так что неудивительно, что вчера я корчился на полу сортира в обнимку с унитазом, словно моя жизнь зависит от него! Я зажмурил глаза и молился, да — молился о том, чтобы этот долбаный телефон зазвонил! Не самый лучший способ получить желаемое в моем деле. Точнее, если бы у меня было дело. Да он мне помог. Господь (или сортир) не внял моим мольбам. Все это и стакана виски не стоило. Двух стаканов. Бутылки. Двух бутылок.

Г. надеется, что сможет получить заем в своем банке. Не очень-то я в этом уверен, но звучит обнадеживающе.

Но, признаться, больше всего меня волнует и доводит до отчаяния то, что я не могу кормить детей. Впрочем, я все же надеюсь, что мы все-таки сможем их накормить. Это чувство даже хуже того унижения, которое я испытал, когда «Стейси энд Эннердейл» конфисковала почти всю нашу мебель. Это даже хуже, чем продажа «сааба». Это хуже того, что все мои знакомые, кроме ТЛС, делают вид, что не знают меня. Я совершенно бессилен, у меня ничего нет. Ерунда это все, конечно, но видит Бог, я долго не смогу выдержать этой ужасной изоляции, этой пустоты. Я не существую. В мире нет больше такого человека, как Питер Хэллоуэй. И телефон никогда не зазвонит. Ничего не случится. Я умер.

Мне так не хватает знаний о происходящем. Не хватает дружеских шуток. Не станешь же подшучивать над четырехлетним мальчиком или над женщиной, которая с каменным лицом смотрит на тебя или орет, как бешеная. Я всегда подозревал, что у нее не в порядке с чувством юмора, но если оно и было прежде, то теперь совсем исчезло.

Следующий после прихода судебных исполнителей день был ничуть не лучше Дня Явления Судебных Исполнителей. У нас не появилось ни еды, ни денег. Ничего. Да еще этот странный, опустевший дом. Не приготовить же ужин на четверых из банки подсохшего зеленого соуса для спагетти, пяти полупустых банок с травами и пакетика со снадобьем от простуды из меда с лимоном. В наличности у нас всего два фунта двадцать три пенса. И все. Больше ничего.

Я занял у Марианны полпакета старых-престарых макарон. Мальчишки нашли их ужасными и скривили физиономии, не желая есть эту гадость. Несмотря на увещевания Г.: «Мы магем зазставить ваз езть. Хе-хе-хе!». На меня Г. не обращала внимания, но, признаться, я не мог служить хорошим примером для детей. Что ж, небольшое голодание мне только на пользу пойдет — я и так набрал лишний вес.

Сбежав от них наверх, я прикидываюсь, что работаю. Не могу даже «ящик» включить, потому что Г. услышит. Развлекаюсь тем, что придумываю всякие забавные истории для ребят. Одна из них начиналась словами: «Четырехлетний Тимми и восьмилетний Джонти совсем уморили своего папу…» Это должна была быть веселая история о жизни в макаронном раю. Жители этого рая сопротивляются нападению злобных тори по прозвищу Риз Отто. Я был весь поглощен сочинением сказки. Думаю, им будет интереснее читать ее, чем набившие оскомину детективы о бельгийском сыщике четырнадцати лет и его вечно лающей собаке.

День закончился в постели, куда мы с Г., разумеется, улеглись в одно время. И вот мы лежим и слушаем, как дождь барабанит по крыше гаража. Я держу ее за руку, можно даже сказать, что мы помирились, но все равно у меня такое чувство, будто мы находимся на расстоянии трех миль друг от друга. Вдруг я понял, что Г. сейчас заговорит. Не желая расстраиваться еще больше и выслушивать какую-нибудь ерунду, я сделал вид, что вот-вот засну. Гарриет и вздыхала, и сопела, и стонала, а потом наконец поразила меня сообщением о том, что ради нас всех она должна пойти «на улицу»! Я едва не расхохотался. Между прочим, это помогло немного разрядить напряженную атмосферу, и мы оба быстро уснули.

Несмотря на дождь, все еще очень жарко. Англия будет участвовать в отборочном матче.

— Питер? — Ее голос был едва слышен за тихим шелестом дождя. Он спит? Возможно. Если знать, что никто тебя не слушает, то это легче произнести вслух. — Дело в том, что это всего лишь… М-м-м… Право же… Я не знаю… Черт…

— А? Что?

«Господи, оказывается, он не спал. Опять этот его усталый вздох».

— Ничего.

— Продолжай. — Питер окончательно проснулся и был готов выслушать ее.

— Наверное, это и в самом деле нелепая идея. Даже безумная…

— Ты о чем? — зевнул Питер.

— Питеркинс, мне кажется, мы подошли к самому — прости меня, но я должна поговорить об этом, — так вот, мне кажется, что мы подошли к самому концу, или я не права? Я не представляю, как мы сможем выкарабкаться. Вот я и подумала, не могу ли я выйти из дома и… заработать денег… Эта мысль ни на минуту не отпускает меня. Понимаю, что это смешно, но чем больше я обо всем этом думаю, тем больше во мне уверенности, что я могла бы…

— Что бы ты смогла?! — загремел Питер.

Он даже не слушал. Ну почему он так уверен, что она не может принести пользу? Если возникают проблемы, то почему-то — по его мнению, разумеется, — только он в состоянии с ними справиться. Неужто только мужчинам по силам разобраться во всем? Не исключено, конечно, что она и вправду не может быть полезной. Может, ее роль в жизни в действительности сводится лишь к тому, чтобы ходить по магазинам и улыбаться на званых обедах? И быть хорошей матерью? И любовницей?

И тут Гарриет впервые высказала свою идею вслух:

— Дело в том, что я могла бы… продавать свое… общество. Ну-у-у… Просто ходить куда-то по вечерам, или что-то вроде этого. Многие это делают. Я хочу сказать, многие женщины это делают. Ты же сам столько раз читал их объявления в газетах. — Насмешливо хмыкнув, он отвернулся, натянув на широкие плечи пуховое одеяло. Гарриет наклонилась к нему и торопливо заговорила, то и дело откашливаясь — от собственных слов у нее в горле пересохло. — Да, я знаю, что звучит это нелепо… Но… Я бы смогла… У нас нет иного выхода. Я не переживу, если мы потеряем дом и все остальное. Мне так нравится Блэкхит. Я не вынесу, если еще что-нибудь случится. Не знаю, что со мною будет, если эти ужасные люди придут к нам еще раз. Это было страшно! Мне казалось, что они уведут меня в тюрьму. — Она говорила первое, что приходило ей в голову. Ее шепот был чуть слышнее монотонного шума летнего дождя. — Знаешь, это глупо, но я ужасно боюсь, что обо всем узнает папа.

— Так значит, дело в том, что ты просто боишься огорчить Элесдера? — проговорил Питер в подушку. Стало быть, он все-таки слушал ее.

— Нет, папа не имеет к этому отношения! Не совсем! Просто эта мысль не выходит у меня из головы. Знаю, это нелепо, но возможно! Люди ведь так поступают! Я все время думаю об этом. Может, я сошла с ума? Но я знаю, о чем говорю! Уверена, что знаю. Не сомневаюсь в этом, — твердо заключила Гарриет.

— Ну да, — ехидно подхватил Питер, — а я, пожалуй, отправлюсь в район, где промышляют голубые, и буду вертеть перед ними задницей. — Он усмехнулся. — Здорово я придумал, а?

— Не говори глупостей, — спокойно промолвила Гарриет.

Питер повернулся к ней.

— Глупостей?! Стало быть, я говорю глупости?! Дьявол, Г., не будь такой тупой коровой! Ты, значит, пойдешь на улицу, так?! На Кинг-Кросс, да? Давай! — Он смеялся, притом почти добродушно. — Послушай меня, Гарри, я, конечно, понимаю, что для нашей семьи настали не лучшие времена, но я обязательно найду выход. Обещаю. А теперь, любимая, давай-ка спать. — Он опять отвернулся от жены. — Сама убедишься, что я прав. — Питер усмехнулся. — Как я всегда говорю: «Утро вечера мудренее».

