Ночной ураган

Глава 12

Чувствуя, как дрожат руки, Джинни молча уставилась на кровать, не двигаясь с места.

— Может, хочешь посидеть рядом?

Алек опустил одеяло и приглашающе похлопал по матрацу.

— Мы могли бы поговорить… скажем, о константинопольских гаремах, о том, как мусульманские женщины закрывают тело и лицо, когда показываются на людях.

Он явно развлекался, веселился от души, и голос звучал так снисходительно-покровительственно, что Джинни мгновенно страстно захотелось осадить его, найти подходящий едкий ответ, в конце концов, хотя бы фыркнуть.

Но вместо этого она села рядом, чинно сложив руки на коленях, босые ноги не доставали до пола. В этот момент Джинни чувствовала себя ребенком и, что того хуже, дурочкой. Совершенно потеряла рассудок, способность мыслить, и… все это в надежде стать женщиной.

— Не желаю говорить о подобных вещах.

— Тогда что ты можешь предложить?

Джинни, подняв голову, взглянула Алеку в глаза:

— Вы в самом деле отмените пари, если я не отдамся вам?

— Конечно, ведь я уже сказал, не так ли?

Джинни задохнулась.

— Всегда легче строить планы, чем выполнять их, правда, мистер Юджин?

— Я понимала это, когда пришла сюда, — отозвалась Джинни, упорно глядя на подушку, как раз над его правым плечом, обнаженным, как и вся грудь. Как бы ей хотелось смотреть и смотреть на него, бесконечно, день и ночь, вероятно, следующие пятьдесят лет… и прикасаться к нему, и целовать…

Джинни затаила дыхание:

— Хорошо, я готова.

Алек попытался улыбнуться, хотя это далось ему с большим трудом: губы болели, мужская плоть ныла, чресла почти разрывались, и что-то внутри мучило, терзало, не давало покоя и томило, и все же одновременно его наполняло нечто несказанно сладостное и бесконечно умиротворяющее.

— Ты не обязана делать это, Джинни.

Девушка, резко вскинув голову, посмотрела ему в глаза:

— Что? Вы не хотите меня сейчас? Считаете меня не… ну, необольстительной? Я знаю, сорочка кажется вам слишком чопорной и немодной, но другой у меня нет… особенно такой, какую предпочла бы надеть Лора Сэмон.

— Но ты вправду обольстительна — кстати, откуда ты выкопала это слово? И сорочка тебе идет.

Алек хмыкнул, но Джинни, окончательно потеряв самообладание, лишь нервно теребила подол сорочки.

— Нет, дорогая, дело не в этом. Просто я внезапно понял, что, будучи истинным джентльменом, не могу соблазнить дочь человека, которого высоко ценю и в чьем доме нахожусь.

— Конечно, это звучит очень благородно, Алек, но не может быть правдой: не ты соблазняешь меня, а совсем наоборот.

Она бросилась ему на грудь, схватила за плечи и поцеловала, промахнувшись в первый раз, но почти отыскав губы во второй. Алек, смеясь, поймал ее руки, пытаясь отстранить девушку, но, едва ощутив прикосновение ее рта, понял, что не сумеет оставаться разумным и рассудительным. Такая мягкая и сладостная…

— Джинни, — пробормотал он, не отстраняясь, и вновь почувствовал, как от невыносимого возбуждения напряглось тело. Он наполнил руки водопадом мягких волос, гладил спину, не в силах оторваться от розовых губ, плотно сжатых, как у девственницы-школьницы, но Алеку было все равно. Он представил, как проводит следующие пятьдесят лет, целуя этот нежный рот, и прижался к ней еще крепче. Но постепенно рассудок взял верх, и Алек, откинув с ее лица волосы, медленно, нежно отстранил Джинни.

Она чуть подняла голову, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами, в которых удивление и восторг постепенно сменились разочарованием.

— Пожалуйста, Алек.

— Нет, милая. Мне очень жаль. Я вправду это думаю. Не могу так поступить с твоим отцом. Он доверяет мне. А я… я надеюсь, еще не окончательно потерял то, что называют благородством. Можно зато подарить тебе наслаждение. Да, так мы и сделаем. Иди сюда.

