Ночные грезы

Глава 6

Феликс Хэнсон, беспечно насвистывая, спускался по лестнице.

Он пребывал в прекрасном настроении, потому что накануне обыграл опытного теннисиста, который специально приезжал из Дерби на игру с ним.

Впервые это случилось после нескончаемой череды проигранных поединков. Хэнсон еще радовался и тому, что утром в понедельник чек, подписанный вдовствующей графиней, попадет в банк, и на его счет будет зачислено восемь тысяч фунтов. : Он долго подсчитывал в уме свои активы и пассивы и с удовольствием отметил, что после погашения всех долгов у него останется приличная сумма.

Две тысячи с лишним фунтов он ловко вытянул у графини, завысив цифру обязательств перед банком. Кроме того, Хэнсон собрал целую коллекцию дорогостоящих мелочей, подаренных ему любящей женщиной. Все эти заколки для галстуков, запонки, цепочки, перстни, а также массивные золотые часы легко можно было обратить в наличные деньги в случае необходимости.

Он также обладал тремя скаковыми лошадьми, зарегистрированными на его имя, только вот продать их будет нелегко, так как они находились в конюшне Кэлвидона. Хэнсон прекрасно сознавал, какой мстительной злобой исполнится душа графини, когда она узнает о его намерении покинуть ее и окончательно поймет, что больше ему не нужна как женщина.

«Однако что она может еще сделать, как только полыхать злобой?»— уговаривал самого себя Феликс.

Конечно, Розалин постарается помешать ему наложить руку на лошадей, на автомобиль и на прочие дары, принадлежность которых ему можно было оспорить. Но все равно его финансовое положение на данный момент выглядело устойчивым, а будущее — радужным.

Очутившись в холле и взглянув на громадные напольные часы, Хэнсон обнаружил, что слишком рано облачился в вечерний костюм и его пригласят к обеду не раньше чем через двадцать минут.

Он направился в библиотеку и заметил, что в холле сегодня дежурит молодой лакей по имени Генри, приставленный обслуживать его автомобиль, который выполнял попутно для Феликса некоторые поручения.

— Добрый вечер, сэр, — приветствовал его Генри.

— Ее милость уже спустилась?

— Нет, сэр. Кажется, у ее милости болит голова и она отдыхает. Но мистер Барроуз надеется, что она спустится к обеду.

Феликс Хэнсон мысленно улыбнулся. «Значит, меня отпустят с крючка на сегодняшний вечер, — подумал он. — Розалин рано отправится на боковую, и я смогу зацапать маленькую Сероглазку».

— Ты кое-что можешь сделать для меня, Генри, — произнес Хэнсон, многозначительно понизив голос. — Я дам тебе записку, а ты подсунешь ее под дверь мисс Сэлвин, как в прошлый раз?

— Конечно, сэр.

— Тогда через пару минут письмецо будет готово. Феликс Хэнсон поспешил в библиотеку, уселся за письменный стол и начертал на листе писчей бумаги пару строк:

«Я должен повидать вас, и очень срочно! Я загляну к вам около десяти. Не запирайте дверь».

Он сложил листок, подошел к дверям библиотеки и поманил пальцем ожидавшего в холле Генри. Феликс с серьезной миной сунул в руку лакея маленький бумажный квадратик, проследовал обратно через комнату к окну и, вновь принявшись насвистывать, уставился на темнеющий сад.

Он не собирался покидать Кэлвидон, не осуществив своих намерений в отношении хорошенькой вышивальщицы. Феликс пообещал доставить себе это удовольствие и не склонен был нарушить обещание.

Внезапно дубовая дверь библиотеки распахнулась, и на пороге появилась вдовствующая графиня.

Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять, как она разъярена. Подобные приступы гнева случались у нее регулярно, но этот был страшнее всех предшествующих.

Она проследовала на середину комнаты, встала там, неподвижная, как изваяние, и, несмотря на клокотавшую в ней бурю, заговорила тишайшим и спокойным голосом, в котором хватило бы яду на тысячу гремучих змей:

— Удивляюсь твоей смелости, дорогой. Как это ты решился затеять интрижку за моей спиной, да к тому же в моем доме?

Феликс Хэнсон осторожно приблизился к ней.

— Не имею представления, о чем ты говоришь, Розалин.

— Ты прекрасно знаешь, о чем идет речь. И не трудись придумывать очередную ложь. Вот это я забрала у лакея, который направлялся наверх!

Она помахала перед носом Феликса запиской.

Хэнсон пялился на нее, судорожно придумывая, что ему сказать в свое оправдание.

Вдовствующая графиня продолжила:

— Твой подручный лакей пакует свои вещички, : пока я буду собирать твои. Вместе вы можете отправляться куда угодно. Подходящая парочка! Я не желаю тебя больше видеть.

— Но ведь это же смешно, Розалин, — произнес Хэнсон заискивающим тоном.

