Ночная сказка

ДЕЛО ПОШЛО

Последние двадцать четыре часа были самыми удивительными в моей жизни. (Думаю, они стали бы самыми удивительными для любого человека.) Ну и потеха пошла! Это было потрясающе. Нежная, милая, обычная, хорошенькая Гарриет, мать двоих моих детей, моя возлюбленная жена такое мне показала, чего я в жизни от нее не ожидал.

А началось все довольно невинно. Попробую описать это все приличными словами.

Итак, в прошлый четверг вечером Гарриет (Господи, Гарриет, Гарриет, Гарриет, я до сих пор не могу во все это поверить!) и я сидели на каменной скамье возле небольшого прудика в задней части нашего сада. Сколько раз я обещал себе, что подстригу газон, и наконец после долгих проволочек все-таки сделал это. Юная Гарриет явилась сюда в отлично сидящих джинсах и обтягивающей маечке, делая вид, что все время старается одернуть ее. Вообще-то, когда мы покончили с делом, я осознал, что вид у нее был шикарный. Хотя на это мне потребовалось немало времени.

Теперь-то я понимаю, что Гарриет все сделала нарочно. Она дошла до того, что принесла с собой две огромных кружки с чаем. Стоял чудесный вечер. Дж. и Т., разумеется, были поглощены телеком — они сидели в гостиной, опустив там шторы. В это время Тимоти уже должен бы был начать бесконечные прощания перед сном. Собака что-то с хрустом жрала в кухне. По сути это был обычный вечер в семействе Хэллоуэй. Больше того, это был один из тех вечеров, когда хочется, чтобы ничего в жизни не менялось. Если, конечно, не считать нашего бедственного материального положения.

Итак, Гарриет спокойно сидит рядом со мной. Я вполне невинно размышляю о том, как бы защитить наших золотых рыбок от цапель. И вдруг Гарриет обрывает ход моих мыслей. И так спокойненько заявляет мне, что собирается провести генеральную репетицию. Генеральную репетицию? Не представляю даже, о чем это она говорит. Г. сообщает мне, что должна проиграть свою схему в жизни. С кем-нибудь знакомым. Мне даже головой пришлось потрясти, чтобы понять, что она имеет в виду. А она-то, оказывается, говорила обо мне!

Поначалу я стал забавляться над ее фантазиями, но, увидев, как побелели костяшки ее пальцев, судорожно сжимавших кружку с чаем, я вдруг понял, что шуткам конец и что она говорит абсолютно серьезно. Словом, она брала быка за рога. Для нее ее идея была вполне выполнимой. Она выходит на дело, делает все, что там, черт побери, полагается, и — некоторая сумма у нее в кармане. А мы… Мы все… выживаем. Или как там еще выразиться… Вот только на каких условиях мы выживем?

Г. твердо решила, что уже полностью подготовилась к тому, чтобы взяться за работу. У нее достаточно денег, полученных, видимо, от отца, с помощью которых она сможет по-настоящему раскрутиться. И она хочет этого. Во всяком случае, мне показалось, что она хочет этого, когда мы с нею разговаривали. Просто для того, чтобы семья смогла выбраться из кризиса — до тех пор, пока я не справлюсь со своими проблемами. А это случится совсем скоро, не так ли? Гарриет торопливо бормотала о том, как почти все женщины на свете зарабатывают свое благополучие с помощью секса. Признаться, у меня было несколько иное мнение на этот счет. Я-то полагал, что до сих пор любовь, верность, отношения любящих друг друга мужчин и женщин движут миром, но, как выяснилось, я вообще ничего не понимаю, больше того, кто я вообще такой, чтобы говорить об этом?

И вот мы сидим в саду и наблюдаем за тем, что вытворяет Старфайер в неохраняемой кухне. А Гарриет выкладывает мне, что для того, чтобы понять дело изнутри, ей необходимо сделать кое-что там, где стены домашнего очага не будут ей подспорьем и охраной. И дело не только в доме. На первый раз ее жертвой стану я. Просто для того, чтобы удостовериться, что она способна на это. По плану Гарри, мы оба должны сделать все так, как это будет на самом деле. Я стану ее спутником. А она — она будет этой самой Наташей, которую Г. сама и придумала. Я должен буду позвонить ей, одеться и вести себя как незнакомый ей П. Хэллоуэй, эсквайр. Мы встретимся, я буду прикидываться, что не знаю ее, а потом все и начнется… Она даст мне денег. Откуда-то они у нее взялись. И она вдруг стала совсем другой.

Поначалу это было забавно. Я никак не мог вести себя серьезно, но изо всех сил старался не заржать. Ничего не могу с собой поделать, но все это мне кажется просто нелепым и смехотворным. Впрочем, может, это я так пытаюсь утешить себя? Хотя обычным вечером представителя среднего класса такой вот вечерок не назовешь. И «Обсервер» в разделе, где публикуется чтиво для семейного чтения, об этом не напишет. А то забавно было бы читать: «Ярмарка предметов искусства», «Распродажа обуви», «Соберите выращенные вашими руками фрукты», «Ваша жена в качестве шлюхи». Мне во все это не верилось. Однако она не сердилась. Думаю, она догадалась, что именно так я и отреагирую на ее предложение. Она просто спокойно объясняла мне, что мы должны делать. Мы притворимся, что мой план уже запущен в дело, только мне не придется платить за ее услуги. Это она даст мне денег, чтобы я мог снять номер в приличном отеле (знал бы досточтимый доктор Макджи, на что тратятся его честно заработанные денежки!), а потом я позвоню ей и мы договоримся о встрече.

В общем, как уже было упомянуто, поначалу я весьма легкомысленно отнесся к ее словам, но потом, к великому моему удивлению, мне вдруг пришло в голову, что все это очень сексуально. Честно говоря, мы с Гарриет никогда ничего такого не придумывали. Не было у нас сексуальных причуд. Ни разу нам не пришло в голову соблазнять друг друга по телефону, или связать ее веревками, или трахнуться где-нибудь на рояле. Так что чем больше я думал о том, что мы займемся этим, а я при этом не буду видеть, как солнце садится за буком, возвышающимся у наших дверей, тем более привлекательным мне казалось предложение Гарриет. Ведь если прикидываешься кем-то другим, то ощущения наверняка будут более острыми, разве я не прав? А если и она постарается, то мне вообще будет казаться, что я сплю с незнакомкой, вот только при этом меня не будет мучить чувство вины и страха, а потом я не буду испытывать угрызений совести.

Как только я понял все это, то сразу же почувствовал, как по моему телу разливается приятная истома, а одному месту в штанах сразу стало тесно. Не припомню, чтобы эрекция у меня возникала при одной мысли о Г. Да, пожалуй, это было, но много лет назад. В постели-то это дело обычное, но чтобы вот так… Приятно, черт возьми! Прошу прощения. Я все больше думаю о предложении Гарриет. В конце концов, ничего противозаконного в этом нет! Женатая пара переодевается и снимает номер в отеле. Просто для развлечения. Может, это кому-то и покажется странным, но мало ли чего не бывает. Да-а-а-а… Раньше такие причуды нам и в голову не приходили.

Итак, это была чудесная и безумная идея. Но для нас с Г. это означало пока что одно; весь день у нас дрожали поджилки. И ничего больше, поверьте мне. Зато, надеюсь, ее затея поможет нам развеять будничную скуку. И жизнь не будет казаться такой безнадежной и отчаянной. Похоже, Гарриет совсем свихнулась, обдумывая, как бы все провернуть. У нее всегда бледнеют губы, когда она о чем-то сосредоточенно думает. Мне так кажется. Во всяком случае, выглядит она отлично. Ох, ну и штучка моя Гарриет! Как я обычно говорю — что за женщина!

Что ж, вашему покорному слуге придется подчиниться. Гарриет — женщина серьезная и ответственная. Думаю, если бы я отказался, то она бы и убить меня могла. Так что я буду стараться. Придется мне обдумать все как следует и представить себе, как поведет себя этот тип с Наташей. Ведь он заплатит большие деньги за то, чтобы провести с нею вечер. Гарриет даже даст мне необходимое количество фунтов — чтобы все было по-настоящему. «Деньги крутятся, крутятся, крутятся, а потом возвращаются к тебе», — заявила она.

Гарри пристала ко мне, чтобы я придумал себе имя, разработал сценарий и «легенду» о себе самом. Что ж. Я сказал, что имя, пожалуй, смогу придумать. Я решил назваться Мервином Гроупом, но тут же понял, что если скажу ей об этом, то она впадет в ярость и не только обольет презрением, но, чего доброго, еще и ударит. Пока Гарриет занята всякой ерундой, я обдумаю свое поведение. Потом, когда я вошел в отель, мне вдруг пришло в голову имя «Роджер Конвей». Не исключено, что я видел его на фургоне с мебелью, направляющемся в Юстон. Итак, я стал Роджером Конвеем — на четырнадцать часов. Не забыть бы. А то я ляпнул портье за регистрационной стойкой отеля, что мое имя — Роджер Конвой!

Гарриет бы не приняла отказа, поэтому я настроился на то, что включусь в ее игру. Мы договорились, что провернем дело в субботний вечер. Кажется, она договорилась со стойкой Марианной, что та возьмет к себе наших ангелочков на целую ночь. Я должен был уйти из дома в субботу утром, целый день превращаться в незнакомца, а потом… потом получить награду.

Господи, ее затея была такой сексуальной. Я чувствовал, что дурею при одной мысли о предстоящем свидании — как будто я курил наркотик. Я был взволнован, но в то же время трусил. Словно я все еще был школьником и боялся позвонить приглянувшейся девочке, чтобы пригласить ее в кино. Забавно, что человек в моем возрасте может испытывать такое. Что делать… Короче, после нашей дискуссии (опять это слово!) в саду, я не мог оторваться от скамьи — от смущения.

Когда Гарриет направилась в дом, чтобы почитать Тимми на ночь про Винни Пуха, Пятачка и остальных, я незаметно прокрался в сарай, чтобы все как следует обдумать. Выстроив в голове последовательную цепочку, я почувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было.

А потом мы втроем провели чудный вечер, от души смеясь над каким-то забавным триллером с Бертом Рейнолдсом в главной роли. Не помню уж, когда мы вот так замечательно проводили вечер вместе. Нас невидимой нитью соединял мой хитроумный план, словно он был нашим с Гарриет тайным паролем — мы знали, что нас связывает общее безумие. Примерно такое же чувство было у меня, когда мы были влюблены. И мы оба были так добры с Дж. весь вечер. Пареньку просто необходимо проводить такие вечера в обществе родителей. Дело дошло даже до того, что он без понуканий сам пошел и почистил зубы. А потом пришел и показал нам, какие они у него чистенькие.

Правда, мы оба ни словом не обмолвились о грядущей субботе. Все уже было решено. У нас двоих — у Гарриет и у Пита — не было определенных планов на субботу. Эти планы касались совершенно других людей. Так что мы не орали друг на друга, а примечательный разговор между Кроликом Роджером и потаскушкой Наташей состоялся в субботу в 2-45, когда он позвонил ей в ее норку и попросил назначить свидание.

В субботу утром она направилась в спортивный зал, а я поехал в город. Я надел летний хлопковый костюм, купленный три года назад. С тех пор я почти и не носил его. Я даже купил новый галстук и отправился к Арнольдо на Курзон-стрит — подстричься. Разумеется, он не больно-то много сумел сделать с вихрами, которые в последнее время приводились в божеский вид с помощью Гарриет и пары кухонных ножниц, но как-то причесочку мою он в порядок все же привел. Этот Роджер, признаться, не так уж похож на меня, как можно было бы предположить.

Выпив чашечку каппучино, я направился в отель «Книга», что в Блумсбервилле. Не самый роскошный отель, надо сказать, но вполне бы мог быть таким. Окна чудесной угловой комнаты на втором этаже выходили на Гордон-сквер. Величественное сооружение тридцатых — вот что представлял собой отель «Кингз». Высокие потолки с лепниной. Как приятно вешать пиджак в хорошо пахнущий шкаф для одежды и сдирать с унитаза листочек, заверяющий вас в том, что предмет сей дезинфицирован. Большая кровать, огромная ванная, тысячи белоснежных полотенец, мини-бар и кабельное телевидение. Ну что еще нужно изгнаннику?

Компания.

Итак, я позвонил домой. (У меня поджилки дрожали.) Честное слово, сердце мое заколотилось как бешеное, когда я вслушивался в длинные гудки на другом конце провода. Забавно — я замирал от волнения, слушая, как телефон трезвонит в моей собственной квартире. Но вот трубку сняли. И — тишина.

— Привет, — проговорил я. Неужели я все это делаю? Правильно ли я набрал номер? Может, я ошибся? Во рту у меня пересохло. Поразительно.

— Привет. — Голос Гарриет.

Я, конечно, был уверен, что слышу ее голос, но почему-то сомнения не оставляли меня. Я ничего не мог знать наверняка.

— Да, — промямлил я неуверенно. — Это Наташа? — Я чувствовал себя шутом. Я едва сдерживал смех. Все это можно было в одно мгновение прекратить. А вот интересно, мальчики слышали, как она со мной разговаривает?

— Да. — Она говорила низким, спокойным голосом, в котором слышался легкий акцент. Но вовсе не шотландский.

Я не сразу нашелся, что сказать дальше, но потом все-таки продолжил разговор:

— Меня зовут Роджер. Я приехал в город всего на один день… — Черт, откуда же я приехал? — из… Стоук-он-Трента. Ну-у-у… и хотел бы пригласить кого-нибудь на обед. Увидел ваше объявление в газете и подумал, что, может, вы свободны сегодня вечером и сможете составить мне компанию?

— Конечно, — ответила она, — я с радостью встречусь с вами. У вас такой приятный голос. В какое время?

Я едва не лишился дара речи. Моя жена заявила совершенно незнакомому мужчине, которого в жизни не видела, что у него, видите ли, «приятный голос»! Как ловко она окручивала его, похоже, она ничуть не волнуется.

— В семь тридцать вас устроит? — наконец выдавил я из себя.

— Вполне. Я беру в час сто фунтов и проведу с вами время до одиннадцати часов. Может, сообщите мне данные вашей кредитной карточки, чтобы больше не возвращаться к этому?

Едва дыша, я сообщил ей все необходимое. (Не стал только упоминать, что фигушки она получит деньги по этим данным.)

А потом этот таинственный голос промолвил:

— Предлагаю встретиться в кафе «Пингвин». Это на Сент-Мартина-лейн — как раз напротив театра Элбери. У меня темные волосы, к которым я подколю розу. Вас не затруднит взять с собой номер «Файнэншл Таймс»?

Все еще не зная, то ли смеяться, то ли плакать, я с усилием проговорил, что непременно приду в кафе и буду с нетерпением ждать встречи с нею. А потом я с облегчением повесил трубку. Я сделал это. Оказалось, что не так уж легко вписаться в этот сценарий, тем более что разум мой кричал:

— Просто это старина Гарриет решила немного поразвлечься.

Забавно, не правда ли? Это похоже на невинную забаву. Супруги решили добавить немого перцу в их отношения — для разнообразия. К тому же, поверьте, меня необычайно радовало то, что в моих карманах позвякивают кое-какие деньжата.

Поначалу я хотел было позвонить Эллен и занять часть дня прогулкой по городу — как писателю, мне это необходимо. Я подумал, что смогу потратить некоторую сумму на то, чтобы угостить эту дамочку выпивкой, но, хотите верьте, хотите — нет, я не смог этого сделать. Позвонив Г. (пардон, Наташе), я полностью увлекся игрой и мыслями о предстоящей встрече. Как все это произойдет? Сможем ли мы выдержать и не разразиться хохотом? Будем ли мы смущены? И в конце концов, будет ли это в самом деле чем-то необычным?

После ночи настало утро. Гарриет чувствовала некоторое напряжение — она ждала Питера, который вот-вот должен был вернуться домой, поэтому решила успокоить нервы уборкой под кухонной раковиной. Чуть раньше она купила Тимми чудесный набор ярких фломастеров, и четырехлетний малыш был на седьмом небе от счастья. Он сидел рядом с ней в кухне и, рассматривая картинки в своей новой книжке, сам того не замечая, водил фломастерами по рукам и ногам. А голова Гарриет вместе с жесткой щеткой скрылись в темной бездне — в мире ведер и порошков, того, что обычно называют «под раковиной». Несмотря на это, она смыла с сына наиболее заметные рисунки, а потом оба вернулись к своим делам. Гарриет в основном думала о своем первом опыте.

Прошлым вечером все прошло хорошо. Правда, она чуть нервничала. Но, видимо, это нормально — так ей было даже легче. Она ужасно боялась, что Питер чем-то выдаст себя, и все сорвется. Однако он вел себя отлично, и до тех пор, пока он не снял с себя одежды, Гарри вполне могла представлять себе, что перед нею незнакомый мужчина. Но как только он разделся, то сразу же стал таким знакомым, что вся острота ощущений исчезла.

Гарриет решила, что ей не удалось проиграть все так, словно она встречается с незнакомцем. Конечно, она могла притворяться сколько угодно, быть сексуальной и раскованной, но это дела не меняло, потому что она знала, что рядом — ее старина Питер.

Удивительным было другое — она и впрямь вообразила себя другой женщиной, и это чувство почти не оставляло ее. Между прочим, ей было бы легче, если бы с нею действительно был чужой мужчина. Весь вечер солировала Наташа. И ей это нравилось. Наташа спасла Гарриет от смущения, когда та замялась, не представляя, чего бы еще такого необычного сделать. Поразительно, насколько защищенной и отгороженной от происходящего Гарриет чувствовала себя за спиной Наташи.

Правда, в конце, выходя из номера отеля, она ощущала себя совершенно измотанной. И это пугало ее. Хорошо, что ей удалось быстро и без проблем выйти из отеля. Едва ли хоть кто-то бросил на нее взгляд, когда она шла по темному опустевшему вестибюлю. На Рассел-сквер она поймала черное такси и поехала на нем домой — до самого Блэкхита. Ведь, в конце концов, она заработала в тот вечер три сотни фунтов, разве не так?

Размышляя о произошедшем, Гарриет была поражена тем, до чего ей все понравилось. Нет, не только поражена, но даже удовлетворена! Игра разбудила в ней сексуальность, о которой она и не подозревала. Может, это произошло из-за того, что и Питер тоже вообразил себя другим человеком? Другим человеком, который спит с женщиной в непривычных для себя условиях. Это раскрепощало.

Как-то Гарриет прочла в журнале, что для многих людей секс с незнакомцем предпочтительнее. Им проще вступать в половой контакт с чужаками. Наверное, это относилось и к ней. Она была потрясена. Правда, не стоило забывать о том, что незнакомец этот был ее лучшим другом. Но, несмотря на это, в ней пробудился зверский аппетит, о котором она и не подозревала. Может, все дело в мрачноватом пресвитерианском воспитании, которое шотландцы дают своим детям? Хоть она и принимала пилюли, читала современные издания и встречалась с мальчиками в юности, похоже, все это не пробудило тлеющую в ней сексуальность. Выходит, Питер прав: каждую английскую женщину — представительницу среднего класса — воспитывают в таком духе, что она просто не в состоянии стать сексуальной и не знает, как вести себя с мужчиной в постели. Гарриет заключила про себя, что, нажав на нужную пружину, она уже не сможет остановить весь механизм.

Гарриет читала, что эти проблемы волнуют многих. Есть семьи, в которых жены позволяют мужьям иметь любовниц, только бы не вести себя в постели свободно. Но такие жены через некоторое время вдруг обнаруживали, что в них просыпается сексуальность, которую они до сих пор так рьяно отрицали. Ни с того ни с сего они вдруг обнаруживали, что готовы лечь с любым! Мужьям это, разумеется, не нравилось, они ревновали и пытались удержать страстных дамочек в узде. Не исключено, конечно, что такого и не было на самом деле, но вот в журнале об этом почему-то написали.

Кто знает, может, всю предыдущую жизнь и она была такой вот женщиной и боялась секса. Гарриет ведь всегда была такой скромной. Она еще помнила свои юношеские ощущения — у нее вдруг появилась грудь, все эти взгляды, сомнения, необходимость смотреть на мальчиков — гормоны тогда сильно взыграли в ней, и она понятия не имела о том, как привести свою мятущуюся душу в порядок. Было это четырнадцать лет назад, и только вчера вечером, делая с Питером в незнакомой постели то, что вынуждена была делать, Гарриет вдруг поняла, в чем дело. Если вы боитесь секса, то для вас сущим подарком будет необходимость заниматься сексом, как работой. Вот тогда вы сможете полностью раскрыться и получить от него удовольствие.

— Мне, конечно, не очень-то хочется делать все это, но что поделаешь? Это моя работа. Так что уж лучше делать ее как следует, — пронеслось в голове Гарри.

Не сказать, что игра доставила ей уж такое бешеное удовольствие. Она перестаралась, но должна была сделать все так, чтобы ему понравилось. Однако Гарриет была счастлива, что занимается этим. И она отлично изобразила оргазм. Вспомнив об этом, женщина усмехнулась. А на самом-то деле до оргазма было очень далеко. Как обычно. Правда, раньше у нее кое-что получалось, но потом она не могла обходиться без дополнительной стимуляции половых органов пальцами. Зато вчера — другое дело. Она изобразила такой бурный оргазм, что ее, наверное, было слышно на всем втором этаже отеля. Правда, вспоминая все это, Гарриет пришла к неутешительному выводу, что часто так выкладываться она не сможет. У нее даже горло немного заболело. Что ж, всему приходится учиться. К примеру, теперь она знала, что сосать резину не так уж противно. В любом приключении есть свои хорошие и плохие стороны.

В кухню пришел Джонти — он попросил кока-колы, а заодно прочел младшему братишке короткую лекцию о том, какого цвета бывают поезда. И умудрился успокоить Тимми всего за каких-то две минуты. Тот перестал плакать. Рекордно короткий срок. Но не совсем.

Когда бездельничаешь, четыре с половиной часа — это очень долго. Зато когда торопишься, это время пролетает, как одно мгновение.

Дело дошло до того, что я даже и не попытался звонить Эллен. Выйдя из отеля, я направился бродить по Вест-Энду. Ни дать — ни взять — турист. Вообще-то я нервничал. Брел вниз по Нил-стрит и едва сдерживался, чтобы не покупать что попало в каждой встречной лавке. Дал фунт какому-то негру, выплясывавшему брейк-данс перед толпой японцев в сыром Ковент-Гардене. Понаблюдал, как в шведском центре на Лесестер-сквер часы с резными фигурами очень громко пробили три часа. Наверное, шведы любят громкий звон часов.

Я немного скучал. Как это ни смешно, я чувствовал возбуждение и скучал одновременно.

Решил зайти в кино. Ох, как хорошо иметь деньги! Я был просто горд тем, что не потратил ни пенни в магазинах. Как обычно, задумался: то ли посмотреть дурацкий развлекательный фильмец, то ли выбрать заставляющую думать картину тридцатых. Я выбрал первое. Как обычно. Фильм оказался просто ужасным.

Впрочем, как ни старался, я не мог сконцентрироваться и внимательно смотреть на экран. Хотя как актер Патрик Свейз весьма неплох — запросто перешибает две деревянные дощечки.

