Однажды ты пожалеешь

1.

Подмосковье. Настоящее время. Декабрь.

Я несусь, хватая ледяной воздух ртом, и задыхаюсь. Лёгкие будто туго набиты стекловатой. Лицо болезненно горит. Неуклюже балансирую на скользких тротуарах, пытаясь никого не сбить, но всё равно натыкаюсь на чужие локти, плечи, сумки.

На здании энергосбыта мерцает красным табло, информируя, что сейчас минус двадцать четыре по Цельсию и три минуты девятого.

Чёрт возьми, всё-таки опоздала.

Бегом взлетаю по ступеням школы, врываюсь в фойе и… сразу же напарываюсь на взгляд Исаева, как на нож. Проклятье!

Чуть подщурив веки, он смотрит внимательно и насмешливо. Словно сытый кот на несчастную мышь, которую прямо сейчас прибить лень, а вот всласть помучить забавы ради – самое то.

Я торопливо отвожу глаза. Пожалуй, слишком торопливо. Сердце, ухнув, сжимается. Щеки вспыхивают, но после пробежки по морозу лицо и так красное – слава богу, не видно.

Как же я ненавижу Исаева, кто бы только знал! Из-за него что ни день в школе – то пытка. Из-за него реву в подушку ночами. Из-за него считаю, сколько осталось до конца учебного года. И сегодня утром встала с мыслью: нужно вытерпеть ещё сто сорок шесть дней… Ещё сто сорок шесть кошмарных дней – и этот ад закончится. Навсегда. Боже, где бы только взять на это сил…

Самое смешное, что кроме меня, во всей школе не найдется, наверное, никого, кто относится к нему плохо. Если такие и есть, то они это умело скрывают.

Ну а в нашем классе Исаева просто обожают. Среди парней у него железобетонный авторитет. Порой такое чувство, что они шагу без его дозволения не могут сделать. Только и слышно: Андрюха, на последний урок идём или забьём? А что делать будем? А после занятий куда? А на выходных собираемся? А где, а что, а как…

Как стадо баранов, честное слово.

Ну а среди девчонок – так и вовсе повальное помешательство Исаевым. Глазки напропалую строят, хихикают над каждым его словом, готовую домашку в клювике ему несут, чтоб не натрудил свой мозг.

Он, конечно, смазливый и, наверное, может быть обаятельным, когда захочет. Но, черт возьми, неужели никто не видит, какой он подонок?

Исаев сидит на подоконнике ровно напротив входной двери. Одну ногу, согнув в колене, примостил на батарее под окном, вторую свесил и неспешно покачивает. Вместо школьной формы на нём – серые джинсы с драными коленями, чёрная толстовка Рибок, красные конверсы. И плевать ему на дресс-код, на то, что уже начался урок, на котором классная обещала дать четвертную контрольную… впрочем, с классной у него особые отношения. Но в любой момент здесь может появиться завуч или директриса, которые непременно спросят, какого черта он прогуливает. На всё ему плевать.

Он сидит себе, флегматично жуёт, как обычно, мятный Орбит и нагло меня разглядывает, пока я нервно и быстро пересекаю пустое фойе, старательно делая вид, что не замечаю его.

А ещё молюсь каким ни на есть богам, чтобы Исаев ничего не сказал и, особенно, не увязался за мной следом. Пожалуйста, пусть хотя бы сегодня он оставит меня в покое!

Я вбегаю в гардероб, рывками выпутываюсь из длиннющего шарфа, сдёргиваю пуховик, нетерпеливо колочу в закрытое окошко. Пугаюсь, что гардеробщица куда-то уплелась, но потом слышу из глубины раздевалки ворчание. Она та ещё мегера, но сейчас я ей рада и мысленно подгоняю: «Ну же! Скорее! Да шевелись ты уже!», каждую секунду оглядываясь на дверь. Только бы Исаеву не вздумалось притащиться сюда следом!

Да, я его не только ненавижу, но и боюсь… Изо всех сил стараюсь, конечно, это скрывать, но, уверена, он прекрасно всё видит и понимает. И упивается моим страхом. Но сейчас в дверном проёме, слава богу, никого.

Наконец пластиковая заслонка отодвигается. Не обращая внимания на бурчание гардеробщицы, сую в окошко куртку и получаю номерок. Неужто пронесло?

Однако я так разнервничалась, что промахиваюсь мимо кармашка сумки, и номерок с тихим стуком падает на каменный пол. Я приседаю, тяну к нему руку и… не успеваю. На белый пластиковый кружок с цифрой 177 наступает Исаев.

Я, вздрогнув, отдёргиваю руку, едва не коснувшись его кед. Смотрю испуганно снизу вверх. А он, сволочь, смотрит глумливо сверху вниз и даже не думает отойти. Я поднимаюсь, бросаю отчаянный взгляд на гардеробщицу, но той и след простыл.

Нервно облизнув пересохшие губы, произношу:

– Чего тебе?

Голос-предатель дрожит и выдаёт меня с головой. Впрочем, Исаев и так прекрасно знает, что я его боюсь. И знает, что ненавижу. Но это его только веселит. И сейчас смотрит в глаза с кривой улыбочкой, пропустив мою реплику мимо ушей. Смотрит нагло и нагло жует. И попробуй пойми, что у него на уме.

– Мне нужно взять номерок, – говорю я, как будто он сам этого не понимает.

– Бери, – издевательски ухмыляется он, но не сдвигается с места.

– Ты на нём стоишь, – сообщаю я очевидное.

– Вот незадача, – забавляется он.

Я нервничаю всё сильнее и одновременно злюсь. Бесит Исаев! Бесит его самодовольная ухмылка, его манера говорить с растяжкой, будто нехотя, его смазливое лицо. Наизусть уже выучила его черты: тёмные брови, одна с еле заметным изломом у виска из-за небольшого шрама. Длиннющие ресницы, которые кажутся ещё длиннее и гуще, когда он насмешливо подщуривает глаза. У него очень короткая стрижка, но спереди, надо лбом, темно-русые вихры чуть длиннее и стоят торчком, будто он такой лихой и небрежный, но, догадываюсь, эту небрежность Исаев сам старательно укладывает. Ну то есть – ставит. А глаза у него темно-карие, как горький шоколад. Но в глаза я редко ему смотрю, не могу, не по себе становится.

И сейчас почти сразу опускаю взгляд. Не знаю, что сказать. Ведь что ему ни скажи – он только поизгаляется.

И что теперь? Уйти на урок без номерка? Но как потом забирать одежду? Противная мегера-гардеробщица черта с два ее отдаст. Ещё хуже – если Исаев сам возьмет. Тогда с пуховиком можно попрощаться. Он уже проворачивал подобное с моей ветровкой этой осенью. Теперь светло-серая ткань на спине изуродована гадкой надписью, которую ни отстирать, ни вывести. Жалко куртку, запрятанную глубоко на антресолях, чтобы мама не нашла. Нормальных вещей у меня и так почти нет. Так что единственным пуховиком я жертвовать не собираюсь.

Тогда что делать? Оттолкнуть Исаева? Вряд ли получится. Он, может, и не качок, но высокий, спортивный и довольно крепкий. Уж точно здоровее меня в разы. Попросить? Только человеческих слов этот подонок не понимает.

И всё же я прошу:

– Отойди, пожалуйста.

Исаев выгибает бровь надломленной дугой, и шрам становится заметнее.

– Проси лучше, Стоянова. Душевнее.

– Андрей, пожалуйста, убери ногу, – через силу произношу я, глядя вниз, на ненавистные красные конверсы.

Он снова самодовольно ухмыляется и сдвигает ногу в сторону совсем чуть-чуть, так, что номерок лежит между его кедами, у самой подошвы.

Вот же мудак!

Я, стремительно краснея, быстро приседаю, подбираю злосчастный номерок, но встать не успеваю. Исаев внезапно хватает меня за волосы, сгребает их на затылке в кулак и грубо, очень грубо, оттягивает вниз так, что я волей-неволей поднимаю к нему лицо. Мне больно и страшно. А ещё очень унизительно это – сидеть на корточках у его ног.

Я хочу встать, пытаюсь как-нибудь вывернуться, отчаянно луплю по его коленям, по руке, царапаю пальцы, но он лишь жестче сжимает волосы, не давая приподняться.

– Я всё знаю, – вдруг наклоняется он и цедит мне в лицо без тени насмешки.

В потемневших глазах горит даже не злость – лютое бешенство. Он сейчас так меня ненавидит, что я физически это чувствую.

Исаев всегда ко мне цеплялся, почти с самого начала, как я пришла в эту школу. Правда, первое время мне казалось, что я ему нравлюсь. Вот же дура…

Однако я до сих пор не понимаю, за что он так меня невзлюбил. Откуда такая неприязнь? Только потому, что новенькая? Ведь я ровным счетом ничего плохого ему не сделала.

Ну а сейчас это не просто неприязнь, а настоящая ненависть. Она как радиация – невидимая, неосязаемая, но смертоносная.

Но с чего вдруг? И что он знает?

Я не понимаю Исаева, однако это «знаю всё» тотчас вгоняет меня почти в панику. Мне есть что скрывать, только при чем тут он?

– Я знаю, что это была ты, тварь. Думала, никто не узнает? Ну, считай, напросилась…

Его рот, да и вообще всё лицо, презрительно кривится, будто смотрит на кучу гниющего зловонного мусора. Никогда не видела его таким… жутким. Даже вырываться перестала. За что он так? В чем я виновата?

Мысли путаются. Веки щиплет от подступивших слез. Кожа под волосами уже горит, но этот урод не ослабляет хватку. А самое обидное, что я абсолютно не догадываюсь, о чем он, но так напугана и шокирована его неожиданной выходкой и непонятной яростью, что слова вымолвить не получается. Даже перестаю отбиваться. Только бессмысленно хлопаю глазами, в ужасе на него таращась.

– Оу, Андрюха, – вдруг слышу за спиной: – Чем это вы тут занимаетесь?

Я тотчас узнаю голос Кривошеина из параллельного и делаю резкий рывок, пытаясь вскочить, но тут Исаев разжимает кулак, выпуская волосы, и сам меня отталкивает.

– Пошла на хрен, – выплевывает он зло, а я, теряя равновесие, едва не заваливаюсь набок, но в последнюю секунду успеваю отставить руку и опереться о пол.

Наконец встаю. Перед глазами всё плывет, по щекам струятся слезы, в ушах бухает пульс. Схватив сумку, я опрометью вылетаю из гардероба под глумливый смех Кривошеина.

– Ну ты, Андрюха, жжешь. А чего злой такой? Обломал я вас, что ли? Ну, сорян.

– Завали, а, – огрызается Исаев.

А больше я ничего не слышу. Бегу прочь, уже и не пытаясь сдержать плач. Мало того, что этот подонок меня унизил и обвинил черт знает в чем, так еще и тупой пошляк Кривошеин всё извратил на свой лад, а это чревато новыми сплетнями. Проклятая школа!

Я врываюсь в уборную, выстуженную и пропахшую хлоркой. Закрашенное белой краской окно распахнуто, а подоконник уже успело немного припорошить снегом. Но я не чувствую холода, хоть меня и знобит.

Хорошо ещё, что тут нет никого. Не хочу, чтобы меня видели зареванной. Не хочу давать лишний повод для насмешек. О том, чтобы пойти на урок, и речи быть не может. Куда я в таком виде?

За прогул мне, конечно, влетит от классной по полной программе, я и так на плохом счету. А в ее личном списке худших учеников я наверняка на почетном первом месте.

Не скажу, что совсем уж без причины – характер у меня все же так себе, ну и язык иногда стоило бы поменьше распускать, но и она – редкостная стерва.

Кто сказал, что молоденькие училки добрые и понимающие? Вранье. Вероника Владленовна – самая молодая среди учителей, в прошлом году закончила пед, но такой злобной дуры ещё поискать. А главное, у неё сплошь двойные стандарты.

Например, эта лицемерка многое спускает тому же Исаеву, на его выходки смотрит сквозь пальцы и флиртует с ним так, что стыдно становится.

С другими парнями из класса Вероника Владленовна не так мила и кокетлива, как с Исаевым, но тоже вполне благосклонна. Ну а со мной она прямо как настоятельница монастыря – толкает правильные речи с видом скорбной добродетели и чуть что – устраивает мне показательную порку. У нас с ней взаимная антипатия.

Но сейчас плевать на неё. Меня больше тревожат угрозы Исаева. Потому что это его «напросилась» прозвучало как самая настоящая угроза. Только вот куда уж хуже. Он и так превратил мою жизнь в кромешный ад…

Кое-как я приглаживаю растрепанные волосы и на всякий случай запираюсь в кабинке. Минуту-другую ещё всхлипываю, шмыгая носом и подбирая слезы рукавом, и постепенно успокаиваюсь.

Сказал бы мне кто-нибудь полгода назад, что я, Даша Стоянова, по признанию бывшего одноклассника, самая популярная и симпатичная девчонка зареченской средней школы, стану изгоем… да я бы решила, что у человека фантазии на грани бреда. Я бы попросту расхохоталась. Там, в Зареченске, парни за мной бегали, а я ещё нос воротила. Да и девчонки набивались в подруги… А здесь я – пария. Аутсайдер. Изгой.

А самое поразительное и самое ужасное, что за эти четыре месяца я почти привыкла. Почти не реагирую на насмешки и издевки. В душе, конечно, больно, но уже не хочется, как вначале, умереть от горя. Хочется просто, чтобы скорее всё закончилось.

Хотя сейчас мне дурно, очень. Голова идет кругом, а к горлу волнами подкатывает тошнота. От сегодняшней жуткой выходки Исаева откровенно страшно – как бы по-скотски он себя со мной ни вел прежде, но хотя бы руки не распускал и не угрожал. Что на него нашло – я не знаю, но он явно не шутил.

Ну а от гадких намеков Кривошеина попросту мутит. Только бы не поползли новые сплетни и не дошли до матери!

Смешно, но я до сих пор переживаю, как бы мама не расстроилась. А ведь это она виновата во всем, что с нами случилось. Она одна! Из-за неё вся наша жизнь четыре месяца назад рухнула, разлетелась вдребезги. И я осталась без отца, без дома, без друзей, без всего, что знала и любила…

2.

Даша

Четыре месяца назад. Конец августа. Зареченск

В последний день августа солнце жарило, как в июле, но к вечеру резко и неуютно потянуло осенней прохладой.

Мы убивали время на берегу водохранилища. Парни курили, глушили энергетик и наперебой рассказывали всякие дикие истории типа из жизни, про себя или знакомых, но, по ходу, вычитанные из интернета. Потому что лично меня не покидало ощущение, что где-то подобное уже было. Да и, простите, в нашем Зареченске ничего никогда не происходит. Все ведь друг друга знают. И самые громкие события у нас – это если кто-то родил, умер или подрался. Больше ничего. А парней послушать – так у нас прямо сплошной блокбастер.

Но Нелька, подруга моя, охала, ахала, смеялась, в общем, за нас обеих выдавала ту реакцию, которую ждали. Я же умирала со скуки. Особенно Денис Мясников вгонял меня в тоску. Он, хоть и единственный не развлекал нас с Нелькой трешачком, но зато неотрывно пялился на меня с видом побитой собаки. Даже когда стемнело, я явственно ощущала на себе его взгляд.

Мясников запал на меня, кажется, классе в восьмом. Или в седьмом? Сначала мне это льстило, немного и недолго. Потом стало утомлять, раздражать, бесить, короче, по нарастающей.

Знаю, так говорить нехорошо или даже жестоко, знаю, что чужие чувства надо уважать, но это выше моих сил. Слава богу, он особо не пристает, но буквально по пятам ходит, как тень, и смотрит-смотрит, брр… Одно время в прошлом году перестал за мной таскаться, но лишь потому, что я встречалась с Валеркой Князевым. А как только мы с Валеркой разбежались, так снова за старое.

Нелька вечно повторяет: «Ах, Дэн тебя любит-обожает! Меня бы кто так преданно любил!».

А у меня от его преданной любви, от этих собачьих просительных взглядов во рту сводит, как от кислятины.

И так меня всё это достало, что я Мясникову однажды прямо высказала, что ничего ему не светит. И что? Вообще ничего не изменилось. Всё равно ходит, смотрит, вздыхает.

Я, как могу, стараюсь его избегать. И сегодня, когда парни из нашего класса позвали нас с Нелькой на водохранилище, я спросила, будет ли Мясников. Не будет, пообещали. И вот он, пожалуйста, сидит, гипнотизирует.

Сто раз пожалела, что пошла с ними. Домой, что ли, вернуться?

Правда, дома тоже сейчас не всё гладко. То есть совсем плохо. Не знаю, что у родителей вдруг стряслось – они мне ничего не говорят, но там явно не просто ссора. Что-то серьезное, судя по тому, что на отце второй день лица нет, а мать утром выглядела так, будто всю ночь прорыдала.

– Да у всех предки ссорятся, – заверила Нелька, когда я с ней поделилась переживаниями. – Это нормально. Мои вон собачатся чуть ли не каждый день.

Может, Нелька отчасти и права. У половины одноклассников родители вообще развелись. Но мои не такие. Отец с матери вечно пылинки сдувал. Если сам не на смене, поджидал её с работы у школы, хотя до нашего дома идти пять минут черепашьим шагом. За ужином всегда расспрашивал: как класс, как уроки, как ученики, не расстраивают ли её. Мать у меня ведет инглиш в начальных классах.

Пока она пишет планы или проверяет тетради, отец не включает телевизор, даже если там показывают футбол, и по квартире ходит чуть не на цыпочках. А уж если она приляжет вздремнуть, то жизнь в нашем доме вообще останавливается. Да они не ссорились никогда, сколько я себя помню!

И тут такое… Раньше, если б мать заплакала, у отца инфаркт миокарда, наверное, случился бы, а сегодня утром он просто сидел и молчал на кухне с каменным лицом. И даже не смотрел на мать, на её зареванное лицо, на красные опухшие глаза. По-моему, он так и ушёл на работу, не притронувшись к еде, не сказав ни слова.

Я потом пыталась у матери разузнать, но без толку. И позже, когда наши позвали на водохранилище, она отпустила меня без единого вопроса. А обычно – ну просто шагу ступить невозможно, даже из дома не выйдешь, пока она не выспросит подробно: куда иду, с кем, насколько, кому звонить, где искать и всё такое.

Вообще-то меня всегда бесили эти её вечные причитания и квохтанья, эта чрезмерная опека и постоянный контроль, но сегодня аж как-то не по себе стало. Как будто мать подменили. Наверное, в тот момент я и поняла – в нашей семье беда. Ну или что-то очень-очень плохое.

И главное, что делать – непонятно. Отец ушёл, мать замкнулась наглухо и молчит, слова из неё не вытянешь.

– Неохота завтра на линейку, да? – ласково спросила Нелька у Пашки Широкова – он ей с девятого класса нравился. Она всё хотела с ним замутить, вечно пыталась завязать разговор, звала куда-нибудь, но Пашка тормозил. И даже сейчас ответили все, кроме него.

– Угу, капец как неохота.

– Да вообще. Чё там делать? На этом утреннике.

– Ну как чё? Гусева слушать. Он там, поди, уже заготовил спич и отрепетировал. Завтра двинет, коротенько, часа на три…

Парни вместе с Нелькой хохотнули. Гусев – это наш директор, и он правда любит выступать подолгу.

– Да лааан, последняя линейка, можно и сходить, чё.

– А ты, Даш, пойдешь? – вдруг спросил меня Широков.

– Конечно, – отозвалась я без особого энтузиазма. – Куда я денусь?

Когда Широков заговаривает со мной при Нельке, мне всегда становится неловко. Она хоть и не подает виду, но, мне кажется, ей это неприятно. Вот и сейчас она сразу же слишком громко и нарочито засмеялась, когда кто-то из парней добавил:

– С подводной лодки.

От реки повеяло холодом, и я зябко поежилась. И тут же Мясников сдернул с себя олимпийку и накинул мне на плечи.

– Спасибо, – пробормотала я, подавив порыв немедленно её снять и вернуть хозяину. Как бы Мясников меня ни допекал, унижать его при одноклассниках не хотелось. Они и так над ним все время за глаза посмеиваются. Да и в глаза не стесняются.

Нелька повернулась ко мне. В темноте едва угадывались её черты, но я и так знала, что она многозначительно улыбнулась, мол, видишь, какой Денис хороший, какой заботливый.

Разошлись по домам мы в начале двенадцатого. До центрального перекрестка брели все вместе, но затем все сворачивали направо, в частный сектор, а нам с Нелькой надо было налево, к кирпичным двухэтажкам. Мы с ней жили в соседних домах. Однако она вдруг заявила, что пойдет сегодня к бабушке и останется у неё. Наверняка из-за Широкова, потому что бабку свою Нелька на дух не выносила.

Я, конечно, и одна могла добежать до наших домов, не в первый раз, дорогу уже наизусть знаю. И темноты не боюсь. Да и кого бояться в Зареченске? Просто не понравилось мне, что она вот так меня как бы бросила. Вместе же пошли гулять. Но затем она отмочила ещё похлеще:

– Прости, Дашуль, – елейным голосом заворковала Нелька, почувствовав, что я сержусь. – Сразу не сказала, что я потом к бабке. Просто из головы напрочь вылетело. Но тебя вон Дэн проводит. Да, Дэн? Проводишь Дашу?

– Я и одна дойду, – поспешно выпалила я, но Мясников уже пристроился рядом.

Большую часть пути мы шли в полном молчании, тяжелом и неуютном. Мысленно я крыла Нельку распоследними словами. Удружила, ничего не скажешь. И ведь знает же, что я Мясникова на дух не выношу, что избегаю его всячески – и так мне подгадила. Не ожидала я от неё такой подставы.

Мы пересекли железнодорожные пути. Мясников подал мне руку, но я, проигнорировав его жест, сбежала с насыпи сама и прибавила шагу, хотя мы и так шли в темпе. Может, со стороны я и веду себя с ним как стерва, так, во всяком случае, Нелька не раз заявляла, но, как по мне, лучше сразу пресекать все поползновения на корню, чем щадить, бояться обидеть и давать напрасные надежды. Если затянешь – в итоге всем хуже будет. А так – обрубил в зародыше и никаких иллюзий. Хотя с Мясниковым это не очень-то работает.

Я уже видела сквозь ветки тополей желтые окна своего дома, когда из кустов акации выскочила собака и с лаем кинулась на нас. Так внезапно, что я взвизгнула и схватила Мясникова за локоть. На инстинктах, разумеется. Почти сразу опомнилась и отцепилась, но, на всякий случай, держалась рядом, пока он отгонял собаку.

– А ну пошла! – цыкнул Денис, затем резко наклонился, притворившись, что подбирает с земли камень.

Собака отскочила, а вскоре и вовсе убежала. И тут он, совершенно неожиданно, приобнял меня за плечи, пробормотав: «Всё, всё». Я тихо охнула от такой наглости – Мясников прежде таких вольностей себе не позволял. И только вознамерилась отбросить его руку и разъяснить ему, что нечего меня лапать, как он вдруг притиснул меня к себе и обнял крепко. Я дернулась, попыталась оттолкнуть его, но не тут-то было.

– Дэн! Ты совсем сдурел? Отпусти меня! – верещала я, стараясь вывернуться. – Руки убери, сказала!

Но Мясников, похоже, и правда сошел с ума. Вместо того, чтобы разжать объятья, он стиснул меня так, что, казалось, кости хрустнули. А потом… потом начал меня целовать. Неумело, торопливо, неприятно. Даже противно. Елозил мокрым ртом по моим губам. Бестолково и настырно тыкался языком, но я сжала и зубы, и губы так, что у меня челюсти заныли от напряжения. При этом неустанно колотила его по спине и бокам, пока до меня не дошло, что ему мои трепыхания как мертвому припарки. Тогда на миг затихла и расслабилась, а в следующую секунду впилась зубами ему в губу. Мясников взвыл и наконец выпустил меня. Я, недолго думая, рванула бегом в сторону нашей двухэтажки. Впрочем, Мясников за мной не гнался, но я все равно не могла остановиться, пока не добежала до подъезда. Только тогда смогла перевести дух. Во рту до сих пор стоял металлический привкус крови, хоть я и сто раз сплюнула. Противно, гадко, мерзко!

Дома стояла гробовая тишина, зато свет горел везде, где можно.

– Мам! Я дома, – крикнула я из прихожей, но она не отозвалась...

3.

Я скинула кеды и только тут увидела, что на мне олимпийка Мясникова. Её я сдернула так, словно она на мне горела. Потом устремилась в ванную, вымыла лицо, почистила зубы. И всё равно гадкое ощущение осталось на коже, на губах. Фу. Казалось, в жизни больше не смогу ни с кем поцеловаться. А Нельке, решила я, завтра всё это припомню.

Маму я нашла в большой комнате, которая одновременно была и родительской спальней. Вторая комната – маленькая – моя территория. Туда без разрешения входить никому нельзя. Правда, мать нередко вероломно нарушала мои личные границы. Пока меня нет дома, могла обшарить все шкафы и полки, перерыть вещи, влезть в мой компьютер, почитать переписку. Пока я мылась в душе – обхлопать карманы, перетряхнуть сумку, проверить телефон.

Сколько из-за этого мы с ней ссорились! А всё равно она регулярно устраивает шмон. У неё бзик на тему, как бы чего не случилось.

Когда я встречалась с Валеркой Князевым, она буквально изводила брюзжанием: «Им всем только одно нужно – залезть под юбку. Говорит, что любит? Вранье! Они что угодно скажут, лишь бы своего добиться. Он тебя поматросит и бросит…»

Когда мы разбежались, она нудила: вот видишь! Что у вас было? Не ври мне!.. Сто раз ей повторила: ничего! Бесполезно. Успокоилась она только, когда притащила меня к гинекологу, и та её заверила, что я… в общем, ни разу ни с кем. Терпеть не могу слово девственница, дурацкое слово, высокопарное и нафталиновое. Но в материном стиле. За тот унизительный осмотр я с ней две недели не разговаривала, и она даже не понимала. Отец понимал, а она нет. Говорила ему: а что такого?

А уж как она сходила с ума с этим «синим китом»! Заставила снести свой акк в контакте, потом вообще решила, наверное, чего морочиться? И запретила интернет. В школе почти на каждой перемене к нам в класс поднималась. Встанет порой в дверях, постоит, посмотрит. И никак ей не объяснишь, что она позорит меня перед одноклассниками. Что если б я даже захотела что-нибудь такое учинить, то вряд ли стала бы это делать при всех, между уроками. Дома в тот период тоже гайки закрутила не по-детски. Не позволяла закрываться на защелку в ванной, а в мою комнату дверь вообще всегда должна была быть нараспашку. Я бесилась страшно, даже мысль удрать из дома приходила на ум. Не знаю, чем бы закончился этот дурдом, но вмешался отец. Обычно он её заскоки принимал спокойно, потворствовал ей во всём, но тут твердо встал на мою сторону. Сказал ей: «Ты или сломаешь Дашку, или испортишь в конец отношения. А я не хочу потерять дочь». Мать, конечно, спорила с ним, но уступила. Ослабила немного вожжи.

Господи, хоть бы они помирились! Пожалуйста!

– Мам, ты чего так сидишь? – попробовала я её растормошить.

Мама сидела на диване, сунув между коленями ладони, и тупо смотрела в телевизор. Выключенный.

– Да так, – наконец отмерла она. – А сколько времени? Почти двенадцать? Ой как поздно… Спать давно пора. Завтра же линейка.

Она начала суетиться, расстилать диван. Я тоже отправилась спать, хотя подозревала, что черта с два усну.

Так и получилось. Больше часа я ворочалась в кровати, потом решила –потихоньку проберусь на кухню, попью, а, может, и перекушу что-нибудь. Шла я на цыпочках, чтобы мать не разбудить, но, как оказалось, она тоже не спала. Болтала с кем-то по телефону. Сначала я подумала, что с отцом. А с кем ещё? В такой час!

Наверняка отношения выясняли – она вон всхлипывала через слово. Я слышала сквозь неплотно затворенную дверь, как она шмыгала носом, и уж было хотела влезть в разговор родителей, внести свою лепту в их примирение.

Но потом мать отчетливо произнесла:

– Нет, Марин, это конец.

Я остолбенела. Замерла, потрясенная. Марина? Какая такая Марина? Кто это? Но не это главное. Что значит – конец? Чему конец?

Я ничего толком не поняла, но смутная тревога, терзавшая меня весь день, стремительно нарастала, превращаясь в панику. Откуда-то я знала, была почти на сто процентов уверена, что мать говорила про отца, про нашу семью.

Я не могла пошевельнуться, не могла выдохнуть, стояла, прильнув к стене возле двери и напряженно слушала. С одной стороны, меня мучило любопытство – нестерпимо хотелось узнать, что у родителей творится. А с другой – отчаянно боялась. Подозревала, видимо, что эта правда мне не понравится.

– Марин, нет, ничего не наладится. Нечему уже налаживаться. Ваня не простит, не сможет… Он сам сказал… Нет, не просто так сказал, не сгоряча. Ты его не видела… Всё серьезно…

Снова всхлипы. Чего отец ей не сможет простить? Что она такого могла сделать? Не могу даже представить.

– Он ведь так верил мне… Это его попросту убило… Сказал, что все оставит нам, а сам уйдет… Не может он тут с нами, со мной, с Дашей… Я сама виновата, знаю. Надо было давно все ему рассказать. Даже если бы он тогда меня не понял, то все равно сейчас всё было бы не так ужасно. Но я струсила. Я ему и про… ну, про изнасилование долго не могла признаться, потом уже, спустя год или два… Ну а про то, что Даша не от него, а от какой-то мрази, чье имя я даже не знаю… у меня язык не поворачивался… И Ванька тогда так радовался, что станет отцом. Не смогла я… А потом сама поверила. Заставила себя забыть тот кошмар. Внушила себе, что Ваня и есть Дашкин отец. Ну кому нужна была эта правда? Для чего? Чтобы все разрушить? Мы ведь были счастливы…

Я слушала обрывочные фразы матери и не верила своим ушам. Нет, это не может быть правдой! Это какой-то бред, безумие, тупой розыгрыш. Мой отец мне не отец? Ну чушь же! Но внутри, под ребрами рос ледяной ком. Огромный и тяжелый он давил изнутри, не давал дышать, не давал двигаться.

– Я пыталась, Марин, пыталась все ему объяснить… Нет, он не понял и не простил. Так и сказал, что, наверное, и хотел бы простить, но не может. Никак. Нет, не того, что Даша не его, а того, что я от него это скрыла. Ложь не может простить, понимаешь? Я ему столько лет, говорит, врала. Вся наша жизнь, говорит, вообще всё было сплошной ложью… Сейчас он на работе. Но завтра, сказал, вернется со смены, соберет свои вещи и уйдет… навсегда…

Мне хотелось кричать от отчаяния, но из горла вырвался лишь хриплый, едва слышный стон. Я не хочу, чтобы отец уходил! Мне плевать, что там наговорила мать, он – мой отец и точка. Я его не отпущу.

– Да как узнал? Случайно узнал. У Вани с весны проблемы начались… ну, по мужской части. Он всё тянул-тянул. Я ж его и уговорила пойти обследоваться. Вот так он и узнал, что не может иметь детей… Нет, Марин, и раньше не мог. Ваня, оказывается, ещё в детстве чем-то таким переболел… свинкой, что ли. С осложнениями. Вот из-за этого всё… ну, бесплодие…

Мать снова разрыдалась, и я поймала себя на том, что тоже стою и реву. Молча, без единого звука. Просто слезы катятся ручьем, а я подбираю их рукавом ночной рубашки.

– Я не знаю, Марин, что теперь будет. Не знаю, как буду без Вани. Не знаю, как на работу ходить, как вообще без него жить. Не знаю, как Дашка… что ей сказать, она же так любит отца. А еще боюсь. Сплетен боюсь. Все ведь обсуждать будут наш развод. Пальцем показывать, мусолить. Ты же знаешь наш Зареченск. Марин, ну какая врачебная тайна? Там Солопов, помнишь же его? Он теперь врач. Это он Ваню на обследование отправил, и конечно, он в курсе, и его медсестра тоже, и, наверное, не только они. Это у вас там конфиденциальность, а в нашей дыре живешь как на ладони. Ничего утаить невозможно. Все друг про друга всё знают…

Привалившись спиной к стене, я стояла, не в силах сдвинуться с места. Шок, который буквально оглушил меня в первый момент, немного отпустил. Но теперь меня накрыло осознание того, что произошло, и того, что ещё произойдет. И ощущение было такое, что в одночасье я лишилась всего, даже себя самой…

Мать ещё о чем-то говорила с этой неведомой Мариной, но я больше не слушала. На негнущихся ногах поплелась в свою комнату.