Джинни уже знала, каким будет это наслаждение, но в то же время его слова означали, что она останется обнаженной, а он снова будет смотреть на нее и доводить до потери рассудка, заставит потерять голову, сам оставаясь при этом холодным и отрешенным, знала, и не хотела этого. Не сейчас.

Она почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы сорочки, и хотела попросить Алека остановиться, но сумела лишь положить свою руку поверх его.

— Терпение, Джинни, — улыбнулся он. Ворот сорочки наконец распахнулся, и Алек быстро развел его, обнажив груди.

— Восхитительные, — пробормотал он и, сев в постели, притянул Джинни к себе на колени. Она лежала на сгибе его правой руки, обнаженная до талии, а он, казалось, не мог наглядеться, не мог насытиться. Медленно, очень медленно он опустил руку, позволив себе коснуться соска кончиком пальца, и закрыл глаза от непередаваемого ощущения, только чтобы тут же открыть их, как только Джинни охнула.

— О Боже!

— Это так чудесно, не правда ли? Дай мне руку, я хочу, чтобы ты почувствовала себя.

Джинни смутно осознала, что он поднимает ее руку, кладет на грудь, чуть прижимает палец к твердому камешку соска.

— Это просто я, ничего больше, — пробормотала она, но Алек лишь хмыкнул и снова начал ласкать ее. К его восторгу и собственному унижению, Джинни застонала.

— Все верно, Джинни, ты должна наслаждаться тем, что я делаю с тобой. Твоя обязанность — всегда говорить мне, что тебе нравится больше всего.

— Хочу прикоснуться к тебе.

При ее неожиданных словах эта трудноуловимая, несущая странное удовлетворение боль снова пронизала Алека.

— Хорошо.

Джинни растопырила пальцы и позволила ладони свободно скользить по его плечам и груди, покрытой золотистой кудрявой порослью. Какое упругое тело! Мускулы плавно перекатываются под загорелой кожей…

— Ни один мужчина не может быть похожим на тебя, — убежденно сказала Джинни, и Алек поверил ей, безмерно наслаждаясь искренним восхищением, звучавшим в ее голосе, чувственной сладостью ее прикосновения.

Он нагнулся и снова поцеловал ее. Теплая рука сжала полную грудь, поднимая ее, чуть сдавливая. Под пальцами лихорадочно стучало сердце. Он снова полуобнял Джинни, опрокидывая ее назад, и нежно провел ладонью сверху вниз, так что пальцы замерли на белом плоском животе.

Она вздрагивала как от озноба, не понимая, что делает, почти не замечая поцелуя: все ощущения были сосредоточены в одной точке, чуть ниже талии, там, где его пальцы жгли, опаляя безумным пламенем. Алек знал силу этого пламени, понимал, что ей необходимо сейчас, потому что точно такой же огонь грозил испепелить и его.

— Алек… — с трудом выдохнула она, и Алек понял…

— Хорошо, — шепнул он. Пальцы зарылись в тугие завитки, и, не сводя глаз с ее лица, он отыскал влажный бутон плоти. — Мягкая, Джинни, ты такая мягкая…

Пальцы начали нежный, ласкающий ритм, и глаза Джинни широко раскрылись.

— Какое восхитительное ощущение, правда? Поверь, мужчина любит входить в женщину — поскольку именно так может найти наслаждение, большее, чем заслуживает, а твои чувства скрываются здесь, Джинни. Крохотная, хорошо спрятанная маленькая драгоценность, которая может вселить в тебя восхитительное безумие. Помнишь ту ночь, Джинни? Помнишь, как вскрикивала и выгибалась, и все вокруг разлетелось на мелкие осколки, и ты забылась в экстазе, и главным и единственным стало лишь твое тело?

— Помню, — выговорила она, пораженная, что в мозгу все еще осталась капля разума и памяти.

— Теперь я хочу ласкать тебя ртом. Ты ведь тоже хочешь этого, верно?

— Нет, Алек, ты не можешь так… зачем… О, пожалуйста, пожалуйста…

Ее трясло словно в лихорадке, бедра поднимались и опускались в такт движениям пальцев.

— Правда, я…

Позже Алек так и не вспомнил, что хотел сказать, потому что в этот момент раздался крик Мозеса:

— О Боже! Мисс Джинни! Барон! Скорее сюда! О…

Алек мгновенным рывком поднял Джинни:

— Быстрее, милая!