Мне осталось убить всего полтора часа. Я вернулся в Ковент-Гарден, где другой уличный танцор развлекал толпу (ту же самую?) тем, что крутился на голове, защищенной старым мотоциклетным шлемом. Чего только люди не делают, чтобы заработать деньги! Да-а-а…

Наконец время пришло. Я пошел в кафе «Пингвин» и заказал огромный бокал кислого сухого вина. Разумеется, я оказался в кафе на тридцать пять минут раньше, чем надо. Следующие три четверти часа я то и дело оборачивался на входящих в кафе людей — будто моя голова была намагничена и сама тянулась в другую сторону.

А потом… Я не узнал ее! И не узнавал секунд тридцать! Причем учтите, что она вошла, освещаемая светом, льющимся с Сент-Мартинз-лейн. Это было потрясающе! Первое, что пришло мне в голову, когда она появилась в дверях: «Боже, какая красавица! Черт возьми!» И лишь потом я увидел красную розочку, вплетенную в темные кудряшки. И понял, что эта женщина — моя собственная — жена. И в то же время она не была моей женой, как это ни странно звучит. В кафе вошла Наташа. Передо мной на столе лежал свернутый в трубочку номер «Файнэншл Таймс». Итак, она узнала меня.

Кажется, я еще не видел у нее такой одежды. Трикотажный шерстяной жакет облегал ее, как перчатка. На шее висела золотая цепочка (уж цепочку-то я узнал, потому что сам подарил ей ее), а на ней красовался крошечный золотой замочек. У жакета был большой воротник, а в огромном вырезе темнела загорелая кожа. Жакет застегивался на черную «молнию». И я никогда не видел у нее таких серег. Господи, ее ноги, туфли на каблуках — все было великолепным! И вдруг мне стало очень приятно, что такая женщина сидит рядом со мною за столом. Официант просто из кожи вон лез, чтобы получше обслужить нас — в жизни не видывал такого в кафе «Пингвин». Обычно у них в заведении можно помереть от голода или жажды, прежде чем на тебя обратят внимание. Хотя что с них возьмешь — они же, в основном, французы.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Нам надо было начать беседу в новых ролях, поэтому мы не сразу сообразили, что делать. Мне так хотелось сказать: «Гарриет, ты просто сногсшибательно выглядишь. Я даже не узнал тебя, когда ты вошла в кафе». Вместо этого я неуверенно пробормотал:

— Ну, как ты? — Нелепый вопрос. Эта женщина — ее манера поведения, прическа, серьги, одежда — не была моей женой. От нее даже пахло иначе. Хотя кое в чем все же можно было узнать мою старинную подружку Гарриет. Впрочем, жена моя почти полностью растворилась в этой новой, незнакомой мне особе. И уж если быть честным с тобой, мой маленький, надоевший мне экранчик, эта другая женщина была слишком хороша для такого типа, как я.

Мы выпили по огромному бокалу терпкого вина, а затем прошли в другой зал, чтобы пообедать там. Иногда в «Пингвине» обедают мои приятели: вот и сейчас за одним из ближайших к двери столиков сидели Малькольм Николс и двое ребят из ассоциации прессы. Я хотел было пройти мимо, сделав вид, что не заметил Малькольма — тот несколько раз видел Гарриет. Однажды на Рождество, в прошлом году, кажется, она даже говорила с этим типчиком. А потом я подумал: «Какого черта!» Я остановился и заговорил с Малькольмом. Затем, набрав полную грудь воздуха, представил его моей спутнице, мисс Ивановой. Да, дорогой мой экранчик, я назвал ее именно этим именем, которое она сама себе придумала. Видеть надо было, как все они оторопели, глядя на Наташу, а потом не сводили с нас глаз, пока мы шли к столику! Когда мы наконец сели, в ее глазах вспыхнул озорной огонек — такой, какой частенько загорался в глазах моей женушки.

«Неплохо», — сказала она мне взглядом.

Может, конечно, я ошибся, но, по-моему, она была очень довольна.

Я тоже. Уж не помню, когда мы в последний раз вместе обедали в ресторане. Она была великолепна. Я тоже старался играть свою роль получше. Впрочем, у этого Роджера были почти те же самые семейные и жизненные проблемы, что и у Питера Хэллоуэя. Кажется, я где-то встречал этого человека.

Поначалу я едва сдерживал смех. Но вообще-то с задачей своей я справлялся. Когда я бросил что-то пренебрежительное в адрес своей жены, Наташа и бровью не повела. Она улыбалась, смеялась и подмигивала мне, рассказывая о своем (вымышленном, разумеется) детстве. Чего только она мне не понарассказала: и дед-то у нее — эмигрант-портной из России, и отец-то — злобный учитель. Отец-одиночка, между прочим. Это ей надо было быть писательницей, а не мне! Я то и дело подливал ей вина (оно было получше, чем та кислятина, что мы пили вначале), а мой взгляд то и дело упирался в золотой замочек, сверкающий на прелестной груди Наташи.

Пиршество было роскошным, хотя, по-моему, она едва притрагивалась к еде. А потом настало время действовать. Я сделал вид, что набираю полную грудь воздуха, и спросил ее, не согласится ли она пойти со мною в отель. Она тут же с готовностью заявила, что просто мечтает об этом. Но еще надо было обговорить цену.

— Уверена, что вы не пожалеете о каждом потраченном пенни, — вдруг заявила она. — Обещаю, что вам очень понравится.

Пульс застучал у меня в висках, и я покрылся потом.

Я сказал, что заплачу ей в такси. Так и случилось: я отдал ей банкноты Гарриет, пока черное такси кружило по Трафальгарской площади. Самое лучшее в лондонском такси — это то, что ты можешь обнимать великолепную молодую женщину прямо на Чаринг-Кросс-роуд. Разве шлюхи целуются в рот? Эта целовалась.

Дурея от предоставленной мне свободы, я осознал, что теперь за свои деньги могу гладить ее бедра, обтянутые темными чулками, ласкать нежную грудь. А какое удовольствие дотрагиваться языком до языка принадлежащей тебе женщины, чувствовать на губах вкус ее помады и вдыхать аромат сгорающей от страсти куртизанки, которая внезапно начала поглаживать длинными пальцами твое восставшее естество! Мне редко удавалось так быстро дойти до такого состояния. Но это что! Я уж и не помню, когда обретал подобную твердость. Дело дошло до того, что я едва мог идти, когда такси привезло нас на место.

Она была на себя не похожа. С самого начала она была спокойна, выдержанна и взяла на себя роль ведущего. Едва мы оказались в номере, как Наташа заявила, что хочет принять ванну. Она мгновенно раздела меня, осыпая мое лицо мелкими, пожалуй, даже стыдливыми поцелуями, а затем принялась нежно покусывать мне шею. А ванна тем временем наполнялась водой, на поверхности которой плавала, пузырясь, ароматная пена. Наташа раздела меня, как это сделала бы гейша. Казалось, она испытывает огромное удовольствие от этого процесса, хотя не пойму, чему тут радоваться.

Расстегивая пуговицы на моей рубашке, она прошептала мне на ухо: «Мне так нравится, когда у мужчин грудь покрыта волосами. Девушки от этого с ума сходят. Господи, как я жду того мгновения, когда ты войдешь в меня!». А потом она погладила меня руками, словно для того, чтобы придать большую значимость своим словам. Тут вдруг мне припомнилось, что Грета Скаччи в одном из фильмов Гаррисона Форда поступала именно так, то есть она говорила это герою, который уложил ее поперек стола.

Внезапно я понял, что беспокоюсь о том, как бы не разрушить возникающего между нами притяжения. Мне пришло в голову, что если бы Пит и Гарриет Хэллоуэй заглянули случайно в номер отеля «Кингз», где Роджер находился с Наташей, то они (Пит и Гарриет) тут же в испуге поджали бы хвосты и бросились бы прочь.

Забравшись в ванну, я стал с интересом наблюдать за происходящим. Я просто лежал, поглаживая ту часть моего тела, которая вдруг стала твердой и даже чуть поднималась из воды. Это было чудесно. Тут Наташа вышла из ванной, чтобы включить телевизор и найти какой-нибудь канал с музыкой. Потом она вернулась и стала раздеваться. Не могу сказать, что она устроила стриптиз, но все ее движения были полны чувственной грации, и чем меньше одежды на ней оставалось, тем больше моему взору открывалось такое знакомое мне тело. Последними она сняла серьги. Между прочим, в одних серьгах она выглядела потрясающе. Впрочем, она вообще необыкновенная девушка. И с каждым днем становится лучше.

Да-а-а… Все было, как в эротическом сне, но именно так она себя вела. И эта одновременно знакомая и незнакомая мне женщина вытворяла такое, о чем Гарриет и помышлять бы не стала — она гладила свое тело, ласкала груди, а потом ее пальчики утонули в пушистой поросли, прикрывающей ее лоно. Боже, да если бы Гарриет так себя вела, я чувствовал бы себя неловко, нам обоим было бы не по себе, но, глядя на эту придуманную моей женой женщину, я понял, что просто млею от восторга.

Улыбаясь какой-то особенно притягательной улыбкой, она наконец скользнула в воду. На ней осталась лишь красная роза да косметика. К счастью, ванна была просто огромной, но вода все равно расплескалась на пол и даже затекла в комнату, намочив при этом ковер. Наташа ухватилась за меня, а я с наслаждением принялся ласкать ее соски. Вообще-то в прежние времена мы иногда принимали ванну вместе, но это было так давно, во всяком случае, не год и даже не два назад. Я уж и забыл, какое это удовольствие — ощущать, что часть твоего тела греется под водой, другая стынет на воздухе, а волны, появившиеся на поверхности от движения наших тел, плещутся вокруг моих плеч.

Я подтянул Наташу поближе к себе, чтобы усадить ее на себя верхом. Господи, да я забыл, как это делается в ванне! Тут она приникла к моим губам в страстном поцелуе, а затем просто сразила меня наповал, вытащив невесть откуда пачку презервативов и бережно натянув один из них на мой трепещущий жезл. И лишь потом она медленно опустилась на него. На мгновение мы оба замерли — не могу точно передать охватившее меня тогда чувство, но скорее всего это можно описать как «возвращение домой». Мне казалось, что я попал в рай. Вода все выплескивалась из ванны; я уже начал подумывать, что к нам с жалобой вот-вот прибегут нижние жильцы.

Тогда мы выбрались из ванны и направились в комнату. Там-то на жестком ковре я и взобрался на эту женщину, которая лежала на спине, подняв неправдоподобно длинные ноги к потолку. Мне казалось, что она умудряется одновременно гладить мое лицо, волосы, спину и даже задницу. И еще она царапала меня ногтями. Признаюсь, я в жизни не слышал, чтобы она издала так много шума, занимаясь любовью. Просто невероятно! Можно было подумать, что она отдается мужчине в первый и последний раз в жизни, причем знает об этом. Уж она и кричала, и причитала, и стонала, да еще выкрикивала всякие непристойности. Я и подумать не мог, что горло и рот Гарриет способны издавать такие звуки. Обычно она только ворковала что-то на своем шотландском наречии, а сейчас словно плотину прорвало. Откуда только она набралась всего этого? Но Боже мой, как же мне все это нравилось! Как это ни печально звучит, в этом гостиничном номере я был счастлив так, как никогда! Я не имею права на такое счастье.

Даже сейчас, набирая все это на компьютере, я испытываю невероятное сексуальное возбуждение. У меня осталось воспоминаньице об этом божественном вечере — красные пятна на коленях, которые я натер на жестком ковре, стараясь получше ублажить ее — ведь она все время просила еще.

А потом мы перебрались на кровать. Она кончала, сидя на мне верхом, приподнимая и опуская свои стройные бедра так рьяно, будто ее жизнь зависела от этих движений. Я-то к этому мгновению уже взорвался, так что мне оставалось лишь наблюдать за ней.

Наташа была великолепна — ее волосы рассыпались по влажным от воды и пота плечам и груди. Вода слизала и ее косметику, а ее крепкие, цвета вяленого помидора соски, казалось, сами тянутся вверх. Никогда не видел, чтобы женщина испытывала такой сильный оргазм. Никогда! Она издавала совершенно нечеловеческие звуки, выла, как ветер, визжала и всхлипывала…

Но вот все было кончено. Буря утихла. Тело Наташи перестало дрожать, и она вся стала мягкой, как котенок. Она замерла у меня на груди и, по-моему, даже принялась сосать палец. Потом я вынырнул из-под нее, и мы оба засмеялись тому, как ловко она сняла с меня резинку. И мы, кажется, уснули.

Наверное, уже пробило полночь, когда я открыл глаза. В комнате все было вверх дном. По телевизору Джек Леммон и Ширли Маклейн — вечная парочка в его квартире — просеивали спагетти сквозь сито. А в моем номере буквально все говорило о недавних бурных событиях. Божественная женщина уже встала. Она стояла возле кровати, завернувшись в полотенце. Наклонившись ко мне и чмокнув меня в щеку, она прошептала:

— Спасибо тебе, Роджер, это было чудесно. Я оставлю свою карточку на столике — вдруг тебе захочется еще раз меня увидеть. А сейчас мне пора. Еще раз спасибо. Не вставай, не беспокойся. Спи. Желаю тебе удачи на завтрашней встрече. Надеюсь, все пройдет хорошо.

— Гарри, — пробормотал я.

— Ш-ш-ш. — Она погладила меня по голове.

— Не уходи, Гарри, — взмолился я. Вечно я валяю дурака: неужели я не мог доиграть свою роль до конца? Похоже, что нет.

— Я не знаю, кто такой этот Гарри. Не может быть, Роджер, чтобы ты спал с мужчиной. Нет же, я — Наташа. Наташа Иванова. — И вправду, это был Наташин голос. — А теперь спи.

Вы не поверите, но я действительно уснул.

Когда через несколько часов я встал, чтобы сходить в туалет, ее уже не было в номере. Телевизор был выключен, но больше ничего в комнате не изменилось. В воздухе все еще витал аромат ее духов и тяжелый запах секса. Лишь это, да еще мокрое пятно на ковре, говорило о недавнем присутствии здесь женщины. Да, еще на туалетном столике валялась ее визитная карточка с наспех нацарапанными словами: «А здорово получилось, а? Увидимся завтра». Хоть записка была написана почерком Гарриет.

Я пошел в ванную и принял душ. А наутро отдал должное настоящему английскому завтраку, который подавали в отеле «Кингз». Потом я сел на электричку, которая должна была доставить меня в Блэкхит. И всю дорогу я спрашивал себя, как она меня встретит.

Гарриет в джинсах, свитере, с забранными наверх волосами, без следа косметики мыла щеткой раковину. Похоже, она затеяла большую уборку, не забывая, однако, при этом хвалить рисунки Джонти. У нее был отдохнувший вид. Можно подумать, она отлично выспалась.

— Привет, дорогой, — проворковала она, быстро поцеловав меня в щеку. Оказалось, нам совсем не трудно смотреть друг другу в глаза. — Скажи же Тимбо, что поезда бывают розовыми.

— Тимоти, дружище, твоя мама, как всегда, права. Насколько лучше стал бы наш бренный мир, если бы все поезда на британской железной дороге, а в особенности те, что курсируют на юго-востоке, были розового цвета. Думаю, мы бы целыми днями глазели на них. Привет, Г., милая, а я-то думал, что ты ушла в спортивный зал.

— Нет, я решила дать Аарону выходной. Сегодня особенный день. Кстати, твой старший сын смотрит в темной комнате какой-то очередной шедевр Спилберга. Может, нам стоит вместе прогулять нашего сатанинского пса?

— О’кей. Давай отведем его на какой-нибудь пустырь. Может, он все-таки попадет под автобус.

— Питер, ты слишком жесток к нашему псу! — рассмеялась Гарриет.

— Я ничуть не больше жесток, чем сам Старфайер.

— Да, знаю, но я скрываю эту черту его характера. А то как бы он не заработал комплексы.

— Да у него уже полно их. В этом-то и есть его беда! Старфайер — собака с очень сложным характером. Кстати, Гарри, а что еще ты скрываешь? — спокойно поинтересовался я.

— Не много, — ответила она. — Но я думаю, что прогулка поможет мне приоткрыть завесу над некоторыми тайнами. Пойду-ка схожу за своими заметками. — И Гарриет многозначительно посмотрела на меня, как бы давая понять, о чем идет речь. Но тут же притворилась, что не делала этого, и занялась важным делом — составлением посуды в буфет.

Тут в кухню вошел Джонти, а я занялся письмами, в которых мне прислали самые-самые препоследние — распоследние напоминания о том, чтобы я немедленно заплатил по счетам. Улучив мгновение, когда Гарри оторвалась от своих кастрюль, я шепнул ей на ухо:

— Мне бы очень хотелось узнать некоторые твои тайны.

— Заткни свой рот. Пит, и молчи до тех пор, пока мы не окажемся на пустыре.

— А разве не писали в «Вестерн мейл», что женщина должна быть шлюхой в кухне, хозяйкой в спальне и начальником в гостиной? — улыбнулся я. — Я рад, Гарриет, что ты точно знаешь, где какая комната.

— Признаться, я думала, что «Вестерн мейл» — это важная провинциальная газета.

— Да нет, это сатирическое издание.

— Папочка, а что такое «шлюха»? — донесся до меня голос Джонти.

— А? М-м-м… — Мысли лихорадочно понеслись у меня в голове. — Ну-у-у… Это человек неукротимой энергии, с богатым воображением, полный любви…

— Что ж, пап, тогда я тоже шлюха. — Джонти пошел из кухни, бормоча: — И Тимоти тоже шлюха. Это уж точно. Но он очень глупая шлюха, потому что думает, что поезда бывают розовыми.

Кажется, я уже обращал внимание на то, что в нашей семье установилось согласие и счастье. Ничего не осталось от той депрессии, которая всех нас сводила с ума.

Они с Питером почти не разговаривали, пока взбирались на гору. Гарриет вся взмокла — лето все еще продолжалось, и солнце нещадно палило. Даже на горе, где трава уже пожелтела от его жарких лучей, не стало прохладнее, хотя дул теплый ветерок. Наверху тут и там сидели небольшие компашки, забредшие сюда, чтобы под сводами ив и буков съесть на воздухе свой ленч. Старфайер принялся кружить вокруг отдыхающих в надежде спереть у зазевавшегося ребенка печеньице или сандвич. Гарриет и Питер дружно притворялись, что не имеют никакого отношения к этому псу. Они шли, прячась в полуденной тени от солнца. Их путь лежал в дальний парк. Гарриет улыбнулась, подумав о том, как хорошо им было, когда они притворялись другими людьми.

Когда Питер вернулся домой, у него был вид, как у Старфайера, который только что обчистил холодильник. Пес в такие минуты напоминал воскресный окорок. Питер слегка придерживал жену под руку, и они не спеша брели по направлению к Гринвич-парку, купавшемуся в солнечном свете. Многие вокруг играли в крикет, в небе разноцветными огоньками плясали на ветру яркие воздушные змеи.

Гарриет было до смешного хорошо. Да и Питер неплохо чувствовал себя после прошлого вечера. Наконец она решила, что должна поблагодарить его:

— Спасибо тебе за вчерашний вечер, — тихо проговорила Гарри, нарушив молчание.

— Мне?! — воскликнул Питер изумленно. — Я чудесно провел время. Ты же знаешь.

— Что ж, надеюсь. Думаю, мне пришла в голову неплохая мысль. Вот только, боюсь, тебе было очень нелегко притворяться незнакомцем. Впрочем, ты отлично сыграл этого Роджера! Мне то и дело казалось, что ты вот-вот просто взорвешься от клокочущего в тебе смеха. У меня хоть было время подготовиться, а ты даже и этого не успел.

— Ну да, согласен, что все это было довольно странно. И нелепо. Но должен тебе сказать, что через некоторое время я перестал воспринимать ее как тебя. Словно у меня любовница на стороне, но это совсем не опасно. Мне очень понравилось. Не помню, когда я так хорошо проводил время. Да ты это прекрасно знаешь, что я говорю… А смогу ли я еще раз «снять» тебя?

— У тебя же есть мой телефон. Просто позвони. — Она засмеялась. — Ох, Питеркинс, я так довольна. Спасибо тебе. Все просто замечательно получилось.

— Мне кажется, она была великолепна. Нет, не она, а ты. Только теперь я, кажется, немного робею перед тобой. И сегодня, прогуливаясь тут с тобой, я чувствую себя совсем не так, как чувствовал бы, скажем, позавчера. Теперь у нас появился известный нам одним секрет, и мне это очень нравится. Но ты… Ты внезапно обрела эту необычайную силу, ты такое можешь… И от этого я робею еще больше. Мне всегда не нравились артисты, которые играют, оставаясь собой. Ведь вся суть любого представления — в превращении, в очаровании волшебства. Наверное, именно поэтому люди боготворят «звезд». «Звезды» владеют даром перевоплощения — это странно, необъяснимо, иногда кажется, что им помогают какие-то злые духи! А мы смотрим на них. И восхищаемся. И таим дыхание. Как это у них получается? Вот они дома — готовят завтрак, одеваются, пишут записку молочнику, словом, делают все то же, что и мы, простые смертные. И вдруг они превращаются буквально в богов, которым по плечу то, о чем мы и помыслить не можем. Так кто же они? И когда они настоящие — дома или когда играют на сцене или в кино?

Они остановились, наблюдая за машинами, пережидающими светофор на перекрестке.

— Как-то я видел в Тель-Авиве Мадонну — она делала пробежку, — продолжил Питер. — Вечером у нее должен был состояться концерт. Она бежала в какой-то простенькой кепочке, футболке и шортах. Да! Конечно, с ней рядом были тренер и телохранитель, но во всем остальном она ничем не отличалась от обычного прохожего — невысокая, стройная женщина. Кажется, я был единственным, кто заметил ее. И вечером того дня я увидел ее по телевизору. Любимую миллионами, потрясающую! В голове не укладывалось, что это могла быть одна и та же женщина!

— Все это очень интересно, Пит, но я — не Мадонна, — возразила Гарриет.

— Нет, но все сказанное мною можно отнести и к тебе тоже. Я не представляю, как это получается. Но я преклоняюсь перед тобой. Представление и повседневная жизнь — это совершенно разные вещи. Признаюсь уж тебе, что я стал немного побаиваться тебя, Г. Но как бы там ни было, ты была просто потрясающа. Куда лучше Мадонны. Потому что, по сути, это ты трахнула меня.

— Вообще-то это сделала не я.

— Нет, конечно. Прости. Наташа. Спасибо, Наташа. — Он нежно поцеловал жену в носик.

Они пошли дальше.

Гарриет подумала о том, что Питер был на редкость открытым и великодушным. Что-то с ними обоими случилось. И это стоило того, чтобы продолжать расследование и дальше. Она решила, что должна спросить у него одну вещь:

— А ты сумеешь пережить это, Питер? Если это станет моим постоянным занятием?

Они уселись на выжженную солнцем траву в самой высокой части горы. Питер невидящим взором смотрел вниз, на раскинувшийся внизу огромный город. Раздумывая над вопросом жены, он, сам того не замечая, потер свой лоб и запустил пальцы в волосы.

— Пережить, так ты спросила? Господи, я даже не знаю. — Над их головами, хлопая на ветру, пролетел огромный оранжевый воздушный змей. — Да нет, конечно, мой ответ «нет». Я не смогу не ревновать. Мне захочется всех их убить. Боже мой, да об этом и речи нет! — Голова его опустилась, крупными руками он прикрывал глаза и лицо. Даже рот. — Все так нелепо. Я, право, не знаю, если уж быть честным до конца. — Замолчав на мгновение, Питер застонал. — Я все утро думал об этом. Меня раздирают противоречия. Знаешь, я думал и думал… Просто не знаю, что и сказать.

