Новобрачная

Глава III Дед

Казалось, произошло чудо, но на следующий день нога Мелани стала опять почти такой же гибкой, какой была раньше, и она смогла без ограничений наслаждаться неожиданным круизом.

Сделали короткую остановку в Плимуте, чтобы поесть крабов в Барбикане, где в закопченной таверне пили превосходный ром и восхитительный чай с пудингом из желтого крема.

Ночь пришлось провести на суше, чтобы поместить все еще больную Фройлейн в прелестную гостиницу, в которой любезная хозяйка поклялась заботиться о ней, пока ее не заберут на обратном пути. К большому удивлению Мелани, эта миссис Полдхью была старым другом дедушки и называла его просто дорогой Тимоти.

– Мне казалось, вы говорили, что у вас нет друзей? – сказала Мелани.

Он улыбнулся, а затем, посерьезнев, ответил:

– Ни в Париже, ни в том мире, в котором я живу, у меня их нет, детка! Финансовый мир – это те же джунгли, в которые можно войти только хорошо вооруженным, но ты будешь удивлена числом дружеских связей, которые я приобрел в маленьких портах, как этот, или в чужих землях. У меня есть друзья и в Англии, это еще друзья моей молодости. Я не хочу от тебя скрывать, что возлагаю большие надежды на нового короля Эдуарда Седьмого, с которым знаком уже очень давно, и знаю, что он хотел бы, чтобы его страна и Франция забыли бы войны, которые вели веками, и объединились в союз, в котором делят и плохое, и хорошее.

Посетив маленький музей, который деду казался интересным, потому что в нем было собрано лишь то, что имело отношение к контрабанде, морскому разбою, и сувениры бывших морских разбойников, Мелани с дедом вернулись в этот красивый дом, пахнущий свеженавощенными полами и теплыми булочками, и провели в нем очаровательный вечер, а ночью хорошо выспались. Но утром после такого успокоения пришлось выдержать баталию, чтобы добиться от Фройлейн, которая сразу выздоровела, как только ступили на твердую землю, чтобы она «отказалась от своих обязанностей», – это было ее собственное выражение, сказанное патетически-драматично. Понадобилось большое терпение деда, объяснившего ей, что он не собирался отнимать у нее навсегда эти обязанности и что тринадцать моряков и он лично смогут оградить Мелани во время прибрежного круиза от всяких неудобств и неприятностей с большей долей эффективности, чем больная морской болезнью женщина. Он добавил, что было бы бессмысленно и даже жестоко подвергать верную гувернантку его внучки новым многодневным страданиям, которые ей, несомненно, причинит морская болезнь. Достаточно будет еще тех испытаний на обратном пути до Сен-Сервана. С другой стороны, ее оставляли в хороших руках, и, поскольку она говорила по-английски так же хорошо, как по-французски, ей не оставалось ничего другого, как просто пожить здесь, иными словами, принять вполне ею заслуженные каникулы, которые ей предлагали. На этом дед закончил, пообещав, что мадам Депре-Мартель ничего не узнает и Мелани обязуется держать все в тайне.

Девочка была очень довольна и полностью поддержала заключение договора. С ощущением обретенной свободы она возвратилась на борт яхты – Одетая в матросскую куртку, с развевающимися волосами, придерживаемыми простым обручем на голове, Мелани заняла свой пост на палубе и стала смотреть на волны и морских птиц.

Так как лето кончилось, дед решил, что они пойдут прямо в Тинтагель, то есть к намеченной цели. Поэтому «Аскья» направилась в открытое море, чтобы оставить в стороне опасные рифы, которых было много на юго-восточной оконечности Англии, взяла курс на север.

– Это необычное место, – сказал дед, – чем-то очень похожее на мыс Горн. Море здесь необыкновенно чистое и такого цвета, какого я не видел нигде… На Корнуоллское побережье приезжает много художников, но ни одному из них не удалось передать тот мимолетный ярко-голубой цвет, в который окрашивается на мгновение зеленая волна, не утрачивая, однако, свой глубокий изумрудный отблеск.

Мелани уже заметила, что он может без устали и очень образно говорить о море. Она отметила, что каждый час сближал ее с этим рыжим гигантом, с этим морским волком, которого она еще недавно считала нудным и немного боялась. Теперь она видела, что этот человек жил очень просто, и если и был богат, то умело использовал свои деньги, чтобы жить среди красоты, созданной природой или людьми. Шхуна, его любимое детище, была чистокровным мустангом, годным для участия в состязаниях, на палубе которой не было ни одного лишнего шезлонга, зонтика от солнца, никакого салона с плетеной мебелью.

Яхта была обита внутри красным деревом, начищенной до блеска медью и прочным сукном приятного зеленого цвета и представляла собой очень комфортабельный корабль, где самый простой моряк, так же как и хозяин, пользовался удобными жилыми помещениями, сделанными из одних и тех же ценных материалов.

Каждый вечер после ужина, сидя напротив деда в каюте, освещенной лампой, Мелани ела яблоко или виноград и смотрела, как дед зажигает свою пенковую трубку и курит ее, выпуская ароматный дым. Она любила это торжественное молчание, наступавшее после ушедших дневных хлопот, после которого наступала безмятежная тишина ночи. Слышно было только шелковое скольжение воды вдоль корпуса яхты.

Дед подолгу молчал, следя за клубами дыма, и затем, как бы продолжая беседовать с самим собой, начинал говорить…

Однажды он попытался заговорить о живописи, этой своей другой страсти, но сразу заметил, что Мелани была абсолютно несведущей в этой области, не знала ни Рембрандта, ни Веласкеса, ни Гойю, ни Кантена де Латура, ни более современных гениев, таких, как Дега или Ренуар, которые приводили деда в неописуемый восторг. Вряд ли можно было удивляться этому, если мать девочки принимала Леонардо да Винчи за итальянского сапожника.

– Я думал, что тебя уже водили хотя бы пару раз в Лувр! – сказал он с возмущением в голосе. – Но как я понял, ты никогда там не была?

– Никогда, дедушка! – серьезно сказала Мелани. – Мама говорит, что в музеях скучно, а Фройлейн любит только музыку.

– А та, другая, англичанка? Твоя няня, я забыл ее имя.

– Мисс Мак-Дональд? Она предпочитала вязать в то время, когда я училась ездить верхом. – Я должен был бы тобой заняться гораздо раньше! – вздохнул он. – Ну да что говорить! Надеюсь, Господь мне отпустит достаточно времени, чтобы я смог научить тебя смотреть на картины не так, как на картинки в твоих учебниках!

Захваченный врасплох этим внезапным открытием, он не мог найти в этот вечер тему для разговора. Может, ему вернуться к морю, о котором он мог говорить, как поэт, но Мелани затронула другую тему.

– Расскажите мне об этой яхте, дедушка! Я слышала, что ее построили в Америке?

– Совершенно верно. «Аскья» рождена в Мэне.

– Почему? Разве во Франции нет никаких конструкторов?

