Оазис

Глава 13

Когда Тодда Ремингтона перевели из отделения детоксикации в реабилитационное, его поместили в палату на двоих, где он увидел высокого стройного человека, нервно расхаживающего из угла в угол. Он остановился и с любопытством уставился на Рема.

– Привет, – сказал актер. – Я – Тодд Ремингтон. – И протянул незнакомцу руку, которая все еще слегка дрожала.

– Джеффри Лоуренс. – Длинные пальцы этого человека обладали на удивление крепкой хваткой. – Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы не встречались с вами раньше?

– Насколько я могу припомнить, нет. Впрочем, когда я напиваюсь до потери сознания, память мне изменяет. – Рем ухмыльнулся с глуповатым видом. – Вы когда-нибудь ходили в кино на ковбойские фильмы?

– Ах да! – Джеффри прищелкнул пальцами. – Когда я был подростком, прямо-таки обожал вестерны. Помнится, вас ставили вровень с Гари Купером. Вы даже немного похожи на него.

– Верно. Меня часто путали со стариной Гари. Такое случается даже теперь, хотя Купер уже давно отправился к праотцам.

– Сейчас уже не снимают так много вестернов, как в прежние времена.

– Что правда, то правда, черт побери. Вестерны перестали снимать. Может быть, один фильм в год, да и то, как правило, с Клинтом Иствудом.

– Наверное, нелегко бывает, когда вдруг перестают делать фильмы определенного жанра, в которых вы долгие годы имели успех.

– Волей-неволей приходится привыкать. – На лице Рема появилась гримаса отвращения. – Черт побери, зачем пытаться обмануть вас и себя? Все это бред собачий. К этому не привыкнешь. По крайней мере мне не удалось. Потому-то я и оказался здесь. Я пью, чтобы забыть. – Он слабо усмехнулся. – Сколько раз вам доводилось слышать такое же признание?

Тут он впервые окинул взглядом палату. Обстановка напоминала по своей скудности монашескую келью – две узкие койки с тумбочками, два кресла и два одинаковых комода по обе стороны платяного шкафа. Но зато помещение было достаточно просторным, с изобилием свежего воздуха и света, проникавшего через окно на западной стороне.

– Которая из коек ваша, Джеффри?

– Я спал на той, что ближе к окну. Я был тут один, поэтому мог выбирать. Но если вы предпочитаете именно ее, я не против.

– Да нет, и эта тоже ничего. – Рем швырнул свою сумку на кровать и со вздохом сел.

– Вас только что поместили в Клинику? – спросил Джеффри.

– Нет, я провел здесь несколько дней. В отделении детоксикации. Мне нужно было протрезвиться. Меня привезли пьяным в стельку. А вы давно здесь?

– Я прибыл в Клинику примерно в то же время, что и вы.

Рем растянулся на койке.

– Вы впервые в подобном заведении?

– В общем, да. Я понял, что сам не в состоянии перестать пить, – солгал Джеффри.

– Значит, у вас еще есть надежда выкарабкаться. Я уже сбился со счета, сколько раз мне пришлось подвергаться этой же пытке.

– И ничто не помогало? – спросил Джеффри.

– Помогало. На время. Но проходил день, неделя, а один раз даже целый месяц, и я снова брался за старое. – Рем поднял голову, его выцветшие глаза увлажнились. – Но я никогда не пробовал обращаться именно в этот центр. Для меня он слишком дорогой. Я не читал о нем ничего, кроме хорошего, и надеюсь, что на этот раз лечение окажется успешным. А что вы думаете о Клинике на данный момент?

– Ну, я не так уж ею доволен, – ответил Джеффри уклончиво. – Здесь довольно строгий режим, а я к этому не привык. Никаких книг или журналов. Даже позвонить не разрешают. И если ты неправильно застелил кровать или не поддерживаешь порядок в комнате, то получаешь замечания. Определенное количество замечаний, и можешь убираться вон. Здесь порядки словно в военной казарме.

