Очарование страсти

Глава 7

Пэтси быстро поправлялась и с середины января могла считаться вполне здоровой. У Лин были основания считать, что Майкл Кэррон приезжает навещать ее почти во все дни разрешенных посещений. Не раз, заходя к Пэтси, она заставала обоих, погруженных в настольные игры вроде «Вверх-вниз» или «Лудо», которые Пэтси обожала, говоря в объяснение: «Мой природный ум никогда не позволяет мне выигрывать, где нужно соображать; но там, где нужно бросать кости, ирландское счастье всегда меня выручает!»

Отец Пэтси приехал из Ирландии, чтобы забрать ее домой для отдыха, который ей полагался после болезни, прежде чем она вернется к своим обязанностям. Чтобы она не утомилась от долгого путешествия к себе в Голуэй, они договорились, что остановятся на ночевку в Дублине, доме у Майкла. Самого Майкла там уже не будет, но Лин сказала, что это удачная идея, спросив у Пэтси, довольна ли она и волнуется ли, что познакомится с сестрами Майкла. Но оказалось, что Пэтси смотрит на эту перспективу с мрачной тревогой.

— Целых три сестры, — хмуро сказала она, когда Лин помогала ей укладывать вещи в дорогу. — Дублинские девушки, — добавила она мрачно и загадочно, как если бы это многое объясняло.

— Ну и что ж такого? — не понимая, спросила Лин.

— Что такого?.. А то, что все дублинцы ходят задрав нос выше головы, такие они, видите ли, важные и разодетые! Я спросила у Майкла: «Скажи мне, где, интересно, твои сестры покупают себе платья?» А он сказал: «Ну, где… На Грэфтон-стрит, где же еще?» Так что сама видишь, какой у них уровень и как мне придется тоже стараться не ударить в грязь лицом — это мне-то, у которой все платья шила одна женщина в Клэнмое? Все до одного, кроме того розового, что ты не позволяешь мне надевать!..

Лин подавила смех.

— Ну, Грэфтон-стрит — это не Пятая авеню или рю де ля Пэ! — возразила она.

— Может, оно и так, но…

— Ну хорошо, если это и так, ты думаешь, Майклу не все равно, где ты одеваешься — в Клэнмое или на Грэфтон-стрит? Да когда он в первый раз увидел тебя после операции, ты была со вкусом одета в неотбеленную бязь, завязанную на шее тесемками! — отпарировала Лин, не щадя ее.

Пэтси застыла, держа платье в руках:

— Неужели? Я не помню.

— Да! Он в первый же день приехал и так упрашивал, чтобы ему разрешили увидеть тебя, что сестра позволила ему заглянуть одним глазком в щелку, когда ты еще спала. И поверь, дорогая Пэтси, ты была не в лучшем виде тогда.

— О Боже! А что он сказал?

— Сестра не доложила об этом. Но, правда, сказала, что он смотрел на тебя чуть ли не с молитвенным выражением.

— С молитвенным?!

— Да. Так сказала сестра. Больше я ничего не знаю. — И Лин низко нагнулась над чемоданом Пэтси, чтобы скрыть свой смех над ее пораженным молчанием, показывающим, какое глубокое впечатление на нее произвело это наблюдение сестры. Во всяком случае, она благополучно уехала на следующий день, и вскоре Лин получила от нее первое письмо, которое ее полностью успокоило, потому что Пэтси писала, что сестры Майкла — совсем не гордячки и очень славные, почти как сам Майкл.

Несколько дней спустя после отъезда подруги Лин с удивлением узнала, что ее вызывают в кабинет к начальнице. Она мысленно быстро перебирала свои возможные грехи и нарушения правил, но никак не могла догадаться о причине вызова.

Но степенная улыбка и радушная манера начальницы сестринского корпуса сразу же успокоили ее. Пожилая дама серьезно сказала:

— Я вызвала вас сюда, сестра, чтобы сказать вам о своем решении препоручить вам собственную палату — с понедельника вы назначаетесь в палату Принстон. Вы будете исполняющей обязанности старшей сестры только вначале, а затем, если ваша работа докажет, что вы достойны этого, вы будете официально утверждены как старшая сестра.

