Очаг и орел

Глава восьмая

Лишь в июне 1866 года в судьбе Эспер произошли изменения, которых она смутно ожидала. Этому предшествовали кое-какие события.

В прошлом году, через месяц после капитуляции армии Ли[8], Сьюзэн получила кредит в тысячу долларов от Портермэна, который взял с нее только простую расписку. Хотя Эймос и чувствовал непонятную ему симпатию к миссис Ханивуд, он сделал это прежде всего потому, что это было хорошее вложение денег. В бизнесе он, как правило, не ошибался.

«Очаг и Орел» открылся в августе и, благодаря хозяйским хлопотам Сьюзэн, быстро восстанавливал прежнее положение. Тогда же Эспер оставила фабрику. Она раздумала высказывать то, что ей хотелось, мистеру Портермэну. нельзя грубить благодетелю. Она просто сказала мисс Симпкинс и Джонсону, что увольняется, они оба приняли эту новость равнодушно. Но все же ей пришлось увидеться с Эймосом. В последний день, когда она пришла за деньгами, мистер Джонсон сказал, что ее вызывает к себе мистер Портермэн.

Не без удивления Эспер постучалась в дверь его кабинета. Эймос поднялся из-за своего стола и приветствовал ее:

— Добрый день, мисс Ханивуд.

Кабинет его был просторным и уютным, с ореховыми креслами, красивыми обоями и литографиями на стенах. Окна были зашторены, но кабинет освещался горящими в красивых канделябрах свечами. Осматриваясь, Эспер подумала, что он неплохо устроился.

— Здравствуйте, — наконец произнесла она.

Эймос предложил девушке сесть и сам присел рядом. О чем с ней говорить, он точно не знал.

— Я слышал от Джонсона, что вы уходите, — начал он. — Жаль, вы были на хорошем счету. — Он вовсе не собирался вести разговор в таком духе — когда владелец фабрики снисходит до работницы, но его смущало ее отношение к нему, по-прежнему отчужденное, если не враждебное.

— Да, я буду помогать маме, — произнесла Эспер без всякого выражения. — Мы благодарны вам за кредит.

— Это всего лишь бизнес, — сказал Эймос более сухо, чем ему хотелось бы.

— О, я не сомневалась, — насмешливо ответила девушка. — Но все равно спасибо.

Она не была так хороша собой, как ему иногда казалось, особенно во время той инспекции на фабрике. Она неуклюже сидела в кресле, была слишком худой и бледной, и скулы на ее лице выступали слишком сильно. И он же, черт возьми, вызывал ее для того, чтобы услышать благодарность.

— И все же, — Эймос старался говорить сердечно, — работа на фабрике оказалась не такой уж плохой?

Эспер посмотрела в сторону и сказала с неприязнью:

— Именно такой, как я ожидала. За эти десять месяцев не было ни минуты, чтобы я воспринимала ее без отвращения.

Эймос вспыхнул и вскочил на ноги, лицо его исказилось.

— Что вы хотите этим сказать, уважаемая мисс Ханивуд? На моих фабриках порядки не хуже, чем на других. Я много делаю для своих рабочих. Разве с вами плохо обращались?

Эспер тоже встала.

— Я вовсе не хотела вас рассердить, мистер Портер Вы спросили, я ответила. Считаю, что я не подхожу для этой работы. Больше я ничего не скажу. Слава Богу, я уволилась!

Эспер не подумала, что Портермэн может так вспылить. Она ждала продолжения в холодном молчании. Но Эймос уже овладел собой. Ему было неловко за свой гнев. Этой девушке не за что было любить его фабрику, но минуту назад ему хотелось ее ударить.

— До свидания, — наконец сказала Эспер и улыбнулась. У нее было странное чувство, что она взяла верх. Интересно, думала она, а Чарити может им управлять? Всем уже было известно, что Портермэн и Чарити Треверкомб поддерживают отношения, хотя о помолвке слышно не было.