Всю ночь я пролежала без сна. Смотрела в темный потолок, на котором играли блики фонарей и тени спутанных тополиных веток, и думала, думала. Кто такая Марина – я вспомнила. Мамина подруга, с которой они вместе учились в школе, затем – в институте, а потом между ними произошло что-то плохое, и их дорожки разошлись. Кажется, то плохое как раз и связано с тем, что над ними надругались.

Подробностей я никаких не знаю. Эта тема в нашей семье – табу. Лишь года три назад, когда мать не отпускала меня в поход со знакомыми парнями, обмолвилась, типа, их с подругой обманули тоже на вид вполне приличные и надежные люди, куда-то заманили, ну а затем всё остальное... Тогда, помню, её слова меня здорово шокировали. Я давай допытываться: как, где, когда? Но мать сразу замкнулась, больше ни слова не сказала и вообще заплакала, чем очень напугала меня. Папа тоже знал про ту давнюю историю и тоже лишь в общих чертах.

А пару лет назад мамины одноклассники решили устроить встречу выпускников. Мать сначала хотела пойти, но как только отец сообщил, что приехала Марина, сразу передумала. Ну и не пошла. Краем уха я слышала, как мать сказала отцу, что не может простить подругу «за тот случай».

Но, видимо, смогла, если вон среди ночи с ней откровенничает. Впрочем, плевать на эту подругу. А вот всё остальное – кошмар, от которого в груди болело так сильно, словно там всё ножом изрезали.

Если так оно и было, тогда отец правильно сказал – всё ложь, одна сплошная ложь. И родила меня мать не от моего отца, которого я люблю так сильно, как и сама не подозревала, а от безымянной мрази. Как, как мне с этим жить?

Горло перехватило спазмом, я попыталась сглотнуть и… опять разрыдалась. Теперь уже в голос. На шум пришла мать, которой тоже не спалось.

– Даша, что случилось? – спросила она зачем-то шепотом. Приблизилась к кровати, села на край в изножье.

– Дашуль, что с тобой? – повторила чуть громче и протянула ко мне руку. Но едва она коснулась моей щеки, как я дёрнулась от неё словно ужаленная. – Даш?

– Не трогай меня, – выдавила я сипло. – Я всё слышала.

– Что ты слышала?

Я почувствовала, как она тотчас напряглась.

– Всё. Ты врала папе. Врала мне. Ты…

В груди снова встал ком.

Она не сразу заговорила, наверное, не знала, что сказать. А потом произнесла самое тупое и самое банальное, что только можно было придумать в этой ситуации.

– Мне жаль…

– Жаль? Тебе всего лишь жаль? Ты своим враньем жизнь нам разрушила! Не прикасайся ко мне! Оставь меня!

Мать с минуту не шевелилась, только дышала тяжело и шумно. Несколько раз как будто порывалась что-то сказать, но так и не решилась. Затем поднялась и вышла, оставив меня наедине с горем.

4.

Кажется, я все-таки заснула. Хотя сложно назвать сном двухчасовое тяжелое забытье, вынырнув из которого, я чувствовала себя совершенно разбитой, будто спала на голых камнях. Не хотелось выползать из кровати, тащиться на линейку, встречаться с нашими. Да вообще ничего не хотелось. Внутри меня как будто кровоточила и ныла огромная рана. И вся школьная суета на фоне моего личного горя казалась такой пустой и ненужной. Но я знала, что вот так валяться, жалеть себя и хандрить – это еще хуже. Можно накрутить себя до того, что с ума сойдешь. А эти простые и понятные действия – привести себя в порядок, дойти до школы, отстоять со всеми во дворе час-полтора, после линейки потусить с одноклассниками в роще, пусть даже на автомате, – не давали зацикливаться и раскисать. Пойду, решила я, и постараюсь ни о чем пока не думать, хотя горькие мысли сами лезли в голову, как их ни отгоняй.

Мать уже ушла, оставив на столе завтрак, но мне бы сейчас и кусок в горло не полез. Девчонки из нашего класса ещё накануне договорились прийти на первое сентября в белых фартучках и с бантами, как первоклашки. Тогда я всеобщую затею поддержала, обещала, что буду, как все. Но сейчас эти кружева и бантики казались пафосной и наивной ерундой. Белой футболки-поло и клетчатой серой юбки, решила я, будет вполне достаточно.

На линейку я немного опоздала. Когда подошла к школе, директор уже вещал с небольшого деревянного помоста, установленного посреди школьного двора. Я протиснулась за спинами родителей первоклашек к своему классу.

– Ой, Дашуля, привет. Иди к нам! А ты чего не в форме? У-у, договаривались же, – сразу же началось, стоило мне подойти.

Я отмахнулась от девчонок, типа, потом скажу. Да и классная сразу шикнула на нас.

Наш одиннадцатый был самым малочисленным классом. Каждый год выбывало по одному, а то и по двое, а в девятом отсеялась чуть ли не половина. И теперь нас всего тринадцать. Чертова дюжина, как шутит наша классная. Хотя на самом деле какие там черти? Наши парни, которые в свое время доводили учителей до истерик, а в седьмом классе чуть школу не спалили, давно остепенились. И сейчас сбились в группку и тихонько переговаривались. А раньше бы на ушах стояли. Я посмотрела на одноклассников и поймала пристальный взгляд Мясникова. Меня тут же передернуло. Непроизвольно захотелось вытереть губы, но я лишь сморщилась и отвернулась.

Решила, что в другой раз с ним поговорю. Жестко. Скажу, что, если он ещё посмеет меня тронуть, пожалуюсь отцу… Отец… В груди снова противно заныло. Он ведь не пришел сегодня утром с ночной смены, а должен был. Неужели он уже нас бросил? Мать – потому что врала. Меня – потому что я не его дочь. Так что ли? Нет, нет, он не мог так со мной поступить.

Я нашла глазами мать. Она стояла со своими третьеклашками напротив и наискосок. Стояла сама не своя, с убитым, опухшим от слез лицом. Даже притворяться у нее не получалось. И так её вдруг жалко стало, аж горло перехватило…

Нет, не нужно на нее смотреть. Не хочу ее жалеть. Это ведь она виновата, она одна, напомнила я себе и отвернулась.

Я пыталась поставить себя на место отца, хотела понять, простила бы такую ложь или нет, но не могла. Слишком больно было самой, чтобы представлять чужие ощущения. Только разозлилась вдруг на него. Он так легко бросил и мать, и меня, как будто все, что было, для него вообще не важно...

Кто-то тронул меня за локоть, выдернув из раздумий. Я вздрогнула и обернулась. Нелька. Стояла, улыбалась, виновато потупив глаза, и теребила кружевной подол белого фартука.

– Дашуль, ты сегодня какая-то не такая. Ты из-за Дэна сердишься? Из-за того, что я сказала, чтоб он тебя проводил? Но я же за тебя волновалась! Поздно же было, темно. На переезде даже фонари не работают.

– О, так, может, мне тебе еще спасибо сказать, заботливая ты моя? – зло прошипела я.

Если честно, то про нее я почти забыла. Точнее, не забыла, а перестала про нее думать. Размолвка родителей как-то сдвинула всё остальное на задний план. Но сейчас Нелька подлезла под горячую руку.

– Блин, ну ты чего, Даш? Ну, подумаешь, проводил тебя Дэн. Нет, ну че такого-то? Не раздувай из мухи трагедию.

– Ах, из мухи трагедию?! – развернулась к ней я. Остальные девчонки тотчас затихли и уставились на нас с любопытством. – А ты знаешь, что он приставал ко мне?

– Как?! – округлила глаза Нелька. – В каком смысле – приставал?

– Ну а в каком еще пристают? Отойди от меня и даже заговаривать со мной не смей, – отчеканила я с угрозой.

– Девочки, девочки, вы чего? На вас смотрят, – всполошились наши.

Нелька отступила, но на протяжении всей линейки то и дело на меня поглядывала. Я, конечно, понимала, что просто сорвала на ней обиду и злость, но мне было все равно.

После школы всем классом отправились в рощу – мы там частенько в теплое время зависаем. Даже место «свое» есть. Небольшой ровный пятачок в кольце деревьев. Два старых сухих бревна типа скамеек, а между ними черное пятно пепелища, с лета осталось. Сегодня, ближе к ночи, парни тоже замыслили развести костер. Только я эту романтику не застала. Я и так-то еле высидела пару часов, и как меня наши ни уговаривали побыть ещё, поплелась домой.

Что толку сидеть, когда внутри всё клокочет и болит? Только другим настроение портить.

– Даже не думай идти за мной, – предупредила я Мясникова, нацелив на него указательный палец. А то он тоже подскочил с бревна, как только я встала.

– По ходу, вчера что-то было, чего мы не знаем? – полюбопытствовал кто-то из наших.

– Даш, проводить тебя? – подскочил вдруг Пашка Широков.

На мгновение промелькнула мстительная мысль: взять и согласиться Нельке назло. Но тут же одернула себя – она же ни причем тут. Она нисколько не виновата в нашей беде.

– Сама дойду, – буркнула я и припустила домой. А по дороге прокручивала, что и как скажу матери. Пусть придумывает теперь, как вернуть отца!

Но мать я застала всю в слезах. Она не переоделась даже – как была на линейке в синем платье с белым отложным воротником, так в нем же и лежала на диване, свернувшись калачиком. А ведь такая аккуратистка! И цветы, что ей надарили ученики, она не убрала в воду, а просто бросила ворохом в прихожей. Я сама рассовала по банкам астры и гладиолусы.

Ну, конечно, ни с каким разговором я к ней лезть не стала. Мама так горько рыдала, что у меня самой чуть сердце не разорвалось. Потом накапала ей успокоительного. Помогло или нет – не знаю, но рыдать она прекратила. И даже поклевала ужин, который пришлось готовить мне, а я тот ещё повар. Пожарила картошку так, что она умудрилась и пригореть, и остаться сыроватой.

После ужина я помыла посуду и убралась к себе. Мать говорила, что звонила отцу сто раз, а тот не брал трубку, но я решила тоже попробовать. В конце концов он же любил меня семнадцать лет, неужели разлюбит за один день? Неужели все эти годы, когда он растил меня, брал с собой на рыбалку, покупал сладости тайком от мамы, учил кататься на велике и танцевать танго и твист, звал меня «моя кроха», неужели это всё совсем ничего не стоит?

Но и мне не удалось к нему пробиться. Тогда я оставила ему голосовое, аж всплакнула на последних словах.

Тут в окно кто-то швырнул камешек. Так меня всегда вызывал погулять Валерка Князев, потому что мать не хотела, чтобы мы встречались. Ну а больше никто так не делал.

Я высунулась в форточку. В тусклом свете фонаря узнала Мясникова.

– Ты чего сюда приперся? – задохнулась я от такой наглости. – Вообще ко мне приближаться не смей!

– Даш, я только поговорить, – промямлил он.

– Не о чем нам с тобой разговаривать. Не до тебя мне.

– Ну, пожалуйста. Я извиниться хочу.

– Ну, считай, извинился. Всё, ступай.

– Даш, пожалуйста, выслушай меня… Не бойся, я ничего тебе не сделаю. То, что вчера между нами было… я не хотел. Я нечаянно сорвался...

Так, стоп. Сейчас этого дурака все соседи услышат и, что ещё хуже, мать. И если сейчас она не в кондиции, то потом обязательно припомнит. Так и вижу, как она допытывается: что у вас было с Мясниковым? Что такого он сделал? Мать в этом отношении просто невозможная.

– Ладно, – бросила я нехотя. – Сейчас спущусь на пару сек.

Заодно верну ему олимпийку. На всякий случай я ещё и отцовский фонарь прихватила. Он громоздкий, тяжелый, в металлическом корпусе и с ручкой. Если Мясников опять нечаянно сорвется, будет чем дать отпор.

Но Мясников стоял в тени весь какой-то понурый и сгорбленный. Я даже злиться перестала. Молча сунула ему в руки олимпийку.

Он тоже молчал. Выжидать, когда он разговорится, я не стала, развернулась и пошла назад, к подъезду.

– Даш, – окликнул он меня.

Я остановилась и оглянулась.

– Что?

– Я не хотел. Ну, вчера. Прости, что так получилось. Я правда не хотел. Не хотел напугать тебя.

Только я вознамерилась объяснить ему, что мои вчерашние ощущения – это не испуг, а кое-что другое, что это было не страшно, а гадко и мерзко, что отныне мне противно даже разговаривать с ним, как Мясников зачастил:

– Не знаю, что на меня нашло. Дурак я… Я думал, что… мы так… Ну и Нелька сказала, что я тебе… это… ну, типа, нравлюсь. Мы с ней общались немного,

– Что за бред? Нелька-то здесь с какого бока? И не могла она тебе такого сказать, не ври.

– Я не вру! Она правда так сказала. Еще сказала, что я нерешительный. Что ты ждешь, когда я… ну, типа, первый шаг сделаю.

– И ты решил сделать шаг? Наброситься на меня?

– Я думал… ты сама не против… ну, Нелька сказала… вы же подруги…

Нелька – сволочь. Я просто ума не приложу, какого черта она его так накрутила.

– Даш, ну прости… Я, правда, не хотел.

– Иди домой, – устало ответила я. – Мне тоже пора. Честно, мне не до тебя сейчас.

Поднявшись к себе, я первым дело набила гневное сообщение Нельке. Затем стерла и переписала чуть иначе. Но и его не стала отправлять. Решила, что обругать её я всегда успею, хотя бы завтра лично. Может, Мясников вообще соврал. Лучше закину удочку и понаблюдаю.

«Сейчас приходил Денис Мясников. Поговорили с ним. Очень интересные факты о тебе выясняются…»

Нелька почти сразу среагировала. Буквально забомбила меня ответными сообщениями: какие факты? О чем ты? Что он тебе наплел? Мясников врет как дышит! Если он насчет вчерашнего, то он дебил! Я просто пошутила, а он...

И всё в таком духе.

Я ей не отвечала. Нет у меня больше подруги. И разговаривать нам не о чем.

Отец появился ближе к ночи. Всклокоченный, весь какой-то мятый, угрюмый, с похмельным запашком. Вообще-то отец почти не пьет, но тут, видать, разобрало. Однако я все равно ему ужасно обрадовалась, кинулась к нему как маленькая, но, как оказалось, всё зря. Он вернулся за вещами, а еще чтобы попрощаться, извиниться передо мной и… сообщить, что уезжает если не насовсем, то надолго. Полгода, год, как пойдет. Отправляется в какую-то неведомую глушь скважину бурить.

Мы с матерью наперебой принялись отговаривать его. Правда, мать быстро сдулась, наверное, поняла, что бесполезно. Я же чуть в истерике не билась. Кричала, захлебываясь слезами:

– Папочка, не уходи! Я же тебя так люблю… Помнишь, ты говорил, что не можешь потерять дочь? А теперь что? Сам от меня отказываешься? Просто потому что какие-то там анализы…? Ну не уходи, не бросай нас! Это же я, твоя кроха... папочка, пожалуйста…

Я грозилась, что никогда в жизни его не прощу, если он уйдет, что не переживу, что с ума сойду и вообще умру. Но без толку, он уже всё для себя решил.

– Ты кому-нибудь рассказал… про нас? – спросила мама. Она стояла в проеме двери, бледная и поникшая. – Рассказал, что мы расходимся?

Она его больше не уговаривала, даже не просила остаться. Просто наблюдала за его сборами. А мне хотелось крикнуть: ну чего ты молчишь? Почему ты его так легко отпускаешь? Зачем спрашиваешь какую-то ерунду?

Отец, складывая одежду в дорожную сумку, на миг замер, поднял на нее потухшие глаза и молча кивнул. Она еле заметно дернулась и как будто с трудом выдавила:

– Зачем?

Отец лишь неопределенно повел плечом.

– Спросили – ответил, – вздохнул он. Опустил голову и продолжил собирать вещи.

Трогательного прощания не получилось, хотя отец перед уходом снова попытался объясниться со мной, даже заверил, что ничего не поменялось. Но даже мне понятно, что поменялось всё…

5.

Спустя пару дней, адских, кошмарных, тоскливых дней, в течение которых мы с матерью практически не разговаривали друг с другом, а молча варились каждый в своем горе, она вдруг меня огорошила:

– Даш, а давай тоже уедем из Зареченска?

– Куда? Зачем? Тоже скважину бурить?

– Даш, я серьезно. Я понимаю, что у тебя выпускной класс. Но и ты пойми, мне тут очень тяжело. Невыносимо.

Знала я, почему ей невыносимо. К нам бабуля, папина мать, днем приходила, пока я в школе была, и учинила эпический разнос. Это вообще в ее духе – скандалить по любому поводу, а тут такое. Потом бабушка позвонила мне и двадцать минут рыдала в трубку, причитая, что эта (так она называла мою маму) нам жизнь разрушила и всех нас опозорила.

«Ванечка всё для неё... – подвывала она. – А эта предала его! Нож в спину воткнула!»

«А он предал меня», – отрезала я, разозлившись, и сбросила звонок. Ну не могла я больше мусолить эту тему. Зачем все время об этом стонать и квохтать? Кому от этого легче? Мне лично – нет.

А дома мать завела ту же пластинку.

– Даш? Не могу я тут... плохо мне...

– А мне нормально, – огрызнулась я. – Я не хочу никуда уезжать. У меня тут друзья, да вообще всё.

– Понимаю, – вздохнула мать. – Но ты молодая, появятся новые друзья, новые увлечения. А там, к тому же, будут такие перспективы…

– Мне не нужны новые друзья и новые увлечения, и перспективы твои не нужны. Мне нравится так, как есть.

Она поникла, и я тотчас ощутила укол вины. Хотя, разобраться если, с чего бы? Меня моя жизнь на сто процентов устраивает, я никому не врала, никому ничего плохого не делала. Почему я должна все бросать и уезжать неизвестно куда? Она и так меня отца лишила. Но это её выражение смиренной мученицы вечно действует на меня на каком-то подсознательном уровне. Я тут же чувствую себя жестокой стервой, изводящей собственную мать. И прямо не по себе становится.

Черт, но уезжать мне все равно не хочется, прямо до отчаяния!

– А если отец вернется, а нас нет? – спросила её уже мягко.

– Не вернется он, – покачала она головой и сникла еще больше.

Когда она такая, я даже спорить не могу. Обычно уступаю, но сейчас… нет-нет. Ну какой отъезд? Даже если они разведутся окончательно, что с того? Не они первые, не они последние. Другие же продолжают как-то жить.

– Да и куда мы поедем? Мам, ну ты подумай. У нас здесь всё…

– Меня Марина звала к себе. Обещала помочь устроиться.

В груди полыхнула злость. Опять эта Марина! Вот честно, плевать мне было на ее подругу всё это время, когда мать за какие-то там грехи юности на нее обижалась. Но сейчас… Зовет она! А вдруг отец остынет, вдруг сам невыносимо заскучает и захочет вернуться? А если мы уедем – то всё, конец, бесповоротно.

Я ушла к себе, лишь бы не видеть её скорбного лица. Это уметь надо – сломать всем жизнь и при этом внушить другим чувство вины весом в тонну, а самой выглядеть жертвой.

Однако уже на следующий день я, кажется, поняла, почему мать собралась сорваться черт знает куда. Сначала утром мне девчонки из класса сообщили, что про нас ходят всякие слухи. Ничего конкретного не говорили, наверное, стеснялись. Просто сказали:

– Блин, про твоих предков всякое болтают…

– А вы слушайте побольше, – буркнула я, но огорчилась.

Мать, как огня, боится сплетен. Одно время к ней приставал наш учитель труда, хотя уже старпер. Она пожаловалась папе, он с трудовиком разобрался, поддал ему хорошенько, и тот отстал. Но принялся сочинять, что мама сама была не против. Ему не особо поверили, но немного пошептались по углам. Так мама тогда впала в адскую депрессию из-за этих сплетен. Хотя кто их не боится? Как там у Грибоедова? Злые языки страшнее пистолета. Так оно и есть.

А позже, когда по пути из школы домой я заскочила в магазин, то своими ушами услышала, как тетки в очереди перемывали маме косточки.

– … значит, Дашка не его дочь? И от кого тогда Наташка залетела?

– Да в городе нашла какого-то. Они ж с Маринкой после школы уехали в эти свои институты. А там, сами знаете, как девки гуляют. Вырвутся на свободу и пускаются во все тяжкие. Вот и Наташка нагуляла. Я по срокам примерно подсчитала – все совпало. А сюда приехала и Ваньке-дурачку навешала лапшу. Городской-то наверняка ее послал. На кой она ему…

Только я вознамерилась встрять и наговорить теткам гадостей, как одна из них ляпнула:

– Да точно! А помните, она ж как раз незадолго до свадьбы таблеток наглоталась, чуть не померла?

Я застыла на месте, оглушенная. Мама глотала таблетки?! Мама хотела умереть?

– Да-да, было, было, – подхватила тетя Валя, продавщица. – Вот поэтому и наглоталась. Жалко Ваньку. Хороший мужик, непьющий, работящий. Досталась же ему прошмандовка.

– Мой говорит, что Ванька уехал на вахту куда-то. На север, что ли.

– Ну так! От позора, поди, сбежал, бедолага. Кому охота ходить рогоносцем. Она ж и после свадьбы, поди, гуляла. Помните, был же какой-то скандал, что трудовик к ней домогался? Я ещё тогда говорила, что у Наташки этой рыльце в пушку, а мне не верили. Ну вот. В тихом омуте… Бедный Ванька.

– Да-а, жалко мужика. Эта-то быстро утешится. Я вчера видела на почте, как она глазки строила Тонькиному мужу.

– Вот же срамота… Хорошо, что родители её до такого позора не дожили.

– А самое ужасное, что эта… прости господи... ещё и учительница. Чему такая учительница может детей научить? Да ее на пушечный выстрел нельзя к детям подпускать.

– Вот уж воистину!

За спиной хлопнула дверь, и в магазин ввалилась горстка пацанов. Тетки обернулись на шум и увидели меня, окаменевшую у порога. Они заметно смутились, заткнулись, отвели глаза, а одна из них, мать Веры Черновой, моей одноклассницы, слащаво пролепетала:

– О, Даша. Уроки уже кончились? Как мама?

– Сами вы прошмандовки, – выпалила я и выскочила из магазина. Дуры!

Вечером, когда мать снова затеяла разговор о переезде, я, к ее огромному удивлению, даже спорить не стала. Молча выслушала все ее доводы и обещания, как там будет хорошо.

Если честно, мне вдруг стало страшно за мать. Меня-то эти сплетни выбили на весь день, а ей каково? Уезжать не хотелось до смерти, ну а вдруг она опять что-нибудь с собой сделает? Она вечерами с таким страшным и пустым лицом сидит в кресле. И может сидеть так час-два-три. А теперь ещё какие-то таблетки всплыли... Неужто она правда хотела покончить с собой? Жутко...

– Ну что скажешь, Даш? Ты подумай – это же столица. Там такие возможности. Не то что тут. А про папу не переживай. Мы его матери адрес оставим. Если захочет – найдет.

– Ты из-за сплетен хочешь уехать?

– Не только. Но и поэтому тоже, – мать долго молчала, не шевелясь и глядя в одну точку, и я снова забеспокоилась. Но потом очнулась и с горечью произнесла: – Люди такие злые. Так любят осудить…

Хотелось спросить насчет таблеток – вдруг все-таки тетки наврали? – но почему-то язык не поворачивался.

– Ладно, – выдохнула я. – Давай уедем.

6.

Про злосчастные «таблетки» я все-таки выспросила, но не у матери, а у ее подруги. Той самой Марины. Не сразу же, как приехали, конечно, а спустя время. Поначалу я вообще слово лишнее вымолвить стеснялась, не то что разводить кого-то на откровения. Чужой город, чужой дом, чужие люди – для меня, ни разу не покидавшей Зареченск, всё это было слишком. Но постепенно я освоилась. Подружилась с Олей, старшей дочерью Марины, она ненамного меня младше. А потом и с самой Мариной.

Мы прожили в их доме несколько дней, и вопреки моему воинственному настрою она мне понравилась. С ней мы махом нашли общий язык. И вообще она оказалась дружелюбной, легкой, живой, без всяких лишних заморочек. Не то что её муж. Тимур. Он, конечно, крутой, но ужасно нелюдимый и мрачный.

Я не помню, поздоровался он с нами или нет в первую встречу, но потом ни слова нам ни разу не сказал.

Нет, он нас не гнал прочь, ничего плохого не говорил, то есть вообще ничего не говорил, но при нем как будто сразу тучи сгущались. Сама атмосфера в доме тотчас менялась. И даже их мальчишки – маленькие ведь совсем, а сразу же стихали, когда он приходил после работы.

Что уж говорить о нас. Мы с мамой вообще в диван вжимались и не дышали. А после ужина быстренько уходили в дальнюю комнату, которую они нам выделили на двоих и до утра носа не высовывали, чтоб лишний раз не попадаться ему на глаза.

Мне показалось, что Тимур очень любит свою жену и только поэтому нас терпит. А может, у него всегда такой вид, по жизни. Вид убийцы, пошутила я, но маме эта шутка не понравилась.

Однако, когда Тимур смотрел на Марину, у него аж лицо менялось, светлело и теплело, что ли. Я вдруг подумала, что тоже так хочу: чтобы кто-то крутой и опасный так таял со мной одной...

С Олей, Тимур вообще-то тоже был мягок, я даже решила, что она – его любимица из детей. Но потом мама по секрету мне поведала, что Оля ему вообще не родная.

Не знаю, зачем она мне это сказала. Только хуже стало. Потому что он свою неродную дочь любит, а мой папа меня бросил…

Утром Тимур снова уезжал на работу, заодно увозил Олю в школу, и становилось свободнее. Во всяком случае – мне. Мама все равно держалась скованно и с Мариной еле общалась – и не скажешь, что они подруги. Я же, наоборот, болтала с Мариной обо всем подряд.

Самое удивительное, что разговаривать с ней по душам оказалось гораздо легче, чем с матерью, как будто это её я знаю всю жизнь. Впрочем, и она сначала ни в какую не хотела даже заговаривать про тот случай, как будто с неё взяли клятву молчать. Твердила на все мои вопросы одно:

– Если бы твоя мама считала нужным, она бы сама тебе всё рассказала.

– Моя мама никогда не считает нужным кому-то что-то рассказывать. Не всегда это правильно, – возражала я. – Иначе мы бы сюда к вам в Москву не переехали, а остались бы дома. С папой.

Марина на это только разводила руками, типа, может, она и согласна со мной, но ничего поделать не может.

Сегодня мама поехала на собеседование – тоже спасибо Марине. Она через своих знакомых договорилась, чтобы её устроили в какую-то подмосковную школу учителем начальных классов.

Ну а я навязалась пойти с Мариной выгуливать её мальчишек, а там приперла её с расспросами:

– Ну так что, Марин? Не молчи. Что там за история с таблетками была? Мама правда это сделала? Чуть не умерла? Кто её спас?

– Ну, снова ты об этом! Вот зачем ворошить старое?

– Знаешь, это старое само вылезло. Просто свалилось как снег на голову.

– Угу. Лучше скажи, как там в Зареченске? Что нового? Я сто лет не была… – попыталась сбить меня с мысли Марина, но со мной такие приемы не проходят.

Вопросы её я пропустила мимо ушей и опять за своё:

– Послушай, Марин, я бы еще поняла тебя... ну, почему ты хочешь это скрыть... если бы никто ничего не знал. А так получается, что я про собственную мать узнаю такие жуткие вещи из уличных сплетен. Марин, я же не чужой человек, не из праздного любопытства спрашиваю. Я же за неё боюсь! Я должна знать, чего от неё ждать. Ну давай ты хотя бы кивнешь, если всё так? Она делала… пыталась это сделать?

Помедлив, она кивнула. И лицо у неё при этом сделалось виновато-печальное. А я подумала вдруг, как это страшно, когда твой близкий человек способен на такой отчаянный шаг… Еще страшнее, когда твоя родная мать всерьез такое сотворить…

И хотя я почти ждала именно такого ответа, но мне сделалось не по себе.

– Из-за того, что... ну, с вами сделали те подонки, она сломалась? – осипшим голосом не сразу спросила я.

Марина вскинула на меня глаза в замешательстве. Удивилась, что я в курсе?

– Да, я всё знаю, – подтвердила я. – Мне мама рассказывала, что вас с ней обманом заманили, ну и… – я осеклась. Не смогла снова повторить то ужасное слово вслух.

– Да… – тихо произнесла Марина.

– Их... тех мразей нашли?

Она кивнула, отрешенно глядя перед собой.

– Посадили? Нет?! Как же так? Они откупились, да? Или… вы на них не стали писать заявление? – несмотря на горечь, не могла сдержаться я.

Марина покачала головой.

– Почему? – изумилась я.

Она пожала плечами.

– Мы тогда были старше тебя всего на год. Не с кем было поделиться, посоветоваться… И эти сволочи запугали нас. Пригрозили, что покажут то проклятое видео нашим родным. Ты только с мамой эту тему всё же не поднимай. Всё это и так исковеркало жизнь и мне, и ей…

– Погоди… Какое видео? Они ещё и снимали это? Как они вас...? Какой ужас… И что, они так и остались безнаказанными?

Марина заметно помрачнела, явно жалея о том, что повелась на мои уговоры и сказала лишнее.

Ответила она не сразу. А когда заговорила, голос её показался каким-то сухим и бесцветным, но твердым.

– Не остались они безнаказанными. Но я не хочу об этом. И ты забудь. Не надо об этом больше.

Зря я катила бочку на Марину и её мужа. Даже стыдно теперь, хоть они и не знают, как плохо я про них думала. Особенно про Марину. Винила её в том, что мать с отцом разошлись. Ну и вообще относилась к ней очень предвзято. А она оказалась мировой теткой. Понимающей. И очень много для нас сделала. Помогла вот матери устроиться в школу в Электростали. И меня зачислили туда же, в выпускной класс.

– Это хорошо, что вы вместе будете, в одной школе, – рассуждала Марина. – Вдвоем всегда легче.

Наоборот, это плохо, думала я, но вслух ничего не говорила. Когда мне человек нравится, я по пустякам с ним не спорю.

– Волнуешься? – спросила она.

Я пожала плечами. Волнуюсь, наверное, я же никогда не была новенькой. Только пока об этом особо не задумывалась. Хотя вот сейчас Марина спросила, и я ощутила, как внутри засвербело что-то, то ли волнение, то ли тревога.

А потом Тимур просто убил нас своим великодушием – подогнал однокомнатную квартиру в том же городе. Типа, живите сколько хотите. Может, конечно, это мы его так достали, что он расщедрился, лишь бы ему глаза больше не мозолили. Но лично мне всё равно, какие у него мотивы, главное – есть, где жить.

Мать, конечно, распереживалась. Поклялась, что заплатит ему за аренду сразу, как только продадим дом бабушки и дедушки в Зареченске. Он посмотрел на нее так, будто она с приветом.

– Глупости не говорите, – поморщился он.

– Но… – залепетала мама.

– Даже не начинайте, – сказал как отрезал.

Марина потом рассказала, что эту квартиру переписал на Тимура какой-то тип за невыплаченные долги. Сейчас она простаивает практически бесхозная. Что с ней дальше делать, они пока не решили.

– Может, продадим со временем, не знаю, – беспечно улыбнулась она. – Но пока пусть будет. Уже дважды пригодилась. Весной Паша, друг Тимура, там останавливался, приезжал на лечение. Сейчас вот вы поживете. Только скажу сразу, квартира не фонтан. Ремонт там давно не делали. Из вещей – только самое необходимое. Но если что понадобится – привезу.

Мать аж прослезилась от благодарности. Ну я тоже, конечно, прониклась.

В субботу Марина отвезла нас в Электросталь. После её слов я ожидала, что жить мы будем в убогой клетушке. Но нет. Квартира и правда оказалась маленькой, но, во-первых, мы к хоромам не привыкли и нас всего двое. А, во-вторых, тут просто классно.

Студия в стиле лофт с кирпичными стенами и деревянными балками на потолке. Я такие интерьеры только в журналах видела. Ну да, малость запущено – мы даже расчихались от пыли. А огромное панорамное окно выглядело не просто грязным, а прямо каким-то закопченным. Но вычистить и помыть недолго же. Ну и ещё здесь слишком пусто – ни ковров, ни штор, ни дивана или кресла, ни даже телевизора. Из посадочных мест – только строганные табуретки на высоких ножках. Но это не беда, обживемся. Во всяком случае, мне здесь понравилось.

Единственное, плохо то, что комнаты у меня своей нет, да даже угла. Но я уже присмотрела на авито симпатичную ширму, осталось только мать уговорить раскошелиться.

Все воскресенье мы надраивали квартиру. Отмыли так, что к вечеру всё блестело, а мы обе буквально с ног валились. Спать легли рано, даже стемнеть не успело – так сильно устали. Ну и конечно, в местный режим мы пока не вписались. В Зареченске уже глубокая ночь, а здесь ещё детское время.

Мать легла на единственную тахту, а я – на раскладушку, которую вместе со всякой бытовой мелочью подогнала нам Марина.