Два последних слова Гарриет шепотом произнесла в унисон с мужем, ведь за долгие годы семейной жизни они тысячи раз хором произносили эту пословицу.

— И вовсе утром не будет лучше, Питер. Никогда не бывает, чего бы ты ни обещал. Все отвратительно. Отвратительно! — Господи, она опять заплакала. — Черт возьми, отвратительно! — Гарриет уткнулась лицом в кулак, которым она судорожно сжала ворот ночной сорочки.

Но он не слышал ее. Спокойно дыша, Питер крепко спал. Всю долгую ночь она будет слушать его ровное дыхание. Он всегда хорошо спал.

Вслушиваясь в шум лондонского дождя, Гарриет все думала и думала о своей безумной затее. Дождь очень нужен, а то трава совсем засохла.

Миссис Э. В. Ричардсон, менеджер из банка Гарриет, была так занята приготовлением им кофе в углу комнаты, что ничего не замечала вокруг. Сердце Гарриет, то тревожно бившееся, то вдруг почти останавливающееся, казалось, внезапно рухнуло в пропасть. Подчеркнутое гостеприимство, как правило, служит знаком того, что одна женщина хочет сообщить другой дурную новость.

Гарриет задумалась: кажется, как-то она слышала, что за инициалом «Э.» в имени миссис Ричардсон стоит Элеонор. Могла ли она обращаться к банковскому менеджеру по имени, а не по фамилии? Так женщинам было бы легче сблизиться, вот только неудобно получится, если она ошибается. Элеонор Ричардсон, если ее действительно зовут именно так, на вид была всего лет на пять старше Гарриет — похоже, ей было около тридцати четырех. Неплохо быть банковским менеджером в процветающем Блэкхите. С другой стороны, если бы не строгая юбка и блузка, у нее был бы совсем домашний вид. Такой женщине вполне подошла бы должность продавщицы булочек. Наверняка она получает тысячи двадцать две в год. И состоит в браке. Как ей удается все это совмещать? А интересно, чем занимается мистер Ричардсон? Наверное, им без труда удается скопить пенни-другой из своих доходов, так что им и в голову не приходит думать о каких-то там судебных исполнителях. Копят себе день за днем понемногу… Вдруг Гарриет почувствовала, что завидует этой женщине. Как отвратительно, как стыдно!

— Что ж, — заявила наконец миссис Ричардсон, найдя банку с гранулированным кофе и устраиваясь перед компьютером, чтобы посмотреть дело миссис Гарриет Хэллоуэй, — м-м-м… Боюсь, дела у вас хуже, чем обычно. Наше нынешнее положение отличается от прежнего. Звучит абсурдно, но всего каких-нибудь пять лет назад мне бы не пришлось проводить проверки для того, чтобы продлить срок вашей закладной. Мне очень жаль, миссис Хэллоуэй, но, боюсь, вам не позволят это сделать. Я уже говорила вам, когда вы первый раз приходили ко мне, и повторю еще раз, я понадеялась на репутацию и известность вашего мужа и на то, что у вас солидный счет… Если бы все было именно так, шанс бы у вас, несомненно, был, но теперь… — Она почти весело рассмеялась.

Это была катастрофа. Гарриет захотелось одного — поскорее уйти отсюда. С нее было довольно. Но ей придется выслушать весь этот вздор до конца.

— Не отчаивайтесь, миссис Хэллоуэй, — продолжала миссис Ричардсон. — Всего-то надо иметь устойчивый доход, однако, кажется, вам сейчас это не удается. Мне правда очень жаль, но мы ничем не можем помочь вам.

— Они хотят отключить электричество.

— Боже мой! Это так ужасно! Неужели они сделают это? — закудахтала миссис Ричардсон.

— Да. Они так и поступят. — Она не должна, не имеет права расплакаться перед этой дамой.

— Даже и не знаю, что вам предложить. Вы бы могли поговорить с электрической компанией. Раз уж вы с ними связаны, они могут пойти вам навстречу. Может, они позволят вам выплачивать долг постепенно — платить понемногу каждый месяц, или даже каждую неделю.

— У нас вообще нет денег.

— Хм. И когда же мистер Хэллоуэй ожидает их? Вы не знаете?

— Он ничего не ожидает, — Гарриет чувствовала себя отвратительно. — Ему никто не заплатит, — равнодушным от отчаяния голосом промолвила Гарриет. — Я вам солгала. Мы ниоткуда не ждем денег. Мы разорены. Полностью. К нам уже приходили судебные исполнители. И забрали нашу мебель. Они даже умудрились взять игровую приставку к компьютеру, принадлежащую моему сыну. — Сглотнув, Гарриет заставила себя продолжать. — Это было ужасно. — Ее глаза наполнились слезами, и женщина принялась шарить в сумочке в поисках платка. Неужели она не перестанет плакать? Должно же это пройти когда-нибудь! Она должна держать себя в руках.

Миссис Ричардсон встала из-за стола, подошла к Гарриет и обняла ее. И подала ей чистый льняной платочек. Гарриет высморкалась. Возможно, этой миссис Ричардсон приходится часто сталкиваться с подобными случаями. Во всяком случае, чаще, чем это может показаться. По сути, если задуматься, процентов восемьдесят жителей Блэкхита были закабалены банком. Отказом могли сразить наповал кого угодно — даже детей Тэтчер.

— Вам надо пойти в отдел социальной помощи, миссис Хэллоуэй. Они там иногда довольно быстро реагируют на обращения, когда понимают, что люди столкнулись с серьезными трудностями. Возможно, они даже помогут нам с выплатами по закладной. Просто пойдите туда и скажите, что вы в настоящем пролете. У вас нет сбережений?

— Я же уже сказала вам, что у нас вообще нет денег. Гарриет не хотела быть такой резкой, но так уж вышло.

— Ах да. Действительно, вы сказали. Но ведь вы можете продать ваш дом, не так ли? У вас двое детей, так что трудностей с этим не будет, совет, несомненно, учтет это. К тому же есть ведь и другие хорошие районы — Эббивуд, Тэймсмэд. — Миссис Ричардсон осеклась — им обеим было отлично известно, что Тэймсмэд — далеко не райское местечко. С другой стороны, о каком райском месте может идти речь? Десять лет благоденствия, которые прошли так незаметно, кончились.

— Придется мне сказать Джонти, что он больше не будет ходить в школу «Голдингс». Вот уж не думала, что мне так полюбится закрытая школа, но зато Джонти просто обожал ее.

— Да.

— Я не знаю, что делать.

— Мне кажется, миссис Хэллоуэй, пришло время еще раз все как следует обдумать. Как говорится, карты на стол.

— Да.

— У нас есть советник по финансам — мистер Шастри. Я могла бы договориться с ним о встрече, может, вам стоит прихватить и вашего мужа. Не исключено, что он посоветует вам что-нибудь такое, о чем вы еще не думали. Я хочу сказать, что вы оба — благополучные, удачливые люди, от которых просто отвернулась удача. Временно. Может, вам придется жить более скромно, чем вы привыкли. И вы обязательно должны сходить с мужем в отдел социальной помощи. Как можно скорее.

«Да он скорее умрет, — пронеслось в голове у Гарриет. — Он скажет, что это то же самое, что вилами по воде шарить». Она так и представляла, какой разговор у них пройдет:

— Чем вы занимались, когда работали, мистер Хэллоуэй?

— Да ничем особенным. Я был заместителем редактора «Дейли кроникл».

— И вы хотите получить материальную поддержку?! — скажет ему возмущенно.

— Джонти придется ходить в «Джеймс Брукфилдс», — вслух проговорила Гарриет.

