Обвиняемый

— Джейкоб, — говорю я, пытаясь привлечь его внимание. — Поговори со мной.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал, Реми?

Тон, который он использует, не дружелюбный, не добрый, и это заставляет меня стоять немного прямее.

— Я… я не знаю.

Он запускает руку в волосы. — Черт. Вот на что похожа моя жизнь, ясно? И, как я уже говорил раньше, тебе… тебе в ней не место.

— Не говори так. — Я качаю головой, не желая этого слышать. — Мы можем поговорить с ними. Может быть, найдут…

— Нет. С меня хватит всего этого. Все равно все, что мы делали — это трахались кучу раз. Не похоже, что происходит что-то особенное. Тебе просто нужно уйти.

Его слова ощущаются как пощечина, и моя голова откидывается назад, как будто он действительно дал мне пощечину, в то время как слезы собираются и скапливаются на моем нижнем веке. Это не тот Джейкоб, которого я узнала и полюбила. Это самозванец, кто-то, кого я не знаю.

— Это неправда.

— Ну же. — Полусмех, полуиздевка, которую он издает, полностью лишено каких бы то ни было эмоций. — Ты была первой доступной киской. Используй свою хорошенькую головку, чтобы понять, что это значит. Ты просто была готова лечь со мной в койку.

Нет.

Все это время, пока он говорил, его лицо было скрыто от меня, он смотрел куда-то мимо своего грузовика. Прямо сейчас мне нужно увидеть его глаза. Мне нужно, чтобы они сказали мне правду.

Они скажут мне, что на самом деле он так не думает.

Они скажут мне, что он лжет.

Я тянусь к его плечу, желая, чтобы он повернулся и посмотрел мне в лицо.

— Джейкоб, пожалуйста.

Но все, что он делает, это сбрасывает мою руку и делает шаг в сторону.

— Я уже сказал, отвали!

Я делаю шаг назад, два шага, не в силах принять то, что он только что сказал мне, и то, как он отбрасывает меня, словно я ничего для него не значу.

Но он не оборачивается и не извиняется, не умоляет меня простить его, не говорит мне, что он не это имел в виду.

Боль, которую я испытываю, не ограничивается только моей грудью. Я чувствую это всем телом.

— Ты мудак, — говорю я, когда первая слеза скатывается по щекам. — И ты умрешь в полном одиночестве.

Я разворачиваюсь и направляюсь обратно к себе домой, прикрывая рот рукой, чтобы сдержать рыдание. Но оно все равно прорывается наружу, когда я начинаю думать о том, как мы перешли от того, что произошло на лодке… к этому.

Глава 22

Джейкоб

Я не это имел в виду.

Я не это имел в виду.

Сползая по стене своего дома, я подтягиваю колени и опускаю голову.

Даже сквозь потрескивание пламени и постоянный шум волн я слышал ее рыдания. Я продолжаю слышать их снова и снова в своей голове, и каждый раз это как удар ножом в грудь.

— Блядь! — Я поднимаю дрожащую руку, чтобы вытереть влагу с глаз.

Жар от пламени обжигает мои ноги, но я не могу найти в себе сил беспокоиться.

Моя голова кажется тяжелой, когда я поднимаю ее и прислоняюсь спиной к стене позади себя, глядя на огонь, пожирающий мой грузовик, превращающий его в горстку обгоревших металлических обломков.

За эти годы я через многое прошел. В меня плевали, на меня мочились и даже обливали дерьмом. Мне угрожали, на меня нападали, меня били. Но ничто, и я имею в виду совершенно ничто, не сравнится с беспокойством, охватившим меня, когда я подумал о том, что произошло бы, если бы они сделали это с моим домом или с моей лодкой вместо грузовика, и Реми случайно оказалась бы внутри в этот момент.

Если бы она пострадала из-за меня, я бы не смог с этим смириться.

Вернувшись на лодку, я вспомнил, что чуть не проговорился, что люблю ее. В тот момент, прежде чем я открыл рот, мне просто показалось таким правильным сказать это. Но это последнее, что мне следовало делать, и в ту секунду, когда я начал это говорить, реальность обрушилась на меня и остановила.

Я был эгоистом из-за того, что держал ее рядом так долго.

Вдобавок ко всему, бывают дни, когда я задаюсь вопросом, сколько еще всего этого я смогу вынести. С какой стати мне вообще хотеть подвергать ее тому же самому?

Как я уже говорил с самого начала, ей лучше держаться от меня подальше. Так что ей не будет угрожать никакая опасность, и у нее не будет никаких проблем с жителями города.

Я был так чертовски зол и расстроен, когда увидел, что они сделали с моим грузовиком, и в итоге я выплеснул все это на нее. Ненавидя каждую секунду этого.

Но я знал, что если я этого не сделаю, она останется и попытается помочь мне всем, чем сможет.

Она такой хороший человек.

И я не заслуживаю ее.

Взяв себя в руки, я встаю на ноги, обливаю стену своего дома и прилегающую территорию, чтобы убедиться, что огонь не распространится, а затем направляюсь в свой пустой дом.

Боль в ее голосе будет преследовать меня еще какое-то время. Я абсолютно заслуживал того, чтобы меня называли мудаком.

Глава 23

Реми

Делая глоток из своего бокала с вином, я изо всех сил стараюсь не дать еще одной слезинке скатиться по моим щекам.

Некоторые люди в баре бросают на меня любопытные взгляды с тех пор, как я начала плакать, рассказывая Тани о том, что произошло несколько дней назад, и я не хочу продолжать привлекать их внимание.

— И с тех пор ты его не видела?

Я качаю головой, снова ставя свой бокал на стол. — Нет, вчера я была у него дома, но он не ответил. Его лодка была там, так что, если он не выходил в море без нее, он игнорировал меня.

Рот Тани открывается, затем закрывается и кривится, как будто она хочет что-то сказать, но затем передумывает.

— Что? — Спрашиваю я.

— Ну, я просто думаю, что это он должен преследовать тебя и искать, чтобы извиниться, особенно после того, что он сказал. Из того, что ты мне рассказала, следует, что именно ты всегда прилагаешь все усилия.

— Для начала, это неправда.

Я имею в виду, что каждый раз, когда я приходила к нему домой, он выходил из своей зоны комфорта, чтобы порадовать меня.

А еще он постоянно собирал для меня полевые цветы, как только узнал, что я их люблю, готовил для меня ужин и делал много других вещей.

Он также потратил время на то, чтобы научить меня ловить рыбу, а потом играл со мной в видеоигры просто потому, что знал, что я этого хочу.

Это то, что я ценю.

— И, во-вторых, — продолжаю я. — У него отняли все, абсолютно все. И все же что-то еще продолжают забирать. Например, его грузовик. — Я кладу руку себе на грудь. — Я так много могу отдать по доброй воле. И у меня нет проблем с тем, чтобы уделять ему свое время и энергию. Мою любовь. Потому что если кто и заслуживает этого, так это он. И, в-третьих, я знаю, что он даже не имел в виду то, что сказал.

— Черт, ты права, — говорит она, откидываясь на спинку стула. — Боже, иногда я бываю стервой. Если кто-то и заслуживает тебя, так это он. — Она берет картошку фри и указывает ею на меня. — Но ты же назвала его мудаком и все такое.

— Я знаю. — Начинаю сутулиться. — Я чувствую себя неловко из-за этого. Но эмоции между нами обоими были на пределе, и я просто набросилась на него после того, что он мне сказал.

Взяв в руку свой бокал, она качает головой, и ее рыжие волосы рассыпаются по плечам. — Я просто не могу поверить, что они действительно подожгли его грузовик.

— О, Тани, ты бы видела выражение его лица. Он был опустошен. И я уверена, что в какой-то момент увидела слезы в его глазах. Боже, от одной мысли об этом у меня наворачиваются слезы. — Я снова провожу пальцем под глазами и беру свой напиток. — Давай немного поговорим о чем-нибудь другом. Что происходит между тобой и Джастином?

Она бросает на меня сочувственный взгляд и размышляет, хочет ли сменить тему или нет. В конце концов, она сдается, понимая, что это действительно то, чего я хочу, и с легкой улыбкой на губах начинает.

— Все… хорошо.

Я бросаю на нее скептический взгляд, потому что это не тот типичный ответ от Тани, которого я ожидала. — Просто хорошо?

Ее улыбка становится шире. — Хорошо, хорошо, ты хочешь смягченную версию или версию Тани?

— А есть какой-нибудь средний вариант?

Она проводит пальцем по верхней губе и лениво теребит прядь своих волос, размышляя. — Ладно, что ж, он трахнул меня своим гигантским членом, и теперь я испорчена для других мужчин, и я не могу перестать думать о нем. Вообще-то, он и его питон ушли от меня сегодня утром.

— О, Боже мой. — Я прикрываю глаза и издаю смешок. — Хочу ли я вообще знать, какой была бы «версия Тани»?

— Хм, вероятно, что-то вроде…

— Нет! — Я перебиваю ее, протягивая руку и продолжая смеяться. — Все в порядке. — Затем, после еще одной волны смеха, я вздыхаю. — Спасибо, что рассмешила меня. Мне это было нужно.

— Я знаю. — Она кладет свою руку поверх моей. — Но если серьезно, я думаю, что у вас, ребята, все получится. Вероятно, ему просто нужно немного времени.

Я смотрю вниз, теребя браслет на своем запястье. — Я не знаю. Думаю, мы еще посмотрим. — Затем, оборачиваясь к ней, я добавляю. — Ты думаешь, я трусиха из-за того, что до сих пор никому об этом не сказала?

— Черт возьми, нет. Это непростая ситуация, и здесь многое нужно учитывать.

Она права. В этой ситуации определенно нет ничего легкого, это точно.

Допив остатки вина, я поднимаю руку и подаю знак проходящей мимо официантке, чтобы она принесла еще.

***

Пару часов спустя мы с Тани идем рука об руку по улицам обратно к моему дому.

Это чувство прямо здесь, чувство комфорта и свободы быть собой, проводить время с настоящим другом — это то, о чем я всегда мечтала, пока росла.

Она берет на себя инициативу в разговоре обо всем, что, черт возьми, приходит ей в голову, и, в основном, ей удается отвлечь меня.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я осталась на ночь? — Спрашивает она, когда мы добираемся до моего дома.

— Да, но спасибо тебе. Я, пожалуй, просто приму ванну, а потом лягу спать.

— Ладно. Эй, похоже, кто-то тебе что-то оставил. — Я смотрю туда, куда она указывает, и вижу бутылку вина у моей входной двери. Мое любимое вино. — Кто бы мог это сделать?

— Я не уверена.

— Там есть записка или что-нибудь еще?

— Нет, — говорю я, подняв вино и повертев в руках.

Маленькая надежда пускает корни и начинает цвести в моей груди, когда я думаю о том, что это, возможно, от Джейкоба.

Я стараюсь не давать ей слишком разрастаться, но я уже упоминала при нем о своем любимом вине. На самом деле, это тот же сорт вина, которым я угостила его в тот раз, когда принесла ему бутылку с сыром и хлебом.

— Что ж, это милый маленький подарок от того, кто его подарил. — Она наклоняется, чтобы обнять меня, а затем шепчет. — Спокойной ночи, милая. — А потом она уходит.

Я беру бутылку с собой на кухню, кладу свою сумочку рядом с ней на столешницу. Затем я смотрю на стаканы, стоящие на сушилке, думая о том, стоит ли мне сейчас открывать бутылку и действительно ли это предложение мира с его стороны.

Я не могу не задаться вопросом, что Джейкоб делает прямо сейчас? Он ходил на рыбалку?