– Боишься? – произнесла в тишине мать.

– Чего? – сквозь полудрему спросила я.

– Завтрашнего дня… этой школы… новых одноклассников… ну и вообще как всё будет…

– Нет, – соврала я.

Вот зачем она это спросила? Естественно, боюсь! Само по себе попасть в чужой коллектив – довольно напряжно, а из нашей глухомани заявиться сюда, без пятидесяти километров столицу – вообще дикий стресс. Я тут посмотрела на местную молодежь, когда в ближайший магазин ходила. Почувствовала себя, как с другой планеты. Они держатся, разговаривают, одеваются совсем по-другому.

А если в новом классе принято встречать по одежке? А у меня туфли дешевые и порядком подзаношенные. Да что уж, не только туфли.

В уме я уже прокрутила несколько сценариев завтрашней встречи с одноклассниками, один хуже другого…

– Молодец, – вздохнула мать. – Мне бы твою уверенность. У меня хоть там и малыши будут, второй класс, а я боюсь...

Я промолчала, притворившись, что сплю. Совсем она меня не знает. Ну какая уверенность? Я, конечно, не истеричка, но у меня аж подсасывает под ложечкой от страха. Так тягостно и противно. Я думала, что до утра ни за что теперь не усну, но усталость и джетлаг взяли свое.

Разбудил нас телефон, выставленный на шесть утра. Обычно я поднимаюсь с постели тяжело и нехотя, но тут подскочила как ужаленная, с колотящимся сердцем. Вот и всё, осознала я только сейчас. Назад пути нет. Здравствуй, новая жизнь...

7.

– Ой, Даш, уже скоро звонок, – всполошилась мать, глядя на часы. Мы с ней едва ли бегом не бежали от остановки к школе. – Я, наверное, не успею тебя проводить. Не хочется в первый день опаздывать. Или все-таки провожу?

– Не надо, сама дойду, – поспешно заверила я, а про себя вздохнула облегченно.

Я и так вся на нервах, будто не в новый класс иду, а на заклание. Не хватало ещё, чтобы меня мама за ручку привела как в детском саду. Но оказалось, что начальные классы занимались в отдельном корпусе, который располагался за основным зданием школы. И прекрасно! Хватит мне позора в старой школе с её извечным контролем и опекой.

Сколько раз она ставила меня в неловкое положение – не счесть. Запросто подходила на перемене, когда мы с девчонками болтали, и встревала в наш разговор с какой-нибудь ерундой, типа: «Даша, ты сегодня не позавтракала. Ты здорова?». И при этом надо было обязательно потрогать лоб, и обсмотреть всю, ой да чуть ли не обнюхать. Хорошо хоть наши относились с пониманием.

А самое мое «любимое» – это когда она, опять же при бывших одноклассниках, высказала строго: «Даша, мне кажется, ты кое-что забыла». И при этом многозначительно и с укором посмотрела. Слава богу, додумалась хотя бы отозвать меня в сторону и там уж отчитала за то, что я не надела лифчик. «Всё выделяется! Это неприлично! По́шло! Развратно! Фу! Или ты специально в таком виде заявилась?».

Нет, слава богу, что теперь мы не будем пересекаться на переменах. Одной заботой меньше.

Пока она не увязалась за мной, я припустила к школе и вскоре затерялась в потоке других учеников. Забежала в фойе и… растерялась. Не ожидала, что тут будет такая сутолока.

Народ галдел, сновал беспорядочно туда-сюда, напоминая броуновское движение. У стенда с расписанием образовалась толчея. Несколько старшеклассниц облепили высокое зеркало. Две девчонки красились, стоя плотно плечом друг к другу. Остальные – человек шесть-семь – крутились рядом, переговаривались, смеялись. Видать, своей очереди на марафет ожидали.

А затем к ним подплыли ещё три девушки. Одна, яркая шатенка, сразу видно – звезда. Она и вышагивала, даже в такой суете, как по подиуму. Вторая, худющая блондинка, ей заметно подражала, а третья – высокая, крупная, с короткой стрижкой – тоже вышагивала, но только как по плацу.

Околозеркальная очередь расступилась, пропуская звезду, а тех двух, что красились, она сама изящно отодвинула. Небрежно мазнула по губам помадой. Вытянула их уточкой и засмеялась вместе с подружками. Затем тряхнула головой так, что длинные волнистые волосы всколыхнулись и красиво рассыпались по спине. Потом вся троица удалилась, к зеркалу снова прильнули девчонки и продолжили краситься.

Так странно и волнующе было наблюдать эту чужую толкотню и суматоху со стороны, зная, что я уже сегодня стану её частью. А потом прозвенел звонок, и хаос исчез. Гвалт стих, толпа рассосалась, фойе и коридоры опустели. Осталась одна я. И сразу стало легче, хоть и спросить, где находится кабинет директора или завуча, теперь не у кого.

Ничего, сама найду, решила я, гадая, куда свернуть. Из фойе шли три коридора: направо, налево и прямо. Прямой – самый широкий, его я и выбрала. Но он вёл, как оказалось, в бассейн.

Круто! Во всем Зареченске не было ни одного бассейна, а тут в обычной школе свой собственный имеется. Правда, сквозь стеклянные двери я видела только стены, облицованные синим и белым кафелем, но живо представила себе, какой он, должно быть, классный.

Затем вернулась назад, ненадолго задержалась возле зеркала, на которое тут явный спрос. По сравнению с той «звездой» выглядела я, конечно, бледно. Нет, комплексов по поводу внешности у меня нет. Во всяком случае, прежде не было. Но та девчонка казалась такой яркой и уверенной в себе…

Ну и пусть. Глядя на свое отражение, я с вызовом вскинула подбородок. Вообще-то, если б я тоже подкрасилась и надела модные шмотки, то большой вопрос, кто сиял бы ярче. Так-то глупость, конечно. Краситься мне мать все равно не разрешает, а про модные шмотки можно даже не заикаться.

Вздохнув, я отошла от зеркала и отправилась на поиски директора. На этот раз пошла направо. На первой же двустворчатой двери висела табличка Гардероб. Следующим был медпункт, дальше – лестница, затем – актовый зал, и последняя дверь, в самом конце коридора, не имела никаких опознавательных знаков.

«Туалет, что ли?» – подумала я, различив приглушенный шум воды.

И в ту же секунду оттуда вышел парень. Я, за секунду услышав его шаги, рванула в сторону и едва успела отскочить к окну, но он, похоже, засек мой маневр. Взметнул одну бровь, как будто рассеченную небольшим, ещё темным шрамом. Заложив руки в карманы, оглядел меня с ног до головы. А затем, не сводя с меня взгляда, теперь уже насмешливого, он медленно, вразвалочку приблизился.

– Привет, – подмигнул он мне и, не вынимая рук из карманов, уселся на подоконник рядом со мной.

От него еле ощутимо пахло каким-то приятным свежим парфюмом и довольно резко – табаком, как будто он только что покурил. Хмыкнув каким-то своим мыслям, парень достал из кармана упаковку Орбита и зажевал одну подушечку. И сразу пахнуло мятой. Ну лучше так, не люблю табачный дух.

А он ничего такой, подумалось вдруг. Даже шрам, пересекающий одну бровь, ему шёл.

– Привет, – поздоровалась я, поборов неловкое смущение, которое, надеюсь, он не заметил.

Вообще-то я не из тех, кого смущает внимание парней. Но этот был как-то уж слишком нахален и самоуверен. Ну а с другой стороны, держался он, вроде как, просто и естественно, без понтов и снобизма. Правда, разглядывал меня чересчур откровенно.

– Ты чего здесь? – спросил он, кивнув на дверь, откуда недавно вышел.

– Я… ну, я ищу директора.

– В мужском туалете? – снова хмыкнул он, вздернув брови. – Ну а чё, ей там самое место.

Наверное, стоило как-нибудь отшутиться, но при нем мое чувство юмора напрочь заморозилось, и самое большее, что мне удалось, – это выдавить на полном серьезе:

– Я не знала, что это туалет.

– Заблудилась, что ли?

– Немного.

– Так ты новенькая?

Кивком я подтвердила его догадку.

– А в какой класс идешь?

– В одиннадцатый «А».

– О, так ты моя одноклассница? Давай знакомиться тогда, одноклассница. Андрей. Исаев. – Он вынул из кармана руку, протянул мне.

– Даша Стоянова, – пожала я его ладонь, сухую, теплую, но довольно жесткую.

– Ну пойдем, Даша Стоянова, – плавно спрыгнув с подоконника, он пошел по коридору в обратную сторону. Затем оглянулся, посмотрел на меня с кривоватой улыбкой: – Покажу что тут у нас и где. Устрою тебе бесплатную экскурсию. Все равно делать нечего.

– А разве у вас нет первого урока? – семеня за ним, поинтересовалась я. Судя по расписанию, в 11 «А» сейчас должна быть физкультура. Я проверила.

– У меня – нет, – ответил он, немного резко, будто вопрос ему не понравился. Но затем вполне добродушно продолжил: – Здесь у нас сидит медичка. Если вдруг приболеешь, сюда – за освобождением. А больше здесь ловить нечего.

Мы вышли в фойе. Он махнул рукой вперед:

– Там столовка и спортзал. А там – бассейн. Плаваешь?

– Не особо, – скромно ответила я.

– Не умеешь?

– Нет.

Ну не говорить же ему, что я с детства рассекала по-собачьи на Зареченском водохранилище.

Он снова усмехнулся. А я озадачилась: что тут смешного?

Мы поднялись на второй этаж.

Он неторопливо шагал передо мной, все так же держа руки в карманах. Кивал на некоторые двери, мимо которых мы проходили, и объявлял, хотя на них и так имелись таблички:

– Здесь история… историк у нас зачетный тип. Здесь – русский и литра… скукотища... А тут инглиш. Сечешь в английском? А то у нас англичанка – капец зверюга. Её уроки – вообще адский ад. Кстати, следующим у нас как раз инглиш. Заценишь обстановочку. Ну а тут... тут ещё один туалет, вдруг тебе интересно.

– Спасибо, запомню, – оценила я его подколку.

– Всегда пожалуйста, – улыбнулся он. В этот раз по-настоящему, открыто и весело.

– Ну а вон там, видишь, где пальма?

– Фикус…

– Да один хрен, – отмахнулся он. – Короче, вон там логово безобразной Эльзы, в смысле, нашей директрисы. Я уж туда не пойду, не горю желанием лишний раз с ней пересечься.

– Понятно, – улыбнулась я. – Ну, тут я и сама дойду. Спасибо.

– Ну давай. До встречи в аду. В смысле, на английском.

Он усмехнулся, коротко махнул рукой и пошел обратно. Не спеша, вальяжно, будто по парку гуляет. И ни разу не оглянулся, а я, пока он не скрылся за углом, смотрела ему в спину.

Что ж, не знаю, какой там будет новый класс, но, по крайней мере, этот одноклассник мне понравился. Как он назвался? Кажется, Андрей. Да, Андрей Исаев.

8.

На дверях приемной я прочла табличку «директор Лиддерман Эльза Георгиевна» и сдержала смешок. Не из-за её клички, просто нервы. Ну а когда я увидела её воочию, то всякое желание смеяться отшибло полностью.

Никакая она не безобразная, а для своих лет – так вполне себе красивая. Только надменная, суровая и холодная. Глаза вообще как льдины – светло-голубые, почти прозрачные с крохотными точками зрачков. Она на меня лишь взглянула, а мне сразу захотелось поежиться.

Особо разговаривать директриса со мной не стала, отправила к своей секретарше. Пока та возилась с документами, я разглядывала приемную. Идеальный порядок на полках, на подоконнике, на столе. Нигде ничего лишнего, ни единой бумажки или скрепки. И сама секретарша как робот – ни одной эмоции на лице. Можно подумать, директриса подобрала её под стать себе.

Раздался звонок с урока, резкий и пронзительный, и спустя пару-тройку секунд за дверями постепенно поднялся гвалт. Но здесь, в приемной директора, по-прежнему стояла неживая тишина, которая теперь, когда в коридорах так шумели, казалась ещё разительнее.

– Ну всё. Иди, знакомься с классом. У одиннадцатого «А» сейчас английский. Двадцать четвертый кабинет. На этом же этаже, – равнодушно произнесла секретарша.

Я кивнула.

– Классный руководитель Вероника Владленовна. Ведет у вас математику. Все остальные вопросы будешь решать с ней, ну она тебе сама все скажет. Сегодня… – секретарша уставилась в монитор, пару раз щелкнула мышкой, – ну вот как раз после английского третьим-четвертым будет алгебра. Но можешь подойти к ней прямо сейчас, она должна быть в учительской. Это следующая дверь по коридору. Проводит тебя…

– Да нет, я сама.

Я вышла из приемной. Хорошо, что теперь знала, куда идти. Но у дверей кабинета снова на миг замерла.

Черт, до сих пор немного страшно. Но не так, как вчера или утром. Даже не страх это, а, скорее, волнение. Тот парень, Андрей Исаев, всё-таки приободрил меня и успокоил, сам того не ведая. Просто супер, что он – мой одноклассник.

Поглубже вдохнув, я открыла дверь и почти сразу выдохнула с тихим возгласом. Этот самый Андрей стоял у порога, ко мне лицом, как будто собирался выйти в коридор. И если бы я рефлекторно не остановилась как вкопанная, мы бы с ним точно столкнулись.

Он тоже вскинул брови от неожиданности, но почти сразу улыбнулся и, совершенно по-свойски взяв меня за руку, втянул в класс.

– Э, народ, этеншн! – объявил он. Все сразу замолкли и воззрились на нас. – В нашем полку прибыло.

– Новенькая, что ли? – услышала я женский голос справа.

Повернулась на звук и сразу же узнала «звезду», которую наблюдала перед уроками у зеркала. Сейчас она стояла у окна вместе с теми же подругами.

Красивая она все-таки: правильные черты, волнистые каштановые волосы как с рекламы шампуня, осанка как у царицы… Только глаза какие-то рыбьи, большие и блеклые.

– Катрин, медаль тебе за сообразительность, – съёрничал Андрей, но она лишь снисходительно ему улыбнулась. Потом медленно и плавно приблизилась ко мне.

– Как зовут тебя, новенькая? – окинув меня сверху вниз взглядом царицы, спросила она полунасмешливо.

Черт, в Зареченске за такой тон и такой взгляд я бы её уже послала, не стесняясь в выражениях. Но здесь я была чужой, и в первый же день начинать со скандала не хотелось. Поэтому ответила спокойно:

– Даша.

Она непонятно чему фыркнула и, продолжая разглядывать меня с затаенной насмешкой в глазах, изрекла:

– Значит, ты теперь будешь учиться с нами.

Я промолчала.

– И откуда ты к нам прибыла?

Я вдруг поймала себя на мысли, что мне не хочется говорить правду. Наверное, потому что она и так смотрела на меня свысока. Разозлившись на себя за малодушие, я выпалила с вызовом:

– Из Зареченска.

– Господи, это вообще где? – развеселилась она.

– Гугл тебе в помощь, Катрин, – вмешался Андрей, и я мысленно его возблагодарила.

– Пфф, вот делать мне больше нечего.

Но он повернулся ко мне и как будто перестал её замечать.

– Ну, выбирай, куда сядешь.

– Да где свободно, туда и сяду, – пожала я плечами, мазнув взглядом по кабинету, относительно небольшому, но уютному. Здесь было много зелени на подоконниках и полках стеллажа, а на стенах, обшитых панелями под дерево, висели фотографии с достопримечательностями Лондона. Вестминстер, Тауэр, Биг-Бен.

Мои будущие одноклассники, то есть уже не будущие… продолжали меня разглядывать. Это немного нервировало.

Надо уже скорее куда-нибудь приткнуться, чтоб не стоять здесь как на сцене, подумала я, и Андрей тут же подтолкнул меня к последней, третьей, парте среднего ряда.

– Тебе повезло. Вот здесь свободно, со мной будешь сидеть.

Он уселся и кивнул на соседний стул, на спинке которого вообще-то висела чья-то сумка с логотипом крокодильчика, а на столе с той стороны лежал учебник английского. Андрей взял его и перекинул на соседнюю парту.

– Э! Алё! В смысле – здесь свободно? Исаев, ты офигел? – возмутилась «звезда» и, оставив подружек, устремилась к нам.

– Катрин, ты же любишь перемены, сама говорила. Так что какие претензии? – беззаботно ответил он.

– Придурок, – прошипела она обиженно, сдернула сумку и, метнув в меня злющий взгляд, села за другую парту, через проход от Андрея.

– Остынь, – хмыкнул он.

Она развернулась к нему, но сказать ничего не успела. Раздался звонок, и тут же в кабинет влетела женщина, миниатюрная блондинка лет сорока. Светлые волосы, гладко зачесанные и собранные в пук на макушке, скучная блузка с воротником под самое горло и очки ненавязчиво намекали, что она – дама строгих правил. На деле оказалось всё ещё хуже.

С порога она начала тараторить на английском. В общем-то, прежде проблем с языком у меня не было – мама следила. Но речь этой «англичанки», больше похожую на пулеметную очередь, мой слух попросту отказывался воспринимать. Я успевала выхватывать лишь отдельные слова и сидела как пень, уповая на то, что меня, новенькую, ни о чем пока спрашивать не будут.

Но нет. Едва она заметила меня, как сразу же велела подняться и… забомбила вопросами, из которых я только и уловила: как тебя зовут, откуда приехала и расскажи о себе.

– My name is Dasha, I’m seventeen, I’m from Zarechensk[1], – облизнув пересохшие от волнения губы, произнесла я и замолкла. Что еще сказать? Я и по-русски на такое: «расскажи о себе» всегда теряюсь, что ответить.

Англичанка несколько секунд ждала, потом начала раздражаться, а затем и вовсе разразилась недовольной речью. Видя, что я ее не понимаю, она вдруг перешла на русский:

– Плохо, очень плохо. И что за жуткое произношение?

– Зареченское, – высказалась с места «звезда». Ее подруги негромко прыснули.

Неприятно, конечно, но зато англичанка сразу переключила свое внимание с меня на нее.

– I see you’re dying to answer[2].

Однако позлорадствовать мне не удалось. Она отвечала быстро, бойко и наверняка правильно. Англичанка, хоть и выглядела по-прежнему раздраженной, но её не поправляла, а в конце процедила:

– Садись, Черемисина. Хорошо. Но впредь открывай рот только тогда, когда я спрашиваю.

После «звезды» англичанка устроила блиц-опрос всем остальным. И при каждом неверном ответе выходила из себя. Слава богу, меня она больше не трогала, но до конца урока я находилась в диком напряжении, как, впрочем, и большая часть класса.

Один Исаев сидел как на отдыхе, на её вопросы флегматично отвечал «I don’t know», а на ругань вообще никак не реагировал.

– Ну что? Выжила? – усмехаясь, спросил он меня после урока. – Считай, прошла инициацию. Пойдем на алгебру. Там можно дышать свободно. Класснуха у нас вообще зачёт.

– Исаев, ты в няньки к новенькой записался? – ехидно пропела «звезда».

Он лишь коротко рассмеялся и бросил:

– Не ревнуй, Катрин.

– Пфф. Не мечтай, – фыркнула она.

Кабинет математики оказался в два раза больше, да и народу в классе заметно прибыло.

– А почему их на английском не было? – спросила я у Андрея, который и тут усадил меня рядом с собой.

– Так они французы. У них был френч. А у вас что, на иностранном класс пополам не делили?

Я уж не стала говорить, что нас в том классе было всего тринадцать. Кого там делить?

– Ладно, обживайся, – подмигнул мне Андрей. А сам, оставив сумку на парте, поднялся и вышел из кабинета. Следом за ним увязалось ещё двое парней.

– А в вашем Зажопинске вообще был иностранный? – снова прицепилась ко мне эта неугомонная Катрин, как только Андрей скрылся. Девчонки, окружавшие ее полукольцом, обернулись, глядя на меня насмешливо. – Каким ветром тебя вообще к нам занесло? Сидела бы в своем Зажопинске.

Я вспыхнула. Честное слово, мне не хотелось ни с кем ссориться, не хотелось наживать врагов, но эта Катрин, или как там её, упорно напрашивалась на грубость.

– Тебя забыла спросить.

– Надо будет – спросишь.

– Угу, жди. У тебя что, какие-то проблемы из-за меня?

– У меня?! Из-за тебя? – рассмеялась она. – Да ты фантазерка. В вашей деревне все такие?

– Ну а чего ты тогда так бесишься?

– Кать, ну правда, что ты пристала к человеку? – подал голос паренек, которого я не сразу заметила. Весь из себя лощеный, даже какой-то аристократичный, в тонких очках, он конкретно смахивал на сноба и отличника.

Она взглянула на него с кислым видом и, фыркнув, пробормотала:

– И этот туда же.

Потом отвернулась к подружкам и больше меня не задирала. Я в благодарность кивнула пареньку в очках и улыбнулась. Он тоже улыбнулся, но очень сдержанно, даже натужно, как будто из вежливости, но нехотя. Точно, сноб, решила я.

Вместе со звонком в кабинет впорхнула математичка. Она оказалась совсем молодой, старше нас от силы на пять-шесть лет, и хорошенькой. Пепельные кудряшки, голубые глаза, яркие губы. Прямо кукла Барби. Меня она терзать не стала, наоборот, сказала: сиди, слушай, включайся пока.

Андрей Исаев опоздал минут на десять. Вероника Владленовна как раз объясняла новую тему, вычерчивая функции у доски. Прервавшись, математичка нахмурилась, когда отворилась дверь, но, увидев, что это он, изменилась в лице. Мне даже показалось, что она ему еле заметно улыбнулась и не стала делать замечаний, вообще ничего не сказала, только махнула рукой, мол, проходи быстрее.

Он плюхнулся рядом, обдав меня своим запахом. И я поймала себя на мысли, что рада ему.

После шестого урока Вероника Владленовна попросила меня задержаться. Расспрашивала, по каким учебникам мы учились, какие темы прошли, как вообще у меня с математикой и другими предметами. Я честно ответила, что в математике не блещу, что я – чистый гуманитарий.

– Ну, придется стараться, – пожала плечами Вероника Владленовна. – На ЕГЭ тебя не спросят, гуманитарий ты или нет.

Я пообещала, что буду, и она отпустила меня на все четыре стороны. В коридорах было тихо и пусто – как раз шел седьмой урок. Я спустилась на первый этаж, пересекла фойе и вышла на крыльцо… где меня поджидали девочки из класса во главе с Катрин.

– А вот и наша деревенщина, – объявила она.

Все разом повернулись ко мне.

– Наконец-то. А то мы уж заждались. Ну что, познакомимся поближе? – Катрин шагнула ко мне.

9.

Катрин шагнула вперед, остановившись передо мной почти вплотную. Её подружки встали рядом.

Высокая, с короткой стрижкой под пацана, вперилась в меня равнодушным, тупым взглядом. При этом она беспрерывно работала челюстями, с хрустом поедая чипсы, которые горстями загребала из шелестящего пакетика. Одну бровь у нее пробивал черный гвоздик. И на ушах колечек – собьешься считать. А вообще, если б не юбка и не черный лак на коротких ногтях, я бы еще задумалась: девушка это или парень.

Вторая подружка то и дело искоса посматривала на Катрин, а потом поворачивалась ко мне, копируя позу и выражение звезды. Только ей, очень худой, даже костлявой и какой-то дерганой, не давались плавные движения подруги. Просто комедия на нее смотреть, правда сейчас мне было не до смеха, учитывая ситуацию.

Что они собраются делать? Бить меня? Толпой одну? Вот так сразу, в первый же день? Ни за что ни про что?

Совру, если скажу, что я не испугалась. Очень даже испугалась! Прежде никто меня и пальцем не трогал и, уж конечно, сама я тоже ни с кем не дралась. Так что отпор дать не сумею – и неважно, втроем они на меня накинуться или вдесятером.

Сердце тяжело ухало в груди, и под ложечкой противно ныло от страха. И боялась я вовсе не боли, а унижения и позора. Это самое страшное. Потому вздернула подбородок повыше, чтобы никто не догадался, как я трушу.

Катрин демонстративно оглядела меня с головы до ног и состроила гримасу: «Боже, что за убожество».

Я с независимым видом попыталась их обойти, но подруга с чипсами несильно толкнула меня в плечо.

– Куда?

– Тебе же сказали, – влезла вторая подруга, повторяя даже интонацию Катрин, – познакомимся поближе.

Остальные девчонки топтались за спинами этой троицы. Наблюдали, кто со скукой, а кто и с любопытством, как будет проходить «знакомство поближе».

– Может, оставим всё так, как есть? А то, если честно, ты не в моем вкусе, – выпалила я Катрин в лицо.

В первую секунду она вскинула брови, а затем переглянулась с подругами.

– Что-то она слишком борзая для деревенщины.

Потом снова повернулась ко мне:

– Ау! Очнись. Ты уже не в своем Задрищенске, чтобы так борзеть.

– Да я ещё даже не начинала, – отчаянно блефовала я.

– Да ты, смотрю, вконец охреневшая. Ну, что, Ксюха, расскажем новенькой, как надо себя вести? – звезда повернулась к той, которая поедала чипсы. – Подлечим немного от борзости?

– Легко, – дернув плечом, ответила она, не прекращая жевать.

– Ну что, пойдем за школу? Посмотрим, надолго ли твоей борзоты хватит, – едко улыбнулась Катрин.

Язык мой – враг мой. Хотела, чтоб вышло как в чеховском рассказе «Пересолил», а вышло как в «Хирургии».[3]

В этот момент из школы вывалились, галдя и размахивая рюкзаками, мальчишки, с виду класс шестой или седьмой. И сразу же заинтересовались нашей беседой. Замолкли, уставились на нас, приоткрыв рты. Ну замечательно... Ещё и при зрителях позориться.

– Ну? – насмешливо спросила Катрин. – Чего застыла? Идем?

Она развернулась и стала медленно спускаться с крыльца. Потом бросила взгляд через плечо и коротко скомандовала:

– Ксюха! Ну!

Эта девушка-парень Ксюха, не церемонясь, схватила меня за локоть и поволокла за собой, точнее, за Катрин.

Я выдернула локоть, прошипев:

– Руки убери! Без тебя дойду.

– Ну так двигай, а не стой столбом, – чавкая, отозвалась она.

От крыльца вправо вдоль школы уходила дорожка, выложенная плиткой. По ней меня и повели как под конвоем. Остальные девчонки из класса поплелись следом, некоторые – явно без особого желания, но, видимо, перечить местной звезде хотелось ещё меньше.

Я же шла и лихорадочно соображала, как буду обороняться. В том, что меня станут бить – никаких сомнений уже не было. Иначе зачем тащиться за школу? Даже у нас в Зареченске отношения выясняли за школой, правда, только пацаны и только класса до девятого.

Хоть бы там были камни или палки! Или какие-нибудь железки... Сумкой можно было бы отбиваться, но сейчас, без учебников, она весила всего ничего.

Мы обогнули правое крыло школы и остановились рядом с какой-то одноэтажной пристройкой, на двери которой зачем-то висел дорожный знак «въезд запрещен». Я незаметно обшарила взглядом округу, но ничего, подходящего для защиты, не обнаружила.

Катрин, да и все остальные девчонки, почему-то поглядывали на дверь, куда въезжать запрещено.

– А Исаева нет в тепличке? – спросила одна из девчонок, кивнув на пристройку.

– А я знаю? – как-то слишком резко отозвалась Катрин. – Я что, его пасу?

Потом переключилась на меня.

– Ну что, новенькая, слушай и запоминай правила. Ты здесь никто и звать тебя никак. Тебя должно быть не видно и не слышно. Ходишь – не отсвечиваешь, ни на кого не смотришь. Пока тебя не спросят – голоса не подаешь. Ясно?

Ну что мне стоило сказать «ясно» и послушно потупить глазки? Но нет же, гонор лезет даже тогда, когда я сама этого не хочу.

– Ясно, – ответила я совсем не тем тоном, что ждала Катрин. С вызовом, короче, ответила, а потом ещё и прибавила: – А самое главное правило, видимо, это отсесть от Исаева? И не разговаривать с ним ни за что и никогда?

Она сию секунду вспыхнула, но сразу же взяла себя в руки.

– Ты что, бессмертная? Не боишься, что мы тебя прямо сейчас ушатаем?

Но тут я, неожиданно даже для себя, подалась к ней и, глядя в её глаза в упор, негромко произнесла:

– А ты не боишься, что я потом тебя встречу… как-нибудь вечером… когда ты будешь одна?

Катрин разразилась смехом.

– Девочки, вы слышали? Эта деревенская мартышка мне ещё и угрожает? Ксю, это вообще лечится?

– Проверим, – ее подруга, смяв пустой пакет из-под чипсов, швырнула его под ноги. И… без всяких предисловий резко и неожиданно вздернула локоть и саданула меня прямо в лицо. Я толком даже понять ничего не успела, только ощутила, как во рту появился привкус крови.

Эта дылда мне губу разбила!

Но если б только это! В следующую секунду она ухватила меня так, что моя голова оказалась зажата в сгибе её локтя.

Катрин, сложив на груди руки, просто стояла и наблюдала.

– Ну что, новенькая, ничего не хочешь сказать?

И тут кто-то из девчонок её позвал:

– Кать! Там Исаев с Яриком… сюда идут…

Черт, только не это! Меньше всего я бы хотела, чтобы меня увидел Андрей в таком унизительном виде – раскоряченной, полусогнутой, в тисках этой дылды.

– Отпусти её, – велела Катрин, и дылда сразу убрала руки.

Я выпрямилась. Лицо горело, в ушах стучала кровь.

– Надеюсь, ты усвоила урок? – приблизившись ко мне, тихо сказала Катрин.

– Пошла к чёрту, – огрызнулась я.

– Ну и дура, – усмехнулась она и обернулась на звук приближающихся шагов.

Девчонки за её спиной расступились, пропуская Андрея и шедшего следом за ним паренька в очках. Того, что вступился за меня на перемене.

Он и сейчас держался немного отчужденно. В открытую ни на кого не смотрел, и лицо его абсолютно ничего не выражало. Полное безразличие ко всему. Единственное, когда он мазнул взглядом по дылде, на кратчайший миг я заметила в его глазах нечто похожее на презрение. Ну или отвращение.

Этот Ярик, конечно, сноб, судя по всему, но в одном мы уже сходимся, подумала я с долей удовлетворения.

– Что за сходка? – Андрей вроде бы просто подошел, просто спросил, но со стороны это выглядело как наезд. И Катрин наверняка почувствовала то же самое, потому что сразу начала оправдываться:

– Мы просто разговариваем. Успокойся. Девчонки, скажите.

– Ничего такого, – забубнили они вразнобой. – Разговариваем.

Только дылда молчала, смачно нажевывая фруктовую резинку. Ярик снова мельком взглянул на нее, и снова на его лицо еле заметной тенью легло презрение. Значит, не показалось.

– Катрин, что-то мне кажется, слишком до хрена ты стала последнее время разговаривать, – Андрей, похоже, прессовал звезду. Неужели из-за меня?

Она ему что-то отвечала, но я отвлеклась на Ярика. Он вдруг уставился на меня так, словно у меня усы выросли.

– Что? Что такое? – смутилась я.

Неожиданно он тоже смутился. Ну, во всяком случае, было похоже на то – светлая кожа на скулах порозовела, а сам он чуть растерянно сморгнул.

– У тебя вот тут… – он тронул у себя нижнюю губу. – Кровь…

Я облизнула, потом обтерла тыльной стороной ладони.

– Всё?

Он отвернулся, не глядя на меня, кивнул. Всё же странный тип этот Ярик.

Андрей шагнул ко мне. Посмотрел в глаза, потом и он опустил взгляд на мои губы. И ведь просто взглянул, не коснулся, а ощущение возникло такое, словно он меня потрогал. К щекам тут же непрошено прихлынул жар.

– Ну что? Ты как? – спросил он. – Жить будешь?

Черт, глаза у него черные как горький шоколад. Расплавленный, вязкий, обжигающий. Казалось, эта чернота гипнотизирует, затягивает, обволакивает… Бред какой-то. Но, честное слово, никогда я так не залипала на простой взгляд.

– Надеюсь, – пробормотала я, как в полусне. И поспешно отвернулась, осознав, что непозволительно долго на него пялюсь.

– Это радует, – хмыкнул он. – Пойдем?

10.

– Ты чего такая замороченная? Утром вроде пободрее выглядела, – потягивая через соломинку ананасовый сок, спросил Андрей.

Мы сидели за столиком в кафе. После стычки с одноклассницами он взялся проводить меня вместе с Яриком – мы все, как оказалось, жили в одной стороне, в соседних домах.

Хотя Андрей собрался провожать меня, ещё не зная, что нам по пути. Такое его внимание меня, конечно, смущало, но и приятно было, чего уж скрывать. Так что я отказываться не стала.