Собственная палата! О, это стоило всей тяжелой и нудной работы младшей сестры, всех разочарований и скучной рутины, иногда казавшейся бесконечной. Теперь у нее будут некоторые привилегии и новые права. Но тут вдруг все эти быстро мелькающие мысли оборвались, и сердце у нее упало. Ведь это означает и конец ее работы в операционной, конец ежедневных встреч с Уорнером Бельмонтом!

Она знала, что начальница ждет от нее ответа, но пока она с трудом пыталась найти тактичные фразы, чтобы отказаться от этого выдвижения, сказать ей, что лучше она останется на прежнем месте, та неуклонно продолжала:

— Я признаю, что в качестве первого места в новом звании Принстон, с его репутацией несколько трудной палаты, явится для вас чем-то вроде испытания. Я надеюсь, что вы оправдаете мое решение назначить вас туда и будете смотреть на вашу работу там как на настоящий вызов вашим способностям. Но хотя я чувствую, что вы готовы к этому выдвижению, не менее важно, чтобы это почувствовали и вы сами. Что вы мне ответите, сестра?

Лин еще не знала, что сказать, и боялась, что ее нерешительность будет замечена начальницей, и та посчитает, что она не уверена в себе.

Может быть, поэтому она так тщательно выбирала слова, говоря с ней, и Лин, к собственному удивлению, почувствовала, что она понимает старую даму.

Вызов ей, ее способностям! Да, именно так она будет теперь воспринимать эту возможность освободиться от сладкой горечи порабощающего влияния Уорнера Бельмонта на ее мысли и жизнь, раз из этого для нее не может ничего получиться. Она примет предложение начальницы перейти в палату Принстон. Потому что… вдруг Уорнер — и при этой мысли ей стало чуть ли не плохо — вдруг он услышит, что кто-нибудь истолковывает ее отказ от повышения по службе лишь желанием оставаться поближе к нему? Если это случится, что он будет думать о ней? Впрочем, тут нечего было и задавать такой вопрос — она знала, что он даже не попытается скрыть свое неблагоприятное мнение о ней.

Она спокойно сказала:

— Я очень благодарна вам, мэм. Я сделаю все, что могу, работая в палате Принстон.

— Хорошо. Вы становитесь самой молодой старшей сестрой в нашей больнице. Конечно, были и другие претенденты на это место, но, наверное, мне стоит сказать вам, что ваша смелость в решении вернуться снова сюда и ваш твердый выбор сестринского дела как профессии после ваших больших личных переживаний делают вам честь и оправдывают мое решение выбрать именно вас.

Лин возразила:

— Но я всегда любила эту работу, мэм. Мне не хотелось оставлять ее даже ради…

— О, разумеется. — Начальница поднялась, двинулась к двери и открыла ее. — Но я так понимаю, хотя и не из ваших собственных слов, что перед тем, как вернуться назад, у вас была серьезная внутренняя борьба, в которой победила сила вашего собственного характера… — И при этих словах Лин внезапно оказалась по другую сторону двери, мягко, но решительно затворившейся за ней.

Она была права! Они никогда не обсуждали обстоятельства, которые привели ее к решению вернуться на старое место в Бродфилд. Но тогда каким образом начальница узнала обо всем этом, если… У нее забилось сердце… Если не через Уорнера Бельмонта? Лин покраснела, вспомнив, как он тогда вмешался со своим жестким непрошеным советом. По крайней мере, он дал возможность начальнице поверить, что окончательное решение было принято ею самостоятельно. Но как мало она заслуживает этого!

Палата Принстон была «трудной», как сказала начальница, не столько из-за ее величины или сложностей работы, сколько из-за ее обитателей. Собственно, палата была не так уж и велика, в ней было не более десяти кроватей, зато в них лежали мальчики-подростки. Народ был более чем живой, склонный к бойкости и дерзости с нянями, и Лин увидела, что поздравления от коллег были смешаны с немалой долей сочувствия к ней. В самом деле, любители поострить вспоминали всякие жуткие повествования кое о ком из сестер этой палаты, которых в свое время уносили в состоянии полной невменяемости прямо в психиатрическое отделение.

Но только Нора Фейерс ухитрилась подпустить дозу яда в свои поздравления, добавив:

— Операционная без вас заскучает.

— Ну, не считаю себя незаменимой, но все же надеюсь, что меня будут помнить, — ровно ответила Лин.

— Но наверное, все же не так, как вы их?