И взметнулся с постели, натягивая на ходу халат, слыша, как за спиной Джинни шелестит плотной тканью, застегивая пуговицы.

В дверь громко застучали, и через мгновение в комнату ввалился Мозес:

— Поспешите, cap! Это хозяин! О Боже, мисс Джинни…

Алек протиснулся мимо ошеломленного дворецкого и ринулся к спальне хозяина. Джинни следовала по пятам. Секунду помедлив, он вошел в комнату. У постели горела единственная свеча. Алек мгновенно понял, что Джеймс Пакстон мертв. Он молча, оцепенело стоял возле усопшего, остро ощущая боль потери, потрясенное изумление. Глаза Джеймса были закрыты, лицо спокойное, умиротворенное. Он скончался во сне: легкая смерть…

Алек, нагнувшись, осторожно прижал кончики пальцев к шее Джеймса. Ни малейшего трепетания.

— Папа?

— Он ушел, Джинни. Мне невыносимо жаль.

Обернувшись, Алек увидел Мозеса, стоявшего у изножья кровати и не сводившего глаз с мертвого хозяина.

— Я пришел посмотреть, как он, cap. Обычно я не делаю этого, но сегодня что-то мучило и терзало меня, вот я и пришел. Он так устал сегодня, и это меня беспокоило. Я пришел. Он мертвый лежит.

Джинни обошла Алека и, сев рядом с отцом, поднесла к губам его руку.

— Его сердце, Джинни. Конечно, это его сердце. Он умер во сне… легкая смерть.

— Да, — сказала она глухо, глядя в лицо отца.

— Папа?

Алек поспешно оглянулся и увидел стоявшую в дверях Холли, в одной ночной сорочке, с голыми ножонками.

— Минутку, Холли. Мозес, пошлите за доктором. Он знает, что делать.

— Да, cap.

— Я сейчас вернусь, Джинни. Только отнесу Холли.

Подхватив дочь на руки, Алек вынес ее из спальни.

— Прости, папа, умоляю, прости. Алек сказал, что это была легкая смерть. Надеюсь, что это правда. Я так тебя люблю. Теперь у меня не осталось никого. Меня даже не было рядом, когда ты умирал. Я лежала, распростертая, на коленях чужого мужчины, и он ласкал меня… пока ты… ты умирал… совсем один.

Она говорила почти неслышно, едва шевеля языком, но Алек услышал и замер на пороге, не двигаясь, наблюдая, как Джинни нагибается и припадает лицом к груди Джеймса. Она не плакала, просто лежала неподвижно.

Он оставил ее одну.

Больше сотни балтиморцев из всех слоев общества собрались, чтобы отдать дань памяти Джеймса Пакстона, — от безработных матросов до Гвеннов, Уорфилдов, Уинчестеров, приехала даже Лора Сэмон. Алек стоял рядом с Джинни, поддерживая ее под руку, хотя она не нуждалась в его помощи. Джинни, не шевелясь, смотрела прямо перед собой, напряженно выпрямившись, очевидно, не сознавая, что происходит вокруг.

Алек не взял с собой Холли. Девочка вряд ли понимала, что случилось. Ей объяснили только, что мистер Пакстон ушел на небо, совсем как ее мама. Она осталась в доме Пакстонов вместе с миссис Суиндел.

Алек, неотступно думая о том, что теперь должен кое-что решить, все-таки вынудил себя слушать преподобного отца Мюррея, священника епископальной церкви Святого Павла, худого, изможденного человека, с лицом, изборожденным морщинами — следами многих дней, проведенных под безжалостным солнцем. Надгробная речь, произнесенная им, оказалась красноречивой, но трогательной. Медленно, хорошо поставленным голосом священник говорил, что знал Джеймса Пакстона еще с тех пор, как оба были мальчиками и удили рыбу с мыса Норт-Пойнт. Он припомнил роль Джеймса в развитии города, постройке первого балтиморского клипера «Галилей» в 1785 году, его участие в борьбе против британцев в сентябре 1814 года и в сражении при Балтиморе. Джеймс находился в Шорт-Мак-Генри во время артиллерийского обстрела, ободряя и успокаивая людей. Он был одним из тихих, незаметных героев, знакомством и дружбой с которым гордился преподобный отец Мюррей. Усопший оставил после себя прекрасную дочь, Юджинию Пакстон. Аминь.