Домой мы пошли пешком, а когда проходили мимо гигантского (ну, по меркам Зареченска) здания с множеством всевозможных вывесок, Андрей заметил моё любопытство и предложил «прошвырнуться по торговому центру». Мне и правда, было интересно.

Часа два мы бродили по просторному сверкающему залу с бесконечной вереницей павильонов, которые, наверное, за день не обойти. Кое-куда заглядывали, по-моему, раздражая своим визитом продавцов и охранников. Во всяком случае, те чуть ли по пятам за нами не ходили, как будто мы – воры. А в одном из бутиков даже случился казус.

Мы забурились в магазин игрушек. На одном из стеллажей среди всякой ерунды лежала пластиковая корона. Ярик кивнул на неё и в шутку сказал Андрею:

– Уж не ты ли забыл?

Андрей тут же нахлобучил игрушечную корону на макушку, подошел к манекену – мальчику с протянутой рукой, – пожал пластмассовую ладонь и произнес, точно как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию»:

– Очень приятно, царь.

Мы засмеялись, но тут же все трое оторопели, потому что рука манекена вдруг отделилась от туловища. И тотчас как из-под земли возник охранник:

– Ах вы паршивцы! – ринулся он на нас. – Вандалы! Сволочи! Я вам щас покажу!

– Мы не специально, – воскликнула я испуганно.

– Валим отсюда, – скомандовал Андрей, сунув руку манекена случайной покупательнице.

В общем, еле ноги оттуда унесли. Переволновались жутко, ну я, по крайней мере. Зато потом хохотали как сумасшедшие, до слез. Даже Ярик выдавил смешок.

Затем Андрей позвал перекусить. Мы поднялись на эскалаторе на третий этаж. Они усадили меня за свободный столик, а сами куда-то ушли. Кругом сияли вывески: бургер кинг, баскин роббинс, суши, пицца… Всюду сновали люди, с подносами, без подносов, и я в этом столпотворении попросту потеряла из вида парней. И уже успела занервничать, пока они наконец не вернулись с напитками и едой на троих.

– Сколько и кому я должна? – спросила я, холодея внутри, потому что денег у меня с собой было... ну, может, только на сок.

– Никому и нисколько, – отмахнулся Андрей, придвигая ко мне поднос с гамбургером и пакетиком картошки. – Это же мелочь.

Ярик поддакнул, потом пробурчал, что ему надо помыть руки, и ушёл.

– Ешь, а то остынет, – повторил Андрей, но я отказалась, соврала, что не хочу. Только один сок и цедила, чтобы уж совсем не сидеть как дура.

Андрей посмотрел на меня, чуть прищурившись. И я снова зарделась – от его пристального взгляда, в котором искрилась потаённая улыбка, от его неприкрытого интереса, от того, что мы с ним рядом, наедине. Ну, почти. Пока Ярик не вернулся.

Заметил ли мое смятение Андрей или нет, но стал разглядывать меня ещё откровеннее, перекатывая соломинку между губами. Затем выпустил её и едва заметно улыбнулся. Не мне, чему-то своему…

Губы у него были яркие и припухшие. На ум ни к селу ни к городу пришла Нелька, бывшая моя подруга — вспомнилось вдруг, как она подучивала меня и девчонок, кажется, классе в седьмом, а то и в шестом, как сделать губы сексуальными. Ну, то есть такими, чтобы всем хотелось их поцеловать.

«Надо их немного искусать. Не погрызть до крови, а слегка пошоркать зубами», — объясняла Нелька свой секрет красоты и показывала, как надо делать. Полминуты – и ее губы, бледные и узкие от природы, действительно темнели и чуть-чуть опухали. Но тогда мне это казалось неприятным.

А вот на губы Андрея смотреть было немного стыдно и волнующе. Потому что в голову сразу непрошено лезли мысли… тоже стыдные и волнующие.

Господи, совсем с ума сошла, одернула я сама себя. Что я, никогда раньше симпатичных парней не встречала? Не замечала разве на себе чужого внимания? Встречала и замечала.

И тут же подумалось, как назло: таких вот — нет. Не встречала. Чтобы и классный, ну, в смысле, притягательный по всем фронтам, красавчик, короче; и крутой — типа всё ему нипочём; и благородный. Помогать, защищать и всё такое — это же благородно!

Я мечтательно улыбнулась, но тут же опомнилась. Мда, знал бы он, как я в мыслях тут его расписываю, в герои уже зачислила…

Андрей, не сводя взгляда, отодвинул свой сок, наклонился через столик ко мне поближе и спросил:

– Ну так что?

Чёрт, мне показалось, или его голос и в самом деле прозвучал как-то по-особенному? Чуть ниже, чуть тише, чуть глубже. Интимнее… Так, что кожу на шее слегка подернуло мурашками.

– Что с тобой, Даша Стоянова?

Имя мое он произнёс как бы с ударением и при этом чуть растягивая, словно пробовал его на звучание. Я растерялась и не нашлась, что ему ответить.

Мне Андрей нравился, врать себе я не стала бы. Да что уж, понравился он мне ещё в школе, практически сразу. Но он так сильно отличался от всех парней, кого я знала. Его повадки, его внимательный полунасмешливый взгляд, его манеры – всё это меня слегка обескураживало.

Да, он держался доброжелательно, просто и естественно, но при этом так, будто насквозь меня знает. Причём давно. Никакой неловкости, ну или хотя бы сдержанности, которая бывает в первое время между чужими людьми, он явно не испытывал.

И, по ходу, такой он не только со мной, а вообще. Есть люди, которые всегда и везде чувствуют себя как дома. И вот он, очевидно, из их числа. А я не такая. Мне нужно немного времени. Мне нужно узнать человека поближе, чтобы общаться вот так запросто.

К нам вернулся Ярик. Вот уж кто полная противоположность Андрею. Он со мной почти не разговаривал. Лишь изредка, когда Андрей к нему обращался: «Яр, скажи», он или кивал в знак подтверждения, или отвечал односложно. Но самое забавное, что я его стеснялась гораздо меньше, чем Андрея.

– Или тебе из-за Катрин взгрустнулось? — продолжал допрос Андрей. — Если так – забей. От неё много шума, но вреда особого нет, да, Яр?

Ярик кивнул. Бросил на меня быстрый взгляд и снова уставился на свои пальцы, длинные, изящные, с аккуратным маникюром, про такие говорят – музыкальные.

– Ты случайно не занимаешься музыкой? – обратилась я к Ярику, чтобы наконец сменить тему.

Не глядя на меня, Ярик покачал головой – нет, не занимается. Андрей хмыкнул, вроде как слегка удивился моему вопросу.

– Просто руки как у пианиста, – пояснила я.

– Как у шахматиста, – улыбнулся Андрей. – Ярик у нас почти гроссмейстер. Все городские турниры взял, ну и не только.

– Круто! – искренне восхитилась я. Для меня подобные таланты просто за гранью.

Ярик снова порозовел, как тогда за школой, но и улыбнулся. Мне очень хотелось спросить, чем занимается сам Андрей, но тут уж я не осмелилась. Он и так, по-моему, просёк, что мне нравится. Пришлось снова терзать Ярика.

– У тебя, наверное, и с математикой отлично?

Ярик не то кивнул, не то повел плечом.

– И не только, – снова за него ответил Андрей. – Ярик у нас вообще круглый отличник. Мегамозг.

Почему-то мне не очень понравился его тон. Как будто он говорил с издевкой, а, может, просто показалось. Или это какой-то им двоим понятный прикол. Ярик взглянул на него и качнул головой с усталостью и легким снисхождением.

– Респект, – пробормотала я, и чтобы разрядить внезапно возникшее напряжение, вспомнила про Эльзу Георгиевну: – Кстати, а почему вы директрису зовете безобразной Эльзой? Только из-за имени или ещё почему-то?

Я взглянула сначала на Андрея – он ведь за всех сегодня говорил. Но он смотрел на Ярика с таким видом, будто ему вдруг стало весело.

– Яр, ты не знаешь, почему? – спросил с усмешкой.

– Не знаю, – ответил тот бесстрастно. Потом поднялся: – Я пойду возьму мороженое.

– О, давай, – продолжал ухмыляться Андрей. – Мне – шоколадное.

Запнувшись на моем имени, Ярик все же спросил:

– Даша, тебе какое?

– Что?

– Какое будешь мороженое? Ну, там клубничное или…

– А-а, да любое, – обронила я, забыв о своем правиле не угощаться за чужой счёт. Просто у меня возникло невнятное ощущение, будто сейчас что-то произошло. Или же будто за их внешним диалогом скрывалось что-то большее. Впрочем, ничего ведь удивительного – они друг друга знают сто лет, конечно, у них есть свои тайны и, конечно, они понимают друг друга без слов.

Тем не менее, когда Ярик отошел, я поинтересовалась:

– Мне показалось, или вы сейчас что-то своё имели в виду?

– Показалось.

– Но ты смеялся, а он весь как-то натянулся…

– Как тут не натянешься? Безобразная Эльза – его мать, – беззаботно сообщил Андрей.

– Мать? – охнула я. – Серьезно? Ярик – сын директрисы?

– Получается, что так, – улыбнулся Андрей. – Да не парься. Яр давно знает про ее кликуху. Он не обижается.

Я сидела ошарашенная. Как же неудобно вышло! Зачем я только ляпнула про неё! Ярик принес мороженое в рожках и, на удивление, он и правда совсем не выглядел огорченным или сердитым. Но я все же промямлила:

– Прости, пожалуйста… так глупо получилось… мне ужасно неловко…

– Ничего, – улыбнулся он. – Всё нормально. Всё хорошо.

Я сделала вид, что поверила, но в душе все же осело какое-то смутное беспокойство.

После торгового центра мы пошли домой. От натянутости и недосказанности не осталось больше ни следа. И тревога тоже улеглась. Мы всю дорогу болтали, вспоминали оторванную руку манекена, побег от разъяренного охранника, смеялись. Даже Ярик немного разговорился. Заявил в шутку:

– Оказывается, опасно пожимать тебе руку, Андрюха. Ещё без руки останешься.

– А то! По тонкому льду ходишь, – подыграл ему Андрей, смеясь.

Возле детской площадки мы остановились.

– Мне туда, – показала я влево. – А вы где живете?

– Вон там, – Андрей кивнул на высотку в противоположной стороне. – Ну ладно, Яр, давай.

Ярик на миг растерялся:

– А ты…?

Но потом, видимо, сообразил и снова немного смутился.

– А-а, ну да… Пока, Даша, – расщедрился он на улыбку, теперь уже полноценную.

Я тоже улыбнулась ему от души. Хорошо ведь время провели, ну и неловкость из-за его матери лишний раз хотелось загладить.

Андрей проводил меня не только до подъезда – мы поднялись с ним на наш этаж.

За день я раз десять смущалась из-за него – то его нескромный взгляд вгонял меня в краску, то слова… Но всё это даже не сравнится с тем волнением, что я пережила, пока несколько секунд ехала наедине с ним в лифте. А ведь ровным счетом ничего не происходило. Он просто стоял за моей спиной, не касаясь, ни слова не говоря. Стоял, дышал, гипнотизировал мой затылок – это я украдкой засекла в отражении. А я разнервничалась так, что потом достала ключи и тут же их выронила.

Впрочем, дома оказалась мать. Заслышав шум, она открыла дверь.

– Здравствуйте, – улыбнулся ей Андрей.

Она его проигнорировала. И лицо скроила такое, что я сразу поняла – происходящее ей очень не нравится и, значит, жди очередной вынос мозга.

– До свидания, – попрощался с ней Андрей и опять без ответа, только его это, похоже, ничуть не задело. Уходя, он подмигнул мне и тихо бросил: – Увидимся завтра…

11.

Господи, какой ужас, что у меня тут нет своей комнаты! Негде, совершенно негде уединиться! Это меня ещё вчера напрягало, когда мы с матерью общались спокойно, а сегодня я готова была взвыть. Вот правда, хоть из дома беги.

Сначала, когда я только вошла домой, она со мной демонстративно не разговаривала. И это не то молчание, когда просто неохота говорить, и поэтому тихо.

Ее молчание было негодующим, кричащим, клокочущим. Она ходила по квартире, что-то делала, перекладывала вещи, готовила ужин с каменным лицом, плотно стиснув губы. На заострённых скулах проступили пунцовые пятна – так всегда, когда она обижалась или злилась.

Подразумевалось, что мне станет плохо от ее игнора, что я должна первая нарушить молчание, попросить прощения и выслушать тонну нравоучений. Так оно и бывало прежде, потому что я обычно страдала, когда мама, обидевшись, меня «не замечала». Ну и отец подзуживал – извинись, помирись.

А сейчас вдруг поняла – не хочу! Не хочу извиняться, потому что ничего дурного я не сделала. Не хочу выслушивать ее… нет, не ругань. Мать никогда не ругается – она пилит. Или сверлит… мозг. В любом случае, ничего этого я не хочу.

И вообще, я тоже зла на неё за то, что она не поздоровалась с Андреем. Пусть она его не знает, пусть ему не рада, но это же элементарная вежливость! Мне перед ним до сих пор из-за неё неловко. Я даже хотела написать ему в мессенджере, поблагодарить за всё, ну и извиниться за маму. Но хотя это и он предложил обменяться номерами, первой писать ему было неудобно. Вдруг решит, что я на него так сразу запала и навязываюсь теперь?

– Садись ужинать, – процедила мама, все ещё сердясь на меня.

На ужин она сварила макароны. А к макаронам – сосиски. Без особого желания я подошла к столу, взгромоздилась на высокий табурет, села напротив матери. Сразу вспомнила гамбургер и картофель фри, от которых отказалась. Рот наполнился слюной, но макароны от этого аппетитнее не стали.

– У нас есть кетчуп? – спросила я.

Мать на мой вопрос не ответила, лишь подняла на меня глаза и смерила долгим, осуждающим взглядом.

– Ну или горчица? Есть?

Мать отшвырнула вилку, и я поняла: всё, сейчас её прорвёт.

– А совесть у тебя есть?

– А что такого бессовестного я сделала?

– А ты не понимаешь?

– Не понимаю! – запальчиво воскликнула я.

– По-твоему это нормально в первый же день приводить домой мальчика?

– Я не собиралась приводить его домой. Андрей просто меня проводил.

– Андрей, значит…

– Да, Андрей. А как я должна его называть, если это его имя?

– Почему вообще он тебя провожал?

– А почему бы и нет?

– Нет, ты издеваешься, я не пойму? Сколько раз я тебе говорила… Сколько объясняла… Но ты, конечно, думаешь, что знаешь всё лучше всех.

– Ничего я так не думаю.

– Личного горького опыта захотелось? – Мать прищурила глаза. – Правильно, зачем учиться на ошибках других, лучше наделать собственных. Только вот знай, что после такого опыта вся жизнь порой идёт наперекосяк. Вот тогда ты поймёшь, что мама была права. Что мамины советы от многих бед бы тебя избавили. Но будет уже поздно.

– Мама! Ну какие беды? Какой горький опыт? Андрей всего лишь проводил меня до дома! – выпалила я и тише добавила: – Раздуваешь из мухи слона.

– Всего лишь! Утром ты даже не знала о его существовании, а через несколько часов приводишь чужого к себе домой… всего лишь. А ты знаешь, что он за человек? Что у него на уме? Ты знаешь, на что он способен? Нет! Не знаешь!

– Это мой одноклассник. Мы с ним сидим за одной партой! Он нормальный парень.

– Все они, как посмотришь, нормальные. Ни у кого на лбу не написано «подонок». Только откуда-то потом берутся девчонки, которых бросили, обидели… изнасиловали.

Мать всегда всё сводит к личной трагедии. Она как будто уверена, что по-другому и быть не может. И мне её жалко, честно, но я уже так не могу. Это ее опека как гиря. Да и вспоминать её слова, что мой отец безымянная мразь, невыносимо. Нет, не буду об этом думать, не хочу…

– Мам, ну если тебе не повезло, это же не значит, что все кругом подонки и насильники…

Вот зря я это сказала. У неё сразу же такое лицо сделалось страшное.

– Не повезло? Ты считаешь, то, что с нами произошло – это невезение? Знаешь, когда у тебя сил нет просто жить, когда утром вставать не хочется, а ночью мечтаешь уснуть и не проснуться – это… – мать, разнервничавшись, с трудом подбирала слова, сбивалась. – Мы еле выкарабкались. Марина дочери чуть не лишилась тогда. До сих пор это нам обеим аукается… Ваня вон… А ты… невезение…

– Какой дочери? О чем ты? Вам тогда по восемнадцать было!

– Тогда – да. А спустя много лет, когда у Марины уже была её Оля… когда она сама заняла должность директора гимназии, кто-то раскопал то видео и разослал по интернету… – Мать осеклась, посмотрела на меня напряженно.

Да, про то, что их снимали тогда, она мне не говорила. Рассказала Марина, но я уж её сдавать не стала.

– В общем, такое ломает жизнь и тебе, и твоим близким. И даже спустя много лет оно не проходит…

– Пусть так. Но Андрей тут при чем? Говорю же, он всего лишь мой одноклассник.

– А ты думаешь, раз школьник, то опасаться нечего? Я вот сегодня встречалась с учительницей, которая до меня вела мой новый класс. Мне надо было по делам с ней переговорить. Так она мне такого понарассказывала! В прошлом году девочки из этого вот класса побили свою подругу только за то, что она плохо одевалась. Девочки! Они же маленькие еще! А про мальчиков и говорить нечего. А уж про старшеклассников… Это там у нас народ простой и то… А здесь люди не такие, здесь…

Мать замолкла, потому что сама не знала, какие тут люди. У нее везде они плохие.

– Андрей не станет меня бить за то, что я плохо одета.

– Не передергивай! Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду. Я просто привела частный пример как показатель…

– Я тоже.

– Да дело-то даже не в Андрее. Дело в тебе. Тебя никто никогда не обижал, дай бог так оно и будет... Ты не знаешь, какими жестокими могут быть люди. Ты слишком наивна. И за это можешь потом поплатиться.

– Да где я наивна? – возмутилась я. В моем понимании наивна – то же что и дура, только вежливее.

– Ну а что? Красивый, видный мальчик тебе улыбнулся, проявил внимание, и ты уже готова тащить его домой. Это глупость… в лучшем случае.

– А в худшем? – ощетинилась я.

– А в худшем… это бесстыдство. Но я надеюсь, моя дочь не такая. А вот он…

– Мама, всё! – не выдержала я. – Ты его не знаешь!

– И ты его не знаешь.

– У тебя все плохие, все подонки! – повысила я голос, выходя из себя. – Мне что, теперь от всех шарахаться?

– Ну, по крайней мере, не водить кого попало домой! И если ты сама не понимаешь, то я запрещаю тебе…

Я умчалась в ванную, задвинула шпингалет. С неё бы сталось ворваться следом.

Я села на холодный бортик, чувствуя, как меня буквально всю внутри трясет. Спустя секунду мать подергала ручку, затем стала что-то выкрикивать под дверью. Тогда я включила воду, чтобы не слышать ничего. Чтоб голос её не слышать. Потому что ещё чуть-чуть и я бы, наверное, сорвалась, нагрубила ей, и тогда наша ссора растянулась бы на много-много дней.

Лишь немного успокоившись, я вышла из ванной и сразу стала разбирать раскладушку.

– Я спать, – буркнула я, не глядя в её сторону.

Меня до сих пор распирало от обиды и раздражения. Какой уж там сон! Но коротать с ней целый вечер, да хотя бы час – боже упаси.

Мать села писать планы на кухне, а я легла на скрипучую узкую раскладушку, укрывшись одеялом с головой. Типа мне мешает свет.

На самом деле я снова чуть-чуть всплакнула. Какое она имеет право вот так со мной? Испортила мне такой чудесный день!

И словно в ответ на мои мысли телефон коротко прогудел и стих, а на экране высветилось окошко сообщения. Сердце тут же дернулось и заплясало. Андрей! Прикусив нижнюю губу, я улыбнулась. От обиды, раздражения и злости не осталось и следа.

Хотя он написал-то всего лишь:

«Проверка связи»

Мысли лихорадочно завертелись: что ему ответить? И надо ли что-то отвечать?

Пока я металась, он прислал ещё одно:

«Чем занимаешься?»

И опять: господи, что написать? Спать легла? В половине девятого вечера? Потому что с мамой поругалась из-за тебя? Нет, это тупо. А что? Читаю, уроки делаю? Скажет ещё, зануда. Блин…

«Ну ладно, ты там, видать, занята. До завтра»

Блин…

Но настроение все равно стало отличное, хоть пляши.

Воодушевленная, окончательно забив на сон, я его загуглила и поняла, что Андрей вполне себе дружит с соцсетями. Сначала я зависла в его инсте.

А фотографироваться, судя по количеству снимков, Андрей любит, но не позирует. Все фотки были просто как кадры из жизни. И везде он с кем-то: вдвоем, втроем, целой компанией. Причем даже в толпе он один притягивал к себе взгляд. Не потому, что нравится мне. Просто сразу было понятно, что он там заводила. Всюду он в центре внимания. Остальные как бы тусуются вокруг него. В общем-то, в классе у меня такое же сложилось ощущение…

Со стыдливым удовольствием я разглядывала его, отдыхающим на пляже. Вот он в шортах и в майке, вот уже без майки, вот вообще только в плавках. Стройный, загорелый, улыбается белоснежно. И вокруг – белый песок, пальмы, бирюзовая синь… судя по подписи, Карибского моря. Круто!

И наряду с такой красотой было полно фоток с обычных молодежных гулянок. Типа вписок, но в каком-то жутко затрапезном месте. Даже для меня, не избалованной красивыми интерьерами. Андрей с друзьями, кажется, нашими же одноклассниками, сиял на фоне поломанной мебели и грязных облезлых стен, оклеенных дешевыми плакатами с голыми дамами.

Ну да ладно.

Пролистав снимки на год-два назад, я с удивлением обнаружила, что он, оказывается, спортсмен. Хоккеист. То есть не просто гоняет на катке с клюшкой, а всё серьезно. Ледовый дворец, трибуны с болельщиками, игроки при полной хоккейной амуниции. Особенно мне понравилась фотка, где Андрей, видать, уже после матча, стоит, улыбаясь, держит в одной руке шлем, а в другой – медаль. Взмокшие волосы облепили лоб, черные глаза блестят, сам он раскраснелся, но такой счастливый, прямо сияющий.

После инстаграма я сунулась в вк. Там он тоже обитал. Фотографий на его странице было гораздо меньше, но зато имелись совсем свежие. Их я тоже просмотрела, заодно прочитала и все комментарии под ними. А их – комментов – под каждым фото очень много и лайков чуть ли не как у селебрити. По несколько сотен. Черт! Я нечаянно задела злополучное сердечко и поставила лайк, причем фотке, которую ни за что бы не лайкнула. Он там полуголый – виден только торс, приоткрытые губы и полупьяный взгляд. После бани, наверное. Хотя в комментах писали всякое другое…

Лайк я быстренько сняла, пока он не в сети. И тут же под его именем загорелось: онлайн. Я опомниться не успела, как он прислал запрос в друзья, а следом – сообщение:

«Привет. Что, понравился и сразу разонравился?)»

Надо ж было так впалиться с этим дурацким лайком!

«Нет, просто нечаянно задела…»

Глупо, конечно, на полном серьезе объясняться, но что еще ответить – я опять не знала.

«Я тебе писал в вайбере…».

А я об твой инстаграм глаза смозолила, но написала другое. Соврала:

«Да, я только что увидела твои сообщения».

«Ну так чем занимаешься?»

Господи, опять я начала волноваться. И опять не могла придумать интересного ответа. А так хотелось выдать что-нибудь… ну, если не остроумное, то хотя бы не тупую банальщину. А на ум, как назло, вообще ничего не приходило.

«Ничем особенным», – наконец разродилась я.

«Ты смотришь мои фотки. А говоришь – ничем особенным».

Я послала ему смайлик.

«А я вот только домой притащился. Чинили с отцом квадроцикл»

И что я должна на это сказать? Ни одной идеи… Господи, я и не подозревала, что могу так тупить. Я снова отправила смайлик.

«Я шлю смайлы, когда писать в лом или вообще чел мне неинтересен. Мне есть о чем задуматься?)»

«Когда чел мне неинтересен, я вообще ничего ему не шлю»

«Жестокая женщина)»

«Наоборот!»

«Наоборот? Добрый мужик?)»

Я несколько раз набирала ему ответ, потом перечитывала и стирала.

«Ладно, извини. Тупая шутка. Просто сегодня классно так было. Короче, мне понравилось, ну и вообще)», – не дождался моего ответа Андрей.

На этом его незатейливом признании рухнули все мои воображаемые бастионы.

«Мне тоже понравилось»

«Можем повторить»

«Когда?»

«Да хоть завтра, после школы. Пойдем?»

Но ответить я не успела. Увлеченная нашим диалогом, я не услышала, как мать меня позвала, может, даже не раз. Очнулась я только, когда она сдернула с меня одеяло и застукала в позе эмбриона с телефоном в руке и с глупой улыбкой во всё лицо…

12.

Мать вырвала у меня из руки телефон, но ненадолго. Я пулей подскочила с раскладушки, кинулась к ней и отобрала.

– Ну давай, ещё ударь мать! – оскорбилась она.

– Ты не имеешь права читать чужие сообщения!

Всю переписку она, конечно, просмотреть не успела, но с кем я переписывалась – наверняка засекла.

– Имею! Пока я за тебя отвечаю…

Переругиваться с ней можно было долго, но я просто вернулась под одеяло и отвернулась к стене. Нет, я определенно уйду из дома, как только закончу школу. Иначе точно сойду с ума.

Однако несмотря на вечернюю стычку с матерью, утром я впервые за последнее время встала в хорошем настроении. Ну а когда достала из-под матраса телефон, куда припрятала его вчера от матери, – и вовсе расцвела.

Андрей мне, оказывается, потом ещё писал!

«Ну что скажешь? Можем, кстати, в другое место пойти. Есть ещё один ТЦ в двух остановках. Там кинозал зачётный»

«Или у тебя назавтра планы?»

«Ну? Даже смайл не пришлешь?)»

«Ладно) До завтра»

«Сладких снов!»

Закрывшись в ванной, я два раза перечитала его сообщения. Наулыбалась вволю, чтобы выйти из ванной с серьезной миной и не вызвать лишних подозрений у матери. И от завтрака я отказалась, чтобы потом не идти с ней в школу. На улице она не стала бы меня пилить, конечно, но сейчас мы находились с ней на абсолютно разных волнах. Я радовалась, даже ликовала. Может, это и эгоистично, и безрассудно, но что поделать…

И хорошо, что пошла одна. Когда спускалась в лифте – снова звякнул телефон, оповестив о новом сообщении. И опять от Андрея!

«Привет). Во сколько из дома выходишь?»

«Доброе утро. Уже вышла, спускаюсь в лифте», – быстро набрала ему ответ.

«Черт, не успею»

Но успел. Догнал меня на полпути. Правда, и я плелась еле-еле, постоянно оглядываясь по сторонам и высматривая его. Так что в школу мы шли уже вместе.

– Ну, как настроение? – спросил Андрей, поглядывая на меня с каким-то заговорщическим видом: веселым и шальным.

– Нормальное, – поскромничала я, подозревая, что у меня на лице улыбка сияла как приклеенная.

– А после уроков что делаешь?

Я пожала плечами.

– Может, по городу прошвырнемся? Покажу тебе самые злачные места у нас.

– Я не против.

– Вот и отлично. А то ты вчера так резко замолкла, я уж подумал, что… Осторожно!

Андрей вдруг мягко, но уверенно приобнял меня за талию и притянул к себе. Вплотную. Я даже уткнулась носом в его грудь, вдохнула его запах, ахнула... и в ту же секунду, обогнав нас, мимо промчал какой-то пацан на велосипеде. А следом за ним – ещё один, постарше. То ли один убегал, а второй – гнался, то ли они устроили соревнования, но если б не Андрей, первый меня бы совершенно точно сбил.

Я облегченно выдохнула и только тут поняла, что до сих пор стою, к нему прижавшись, а его ладонь лежит у меня на талии. Тотчас зардевшись, я отстранилась и пролепетала:

– Спасибо.

– Не за что, – улыбнулся он многозначительно. – Мне было приятно.

Сказал он это таким тоном, что я раскраснелась ещё больше.

Господи, какое счастье, что нас не видела мама, подумала я, но на всякий случай огляделась по сторонам – нет, её не было. Да она и вряд ли пошла пешком. Скорее всего, как вчера – на маршрутке.

Зато нас узрел Ярик. Он как раз подошёл к нам. Поздоровался со мной вежливым кивком, с Андреем – за руку.

– Вы чего это тут…? – замялся он. Наверное, постеснялся сказать «обжимаетесь» или что-нибудь в этом духе.

– Да какой-то упырь чуть Дашу с ног не сбил.

Ярик обеспокоенно взглянул на меня. И даже учтиво поинтересовался:

– Ты цела? Всё нормально?

– Да, да, всё хорошо.

У школьных ворот толпились парни из нашего класса и не только. Мы ещё подойти не успели, а они уже принялись наперебой восклицать: О! Андрюха! Здорово!

Исаеву улыбались, кто – радостно, кто – заискивающе. Ярику же просто пожали руку, молча, мимоходом, не задерживая на нем взгляд. Впрочем, на меня если и посмотрели некоторые с любопытством, то тоже недолго.

Всеобщим вниманием безраздельно завладел Андрей, абсолютно ничего для этого не делая. Тут же посыпались вопросы: Андрюха, ты чё вчера делал? Где был? Завтра идём к Чепе? Может, сегодня тусанём в тепличке?

– Насчет завтра – не знаю, пацаны. А сегодня – я пас, дело важное есть.

Он с улыбкой посмотрел на меня и подмигнул. Потом подошёл к другой группке парней, чуть в сторонке – с ними поздороваться и переброситься парой слов. А мы с Яриком как бесплатное приложение молча двинулись за ним. И тут кто-то за спиной негромко бросил:

– Чё, Андрюха, новенькую уже окучивает?

Вспыхнув, я обернулась. Парни смеялись между собой, и кто именно это сказал – было не понять. А даже если бы и поняла, что мне им предъявить? Да ну их, идиотов, решила я.

И тут же Ярик, который, очевидно, тоже расслышал эти слова, склонился ко мне и ободряюще произнес:

– Не обращай внимания. Кривошеин – просто придурок. Тупое быдло. И что попало вечно мелет.

– Угу, – кисло улыбнулась я.

– Серьезно! – повторил Ярик с неожиданным пылом. – Андрей бы не стал так... Ты ему на самом деле понравилась. Я же знаю.

– Откуда? – Вот сейчас с моей стороны это было уже, конечно, чистой воды притворство. Как сказали бы у нас в Зареченске, я просто скосила под дурочку. И мне стыдно, но что поделать, если разговор вдруг принял такой волнующий поворот. Сразу захотелось знать, неужто Андрей с Яриком поделился? Что, интересно, он ему про меня сказал?

– Ну я не слепой, вижу. Я же знаю Андрея, как никто. Да и вообще он не такой. Никого он не окучивает в принципе. Ему это попросту не надо. А вот ты ему действительно понравилась, так что…

Ярик, не договорив, замолчал, потому что к нам вернулся Андрей.

– Ты прямо нарасхват, – пошутила я, воодушевившись словами Ярика.

– Да не говори! – коротко засмеялся он. – Шагу не ступить.

Та же история повторилась и в школе. Пока мы добрались до кабинета математички, сто раз остановились. Его то и дело окликали, звали, дергали.

– Тяжелая ноша – популярность, – снисходительно улыбнувшись, обронил Ярик, глядя на Андрея, который опять с кем-то застрял.

Мы уж ждать его не стали – там до кабинета пять шагов осталось дойти.

– О, а вот и наша доярка из Хацапетовки. Пардон, Зажопинска, – провозгласила Катрин, едва мы с Яриком переступили порог.

– Ты ведешь себя, как дура, – отчеканил Ярик холодно.

– Да где уж мне, – фыркнула она, но цеплять меня дальше не стала.

Её пирсингованная подруга восседала на столе, свесив ноги в проход. Сидела, ссутулившись, и опять что-то смачно нажевывала. Когда я направилась к своей парте, она закинула одну ногу на соседний стол, водрузив массивную грязную кроссовку на чей-то учебник, и преградила мне дорогу.

– Дай пройти, – сказала я.

Она сделала вид, что меня не слышит, продолжая чавкать.

– Чё, Ксюха, – засмеялась Катрин, – ножки устали?

– Э, Дыбовская! – возмутилась одна из девчонок, худенькая, веснушчатая, в очках. – Ты совсем офигела?

– Заглохни, блоха, а то щас договоришься, – пригрозила Ксюха. Выпустила изо рта мутный пузырь, с щелчком лопнула, втянула его обратно и продолжила нажевывать. – Очки протри – на кого рот разинула.

Девчонка уставилась на неё с обидой и негодованием, но ругаться не осмелилась.