— Судя по отзывам, работа в Принстоне занимает весь день, и на сожаления едва ли останется время, — хладнокровно парировала Лин, надеясь в душе, что Нора сама не подозревает, насколько она близка к правде.

— Но значит, сожаления все-таки будут? — хитро спросила Нора. — Я думаю, что они и должны быть, если вы достаточно ценили вашу близость к некоторым хирургам. В Принстоне, поскольку это терапевтическая палата для выздоравливающих, вряд ли будут те же возможности для личных контактов подобного рода!

Лин даже проглотила комок в горле, поворачиваясь к ней и говоря:

— Если бы вы когда-нибудь работали в операционной, вы едва ли бы возразили, что в группе бесформенных фигур, закутанных в халаты и маски от пяток до глаз и работающих при температуре Бог знает сколько градусов, есть что-то восхитительно личное! — сказала она.

Но Нора ответила только скептическим смешком, и Лин почувствовала, что ее отповедь не имела такого успеха, как она надеялась.

В воскресенье Лин отправилась в палату Принстон, чтобы заранее ознакомиться с обстановкой и воспользоваться советами уходящей оттуда сестры Оллмен. Она пришла в тихий час, когда предполагалось, что больные должны лежать в постелях, но, когда они вошли в палату, из-за задернутых занавесок послышался тихий топот и как будто столкнулись несколько человек, бегущих к своим кроватям.

Сестра Оллмен пригвоздила одного из провинившихся внимательным взглядом.

— Аллан, ты вылезал из кровати! — сказала она строго.

— Нет, сестра!

— Я видела, как ты бросился в кровать, когда я вошла.

— Это у меня только одна нога была не в кровати… Это остроумие вызвало всеобщее хихиканье, и даже Лин хотела улыбнуться. Сестра наклонилась, чтобы подоткнуть одеяло привычной рукой, прошептав Лин на ходу:

— Они страшно любят эти нагловатые ответы. Но вам нельзя подавать вид, что вы обращаете на это внимание, потому что, если они увидят, что вам это не нравится, вам спасу не будет.

Лин пообещала усвоить это и затем, когда они обходили все кровати, сосредоточилась, пытаясь запомнить подробности истории болезни каждого мальчика. Сама палата была светлой и очень приятной; в данный момент здесь было занято только несколько кроватей. Дальний конец палаты был отгорожен. Сестра Оллмен объяснила, что эту часть палаты держат как резервную на случай поступления пострадавших при чрезвычайных происшествиях, но что она еще ни разу не использовалась по назначению с тех пор, как она здесь работает.

— Я думаю, что в этих случаях штаб по чрезвычайным ситуациям должен прислать сюда и своих медиков, а что касается вас, вы должны работать с нашим персоналом, в том числе и с младшей сестрой и двумя практикантками.

Лин понравился ее будущий кабинет, рядом со входом в палату, которую можно было видеть через внутреннее стеклянное окно кабинета. Здесь она будет советоваться с терапевтами и хирургами, писать отчеты и принимать родственников больных, если им нужно будет поговорить с ней. Она почувствовала приятное волнение при мысли о том, как она украсит кабинет какими-нибудь своими вещами: например, на подоконник поставит керамическую вазу с цветами; дорожные часы — подарок Тома — очень пригодятся здесь. А может быть, ей удастся подобрать какой-нибудь хорошенький чайный сервиз.

Сестра Оллмен заваривала чай. Некоторое время они говорили на чисто профессиональные темы и о палате, а затем сестра сказала задумчиво:

— Знаете, все-таки странно думать, что завтра меня уже не будет касаться то, что происходит в этой палате!

— Вы увольняетесь, значит?

— Да. Я выхожу замуж. Можете себе представить, с каким трудом я пытаюсь ничего не забыть? Надеюсь, что я ничего не забыла рассказать вам, Эсолл!

— По-моему, вы рассказали мне все. Я считаю, что вы полностью ввели меня в курс дела.

— Я рада, если это так, дорогая. Во всяком случае, я уверена, что у вас все пойдет успешно. Вы единственный человек, кому я со спокойной душой передаю палату.

— А вам не жаль уходить отсюда? Я помню, я очень жалела, — сказала Лин не подумав.

На лице ее собеседницы внезапно показалось пристыженное выражение.

— Дорогая моя, я ведь совсем забыла, что вы… Поверьте, мне совестно за мою бестактность.