Черт, у него даже нет машины, чтобы отвезти рыбу на рынок. У меня внутри все сжимается, когда я снова думаю об этом.

Тани сказала, что ему, вероятно, нужно время, но мне с трудом удается удержаться от того, чтобы прямо сейчас не пройтись по пляжу и не стучать в его дверь, пока он не ответит.

Взяв чистый стакан, я решаю сделать всего один глоток. Я уже чувствую легкое возбуждение, но мне не нужно работать утром, и мне некуда идти.

Налив его почти до краев, я беру его с собой на веранду. Решив посидеть на шезлонге, на котором мы трахались.

Видения Джейкоба всякий раз, когда он одаривал меня одной из своих редких, невероятно красивых улыбок, переполняют мой разум.

Поскольку они были такими редкими, я хранила каждую из них в особом месте в своей памяти, держа их взаперти, но готовыми к доступу в любое время, когда я захочу.

Я делаю несколько больших глотков и откидываю голову на спинку шезлонга. Я пытаюсь подавить желание повернуть в сторону дома Джейкоба, но это безнадежно. Еще через тридцать секунд моя голова поворачивается в его сторону.

В глубине души я знаю, что все, что произошло в тот день, было главным образом из-за того, что он пытался защитить меня. Я просто не уверена, как убедить его, что ему это не нужно.

Фух, как можно исправить что-то подобное?

Я ни за что не смогу убедить весь город, не предъявив им каких-либо доказательств.

Я делаю еще несколько глотков, а затем встаю на ноги, быстро принимая решение пойти к нему.

У меня немного кружится голова, когда я прохожу несколько шагов по краю своей веранды, и это наводит меня на мысль, что я, должно быть, выпила больше, чем предполагала. Но прогулка пойдет мне на пользу.

Сделав еще несколько шагов, я делаю еще один глоток вина, которое держу в руке, выливаю остальное, а затем ставлю бокал на песок. Мне нужно будет не забыть забрать его, когда я буду возвращаться этим путем.

Когда я иду дальше по пляжу, я обнаруживаю, что не трезвею так, как я ожидала.

На самом деле, с каждой секундой все становится еще более туманным. Я пытаюсь стряхнуть это с себя, но становится все хуже. А потом появляется тяжесть, которая начинает оседать в моих мышцах.

С каждым шагом, который я делаю, становится все труднее передвигать ноги и высоко держать голову.

Что-то здесь не так.

Рухнув на песок, я решаю сделать небольшой перерыв.

— Ты в порядке? — Откуда-то доносится голос.

Я пытаюсь повернуть голову, но все начинает кружиться, и я, кажется, не могу сосредоточиться на человеке, стоящем рядом.

— Я просто… — Мои слова выходят невнятными, поэтому я пробую еще раз. — Неважно себя чувствую.

Когда моя голова становится слишком тяжелой, чтобы ее можно было держать, и я чувствую, как что-то захватывает мой разум, я со стоном плюхаюсь обратно на песок.

— Ччч, все в порядке. Просто ляг на спину.

Что ты делаешь? Я хочу спросить этого человека, но у меня больше нет сил даже для того, чтобы открыть рот.

Даже мои веки кажутся тяжелыми, и мне приходится бороться за то, чтобы держать их открытыми. Наконец, я проигрываю борьбу, и они медленно начинают опускаться, несмотря на мои усилия.

Я уверена, что это знакомое лицо человека, которого я вижу, присевшего на корточки рядом со мной прямо перед тем, как мои глаза полностью закрываются.

Но потом становится темно, и только плеск волн достигает моего сознания.

Джейкоб приходит мне на ум, а потом ничего не остается.

Глава 24

Джейкоб

Те два часа, что я провел здесь, на воде, были полным провалом.

Из-за оборванной лески и любительского промаха рук я потерял двух рыб, которых мне удалось поймать, и остался ни с чем.

Не то чтобы у меня вообще было какое-либо представление о том, как я буду доставлять их на рынок. Я еще не зашел так далеко.

Сегодня из-за полной луны можно видеть просторы океана на многие мили вдаль. Это придает моему окружению жутковатое, но в то же время прекрасное, неземное сияние.

Если бы только это не было испорчено черным облаком, нависшим надо мной и окружающим меня.

Пребывание на «Грейс» не оказало такого успокаивающего эффекта, как обычно.

Расстроенный, я пинаю пустое ведро, стоящее у моих ног, и оно перелетает через край в воду. Но когда я наблюдаю, как оно подпрыгивает вверх-вниз на поверхности, медленно уплывая прочь, я начинаю чувствовать вину за то, что добавляю еще больше дерьма в океан.

Я хватаю свою удочку с крючком и вытаскиваю его из воды, снова забрасывая обратно в лодку у своих ног.

Решив завязать с этим делом, я разворачиваю лодку и направляюсь обратно к берегу.

Последние несколько дней были дерьмовыми. Я прокручивал в голове обиженное выражение лица Реми, снова и снова. И я имею в виду не только в своем воображении.

Я запечатлел этот разговор на свои камеры и решил подвергнуть себя еще большей пытке, заставив себя смотреть это снова и снова. Мне нужно было напомнить себе, что это то, кем я являюсь для нее сейчас.

Дело в том, что больше всего на свете я ненавижу то, что она, единственная из всех людей, думает обо мне подобным образом. Остальной мир может, черт возьми, ненавидеть меня, но я не хочу, чтобы это делала она.

Она самый добрый, милый, красивый человек, одна на миллион, которая, на самом деле, была на моей стороне.

А теперь все разрушено.

Подъезжая к своему причалу, я смотрю на пустое место, где обычно припаркован мой грузовик. Я знаю, что мне все еще нужно позвонить в страховую компанию, чтобы посмотреть, что я могу сделать, но я просто погряз в жалости и отвращению к самому себе.

Никакие обвинения не могут быть предъявлены, поскольку вы не видели лицо или транспортное средство человека, который это сделал. К тому же, копы тоже не на моей стороне.

Я пришвартовываю «Грейс» и иду по причалу к своему дому, бросив один взгляд в сторону дома Реми, и замечаю, что у нее горит один из огней. Она дома.

Я не могу не задаться вопросом, что она делает и с кем она сегодня вечером. И, черт возьми, от одного только осознания того, что она там, желание подойти и увидеть ее усиливается.

Отвернувшись, я вхожу в свою хижину и просто стою тут, уставившись в темноту.

Я одинок уже десять лет, но эта пустота в моем доме на данный момент усиливает чувство одиночества во сто крат. Все стало намного хуже после того, как внутри оказалась Реми. Я этого не вынесу.

Черт, мне нужно ее увидеть.

Мысль о том, что она идет по жизни, не зная, что она значила для меня, и, думая, что я просто использовал ее для секса — это то, с чем я не могу жить.

Я разворачиваюсь, выхожу и начинаю идти по песку к дому Реми.

Все причины, по которым я сказал, что буду держаться подальше, похоже, не могут удержать меня прямо сейчас.

Обычно на этом участке пляжа между нашими домами нет людей, кроме Реми или, иногда, меня. Поэтому, когда я вижу впереди что-то похожее на пару, лежащую возле дюн, освещенную луной, я подхожу немного ближе к береговой линии, чтобы постараться не попадаться им на глаза и не мешать им.

Сначала я стараюсь не смотреть им в глаза, предоставляя им то уединение, которого я бы хотел, особенно в это время ночи. Но по мере того, как я приближаюсь к тому, чтобы пройти мимо них, любопытство берет надо мной верх.

Я снова бросаю взгляд на парочку, но теперь, когда я подхожу ближе, что-то кажется мне не совсем правильным.

Достаточно светло, чтобы разглядеть, что это мужчина, оседлавший женщину под собой, но что вызывает у меня раздражение, так это то, что женщина, кажется, неподвижна.

Я не могу сказать, является ли это просто моим прошлым опытом, из-за которого мне в первую очередь приходит в голову наихудший сценарий, и что я просто вижу вещи, которых на самом деле не происходит, или я полностью прав, и происходит что-то ужасное.

Я ловлю себя на том, что меняю курс и вместо этого направляюсь к ним. На данный момент мне наплевать, если это окажется пустяком, и они меня увидят. Мне просто нужно убедиться, что все в порядке.

Когда я подхожу к парню сзади и вижу, как он разрывает платье ни на что не реагирующей женщины, волна гнева нарастает и взрывается внутри меня. И она никак не реагирует. Я не вижу ее лица, но ее конечности ни разу не шевельнулись за все время, пока мои глаза были прикованы к ним.

— Что, черт возьми, ты делаешь?! — Кричу я.

— Не хочешь присоединиться? — Бросает парень через плечо, когда я оказываюсь всего в паре футов от него.

Красное марево застилает мое зрение, и я хватаю его за рубашку, отбрасывая в сторону со всей силой, на какую только способен, а затем прыгаю на него секундой позже. Вся ирония этой ситуации не ускользнула от меня.

Но я не могу этого допустить.

— Ты чертовски болен!

Парень такого же роста, как и я, и явно в форме, поэтому я ожидаю, что он будет сопротивляться или сделает что-то еще, но все, что он делает, это поднимает руки, чтобы блокировать мои удары по лицу, и предпринимает очень слабые попытки ударить меня в ответ.

В какой-то момент между моими замахами я замечаю лицо парня и узнаю в нем того парня, который тем утром ел яблоко, прислонившись к моему грузовику.

— Ублюдок.

Какой-то булькающий, задыхающийся звук привлекает мое внимание и заставляет меня оглянуться через плечо на женщину.

А потом вся кровь отхлынула от моего лица, когда дежавю обрушилось на меня подобно цунами.

Нет, нет, нет, нет.

Я застываю на мгновение, запертый в своей собственной голове, когда искаженные воспоминания о том, как я нашел свою подростковую любовь на том поле той ночью, вспыхивают у меня перед глазами.

Теперь, когда я вижу Реми, лежащую на песке, в лунном свете, у меня возникает какая-то травмирующая реакция. Должно быть, именно по этой причине у меня кружится голова. Почему у меня звенит в ушах, тошнота скручивает желудок, и я не могу пошевелиться.

Я возвращаюсь к реальности, как будто мне в лицо плеснули водой, когда снова слышу этот звук, а затем вижу белую пену, капающую у нее изо рта.

Оттолкнув парня, я подбегаю к ней, обхватываю ее лицо трясущимися руками.

— Реми, — выдыхаю я. — Реми, милая, ты меня слышишь?

Ответа нет, если не считать еще большей пены у рта и закатывающихся глаз.

— Что, черт возьми, ты с ней сделал? — Отчаянно требую я от парня, ни разу не отводя от нее взгляда.

Но я не получаю никакого ответа.

Я мог бы убить его прямо сейчас, но я не могу оставить Реми в таком состоянии.

Я поворачиваю ее тело на бок, пытаясь прочистить дыхательные пути, но не уверен, помогает ли это вообще.

Паника, какой я никогда не испытывал, наполняет меня, проникая в мои кости и заставляя их чувствовать себя мертвым грузом. Как будто я парализован. Десятилетняя боль и страдание сливаются воедино и сходятся вместе в этот самый момент.

— Черт возьми, Реми. Пожалуйста, не оставляй меня.

У меня так сдавило грудь, что я едва могу дышать. Я бы сделал все, что угодно, лишь бы услышать, как она мне что-нибудь скажет. Даже если она будет кричат на меня, обзывая мудаком.

— Помогите! — Кричу я. — Кто-нибудь, помогите!

Мой телефон был на лодке, и я никогда еще так не злился на себя за то, что не ношу его с собой. Я не могу оставить ее, чтобы пойти и забрать его. Я не могу.