— Это зависит от того, где вы будете жить. Кстати, «Джеймс Брукфилдс» — вовсе не плохая школа.

— Да. — Гарриет почувствовала, что даже по ее тону можно понять — слова миссис Ричардсон ни в чем ее не убедили. Ей не раз доводилось слышать, как матери жалуются на безобразия, творящиеся в начальной школе «Джеймс Брукфилдс».

— Не сомневайтесь, — продолжала уговаривать ее миссис Ричардсон. — Это хорошая школа. Мне так кажется. Не хуже других частных школ. — Она встала и опять уселась за свой стол.

Гарриет неправильно поняла это. Разговор о школе доконал ее. Перед ее внутренним взором встало обшарпанное здание и загаженный школьный двор, обнесенный кривой проволочной изгородью. Ей казалось, она слышит детские крики и видит Джонти, который неподвижно застыл у здания школы.

А миссис Ричардсон тем временем продолжала:

— Там совсем неплохо. Мои дети ходят туда.

— Верно. — Гарриет почувствовала, что обстановка в комнате меняется. Миссис Ричардсон больше не будет мила с ней. Эта дама переменила тему разговора:

— Конечно, это ужасно. Но выход найти можно. На Блэкхит-драйв у вас внушительного размера собственность. Вот с нее и начните. Nil desperandum[1]. Поверьте мне, за этим столом сиживали люди, положение которых было куда хуже, чем ваше. Матери-одиночки с тремя детьми, у которых не было ни пенни в кармане. Они все ждали и ждали своего…

— Знаю. Да знаю я, — перебила ее Гарриет. — Прошу прощения. Это, конечно, весьма трагично, но мне от этого не легче — наше положение тоже завидным не назовешь.

Но миссис Ричардсон уже не испытывала к ней симпатии. Да, конечно, семья Гарриет была не в таком положении, ну и что с того? Вчера к ним заходила миссис Стонер со своим сыном Джилсом из двадцать первого дома. Как сказал Питер, она явилась, чтобы пошпионить. Миссис Стонер спрашивала, не хотят ли Джонти с Тимоти поехать в июле в Элтон Тауэрз. На целый уик-энд. Гарриет что-то пролепетала о своей неслыханной занятости, а мальчики ее побледнели, но у них хватило духу и смелости не сказать ей «пожалуйста». Миссис Стонер вошла через заднюю дверь — не могли же они допустить, чтобы она увидела опустевший дом, иначе все сразу стало бы известно членам Городской гильдии женщин.

— Вы могли бы найти работу, миссис Хэллоуэй, — донесся до задумавшейся Гарриет голос банковского менеджера.

— Не думаю, что я хоть на что-то гожусь. Я не знаю, чем могла бы заняться, — пояснила она. — Наверное, в актрисы меня уже не возьмут.

— Но вы уже учились, так что надо это использовать.

— Но я даже не была членом «Эквити»[2].

Она ушла из банка, потерпев сокрушительную неудачу. Отвязав собаку, Гарриет устало поплелась в гору. Старфайер, как обычно, тянул поводок, чтобы задрать лапу у прилавка зеленщика. Старфайер в настоящем член семьи Хэллоуэй, которого лучше всех кормили, — был, без сомнения, самым хмурым и грязным псом из всех собак, взятых в «Бэттерси догз хоум». Но Гарриет не унывала и продолжала ухаживать за собакой. Старфайер, конечно, не процветал, но, во всяком случае, не убежал от них.

Занятая своими мыслями, Гарриет не обращала внимания на Старфайера. Приставки к компьютеру, Элтон Тауэрз — к чему все это? Ей надо самой себя стыдиться. Она и стыдилась.

Как они и договорились, Питер поджидал ее на горе, на автобусной остановке возле концертного зала. Он привел с собой Тимоти. Мальчик сидел на высоком сиденье и с такой силой болтал ногами, что вся остановка тряслась. Это раздражало. Едва увидев жену, Питер сразу понял по ее лицу, что ничего не вышло.

Гарриет подумала, что стороннему наблюдателю они, наверное, показались бы преуспевающей семьей. Взрослые — оба в солнечных очках — о чем-то сосредоточенно разговаривают, ребенок доверчиво держится за руку отца, любимая собака тянет поводок в сторону. И вдруг пес присаживается по своим делам прямо на тротуаре.

— Мама, посмотри! — закричал Тимоти и тут же испуганно замолчал: по лицу его мамы из-под очков ручьем катились слезы.

Прошлой ночью я прикидывался, что сплю и не слышу разглагольствований Гарриет о том, как она станет публичной женщиной. Полагаю, она говорила это от отчаяния. Она не имела это в виду. Да уж, идея идиотская. И как только ей это в голову пришло! Впрочем, признаться, кое-что и мне, старому дуралею, в голову приходило. Точнее, я иногда думал о том, что она еще с кем-нибудь этим занимается. Думаю, такие мысли бывают у многих мужчин, не так ли? Это нечто вроде эротических видений онаниста. Но реальность, черт побери, реальность сильно отличается от этих дурацких мечтаний! Гарриет же понятия не имеет о том, что представляет собой мир наших «удивительных» девяностых. Конечно, ее вины в том, что опыт ее столь небогат, нет. Да, в конце концов, я многому научил ее за последние десять лет. Думаю, она неплохо усвоила мои уроки.

Вообще-то не могу сказать, чтобы она была уж очень сексуальной, нет. Когда мы познакомились, Г. была очаровательной и привлекательной сучонкой восемнадцати лет. Месяцев десять мои руки так и тянулись к ее штанишкам! Забавно, но, кажется, самая сильная страсть к Г. прошла, едва мы вышли из дверей церкви, где нас обвенчали. Дьявол, оказываешься в таком положении, что вся прежняя жизнь тут же меркнет, а на первое место выходят Женитьба, Ответственность за семью и Твои Мальчики. Жизнь превращается в сплошную показуху. Мы стали такими светскими! Бесконечные семейные каникулы на Коста-дель-Сангриа! Да еще наш сад — сколько усилий мы прилагали к тому, чтобы трава была всегда подстриженной и определенной длины. Впрочем, садом мы любили заниматься вместе.

Мое существование превратилось в одну сплошную череду незначительных событий. Поезда, на которые нельзя было опоздать, горячка, сопутствующая выходу каждого номера газеты, дети, детские пеленки, зубки, первые слова, учеба… Как-то я видел парнишку в футболке, на которой было написано: «Рождение, Школа, Работа, Смерть».

Да-а…

Видимо, всем этим и можно объяснить, почему мрачный тип средних лет, каким я себя представляю, уходил по уши в работу и увлекался хорошенькими малышками вроде Эллен. Черт возьми, я был не в силах сдержаться. И ненавидел себя за это. Думаю, все мужчины, по сути, — это просто восьмилетние пацаны вроде Джонти. Такие мальчишки обычно хотят все игрушки до единой из витрины игрушечного магазина. Причем немедленно.

Эллен Герберт казалась очень сексуальной. И она принадлежала другому. Вот так. Не помню, чтобы слух о том, что кто-то пришел на работу в «Кроникл», разносился по зданию с такой скоростью, как это случилось в тот понедельник, когда миссис Герберт впервые появилась в редакции. Тут же заключались пари, высказывались предположения, кто-то хвастался своими способностями… Мне на это потребовалось три месяца. Но, как выяснилось, я оказался единственным победителем. И мы наверстали упущенное. Это продолжалось целых шесть месяцев и, черт возьми, придало пикантность обыденной жизни. А что же потом? Да ничего.

Именно в эти месяцы я и забросил газету. Я все делал автоматически. Надеялся, что можно не думать! Безумие! Каждый день меня занимала только одна мысль: смогу ли я уговорить эту соблазнительную миссис Герберт еще раз отобедать со мной. Поэтому я и проворонил клевету Доркаса. Имей я тогда голову на плечах, я бы непременно понял, что Дункан Берри все толкует неверно.