Рем кивнул:

– Я думаю, это необходимо, Джеффри. Алкоголики и наркоманы нуждаются в строгой дисциплине. Если им будет позволено нарушить хотя бы одно из правил, они тотчас улизнут и отыщут ближайший бар или торговца на углу.

– Но неужели с нами нужно обращаться, как с детьми?

– Знаете, что они вам ответят, если вы попробуете возмутиться вслух? Что люди, злоупотребляющие спиртным или наркотиками, и есть дети. – Рем ухмыльнулся. – Я далеко не во всем с ними согласен. Но на их стороне тоже есть доля правды. Послушайте, я вовсе не собираюсь их защищать… – Он широко развел руками. – Черт побери, через несколько дней я скорее всего буду приставать к вам с теми же самыми придирками. Вы участвовали в сеансах групповой терапии?

– Да, в трех или четырех.

– Приятного в них мало, не правда ли? Я уже прошел через нечто подобное в других медицинских центрах. Каждый раз, когда тебе дают слово, надо сказать: «Привет, меня зовут Рем, и я – алкоголик». От этого поневоле чувствуешь себя неловко. И все же это лучше, чем некоторые другие методы лечения.

– У вас, видимо, немалый опыт.

– Можно сказать и так, – отозвался Рем с усмешкой. – Я как-то раз проходил курс лечения, который не назовешь иначе, как сущим адом. Это был ускоренный курс, гарантировавший полное исцеление за десять дней. Там применялся антабус. Конечно, здесь его тоже используют, но не таким образом.

– Антабус? – заинтересовался Джеффри. – Я много о нем слышал. Как он действует?

– Я тогда оказался в одной небольшой больнице. Курс лечения состоял главным образом из «даффи».

– Что такое «даффи»?

– Этот термин заимствован из старой радиопостановки под названием «Таверна Даффи». Вы слишком молоды, чтобы ее помнить. В этом госпитале «даффи» были предписаны через день в течение всего срока пребывания. В одном халате и тапочках вас ведут в небольшую комнату, которая представляет собой маленький бар под надзором медсестры, забитый самым первоклассным спиртным. Скотч, бурбон, джин – все, что вам угодно. Для начала вам делают инъекцию антабуса, после чего усаживают в кресло и прикрепляют к животу большой металлический лоток. Затем медсестра говорит бодрым голосом: «Приходилось ли вам хоть раз в жизни видеть такой великолепный бар? Не начать ли нам с двойной порции «Джека Дэниэльса»?» Она размахивает бутылкой перед самым вашим носом, чтобы вы могли хорошенько почуять запах, а потом в вас вливают спиртное, которое выходит наружу, едва оказавшись в желудке. Тогда вам становится ясно, почему на вас только халат и тапочки и для чего предназначен лоток. Видите ли, антабус вызывает аллергию на алкоголь.

Рем перевел дух, прежде чем продолжить:

– Однако это еще не конец – нет, сэр! Медсестра продолжает накачивать вас спиртным и спустя полчаса дает вам дозу, достаточную для того, чтобы убить слона. К этому времени вы уже умоляете ее остановиться. Вкус ужасный, и от одного запаха выворачивает кишки. Тогда медсестра говорит: «Какая мерзость, не правда ли? Что за вонючая отрава! Давайте попробуйте еще». Наконец она решает, что пора сжалиться над вами, и помогает вам кое-как доплестись до вашей палаты. В довершение ко всему вас заставляют выпить «баттерфляй» – искусственное пиво, от которого вас снова рвет и до конца дня мучает понос. На следующий день вам дают тиопентал натрия и позволяют немного отдохнуть. Я готов был расцеловать ту медсестру, понадеявшись, что все уже позади. Не тут-то было! Это оказалось просто передышкой перед новым приемом «даффи». Так продолжалось в течение десяти дней, и они стали самыми ужасными за всю мою жизнь.

– И это подействовало?