— Я тебя предупреждала! — повысила голос графиня. — Я тебя предупреждала в прошлый раз, что не потерплю интрижек с другими женщинами, пока ты принадлежишь мне. Что ж! Ты сделал свой выбор.

Теперь можешь убираться вон!

— Не будь смешной, Розалин, — увещевал миледи Хэнсон. — Ты знаешь, что я тебя люблю. На самом деле я хотел переговорить с этой девицей насчет подарка тебе на день рождения. Она искусная вышивальщица…

— Ты лжешь! Лжешь! — вскричала в негодовании вдовствующая графиня, утеряв самообладание. — Как я была глупа, что верила тебе! Не догадывалась, что тебя заботит только то, сколько ты сможешь вытянуть из меня.

Она сделала паузу, чтобы перевести дух. Зеленые глаза ее злобно сверкнули.

— Деньги — вот за чем ты охотился. Но тебя постигнет разочарование. Я аннулирую тот чек, что дала тебе. Ты не сможешь предъявить его раньше понедельника, а к тому времени он не будет стоить и клочка бумаги, на которой написан.

Хэнсон молчал, и тогда она добавила:

— Когда будешь уезжать, оставь здесь все подарки, что получил от меня, иначе я подам в суд, чтобы их у тебя забрать.

— Ты глубоко заблуждаешься, — пытался возразить Феликс. — Позволь мне объяснить… — Тебе нечего сказать мне! — в ярости прервала его жалкий лепет графиня. — Я слишком долго слушала твои байки, развесив уши. Ты все время обманывал меня, и с каждым разом становился все наглее. Теперь этому пришел конец. Убирайся из моего дома или тебя выпроводят силой!

Она направилась к выходу, но у порога задержалась и, обернувшись, резко сказала:

— Я не желаю ни видеть тебя, ни слышать о тебе впредь ни при каких обстоятельствах. Надеюсь, я выразилась ясно?

Когда графиня пересекала холл, чтобы попасть в салон, от нее словно бы летели искры, так она была разгневана. Этого не мог не заметить Роджер, следовавший ей навстречу по коридору.

— Мама! — воскликнул он. — Нам надо поговорить.

— О чем? — спросила вдовствующая графиня. Она вошла в салон и попыталась отдышаться. Она твердо решила не открывать сыну причину того, что ее так взволновало. Графиня знала, что он будет рад услышать о ее разрыве с мистером Хэнсоном и о его позорном изгнании, но меньше всего ей хотелось сейчас доставлять кому-то радость, в том числе и собственному сыну, ибо она с данного момента сразу и бесповоротно возненавидела весь мужской пол, не делая никаких исключений.

Роджер и сам тяжело дышал, потому что он явно спешил сюда.

Проследовав за матерью в салон, Роджер произнес со злостью:

— Какой дьявол надоумил тебя устроить кавардак в домовой часовне?

— В часовне? — Вдовствующая графиня тупо уставилась на сына. Она никак не могла сосредоточиться на том, что он говорит.

— Да, в нашей часовне! Это прекрасный образец архитектуры семнадцатого века, которого не касалась почти ничья рука. Я сказал — почти не касалась, потому что ты бог знает что там натворила!

— Теперь я вспомнила! Феликс хотел устроить в часовне гимнастический зал, потому что там много света и пространства. Он уверял меня, что спортивное оборудование не повредит фрески.

— Неужели в тебе нет ни уважения, ни почтения к этим древним стенам? — с горечью спросил Роджер. Только сейчас до графини дошло, как разгневан ее сын.

— В конце концов, часовней никто не пользовался… — начала было оправдываться она.

— А кто в этом виноват? — задал вопрос Роджер. — Она не пустовала, когда был жив отец, а до него мой дед и прадед, и их предки. Дом господень не предназначен для развлечения твоего ничтожного любовника!

Вдовствующая графиня молча проглотила оскорбление, произнесенное сыном.

— Неужели так мало тебя заботит Кэлвидон, что ты позволяешь уродовать и осквернять его красоту? — допрашивал ее Роджер.

— Кэлвидон! Кэлвидон! Всегда и везде Кэлвидон! — раздраженно воскликнула графиня. — Вы все — и ты, и слуги — печетесь только об этом ветхом доме. Чудовищный, мерзкий музей, полный реликвий, оставленных мертвецами. И папочка твой от тебя ничем не отличался, берег эту гробницу как зеницу ока.

Распаленная стычкой с Феликсом, миледи перенесла неизрасходованный огонь на сына;

— Я сыта по горло Кэлвидоном! Я скажу тебе, что намерена сделать. Я запру этот дом на семь замков и оставлю пустовать его навсегда! Я выселю отсюда всю дряхлую, немощную прислугу, с которой ты так носишься! Я собираюсь жить в Лондоне, и каждый пенни, который попадет мне в руки, буду тратить только на себя!

Она шагнула к дверям.