– Дыбовская, ноги убери со стола, – произнес Ярик, не скрывая отвращения.

– А то чё? Мамке нажалуешься? – ухмыльнулась она, потом скосила на меня пустой наглый взгляд. – А ты гуляй отсюда, Хацапетовка.

В классе прыснули и сразу затихли.

– Что за кипиш? – услышала я за спиной голос Андрея. Оглянулась – он уже стоял прямо за мной. – Ты чего, Дыба, копыта тут раскидала? Ты у нас теперь шлагбаум?

– Исаев, иди в жопу, – вяло огрызнулась эта ужасная Ксюха, но ногу убрала.

– Эй, Дыбовская, если не знаешь, куда еще ноги закинуть, иди сюда, – смеясь, бросил рыжеволосый парень, который зашел в кабинет вместе с Андреем.

– Да ты экстремал, Гарик, – хлопнул его по плечу Андрей, улыбаясь. Потом кивнул мне, мол, идем на место.

Парни, которые до прихода Андрея, молча наблюдали за выходкой Дыбовской, сейчас, с его появлением, принялись соревноваться в «остроумии». Предлагали ей пойти размять конечности в какой-то тепличке. Спрашивали, сможет ли она задрать ноги еще выше и всё в таком духе. Она в ответ то показывала кулаки, то посылала матом, то грозила расправой. И продолжалось это представление до самого звонка.

Вероника Владленовна впорхнула в класс, и сразу стало нечем дышать от ее парфюма. Домашку спрашивать она не стала. Даже не так. Она поинтересовалась у класса:

– Ну что, сделали домашнее задание? Спрашивать будем?

– Неее, – дружно прокатилось по кабинету.

Она кокетливо покачала головой.

– Что мне с вами делать, негодники? Ну ладно. Давайте вместе решать домашнее задание, и если что непонятно – спрашивайте.

Пока она выводила цифры и буквы на доске, объясняя, что к чему, остальные тупо перерисовывали всё себе в тетради. Кроме Ярика, который взирал на неё и остальных с выражением: «что за идиоты кругом?».

– Насчет Катьки Черемисиной и её подружек не парься, – прошептал мне на ухо Андрей. – Я с ними разберусь. Слова тебе больше никто не скажет.

– Я и не парюсь, – улыбнулась ему я.

– И правильно.

– Ярик чем-то недоволен? – кивнула я в его сторону.

– Ярик всех вокруг считает дураками, – усмехнулся Андрей.

– И всё же он твой лучший друг?

– Всё же, – пробормотал он опять с усмешкой, которую засекла Вероника Владленовна, обернувшись в неподходящий момент.

Отложив маркер, она встала к нам лицом, скрестила руки на груди. И уставилась прямо на меня.

– Стоянова, кажется? Я зря тут объясняю? Ты, как я вижу, уже всё знаешь, так? Ну, иди, вместо меня продолжай.

О, нет! Я запаниковала. Мало того, что я в принципе в алгебре дуб дубом, так еще и прослушала, о чем именно она сейчас рассказывала.

– Извините, – пробормотала я.

– Отсядь за другую парту!

– Вероника Владленовна, Даша ни при чем. Это я ее отвлек, – подал голос Андрей. – Больше не буду.

Она не стала давить, но все равно была недовольна. У нее даже голос изменился, когда продолжила объяснять дальше. Да черт с ним, с голосом. Я чувствовала её злость. Причем злость ко мне, несмотря на то, что до конца урока она в мою сторону больше и не взглянула. И от этого было не по себе...

13.

На остальных уроках обошлось без приключений, хотя Андрей то и дело мне что-то говорил, но другие учителя смотрели на наши перешептывания сквозь пальцы. На переменах он отлучался – наверное, ходил курить. Но ни Катрин, ни Дыбовская, никто вообще ко мне больше не лез. Может, Андрей уже «разобрался», а, может, потому что рядом со мной оставался Ярик.

После уроков мы вышли во двор все вместе. Парни из класса еще минут пять или чуть дольше что-то обсуждали с Андреем, о чем-то договаривались, шумно прощались – как будто не на воскресенье расставались, а на год. А мы с Яриком покорно ждали, когда он освободится. В общем, сцена была почти такая же, как утром.

– А почему ты дружишь с Андреем, но не общаешься с другими его друзьями? – спросила я Ярика.

– С этими? – с искренним удивлением спросил он и кивнул на парней, которые в эту минуту над чем-то оглушительно хохотали. А один из них несколько раз двинул бедрами вперед, видимо, изображая секс. И снова хохот.

Ярика чуть не перекосило.

– Не хочу, – ответил он брезгливо и отвернулся от развеселой компании.

Забавный он, хоть и ужасный сноб. Впрочем, на Андрея он не смотрел свысока. Иногда – чуточку снисходительно, но чаще всего – с теплом, как мне показалось. И на меня теперь тоже хорошо смотрел. Во всяком случае, дружелюбно.

– Вы с ним очень разные, – заметила я.

– Ну не только мы, все люди разные, – пожал он плечами и улыбнулся.

Потом к нам вернулся Андрей. Посмотрел на меня с азартом:

– Ну что, готова?

– А вы не домой? – спросил Ярик растерянно.

– Неа, – протянул Андрей, но куда – объяснить не сподобился. Он смотрел на Ярика с кривой полуулыбкой, как будто дразнил и наслаждался его растерянностью.

А вот мне стало неловко.

– Мы решили опять прогуляться, – нарушила я это издевательское молчание.

Ярик понимающе кивнул и поинтересовался:

– Опять туда же пойдете, в ТЦ?

– Нет, наверное. Еще куда-нибудь. Да? – обратилась я к Андрею.

Но Андрей не отозвался. Он продолжал смотреть на Ярика, молча и нагло улыбаясь. У меня же всё хорошее настроение сдулось. Ну не могу я так с людьми, хотя мне тоже, конечно, хотелось бы погулять без третьего лишнего.

Не понимала я, почему Андрей не мог заранее или хотя бы сейчас ему сказать, мол, извини, друг, хотим побыть вдвоем, без обид. У парней же всё это проще. Он же как будто намеренно обострял этот неловкий момент. Впрочем, самому Андрею неловко уж точно не было. Только мне и Ярику.

– Хочешь, пойдем с нами? – предложила я.

Но Ярик, разумеется, сам всё понял.

– Нет, спасибо, у меня сегодня… – забормотал он, – я должен там… дела у меня ещё, короче. Надо идти. Давайте в другой раз. Хорошо?

– Хоть завтра, – сказала я назло Андрею.

– Хорошо, – благодарно улыбнулся Ярик. – Договорились.

– Ну, давай, делец, пока… дела у него, – ухмыльнулся Андрей.

Ярик пожал ему руку и пошел в сторону наших домов, ну а мы отправились в противоположную.

– Зачем ты так с ним?

– Как? – с неподдельным удивлением спросил Андрей.

– Ты его поставил в неудобное положение, как мне показалось. Он, по-моему, расстроился.

– Тоже мне драма, – отмахнулся Андрей. – Сам должен понимать, раз такой умный.

Несмотря на этот не самый приятный момент, всё остальное прошло очень даже хорошо. Просто замечательно. Мы гуляли с ним по городу, катались на маленьких машинках, если правильно помню – картах, играли в аэрохоккей, ели мороженое. И смеялись так, что скулы потом болели.

Для меня это был настоящий праздник, который закончился, когда я достала телефон, чтобы проверить, сколько времени. Я взглянула на экран и ужаснулась. Скоро восемь!

Господи, мы гуляли несколько часов, а я и не заметила. Но главное, я забыла отключить беззвучный режим, и теперь на экране маячило страшное оповещение о двадцати семи пропущенных. Мне сразу стало дурно…

Звонить матери при Андрее не хотелось, поэтому я быстро набила ей сообщение, что скоро буду дома, однако сама понимала – положение это не спасет. Дома будет ад.

Я старалась не подавать вида, пока мы ехали назад, но Андрей все равно почувствовал неладное:

– Что-то не так?

– Нет, все хорошо. Мама просто звонила, а я не слышала.

Но судя по его беспечной усмешке, это для него тоже «не драма».

Дома меня встретило гробовое молчание.

– Мам, извини, я нечаянно задержалась, – попробовала я подступиться к матери.

– Ужин на столе, – процедила она, не поднимая головы от тетради.

«Ну что, успокоилась мама?)» – часом позже спросил меня Андрей в мессенджере.

И сразу стало уже не так тягостно.

Мы переписывались с ним весь вечер, правда, украдкой и урывками, но какая разница? И я, наверное, дурочка или самоубийца, но снова согласилась с ним пойти завтра гулять. Как на это отреагирует мама – даже думать не хотелось.

Уроков завтра нет, так что мы условились встретиться рядом с баскетбольной площадкой в четыре. Правда, мне пришлось сразу предупредить, что гулять будем недолго.

«Иначе мама заругает?)»

«Под домашний арест посадит))» – сделала я вид, что шучу.

«Грозная у тебя мама. Хорошо, не будем играть с огнем. Сходим завтра в кино и по домам? За два с половиной часа репрессий не будет?»

«Думаю, обойдется)»

«Тогда до завтра)) Сладких снов».

На следующий день, с самого утра, я только и делала, что ждала, когда настанет четыре часа. Выслушала между делом часовую нотацию за вчерашнее, но спорить не стала. Виновата ведь, чего уж. Замолила грешки, помыв в доме полы и сварив картошку. Потом покорпела над уроками. И в половине третьего засобиралась на выход.

Мать, конечно, отпускать меня не хотела, но я поклялась, что буду в двух шагах от дома, совсем недолго и всегда на связи.

Когда я подошла к баскетбольной площадке, то обнаружила там одного Ярика. Тут же вспомнила про свое вчерашнее обещание, о котором я, разумеется, и думать забыла, и снова стало неловко.

– Привет, – как можно дружелюбнее поздоровалась я.

– Привет, – улыбнулся Ярик. – А я тебя жду.

– А… Андрей… – Я в недоумении оглянулась. Задерживается он, что ли?

– А Андрей не смог пойти. Позвонил мне вот недавно, попросил, чтобы я вместо него с тобой сходил в кино… В кино же вроде? Я не совсем понял, если честно. Он куда-то сильно спешил. Второпях мне сказал, типа, в четыре встретить тебя здесь, ну и вот…

Я даже не ожидала, что это вызовет во мне такое сильное разочарование. Аж кисло стало во рту.

– А почему он сам не позвонил мне?

Ярик пожал плечами.

– Ну, не успел, может. Или не хотел, чтобы у тебя пропал вечер… Не знаю. Сам, думаю, потом тебе скажет. Ну что, пойдем?

Больше всего мне сейчас хотелось просто развернуться и уйти домой. Не из-за Ярика – он мне вполне симпатичен. А просто сама по себе эта ситуация меня очень расстроила. Но и обижать Ярика, который тут совсем ни при чем, тоже не дело, конечно.

– Пойдем, – с вымученной улыбкой пролепетала я.

14.

Надо отдать должное Ярику – он пытался, как мог, развеять мою грусть. Рассказывал какие-то истории, которые, наверное, интересные… в его понимании. И я видела, как нелегко это дело ему, такому серьезному и необщительному, даётся, и была благодарна за старания. Но настроение безнадежно упало в минус. Впрочем, я тоже старалась – не показывала ему, как мне тоскливо и… обидно, что ли.

– Кино на третьем этаже, – сообщил Ярик и повел меня к эскалатору. Когда поднялись, галантно проводил к креслам. – Посиди, я схожу за билетами.

Я послушно уселась в мягкое велюровое кресло, буквально утонула, а Ярик направился к кассам. Проводив его взглядом, я достала телефон. Проверила – ничего, ни звонков, ни сообщений от Андрея. Почему-то именно это удручало больше всего и даже как-то тревожило.

Мы, конечно, ещё мало знакомы, отчитываться передо мной он как бы не обязан, но раз уж пригласил, мог и предупредить сам, что не получится прийти. А то как будто сбагрил меня другому, словно я – вещь.

Хотя, может, я зря себя накручиваю, и он действительно не мог, не успевал или рядом кто-нибудь был, при ком неудобно говорить. Или, может, думал, что я обижусь, не пойму его… Вспомнилось, как его вчера куда-то звали парни. Может, он постеснялся мне сказать, что пошел с ними?

Перед Яриком возле кассы стояла женщина с детьми, значит, пара минут у меня имелась. Я набрала Андрея сама. Но… выслушала долгие гудки, а потом включился голос автоответчика. Неужели и правда страшно занят?

Тут вернулся Ярик с билетами.

– Я не знал, какой ряд ты любишь, взял средний, места в центре.

– Спасибо, – выдавила я улыбку.

Ярик присел рядом, но о чем ещё говорить – не знал и заметно нервничал. Мне его даже жалко, если честно, стало. Возникло ощущение, что он так старается, прямо из кожи вон лезет, чтобы справиться с поручением Андрея – развлечь меня. Но у него плохо выходит, он это понимает и расстраивается. И лихорадочно придумывает, как исправить положение.

– До начала сеанса ещё есть время, может, на фуд-корт сходим?

– Нет, спасибо, – покачала я головой. – Не хочу ничего.

В этот раз мне даже врать не пришлось – никакого аппетита не было. У меня всегда так, когда плохое настроение.

– Ну, может, попить взять или мороженое? – не унимался Ярик.

Но я упрямо отказывалась.

– Ты, если чего-то хочешь, бери себе, а мне не надо.

Ярик вздохнул, но никуда не пошёл. Неловкое молчание сгустилось и стало почти невыносимым. До начала оставались какие-то минуты, но Ярику, по-моему, они показались бесконечными. Когда народ потихоньку начал стекаться в зал, он с таким явным облегчением вскочил с кресла и выдохнул чуть не с радостью:

– Пора! Идем?

Я вяло кивнула и поплелась вслед за ним. Фильм хотя бы избавит от необходимости притворяться и вымучивать темы для разговора.

Это была какая-то комедия, судя по тому, что время от времени в зале смеялись. Мы же с Яриком оба таращились на экран безмолвно и с каменными лицами.

Когда фильм закончился, и мы покинули зал, он изрек:

– Какая ерунда!

Другие зрители выходили с улыбками, и Ярик на них поглядывал с откровенным недоумением. Я же под предлогом, что хочу в уборную, снова позвонила Андрею и снова нарвалась на вереницу гудков без ответа. Вот это вот действительно ерунда!

– Куда пойдем? – спросил меня Ярик.

– Мне домой надо. Меня мама отпустила всего на пару часов.

Ярик молча удивился – ну да, он-то не знал про мою маму. Но если честно, я и так никуда бы не пошла – не хотела.

Ярик, наверное, это понял. Провожая меня, он больше не докучал своими историями, больше похожими на статьи из википедии. Просто брёл рядом, изредка бросая малозначительные фразы, типа: «Вон там у нас городская библиотека» или «А там ночной клуб, вроде как, самый популярный в городе, но я не был, не знаю…».

Я на всё кивала без особого участия.

– А вон там спорткомплекс. Андрей раньше туда ходил, занимался. Хоккеем. Там его хоккейный клуб.

– А сейчас?

– Сейчас – нет. Нельзя ему.

– Нельзя? – оживилась я.

– У него травма была в прошлом году.

– А что случилось? – не могла сдержать я любопытства.

Однако Ярик с ответом не спешил. Даже как-то замялся, словно очень не хотел рассказывать. Потом всё же произнёс:

– Да подрался он с какими-то гопниками прошлой весной, ну и огреб очень сильно. Голову ему разбили, колено раздробили. Ну и не только… Если честно, живого места на нем не было тогда. В больнице долго лежал. Уже не помню сколько операций ему сделали. Ну и с хоккеем пришлось завязать. Да и вообще со спортом. Он же и на физру не ходит теперь, нельзя ему.

Я ошарашенно на него уставилась. А Ярик, помолчав, добавил:

– Только это между нами. Андрей не любит говорить об этом. Так что и ты не распространяйся.

– Какой кошмар, – пробормотала я. В груди больно защемило от жалости.

– Да, ужасно, – согласился Ярик.

– И что, навсегда это?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Может, восстановится. Но вроде как, надежд особо нет.

– Вот так всё плохо? А так по нему даже и не скажешь…

– Ну да, – улыбнулся Ярик. – Ты просто его в том году не видела. Я в палату, помню, первый раз к нему пришел – аж перепугался. Весь в бинтах лежал, как мумия. Глаза как бы не забинтованы, но глаз не видно. Веки надутые, как шары, и аж черные. Ну и потом он долго хромал. Ну и так психовал очень. Чуть с катушек не слетел. К нему лишний раз подойти боялись.

– Да? – удивилась я. В зените спортивной славы я его, конечно, не застала и какой он стал потом – тоже не видела. Но сейчас Андрей мне казался очень миролюбивым и спокойным.

– Ну да. Но его можно понять. Он был там у себя лучший. Тренер с ним носился. Приезжали всякие шишки на него смотреть, куда-то уже звали… Представляешь, такие перспективы, а потом – раз и всё, никому не нужен. Считай, будущего лишился. Любой бы сорвался. Андрей ещё довольно быстро справился…

Я и не заметила, как мы прошли остаток пути. Странно, но когда мы заговорили об Андрее, неловкость и скука исчезли. Мы ещё минут тридцать стояли возле моего подъезда – Ярик всё рассказывал про Исаева, про то, как он когда-то блистал, какие победы принес, какой он вообще стойкий и как тяжело восстанавливался.

– Я не удивлюсь, если он ещё вернется в спорт, вопреки прогнозам врачей, – заявил Ярик. – И, если честно – хоть бы. А то тратит себя на всякую… ерунду. Как будто специально себя разрушает. С этими дебилами, одноклассниками нашими, в тепличке постоянно зависает, а там они что только не делают…

– А что такое тепличка? – Я это слово уже слышала несколько раз. И от девчонок из класса, и от парней, и вот теперь от Ярика.

– Вообще, изначально это был просто школьный пристрой. Что-то вроде склада под всякий хлам. Там сгружают всё ненужное. Ну, типа старые парты и стулья, спортивные маты изношенные и всё такое. Но там действительно тепло, даже душно – окон же нет, а отопление работает. Поэтому, наверное, так назвали. Но главная особенность теплички в другом, – Ярик хмыкнул. – Там собираются пацаны из десятых-одиннадцатых классов. Чтобы потусоваться. Вместо всяких вписок.

– Ого… – поразилась я. – Школьный вертеп какой-то… У вас так можно?

– Ну, конечно, нет!

– Но тогда как… почему твоя… – я осеклась, чуть не сказав «твоя мама». – Почему Эльза Георгиевна это позволяет?

– Она не позволяет. Она ничего про тепличку не знает. Думает, что там просто склад и всё. Камер же там нет, охраны тоже, вход отдельный. Ещё и с торца. Даже из окон не видно.

– А ты ей что, не рассказывал про эти сборища?

– Нет, конечно! – Ярик посмотрел на меня с изумлением. – Я могу тысячу раз не одобрять всего этого, но сдавать наших… тем более Андрея… ты что!

– Ну ладно ты, понятно, он – твой друг. А остальные… что, неужели никто не донес?

– А кто донесет? Учителя тоже не в курсе, они за школу не таскаются, что им там делать? Завхоз… вот завхоз знает, но с ним договорились, вроде как. Ну а ученики тем более будут молчать. Они же не самоубийцы. Понимают ведь, что за такое по головке не погладят… мягко говоря.

– Нет, у меня просто в голове не укладывается… у вас такая крутая школа… бассейн свой, спортзал такой шикарный и вообще всё… и такое под боком. И что, часто в этой тепличке Андрей бывает?

– Андрей? – Ярик посмотрел на меня долгим взглядом. – Андрей этой тепличкой, можно сказать, заведует.

– В смысле?

– Ну… у них это как бы не просто место, где можно без взрослых тусануться. У них это считается, – Ярик вновь снисходительно хмыкнул, – типа элитный клуб.

– Склад с хламом – элитный клуб? – У меня вырвался смешок.

– Ну, ладно, не элитный клуб, а, скажем, закрытое сообщество. Суть ведь не в антураже. Да и пацаны там, конечно, навели порядок. Обжили. Из дома что-то принесли. Но главное же не это. Туда, понимаешь, не каждый вхож. Не каждого туда впустят. Только тех, кого уважают. Кого Андрей уважает... Серьезно! Вот ты смеешься, а, между прочим, пацаны из кожи готовы лезть за аусвайс в эту тепличку. Да! Некоторые… ну, типа отрабатывают право попасть туда. Или платят за вход. Но это только на один раз. Типа дал деньги и сам потусовался там разок. Но потом – всё, до свидания.

– И что, неужели находятся желающие?

– Да полно таких!

– Дурдом какой-то… И унизительно это, по-моему. У них что, других мест нет?

– Да не в месте дело, а в Андрее. В тепличке тусуется он и его компания. Ну, как бы считается, что круто там с ними затусить, почётно. Престижно очень. Вот и набиваются всеми способами. Кого-то берут, кого-то – нет. Чаще – нет. Но если берут – то там целый ритуал прямо. Ну и считается, что пацан, кого приняли, вообще счастливчик, даже если ради этого ему пришлось всякую стрёмную фигню делать. У них это называется отрабатывать... Нет, есть такие, кого Андрей пускает и просто так. Но таких мало, очень мало. Даже не все из нашего класса в тепличке бывали…

– А ты был?

– Ну… да… был один раз, – Ярик произнес это с таким видом, будто в стыдном грехе признался. – Сходил как-то с Андреем за компанию…

– И как? Почувствовал себя счастливчиком?

Ярик брезгливо поморщился.

– Противно... не любитель я подобного времяпрепровождения. И этих наших дебилов, их тупые шутки… я и в школе слушать не могу. А там…

– А сегодня случайно не туда Андрей отправился? – спросила я, пронзенная неприятной догадкой.

Ярик растерянно сморгнул, потом замотал головой.

– Нет, конечно, нет! Он бы так с тобой не поступил! У него, правда, дела важные появились… неожиданно. Он сам страшно расстроился, что пойти с тобой не смог. Ему-то что, эта тепличка. Он там хозяин, когда хочет – тогда и собирает там пацанов. Ему решать. А тут что-то у него срочное просто возникло… независимо от него.

– Но почему он тебе позвонил, а не мне?

– Я точно не знаю. Спешил он просто…

– Набери его, – вдруг велела я.

– Прямо сейчас? – непонимающе хлопал глазами Ярик.

– Да, сейчас, при мне.

– А что сказать?

– Что хочешь…

Ярик завис, глядя на меня.

– Ну, скажи, что сходили в кино и было супер.

Ярик продолжал смотреть на меня слегка оторопело.

– Или спроси, как там его срочные дела? Где он сейчас? Что делает? Господи, ну что вы никогда не созваниваетесь, что ли?

Ярик нажал вызов, я прислушалась. Два гудка и на том конце раздался приглушенный голос Андрея:

– Чего тебе?

– Мы в кино сходили… – пробормотал Ярик.

– Молодцы. И дальше что?

Я забрала телефон у Ярика.

– Привет, Андрей, – поздоровалась я. Без наезда, между прочим. Весело почти.

На том конце повисла долгая пауза, а затем Андрей сбросил вызов, так ни слова и не сказав…

15.

Несколько секунд я пялилась в недоумении на экран айфона, потом перевела ошарашенный взгляд на его хозяина. Ярик сморгнул, как будто тоже растерялся, а потом зачастил:

– Ты только не расстраивайся. И не делай поспешных выводов. Андрей, наверное, просто сейчас очень занят или, может, у него какие-то проблемы. Я же тебе говорил, что он – человек сложный. Ну и та ситуация с хоккеем его все равно если не сломала, так надломила. Влёт теперь выходит из себя. Ну, в смысле, с эмоциями не всегда справляется. Если у него какие-то серьезные неприятности, он вполне может и сорвать зло на любом, кто просто под горячую руку подвернется. Он сам за собой это знает, поэтому…

Ярик перевел дух и продолжил дальше.

– Думаю, может, он просто не хотел тебя обидеть. Вот я к чему. Слышала, со мной он тоже не особо любезничал? А тебе, наверное, не хотел нагрубить, а разговаривать нормально не мог. Понимаешь?

– Нет, Ярик, не понимаю, – упрямо покачала я головой. – Его никто не просит вести со мной долгую беседу. А сказать одну короткую фразу «Прости, пойти не получилось», думаю, можно, даже если у тебя подгорает. Так что нет, Ярик, я вообще ничего не понимаю.

Ярик замешкался, потом выдал ещё одну версию:

– Может, с ним сейчас рядом кто-то, при ком он не хотел бы разговаривать с тобой.

Этот вариант показался мне более убедительным, но все равно обидно. И непонятно, с чего вообще Ярик так старательно его защищает. Может, так и ведут себя настоящие друзья?

– Пора мне домой, – пробормотала я.

И в ту же секунду, как по заказу, пиликнул домофон, дверь распахнулась, и из подъезда вышла мать. Увидев меня, она что-то хотела сказать, но тут заметила Ярика и сразу помрачнела.

– Мама, а я уже домой, – выпалила я поспешно.

– Здравствуйте, – подал голос Ярик и вежливо кивнул.

Но мама… в общем, в своем репертуаре. Вместо приветствия впилась в него подозрительным, даже враждебным взглядом.

– Мама, это Ярик. Одноклассник мой, – представила я его и добавила с вызовом: – Сын Эльзы Георгиевны.

Нехороший я, наверное, человек, в смысле, недобрый, потому что с таким злорадным удовольствием наблюдала, как вытягивалось её лицо, как изменялось выражение, пока она соображала, что за Эльза Георгиевна.

– Э-эм, нашей…? – смутилась в конце концов она.

– Да, её, – ответила я победоносно.

Ну что, мамочка, где твои принципы? Или на сына твоей начальницы они не распространяются?

Слава богу, она хотя бы не стала изображать внезапно возникшую радость и гостеприимство, а то бы я совсем в ней разочаровалась. Но и волком на него она больше не смотрела. И даже выдавила скромно:

– Здравствуйте.

Потом уже обратилась ко мне:

– Стиральный порошок закончился, схожу куплю.

– Угу.

Мать торопливо засеменила в сторону супермаркета, словно пытаясь сбежать от неловкой ситуации.

Мне вдруг стало не по себе. Злорадство сменилось острым уколом стыда. Зря я так с ней, наверное… Я сконфуженно взглянула на Ярика. Он внимательно наблюдал за мной, и возникло ощущение, что насквозь меня видит.

– Мы немного повздорили накануне, – зачем-то начала я оправдываться. – Ничего особенного.

– С кем не бывает, – ободряюще улыбнулся он. – А твоя мама что, в нашей школе работает?

– Да, – обреченно вздохнула я. – Но, слава богу, в началке. Сложно это, когда твоя мать – учитель, и ты вечно под контролем…

– Кому ты рассказываешь, – засмеялся Ярик. – Уж мне ли не знать.

– Ах да, точно, – улыбнулась я. – С тебя, наверное, спрос ещё больше. Моя вон просто учительница и то всё время твердит, что я должна быть чуть ли не идеальной. А то, типа, люди скажут, что она своего ребенка воспитать не сумела, так какого черта сунулась воспитывать других.

– Ну да, – усмехнулся он. – Ноблесс оближ. Иначе за четверку четвертуют, за тройку – придется подыскивать себе детский дом.

– Ого, как у вас всё строго! – хмыкнула я на его шутку. – У моей, слава богу, планка пониже. Она вообще на оценках не так сильно зациклена.

– Тебе проще.

– Не скажи! У моей свой пунктик. Она прямо не может вытерпеть, если я с кем-то встречаюсь. Ну, из парней. Даже если просто дружески общаюсь. У неё сразу мысли не в то русло. Сразу самое плохое надумывает, накручивает себя. Панически боится, что меня… обидят. Ну, сам понимаешь. Порой вообще контроль теряет…

– Наверное, все матери испытывают подобный страх за своих дочек.

– Наверное, – вздохнула я. – Только у моей этот страх граничит…

Я чуть не ляпнула «с шизо», но вовремя спохватилась. Хороша же я – обсуждаю родную мать с малознакомым парнем.

– В общем, слишком уж она всего такого боится, – пробормотала я. – Ну ладно, теперь уж точно мне пора.

Ярик кивнул, мол, да, конечно, иди. Но когда я, коротко махнув ему, развернулась к подъезду, он снова повторил:

– Даш, ты только не расстраивайся. Насчет Андрея. Уверен, всё объяснится. В смысле, Андрей сам тебе, как сможет, позвонит или напишет.

Я кивнула, благодарно улыбнулась и шагнула в прохладный полумрак подъезда.

Стараясь не думать больше о странном поведении Андрея, я уселась за уроки. Но всё равно в мыслях постоянно к нему возвращалась. Как бы Ярик меня ни успокаивал, на душе тревожно скреблось. И это уже была не обида. Вообще-то я не верила во всякие высшие материи, но сейчас меня снедало нечто необъяснимое и тягостное… Смутное предчувствие близкой беды, вот что это было такое.

Мать, вернувшись из магазина, как бы между делом начала меня расспрашивать про Ярика. Что за мальчик, как учится, с ним ли я ходила гулять и всё такое. И никаких тебе: запрещаю с ним общаться!

Это удручало. Впрочем, не настолько как то, что до самого вечера Андрей так и не позвонил, не написал, не объяснился…

А в вк он, между прочим, висел онлайн. Я не знала, что и думать.

Наверное, потому что он так сильно мне понравился, я все никак не могла успокоиться. Десять раз заходила в мессенджер, проверяла. Даже перечитала нашу переписку, закончившуюся вчера на такой приятной ноте.

В конце концов не выдержала – написала сама.

Да, знаю, гордые девушки первыми не пишут. Но я же не в любви ему признаваться буду, подбадривала я себя.

И, черт возьми, я не вещь, чтобы бессловесно ждать, когда там Исаев снизойдет до объяснений. Мне казалось, если проясню всё, то сразу полегчает, отпустит это проклятое скребущее беспокойство.

«Привет еще раз. Не собираюсь тебя отвлекать разговорами, мне только интересно, зачем ты подослал вместо себя Ярика? Ты же мог просто отменить встречу и всё. Потому что, если честно, это какая-то ерунда».

Пока не передумала (а меня терзали большие сомнения), я скорее отправила ему сообщение и принялась ждать от него ответа. Сама на себя злилась за это. Заставляла выйти из соцсети, но через пару минут снова заходила. И так несколько раз. Мне ужасно не нравилось то, что со мной творилось. Я такое вообще ненавижу, но приструнить себя не получалось. И невнятная тревога нарастала. Или это просто нервы?

Чтобы не сходить с ума, я убрала телефон в сумку и поклялась себе, что минимум два часа к нему не притронусь.

Уже перед сном в последний свой заход в вк я обнаружила, что Исаев наконец сподобился прочитать мое сообщение. Только вот прочитать-то прочёл, но ответить не удосужился.

Разочарованная я решила заглянуть на его страницу. Нет, писать ему я больше не собиралась. Наоборот, возникла даже мысль удалить его из друзей, потом решила, что это будет слишком по-детски. Лучше сделать вид, что мне всё равно. И вот тут меня ждал ещё один неприятный сюрприз...

Исаев, оказывается, не просто проигнорировал мое сообщение – он меня внёс в черный список.

Сначала я даже глазам не поверила, сочла, что это какой-то глюк или ошибка. Но нет, какая тут может быть ошибка? Пользователь ограничил круг…

Лицо нестерпимо зажгло, как будто мне пощечин надавали. От обиды защипало в глазах. Что вообще такое происходит? Что я ему сделала? Да ничего ведь! Почему он так?

Полночи я уснуть не могла. Сто раз повторила себе, что это по большому счету, ну, в масштабах всей жизни, сущая мелочь. Что Исаев – никто и его взбрыки меня не касаются, но то и дело сглатывала подступающий к горлу ком и украдкой вытирала ладонью слезы.

А утром шла в школу другим человеком, так мне казалось. Хладнокровной и гордой. Решила, что ж, раз такое дело, тоже буду игнорировать Исаева. Просто приду, сяду на место и ни слова ему не скажу, ни на что отвечать не буду, даже не поздороваюсь. Или нет, в ответ, может, и поздороваюсь, но равнодушно, как будто мне реально плевать на его странные выходки.

В класс вошла минуты за три до звонка. Ни на кого не глядя, направилась к своей парте, но за пару шагов подняла глаза и остановилась как вкопанная. Рядом с Андреем сидел рыжий парень, тот самый, который в прошлую пятницу дразнил Дыбовскую. И явно он не просто сел поболтать перед уроком, а расположился основательно. Разложил на столе тетрадь, ручку, учебник, телефон, а на полу возле стула валялся рюкзак.

Но самое неприятное было то, что весь класс с нескрываемым интересом наблюдал за мной. Они будто приготовились смотреть шоу и тихонько посмеивались со своих мест. Ну а Катрин и ее подруги прямо-таки источали ликующее злорадство.

