Однажды навсегда

Эпилог

…Рассвело, однако. И воробьиный хор отчирикал за окном внизу свою смешную утреннюю песню. Разлетелись, трудяги, кто куда. Хотя несколько ленивцев, слышно, еще щебечут во дворе.

Анюта сладко спит, даже завидно: уже час или два, как уснула, положив свою умную тяжелую головку к нему на плечо.

А он, благоговейно охраняя ее сон среди своих еще слишком свежих и потому будоражащих воображение воспоминаний о былом и думах, лишь только вот сейчас вздыхает успокоенно, закрывает глаза и мысленно улыбается: «Время уклоняться от объятий» — это сон, покой и тишина.

Правда, опять троллейбус, как бормашина, прогудел вдали, затихая, — уже не первый, — и опять из незнакомого двора внизу слышится птичий щебет, но теперь любые звуки словно убаюкивают.

Ну и хватит, пожалуй, на сегодня.

А на завтра — дела: училище, во-первых… обещал Анюте все уладить миром — она не хочет быть даже косвенной причиной юношеской опрометчивости, да и самому, наверное, не жить без театра, надо доучиться, что ж… осталось придумать какую-нибудь лапшу для Боба и для учебной части, а впрочем, можно и без лапши: женился и все, это может случиться с каждым…

Серьезный компромисс вообще-то, возвращение, но иного пути пока не видно. Имеет смысл попробовать, хоть это и рискованно, пробить свою дорогу своим же мастерством и потихоньку-полегоньку приблизиться к совершенству в этом гибельном мире — чего не сделаешь для любимой женщины!..

Дальше — разузнать насчет работы: на стипуху да на Анютины гроши не выжить, сколько ей там платят в парке? Ну предки чего-нибудь подкинут, это ясно, но надо бы, по совести, и самому открыть статью дохода.

Ресторан отпадает. Вечера будут заняты учебой и театрами — тоже ведь учеба: как надо, как не надо.

В коммерцию — не хватит наглости. Хотя… как от тюрьмы да от сумы — не зарекайся.

Есть, впрочем, другая интересная идейка — дворником. Платонов же работал, не гнушался. На рассвете помахать метлой — денежка, какая-никакая, физзарядка поневоле, а главное — комната при ДЭЗе, а может, и квартирка, хотя вряд ли. И все это, конечно, совсем не так просто, даже очень не просто, но под лежачий камень вода не потечет, надо пробовать варианты, не откладывая…

Затем — мирные переговоры с родителями — это, кажется, довольно ясно. Затем знакомство с тещей — это туманно, но ничего, как-нибудь. Затем остальное — по ходу, по мере поступления проблем — завтра… хотя ведь это уже сегодня?.. ну, значит, сегодня…

Вдох — выход: ладно… сегодня… спим…

И, осторожно высвобождая затекшую руку, отворачиваясь на левый бок, тихо смеется: рука-то совсем онемела, настоящий муравейник, и больно, и смешно.

Но тут Анюта вдруг тоже вздыхает и, придвинувшись сзади, прижавшись всею собой, теплая, нежная, шелковая, снова кладет на него свою тонкую расслабленную ручонку.

Нет, не проснулась, умница, спит, родная, а у него опять — перебой и замирание сердца, тихий восторг, нежность и гордость, и — головокружение: ну вот, казалось, ну что такого особенного? — спит и тихонько дышит ему в спину, — а уж одно это стоит всей жизни…

И вдруг, как бы вспомнив и с болью размокнув слипшиеся веки, он замечает на стене под потолком слабый солнечный блик, каким-то чудом пробившийся среди множества домов от восходящего светила, — ах да, здесь тринадцатый этаж… — и, снова с болью в ресницах закрывая глаза, умиротворенно улыбается в надежде, что с этим и уснет: солнечный зайчик — добрый знак…

Однако в усталом воображении вновь и вновь мелькают лица и события, мысленные образы, живой калейдоскоп: мать и отец… дядя Вася и Женька… Инна и Анюта… и даже черный пудель Чино… и опять Анюта — влажные черные смородинки… и — метро: нелепое падение над эскалатором, затем стремительный полет над толпой по туннелю-переходу и впереди — за плавным поворотом — он знает, помнит — серая бетонная стена, тупик… но, может, на этот раз… может, теперь… может, там все-таки есть… какой-нибудь выход?..