– Конечно, есть, но… об этом надо рассказывать издалека. Я не уверен, что тебе это было бы интересно.

– Напротив! Я вас почти не знаю. Папа мне о вас говорил раньше, а также о «дорогой мамочке», потому что он вас обоих любил, но у него было мало времени, да и я его нечасто видела…

В серых глазах деда промелькнула едва уловимая печаль, которая на некоторое мгновение затуманила его взгляд, но ему удалось отогнать ее от себя, и он улыбнулся своей редкой улыбкой.

– Ну слушай!

Трудно поверить, когда смотришь на взрослого человека, что он мог быть ребенком, юношей. Во всяком случае, дед имел дар рассказчика, ибо Мелани сразу полюбила того молодого человека, историю которого он ей поведал. Эта история была похожа на все те истории других детей из богатых семей, отцы которых одержимы идеей строгого воспитания.

Отец Тимоти Депре-Мартеля также придерживался своих принципов. По семейной традиции полагалось, чтобы наследник был воспитан в иезуитской школе, а именно в колледже «Станислас» или в строгой школе «Отеи», но эта традиция восходила к ярому антиклерикализму, который, возможно, был порожден слишком большой узостью религиозного воспитания. Несмотря на уговоры матери, Тимоти переплыл Ла-Манш и оказался в колледже «Кенсингтон», где его воспитали джентльменом в наилучшем английском стиле, потом он продолжил свое образование в Оксфорде.

Юноша с легкостью подчинился этой жизни. Он любил Англию и почувствовал себя там еще лучше, когда у него там появились друзья. Во время каникул в Тедстоу у своего друга Трилоунея, он открыл для себя Корнуолл, и особенно океан.

Когда он закончил учебу, отец подарил ему путешествие вокруг Европы, но до того, как посвятить его в свои дела, послал в Соединенные Штаты изучать методы американских финансистов. Нью-Йорк находится на море, и Тимоти очень много общался с теми, кто любил парусно-моторный спорт. А за три года до этого, американский флот покрыл себя славой после подвига шхуны «Америка», которая победила в легендарном состязании вокруг острова Уайт парусный флот англичан.

Тимоти жил тогда в Англии, много слышал о поражении британского парусного флота, а в Нью-Йорке он увидел победоносную шхуну и был поражен ее формой. Он познакомился с архитектором Джорджем Стирсом и владельцем шхуны Джоном Коу Стивенсом и влюбился в парусники.

– Я дал себе слово, что в будущем построю корабль, похожий на «Америку». Ты не можешь себе представить, как я был сражен этим вытянутым носом, похожим на стрелу эспадрона. К тому же Стирс придумал сделать паруса из хлопчатобумажной ткани и машинным способом, вместо льняных обычных грубых парусов! Это было необычно… – «Аскья» похожа на «Америку»?

– Конечно, со временем инженеры внесли маленькие новшества. В 1888 году был создан корабль «Говернор» с пятью мачтами, а через два года появился «Жорж В. Уэллс» с шестью мачтами… Мой корабль действительно похож на «Америку». У него такой же черный корпус, но больше на одну мачту, в то время как у «Америки» их было только две, и паруса моей яхты красные.

– Почему?

– Такое было желание. «Аскья» носит имя вулкана. Мне казалось это очень впечатляющим… Чтобы утешиться после смерти твоей бабушки, я начал ее строить. Когда она была жива, я не очень много плавал. Она ненавидела море…

– Как так случилось, что вы, столько прожив в Англии и в Америке, не женились на иностранке?

Вдруг наступило молчание. Дед застыл в оцепенении, и глаза, всегда такие живые, погасли. Он отвернулся, и Мелани увидела, как его пальцы сжимают трубку. Почувствовав, что совершила бестактность, она тоже замолчала. Затем робко спросила:

– Я сказала что-то не то?

Он ей печально улыбнулся. У Мелани сжалось сердце от этой улыбки. Но все-таки это была улыбка.

– Нет, ты ничего не сказала плохого. Я действительно чуть не женился там, но отец решил этот вопрос по-другому. Я уже давно был помолвлен с Эрминой, «дорогой мамочкой», которая была дочерью высокопоставленного должностного лица, как ты знаешь. И я послушался…

– Извините, возможно, это не очень скромно… но это значит, что вы ее не любили?

Он серьезно посмотрел в эти огромные на маленьком личике глаза цвета спелой сливы, которые, в свою очередь, изучали его очень внимательно. Прежний Тимоти очень нежно улыбнулся:

– Признаюсь тебе, не с самого начала. Передо мной стоял другой образ, который мне трудно было забыть, но твоя бабушка была восхитительной женщиной. Со временем я ее полюбил, рождение же твоего отца сделало меня счастливым человеком.

– Но не рождение дяди Юбера?

– Конечно, тоже! Я не представлял тогда, что он будет интересоваться спортом больше, чем делами, и это его безразличие удвоило еще боль утраты Франсуа, но, к счастью, провидение мне послало Оливье Дербле. Ты его знаешь?

Нет. Мелани никогда не встречала еще дедушкиного заместителя. Знала только одно: ему было около тридцати, как-то дядя Юбер сказал, что он, вероятно, родился прямо на бирже и никогда ее не покидал, а мать вздыхала, когда заговаривали о нем, и говорила, что не встречала человека скучнее… но она этого деду не сказала.

– Я тебе его покажу скоро, – сказал в заключение дед. – Он личность заметная… Кстати, о чем я тебе рассказывал и как наш разговор зашел об этом? Кроме того, уже поздно, – добавил он, подняв глаза к часам в медном корпусе, которые висели на одной из стен каюты-салона. Иди скорее спать!

Мелани спала долго, и солнце уже было высоко, когда проснулась и вышла на палубу, которая раскачивалась теперь на больших волнах Атлантического океана. Побережье совершенно изменилось: не было больше пышной зелени, спускавшейся прямо к морю, не было маленьких бухточек с высокими кранами, цапель и морских птиц, виднелась только отвесные прибрежные скалы, покрытые скудной травой, и рифы, обтесанные западными ветрами. Порты были не-многочисленны и, по мнению Морвана, рулевого, совершенно недоступные в непогоду.

– К счастью, мы ненадолго в этих местах, – сказал он девушке доверительным тоном. – Корабль очень солидный, быстроходный, но буря испортила бы вам впечатление. Да, месье Тимоти очень хочет вам показать Тинтагель!

– Разве это интересно?

Он переложил жевательный табак за другую щеку, сплюнул за борт коричневую слюну и сказал:

– Конечно, да. Это такое место, которое, раз увидев, не забудешь…

И действительно, высокая скала Тинтагеля, у подножья которой океан стонал, как привязанный дракон, вызвала крики восторга у Мелани. Старинная разрушенная крепость графов Корнуолла, вероятно, построенная еще во времена норманнов возле античного монастыря, величественная, великолепная громада, пропитанная историей и овеянная легендами, казалась вышедшей из романа о Рыцарях Круглого Стола. Здесь красавица Игрен родила короля Артура, король Марк застал однажды вечером свою жену Изольду в объятиях Тристана, а под скалами открывался вид на пещеру волшебника Мерлина.