— Папа. — Гарриет заговорила с шотландским акцентом, едва услышав голос отца.

— Привет, дорогая. Как я рад тебя слышать. Как дела? — Похоже, отец очень занят. Неужто в разгар лета у него очередь из пациентов, подхвативших простуду?

— Хорошо.

— А как мальчишки?

— Растут не по дням, а по часам.

— Я могу чем-то помочь тебе? — Гарриет звонила в приемную, из чего ее отец справедливо заключил, что это был не простой звонок.

— У нас небольшие финансовые проблемы, пап.

— Что, снова?

— Мне кажется, мы ждем его денег целую вечность. Питеру многие должны, но деньги почему-то все не приходят.

— Похоже, ты с твоим братом — никудышные менеджеры.

— Папа, но все трудности именно из-за Джулиана, — воскликнула Гарриет.

— Знаю-знаю, цыпленок. Не говори мне ничего. Ну хорошо. Сколько тебе нужно? Я вышлю чек.

— Папочка, чек не пойдет. Прости, пожалуйста. Может, ты сможешь прислать наличными, или чек, но только на определенный банк, или еще что-то вроде этого?

— Неужто у вас все так плохо? А с тобой все в порядке?

— Да, конечно, — Гарриет весело рассмеялась.

— Звучит ужасно. А ты не хочешь привезти сюда мальчиков? Ненадолго? Я бы выслал вам билеты на поезд.

Потрясающее предложение. Они могли бы спрятаться от всех бед, хотя бы на лето. Играть в горах. Есть настоящие шотландские плотные завтраки, которые готовит ее мать. И все время бездельничать. И не есть больше макарон без соуса. Но ведь Питер не сможет поехать в Эдинбург. А как же, черт возьми, он выживет? Отправится к этой своей Эллен Герберт?

— Нет-нет, папа, спасибо. Мне бы, конечно, хотелось поехать, но у мальчиков столько дел летом в Лондоне.

— Что ж, дочка, если надумаешь — милости просим. Твоя мама была бы очень рада. И не расстраивайся, малышка.

Сколько раз слышала Гарриет от отца эти слова!

— Постараюсь, конечно, но вообще-то пока нам есть от чего расстраиваться. — Не следи Гарриет за собой, она бы, наверное, все выложила отцу. Но у нее не было на это сил — она так измучилась за день. «Слезы, не лейтесь из глаз!» — Нет, конечно, все не так уж плохо, но если бы ты смог одолжить мне фунтов двести, было бы здорово. Я быстро верну долг.

— Можешь и не возвращать, но это довольно солидная сумма. А что, Питер не в состоянии предпринять что-нибудь, чтобы ускорить получение денег? Я хочу сказать, его должники должны понимать, что ему нужно содержать семью. Господи, я тут чувствую себя таким беспомощным. Да я сам готов позвонить этим людям и сказать им все, что я думаю об их манере вести дела! — Сильные слова для доктора Макджи.

— Я прекрасно понимаю тебя, папа. Господи, если бы ты только знал! Питер делает все возможное, чтобы выколотить деньги, но все идет так медленно. — Вынужденная лгать своему отцу, она чувствовала себя ужасно.

— Лучше бы тебе приехать сюда с ребятами. Все было бы куда проще.

— Нет!

— Но должна же ты хоть что-то предпринять. Не хочу тебя огорчать, дорогая, но ты же знаешь, что я — не бездонная бочка. Я, конечно, схожу на Бридж-стрит до закрытия банка и посмотрю, сколько смогу выколотить из мистера Фрейзера. — Отец говорил очень серьезно.

— Спасибо, папочка.

— Послушай, дорогая, мне пора. Попроси-ка Питера позвонить мне как-нибудь. Я бы хотел обговорить с ним кое-что.

— Хорошо, папочка. Спасибо тебе.

Доктор Макджи положил трубку. Она его «достала» — точнее, не она, а Питер. И вдруг Гарриет вспомнила своего отца, когда он был моложе, чем ее муж теперь. И не только его — всю их семью. Они на пляже в Файли — Джулиану около девяти лет, ей — пять. Папа в нелепой панамке и белых носках. Они все уплетают жареную картошку. Им так хорошо. Как бы ей хотелось съесть сейчас хоть тарелочку!

Что делать?! Что делать?!

Но должна же быть организация, объединяющая умных, привлекательных, благоразумных, сексуальных и хорошо одетых женщин, которые ублажают богатых и наделенных властью мужчин. Так должно быть, потому что в ответ на постоянные стрессы и давление эти мужчины должны расслабляться и отдыхать, а кто же может им в этом помочь, если не прекрасные, прирученные дамы? Да этих женщин можно встретить повсюду! И, конечно, есть объединяющая их организация, можно не сомневаться. Подтверждение тому можно увидеть на страницах журнала «Хэлло», «Татлер», в колонках светских сплетен «Дейли мэйл» и «Стандарт», словом, эти женщины бывают везде, где водятся деньжата. Гарриет частенько видела их гуляющими по центральным улицам и в ресторанах, куда в прежние времена водил ее муж. Может, этим женщинам и не платили деньгами, но плату они, несомненно, получали — в виде поездок, ренты, выгодных замужеств или содержания, да чем угодно! А они торговали своим загаром, плоскими животами, своими телами, облаченными в туалеты от Версаче…

Но, Господи, как девушке, не имеющей в этом опыта, можно сказать, любительнице, а не профессионалке, внедриться в этот бизнес? Что, если у тебя нет средств, чтобы напечатать о себе объявление в «Гардиан»? Что, если ты просто представляешь себе, каким бы могло быть это объявление: «СТАРЫМ И БОГАТЫМ МУДАКАМ. РОСКОШНАЯ, БЕЗ КОМПЛЕКСОВ ЖЕНЩИНА ПОМОЖЕТ РАЗВЛЕЧЬСЯ ТЕМ, У КОГО УЖЕ НЕ СТОИТ». — Гарриет усмехнулась.

Но как же быть? Как проникнуть в этот мир?..

Итак, деваться некуда: Гарриет — свет моих очей — совсем рассудок потеряла! Для начала она с маниакальным упорством стала ездить по нашему району на велосипеде и часами пропадать в спортивном зале и бассейне Гринвича. Каждый божий день! И все время говорит о терапевтическом эффекте тренировок!

Так что, пока она там плещется в хлорированной воде и портит себе волосы, я вынужден сидеть с мальчишками. Когда мы с ней познакомились, она как раз жила в Гринвиче и училась в художественном колледже. Похоже, она проводит время в Гринвиче по той причине, что хочет вернуться в годы своей молодости. Мысли у нее заняты только одним, она больше ничего вокруг не замечает. И еще ее можно застать за упражнениями — она наклоняется, приседает и — как это они называют? — растягивает мышцы. Все разговоры свелись к одной теме — сколько она проплыла, сколько подняла тяжестей и сколько миль пробежала.

Признаться, я ревную. Потому что сам я — как холодильник. Мой отец был таким же. Кстати, именно это и убило беднягу. А я — просто крупный мужчина. Я обычно говорю, что у меня просто широкие кости. Стараюсь делать вид, что мне на это наплевать. Кстати, полноту можно скрыть хорошим костюмом. Но, черт возьми, вес мой все больше и больше. Чего я только не делал, чтобы бороться с ним! Дважды в неделю я ходил в спортивный зал в Холборне и изводил себя упражнениями на тренажерах — крутил педали, но это так надоело мне, что я стал брать с собой книгу, чтобы хоть немного отвлекаться. И еще я играл в мяч — кстати, довольно часто — раза два в год. Никак не мог выкроить больше времени на это. Я перестал есть хлеб, пироги, сандвичи, расстался — прости Господи! — с оральным сексом. И с пивом. И с вином. (Правда, не совсем.) Неделями питался какой-то синтетической некалорийной дрянью! Должен сказать, что я вовсе не такой уж и увалень — запросто хожу в горы. Но, Боже мой, как мне все время хочется съесть большую тарелку жареной картошки, и я то и дело вынужден проделывать новые дырки в ремне. Грустно все это.