В продолжение всей речи Джинни не шелохнулась. Алек мучительно ждал, когда она наконец сделает что-то, хоть что-нибудь, покажет, что в ней еще живы мысли и чувства. Хоть что-нибудь.

Заметив, что Лора Сэмон смотрит на него, Алек выдавил легкую улыбку.

После церемонии он стоял рядом с Джинни, пока та принимала соболезнования от десятков людей, и припомнил тот далекий день, почти пять лет назад, когда вот так же слушал утешительные слова, остро сознавая их пустоту и бессмысленность.

Он отвез Джинни домой и снова стоял рядом, пока входили и выходили люди, ели и пили, беседуя приглушенными голосами, и выражали бесконечные соболезнования. Джинни держалась спокойно, с полным самообладанием. Только ее тут не было. Может, он сам так же вел себя после похорон Несты?

Как ни странно, именно на плечи миссис Суиндел легли все заботы. Грейси Лиммер согласилась остаться еще на неделю, но полностью передала бразды правления миссис Суиндел. Ленни приготовила достаточное количество еды, чтобы накормить половину Балтимора. Только в сумерках последние гости покинули дом. Все, кроме мистера Дэниела Реймонда.

— Если вы согласны, мисс Джинни, я хотел бы прочитать завещание вашего отца.

Алек уже хотел было запротестовать и объяснить, что с этим можно подождать, но Джинни просто кивнула, повернулась и шагнула к маленькой библиотеке, в восточном крыле дома.

— Вы тоже пойдете, милорд?

Алек удивленно поднял брови:

— Вряд ли это меня касается, мистер Реймонд.

— Касается, милорд. Вы сами увидите…

— Хорошо. Только все скажете при мисс Пакстон.

Джинни молча наблюдала, как мужчины входят в библиотеку. Что здесь делает Алек? Но это не имеет значения, во всяком случае, сейчас, ничто не имеет значения. Она жестом попросила их садиться.

— Мисс Пакстон, — начал поверенный, усевшись, — ваш отец составил новое завещание.

— Простите?

— Новое завещание, мисс Пакстон, всего пять дней назад.

— Не понимаю….

— Скажите же наконец, что в этом завещании, — перебил Алек.

«Почему он так рассержен?» — тупо удивилась Джинни, взглянув на угрюмое лицо, прежде чем вновь обернуться к мистеру Реймонду.

— Прекрасно, милорд. Мистер Пакстон оставил некоторые суммы слугам, самая большая — Мозесу, пятьсот долларов, и триста долларов — миссис Лиммер. Как вам известно, мисс Пакстон, Мозес — раб. Мистер Пакстон пожелал, чтобы после его смерти Мозесу дали вольную. Ваш отец предполагал, однако, что Мозес будет продолжать служить в этом доме.

Мистер Реймонд смолк, и у Алека возникло отчетливое чувство, что поверенный готовится сообщить нечто неприятное. Алек знал, твердо знал, что сейчас услышит. Будь проклят Джеймс Пакстон!

— Мисс Пакстон, ваш отец хотел, чтобы вы твердо знали: он действовал в ваших интересах. Вы остались одна, без родственников и защиты. Он любил вас, мэм, и хотел обеспечить вам будущее, безопасное будущее.

— Да, — коротко обронила Джинни.

«Боже, — думал Алек, глядя в ее бледное лицо, — да ее, кажется, вообще ничего не интересует».

Мистер Реймонд откашлялся и обратил на Алека взор, исполненный неподдельной муки.

— Мистер Джеймс Пакстон оставляет верфь Пакстонов Алеку Каррику, барону Шерарду, если тот женится на вас в течение тридцати дней после его смерти. Если барон Шерард или вы откажетесь, верфь должна быть продана третьему лицу, а вы получите вырученные деньги.

Джинни молча смотрела на поверенного.

— Видите ли, мисс Пакстон, — добавил мистер Реймонд, в голосе которого положительно слышалось отчаяние, — ваш отец знал, что вы не можете продолжать управлять верфью, иначе потеряете все, что имеете. Он желал только защитить вас и не мог допустить, что вы познаете бедность.