Одна мысль приходит мне в голову, и появляется крошечная надежда, когда я вспоминаю про тот кусок дерьма, который я с нее скинул. Каким бы дерьмовым человеком он ни был, у него, вероятно, с собой есть сотовый телефон.

Та частичка надежды, которая у меня была, умирает так же быстро, когда я осматриваю местность и понимаю, что он ушел.

— Нет!

Этого не происходит.

Этого не происходит.

Я чувствую себя чертовски беспомощным, когда мои глаза скользят по ее безжизненному телу в разорванном платье.

Мне кажется, я слышу вдалеке вой сирен, но в данный момент я не уверен, доносится ли это прямо сейчас или из воспоминаний прошлого, которые затуманивают мой разум.

Я начинаю говорить, подбирая слова, говорю ей, что она может возненавидеть меня, если только проснется. Хотя я сомневаюсь, что прямо сейчас в моих словах есть какой-то смысл.

Черт, что мне делать? Должен ли я сделать ей искусственное дыхание? У нее есть пульс, но он слабый.

— Реми, — мой голос срывается, когда я оглядываюсь по сторонам и, наконец, принимаю решение. — Я собираюсь отнести тебя в дом твоего соседа за помощью, хорошо? Останься со мной. Пожалуйста.

Я кладу руку ей на шею и как раз просовываю другую руку ей под колени, когда слышу голоса, а затем кто-то кричит. — Сюда!

Все, о чем я могу думать, это, черт возьми, слава Богу, что здесь есть кто-то, кто может помочь.

— Помощь здесь, милая, — шепчу я Реми. — Тебе нужна помощь.

Я снова сажусь, собираясь помахать им, когда прямо мне в лицо светит фонарик.

— Отойди от девушки.

— Ей нужна помощь, пожалуйста. — Я на секунду прикрываю глаза, но затем поднимаюсь на ноги, освобождая ему место, чтобы он мог сделать то, что ему нужно, чтобы помочь ей.

— Я сказал… о, черт, конечно, это ты, — выплевывает он, наставляя на меня пистолет в следующую секунду. — Почему я не удивлен? Отвали от нее на хрен.

Нет. Только не это снова. Время движется, как в замедленной съемке, поскольку я снова возвращаюсь во времени на десять лет назад. Я качаю головой, пытаясь избавиться от беспорядка, который его слова создают в моей голове.

Это была ночь, которая навсегда изменила мою жизнь.

Ночь, которая разрушила мою жизнь.

Всё.

И все это было потому, что я пытался помочь девушке, которая мне нравилась.

Сейчас… сейчас мне нужно помочь женщине, которую я люблю.

Сосредоточься.

Боже, почему он ничего не делает?

— Серьезно, ты должен что-то сделать, чтобы помочь ей! Мое сердце беспокойно колотится в груди.

Прямо сейчас он ни черта не делает, кроме как стоит тут, слишком занятый тем, что выговаривает мне за то, чего даже не было. И каждая секунда, когда он не помогает ей, на секунду приближает к тому, чтобы потерять ее навсегда.

— Я помогу ей, забрав тебя от нее, — отвечает он.

Коп держит пистолет направленным на меня, переминаясь с ноги на ногу, но остается на своем месте в нескольких футах от меня.

Через его плечо я вижу, как фонарики машут взад-вперед, пока другие бегут к нам по дюнам. Я просто надеюсь, что они не так глупы, как этот парен. Давайте, давайте.

Движение с земли между нами заставляет нас обоих опустить глаза на Реми. Сначала у нее подергиваются только руки, но затем все ее тело тоже начинает биться в конвульсиях.

— Реми! — Я кричу в тот самый момент, когда коп говорит, Черт. А потом он опускает пистолет.

Я падаю на колени, пытаясь дотянуться до ее дергающегося тела, но тут пистолет оказывается прямо передо мной, направленный прямо мне в лицо, останавливая меня на полпути.

— Отойди, на хрен, сейчас же!

— Разве ты не видишь, что ей нужна помощь?! — Звук моего голоса передает уровень, на котором я сейчас схожу с ума, но он как будто меня не слышит. Или не хочет этого делать.

Я не могу поверить, что он все еще просто стоит тут, абсолютно ничего не делая.

Наконец, остальные добираются до нас.

Люди, которые кажутся парамедиками, подходят к Реми, и я встаю, чтобы отойти с дороги, игнорируя все, что, черт возьми, говорит мне полицейский. Мое внимание сосредоточено на Реми и на том, что они с ней делают. Я благодарен за то, что кто-то сейчас что-то делает.

Когда меня хватают за руку и заламывают за спину, я вырываюсь и разворачиваюсь лицом к парню.

— Не прикасайся ко мне, черт возьми.

Рядом со мной появляется еще один полицейский и начинает хватать меня за другую руку. Мне удается высвободить ее еще раз, но затем они вдвоем наваливаются на меня, пока я борюсь с ними.

— Ты вернешься в тюрьму, придурок, — ворчит один из них.

— Нет! Я ничего не делал! — Я продолжаю бороться, пытаюсь бороться с ними обоими, но это бесполезно. — Реми! — Я зову ее, как будто она может мне помочь.

Когда они толкают меня на землю, вжимая мое лицо в песок, каждый из них упирается коленом мне в позвоночник, воздух выходит из моих легких, и песок попадает мне в глаза.

Они говорят мне вещи, которые я сейчас не слышу.

Песок царапает мне глаза, боль в спине, металл впивается в запястья… Сейчас все это не имеет значения.

Потому что прямо сейчас мое лицо находится на одном уровне с лицом Реми.

Я смотрю прямо на нее.

У нее больше нет конвульсий.

Она просто выглядит… мертвой.

Глава 25

Джейкоб

Время ползет мучительно медленно. Каждое громкое тиканье настенных часов ощущается, как десять.

Я не знаю, который сейчас час.

Я не знаю, как долго я сижу здесь, прислонившись лбом к холодному металлическому столу.

Я даже не знаю, как долго я нахожусь в этом месте, и какой сегодня день.

Мысленно я все еще на том пляже, наблюдаю, как Реми бьется в конвульсиях у меня на глазах, а затем становится безжизненной.

Я не хочу этого видеть.

Я бы предпочел тысячу раз наблюдать, как она расстраивается и злится на меня через камеры, чем то, что я продолжаю видеть.

Но даже если мне удастся вызвать изображение ее улыбки, оно все равно в конечном итоге трансформируется, и она снова становится безжизненной у меня на глазах.

И я все еще застрял здесь, не зная, жива она или нет.

Итак, я продолжаю сидеть здесь, положив голову на стол и закрыв глаза. Надеясь, что в любую минуту я проснусь от этого ужасного кошмара и снова окажусь в своей постели, а Реми будет рядом со мной.

Дверь со щелчком открывается, а затем закрывается, и я вскидываю голову.

Я ловлю свое отражение в зеркальном стекле вдоль стены: красные глаза с темными кругами под ними и растрепанные волосы, торчащие во все стороны. Оно идеально подходит к моему внутреннему состоянию.

— Она жива? — Я выпаливаю это в ту же секунду, как вижу вошедшего парня.

Он игнорирует меня, усаживаясь в кресло напротив. Потом он начинает нести какую-то чушь, которую я даже не слышу, потому что он не произнес слов «да» или «нет».

— Она, блядь, жива?! — Кричу я, прерывая все, что он говорит.

— Следи за своим языком, — огрызается он в ответ, скривив губы, что мне слишком хорошо знакомо.

— Просто скажи мне, пожалуйста, — тихо прошу я.

— Да, она очнулась. Не благодаря тебе.

Облегчение накатывает на меня подобно приливной волне, и я закрываю глаза.

Она жива.

Мир не был лишен ее доброты или улыбки, которая подобна солнцу в пасмурный день, теплой и манящей.

Но где-то во время передышки мое подсознание что-то улавливает, подсказывая мне пока не слишком волноваться. Он сказал «не благодаря тебе».

— Что вы имеете в виду? — Спрашиваю я, открывая глаза и глядя на него. — Она рассказала тебе, что произошло?

Несмотря на все это, я игнорировал то, что происходило в моей собственной ситуации. На самом деле, я не сидел здесь, в этой маленькой комнате для допросов полицейского участка, в качестве подозреваемого, обвиняемого в накачивании женщины наркотиками и попытке изнасилования.

Единственное, что отличается от нынешнего момента и события десятилетней давности — это слово «попытка» впереди.

Но Реми жива. Она очнулась и все уладит.

— Да, она это сделала, — говорит он, опуская взгляд на лежащую перед ним папку. А потом его глаза поднимаются, чтобы встретиться с моими, и ненавистная улыбка, которую он посылает в мою сторону, заставляет меня сесть немного прямее. — И она рассказала нам, что ты с ней сделал.

***

Я провел последнюю неделю, пытаясь понять, что, черт возьми, с ней произошло.

Сначала я был уверен, что это ошибка, недоразумение, которое будет исправлено. Она ни за что не сказала бы им, что я сделал это с ней.

Но вот я здесь, неделю спустя.

Я подтягиваю одно колено и кладу на него руку. Я помню, что в прошлый раз бетонный пол был гораздо более неудобным. Я думаю, это то, что происходит, когда ты весь онемел. Мертвый внутри. Прямо сейчас я ничего не чувствую.

Предательство глубочайшего рода со стороны женщины, которую я люблю, нет… любил, убило во мне все, что было мне небезразлично.

Она знала, что я не нападал на Дженнифер. По крайней мере, я так думал.

Так что же, черт возьми, произошло?

Было ли это частью какого-то длинного плана, в котором она участвовала вместе с жителями города, о котором у меня были подозрения с самого начала? То, что я увидел на пляже, разбило меня вдребезги, и я не могу поверить, что кто-то был готов сделать это с собой, что она была готова пойти на такое ради них. Но, возможно, я ошибаюсь.

Или, может быть, на нее, действительно, напали, и она искренне думает, что это я напал на нее? Но как она могла подумать, что я способен на такое, если только она все еще не верила, что я не делал это с Дженнифер?

Или, может быть, она просто решила обвинить меня в том, что с ней случилось из-за нашей ссоры? Ссора, о которой случайно узнали копы, а это значит, что она бы им рассказала.

Независимо от того, по какой гребаной причине это было, она сказала им, что это сделал я. И вот я здесь.

Я чувствую себя дураком, потому что, несмотря на то, что я планировал отпустить ее, несмотря на то, что я не хотел впускать ее в свой мир… Она заставила меня надеяться, она заставила меня любить, и она заставила меня не чувствовать себя одиноким.

Затем она разорвала все это самым жестоким образом.

Всю прошлую неделю я был в состоянии шока и замешательства, потому что думал, что она… но, думаю, я ошибался.

А теперь у меня просто осталась горечь.

Мои мысли скатились так низко, что я не думаю, что смогу поднять их снова. Они тянут меня вниз вместе с собой, приковывая цепями к темным глубинам этого жалкого существования.

Мне не следовало покидать свой гребаный дом, где я был под охраной моих камер. Я знал, что грядет что-то плохое.

Запах этого мерзкого места прожигает путь через мой нос к моим внутренностям.

Я ненавижу это.

Я ненавижу эти звуки.

Я ненавижу эту еду.

Я ненавижу этих людей.

Я больше не могу здесь находиться.

Это не жизнь. Здесь для меня ничего нет.

Я думаю, что там для меня тоже ничего нет.

Мои мысли переключаются на Кэмпбелла, и, конечно, мы только что восстановили связь, но мы не друзья. И я бы тоже никогда не хотел, чтобы он навещал меня здесь.

Одно можно сказать наверняка. Я не планирую быть парнем, к которому все относятся, как к дерьму. Я не планирую быть парнем, который почти не спит, потому что кто-то может подкрасться для нападения в любой момент.