– Посмотри! – сказал дед, указывая трубкой на какую-то черную птицу. – Вот ворона с красными лапками и красным клювом. Люди считают, что эти птицы воплощают душу короля Артура, который все еще не обрел покоя. Недалеко отсюда есть то, что называется мостом Смерти, так как он был убит именно там. Здесь также находится озеро, в которое сир Бедивер сбросил шпагу Экскалибур…

– Я считала, что все это происходило в Бретани, – вставила Мелани. – Разве у нас нет бывшего леса Бросельянды? По крайней мере, так утверждает дядюшка Глоаген.

– Это из-за того, что Корнуолл и Бретань брат и сестра. Говорят даже, что очень давно они были соединены, их разъединило море. Впрочем, старики этого края рассказывают, что дважды в году ночью скала Тинтагель исчезает под волнами, и, когда она вновь появляется, скалистая полоса, которая ее соединяет с землей, немного суживается. Вскоре, очевидно, это будет остров…

– Разве мы не высадимся? Я бы так хотела туда вскарабкаться!

– Я думал так сделать, но это было бы неосторожно, ибо может случиться что-нибудь непредвиденное. Надо идти стать на якорь в Педстоу.

– Досадно. Не правда ли?

– Да. Я хотел тебя повести наверх, чтобы посидеть с тобой там, где я столько раз сидел когда-то. В этих местах время не существует, а есть только земля, море, камни и ветер – то, что имеет вечную ценность. Это место для тех, кто любит друг друга…

Мелани положила свою руку на голубую куртку деда:

– Вы хотите сказать, дедушка, что вы меня любите?

Продолжая смотреть на руины, дед положил руку на хрупкую руку Мелани.

– Ты бы не была, детка, здесь, если бы было по-другому. Но мы еще сюда вернемся, надеюсь. И если это буду не я, я тебе желаю приехать с тем, кого ты полюбишь… А сейчас надо уходить отсюда.

Он удалился быстрыми шагами, выкрикивая приказы, и Мелани могла краснеть, сколько ей было угодно. Она вспомнила элегантный силуэт Франсиса в летнем фраке, но вот странно, ей трудно было его себе представить в этом диком и величественном месте. Он совершенно не был похож ни на короля Артура, ни на Тристана, несмотря на то, что у него была слава путешественника. Он был слишком цивилизован, конечно… Он был продуктом высшего общества, утонченного и воспитанного, одетого с иголочки, и какой-то внутренний голос ей шептал, что, наверное, у него никогда не будет желания приехать сюда, чтобы полюбоваться старым разрушающимся замком. Но со своим сердцем спорить трудно, и это сердце находило в молодом маркизе столько привлекательного, что ему можно было охотно простить этот недостаток.

Погода действительно портилась. Море и небо становились одинакового цвета, и волны поднимались все выше. «Аскья» убрала некоторые паруса и уходила от надвигавшейся бури. Довольно быстро достигли Педстоу, курортного места с небольшим портом у устья реки Кемел, как раз вовремя, чтоб избежать шквального ветра, и целых два дня провели в этом месте, к большому огорчению деда, потому что сокращалось время, которое он предполагал посвятить путешествию. Придется возвращаться быстрее, особенно, если испортится погода.

Пребывание здесь скрасило чтение. На борту была маленькая библиотека с книгами на морскую тему, и Мелани с наслаждением погрузилась в путешествия Бугенвиля. Дед научил ее увлекательной игре в безик, и для нее, по крайней мере, время прошло незаметно. И как только океан стал спокойнее, шхуна пустилась так поспешно в обратный путь, что это даже огорчило Мелани. Казалось, дед ужасно торопится возвратиться! Со скоростью ветра пронеслись между грозными скалистыми берегами Корнуолла и островами Силли, которые лишь слегка вырисовывались в густом тумане, но все-таки остановились, чтобы осмотреть Маунт-Бай, глубокую бухту, которую закрывает Сен-Микаэль, величественная гранитная гора, прибавлявшая в высоте из-за выстроенного на ней в античные времена замка. Побережье было здесь особенно очаровательно: его скалы были покрыты розовым «олимпийским газоном», на котором росли редкие тамариндовые деревья, эти «ледовые растения» с припудренными, словно покрытыми изморозью, толстыми листьями и яркими цветами. Постояли на якоре у Пензанса, но этот порт, куда сходились дороги со всего безлюдного низменного побережья, населенного фантомами, показался Мелани печальным. Наверное, потому, что солнце уже не светило так ярко, как прежде. Близился октябрь, и в Полперро прибыли, когда шел проливной дождь. В порту на молу стояла Фройлейн, одетая в плащ и солидные башмаки. В темной одежде под проливным дождем она была похожа на женщин с этих островов на краю света – Уессан и Сейн, – «дочерей дождя», которые целыми днями, без устали ожидают появления парусника или высматривают силуэт хорошо знакомого корабля.

– Она ходила в порт, по крайней мере, три раза в день, – сказала танком миссис Полдхью. – Я думаю, дорогой Тимоти, что она предпочла бы бесконечно пребывать в агонии внутри вашей яхты, чем сидеть перед камином в моей гостинице, поставив ноги на решетку; она вздыхала так, что разрывалось сердце.

– Такому человеку можно доверять! – сказал дед. – Она вернется на мою яхту. У этих немок невероятное чувство долга… Признаюсь, что мне даже совестно, что ей придется вынести новое путешествие! Я не должен был бы ее брать с собой…

– Она никогда бы не согласилась, чтобы я уехала без нее, – сказала Мелани. – Хорошо, что она нам позволила уехать на эти несколько дней.

На следующий день было решено, что Фройлейн взойдет на борт «Аскьи», и она ступила на нее, как Ифигения на жертвенный алтарь. Но зная, что ее ожидает, она, зайдя в каюту, положила около себя салфетки, поставила таз и воду с мятой, сунула под подушку портрет своего жениха и легла с твердым намерением не сдвинуться с места до самой Франции.

Ее стоическое поведение удивило, наверное, даже море, которое по отношению к ней проявило на этот раз милосердие, и по истечении пятидесяти часов Фройлейн ступила твердой ногой на набережную Сен-Сервана, куда шхуна стала на якорь у подножия башни Солидор. Она даже мило улыбалась, в противоположность своей воспитаннице, которая хотела бы продолжать свое прекрасное путешествие и поэтому с расстроенным лицом попрощалась с капитаном Ле Моалем и его командой, ответившей ей многоголосым приветствием. Прежде, чем сойти со шхуны, она обняла большую мачту и, прикоснувшись губами к ее гладкому дереву, поцеловала ее.

– Мы еще попутешествуем вместе! – пообещал взволнованный дед, стараясь ничем не выдать себя. – Теперь мы должны думать о том, чтобы мы, ты и я, заработали наши будущие каникулы…

– Разве нельзя было остаться чуток подольше?