— До свидания, — процедил Эймос сквозь зубы. Ему вдруг захотелось, чтобы Эспер не уходила, чтобы была поблагожелательнее. — Конечно, дома вам будет лучше, — он хотел дать девушке премию — приготовленные в конверте пять долларов золотом, но сейчас это не представлялось ему возможным. — Я, может быть, на днях зайду посмотреть, как идут дела у вашей матери. Если, конечно, мне будут рады.

— Что вы, мистер Портермэн! Мама, конечно же, будет вам рада, — голос Эспер был, как всегда, бесцветным.

После ухода девушки Портермэн задумался. Она не любит его, и он ее тоже, во всяком случае, ее неприязнь выводит его из себя. Слишком просто было бы отнести это только к природной марблхедской недоброжелательности. Он пытался сделать что-то хорошее, как для нее, так и для города. Она и город принимали его щедрость с вялой благодарностью, но продолжали не принимать его самого. Исключение составляла Чарити. Эймос посмотрел на карманные золотые часы. Приглашенный к Треверкомбам на ужин, он уже опаздывал. Чарити опять будет его мягко упрекать. И она, и ее мать уже давно ожидают от него предложения. Ну что ж, сегодня он это, пожалуй, и сделает. Он уже отдал дань уважения памяти Лили-Роз. Во всяком случае, у этих Треверкомбов уютно, подумал Эймос, и ужин у них гораздо вкуснее, чем в городской гостинице.

Он вышел на Скул-стрит и пересек Плезент-стрит, на которой находились фабрики конкурентов. Правда, все они были меньше, чем его, кроме фабрик Харриса, но у Эймоса было намерение их превзойти. На Вашингтон-стрит ему вдруг показалось, что от дерева в его сторону двинулась какая-то темная фигура. Он даже вскрикнул. Но это был лишь обман зрения. К тому же Эймос знал, что Ли не выходила из дома с января. В городе говорили, что у нее еще бывают приступы помешательства, но сын опекает ее, как и прежде.

Эймос раньше ничего не знал о ее невменяемости, и если бы… Ему вновь стало не по себе, и он постарался не вспоминать, что произошло тогда. Но та сцена упрямо стояла перед глазами. Тем вечером, перед ужином, он сидел за столом в своей спальне. Ната еще не было дома. И тут вошла Ли, в той же ночной рубашке, что и в прошлый раз. Он вскочил, и прежде, чем успел что-либо сообразить, она обняла его за шею, бормоча: «Люби Ли, люби, ты же знаешь, что ты этого хочешь». Он почувствовал, как ее полные груди прижались к его груди, ощутил аромат ее духов — и на мгновение забылся, думая только об очаровании этой минуты. Потом он пришел в себя, устыдившись, отстранил женщину и сурово сказал, что ей надо поскорее уходить, пока Нат не пришел. «Не говори Нату, ничего не говори ему», — прошептала Ли. Эймос, уже более мягко, сказал, что они оба должны забыть об этом и что утром он непременно уедет. «Ты хочешь оставить Ли одну?» — испуганно, по-детски спросила она тогда. Он снова был резок, говоря, что надо вести себя разумно, кроме жалости и раскаяния он чувствовал и страх. Эймос сам вывел ее из своей комнаты. Женщина на прощание зловеще прошептала:

— Ли всегда будет следить за тобой и ждать тебя.

После этого она весь вечер провела у себя в комнате, не отвечая на расспросы Ната. Двое мужчин ужинали в молчании, а потом Эймос сказал о своем намерении покинуть их дом и не мог не заметить на лице Ната радости и чувства облегчения. После своего отъезда он видел Ли всего один раз, вечером, когда возвращался домой. Он сразу заметил, что она была в том, другом состоянии, огромные глаза ее были безумны, но взор обращен на него, Эймоса. На улице было много прохожих, и он разозлился, почувствовав себя в дурацком положении. «Уходите домой!» — закричал он тогда и перешел на другую сторону улицы.

А что еще он мог сделать? Ее сын знает, как с ней обращаться. Чертов город, здесь столько ненормальных! Эти марблхедцы веками сидят на одном месте, делают все так же, как делали их прадеды, говорят как-то чудно — все хотят себя показать. Еще и гордятся своей отсталостью. Эймос споткнулся и посмотрел вниз. Его ботинки были серыми от пыли. Вот, даже дороги не могут замостить! Он вошел в дом Чарити не в лучшем настроении.