– Примерно на месяц. Ровно месяц после лечения я не мог выносить ни вида, ни даже запаха алкоголя. Достаточно было почуять его, чтобы меня начинало воротить. На исходе третьей недели я рискнул осушить рюмочку «Джека Дэниэльса» и тут же бросился в ванную. Однако в конце концов тяга к спиртному взяла верх, и я снова принялся за старое. Говорят, что такое лечение в большинстве случаев приносит успех. Однако ко мне это не относится. По-моему, я безнадежен.

Джеффри пожал плечами:

– Не знаю… Кажется, если бы мне пришлось пройти через нечто подобное, я бы никогда больше не притронулся к спиртному.

– Очень может быть. Но тогда вы не такой неисправимый пропойца, как я, и пребывание в Клинике скорее всего пойдет вам на пользу.

Когда Лейси узнала, что вторую койку в ее палате займет другая пациентка, она чуть было не покинула Клинику. Лейси всегда предпочитала одиночество. Еще девочкой она отказывалась жить в одной комнате с кем бы то ни было и чувствовала себя крайне неловко, когда ей приходилось всю ночь делить постель с мужем или любовником. Обычно сразу же после медового месяца она осторожно намекала своему партнеру, что ему придется спать в смежном помещении с ее спальней, где они занимались любовью.

Один из ее мужей – Лейси забыла, который именно, – предположил не без досады, что именно по этой причине мужчины не удерживаются возле нее, и вскоре покинул Лейси. Она выбросила это из головы, уверенная, что навсегда останется замкнутой натурой.

Но прошло всего несколько дней, и Лейси была более чем признательна судьбе за присутствие в палате соседки. Ей никогда в жизни не приходилось застилать за собой кровать, а тем более убирать комнату или ванную. Бетель Уильямс, чернокожая дипломированная медсестра, не только отлично справлялась с такого рода обязанностями, но и охотно научила всему Лейси. Она призналась, что после пятнадцати лет службы, в течение которых ей постоянно приходилось наблюдать за людьми, умиравшими мучительной смертью, а также вследствие неудачного брака и исчезновения сына, который в шестнадцать лет убежал из дома, ее потянуло на наркотики. Поскольку Бетель работала медсестрой, они были для нее легко доступны, и вскоре она пристрастилась к морфию. Однажды доктор поймал ее с поличным, когда она пыталась украсть очередную дозу. Так как Бетель была превосходной медсестрой и в остальном проявила себя вполне надежной, ей предоставили выбор – либо пройти курс лечения, либо оказаться перед угрозой увольнения, которое положило бы конец ее карьере.

– До своего появления здесь я готова была поклясться в том, что не существует способа заставить меня взяться за уборку комнаты, – сказала Лейси доктору Брекинриджу во время первого сеанса терапии. – А теперь я не только справляюсь с ней, но и делаю это… почти с удовольствием. Я слышала, что Элизабет Тейлор приходилось мыть полы в центре Бетти Форд. Это правда, доктор?

Ноа усмехнулся:

– Мне уже много раз приходилось слышать эту историю. Не могу утверждать с уверенностью, правда это или нет. Но по-моему, столь красивую легенду мисс Тейлор не станет опровергать. И я даю слово, Лейси, что вам не придется драить тут коридоры.

Сегодня, во время третьего сеанса терапии, проходившего с глазу на глаз, Лейси призналась доктору, что ей всегда было невыносимо делить с кем-либо комнату.

– Но, поверите вы мне или нет, я не имею ничего против Бетель. Более того, если бы я сейчас осталась одна, мне бы ее не хватало.

У Ноа вошло в привычку, делая заметки в блокноте, иногда потирать кончиком ручки правую сторону носа. Сейчас был как раз один из таких моментов. Его пристальный взгляд был прикован к Лейси.

– Вы говорите, это относилось к вашим мужьям и любовникам?

– Да, обычно я старалась как можно скорее спровадить их в соседнюю комнату, не задев при этом их самолюбия. К несчастью, это не всегда удавалось.