— О, пожалуйста, не надо. В тот момент мне было очень плохо, но я ни разу не пожалела, что вернулась сюда, в больницу. А теперь, когда мне поручили Принстон, я чувствую, что у меня впереди самое интересное.

На следующее утро во время завтрака отключили электричество. Конечно, в Бродфилде была автономная аварийная станция, но, пока переключались на эту систему, весь обычный распорядок дня немного сбился с ритма.

В столовой кто-то ворчал над тарелкой с холодной овсянкой:

— Странно, почему это случается всегда по утрам? Я думаю, что ночные дежурные сговорились с электростанцией и у них есть прекрасная причина не доделать все к нашей смене.

Лин уныло сказала:

— А у меня сегодня как раз первый день работы в новой палате.

— Что делать, милая, такова жизнь — слышали такое изречение? — добавил кто-то саркастически, и посреди общего смеха Лин, доев свой завтрак, встала из-за стола и вышла.

Как она и опасалась, все утренние процедуры в палате шли с опозданием; и она поняла, что ей и ее подчиненным придется работать изо всех сил, чтобы нагнать упущенное, если они хотят доделать все к обычному времени докторского обхода.

Когда она вошла в палату, то немедленно стала объектом комментариев больных.

— Гляди, вот наша новая сестра!

— Нет, это не она!

— Она! Та самая, что вчера приходила и смотрела нас…

— А она куда красивее, чем наша Оллмен, правда?

Слыша все это, она сочла за лучшее не подавать виду, хотя все замечания были явно рассчитаны на ее реакцию.

Вместо этого, она поочередно обошла всех мальчиков, спрашивая, не нужно ли им что-нибудь и что передать от них родным, если они будут звонить. Закончив обход, она собралась идти к себе в кабинет, когда в дверях палаты навстречу ей показалась каталка, сопровождаемая незнакомым практикантом и санитаром.

— Что это? У меня не должно быть новых больных сегодня, — спросила Лин. — У нас нет готовой постели.

— Его переводят из мужской хирургической палаты, сестра. Это пациент мистера Бельмонта, — ответил практикант. — С этого утра он должен быть в вашей палате.

— Но нас не известили, — начала было Лин и замолчала, посмотрев на мальчика, лежащего на каталке. Это был Джонни Бейнер, лежащий с широко открытыми тревожными глазами; он словно боялся, что спор, идущий над его головой, окончится тем, что его не пустят в палату.

Лин успокаивающе погладила его по плечу:

— Не беспокойся, Джонни. Сейчас мы тебе найдем место. — Обращаясь к практиканту, она сказала: — Везите его в палату и поставьте пока там, где нет сквозняка; а я схожу позвонить в мужскую хирургию.

Но никто не посочувствовал ей по поводу того, что палата Принстон не была извещена заранее о переводе в нее Джонни.

Сестра из хирургической палаты лаконично ответила:

— Он переведен по приказу У.Б. И вам вчера сказали об этом, чтобы вы утром его ждали.

— Мне не сказали, потому что я приняла палату только сегодня, и в журнале за вчерашнее число нет такой записи, — настаивала Лин. Она догадалась, что, видимо, это было той вещью, которую сестра Оллмен все-таки не вспомнила, и от всей души надеялась, что этим ее забывчивость ограничилась.

— Ну, милая, это вы должны ломать себе голову, как быть. Вы что, хотите сказать, что у вас нет свободных кроватей?

— Да. Вообще, есть две, но обе для больных, которые поступят днем. Неужели вы не могли прислать мальчика пораньше, сестра? Ведь вот-вот начнется докторский обход.

— Ну конечно, мы должны были раньше сделать это. Но в нашей палате хаос — ну, полный хаос — из-за отключения света. И теперь уж все равно он у вас, и я вам советую занять одну из этих постелей — быстро! А тех дневных больных потом как-нибудь устроите. Знаете, почему? Потому что приказ У.Б. был — поместить Джонни Бейнера у вас к тому времени, как он — У.Б. то есть — придет лично проследить, как ему проводят лечение прогревом. А так как упомянутый джентльмен уже у нас, то надо думать, что потом он пойдет сразу к вам.

— Господи!.. Спасибо, что сказали! — Лин положила телефонную трубку, бросилась в палату, чуть не наткнулась на аппарат, который катили по коридору.

— Мы немножко не готовы для вашей процедуры, — запыхавшись, сказала она физиотерапевту. — Вы можете немного подождать?