— Завтра же пусть начинают вешать на окна ставни!

— Мама! Тобою владеет гнев. Ты сказала это, не подумав! — воскликнул Роджер.

— Я все обдумала. Каждое свое слово. Он попытался задержать ее;

— Давай обсудим все это по-разумному. Графиня молча пересекла холл и начала подниматься по лестнице.

— Мама! — обратился к ней Роджер умоляюще.

Он стоял внизу, а она смотрела на него сверху сквозь ажурные перила.

— Я подразумевала именно то, что сказала. Дом будет заперт, а слуги уволены. Если ты намерен содержать его, то можешь начать продавать картины — одну за другой. Вон их сколько!

Мстительная злоба сквозила в ее тоне. Она издевалась над ним! Роджер некоторое время не знал, как ей ответить. Затем он взорвался;

— Тебя похоронят прежде, чем это случится! Графиня в ответ пренебрежительно усмехнулась и продолжила подъем по ступеням, а Роджер, бормоча проклятия, устремился к выходу, чуть не сбив по пути с ног старика-дворецкого, вступившего в холл, чтобы звать господ на обед.

Барроуз так и остался на месте, глядя вслед убегающему милорду, и на его оцепеневшем лице застыл ужас, смешанный с величайшим недоумением.

Десятью минутами позже Люси, словно почтовый голубь, доставила новости о разыгравшихся событиях в комнату Алинды.

— Там, внизу, такое творится, мисс! — сообщила она, подавая Алинде на подносе первое блюдо.

— О чем ты? — спросила Алинда.

— Причем из-за вас, мисс, как я поняла, — торопливо выкладывала новости Люси.

Глаза Алинды стали вмиг огромными, и она спросила испуганно:

— Как ты сказала, Люси?.. Из-за меня?

— Точно. Мистер Хэнсон поручил Генри подсунуть вам под дверь записку, как в прошлый раз. Алинда чуть не задохнулась от возмущения. Значит, это не Феликс Хэнсон подходил к ее запертой двери, а один из лакеев? Как неприятно, что он посвящает прислугу в свои постыдные замыслы.

— Мистер Хэнсон написал вам сегодня вечером другую записку, и Генри понес ее. Но он такой дурень, этот Генри! Слишком мало у него мозгов в голове для такой работы.

Люси по обыкновению отвлеклась на общие рассуждения, но Алинда, уже близкая к обмороку, не могла дольше терпеть:

— Что же все-таки случилось, Люси?

— Генри не придумал ничего лучше, как подняться по парадной лестнице. Надо же сморозить подобную глупость, мисс! Если бы мистер Барроуз заметил его, то, без сомнения. Генри бы здорово досталось и этим бы все кончилось, но он, на беду, повстречался с ее милостью…

— С миледи?

— Да, мисс. Она забрала у Генри записку. А когда ее прочитала, то побелела как полотно. Так сказал Генри.

Алинда словно обратилась в камень.

То, что теперь ее непременно уволят, было ясно. Она не только лишится денег, которые рассчитывала заработать, но никогда больше не увидит молодого графа.

— Что было дальше? — тихо спросила она, приготовившись услышать самое страшное.

— Ее милость направилась в библиотеку, нашла там мистера Хэнсона и, вы не поверите, мисс, сказала ему, чтоб ноги его в доме больше не было. И еще она сказала, что не желает его больше видеть.

— Как ты узнала об этом?

— Обыкновенно, — не стесняясь, призналась Люси. — Генри подслушал, что там говорилось за дверью. Выходя из библиотеки, миледи еще раз повторила, чтобы он тотчас выметался и больше не попадался ей на глаза.

— Но какое право он имел писать мне? — В Алинде проснулся гнев.

— Это еще не все, мисс!

— Что же еще? — спросила девушка, зная заранее, что хуже того, что уже случилось, быть не может.

— Ее милость удалилась в салон, а его милость возвратился из часовни, жутко злой.

— Что могло его так рассердить? — робко осведомилась Алинда, убедившись, что на любой вопрос о событиях, потрясших Кэлвидон, у Люси найдется ответ.

— Как что? Милорд побывал в домашней часовне.

— И что? — не поняла Алинда. — При чем тут часовня?

— Мистер Хэнсон превратил ее в гимнастический зал, а его милости это не понравилось.

— Неудивительно, — сказала Алинда, немного успокоившись.

— Он был так зол, что сразу же набросился на ее милость, а она еще не остыла после разговора с Хэнсоном.

Алинда собралась что-то сказать, но промолчала.

— Как же они кричали друг на друга там, в салоне, — продолжала Люси. — А после ее милость вышла, направилась к себе и уже с лестницы крикнула, что собирается запереть дом наглухо и уволить всю прислугу. Его милость уговаривал ее так не поступать, но она сказала, что если он желает содержать дом как прежде, то пусть распродает картины, все до одной.