Впрочем, гиперактивность Гарриет все же лучше, чем когда она бродила бесцельно по дому, делая вид, что не замечает меня, или бросая на меня взгляды, смысл которых сводился к одному — «этовсетвоявинаичертвозьмичтонамтеперьделать?» Однако забавно, как мы с нею поменялись ролями! Она вся отдалась своей новой страсти, а я должен сюсюкать с детьми. Надо полагать, ее отец подкинул ей деньжат, во всяком случае, Г. получила письмо со штампом Эдинбурга. Уж наверное, папаша послал ей денег. И не забыл прочесть лекцию о моей полной несостоятельности и безнадежности житья с таким типом, как я.

Джонти сразу же стал отвратительно себя вести. Просто ужас какой-то! Терпеть не могу, когда дети не слушаются.

Зато с Тимоти все хорошо. Правда, неизвестно, что он еще может выкинуть. Вот, например, сегодня утром он пришел ко мне в кабинет и заявил, что будет продавать цветы. Я решил, что это неплохая игра — в магазин. А когда через полчаса я отправился в туалет, то увидел своего сынка, который стоял на Блэкхит-драйв, сжимая в кулачке букет из увядших люпинов и других цветов, которые он нарвал у нас в саду. Букет был аккуратно завернут в целлофан для упаковки продуктов. Он навязывал цветы всем прохожим. Я вынужден был выйти на улицу и прекратить это безобразие. Господи, он так смутился! Мне пришлось объяснить сынишке, что он не должен заниматься такими вещами. На что он мне вполне резонно ответил, что я сам разрешил ему торговать цветами. Ну почему я ответил ему: «Да, конечно, ты можешь продавать цветы», — вместо того, чтобы сказать: «Нет, ни в коем случае!»? Четырехлетнему человеку нелегко все это понять. Короче, в результате он надулся и демонстративно перестал замечать меня — даже его брат мог позавидовать такому поведению. Мне понадобился чуть ли не час, чтобы вернуть его с небес на землю. «Тимми, — крикнул я, — ты хоть слышишь меня?»

И Джонти молчит. Хоть и слышит меня. Так что я оказался просто перед стеной молчания. Сидит в своей темной комнате и играет с «Сегой» Пиппы Вебб. Он ни за что не захотел идти к соседям, сколько я ни уговаривал его и ни соблазнял прелестями игрушек десятилетней Пиппы. Ничего не помогало. Бедняга Дж.! Не улыбается, не прыгает, не шалит. Ну и черт с ним!

Меня немного обрадовал Грэхем. Хоть это хорошо, но я не позволяю себе на что-то надеяться. Пройдет еще не один месяц, прежде чем я получу хоть какие-то деньги.

Может, начать воровать? Я целое утро думал о том, как бы мне спереть что-нибудь, а потом продать. Больше того, я уже начал подумывать о грабеже! Вот бы ограбить банк! Ничего не могу поделать — подобные мысли так и лезут мне в голову.

Зато в тюрьме хоть кормить будут. Иногда я так и представляю себе, как работаю в тиши библиотеки, находящейся в какой-нибудь открытой тюрьме. Например, в глуши Кента. И пишу книгу — «Вооруженный грабеж. Пособие для отчаявшегося «белого воротничка». Между прочим, это куда лучше, чем слоняться без дела по опустевшему дому.

А потом позвонил Тоби Лиделл-Смрит. Я был рад. Он пригласил нас на обед в субботу, так что хоть в конце недели нам удастся нормально поесть. Я был так тронут звонком ТЛС. Он единственный из всех моих знакомых, который продолжает общаться со мной, как будто ничего не произошло. Хороший он парень! И ему нравится Гарриет.

Раз-два, раз-два, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Гарриет бежала по Гринвич-парку под проливным дождем, направляясь к статуе генерала Вольфа у обсерватории. Она перестала ездить на стареньком велосипеде своего брата Джулиана и теперь бегала милю до спортивного зала и милю от зала до дома. Аарон, работник «камеры пыток» в спортзале, уверял ее, что знает, что можно сделать, чтобы убрать лишнее на ее теле, прибавить там, где надо, и при этом не развить чрезмерно мускулы. Он заявил, что она правильно поступила, начав заниматься. Правда, после этих занятий она хромала остаток дня.

Плюх-плюх, шлеп-шлеп. НИЧЕГО-НЕ-БОЛИТ. Шлеп-шлеп, плюх-плюх. С каждым днем, да что там — с каждым часом ее тело становилось все совершеннее, утягивался живот, наливались силой бедра, и она, как заботливый садовник, наблюдала за этими изменениями. Признаться, Гарриет и не ожидала, что так быстро добьется результатов.

Хоть это ее радовало. Закончив изнуряющие тренировки, она падала дома в горячую ванну и лежала там в полубессознательном состоянии, ощущая себя, как это ни странно, удивительно сильной. По крайней мере, она не бездействовала. И, взглянув порою на развившиеся бицепсы или почувствовав слабый запах хлорки, исходящий от ее кожи после бассейна, Гарриет довольно улыбалась.

Взбежав на вершину горы и остановившись возле статуи генерала Вольфа, женщина подбоченилась и, тяжело дыша, посмотрела вниз на реку, укутанную пеленой дождливой мглы.

Ее приятель — Старфайер — сновал вокруг обсерватории, обнюхивая каждый угол, чтобы сотню-другую раз задрать лапу на линию меридиана, а уж только потом приступить к своим обычным обязанностям в Гринвич-парке. А обязанности эти заключались в том, чтобы сунуть свою большую голову в каждую мусорную урну и вывалить ее содержимое на влажную траву в поисках съестного.

Гарриет, задумавшись, смотрела на открывшуюся ее взору панораму Лондона. «Исполинский нарост». Во всем своем причудливом многообразии: одетая в леса готика, тайные совокупления, канареечные фаллосы верфи. Гарриет думала о сексе. Как о бизнесе. О занятиях сексом. С незнакомцами.

Честно говоря, дурацкая затея, разве не так? Если хорошенько подумать об этом. А именно это ей и было нужно. Правда, до сих пор, разрабатывая свой план, женщина старалась не вспоминать о сексе и отгоняла от себя мысли о нем. Она думала лишь о том, какой образ жизни ей придется вести. Как люди узнают о том, чем она занимается? Получится ли у нее? И, кроме того, что самое главное: сколько все-таки она сможет заработать? И грозит ли ей опасность?

Но теперь вдруг она впервые задумалась о том, как будет себя чувствовать.

Все ее познания на эту тему сводились к виденному в голливудских фильмах. В голове у нее была полная каша: то она вспоминала Кэти Тайсон в «Моне Лизе», то Джейн Фонду в «Клуте», то Джулию Робертс в «Хорошенькой женщине». Нет, конечно, ей и в голову не приходило, что она будет залавливать клиентов на улицах, как дешевая проститутка. Боже упаси! Гарриет видела себя в роскошных лимузинах, в туалетах от Донны Каран, воображала, как подставляет лицо для поцелуя Ричарду Гиру. Она будет «супер» — нечто среднее между Кристин Килер, Кармен, Нэлл Гвин и Сэлли Баула. Гарриет так и представляла себе всех этих потрясающих женщин, уверяла себя, что сумеет взять от каждой лучшее и будет вести тот образ жизни, который вела каждая из них до приключившейся с нею трагедии.