С меня хватит.

И поэтому я жду. Я жду психа, которого все зовут Стич. Психа, который заправляет этим местом. Я хочу, чтобы наши пути пересеклись, и он сделал все, что в его силах.

Я жду, и я, действительно, жду.

Все вокруг меня — размытое пятно движений и бормотание голосов, пока я сижу здесь, глядя вперед, не обращая ни на что из этого внимания.

Наконец, в поле зрения появляется человек, которого я так долго ждал. Я удивлен, что он не окружен своими парнями. Но как бы то ни было, он достаточно смертоносен сам по себе.

Я наблюдаю, как кто-то неосознанно встает у него на пути, а затем его хватают за шиворот и толкают к стене.

Похоже, он в плохом настроении.

Идеально.

Я жду, пока он подойдет немного ближе, прежде чем подняться на ноги, а затем перехожу ему дорогу и останавливаюсь прямо перед ним.

В отличие от другого парня, которого он только что впечатал в стену, я на пару дюймов выше его, так что он не делает того же движения.

— У тебя проблемы, братан? — Спрашивает он, подходя на шаг ближе.

С такого близкого расстояния кажется, что у парня странный взгляд. Как будто его глаза мертвы внутри или что-то в этом роде. Пустой. За ними ничего нет.

И мне интересно, так ли сейчас выглядят мои?

Мое сердце не колотится в груди.

Моя кровь бежит по венам не от адреналина.

Мои плечи не напряжены.

Я просто… готов.

— Ага, — усмехаюсь я, оглядывая его с головы до ног. — Твоя гребаная уродливая рожа у меня перед носом.

Губа Стича дергается, прежде чем превратиться в усмешку.

Краем глаза я вижу, как он тянется за чем-то у себя за поясом.

И тогда я двигаюсь.

Глава 26

Реми

У меня так пересохло во рту, что я едва могу его открыть. Даже когда я пытаюсь прочистить горло, я обнаруживаю, что оно такое же сухое.

Что происходит?

Наконец, открыв глаза, я понимаю, что понятия не имею, где нахожусь.

Я перевожу взгляд с одной стороны комнаты, где замечаю какое-то медицинское оборудование, дверь и белую доску, а затем на другую, прежде чем мой взгляд останавливается на отце. — Папа?

Мой голос тих и напряжен, но он слышит меня. Оторвавшись от телефона, он опускает одну ногу с другой и встает.

В его глазах появляется выражение, которого я раньше не замечала, когда он подходит ближе. Намек на, осмелюсь сказать, беспокойство? Но к тому времени, когда он оказывается рядом с кроватью, все исчезает.

— Реми. — Он наливает немного воды в чашку и вставляет в нее соломинку, прежде чем поднести ее к моему рту.

— Спасибо, — говорю я, сделав глоток. — Что происходит? Где я?

— На тебя напали.

— Напали? Ладно, я, вероятно, в больнице, но, судя по всему, в дорогой отдельной палате.

— Попытка изнасилования. — Увидев мои широко раскрытые глаза, он добавляет. — Не волнуйся. С этим человеком разобрались.

Попытка изнасилования. Снова зажмуривая глаза, я пытаюсь вызвать в памяти хоть какие-то воспоминания о том, что, по его словам, произошло.

Я пытаюсь вспомнить что-нибудь, хоть что-нибудь.

Тани.

Мы пошли куда-то пропустить пару стаканчиков. Она проводила меня домой. А потом… ничего.

Нет, подождите. У моей двери стояла бутылка вина. Я выпила немного из нее.

— Я помню, что почувствовала сильное головокружение после того, как выпила немного вина, которое мне оставили.

Он складывает одну руку поверх другой, выглядя так, словно стоит во главе стола для совещаний, а не здесь, со мной.

— Тебя накачали наркотиками, — прямо заявляет он. В его тоне нет ничего отеческого или нежного. Должно быть, мне почудилась искорка беспокойства, которую я заметила в его глазах ранее. Однако в его голосе что-то есть, может быть, раздражение? — Как я уже сказал, с этим подонком разобрались. Он сгниет в тюрьме.

Думаю, я благодарна ему за это. Однако это маленький городок, и если бы они просто не проезжали мимо, я, скорее всего, знала бы этого человека. Я просто не могу представить, что кто-то из них способен на это.

— Кто это был?

— Это не важно.

Невозможно ошибиться в том, как пренебрежительно он отвечает. Это его тон «на этом расспросы закончены».

Отвернувшись от него, я снова оглядываю палату и задаюсь вопросом, как долго я здесь нахожусь?

А затем, еще один проблеск воспоминания. Джейкоб. По-моему, я как раз направлялась к нему.

Да.

Теперь я это вспомнила.

Интересно, знает ли он, что со мной случилось? Мог ли он каким-то образом услышать это в городе? Я даже представить себе не могу, как бы он отнесся к этому, если бы что-то ударило его так близко.

С ним все в порядке?

Я ерзаю на своей больничной койке, когда тревожные мысли начинают набирать обороты. Я знаю, что последние десять лет он жил сам по себе и со всем справлялся сам, но я не могу избавиться от ощущения, что что-то подобное завело бы его слишком далеко.

Я так сильно забочусь о нем и люблю его, так…

— Когда тебя выпишут, — начинает мой отец, прерывая мои мысли. — Я отвезу тебя домой.

Я перевожу взгляд на него. — Домой? В смысле, ко мне домой?

— Это место — не твой дом. Твой дом в Чикаго, со мной и твоей матерью.

— Что? Нет! — Я сажусь прямее в своей постели. — Моя жизнь… У меня есть работа…

— Работа, — усмехается он. — Эта работа закончена. Ты здесь уже неделю. Мы уже позвонили и позаботились об этом.

— Неделю?! — Мой желудок скручивает при этой мысли.

— Я попросил их подержать тебя подольше, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

Нет. Я не могу поверить, что это происходит. Именно этого я и боялась.

Я чувствую, что не контролирую ситуацию, не контролирую свою жизнь.

Мне не только снова подрезают крылья, но и собираются привязать их вплотную к телу.

— Где мама? — Хриплю я, отмечая, что она еще не появилась.

— У нее дома было мероприятие, которое требовалось организовать. Ты же знаешь, какая она.

Я, действительно, знаю, какая она. Ее имидж важнее всего, и она никогда не упустит чего-то, что поможет ей хорошо выглядеть. Даже ради своей собственной дочери, которая находится в больнице после нападения.

— Послушай, мы поговорим об этом позже, — говорит он, направляясь к двери. — Отдохни немного.

— Подожди. Хм. Где мой телефон?

Он смотрит на меня через плечо, и проходит секунда, прежде чем он отвечает. — Должно быть, потерялся на пляже. — А потом он уходит.

Оставшись одна, я откидываю голову назад и смотрю в потолок.

Я не могу поверить, что на меня напали, что я здесь уже неделю, что мой отец пытается утащить меня обратно в Чикаго, и что у меня нет возможности связаться с кем-либо без моего телефона.

Я не могу проверить Тани, убедиться, что с ней все в порядке, и спросить ее, что она знает о том, что произошло в ту ночь после ее ухода.

Я не могу проверить, хорошо ли Джолин справлялась без меня в магазине… в магазине. Может быть, если я раздобуду номер «Пичис», то смогу позвонить ей.

Я не вижу здесь никакого телефона, но я могла бы спросить следующую медсестру, которая придет сюда, где я могу его найти.

А еще есть Джейкоб. Я так и не узнала его номер телефона. Но я, вероятно, не запомнила бы его наизусть, даже если бы и записала. К тому же он все равно редко пользуется своим телефоном, обычно оставляя его на лодке.

Как я собираюсь связаться с ним? Мое сердце болит при мысли о том, как мы расстались. Я знаю, что он не имел в виду те слова, которые сказал, но знает ли он, что я тоже этого не делала? Жаль, что я не могу увидеть его прямо сейчас и сказать ему.

Город был настолько обеспокоен тем, что он представляет угрозу, что они не обратили внимания на реальную угрозу, таящуюся среди них. Хотя, по общему признанию, я до сих пор не знаю, был ли это местный житель или нет. Я просто надеюсь, что теперь они отвяжутся от Джейкоба.

Боже, я не могу вернуться в Чикаго со своим отцом. Я просто не могу.

Мне нужно найти выход из этого положения.

Через некоторое время приходит медсестра, делает процедуры и сообщает мне, что завтра меня выписывают.

Прежде чем уйти, она любезно ищет номер «Пичис» в Google, а затем сообщает мне, что дальше по коридору и за углом есть телефон-автомат.

Вместо того чтобы сразу пойти туда, я шаркаю в маленькую ванную комнату и принимаю долгий горячий душ, по-видимому, впервые за неделю, отчего чувствую себя в сто раз лучше. Раньше я и не осознавала, насколько ужасно себя чувствовала.

Еда ждет меня, когда я выхожу из ванной, и приступы голода обрушиваются на меня, как тонна кирпичей. Я поглощаю все подряд, невзирая на пресный вкус.

Как бы много я ни спала за последнюю неделю, после душа и еды я чувствую себя опустошенной. Как будто мне снова нужно прилечь.

Как только я отдохну, я пойду и сделаю этот звонок.

***

Пару часов спустя я иду по пустому коридору больницы туда, где, по словам медсестры, находился телефон, когда слышу сердитые приглушенные голоса из-за угла.

В одном я узнаю своего отца, и хотя другой кажется мне немного знакомым, я не могу точно вспомнить, кто это.

— Это было слишком, и ты это знаешь, — говорит мой отец.

— Все прошло по плану, — скучающим тоном отвечает другой человек.

— Ты чуть не убил ее. Я тебе за это не платил, — практически шипит мой отец.

— Нет. Ты заплатил мне, чтобы я переехал сюда. Ходил за ней повсюду. И когда я сказал тебе, что она тусовалась с этим подонком, ты заставил меня подстроить все это так, чтобы его арестовали, что я и сделал. И с ней все в порядке. Черт, если не считать того, что у нее была реакция на наркотики, все прошло идеально. Я не мог бы выбрать время лучше, когда он пройдет мимо, чтобы повидаться с ней.

Дыхание, которое я задерживала, застывает у меня в горле. Внезапно я чувствую себя так, словно тиски только что сжались вокруг моей шеи, затрудняя дыхание.

Этого не может быть. Мой отец никоим образом не мог поручить кому-то следить за мной, а затем подстроить все это нападение, чтобы арестовать Джейкоба.

О, Боже. Джейкоб.

Я подаюсь вперед, чтобы выглянуть из-за угла, надеясь и молясь, что ошибаюсь. Что это говорит даже не мой отец, а кто-то другой, и говорит совершенно о другом.

Но когда двое мужчин появляются в поле зрения, эта надежда полностью разрушается, и мои внутренности восстают против меня.

Там стоит мой отец, засунув руки в карманы, с хмурым выражением лица, и парень, с которым он разговаривает, не кто иной, как Грант.

На ум приходят мысли о том, как я всегда чувствовала себя неуютно рядом с ним. Что всякий раз, когда он заходил в магазин, чтобы купить одну-единственную упаковку жвачки или шоколадный батончик, он, должно быть, просто следил за мной. Потом была фигура в окне моего дома, фигура в окне бара, ощущение, что за мной наблюдают… Все это было из-за него.

Это реально.

Они действительно сделали это.

Джейкоба снова посадили в тюрьму.

Его снова ложно обвинили.

Обвинили, снова.

Прикрывая рот, я, спотыкаясь, возвращаюсь в свою палату, где опорожняю содержимое своего желудка в унитаз.

Что мне теперь делать?

Что я вообще могу сделать?