Питер вытянулся на спине сбоку от Гарриет. И вдруг, как это уже бывало, Гарриет оказалась тронутой его ранимостью. Она одна на всем свете знала все его слабые стороны, знала, как запутался в неприятностях этот большой человек. Она все еще любила его, несмотря на их прошлое.

Зажмурив глаза и обращаясь скорее к небу, чем к Гарриет, Питер заговорил, пытаясь поточнее сформулировать ускользавшие от него мысли:

— Дело в том, что я, кажется, обнаружил в своем характере нечто весьма неприятное. Вообще-то я, пожалуй, всегда подозревал об этом… Но никогда не знал ничего наверняка. Не думай обо мне слишком плохо, Гарриет.

— Хорошо, — спокойно промолвила его жена. — Не тревожься. Мы оба многое узнали о самих себе.

Питер помолчал, а затем воскликнул:

— Нет, я так не считаю!

— Кажется, я могу возразить тебе. Ты как раз так и считаешь, если уж быть честным. Продолжай, я не против. Скажи, что тебе нравится. Все в порядке. Все замечательно. Все-все! — Так оно и было. Гарриет казалось, что в этот день она сможет вынести что угодно.

— Это ужасно, я понимаю, но я… я чувствую себя гадким, гнусным, паршивым негодяем из-за того, что моя жена наденет этот маскарадный костюм и отправится… на панель, по сути, отправится… да еще с моего разрешения. Она трахалась всю ночь…

— Ну, и… — подбодрила его Гарриет.

— И ей это очень понравилось! Черт, Гарри, мне была по нраву эта затея. Не то, что я был там с тобой… Хотя это тоже было великолепно. Сама мысль об этом. О том, что ты делаешь это с незнакомцем. Да, конечно, это был я, но ты же, то есть, мы делали вид, что не знаем друг друга. Но сама мысль об этом… да, эта мысль сводит меня с ума. — Питер помолчал. — Прости, — вновь заговорил он. — Это все так нелепо. Я полон противоречий, я просто разрываюсь на части. Во мне словно два человека борются. Два человека, имеющие совершенно разные мнения. С одной стороны, меня просто душит ревность при одном воспоминании о том, что ты готова отдаться какому-нибудь неизвестному подонку, какой-то скотине, которая будет платить за это деньги. И что еще хуже, возможно, этот тип будет нравиться тебе, и ты будешь это делать с удовольствием. Господи!.. А с другой стороны… Боже мой, даже не знаю, как это произнести вслух: где-то в глубине моей порочной души прячется червь сомнения, и он гложет, гложет меня. Этот другой человек в восторге от того, что нас теперь объединяет общая тайна. Как будто я виновен в самом прекрасном из смертных грехов… И мне это нравится! Мы с тобой единственные люди во всей Вселенной, которым известно то, что было прошлым вечером. Мы оба способны переступить через общепринятые правила. И делать запрещенные вещи. Я буду единственным мужчиной, поддерживающим тебя, я буду твоим соратником. Кажется, этот гадкий тип во мне допускает мысль о том, что ты… Господи, я не знаю… ты займешься этим делом и будешь ловить в свои сети похотливых, порочных, жутких старых козлов. — Питер замолчал. Вид у него был весьма угнетенный. Похоже, он был не в состоянии договорить до конца, но все же он спросил: — Ты возмущена этим?

— Нет, — ответила Гарриет. Она говорила самым решительным тоном, на какой была способна. Женщина не хотела, чтобы в ее голосе слышалось сомнение. Но что-то в ней перевернулось. И это было новое чувство. Гарриет уже успела все как следует обдумать, а теперь вдруг ее решимость начала потихоньку испаряться. Это было так типично для мужчины — заниматься самобичеванием. Все было понятно: он просто хотел вновь занять главенствующее место в жизни жены. Да уж, умно, ничего не скажешь…

Питер все еще лежал, закинув руки за голову и закрыв глаза.

— Это ужасно, — прошептал он, — но мне было бы по душе, если бы ты, возвращаясь от этих идиотов, рассказывала мне о том, что вы делали вместе. — Он бормотал, обращаясь к себе, а не к жене. — Господи, я просто дрожу, думая о том, что ты будешь делать это за деньги. И ты обо всем расскажешь мне. Я буду все знать. Наверное, я безумен. Мне просто не верится, что я все это говорю. Это невыносимо. Нет, это сначала было невыносимо, а потом… Я бы с радостью перебил их всех, убил бы… Ох, Гарриет! — с горечью вздохнул Питер. Теперь мне кажется, что все хорошо. Кажется, мне это нравится. Да, нравится, Гарриет Хэллоуэй! И я все же люблю тебя!

— Я тоже люблю тебя, Питер Хэллоуэй. — Она просто не знала, что еще можно сказать в такой ситуации. Хоть это было честным признанием. Гарриет было хорошо рядом с мужем. Но она немного смущалась, и даже побаивалась. Впрочем, побаивалась она уже давно — с тех пор, как они разорились. И не без оснований.

Гарриет подумалось, что они очень близки, когда сидят вот тут, под ними простирается весь Лондон, а на другой стороне Темзы виднеется Хэмпстед-Хит…

И вдруг выяснилось, что им больше нечего сказать друг другу. Похоже, решила Гарриет, каждый из них вспоминает прошедший вечер и их поведение. Как ни смешно, но у нее было такое чувство, будто они вместе сделали что-то новое и запретное — нюхали кокаин или проглотили по таблеточке ЛСД. И им стало легче, но еще о многом надо было подумать.

Через некоторое время они встали и замерли на месте, любуясь огромным городом. Голова Гарри, как обычно, упиралась в подбородок ее мужа. Бороздя носом землю, к ним подбежал Старфайер: пес, похоже, решил, что что-то должно произойти.

Потом, когда они вернулись домой, Гарриет напоила детей чаем. Они с Питером легли в постель, и им было уютно вместе как никогда. Она позволила ему осторожно стянуть с нее джинсы, трусики и осторожно войти в нее. И они застыли, не двигаясь.

— Я только тебе позволю делать это без презерватива, — прошептала она ему на ухо.

— Две разные женщины за двадцать четыре часа. А неплохо, а, Гарриет? — усмехнулся Питер.

— Но это же не в первый раз, Питеркинс, — решилась проговорить она.

— Гарри! — укоризненно выдохнул Питер. Правда, они не ссорились, поэтому она просто рассмеялась и поцеловала его в кончик носа. А потом она приникла к его губам жарким поцелуем, и они стали ритмично двигаться в едином танце любви. На этот раз Гарриет тоже достигла вершины наслаждения, что было ей очень по нраву. Когда все было кончено, они задремали, но спать им не давали крики их мальчишек, которые ругались из-за того, что по вине одного из них хлеб в тостере пригорел.

Итак, я сделал это. Решился все-таки. До сих пор не могу поверить в это. С одной стороны, я чувствую необыкновенное возбуждение, а с другой я напоминаю себе робота, который делает все автоматически, выполняя чьи-то приказания. Г. открыла счет на свое имя. Мы теперь называемся «Т&Т Сервисез». То есть, она занялась официальной частью, а я стал претворять в жизнь план «Как продать свою жену». Были напечатаны крохотные карточки с изящными надписями. Я приобрел мобильный телефон — хорошенькую маленькую «моторолу». Арчи Эйткен, мой одноклассник, живущий сейчас в Штатах, обещал привезти несколько баллончиков со слезоточивым газом. Он сказал, что постоянно возит их для обеспокоенных отцов и мужей. Почему-то он не упомянул обеспокоенных сводников. Да, и я был прав, когда говорил, что Гарриет всю энергию отдаст на приобретение новых шмоток.

Когда я готовился дать о ней объявление, то, к своему удивлению, понял, что все наконец-то становится реальным. И мне это было ненавистно. Черт возьми, что же это мы делаем? Я купил себе еще небольшую бутылочку виски, с ним жизнь становится как-то легче. Но как же хорошо иметь деньги! Ко мне зашел Тимбо, чтобы поцеловать меня на ночь. Он отхлебнул моего виски, демонстративно сморщил нос, сказал, что на вкус эта вода напоминает перец и что людям ее пить нельзя. Вне всякого сомнения, он прав.

Выпил почти всю бутылку, раздумывая о сложившейся ситуации. Человек почти всю жизнь тратит на то, чтобы научиться быть ревнивым. Может, это и означает, что пришла зрелость? Он должен обучиться ревности, иначе ему не выжить. Потому что вся жизнь основана на соперничестве. Посмотрите только на меня и ТЛС! Да любой из нас при первой же возможности подложит другому свинью! И все дело во власти, разве не так? Ты теряешь власть и не можешь справиться с ситуацией, и тут же огненный язык ревности опаляет твою душу и начинает подтачивать твой рассудок. Но если ты сам взялся за дело, если дал разрешение, если знаешь, что происходит, если первым был ты, то со всем вполне можно справиться, да еще и с легкостью, что бы ни происходило.

Вот так обстоят дела. Теоретически.

Наверное, поэтому я и согласился взять на себя всю организационную часть с этим самым «Т&Т как там их…» И, думаю, если она будет все мне рассказывать и позволит отмывать с себя грязь, и к тому же я по-прежнему буду все контролировать, то я, пожалуй, все это переживу. Во всяком случае, надеюсь, что так и будет. И знаете, временами мне нравится ее задумка. Как ни крути, это какая-никакая, а все-таки работа.

Не так уж она и безумствовала на Саут-Молтон-стрит. Просто у нее было мало денег. Но все равно, она провела шесть счастливых часов, примеряя на себя всевозможные вещи в целой сотне примерочных. Превратившись в одну ходячую сумку, она умудрилась еще и отдать должное всевозможным травяным чаям, кофе и экстракту морковного сока. Ей до мелочей рассказали все о модной косметике и одежде, посоветовали, какие цвета ей больше идут. Занималась с Гарриет хорошенькая, знающая свое дело молодая женщина, которая не считала, что чаевые оскорбляют ее достоинство.

Гарриет искала вещи, которые ей придется снимать с себя при мужчинах. Ей понравился чудный пестрый лоскутный пиджачок от Дольче и Габбаны. К пиджачку прилагались жилет и шелковая юбка. Гарриет сразу поняла, что очень хороша в этом костюме. Но стоил он целую тысячу. Дороговато, что и говорить, но все же приемлемо. Однако такую вещь покупать нельзя. Если Гарриет казалась милой и забавной в лоскутном пиджачке, то на Наташе такая одежда смотрелась бы вызывающе. Так что, все еще немного хрипя, Гарриет вернула костюм продавцу. И дала обещание сделать себе подарок, как только в ее распоряжении будет побольше денег.

Нет, показ мод, который она устроила вечером в спальне для Питера, включал в себя только одну шикарную вещь — темно-синее велюровое платье, очень короткое, с длинными рукавами и высоким воротником, от Ромео Джильи. Еще она купила пару потрясающих босоножек на высоком деревянном каблуке от Маноло Бланик и сногсшибательный свитер от Сони Ракель. У свитера были пышные рукава и такой глубокий вырез, что, казалось, он едва-едва не доходит до пупка. А на жаркие вечера Гарриет приобрела простое платье рубашечного покроя. Она знала, что всем будет казаться, будто под этим платьем на ней ничего нет. Да, и еще она похвасталась мужу хлопковым боди от Джаспера Конрана — за такое можно и умереть.

Это боди она и надела, когда вечером они отправились в бассейн. Они поехали туда на «БМВ» вместе с Марианной, Сэмом и Пиппой, чтобы посмотреть на Джонти, который участвовал в соревнованиях. Создавалось впечатление, что Гарриет всю жизнь провела в этом райском местечке из красного кирпича. В своей возрастной группе Джонти выиграл все заплывы, выиграл с легкостью. В бассейне стояла какая-то особая, радостная атмосфера, все с наслаждением вдыхали в себя пары хлорки, поднимающиеся от воды. Питер отошел на секундочку за угол, но успел вернуться к тому моменту, когда Гэри Хоуп сказал, что Джонти — очень перспективный мальчик. Мордочка ребенка светилась от удовольствия, которое он все же поспешил скрыть в пакете с хрустящими чипсами, которые Питер только что купил ему. Господи, как же хорошо иметь деньги и тратить их при необходимости. Гарриет тоже считала, что тратить деньги — замечательно. И ей хотелось, чтобы этих денег было побольше. Да, она любила деньги. Разве это так уж страшно? Если так, то она, наверное, очень испорченная особа.

Но Господи, она так любила покупать вещи! Словно ее заколдовали, превратив в жадного покупателя. Это было как наркотик. Это было божественно — иметь деньги, поигрывать ими, а потом отдавать их в руки хорошенькой девушке за прилавком. И Гарриет нуждалась в том, чтобы ласкать в ладонях пластиковую карточку. Она на все готова была пойти, лишь бы вернуть себе возможность общения с банком. И ей было наплевать на то, что она займется непристойным делом. Забавно, но все это пришло в голову ей — девушке из такой скромной, строгой семьи. Она и ее брат… Неужели у них до такой степени отсутствовало чувство защищенности, что они готовы были так опуститься? Не месть ли это за святую простоту их мамочки и папочки? Впрочем, возможно, они просто попали в сверкающий водоворот большого города, который поглотил их. Гарриет молила Господа о том, чтобы не опуститься и не исчезнуть, как ее брат Джулиан. Бедняга…

Соревнования завершились, а она стояла, глядя на опустевший бассейн и слушая, как кричат и веселятся вокруг дети. Питер болтал с Тимоти, который давно должен был быть в постели. Уж сколько раз задавала она себе вопрос, что Питер на самом деле думает обо всем этом. Этим вечером она вдруг впервые подумала о том, что она, Гарриет, ни разу не спросила себя, какими будут ее отношения с Питером. Какое место он займет в ее сценарии? В прошлую субботу она просто использовала его. А он оказался счастлив оттого, что его хоть кто-то использует. Сейчас ей стало казаться, что их отношения уже никогда не буду прежними. Впрочем, в течение последних десяти лет он беспардонно использовал ее. Так что нечего переживать.

Пошли дни моей жизни сутенера. Вообще-то, честно говоря, рассказывать мне особенно не о чем. Может, и слава Богу? Не слишком-то многие кинулись звонить нам по объявлению в «Вотс он». Нам принесли карточки Гарриет — вид у них был до того затрапезный, что их можно было принять за чеки из магазина.

Еще нам надо было найти какое-то помещение для моей Гарриет. Саймон Бейнз, сын местного флориста, — отличный архитектор, который временами подрабатывает, создавая проекты новых домов. К примеру, он работал над кухней Марианны. До прошлого года его маленькая контора располагалась в доме на Флиткрофт-Мьюз — в стороне от Чаринг-Кросс-Роуд. А весь дом принадлежит некоему Джорджу Липкомбу. Это целый лабиринт, в котором угнездились десятки офисов. Мы сняли там самую маленькую, сырую комнатенку в подвале. Мне пришлось объяснить, что компания «Т&Т сервисез» занимается своеобразным бизнесом, поэтому работает в непривычные часы. Кажется, Джорджа мое объяснение устроило. Я привез туда вешалки для одежды, туалетный столик, раскладушку и сумку со спальным мешком. Контракт с Джорджем мы подписали на месяц, так что в случае необходимости сможем быстренько уехать из его дома.

«Моторола» в подвалах не работает, поэтому мне пришлось протянуть туда телефонный провод. Телефон там необходим для того, чтобы создать хоть какую-то иллюзию бизнеса; впрочем, думаю, Джордж и так догадается, чем это Гарри занимается в неурочные часы. Правда, после того как мы договорились с ним о ренте, у меня сложилось впечатление, что его не слишком волнует, как его жильцы проводят время. К тому же в этой комнатенке Гарриет будет только одеваться и спать.

Итак, с организацией дела покончено. Меня чуть подташнивает, я боюсь и в то же время сгораю от любопытства. Мне не верится, что вложенные деньги вернутся. Вложенные Гарри деньги.

Но ничего не произошло. Почти ничего. Г. сказала, что был лишь один звонок, когда она бегала по парку, — кто-то (ведь это мог быть потенциальный клиент) ошибся номером. Пару раз кто-то звонил и дышал в трубку — значит, читают все-таки люди «Вотс он»! Мы оба напряжены до предела, избегаем смотреть друг другу в глаза и едва сдерживаемся, чтобы не кричать на детей чаще, чем обычно. И на собаку. Впрочем, на собаку у нас всегда кто-нибудь кричит. Такой вот у нас дом.

В результате вчера я не выдержал. Торговля мясом, вот как это называется. Я сделал это, даже не подумав о том, что делаю. Просто сделал, и все. Сел и сделал. Не позволив себе даже задуматься о содеянном. Я удивлен. Да, это я разослал эти ужасные письма. Ее визитки с анонимными записочками были посланы двадцати адресатам в Европе, Лондоне и английских графствах. Л в записочках я, как мог, расписал прелести мисс Ивановой, которая может «устроить вам незабываемый вечер». До сих пор не могу поверить в то, что я сделал это. Будто все это происходит не со мной. Подумать только, я устроил настоящую рекламную кампанию, в которой беспардонно расхваливаю сексуальные способности собственной жены! И как я себя при этом чувствую? Да никак! Сделал то, что захотел, ни о чем не думая. Вообще-то я нахожусь в состоянии депрессии. И вместе с тем я необычайно возбужден. Сижу и не знаю, что будет дальше. И еще я напуган. Г. я продолжаю говорить, что ничего так и не произойдет. Не выйдет же Гарриет на улицу, как дешевая проститутка! Так какого же черта я лезу со своими записками? Ну что я за человек! Беспринципный, низкий, слабый! А ведь это неплохой выход! Если человек сам признается в своей беспринципности, низости и слабости, то может спокойненько жить дальше со всеми этими недостатками. А некоторые обманывают сами себя, чтобы вызвать жалость окружающих, разве не так? И тогда уж вам приходится уличать их в недостатках, и вам становится плохо от этого.

Мне пришло в голову, что я не помню, когда принял решение сделать это. Кажется, я как-то пошутил, что такое возможно, а потом вроде как-то это уже стало свершившимся фактом. Просто я запамятовал, когда у меня в голове щелкнуло и я решил, что надо браться за дело. Скорее всего, это Г. приняла решение, а я просто был исполнителем ее воли. Кажется, я стал полным моральным банкротом. А может, не только я, а мы оба. Во всяком случае, мы оба опять стали финансовыми банкротами — теперь, когда провернули всю эту огромную работу.

Хотя… Все довольно просто — мы много лет благоденствовали, а потом не вынесли и нескольких месяцев голода. А ведь некоторые люди удерживаются на плаву и в худших передрягах. Но почему же не мы? Неужто мы так привыкли к сытой жизни? Мы же просто в ужасе при одной мысли о том, что станем бедняками. А бедные люди, между прочим, гораздо лучше богатых. И у них гораздо больше жизненного опыта.

Я сказал, что пойду с нею на станцию. У нее был решительный вид — бледное лицо не выдавало ее мыслей, губы упрямо сжаты. Точно такое же выражение бывает у Джонти, когда он подходит к бассейну, чтобы участвовать в очередном заплыве. Гарриет настояла на том, чтобы самой нести на плече свои вещи — она просто напичкана всевозможными предрассудками. У меня было такое чувство, будто она пошла сдавать экзамен, к которому мы готовились вместе. Вообще-то я человек говорливый, но тут мне и в голову не приходило, что сказать. Ничего! Будь ситуация иной, я бы наверняка нашел слова ободрить ее, а тут… Представьте себе — муж благословляет жену на то, чтобы она повыгоднее продала свое тело. Я чувствовал себя полным идиотом. А вокруг нас жизнь шла своим чередом. И только вы знаете мой ужасный секрет. Вдруг начинаешь осознавать, что мир вокруг тебя чертовски невинен, простодушен и беззаботен. Такой вечер досточтимый доктор Элесдер Макджи назвал бы «таким ласковым и нежным». Удивительный, струящийся английский воздух… Люди играют в теннис, идут с работы, обнимают своих невест и едят итальянское мороженое. Над влажными прилавками, где еще недавно торговали рыбой, кружат мухи, дети носятся взад-вперед на своих скейт-бордах, рискуя разбиться или снести прилавок цветочницы. Все как обычно, все буднично, но в этой банальности и заключается сила.

Мы зашли в здание вокзала на Блэкхит-стейшн и стали читать инструкцию по пользованию автоматом для продажи билетов с таким видом, словно наша жизнь зависела от этих билетов. Можно ли пользоваться одним билетом два дня? Инструкция была составлена до того глупо, что я просто впал в ярость. Так можно ли пользоваться билетом в течение двадцати четырех часов или после полуночи он станет недействительным? Трясясь от злобы, я забросил в щель монеты, а автомат, не дрогнув выплюнул билет.

Мы вышли на платформу, по которой в ожидании поезда ходили люди. Они направлялись в город на работу — кто-то был билетером, кто-то пожарным, официантом, барменом. Стайка пятиклассниц спешила на вечерний сеанс в кинотеатр, куда их пригласили первые поклонники… Респектабельные мужчины стремились в свои клубы, где они смогут поболтать с друзьями и поломать голову над кроссвордами в «Таймс»… А я стоял, нервно обнимая ее за плечи, словно хотел защитить от жестокого мира. Ха! Но разве это так? Я был виновен — это я позволил ей пойти на такой риск. Если бы мне пришлось публично покаяться в содеянном, никто бы в жизни не поверил, что я мог сделать такое. Только последний подонок способен продавать собственную жену! И вдруг я заметил, что она плачет — беззвучно, но плачет. Слезы просто градом катились из ее глаз.

— Гарри, послушай, это безумие, — промолвил я. — Хорошо, хорошо. Все это чепуха. Пойдем, ты вовсе не должна делать этого.

Гарриет молчала, не сводя глаз с железной дороги в ожидании поезда.

— Ну ладно, — продолжал я, — пойдем. Пойдем домой, и давай забудем обо всем. Это е-рун-да. Надо вернуться домой. Игра окончена.

И тут она разрыдалась в голос, а я обнял ее и огромную сумку, висевшую у нее на плече. Она просто захлебывалась рыданиями, а потом яростно закивала головой. Люди, стоявшие на платформе, смотрели на нас с тем выражением, с каким умеют смотреть только лондонцы — они явно были смущены, и им было интересно, в чем дело, но виду они не подавали. Я еще раз крепко обнял ее и повел прочь, сжимая в своей руке ее влажную руку. Мы поднялись вверх по ступенькам и вышли на главную улицу, на воздух, на свободу! Все было кончено. Гарриет едва передвигала ноги и с трудом поднималась по лестнице. Казалось, она больна или искалечена.

И я тут же начал думать о том, как мы правильно поступили. Все это было чертовски глупо и нелепо! Не понимаю даже, как мы могли докатиться до такого! Будто мы жили в фантастическом мире, ничего не зная о реальной жизни. Я испытывал невероятное облегчение, но, признаться, был немного удивлен. Четыре недели я мучился, не зная, какое принять решение, и вдруг все было кончено. Ничего не будет.

Тут мы услышали грохот приближающегося поезда. Словно огнедышащий дракон вынырнул он из туннеля и скользнул к платформе у нас под ногами. Двери с шумом открылись.

Вдруг, вырвав у меня свою руку, Гарриет бросилась вниз, перепрыгивая разом через две ступеньки.

— Нет, Гарриет, нет! — закричал я. А может, я закричал и не это, а что-то другое, столь же банальное.