Эспер быстро вернулась к привычной роли помощницы матери. Марблхедские матроны говорили, что она стала хорошей дочерью. Обычно это сочеталось с упреками их собственным Энни и Бесси за нерадивость. Большинство ее сверстниц давно вышли замуж. Иногда Эспер, по инициативе матери, заходила на чашку чая к какой-нибудь из замужних подруг, например, к Нелли Хиггинс или Агате Брэй. Но такие посещения обычно ухудшали ее самочувствие. Марблхед всегда славился плодородием, и новоявленные матроны поддерживали традиции. Эспер становилась объектом добродушного покровительства и должна была восхищаться розовощекими малышами, которых ей показывали: «Ну, будь умницей, лапочка, тетя Хэсси тебя не съест, она любит деток».

Эспер стала избегать этих визитов. Она много работала по хозяйству, помогала в церкви и иногда писала стихи. Она даже отправляла их в «Атлантик», в «Лесли», а также в «Гуди»! но успеха это не принесло, и девушка оставила эти попытки.

Она знала, что никто уже и не ожидает, что ей удастся выйти замуж. В Марблхеде было мало неженатых мужчин. Что ж, старые девы тоже приносили много пользы, не беда, если их станет на одну больше. Эспер как будто и сама разделяла этот взгляд, но по ночам, по ночам она страдала от мучительных снов, полных желания и тоски. Просыпалась она в слезах.

Пятнадцатого июня в городе был большой день: городская рыболовная флотилия отплывала к отмелям Георга (сейчас почти никто не осмеливался отправляться к Большим Отмелям). Это было впервые после окончания войны, и город решил достойно проводить свой флот. Утром в понедельник состоялось что-то вроде парада свежепокрашенных шхун в Главной гавани. На палубах пели песни, звонили церковные колокола, трубили в рожки вездесущие мальчишки. Эспер и Сьюзэн улучили минутку, чтобы подняться на холм форта Сиволл и посмотреть на происходящее в порту. Но празднество было уже не тем, что прежде. Сьюзэн еще помнила времена, когда в гавани собирался весь город. Тогда посылали в море мужчин на мужскую работу, теперь же, говорила она, все это превратилось в баловство, со всеми этими неводами и траловыми сетями.

Но и сегодня человек сто выходили в море, и гостиница была почти пуста. В тот день Эспер подавала пирожки с рыбой и эль двум корабелам и торговцу из Бостона. Тот забрел в «Очаг и Орел», узнав, что тут можно дешево пообедать. При разговоре с Эспер он решился пустить в дело несколько расхожих острот, думая, что провинциалкам должны нравиться путешественники, но, не встретив у Эспер никакого отклика, отодвинул блюдо, достал позолоченную зубочистку и впал в уныние.

Эспер собрала тарелки и отнесла их на кухню в мойку.

— Займись-ка ими, — велела Сьюзэн, месившая тесто для хлеба.

День был солнечный, с моря веял легкий ветерок, проникавший в кухню через открытую дверь и шевеливший паутину под потолком.

— Славный денек, — сказала Сьюзэн.

Эспер кивнула, закончив мыть посуду, она вытащила из мойки деревянную затычку.

— А ты хорошо их помыла? — резко спросила Сьюзэн. — Я была поражена, увидев вчера пятно от яичного желтка на тарелке судьи Солтера.

Девушка, не отвечая матери, снова кивнула.

«Что за несчастье!» — думала Сьюзэн, глядя на дочь с жалостью и раздражением.

— Сходи, помоги отцу в огороде, дочка, — попросила она. — Заодно и воздухом подышишь.

Но Эспер покачала головой:

— Мне надо разделать рыбу, картошка еще не очищена, да и чего хорошего возиться в огороде?

