Девять

Сегодня я не могу соответствовать светлому образу Сони – улыбаться и быть со всеми милой нет сил, нервы натянуты и скручены в тугой узел.

Дергаюсь и психую: Веник второй урок кряду скачет у доски и трясется от злобы, Саша все перемены хохмит и натужно смеется, Лебедев черным пятном застыл на периферии зрения и не дает покоя, но, чтобы посмотреть на него, обернуться придется слишком явно.

После занятий с грохотом вскакиваю, быстро иду к месту нашей прошлой встречи и прячусь за вентиляционной трубой. От напряжения стучат зубы.

Мне нужно многое выяснить у Урода, припереть его к стенке и не поддаться глупому чувству, от которого в его присутствии предательски слабеют колени. Или же признаться ему в нем и наконец освободиться…

Я знаю, что каждый день во избежание эксцессов он сматывается по пожарной лестнице – все уверены, что та давно не функционирует, поэтому и не пользуются ею. Но Урод сломал одну ржавую дужку, и огромный навесной замок теперь болтается на второй, целой, лишь создавая видимость того, что проход закрыт.

По традиции парень выходит из класса последним, накидывает на плечи пальто и рюкзак и, оглянувшись по сторонам, быстро скрывается за железной дверью.

Выбегаю за ним на лестницу и хватаю его за рукав.

– Лебедев, подожди.

Он выворачивает руку и прищуривается.

– Что опять? – По лицу скользит досада.

– Мне нужно с тобой поговорить! – задыхаясь от ужаса, выпаливаю я.

– Да, мне тоже, – вдруг тихо признается он, и у меня кружится голова. – Но не здесь. Давай на пустыре? Минут через десять?

– Конечно… – Я поспешно отступаю назад и прислоняюсь спиной к холодной стене.

* * *

Я лечу к пустырю как на крыльях, от волнения не чувствую ни ног, ни в груди сердца.

Отдышавшись и похлопав себя по щекам, ровно десять минут спустя осторожно раздвигаю заросли сухого бурьяна и тут же натыкаюсь на непроницаемую черноту. Подсознательно я мечтала об этом с момента, когда рука обладателя этих глаз держала мою руку, а по коже бежали мурашки…

Но Урод не один – упираясь спиной в плечо Воробья, он развалился на бочках и смотрит на меня как на сумасшедшую.

Занятная парочка – сын маньяка и огромный хмурый панк, мирно о чем-то беседовавшие, замолкают и переглядываются, для чего моему однокласснику пришлось запрокинуть голову. Эти двое очень странно выглядят – слишком интимно смотрятся поза и теплый восторженный взгляд грозного шкафоподобного верзилы, устремленный на Урода.

Они пьют пиво из банок.

Боль волной вскипает внутри: утром, планируя наш разговор по душам, я сорок минут сидела перед зеркалом, надеясь произвести впечатление.

А Урод просто забыл о назначенной встрече.

Разум, давно оставивший меня, медленно возвращается вслед за стыдом и злостью.

Одеревенев, заставляю себя развернуться и шагаю прочь, но слышу за спиной насмешливый голос:

– Выкладывай, принцесса, раз уж пришла! Пока мы тут грязными делами занимаемся…

– То есть выпиваем! – поясняет густой бас.

Соня бы убежала с пустыря, если бы второй шанс у нее был, но я останавливаюсь как вкопанная и распрямляю плечи. Оборачиваюсь – два самых стремных типа в городе криво ухмыляются; Урод впервые за долгое время выглядит расслабленным.

– При нем? – киваю на Воробья.

– А ему все пофиг – смеется Урод.

Он смеется…

Лебедев определенно мог бы стать самым симпатичным парнем в школе, если бы хоть раз там засмеялся.

Словно под гипнозом, подхожу ближе и неуверенно топчусь у бочек.

Воробей открывает и молча протягивает мне пивную банку, я растерянно принимаю ее из огромной ручищи. Урод не меняет своей позы и не двигается.

– Кстати, это – еще одна помешанная на мне девица. Между прочим, краса и гордость школы, – флегматично поясняет он другу. – А это Воробей.

– Помню я ее. Привет! – просто кивает Воробей и максимально осторожно, чтобы не уронить с плеча голову друга, снимает ноги в заляпанных ботинках с бочки напротив.

– Я? Помешана на тебе? – переспрашиваю, чтобы понять, не ослышалась ли. Толстые амурчики гнусно хихикают над рухнувшими мечтами, ненависть, сошедшая на нет под напором влюбленности, вновь добела раскаляется в мозгу.

– А разве не так? – насмешливо спрашивает Урод. – Или ты опять пришла умолять меня удалить то видео?

Быстро кошусь на Воробья, и мой одноклассник замечает:

– У меня нет от него тайн. Давай говори, чего хотела. Я тебя слушаю.

Язык онемел, злые слезы жгут глаза – этот парень снова унижает и провоцирует меня. Какая же я дура… Но если не выясню все прямо сейчас, бабушке точно придется вести меня к психиатру.

И я решаюсь:

– Это был ты? – получается слишком пискляво, но терять уже нечего. – Что ты сделал?

– Точно больная… – тяжело вздыхает Урод. – Это был я? Наверное… Я много где бываю! Что я сделал? Ну, например, покурил только что…

– Что ты сделал со мной?! – перебиваю его, и первые соленые капли устремляются вниз по щекам.

В последнее время я думала только о нем, ждала чего-то, сходила с ума… Зря. Боже, зря… Надо было слушать бабушку.