После весьма драматичной паузы Люси закончила:

— А его милость сказал: «Сперва я увижу тебя в гробу».

Какой-то порыв поднял Алинду из-за стола, и она, шагнув к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу.

Ей трудно было поверить, что все, о чем рассказывала Люси, происходило между сыном и матерью на самом деле.

По иронии судьбы миледи решила запереть Кэлвидон-хауз именно тогда, когда ее сын решил осесть в родном доме и занять подобающее его происхождению место среди знатных людей графства.

— Ваш ужин остывает, мисс, — напомнила Люси.

— Спасибо, я не хочу есть.

— О, мисс! Наш шеф-повар еще больше расстроится. И так уже сегодняшний ужин пропал. Его милость убежал сломя голову неизвестно куда и вряд ли возвратится в ближайшее время. Миледи заперлась в спальне и даже не пустила к себе мисс Хэйман, свою горничную. Один мистер Хэнсон заявился в столовую и кушает там в одиночестве. Бьюсь об заклад, что он охотно съел бы собственную голову на ужин, только бы все утряслось и стало как прежде. А ведь во всем виноват он один!

Алинда не могла с этим не согласиться.

Она не имела представления о том, что содержалось в записке, перехваченной миледи, но сам факт, что Феликс Хэнсон пишет письмо какой-то наемной швее, конечно, уязвил самолюбие вдовствующей графини, а ревность толкнула ее на решительные поступки. Она прогнала любовника и окончательно рассорилась с сыном.

Мысли Алинды обратились к молодому графу. Она знала, куда мог он направиться в расстроенных чувствах, — на то место, где царит мир и тишина, где можно обрести душевный покой.

Удар, нанесенный ему, был неожидан и жесток. Вполне осуществимая угроза миледи превратить Кэлвидон в заброшенную обитель призраков прошлого, лишить его будущего наверняка повергла его в отчаяние.

Неужели матери хотелось как можно больнее ранить собственного сына? Откуда такая злоба?

— Вы действительно не будете ужинать? — спросила Люси. — Мне кажется, что жареная цесарка с молодым картофелем в масле пришлась бы вам по вкусу. Жаль, что вы ее не попробуете.

— Извини, Люси, — сказала Алинда. — Мне хотелось бы побыть одной и подумать над тем, что ты мне рассказала.

— Я вас понимаю, мисс. Мы сами все переволновались до крайности. Не хочется думать, что все так и будет, как сказала миледи.

Люси горестно покачала головой:

— Я, возможно, и найду себе работу, а вот мистер Барроуз говорит, что он слишком стар, как и мистер Ходжес — лакей его милости. Он был так счастлив накануне и прямо помолодел на десять лет, когда милорд предложил ему подождать уходить на покой, а теперь он чуть ли не в слезах.

Алинда молчала, и Люси ничего не оставалось, «сак покинуть комнату.

Несколько минут девушка смотрела в окно невидящими глазами. Впрочем, она еще до ухода Люси приняла решение и только откладывала его из робости.

Она отворила дверь в коридор и убедилась, что там пусто. Люси уже, наверное, спустилась по черной лестнице на кухню, и можно только вообразить, какие жаркие дебаты развернулись среди прислуги.

Алинда также воспользовалась черной лестницей и очутилась возле той самой двери, где ее вчера поцеловал Роджер. Но сейчас ей было не до воспоминаний.

Она проскользнула в сад и, держась поближе к кустам, окаймлявшим аллею, чтобы не привлекать ничьего внимания, заторопилась прочь от дома. Внутренний голос подсказывал ей, что надо идти к озеру.

Было еще светло, и островок, к которому вел изящный мостик, выглядел еще более очаровательным, чем в сумерках. Белоснежные чаши водяных лилий слегка колебались у берегов от ласкового ветерка. Лебеди, словно грациозные галеоны, проплывали под мостом, оставляя позади себя на гладкой воде еле заметный след. В солнечных лучах сиял ослепительным блеском в обрамлении темной зелени белоснежный греческий храм.

Как она и ожидала, Роджер был там. Он сидел на скамье, склонившись и обхватив голову руками.

Алинда замерла, глядя на него. Сердце ее переполняла жалость.

— Я проиграл, Алинда! — глухо сказал он, словно почувствовав, что она рядом.

Она подошла, присела на скамью рядом с ним.

— Не вините в этом себя. Тут нет вашей вины.

— Мне не следовало быть таким грубым с матерью, но я не сдержался, увидев, как обошлись с нашей часовней — местом, где отпевали моего умершего отца, где меня крестили, где все мои предки — из поколения в поколение — отмечали знаменательные события в своей жизни — и радостные, и печальные.

— Я вас понимаю, — мягко произнесла Алинда.

— Я был рассержен, я был так зол, — оправдывался Роджер, словно ребенок, признающийся в своем проступке человеку взрослому и умудренному опытом.