Только сам Андрей не смотрел на меня. Он покачивался на задних ножках стула, скосив глаза вбок, на рыжего, который ему что-то рассказывал, и делал вид, что меня вообще не замечает.

Я отступила, чувствуя, как заливается краской лицо. Господи, какое унижение!

– Куда разогналась, Хацапетовка? – глумливо протянула Катрин. – Ищи другое место… если найдешь.

По классу прокатились смешки. Я снова посмотрела на Андрея, посмотрела, с негодованием, как на подлеца и предателя. Но он по-прежнему меня «не замечал».

– Ну что, народ, кто хочет сидеть с Хацапетовкой? – во всеуслышание спросила Черемисина.

В кабинете было всего две парты, где сидели по одному, и ни одной пустой. Стоило мне оглянуться, как эти одиночки, будто сговорившись, придвинули к себе свободные стулья вплотную, показывая, что не пустят меня.

– Что, нет желающих? – веселилась Черемисина. – Видишь, Хацапетовка, никто не хочет с тобой сидеть.

– Чепов, отсядь, – раздался негромкий голос со второй парты третьего ряда. Голос Ярика.

– Чего? – не понял его сосед по парте, смуглый, высокий парень. – С хрена ли я должен куда-то отсаживаться? Мне и тут неплохо. Тебе надо, ты и отсаживайся.

– А я говорю отсядь, – Ярик не повышал голос, но сам поднялся, глядя на соседа сверху вниз с самым серьезным видом.

– Чепа, да чё ты? Иди сюда, – позвал его к себе одиночка с задней парты.

Смуглый поднялся, недовольно фыркнув, пробубнил под нос что-то нечленораздельное и пересел назад.

– Даша, садись со мной, – позвал меня Ярик.

16.

На миг смешки и шепотки затихли. Все уставились на Ярика, но он как будто не замечал ничьих взглядов. Нет, не как будто, ему действительно было плевать на них на всех.

С абсолютно бесстрастным лицом он отодвинул стул рядом с собой, как бы приглашая меня. Я благодарно взглянула на него, хотя лицо все еще горело от унижения, а в груди стоял ком. Сама не знаю, где нашла силы, но все же умудрилась выдавить из себя улыбку и даже ответить ему:

– С удовольствием.

Развернувшись, я пошла к его парте, чувствуя на себе жалящие взгляды. Но многие, как я заметила, смотрели и на Исаева, причём с таким выражением, будто ждали его реакции на происходящее. Однако Исаев молчал. Продолжал, наверное, делать вид, что увлечен болтовней рыжего, и всё остальное его не касается, но я больше в его сторону даже не… Черт! Когда я дошла до парты Ярика, то неосознанно, ну просто совершенно случайно, посмотрела на Исаева и неожиданно встретила ответный взгляд, черный, горящий, немигающий. Меня как кипятком ошпарило от этого его взгляда. И нет, он не слушал рыжего, хоть тот и продолжал ему что-то рассказывать.

Я отвернулась, села, но никак не получалось успокоиться. Чувствовала спиной, что он продолжал меня испепелять, и от этого сама сидела как на углях. Что ему надо? Что вообще за ерунда творится?

А уж кто обрадовался моему перемещению, так это классная. Вероника Владленовна как увидела, что я теперь с Яриком сижу, а Исаев – с рыжим, так прямо просияла. Плохо сдерживая радость, типа с иронией, она отметила:

– Смотрю, у нас тут опять передислокация. Что, не ужились?

– Исаев любит перемены, – ответила с места Черемисина.

– Ну, надеюсь, хоть с Потаниным ты не будешь болтать на уроке, непостоянный ты наш, – кокетливо хихикнув, проворковала она.

Ну не дура ли?

И потом, в течение урока, она несколько раз обращалась к Исаеву, в основном, по теме, но таким приторным тоном… И смотрела на него при этом как кошка. Или я со зла придираюсь?

Да нет, со всеми остальными она ведь разговаривала обычно, по-учительски, а тут…

Пару раз Вероника Владленовна и меня спрашивала, не вызывая к доске, но сухо, без всякого интереса. И смотрела с прищуром, будто ждала, что я сейчас сяду в лужу. Ну а мне тихонько подсказывал Ярик. Только вот она меня даже не дослушала. Оба раза на полуслове прервала и с недовольной миной велела: «Садись».

Я это заметила, потому что всех других она подхваливала, мол, молодец, хорошо, правильно.

Нет, мне ее одобрение и даром не нужно. Просто поражает такая демонстративная предвзятость. Я ведь ей ничего плохого не делала.

К слову, когда Исаев на ее вопросы отвечал лениво:

– Не знаю.

Она приговаривала со слащавой улыбочкой:

– Ох, ну что же мне с тобой делать…

А когда мы выходили из кабинета после урока, она пропела:

– Андрей, задержись на минутку.

Я невольно заметила, как Катрин многозначительно переглянулась со своей тощей подружкой, которую она ласково звала Юляшей, и ухмыльнулась.

Даже они замемтили, как странно себя ведет Вероника Владленовна. Я даже у Ярика поинтересовалась после алгебры:

– Вероника Владленовна неровно дышит к Исаеву, или мне показалось?

Ярик лишь сдержанно усмехнулся в своей манере. Говорить он не хотел, но я продолжала смотреть на него вопросительно. Он слегка порозовел, занервничал и наконец произнес с явной неохотой.

– Ну, возможно… Я не очень люблю такого сорта обсуждения. Вообще сплетен не люблю. Ну, наши подкалывают, конечно. Постоянно. Особенно девчонки. Мол, класснуха на него запала. Да и пацаны шутки свои тупые отпускают. Но я во всем этом стараюсь не участвовать. Противно. Да и неправда всё это.

Помолчав, Ярик добавил с улыбкой:

– Но вообще, ты наблюдательная. Андрей, конечно, ей нравится, но ты не думай, между ними ничего такого нет.

– Да мне всё равно, – пробормотала я.

– Ну я так… на всякий случай… раз уж ты спросила. Пацаны хоть и шутят, и пошлят про неё, но, точно говорю, у них просто симпатия. Чисто по-человечески. У каждого ведь учителя есть свои любимые ученики, у Вероники вот Андрей. И ничего большего между ними в принципе быть не может. Иначе бы её с треском отсюда выгнали. Да и ему это не надо.

– Сильно ты его знаешь, – мрачно возразила я. – Ты вон говорил, что всё разъяснится. А еще говорил, что я ему нравлюсь. А тут, видишь, что… Серьезно, Ярик, я ничего не понимаю. То он меня в контакте сообщениями забрасывал, звал гулять, ну и вообще… А теперь тупо внес меня в чс. Без всяких переходов. Без объяснений.

Ярик взметнул брови и переспросил:

– В чс? И ничего не объяснил?

– Даже слова не сказал, не написал. Вообще ни-че-го. Я уже не знаю, что и думать.

– Я, если честно, тоже ничего не понимаю. Я удивился, когда он Рыжему перед уроком велел сесть с ним. Но подумал, что, может, вы вчера вечером ну… поссорились. Вот он и… А так, бред какой-то. А хочешь, я спрошу у него, в чем дело?

– Нет! – выпалила я.

– Да давай! Надо же выяснить, с чего он…

– Нет, не надо, – уже спокойнее сказала я. – Во-первых, он сразу догадается, что ты по моей просьбе его расспрашиваешь, и будет ещё унизительнее. А, во-вторых... знаешь, мне уже всё равно, что там ему в голову взбрело. Теперь я сама ничего не хочу. Не нравятся мне такие люди… как ты говоришь, сложные. Вот просто не хочется с ними иметь дел и всё.

Ярик смерил меня долгим, внимательным взглядом, словно пытался что-то понять. Потом кивнул, мол, ну ладно, как скажешь.

Следующие два урока прошли относительно спокойно. Исаев на переменах где-то пропадал, в класс приходил со звонком. Мы с ним показательно игнорировали друг друга. То есть, я на него честно не смотрела, но почему-то непроизвольно все время подмечала, что он делал или говорил, где находился. И откуда-то я точно знала, что и он лишь с виду меня не замечает. Потому что я буквально кожей чувствовала его скрытое, но неустанное внимание. Это страшно нервировало.

На переменах я тоже старалась держаться возле Ярика. Рты он всем заткнуть не мог, но то, что был рядом, внушало какое-никакое спокойствие. Впрочем, особо меня не трогали. Только раз, на перемене перед физикой, когда парни во главе с Исаевым вышли из кабинета, Дыбовская попыталась ко мне пристать, крикнув через весь класс:

– Эй, Хацапетовка, что там у вас с Исаевым случилось? Поматросили и бросили тебя, бедную?

– Не обращай на неё внимания, – веско сказал мне Ярик. – И вообще, ты не Хацапетовка, вот и не отзывайся.

– Спасибо, – прошептала я.

На самом деле, я без понятия, что за дурацкое прозвище они приклеили, но звучало оно обидно. Как-то оскорбительно. Потом я погуглила, ну и предположила, что это в честь сериала «Доярка из Хацапетовки». Видимо, с намеком, что я – из села, а они все – почти из Москвы.

Ярик всю перемену занимал меня разговорами, и Дыбовская действительно отвязалась.

После физики все рванули вниз, в столовую, на обед. Мы с Яриком спустились самые последние. Я вообще не хотела лишний раз соваться в этот улей, но он уговорил.

Столовая оказалась очень просторной, с длинными рядами столов. За каждым классом был закреплен свой ряд. На раздаче мы с Яриком взяли обед и присели на свободные места, почти с краю стола, но всё равно привлекли к себе внимание. Точнее, я привлекла. Ярика никто, само собой, не трогал.

– Эй, Хацапетовка, а ты как есть-то будешь без ножа, без десертной вилки? – громко и с насмешкой высказалась Черемисина.

– Руками, как и положено Хацапетовке, – гаркнул Чепов с противоположного края стола. И в довершение под дружный хохот сам всё это изобразил: жадно впихивая воображаемую еду обеими руками, безобразно во всю ширь распахивая рот и хрюкая. – Да, Хацапетовка? Вот так? Не стесняйся, мы поймем.

– Ну уж нет, – фыркнула Черемисина. – Меня от такого зрелища стошнит. Фу.

И посмотрела на меня с таким презрением, как будто это я сейчас ела как пещерный человек.

Мне и самой стало тошно. Это проклятое прозвище, казалось, звучало со всех сторон, и ощущение было такое, словно в меня летят комья липкой черной грязи… Голова наполнилась гулом, в ушах заколотился пульс. Хотелось зажать уши и закричать что есть сил, чтобы они все заткнулись…

Они ещё перебрасывались мерзостями, но я, почти не притронувшись к сырникам, встала и ушла. Иначе я бы просто не вытерпела этого шквала оскорблений, хоть Ярик меня и успокаивал, советуя не принимать на свой счет их выпады.

И уходила-то я под улюлюканье и окрики.

– Хацапетовка! Ты куда? Хрю-хрю… – орал мне вслед бывший сосед Ярика Чепа.

Ярик тоже не доел, а почти сразу поспешил за мной, но догнал уже у лестницы. Я неслась как подорванная прочь из этой столовой. Не знаю, как ещё не разревелась…

– Ну не обращай внимания на этих дебилов. Ты же знаешь, что это всё бред.

– А соседние классы, которые всё это слушали, знают? – повысив в запале голос, спросила я, но тотчас сникла: – Извини, Ярик. Ты ни при чем, я не должна с тобой так говорить. Я, правда, очень благодарна тебе. Если бы не ты, не знаю, как выдержала бы этот проклятый день… просто я не знаю, что делать… не понимаю, почему они так, за что… Только потому, что я приехала из провинции?

Ярик и сам не знал, что ответить, и бормотал дежурные слова утешения.

Следующим уроком в расписании стояла физкультура. И я поймала себя на мысли, что боюсь. Боюсь идти в женскую раздевалку. Мало ли что ещё придет в голову этой мерзкой Катрин и её бойцовской подруге. Может, не пойти, подумалось трусливо.

И сама ужаснулась: как же быстро они меня запугали! Ну нет. Пойду. Каждый раз ведь не будешь бегать.

Я так и сказала Ярику, когда он, заметив мою нервозность, предложил проводить меня до раздевалки и постоять за дверью на всякий случай.

– Нет, – храбрясь, отказалась я. – Надо уж как-то самой. А то так и буду от тебя зависеть, шагу без тебя потом не сделаю.

– Ну прямо, – хмыкнул он. – Ты – очень смелая.

Он ободряюще улыбнулся и отправился по коридору до угла и направо – в мужскую раздевалку. Ну а я, собравшись с духом, поплелась в сторону женской. Но у самых дверей затормозила, потому что… оттуда доносился голос Исаева.

Мысли панически завертелись: что он тут делает? Ещё его тут не хватало до полного «счастья».

Дверь была приоткрыта, так что все слова звучали довольно четко. Да и он говорил не тихо. Даже наоборот – на повышенных тонах, будто наезжал на кого-то. Жаль, я начало выступления пропустила.

– … я второй раз говорить не буду, ты, Черемисина, меня знаешь.

– Полегче! – пробурчала Дыбовская, но Исаев продолжал обращаться к Катрин.

– Тебя никто не заставляет дружить с ней. Но и чморить её нечего. Какого хрена вы устроили цирк в столовке?

– Я одна, что ли? Вон и Чепа…

– С Чепой я уже поговорил. А ты за себя отвечай. И тебя, Дыба, это тоже касается. Новенькую не трогать. Ясно?

– Исаев, выйди, – отозвалась Черемисина. – Нам надо переодеваться.

Я метнулась в сторону. Совсем скрыться, конечно, не успела, но на несколько шагов отбежала.

Исаев выскочил из раздевалки злой как черт и меня увидеть явно не ожидал. На миг в его лице промелькнула растерянность и что-то ещё, одновременно знакомое и далекое. Но лишь на миг. В следующую секунду он скроил равнодушную мину и прошел мимо меня.

17.

Помешкав, я вошла в раздевалку и – о, чудо – никто никак мое появление не прокомментировал. Нет, Катрин, конечно, посматривала на меня с самым красноречивым выражением и со своими подругами недвусмысленно общалась взглядами, смысл которых можно было понять слёту, но всё это молчком – и на том спасибо. Да что уж, огромное спасибо… Исаеву. Как бы странно он себя ни вел, но сейчас я была ему благодарна.

Когда, переодевшись, я вышла в коридор, там уже стояли парни.

– Леха сказал, на стадион идти, – крикнули они девчонкам.

Лехой, как я поняла, они называли физрука, Алексея Геннадьевича.

– Фу, опять бегать, что ли? Задолбал, – скривилась Катрин. – Я не буду.

– Я тоже не хочу, – поддакнула ей Юляша.

Тем не менее мы все вместе пересекли фойе, вышли на крыльцо, свернули направо и пошли в сторону стадиона. Там меня нагнал Ярик. Так непривычно было видеть его в футболке, спортивных штанах и без очков. Особенно последнее его сильно меняло – лицо сразу утратило надменное выражение, глаза стали большие и как будто растерянные.

– Ну что? Не обижали тебя эти? – он кивнул в сторону одноклассниц.

– Нет, – покачала я головой.

– Ну, слава богу, – выдохнул он.

– Представляешь, Исаев запретил им меня трогать.

– Это как?

– Ну вот так. Я сама поразилась. Подхожу к раздевалке, а он там им выговаривает, типа, не смейте её… ну меня… больше обижать. На Катрин так вообще наехал. И потом, когда я уже зашла, никто мне и слова не сказал, – не сдержав довольной улыбки, доложила я.

Ярик на миг вскинул удивленно брови, а потом широко улыбнулся.

– Ну вот видишь! Я же говорил тебе! Я знал, что Андрей не такой… Только тогда почему он тебя в ЧС закинул? Слушай, ну давай я все-таки с ним поговорю? Спрошу, что за фигня?

– Ну, не знаю, – вздохнула я. – Как-то неудобно мне. Словно навязываюсь… меня в дверь, а я – в окно. Он же сразу догадается, что ты по моей просьбе... Хотя знаешь, давай. Вдруг это и правда какое-то недоразумение. Потому что такое ощущение, что он как будто на меня за что-то злится или обижается. Но я-то знаю, что ничего плохого ему не делала. Когда бы я успела, да?

– Ну, конечно! – подтвердил Ярик. – Я поговорю с ним. Сегодня же вечером схожу к нему домой.

Если бы я только знала, чем эта затея обернется… заклинала бы Ярика даже близко с такими вопросами к Исаеву не подходить. Но тогда я и предположить ничего подобного не могла…

Физкультура тоже прошла без приключений. Никто меня не задирал, не обзывал ненавистной Хацапетовкой. При том что Исаева на уроке не было.

Я сначала невольно поискала его глазами, потом вспомнила – Ярик ведь говорил, что из-за травмы он теперь ходит только в бассейн.

Парни толпились кучкой на беговой полосе, Ярик стоял чуть в стороне от них. Ждали, пока Алексей Геннадьевич, физрук, на вид добродушный увалень лет сорока, договорится с девчонками, которые отказывались бегать. Приказать он им не мог и лишь неуверенно препирался.

– Живот болит, – буркнула Дыбовская.

– А я ногу потянула, – жаловалась Юляша. – Можно я на лавочке посижу?

– Опять? – недоверчиво переспросил Алексей Геннадьевич. – А нормативы когда будешь сдавать? И вообще, Юля, болит нога – иди в медпункт. Пусть дадут справку.

– Не верите? – якобы обиженно захлопала глазами она.

– Ну… мне нужно подтверждение твоих слов.

– Ну, смотрите, проверяйте. – Она выставила одну ногу вперед и приподняла, слегка задрав штанину. – Видите, на лодыжке синяк?

Лично я никакого синяка там не увидела, и физрук, по-моему, тоже, но спорить не стал. Махнул на нее рукой.

– Я тоже не могу. У меня сегодня месячные, – нагло и насмешливо сообщила ему Черемисина. – Хотите проверить?

Алексей Геннадьевич заметно смутился, аж покраснел и, ни слова больше не говоря, ретировался. У остальных девчонок, которые тоже расположились на лавочке, даже спрашивать ничего не стал.

– Ну ты жжешь, Катрин. Заодно и нас всех отмазала, – громко смеялись девчонки. – Бедняга чуть в обморок не упал. Чего это он такой впечатлительный, а, девочки? Может, он девственник? Ага, точно, сорокалетний девственник… Катрин, ты в следующий раз спроси его…

Они хохотали в голос, а мне было неловко, почти как самому Алексею Геннадьевичу. И неприятно. Да и бегать по такому стадиону, чистенькому, ровному, аккуратному, с красными каучуковыми дорожками, размеченными белыми линиями, – как по мне, одно удовольствие. Это не то, что у нас в Зареченске – когда мы или грязь месили, или столбы пыли вокруг себя поднимали, но тренировались же, и никто даже пикнуть не смел.

Тут же в итоге бегали только парни, я и ещё одна девушка. Та самая, на парту которой закидывала ноги Дыбовская. Кажется, она называла её мухой. На самом деле, она – Света, мы как раз на бегу и познакомились.

Остальные девчонки веселились, сидя рядком на длинной скамейке, и когда мы пробегали мимо них – выкрикивали всякую ерунду, улюлюкали и заливались смехом так, что физруку всё это надоело и он отправил их прочь со стадиона.

Правда, вскоре и урок закончился. Но когда мы с Светой вернулись после физкультуры в раздевалку, там уже не было ничьих вещей, кроме наших. Честно говоря, я даже вздохнула облегченно.

– Катрин на тебя из-за Исаева злится, – сообщила мне Света в лоб.

Я слегка опешила от такого неожиданного заявления и не нашлась, что ответить.

– Думает, что у вас что-то было, – добавила Света.

– А они что, встречались?

– Нет.

– Почему она тогда злится?

– Ну как почему? Он же ей нравится, – Света опасливо оглянулась на дверь, хотя мы явно были одни в раздевалке, и полушёпотом продолжила: – Года три уже она за ним бегает. И бесится, что он её, такую красивую, не замечает. Ну, то есть замечает... её сложно не замечать, но вообще никак на нее не реагирует. А на тебя вон сразу запал… И потом девки видели вас вдвоем в торговом центре. Конечно, она злится!

Я промолчала. Тогда Света снова заговорила, и опять пришептывая:

– А вы что, с ним поссорились?

– Я не хочу об этом говорить, – отрезала я.

Света скисла. Может, зря я так резко с единственной девочкой в классе, которая проявила ко мне дружелюбие? Но что поделать – говорить об этом мне действительно не хотелось. Да я и не знала ничего.

Мы вышли из раздевалки с ней вместе и пошли на биологию.

Меня по-прежнему никто не цеплял. Никто не смотрел косо, никто не бросал в мой адрес гадостей, никто не насмехался. Я, конечно, в мыслях удивилась такому влиянию Исаева. Вот он велел заткнуться – и всё, как будто ничего и не было. Какие послушные детки. Но я даже не подозревала, насколько все они ему подчиняются, как пляшут под его дудку и до чего боятся пойти наперекор ему. Все, кроме Ярика.

А ещё не догадывалась, каким он может быть жестоким подонком и уж точно не знала, что это были мои последние относительно спокойные мгновения в этой школе…

18.

На биологию Исаев пришел с приличным опозданием. Елена Ивановна укоризненно покачала головой и упрекнула в неуважении к учителю, но он и бровью не повел. Зато класс сразу же заметно оживился, всё внимание – на него одного, биологичке даже пришлось повысить голос, призывая к тишине и порядку. И как только все успокоились, она продолжила спрашивать домашку и вызвала меня. Правда, поинтересовалась, готова ли я ответить или лучше в другой раз. Я аж согласилась от неожиданности.

С биологией проблем у меня никогда не было. Впрочем, и чрезмерного интереса к предмету тоже не имелось. Особенно в средних классах. Но у нас и училка была занудная. Елена Ивановна, по крайней мере, рассказывает нескучно, да и эволюция Дарвина всё же не строение червей, корненожек и других простейших.

Я отвечала домашний параграф, и никто не комментировал шепотом за спиной, не хихикал и не пускал едкие реплики. Лишь Елена Ивановна в такт кивала головой и поддакивала: так, так, все верно… В общем, получила я свою первую пятерку в этой школе. Биологичка спросила после меня ещё двоих – обоим влепила двойки, затем спохватилась, что забыла в учительской тетради, попросила меня за ними сходить, а когда я вернулась – она уже рассказывала новую тему.

Со звонком все встали, принялись собираться, складывать в сумки учебники.

– Андрюха, – крикнул кто-то из парней. – Ты щас куда? Может, в тепличку?

Я ошарашенно посмотрела на Елену Ивановну. Но она убирала в футляр очки с безмятежным видом, ни на что не обращая внимания. Может, она и не слышала, но всё равно – какая наглость! Я не святоша, но у меня в голове это не укладывалось. Мало того, что развели какой-то полупритон практически в школе, так еще и не скрывают. Даже при учителе спокойно об этом говорят.

Ярик поймал мой взгляд и, криво улыбнувшись, понимающе покивал: типа, да, треш, но что поделать…

Он подхватил сумку, направился к двери:

– Ты идешь? – спросил меня, обернувшись.

– Да-да, сейчас, – ответила я. – Телефон не могу найти. Что-то его нет нигде…

Мимо проходила Черемисина с девчонками и не удержалась-таки от насмешки:

– Да сто пудов уперли такое сокровище.

Они прыснули, но при этом с опаской покосились на Исаева, который восседал на своей парте и о чем-то негромко говорил с одним из парней.

– Ну, конечно, это ж колхозный раритет, – продолжала паясничать Черемисина. – Сама такой хотела себе… гвозди заколачивать.

Вот Исаев пошел по проходу к двери, и этих трех подруг как ветром сдуло. Ярик терпеливо ждал меня на пороге, но когда с ним поравнялся Исаев, он тихо бросил:

– Андрей, подожди. Разговор есть.

– Ну, говори, – развернулся к нему Исаев. Только что с рыжим он болтал абсолютно спокойно, а тут сразу взвился. Его «говори» прозвучало грубо, даже враждебно. Да и лицо вмиг сделалось злым. – Я слушаю.

Ярик посмотрел на него с сожалением, но не дрогнул.

– Не здесь.

– Ну, пошли с нами в тепличку.

– И не там.

– Какой *** ты избирательный, – выругнулся Исаев. – Есть у тебя что сказать – говори здесь и сейчас. Или…

– Я к тебе вечером зайду. Ты будешь дома? – Ярик оставался невозмутим, как будто и не замечал агрессии.

Исаев смерил его с головы до ног недобрым взглядом, потом протянул в своей манере:

– Не знаю.

И ушел.

– Вы из-за меня поссорились? – догадалась я.

– Не обращай внимания, – улыбнулся Ярик. – Ты телефон нашла?

– Нет, – пожала я плечами.

Я практически всё выложила из сумки на стол, но телефона среди вещей не было.

– Может, в кармане ветровки оставила?

Я покачала головой.

– Нет, я четко помню, как перед физкультурой убирала его вот сюда, в боковой кармашек.

– Может, где-то выронила? Может, на физре? В раздевалке?

Мы с Яриком осмотрели опустевший кабинет, потом спустились в раздевалку, прошлись по коридорам, заглядывая в каждый угол – но безрезультатно.

– Надо у гардеробщицы спросить, – предложил Ярик. – Все потерянное ей сдают.

Но и в гардеробе ничего не нашли.

В фойе перед зеркалом крутилась Черемисина с подругами и девчонками из параллельного класса. Когда мы проходили мимо, до меня донеслось:

– А что, у нее телефон украли?

– Да прям. Кому такой кирпич нужен?

Я расстроилась, не из-за слов Катрин, она дура. А потому что новый телефон мне не светит. И этот-то отец подарил мне с годовой премии – так мать его целый час пилила за расточительность.

– Не огорчайся, может, найдут еще и отдадут, – утешал Ярик.

Мы вышли из школы, но не успели пересечь двор, как сзади окликнули.

– Даша!

Мы обернулись. На крыльце стояла Света Мухина. Помахав рукой, она сбежала с лестницы и устремилась к нам.

Ярик сразу скис, как будто Света ему не то что не нравится, а вообще противна. Впрочем, говорить он ничего не стал. Просто нацепил свой фирменный образ жуткого сноба и почти всю дорогу шел в гробовом молчании. И потом попрощался только со мной, как будто Света – пустое место.

– Странный этот Лиддерман. А тебе он нравится? – спросила Света, глядя, как Ярик удаляется в сторону своего дома.

– Ну да.

– А Исаев?

Этот вопрос меня уже напряг.

– Почему тебя это волнует?

– Не волнует, просто спрашиваю, – невинно улыбнулась она и словно вспомнила: – А телефон-то ты нашла?

– Нет, – покачала я головой.

– А я знаю, кто его взял, – заговорщически произнесла она.

– Кто?

– Исаев.

– Как это? Да ну! – не поверилось мне. – Зачем ему?

Она пожала плечами.

– Почему ты вообще думаешь, что это он?

– Ну, я видела. В самом начале физры я возвращалась в раздевалку… ну и видела его. Он же у нас один на физру не ходит.

Ее слова меня обескуражили. Это правда – кроме него, все были на уроке. Но всё-таки зачем ему? У него распоследний айфон. Да и на вора он никак не похож. Я решительно ничего не понимала. Впрочем, вообще всё, что касалось Исаева, не имело никакой логики, никакого смысла.

Про потерянный телефон я матери ничего не сказала. Не знаю, может, надеялась, что найдется. Может, просто струсила. Она пришла с работы и так не в духе. Вечер с ней наедине был тягостным и тоскливым. К тому же без телефона я ощущала себя оторванной от жизни – в сеть не выйти, с Яриком не пообщаться, не узнать у него, ходил ли он к Исаеву, поговорил ли с ним. Придется терпеть до завтра…

Утром Ярик поджидал меня возле подъезда. Я взглянула на него и, тихо охнув, вздрогнула. На скуле у него багровел синяк.

– Господи! Яр! Это он тебя? Это Исаев?

– Да все нормально, не переживай.

– Нет, ты скажи, это он тебя?

– Мы просто повздорили немного. Бывает. Он психанул, сорвался… но мы уже разобрались. Так что и ты забей.

– Да как же так? – я шла и причитала, поглядывая с жалостью на Ярика, который к своим побоям относился, видимо, философски. – Больно?

– Да ну, – улыбнулся он. – Ерунда. Мать только вчера устроила… но это тоже ерунда.

– Это вот так вы вчера поговорили?

Ярик хмыкнул, потом посмотрел на меня виновато:

– Только я ничего так и не выяснил. Начал ему говорить, мол, нафига он так с тобой и всё такое… ну и не знаю, что на него нашло. Сначала просто послал меня, типа, не мое дело и нечего лезть. Ну а потом вот…

– Слушай, прости, что так вышло.

– Да брось. Ты тут ни при чем. Я и сам хотел знать, что происходит. О, чуть не забыл. Это тебе.

Он достал из кармана смартфон.

– Как мне? Нет, я не могу… – забормотала я.

– Да что такого-то? Это мой старый телефон. Лежит без дела. Я просто даю его тебе попользоваться, пока свой не найдешь или новый не купишь.

Я еще немного поотказывалась для приличия, но все же взяла. Всё-таки без телефона и правда никуда.

– Только сим-карту надо будет тебе восстановить. Сходим после школы, тут есть недалеко салон связи.

Я кивнула и благодарно улыбнулась. Может, и нехорошо принимать такие дорогие вещи, пусть даже не навсегда, а на время, но еще несколько таких унылых вечеров как вчера, и у меня поедет крыша. До школы мы с ним болтали о том о сем, качественно перемыли косточки Исаеву, но передавать вчерашние Светина слова я не стала. Мое мнение – такое лучше сначала выяснить наверняка, а уж потом с кем-то делиться. Так что сама у Исаева спрошу, решила я… если представится возможность.

А возможность представилась почти сразу. После первого урока меня задержала англичанка. Спрашивала, как я училась раньше, ведь моя мама тоже преподает, вроде как, и я должна соответствовать, но увы. Предложила какие-то тесты сделать дома, чтобы понять мой уровень. Хорошо хоть беседовала она со мной наедине, когда все наши вышли. Ну а Ярик занимается в другой группе.

Так до самого звонка она меня и промурыжила, правда, и перемена между первым и вторым уроком всего пять минут. Словом, я опоздала. А когда подошла к кабинету химии, то обнаружила, что и Исаев опоздал вместе со мной.

На короткий миг мы оказались наедине, в тишине, без свидетелей.

– Андрей, – осторожно позвала я, памятуя о побитом Ярике, – я тебя спросить хочу…

Он был очень мрачен, но, кажется, не зол. И на меня не смотрел, лишь мельком скосил глаза и сразу отвел:

– Ну?

– Это ты вчера взял мой телефон? Во время физкультуры…

– Чего?!

– Мне сказали… – залепетала я.

– С ума сошла? – разозлился он и рывком распахнул дверь кабинета.

– Почему опаздываем? – раздраженно проворчал историк.

Исаев его вопрос пропустил мимо ушей, прошел на место как у себя дома, и мне одной пришлось оправдываться.

На уроке писали самостоятельную по датам. В классе стояла, вроде как, обычная, рабочая тишина. Но почему-то мне вдруг стало не по себе. Накатила внезапная необъяснимая тревога. Я даже отпросилась выйти. Походила по коридорам, продышалась. Не помогло. Ощущение затишья перед грозой никуда не делось.

«Гроза» разразилась на перемене перед третьим уроком. Исаев почему-то не ушел гулять как обычно, а остался в классе. Он вообще сегодня был на себя не похож. Даже кто-то из парней заметил:

– Ты чего, Андрюха, сегодня как на похоронах? Случилось что-то?

Исаев отмахнулся, мол, всё нормально, но, вообще-то, он и в самом деле выглядел мрачнее тучи. Я украдкой посмотрела. И тут вдруг Черемисина во всеуслышание заявила:

– Исаев, а что, правда, ты у Стояновой телефон украл?

Он не ответил, только взглянул на неё как на дуру. Я же вспыхнула. Обернулась к Свете, но та сидела с невозмутимым видом и чертила что-то у себя в тетрадке, как будто вообще здесь ни причем.

– Исаев, серьезно, вся школа говорит, что ты стырил ее телефон.

– У тебя бред или что, не пойму? Ты что несешь? – начал распаляться Исаев.

– Почему у меня-то бред? – вскинула она брови в удивлении. – Все вопросы к Стояновой. У нее вчера стащили телефон. Она сказала, что это ты. Теперь все это повторяют. Я уже от многих слышала.

– Я так не говорила! – возмутилась я, но осеклась, напоровшись на темный, тяжелый взгляд Исаева.

– Светка! Мухина! – позвала Катрин.

Света оторвалась от своей писанины.

– Что?

– Тебе новенькая вчера что говорила? А то тут некоторые не верят.

– А, да, – кивнула Света. – Сказала, что Исаев упер у нее телефон, пока мы все на физре были.

– Это же ты мне сказала, – я аж задохнулась от такой наглости.