– Не думаю. В Пензансе я получил телеграмму, и здесь…

Он указал рукой на высокий серый силуэт мужчины, опиравшегося на трость. Это был худой человек со тщательно выбритым лицом, одетый в неяркое клетчатое пальто и кепку, подобранную в тон. Он слегка поклонился, когда она подошла с дедом, держа его под руку. Дед пожал незнакомцу руку:

– Вы пришли сами, Дербле? Это так важно?

– Более чем, я считаю, месье! Президент Лубе вас приглашает на ужин завтра вечером. Будет, конечно, узкий круг. Я сильно боялся, как бы море вам не помешало прибыть вовремя…

– Оно бы себе не простило этого! Вы уже встречались с моей внучкой?

– Нет, месье; я бы, думаю, запомнил это.

– Не думайте, что она такая дикарка. Это я только что пытался превратить ее в морского волка, и только поэтому у нее вид не благовоспитанной девушки.

– Я в этом не сомневаюсь.

Случалось ли когда-нибудь этому человеку улыбаться? Он вежливо снял свою кепку, но его глаза все время были так глубоко спрятаны под густыми темными бровями, что трудно было определить их цвет. Он относился к типу холодно-бесстрастных мужчин, не имеющих возраста.

Мелани не пришлось его терпеть во время обеда, так как он уехал поездом через час.

В отеле дед и внучка, удобно усевшись за стол, покрытый белоснежной скатертью, приканчивали огромное блюдо с канкальскими устрицами. А Фройлейн, которая не могла получить на обед квашеную капусту, единственное блюдо, способное привести ее в нормальное состояние, попросила подать в ее комнату густой суп и хлеб с маслом и вареньем и оставила деда с внучкой вдвоем. После устриц подали крабов, а затем баранью ножку и мускатное вино, и, налив его в стаканы, они чокнулись и выпили за хорошее путешествие, которое совершат в будущем году.

Мелани наслаждалась этим последним вечером, проводимым наедине с дедом, который ей стал таким дорогим.

Было около шести часов, когда экипаж, приехавший за путешественниками на вокзал, проехал по улице Сен-Доминик и въехал в ворота дома, где Мелани жила с матерью. Это было одно из тех очаровательных зданий, которые были построены в XVIIIвеке; их, кстати, осталось мало после того, как в 1866 году была снесена часть бульвара Сен-Жермен от бульвара Сен-Мишель до Бурбонского дворца. Франсуа Депре-Мартель влюбился в этот дом почти так же, как в Альбину, в тот момент, когда женился на ней. Этот особняк, когда-то собственность женского монастыря, находившегося на улице Бельшас, стоял на углу улицы Бельшас и Сен-Доминик, и имел небольшой сад, отрезанный от сада монастыря.

Когда экипаж деда въехал во двор, Мелани увидела сверкающие лаком кареты и простонала:

– Господи! Сегодня среда, мамин день приема. Какая досада!

– Нет, ты видишь, все эти люди уезжают…

– Остался только один, но я не знаю, кому принадлежит это красивое черное ландо.

– Мелани, – вмешалась Фройлейн, – вы должны мне позволить вас причесать…

Мелани посмотрела на нее суровым взглядом: она уже решила, что с ее нелепой прической покончено раз и навсегда и отныне она будет носить распущенные волосы, как все девочки. На помощь ей пришел дед:

– Оставьте ее в покое! Она очаровательна с этой прической…

Мелани с рассыпанными по плечам медно-рыжими волосами сорвала шляпу с головы и гордо прошествовала перед мажордомом, бросив ему:

– Добрый вечер, Полен! Мама в салоне? – И так как он хотел жестом остановить ее, ока его легко отстранила: – Не стоит докладывать, мы знаем дорогу.

Она вошла в салон, отделанный светлым деревом, где ее мать в лиловом кружевном платье и с жемчужным фермуаром весело разговаривала, полулежа на диване в стиле «мадам Рекамье», с мужчиной в визитке, которого Мелани узнала с первого взгляда.

– Мелани! – возмущенно крикнула Альбина. – Что за манеры? С каких это ты пор входишь ко мне без стука? И, прежде всего, откуда ты пришла в таком наряде?

Она вскочила с диванчика и направилась к своей дочери так, как будто хотела ее выбросить вон. Ее красивое перекошенное от злобы лицо было неузнаваемым.

– Я зашла поздороваться с вами, мама, – пролепетала виновная. – Я думала, что так положено делать, когда возвращаются после путешествия!

– Поговорим об этом путешествии! Какая невероятная история! Посмотри, на кого ты похожа! Спутанные волосы, загорелая кожа… и еще больше, чем прежде, веснушек! Ты похожа на цыганку, на уличную девицу, на…

Эта диатриба вдруг прекратилась: дед, который, возможно, задержался в вестибюле, чтобы увидеть, как будет встречена Мелани, появился в дверях, как Бог-громовержец, огромный и устрашающий. Он встретился взглядом со своей невесткой.

– Что за крики, дорогая Альбина? Разве вам не сказали, что я взял девочку в круиз?

– Да, но…

– Но вы не думали, что я приеду в то же самое время, что и она? Вы думали, что я ее оставлю одну объясняться с вами?..

– Согласитесь, отец, что я могла быть недовольной. Я возвращаюсь в Динар и нахожу дом закрытым, а вся моя прислуга улетучилась. Это весьма неприятно…

– Я думаю. Но еще дурнее оставлять свою дочь, да еще с травмой, и отправиться путешествовать. Кстати, где вы были?

– Мелани должна была вам сказать: в Биаррице.

На яхте…Взглянув не очень ласково на Франсиса, который спокойно ждал окончания семейной ссоры, Депре-Мартель прервал свою невестку:

– Если хотите, мы можем поговорить об этом в музыкальном салоне. Я не думаю, что месье… кстати, мы не были представлены друг другу.

– Маркиз де Варенн! – сказал Франсис, слегка поклонившись. – Я вас оставлю…

– Не стоит! Останьтесь, моя внучка мне сказала, что у нее не было возможности вас поблагодарить за ту помощь, которую вы ей оказали…

– Не стоит благодарности, месье, – сказал Франсис, улыбаясь Мелани. – Это было очень забавно…

– Вы сама снисходительность. Извините нас, мы на некоторое время покинем вас! Пойдемте, Альбина!

– Мы не можем это отложить на завтра? Я ужинаю сегодня вечером на улице Астор у графини Греффюль, и я должна подготовиться…

– Я ужинаю сегодня вечером в Елисейском дворце, и вы представляете, что я туда пойду в дорожном костюме? Это займет очень мало времени.

Слова были вежливые, но тон непререкаемым. И Альбине пришлось подчиниться, но прежде чем уйти, она бросила отчаянный взгляд на молодого человека.

Мелани была в восторге. Наконец Франсис останется с ней.