– С тобой я не делал ничего! – ржет он, а Воробей снисходительно скалится.

Он не нравится мне.

Меня воротит от Урода.

Я словно просыпаюсь. Какого черта я стою с ними и держу в руке это гребаное пиво? Какого черта я так раскисла перед главным городским ничтожеством?

Нисколько он не красивый – похож на психованного маньяка. Недалеко от папочки ушел.

Урод перехватывает мой взгляд.

– Ты хоть помнишь, кто я? – внезапно серьезно спрашивает он и подается вперед.

– Что?

– Как меня зовут? – повторяет парень.

Я растерянно верчу в руках скользкую холодную банку.

– Как меня зовут? – допытывается он, насквозь прожигая взглядом.

– Лебедев… Егор… – мямлю тихо.

Я. Произнесла. Его. Имя.

Одно из самых страшных ругательств для моей семьи.

– Надо же!.. – веселится Урод и тут же становится пугающе злым: – Не угадала. Я – никто. Пустое место. Ноль.

Он резко встает, с вызовом смотрит в упор, и заржавевшие колеса памяти со скрипом трогаются и разгоняются на полную мощь – я вспоминаю необычайно солнечный осенний день, паутинки, летящие по воздуху, шуршание кленовых листьев под красными яркими сапожками, зеленый шарф с бахромой. Бабушка встретила свою бывшую ученицу и ее сына, они о чем-то разговаривают на повышенных тонах, но мне неинтересно, ведь мальчик, поразительно знакомый, разглядывает меня невероятно красивыми, не по-детски серьезными глазами и улыбается:

– Привет, Соня!

Хочу улыбнуться в ответ, но бабушкина твердая рука одергивает меня.

– Галина Федоровна, за что? Объясните: за что? – где-то над головой плачет женщина, и стальной голос бабушки разрезает наступившую тишину:

– Не приближайтесь ко мне и к моей семье. Никогда. Ты – никто. Пустое место. Ноль. Ты всю жизнь будешь страдать!

– Я не знаю тебя! – повторяю вслед за бабушкой. – Ты – никто. Пустое место! Ноль.

Собрав побольше слюны, я шагаю вперед и плюю мальчику в лицо. Потому что бабушка плюет в лицо его матери.

А мальчик лишь молча сверлит меня черными угольками глаз…

Реальность подергивается и плывет.

– Тот мальчик… На лугу… Ты… – шепчу потрясенно.

– Ты о чем вообще? Крыша поехала, принцесса? Я всегда знал, что у вас вся семейка не в себе! – глумится Урод, холодно усмехается и снова садится на бочку.

Я шла сюда, чтобы вновь почувствовать теплые мурашки, что бежали по коже в его присутствии, но сейчас меня колотит. Ребята громко ржут надо мной.

Трясу головой – проклятое воспоминание затуманило мозг.

Тот робкий мальчик из сна был добрым. И этот мрачный парень никак не может им быть.

Гордость и выдрессированное годами омерзение к нему занимают привычное место в сердце.

– Я знаю, почему тебя называют Уродом… – шиплю, задыхаясь от горечи. Черные глаза больше не смеются – их взгляд застыл на моих и держит на прицеле.

Вполне возможно, что он прямо сейчас меня убьет – сомкнет длинные пальцы на шее и будет давить до тех пор, пока мое безвольное, никому не нужное тело не затихнет, а Воробей все это время будет стоять на стреме. А потом поможет другу закидать остывающий труп сухими ветвями и лопухами.

Страх проходит по спине липкими щупальцами.

Концентрирую внимание на несущественных деталях – нужно собраться, нужно сохранить лицо.

Я замечаю сережку с большим красным камнем, оттягивающую мочку левого уха Урода, и вздрагиваю – точно такая же лежит в бабушкиной шкатулке. Бабушка много лет хранит украшение под замком в своей комнате и не раз показывала мне его.

Моя тетя возвращалась через пустырь в праздничном настроении и сережках с рубинами, когда на нее напал маньяк. Но когда Соню обнаружили мертвой, сережек на ней уже не было. Одну позже изъяли у убийцы – она и стала главным доказательством вины. Ее пару так и не нашли…

А теперь Урод, совершенно не стесняясь, носит в ухе вторую серьгу убитой его отцом девушки, развлекается, живет, дышит, смотрит в глаза людям. И издевается надо мной.

– Тебя зовут Уродом за твое врожденное паскудство и отсутствие совести! – кричу я.

– Девочка, вали отсюда…

Он больше не глядит в мою сторону, потерял интерес – тянется губами к предложенной Воробьем пачке, из которой торчит сигарета.

Крупная дрожь пробирает до костей, но я не знаю, что стало ее причиной: омерзение к Уроду и его семейке… или ревность.

На меня больше не обращают внимания.

Я никому здесь не нужна.

Бросаю пивную банку в траву и ухожу. А прорвавшись сквозь заросли бурьяна, падаю на колени и реву навзрыд от чудовищного унижения и разочарования.

* * *

Но что-то не сходится.

Я думаю об этом через боль, от которой трудно дышать, и за ужином, и за непринужденной вечерней беседой с бабушкой, и ночью, глядя в темный потолок… Я не нахожу себе места все выходные и совершенно точно схожу с ума.

А в понедельник утром, ковыляя на уроки, застаю Урода за странным занятием – это порождение дьявола кормит бродячих котов за школой и гладит их полосатые спины.

Быстро прохожу мимо – он им улыбается.

Загрузка...