– В смысле, я?! – Света возмутилась настолько искренне, что даже я бы поверила, не знай правды. – Я тебе, наоборот, говорила, что, может, ты сама его где-то оставила. А ты: «Нет, нет, это точно Исаев».

Я просто растерялась от такой бессовестной лжи. Ярик тоже сидел с круглыми глазами, в полном шоке глядя то на меня, то на Исаева, то на нее. Потом скривился, мне даже показалось, что он сейчас плюнет в Свету.

– Не обращай внимания на эту… – сказал он мне. – Уже не знают эти дуры, что еще придумать.

В классе поднялся такой галдеж, что невозможно было что-то сказать, чтобы тебя услышали. Затихли только со звонком.

На следующей перемене, когда все ринулись в столовую, я улучила момент и подошла к Исаеву.

– Послушай, всё не так было… – начала я.

– Хочешь поговорить? Приходи после уроков в тепличку, это за школой, там и поговорим, – не глядя на меня, бросил небрежно он. Но потом добавил с нажимом: – Одна.

Я и ответить не успела, он уже ушел.

Почти сразу ко мне протиснулся Ярик.

– Ну что? Что тебе Андрей сказал? Он не обижал тебя? А то эти дуры…

– Да нет, ничего такого, – увильнула я от ответа.

Сама не знаю почему я скрыла от Ярика то, что Исаев позвал меня в эту их тепличку. Может, стыдно стало. Или неудобно. Я и сама не могла разобраться, просто не хотела, чтобы об этом знали и всё. Да я и не решила, пойду ли вообще туда.

В столовой опять все гудели про украденный телефон и якобы мой поклеп на Исаева. Но теперь уже не только наши. Я шла с подносом к столу, а отовсюду на меня глазели и показывали пальцами.

– Это вот она заявила, что Исаев ее обокрал? – с ухмылками и осуждением спрашивали из параллельных классов. – Капец, она дура…

Это какой-то дурдом! Хоть сто раз им крикни, что это не ты, а они все равно, как бараны, повторяют одно и то же. Наверное, в тот момент я и подумала, что пойду. Всё ему объясню. Скажу, как было. Он-то не дурак, поймет. И если что – заткнет всем рты. У него это неплохо получается.

После уроков я, к своему стыду, попросту сбежала от Ярика. Сказала, что пойду в уборную, а сама отправилась в эту их жуткую тепличку. Нет, правда, я буквально тряслась, особенно когда приблизилась к двери склада, на которой все так же висел красный знак «въезд запрещен».

Озираясь по сторонам, я подошла и постучала. Никто не ответил, хотя, прислушавшись, я различила звуки музыки, что ли? Как будто там приглушенно играл магнитофон. Я толкнула дверь и шагнула внутрь.

В первый момент после яркого солнечного света я словно ослепла, попала в кромешную темень. Но через несколько секунд глаза привыкли. Там стоял просто полумрак. И в этом полумраке я уже вполне различала силуэты… нескольких парней из нашего класса.

Они сидели за столом, освещенным маленькой и тусклой настольной лампой, и играли в карты. Но сейчас все, как один, уставились на меня. Причем без всякого удивления, как будто ждали. Один даже поднялся со своего места и шагнул ко мне навстречу.

– А Андрей где? – спросила я, невольно отступая назад. Нашарила рукой дверь, толкнула от себя. Она медленно, со скрипом отворилась.

– Позже будет, – раздался прямо за спиной чей-то протяжный, издевательский голос.

Я испуганно оглянулась. Это был Чепа. Он зашел в тепличку, преградив мне путь.

– Ну что, развлечемся? – хмыкнул он и затворил дверь, щелкнув замком.

19.

Парни отбросили карты, выбрались из-за стола и медленно двинулись ко мне. Я инстинктивно, в испуге, попятилась от них вглубь помещения, пока спиной не уперлась во что-то твердое.

Я быстро оглянулась – это оказались старые парты, нагроможденные одна на другую. И вообще вся дальняя часть этой теплички была завалена сломанной мебелью и прочим хламом. А вот по правую руку от меня стопкой лежали маты, потертые, с порванными углами. Видимо, уже списанные. Поверх матов валялись клетчатое покрывало и плюшевая диванная подушка.

Да они тут конкретно обжились! И стол есть, и какая-то посуда, и даже вон лежак. Прямо жилище. Я же быстро и цепко осматривала помещение в надежде найти хоть что-нибудь, что сошло бы за оружие. Вдали за грудой парт и стульев я приметила несколько пар лыж и лыжные палки. Хоть что-то! Но попробуй еще до них доберись…

Я снова обшарила ищущим взглядом пол, стены. Ничего, чем можно было бы отбиться… Зато обратила внимание на жутко вульгарный постер с абсолютно голой моделью. Господи, что тут вообще творится?

Зачем я сюда притащилась? Дура! Ведь Ярик предупреждал, чем они тут занимаются. Только в действительности всё оказалось ещё хуже.

Судорожно сглотнув, я отошла подальше от лежака, понимая, что им ничего не стоит швырнуть меня туда одним броском.

В груди колотилась паника. Хотелось кричать: «Что вы творите? Что вам от меня нужно?», но от страха язык одеревенел, а в горле встал ком, который и дышать-то нормально не давал. И я, как рыба на берегу, беспомощно и беззвучно раскрывала рот.

А вот они упивались моментом. Такие лица у них были гадкие. В них не было злости или вражды, они лишь сально лоснились от предвкушения. Страшные, мерзкие лица!

Нет, они не могут сотворить со мной ничего ужасного. Не посмеют. Это же школа. Они же мои одноклассники. И тут же вспомнились, как назло, жуткие случаи из новостей…

Паника стремительно нарастала. Меня било крупной дрожью, даже зубы, казалось, стучали. Это какой-то бред!

Чепа и другие, я даже их имен еще не знала, приближались, нарочито медленно. Разглядывали меня так, будто я, как та модель с постера, совсем без одежды, и при этом издевательски, глумливо улыбались.

Пожалуй, только рыжий топтался за их спинами в беспокойном замешательстве. Может, он мне поможет? Видно же, что ему происходящее не нравится… Черт, как же его зовут? Как к нему обратиться, как попросить его о помощи?

Сглотнув тяжелый ком, я наконец выдавила из себя:

– Что вам от меня надо?

Голос получился дрожащим и сиплым.

– Нам? – хмыкнул один из парней. – Ведь ты же сама к нам пришла. А ты разве не знаешь, зачем сюда ходят девочки?

Парни засмеялись.

– Я пришла к Исаеву. Он…

– Он уже не знает, как от тебя отвязаться, дура, – перебил меня второй парень.

– Где он? – прошептала я.

– Его здесь нет. Зато есть мы… И мы вполне можем его заменить. Давай, расслабься. Тебе понравится.

– Не смейте подходить ко мне!

Парни снова захохотали. Чепа протянул ко мне руки, шевеля пальцами, как будто собрался меня щекотать.

– Давно хотел деревенскую бабу, – осклабился Чепа.

Я отшатнулась в ужасе.

– Э-э, Чепа, ты тоже давай, не перегибай, а? – вмешался наконец рыжий.

– Попробуйте только меня тронуть! – осмелела я после его слов. – Вас всех посадят, идиоты! Думаете, я стану молчать? Да я всем расскажу про вашу поганую тепличку. Расскажу, что вы тут творите, если хоть пальцем меня тронете!

– А что мы творим, дура? Ты сама сюда прискакала. Тебя никто силой не тащил. Мы тебя сюда даже не звали. Сама пришла, а теперь корчишь из себя недотрогу. А расскажешь кому-нибудь про тепличку… – парень опасно прищурился. – Тебе такую жизнь устроим, вешаться будешь… И никто не поможет. Даже если потом в другую школу переведешься – найдем.

– Пацаны, всё! Хватит уже, я сказал. Пусть валит отсюда, – снова подал голос рыжий, единственный здравомыслящий человек здесь.

Пожалуйста, ну послушайте его. Отпустите меня!

– Рыжий, заткнись, а? Мы даже еще не начали. Если ты такой чувствительный, отвернись. Или иди погуляй. А нам не мешай. Сейчас такая жара начнется…

Парни снова разразились хохотом.

Сволочи! Просто дайте мне уйти, к вашему Исаеву я больше и так даже близко не подойду, в мыслях просила я.

Меня душили слезы. Губы дрожали. И всё тело содрогалось как от озноба. И пока я даже думать не хотела о том, что это всё подстроил он. Исаев. Заманил меня сюда намеренно, приказав этим уродам надо мной поиздеваться. Господи, за что? Почему? Подонок! Какой же он подонок...

Чепа продолжал тянуть ко мне руки, и отступать было уже некуда. Вот его мерзкие, шевелящиеся пальцы подобрались совсем близко, почти коснулись меня.

– Чепа, блин! Ты чего такой трудный? – рыжий окликнул его уже зло. – Сказано, без рук! Отошёл от неё!

– А мне похрен! – не оглядываясь, огрызнулся он.

– Всё, Чепа, вошел в раж. Его уже не остановить, – хохотнул один из парней.

– Ей самой вон нравится. Да?

Чепа взялся за ворот блузки, а затем его пальцы скользнули под ткань, задели кожу, и меня словно ужалило. Что есть сил я его оттолкнула. От неожиданности он чуть не повалился на парней. Ткань блузки с треском порвалась.

Он тут же выпрямился.

– Сска! – процедил злобно и снова двинулся на меня.

В этот момент распахнулась дверь. Все сразу затихли и оглянулись.

В проеме стоял Исаев. Смотрел тяжело, исподлобья, но ничего не говорил. Чепа сразу отошел от меня, и другие расступились. Я, прижав оторванный воротник к шее, бросилась прочь из этой проклятой теплички. Исаев молча шагнул в сторону, выпуская меня.

Как только я выбежала на улицу, за спиной захлопнулась дверь. Меня еще колотило от пережитого ужаса. И хотя мысленно я благодарила бога, что пронесло, что они меня не тронули, слезы все равно лились ручьем и из груди вырывался дрожащий, громкий плач.

Я неслась, не разбирая дороги, не видя ничего перед собой. Лишь бы только оказаться подальше отсюда! В безопасности! А про все остальное подумаю потом…

– Даша! Даааашааа! – вдруг раздался почти у самого уха истошный крик матери…

Я по инерции пробежала ещё пару метров, затем остановилась и обернулась, захлебываясь плачем. Мама подскочила ко мне. Я в порыве кинулась к ней, обняла, прижалась мокрым лицом к её плечу.

– Ма…ма, – всхлипывая, выдавила я.

– Даша, девочка моя, что они с тобой сделали? – надрывно кричала мама. – Что эти твари с тобой сделали?!

Но я лишь нечленораздельно мычала, заходясь рыданиями, и толком ничего ответить не могла. Мать вдруг сжала до боли меня в объятьях и тоже начала плакать в голос, приговаривая:

– Господи, да как же так? Да что же такое? Даша… Дашенька…

Потом расцепила объятья, взяла меня за плечи и чуть отстранилась, ощупывая мое лицо мечущимся, перепуганным взглядом. Увидев порванный воротник, мама сдавленно охнула, лицо её побледнело и страшно исказилось.

– Господи… – глухо прошептала она и вдруг завыла: – Что же эти мерзавцы натворили! Мрази! Подонки! Ублюдки! Они это с тобой сделали… да? Твари! Шакалы!

– Мама, мама, погоди! – испуганно затараторила я. – Ничего такого не было! Они меня не тронули… просто попугали…

Но на маму жутко было смотреть. Она как будто не слышала меня, повторяя свое. И вот тут я по-настоящему за нее испугалась, да так, что забыла про собственные слезы и только что пережитый ужас. Никогда я её такой не видела, даже в самые плохие моменты. Мне пришлось повысить голос, перейти почти на крик:

– Мама! Успокойся! Никто меня не трогал! Честное слово! Меня просто напугали и всё!

Мама тяжело дышала, на бледной коже проступили ярко-алые пятна. Так у нее всегда бывало после стресса. Но хотя бы она перестала голосить и, вроде, начала меня слышать.

– Напугали? Что значит – напугали?

– Мамочка, честное слово, никто меня и пальцем не трогал. Они, правда, просто решили надо мной подшутить, а я испугалась.

– А это что? – Она подцепила двумя пальцами воротник. – Это вот такие шутки у них? Напасть, разорвать одежду?

– Это случайно вышло. Я сама…

Мама посмотрела на меня убийственным взглядом так, что все слова застряли в горле.

– Ты их еще и покрываешь? Или ты боишься? Они тебя запугали? Пригрозили, что если расскажешь, еще хуже будет, да? Это сволочье всегда так и говорит, потому что сами – трусы. Боятся, что про их делишки узнают и накажут. Вот и запугивают. А на деле их угрозы ничего не стоят.

Мама крепко схватила меня за руку, словно железными тисками сжав запястье, – и откуда только силы взялись – и решительно, широкими шагами, направилась к школе.

– Я этого так не оставлю! Я всех этих подонков выведу на чистую воду! Они у меня сядут за такие шутки, твари! – выкрикивала она угрозы сквозь частое, шумное дыхание.

– Мама, не надо! Пожалуйста! – причитала я, семеня за ней.

Но ее было не остановить. Мне лишь удалось выдернуть руку.

Никого я не покрывала, нет! Одноклассники мои, и правда, подонки и сволочи, но как же мне не хотелось раздувать из этого скандал, не хотелось, чтобы все кругом узнали о том, что случилось, обсуждали меня, показывали пальцами. Такая слава как грязь.

А еще я боялась. Может, мама и права, и угрозы их ничего не стоят, но почему-то меня не покидало ощущение, что теперь всё станет ещё хуже…

Мама обогнула здание школы и устремилась к центральному входу, я – за ней. Во дворе и на крыльце толпились ученики, в том числе и из нашего класса. Просто стояли, болтали перед тем, как разойтись домой, но как только мы с ней появились, всеобщее внимание сразу устремилось к нам.

Представляю, что они напридумывали. Мама мчалась с гневным лицом, следом я – с зареванным, да еще и без ветровки, хотя уже далеко не лето, и в разорванной блузке…

Мама стремительно взлетела по ступеням, чеканя каблуками каждый шаг, пересекла фойе, свернула на лестницу.

– Мама, куда ты? – замирая в предчувствии чего-то страшного, спросила я.

– К директору! – выпалила она.

– Пожалуйста, прошу, не надо! – предприняла я последнюю попытку.

Она лишь оглянулась и неприязненно покачала головой.

Может, Эльзы Георгиевны не окажется на месте? Хоть бы! А потом мама остынет, или я сумею до нее достучаться. Но директриса сидела в своем кабинете и даже, увы, не была занята чем-нибудь неотложным…

Мамину пылкую речь она выслушала с каменным лицом, и если бы не поджатые побелевшие губы, можно было бы решить, что ей всё равно.

– Как вообще такое возможно, – негодовала мама, – чтобы на территории школы одноклассники чуть не изнасиловали девочку?! Где охрана? Куда вы смотрите?

– Успокойтесь, Наталия Федоровна. Я вас прекрасно понимаю, но давайте попробуем разобраться без лишних эмоций.

Она встала из-за стола, прошла к двери, прямая и гордая, приоткрыла на миг и велела секретарше принести воды. Затем вернулась на место. Не прошло и минуты, как секретарша принесла стакан, подала маме и молча удалилась.

Директриса взглянула на меня и спросила:

– Как ты?

– Нормально, – ответила я и инстинктивно прикрыла порванный воротник рукой.

– Значит, всё, что сказала твоя мама – правда?

– Ну… почти. Меня силой туда никто не затаскивал.

– Даша, не выгораживай их! – сразу встрепенулась мама. – Они должны за все ответить!

Потом повернулась к директрисе:

– Они ее запугали. Пригрозили, чтобы молчала. Ну же, посмотрите на нее! Набросились! Толпой! Одежду вон порвали… И всё это в школе! Среди бела дня.

Эльза Георгиевна кивнула. И тут только позволила себе проявить хоть какие-то чувства: сморщилась как от зубной боли и что-то неслышно прошептала под нос.

– Даша, можешь назвать, кто там был поименно?

– Я еще не знаю их по именам. Кроме одного. Чепова.

– Ясно. Собственно, это не проблема. Уж лица ты их, наверное, запомнила?

Я кивнула. Не знаю, почему я не назвала Исаева. Ведь, хоть его и не было в самый разгар, это ведь всё он устроил.

– Значит, за школой? Где склад?

Эльза Георгиевна снова встала.

– Давайте пройдемся до этого склада.

О, нет…

Но мама ухватилась за эту идею:

– Да, конечно! Они наверняка еще там! А потом и полицию вызовем.

– Повременим с полицией. Как понимаю, ничего сделать они не успели? Сами всё выясним для начала, потом уж передадим в комиссию по делам несовершеннолетних.

Директриса накинула плащ и вышла из приемной. Мать за ней. Последней плелась я, не представляя, что будет дальше.

Когда мы подошли все втроем к тепличке, ненавистная дверь с запретным знаком, как по заказу, распахнулась, и оттуда чуть не кубарем вылетел растрепанный Чепа с окровавленным лицом. Нос ему, что ли, разбили? И ворот рубашки у него тоже теперь был разорван.

Нас он не заметил, потому что сразу обернулся на тепличку и заскулил:

– Да чё ты вообще, Андрюха? Сам же сказал, чтоб мы ее шуганули, а я теперь виноват… Ничего я бы ей не сделал!

В проеме стоял Исаев, и он нас прекрасно видел.

– Вот, значит, чем вы занимаетесь, – с угрозой изрекла Эльза Георгиевна.

Чепа, вздрогнув, оглянулся и, его буквально перекосило от страха.

– З-здрасьте, – еле слышно пролепетал он, пятясь.

Директриса подошла к Исаеву вплотную. Этот подонок её и не сразу ещё пропустил. Стоял, заложив руки в карманы, и не двигался. Потом, правда, отступил в сторону.

– Та-а-ак, это что за притон вы тут развели? – услышала я голос директрисы из теплички.

Мать тоже зачем-то туда сунулась. И снова начала кричать на них:

– Твари! Подонки!

– Ну всё, крыса, – тихо прошептал за спиной Чепа. – Конец тебе…

20.

Эта ночь показалась мне самой долгой. Даже когда нас бросил отец, и меня разъедала боль, я, устав от рыданий, смогла хоть ненадолго впасть в забытье. Сегодня же я до утра пролежала без сна, терзаемая стыдом, страхом и самыми дурными предчувствиями.

Как завтра идти в школу после того, что произошло сегодня?

Как ни крути, а выходило, что я сдала директрисе своих одноклассников и их «святилище» в придачу. Никого не волнует, что эти подонки со мной собирались там сотворить. Никому нет дела, что такой теплички, по идее, вообще не должно быть рядом со школой и что давно пора было прикрыть эту клоаку. Никто не в курсе, что мать я встретила случайно, и сама ни за что не пошла бы жаловаться. В глазах всей школы я буду стукачом. А это даже в нашем маленьким и мирном Зареченске считалось гаже некуда.

Все от меня отвернутся, даже Ярик. Потому что одно дело – он шел наперекор Исаеву, когда я была ни в чем не виновата, а другое – когда я, получается, заложила его друга. Я знаю, что такое не прощают. И как я буду совсем одна в этой стае – не представляю…

Ведь если уж мои однокласснички плохо со мной обращались раньше, без всякой причины, то сейчас мне страшно даже подумать, что меня ждет. Сказал же Чепа, что превратят мою жизнь в ад... А если они меня снова подловят, если снова нападут? Наверняка их уже никто останавливать не будет, ни рыжий, ни Исаев…

А Исаев… это просто удар в спину. Как он мог так жестоко и подло обойтись со мной? Почему? Ради чего? Развлечься? Они говорили, чтобы я от него отстала. Но он мог и сам это просто сказать, да хоть послать меня, а не устраивать такое гнусное представление. Ненавижу его! Ненавижу и презираю…

Я сто раз повторяла, какой он подонок. Но почему-то больнее всего было оттого, что именно он всё устроил.

Забыть бы сегодняшний день как дурной сон, но вновь и вновь переживала тот мерзкий эпизод в тепличке, видела перед собой гадкую ухмылку Чепы и его пальцы, тянущиеся ко мне.

На себя тоже злилась, потому что несмотря на всю мою ненависть к Исаеву и к одноклассникам, я испытывала стыд, такой тяжелый и душный, что места себе не находила. Ворочалась на скрипучей раскладушке, а когда мать уснула – встала.

Я отчасти понимала ее, но лучше бы она так не делала. Не жаловалась бы Эльзе Георгиевне, не поднимала бы бучу. И уж точно лучше бы не заскакивала в тепличку вслед за директрисой, где сначала кричала на всех подряд. А потом… мне аж вспоминать тошно… потом она увидела Исаева и узнала его.

– Это же ты! – взревела она таким страшным голосом, что даже пофигист Исаев поменялся в лице. – Это ты тогда приходил к нам! Я узнала тебя! Я тебя запомнила. Я еще тогда поняла, кто ты есть. Ублюдок! Мерзавец!

Мама, словно не в себе, кинулась на него с кулаками. Он ее не отталкивал, лишь отклонялся назад. Тогда она вцепилась в него, продолжая истерично кричать. Директриса еле оттащила маму от Исаева и долго не могла ее успокоить. И хотя я понимала, что мама как бы заступалась за меня, но умирала от стыда за эту ее эскападу. А проклятый Чепа снимал всё на телефон…

А вечером, уже дома, развернулась вторая часть Марлезонского балета. Сначала мама учинила мне допрос с пристрастием, а узнав, что я сама, по своей воле туда пришла, закатила настоящую истерику. Столько упреков и обидных слов сыпалось на мою голову, перемежаемых слезами, причитаниями и угрозами в адрес парней. Совершенно измотав и себя, и меня, она лишь к ночи немного успокоилась.

Сейчас мама спала, а я слонялась босиком из угла в угол по темной квартире, пропахшей сердечными каплями, и обреченно ждала рассвета.

Утром мама проснулась разбитая, но с твердыми намерениями «всех посадить». А я уже слушать обо всем этом не могла и поскорее сбежала из дома, хотя шла в школу как висельник на казнь. В груди аж замирало все от страха.

На перекрестке, еще издали, я заметила Ярика. Он стоял на месте, как будто кого-то поджидал. А увидев меня, медленно двинулся навстречу. Неужели он станет со мной разговаривать?

– Привет, – сдержанно улыбнулся он.

– Привет. Ты ведь всё знаешь? Эльза Георгиевна рассказала?

– Да все уже знают. В контакте наш классный чат прямо бомбит…

Господи, представляю, что они обо мне пишут…

– Как ты? – с сочувствием взглянул на меня Ярик.

– Боюсь, – ответила я честно.

– Понимаю, – кивнул он. – Но ты, главное, виду не показывай. А то ещё хуже будет. Знаешь же, что эти как звери: если почувствуют страх – вообще разорвут. Ну… я образно, конечно.

Я кивнула. И пока подбирала слова, чтобы спросить, как он сам-то относится к тому, что я типа сдала всех, Ярик сказал:

– И ты все правильно сделала, кто бы что ни говорил. Давно пора было закрыть тепличку. Я и Андрею сто раз говорил, чтобы он завязывал с этим. Но он как сорвался, ему будто чем хуже, тем лучше. Мать вчера меня чуть не убила, когда узнала, что я был в курсе и ей ничего не говорил.

– Могу представить.

– Слушай, а зачем ты туда пошла? И мне даже не сказала… Я бы хоть с тобой пошел, при мне тебя бы не тронули.

Мне стало неловко. Я ведь намеренно вчера утаила от Ярика то, что Исаев позвал меня в тепличку, ещё и момент подкараулила такой, чтобы незаметно уйти.

– Андрей предложил там поговорить. Сказал, чтобы приходила одна.

– Так это он…? Нет, не может быть, – упрямо покачал головой Ярик. – Не мог он такое сделать.

Я даже спорить не стала. Не было ни сил, ни желания пережевывать в сотый раз эту гадкую историю.

О том, что про эту гадкую историю уже вся школа в курсе, я узнала на собственной шкуре, как только мы вошли в фойе. Буквально каждый встречный на меня пялился, разглядывал как какой-то занимательный, но мерзкий экспонат. Шептались и смеялись вслед. Ну а мои одноклассники и дружки Исаева из параллельного класса смотрели на меня как на лютого врага.

Когда мы с Яриком подошли к окошку раздевалки, дежурный, помогавший гардеробщице, у всех принимал верхнюю одежду, а меня – попросту проигнорировал раз, другой, третий... Только когда Ярик забрал мою куртку у меня из рук и сунул ему со словами «Возьми и повесь», дежурный принял её, но едва отошел вглубь раздевалки, как, якобы случайно, уронил на пол и наступил. Да вообще потоптался на моей куртке от души, сволочь! Только потом повесил и отдал номерок Ярику с благостной улыбочкой.

– Кто он? – спросила я у Ярика.

– Федорчук из 11 «Б».

– Дружок Исаева?

– Ну… они общаются.

– Ясно.

Когда мы поднялись в класс, там уже все были в сборе, даже те, кто обычно являлся вместе со звонком. Даже вечно опаздывающий Исаев восседал на своем месте как царек, а вокруг него сгрудились парни и что-то обсуждали с хохотом.

Девчонки тоже крутились рядом с ними, вставляя малопонятные мне реплики, разбавленные смешками и междометиями. Только когда Черемисина громко высказала: «Капец, у Хацапетовки, мать чокнутая. Из какой дурки она сбежала? Бедный Исаев...», я догадалась, что они обсуждали видео, которое снял Чепа.

Мы с Яриком прошли на свое место, все тотчас замолкли и уставились на нас.

– Явилась… крыса, – разбил гнетущую тишину чей-то негромкий голос.

– Хацапетовка, а ты в курсе, что бывает со стукачами? – пропела Черемисина, поднимаясь из-за стола.

– А ты в курсе, что бывает с теми, кто сильно выпрашивает? – подавив страх, огрызнулась я.

– Свою чокнутую мамашу позовешь? – засмеялась Черемисина.

– Кать, ты посмотри! – возмутилась Юляша. – Она еще и тявкать смеет. Снова побежишь стучать? Крыса!

– А давайте темную ей устроим? – предложила Дыбовская.

– Точно! – подхватил кто-то.

– Прямо сейчас! Еще есть до звонка время. Чепа держи дверь.

Чепа метнулся к двери и взялся за ручку.

– Дыба, хватай её!

Исаев молчал, наблюдал за происходящим, не говоря ни слова. Может, всё это творилось с его позволения, а, может, и вообще – по его приказу.

Ярик растерянно уставился на него – чего-то ещё ждал, наивный. Однако видя, что он бездействует, вскинулся сам.

– Дыбовская, Чепов, вы совсем сдурели! Отвалите от нее, придурки!

– А то, что? Тоже стукнешь мамочке, да, Лиддерман?

– Надо будет – стукну! – Ярик тяжело дышал, на скулах алели пятна, зато глаза сверкали, как у пленного комсомольца-героя. Я даже залюбовалась на миг.

– Значит, тоже крысой станешь, – с презрением фыркнула Дыбовская.

– Надо будет – стану! – раздухарился Ярик.

– И правда, сядь, Ксюха, – подала голос Катрин. – Через пять минут звонок. Мы с Хацапетовкой потом разберемся. После уроков. Светка! Мухина! Следи за ней.

Я просто в шоке была оттого, что творилось. Оттого, что они даже не скрывали ничего. Это как надо обнаглеть от своей безнаказанности, чтобы вот так ничего и никого не бояться.

– Спасибо тебе, – поблагодарила я Ярика тихо.

– Эй, Лиддерман, – окликнула его Черемисина и, смеясь, спросила: – Ты запал, что ли, на Хацапетовку?

Он не успел ответить – в класс вошел историк. А минут через пять после начала урока в кабинет забежала Вероника Владленовна, всполошенная и нервная.

– Извините, я на секунду, – извинилась она перед историком. – Исаев, Потанин, Чепов, Куклин, Шишмарев и Садовников, после этого урока всем быть у директора как штык.

Вероника Владленовна удалилась, но перед тем, как выйти, бросила на меня быстрый, почти мимолетный взгляд, в котором явно читалось осуждение. Еще и она меня винит?! Это просто бред…

Класс загудел, заволновался, но историк окриком заставил всех замолчать. А после урока Исаев и его компания отправились к директору.

Весь класс их ободрял и выкрикивал всякую чушь в напутствие: держитесь, пацаны! Не сдавайтесь! Мы с вами! Скажите Безобразной Эльзе, что Хацапетовка сама на Исаева с первого дня вешалась и сама туда к нему прибежала, мы все подтвердим…

Следующий урок проходил в полупустом классе. Видимо, разбирательство у директрисы затянулось. Появились они только в середине третьего. Мы как раз писали самостоятельную по физике. И как только они вошли, почти все повыскакивали с мест, принялись радостно галдеть, как будто те с войны вернулись, забрасывали их вопросами, не обращая внимания на возмущения физички.

– Ну, что, что? Че было? Че сказали? – неслось со всех сторон.

Исаев никому не отвечал. Говорил Чепа:

– Педсовет будет. Андрюху исключать будут.

– Как? За что? Почему? А вы сказали, что эта дура Хацапетовка сама навязалась?

– Андрюха всю вину на себя взял, – разрывался Чепа, стараясь ответить всем и каждому. – Сказал, что во всем один виноват.

– Чепа, заткнись уже, – велел ему Исаев.

Но Чепова распирало, только вопль физички, что ещё хоть слово и он пойдет вон, заставил его замолчать. Ненадолго. Он сел на место и там уже продолжал свой рассказ шепотом.

Все уроки я сидела как на иголках. В столовую даже не совалась – вот такая я трусиха… Ярик принес мне оттуда булочку с изюмом и маленькую упаковку сока. А заодно сообщил:

– Эти придурки собираются тебя заловить по дороге из школы. Они знают твой маршрут. Мухина рассказала. Я сам слышал, как они между собой договаривались. Может, пойдем в окружную? Или где-нибудь отсидимся?

– Нет, – покачала я головой. – Что будет, то и будет. Не бегать же от них постоянно.

– Но я один против всего класса ничего не сделаю.

– Ты уже много всего для меня сделал. Я даже не знаю, как тебя благодарить. Но прятаться не хочу. Если они меня побьют, вот тогда я на них точно стукну. Терять-то уже нечего. А остальное – ну, переживу как-нибудь.

– И ты не боишься? – удивленно спросил Ярик.

– Конечно, боюсь. Я же не идиотка. Но ты ведь сам сказал, что если покажешь им свой страх – только хуже будет.

На переменах, да и на уроках я время от времени ловила на себе взгляды Черемисиной, Дыбовской, Чепова, Мухиной и других. Они очень красноречиво посматривали на меня и переглядывались между собой. Может, я уже накрутила себя до предела, но мне чудилось, что сам воздух в классе был пронизан насквозь опасностью и угрозой, как ядовитым газом.

И потом, когда мы с Яриком шли из школы, я даже говорить толком ни о чем не могла. На каждом шагу оглядывалась, ожидая, что вот-вот они откуда-то появятся и начнется… Сердце колотилось до грохота в ушах. А ноги еле передвигались, словно на каждой висело по гире.

Ярик тоже крутил головой во все стороны и заметно нервничал. Однако мы добрались до моего подъезда, так и не встретив никого.

– Может, они передумали? Или назавтра свои разборки перенесли? – спросила я.

Ярик пожал плечами.

– Сам не знаю…

21.

– Давай я тебя до квартиры провожу? – предложил Ярик. – Вдруг они в подъезде поджидают?

Такая мысль мне тоже пришла в голову, и хотя я понимала, что Ярик – слабое препятствие против целого класса, но с ним всё же будет спокойнее. Да и есть надежда, что они побоятся распускать руки при нем – всё-таки он сын Эльзы Георгиевны.

Однако в подъезде тоже никого не оказалось. Прислушиваясь на каждом шагу, мы осторожно поднялись до нашей квартиры, на лифте не поехали.

Мне было неловко просто развернуть и отправить Ярика восвояси, но и приглашать его к нам я опасалась, учитывая реакцию мамы на Исаева.

– Ты извини, – залепетала я извиняющимся тоном. – Я хотела бы тебя пригласить к нам, но боюсь, мама неправильно поймет. Исаев тогда тоже проводил меня до двери, а мама решила, что он в гости к нам собрался, и такое мне устроила, страшно вспомнить. А после вчерашнего вообще боюсь…

– А-а, вот почему она так на Андрея накинулась. Я всё думал, почему именно на него.

– Эльза Георгиевна, наверное, в шоке, да?

– Ну… – Ярик замялся. – Она, конечно, очень удивилась. Не ожидала просто.

– Я же тебе говорила, у мамы пунктик на этой почве.

Ярик с минуту внимательно смотрел на меня, потом спросил:

– Твою маму… твоя мама когда-то подверглась насилию? Прости, я не должен о таком спрашивать. Можешь не отвечать.