– Вы производите на меня впечатление нежной, страстной натуры, Лейси.

– Так оно и есть. По крайней мере мне самой хотелось бы так думать. Но это не значит, что я хочу видеть рядом с собой мужчину каждую минуту, будь то днем или ночью.

– Большинство людей стремятся не расставаться друг с другом сразу после того, как они занимались любовью. Им нравится засыпать в объятиях любимого человека.

– Со мной все по-другому. Обычно я даже не могу заснуть, если рядом со мной в постели есть еще кто-нибудь. И когда я все же засыпаю, то просыпаюсь с ощущением, будто лежу в постели с совершенно посторонним человеком. Даже более того, мне становится страшно, как бы странно это вам ни показалось.

– Даже когда вам случалось слишком много выпить? Или когда вы находились в кайфе после кокаина?

– Тогда все обстояло еще хуже. Если я просыпаюсь в состоянии похмелья или если начинается ломка, меня охватывает неудержимое отвращение к человеку рядом со мной.

– Ответьте мне еще на один вопрос, Лейси… Вашу мать можно было назвать любящей женщиной?

– Насколько мне известно, нет. По крайней мере отца она не любила вовсе. А! Вы имеете в виду, была ли она нежна со мной?

Ноа молча кивнул.

– Да, и даже сверх всякой меры. Можно сказать, что она подавляла меня выражением своей любви. Старая история, не так ли?

– Да, это классический образец.

– И вы думаете, что именно по этой причине я всегда избегала сближаться с людьми? Из-за того, что она постоянно, каждую минуту довлела надо мной?

– Да, в этом источник ваших переживаний, которые развились до такой степени, что почти превратились в фобию, – ответил Ноа осторожно.

– Вы можете как-то это исправить?

– Разумеется, мы попытаемся. Ваша положительная реакция на присутствие Бетель является обнадеживающим признаком.

– Вы полагаете, что моя фобия, как вы это называете, могла привести меня к зависимости от наркотиков?

– Вполне возможно, что она сыграла в этом не последнюю роль, Лейси… – Ноа снова потер нос кончиком ручки. – Думаю, вам самая пора принять участие в сеансах групповой терапии. Вы сами обещали мне это, когда узнали, что Джеффри уже присутствовал на них, помните?

– Я знаю, но… – Она вздохнула. – Я только что пыталась вам объяснить, как я реагирую на близость людей.

– Именно поэтому вы и должны к нам присоединиться. Как еще вы сможете побороть свою фобию?

– О, я вовсе не против общества. Например, я люблю вечеринки, где меня окружает множество людей.

Ноа покачал головой:

– Я вовсе не это имел в виду. Когда вы присутствуете на вечеринке, даже если вас окружают друзья, вам вовсе не обязательно с кем-либо сближаться. Вы всегда можете держаться на расстоянии. В нашей группе это невозможно. Вам придется раскрыть свою внутреннюю сущность. Как бы ни были вновь прибывшие враждебно настроены друг к другу в самом начале лечения, к тому времени, когда им приходит пора получать свидетельство о прохождении курса, они неизбежно проникаются взаимной симпатией. Разумеется, есть и немногочисленные исключения.

– Проникаться симпатией друг к другу? Раскрывать свою внутреннюю сущность? Боже мой, доктор, я просто на это не способна!

– Вам придется сделать усилие. Боюсь, что я вынужден настаивать, в особенности после того, что услышал от вас сегодня.

Лейси поникла головой.

– Хорошо. Если вы так считаете.

– И еще одно. – Ноа взял со стола ее записную книжку. – Я просил написать, что значит для вас быть наркоманкой и как вы своим поведением подводите людей из вашего окружения, причиняя им боль… Но то, что я прочитал, никуда не годится, Лейси.

– Я же говорила, что я не писатель.