Но от секса никуда не деться. Все фильмы об этих женщинах были сняты мужчинами, и действие там так или иначе вертелось вокруг этой части жизни. И сколько бы ни думала она о финансовых проблемах, все кончится тем, что ей придется скинуть трусики и заняться этим. Хотя героини фильмов, казалось, о сексе и не думают. А уж если они и занимаются им, то непременно в уютной спальне, освещенной тысячами свечей. Красавицы обнимают героя, лихорадочно расстегивают его штаны под плач саксофона, а потом камера как бы невзначай отводится от окна спальни, через которое все это снималось, и берет крупным планом пышное облачко, плывущее в пронзительно-голубом небе. Стоит ли говорить, что героини фильмов обычно влюбляются в самых богатых и красивых клиентов. И, уж конечно, их не волнует всякая ерунда. В фильмах никогда не показывают грязного белья, никто никогда не ходит в туалет и средствами кинематографа не передашь, чем пахнет изо рта героя. Красоткам не бывает плохо. И никаких презервативов. По крайней мере, герои не вынимают их из карманов. С точки зрения Голливуда, проституция сводится к грубой брани и парочке плакатов на тему секс-фильмов.

Не сказать, что Гарриет Хэллоуэй была совсем неопытна в этой сфере. Но последние десять лет она была занята только своим мужем. Она порой удивлялась, что за все эти долгие годы у нее не было другого мужчины. До Питера? Ну, во-первых, Эдди Уоллер. Они тогда учились в шестом классе и встречались на квартире его матери, где, страшно смущаясь, миловались и целовались. Это был ужасно. Но надо же с чего-то начинать. Сколько раз она была с ним? Два? Или три? Она никак не предохранялась. Чистое безумие! Потом целое лето ей все мерещилось, что она беременна. Потом, приняв пилюлю, она переспала с Брэндоном, причем тогда Гарриет уже познакомилась с Питером, но физической близости между нею и ее будущим мужем еще не было.

Брэндон, кстати, был отличным парнем. Но почему «был»? Наверняка он и сейчас такой. Гарриет несколько раз замечала его имя в газетных статьях об искусстве. Он играл главные роли. Брэндон был ее вторым мужчиной, и внезапно благодаря ему Лондон стал казаться Гарриет чуть менее зловещим и людным местом. Он был двумя годами старше Гарри, но у нее сложилось впечатление, что его не больно-то волнует, каким образом ублажить девушку. Уж они обнимались-обнимались, целовались-целовались перед тем, как произошло нечто настолько серьезное, что ей пришлось принимать пилюлю.

Наверное, именно поэтому двадцативосьмилетний преуспевающий и мечтательный красавец журналист по имени Питер Хэллоуэй и произвел на нее неизгладимое впечатление, когда подъехал к ее колледжу на сверкающем ярко-желтом «триумф спитфайре».

Тогда и началось ее настоящее сексуальное образование. Питер переспал со всеми женщинами Флит-стрит, носившими высокие каблуки. Ну, если и не со всеми, то со многими. Во всяком случае, он вел себя именно так, как советуют книги по сексологии. Наконец выяснилось, что Гарриет не зря штудировала в свое время одну из таких книжек — все познания ей очень пригодились. Было начало восьмидесятых, поэтому СПИДа еще не боялись. А в 1984, когда она уже носила Джонти, новоиспеченная Гарриет Хэллоуэй решила, что знает о сексе все. Во всяком случае, ей так казалось.

А разве это не так?

Кто знает? Гарриет уже ни в чем не была уверена. Первые два года секс был ее единственным хобби, а последующие восемь лет она стала находить все более волнующими и возбуждающими походы по магазинам. Вдруг выяснилось, что с каждым днем у нее все меньше и меньше времени остается на все остальное, впрочем, раз-другой в неделю они все-таки продолжали тренировки, которые не прошли бесследно. Доказательством тому служит четырехлетний Тимоти.

Окликнув ленивого пса, Гарриет побежала трусцой вниз, к спортзалу.

Может, именно из-за ее прохладного отношения к сексу Гарриет и задумала зарабатывать этим самым сексом деньги. Она просто думать ни о чем другом не могла. Казалось, нечто темное выбралось наружу из потаенных уголков ее души и теперь охватывает все ее существо. Она постоянно думала об этом; каждый раз, ложась спать, Гарриет снова и снова прокручивала в голове всевозможные варианты того, как это будет происходить. С каждым днем ее личные переживания уходили все дальше и дальше — она уже представляла себя неким абстрактным существом и целиком погрузилась в свои фантазии. Но ведь дом и ее сыновья никуда не исчезли. От всего происходящего мальчишки стали совсем неуправляемыми и неразговорчивыми.

И вдруг Гарриет поняла, что ею владеет не только желание заработать деньги. Она даже себе боялась в этом признаться, но больше таиться, по крайней мере от себя, смысла не имело. Женщина поняла, почему се затея так покорила ее. Ей хотелось переспать со многими мужчинами. С незнакомцами.

Всю дорогу в Далвич она только и говорила о своей идиотской затее. Они ехали на обед к Тоби Лиделл-Смиту и Барбаре, его жене, в стареньком верном «БМВ», одолженном им Марианной. Реакция хмурого Питера, гнавшего автомобиль под Олд-Кент-роуд, оказалась именно такой, какой Гарриет и ждала.

— Бред! — вскричал он.

— Ну почему же бред?! — возмутилась Гарриет.

— Гарри, дорогая, это просто бредовая идея, больше мне сказать нечего. Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. Подумай-ка обо всем как следует! Почему, по-твоему, прилагательное от слова «порок» — «порочный»? Ты же не знаешь нашего безумного, опасного, пугающего мира! Ничего не знаешь! Не забывай, что мне доводилось читать полицейские отчеты, в которых очень подробно описывалось, что мужчины делают с женщинами. Большинство проституток умирает не своей смертью! И не забудь про СПИД! Нет, женщина, только скажи, что у тебя в голове? Ты отличная хозяйка, прекрасная мать, Гарриет! Вот и занимайся своими обычными делами. Не будь смешной!

Сказал — как отрезал.

— Я не говорю о проституции, Питер. Я даже и не думала о проституции. Вовсе нет, поверь мне. Господи! Я имею в виду шикарных женщин-сопровождающих, эскорт. И это дело уже давно налажено, Питер. Женщины, состоящие в эскорте, всегда красивы, хорошо одеты, умны, обворожительны! Что еще? Да ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! Мужчины ценят общество таких женщин. Они умеют поддержать беседу, они блистательны, ну… и делают массаж…

— Массаж?! Какой белиберды ты начиталась?! Члены у богатых и у бедных совершенно одинаковы! И они будут втыкать их в тебя! А вот с мозгами у них может быть совсем плохо, несмотря на количество денег в «Американ экспресс». Это особого рода личности. Многие из них, дорогуша, только и думают о том, как бы сделать женщине больно, желая отомстить обидевшим их когда-то матерям, нелюбимым сестрам и надоевшим женам. Ты что, никогда не слыхала о маньяках, Гарриет? Нет, забудь о своей идее! И прекрати разговоры на эту тему, не хочу больше ничего об этом слушать! — орал Питер, с такой силой вцепившись в руль, словно его жизнь зависела от этого.

— Я не могу. Не могу не думать об этом, Питер, — проговорила Гарриет. — Нам все это нужно. Тебе, мне, мальчикам… У меня есть шанс, и я не упущу его.

— Заткнись, Гарриет, ради Бога, заткнись! Да мне одна мысль об этом ненавистна! Вот увидишь, скоро что-нибудь изменится к лучшему. Грэхем сказал, что у него есть для меня работенка.

— Уверена, что есть, Питер, у него всегда есть для тебя дело, вот только почему-то ждать всегда надо целую вечность. — Они уже подъехали к окрестностям зеленого, благополучного Далвича. — Питер, любимый, я не сомневаюсь в том, что вскоре ты снова встанешь на ноги. Но пока нам нужно что-нибудь, что поможет удержаться на плаву. Иначе мы потеряем все, что у нас есть, и будем вынуждены отправиться в Тэймсмед. Или вернуться к твоей матери в Пекам. Ты хочешь этого? Ты слишком долго всего добивался, чтобы разом отказаться от привычной жизни. Я говорю о том, что хочу наняться лишь в эскорт. К какому-нибудь богатому типу. За деньги.