— Ваша матушка была уже возбуждена тем, что случилось до вашего разговора, — сказала Алинда. — Мне кажется, что она передумает. Я почти уверена.

— О чем вы говорите? — Граф с недоумением посмотрел на нее.

— Она выгнала мистера Хэнсона.

— Что?! — Его восклицание прозвучало в тишине, как пистолетный выстрел. — Как вы узнали? И что послужило тому причиной?

— Его записка, адресованная мне, которую перехватила ваша мать, — тихо сказала Алинда.

Роджер бросил на нее недоверчивый взгляд.

— Он посылал вам записки?

— Дважды. В первый раз ее подсунули мне под дверь. Он писал, что будет ожидать меня в полночь в библиотеке.

— И как вы поступили?

— Я порвала записку и, конечно, никуда не пошла. Но он внушал мне страх.

Губы Роджера плотно сжались.

— Даже не стану говорить вам, что я чувствую, узнав о возмутительной наглости этого негодяя.

— Он считает себя неотразимым и думает, что ни одна девушка в моем положении не посмеет отказать ему, — пояснила Алинда.

— Этот человек вызывает у меня омерзение, как какая-то гадина, — произнес граф резко.

— Когда ваша мать столкнулась на парадной лестнице с лакеем, который нес мне записку по приказанию мистера Хэнсона, она прочла ее и, конечно, рассердилась. И, очевидно, сказала мистеру Хэнсону, что между ними все кончено.

Роджер молчал, опустив голову.

Алинда набралась смелости продолжить:

— Как вы не можете понять? Ваша мать была глубоко уязвлена и выместила это на вас. Завтра, когда мистер Хэнсон уедет, вам удастся, я уверена, уговорить ее отказаться от необдуманного решения.

— Сомневаюсь. Если даже она благополучно избавится от Хэнсона, появятся другие мужчины. Ведь так было и раньше, К тому же она ненавидит Кэлвидон.

— И это некоторым образом можно понять. Для вас он много значит, как и когда-то для вашего отца, а она вас ревновала к Кэлвидону.

— Неужели все женщины так ревнивы? — усмехнулся Роджер. — Абсурдно ревновать мужчину к неодушевленным предметам, к статуям, картинам, дому!

— У этого дома есть душа, — возразила Алинда. — Она живет в вас. Она переселилась к вам, когда умер ваш отец, а миледи хотелось, чтоб вы душою принадлежали только ей одной. Она не желала делить вас ни с кем и ни с чем.

— Да, да, я понимаю. Но что бы вы ни говорили мне в утешение, Алинда, все равно у меня такое чувство, что наши дороги окончательно разошлись. Она переедет в Лондон и все деньги заберет с собой.

В голосе его явственно ощущалась боль.

— Как я могу допустить, чтобы люди, преданные мне, испытывали нужду? Барроуз уже стар, и новую работу ему никто не предложит, Ходжес тоже будет вынужден уйти на покой, хотя он был на вершине счастья, когда я попросил его остаться. А как быть с миссис Кингстон, которая всю жизнь провела в этом доме и предана ему всей душой?

— Я все это знаю, — мягко произнесла Алинда. — И именно поэтому вы обязаны найти выход.

— Какой выход? — с отчаянием воскликнул граф. — Я в тупике, откуда нет выхода.

— Не правда, выход непременно найдется. Ищите! Ее настойчивость удивила Роджера. Некоторое время он молчал, нахмурив лоб, и вдруг оживился:

— Вы правы! Из любого положения надо выходить с честью!

— У вас нет собственных средств? — решилась спросить Алинда.

— Мое содержание составляет семь тысяч фунтов в год. Вполне достаточно для комфортной жизни холостяка, путешествующего по заграницам. Можно также поселиться в нашем фамильном особняке в Лондоне, но он, как и все остальное имущество и недвижимость, принадлежит моей матери.

Помолчав, он с горечью добавил:

— Я в состоянии покрыть издержки Кэлвидона за месяц, не более. И то, если экономить на всем.

— А у вас есть что продать?

— Я не намерен следовать совету матери и продавать картины, собранные моими предками. Я никогда не считал, что они моя личная собственность. Они принадлежат также будущим поколениям Кэлвидонов. То же самое и с поместьем. Каждый акр — это бесценное наследие, и я должен передать его в сохранности тем, кто будет после меня.

Он на минуту задумался.

— Есть еще охотничьи угодья в несколько акров в Лейстершире и конюшни в Нью-Маркете. Вероятно, я смогу от них избавиться. Это поможет Кэлвидону продержаться на плаву еще некоторое время. Но давайте, Алинда, посмотрим фактам в лицо. Моя мать далеко не старая женщина. Она проживет еще много лет.

— Я уверена, что рано или поздно вы уговорите ее образумиться, — выразила надежду Алинда.

Роджер только покачал головой. Он не питал на это надежд.