– А я и не требую от вас писательского дарования. В том-то и состоит ваша главная ошибка. Вы старались изо всех сил пригладить ваши проблемы, превратить их в шутку. Я вовсе не хочу, чтобы вы меня забавляли. Перестаньте щеголять красноречием и сведите все к главному. Будьте честны с самой собой и со мной. Начните с сути. Опишите, как вы воспринимаете вашу зависимость от наркотиков и ваше пребывание здесь. – Он протянул Лейси записную книжку. – Придется это переделать.

Одной из худших сторон алкогольной зависимости, если не самой худшей, является потеря памяти. Вращаясь в обществе, ты встречаешь многих людей, чаще всего незнакомых, и после вечерней попойки утром с похмелья тебе не так легко вспомнить имена. Для политика это особенно скверно. Память на имена и лица для политика все равно что хлеб насущный.

Губернатор Стоддард перестал делать записи в блокноте и задумался. Разумно ли с его стороны называть себя политиком? Правда, доктор Брекинридж заверил его, что содержание этих записей останется только между ними двумя, и дал слово, что блокнот будет уничтожен, как только он, Стоддард, выпишется из Клиники. Все же за долгие годы политической карьеры губернатор привык к осторожности и не спешил доверить что-либо компрометирующее бумаге. Если кто-нибудь, вроде той же Синди Ходжез, заглянет в этот блокнот, даже без его инициалов, у него или у нее может возникнуть интуитивная догадка.

Все еще глядя в окно, он провел рукой по песочного цвета поросли на своем лице. Доктор Брекинридж согласился, чтобы он отпустил бороду, когда Стоддард признался, что опасается быть узнанным на сеансах групповой терапии. Доктор также пообещал предоставить ему контактные линзы, чтобы изменить цвет глаз. При этом Брекинридж снова, уже в который раз, уверял губернатора, что вероятность раскрытия инкогнито для него крайне невелика.

– У людей здесь достаточно собственных проблем, чтобы еще строить догадки, кто есть кто.

– Но мне то и дело приходится читать, что такой-то или такая-то из известных личностей помещены в медицинские учреждения на лечение от алкоголизма, – заметил Стоддард.

– Вы правы, но в большинстве случаев эти сведения просачиваются наружу после того, как они покидают наши стены. А те, кто не возражает против огласки, принадлежат обычно к миру шоу-бизнеса. Некоторые из них даже умудряются извлекать из этого для себя какую-то пользу. Что-то вроде рекламы. – Доктор коротко улыбнулся. – Похоже, что проходить лечение от наркотической зависимости стало почти модой среди представителей шоу-бизнеса. Думаю, вам не о чем беспокоиться, Джон.

В конце концов Стоддард уступил и согласился присутствовать на сеансах групповой терапии. Доктор Брекинридж настаивал на том, что именно этот метод является одним из их главных орудий в процессе лечения, и губернатор решил, что если он не воспользуется всеми преимуществами от пребывания здесь, то оно окажется пустой тратой времени. Жизнь вообще полна разного рода опасностей и ловушек.

Стоддард уставился на блокнот. Да, эта маленькая книжечка тоже могла сработать против него. Ну да черт с ним! Он ведь знал с самого начала, что пребывание здесь будет сопряжено для него с риском.

Он продолжал делать записи в дневнике и как раз подошел к концу, когда раздался стук в дверь.

– Войдите!

Дверь открылась, вошел Брекинридж.

– Как вы себя сегодня чувствуете, Джон? – с улыбкой осведомился Ноа.

– Вот. – Губернатор протянул ему блокнот. – Я только что завершил работу над своим ежедневным заданием.