Ужас наполняет меня по мере того, как реальность ситуации становится все более очевидной.

Я ни за что не позволю Джейкобу взять вину за это на себя.

Через что он сейчас проходит?

Дверь в мою палату открывается и закрывается, и, прополоскав рот и сделав несколько глубоких вдохов, я выхожу из ванной и оказываюсь лицом к лицу с отцом.

Я всегда знала, что он был не совсем приятным человеком, и я знаю, что за эти годы он совершил несколько темных делишек. Но я никогда не думала, что он способен на что-то подобное.

— Папа, — выдыхаю я. — Что ты наделал?

Густые брови цвета соли с перцем, которые сочетаются с его волосами, приподнимаются, как будто он понятия не имеет, о чем я говорю.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты… ты все это подстроил. Я здесь из-за тебя.

Стоическое выражение его лица не меняется, когда он расстегивает пуговицу своего пиджака и садится в кресло у окна. Как будто то, что я узнаю, не имеет большого значения.

Тем временем я близка к тому, чтобы развалиться на куски, и, кажется, не могу этого скрыть.

— Ну, я не планировал, что ты пробудешь здесь так долго.

Я подхожу к кровати и хватаюсь за нее для поддержки, не чувствуя, что прямо сейчас могу положиться на свои собственные силы.

— Как ты мог так поступить со мной?

— Как я мог это сделать? Что, по-твоему, я должен был сделать, когда узнаю, что моя дочь встречается с гребаным насильником? — Он качает головой, и издевательский смешок, который он издает, кажется, наполнен едва сдерживаемым отвращением. На данный момент я даже не уверена, на кого это направлено — на меня или Джейкоба. — Поступив таким образом, я позаботился сразу о двух вещах, — добавляет он, немного сдержав свой гнев. — Ты вернешься домой, а он уберется с улиц.

— Нет, папа, ты должен это исправить!

Панический вопль моего голоса разносится в воздухе между нами. Я чувствую, что меня переполняют сильные эмоции, в то время, как мой отец спокойно сидит в кресле, и на его лице нет ничего, кроме раздраженного выражения.

— Зачем мне это исправлять?

— Потому что он невиновен.

— Потому что он… — Покачав головой с невеселым смешком, он встает и поправляет рукава. — На этот раз, может быть. Это не значит, что он не заслуживает того, чтобы быть там. Это был только вопрос времени, когда он сделает это снова.

— Нет. Я имею в виду, что он совершенно невиновен. В оба раза. Он этого не делал, и он абсолютно не заслуживает того, чтобы сидеть в тюрьме.

— Хватит! — Ругается он, отворачиваясь, чтобы посмотреть в окно. — Я никогда не думал, что ты можешь быть такой глупой, Реми, но вот ты доказываешь, что я ошибался. Верить насильнику, как идиотка.

Крепко зажмурив глаза, я хватаюсь за простыни на кровати, как будто это единственное, что удерживает меня от падения. Я едва держу себя в руках, но каким-то образом мне удается взять себя в руки настолько, чтобы говорить спокойно и внятно.

Мне нужно донести до своего отца, насколько серьезно я отношусь к тому, что собираюсь сказать.

— У меня есть доказательства, — заявляю я, и это заставляет его перевести взгляд с окна на меня. — Видео, на котором мы впервые сняты вместе. Это был его первый раз в жизни. — Я делаю паузу, убеждаясь, что все его внимание сосредоточено на мне. — И я разнесу это по всему Интернету и новостям, если ты это не исправишь.

Мне настолько все равно, что прямо сейчас я, на самом деле, угрожаю своему отцу секс-видео, на котором мы с Джейкобом. Я сделаю все необходимое, чтобы исправить всю эту ситуацию.

— Ты это несерьезно.

Наконец-то, появились признаки малейшего изъяна в доспехах моего отца. Он идет на многое, чтобы изобразить идеальный образ. И он, и мама, они оба. Поэтому, если видео, на котором я занимаюсь сексом с осужденным насильником, независимо от того, невиновен он или нет, распространится повсюду, это было бы совершенно неприемлемо. И я вижу, что это его беспокоит.

— Я серьезна на сто процентов. Тебе нужно вытащить его из тюрьмы, или я немедленно выпущу видео в сеть.

Он долго смотрит на меня, словно бросая вызов, или, может быть, даже пытаясь понять, блефую я или нет. А потом он лезет в карман и достает мой телефон, который, по его словам, был потерян на пляже.

Я снова поражена глубиной его лжи и манипуляций.

Помню, в какой-то момент я пыталась увидеть в Джейкобе монстра, которым все его считали, но теперь я вижу, что единственные монстры в моей жизни — э о люди, которые меня вырастили.

— Возможно, будет трудновато сделать это без твоего телефона.

Я смотрю на телефон в его руке, размышляя о том, каковы мои шансы быстро вырвать его у него из рук. Но я знаю, что не смогла бы добраться до него, прежде чем он убрал бы его подальше или уничтожил.

Мой взгляд возвращается к нему, и я чертовски надеюсь, что он не увидит беспокойства на моем лице, пока я что-нибудь не придумаю.

— Для этого мне не нужен мой телефон. Файлы находятся на онлайн-сервере. Все, что мне нужно — это Интернет, и я сомневаюсь, что ты сможешь держать меня подальше от него вечно. К тому же, у моей лучшей подруги Тани есть копия.

Господи, пожалуйста, не дай ему увидеть, что я лгу. В то утро я отправила себе видео, в котором записала имена друзей Джейкоба с его ноутбука, сохранив его на крайний случай, возможно, если бы Тани мне не поверила.

Я также подумывала о том, чтобы использовать это как доказательство для людей в городе и заставить их, наконец, начать относиться к Джейкобу лучше. Я бы показала не всем, а только одному или двум, которые потом убедили бы остальных.

Я также я бы никогда не сделала этого без разрешения Джейкоба, и у меня не было времени спросить его об этом. Я, действительно, не хотела его показывать, но я была почти в таком же отчаянии.

Например, прямо сейчас мне, действительно, не по себе, когда все это выставлено на всеобщее обозрение, несмотря на то, что я только намекнула своему отцу о видео. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Наконец, мой отец качает головой и бросает мой телефон на кровать. — Я не могу поверить в то, что ты готова сделать со своей собственной семьей, Реми. Я более чем разочарован в тебе.

Его слова не оказывают на меня того эффекта, который они, вероятно, оказали бы в прошлом.

Я все еще не могу поверить, что вот так противостояла ему, но прямо сейчас я слишком расстроена из-за него, чтобы по-настоящему вникнуть в его слова.

— Я готова сделать все, что потребуется, чтобы ты вытащил его, потому что он невиновен, и это правильный поступок.

Он бросает на меня взгляд, который, я уверена, используется для запугивания его деловых партнеров, но на меня это не действует. Я стою на своем, непоколебимая и решительная.

А потом я наблюдаю, как он снова лезет в карман, на этот раз вытаскивая свой собственный телефон.

Он подносит его к уху, а затем направляется к двери, бросив на меня последний взгляд через плечо, снова качая головой, прежде чем войти в дверь.

В ту секунду, когда за ним закрывается дверь, я падаю на кровать, закрываю лицо руками и плачу. Мое тело сотрясается от всех эмоций, которые я пыталась сдержать.

Каждый раз, когда я снова думаю о Джейкобе, о том, что он снова оказался в тюрьме, из-за меня, острая боль пронзает мою грудь.

Всего этого слишком много.

Я продолжаю выплескивать все это наружу, пока не остается ничего, кроме тревоги, которая поселилась внутри меня.

Спустя короткое время после того, как я, наконец, взяла себя в руки, мой отец снова переступает порог моей палаты.

— Что ж, похоже, ты можешь опоздать.

Глава 27

Реми

— Мне жаль, — снова говорит Тани. — Я просто, я должна была настоять на том, чтобы остаться с тобой в ту ночь, или заставить тебя переночевать у меня, или что-то в этом роде.

Я смахиваю еще одну слезинку, которая скатилась по моему лицу и собралась на подбородке.

— Перестань извиняться. Если бы этого не случилось в ту ночь, это была бы просто другая ночь.

— Я думаю, ты права. Я просто чувствую себя так ужасно из-за тебя. И него. Боже, бедный парень.

При упоминании Джейкоба наворачивается еще одна слеза, и я откидываю голову на стену, к которой прислоняюсь. — Да. Эмм, итак, ты смогла перевезти все вещи?

— Да. Вынесли все из твоего старого дома и перевезли в новый.

Выдыхая, я закрываю глаза и позволяю чувству облегчения и печали задержаться на мгновение. Я выставила свой маленький домик на пляже на быструю продажу и купила другой дом, дальше по побережью.

Я любила свой дом, но он был осквернен, опорочен. Я узнала, что Грант, он же Майкл, следил за мной почти ежедневно — включая ту ночь, когда мы с Джейкобом поссорились. Он был в моем доме и рылся в моих вещах, и мне была невыносима мысль о том, что я буду жить там, зная это.

К тому же я просто не могу видеть город, вернее, людей в нем, так, как раньше. Я знаю, что это не они устроили пожар с грузовиком Джейкоба. Это был Грант. Но все, что я вижу, когда думаю о них сейчас — это то, как жестоко они относились к Джейкобу последние несколько месяцев. Я могу простить Джолин за ее поведение из-за ее прошлого, но мне определенно нужно больше времени для того, чтобы простить других.

Я также перевезла бы все его вещи из его пляжной хижины, если бы могла, но это не мне принимать нужно принимать такое решение.

— Я не знаю, как тебя отблагодарить за то, что ты сделала это для меня. Серьезно. Ты и Джастин. Он был не против?

— Умоляю, — усмехается она. — Я заставляю его есть из моей киски.

Смех, который пробивается сквозь мои слезы, приятен на ощупь. Я знала, что если кто-то и сможет меня подбодрить, то это будет Тани. Ее грубоватая речь и беззаботный характер всегда были тем, что мне в ней нравилось.

— Я буду скучать по тебе.

Она вздыхает в трубку. — Я тоже. Но это всего в полутора часах езды отсюда. Я уже планирую свою следующую поездку на выходные.

— Не могу дождаться, — бормочу я, крепко прижимая телефон к уху.

— Сейчас мне нужно возвращаться к работе, но послушай меня. С ним все будет в порядке. Я просто знаю это. Он пережил десять лет ада не для того, чтобы сдаться сейчас. — Я киваю головой, хотя она меня не видит. — И ты знаешь, я думаю, что Джолин тоже может передумать. Я думаю, что сейчас она больше всего на свете испытывает чувство вины.

Я хмыкаю в ответ. После того, как меня выписали из больницы, я позвонила Тани, чтобы сообщить ей обо всем, что произошло. Она, в свою очередь, рассказала всю историю Джолин, которая, по-видимому, не сказала ни слова в ответ, и с тех пор молчит. Пока что я оставлю ее в покое, но я знаю, что, в конце концов, мне нужно будет с ней поговорить.

— Я позвоню тебе завтра, хорошо? — Шум болтовни и звяканья посуды смешивается с голосом Тани, что означает, что она уже не одна.

— Ладно. Люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Мы вешаем трубку. Я делаю глубокий вдох. А затем я толкаю дверь в его палату и полностью останавливаюсь, когда вижу, что на мне останавливаются его глаза.

— Ты проснулся, — выдыхаю я.

Мои ноги снова приходят в движение, подводя меня к краю его кровати. Я нежно кладу ладони ему на щеки и снова оглядываю его, как будто не наблюдала за ним последние несколько дней.

Врачи сказали мне, что с ним все будет в порядке. Тани сказала мне, что с ним все будет в порядке. Но я просто не могла позволить себе расслабиться и поверить в это до той самой секунды, когда я сама увидела, что он очнулся.