Между тем день угас, сумерки быстро превратились в ночь, на темном небе высыпали звезды, а в лунных лучах засветились крыши и шпили далекого Кэлвидон-хауза.

— У вас все получится! Вы обязательно справитесь! — вдруг горячо заговорила Алинда, заметив, что ее собеседник вновь погружается в мрачность. — Вам следует привлечь в союзники всех — и прислугу, и фермеров — каждого, кто трудится в поместье, — и попросить их помочь вам сохранить Кэлвидон. Если он им дорог, как вы говорите, то они не откажутся разделить с вами заботу о нем.

— Вы думаете, они согласятся?

— Я уверена в этом. Они вас любят и вам доверяют. Переход от глухого отчаяния к задорной воинственности был мгновенным, и это отразилось на лице Роджера.

— Вам бросили вызов, — продолжала Алинда. — Если вы его примете, то, пройдя через все трудности, в конце концов победите.

— Откуда у вас такая вера в меня? — спросил он, не отрывая взгляда от ее лица, необыкновенно прекрасного в свете луны.

Воодушевленная собственными пророчествами, Алинда совершенно преобразилась.

— Не знаю. Просто я верю. — Она смущенно потупила глаза.

— Всем сердцем?

— Да, всем сердцем, — словно эхо откликнулась Алинда.

Все переживания и сомнения прошедшего дня были ею забыты. Главным стало для нее то, что ей удалось снова возродить в нем желание действовать, а не предаваться бесполезному копанию в своих ошибках.

Но после того как она сделала свое дело, ею вновь овладела робость.

— Должно быть, уже очень поздно. Мне надо идти, Она поднялась со скамьи. Роджер тоже встал и после напряженной паузы спросил:

— Вы будете помогать мне? Я один ни за что не справлюсь.

— Вы действительно этого хотите? — спросила она. Роджер улыбнулся:

— А вы сомневаетесь?

— Можете рассчитывать на меня, — улыбнулась в ответ Алинда.

Он обнял ее, привлек к себе почти с благоговейной нежностью.

— Я все еще не верю, что ты реальна. Ты видение из моих снов наяву. Только не исчезай, прошу тебя. Ты одна способна зажечь во мне надежду и побудить сражаться.

Алинда не знала, нужно ли отвечать ему, да, наверное, и не смогла бы произнести что-то вразумительное.

Счастье от того, что он так близко и согревание своим теплом и лаской, закружило ее в вихре и подняло куда-то высоко, почти к самым звездам.

Внезапно Роджер разжал объятия.

— Иди домой, дорогая. Ты, наверное, устала. Отдыхай и набирайся сил на завтра.

— А вы что будете делать? — не могла не поинтересоваться Алинда.

— Я останусь здесь и немного поразмышляю. Но не о судьбе Кэлвидона, а о тебе. Затем прогуляюсь до холма, к статуе богини мудрости. У меня такое чувство, что нам обоим скоро придется обратиться к ней за помощью.

— Она столько лет наблюдала за Кэлвидоном и за его обитателями, — сказала Алинда. — Уверена, она не откажет вам в помощи и не подведет, дав плохой совет.

Роджер взял ее руку, поднес к губам.

— Спасибо тебе, моя радость. Я говорю не те слова, какие хотел бы произнести, но мои чувства к тебе можно выразить и без слов. Мы и так друг друга поймем.

— Спокойной ночи, — тихо сказала Алинда и пустилась в обратный путь к дому.

Она ощущала какое-то странное умиротворение. Оно было словно разлито в воздухе и проникало в душу. Она была уверена, что Роджер ощущает тот же покой в душе, как будто они вместе — бок о бок — сражались в грандиозной битве и победили. И хотя предстояло еще немало сражений, Алинде казалось, что это было самым важным.

Она пересекла лужайку возле дома, пробираясь к заветной двери. Девушка надеялась, что никто не следит за ней из окон, вглядываясь в темноту. Чтобы убедиться в этом, она подняла голову, и взгляду ее предстал Кэлвидон-хауз во всем его величии — великолепное здание, похожее в лунном свете на сказочный дворец. За него стоило сражаться. И тут она замерла в удивлении.

Когда после окончания завтрака Люси убрала со стола посуду, Алинда разложила на нем покрывало из спальни графини.

Горничная, вопреки обыкновению, была неразговорчива в это утро и выглядела усталой.

Алинда решила, что причиной тому недосыпание. Люси, несомненно, легла очень поздно, как и остальные взбудораженные слуги. Сама Алинда почти всю ночь провела без сна.

Сейчас она почти автоматически занималась обычным делом, выкладывая в определенном порядке мотки шелка, пряжи и швейные принадлежности, чтобы все необходимое было под рукой, но нервное напряжение не оставляло ее.

Она ожидала, что в любой момент получит распоряжение собрать вещи и покинуть Кэлвидон-хауз. Вряд ли вдовствующая графиня оставит ее без наказания. Она никогда не поверит, что Алинда не отвечала взаимностью на ухаживания Феликса Хэнсона. Интересно, он еще не уехал из Кэлвидон-хауза?