— Никакого «лишь эскорта» нет, Гарри, и ты это отлично знаешь.

— Что ж, пожалуй, ты прав. — Гарриет помолчала, пока машина скользила по Лордшип-лейн. — Конечно, прав. И мне это известно. Я понимаю, что без секса с клиентами не обойтись. Но разве это так важно? Ты же сам говорил, что секс — это все ерунда. Просто люди получают новый опыт в этой сфере. Да это то же самое, будто я съем хороший обед. Или выпью невинную бутылочку вина. Что тут такого? Пойти работать в магазин готового платья я уже не смогу — слишком поздно. К тому же нам нужно очень много денег.

— Боже мой, Гарри, неужто ты и впрямь полагаешь, что я буду спокойно смотреть на то, как ты уходишь с этими психами, которые платят за весьма сомнительные услуги? Наверное, ты шутишь! Мне это не вынести! Да тебе самой этого не вынести, вот что я скажу! Подумай обо всем хорошенько, подумай, прошу тебя! Признаться, мне даже не верится, что мы ведем разговор на такую тему.

— Мне очень жаль, но никуда не деться — мы действительно говорим об этом. Но что же еще можно сделать? Скажи мне, Питер, что?! Не моя вина в том, что мы дошли до этого. Но теперь никуда не деться. Если я ничего сейчас не сделаю — нам конец! Ты же понимаешь.

— То есть ты хочешь сказать, что я виноват в том, что Джулиан нас надул?

— Нет, конечно нет, Питер. Ты сделал все, что мог. Ты вел себя как герой. Просто так уж получилось, что ты оказался бессилен. Послушай, мне кажется, мы оказались совсем в другом мире. Просто кто-то постоянно нарушает правила. Но мы не единственные. Таких как мы — великое множество. Сейчас время такое, время отчаяния… — Она должна была сказать ему это. — Все дело в том, что некоторые люди готовы играть не по правилам, они даже выгоду из этого извлекают. Может, это выход. Я понимаю, что меня ждет нечто отвратительное и порочное, но пока не вижу иного выхода.

— Ты говоришь так, словно уже занялась этим. Или, может, ты таким образом просто выпускаешь пар? Или тебе нравится твоя идея?

— Иди ты к черту, Питер! Конечно не нравится! Совсем наоборот. Я знаю, что все это гадко и противно.

— Ну вот…

— Но это можно воспринимать просто как работу. Такая вот активная работка. Которая мне, кажется, по плечу. Правда, мне придется притвориться кем-то другим, чтобы справиться с этой работой, но я сумею ее выполнить. Вот если бы только знать, как все это получится. Но, думаю, я смогу заработать кучу денег. А что мы еще можем? Я тебя уже не раз спрашивала! Банк, что ли, ограбить?

— Да, я уже думал об этом.

— Чудесно! — съязвила Гарриет.

— Да, Гарри, представь себе, я уже совершенно серьезно задумывался о грабежах. Думал, что, может, стоит ограбить чей-нибудь дом. Серьезно, как это ни нелепо звучит!

Гарриет расхохоталась.

— Неужели?

— Ну-у… Может, я и не продумывал деталей, но мысли об этом меня посещали. Я даже представлял себе, как проникаю в чужой дом с черного хода. Где-нибудь в другом конце Блэкхит-парка. Ворую их видео и вещи. Драгоценности. Ужас! Я просто спятил! Ничуть не лучше, чем твоя бредовая идея.

— Уж я придумала кое-что получше, чем красть вещи у ни в чем не повинных людей. Я говорю о работе. Мне просто будут платить за услуги. Бизнесменам, арабам нравятся такие вещи, — настаивала женщина.

— Дьявольщина, Г., но это же незаконно!

— Проституция — да, но только не эскорты.

— Но мы же говорим с тобой вовсе не об эскортах, а о том, как ты будешь делать это.

— Как-то ты говорил, что представляешь, как я трахаюсь с кем-то еще.

— Мы же просто смеялись над этим. Ты разве забыла? Я так развлекал тебя в постели.

— Стало быть, ты не это имел в виду?

— Конечно. Послушай, ты — жена, ты — мать. Господи! — вскричал Хэллоуэй.

— И что же это означает?

— Тебе отлично известно, что это означает! Боже мой! Мы говорим о том, что самое интимное, личное, тайное ты будешь делать за деньги! Продавать любовь! Кому-то, у кого есть деньги! Гарри, пора уже повзрослеть.

— Знаешь, я и об этом подумала. Я же не собираюсь продавать именно любовь. Это не заденет мою душу. Просто я буду выполнять определенного рода услуги. Такая вот своеобразная терапия.

— Гарри, слышала бы ты себя. Ты просто лжешь самой себе.

— Медсестры каждый день раздевают мужчин, моют их и водят в туалет. И все это…

— Гарриет! — оборвал ее муж, останавливаясь на светофоре. Какой-то мужчина мелкими шажками переходил дорогу. — Медсестрам не приходится вдыхать запах старперов, когда они суют свои долбаные члены им в рот! — Хэллоуэй кричал.

Гарриет ничего не ответила. Они уже почти приехали. За окнами машины город купался в великолепном сиянии золотого заката. Пышные кроны деревьев, ухоженные сады, богатые особняки короля Эдуарда — все это лишний раз подчеркивало, что они попали в уютный, преуспевающий Далвич. Здесь живут власть имущие. Гарриет подумалось, что вся беда как раз и заключается в том, что им с Питером так нравится жить среди таких людей. Не могла она все оставить. Они должны сделать все возможное, чтобы удержаться на плаву.

Питер подвел машину к роскошному особняку Тоби, увитому плющом.

— А как, черт возьми, ты объяснишь жителям Блэкхит-драйв, что приходишь домой как раз перед завтраком, притом разодетая в пух и прах? — Питер выключил зажигание и, криво усмехнувшись, посмотрел на жену.

Гарриет отлично знала эту его усмешку — она означала, что ее муж внезапно согласился с нею. И вдруг она пожалела о том, что эта идея вообще пришла ей в голову.

К ним по дорожке уже спешил лучший друг Питера Тоби. Тоби Лиделл-Смит был величав, как сама жизнь. Гарриет даже часто казалось, что Тоби затмевает собою солнце.

— Ага! Вот и вы! Добро пожаловать! — радостно кричал Тоби. Пит, где тебя носило все это время, старый ты засранец? Подумать только! Мы так долго не виделись, старина!

— Тобиас, дружище, с каких это пор ты стал носить очки на цепочке? Ну и ну! — Мужчины обнялись, словно огромные медведи. Тоби напоминал головореза тридцатых годов, и Питер всегда невольно начинал подражать ему. За шумным поведением Тоби скрывался острый ум и необычайное чутье.

— Гарриет, дорогая! — продолжал Тоби, отпустив Питера. — Ты просто потрясающа! Скажи мне, ради Бога, что ты с собой сделала? Ты чертовски сексуальна!

Этим утром Гарриет была просто поражена, узнав, что снова влезает в розовый брючный костюм из шелка от Флит Остелл, купленный ею на какой-то праздник в конце восьмидесятых. Она понимала, что в сочетании с ее черными волосами костюм смотрится просто великолепно. Похоже, Аарон не зря поработал. Повертевшись перед зеркалом, она пришла к выводу, что выглядит года на двадцать два. Что ж, хоть это радовало.