— Благодарю вас, мистер Реймонд. Я все прекрасно понимаю.

Поднявшись, Джинни протянула руку несчастному адвокату, и тот, вопреки всем обычаям, пожал ее.

— У вас нет никаких вопросов, мисс Пакстон?

Девушка покачала головой и вышла из комнаты, даже не взглянув на Алека. Она выглядела просто ужасно в черном бомбазиновом платье, кожа отливает желтым, и, кроме того, платье слишком короткое, подумал Алек. Просто отвратительно!

— Милорд, у вас, конечно, есть вопросы…

Алек чувствовал, что потерпел поражение. Он был зол и готов ринуться в битву, но твердо взял себя в руки: в конце концов, адвокат ни в чем не виноват.

— Человек, которому я хотел бы задать вопросы, мертв, мистер Реймонд. Пожалуйста, оставьте копию завещания, чтобы я сам мог прочесть. Спасибо, что пришли, сэр. О, простите, у меня один вопрос: месяц со дня смерти или похорон?

Мистер Реймонд опустил глаза в исписанные мелким почерком страницы:

— Со дня смерти, милорд.

— Значит, остается двадцать семь дней. Еще раз спасибо, мистер Реймонд. Я провожу вас.

Почти пять лет прошло с тех пор, как умерла Неста. Пять лет, в течение которых Алек ни разу не подумал о женитьбе, по крайней мере серьезно. Он вспомнил Марию Кордову Санчес в Мадриде, графиню и очень богатую вдову, и как она безоглядно отдавалась ему, показывая такое… о чем он раньше даже не подозревал, а днем восхищалась и ворковала над Холли, пока девочку, совсем еще крошку в то время, не вырвало на самое нарядное платье графини. Алек ухмыльнулся. Больше Мария и близко не подошла к ребенку.

Нет, он не хотел жениться на графине. Вообще ни на ком не хотел жениться.

Но что ему все-таки делать с Джинни? Завещание Джеймса составлено таким образом, что вся ответственность ложится на Алека. Джеймс понимал, что Джинни не может унаследовать верфь, в противном случае не пройдет и нескольких месяцев, как наступит разорение. Подал Алеку, как говорится, на блюде и верфь, и весьма строптивую дочь.

Что ему делать? Джинни казалась призраком, отрешившимся от всего, от него, от окружающего мира, с той минуты, как умер отец.

Алек поморщился от боли, вспомнив прерывистую исповедь Джинни перед телом отца. Угрызения совести превосходили, казалось, все мыслимое и немыслимое, вина неотступно терзала ее. Алек искренне сожалел о собственной роли в том, что произошло, но так вышло, она была в его постели, и ничто не могло изменить этого.

Почему не жениться на ней?

Алек рассмеялся. Мертвец принуждает его, заставляет из могилы, и все же Алек не особенно огорчался. Он решил поговорить с Холли.

Алек нашел свою дочь в спальне на втором этаже восточного крыла. Холли, независимая и совершенно самостоятельная крохотная личность, сидела на полу, скрестив ноги, всецело занятая моделями кораблей.

— Холли, — тихо сказал он, чтобы не испугать девочку. Подняв голову, малышка взглянула на него не по возрасту мудрыми глазами.

— Здравствуй, папа. С Джинни все в порядке? Она такая бледная и печальная.

— Она здорова, малышка.

Алек сел на пол рядом с дочерью и поднял кораблик, крохотную четырнадцатипушечную бригантину.

— Это «Эглантина», папочка, французская. Затонула недалеко от Гибралтара, в 1804 году.

— Верно, — рассеянно подтвердил Алек, отложив бригантину. — Холли, я хотел бы поговорить с тобой насчет Джинни.

Дочь вопросительно склонила набок голову. Какая все-таки смышленая девчонка!

— Я выслушал сегодня завещание мистера Пакстона. Оно достаточно сложное, но, если говорить коротко, он хочет, чтобы я женился на Джинни. У нее не осталось никого из родных, ни одного человека. Я хотел бы, чтобы ты подумала над этой идеей, Холли.

— Ты обязан жениться на ней?

Алек отрицательно покачал головой.

— Хорошо, — кивнула Холли, поднимая модель английского фрегата «Гальсион».