Алинда не решилась спросить это у Люси, а та была сегодня явно не в настроении затевать какой-либо разговор.

В половине девятого Алинда приступила к работе. Она вышивала на покрывале шелком и парчой маленькие изящные цветочки, взамен таких же, но потускневших, и занималась этим почти час, когда за дверью в коридоре послышались голоса. Разговор шел на повышенных тонах.

Внезапно дверь распахнулась и в комнату ворвалась Люси.

— О, мисс!.. Мисс!.. — вскрикивала служанка с таким выражением лица, что Алинда невольно вскочила с места.

— В чем дело, Люси?

— Ее милость… О, мисс… Это ужасно!

— Что случилось, Люси?

— Ее милость мертва! Говорят, что его милость убил ее!

Какой-то момент Алинда не могла даже пошевельнуться, но тут же резко произнесла:

— Что за вздор! Кто болтает такое?

— Все. Когда мисс Хейман недавно заглянула к ее милости, то нашла ее лежащей на полу… мертвой. Должно быть, она пролежала так всю ночь! В убийстве подозревают его милость.

— Какое право они имеют говорить подобные вещи? — возмутилась Алинда.

— Милорд сам так сказал. Мистер Барроуз, Генри, Джеймс — все слышали это, мисс!

— Он не мог этого сделать! — вступилась за милорда Алинда.

— Уже послали за старшим констеблем, мисс. Ему недолго прибыть сюда из Дерби. Мистер Хэнсон в ужасном состоянии.

— Он еще здесь?

— Да. Генри говорит, что слезы у него текут ручьем.

» Ни за что не поверю, что Роджер поднял руку на мать «, — подумала Алинда, но вслух ничего не сказала.

Люси исчезла, а Алинда принялась нервно расхаживать по гостиной. Она чувствовала, что обязана что-то предпринять, но не знала, что именно.

Она не имела возможности как-то связаться с Роджером, выяснить, что произошло на самом деле, но ей представлялось немыслимым, что кто-то подозревает его в убийстве, какие бы слова он ни бросал матери в лицо в порыве гнева. Когда-то он преклонялся перед ней, когда-то обожал ее столь сильно, что пережил истинное горе, узнав, что она изменяет отцу.

Но, несмотря на глубокую обиду за оскорбленные чувства, за поруганный идеал, он все же любил свою мать.

Именно поэтому так страдал Роджер из-за того, что она унизила себя связью с таким проходимцем, как Феликс Хэнсон.

» Вскоре все убедятся, что он невиновен «, — успокаивала себя Алинда.

Но она знала, как роковые слова, произнесенные графом в пылу ссоры, могут быть поняты в прямом смысле.

Прошел еще час в напряженном ожидании, и наконец к Алинде явилась миссис Кингстон.

— Старший констебль прибыл и просит всех слуг собраться в холле. Вы не относитесь к прислуге, мисс, но я предполагаю, что полковник Гибсон рассчитывает, что вы тоже будете там.

— Разумеется, — ответила Алинда.

Во всяком случае, это было лучше, чем мучиться неведением у себя в гостиной.

Миссис Кингстон в угрюмом молчании сопровождала Алинду в долгом путешествии по коридорам и вниз по парадной лестнице.

Алинда сразу же заметила мужчину в голубой форме с красным кушаком. Полковник Гибсон стоял, облокотившись о мраморную каминную полку, и внимательно рассматривал возбужденные или заплаканные лица.

Возле него стоял Роджер Кэлвидон. При виде его у Алинды екнуло сердце.

Он был очень бледен, но держался с достоинством, за что Алинда мысленно его похвалила.

Все слуги были в сборе, и когда миссис Кингстон и Алинда достигли подножия лестницы, старший констебль заговорил:

— Я прибыл сюда, как вы догадываетесь, в связи с тем, что ваша госпожа, вдовствующая графиня Кэлвидон, сегодня утром обнаружена мертвой у себя в спальне. Накануне вечером, по словам горничной, графиня отправила ее из спальни, выразив желание, чтобы ее не беспокоили.

Старший констебль обвел взглядом молчащую аудиторию.

— Мне также сообщили, что миледи накануне угрожали. Где дворецкий?

— Я здесь, сэр. — Барроуз выступил вперед.

— Назовите свое имя.

— Джордж Барроуз, сэр.

— Расскажите, Барроуз, что происходило, когда вы вошли в холл, чтобы позвать к обеду?

Барроуз с несчастным выражением поглядел на молодого графа.

— Я жду от вас правду, — сказал старший констебль, заметив его колебания. — Мне уже известно о том, чему вы были свидетелем. Пожалуйста, повторите ваши показания.

Пожилой дворецкий молчал.

— Ну же! — торопил его полицейский.