— Я-то могу, — улыбнулась девушка. — Но ведь вы знаете, что мистер Бельмонт сейчас придет?

Лин кивнула и вошла в палату, приняв спокойный вид, который скрывал ее тревогу. Но она сталкивалась с сестрами, которые теряли голову и беспомощно разводили руками, заражая всех окружающих чувством собственной паники, уже совершенно не соответствующей породившей ее причине. Она подумала, как было бы хорошо, если бы это был какой-нибудь другой хирург, но не Уорнер Бельмонт. Но она решила, что никто — ни один человек — не должен догадаться, как важно для нее, чтобы именно сейчас все прошло гладко.

Она организовала кровать для Джонни, отослала прочь каталку и была готова к встрече Уорнера, когда он вошел в палату.

— Доброе утро… сестра! — Он бросил мгновенный взгляд на белую вуаль, символизирующую новый ранг Лин и заменившую форменный чепчик младшей сестры только сегодня утром. Она почувствовала огромное желание — как уже было один раз раньше! — чтобы он забыл про этикет и сказал ей что-нибудь более дружеское и теплое. Но он продолжал: — У вас здесь мой больной, переведенный из мужской хирургической палаты. Но мы ведь оба знаем этого мальчика — Бейнера.

— Да, он здесь. — Она подвела его к кровати Джонни как раз в тот момент, когда ее помощница положила грелку между простыней и поставила кувшинчик с лимонадом ему на тумбочку.

От его взгляда не ускользнули эти запоздалые манипуляции, и он, быстро взглянув на Лин и щупая пульс Джонни, резко спросил ее:

— Надеюсь, у него было время привыкнуть к обстановке? Я назначил ему лечение, проводимое при мне, и я бы не хотел, чтобы моих больных сразу кидали под аппарат, не дав им возможности осмотреться.

На какой-то момент у Лин было искушение уверить его, что у Джонни было достаточно времени, чтобы отдохнуть после перевода его сюда. Но она не хотела лгать и, прямо посмотрев ему в глаза, сказала:

— Нет, он поступил к нам как раз перед вашим приходом.

— Я так и думал. Но я понял, что переводы из одной палаты в другую обычно делаются с самого утра, как можно раньше?

— Да, думаю, что обычно так и делается, — спокойно ответила Лин. — Но сегодня утром у нас отключили электричество, и из-за этого в каждой палате весь распорядок сдвинулся.

— Я все-таки думаю, что подобные непредвиденности бывают достаточно часто, чтобы научиться примиряться с ними, — без всякого сочувствия сказал Уорнер. — Вы что же, значит, считаете, что виновата мужская хирургическая палата, что так поздно отправила к вам пациента?

— Не совсем, — призналась Лин честно. — Боюсь, что я не получила извещения о его переводе к нам или о том, что вы будете присутствовать во время лечения. Если бы я знала, я бы сама послала туда каталку за ним.

— А почему же вам не прислали извещения?

— Оно должно было быть записано в журнале за вчерашний день, но записи там не было.

— Так чья же это вина? — Один безжалостный вопрос следовал за другим.

— Сестра, сдавшая дежурство, должна была меня предупредить устно или сделать запись в журнале.

— Значит, она должна подвергнуться взысканию. Кто она?

По губам Лин пробежала еле заметная улыбка.

— Это была сестра Оллмен. Но вчера вечером она уехала насовсем — она выходит замуж.

— Что, по-вашему, конечно, извиняет ее упущение? Боюсь, что, по-моему, ничуть! Очень хорошо, сестра. Можете готовить Бейнера к сеансу. Я хочу посмотреть, как это будет проходить у него, но, если у вас есть дела, я вас больше не задерживаю.

Жалея, что ее так уязвили его слова, звучавшие, как будто он прогнал ее с глаз долой, Лин пошла обратно в свой кабинет, и оказалось, что там сидит Том Дринан, собирающийся навестить своего больного.

— Здесь У.Б., следит за сеансом лечения, — зачем-то доложила она Тому.

— Да, я знаю. Можно, я подожду здесь, пока он не уйдет? Кстати, как наш гений сегодня настроен?

Лин состроила гримаску:

— Не в восторге от порядка в палате, по-моему.

— В вашей палате? Но ведь это несправедливо! Вы только что приняли палату, — возмущенно проговорил Том. — Интересно, существует ли для него чисто человеческая сторона дела?