Мой большой палец проводит по складке, образующейся между его бровями. — Я так волновалась за тебя.

Выражение его лица такое, как будто он пытается что-то сообразить. Там меня ждет тысяча вопросов. Возможно, он пытается понять, что с ним случилось и почему он здесь, очень похоже на то, что пережила я, когда впервые очнулась на больничной койке.

Прежде чем он пытается открыть рот, чтобы заговорить, я прижимаю палец к его губам. — Я тебе все объясню. Но ты не можешь говорить. — Я скольжу взглядом вниз от его губ к неглубокой ране внизу. — Тебя ударили ножом в шею. Ты в порядке. Ты сможешь говорить. Они просто хотят, чтобы рана еще немного зажила, прежде чем ты начнешь говорить.

На самом деле его ударили ножом в трех разных местах, но, к счастью, основные органы не были задеты.

Я не осознаю, что мой палец все еще прижат к его губам, пока он не откидывает голову назад, чтобы отвернуться от меня. Мой взгляд возвращается к его лицу, пытаясь что-то прочесть на нем, но оно просто… пустое.

Бесчувственное.

Я все еще могу достаточно хорошо видеть его глаза и лицо, даже, несмотря на то, что он отвернулся от меня, и что-то здесь не так.

Я имею в виду, я думаю, он все еще мог злиться на меня за то, что я сказала в ту ночь пожара. Но он шел повидаться со мной, когда произошел инцидент, так что я не думаю, что это так.

Я не могу не задаться вопросом, может быть, то, через что он только что прошел, весь этот опыт… может быть, это то, что, в конце концов, заставило его сломаться.

Может быть, это было уже слишком для него.

Переломным моментом.

— Мне так жаль, Джейкоб. Это все моя вина. Тебя арестовали из-за меня. Ты здесь из-за меня.

Я наблюдаю, как его глаза закрываются, как будто он не хочет этого слышать. Как будто он не хочет прислушиваться к моим словам. Но мне нужно объяснить ему, что произошло той ночью. Мне нужно, чтобы он знал, что мой отец сделал с нами, и как мне плохо из-за этого.

Прежде чем я успеваю заговорить снова, дверь в его палату открывается, и входит медсестра. Джейкоб снова открывает глаза, обращая свое внимание на нее.

— О, хорошо. Ты очнулся, — говорит ему медсестра. Затем, посмотрев на меня, она добавляет. — Извините, Вам придется ненадолго уйти.

Я хочу поспорить с ней, потребовать, чтобы мне разрешили остаться здесь, пока она будет проверять его и делать все, что ей нужно, хотя я и не член семьи.

Но я этого не делаю.

Вместо этого я стою снаружи палаты, думая о том, как он только что посмотрел на меня, или, скорее, о том, как он на меня не смотрел. Я беспокоюсь, что уже слишком поздно, что я потеряла его.

Я понятия не имею, что именно сделал мой отец, и, честно говоря, на данный момент мне все равно, но каким-то образом ему удалось стереть всю ситуацию, как будто ее никогда не было. В результате у палаты Джейкоба нет полицейских, стоящих на страже, и он не вернется в тюрьму, как только выйдет отсюда.

Он ничего не смог поделать с первоначальным обвинением или с включением в список насильников. Хотя, я на самом деле не уверена, пытался ли он вообще что-то с этим сделать, но меня это устраивает. Джейкоб жив, и он снова свободен. И я могу быть с ним прямо сейчас.

Несколько минут спустя я чуть не выползаю из кожи вон, когда медсестра выходит из палаты.

— Теперь у него есть ручка и блокнот, — говорит она мне. — Так что он сможет поговорить с тобой, если захочет. — И затем она уходит по коридору.

Сделав глубокий вдох и медленно выдохнув, я несколько раз провожу большим пальцем по кончикам остальных, а затем снова вхожу в его дверь.

Глаза Джейкоба закрыты, когда я вхожу, и хотя я почти уверена, что он не спит, я не хочу разговаривать с человеком, который явно находится не в том положении, чтобы меня слышать.

Вместо этого я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в лоб, беру ручку, лежащую на столике у его кровати, и пишу «Я вернусь» в блокноте. Я пойду, прогуляюсь, а потом, когда вернусь, смогу все объяснить.

Выйдя за двери больницы, я отправляю сообщение Кэмпбеллу о том, что Джейкоб пришел в себя, и он отвечает, что приедет навестить его завтра.

Он был совершенно потрясен, когда я рассказала ему о том, что произошло за последние две недели. Он хотел сразу же приехать в больницу, но я сказала ему, что это долгая поездка, когда Джейкоб еще даже не пришел в себя, и что я дам ему знать, когда это случится.

***

Когда я возвращаюсь в его палату час спустя, Джейкоб лежит, развернувшись лицом в сторону и смотрит в окно. Я не сомневаюсь, что он знает, что это я только что вошла в дверь, даже не взглянув. Я подтаскиваю стул как можно ближе к кровати и сажусь.

— Как ты себя чувствуешь? — Спрашиваю я. — Они сказали, когда ты снова сможешь начать говорить?

Я не получаю от него никакого ответа. Это так сильно напоминает мне то время, когда я впервые встретила его. Те первые дни, до разговоров, до поцелуев и улыбок, до того, как я узнала его.

Я не ожидала, что он, на самом деле, заговорит прямо сейчас, поскольку он не может, но, возможно, повернется ко мне в знак признательности или, может быть, напишет что-нибудь в блокноте, который лежит прямо здесь. Я замечаю, что страница, на которой я оставила сообщение, исчезла, а это значит, что он ее прочитал.

Решив больше не ждать, я готовлюсь сказать ему, независимо от того, смотрит он на меня или нет.

Ладно, поехали. — Это был мой отец. — Это заявление, похоже, привлекло его внимание. Он не смотрит на меня, но его взгляд скользит по сторонам, как будто он ждет, что я продолжу. Теперь на его лице появляется легкое любопытство вместо прежнего совершенно отсутствующего взгляда. Это начало, так что я продолжаю. — Он нанял кое-кого, чтобы следить за мной повсюду, а затем инсценировать нападение на меня и обвинить в этом тебя. Таким образом, ты вернулся бы в тюрьму, а я вернулась бы домой. В их дом.

Теперь эти серо-голубые глаза смотрят на меня, между его бровями образуется глубокая складка, когда он, кажется, обдумывает это. Кажется, нет никаких признаков той пустоты, которую я видела раньше. Вместо этого смесь мыслей и эмоций отражается на его лице, заполняя все пустоты.

Теперь в его глазах появилось немного жизни, искра.

Он на секунду опускает взгляд, а затем тянется за блокнотом, что-то записывая. Когда он заканчивает, я смотрю на лист бумаги.

«Ты не говорила им, что это сделал я?»

— Что? Нет! — Я практически кричу. — Ты действительно так думал?

Его поведение теперь имеет для меня столько смысла, если он действительно так думал.

«Они сказали мне, что ты так сказала».

Я уже качаю головой, прежде чем дочитываю это до конца. — Ни за что. Джейкоб, я бы никогда этого не сделала. Меня убивает мысль о том, что ты уже прошел через это однажды, когда был невиновен. Я не могу поверить, что все это время… ты думал, что я вот так предала тебя.

Мне больно думать об этом. Он провел неделю в тюрьме, все это время предполагая, что я его туда засадила.

Теперь я вижу на его лице отражение вины. Может быть, потому, что он позволил себе поверить в это, когда ему следовало быть умнее, следовало лучше знать меня.

Но я не хочу, чтобы он так себя чувствовал. Мы оба и так через многое прошли, особенно он.

Он снова пишет.

«Ты говоришь, что он инсценировал нападение на тебя? Но то, что я увидел, не было инсценировкой».

На этот раз, когда он смотрит на меня, в его взгляде читается боль, и это заставляет меня задуматься, что он видел той ночью. Интересно, что он испытал? Я знаю, что у меня была реакция на то, что было применено ко мне, но они не вдавались в подробности.

— Он накачал меня наркотиками, — говорю я, ерзая на стуле. — Он должен был обставить это как попытку изнасилования. Но у меня была реакция на наркотики, и, по-видимому, я употребила их слишком много. Я пролежала в больнице неделю без сознания.

Оба кулака Джейкоба крепко сжимаются вместе с его глазами. Его ноздри раздуваются, а рот сжимается в тонкую линию. Исходящий от него гнев ясен, как Божий день, полная противоположность тому, каким он был раньше.

Затем он пишет снова.

«Ты в порядке?»

Я издаю короткий смешок, потому что это тот парень, которого я узнала. Он вернулся.

— Ты меня спрашиваешь? Это ты лежишь на больничной койке с тремя ножевыми ранениями. — Я подхожу, сажусь на край кровати и мягко обвожу его раны. — Что случилось? — Тихо спрашиваю я.

«Сначала ответь ты».

Я испускаю вздох.

Я знаю, что на самом деле Грант меня не насиловал, но осознание того, что он мог бы это сделать, и что у меня не было бы возможности остановить это, и никаких воспоминаний об этом, совсем не укладывается у меня в голове.

Но сидеть здесь, рядом с Джейкобом, что ж, это делает ситуацию лучше. Я подношу одну из его рук к своим губам, целую разбитые костяшки пальцев, а затем улыбаюсь. — Теперь я в порядке.

Используя ту же руку, которую я все еще держу, он притягивает меня ближе, чтобы прижать к себе так, чтобы не было больно. Наконец-то, думаю я, закрывая глаза и прижимаясь ближе.

Боже, как же это приятно. Я скучала по нему. Я скучала по его прикосновениям. Я скучала по его теплу.

Он тяжело выдыхает, и это заставляет меня думать, что он чувствует то же самое.

— Твоя очередь, — бормочу я ему в ухо.

Я остаюсь рядом, но наклоняю голову так, чтобы все еще видеть блокнот, когда он снова начинает писать.

«Мысль о том, чтобы оглядываться через плечо в течение следующих десяти лет, была непривлекательной. Итак, я взял дело в свои руки».

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть ему прямо в лицо. — Что ты имеешь в виду?

Он тычет языком в щеку, а затем морщится, как будто это больно. Должно быть, он почувствовал это у себя в горле.

«Я собирался стать психом, от которого все держались бы подальше. Мне просто уже было все равно».

— О, Джейкоб. — Я наклоняюсь к нему, прижимаясь лицом к его шее, но стараясь нигде не причинить ему боль. — Мне так жаль.

Он слегка качает головой, прежде чем написать что-то еще.

«Я почти добил его. Но потом появились трое из его парней и прижали меня».

Я закрываю глаза, стараясь не представлять это, но, несмотря ни на что, я вижу, как его удерживают, в то время как какой-то сумасшедший парень наносит ему удар ножом, а затем оставляет истекать кровью.

«Я просто не знаю, чего ожидать, когда вернусь».

— Вернешься? — Я сажусь, чтобы снова посмотреть ему в лицо. — Джейкоб, ты не вернешься. Ты снова свободен. Затем, увидев совершенно растерянное выражение его лица, я добавляю. — Я заставила своего отца исправить все, что он сделал с тобой.

Он выглядит потрясенным, потерявшим дар речи, испытывающим облегчение. Целую минуту он просто смотрит на меня.

Я не могу поверить, что с тех пор, как он пришел в себя, он сидел здесь, ожидая, что его отправят обратно в тюрьму, но, конечно, он не знал всего, что произошло, пока он был здесь.

— Прости, это должно было быть первым, что я тебе скажу.

Он качает головой, на его щеках начинает формироваться легкая улыбка. Мне так приятно видеть ее снова, что мое сердце трепещет, я чувствую легкость и счастье.