— Я услышал, как его милость и ее милость ссорились. Ее милость сказала, что намерена запереть дом и уволить прислугу.

Старик опять сделал паузу.

— Продолжайте, — потребовал констебль.

— Миледи сказала, что если милорд сам захочет содержать дом, ему придется распродавать картины и вещи.

— А что ответил милорд?

Старик несколько раз беззвучно открывал и закрывал рот, словно рыба, вытащенная из воды. Потом произнес:

— Его милость сказал, что раньше он ее похоронит.

— Кто-нибудь еще слышал это? Раздалось невнятное бормотание.

— Громче! — приказал констебль. — Как твое имя? — обратился он к одному из слуг.

— Джеймс Хаттер, сэр.

— Правда ли то, что сказал мистер Барроуз?

— Да, сэр, — кивнул лакей.

— Кто еще находился в это время в холле?

— Я. — Генри бодро шагнул вперед.

— Назовись!

— Генри Джонсон, сэр.

— Ты слышал, что сказал милорд?

— То самое, что тут говорили, сэр.

— Повтори их.

—» Прежде я увижу тебя в гробу «. Феликс Хэнсон, стоящий позади, в отдалении от всех, издал невнятный звук и прикрыл глаза рукой. Старший констебль посмотрел на него, но граф даже не повернул головы.

— Милорд, признаете ли вы, что произнесли именно эти слова? — обратился к нему констебль.

— Да, — прозвучал в тишине ответ Роджера. Одна из горничных зарыдала.

— На остальные ваши вопросы я буду отвечать только в присутствии моего адвоката, — сказал граф, — но я хочу заявить, что эти слова были сказаны мною сгоряча, под влиянием момента, и что я не убивал свою мать. Если она погибла от чьей-то руки, то только не от моей.

Говоря это, молодой граф смотрел уже на Хэнсона, который по-прежнему прятал глаза. Старший констебль объявил:

— В данных обстоятельствах, милорд, вы не будете возражать, если я попрошу вас проследовать со мной в полицейский участок и дать там показания?

— Конечно, я в вашем полном распоряжении, констебль, — сказал граф.

— Позвольте мне сказать! — Алинда начала пробираться вперед сквозь толпу слуг.

Все взгляды мгновенно устремились на нее, Она очутилась лицом к лицу со старшим констеблем.

— Могу я попросить вас представиться?

— Я достопочтенная Алинда Сэлвин, дочь покойного лорда Сэлвина, бывшего одно время лордом-министром юстиции Англии.

По холлу пробежал шумок. Констебль произнес вежливо:

— Я помню вашего отца, мисс. Так что вы хотели сказать, мисс Сэлвин?

— Граф Кэлвидон вышел из дома сразу же после тех слов, обращенных к матери, о которых здесь уже упоминали. Он отправился на островок посреди озера, где я присоединилась к нему приблизительно в десять часов вечера.

— Как долго вы пробыли с ним? — осведомился старший констебль.

— Должно быть, около двух часов.

— И он вернулся домой вместе с вами?

— Нет, милорд сказал, что он пробудет на островке еще некоторое время, а затем прогуляется по парку до холма с греческой скульптурой, откуда сверху открывается вид на Кэлвидон-хауз.

— Значит, вы возвращались одна, мисс Сэлвин?

— Да, я прошла обратно тем же путем, что и туда — через сады и цветник, и вышла на лужайку.

Алинде пришлось сделать паузу, чтобы преодолеть охвативший ее трепет.

— Я остановилась на мгновение, глядя на дом, освещенный луной. И заметила мужчину, который вылезал из окна комнаты ее милости.

Все собравшиеся в холле застыли, будто заколдованные.

— Я следила за ним, пока он спускался по водосточной трубе.

— А это дело непростое, — заметил старший констебль.

— Но не для человека, увлекающегося спортом.

— И что было дальше, мисс Сэлвин?

— Затем этот человек прокрался вдоль стены дома, отворил с помощью перочинного ножа одно из окон библиотеки и проник туда.

— Это он похитил драгоценности ее милости! Негодяй! Я заметила их пропажу, но слишком разволновалась и забыла о ней. Я подумала, что ее милость куда-то убрала свои драгоценности, но теперь уверена, что их украли! — воскликнула горничная.

— Я предполагаю, что вы найдете их зарытыми в клумбе, — уверенно заявила Алинда.

— Вы узнали мужчину, за которым наблюдали ночью? — спросил старший констебль.

— Да, — не колеблясь, ответила Алинда.

— Не скажете ли вы нам, кто он? Алинда посмотрела на Хэнсона. Их взгляды встретились. Он воскликнул:

— Будь ты проклята! Да, я взял ее побрякушки! Я думал, что их никто не хватится. Но я не убивал ее! Она была уже мертва. Мертва, клянусь вам!

Под истерические вопли Хэнсона Алинда прочла телеграмму, только что врученную ей кем-то из слуг.