Одержимость

Глава 1

Господи, как же холодно, нескончаемый дождь, ветер пробирает до костей. Раньше я любила осень и зиму, а сейчас я ждала потепления. Тогда в моем убежище из картонных коробок будет намного уютнее. Я достала спички из кармана огромной рваной куртки и взяла из стопки листовку, привычный текст бросился в глаза: "Внимание, пропала девочка. Мария Свиридова. 15 лет. Особые приметы – родинка на правой щеке. Всех, кто знает о её местонахождении, просим обратиться по этому номеру телефона… "

Я подожгла листовку и с наслаждением смотрела, как горит бумага. Я содрала их все, по крайней мере, в нашем районе. Каждую ночь, вот уже больше года, я обрывала эти жалкие клочки бумаги, развешенные социальными работниками школы или кем там ещё. Я не хотела, чтобы меня нашли. Я не хотела в интернат. Лучше улица. В животе заурчало. Цыган не принёс сегодня поесть, точнее притащил жалкие крохи, сам голодный остался, а меня накормил. Но мне было мало, я все равно не усну от голода. Возле рынка часто выбрасывают полусгнившие продукты, и если бездомные собаки не растащили пакеты, то мне перепадёт немножко чёрствого, зацвевшего хлеба, а может и корочки апельсина или колбаса. Желудок судорожно сжался, и во рту выделилась слюна. Бабушка всегда покупала «докторскую», для меня. Себе отказывала, а мне никогда. Я поковырялась в кармане, нашла «бычок», даже три – один «королевский», почти пол сигареты, посмотрела на него, повертела в руках. На завтра. Сегодня обойдусь самым маленьким. Выкурила до самого фильтра, обожгла пальцы и затушила, плюнув на тлеющий кончик. Завыл ветер, и я с тоской подумала о том, как еще прошлой весной и зимой я спала в своей маленькой тесной комнатке, и бабушка заваривала мне чай с малиной. Она умерла. Не знаю почему, просто умерла. Я никогда не считала её старой и никогда не задумывалась, что останусь одна, и вдруг она ушла вот так быстро, а кроме неё у меня никого не было. Отец нас бросил ещё до того, как я родилась, а мама умерла при родах. Только фотография висела на стене, да бабушкины рассказы. Но она оставалась для меня чужой и незнакомой. Это все равно, что потерять что-то, чего у тебя никогда не было. Я не понимала тупых соболезнований и вопросов типа: "Как ты без мамы?". Да как все. Жизнь на улице началась внезапно. Я никогда не думала, что буду способна укусить социального работника за руку, пнуть в живот коленкой и удрать в неизвестном направлении, я это сделала. Привыкать к будням бездомной бродяжки было трудно, отвоёвывать своё место на чердаке заброшенной стройки ещё труднее, но у меня получилось. Наверное, тогда я поняла, что у меня есть власть над мужчинами, пока самыми юными, такими, как Цыган. Как только я появилась в нашей «семье», он тут же положил на меня глаз. В школе меня называли красивым ребёнком, часто фотографировали для всяких там школьных газет, журналов, но это все осталось в прошлой жизни. В этой, я самым первым делом отстригла волосы ржавым ножом, обгрызла ногти. Я не хотела, чтобы во мне видели девчонку. Если бы не Цыган, которого все боялись, отымел бы каждый, кто захотел, но тот не дал. Сразу взял под своё крылышко, а потом и драться научил. Со мной вместе в картонных коробках жил Барсук. Севка. Он был младше меня года на три, но тот ещё зверёныш, поначалу мы с ним дрались за каждый сантиметр, а потом сдружились. Барсука неделю назад задавил пьяный придурок, и я осталась одна. Если это можно так назвать. У нас была своя бригада малолеток-беспризорников, на чердаке нас теперь целая толпа, и «держал» всех Цыган, сколько ему лет я так и не знала, на вид восемнадцать, но могло быть и больше, а может меньше. Кликуха такая, потому что серьга в ухе, вечно чумазый и волосы кудрявые. Хотя, хрен его знает, может и правда цыган, я его биографию не изучала. Он давал нам работу, мне почище, другим погрязнее. Каждый день мы рассыпались по району в поисках добычи. Цыган подкидывал наводку, за это получал свою долю. Он сбывал краденое, приносил нам жрачку и немного денег. Сегодня не принёс, пришёл избытый, весь в синяках, сказал, что старшие все бабки отобрали, обо мне, правда, позаботился – притащил пару кусочков хлеба. Мы так и пошли спать голодные. Цыган пообещал, что завтра у него есть для нас дело покруче, и мы точно останемся в выигрыше. Я поверила. А кому верить, если не Цыгану? Он меня оберегал. Почему? Не знаю. Не друзья, не пара. Да какая там пара, я бы его к себе не подпустила, а он и не лез. У него для этих дел Белка имелась. Малолетняя проститутка, она иногда у нас ночевала, когда сутенёр лютовал, расплачивалась с Цыганом натурой. Я не ревновала, мне было фиолетово, а вот он ревновал меня ко всем, даже к несчастному Барсуку. Но за Барсука я готова была сама кому угодно глотку перегрызть, так что его не трогали. Севкаааа. Я не оплакивала его. Для меня смерть была чем-то обыденным, я видела её очень часто, особенно на улице. Начиная с бродячих животных и заканчивая бомжами алкоголиками, а иногда и некоторыми из нас.