– Садитесь, – сказала она, – я постараюсь вам составить компанию.

– Я в восторге. С того вечера в Динаре у нас не было случая поболтать. Можно мне закурить?

– Пожалуйста! Вы совершили хорошее путешествие с моей матерью?

Он вытащил сигарету из золотого портсигара, зажег ее, не торопясь, медля с ответом, но темные глаза его, казалось, сузились.

– Мы были не одни, да это и не было очень веселое путешествие. Я бы предпочел, чтобы вы мне рассказали о своем. Куда вы ездили?

– В Англию. Мой дед хотел показать мне побережье Корнуолла. Это, наверное, покажется ничтожным такому путешественнику, как вы.

– Вы заблуждаетесь! Это путешествие познавательное, с моей точки зрения. Куда вы дошли?

– До Тинтагеля. Мой дедушка показал мне замок короля Марка, но погода испортилась, и мы не могли выйти на берег. Но до чего же там красиво!..

– Но вы еще туда поедете.

– Я бы очень хотела! Дедушка сказал, что туда надо обязательно отправляться в путешествие с тем, кого любишь…

Она покраснела внезапно и замолчала. Увлеченная своими воспоминаниями, она собиралась сказать этому молодому человеку, который так ласково на нее смотрел, что она хотела бы вновь увидеть эту скалу, которая с незапамятных времен овеяна легендами… На мгновение наступило молчание, затем Франсис негромко сказал, глядя ей в глаза:

– Прекрасная мысль, я уверен, вам нетрудно будет осуществить эту мечту.

– Вы думаете? Так трудно полюбить кого-то, конечно, это не относится к дедушке…

– Вы его очень любите?

– С недавних пор, но люблю. Я думала, что у меня есть так называемый «дорогой дедушка», которому я три-четыре раза в год делаю реверанс, прежде чем сесть за стол, но я открыла для себя настоящего дедушку, который разделял со мной свою радость. Вы не представляете, что это значит, когда чувствуешь себя одинокой так, как я.

– Вы одиноки?

– Что я могу еще сказать? Моя мать мной не интересуется, меня считает некрасивой и напыщенной, не любит ходить со мной в гости, полагая, что я еще слишком маленькая. Она даже хочет попросить деда отложить на год мой выход в свет… Может, это и верно, поскольку я не очень люблю так называемое высшее общество.

– Вы в него еще не вошли. Как вы можете о нем судить?

– О, это всего лишь мое впечатление.

– Вы старались узнать его получше, когда наблюдали праздники у миссис Юг-Алле?

– Да. Она меня очаровала, и я хотела бы быть тоже красивой и устраивать такие праздники, но у меня на это нет никакого шанса.

– Кто вас в этом убедил?

– У меня самой есть глаза. А также зеркало в моей комнате. На «Аскье» зато его нет.

– Не только красота ценится в этом мире. Есть также еще нежность, очарование, приветливость. Я знаю сотню женщин, которые, не сверкая ослепительной красотой, умеют удерживать своих мужей, друзей…

Быстрое возвращение матери освободило Мелани от ответа. Видно было, что Альбина нервничает и что у нее красные глаза. Она, конечно, плакала, и Мелани дорого бы дала, чтобы узнать, что произошло в музыкальном салоне, где мадам де Жанлис учила своих учеников играть на клавесине и на трубе. Но Альбина ограничилась тем, что приказала своей дочери поблагодарить деда за то, что он о ней заботился, и попрощаться с ним, как положено.

– Отныне ты будешь ездить в четверг раз в неделю на Елисейские поля, – сказала она, теребя хрупкий перламутровый веер, который ей не сделал ничего плохого, – а завтра мы пойдем вместе к Пакену на улицу Ля Пе и закажем тебе платье для твоего первого бала…

– Правда? – воскликнула в восхищении Мелани. – Будет действительно бал по поводу моего шестнадцатилетия?

– А почему бы тебе его не устроить? – сказал дед, который опять вернулся в салон. – Тебе он был обещан, не правда ли?

– Да… но…

– Нет никакой причины менять что бы то ни было. Бал состоится двадцать седьмого октября, в день твоего рождения, у меня в доме. Кстати, Альбина, зачем идти к Пакену? Я предпочел бы Дусе. Я считаю, его вещи изящнее.

– Отец! – возмущенно сказала Альбина, явно обрадовавшись тому, что снова стала ногами на твердую почву. – Как вы можете знать, что больше всего подходит для молодой девушки? Почему бы в таком случае не повести ее к вашему портному Шарве?

– Что бы вы ни думали по этому поводу, мне приходится интересоваться тем, что носят мои современницы… и я предпочел бы, чтобы это был Дусе!

– Мадам Люсиль у Пакена прекрасно знает, что может подойти этой крошке.

Альбина нервничала все сильнее, и дед решил прекратить этот разговор. Мелани, поцеловав мать и деда и попрощавшись с Франсисом, который ей очень нежно улыбнулся, тут же отправилась в свою комнату, где Фройлейн распаковывала багаж с помощью камеристки. В этот день Леони отдыхала, и ее заменила другая. Как показалось молодой девушке, все в ее комнате, прежде такое родное, изменилось. Может быть, потому, что она теперь на все в ней смотрела другими глазами. Обои из голубого шелка – комната была подготовлена для мальчика, на это надеялась Альбина, а рождение девочки так ее разочаровало, что она не сочла нужным даже сменить цвет – были все те же, и Мелани, которая укрывалась здесь со своими мечтами, с удовольствием на них смотрела снова, но после ласкового шелеста морской воды эта спокойная обстановка ей казалась неинтересной и даже несколько мещанской. Она предпочла бы, чтобы здесь были яркие обои, отливающие разными цветами, и пышные большие зеленые растения, которые напоминали бы ей далекие края с необыкновенной цветовой гаммой… Сейчас же она валилась с ног от усталости, так как день был очень длинным и изматывающим. Поэтому, Мелани, как только коснулась лицом подушки, свернулась калачиком, даже не раздеваясь, обхватила голову руками и тут же уснула, как сурок, надеясь увидеть прекрасный сон, в котором ей снова явится Франсис. Как бы там ни было, она, конечно, теперь будет его видеть, так как он стал завсегдатаем в доме. И одной этой мысли было достаточно, чтобы отныне видеть жизнь в розовом свете.

Но она глубоко ошибалась.

Итак, визит к Пакену разочаровал ее. В золотистом салоне дома номер пять по улице Ля Пе, где десять лет назад банкир Изидор Пакен и его жена занялись швейным ремеслом, к ней подошла совершенно бесшумно женщина высокого роста, одетая в черное шелковое шуршащее платье, из-под которого виднелись длинные ноги, обутые в остроконечные башмаки. Несмотря на свои извилистые формы, которые создавались благодаря хорошо сшитому корсету, эту даму можно было сравнить с лошадью, но лошадью, говорящей с необыкновенным пафосом. Сначала эта дама и Альбина несколько минут состязались в «политесе», а затем, совершенно не обращая внимания на Мелани, принялись рассматривать модели, и смена каждой из них сопровождалась «речитативом»: «для очень молодой девушки, дорогая мадам».