— Конечно, лучше строчить с утра до ночи на фабрике Портермэна, — разозлилась Сьюзэн. Она хотела было отругать Эспер, но, увидев ее тоскливый взгляд остановилась. — Ладно, огород подождет. Пойди погуляй, можно на Перешеек. Ты любила там бывать.

Эспер посмотрела в окно.

— Сейчас меня туда не тянет, мама.

— Черт побери, Хэсс, я не спрашиваю, куда тебя тянет, а говорю, что тебе надо погулять. Ступай и не возвращайся до ужина.

Эспер не стала спорить. Она вышла через заднюю дверь и пошла куда глаза глядят. Она бесцельно бродила по Франт-стрит, равнодушно глядя в открытые окна. Старая Ги Хо и миссис Бессон угощали молоденькую племянницу из Беверли. Они кивнули Эспер, и она тоже поприветствовала их, успев заметить, что племянница очень хорошенькая, прекрасно одета и слишком кокетлива. Девушка ускорила шаг и вышла в портовый район. В порту она в задумчивости остановилась: скоро должен был отойти паром на Перешеек. Почему бы ей не сесть на него? Уже два года она там не была.

Паромщик Уотсон, частый посетитель их пивного зала, дружески приветствовал девушку.

— Не на ферму ли к Хэму собралась, небось мать послала? Бойкий денек у меня нынче. Трех ненашенских перевез туда. Молодая парочка из Портсмута собралась пожить недельку у старого Хэма. Все плели, что там какая-то ра-амантика, — он засмеялся. — Ну, да они не самые чудные. Еще там был какой-то малый, художник. При нем жестянка и узелок с харчами. Они, значит, спрашивали, чево он там будет рисовать, а он говорит: все, чево понравится, то и буду. Во какой сурьезный. А они тогда и говорят: откудава, мол, он родом. А он им так улыбнулся и сказал, как отбрил: со всего побережья. Они и замолкли.

Уотсон снова засмеялся.

— Болтун, как все ненашенские.

Эспер улыбнулась. Солнце было теплым и ласковым. Большая гавань почти опустела, не считая нескольких лодок.

Паром остановился у шаткого причала в бухточке на Перешейке.

— Возвращаться домой будешь берегом или со мной, часа через два? — спросил паромщик у девушки.

— Не знаю, — пожала плечами Эспер, понимая бесцельность своей поездки.

Она направилась было к ферме Мартина Хэма, но потом снова свернула в сторону океана. Она так и не знала, куда пойти. Можно, конечно, посмотреть на старый Чарн, хотя это было ей сейчас не очень интересно. В такую погоду можно идти вброд, подумала она, сейчас мелко.

За Касл-Роком была небольшая бухта и каменистый берег, прозванный Балластовым, потому что там часто собирали тяжелые круглые камни для балласта. Эспер спустилась на берег и стояла у самой воды. В этом месте они с Джонни высадились в тот день, когда объявили войну. Но это было далекое, печальное воспоминание. Хорошо было просто побыть одной, когда вокруг ни души, только солнце и океан.

Эспер посмотрела вдаль в сторону Халф-Уэй-Рок, «утеса на полпути». Там моряки с уходящих в море кораблей с молитвой бросали в волны мелкие монеты, ради хорошего улова и счастливого возвращения. Интересно, сколько там на дне должно быть пенни? Можно написать стихи о невостребованных пенни и несбывшихся желаниях. Эспер села на бревно и погрузилась в раздумье. Сами собой приходили рифмы, но все было не то. На слово «желать» почему-то нашлась только рифма «поймать», что было как-то не очень красиво, особенно если связать это с пенни. Девушка вздохнула и посмотрела на кружащих над волнами чаек.

Дул легкий ветерок, но было жарко. Эспер сняла тяжелые башмаки и чулки, заткнула за пояс подол юбки, открыв батистовые панталоны, и распустила волосы, которые стали похожи на золотисто-рыжую шаль. Эспер стало жарче, но она сделала это ради одного воспоминания о Джонни. Лет двенадцать назад, еще детьми, они здесь ходили босиком по воде; теперь, когда ее ноги почувствовали холод океанской воды, Эспер снова вспомнила о том прекрасном дне.