Листовки быстро сгорали, и огонь почти не грел заледеневшие руки. Кто-то отодвинул картон, и я увидела физиономию Цыгана.

– Мелкая, у меня к тебе дело, я зайду.

Ввалился в моё своеобразное жилище и скрутился над огнём.

– Пожар устроишь.

– Холодно.

– Так я могу и согреть, – ухмыльнулся, но дальше намёков не пойдёт, я точно знала.

– Белку свою грей лучше, или не даёт?

Цыган ухмыльнулся.

– Даёт. Мне ты нравишься. Красивая.

Это я и без него знала, точнее, когда-то знала, сейчас я не совсем была в этом уверенна: волосы торчат в разные стороны, худющая, кожа да кости, и не оформилась ещё. Сисек нет, месячные приходят, когда им вздумается. Но ведь была красивой – волосы длинные золотистые были, медовые, бабушка в косу заплетала, глаза у меня зелёные, и серёжки в ушах были, золотые, между прочим. Я их зарыла во дворе, чтоб не стырили или вместе с ушами не оборвали.

– Чего надо, Цыган?

– Сегодня приехали иностранцы в дом напротив, там свадьба. Приоденешься нормально и влезешь в толпу. Стащишь пару кошельков, никто не заметит.

– Плёвое дело.

– Ты не поняла, Мелкая, в девку переоденешься, я уже шмоток тебе достал. Никто не заметит, они там налакаются до потери пульса. Не одна пойдёшь, я с тобой, подстрахую внизу.

Я внимательно посмотрела на Цыгана, глазки бегают, губа нервно подёргивается. Учуял, видать, наживу.

– Что за иностранцы?

– Там одна шалава замуж за немца вышла, его друзья понаедут.

– Ясно. Шмотки давай и пожрать, я со вчера ничего не ела, твои крошки не в счёт.

Борзею немного, знаю, но мне можно, мне он позволял борзеть, другим бы зубы выбил.

– Там поешь. Слышь, как орут? Я проверил – все двери нараспашку.

Цыган вернулся со свёртком через несколько минут, я сбросила куртку, содрогаясь от холода, и увидела, как он меня осматривает. Черные глаза сверкнули в темноте.

– Отвернись, придурок.

Отвернулся, ты гляди. Я стащила с себя штаны, футболку. Холод какой, собачий. Развернула свёрток, и даже не глядя, что там, натянула через голову шерстяное платье, потом колготки на ледяные ноги, туфли и свитер. На дне пакета оказалось зеркало и помада.

– Можно уже?

– Валяй, только не ржать.

Он обернулся, и я приготовилась вышвырнуть его из моей халабуды, но он не смеялся, глаза горели все так же.

– Я же сказал – красивая.

Посмотрела в зеркальце. Волосы немного отросли, но все равно короткие, физиономия не грязная, помада, как красное пятно на бледной коже. Что здесь красивого не понятно.

– Идём.

В женской одежде довольно непривычно, скованно как-то, и держаться с ним за руку непривычно, я выдернула ладонь из его тёплых пальцев и пошла вперёд.

Свадьба и правда превратилась в попойку с драками и песнями-плясками. Невеста танцевала на столе, жениха вообще не было видно, и Цыган оказался прав, я вписалась в эту толпу и незаметно юркнула в квартиру, застряла в коридоре. Вещи иностранцев тут же бросились в глаза – модные плащи, дорогие туфли в ряд. Я сунула руку, обшаривая карманы, тут же нашла бумажник. Извлекла, спрятала за пазуху, полезла в другой карман.

В этот момент на моё запястье легла чья-то огромная, покрытая веснушками, лапища и сильно сжала:

– Ты что творишь, твою мать?