Потом я бросился вслед за ней. Я бежал и что-то выкрикивал. Я видел, как Г. в последний миг успела запрыгнуть в вагон. Поезд почти тут же тронулся. Бежать дальше не имело смысла. Гарриет настояла на своем, и я был не в силах остановить ее. В оцепенении я смотрел на удаляющийся поезд. Какой-то пожилой джентльмен, оставшийся на платформе, сообщил мне, что поезд ушел раньше, чем написано в расписании.

Я подумал о том, что надо бы сесть на следующую электричку, которая прибывала через двадцать минут. Я мог бы разыскать ее в доме на Флиткрофт-Мьюз, поговорить с нею и привезти домой. Но мальчики были дома одни, а телефона Марианны у меня не было, как, собственно, не было и денег на билет. К тому же, если ей вздумается вернуться домой, она и без меня это сделает. Л потом я подумал; «Что за нелепые оправдания!» И еще мне пришло в голову, что она просто пообедает с этим парнем, и все. А нам до отчаяния нужны деньги.

Не очень-то я хороший человек.

Усевшись перед большим зеркалом в комнатенке на Флиткрофт-Мьюз, Гарриет минут десять красила глаза. Хорошо подведенные глаза и искусно наложенная на ресницы тушь сумеют много рассказать о ней. Ну и, конечно, ее потрясающие серьги. Хоть она и умылась ледяной водой, глаза ее после долгого плача все еще были красными и припухшими. Что ж, иногда женщина и с маленькими глазками выглядит неплохо. Когда у нее нормальный вид, ее глаза бывают слишком выразительными, а это ей как раз ни к чему.

Она едва успела успокоиться, пока поезд полз к станции. Вытащив из сумки утреннюю газету, Гарриет прикрыла ею лицо. Почти весь номер был посвящен описанию ужасного дорожного происшествия; прошлым вечером микроавтобус, путь которого лежал мимо Кентерберри, вез целую команду пловцов. Трое мальчиков погибли. Гарри подумала: ей-то, черт возьми, на что жаловаться? По сравнению с этим ее неприятности — просто пустяк. Бедные-бедные детишки. Их родители, друзья… Она представила своих хорошеньких, здоровых сынишек, которые сидят сейчас в своих уютных постельках. Можно не сомневаться, что их папаша как раз в этот момент читает им сказку на ночь.

И она… Сидит себе, а вечер чудесный — эти бедняги никогда не узнают, какой сегодня вечер… На ней ее лучшая одежда… Подумаешь — зарабатывать на жизнь! Ей-то еще везет. Она — удачливая попрошайка. Оцепенелая, уставшая, осторожная, удачливая попрошайка, которой так хочется все бросить.

Обреченная женщина приготовила себе кофе. Накрасив лицо, Гарриет сняла футболку и джинсы, бережно повесила одежду на металлические «плечики» и задвинула сумку под раскладушку. Дрожащим пальцам было так приятно согреваться о горячую кружку. Она размышляла о том, через какую грязь ей придется пройти, прежде чем она снова наденет на себя свои джинсы. Стоит ли говорить, что она дала себе вдвое больше времени, чем надо для того, чтобы ко всему подготовиться?

Ей стало очень одиноко. Гарриет хотела было позвонить Питеру, но подумала, что, услышав его голос, она вновь потеряет решимость. Он скажет, чтобы она ехала домой, и она так и сделает. Испугается и струсит. Л потом никогда в жизни не простит себе этого.

Кроме ее комнатки, в доме номер двенадцать на Флиткрофт-Мьюз был целый лабиринт маленьких контор, которые уже опустели. Архитекторы, чертежники, театральные агенты — словом, все, чьи конторы находились в этом доме, отправились домой, а может, веселились в пабах или ресторанах. Лишь ей надо было начинать свое дело в этот вечерний час. Она одна оставалась в этом подвальчике с побеленными стенами. Она да паренек-уборщик. Гарриет слышала, как он ходил по комнатам, собирая стаканчики из-под кофе, вытирая столы и вытряхивая мусорные корзины. Маленький приемничек Гарриет монотонно рассказывал о новостях, развлекал ее музыкой и заботливо сообщал об уличных пробках. Радио помогало ей заглушить гнетущую пустоту опустевшего здания.

Все происходящее казалось ей бредовым сном наркомана, у нее было ощущение, будто она собирается ступить на поверхность Луны. Правда, руки Гарриет перестали дрожать, и она уже накрасила губы, но желудок ее все еще предательски подводило. И, возможно, лишь единственный раз, а может, в первый раз из множества она аккуратно сняла с пальца обручальное кольцо и спрятала его в кошелек.

Мужской голос по телефону был грубоватым, но выдавал в нем уроженца севера, что было ей в общем-то по нраву. Он называл ее «дорогая» таким тоном, каким обычно говорят жители Манчестера. Все будет хорошо. Она может всего лишь составить ему компанию за ужином, поболтать с ним, сообщить ему, что он — потрясающий мужчина, и уйти. Ей не нужно делать ничего больше, если она не захочет. Она и не будет. Решено.

Когда они выходили из дома с Питером, он — в который уже раз — напомнил ей, чтобы она не делала ничего такого, что ей не нравится. Когда она убегала от него на электричку, он кричал ей вслед, что она дура. В этом не было ничего удивительного, но он поступил жестоко. Ведь он-то не собирался быть рядом и подсказывать ей, как себя вести. И ему никогда в жизни не приходилось бывать в таких ситуациях. Даже когда она рожала, он, конечно, все организовал, но не больше.

Забавно, но сейчас она чувствовала себя ближе к Питеру, хотя ответственность за то, что должно произойти, Гарриет полностью брала на себя. Они не были так близки даже в то время, когда родился Тимми. И сближало их знание того, что ей придется спать с другими мужчинами. Оба знали, что Гарриет ступает на скользкий, опасный путь, и Питер просто с ума сходил оттого, что не сможет быть рядом. Да, возможно, ему даже хуже: это он будет сидеть дома, не зная, чем себя занять. Впрочем, не исключено, что дело обстоит совсем иначе.

Она была почти готова. Гарриет надела длинное розовое платье из бархата, которое на удивление ладно сидело на ее фигурке. Носить такую вещь — настоящее удовольствие. И еще у нее была подходящая к платью шаль. Очень красиво.

Позвонив в фирму «Тэкси-Э-Гоу-Гоу», она вызвала такси и бросила на себя последний взгляд в зеркало. Много лет она не могла носить розовый цвет, а теперь платье облегало ее стройные бедра, как перчатка. Гарриет была довольна: на ней было мало нижнего белья, и полоски от него не просвечивали на бархате. Ей стало чуть лучше. Интересно, если она наткнется на кого-то знакомого, узнают ли ее? Впрочем, если и узнают, то не поймут, чем она занимается. А скорее всего, они не признают в этой особе свою знакомую Гарриет добропорядочную мамашу и жену. Ее же всегда и везде видели только с Питером. Как бы там ни было, не придет же никому в голову, что она занялась «древнейшей» профессией, лишь потому, что вышла из дома без сопровождения мужа!

Правда, потом ей подумалось, что куда древнее профессия акушерки. Или знахаря.

Итак, Гарриет была готова. И дважды громко произнесла, обращаясь к своему отражению в зеркале:

— Привет, как поживаете? Я Наташа, а вы, должно быть, мистер Канлифф?

Проверив в сотый раз содержимое сумочки, Гарриет перекрестилась, постучала по дереву, вышла из своего убежища и заперла за собой дверь.

Увидев ее, паренек, приводивший в порядок кухню под лестницей, восхищенно присвистнул и спросил:

— Идете в город?

Гарриет рассмеялась — смехом Наташи. Она в первый раз сделала это при постороннем человеке. Звук собственного голоса немного успокоил ее. Этот вечер открывал сезон. Она могла сделать это!

Таксист оказался огромным негром с усами, в большой плоской кепке. Наташиным голосом Гарриет спросила, как его зовут. Он удивился, но тогда она напомнила ему, что у мисс Ивановой есть счет в его фирме. Пробираясь сквозь затор, образовавшийся перед театром на Шефтсбери-Эвенью, водитель сообщил, что его имя Мелвин. Ему хотелось поболтать о грядущем карнавале. У Гарриет не было желания разговаривать.

Современное здание отеля «Квоглино» больше всего походило на ангар. Молодые мужчины и женщины в черных костюмах, приветливо улыбаясь, указали Гарриет на бар, нависающий над рестораном, как гигантское гнездо. Ей подумалось, что не стоило надевать такого платья, впрочем, было еще только начало вечера, а это рановато для дам в вечерних туалетах. Хорошо хоть официанты и официантки были разодеты в пух и прах. В воздухе стоял гул голосов ~ здесь были какие-то типы с женщинами, седовласые подтянутые американцы, которые только и говорили, что о своих замечательных, выдающихся внуках. Негр, игравший на огромном белом рояле, исполнял «Лунную реку».

В баре тоже было много народу. И перед двумя мужчинами на столе лежала «Файнэншл Таймс». Этого для Гарриет было достаточно.

Одну газету читал привлекательный молодой человек. Сердце Гарриет подпрыгнуло — уж больно красив был этот юноша. Любая женщина захотела бы лечь с таким.

А потом взгляд Гарриет упал на другую газету. Явно не прочитанная, она лежала свернутой в трубочку перед другим мужчиной. Казалось, этот розовый сверток служит ему талисманом. Мужчина, ухмыляясь, смотрел на Гарриет. Она широко улыбнулась и направилась прямо к его столику. Когда он встал, чтобы пожать ей руку, сердце женщины подпрыгнуло у нее в груди. Перед нею стоял коротенький, толстый и мордастый мужичок, которому, пожалуй, уже перевалило за пятьдесят. У темных глазок этого типа было странноватое выражение, а на лацканах черного пиджака засохли ошметки пищи. Усевшись за столик, Гарриет взяла в руки стакан с минеральной водой и завела беседу. Перед нею стояла невеселая перспектива. Он напоминал ей жабу — огромную толстую жабу с налитыми кровью глазами. Когда он говорил, с его мясистых губ то и дело срывались брызги слюны. У него был северный выговор, а звали его Грэхем.

Грэхем торопливо опорожнил свой бокал с виски, а затем они спустились по роскошной лестнице в ресторан. Гарриет была чуть не на голову выше его. Придерживая ее за локоть, Грэхем повел Гарриет к столику; посетители ресторана недоуменно оборачивались на странную парочку. Интересно, спросила себя женщина, не превратится ли он в прекрасного принца, если она поцелует его? При одной мысли об этом Гарриет затошнило. Они уселись, и она сразу же подметила, каким удовольствием засияла его физиономия — от его внимания не укрылось, что мужчины провожали похотливыми взглядами его спутницу. Может, с нее уже довольно?

Она будет целых три часа разговаривать с ним и восторгаться его умом, внешностью и поведением, а затем пойдет домой. Ей даже подумать страшно, что можно пойти на что-то большее.

Впрочем, похоже, ни на что большее он и не рассчитывал. В этом Грэхеме не было ничего такого, что выдавало бы его похотливые мысли. Что и говорить, на вид он весьма непривлекательный, но у него приятная улыбка и говорит он дружеским тоном. Жена его умерла (разумеется). Живет он в Смити-Бридже, это недалеко от Рочдейла, держит типографию, где изготавливают упаковку для продуктов питания и «тому подобное». Дважды в год он приезжает в Лондон на какое-то шоу в «Олимпии» — можно не сомневаться, что оно касается этих его упаковок.

С Гарриет у него не было ничего общего. Они смотрели разные телепрограммы, читали разные журналы, интересовались разными видами спорта и культуры. Гарриет пришло в голову, что если бы она увлекалась политикой, то уж во всяком случае не той, которая бы привлекла ее спутника. Эти люди были настолько разными, что вполне могли бы считаться представителями разных галактик. Гарриет возблагодарила Бога за то, что так тщательно приготовилась к работе. Собственно, она сидела за спиной у Наташи и слушала, как та хрипловатым таинственным голосом болтает с Грэхемом Канлиффом и развлекает его.

Чувствуя, что неплохо справляется со своей ролью, Гарриет позволила себе большой бокал вина. Это было против ею же придуманных правил, но вино немного ободрит ее, и к тому же она ведь вернется на ночь в дом на Флиткрофт-Мьюз, не так ли? Она уйдет от него до наступления полуночи. Этакая маленькая Золушка. Впрочем, надо радоваться тому, что ей так много удалось сделать. Причем сделана работа была неплохо.

Когда дело дошло до десерта, Гарриет принялась яростно спорить сама с собой. Что и говорить, этот тип был просто омерзителен, но ведь ей с самого начала было известно, что дело придется иметь со всякими мужчинами. Кстати, мир полон этих самых омерзительных типов, которые пребывают в уверенности, что сумеют купить себе дорогую игрушку. Она целых два месяца готовилась к этому! Наташа была готова справиться с чем угодно, и вот теперь это «что угодно» всплыло на поверхность. Так неужто она струсит и убежит? В этом была ее работа, и она не собиралась прятаться, едва учуяв неприятный запах изо рта! Да он, похоже, довольно добрый пожилой мужчина! И все время смеется над ее шутками. Правда, Грэхем то и дело искоса поглядывал на ее грудь, но ведь, честно говоря, ее профессия предполагает, что мужчины будут не только смотреть на ее бюст, но и трогать его. Впрочем, он не сделал ни одного непристойного намека. Он был вежлив и внимательно выслушивал все, что она ему рассказывала. И довольно забавно рассказывал о жизни его провинциального городка, о его работе и тому подобных вещах. И что самое главное — он платил деньги. Именно его деньги, заработанные Наташей, должны были пойти на спасение семьи Хэллоуэй. Страх боролся в Гарриет с жадностью.

Извинившись, она направилась в дамскую комнату и внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Неужели все построенные ею замки — из песка? Неужели вся ее затея, по выражению Питера, просто идиотская, пустая выдумка? Неужели Питер был прав, назвав ее дурой? Неужто она не сумеет перешагнуть эту черту? А что она скажет Питеру за завтраком? «Прости, Питер, но он был коротеньким, противным и носил нейлоновую сорочку»? Гарриет так и представляла себе, что Питер будет добр к ней, все поймет, но на лице его будет выражение, которое она называла «я-же-тебе-говорил». Это будет означать, что он куда лучше ее. Всегда. Она должна быть смелее. Наташа может сделать это. Должна сделать. Она и не думала, что ей будет легко. Вообще-то именно поэтому не все люди делают это.

Взяв себя в руки, она заставила Наташу вернуться за столик. «Вперед!» — приказала она себе. Покачивая бедрами и спокойно улыбаясь, она прошла мимо столиков.

Грэхем заказал себе бренди. «Хочешь выпить, крошка?» Отказавшись от выпивки, Гарриет села рядом с ним и положила руку на спинку его стула. Сквозь пиджак она чувствовала исходящее от него тепло. Про себя женщина повторяла, что надо быть смелой. Грэхем, запинаясь, отвесил ей несколько неуклюжих комплиментов. Он явно немного нервничал. Гарриет догадалась, что он хочет что-то сказать, но пока не решается. Он сообщил ей, что его мать (давно умершая, упокой Господь ее душу) похоронена в прекрасном месте, у нее такая могилка, там всегда так тихо… «Господи, — подумала Гарриет, — этот тип хотел бы трахнуть свою мать». Грэхем тем временем продолжал гнуть свое: его мать была знахаркой, обладала даром ясновидения или чем-то вроде этого. А как Наташа относится к этому?

— Не знаю даже, Грэхем. Да, временами мне кажется, что я умею читать мысли. Впрочем, о человеке многое можно сказать, если хорошо знаешь его. — Она говорила с русским акцентом. — Ну-у-у… Если хотите, могу попробовать прочесть ваши мысли.

Грэхем, похоже, так перепугался, что Наташа встревожилась.

— Интересно, получится ли у меня… — Замявшись на мгновение, она ухватила пальцами толстую мочку его уха и прошептала ему; — Вот, к примеру, права ли я, думая, что, хоть мы и провели неплохо время за обедом и мне было очень интересно разговаривать тут с тобою, ты бы предпочел пойти со мной в свой номер в отеле?

По его выражению лица видно было, что он перестал паниковать и испытал огромное облегчение. Он тут же заявил, что она — именно такая девушка, о которой он всегда мечтал. Так и есть — она изо всех сил старалась быть именно такой особой. А он за нее заплатил. Грэхем тут же потребовал счет, не забыв, однако, опрокинуть себе в глотку оставшееся в бокале вино. Наташа сообщила ему свои условия. Он не колебался ни мгновения. У Гарриет было такое чувство, словно она нырнула в ледяную воду, но говорила она совершенно спокойно. Да, у него есть наличные, да, он отдаст ей деньги в такси. Гарриет ощутила прилив сил и решила, что с легкостью справится со своей задачей. Боже правый, как ей захотелось поскорее заполучить эти деньги! Как только она зажмет их в кулаке, все встанет на свои места, все будет казаться честным и справедливым, все будет о’кей.

Такси им заказал официант. Грэхем хотел было трахнуть ее прямо в машине, но Гарриет услышала, как Наташа уговаривает его подождать до отеля. Причем акцент у нее стал сильнее. Несмотря на ее уговоры, он по сути, оседлал ее и водил своими липкими руками по ее телу. Конечно же, от него пахло табаком, грязной одеждой и холостяцкой жизнью. Гарриет вдруг вспомнила, как давным-давно после танцев некий молодой человек, которого она знала минут десять, затащил ее в темный угол и попытался, кроме всего прочего, не расстегивая, стащить с нее бюстгальтер. Тогда у нее все получилось. Получится и сейчас. В конце концов, всему есть предел. Даже сорок дистанций в бассейне кончаются через каких-то полчаса.

Он привез ее в отель «Корнуоллис» на Пиккадилли. Это был огромный отель. В гигантском фойе торговали газетами, почтовыми открытками и всевозможной парфюмерией. Для шикарного места здесь, впрочем, все было довольно вульгарным. Закутавшись поплотнее в шаль, Гарриет подождала, пока он расплатится с таксистом. А потом они вошли в отель сквозь крутящиеся двери и побрели по бесконечному фойе.

Новобрачные, все эти восторженные американцы, без сомнения, всегда входили в отель, держась за руки. Или хотя бы сунув в ладонь своего спутника палец. А вот шлюхи со своими клиентами, устало подумалось Гарриет, никогда не пойдут за руку. Они передвигаются по отелю, держась на расстоянии, как коллеги. Они вежливо разговаривают, называя друг друга по имени, словно идут в номер на какую-нибудь деловую встречу.

Широкие, длинные коридоры отеля «корнуоллис» были отделаны темным деревом, пол выстлан красными коврами. И кругом — тысячи дверей. Номер Грэхема Канлиффа находился на пятом этаже. Они молча вошли в лифт и, не сказав ни слова, поднялись наверх. Странной они были парочкой: она — высокая и стильная, он — гораздо старше ее, коротенький и толстый.

В комнате было две кровати; на одной стоял раскрытый чемодан, набитый рубашками и свернутыми в шарики носками. Отвратительная комнатенка в коричневобежевых тонах, над телевизором висит неописуемая картинка с изображением каких-то бледных розочек. Длинные, как в театре, портьеры были почти закрыты, в воздухе застыли клубы табачного дыма. Заперев дверь, Грэхем направился в ванную комнату. Сердце Гарри упало — она заметила, что ключ он взял с собой. Вскоре она услыхала, как он мочится.

Гарриет зажгла люстру и прикроватную лампу. Потом открыла окно. Затем она огляделась вокруг, раздумывая, куда лучше положить одежду и, самое главное, сумку с деньгами. Она уже было решила, что, пожалуй, разденется сразу и ляжет в постель, чтобы не возникало лишних проблем, когда он слил в унитазе воду и вернулся в комнату.

Грэхем успел снять пиджак. Гарриет вдруг показалось, что что-то в нем изменилось. Он стал держаться более развязно, даже властно. И тут ей впервые пришло в голову, что все может не так уж и хорошо кончиться и она может пострадать. Гарриет шагнула к нему, но Грэхем остановил ее:

— Нет, стой у двери. — Он зажег сигарету и оценивающе оглядел ее фигуру. — Дай-ка разглядеть тебя получше, детка. Раз уж у меня появилась такая возможность. Что ж… ничего. Мне повезло сегодня. Он закашлялся. — Ну ладно, хорошо. Хорошо, — повторил он. И стал молча смотреть на Гарриет. Сверху вниз и снизу вверх.

Гарриет стало не по себе — не нравилась ей его улыбка. Она-то себе все представляла иначе.

— Ну что ж, дорогая, я насмотрелся на тебя. Одетую. А теперь раздевайся, а я буду любоваться. — Он уселся на стул у окна в противоположном конце комнаты. — Довольно мило, детка. Мне нравится.

В комнате было светло, но Гарриет едва не тряслась от страха. Итак, настало время показывать стриптиз. Господи! Справится ли она?

— Нет-нет, погоди, не начинай пока. Послушай меня. Послушай меня, детка. — Он говорил резким тоном. — Стало быть, я сказал, что хочу, чтобы ты разделась. Для меня. А потом… — Он опять закашлялся, а затем затянулся своей сигаретой, — а потом ты поползешь ко мне на животе, детка. Ты будешь ползти очень медленно, и все время, детка, что ты будешь ползти, — он облизнул губы, — ты будешь умолять меня, чтобы я взял тебя. Будешь стонать и молить меня.

Наташа оцепенела. Это было отвратительно, на такой поворот событий она не рассчитывала. Это не секс, это просто полная деградация, разложение. Она посмотрела на Грэхема невидящим взором. Итак, он хотел, чтобы она унижалась перед ним, но она не могла сделать этого, не могла вступить в эту порочную игру. Во всяком случае, не в первый раз. Ей надо было набраться сил, она должна была уважать себя. Нет, она не согласится. Ей придется уйти.

— Я не сделаю этого, — просто заявила она.

— Нет, сделаешь, детка.

— Давай просто ляжем в постель. Тебе понравится. Я сумею завести тебя, тебе будет хорошо. Она едва могла говорить.

— Делай то, что я велю! — заорал Грэхем. — Делай, черт побери! Я заплатил тебе!

— Извини, но я не готова к унижениям, Грэхем. Я пришла сюда, чтобы трахаться с тобой, да. Я готова к игре. Но к игре хорошей. Я сумею развлечь тебя, как никто другой. Однако тебе будет нравиться только в том ‘случае, если я буду чувствовать себя нормально. Я хочу, чтобы мы по-дружески относились друг к другу. Но на большее я не способна. Я не подхожу для твоих развлечений.

— Нет, черт возьми, ты сделаешь то, что я хочу, сука! То, чего я хочу!

— Прости. Она была так вежлива, так сдержанна! Не стоило ей со всем этим связываться.

— Ах ты, сучка! Сучка! Дьявольщина! Сделай это, сучка! — Его лицо побагровело, глаза еще больше налились кровью. — Я заплатил тебе, сука! — вопил он. — Я этого хочу!

— Лучше возьми назад свои деньги. — Гарриет вся просто взмокла.

Грэхем встал со стула. Неужели он хочет ударить ее? Похоже, что так.

— Сделай это, тварь! Сделай! Я заплатил тебе! — Его рука опустилась на ее щеку. Сотрясение было таким сильным, что одна серьга вылетела у Гарриет из уха. На мгновение они застыли на месте, не сводя глаз друг с друга. Она хотела было оттолкнуть его, но это было равносильно мольбе о смерти.