— Что именно?

— Ну… если бы ты чувствовал, что тебя вынуждают жениться, это было бы совсем плохо. Тогда ты не захотел бы жениться.

— А ты хочешь, чтобы я женился на ней?

— Мне нравится Джинни. Она даст мне маленьких братиков и сестричек?

— Вполне возможно. Мне бы этого хотелось.

— Ей сейчас ужасно плохо, папа.

— Знаю, Холли, знаю. Нужно ей помочь. Сделать так, чтобы она почувствовала себя лучше.

— Как думаешь, она захочет посмотреть мою коллекцию?

— По-моему, она будет очень рада.

Алек поужинал один, в столовой Пакстонов, испытывая странное ощущение, словно он владелец этого дома, которому воздаются едва ли не королевские почести. Мозес почтительно стоял у двери, ведущей в кухню, готовый исполнить малейшее приказание Алека.

Ему сказали, что Джинни попросила принести ей поднос в комнату.

Алек попробовал кусочек рагу из зайца. Неплохо. Немного переперчено, но неплохо. Он положил на тарелку нож с вилкой. Нет, он не голоден. И жажды не испытывает.

— Мисс Джинни поужинала, Мозес?

— Да, cap. Ленни отнесла ей поднос.

— Я скоро поднимусь к ней, — вздохнул Алек. — У нас некоторые затруднения, Мозес.

— Да, cap. Мисс Джинни… то есть она девушка стойкая, но… кроме ее папы… у нее никого не было, трудно ей пришлось, cap.

— Знаю. Наверное, я попытаюсь увидеться с ней сейчас. Если услышите звон разбитой посуды… не важно, Мозес, не обращайте внимания.

— Да, cap.

Через пять минут Алек остановился у двери спальни Джинни, поднял руку, чтобы постучать, но тут же опустил. Она плакала.

Он расслышал приглушенные всхлипы, и от этих жалобных звуков внутри у него все перевернулось. Она не плакала с той минуты, как узнала о смерти отца, по крайней мере он не видел ее плачущей. Хорошо, что она может немного облегчить скорбь. Однако Алек обнаружил, что не может вот так просто повернуться и уйти. Бесшумно открыв дверь, он вошел в комнату. На камине горел единственный канделябр, так что почти вся спальня была погружена в темноту. Несколько секунд Алек не двигался, выжидая, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Джинни сидела на подоконнике, подтянув колени к подбородку, прижавшись к ним лицом. Тело ее сотрясалось. Алек тихо подошел к ней и положил руку на плечо.

— Джинни!

Девушка вскинулась:

— Уходи, Алек. Немедленно! Оставь меня в покое!

— Не уйду. Хватит здесь места и для меня? Наверное, хватит.

Он подвинул девушку и устроился рядом.

— Вижу, ты совсем ничего не ела.

— Не люблю тушеного зайца.

Алек вынул из кармана носовой платок и, приподняв ее подбородок, вытер глаза.

— Что ты хочешь?

Алек, не отвечая, продолжал свое занятие, пока Джинни, вцепившись в его запястье, не отвела руку.

— Убирайся, Алек. Я больше не хочу тебя видеть.

— Выслушай меня, Джинни, — начал Алек, но тут же замолчал, увидев полные боли глаза. Господи, это уж слишком… так живо воскрешает те ужасные дни после гибели Несты…

Алек привлек ее к себе, положил голову девушки себе на плечо:

— Мне очень жаль, дорогая. Я знаю, это тяжело. Господи, я все знаю…

И эта нежность окончательно доконала Джинни, оказалась последней каплей. Джинни снова заплакала, тихо, безнадежно, покорно. Алек продолжал говорить с ней, сам не зная о чем, бормоча всякую бессмыслицу, давая ей выплакаться, вылить печаль, облегчить душу. Сам он не мог плакать, и лишь поэтому скорбь сжирала его многие месяцы.

Он продолжал прижимать к себе Джинни, пока рыдания не затихли, непрерывно гладя девушку по спине, по-прежнему что-то бормоча. И в какой-то момент она превратилась из маленькой девочки, нуждавшейся в его утешении, в женщину, желавшую его, готовую отдаться.