– Очень хорошо. – Ноа уселся в кресло и внимательно посмотрел на Стоддарда. – Борода поможет вам остаться неузнанным, и я пришлю, как обещал, пару цветных контактных линз. Я записал вас на свой сеанс групповой терапии завтра утром. Должен предупредить еще о двух вещах. Во-первых, с завтрашнего дня у вас появится сосед по комнате. Он – дантист из маленького городка в центральной части нашего штата, и я сомневаюсь, что он когда-либо слышал о губернаторе Стоддарде. И во-вторых, телефон. Нам придется его забрать. Я уже и так пренебрег правилами, позволив вам им пользоваться. Как я уже говорил, телефоны в Клинике запрещены, так как служат отвлекающим фактором. Если другие пациенты узнают, что я позволил вам иметь аппарат у себя в палате, дело может кончиться бунтом.

– Разве вы не можете сделать для меня исключение, доктор? Мое положение несколько отличается от остальных. Я должен быть на связи с моим помощником каждый день на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств.

– Мне очень жаль, но это запрещено. Однако я готов войти в ваше положение и сделать шаг вам навстречу. Выберите определенное время для ежедневного разговора с вашим помощником и воспользуйтесь аппаратом в моем рабочем кабинете. Это самое большее, что я могу для вас сделать.

– Ладно, – вздохнул Стоддард. – Полагаю, мне придется довольствоваться этим. Знаете, телефон – совершенно необходимая вещь для такого прожженного политика, как я. – Он рассмеялся. – Моя жена однажды сказала, что я, должно быть, родился с телефонной трубкой, приросшей к уху.

– Это еще один вопрос, который меня беспокоит, – нахмурился Ноа. – Вы говорили, ваша супруга не знает о том, что вы здесь?

– Верно, и я не хочу, чтобы она об этом узнала. Я полностью ей доверяю, и в общем-то Майра достаточно сдержанна по натуре, но если ей станет известно, что я в Клинике, она тут же бросится сюда, чтобы быть рядом со мной. А если о ее прибытии пронюхает пресса, кто-нибудь наверняка сумеет сопоставить факты.

– Но, видите ли, это тоже является жизненно важной частью нашей программы. Мы стараемся пригласить сюда супруга или кого-нибудь из близких родственников пациента на всю последнюю неделю его пребывания здесь. Мы даем им подробные разъяснения, какого рода помощь от них потребуется после того, как пациент выпишется из Клиники. Последующий уход имеет не меньшее значение, чем курс лечения здесь, и вашей жене необходимо пройти инструктаж.

Стоддард покачал головой:

– Извините, доктор, но я не могу позволить себе такой риск.

– Вы существенно усложняете мне задачу, Джон, – сказал Ноа. У него появилось сильное искушение отослать губернатора паковать свои вещи, но это означало бы еще одну стычку с Хэнксом, и, кроме того, он понимал всю сложность положения Стоддарда. – По отношению к вам я допустил такие отступления от правил, о каких прежде не мог даже помыслить.

– Знаю и очень это ценю. Вот что я вам пообещаю: я подумаю над вашим предложением пригласить мою жену сюда за неделю до выписки. Ладно?

Стоддард лгал и сам понимал это, однако все же счел благоразумным угодить доктору, к которому он чувствовал инстинктивную симпатию.

Ноа встал.

– Пусть будет по-вашему, Джон. – Он взял блокнот, который отдал ему Стоддард. – Я прочту ваш дневник и выскажу свое мнение завтра.

Стоддард усмехнулся:

– Я чувствую себя учеником средней школы, ждущим отметки «отлично»!

Синди Ходжез получила с утренней почтой послание от своего осведомителя, работавшего в Клинике. В конверте лежало несколько ксерокопий. Один лист она прочла с особым интересом – это был дневник пациента. В глаза ей сразу бросились две фразы:

Для политика это особенно скверно. Память на имена и лица для политика все равно что хлеб насущный.

Как сообщал осведомитель, на обложке блокнота значилось имя Джона Таунсенда, однако Синди понимала, что оно было вымышленным. Ни один сколько-нибудь видный политик не согласился бы проходить курс лечения в Клинике под своим подлинным именем. Кто же такой этот Джон Таунсенд? Вот что ей надо выяснить. Придется пообещать своему осведомителю щедрую награду, чтобы добиться нужной информации.