— Насколько это касается работы, для У.Б. человеческий элемент как таковой вообще не существует, — провозгласила Лин, садясь рядом с Томом у окна.

— Пожалуй… — В голосе Тома звучало что-то близкое к сомнению. — И все же, Лин, у него должны быть обычные человеческие симпатии, просто он всегда умеет их глубоко прятать.

— Почему вы так думаете?

Лин знала, что опасно обсуждать У.Б. в таком тоне, как будто он ничего не значит для нее. Рано или поздно какая-нибудь неосторожная нотка в ее голосе может ее выдать. Когда Том говорил, она уловила слово «доброжелательность». Вдруг она почувствовала, как важно для нее, чтобы к Уорнеру Бельмонту — человеку, которого она любила, — относились бы с доброжелательностью — и Том, и все, кто его знает. Потому что слушать, как его хвалят, было неизмеримо слаще, чем услышать похвалу самой себе. Том продолжал:

— Нет, я совершенно точно знаю, что он не жалеет сил, если надо помочь кому-нибудь из наших в больнице. Помогает и советом, и практической помощью. Знаете, Лин, если бы у меня были какие-нибудь затруднения, я бы и минуты не сомневался, что могу обратиться к нему. Я иногда даже думал… — Том замолчал и слегка пожал плечами, видимо прогоняя какую-то давнюю мысль. Потом он опять заговорил: — И еще есть одно… Не знаю, говорила ли вам Оллмен, как она ухитрялась держать в порядке эту озорную ораву, которую теперь спихнули на вас?

— Нет, а как же?

Том фыркнул:

— Ну, с ними не так легко справиться, вы и сами увидите. Но Оллмен обычно грозила им тем, что, если они будут себя плохо вести, она не позовет У.Б. к ним в палату для осмотра.

— Но ведь это не от нее зависит! — сказала Лин, которую слегка покоробило от таких дисциплинарных методов своей предшественницы.

— Ну конечно. Но они-то не знают и никогда не решились бы проверить. Одной этой угрозы было довольно. Оллмен говорит, что это было безошибочным средством, мгновенно дающим результаты, потому что вся палата обожает — заметьте, просто обожает! — У.Б., так что ни один мальчишка не решился бы безобразничать, зная, что ему достанется на орехи от других. В общем, изобретательно! Вам тоже надо будет воспользоваться этим, Лин.

Но Лин медленно сказала:

— Я тоже видела, как он умеет ладить с мальчишками. Вы помните, я вам говорила о клубе Дениса Дорна? Так вот, все ребята просто льнули к нему, когда он появлялся среди них.

— Да, это-то и странно. Он прекрасно ладит с мужчинами, для мальчишек — он вообще кумир. Но вот с женщинами — особенно с вами, сестрами, — он все-таки обращается так, как будто вы машины: опустил монетку, и все зачикало-заработало. Неудивительно, что вас это возмущает.

— Я думаю, что я возмущаюсь не столько им, сколько сама собой, когда он тыкает меня носом, что я не то сделала, не достигла установленного стандарта. — Лин формулировала то, о чем она раньше думала, — что женщина отдает все самое лучшее, когда понимает, что от нее хотят получить только самое лучшее и ничего другого.

— Значит, вам не как с гуся вода, если он начинает уж очень допекать вас своими несправедливыми замечаниями? — спросил Том с любопытством.

Лин грустно улыбнулась:

— Если бы как с гуся вода, я бы так не переживала. Но я думаю, что едва ли найдется хоть одна сестра, которая не чувствовала бы то же самое после разговора с ним.

— Ну, в этом я все же сомневаюсь, потому что не у каждой есть такая самоотверженность и взыскательность к себе, как у вас, хотя У.Б. умеет вызывать такие чувства. А что, наверное, он все-таки вам нравится?..

Том замолк, почувствовав, что вся Лин вдруг застыла в каком-то непроизвольном Движении. Он бросил на нее озабоченный взгляд, но она не смотрела в его сторону. «Вот она, эта опасность, — думала она, — которую я сама, по глупости, навлекла на себя, когда поддалась искушению поговорить с Томом об Уорнере». Гордость заставила ее стараться из всех сил, чтобы любой ценой удержать в тайне свои чувства. Но она напрасно пыталась придумать какую-нибудь тривиальную, обычную уловку, которая бы прозвучала правдиво. И в конце концов первым опять заговорил Том.