Подняв лицо, Джинни взглянула на него. Взгляд ее упал на рот Алека, и розовые губы слегка приоткрылись. Алек мгновенно потерял голову и начал целовать ее, страстно, безжалостно, проникая языком во влажные глубины, почти насилуя ее нежный рот. Она не застыла, не замерла, не отстранилась и с какой-то радостью приняла этот вторгшийся чужой язык, отдаваясь на волю Алека. И эта покорность, полное подчинение немедленно смягчили его.

— Ах, Джинни, — шепнул Алек, тепло дыша ей в рот. Она прижалась к нему грудью, обвила руками шею.

— Пожалуйста, Алек…

Он пытался сдержаться. Это было трудно, ужасно трудно, но Алек понимал, что в этот раз, ее первый раз, он не должен набрасываться на нее. Он возьмет Джинни, сделает ее своей, он знал это, хотя она отдается вовсе не потому, что любит или желает его, просто невольно ищет утешения и защиты. А его мотивы? Они не выдерживают ни малейшей критики. Но это не имеет значения. Он сам выбрал этот путь, и она помогала ему в достижении того, что, как он уверен, было правильным и верным для них обоих.

К удивлению Алека, Джинни лихорадочно извивалась у него на груди, словно потерявшая стыд любовница, и он встал, увлекая ее за собой, пока она терлась об него животом и грудями, так, что он, казалось, вот-вот взорвется от похоти. Алек стиснул ее ягодицы, поднял девушку, прижимая к набухшему фаллосу, слушая ее стоны, словно музыку, ощущая на лице горячее быстрое дыхание.

Эта ее настойчивость, безумная буйная спешка, раскаленная жажда были неестественными, но ничто не могло остановить Алека. Она хотела вновь осознать, что жива, что по-прежнему существует, и он понимал это. Внезапно он опустил ее руку вниз, между их телами, и почувствовал, как ее пальцы, скользнув по животу, сомкнулись вокруг напряженной плоти.

— О Боже, — простонал он, прижимаясь к ней бедрами, желая лишь одного — чтобы она продолжала его ласкать.

И она продолжала, пока Алек не почувствовал, что его семя вот-вот прольется. Дернувшись, он порывисто отстранился, тяжело дыша, подхватил Джинни на руки, понес к постели и почти бросил на перину.

Джинни приподнялась на локтях и не отрывала от него взгляда, все время, пока Алек стягивал сапоги и сбрасывал сорочку. Теперь на нем остались одни брюки, и Джинни страстно хотела увидеть его, хотела больше всего на свете, хотела…

В этот момент Алек поднял голову и замер; пальцы застыли на пуговицах брюк. Она, казалось, не могла шевельнуться; глаза превратились в огромные озера.

— Разденься, Джинни.

— Хочу видеть тебя.

— Хорошо. Сейчас.

Только теперь он улыбнулся и, сняв брюки, выпрямился, позволив Джинни наглядеться вдоволь. Он изнывал от желания, наполнявшего сладостной болью все его существо, представляя ее, лежащей на спине с широко расставленными белыми ногами, и себя, медленно входящего в нее… Одним сильным рывком он наполнит ее, овладеет и сделает своей.

Чувствуя, как наливается и пульсирует мужская плоть, Алек откашлялся:

— Я всего лишь мужчина, Джинни. Ты… не представляла, что такие мужчины могут существовать на самом деле… Спасибо. Ну а теперь твоя очередь.

Алек рванулся к кровати, и внезапно его руки оказались повсюду: он сорвал с нее платье, нижние юбки, сорочку, и к тому времени, когда одежда оказалась на полу, Джинни, окончательно потеряв голову, раскинув ноги, задыхаясь, молила:

— Пожалуйста, Алек, о Боже, пожалуйста…

Но Алек был достаточно мудр и опытен, чтобы не торопить события. Он лег рядом и начал вить чувственную паутину, обволакивая Джинни бесстыдно-нежными словами:

— Знаешь, что я собираюсь с тобой сделать?

— Да. Хочешь сунуть в меня… эту… штуку, но не понимаю, как все это будет, и очень боюсь… но не настолько, чтобы не позволить тебе сделать это.

Алек никак не рассчитывал на подобный ответ.