«Мне было интересно, как ты смогла оказаться здесь со мной и почему на тебе не было наручников».

Какое-то мгновение мы просто сидим и улыбаемся друг другу, пока я играю с его пальцами в своей руке. Облегчение, исходящее от него, почти осязаемо. Заразно.

— Мне очень жаль, что он ничего не смог сделать с твоим первоначальным обвинением или регистрацией в списке, в который ты внесен.

Его улыбка на мгновение увядает. Как будто он только сейчас вспомнил все дерьмо за последние десять лет, и то, на что похожа его жизнь, и первопричину всей этой ситуации. Как будто над нами медленно сгущается темное облако, затмевая блеск его глаз, который был таким ярким несколько мгновений назад.

Но затем он снова сосредотачивается на блокноте.

«Как тебе удалось заставить его исправить то, что он сделал?»

— Э-э, ну, — начинаю я, а затем немного тереблю свои собственные пальцы.

Во-первых, я рассказываю ему, как у меня оказалось это видео с самого начала. Затем я рассказываю ему весь разговор, который у меня был с отцом, и как, на самом деле, я не хотела доводить это до конца, но я была в отчаянии.

И хотя он не в восторге от того, что мне пришлось пригрозить использовать наше видео, и он рад, что я не обнародовала его, я думаю, он больше рад, что это сработало и что он не вернется в тюрьму.

Я также рассказываю ему, что, скорее всего, больше ничего не услышу от своих родителей и что мне сказали не приползать к ним, когда мне понадобится помощь. Меня это устраивает.

Мы продолжаем болтать, я говорю, а он что-то записывает. Мы оба приносим извинения за то, что наговорили, и что никогда не имели в виду то, что сказали друг другу.

Но с тех пор, как я заговорила о том факте, что мой отец не смог ничего изменить с тем, что было до этого инцидента, это что-то изменило.

Он продолжает смотреть на меня так, как будто делает это в последний раз, каждый раз.

Его объятия становятся немного крепче.

Его прикосновения задерживаются немного дольше.

Его улыбки стали немного печальнее.

И я просто не могу избавиться от странного чувства.

***

Пару дней спустя эти чувства все еще витают в моей голове, когда я иду из отеля, в котором остановилась, обратно в больницу, решив оставить свою машину на подземной стоянке и вместо этого подышать свежим воздухом.

Медсестры были довольно строги, когда дело касалось того, чтобы позволить мне оставаться в больнице дольше определенных часов посещения, и не давали мне свободно никакой информации о Джейкобе, например, когда он снова сможет говорить или когда его выпишут.

Я думаю, они сказали мне только, что он не мог говорить из-за ножевой раны, чтобы, если он проснется, когда я буду с ним, я могла бы сразу сказать ему, чтобы он не пытался заговорить, что в итоге и произошло.

Любая другая информация, которую я получила, была получена мной, когда я украдкой видела ее в карте Джейкоба.

Я наполовину задаюсь вопросом, приложил ли мой отец руку к тому, чтобы заставить их вести себя таким образом, просто чтобы мне было еще тяжелее, потому что он зол на меня. Кто знает.

Я поднимаюсь на лифте и иду по знакомым коридорам больницы к палате, в которую приходила последние несколько дней.

Я осторожно открываю его дверь на случай, если он все еще спит, но обнаруживаю, что его кровать пуста.

У окна, спиной ко мне, стоит Джейкоб… разговаривающий по мобильному телефону.

— Спасибо. Да. Увидимся позже. — Его голос звучит хрипло, как будто ему приходится пробиваться сквозь гравий, прежде чем он вырвется наружу.

Он вешает трубку, секунду смотрит на телефон в своей руке, а затем прижимается лбом к стеклу перед собой.

— Джейкоб? — Он оборачивается на звук моего голоса с удивленным выражением на лице, очевидно, не догадываясь, что я была здесь. — Теперь ты можешь говорить?

Он кивает, а затем делает несколько шагов в моем направлении. — Да, они заставили меня сказать какую-то чушь прошлым вечером, после того как ты ушла, а потом сказали, что после этого я могу продолжать говорить. Через несколько дней я снова начну говорить нормально.

— Это здорово, — говорю я, радуясь за него, что, по крайней мере, одна из вещей возвращается на круги своя. Мой взгляд опускается к телефону, который он засовывает в задний карман. — Когда ты купил этот телефон? — Насколько я знаю, его телефон все еще был на его лодке.

Выражение вины мелькает на его лице, прежде чем он отвечает. — Э-э, Кэмпбелл принес его мне вчера. Это просто одноразовый телефон, которым можно пользоваться прямо сейчас.

Я не видела, чтобы Кэмпбелл отдавал ему его, поэтому предполагаю, что он, должно быть, сделал это в один из тех случаев, когда я оставляла их одних, или он вернулся в какой-то момент позже, чтобы передать телефон.

Джейкоб переминается с ноги на ногу, как будто ему немного неудобно, заставляя чувствовать неловко и меня, и поскольку обычно я никогда не воздерживаюсь от вопросов, я именно так и поступаю.

— Что происходит, Джейкоб? — Я наблюдаю, как его плечи опускаются, а из груди вырывается долгий тихий вздох. Только сейчас я замечаю, что он полностью одет, обут в уличную обувь, и палата выглядит так, как будто он больше в ней не останется. — Тебя выписали? — Спрашиваю я.

— Э-э, да. Этим утром. — Именно сейчас он смотрит мне прямо в глаза, и я просто знаю, что он собирается сказать что-то такое, чего я не захочу слышать. — Кэмпбелл собирается приехать и забрать меня.

— Что? Почему? — Замешательство смешивается с обидой в моем тоне. — Зачем ему это, когда я прямо здесь?

В глубине души я знаю, что он задумал, еще до того, как он это произнесет. Но мне нужно услышать, как он произносит эти слова вслух.

Джейкоб встает прямо передо мной, теперь он выглядит таким же опустошенным, как и я, и поднимает руку, чтобы нежно погладить меня по щеке.

Это что, влага у него в глазах?

На самом деле, я передумала. Я не думаю, что хочу слышать, что он собирается сказать мне.

— Не говори этого, — шепчу я.

— Милая, — мягко произносит он, и от одного этого слова у меня на глазах наворачиваются слезы. — Я люблю тебя больше всего на свете. Но наша история все та же, что и раньше. Ты своими глазами видела некоторые из тех дерьмовых вещей, которые происходят в моей жизни. И я не могу просить тебя терпеть и это тоже.

Я качаю головой, пытаясь остановить его, не в силах заговорить сама. Но он все еще продолжает.

— У тебя самое большое сердце, Реми. Ты так чертовски страстно относишься к тому, что правильно, а что нет. И мне это в тебе нравится. Но я не хочу, чтобы твое сердце, блядь, разбивалось из-за того, что будет происходить со мной регулярно, и даже с тобой, если ты останешься со мной.

Его большой палец проводит по моей щеке, а затем его свободная рука берет одну из моих безвольных ладоней, пока я смотрю на случайную точку у него на груди.

— Я так чертовски благодарен тебе за все, что ты сделала для меня, Реми. Ты никогда не узнаешь, насколько сильно. — Он поднимает руку, которую держит, и прижимает ее к моей груди над сердцем. — Позаботься о нем ради меня. Затем он запечатлевает поцелуй на моей щеке, проходит мимо меня и выходит за дверь из палаты, и из моей жизни.

Я остаюсь стоять на том же месте, уставившись в пустоту перед собой.

Чувствую себя опустошенной.

Шокированной.

Онемевшей.

Я не могу поверить, что после всего, через что мы прошли, он все еще делает это.

Я не могу поверить, что он сказал мне, что любит меня, и это было частью гребаного прощания.

Я продолжаю стоять здесь, делая один глубокий вдох за другим.

Наполняя мои легкие жизнью.

Перегруппировываясь.

Собирая свои силы.

А потом я убегаю.

Дальше по коридору. Мимо медсестер. Мимо пациентов. Спускаюсь по лестнице вместо того, чтобы ждать лифт. А затем выхожу через парадные двери.

Я не останавливаюсь, пока не оказываюсь перед Джейкобом, не давая ему идти дальше.

— Нет! — Говорю я, моя грудь вздымается от бега, но также и от всех эмоций, переполняющих мое тело. — Не тебе это решать.

— Реми…

— Нет! — Кричу я. — Я не нежный цветочек, Джейкоб. Да, я могу быть увлечена тем, что правильно, а что нет, и чувствовать это глубоко внутри. Я чувствую боль. Я чувствую твою боль. — Я прижимаю руку к груди. — Но не стоит недооценивать то, с чем может справиться это сердце.

Я еще чуть-чуть вторгаюсь в его пространство и поднимаю руки к его подбородку.

— Ты не заставляешь меня что-либо терпеть… потому что я люблю тебя и уже решила, что пройду через любую боль и страдание рядом с тобой. Мы вместе столкнемся со всем дерьмом, которое встретится на нашем пути.

Он закрывает глаза, прижимаясь своим лбом к моему, и обнимает меня, позволяя моим словам повиснуть в воздухе на мгновение, прежде чем он впитывает их и шепчет. — Боже, я тебя не заслуживаю.

— Да, ты заслуживаешь. Однажды ты это поймешь. — Я наклоняю голову так, чтобы прижаться губами к его губам, а затем задерживаюсь на них, наслаждаясь его теплом и комфортом от ощущения, что он обнимает меня. — Пожалуйста, не проси меня держаться подальше.

Его хватка становится еще крепче, когда он смотрит на меня сверху вниз. Я не могу представить, что его раны не болят, когда его тело прижимается к моему, но он через столько прошел, что это вообще не должно его волновать.

— Я всегда знал, что ты упрямая.

Я невольно улыбаюсь. — Когда дело доходит до важных вещей, да.

Он опускает голову так, что его щека оказывается на моей макушке, а затем делает глубокий вдох, медленно выпуская его. — Ты, действительно, уверена, что хочешь этого?

— Да. Всем своим сердцем.

В моем ответе нет паузы, в моем голосе нет сомнения. Я знаю, чего я хочу.

И это он.

После того, как он отстраняется, его прекрасные глаза цвета океана изучают мое лицо, прежде чем он медленно кивает, а затем тихо отвечает. — Тогда я не буду просить тебя держаться подальше.

Я хватаюсь за него, осторожно опуская голову ему на грудь. Выдыхаю вздох облегчения. И какое-то время мы просто крепко прижимаемся друг к другу, наслаждаясь моментом, как будто время не имеет значения. Как будто предстоящие препятствия — это завтрашняя проблема, а не сегодняшняя.

В конце концов, я отстраняюсь. — Если ты хочешь сохранить свой дом, это прекрасно. Мы это сделаем. Но я думаю, тебе могло бы немного больше понравиться то место, куда я переехала.

Кивнув, он говорит. — Мы что-нибудь придумаем.

— Ладно. Куда ты хочешь пойти сейчас? Ты голоден?

Он перебирает пальцами прядь моих волос, прежде чем ответить. — Думаю, я мог бы поесть. А ты?

— Да. Давай сходим за чем-нибудь. — Я подхожу к нему, беру его за руку, готовая идти, куда бы ни привел нас этот мир. Наверное, в отель за моей машиной. — Куда ты хочешь пойти потом? Ты сможешь приехать посмотреть на мое новое жилье? О, тебе нужно заранее сообщить своему надзирателю по условно-досрочному освобождению? — Увидев выражение его лица, я добавляю. — Я знаю, я знаю. Я и мои вопросы.

— Все в порядке. Мне вроде как нравятся твои вопросы.