Однако совещание было недолгим. Абсолютно не считаясь со вкусом дочери, Альбина выбрала темно-зеленый костюм, обшитый черным сутажем, бархатное платье коричневого цвета, с отделкой из тафты того же цвета, безоговорочно отметя белые кружева, которые смягчили бы его строгость, и, наконец, для знаменитого бала белое шелковое платье с неимоверно большим количеством кружев «ренессанс» (кружева, сделанные из шелкового шнура на тюлевом фоне), помпонов и маленьких петель, которое Мелани очень не понравилось. Она не скрывала своего разочарования, поскольку это платье без всякого декольте было с высоким гипюровым воротником на китовом усе, поднимающемся до мочек ушей, и с рукавами, доходящими до локтей.

– Это не бальное платье, а платье, в котором дают обет послушания в монастыре. К тому же оно слишком усложненное, я бы предпочла платье из белого тюля с воланами…

– В шестнадцать лет еще не положено носить платье с декольте, – сказала мадам Люсиль менторским тоном. – Это платье очень элегантно подчеркивает вашу талию. У вашей матери хороший вкус, а вы, мне кажется, очень избалованы.

Уязвленная Мелани дала себе слово обо всем рассказать деду, к которому она должна была завтра пойти обедать. Но во время своего первого обеда ей это не удалось. Дед был в плохом настроении, и она подумала, что вернулись прежние времена «дорогого дедушки». К тому же он пригласил на обед своего заместителя, чтобы иметь под рукой серьезного человека, с которым можно было бы беседовать. Тем не менее Мелани заинтересовалась тем, о чем говорили. Гнев деда был вызван «несчастным случаем», который стал причиной смерти писателя Эмиля Золя. Писатель умер в ночь с 29-го на 30-е сентября от отравления угарным газом: утечка произошла из камина. Погребение, собравшее огромную толпу людей, состоялось в прошлое воскресенье.

– Несчастный случай? – кричал дед. – Я уверен, что его убили. Благодаря ему капитан Дрейфус был возвращен с острова Дьявола, и кое-кто решил ему отомстить!

– Президент Лубе говорил с вами об этом? – спросил Дербле.

– Мы коснулись этой темы. Президент близок к моему мнению. Нет, он хотел со мной поговорить о наших интересах в России.

– Говорят, что поездка туда была удачной?

– Он в восторге. Подумайте, ему выпала исключительная честь присутствовать на параде войск, видеть царицу в карете и царя, который ехал верхом рядом с каретой. Однако у Лубе хорошая голова, и он понимает, что на самом деле Франции, а не ему, оказываются эти почести. Но он не скрывает, что ему надо было убедиться в том, что наши русские дела в хорошем состоянии, ибо наша прекрасная страна ему не доставляет радости.

– Министерство Комба?

– Конечно. С тех пор, как в июне прошлого года радикалы в его лице пришли к власти, он не перестает наносить сильные удары по конгрегационистским школам.

– Радикалы думают, что школа должна быть исключительно светской и республиканской, поскольку в других сохраняется роялистское начало.

– Это было бы неумно и недемократично. Я лично не убежденный католик, но моя дорогая жена была ревностной католичкой, и президент в том же положении, с той лишь разницей, что мадам Лубе жива еще… и очень набожна. Одно ясно: «папаша Комб», как его называют в предместьях, сможет зайти слишком далеко. Говорят, что он собирается закрыть все монастыри, выгнать монахов и монашек.

– Удивительно, не правда ли, что этот человек когда-то защитил теологическую диссертацию на тему о Святом Августине?

– Я думаю, что он вызвал больше ненависти, чем признательности. Во всяком случае, это дело с конгрегациями совершенно некстати в тот момент, когда смерть Золя дала новый импульс делу Дрейфуса. Я узнал, что его в одно и то же время приветствуют криками и освистывают, когда он появляется. Если мы снова начнем оскорблять друг друга в семьях по этому поводу, революция Комба может еще разделить Францию на большее количество частей.

– Вы подсказали что-нибудь президенту в связи с этим?

– Конечно. Покончить раз и навсегда с этим делом, реабилитировав Дрейфуса и вернув его в армию… и затем положить Золя в Пантеон. Его место там.

– А что он ответил?

– Что это хорошая мысль, и он об этом подумает.

– Пожелаем ему поскорее прийти к решению! А вы не думаете, месье, – добавил Дербле с неожиданной улыбкой, возникшей на его бесстрастном ладе, – что мы должны были бы подумать немного о мадемуазель Мелани? Она, наверное, очень скучает с нами?

– Ну что вы! Она уже в таком возрасте, что ей надо интересоваться делами своей страны. Особенно, когда носишь фамилию Депре-Мартель.

– Вы, конечно, правы, дедушка, и я нахожу этот разговор очень интересным, но я все же признаюсь, что мне трудно уследить за ним, потому, что мне все это кажется страшным. Я думало, что… я предпочитаю, чтоб вы говорили о море.

– Все в свое время! Прости меня, но сегодня я не очень много уделил тебе времени. Обещаю, что впредь наши обеды будут приятнее. Если в следующий четверг будет хорошая погода, я повезу тебя обедать в Шиверни к моему другу Клоду Моне. Это волшебное место, и не знаешь, чем там больше восхищаться: его живописью или его садом.

– И тем, и другим, потому что одно неразрывно связано с другим. Это замечательно, и я признаюсь, что полностью покорен этим мастером… – поддержал его молодой человек.

Ободренный таким образом, дед тотчас принялся неимоверно расхваливать Моне, о котором Мелани слышала впервые. Он говорил и говорил, не отступая от этой темы. Это продолжалось так долго, что у его внучки закралась мысль, не специально ли он так много об этом говорит, чтобы избежать разговора на более обычные темы. Впрочем, присутствие Дербле усиливало это впечатление. Дед теперь вел разговор на темы, совершенно не связанные с его ссорой с невесткой, а именно об этом Мелани и хотела бы послушать…

Обед подходил к концу, и дед вдруг очень заторопился. Поспешно съели десерт и выпили кофе. Дербле лишили сигары, Мелани же осталась несколько разочарованной. Дед не заметил, что у нее новая прическа: вместо туго заплетенной косы волосы Мелани мягкой прядью обрамляли лоб и ниспадали на шею в виде длинных и блестящих локонов, на которые Леони потратила уйму времени, пока накручивала их на маленькие самшитовые палочки…

Она задавала себе вопрос, который тревожил ее и настраивал на грустный лад: станет ли дед опять таким же чудесным товарищем, каким он ей открылся во время их путешествия на Корнуолл. Дед, который сейчас сидел перед ней, был неприятно похож на того прежнего «дорогого дедушку», а ей больше нравился тот, что был одет в пуловер и большую голубую куртку, а не этот в пристежном воротничке и с роскошным шелковым галстуком с серо-жемчужными крапинками и в черном пиджаке, сшитом очень хорошим мастером.