— Эта штука, как ты ее называешь, — мой член, или фаллос, или мужская плоть. Существует множество терминов, из который можно выбрать самый подходящий, и к утру я представлю тебе полный список. Ты примешь меня в себя, Джинни, ты создана для этого, но, когда я войду в тебя в первый раз, будет немного больно. Только один раз, никогда больше.

Она повернулась к нему лицом, обняла и прижалась:

— Я хочу стать женщиной, Алек. Сейчас.

Это было ее последней связной мыслью, последними разумными словами. Алек коснулся ее груди, провел руками по спине до ягодиц, и Джинни пропала, потерялась, лишилась рассудка. Сама она не сознавала, что превратилась в неистовую, готовую на все любовницу, отвечавшую с неожиданной страстью на ласки первого в жизни мужчины, но Алек все понимал, и это было ослепительно великолепно. Он поцеловал Джинни, сплетая свой язык с ее, и мгновенно обезумел почти так же, как она.

Его пальцы нашли потаенный бугорок, и оказалось, что она уже горяча и влажна, и, когда он, немного нажав, проник внутрь, Джинни глухо вскрикнула, выгибая спину.

«Боже, — подумал он, глядя в ее лицо, — она сейчас забьется в экстазе!»

Мгновенно оказавшись между широко расставленными ногами Джинни, Алек согнул их в коленях и шепнул:

— Джинни, взгляни на меня. Хочу видеть твое лицо, когда войду в тебя.

Девушка открыла глаза, в которых в эту минуту отражалось все безумное, неудержимое желание, которое она испытывала. Он согнулся над ней, разводя руками ее ноги, удерживая их на месте. Джинни почувствовала, как он вжимается в нее, такой огромный и железно-твердый, и, ощутив холодок страха, с трудом сглотнула.

— Все хорошо. Не бойся меня.

Его пальцы раскрыли набухшие створки, готовя ее к неизбежному, и Джинни, тут же поняв, что его член входит в нее, бессознательно приподняла бедра, более полно предлагая себя Алеку. Тот застонал, на секунду закрыл глаза и откинул голову.

— Джинни, — хрипло, невнятно пробормотал он и рванулся вперед. Тонкая преграда на миг сдержала его, прежде чем разорваться, и Джинни вскрикнула.

— Не двигайся, — пробормотал он, намереваясь следовать собственному приказу, но остро ощущая в то же время, что он первый, и это кружило голову, пьянило…

Алек глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и лег на нее, вынуждая себя оставаться совершенно спокойным.

— Тебе не очень больно?

Джинни взглянула в его прекрасное лицо, застывшее от усилий держать себя в руках, коснулась его щеки, носа, губ, подняла бедра еще немного, чтобы он мог скользнуть дальше.

— Никогда не могла представить ничего подобного. Ты так глубоко во мне… Разве не странно?

— Да, — кивнул Алек и отстранился, почти выходя из нее. — Да, — повторил он, снова с силой врываясь в нее.

Острая боль вновь пронзила Джинни, но в этот момент его рука скользнула между их телами, пальцы снова нащупали твердый бутон, обвели его, и она начала извиваться, надавливая на эти умелые пальцы. Когда Алек велел ей обхватить его ногами, Джинни немедленно повиновалась и почувствовала, как он врезался в нее еще глубже, и тут его пальцы нашли нужный ритм, и она поняла, что теперь все будет по-другому. Она превращалась во что-то совершенно иное, в Джинни, которую до сих пор не знала и не понимала, и ощущала только, что перестала быть Джинни Пакстон, молодой женщиной, живущей в замкнутом мире, полном каждодневных забот, молодой женщиной, к которой еще не прикасался ни один мужчина.

Кроме Алека.

Джинни вскрикнула, тело перестало ей повиноваться, и, посмотрев ему в лицо, она заметила полные изумления глаза, услышала хриплые стоны. Он бешено вонзался в нее, и она принимала его, желая одного — чтобы это не кончалось никогда.

Алек был по-прежнему глубоко в Джинни, его семя изливалось в нее, смешиваясь с девственной кровью, но он не шевелился. Не мог. Только долгое время спустя ему удалось приподняться на локтях.

Ее глаза были закрыты, длинные влажные ресницы полукругом лежали на щеках. Она казалась спящей. Алек выговорил очень тихо:

— Будь моей женой, Джинни.