Обернулась и увидела раскрасневшуюся физиономию то ли отца невесты, то ли кого из гостей: рыжие усы, пьяные глазки. Я ударила мужика в нос, вот так, как учил Цыган – лбом. Потекла кровь, он заорал, схватился за переносицу, а я бросилась по лестнице вниз, прижимая к груди бумажник. За мной целая толпа. Выбежала во двор, Цыган уже понял, что я спалилась. Кто-то сгрёб меня сзади за шиворот, я увернулась, и упала в грязь. Цыган бросился на обидчика, но тот мёртвой хваткой держал меня за лодыжку. Все, как в замедленной съёмке. В руке Цыгана блеснул нож, он ударил одного из мужиков в бок. Я заорала, но меня уже скрутили, придавили к асфальту, я вырывалась, царапалась. Все орали, как ненормальные, разъярённые пьяные мужики избивали Цыгана ногами и пустыми бутылками, его лицо постепенно превращалось в кровавое месиво, а я смотрела остекленевшим взглядом, пока не приехала милиция.

Наручники щёлкнули у меня на запястьях, пинками и подзатыльниками менты затолкали меня в «бобик». Я прижалась лицом к окну, видя, как там, на асфальте, в грязи, неподвижно лежит Цыган. Спустя несколько часов, на допросе, мне скажут, что он умер, и это было несчастным случаем. Тем упырям, которые забили его насмерть, ничего не сделают.

В участке, в кармане моего свитера каким-то образом оказались наркотики, а ранение того самого мужика приписали мне. Сказали, на ноже нашли отпечатки моих пальцев. Мне дали десять лет колонии строгого режима.

– Разденься! – сутенёр говорил по-русски очень плохо, хотя мог бы говорить и на иврите, я прекрасно владела этим языком, в этой стране я уже успела побывать и не раз, но не в качестве проститутки. Медленно сбросила с себя грязные джинсовые шорты и выцветшую футболку. Осталась в одних трусиках сомнительного цвета и свежести. Посмотрела на него с презрением. Проклятый морокашка возомнил себя Богом или кем там ещё. Он думает, что будет решать, как поступит со мной дальше. Он просто не знает, что в его вонючем борделе на Аленби я не останусь даже на эту ночь. Я найду способ сбежать или меня найдут. Кто и зачем? Возможно найдут, лишь для того, чтобы пустить мне пулю в голову, а заодно и ему? Ведь всегда существовал риск, что я проболталась.

– Красивый Наташка, очень красивый.

Для них все мы русские «Наташки» и не важно: украинка, россиянка, молдаванка – все. Синоним русской проститутки, сродни оскорблению.

– Лех тиздаен![1] – ответила я и усмехнулась. Он оторопел, погладил толстыми пальцами усы.

– Ты выучил плохие слова, Наташа. Я тебя наказать.

– Ма ата омер?[2]

И снова удивлённые бровки домиком, обошёл вокруг меня несколько раз. Он был озадачен и уже начинал злиться.

– Я – Цахи, и ты мой зОна,[3] поняла? Я тебя продавать хороший клиент, и мы делать много денег вместе. Тебя как звать?

– Наташа, – я засмеялась, нагло сплюнула на пол, – Амарти леха – лех тиздаен![4]

Здоровенный кулак пронёсся в сантиметре от моего лица – не ударил и не ударит. Слишком дорого стоила. Он меня купил на заправке «Делек», в Эйлате.

За тридцать тысяч шекелей налом.

Быстрый аукцион, и три девочки ушли по рукам сарсуров.[5] Под носом у полиции, у посетителей, которые жрали питы с хумусом[6] и запивали кока-колой, почитывая "Идиот Ахронот",[7] а там, в двух метрах от них, в туалете, продавали русских «Наташ», и всем было пох*** на нас. Израиль демократичная страна. Мечта Бен Гуриона сбылась ещё в сорок восьмом году.[8]

– Рут, возьми эту сучку, пусть помоется и переоденется, сегодня Ассулин придёт, он любит новеньких, – бросил разъярённый сутенёр, только что вошедшей в маленькую комнатёнку, пожилой женщине.

"Ассулин, значит… " Распространённая фамилия, как у нас Иванов, Петров, Сидоров. Это мог быть просто озабоченный марокканец. Или… это мог быть тот самый Ассулин, с которым я должна была встретиться два года назад. Только тогда я не была русской зОной. Я была… не важно… просто была совсем другим человеком. Я всегда другая, только там внутри все ещё иногда давала о себе знать Маша Свиридова и мечтала выпить горячего чая с малиной. Ей казалось, она проснётся в своей двухкомнатной квартире в 1996 году… и все будет, как раньше.