Дед поцеловал внучку в лоб и слегка потрепал дружески по щеке. Мелани спустилась по широкой лестнице с бронзовыми торшерами вместе с Дербле, так как – какое счастье! – дед попросил его проводить ее на улицу Сен-Доминик, а не поручил отвезти старому кучеру, привезшему ее сюда.

– Поскольку вы едете в Палату депутатов отвозить эту записку президенту Дешанелю, вас это не задержит.

– С удовольствием. Кстати, о Дешанеле, вы слышали, что Анри Рошфор окрестил его «эмалевой краской Риполен»?

– «Риполен»?

– Поскольку он всегда одет с иголочки. Он производит впечатление, как будто бы его только что отлакировали!

Дед рассмеялся:

– Это смешно и довольно зло. Не надо было мне говорить об этом противном журналисте, из-за ядовитых критических статей которого так пострадали последние произведения Золя. Вы меня рассердили!

По всей видимости, так оно и было, поскольку он захлопнул дверь столовой, как только Мелани и Дербле переступили ее порог. Обычно эта обязанность лежала на одном из слуг.

Мелани тоже была в плохом настроении, когда садилась в элегантную черно-зеленую двухместную карету, которой управлял кучер в высокой шляпе с кокардой. В карете чувствовался приятный запах хорошего табака и английской лаванды. Она вздохнула, подумав, что сейчас нужно будет сказать спасибо. По правилам хорошего тона надо было поддерживать разговор, если к ней обращались с вопросом, но случилось так, что она перехватила инициативу.

Так как карета выехала за ворота и въехала на Елисейские поля, вдруг из ворот соседнего особняка выехал электрический автомобиль, выкрашенный в розовый цвет и сверкающий медью. Такой автомобиль был редким явлением, но восторг у Мелани вызвал необычный вид водителя: рядом с бесстрастно-невозмутимым богато одетым слугой за рулем сидела подвижная молодая женщина, одетая в розовое. Когда прохожие оборачивались, чтобы посмотреть на нее, она прикасалась пальцами в розовой замшевой перчатке к губам и с улыбкой посылала им воздушный поцелуй.

– Как она красива! – воскликнула в восторге Мелани. – Конечно, иностранка, ибо я ее никогда не видела.

– Хотя у вашей матери бывают многие, я был бы чрезвычайно удивлен, если бы вы встретили эту молодую особу в ее салоне, – хихикнул ее спутник.

– Почему бы и нет? Она очень элегантна…

– Даже слишком, и дело даже не в одежде. Эта особа принадлежит к категории женщин, о существовании которых молодая девушка, как вы, не должна даже подозревать.

– Вы хотите сказать, что это кокотка? – спросила Мелани так естественно, что даже смутила своего спутника.

– Кто вас научил этому слову? Молодая девушка не должна была бы даже его слышать. А что касается его значения…

У него был такой смущенный вид, что Мелани расхохоталась, с наслаждением отметив, что сумела заставить его спуститься с тех торжественных высот, на которых он все время удерживался. Будучи просвешенной своей подругой Жоанной, она тут же нашла более интересную тему для разговора:

– Если вы мне скажете, как зовут эту красивую даму, я вам скажу, что означает слово «кокотка»!

– Вы хотите узнать ее имя? Но зачем?

– Чтобы знать, права я или нет. Ну говорите!., а может, вы не знаете?

– Знаю. Ее зовут Эмильенна д'Алансон… но ваш дед уши бы мне оторвал, если бы знал, о чем мы с вами говорим.

– Он не прав, если считает меня достаточно взрослой, чтоб интересоваться политикой и не знать, какие люди живут в Париже. Я вам скажу, что кокотка – это дама, которая живет с каким-нибудь господином, не состоя с ним в браке, и получает большие подарки, особенно драгоценности, а когда этот господин женится или остается без денег, она их ищет у другого. Вот! Что касается мадемуазель д'Алансон…

– Не собираетесь ли вы мне сказать, что вы ее знаете?

– Конечно, нет. Иначе зачем бы я спрашивала ее имя? Но она известна. Мне кажется, она поет.

Оливье Дербле вытащил платок и вытер лоб. Эта девчонка говорила с ангельским видом о чудовищных вещах и даже не подозревала об этом.

– Я думаю, да… но откуда у вас эти познания, черт побери? По рассказам вашего деда, вас воспитывали довольно строго и очень оберегали.

– Действительно так. У меня есть только одна подруга, но на переменах во дворе даже самой шикарной школы случается, что об этом говорят. А к тому же, у меня есть дядя, который вращается в обществе, и мне приходилось подслушивать у дверей салона. Было очень забавно… особенно, когда речь заходила о принце Уэльском и мадемуазель Эмильенне д'Алансон… Мама очень смеялась. Правда, я не всегда очень хорошо понимала… Ну вот мы и приехали!

Полен появился на крыльце, а Мелани повернулась к своему компаньону и улыбнулась ему ослепительной улыбкой:

– Спасибо за то, что проводили, месье Дербле. Я надеюсь, что вы не раскроете мою тайну?

– Я плохо себе представляю, как бы мог передать наш разговор вашему деду… но ответьте мне на один вопрос!

– Пожалуйста!

– Вам хочется меня шокировать, не правда ли?

– Почему у вас появилась такая мысль?

– У меня впечатление, что я вам несимпатичен.

– Я вас недостаточно знаю… но правда, я хотела узнать, так ли вы скучны, как кажетесь…

Он спрыгнул на землю и, сняв шляпу, подал ей руку и помог спуститься. Невозможно было прочитать на этом флегматичном лице, как он отнесся к дерзости Мелани.

– А вы как считаете?

– Что… дорога совсем мне не показалась длинной. До свидания, месье Дербле.

– До свидания, мадемуазель Мелани.

Последовавшие дни показались Мелани очень монотонными, так как в семье было решено, что ей больше не следует посещать школу мадемуазель Дезир, и она чувствовала себя немного выбитой из колеи. Ее подруга Жоанна фон Рельниц не вернулась еще из Австрии, и, как ей сообщила в письме, приедет только в конце месяца для того, чтобы присутствовать на балу в честь ее шестнадцатилетия. Альбина постоянно ездила в гости, но, как всегда, без дочери. Мелани все время проводила с Фройлейн или с замещавшей ее мадам Люсиль, когда ездила на примерку своих платьев к Пакену. Тут еще случилась такая неожиданность, к величайшему огорчению молодой девушки, что обед в следующий четверг был внезапно отменен из-за поездки деда в Голландию… и Франсис всю неделю не появлялся в салоне мадам Депре-Мартель.

Это необычное отсутствие вызвало у Мелани тревогу. Напрасно она себя успокаивала, предполагая, что он, вероятно, уехал на охоту, но иногда она связывала его отсутствие с той беседой, которая состоялась между ее дедом и матерью и после которой мать вышла с заплаканными глазами.