Но что-то надо было делать! Она должна была достать из ванной ключ.

— Отвали от меня, животное! — крикнула она. — Я ухожу отсюда. — Что еще она могла сказать?

Гарриет попыталась прорваться к ванной. Ей это удалось, но, заглянув туда, она вздрогнула: ключа нигде не было видно. Неужели он положил его в карман? И тут же она увидела ключ на краю ванны. Женщина схватила ключ с огромным металлическим шаром, но тут заметила, что он пытается закрыть за нею дверь. Он хочет поймать ее в ловушку! С невесть откуда взявшейся нечеловеческой силой Гарриет открыла дверь и выскочила из ванной. Она бросилась к входной двери. Но Грэхем успел схватить ее и бросить на пол, как куль. Гарриет принялась вырываться. Она извивалась, пытаясь освободиться, молотя кулаками ему по голове. Лиф платья порвался. И вдруг она заметила, что, вцепившись мертвой хваткой в ее талию и уткнувшись лицом ей живот, этот человек рыдает! Она перестала бить его. Он продолжал плакать и говорил невероятные вещи. Гарриет слушала его. Хлюпая носом, этот человек повторял, что он просит у нее прощения и что ему очень стыдно.

— Да уж, тебе должно быть стыдно. — К ее удивлению, она услыхала голос Наташи. — Черт возьми, ты скотина, ты ударил меня! Я ухожу. Пусти меня.

— Нет, прошу тебя, мне очень жаль. — Он отпустил ее, но они все еще лежали на полу. Волосы Гарриет растрепались, щека горела. — Останься, — молил он. — Прошу тебя, останься. Ты должна остаться, ведь я дал тебе много денег.

— Я сполна рассчиталась с вами за ваши деньги, мистер. Вы ударили меня. Больше ничего в счет не идет. — Она с трудом поднялась — узкая юбка мешала движениям. Она уйдет, взяв сумку и оставив здесь серьгу.

Грэхем проворно вскочил на ноги и опять набросился на нее. У него не выходило из головы, что она должна дать ему все, чего он хочет, потому что он заплатил ей. Гарриет уже почти выпрямилась, когда он прижал ее к стене. И попытался прижать свой гадкий, слюнявый рот к ее лицу. Со стола на пол полетели бокалы. Подтянув повыше юбку, Гарриет изо всех сил ударила его коленом в пах. Ее даже удивило, каким эффективным оказался ее удар. Отлетев назад, он присел на раскрытый чемодан, ловя ртом воздух. А Гарриет бросилась к двери. Ей казалось, что ключ в замочную скважину она вставляет целую вечность.

Вырвавшись из гостиничного номера, она помчалась по пустому коридору. Гарриет бежала настолько быстро, насколько узкое платье позволяло ей. Направо — налево — налево и еще раз направо. Женщина миновала несколько тяжелых, рассчитанных на пресечение огня дверей. И вдруг поняла, что заблудилась. Кажется, Грэхем не преследовал ее. Лифтов поблизости не было.

Пробежав еще по какому-то коридору, Гарриет наткнулась на женский туалет и опрометью кинулась туда. Запершись в кабинке, она, дрожа, уселась на сиденье унитаза. Она долго сидела там, не в силах трезво оценить ситуацию: похоже, ее мозги отказывались думать. Самое ужасное было в том, что все оказалось куда хуже, чем она предполагала. И теперь она чувствовала себя усталой и оцепеневшей. Подумать только: вот она живет спокойной, размеренной жизнью, потом вдруг знакомится с нуждой и, кажется, уже через мгновение валяется на полу в своем лучшем платье, а рядом — этот мерзкий, порочный тип. А кончается дело тем, что она сидит в сортире этого огромного отеля «Корнуоллис» и не представляет, сможет ли выбраться отсюда, живой. Кто знает, может, он бродит сейчас за дверью, желая сполна получить ее плоти за уплаченные деньги?

Вернувшись домой, я никак не мог успокоиться и метался взад-вперед, как тигр в клетке. Хотел было посидеть, но безрезультатно — в голове у меня гудело и, к моему удивлению, я едва дышал. Поэтому мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов. Наверное, я был похож на золотую рыбку, выброшенную волной на берег. А мой старый моторчик стучал вдвое быстрее, чем обычно. И стук этот эхом отзывался у меня в голове.

А если я не бегал по комнатам, как будущий папаша, которого не пускают в родильную палату, то хватался за какие-то дела. Мне пришло в голову, что единственный выход отвлечься от одолевавших меня мыслей — это делать хоть что-нибудь. Итак, чтобы хоть как-то умаслить богов, я задумал сделать то, что понравилось бы Гарри. Я стал как одержимый. Метался с газонокосилкой по траве, едва не скосив ее подчистую. Разумеется, наш песик совал во все свой нос, рискуя остаться без него. Потом я стал колдовать над угощением для моего гарнизона. Никаких чипсов и микроволновки. Уж отец-то сумеет позаботиться о своем потомстве. Пару лет назад я спер у матери сковородку. Правда, мы так и не научились ею пользоваться. Во всяком случае, до сегодняшнего дня мы ею не пользовались. Дж. и Т. были в восторге, увидев, что я пустился в плавание по неведомому им доселе океану кулинарии. Да, полуфабрикат теста у меня был, но ведь мне пришлось добавить туда определенное количество молока и взбить все это, так что действия мои уже можно было назвать готовкой. Со мной едва истерика не сделалась, пока я занимался всем этим. Вы не представляете даже, во что можно превратить кухню, макая в тесто кусочки трески. Правда, приготовленное тесто на вкус походило на кусок шинной резины, но все же это было моим собственным изделием. Дети смотрели на отца другими глазами. И я сам тоже.

К сожалению, терапией замещения всех проблем не решишь. Мне то и дело приходилось отлучаться в сортир, чтобы там в уединении отдышаться и нажимать пальцами на глаза до тех пор, пока не становилось больно. Это помогало не расплакаться. Мальчишки ничего не заметили.

А потом я читал им сказку на ночь. Нелепую историю приключений этого фашиста и его королевы. «Барбар Хеффаламп». Насколько я понял, в старом веселом Селестевилле никто и помыслить не мог о демократии. Это был мир тупых, раболепных, улыбающихся рабочих слонов. Этот Барбар и его стервозная хозяйка — тиранка были настоящими диктаторами, ненавидевшими добрые намерения и законы. Мерзавец был вылитой копией Геббельса. А вся история сильно напоминала случившееся в Чили. Неужели именно это может ждать наших детей в девяностых? Впрочем, как бы там ни было, я старательно изображал голоса всех героев. И тут же маленький Дж. заявил, что «мама лучше говорит за эту старенькую леди». Тоже мне, судья! А любят все-таки дети слушать знакомые им, старые истории.

Поцеловав на ночь их носики, я опять принялся метаться из угла в угол. Взад-вперед по гостиной, потом — в кухню и обратно, туда-сюда по коридору. И я все думал, думал… Я даже не мог смотреть телевизор. Ничего не мог делать. Меня немного подташнивало. Я должен был знать, что происходит. Господи, до чего все это страшно и нелепо.

Проведя довольно долгое время в кабинке, Гарриет наконец решилась выйти оттуда и взглянуть на свое отражение в зеркале. Там, где этот мерзавец ударил ее, кожа покраснела. Вынув из уха оставшуюся сережку, Гарриет привела в порядок прическу. Накрасила губы и замазала пудрой синяк. Вроде ничего получилось. Больше всего она переживала из-за платья. Правая часть лифа была безнадежно разорвана, так что она едва ли сумеет починить его. А ведь это платье стоило несколько сотен фунтов еще в восьмидесятые годы. Впрочем, некрасивый шов всегда можно будет прикрыть шалью.

Убрав косметику в сумочку, Гарриет задалась вопросом, не стоит ли ей позвонить Питеру и все рассказать. Точнее, сообщить ему, что все в порядке. И тут рядом с «Моторолой» она увидела большенький сверток из двадцатифунтовых купюр, который дал ей Канлифф. Женщина горько усмехнулась, глядя на свое отражение. Вообще-то он не слишком много получил за свои деньги, разве не так? Впрочем, она все правильно сделала. Подумать только, каков стервец! Однако где-то в глубине ее существа противный голос нашептывал, что она зря так поступила. Ей тут же пришло в голову, что это от усталости она думает обо всяких глупостях. Нечего валять дурака!

Когда она вышла из туалета, в полутемном коридоре никого не было. А ведь Гарриет пришлось собрать всю свою отвагу, чтобы решиться открыть дверь и покинуть безопасное убежище. Черт, куда же они все-таки запрятали все лифты? Женщина завернула за угол и испуганно вздрогнула: прямо перед нею стоял жилистый мужчина в сером костюме. Она была просто потрясена. Он явно чего-то ждал. Похоже, он довольно долго стоит тут. Гарриет прошествовала мимо него, даже не взглянув в его сторону. Она молила Бога о том, чтобы он позволил ей поскорее найти лифты.

— Я могу вам помочь, мадам?

Она сделала вид, что не слышит. Шла, не оборачиваясь. Для одной ночи с нее было достаточно.

— Так я могу помочь вам, мадам? — громче спросил он.

Если она в действительности невинная гостья, которой не от кого прятаться, то не станет делать вид, что не замечает его.

Остановившись, Гарриет вопросительно поглядела на незнакомца.

— Простите? — осведомилась она. — Вы ко мне обращаетесь?

— Да, к вам, — ответил он. В голосе его едва слышались оскорбительные нотки. — Вы пришли сюда в гости?

— Да. Нет. Я пришла по делу.

Он вытащил из кармана кожаный бумажник и махнул перед нею чем-то вроде пластиковой карточки. Должно быть, он из службы безопасности или что-то в этом роде.

— Я была в театре с дядей, — заговорила Гарриет, моля Бога о том, чтобы враньем не навредить себе. Какие театры она помнила в Весте-Энде, что там за представления? Господи, который теперь час?

— А в какой комнате живет ваш дядя, мадам? Я хочу спросить, в каком номере?

— Не помню. Признаться, я немного заблудилась. Где-то здесь… недалеко… — Вдруг ей пришло в голову, что этот чопорный дурак возьмет, да и отведет ее назад к сумасшедшему Канлиффу. При одной мысли об этом живот Гарриет подвело. Надо было ей подольше оставаться в туалете.

— Так как зовут вашего дядю?

— Послушайте, к чему все эти расспросы? Мне уже пора идти домой.

— Я из службы безопасности, мадам. Мы не хотим, чтобы по отелю бродило слишком много незнакомцев.

— Что ж, это замечательно. Хорошая мысль. В конце этого коридора есть лифт?

— Не изволите ли пройти со мной, мадам, чтобы позвонить вашему дяде? Из соображений безопасности. Уверен, что вы понимаете меня, — проговорил мужчина. — Мы обязаны проявлять бдительность. Для вашего же блага и для безопасности всех людей, остановившихся в отеле. Так как, вы сказали, его зовут?

У Гарриет не было ни малейшего желания еще раз встречаться с Канлиффом.

— Его имя Роджер Конвей, — заявила она. — Правда, я боюсь, что он зарегистрировался, используя название его компании. — Это уж был сущий бред, и они оба понимали это.

Мужчина повел ее к лифту. Опять она ехала в лифте отеля «Корнуоллис» с незнакомым мужчиной, не представляя, чем закончится эта «поездка». Гарриет очень боялась. Что, если он заглянет в ее сумочку и увидит там деньги? Плотнее завернувшись в шаль, чтобы он не заметил порванного платья, Гарри приготовилась к худшему. Она даже дала себе зарок: если ей повезет и она сумеет выбраться из этого ужасного места, то никогда и думать не посмеет о том деле, которым только что занялась. Она положит конец этому безумию.

Спустившись на первый этаж, они подошли к какой-то двери, которую незнакомец отворил ключом из огромной связки, лежавшей у него в кармане.

— Прошу вас, мадам, — пригласил он.

Ее сердце упало. Еще одна комнатка в бежевых тонах… Впрочем, с первого же взгляда она поняла, что попала в чей-то кабинет. Повсюду валялись какие-то бумаги, на стене висела карта. На туалетном столике стояло целых три коротковолновых приемника. Они молча поблескивали в темноте красными лампочками, заряжаясь электроэнергией. Гарриет чувствовала, что еще немного — и она не вынесет всего этого. Самый длинный вечер в ее жизни… Мужчина зажег свет, пригласил ее сесть и снял телефонную трубку.

— Простите, — вымолвил он, — так как зовут вашего дядю? Повторите его имя еще раз.

Гарриет решила избрать новую тактику.

— Простите, но я не могу вам сказать, — заявила она.

— А позвольте осведомиться, почему? Разве вы не знаете его имени?

— Разумеется, знаю. Но не могу сказать вам, и все.

— Но почему?

— Ну-у-у… С чего это я должна называть вам его имя? Дело в том, что он — мой босс. Мы просто… дело в том, что он женат. Так вот, мы тут… развлекались с ним немного… Вы меня понимаете?

— А почему сначала вы сказали, что были тут у дяди?

— Я смутилась. Вообще-то я до сих пор испытываю некоторую неловкость. Что вы ко мне пристали?

— Мадам, в мои обязанности входит все как следует проверять. Признаться, я вам не верю. Кстати, ваше-то имя как?

— Марина Фарнсворт. — А почему бы и нет? Наташа осталась в туалете. Гарриет заговорила со своим обычным шотландским акцентом.

— Ну хорошо, мис м-м-м… Фарнсворт. Могу я как-нибудь проверить ваши слова? Кто может подтвердить, что рассказанное вами — правда? Это нужно для вашей безопасности и для безопасности отеля. Я уже говорил вам…

— Нет, благодарю вас, я не хочу, чтобы вы кому-нибудь звонили.

— Что ж, это затруднит дело. Тогда мне придется позвонить в полицейское отделение на Салив-Роу и попросить кого-то приехать сюда, чтобы поболтать тут с вами. — Мужчина держал в руках телефонную трубку.

Как все нелепо! Господи, что же делать? Позвонить Питеру, чтобы он приехал и увез ее отсюда?

— Дело в том, мисс… ах, да, Фарнсворт, — продолжал тем временем незнакомец, — мы знаем, что в нашем отеле промышляют воры. Среди них есть и женщины. Разумеется, я ни на что не намекаю, но должны же мы беспокоиться о наших гостях! Воровство — это преступление. Часто благодаря нашему вмешательству преступники отправляются в тюрьму. Так что я просто обязан проверить, кто вы такая. Надеюсь, вы поняли меня?

— Простите… Но я нахожусь в непростой ситуации…

— Да уж, думаю, вам нелегко, — перебил ее мужчина.

Гарриет продолжала придумывать на ходу какую-то ерунду:

— Я не могу позволить домой. Это личное дело. Поверьте мне, я не собиралась приходить сюда. Моя жизнь будет разрушена, если муж прознает о том, что я здесь. Прошу вас, отпустите меня. Я просто уйду отсюда, и все. Вы же видите, что я ничего не украла. — Она постаралась пошире улыбнуться охраннику — настолько, насколько позволял синяк на щеке. Впрочем, улыбаться еще надо было из-за денег в ее сумке.

— Почти каждый вечер в этом отеле появляются парочки людей, из которых один человек, а иногда и оба, не должны быть здесь. Странно, но многие из них почему-то стараются остаться вместе до утра, они даже обычно завтракают вместе. Вам не кажется, что уходить слишком рано, миссис Фарнсворт, а?

— Вы-то какое отношение ко всему этому имеете? — Гарриет огляделась по сторонам, придумывая, как бы еще сблефовать. — Пожалуй, мне лучше поговорить с менеджером, — заявила она.

— Ах, вот оно что! Знаете, мне кажется, что вам есть что скрывать. Полагаю, вы явились сюда, надеясь продать кое-что…

— Это смешно! — воскликнула Гарриет. — Вы говорите ужасные вещи! Я хочу немедленно видеть менеджера.

Мужчина принялся звонить по местному телефону.

— Ужасные или нет, но посмотрим, что на все это скажут полицейские. Я все-таки позвоню им. Если я ошибаюсь, то от имени отеля принесу вам тысячи извинений. Видите ли, я должен выполнять здесь определенную работу. — Внезапно он заговорил по-другому. Рука его замерла в воздухе, и он посмотрел на Гарриет поверх очков. А потом медленно опустил трубку на место. Затем он встал, взял кофеварку и пошел в ванную за водой. Вернувшись в комнату, он поставил кофеварку на стол и вновь заговорил: — Пожалуй, я дам вам возможность поразмыслить. Выпейте кофейку и подумайте. Только не стоит торопиться с ответом. В конце концов, нашу проблему не так-то сложно решить, вы не думаете? — Он стал разрезать маникюрными ножницами пакетик с кофе. — Я хочу сказать, что буду счастлив оставить все как есть. Вы сможете уйти. Если я получу некую компенсацию за истраченное на вас время и за мою… слепоту. Дело в том, что я здесь… сам себе хозяин. — Он вопросительно и почти доброжелательно поглядел на нее. — Преимущество работы в службе безопасности в том, что у меня есть в отеле собственное помещение. Это моя личная комната. Я даже сплю здесь, вы меня понимаете? И никто не посмеет заглянуть сюда до семи тридцати, когда меня придет сменить Джейсон. А до тех пор у нас полно времени. И мне больше не надо осматривать отель — его милость уехали в Австралию на свадьбу дочери.

Это уж было из рук вон! Ну что за идиотская ночь! Она вырвется отсюда, сорвет с себя это дурацкое платье и забудет обо всех своих унижениях! Наверное, она сошла с ума. Мужчина засыпал кофе в кофеварку.

— Можете отнестись ко мне по-дружески, и тогда мы сумеем поладить, а станете упрямиться — что ж вам придется иметь дело с ребятами в голубой форме Я же отлично знаю, кто вы такая, дорогуша. Впрочем вы еще новичок, но я-то в отеле, слава Богу, уже тринадцать лет проработал. Чего я только не навидался! Поэтому знаю, что говорю. Сейчас мы выпьем по чашечке чудесного кофе. А потом я запру дверь. Можете назвать меня Филипп.

Мысли Гарриет неслись вскачь, ее бросало то в жар, то в холод. Хозяин комнаты включил свою чертову кофеварку. И снял с себя галстук. Через мгновение он запрет дверь. Интересно, сможет она трахнуться с ним и уйти? Как же она это все ненавидела!

И вдруг Гарриет осенило. Она сунула руку в сумку. Филипп недоуменно поглядел на нее — может, он испугался, что она сейчас выудит пистолет? Она нажала на кнопку своего телефона и с облегчением обнаружила, что он работал даже в отеле. Гарриет набрала номер и прижала телефон к уху. Филипп не сводил с нее изумленного взгляда, рука его с кувшинчиком воды замерла в воздухе. А Гарриет на самом деле никуда не звонила.

— Привет, — сказала она в пустую трубку. — Благодарю вас. Да, спасибо. А главный инспектор Даблдэй на месте? Да, мне бы хотелось поговорить с ним. Всего одну минутку, прошу вас. Да… Он мой брат. Мое имя мисс Фарнсворт. Мне нужно кое о чем ему сказать. Да, я подожду… — Гарриет сидела, прижав трубку к уху.

Филипп пролил воду на ковер.

— Уходи, — сказал он. — Просто иди отсюда. — Подойдя к Гарриет, он попытался зажать трубку и прервать связь.

Гарриет молча сопротивлялась, а потом вскочила, прижимая телефон к себе, словно он был ее амулетом.

— Я провожу вас до входа, — заявил Филипп.

Она не допустит, чтобы ее выводили из отеля! Что-то щелкнуло у нее в голове.

— Ты никуда не поведешь меня, скотина! Или ты немедленно отвалишь от меня, или я расскажу в полиции о том, что ты тут мне предлагал! Я тебе такое устрою, что не обрадуешься! — кричала женщина. — Как ты посмел?! — И, прижав телефон к уху, Гарриет выбежала из комнаты, хлопнув с силой дверью.

Теперь ей надо побыстрее убраться из отеля. Она бросилась по коридору, обращая внимание на таблички, указывающие в сторону выхода. Быстрее, быстрее отсюда! И вдруг ее сильно затошнило, рвотные спазмы сотрясли ее тело, подступая к горлу. Господи, сейчас ее вырвет прямо на ковры отеля! На эти отвратительные дешевые ковры! У лифта была еще одна дамская комната. Гарриет едва успела ворваться в кабинку, как весь обед, съеденный ею в «Квоглино», выплеснулся наружу. Когда рвота кончилась, Гарриет вытерла лицо куском туалетной бумаги и села, чтобы немного успокоиться. Через минуту-другую она выйдет из отеля «Корнуоллис», и на этом ее карьера девушки по вызову закончится.

Так она и сидела на унитазе, подперев голову руками, когда в туалет зашла какая-то женщина. Гарриет застыла от страха, слушая, как незнакомка подошла к раковинам и пустила воду. Потом та прошла в соседнюю кабинку, и наступила тишина. Гарриет решила, что может улучить момент и ускользнуть. Ей только надо собраться с мужеством, вздохнуть полной грудью и выйти из безопасной женской комнаты — выйти во враждебные коридоры отеля, где ее за каждым углом поджидает опасность.

Отодвинув щеколду, Гарриет вышла из кабинки. Подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Вздохнула. Глаз сильно опух.

— С вами все в порядке?

Гарриет вздрогнула. Обернувшись, она увидела, что незнакомка сидит на унитазе и с интересом смотрит на нее, а дверь в кабинку широко распахнута. В одной руке у нее была сумочка, а другой рукой она засовывала туда маленькое зеркальце. Судя по выговору, она была жительницей Лондона, во всяком случае, гнусавила примерно как уроженка Кэмдена или Хэмпстеда. Встав, женщина подошла к Гарриет. Она была невысокого роста, но стройная, с золотистыми кудряшками. На ней было узкое черное платье. Некоторое время они молча изучали друг друга, стоя у раковин. Наконец, вытерев губы платком, незнакомка громко чихнула. И улыбнулась Гарриет.

— Простите, если я напугала вас. Так с вами все в порядке?

— Да-да, спасибо, все хорошо, — неуверенно произнесла Гарриет. И повторила: — Все хорошо.

— А вот мне так не кажется. Вас кто-то ударил. Или я ошибаюсь?

— Господи, неужели так заметно? — Гарриет заглянула в голубые глаза женщины, вокруг которых лучились мелкие складочки. На вид ей было года тридцать два. И от нее великолепно пахло. Женщина промолвила:

— Давайте-ка посмотрим ваш глаз. О Господи! Но, кажется, синяк будет не под глазом, а не щеке. — Она отвернулась, чтобы взглянуть на собственное отражение.

— Этот мужчина снял тебя?

— Откуда ты узнала? — удивленно выдохнула Гарриет.

— Ну как же? Одинокая женщина в полном прикиде, в это время суток, в отельном сортире. Тоже мне загадка! Ты бы и сама догадалась на моем месте. — Она вытащила и тут же засунула назад в сумку свою косметичку. — Да нет, вообще-то я приметила тебя еще в фойе, когда ты входила в «Корнуоллис». Все сразу было ясно.

— Господи, вот уж не думала, что все обо всем догадаются, — пробормотала Гарриет. — Стало быть, и этот парень из службы безопасности тоже все понял.

— Конечно, понял. Это его работа. Такое уж это место паршивое. И меня бы здесь сейчас не было, если бы не необходимость внести плату за школу до конца месяца.

— Ты… тоже?