Она поглубже зашла в воду, ожидая волны. Черт возьми, думала девушка, стыдно в моем возрасте играть в детские игры! Хорошо, что меня никто не видит! Эспер украдкой осмотрелась по сторонам и была поражена, увидев мужчину, стоявшего у одного из выступов Касл-Рока, смотревшего в ее сторону и явно делавшего зарисовки.

Эспер схватилась за подол, судорожно пытаясь вернуть его на место. Она забыла, что стоит по колено в воде, и была сбита нахлынувшей большой океанской волной.

Рот и нос девушки наполнились водой, так что стало нечем дышать, она цеплялась руками за гальку. Эспер с ужасом ощутила, что уже нет дна под ногами, и поняла, что ее сейчас, наверное, унесет. Потом она почувствовала боль в голове, ее руки опять оказались на гальке. Затем кто-то снова с силой дернул ее за волосы и одновременно за пояс. В следующее мгновение девушка уже лежала на берегу, тяжело дыша.

Эспер, приподнявшись на локте, откашливалась и выплевывала морскую воду, а чья-то рука постукивала ее по спине между лопаток. Придя в себя, девушка села и посмотрела на своего спасителя. Он был по пояс мокрым, и его синие брюки облепили ноги. Незнакомец показался ей очень высоким и худым. Узкое лицо его было загорелым, как у рыбака.

— Спасибо вам, — проговорила Эспер, все еще покашливая. — Не понимаю, как это я могла сделать такую глупость? Я выросла у воды. Правда, я не ожидала здесь никого увидеть… — Она натянула на голые ноги юбку и покраснела. Незнакомец кивнул и улыбнулся:

— Хорошо, что у вас такие длинные волосы. Большое удобство для спасателей, — он посмотрел на свои руки. Несколько длинных золотистых волосков прилипли к ним. Незнакомец снял их, пристально рассматривая.

— Странный цвет. Трудно ухватить его, — сказал он задумчиво.

Эспер встала на ноги. Ей было неприятно, что на ее волосы опять обращают внимание, но этот человек только что вытащил ее из воды, и она думала, что прежде всего надо поблагодарить его.

— Вы спасли мне жизнь, сэр, — сказала девушка. — Не знаю, как и благодарить вас. Я — Эспер Ханивуд и живу в этом городе. Если я могу как-то…

— Можете, — сказал решительно ее спаситель. — Стойте там, где сейчас стоите, мне нужно нарисовать вас. Я начал, когда вы бродили по воде, но так даже лучше. Сейчас ваша одежда мокрая, и я вижу линии вашего тела.

Девушка вновь покраснела и разозлилась. Тогда он вдруг улыбнулся и добавил:

— У вас красивое тело. Вы действительно красавица.

У Эспер от изумления открылся рот. Она подозрительно посмотрела на этого парня. Он улыбался, но в улыбке его насмешки не было — она излучала теплоту и дружелюбие. Его белые зубы удивительно контрастировали с темной кожей лица. Он подобрал свои рисовальные принадлежности и потребовал:

— Смотрите на море, вон на ту скалу, голову слегка поверните ко мне. А не могли бы вы снова так же подоткнуть юбку, чтобы я увидел ваши ноги?

— Нет, — вскричала Эспер, — ни за что!

Незнакомец пожал плечами, ничего не сказав. Он взял уголь и начал рисовать.

Она стояла, повернувшись как он просил, глядя на «утес на полпути», и в ней боролись два сильных чувства — возмущение и признательность. Как ему в голову не пришло, что она вся промокла и ей надо отдохнуть после такого испытания? С другой стороны, он спас ей жизнь. Эспер вспомнила паромщика, который говорил про «сурьезного художника». Понятно, это он и есть. Но главное — этот парень назвал ее красавицей! Это звучало для нее как музыка.

Эспер выпрямилась, гордо подняв подбородок. Заходящее солнце окрасило воду в пурпурный цвет. Ветер стал прохладным, и Эспер поежилась. Девушка просительно посмотрела на незнакомца. Тот кивнул, закрыл свой блокнот и подошел к ней.