Он сказал очень тихо:

— Извините, Лин, но, пожалуй, теперь поздно продолжать скрывать. Похоже на то, что я, сам того не зная, напал на правду. Только ведь он не просто нравится вам?

— Нет, не просто.

— Это он «кто-то», о ком вы мне тогда говорили?

— Да.

Том повернулся и крепко взял ее за плечи. С внезапным страхом она прошептала:

— Не нужно, Том! Здесь нельзя говорить об этом. Я сейчас на дежурстве…

Но он не обращал внимания и крепко сжимал ее плечи, тревожно и быстро говоря:

— Лин, это хуже, чем я думал! Я не спал ночами, без конца ломая себе голову над тем, кто бы это мог быть. Я перебирал мысленно всех мужчин, которых когда-нибудь видел говорящими с вами. Да, я даже обсуждал вероятность того, что это сам У.Б., хотя сразу же подумал, что вы должны отдавать себе отчет, что здесь не может быть реальной надежды для вас. Прежде всего, он полностью и абсолютно независим по характеру. Я даже как-то слышал его высказывания: он не признает зависимости ни от кого — ни от кого, вы слышите? Он не сказал, но дал понять, что не нуждается ни в чьем совете, помощи, расположении, ни в чем, ни от одного человеческого существа. И как же вы думаете, чем все это окончится для женщины, которая полюбит его? Чем это окончится для вас, Лин? Даже здесь, на этой работе, вы привыкли к тому, что вы нужны, в вас нуждаются многие. Разве у вас у самой в таком случае нет права ожидать от мужчины, которому отдаете свою любовь, того же: чтобы он нуждался в вас?

— Том, вы такой славный, что заботитесь обо мне. Вы наговорили мне так много… Но это ничего не значит для той части меня, которая любит его, — ничего… — Беспомощным жалобным жестом Лин приложила кончики пальцев к вискам, как бы желая утишить невыносимую боль.

Но Том был безжалостен и продолжал, не останавливаясь:

— Перри Гарстон обманул вас, Лин. Он заставил вас поверить, что вы ему нужны, хотя это было не так. Конечно, здесь совсем другой случай. Я и сам вам говорил, что У.Б., по крайней мере, никогда не обманет. Но результат этого ужасного увлечения в общем получится таким же — вы тратите свою любовь на человека, который в ней не нуждается. И никогда не будет!

— Том, пожалуйста!.. — Лин попыталась освободиться.

Он снял свои большие руки с ее плеч и мягко положил ладони на ее руки, охватившие лицо. Наступило молчание, и на мгновение Лин испугалась, что он собирается поцеловать ее. Но он опять заговорил:

— Лин, милая, здесь не время и не место снова говорить об этом. Но вы нужны мне. Вы знаете это, правда?

Потом Лин никак не могла припомнить, кто же из них двоих первым понял, что они не одни. О себе она только знала, что внезапно почувствовала, как электрическую искру, что в дверях появился Уорнер Бельмонт и что Том тоже это заметил. Следующей осознанной мыслью было то, что, появись он моментом раньше, он бы мог услышать, как они говорят о нем. Но по-видимому, он слышал, как Том назвал ее «милой», и видел, как он взял ее лицо в руки. И снова, как тогда на танцах, вся ее преданность Тому заставила ее почувствовать стыд не за него — только за себя, что ее увидели в такой момент. Она — сестра, к тому же на дежурстве. Заметив жесткие линии вокруг губ Уорнера Бельмонта, означавшие, по ее опыту, осуждение и презрение, она собралась с силами для защиты Тома, хотя не чувствовала достаточной уверенности.

Но к ее удивлению, Уорнер обратился не ней; он смотрел на Тома.

— Если вы делаете обход, Дринан, я готов, я кончил дела в этой палате.

— Благодарю, сэр. — Коротко взглянув на Лин, Том вышел, оставив их вдвоем.

— Ну, сестра, что-нибудь хотите мне сказать о больных?

— Пожалуй, нет, мистер Бельмонт. Вы хотите, чтобы мы ежедневно записывали данные о Бейнере, новом больном? — Неужели он ничего не скажет? То, что он так подчеркнуто игнорирует сцену, которую нечаянно застал, было бесконечно более обидно, чем самое саркастическое замечание, которое он мог сделать.