Взяв из рук у Гарриет пудреницу, незнакомка умело запудрила синяк на щеке женщины.

— Ну вот, вроде бы неплохо, — одобрительно заметила она. — А ты давно этим занимаешься?

— Нет. Не очень давно. Совсем недавно.

— А сейчас идешь домой? Я тоже. Давай-ка выйдем отсюда вместе, тогда уж нас точно не остановят. Как тебя зовут?

Гарриет ответила.

— Наташа, да-а? А я называю себя Луизой. Хотя вообще то мое имя Дейзи. Он плохо с тобой обошелся, дорогая?

— Я не сделала того, чего он от меня хотел. И он разозлился.

— Да-а-а, бывает, бывает… Они могут быть ужасно грубыми. Ты не хочешь играть на их слабых струнах, и от этого они могут просто обезуметь. У тебя порвано платье.

— Знаю, — буркнула Гарриет. — Это безобразно, правда? Я так любила это платье.

— Послушай, дорогая, конечно, не мое дело раздавать советы направо-налево, но позволю сказать, что ты слишком разоделась для этого дела. Вот поэтому служба безопасности и поймала тебя. Разумеется, ты должна выглядеть хорошо, но не стоит поражать окружающих и привлекать к себе лишнее внимание. И не ходи в этот отель, это мерзкое место. Всегда спрашивай клиентов, куда они хотят повести тебя. Держись подальше от «Хилтона», «Браунса», «Пеннингтона» и «Ридженат интернэшионал». Там не работники, а сволочи. Знаешь, если тебе понадобится мой совет, позвони, спроси Дейзи, я дам тебе номер. — Потом она спросила: — А у тебя есть дети? У меня близнецы. Тринадцати лет. Нелегко мне с ними приходится. Хотя они милые дети. Это ради них я живу.

— У меня тоже двое детей. Джонти восемь, Тимоти четыре, — сообщила Гарриет.

— А уж когда они становятся подростками, то денег на них надо!.. Матери-одиночке чертовски трудно заработать на все необходимое. Мой приятель умер. Рак толстой кишки. Я ведь должна была сделать что-то, разве не так?

— Послушай, а можно тебя кое о чем спросить? — нерешительно проговорила Гарриет. — А с… работой у тебя выходит много неприятностей?

— Нет. Но иногда, конечно, бывает. Правда, нечасто. Некоторые мужики до того злые, просто ужас! Похоже, они стараются кому-то отомстить, или что-то в этом роде. А чаще всего попадаются просто лапочки. Я предпочитаю выбирать. И если клиент тебе не нравится, лучше иди домой.

— Да-а… — протянула Гарриет. — Пожалуй, он мне не понравился, во всяком случае, я сомневалась. Так и есть.

— Он заплатил тебе?

— Да.

— И ты трахнулась с ним?

— Нет.

— Вот это лучше всего. — Дейзи громко рассмеялась. — Знаешь, они все по-разному себя ведут. Имей в виду, что все бизнесмены — обманщики, дорогуша. Смешно! Они совсем не такие, как мы. Знаешь, как они говорят? «Когда бизнесмен платит шлюхе за секс, он уверен, что получит с нее все сполна». — Смех Дейзи эхом прокатился по пустому туалету. Глаза у нее так и сверкали. Гарриет догадалась, что та, наверное, нанюхалась кокаина. Да, она ведь чихала!

— Что еще тебе сказать, — продолжала Дейзи, — из моего богатого опыта? Я уже восемь лет занимаюсь этим делом… Даже не знаю… Или нет, знаю. Не используй презервативы «КУ» — они ужасно липкие, пока не обслюнявишь их как следует. И запах от них такой… И «Джонсоне» не лучше — они мне всегда кажутся горячими, не знаю даже, почему… Знаешь, какими я пользуюсь? «Солтан Афтазан». Да! Ты не поверишь! Они просто идеальные! Мягкие, входят легко, без запаха. Кстати, никогда не пользуйся для смазки детским маслом или помадой. От них презервативы рвутся.

Выйдя из туалета, женщины направились к лестнице. Дейзи взяла Гарриет под руку. Они вышли из отеля. Как сестры. И никто даже не посмотрел в их сторону. Было два часа ночи.

— Я поймаю такси, — заявила Дейзи. — Послушай, не пропадай. Если вдруг кто-то захочет сразу двоих, то я составлю тебе пару. За это дают больше денег.

— Не понимаю, о чем ты?

— Ты даже не знаешь, что я имела в виду? — изумилась она. — У тебя была нелегкая ночь, детка. — Дейзи улыбнулась. — Ну вот, к примеру, тебя вызвал какой-то кобель. И тебе придется с ним трахаться. Но больше всего им нравится смотреть, как девушки занимаются этим на пару. За это платят вдвое больше. Я не лесбиянка, дорогая, но в некоторых случаях лучше трахаться с женщиной, и даже иногда бывает приятно. Так что увидимся. С тобой все будет хорошо. Только не одевайся так броско. Вот… — Женщина вытащила из сумочки пачку визиток с именем «Луиза», напечатанным буквами со множеством завиточков, и номером ее телефона. Две штуки она отдала Гарриет. — Позвони мне, если возникнут какие-то проблемы.

И прямо там, на Саквилл-стрит, Дейзи смачно поцеловала Гарриет в губы, а затем поспешно удалилась в сторону Пиккадилли, стуча каблучками по пустынной мостовой.

Гарриет побрела вверх по Шафтсбери-Эвенью чтимо темных театров. Сейчас она пойдет в свою комнатку на Флиткрофт-Мьюз и, как они и договорились с Питером, проспит там до утра. О событиях этого вечера она подумает завтра. Надо же, в Лондоне ночью улицы пустынны. А ведь это один из самых больших городов в мире, и в его Ист-Гринстеде должна кипеть ночная жизнь. Как там говаривал Питер? «Лондон после полуночи? Да это мертвый центр Вселенной». Гарриет быстро прошла мимо южной части Сохо. Стало быть, вдвоем? Да, хорошо ей было фантазировать, но теперь, набравшись опыта, она поняла, что, как бы все это ни называлось, ее новое поприще куда ближе к улице и грязи, чем она могла себе предположить. И это было ужасно.

Наконец мне удалось заставить себя сесть и впериться взором в телевизор. Правда, я ничего не видел и не слышал. Впрочем, ночное телевидение отвратительно; бесконечный подкладочный смех, громкая музыка, бессмысленная болтовня, никто никого не слушает, а говорящие не в состоянии придумать предложение, в котором больше шести слов. Не выношу всего этого!

Я направился в сад. Было уже темно, но я все равно дошел до самого его конца. Правда, сад у нас небольшой — всего ярдов пятьдесят, но я умудрился пройти их за полчаса. Надо же было как-то убить время. От деревьев все еще веет дневной жарой, а от роз идет одуряющий аромат. И от розмарина, и от лаванды. Это наш с Гарриет сад. Именно здесь мы оба лучше всего себя чувствуем. И мне бы так хотелось, чтобы она знала, каково мне. Небось, лежит сейчас где-то с каким-нибудь мерзавцем и умоляет: «Еще, еще, я прошу тебя, сделай так еще раз! Ох, мне так нравится трахаться с тобой!» Смерть, смерть, смерть, смерть, смерть… мне хотелось умереть. Но все, что я мог, это утирать слезы с глаз. Грустно, однако!

Самое ужасное во всем этом — это то, что я за последний год совсем опустился. Все произошло из-за меня! Да, конечно, я во всем винил Джулиана, но ведь не он один виноват! Я пытался хоть как-то оправдаться. А я сам? Мой вклад в это дело? Или его не было? Да, это mea culpa[4], mea maxima чертова culpa[5]. Ну хорошо, что еще я мог сделать, кроме того, что попытался стать помощником Руперта? Дело в том, что я — это меня самого удивляет — ужасно устал от «Кроникл», от всей этой грязи — наркотиков, сводничества, преступлений, словом, от всех пакостей, с которыми мне каждый день приходилось иметь дело. Признаюсь, даже то, что я был не прав во всей этой истории с Доркасом Лифтри, не убедило меня, что я годен лишь для работы в бульварной газете. Да, знаю, что журналистам мало о чем осталось писать, но у меня в голове все еще бродят нелепые, романтические мысли о чем-то добром, милом и приличном. Ведь приятно же было читать газеты в пятидесятые годы!

Но моя несбыточная мечта привела меня к краху. И не только меня, а всех нас.

За нашим садом есть узенькая аллейка. Она разделяет сад с гаражами на Понд-Роуд. Открыв калитку, я вышел на улицу и долго стоял там в темноте у каменной стены. Стены, надо сказать, уже были старыми и обшарпанными, и по ним гуляли какие-то мрачные тени — почти как в романах Диккенса. Подбежав ко мне, Старфайер вопросительно заглянул мне в глаза, но, увидев, что я не проявляю к нему никакого интереса, тут же умчался назад к пруду охотиться за рыбками. Наверное, воображает себя цаплей. Что-то многовато звезд для лондонского неба сегодня. Внизу, у стены гаража, целый слой битого стекла — осколки молочных бутылок и викторианских пивных стаканов. Я взял один из осколков, чтобы посмотреть, насколько он острый. Да, время не затупило его. Я нажимал на стекляшку все сильнее и сильнее — до тех пор, пока мне не стало больно и я не отдернул руку, на которой выступила кровь. Кажется, помогло.

Я все-таки сумел взять себя в руки — что за глупости я придумываю, лишь бы отвлечься! Надо же было так самого себя ранить. Вернувшись домой, я направился в кухню, промыл рану и заклеил ее целым куском пластыря. Нелегко это делать одной рукой. Козел паршивый!

В половине третьего я лег в постель и представил, что она сейчас плещется в ванне с каким-нибудь ублюдком. Или сладострастно стонет на каком-нибудь ковре. Мне было до того плохо, что я едва дышал. Дьявол, как мы до этого докатились? Я допил остатки виски и чувствовал себя премерзко, но, как это ни странно, я ощутил, что обретаю твердость. Кажется, меня затошнило.

А потом она позвонила из своей штаб-квартиры. С ней все было хорошо. Это не заняло слишком много времени. Утром увидимся, и она мне все расскажет. Ей было не трудно. Она заработала немало деньжат, и — Господи! — сумела еще и удовольствие получить. У нее был довольный голос.

Она лежала на раскладушке в своей каменной клетке и не могла уснуть. Вертелась без конца в своем спальном мешке, а «молния» то и дело врезалась ей в горло. Господи, как ей хотелось оказаться в своей чистенькой, уютной спальне, как хотелось, чтобы Питер, как обычно, спал рядом!

Неужели вся ее жизнь теперь станет такой? Сталкиваться лицом к лицу с разными кретинами, ходить в бесконечные номера отелей, а потом вертеться тут на этой раскладушке?! Это не работа, это не жизнь, это просто какое-то неописуемое дерьмо! Какой же идиоткой она была! Безмозглой, романтической дурой! Тешила себя надеждой на то, что существуют какие-то шлюхи высокого пошиба, которые отличаются от дешевых уличных проституток. Но как это ни назови — смысл один. Несчастные женщины продают свое тело за деньги! Где бы ты ни была с клиентом — в «Хилтоне», в «Корнуоллисе» или где-нибудь в подворотне со щепоткой кокаина в носу, — тебе придется отдавать свое тело. За деньги. Какая грязь! Господи, спасибо тебе, что хоть она все это узнала, не попав в более серьезную переделку, где ее вполне могли бы и изуродовать.

Но, как говорится, утро вечера мудренее, и при свете солнца она стала на все смотреть несколько иначе.

Ей уже не казалось все таким мрачным. Тем более, в кармане у нее уютненько примостились три сотни фунтов. И она жива.

Стоял тот чудесный летний день, какой, казалось, может больше и не повториться. Воздух был свежим и прозрачным, сквозь зеленую листву деревьев, шумящих вокруг Национальной портретной галереи, просвечивало солнце. Гарриет шла по Вест-Энду к Чаринг-Кросс-Стэйшн, вдыхая в себя приятные ароматы. По Вест-Энду, который все еще силился проснуться. Пакистанцы-газетчики и турки — владельцы небольших кафе — приветливо улыбались ей, выходя из своих заведений для того, чтобы вымыть улицу перед ними мыльным раствором. Старый добрый Лондон менялся, постепенно превращаясь в европейский город.

Гарриет ехала в пустом поезде. Купив у себя на станции газету и теплые рогалики, она пошла вверх, мимо концертного зала — к своему дому. В ее сумочке лежал аккуратный сверток с двадцатифунтовыми купюрами. Щека болела, но синяк был не очень заметным. А ее любимый дом и сад… Все оставалось в точности таким, как прежде. Теперь они смогут расплатиться по некоторым счетам и даже начать отдавать долг ее отцу. Она в будущем даже сможет внести взнос за машину для Питера. Да-а-а… С утра все стало иным. Отчего она так непостоянна? Может, все дело в том, что она становится профессионалкой?

Все это было невыносимо. Я должен был знать. Настало время завтрака. Старая Г. осыпала наших сыновей манной небесной в виде отдельных коробочек с кашей. Лицо ее было бесстрастным, но она то и дело приветливо улыбалась мальчикам. Однако не должна же она забывать о своем алчущем муже! Правда, конечно, я не мог расспрашивать ее в присутствии ребят. Поэтому я лишь деланно безразличным тоном поинтересовался:

— Ну как твой первый рабочий день в офисе, дорогая? — Я даже добавил: — Были какие-нибудь сложности? — И еще: — Ты все успела сделать?

Она даже не подмигнула мне. И просто сказала:

— Да, все было хорошо. — Потом процедила: — Отлично. — А затем бросила: — Без проблем. — И принялась возиться с кофеваркой и коробками с апельсиновым соком. Она даже не спросила, что у меня с рукой.

Только я хотел позвать ее наверх, в спальню, чтобы там потолковать обо всем, как Гарриет вывела на дорожку долбаный велосипед и отправилась на нем в спортзал. Я никак не думал, что она поедет туда сегодня. Я успел заметить, что глаза у нее припухли и вообще у нее усталый вид. «Не спала всю ночь», — решил я. Она даже не подумала взять с собой собаку.

Я был в ужасном состоянии! Но мне пришлось держать себя в руках, потому что мальчишки были рядом и спорили, устраивая себе шалаш под столом в гостиной. Они то и дело просили у меня что-нибудь для этого шалаша, а в конце еще заявили, чтобы я был «врагом». Не мог я с ними играть! Чтобы побыть одному, я, как обычно, убежал в туалет и минут десять глубоко там дышал, пытаясь успокоиться. Понимаю, что дело только началось, но она должна была поделиться со мной. Впрочем, догадываюсь, что ей нелегко со всем этим справиться, и поэтому она все держит в себе, но уж со мной-то можно было поговорить. Я все еще радовался тому, что у нас с ней появился этот нехороший секрет. И я всю ночь переживал из-за нее. Полагаю, я заслуживаю более внимательного отношения. Да, понимаю, я сейчас думаю только о себе. О себе одном. Но мне нужно поднабраться сил, а это возможно лишь в том случае, если я буду знать, как идут дела, иначе меня будут глодать зеленые бесы ревности. И если уж быть честным до конца, то надо признаться, что я устал без конца нянчиться с ребятами.

И готовить тоже. Я стал пользоваться кулинарной книгой. Вечером я собираюсь приготовить кеджери — блюдо из риса, яиц и лука. Кажется, в доме Хэллоуэев еще ни разу не подавали кеджери. Пусть это будет шотландским блюдом. Может, оно сумеет развеселить нашу Ледяную Хозяйку? Впрочем, «Ледяная Хозяйка»— это не совсем точно. Правильнее было бы ее называть «Ледяной Куртизанкой». Если ей понравится моя кухня, может, она разболтает свои секреты?

Впрочем, все было не так уж мрачно и плохо. Для Пита Хэлоуэя в этот день была и неплохая новость «Стэйтсмен» готов опубликовать мою вещицу, так что, может, моя жизнь все-таки изменится. Может, неприятности все-таки кончатся. Я был так потрясен этим, что просто стыдно. Конечно, один материал еще не делает погоды, но кто знает, что будет дальше? По телефону я старался говорить ледяным тоном и делал вид, что у меня куча всяких задумок и редакции просто рвут мои статьи на части.

Но я не мог сконцентрироваться. Я как привидение бродил по дому, сидел в таких местах, где мне раньше и в голову не пришло бы сидеть, и все думал и думал о том, чем моя жена занималась прошлой ночью. Чего только я ни придумал — словно сам был там же среди всех этих типов, которые «снимают» женщин на ночь. Я то и дело вспоминал, как она отправилась со мною в отель «Блумсбери», а потом я представлял, что с посторонним мужчиной она могла вести себя еще более свободно, и от одной мысли об этом мне становилось плохо. Это было невыносимо, я едва не плакал. Я должен был все узнать! Она обязана рассказать мне! Я так этого хотел! Это было бы справедливо!

Но вот Гарри вернулась и тут же заявила, что ей надо пойти в магазин. И вновь ушла из дома. Хотя нет, она сказала, что очень рада тому, что «Стэйтсмен» взял мой рассказ. По ее телефону никто не звонил.

Наконец, после бесконечного чтения нашим мальцам историй о кролике Роджере, я буквально схватил Гарри в охапку и утащил в спальню, чтобы поговорить обо всем с глазу на глаз. Я все еще был зол и обижен, но мне удалось сдержаться. Вот так.

— Знаешь, вообще-то мне не хочется говорить об этом, — проговорила она, сидя на кровати. Ей явно было не по себе.

Тогда я напомнил Г. о нашем уговоре, сказал, что она обещала мне все рассказывать, делиться своими ощущениями.

— Да, я обещала, я так и буду поступать, — кивнула она. — Но пока я не в состоянии. Все это ерунда, но должна сказать, что я была… шокирована. Я не ожидала, что все будет именно так. Но со мной все хорошо. Все хорошо. Я просто должна привыкнуть к этому, Питер. Понимаю, что тебе хочется все узнать, не отрицаю того, что мы договорились о том, что я все буду рассказывать… Но я все же хочу сказать тебе, что кое-что я буду оставлять при себе. Обещаю, что некоторые вещи ты будешь узнавать от меня. Со временем мне будет проще делиться с тобой, но пока я еще не могу это сделать.

— Но у тебя все получилось?

— Да. Да, все было отлично. Все о’кей, Питер. Странно, но нормально. И я начала зарабатывать. У нас есть деньги. А это самое лучшее. Поэтому я уверена, что нашла стоящее занятие. Это здорово, ты так не считаешь?

— Так как, ты говорила, его зовут?

— Я ничего тебе не говорила.

— Ну хорошо. Как его звали?

— Хм! Его имя — Грэхем.

— И тебе понравилось?

— Пи-итер, — укоризненно протянула Гарриет.

— Прости.

В этот момент в ее сумочке зазвонил телефон. Схватив сумку в руки, она отправилась с ней в ванную. Я слышал, как она вполголоса разговаривала с кем-то. Разговор был долгим, и до меня то и дело долетали Наташины интонации и смех. Да, ее низкий, грудной смех. Потом она замолчала, и вскоре Гарриет вернулась в спальню. Она умылась.

— Извини меня, — промолвила Гарри. — Но я не могу изображать Наташу при тебе. Вторник. Во вторник вечером мы с ним встретимся в «Пингвине». Кажется, он немец. И, кажется, мне уже легче справляться со всем этим.

Надо сказать, выглядела она не лучшим образом. И я подумал: «Черт возьми, мы здесь одни, а я чувствую себя чуть ли не рогоносцем». Потом Гарриет подошла к своему большому шкафу, сняла с себя этот чертов спортивный костюм и натянула большой свитер с золотистыми цветами. Под ним на ней остались только трусы да лифчик. И у свитера был огромный вырез. А под свободным свитером легко можно разглядеть все изгибы и округлости ее тела — мне это очень нравится.

— Прости меня, Питеркинс, — промолвила она, а потом подошла ко мне, обняла и улеглась рядом со мною на кровать. Она была такой теплой, упругой и сильной.

— Все еще только началось. Да, Питер, все еще только началось, и мне просто нужно некоторое время, чтобы со всем справиться. Все было хорошо, но оказалось куда труднее, чем я себе представляла. Понимаю, что ты, должно быть, чувствуешь. Я постараюсь тебе помочь. В конце концов такому хорошему человеку, как ты, нелегко со всем этим примириться.

Ее голова почти совсем скрылась за шатром темных волос, казавшихся почти черными в сумеречном свете. Мне показалось, что одна щека Гарриет красная. Наверное, ударилась о тренажер в своем спортзале. Она сказала, что с моей стороны было очень мило обратить внимание на синяк. Затем она поцеловала меня, и мне стало немного легче.

— Забавный старина Питер, — проговорила Гарриет. — Тебя же насквозь видно! Ну хорошо. О’кей. Итак, ты хочешь знать, что было, не так ли?

— Ты же отлично знаешь, птичка моя. Я умер, представляя все себе.

— Око за око, а, Питер? — Она не хотела быть жестокой, но я все же легонько подтолкнул ее, и она шутя отмахнулась. Нам опять стало хорошо вдвоем. Положив голову мне на грудь, она погладила ладонью мой живот. Она такая крохотная, когда лежит рядом со мной.

А потом спокойно и медленно она поведала мне все.

Стало быть, его звали Грэхем, кажется, у него типография, где делают какие-то упаковки. Он с севера и, кстати сказать, совсем неплохой парень. Но у них не было ничего общего. Они пообедали в «Квоглино», а потом она сказала, что сможет пойти к нему в отель, и они поехали в «Корнуоллис». Он расплатился в такси… К этому моменту у меня уже во рту пересохло. Наверное, всем хочется знать, как другие люди занимаются сексом, но никто не осмеливается спросить. Поэтому никто и не рассказывает. А ведь каждый день сексом занимаются миллионы людей, и они ничего никому не рассказывают о нем. Только иногда отпускают двусмысленные шуточки. Да еще процветает торговля порнографическими изданиями. Вот уж где можно найти все, кроме настоящего секса. Все эти похабные книжицы, плакаты и женские журналы печатают всякую пакость, а если на обложке хоть два раза не употребляется слово «пенис», то редактора могут погнать взашей за нерадивость. Думаю, в каждом из нас скрыт тайный извращенец, но лишь у меня хватило смелости это признать. Да и то сообщил я об этом, прямо скажем, ограниченному числу людей. К счастью, уж так случилось, что ваш почтенный слуга умеет все описывать сам. Бог мой, я чувствовал себя все сильнее. И мы опять стали ближе друг другу, особенно духовно. Но и физически тоже. Внезапно я осознал, что не хочу больше противиться всему этому. Я был ее приятелем, а ревность моя упорхнула в окно, будто ее и не бывало.

Гарри наморщила нос, обдумывая, как бы набраться храбрости и рассказать мне все. Она сказала, что он был молод, но довольно привлекателен. И нежен. Гарриет заметила, что хоть трахаться с незнакомым мужчиной и было довольно неприятно, это все же ничуть не хуже, чем когда в юности приятели пытались стянуть с нее трусики, а она при этом едва держалась на ногах от страха. Затем она помолчала и принялась мычать и мямлить что-то нечленораздельное. Я добродушно пожурил ее. У меня еще оставалась к ней целая куча вопросов. Она слышала, как бешено колотится в груди мое сердце. Гарриет расхохоталась и извинилась. Я должен был спросить ее! Поэтому стал нашептывать ей прямо в ухо, чувствуя себя униженным и растерянным:

— Тебе понравилось? Говори же, вы хорошо провели время? А ты брала в рот его член? Он хорошо стоял? Господи… Господи, а ты сама кончила?..