У Тоби с Барбарой был роскошный особняк, украшенный яркими абстрактными картинами и скульптурами. Гарриет, на которую подобные вещи всегда производили впечатление, так любила бывать здесь. Я хочу сказать, много ли вам известно людей, у которых «Семья за молитвой» Фрейбла изображена на плинтусе в конце помещения, именуемого библиотекой? Гарриет восторгалась и их винтовой лестницей, упирающейся в сверкающий паркет из красного дерева, которым был выложен коридор. И, уж конечно, она млела от их гостиной, в которой, по самым скромным подсчетам, было не меньше четырех диванов.

Питер случайно подружился с Тоби, когда оба учились в Оксфорде, правда, у них были разные специальности. Они то и дело натыкались друг на друга у плиты (где на сковородках у них вечно горела консервированная фасоль) в общей кухне мемориальной хижины Глен Бриттл, или на Айл-оф-Скай. С тех пор они и стали вместе ходить в горы. Благодаря своей ловкости Питер верховодил в их паре, зато у Тоби Лиделл-Смита не было недостатка в своеобразных, но надежных средствах передвижения.

В начале очередного триместра Питер Хэллоуэй поселился на Хедингтон-Хилл, что в предместьях Оксфорда, а Тоби жил в Дайси в университетском Бэллиол-Колледже. Но, несмотря на это, Тоби то и дело заходил к Питеру. В течение десяти — двенадцати лет после этого где они только не побывали — и в Озерном крае, и в Уэльсе, и в Шотландии. Именно в Уэльсе они прошли маршрутом Джо Брауна, и вскоре Тоби купил себе там коттедж.

Прошли годы, и с тех пор они часто встречались то на обедах в Гилдхолле, куда надо было являться в парадной одежде, то на лужайках Глинденбурга, то даже в ложе компании Тоби в палате лордов. Кончилось дело тем, что Тоби предложил Питеру быть шафером на его свадьбе.

Гарриет было известно, что Питера немного удивляла привязанность Тоби — ведь с годами пути их разошлись, оба обзавелись семьями, и у них стало совсем мало общего. Тоби стал представлять «деньги», а Питер — средства массовой информации. Тем не менее их дружба процветала. Эти два огромных человека — Тоби, высокий, как маяк, и ширококостный Питер — часто встречались и ходили друг к другу в гости. Один не завидовал другому, и каждый радовался успехам друга — в точности, как там, высоко в горах.

От громового смеха Тоби в буфете звенела посуда и качались подвески люстр. На вид его можно было скорее принять за фермера или игрока в регби, а не за преуспевающего финансиста. Единственной вещью, по которой можно было догадаться о том, что Тоби не занимается физическим трудом, была пара очков с узкими стеклами, которые всегда сидели на знаменитом носу ТЛС. Сказать о Тоби, что он был «сердечным» человеком, — значит, не сказать о нем ничего. И еще он обожал отвратительные галстуки.

Его жена Барбара была куда спокойнее, но такой же крупной. Этакая «троянская» деятельница на ниве местной и национальной благотворительности и заядлый садовод. У Лиделл-Смитов было два высоченных сына пятнадцати и семнадцати лет, которые имели дурную привычку бродить по дому во время светских раутов с таким видом, словно никого, кроме них, в помещении нет.

Вечер должен был начаться на лужайке, спускающейся к водоему, который Гарриет обычно описывала как маленькое озеро, хотя сами хозяева упорно называли его прудом. За последние десять лет Гарриет уже привыкла к подобным вечерам и точно знала, как все будет происходить. Сначала они будут сидеть на террасе, отделанной йоркширским камнем, и наблюдать за тем, как на землю ложатся вечерние тени. Над ними полетает пара уток, а сыновья Лиделл-Смитов, как огромные мотыльки, будут сновать туда-сюда, таская со стола закуски. Как хорошо сидеть вот так, обсуждая способы возделывания сада и стрижки газонов, не обращая внимания на отдаленный шум лондонского транспорта, напоминающий гул роя пчел.

Вскоре слегка похолодает, и фруктовый вкус терпкого шабли станет уже не таким изысканным. Тогда они все отправятся в большую столовую комнату Лиделл-Смитов, откуда также можно будет наблюдать за темнеющим небом. Небо будет напоминать им об оставшемся за стенами особняка мире, а они будут смотреть на лица друг друга, освещенные золотистым светом дюжины свечей, который отражался в недавно приобретенной Барбарой посуде. Словно по мановению волшебной палочки, из кухни появятся яства с ароматом Средиземного моря. Провансальский овощной суп в огромной трехцветной супнице, потом восхитительный рыбный пирог. Странно, но, видимо, желудки Питера и Гарриет до того сузились, что они едва притрагивались к изысканным лакомствам. В неровном сиянии свечей за их беседой молча следили мрачные глаза человека, изображенного на одном из полотен Дейла Риддлсдена, висевших на противоположной стене. А Питер и Тоби, как обычно, будут говорить друг для друга и для своих внимательных законных жен.

Барбара и Гарриет тоже будут время от времени вставлять кое-какие замечания, и так вечер постепенно дойдет до апельсинов в карамели. А потом подадут кофе, портвейн и бренди. К тому времени, когда Тоби потянется за своими гавайскими сигарами, речь мужчин будет все чаще и чаще перемежаться цветистыми выражениями, придающими такую выразительность правильным, но пресным англо-саксонским фразам.

Устало откинувшись на спинку стула, Гарриет вдруг по-новому стала оценивать все окружающее. Благодаря стараниям Аарона, она сильно устала за день, поэтому ей сейчас было хорошо как никогда. Может, это и ребячество, но она чувствовала, что из них четверых лишь она одна способна на Поступок. Впрочем, может, ее просто радовали успехи в изменении своего облика. Ведь ее тело стало более упругим, и она ощущала это. Под нежным шелком костюма Гарриет чувствовала восхитительную наготу.

Вскоре Марсела предложила убрать со стола. Барбара сказала, что это можно сделать и утром, но, несмотря на это, они сами собрали всю посуду и понесли ее в кухню, украшенную сухими букетами, где в шкафах поблескивали банки с травами и бутылки из цветного стекла.

А потом Питер пошел в туалет, а Барбара направилась в свой кабинет за какими-то бумагами. Гарриет подошла к окну, чтобы еще раз полюбоваться оранжевым закатом, отражающимся в темной воде озера. И вдруг ей пришло в голову, что они с Тоби остались в том мире, с которым она вскоре будет вынуждена расстаться, если только хватит на это смелости. Хозяин молча собирал забытые на террасе бокалы. В полумраке сумерек музыка, грохотавшая в комнате одного из сыновей Тоби. казалась особенно невыносимой. ТЛС споткнулся и замер на месте, держа в руках бокалы.

Они стояли и смотрели друг на друга; Гарриет — в залитой светом комнате, а Тоби — в темноте собственного сада, освещаемого таинственным светом полной луны. Им вдруг ничего стало сказать друг другу. Войдя в дом, Тоби поставил бокалы на стол. А потом снова вышел на террасу. Из кухни слышался смех Питера и Барбары. Уже месяца три Гарриет не слышала, чтобы ее муж смеялся.

Тоби встал рядом с ней, поглядывая на своих уток, которые не могли улететь, потому что им подстригли крылья. После долгой тишины его голос показался каким-то удивительно интимным;

— Гарриет, дорогая, когда ты стоишь вот так, в ярком свете, то твоя милая пижамка не оставляет ровно ничего моему воображению.

Вспыхнув, Гарриет невольно отступила назад. И рассмеялась, чувствуя себя полной дурой. Тоби не двигался с места и неторопливо оглядывал ее с ног до головы.

— Ты просто восхитительна, — с коротким смешком заметил он. — Да уж, счастливец наш Питеркинс, ничего не скажешь.

Тоби частенько поддразнивал ее, но только теперь Гарриет смогла взглянуть на него. Они так долго смотрели друг другу в глаза, что обоим даже стало неловко. Женщина быстро подошла к Тоби, поцеловала его в щеку и пошла в кухню — помогать Барбаре.