— Нет, пока не нужно, если не будет ухудшения. Но я раза два в неделю буду его навещать. Пока же пусть он продолжает свои корректирующие упражнения, может начать даже следующие, после тех, что мы с ним делали у нас в мужской хирургической палате. Я вам пришлю инструкции и объяснения. Кстати, что вы о нем думаете?

Если бы Лин была в состоянии, ей было бы приятно почувствовать это признание ее нового ранга. Хирурги-консультанты не спрашивают мнения младших сестер о состоянии их больных! Но она почти и не видела еще Джонни Бейнера, и все, что она могла ответить, было:

— Я не думала, что он будет так хорошо поправляться. У него просто замечательный прогресс, правда?

— Не более замечательный, чем следовало ожидать при правильном лечении, и даже вообще при лечении. Что касается его выздоровления, то я много работал с ним последние несколько дней, потому что хотел, чтобы он был именно под вашим наблюдением.

— Под моим? Значит, когда я ушла из операционной, вы знали, что я перехожу сюда, в палату Принстон?

— А почему бы мне не знать? В интересах моих больных мне приходится быть в курсе таких вещей. И когда я узнал об этом, я подумал, что, поскольку на вас лежит общая ответственность за его госпитализацию, то мы можем также разделить и удовлетворение от того, что он уйдет от нас здоровым. Поэтому я и поторопился перевести его из моего мужского отделения к вам в Принстон, надеясь, что эта идея будет так же приятна вам, как и мне.

— Я рада. И я так благодарна.

Странно, что в этот момент она действительно чувствовала себя полностью довольной этим подразумеваемым объединением их интересов, пусть даже только в сфере работы. Потом, думая об этом, она перебирала свои воспоминания, копалась в них, тщетно надеясь найти какой-нибудь намек на то, что он воспринимал ее хоть немного как женщину, а не только идеально натренированную сестру. Наверное, все же Том был прав. Редко и неожиданно, но тем более вызывая у нее чувство радости, Уорнер позволял ей заглянуть себе в душу. Так было, когда он утешил и успокоил ее в ночь несчастья с Пэтси. Так было, когда он позволил ей побывать в уюте своего дома на Рождество. Но он не требовал от нее ничего взамен. Ничего, что она так мечтала ему дать.

Она услышала его вопрос:

— Скажите, а вы больше не видели мать мальчика?

— Видела. По-моему, она совершенно успокоилась насчет Джонни. Я специально ходила навестить ее, когда была в Эмберли на Новый год.

В тот раз Том был с ней в Эмберли, приехав в гости после своего карантина. Но сейчас она даже не захотела думать о Томе.

— А, значит, вы были там? А я видел мистера Дорна в клубе, но больше не встречал миссис Дорн. Как она поживает? Наверное, теперь не беспокоится о вас?

— Обо мне?

— Конечно. Когда я был там, мне казалось, она тревожится за вас, но теперь у нее прекрасные планы на вашего будущее.

— Боюсь, что я чего-то не понимаю. Мэри Дорн мой очень близкий друг, и я знаю, что она беспокоилась за меня в определенный период моей жизни. Но вы хотите сказать, что она говорила с вами обо мне? — Лин была в полном недоумении, чувствуя, что он подразумевает больше того, что сказал, и пытаясь продраться сквозь этот туман недоговоренности к истинному значению его слов.

— Да. Пока мы были одни с ней в Эмберли, она заговорила на эту тему. Не я. Но у меня сложилось впечатление, что у нее в отношении вас появились определенные надежды…

— Извините, но я все еще не понимаю… — Лин чувствовала, что у нее пересохло в горле.

— Неужели не понимаете? Да, сейчас мне пришло в голову — слишком поздно, — что я, вероятно, злоупотребляю доверием Мэри, заговорив об этом. Если так, то раскаиваюсь и прошу вас извиниться за меня перед миссис Дорн. Хотя теперь, когда ее планы в отношении вас, по-видимому, сбываются, я не поверю, что она будет так уж сердиться.

Он резко повернулся и вышел из комнаты. Слушая, как замирает звук его шагов по каменному полу коридора, Лин инстинктивно почувствовала, что, хотя он нарочно пытался скрыть значение своих слов в туманных выражениях, между ними все-таки промелькнуло что-то важное. Но что это было, она не знала.