— Питер, ну и вопросики ты мне задаешь! — Гарриет лукаво усмехнулась, а ее рука принялась ласкать мой собственный член. А потом она сухо засмеялась и ответила: — Да, да. Нет и нет. Вот в таком порядке.

— Так ты не кончила? — не унимался я.

— Я же сказала тебе, что нет!

— Но тебе понравилось, когда он вошел в тебя?

— Он этого не делал.

— Не делал?

— Нет, Питер. В этом не было необходимости, мистер Надоеда. И все это длилось совсем недолго. Он был совсем не такой, как вы, мистер Хэллоуэй. Это у вас член готов стоять до бесконечности.

Я даже раздулся от гордости. Умница Гарриет всегда знает, что сказать, чтобы я почувствовал себя настоящим мужчиной. Сегодня она превзошла себя. И мне это очень понравилось. И еще мне нравилось, что она продолжала ритмично ласкать рукой мою восставшую плоть.

— Думаю, я была слишком сексуальна для него, — продолжала она. — Да, слишком сексуальна для всего его существа. Он кончил прямо мне в руку, мистер Хэллоуэй, кончил почти мгновенно. Потом он уснул, а я тихонько ушла оттуда, направилась в свое уединенное жилище. — Ее теплое тело придвинулось совсем близко ко мне, и она закинула бедро на мои раздвинутые ноги. — Со всеми деньгами! Ах, деньги, деньги, деньги! — выдохнула она, после чего ее язычок проскользнул в мое ухо, а рука не оставляла своего дела. — Деньги-деньги-деньги-деньги, — бубнила она, словно читала мантру.

Мы поцеловались, наслаждаясь знакомыми прикосновением наших языков. Да, но теперь-то я знал, что это ее порочный язык заставил неведомого мне Грэхема испытать слишком быстрый оргазм. За все десять лет нашего знакомства Гарриет впервые говорила интимные вещи кому-то, кроме меня. Я сказал себе, что ей, должно быть, понравилось. Боже мой, наверняка ей понравилось! И мне нравилось быть с нею, больше чем когда бы то ни было. Господи, как мне было хорошо! И вдруг я как-то незаметно для себя выстрелил ей прямо в ладонь. Она втерла сперму в волосы у меня на груди и прошептала:

— Ну вот, от этого твои волосы будут виться больше.

— Это от тебя мои волосы вьются, — пробормотал я. Во всяком случае, я был уверен, что пробормотал это, потому что я уже почти заснул, кажется, моей последней была мысль о том, что я — самый счастливый человек на свете. Как замечательно делиться такими личными секретами. Она была так честна и доверчива!

Неожиданно для себя Гарриет обнаружила, что ей трудно рассказывать обо всем Питеру — ив это первое утро, и вообще. Она бы стала чувствовать себя еще хуже, если это только возможно. Но… они же договорились, что так будет. Питер сказал, что только зная, чем она занимается с клиентами, он сможет забыть о боли, разрывающей его душу. Как же: ведь ему приходилось делить ее с кем-то! Впрочем, на самом деле все обстояло несколько иначе — ни с кем он ее не делил, это просто была работа. А как же с ее собственной болью, черт бы тебя побрал, Питер?! — в ярости спрашивала она себя. Как насчет той боли, которая терзала ее при одной мысли о том, что все может всплыть на поверхность и кто-нибудь дознается, чем она зарабатывает им на жизнь?! Как насчет этого?! Что он сказал бы о ее состоянии, если бы знал, что каждый раз, когда она отправляется на вызов, ее зубы стучат от страха, а желудок подводит от тошноты? И это бывает каждый раз! «Это совсем не смешно», — прошептала бы она ему на ухо, лежа с ним в постели и пытаясь утихомирить его очередной приступ ревности.

Однако совершенно случайно ее утверждение о том, что все дело — это сплошное недоразумение, оказалось неверным. Вот, к примеру, тот немец, с которым она встретилась на следующий день после мерзкого Грэхема Канлиффа. Не окажись он настоящим джентльменом, ей бы не устоять. Но после ужасного случая в аду отеля «Корнуоллис» Гарриет пришла к выводу, что немец — просто ausgezeichnet. Именно это слово он использовал для того, чтобы сказать ей, до чего она великолепна. Гарри решила, что он просто послан ей Богом. А иначе — катастрофа. И если бы у них не так хорошо все получилось на его узкой двуспальной кровати, то она, пожалуй, пришла бы к решению бросить свой бизнес.

Да, он был великолепен! И Гарриет была просто счастлива. За обедом он был добр и предупредителен. Немец оказался приятным, седовласым, бородатым человеком, у которого была семья в Дюссельдорфе. Он жил в Лондоне уже полгода, занимаясь делами «Норд дейче Рундфунк» — немецкой телекомпании. Поначалу Гарриет испугалась, что он может знать Питера, но потом выяснилось, что он вообще знает мало газетчиков. Он не был одинок в Англии, потому что вокруг было достаточно друзей-немцев, но вот секса в его жизни не хватало. Его дети остались в Германии с матерью, потому что не могли бросить школу. Жена приезжала к нему примерно раз в полтора месяца, и он очень скучал по ней.

Он говорил на очень правильном английском. Показав Гарриет фотографии трех «панковатых» сыновей, немец робко спросил ее, не согласится ли она зайти к нему на стаканчик аперитива. Жил он на квартире на Бэртон-стрит. Квартирка была совсем маленькой, в полуподвальном помещении прямо за Вестминстерским аббатством.

И вот они сидели перед викторианским камином, в котором полыхали синие языки декоративного газового пламени, попивали вино и говорили о его сыновьях, об их достижениях в теннисе и удивительном увлечении этой странной шумной музыкой. Если он и заметил ее легкий акцент, то не стал спрашивать, откуда она. А Гарриет предпочла не распространяться о себе. Впрочем, немец вообще мало ее расспрашивал, казалось, его не интересуют подробности ее биографии. Иногда они подолгу молчали, но им было легко вдвоем.

Вот часы на Биг Бене пробили полночь. Звон был таким громким, словно они били прямо в его комнате.

— Вы такая привлекательная женщина, и я считаю, что вы оказали мне честь, проведя со мною вечер, — заявил Дитер. — А вы не согласились бы переспать со мной? — спросил он.

— Конечно, — ответила Гарриет. — Я бы очень хотела этого. — Она ничем не показала своего волнения.

— Позвольте я только приготовлю деньги, прогоню кошку и достану одеяло с электроподогревом, — спокойно проговорил он.

Допив вино, они перешли в спальню и медленно разделись, а потом забрались под одеяло. Он был очень удивлен тем, что она целовала в губы по его словам, проститутки обычно этого не делают. А Гарриет подумала, что ей даже было приятно — ведь Дитер был весьма привлекателен. Все было замечательно. Она была так благодарна ему за нормальное поведение, что, к собственному удивлению, почти достигла вершины наслаждения. Это просто поразило Гарриет. Потом, вспоминая этот вечер, она подумала о том, что ей вообще понравилась его компания. Это было своего рода добавочным вознаграждением. Подарком. Вот теперь она поняла, что по-настоящему вошла в свой бизнес.

Да, именно с этого вечера и началась настоящая карьера Наташи Ивановой.

Не сказать бы, что она была нарасхват. Иногда телефон молчал по нескольку дней, а потом вдруг за полчаса она получала три приглашения на субботний вечер. Гарриет безумно уставала от каждой встречи, зато деньги в сумочке приносили ей приятное удовлетворение. А лежа в постели с клиентом, она никак не могла расслабиться. Всю ночь сердце ее тревожно билось, впрочем, все остальные части тела услужливо угождали клиенту.

Очень быстро Гарриет узнала массу нового о мужчинах и о сексе. Как часто они пытались отыграться на ней за свои страхи. Сколько в них пустой бравады, жестокости, своеобразного мужского шовинизма! Гарри была поражена, узнав, сколь инфантильными бывают старики. Удивительно, но очень многие признавались ей, что больше всего им хочется, чтобы им приказывали и шлепали их, как детей. И чтобы она позволяла им пососать грудь.

Чем лучше она узнавала мужчин, тем меньше ей хотелось обо всем рассказывать Питеру. От некоторых вещей даже многоопытная Наташа Иванова содрогалась. Каждый раз, лежа обнаженной на спине и сжимая ногами очередного клиента, Гарриет чувствовала себя совершенно беспомощной. Словно кто-то вторгся в самое ее естество, в ее душу и хозяйничает там. Этого Гарриет боялась и старалась избегать. Она очень быстро поняла, что чаще всего бывает достаточно нескольких сладострастных стонов, ловких движений пальцами — и клиент готов.

Все занимало совсем не много времени. Клиента надо было распалить и сделать так, чтобы он жаждал провести с ней весь вечер. Наташа считала, что ее работа начинается с того самого мгновения, как она встретилась с клиентом. Гарриет бы сочла поведение мисс Ивановой довольно развязным. Наташа позволяла себе вертеть бедрами, заглядывать мужчинам прямо в глаза, подливать им вина, посылать через стол воздушные поцелуи, класть их руки на свое сокровенное место… Это было весьма рискованно, но она знала, что всем этим сокращает себе дальнейшую работу. Потом ей только и оставалось, что расстегнуть нужные пуговицы и дать этому произойти. Так было проще и безопаснее всего. Кончив, они уже обычно не выступали. И никто бы не посмел заявить, что она плохо справилась со своим делом. Они же оба видели, как все было.

Вообще, ее дело было похоже на своеобразное лечение. Гарриет решила, что вполне могла бы считать себя работником социального обеспечения. Босс одного бюро путешествий, с которым она мило пообедала в «Карленджиос» на Бонд-стрит, привез ее в дом к своему отцу и перед тем, как завалить на пол в ванной комнате, признался Наташе, что ему и в голову бы не пришло иметь дело с кем-нибудь, кроме девушек из эскорта. Сначала он был довольно молчалив, но, удовлетворив свою похоть, стал на удивление разговорчив. Он завернулся в халат, позволил ей принять душ в том же помещении, а потом заварил травяной чай. Он уверял ее, что был вдовцом, и очень боялся, что привяжется к «какой-нибудь молодой леди». Он заявил, что для него в его возрасте было настоящим облегчением узнать, что можно встретиться с молодой сексуальной женщиной без предрассудков, не боясь при этом, что кто-нибудь назовет его озабоченным или призовет к ответу. «Знаете ли, совсем непросто быть мужчиной. Поэтому я и предпочитаю делать то, что делаю сейчас». И он весело рассмеялся, наблюдая за тем, как она вытирается в беспорядке его ванной комнаты.

Но все это нельзя было назвать сексом. Некоторые клиенты были просто вульгарными, другие — настоящими уродцами, у третьих были отвратительные манеры. Гарриет быстро поняла, что если за обедом клиент громко говорит и чавкает, то и в постели он будет вести себя так же гадко. В таких случаях она шла домой. Сомневаться не приходилось — через день-другой у нее будет другой клиент, так что же переживать? Если у нее возникала хоть малейшая тень сомнения, если она хоть немного боялась клиента, то Гарриет честно отрабатывала свои три часа, а затем ехала на электричке в свой Блэкхит, чтобы спокойно провести ночь в собственной постели.

И еще ей нельзя было ни на минуту терять голову. Она всегда внимательно приглядывалась к тому, как закрываются двери, всегда точно знала, где и в каком порядке лежат ее вещи.

Наташа научилась говорить каждому своему клиенту, что он, и только он — самый необыкновенный, самый расчудесный человек на свете. Ее порою даже удивляло, с какой легкостью она повторяет эти слова вечер за вечером. Впрочем, она рассматривала их как своеобразную шутку, понятную ей одной. Это немного развлекало ее в эти одинаковые, похожие вечера. И мужчины всегда были на седьмом небе от счастья. Она знала, что это довольно цинично, зато помогало ей скоротать время. К тому же клиентам это добавляло уверенности в себе. Как им всем хотелось слышать это! Всем до одного! С какой легкостью они верили ей! И платили!

Раз за разом, делая вид, что едва дышит от возбуждения, Наташа замирала и говорила сладким голосом:

— Боже мой, Бернард, это что-то необыкновенное! Ты знаешь, что неповторим в постели? Мне еще никогда не было так хорошо! Ты просто великолепен! И ты такой большой! Я так и знала, что получу с тобой необыкновенное удовольствие. А уж у меня-то опыт немалый, можешь мне поверить!

И все они глотали наживку. Они просто обмирали от восторга, слушая дифирамбы в свой адрес. Подумать только — такая опытная женщина говорит, что лучше их мужчины у нее не было, а это что-нибудь да значит! А Гарриет? У нее была только одна трудность — быть все время начеку и не перепутать имена, не назвать, скажем, того же Бернарда Эдди.

Трудно было не стать циником, узнав, до чего они все одинаковы и какие однотипные у них желания. Каждую ночь она вела один и тот же разговор. И каждый из них непременно говорил: «Почему-такая-хорошенькая-девушка-как-ты взялась-за-такое…» И так далее, и тому подобное… А Наташа ласково улыбалась им и говорила о том, что копит деньги на коттедж в Кембридже, о котором мечтает всю жизнь. И еще она сообщала, что обожает секс. Все просто дурели от этого.

А на самом деле Гарриет не любила его. Она очень уставала от этих бесконечных и опасных упражнений. Трудно заниматься сексом с новым мужчиной, а ведь почти все ее клиенты приходили к ней впервые. Будь на месте Наташи Гарриет, она бы не выдержала. Ей казалось бы отвратительным все — их отношение к ней, их философия, их похоть. Не то чтобы Гарриет была уж такой привередой, но просто ей был знаком мир, из которого пришел Пит Хэллоуэй, мир Пекама, и он был ей весьма неприятен.

Сначала Гарриет отзывалась на каждый звонок. Проработав три месяца, она решила, что не будет работать по понедельникам и вторникам, и еще стала брать пять выходных в месяц — в дни женского недомогания. Это была тяжелая работа. Если ей приходилось встречаться с клиентом, то выходило, что ее рабочий день длится десять часов. В спортзале она была обычно часа в четыре, а засыпала на своей раскладушке на Флиткрофт-Мьюз около двух ночи. И каждую минуту из этих десяти часов она была напряжена, как струна. Ей приходилось встречаться с мужчинами, у которых были проблемы с сексом, которые хотели бы убить своих жен, растерзать матерей, и выход они находили в том, чтобы причинять боль купленной на время женщине или унижать ее. Гарриет имела дело с молчаливыми владельцами фабрик, жаждавшими сосать ее трусики, профессиональными игроками в крикет, которые больше всего хотели облизывать жидкий шоколад, размазанный по ее заднице. А один пожилой оптик из Ковентри выложил на кровать чулки, подвязки и лифчик — для себя. В ушах Гарриет так и стояло Наташино восклицание, когда она увидела, как старый хрыч напялил все это: «Ах, Пол, вы выглядите просто потрясающе!»

Некоторые клиенты просто хотели поболтать. Бывало, ей попадались мужчины, которым некому больше было рассказать об их доле, их женах, детях, начальстве, несправедливой к ним системе, их первом шефе и о том, что их машина нуждается в ремонте. Парни, которые не были уверены в себе. Которые во время полового акта по два раза выходили звонить женам. Какой-то крохотный человечек утверждал, что он — пакистанский принц. Он настоял на том, чтобы Наташа засунула себе во влагалище каблук своей туфельки.

Гарриет возвращалась домой к позднему завтраку. Весь день она, одетая в джинсы и свитер и с растрепанными волосами, занималась хозяйством и проводила время со своими милыми сыновьями и Питером, если, конечно, они могли оторвать его от компьютера. Потом, если у нее была назначена встреча, она шла в спортзал, бассейн, после чего уезжала в город. Она обычно назначала свидание на восемь вечера в каком-нибудь безопасном баре, избегая всяческих заведений в «особняках». К восьми она обычно успевала нанести на лицо боевую раскраску, облачиться в соответствующий прикид, упрятать подальше обручальное кольцо, вставить противозачаточный колпачок и обратиться в мисс Иванову. Таким образом, три часа ее работы, заключавшейся в том, чтобы составить мужчине компанию, закончатся к одиннадцати вечера. Если больше ничего не намечалось, то она успевала на последнюю электричку до Блэкхита. Если же приходилось идти с клиентом к нему в номер, то примерно в два часа ночи у входа в отель ее всегда поджидало такси из фирмы «Тэкси-Э-Гоу-Гоу» с преданным Мелвином за рулем, который всегда так забавно пыхтел.

Да, Мелвин был просто послан ей Богом. Откуда только он ее не забирал! И ни разу он не высказал удивления, ни разу не задал ни одного вопроса о ее занятиях. Из каких бы отелей она ни выходила, от Мелвина она всегда слышала только: «Привет, Наташа». И больше ни слова, если по ее виду было не сказать, что она хочет поговорить. А сам он мог рассказывать ей, к примеру, о футбольном клубе «Милволл». Причем рассказывать до бесконечности.

Бывали ночи, когда она боялась выходить из отеля или когда клиент оказывался довольно приятным. Тогда она оставалась у него на ночь и в семь утра просыпалась рядом с человеком, имя которого зачастую улетучивалось у нее из памяти. Вот по утрам труднее всего было оставаться Наташей. Ей обычно приходилось расплачиваться за то, что она осталась в номере, и трахаться с клиентом еще раз до завтрака. Впрочем, в этом тоже были свои плюсы, ведь она получала больше денег.

Конечно, Гарриет не могла обо всем рассказывать Питеру. Многое ей приходилось держать в себе. Бывали, кстати, случаи, когда он по нескольку дней не задавал ей вопросов. Но после этих спокойных дней он с новой силой начинал терзать ее бесконечными расспросами. С горящими глазами садился он на край ванны и требовал все новых и новых подробностей.

И Гарриет удовлетворяла его любопытство, но со временем поняла, что начинает все сильнее и сильнее презирать мужа за это. Правда, иногда чувство юмора брало верх, и Гарриет поддразнивала Питера, рассказывая ему всяческие небылицы, в которых, однако, была и определенная доля истины. Женщина была просто поражена, узнав, какую власть имеет над этим человеком. Может, именно к этому шли они все десять лет их брака? А может, сам сатана был заинтересован в их знакомстве, потому что они так замечательно подходили друг другу и находили общий язык в создавшейся ситуации? Если так, то понятно, откуда Гарриет брала силы рассказывать днем Питеру об экстравагантных, невероятных и хулиганских ночных проделках Наташи. К слову сказать, Питер никак не мог понять, почему его жена так настойчиво отделяет Гарриет от Наташи. И, уж конечно. Гарриет никогда ни слова не говорила ему о тех редких случаях, когда Наташа получала удовольствие от занятий сексом с клиентом.

К своему удивлению, Гарриет обнаружила, что временами может испытывать оргазм — если, конечно, она позволяла себе расслабиться. Только таким образом могла она немного развлечь себя. Закрыв глаза, она представляла, что рядом с нею — стонущий от страсти Джимми Нэйл, Лайам Нисон или Микки Рурк. И тогда она сама стонала, кричала, скрежетала зубами и… получала удовольствие. Но чаще всего, разумеется, ничего такого не происходило. Гарриет бывала слишком вымотана и не способна ни на какие эмоции. Впрочем, несколько раз у нее получилось. А удовольствие помогало ей скоротать время — хоть чем-то она была занята.

Все соседи по Блэкхиту просто сгорали от любопытства, желая узнать, что это у нее за ночная работа. Гарриет казалось, что она постоянно объясняет миссис Стонер, которая вместе с нею стоит в очереди за овощами, какая у нее важная и интересная работа в… как же называется контора, она все время забывает… Ах, да — Корпорация прессы и электронных средств массовой информации, сокращенно КПЭСМИ.

Да и дети тоже были чрезвычайно возбуждены, узнав, что у мамы появилась работа, о чем они всем рассказывали. Джонти просто сгорал от любопытства, желая узнать как можно больше подробностей о жизни конторы, в которой трудится его мать. Однажды утром Гарриет быстренько придумала неких Пенни, Дженнет и Макса — своих сотрудников. Больше того, у Пенни постоянно возникали проблемы с ее приятелем. Едва завидев утром мать, Джонти, с набитым кукурузными хлопьями ртом, спрашивал: «Ну как там дела у Пенни с ее Ласло?» И Гарриет приходилось придумывать все новые и новые подробности мыльной оперы, развернувшейся в ее конторе. Женщина подумала про себя, что неплохо бы завести блокнотик и записывать в нем все, что она рассказывала сыну, а то частенько у нее возникали накладки.

— Мам, а мне казалось, ты говорила, что у нее темные волосы, почти такие же, как у тебя, — заметил как-то раз Джонти.

Пришлось Гарри с ходу придумывать историю о том, что Пенни перекрасила их, а заодно рассказать мальчику, что женщины иногда красят волосы в разные цвета.

— А почему бы тебе не пригласить их как-нибудь к нам на ужин? — предложил Джонти. Он решил, что вполне сможет сыграть роль сказочной феи, которая сумеет наладить отношения воображаемых Пенни и ее дружка.

Забавно, но Гарриет почему-то сказала, что, возможно, и пригласит их как-нибудь. Она все глубже и глубже увязала в своих выдумках. Впрочем, можно было бы попросить, к примеру, Дейзи сыграть роль придуманной Пенни и пригласить ее на ужин. Да-а-а… Паутина, сплетенная Гарриет и Питером, становилась все плотнее.

Как это ни было сложно, Гарриет обнаружила, что не смущается необходимостью постоянно лгать сыновьям. Чем больше она сочиняла про КПЭСМИ, тем больше ей казалось, что все, что она выдумывает, — правда. Занимаюсь хозяйством в своей уютной кухне, взбивая тесто для вафель или придумывая, как бы ей развлечь мальчиков в выходные, Гарриет начисто забывала о существовании Наташи Ивановой, или ей казалось, что Наташа ушла далеко-далеко. А Гарриет Хэллоуэй работала в КПЭСМИ. Некто по имени Наташа Иванова, извивающаяся от страсти под незнакомыми мужчинами, была совсем другой женщиной.

Вообще-то работа накладывала определенный отпечаток на жизнь Гарриет и Питера. Если ты целыми днями только и делаешь, что болтаешь с мужчинами, выслушиваешь их жалобы, вранье, разглагольствования и дело, как правило, кончается тем, что ты отправляешься с клиентом в постель, то это не может не сказаться на твоей натуре. И Гарриет приходила в ужас при мысли о том, что ей скоро придется заставлять себя проводить время с собственным мужем.

Хоть Гарриет все время и говорила Питеру, что любит его, ей нередко приходилось отталкивать его, но, похоже, это его не смущало. Временами она ничего не могла поделать с собой и воспринимала собственного мужа как клиента. Впрочем, он ни о чем не догадывался.

Наконец-то они оба смогли заняться делом. Впервые за долгие месяцы в журнале напечатали рассказ Питера. На сентябрьских соревнованиях Джонти в своем клубе сумел побить долго удерживаемый рекорд среди тех, кому еще не исполнилось одиннадцати. А лето, казалось, будет продолжаться вечно. Это было до того замечательно, что даже они, в конце концов, стали ему радоваться.

Конечно, дела не все время шли гладко. Бывали дни, когда телефон Гарриет молчал, и тогда ей начинало казаться, что он вообще больше никогда не зазвонит. А иногда, думая о том, что ей опять придется проводить ночь невесть где, Гарриет молила Бога о том, чтобы весь этот кошмар поскорее кончился.