Небо сжалилось над бедной заброшенной девочкой, и как-то утром совершенно неожиданно появился дядя Юбер, объявив, что «пригласился» на обед, и тут же в доме стало намного веселее: он не был в Париже целых три месяца и без умолку рассказывал смешные истории, которые извлекал, как из бездонного мешка. Благодаря наследству, которое он получил после смерти матери и, особенно, после смерти его крестной матери, жадной старой девы, которая посылала ему на Новый год коробку шоколадных конфет и один франк, но которая ему завещала миллионы, ко всеобщему удивлению, Юбер Депре-Мартель предпочел остаться богатым холостяком и вести свободный, веселый образ жизни, заниматься спортом, тратить деньги, чем постоянно торчать на бирже, вкушая ее скупые радости.

Будучи всегда в курсе всех новшеств, он в июле принял участие в автомобильной гонке Париж – Вена на своем автомобиле «Де Дион-Бутон», но так как его машина вышла из строя в Шварцвальде, ему пришлось продолжить путешествие на поезде. Оставив свой «Де Дион-Бутон» механику, Юбер поспешил в Вену, чтобы не пропустить 15 июля, день прибытия туда победителя Марселя Рено на своем четырехцилиндровом автомобиле с тем же названием. Ему также хотелось повидать свою племянницу, которой он привез очаровательное колье из мелких жемчужин, кораллов и золотых бусинок и такой же браслет.

– Это слишком красиво для такой девчонки! – сказала завистливо Альбина.

– Почему? Мне кажется, пришло время немного украсить эту похорошевшую девушку.

– Вы считаете? – прошептала Мелани.

– А ты сомневаешься? У тебя великолепные волосы, самые красивые в мире зеленые глаза и миловидное маленькое личико.

– Не забивайте ей голову, я вас прошу, Юбер! – жеманно сказала Альбина. – Она еще девчонка, а эти драгоценности так восхитительны… но немного преждевременны.

– Она их наденет на свой бал, который состоится в честь ее шестнадцатилетия. Я знаю, что мать не замечает, что ее дочь выросла, но настало время, дорогая Альбина, это признать: когда вы вышли замуж, сколько вам было лет?

– Шестнадцать, – ответила она с некоторой нервозностью.

– Значит, я прав! Мы приложим все силы, чтобы ты у нас расцветала, моя красавица, – сказал он, повернувшись к племяннице.

Мелани, конечно, любила своего дядю Юбера и была вне себя от радости, когда он ей предложил поехать завтра покататься на велосипеде в Булонский лес.

Когда они проезжали по большой аллее, Мелани указала рукой в белой замшевой перчатке на ландо, которое только что повернуло в пересекающую аллею, за ним ехал верхом всадник, которого она узнала бы из тысячи других:

– Это ландо моей матери, на нем она совершает утренние прогулки.

– Ты уверена?

– Да, дядя, я все-таки знаю наши экипажи. А этот всадник…

– Ты его тоже знаешь?

– Да, это маркиз де Варенн!

– Красавец Франсис? Ты не такая уж дикарка и, кажется, знаешь парижских знаменитостей!

– Он из Динара. Это друг нашей соседки миссис Юг-Алле… а теперь он стал другом моей матери.

– Правда?

Юбер перестал смеяться. Какое-то время он и его племянница наблюдали за упряжкой и всадником, пока они не скрылись за деревьями. Затем молодой человек перевел взгляд на свою племянницу и, увидев, что у нее вытянулось личико, нахмурил брови. Он угадал: здесь была какая-то маленькая драма, в которую его не посвящали. Чтобы посмотреть, как Мелани отреагирует, он радостно воскликнул:

– Сядем на велосипеды и покатим за ними, вот для них будет сюрприз!

– Нет, – сказала она, не переставая смотреть в ту сторону, куда скрылось ландо и всадник, ехавший за ним. – Я думаю, лучше вернуться домой.

– А мы ведь хотели еще выпить по чашечке какао в ресторане «Гранд Каскад»?

– В другой раз. Не сердитесь на меня, дядя Юбер, но я, действительно, предпочла бы возвратиться домой.

– Как хочешь…

Возвращались молча. Каждый углубился в свои мысли. Мелани была удручена горем: даже для такой невинной девушки, как она, поведение ее матери с самого первого визита Франсиса на виллу «Морган» означало только одно: Альбина и красавец-маркиз любили друг друга, и это подтверждалось тем, что оная укрылись от посторонних взоров. Конечно, чтобы избежать гнева деда. Все было ясно теперь, и хотя она не имела ни малейшего права на молодого человека, Мелани решила все же поговорить с Альбиной.

Поэтому, едва переступив порог дома, она уселась в будуаре матери, где Люси, одна из служанок, зажигала огонь в камине из бело-синего мрамора.

Вероятно, Альбину предупредили, что Мелани находится в ее комнате, поскольку она не была этим удивлена. Только с раздражением сказала:

– Что ты здесь делаешь, Мелани? Я не люблю, когда ты сидишь у меня. Доставь мне удовольствие, пойди в свою комнату и дай мне отдохнуть! Я немного устала…

– Вас так утомила прогулка в Булонском лесу? – спросила Мелани, не сдвинувшись с места. – Или беседа, которую вы вели с господином де Варенном? Такая тайная беседа, что вам нужно было углубиться в лесные заросли…

– Откуда ты это знаешь? Ты что, шпионишь за мной теперь?

– Нисколько. Дядя Юбер и я прогуливались, катаясь на велосипедах, по аллее Акаций, и я увидела ваше ландо. Маркиз верхом ехал за вами, и мы видели, как вы исчезли.

– Ну и что? Разве тебя касаются мои поступки? И почему мне нельзя прогуливаться с моим другом?.. Я тебе уже сказала, чтобы ты уходила!

– Я не уйду, пока вы мне не ответите на мой вопрос.

– Ты мне будешь задавать вопросы? Ты мне? – сказала Альбина с презрением, которое больно ударило Мелани.

Молодая девушка выпрямилась и с вызовом сказала:

– На этот единственный вопрос я хочу получить ответ. Какие между вами и господином де Варенном отношения?

Пощечина, которую с остервенением дала ей Альбина, больно поцарапала ей щеку шатоном ее кольца, но морально никак не сломила, скорее наоборот. Эта внезапная резкость была доказательством слабости.

– Это не ответ, а скорее доказательство, что я вас уязвила. Неужели так трудно признать, что вы любите маркиза и что он вас любит?

– Ты сумасшедшая! Если хочешь все знать, речь шла о тебе… мы решили поговорить вдали, чтобы никто не слышал нашего разговора.

– Обо мне? – спросила изумленная Мелани. – Но почему столько тайн?

– Потому, что речь шла о несколько щепетильном деле. Франсис… я хочу сказать, господин де Варенн хотел бы знать, как дед отнесется к тому, если он попросит твоей руки. Он желает жениться на тебе…