— Прекрасно. Вы хорошая модель. Не могли бы вы позировать мне завтра? Я хотел бы сделать акварель.

— К сожалению, ничего не получится — у меня много работы дома. Пожалуйста, отвернитесь, мне нужно надеть чулки и туфли.

Парень фыркнул и отошел к скале. Там он собрал все свои принадлежности. Обувшись, Эспер подошла к нему:

— Можно посмотреть рисунок?

— Пожалуйста.

Она была смущена тем, что увидела. Конечно, тут была изображена женская фигура, с округлостями и изгибами, но море он тоже нарисовал с помощью таких же округлостей и изгибов, так что трудно было различить женщину среди волн. И этот «сурьезный» нарисовал ее все же с голыми ногами.

— Вам не понравилось? — спросил он, закрывая альбом. Но Эспер видела, что ее мнение его совершенно не интересует, и это также было ей неприятно.

— Я ухожу, — сказала она тихо. — До свидания.

— Постойте.

Девушка посмотрела на художника и увидела, что выражение его лица изменилось. До сих пор, хотя он и смотрел на нее, когда рисовал, он был словно скрыт от нее невидимой стеной.

Теперь он снова улыбнулся своей трогательной улыбкой, и она поняла, что имеет для него какое-то значение.

— Послушайте, Эспер… Ведь вас так зовут? Мое имя Ивэн Редлейк. Господи, да у вас же рукава еще мокрые! Какой я болван! Вот, выпейте, — он развернул сверток с провизией и подал девушке фляжку с вином.

Эспер повиновалась и нашла красную жидкость обжигающей и очень неприятной на вкус. Мама никогда бы не подала такое у себя. Ивэн допил остальное сам и швырнул фляжку далеко в море.

— Ну, а сейчас мы побежим, и вы согреетесь, — он обнял девушку за талию и бросился вперед.

— Пустите меня, пожалуйста, — вскрикнула она, но он не обратил на это внимание, и они вместе побежали по лесистому берегу.

Они остановились только у переправы. Эспер смеялась, щеки ее горели, а сердце стучало в груди. Руки Ивэна обнимали ее за талию, но она не противилась этому, это было первое настоящее прикосновение мужчины после того, как она рассталась с Джонни.

— Вы возвращаетесь к жизни, — сказал Ивэн, он убрал руку с ее талии, обнял за шею и осторожно поцеловал в губы.

Дыхание Эспер участилось. Она подняла руки и невольно оттолкнула его, но он уже отпустил ее, и это проявление протеста оказалось излишним.

— Не изящно, — заметил он. — Эспер, вас нужно учить. Вы обладаете красотой, силой и, конечно же, страстью, но вы ничего не знаете об этом. Поднимите голову и перестаньте сутулиться. Сколько вам лет, в конце концов?

— Двадцать четыре, — мрачно произнесла девушка, повернувшись к своему спасителю спиной и направляясь прочь по тропинке. Ее глаза наполнились жгучими слезами. Ивэн шел следом за ней, неся на руках свой платок и жестяную коробку с рисовальными принадлежностями.

— Вы взрослая женщина, — заметил он, — и должны вести себя соответственно.

— Кто вы такой, чтобы учить меня, — с возмущением произнесла Эспер, ускоряя шаг.

Ивэн не ответил. Они оба шли в молчании, пока не достигли вершины склона, обращенного к заливу.

— Кстати, не знаете ли вы о каком-нибудь местечке в городе, где бы я мог остановиться на несколько дней? Марблхед подходит мне прекрасно!

«Отлично, — подумала девушка, — его можно послать к Мартину Хэму, или в отель «Марблхед», или даже к мисс Берней в Рэдстонскую бухту. Как можно дальше отсюда».

— Эспер, — мягко сказал Ивэн, снова взяв ее за руку. Через одежду Эспер вновь почувствовала его тепло, и взгляд ее скользнул в направлении его руки.

— У нас есть гостиница, — произнесла она, переведя взгляд вдаль, в сторону домов, рядами выстроившихся около залива. — Возможно, ма найдет вам комнату.

— Ну и прекрасно.