Я улыбаюсь, и мы начинаем медленно идти по тропинке. Все выглядит намного ярче, чем раньше. Может быть, это просто ощущение того, что я по-настоящему свободна.

Свободна любить его.

Свободна от своих родителей.

Пройдя еще пару шагов, я дергаю Джейкоба за руку, чтобы остановить его. — Подожди. — Он поворачивается ко мне, приподняв бровь. — Скажи мне еще раз… скажи мне, что ты любишь меня. На этот раз без прощания.

Его губы слегка подергиваются, прежде чем, наконец, сдаться и расплыться в одной из его редких улыбок. А потом его рот врезается в мой.

Эпилог

Джейкоб, девять с половиной лет спустя

Мне требуются все силы, что у меня есть, чтобы не войти в ванную и не вытереть слезы, которые Реми сама вытирает со своих щёк, когда я вижу ее через щель в двери. Я знаю, она пытается скрыть их от меня, пытается скрыть свою сердечную боль.

Поэтому я остаюсь сидеть здесь, на краю кровати, наблюдая, как она хватается за столешницу, пытаясь взять себя в руки. Меня до сих пор убивает, когда я вижу ее слезы. Но, честно говоря, прямо сейчас я пытаюсь скрыть от нее свое собственное разбитое сердце.

Когда она выходит из ванной, она начинает плакать снова, когда видит, что я сижу здесь. Я пытаюсь послать ей успокаивающую улыбку, но, черт возьми, она, должно быть, видит меня насквозь, потому что меняет курс и направляется прямо ко мне.

Встав между моих ног, она обхватывает мою голову руками и прижимает ее к своему животу.

На краткий миг, когда я поднимаю руки и провожу ими по изгибам ее тела, мне становится интересно, растет ли внутри нее прямо сейчас маленькая частичка меня. Драгоценная жизнь, которая только и ждет, чтобы оказаться в наших руках.

Уголки моего рта подергиваются в попытке изобразить улыбку при одной мысли об этом, такое приятное отвлечение от боли.

— Это просто так несправедливо, — всхлипывает Реми, не в силах скрыть свои эмоции в голосе.

— Я знаю, милая. Но мы с самого начала знали, что так и будет. — Я провожу рукой вверх и вниз по ее спине, двигаясь круговыми движениями.

— Я знаю, я просто… — Она делает глубокий вдох и отпускает. — Я просто подумала, что, поскольку осталось всего две недели, они будут более снисходительны. Ты понимаешь?

Я знаю, она так думала. Но я стараюсь никогда не позволять себе слишком обнадеживаться, когда дело доходит до подобных вещей.

— Все в порядке. Еще две недели, и мы сможем начать оставлять все это позади. Верно?

Реми была моим подарком, бесценной наградой за все несправедливости, с которыми я сталкивался. Она была всем хорошим в моей жизни… вплоть до событий, произошедших пять лет назад.

Она отстраняется, глядя на меня сверху вниз своими глазами, наполненными всей любовью в мире. И этот взгляд, направленный прямо на меня, заставляет меня чувствовать себя самым счастливым сукиным сыном в мире, несмотря на все это дерьмо.

— Две недели, — шепчет она, поглаживая ладонью мою щеку.

Момент нарушается, когда в следующую секунду меня толкают вперед, и две маленькие ручки обхватывают меня за шею. К счастью, я удерживаюсь от того, чтобы не упасть вперед и не сбить Реми с ног.

— Хэй, Поппи.

Заведя руку за спину, я подхватываю свою малышку и сажаю ее к себе на колени.

— Поппи, — ругается Реми. — Ты уже растрепала свои волосы. — Мы с дочерью обмениваемся взглядами широко раскрытых глаз, прежде чем она начинает хихикать, а Реми идет за расческой. — Я собираюсь заплести две косички, они не должны растрепаться. Сиди смирно у папы на коленях.

Я наблюдаю, как Реми начинает расчесывать темные волосы Поппи, которые так похожи на волосы ее матери. Помимо цвета ее глаз, которые точно такие же, как у меня, она точная копия Реми, вплоть до ее большого золотого сердца.

— Ты готова к своему первому дню в школе?

— Ага, — отвечает она, подпрыгивая, и заставляя Реми положить руку ей на плечо в молчаливом предупреждении. Затем, как будто что-то вспомнив, ее взволнованная улыбка превращается в подобие надутых губ. — Почему ты не можешь пойти с нами посмотреть мой класс?

Эта трещина в моем сердце расширяется еще немного, когда я вижу печаль в ее глазах. Я провожу рукой по первой готовой косе и изо всех сил стараюсь одарить ее беззаботной улыбкой.

— Я действительно хотел, Попс, но сегодня утром мне нужно покататься на лодке с дядей Кэмпбеллом.

Складка между ее бровями становится глубже, а нижняя губа опускается еще ниже. Дерьмо. Мне бы не хотелось, чтобы это прозвучало так, будто она была недостаточно важной персоной, чтобы я мог пропустить рыбалку.

Мы сделали так, что следующие две недели мы с Кэмпбеллом будем кататься на лодке по утрам, чтобы нам не пришлось лгать о том, почему мне не разрешили ходить в школу.

Я ненавижу, что не могу пойти с ней этим утром. Держать ее за руку, пока мы ищем ее парту. Наблюдать, как она заводит одного-двух новых друзей.

Но знание того, что через две недели меня, наконец, вычеркнут из этого гребаного списка насильников, что ж, это то, что поддерживает меня, и это заставляет меня тянуться вперед, чтобы пощекотать мою маленькую девочку, вызвав у нее еще несколько смешков и перевернув ее хмурое выражение лица с ног на голову.

— Папа! — Когда улыбка снова начинает спадать, я прибегаю к другой тактике.

— Дядя Кэмпбелл каждое утро проводит за рулем час, и если я заставлю его ждать еще немного, он станет большим занудой. — У меня нет проблем с тем, чтобы бросить Кэмпбелла под колеса автобуса. Она любит его почти так же сильно, как любит меня, и в ее глазах он не может сделать ничего плохого.

Конечно, это работает, и она кивает.

— Мама собирается сделать для меня много-много фотографий.

— Может быть, я даже смогу включить ФейсТайм, — добавляет Реми. — Тогда все будет так, как будто он прямо там.

— Да!

— Тогда, может быть, после школы мы сможем поесть мороженого на пляже и поискать красивые ракушки, — говорю я, дергая за кончик одной косички.

Ее глаза широко раскрываются от волнения, и она бросается ко мне, чтобы обнять.

— Сегодня будет самый лучший день. — Она прижимается ко мне еще теснее. — Я люблю тебя, папочка.

И вот так просто все снова становится хорошо.

Боже, эти две женщины точно знают, как растопить меня изнутри. Я закрываю глаза, прижимая ее маленькое тельце к своему.

За эти годы было много трудных времен, но я не могу отрицать, что было и много хорошего.

А потом были времена, много лет назад, когда мы вернулись в наш старый город вскоре после того, как меня выписали из больницы, чтобы я мог заняться своим домом, и Джолин появилась у моей двери, подошла ко мне и упала в мои объятия, плача и умоляя о прощении.

После нескольких долгих, напряженных мгновений с моей стороны я сказал ей, что прощаю ее. Но я не думаю, что она простила себя так же быстро.

— Я тоже люблю тебя, Поппи.

Со временем я пришел к пониманию, что, когда мы страдаем от боли и чего-то плохого, нам нужно сохранить часть этого при себе, чтобы, когда придет хорошее, мы распознали его таким, какое оно есть, и по-настоящему оценили. Мы будем беречь его и лелеять.

Снова открыв глаза, я вижу, что Реми прислонилась к дверному косяку ванной и наблюдает за нами, вытирая очередную слезу. И теперь я действительно думаю и надеюсь, что она снова беременна. В последнее время она определенно стала более эмоциональной.

Я задерживаю ее взгляд поверх макушки Поппи, которая прислоняется к моей груди, и через мгновение этот счастливый момент прерывается, когда снаружи раздается сигнал клаксона.

Поппи в мгновение ока соскакивает с меня и устремляется к двери. — Дядя Кэмпбелл здесь! — А потом она убегает.

Качая головой, я встаю с кровати и подхожу к Реми. — Если бы я не знал, что он подкупает ее конфетами, я бы приревновал.

Тихий смешок, который она издает, полон веселья, когда я заключаю ее в свои объятия. — К тому же, ты очень хорошо знаешь, что ты ее любимчик… и мой.

— Я знаю это. — Уткнувшись носом в ее шею, я улыбаюсь, касаясь ее кожи. — И вы тоже мои любимые. Мои самые лучшие.

— Мм, — промычала Реми. — Значит, ты все еще не думаешь, что я помешанная, заполняющая пространство в твоей жизни? — Спрашивает она, имея в виду один из наших самых ранних разговоров много лет назад. Я слышу улыбку в ее голосе.

— Думаю. — Когда она начинает толкать меня в знак протеста, я прижимаю ее к себе и начинаю смеяться. Затем, становясь более серьезным, я добавляю. — Ты заполняешь все лучшие места в моей жизни, Реми. И в моем сердце. Я люблю тебя.

Я чувствую, как она снова растворяется во мне.

И поскольку я хочу отвлечь ее от плохих мыслей, я начинаю целовать нежную плоть ее шеи, скользя губами по ее коже, пока не добираюсь до ее рта. Затем я прижимаюсь к ее губам и целую ее так же страстно и глубоко, как всегда.

Она была моим первым поцелуем, и она будет моим последним.

Только она.

Я все еще такой же изголодавшийся по ней, как и всегда. На самом деле… — Я изголодался по твоей киске, — шепчу я, отстраняясь. — Может быть, мне стоит задержаться.

— Джейкоб! — Реми выдыхает что-то невнятное. — Мы оба должны идти. А Поппи и Кэмпбелл как раз внизу.

Несмотря на то, что она сказала, ее тело все еще выгибается навстречу моему, ее карие глаза полуприкрыты, и она облизывает губы. Губы, от которых я не могу держаться достаточно далеко, чтобы не пробовать их снова и снова.

Схватив ее за бедра, я притягиваю ее ближе, чтобы она прижалась ко мне. Позволяю ей точно почувствовать, как сильно я ее хочу.

— Эй, Джейк! Я нашел здесь обезьянку. Я думаю, она твоя! — Голос Кэмпбелла, сопровождаемый хихиканьем Поппи, разносится вверх по лестнице, резко обрывая наш момент.

Прижимаясь лбом к ее лбу, я смеюсь. — Думаю, мне придется подождать, пока мы не вернемся. — Затем, в последний раз прикусив ее губу, я отстраняюсь, улыбаюсь, глядя в ее затуманенные глаза, а затем подмигиваю, прежде чем направиться к двери спальни.

Прежде чем я успеваю пройти через нее, Реми снова заговаривает. — Не думай, что я не знаю, что ты делаешь. — Вопросительно приподняв бровь, я наблюдаю, как она подходит ко мне. — Заводишь меня так, что я отвлекаюсь, думая о твоих губах на мне.

— Это сработало?

Она двигается так, что оказывается прямо передо мной, а затем проводит рукой вверх по моему прессу, по груди и по задней части шеи. Затем она тянет мою голову вниз, пока она не оказывается всего в дюйме от ее рта.

— Абсолютно. Но просто, чтобы ты знал, не ты один будешь ждать своего возвращения.

Едва коснувшись языком моей губы, она отстраняется, подмигивает мне, а затем поворачивается и направляется к лестнице, оставляя меня приводить себя в порядок.

С улыбкой на лице я спускаюсь вслед за ней по лестнице, чтобы быть с людьми, которых я люблю больше всего. Людьми, которых я люблю всем своим сердцем.