Дома тоже происходили удивительные вещи. Как-то раз ее старшенький разразился истерикой по поводу того, что Гарриет, скопив денег, решила вновь перевести его в школу «Голдингс». «Пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя, — рыдал мальчуган, — умоляю тебя, мамочка, только не в «Голдингс»!» Он хотел ходить только в школу Даррена. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» Даррен, капитан его команды, стал в это лето кумиром Джонти. Гарриет с Питером, как могли, успокаивали сына и сказали, что подумают о его просьбе. Они пообещали, что сходят в эту школу «Джеймс Брукфилдс» и разузнают, как там обстоят дела. Может, им удастся избавиться хоть от одной проблемы? Кстати, менеджер из банка Гарриет неплохо отзывалась об этой школе, разве не так?

Вдобавок ко всему этому, Гарриет ни на минуту не забывала о соглашении, заключенном ею с лучшим другом Питера. Тот уехал в отпуск со своими сыновьями, так что, несомненно, при возвращении потребует свою долю за два месяца. Она, конечно, со всем справится. О Господи!

Среда, 1 сентября.

Позвонила Эллен. Признаться, я был удивлен. Впрочем, мне было приятно. Она сказала, что видела мою статью в «Стэйтсмене». И заявила, что хочет «привести мои мозги в порядок». Я ответил, что, пожалуй, смогу встретиться с нею завтра, когда у меня выдастся «окно» между делами (давно уже хотел посмотреть, что это Старфайер запрятал в подвале).

Эллен предложила встретиться в Бэттерси, в пабе «Сталкерз-Хайд», расположенном напротив Артс-центра — в этих местах она обычно не появлялась. Добраться туда из юго-восточной части Лондона весьма и весьма непросто. Эллен сообщила мне, что у нее там деловая встреча, а потом она свободна. В общем, поныв немного, я согласился. Мне, как это ни странно, очень хотелось снова ее увидеть.

Похоже, у нее был выходной, во всяком случае, она явилась в джинсах, свитере и крохотном жилетике. Впрочем, эта одежда очень шла ей. Я, как в добрые старые времена, позволил себе истратить целых десять фунтов. Господи, как же хорошо себя чувствуешь, когда в кармане у тебя есть еще что-то, кроме самого кармана!

Мы немного поболтали о том, какое стоит замечательное лето. А потом она принялась рассуждать о моих источниках информации, с помощью которых я написал свою статью. Я никак не мог понять, к чему она клонит, поэтому предпочел особо не распространяться о них. Эллен не унималась; ей хотелось знать, сколько женщин мне рассказывали о своем ремесле, встречался ли я с сутенерами и тому подобные вещи. Я не мог сказать ей ничего определенного, ведь моими собеседницами были лишь Памела да моя собственная жена. Так мы и не договорились ни до чего определенного. Потом у меня возникла безумная мысль о том, что Эллен, возможно, тоже захотела вступить в игру. Создавалось впечатление, что она чего-то не договаривает, только я никак не мог понять, чего именно.

Но потом дело стало понемногу проясняться. Мы рискнули попробовать картофельной запеканки с мясом. И вдруг мне показалось, что Эллен вот-вот вырвет. Я испугался за нее и поспешил влить в ее хорошенький ротик немного спиртного, чтобы она пришла в себя.

Тут-то все и выяснилось. Она, оказывается, перестала встречаться с Майклом Стэйнтоном. Он вернулся к своей надоевшей семье. (Между прочим, добавила она, он был импотентом. Как же я был рад слышать это! Больше того, и это куда хуже, у нее испортились отношения с Эндрю Гербертом. (Полагаю, это ненадолго.) Обычный случай. Как бы там ни было, она ушла от него и сейчас живет в квартирке, принадлежащей ее сестре, которая как раз сейчас укатила в Штаты. И квартирка эта — ха-ха-ха! Подумать только, какое совпадение — расположена как раз за углом. Вот теперь все прояснилось окончательно. Конечно же, мы должны немедленно заглянуть в это ее временное жилье. На чашечку кофе, разумеется.

Но потом вдруг она опять переменила тему и принялась настойчиво расспрашивать меня о Г. А может, говорить о ней начал и я сам. Она приперла меня к стенке, желая узнать, что это Гарриет, разодетая в пух и прах, делала десять дней назад в фойе Нового лондонского театра? (Да что ты? Черт бы побрал этот огромный холл, в котором вечно все встречаются.) Там в тот вечер шла опера «Кэтс». Эллен проследила за Гарриет и видела, что та явилась в театр в компании Рона Истербрука, вице-президента УПГА. «Она прекрасно выглядела, черт бы ее побрал! А ты счастливчик, Питер. Странно, что ты позволяешь себе гулять на сторону от такой женщины». Я не обратил на ее слова внимания. Разумеется, Гарриет не сказала мне, что была вынуждена слушать «шедевр» Ллойда-Вебера. На какие только жертвы она не вынуждена идти! Мы не стали больше говорить об этом, иначе я бы непременно спросил, что сама Эллен делала в компании всякого сброда и япошек, явившихся в театр. Я лишь сказал, что Рон Истербрук — дядя Гарриет. Это сработало.

Квартирка сестры Эллен была совсем крохотной, с окном в нише и стенами, заставленными книжными шкафами со множеством безделушек — ни дать ни взять приемная какой-нибудь газеты. Я догадался, что настоящая встреча была заранее включена в повестку дня. Во всяком случае, на столе стояли наготове кофейные чашки. А сама Эллен была на редкость мила и приветлива. Даже не помню, чтобы она так вела себя со мной. В ее глазах стояла нега, а через трикотаж тибетского свитера проступали очертания упругих грудей.

Я пришел к выводу, что она задумала доказать себе, что все еще желанна. Вот она и решила, что человека лучше, который убедит ее в этом, не найти.

Странно, но, несмотря на очевидность происходящего, приняв из ее рук кружку с кофе, я не проглотил наживки! Я не мог. И именно из-за нашего с Гарриет грязного секрета! Хотя что тут такого? Моя жена три-четыре раза в неделю раздвигает ноги перед незнакомцами, а я всего лишь повидался со своей бывшей коллегой!

Но все не так просто. Не понимаю даже, почему. Мы поставили кофейные чашки, положили ложечки, а затем поцеловались. Однако, как это ни странно, мне не хотелось большего. Может, у меня наступила менопауза, какая бывает у женщин? Эллен поерзала, плечи ее поникли. А я всего лишь прижимал ее к себе, гладил по голове и повторял: «Дорогая Эллен. Милая моя, дорогая Эллен». Она была такой теплой и казалась гораздо крупнее, чем раньше. Наверное, это из-за того, что в последнее время я обнимал лишь Гарриет, которая стала до того тоненькой, что даже само слово «стройная» в применении к ней было неподходящим. Теперь мою жену можно несколько раз обхватить руками, и даже еще место останется.

Итак, я обнимал Эллен и бормотал что-то вроде:

— Дорогая, ты просто сейчас расстроена, не стоит нам пока этим заниматься.

А она ответила:

— Нет, стоит. Я хочу этого. Я так скучала по тебе, Питер.

Это было просто убийственно. Ну как воспротивишься такому. Но я сумел. Да, черт побери, я сдержался! Эллен наконец-то поняла, что, пожалуй, ничего от меня не добьется. Она выбралась из моих объятий, налила нам еще кофе, и мы стали болтать, как старые, добрые друзья.

Почему?

До сих пор не понимаю. Наверное, все-таки все дело в Г. Ведь всю свою сознательную жизнь — а я, собственно, вытащил Гарриет из детского сада — старушка Гарриет жила со мною. Боже мой, да я привык, чтобы она была рядом, она была моей правой рукой. Я полностью доверял ей. И вдруг она стала жить этой ужасной жизнью. Занялась этими ужасными вещами. И что хуже всего, на ее лице все чаще появляется эта загадочная улыбка, улыбка Моны Лизы. Гарриет за последние два месяца так изменилась, что я просто не узнаю ее. А я стал все время о ней думать. Но она то и дело ускользает от меня. И все время что-то скрывает. Это означает, что я могу и потерять ее. Впервые в жизни я вдруг решил, что не хочу рисковать. Забавно, а?

Итак, вместо того чтобы заняться любовью, мы с Эллен попивали кофе, приготовленный из отличных кеннийских зерен. И вдруг она завела весьма странный разговор.

— Питер, а что тебе известно о мисс Саут? — лукаво спросила она. (Я говорю «лукаво», а не «ледяным тоном», потому что на ледяной тон она перешла чуть позже. И не просто ледяной, а еще и колючий.)

— Саут? — переспросил я. — Не знаю, о ком ты говоришь. Никогда не слышал этого имени. А кто это такая?

Выяснилось, что эта мисс Саут заявилась в «Кроникл» и разыскивала там заместителя главного редактора по фамилии Хэллоуэй. Ее отправили к сотруднику безопасности, который заверил мисс Саут, что этот Хэллоуэй уж сто лет как не работает в редакции. И, черт возьми, эта дама заявила, что Хэллоуэй должен ей деньги. Боже мой! И она оставила визитку с запиской. У Эллен. Эллен, разумеется, передала ее мне. Это была моя собственная старая визитная карточка, а на обратной стороне крупными буквами зеленой ручкой было написано: «Ты должен мне, долбаный Хэллоуэй! Заплати, или я такое тебе устрою, что пожалеешь!» И подпись: «Памела», а под ней — номер телефона.

— Не представляю, — неуверенно проговорил я. Бред какой-то… — Я пожал плечами. Интересно, Эллен звонила по указанному номеру? Я сунул визитку в карман. — Кто знает?.. — пробормотал я.

— Так кто она такая, Питер? — поинтересовалась Эллен.

Черт, звонила она все-таки или нет? Одному Господу известно.

— Я не представляю, кто это такая. — Позвоню Памеле и извинюсь перед ней, а заодно спрошу, звонила ли ей Эллен.

Признаться, я чувствовал себя неловко: интересно, что же ей все-таки известно? Как только представилась возможность, я тут же ушел. Надо сказать, я был порядком удивлен и получил урок.

Сев в поезд, я обдумывал сложившуюся ситуацию всю дорогу до Блэкхита. В результате я пришел к выводу, что никто ничего не может знать, разве не так? Да, я брал интервью у Памелы, но честно написал обо всем в «Стэйтсмене». Разве нельзя взять интервью у шлюхи, но не думать о том, чтобы твоя жена пошла по ее пути? Полагаю, мне не стоило беспокоиться.

Поезд притормозил у садов Нью-Кросса, а я все никак не мог прийти к заключению, отчего я так повел себя со ставшей удивительно податливой миссис Герберт? Наверное, все-таки, дело в наших новых отношениях с Г. Больше мне ничего в голову не приходит. Наш грязный секрет крепко держит меня. Сегодня Гарриет удовлетворит мое извращенное любопытство и расскажет мне в мельчайших подробностях, как она трахалась с очередным клиентом. Кажется, больше меня ничего не интересует. Похоже, я спятил. Да, пожалуй, я сошел с ума. И наверняка приобрел себе нового врага в лице Эллен.

Вернулся домой. А там, представьте себе, по лестнице спускается ТЛС. Забыл дорогу в сортир. Он был в Блэкхите по делам, касающимся винной торговли. И подарил нам две бутылочки вина. Я был очень рад его видеть. Г. подала нам в кухню чай. В черных колготках она выглядит сногсшибательно. У мальчишек появился новый мультфильм о черепашках ниндзя. Был один неприятный момент, когда «моторола» Гарриет вдруг начала трезвонить. Тоби был весьма заинтересован этим. Гарри схватила трубку и выскочила с нею в сад, чтобы поговорить оттуда. Можно подумать, что Гарри постоянно докучают звонками, но она почему-то предпочитает говорить в уединении, так, чтобы ее не слышали. Я решил отвлечь внимание Тоби и пригласил его сразиться в крокет. Играли на десять фунтов. Г. с Тоби против меня с Джонти. Оскорбленный тем, что его не приняли в игру, Тимоти устроил дикий рев. Вечер был чудесным, но, боюсь, соревнования не получилось. Джонти еще никудышный игрок, так что отдуваться пришлось мне. Казалось, игра длится целую вечность. Может, конечно, Джонти и плавает, как девятилетний Дункан Гудхью, но в крокет играет неважно. Меня это немного раздражало, а Тоби, похоже, удивился. Как бы там ни было, я заплатил каждому из них по пятерке.

— Хорошо, с тебя хоть что-то можно получить, старина Пит, — заявил ТЛС.

Потом мы с Тоби потолковали о ежегодном восхождении — вот уже семнадцать лет после осеннего триместра, перед Рождеством, мы выбираемся в горы. Так что, когда все бывают заняты подготовкой к празднику, мы на целый уик-энд оказываемся свободными. Слава Богу, и в этом году, несмотря на многочисленные неприятности, я опять смогу поехать в конце декабря в Уэлльс.

Казалось, Тоби вообще никогда не уйдет. Правда, он отвез нас с Джонти в бассейн — у него была тренировка — и привез обратно на своем стареньком «ягуаре» с откидным верхом. Страшновато было — он довольно редко выводит эту машину из гаража. Г. была какой-то странной весь вечер. Она вышла из бассейна и сидела в машине все время, пока тренировка не кончилась.

Не стал говорить ей о Памеле. Оставлю все при себе, но пошлю Памеле чек на большую сумму — надеюсь, хоть тогда она заткнется.

Для Гарриет предыдущий день был ужасным. Только они сели за завтрак, как зазвонил телефон.

— Гарриет, дорогая, — услышала она. Это был Гоби, и он, как обычно, едва не кричал.

Гарриет крепче прижала трубку к уху, чтобы в столовой не услышали его голоса.

— Привет, мама, — дрожащим голосом пробормотала Гарриет.

— Он там? Отлично. Послушай, Гарриет, а ведь ты моя должница. Что скажешь на это?

— Как папа?

— Замечательно, дорогая, мы можем договориться о свидании? Я был бы не прочь заняться этим на глазах у Питеркинса.

— Мамочка, что-то тебя так плохо слышно. Я могу попозже перезвонить тебе?

— Хорошо, трусиха, позвони мне позднее. На работу. Только, дорогуша, не забудь сделать это до ленча. У Пита есть мой телефон. Придется тебе тайком заглянуть в его секретную записную книжку. — И он повесил трубку.

А Гарриет продолжала делать вид, что все еще говорит с матерью о каком-то соседе ее родителей в Эдинбурге, который якобы поправлялся от некой болезни. Потом она попрощалась с матерью, пообещав перезвонить, «когда папа вернется домой». Она была уверена, что покраснела до корней волос. Впрочем, троица ее мужчин ничего не заметила. Хорошо хоть ей не пришлось говорить голосом Наташи Ивановой. Вот тогда бы все оторопели. А такое вполне могло быть: ведь Тоби, по сути, был ее клиентом.

Правда, клиентом очень сложным и трудным. Потом, когда Питер отправился встречаться с «этой Эллен», которая пригласила его на ленч, Гарриет смогла перезвонить Тоби в офис.

С кем только не надо переговорить, прежде чем тебя соединят с большим начальником! Почему бы ему не оттрахать любую из своих секретарш, с раздражением подумала Гарриет, вместо того чтобы приставать к ней?! Да потому что, напомнила она себе, ни одна из них не просила у него пяти кусков.

— Гарриет?

— Прости, Гоби. Я не могла говорить с тобой вокруг сидели все мои мужчины. Зато теперь я одна.

— Он ушел на весь день?

— Да.

— Я приеду.

— Тоби, ты не должен приезжать сюда. Мальчики дома. Да и я не хочу заниматься этим здесь.

— Послушай-ка меня, дорогая Гарриет. Мы с тобой заключили сделку. Если я не ошибаюсь. Ты сказала «раз в месяц, где угодно, в любое время». Я пообещал, что не буду докучать тебе. И вот я позвонил. Я хочу этого прямо сейчас. У вас дома. Именно там. Отправь мальчишек куда-нибудь, любимая. Ты должна быть женщиной слова, так что не думаю, что ты станешь мне перечить. Уверен, мне не придется кое-кому рассказывать о том, откуда у тебя деньги.

— Тоби, дорогой, — возразила Гарриет, — мы могли бы пойти в отель. Это так сексуально, ты не находишь? А я так давно не развлекалась в отелях, так что мы отлично провели бы там время. Давай пойдем в очень хороший отель. Да, чтобы там были огромные махровые полотенца, королевская кровать, предупредительная прислуга. Боже мой, как это будет замечательно! Можешь не сомневаться, я обещаю. Не могу дождаться, когда мы увидимся, — тараторила Гарриет, дрожа от страха.

— Гарриет, а ты, оказывается, меня недооцениваешь. Как бы тебе на неприятности не нарваться. Я совершенно точно знаю, что купил. Я купил жену Питеркинса. Да, купил его жену, чтобы иметь возможность трахнуть ее, где и когда захочу. Я хочу этого сейчас. И хочу сделать это в постели Питеркинса. Сегодня. — Он говорил спокойным и уверенным тоном. — Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания, Гарриет. Иначе я рассержусь. А мне бы этого не хотелось. Думаю, и тебе тоже.

— О’кей. — Мальчиков можно было отвести к Марианне. — О’кей, — повторила она, — в какое время? — Питер не должен вернуться раньше четырех.

— Буду в полвторого. И не меняй простыню. — С этими словами он повесил трубку.

Гарриет осталась одна в кухне. Тоби был просто отвратителен. Его еще можно было терпеть в качестве друга Питера, но вот когда она попыталась завязать с ним личные отношения, то поняла, что этот человек просто ужасен. Гарриет чувствовала, что скоро все возненавидит. ТЛС был даже хуже ее клиентов, потому что те не могли вторгнуться в ее жизнь и ее семью.

Конечно же, Марианны не оказалось дома. Гарриет поспешно взяла напрокат какую-то детскую видеокассету и осторожно проверила замок в гостиной. И сменила простыни. Ей стало немного легче при мысли о том, что она хоть в чем-то не послушалась его.

В четверть второго она поставила сыновьям новый фильм, привела себя в порядок — на сей раз она хотела выглядеть очаровательной домохозяйкой и матерью — и выпила водки с апельсиновым соком.

Тоби, скотина, приехал в десять минут третьего.

Гарриет быстренько заперла детей в гостиной и повела его наверх, в спальню, прихватив принесенную им бутылку шампанского. Она предполагала, что он будет груб. К тому же от него несло сигарами, вся одежда его пропахла их запахом. Ей даже не хватило времени прикинуться захваченной врасплох женщиной, которая в жизни ничем подобным не занималась, так что Гарриет стала вести себя с Тоби, как с обычным клиентом. Правда, конечно, она была не так развратна, но уж во всяком случае Гарри решила не стесняться, да и времени у нее на это уходило меньше. Она быстро смекнула, что Тоби был несколько раздосадован.

— Похоже, ты и прежде занималась такими вещами, ты, маленькая сучонка, — недовольно проворчал он.

Ему хотелось разорвать на ней платье, и Гарри стоило больших усилий сдержать его и не дать сделать себе больно. Но, чтобы он не злился, она позволила ему порвать ее трусики. Да уж, этим он был очень доволен. Да! Они оба были довольны. Как хорошо, что на ней было нижнее белье.

— Я не пользуюсь этим, — заявил он, когда Гарриет вытащила презерватив.

— Да нет, мистер Мужчина, вы это наденете! — засмеялась она.

— Я слишком велик для этих штучек, — пробормотал Тоби. И это было правдой.

— Ну давай же, не упрямься, — увещевала его Гарриет. — Ты же не знаешь, с кем я была. Будь паинькой. Если не наденешь презерватива, то я не позволю тебе войти в меня, а ведь тебе должна понравиться моя маленькая норка. Я просто изнываю от желания, — несла Гарриет обычную чушь. А потом быстро натянула на его член презерватив.

Едва войдя в ее лоно, Тоби почти тут же кончил.

— Да! Да! — кричал он. — Господи! Наконец-то! Наконец-то я трахнул маленькую женушку Питеркинса! Это его п…! В его постели! Хорошо!

Одному Господу известно, не слышали ли его дети. С начала и до самого конца все заняло не больше тридцати минут. Ей так не хотелось делать это в собственной кровати, на их супружеском ложе. Пока Тоби возился около нее, Гарриет не сводила глаз с радиобудильника Питера, опасаясь, как бы он не вернулся раньше времени.

А вообще-то Тоби был жалок. Но он мог доставить ей массу неприятностей. Выбравшись из-под него, Гарриет встала, оделась и оставила его лежать на кровати, причем его огромные ноги вырисовывались из-под одеяла.

Мальчишки, кажется, даже с места не двинулись; они так и сидели, поглощенные шумным мультфильмом.

И тут, черт возьми, зазвонил звонок. Гарриет едва успела привести в порядок спальню и ванную, а Питер уже вошел в дом и беседовал со своим «лучшим другом» в кухне, попивая вино.

Гарриет пришло в голову, что Питер мог догадаться, чем они тут занимались, но если это и так, он и виду не подал. Он с радостью согласился сыграть в крокет, а потом ворчал из-за того, что его напарник плохо играет.

Зато Тоби, игравший с нею на одной стороне, то и дело подходил к ней и демонстративно лапал ее на глазах мужа. Она так и чувствовала, как он прижимает свой член к ее заду. Каков мерзавец!

Позднее Питер говорил, что Тоби не стоит утруждать себя и возить их всех в бассейн. Но тому это не составило никакого труда. Гарриет-то прекрасно понимала, что Тоби нарочно старается не уходить подольше, чтобы упиваться тем, что он только что переспал с женой «лучшего друга», да еще в его собственной постели. Он целых полчаса обладал ею! Верно говорят, что мужчины никогда не перестают быть детьми.

А в бассейне один из отцов, чей сын состоял в команде противников Джонти, как-то очень странно посмотрел на нее. И вдруг она с ужасом подумала, что, возможно, это был один из ее клиентов, с которым она встречалась в Барбикене. Впрочем, она не была уверена. Однако это было возможно, к тому же он просто не сводил с нее глаз. Сославшись на внезапный приступ мигрени, Гарри вышла на улицу, уселась в машину и провела там все время до конца тренировки.

А еще до того, как они пронеслись по улицам Блэкхита на автомобиле Тоби, Гарриет позвонила Дейзи. По мобильному телефону. Дейзи хотела знать, не согласится ли Гарриет составить ей пару? Она имела в виду именно то, о чем говорила вчера.

— Сегодня ночью, в час, в «Пимлико», — засмеялась Дейзи. — Я договорилась с богатыми египтянами. Настоящие денежные мешки, дорогая. Заплатят они столько, что хватит па два путешествия на Карибское море. Ну, что скажешь? Самый простой способ разжиться деньгами. И не совсем неприятный.

Гарриет застыла посреди газона. Уже темнело — осень брала свое. Она выбежала в сад, чтобы мужчины не слышали ее разговора. Она не представляла, что решится на такое.

— Нет, так дело не пойдет. Никаких пар, — отрезала она. — Извини. Не думаю, что я уже готова к этому, — быстро добавила она, стыдясь своей нерешительности.

И вдруг она заметила, что Тоби подошел к ней и стоит сзади. Кажется, он слышал часть ее разговора. Гарриет пожелала Дейзи найти подходящую компанию и быстро повесила трубку.

— Пар? — тут же спросил ТЛС.

— Да, — ответила Гарриет. — Речь шла о теннисе. В субботу. В Гринвич-парке.