Я замешкалась. Не та это тема, какую обсуждают с одноклассником, с которым знакомы без году неделя. А с другой стороны – ведь и так все ясно. И пусть хотя бы Ярик не будет думать, что мама на ровном месте впадает чуть ли не в безумие.

– Да, к сожалению.

– Ну понятно теперь, отчего она так остро реагирует. Любая бы на ее месте… Слушай, мне очень жаль!

За разговором я не обратила внимания, что снизу поднимается лифт. Сообразила, только когда дверцы распахнулись, и на площадку шагнула мама. Я замерла в напряжении – только бы она ничего не ляпнула при нем!

Но мама лишь на долю секунды подозрительно прищурилась, а затем узнала Ярика и поздоровалась. Причем без всякой неприязни. Он тотчас попрощался и поспешно ушел. Вспомнил, наверное, про Исаева. Знал бы Ярик, что ему за две мимолетные встречи удалось добиться от моей матери большего расположения, чем кому-либо.

– Что он за мальчик? – спросила меня мама уже дома.

– Он – хороший друг, – пожала я плечами. – Всегда за меня вступается. Учится на отлично. Шахматами увлекается.

Мама слушала меня, кивая, а потом вдруг ошарашила:

– А давай как-нибудь пригласим его на чай?

От неожиданности я сама чуть этим чаем не поперхнулась.

– А что? Мне кажется, он хороший мальчик.

– Угу, и к тому же сын директора, – отозвалась я.

– Вот это тут совсем ни при чем, – вспыхнула мама. – Просто он такой… утонченный, такой серьезный. На джентльмена похож. Не то, что эти…

Я ничего против Ярика не имела, даже наоборот! Но не представляла себе такую картину: сидеть за одним столом с ним и с мамой, попивать чай и вести светскую беседу. Да это же будет адский дискомфорт. И сам Ярик, уверена, будет чувствовать себя неуютно. Но если какая-то мысль пришла на ум маме, то это надолго, в общем, как у Некрасова – колом её оттуда не выбьешь.

Она сразу начала развивать эту тему:

– Я свой коронный пирог с сыром испеку. Он такой и не пробовал. А ты приготовишь тот салат с ананасом и курицей, который ты на Новый год делала, он у тебя хорошо получается.

Она суетилась, расписывала, как мы будем гостя угощать, чем займемся после чая. Я взирала на нее, мягко говоря, с недоумением. Ещё вчера для нее жизнь чуть ли не кончалась, а сегодня такие планы…

– Ну что ты так на меня смотришь? – заметила она мой взгляд и как-то разом сдулась. Тяжело опустившись на табурет, устало произнесла: – Я стараюсь, как могу, чтобы мы забыли вчерашний кошмар. У нас там в начальной школе есть психолог, хорошая такая женщина. Она посоветовала тебя как-нибудь отвлечь и самой отвлечься. Вытеснить негатив новыми впечатлениями. Но ты права, ерунда всё это…

– Да нет, мам, – сразу устыдилась я. – Ты всё хорошо придумала. Как-нибудь на днях обязательно позовем Ярика…

Но вечером мама снова глотала капли и бесновалась. На этот раз виной был дурацкий родительский чат в вайбере, который гудел по поводу завтрашнего педсовета.

– Ты только посмотри, – возмущенно восклицала мама, протягивая мне свой телефон. – Посмотри, что они пишут!

«Вот не верю я, что наши мальчишки такое могли сделать. 10 лет учились, и все были нормальными, ничего подобного не случалось, а тут вдруг превратились в подонков. Чушь какая-то!» – писала чья-то мать.

«Вот и я о чем!» – поддерживала ее другая.

«Да конечно! Что мы, своих детей не знаем! За столько-то лет выучили их как облупленных. Столько раз вместе ездили и на экскурсии, и на турбазы. У нас вообще замечательный класс, очень дружный. Я считаю, это поклеп».

«Да, это ещё надо посмотреть, что там за девочка такая. Может, она приукрасила или вообще наврала»

«Конечно, соврала! Моя дочь рассказала, в чем там дело. Эта новенькая бегала за Андреем Исаевым. Проходу ему не давала. А он на нее не обращал внимания. Вот она и отомстила»

«Ничего себе девочка! А Ольга, мама Андрея, здесь? Что она скажет?»

«Она на сохранении лежит»

«Бедная. Давайте все вместе вступимся за них. Напишем письмо на имя директора. Нельзя же такое спускать!»

Я вернула маме телефон, не в силах читать это дальше.

– Я всё им сейчас выскажу! – кипятилась мама.

– Не надо, – вяло попросила я. – Они только против тебя всё обернут. Скажут, что ты… неуравновешенная. Лучше завтра на педсовете выступишь.

Уж не знаю, ввязалась ли мама с ними в письменную перепалку или всё-таки отложила до завтра свою обличительную речь, сама я рано легла спать. Хоть меня и трясло внутри от негодования, боли, обиды, страха, но уснула я моментально. Вероятно, сказалась бессонная ночь накануне.

Утром Ярик поджидал меня уже у подъезда. Улыбнулся мне, но так грустно…

– Что-то случилось? – спросила я его с искренней озабоченностью.

– Да нет, ничего, просто… мать очень решительно настроена отчислить Андрея, как я ее ни уговаривал передумать. – Он бросил на меня быстрый виноватый взгляд. – Я понимаю, что он виноват и поступил с тобой ужасно, но он – мой лучший друг. Прости... Он, конечно, заслужил наказание, но зачем сразу исключать?

Я пожала плечами.

– Извини, Ярик, но у меня никак не получится ему посочувствовать.

– Да понимаю я. И мне теперь хоть разорвись…

До школы мы добрели в молчании. Я не винила Ярика – годы дружбы из-за малознакомой девчонки не вычеркнешь. Наоборот, мне и раньше не по себе становилось при мысли, что у них испортились отношения. Но сама я испытывала к Исаеву только злость и горькое разочарование.

А в классе все только и говорили о предстоящем педсовете. Парни сокрушались: да как так-то? Девчонки буквально повторяли вчерашние высказывания своих родителей: давайте выступим все вместе в его защиту! Она ведь сама к нему липла, сама туда притащилась, всё сама…

Меня же испепеляли ненавистными взглядами и шипели вслед: приперлась, крыса…

Ярик, хоть ни с кем и не общался, и меня, слава богу, не винил, но тоже сидел с поникшим видом.

Ну а сам Исаев держался так, будто ему вообще плевать на всё. Впрочем, я старалась особо на него не смотреть.

На четвертом уроке я отпросилась у Вероники Владленовны выйти. И спустя минуту вслед за мной в уборную влетела Черемисина.

– Ну что, Хацапетовка, поговорим с глазу на глаз? – Она дернула дверь моей кабинки.

Если она там одна, то почему бы и не поговорить? Только я собралась выйти, как по звуку и по дрожанию двери поняла, что Черемисина пропихнула что-то в ручку. Скорее всего, швабру.

Я отодвинула защелку, но дверь кабинки не открывалась. Я толкнула посильнее – без толку.

– Можешь не ломиться. Лучше посиди подумай о том, что бывает со стукачами. Потому что если Исаева исключат, то тебе не жить, крыса.

– Дверь открой! Быстро!

– Вчера тебя не тронули только потому, что он за тебя вписался. А когда его не будет, а? Никто нас тогда не остановит. Так что молись, убогая!

– Дверь открой! – повторила я громче. – И скажи мне всё это в лицо.

– Ага, сейчас же. И не подумаю. Тебе тут самое место. Не переживай, я скажу в классе, что ты на толчке застряла. Диарея, все дела...

Черемисина ушла, я слышала, как хлопнула дверь уборной.

Ну какой идиотизм! Я принялась дергать за ручку, надеясь, что швабра, или что там она вставила, постепенно вывалится, но безрезультатно. Ярику, что ли, написать, чтобы вызволил, хотя, черт, так неудобно…

Тут снова кто-то заскочил в уборную. По голосам – две девчонки из другого класса.

– Девочки, – сгорая от стыда, позвала я их. – Откройте, пожалуйста, дверь.

Они прыснули, а затем и вовсе захохотали вслух. Но швабру убрали.

– Спасибо, – буркнула я.

Они продолжали хихикать.

Когда я уже выходила из уборной, до меня донеслось:

– Это же с ней порезвились в тепличке? Все говорят…

У меня ноги так и подкосились. Какая мерзость! Идиоты чертовы! Только вот что мне делать?

Мало того, что эти сволочи кричат на каждом углу, что я вешалась на их проклятого Исаева. Так теперь еще распускают слухи, что… я даже повторить эту гадость не могу.

Кое-как сдержав слезы и успокоившись, я вернулась в класс. Но стоило мне войти, как все, ну почти все, хором захохотали. Не смеялись только Ярик, Исаев и Рыжий.

– 11 «А»! А ну-ка тихо все! – прикрикнула Вероника Владленовна. – После урока будете веселиться, а сейчас замолчали!

Только все стихли, как Чепа ляпнул:

– Хацапетовка, с облегчением!

И снова хохот. Мне стало дурно. Щеки вспыхнули, как будто мне в лицо плеснули кипятком. Я еле удержалась, чтобы не выбежать вон из класса.

– Чепов! Еще одно слово – и пойдешь к директору! – разозлилась Вероника Владленовна. – С ума вы все сегодня посходили, что ли? То Черемисина выступает, то Чепов… Что такое с вами?

Остаток урока она так и воевала с классом за тишину и порядок, но угомонить их у неё не получилось. Раскрасневшаяся и злая она под конец объявила, что на ее уроках больше никто и никогда не выйдет.

– А если Стоянову снова прихватит? – спросила Черемисина. – Ещё устроит тут нам газовую атаку.

И опять класс взорвался смехом, некоторые аж по партам катались. Веронику Владленовну уже никто не слушал и не слышал сквозь всеобщий хохот. А потом Исаев поднялся из-за парты, направился к двери и вышел. Без спроса, конечно же. И все как-то сразу замолкли.

– Спишите с доски номера на дом, – скорбным голосом проговорила классная. – Я обязательно сообщу вашим родителям, какой цирк вы сегодня на уроке устроили.

Педсовет назначили на вечер. Мы с Яриком успели сходить домой и вернулись в школу за полчаса до начала.

– Я тебя тут подожду, – сказал Ярик, пристраиваясь к подоконнику возле актового зала, куда потихоньку уже стекались люди.

– Я не хочу туда, – призналась я ему. – В десятый раз все это мусолить…

– Ну, тебе придется, – с сожалением произнес он. – Ты – главный обвинитель.

Если с утра Ярик казался просто понурым, то сейчас на нем буквально лица не было.

Со стороны лестницы в коридор вывернула Вероника Владленовна и поцокала к залу. И тут же в другом конце коридора показались Исаев и какой-то мужчина.

– Отец Андрея, – пояснил Ярик.

Классная их тоже заметила и остановилась.

– Игорь Владимирович, – улыбаясь, протянул ей руку мужчина.

Я бы дала ему максимум лет тридцать пять, но, скорее всего, он просто очень хорошо за собой следил. Высокий, подтянутый, ухоженный. Одет вроде просто – в джинсы и пуловер, но даже мне было видно, что это дорогие, добротные вещи. И внешне он очень симпатичный. Исаев своей смазливой физиономией пошел явно в отца.

Веронике Владленовне Исаев-старший тоже понравился. Если честно, она дурочка какая-то. Совсем не умеет прятать эмоции. И вот сейчас она чуть ли не облизывалась, глядя на него. Я преувеличиваю, конечно, но так слащаво улыбаться и так откровенно заглядываться – это, что ли, нормально?

– Здравствуйте, давно хотела с вами познакомиться. А ваша мама где? – Она повернулась к Андрею.

– Ты заходи, – велел ему отец. – Я сейчас.

Исаев вразвалочку, сунув руки в карманы, прошествовал в зал.

– Можно вас задержать на минуту?

– Конечно, конечно, – пропела елейным голосом Вероника.

– Мама у нас на сохранении лежит. Поэтому прийти не смогла. Я вместо нее.

– О, так у вас скоро появится малыш? Поздравляю!

– В феврале должен. Ну, пока поздравлять рано, там сложно всё… постоянная угроза…

– Ой! Сочувствую! Но сейчас такая медицина!

– Да, но поговорить я хотел насчет Андрея. Как-то можно этот вопрос урегулировать? Без отчисления? Сами понимаете, его мама и так… В общем, нельзя ей нервничать. Любой стресс может навредить. А я в долгу не останусь.

– Я понимаю, – кивнула Вероника Владленовна. – Я буду ходатайствовать за него. Но от меня, по правде говоря, мало что зависит. Решать в конечном итоге все равно будет директор. А она настроена против него. Но со своей стороны, обещаю, я сделаю все, что в моих силах.

– Спасибо, – поблагодарил он. – С ней я уже пытался связаться. Она и слушать ничего не хочет. Может, вы что подскажете?

Вероника Владленовна покосилась на Ярика.

– Давайте отойдем в сторонку, – она подхватила Исаева-старшего под локоть и утянула от нас подальше.

Минут за пять до начала подошла моя мама. Кивнув Ярику, позвала меня зайти вместе с ней.

– Я сейчас. Эльзы Георгиевны все равно еще нет, – оттягивала я неприятный момент.

Мне и правда ужасно не хотелось во всем этом участвовать. Почему – я сама не могла ответить. Ведь Исаев сто раз виноват. Он – негодяй и подонок. Но, черт возьми, почему так противно ныло под ложечкой при мысли, что его отчислят? Идиотизм просто! И, уж будем честны, дело тут вовсе не в угрозах Черемисиной, и не в том, что его мать в больнице. А в чем – пойди пойми…

Только мама скрылась за двойными дверями актового зала, как наконец появилась и директриса. Степенно прошагала мимо нас, даже не взглянув на своего сына.

– И мне пора, – выдохнула я и соскользнула с подоконника.

– Эльза Георгиевна, – позвал её Ярик. Я с удивлением уставилась на него. – Можно вас на секунду?

– Если ты опять насчет Исаева, то я уже всё сказала. Его исключат. И не только за тот поступок. Но и за то, что развел тут притон.

– Тогда и меня исключайте, Эльза Георгиевна.

– Что? – нахмурившись, спросила она.

– Я тоже виноват в появлении… этого притона.

– Ты? – недоверчиво и даже с каким-то пренебрежением спросила она.

Ярик так сильно побледнел, что даже страшно стало, как бы он не потерял сознание. И тем не менее твердо повторил:

– Да. Тепличку организовали мы с Исаевым вместе прошлой весной. На пару. Это вообще моя была идея. Он всего лишь поддержал. И в классе все об этом знают. Если вы отчислите Исаева, то все будут говорить, что вы… несправедливы. Что у вас двойные стандарты. Что вы…

– Замолчи! – прошипела она, сверкнув глазами. Потом посмотрела на меня, как на нежелательного свидетеля и с раздражением бросила: – Тебе, по-моему, пора быть там.

Я быстренько заскочила в зал. Нашла глазами маму, уселась рядом, все еще не в себе от услышанного. Конечно, Ярик соврал! Это даже слышать смешно: он и тепличка – какой-то абсурд…

22.

Эльза Георгиевна появилась в актовом зале с десятиминутным опозданием. Видимо, разговор с Яриком затянулся. И, очевидно, вышел он непростым. Потому что на ней, обычно такой безучастной и хладнокровной, прямо-таки лица не было.

Я тоже нервничала. Да вообще сидела как на иголках. Слава богу, на педсовете не было родителей большинства одноклассников, которые выступали накануне в чате. Присутствовали только матери Чепова, Рыжего, Садовникова, Шишмарева, ну и отец Исаева. И все они уже явно утратили вчерашний воинственный настрой. И эти матери, и мои одноклассники, их сыновья, сидели очень напряженные, если не сказать испуганные.

Только отец Исаева раскинулся вальяжно, вытянув одну руку вдоль соседнего кресла и закинув ногу на ногу. Как будто происходящее его не удручало как всех остальных, а даже забавляло. Время от времени он скользил по залу ленивым взглядом, пару раз обменялся улыбками с Вероникой Владленовной. И в целом казался просто скучающим.

Вот, видимо, в кого пошел Исаев-младший. Правда, сейчас он не выглядел пофигистом, как обычно. Может, он и не трусил, но сидел мрачный и серьезный.

Сначала двинула речь Эльза Георгиевна. Для разгону, наверное, расписала по пунктам все мелкие грешки Исаева и его компашки. Потом уже перешла к главной причине педсовета. Про тепличку упомянула лишь вскользь, мол, развели шалман на территории школы. Но заострять на этом внимание не стала.

– Неизвестно чем они занимались на складе, но очевидно, что ничем хорошим, – чеканила она. – И просто чудо, что позавчера там не случилось чудовищное преступление, за которое кое-кто отправился бы в колонию.

Шишмарев попробовал вякнуть, что никто не собирался… Но директриса стрельнула в него свирепым взглядом, и он тотчас заглох. Мать Шишмарева тут же ткнула его локтем.

Затем Эльза Георгиевна попросила меня рассказать, как всё обстояло, но по бо́льшей части говорила сама, только в конце каждой фразы спрашивала подтверждения: так? Я отвечала либо да, либо нет.

Врать, оговаривать или выгораживать Исаева я не стала. Сказала всё, как есть. И про то, что заманил. И про то, что отпустил.

После моих слов шум в зале начал постепенно нарастать, невзирая на строгие окрики директрисы. Присутствующие ерзали, оборачивались друг к другу. Перешептывания и тихие обсуждения слились в единый гул.

Потом слово взяла моя мама. Поднялась с кресла, развернулась к залу и заговорила. Расписала всё в красках – как вышла из здания начальной школы и отправилась в основной корпус по делам и встретила меня, расхристанную, рыдающую, в разорванной одежде. Видно было, что она на взводе, хоть и всеми силами крепилась. И, конечно, ее хлипкая выдержка треснула. Чем дольше она говорила, тем сильнее заводилась и повышала голос.

– Я боюсь дочь отпускать в школу из-за таких вот одноклассников! – кричала она с яростью, указывая пальцем на Исаева.

Под конец ее речи в зале уже шумели вовсю и почти не реагировали на призывы директрисы. А уж когда мать Чепова выкрикнула с места, что я сама не ангел, что веду себя далеко не так, как подобает приличной девушке, людей и вовсе прорвало. Собрание превратилось в какой-то базар. Чепова оскорбляла меня, мама с ней переругивалась через весь зал. Такой стыд!

– Все ребята в классе говорят, что ваша дочь сама бегала за Андреем и навязывалась. Хорошая бы девочка пошла бы разве на какой-то склад, где только мальчики собираются? А теперь строите из себя невинную жертву и других обвиняете! Вести себя надо прилично!

– Госпожа Чепова! – повысила голос Эльза Георгиевна, – покиньте зал! И вы, Наталия Федоровна, держите себя в руках.

Чепова никуда не ушла, но хотя бы наконец заткнулась, а остальные еще взбудоражено бурлили. Только когда поднялся Исаев, все стихли, чтобы послушать, что скажет главный виновный.

В отличие от моей мамы и директрисы он был очень краток.

– Да, всё так и было, как говорит Даша Стоянова. Я ее туда намеренно заманил. И убедил пацанов ее напугать. Я один виноват.

– Зачем? Что она тебе сделала, подонок?! – выкрикнула моя мама.

– Наталия Федоровна! – одернула ее директриса.

– Просто так, – пожал он плечами. – Хотел пошутить. Не подумал.

– Это ты вот так пошутил, значит? – процедила директриса. Она и сама испепеляла ненавистным взглядом Исаева не меньше, чем моя мать.

Еще четверть часа она распиналась по поводу его морального облика, по остальным тоже прохаживалась, но не настолько подробно. И ни слова про исключение не сказала.

Неужели Ярик сумел свою непоколебимую мать убедить? Видимо, да. Потому что под конец она лишь сообщила, что дело Исаева передаст в полицию по делам несовершеннолетних, пусть этого «шутника» поставят на учет, ну и тут он отныне будет на особом, ее личном, контроле.

– Если ещё раз Исаев и все остальные, кто в этом участвовал, отличится хоть в чем-нибудь, можете сразу забирать документы и искать другую школу. И последнее, Исаев, не кажется ли тебе, что ты должен, как минимум, извиниться за свою шутку?

Я подняла глаза и напоролась на его взгляд, щемящий и пронзительный до дрожи. Я даже смутилась. Ни капли злости в нем не было. Наоборот. Казалось, он и правда очень-очень сожалеет. Но потом он отвел глаза, произнес ровно:

– Извини.

Мама осталась недовольна результатом. Она с самого начала ратовала за его немедленное исключение. И сейчас, когда собрание закончилось, задержала директрису.

Остальные тоже не спешили расходиться по домам. Отец Исаева отошел в сторонку с классной, матери парней беседовали своей кучкой, а я вышла из актового зала в коридор.

Ярик был все еще там, стоял у подоконника.

– Даш, – позвал он.

Я остановилась.

– Прости, пожалуйста, что я так сказал… ну про тепличку. Андрей очень плохо с тобой поступил, я всё понимаю. Но он мой друг. Я не хотел, чтобы его исключили.

– Да, ты говорил. Я и не виню тебя, – вымучила я улыбку.

На самом деле, мне было немного обидно, чего уж. Не то чтобы я жаждала крови в отместку, но возникло глупое, эгоистичное ощущение, что Ярик меня немножечко предал. Впрочем, я почти сразу поборола это ощущение и вполне искренне сказала:

– Ты – замечательный друг. Все бы такими были.

– Значит, все нормально? Ты на меня не злишься? – сразу обрадовался он.

– Нет.

– Слава богу. А то дома меня и так ждет аутодафе, – он полоснул ребром ладони по шее.

– Сочувствую.

Я усмехнулась и ободряюще похлопала его по плечу.

Ярик подался ко мне так, будто что-то хотел сказать на ухо, но тут из актового зала, откуда все еще доносился гул возбужденных голосов, вышел Исаев. Мазнул по нам нечитаемым взглядом и пошел дальше, к гардеробу.

– Андрей! – отойдя от меня, Ярик окликнул его.

– Чего тебе? – спросил Исаев недовольно, обернувшись.

Ярик оторвался от подоконника и сделал несколько шагов в его сторону.

– Ну что? Как там? Нормально всё?

– Всё просто чудесно и замечательно, – съерничал он. – Ты рад?

Меня покоробил его издевательский тон. Исаев и раньше с ним так разговаривал, да чуть ли ноги о него не вытирал. Но сейчас, после того, что Ярик для него сделал, такое обращение выглядело просто вопиющим. Свинство просто!

Я подошла и встала рядом с Яриком. Он на миг замялся, но затем снова обратился к Исаеву, сделав вид, что не заметил обидного тона:

– А как твоя мама?

Исаев потемнел лицом и шагнул к нему, причем с таким видом, будто сейчас ударит.

– А моя мама тебя не касается, ясно? – рявкнул он.

Ярик как-то сразу сник.

– Ну и скотина ты, Исаев, – поморщилась я. – Тебя сегодня не отчислили только потому, что Ярик вступился. Мог бы хоть спасибо сказать.

Он повернулся ко мне и посмотрел так, что, ей-богу, сделалось жутко. Если бы он мог сжечь взглядом – я бы уже задымилась.

– Ты-то куда лезешь? Дура… – сказал как плюнул и пошел себе дальше.

23.

Не знаю, почему так боялись этого педсовета и парни из класса, и родители в чате. Ведь на деле ровным счетом ничего не поменялось. Учителя во главе с директрисой погремели, повозмущались и… упокоились.

Права была мама: все угрозы Эльзы Георгиевны оказались пустыми словами. Для галочки. А никаких действенных мер никто не предпринял. То есть вообще никаких мер.

Мне уже кажется, что и без вмешательства Ярика директриса не стала бы отчислять Исаева.

Господи, да какой там особый за ним контроль, которым она стращала, если даже эту жуткую тепличку не прикрыли!

Нет, сначала действительно вокруг нее поднялась возня. Сама Эльза Георгиевна пару раз туда наведалась, велела завхозу – угрюмому, седому мужику лет шестидесяти – навести там порядок, уничтожить плакаты с голыми девицами и все прочие следы пребывания Исаевской компашки, повесить замок и следить, чтобы никто туда без надобности и носа не совал. Но потом всё сошло на нет и забылось.

А спустя каких-то три недели Исаев с дружками вновь стали устраивать свои сборища в этой чертовой тепличке.

Ярик обмолвился, что Андрей каким-то чудом договорился с завхозом. Тот и раньше был в курсе этих посиделок, но никому не докладывал, и сейчас позволил Исаеву сделать дубликат ключа, только попросил «быть тише».

Я в ужасе просто…

Конечно, как прежде они уже не наглели. Не объявляли в классе во всеуслышание, что собираются туда, но сути дела это же не меняет. Да и без объявлений все знали, что к чему. И я тоже. Не слепая же.

Ярик на полном серьезе попросил не говорить моей маме об этом, да и вообще никому не сообщать, словно считал меня, как и все, стукачом. Хотя ему-то я рассказала, как было дело. Он один знал, что с мамой мы столкнулись случайно, когда она шла из своей началки в главное здание. И притон их вскрылся тоже случайно.

Что же до моих одноклассников, то после педсовета стало только тягостнее. Наверное, они решили, что раз та выходка сошла им с рук, то можно вообще ничего не бояться.

Однако хуже всего то, что моя «слава» стала повсеместной и всё, что случилось, извратили, как могли. Какие же гнусные гадости мне приписывали, какой грязью поливали! И это вранье росло как снежный ком, доходя до абсурда. Меня называли «местной Шурыгиной», заявляли, что я сама всё устроила, пришла, навязалась, а потом прикинулась невинной жертвой и обвинила бедных мальчиков.

Мне пришлось закрыть профиль в контакте, потому что в личку так и сыпались оскорбления беспрерывным потоком. Даже от тех, кто меня в глаза никогда не видел.

Жаль, в реале нельзя было оградить себя таким же образом от нежелательных людей. Но хотя бы на телефон мне ничего не слали. А всё потому, что, когда пропал мой смартфон и Ярик отдал мне свой старый, мне пришлось купить новую сим-карту с другим номером. Восстановить прежний не получилось, поскольку покупал мне симку вместе с телефоном папа и оформлял её на себя, на свой паспорт.

Тогда я сокрушалась по этому поводу, жалела очень, а сейчас радовалась – ведь Исаев знал тот мой номер. А, значит, узнали бы его и все остальные и терроризировали бы меня ещё и по телефону.

В те дни во всей школе только ленивый в меня пальцем не тыкал. Ладно, не во всей, но начиная с девятых классов – буквально каждый первый пялился на меня, как на заспиртованного уродца из кунсткамеры. А каждый второй считал святым долгом бросить мне вслед, а то и в лицо какую-нибудь гадость или обсмеять.

В классе же концентрация ненависти и презрения ко мне просто зашкаливала.

Ярик уверял, что не все ко мне так уж плохо относятся. Большинство, по его словам, просто бараны, которые тупо на стадном инстинкте или из страха пляшут под чужую дудку. Я уж молчала, что не под чужую, а под Исаевскую.

Иногда я срывалась – уходила с уроков, спускалась в подвал и давала волю слезам. Порой в беспомощном отчаянии хотелось сбежать куда глаза глядят, подальше отсюда. Но больше всего я боялась, что эти ужасные слухи дойдут до мамы…

Каждый вечер она спрашивала, не обижают ли меня больше одноклассники. Я вымучивала из себя фальшивую улыбку и заверяла, что никто не обижает, всё хорошо.

Нет, меня больше и пальцем не трогали, не подкарауливали, не грозили расправой. Скорее, наоборот – отодвигались подальше, будто я заразная. В столовой отсаживались, на переменах демонстративно шарахались, в раздевалке расступались. И слава богу. Ещё бы молчали, было бы совсем хорошо.

Но нет, как же они жестоко и изощрённо унижали и оскорбляли на словах! Каждая перемена превращалась для меня в моральную пытку.

Гадости тоже делали. На день учителя, когда в гардеробе дежурил наш класс, написали черным несмываемым маркером на спине моей ветровки похабное слово. Куртку было очень жалко, она мне нравилась, но главное – как с такой позорной надписью идти домой? Никак её не ототрешь, ничем не прикроешь. И без куртки идти – не вариант. Тогда шел ливень, холод стоял собачий…

Не буду утверждать, что именно Исаев написал это собственноручно, он ведь сам вообще мало что делал. Ему, как и в случае с тепличкой, достаточно было просто сказать дружкам, и те с азартом мчались выполнять поручение своего царька.

Хоть Ярик, наивный, и распинался опять, что Андрей до такого бы не скатился. Но, по-моему, даже он в это уже не очень-то верил. Да и понимал, что наши однокласснички без его одобрения не слишком выступают.

И главное – потом Исаев вместе с остальными наблюдал, как я буду выкручиваться, ждал, как пойду по школе, а затем и по улице с этой гадкой надписью на спине. Ну конечно, предвкушал забаву. Ненавижу!

Ярик тогда всучил мне свою куртку, не желая слушать мои «не надо», «неудобно». Твердо сказал: надевай! А сам домой шел в одном пиджаке и, ожидаемо, промок насквозь и простыл. Потом целых две недели отлеживался дома с ангиной.

Вот тогда я прочувствовала в полной мере, сколько он для меня делал, как много значит его поддержка и как без него плохо.

Мы, конечно, созванивались с Яриком, он всячески ободрял меня на словах, помогал с домашкой, утешал, но в школе-то я оставалась совсем одна против всех. То есть наоборот – все против меня.

Хорошо хоть к тому времени ажиотаж вокруг теплички и педсовета уже немного стих. Правда, Чепов, Черемисина, её подружки все еще меня цепляли при каждом удобном случае. Но хотя бы Исаев меня в те дни не донимал. Абсолютно! Ни выходок, ни насмешек, ни хамских реплик.

Мелькнула даже абсурдная мысль, что он меня изводил назло Ярику. А пока Ярика нет – как бы и не для кого стараться… Но, конечно, это не так. Это же глупо. Да вообще бред.

За несколько дней до конца четверти Вероника Владленовна провела смешанную контрольную. Туго мне пришлось без Ярика, но с заданиями по алгебре я худо-бедно справилась, а вот две геометрические задачки в конце так и не смогла решить.

Исаев тоже, очевидно, половину не сделал. Потому что я сама на перемене видела, как Вероника Владленовна его тормознула и сказала:

– Просмотрела мельком твою работу, Андрей… всё печально. Задания по геометрии вообще не сделал. Как же так?

Он лишь пожал плечами с пофигистичным видом. И тогда она, деланно посокрушавшись, предложила:

– После уроков приходи в класс. Позанимаемся с тобой. Разберем то, что тебе непонятно. Потом попробуешь сделать второй вариант. Плохая оценка за контрольную тебе ведь ни к чему?

Я стояла за ее спиной возле учительской, ждала маму, так что Вероника меня не видела. А вот Исаев, конечно, меня засек.

В душе я возмутилась. Это нормально так – сделаешь второй вариант? Остальным она уж наверняка выставит за контрольную оценки без всякого второго варианта.

Зная, что там будут эти двое, я бы ни за что не сунулась в класс после уроков. Да и вообще домой спешила. Но, как назло, в коридоре я подвернулась под руку директрисе. Она посетовала, что секретарша на больничном, без нее как без рук. Ещё и классная не отвечает на звонок. В общем, всучила она мне какие-то бумажки и попросила срочно занести Веронике.

Вздохнув, я поплелась к кабинету математики. Немного постояла под дверью, прислушиваясь. Оттуда доносился тихий бубнеж.

Отчего-то я чувствовала себя неловко, словно боялась застать их врасплох. Хотя что за чушь? Не знаю, чего я там навыдумывала. Чем еще они могли заниматься, кроме как математикой?

И тем не менее дверь я приоткрыла осторожно, потихонечку. Если всё нормально – зайду, как ни в чем не бывало, отдам директорскую депешу и уйду, решила я.

Исаев стоял у доски и что-то там писал. Классная перетаптывалась с ноги на ногу рядом – то слева к нему зайдет, то справа. То встанет за спиной, чуть ли не касаясь его грудью. Но при этом, конечно, изображала работу. То и дело его приторно-ласково поправляла: Андрей, ну ты чего? Здесь же квадратный корень, а тут формула…

Потом Вероника отошла на шаг в сторону.

– Хорошо, попробую объяснить тебе на аналогичном примере. Ну вот смотри... – Она потянулась к доске с маркером, и у бедной подкосились ноги. Ну или каблук подвернулся.

Вероника охнула и чуть не завалилась, но Исаев успел её придержать за талию. А когда она выпрямилась, то не отошла от него, а, наоборот, встала совсем близко и замерла, только звук какой-то издала, то ли «ох», то ли «ой». И он руку не убрал, а затем вдруг перевел взгляд на меня. Посмотрел прямо в глаза, целенаправленно, как будто знал, что я там стою, что наблюдаю за ними. И продолжал почти обнимать Веронику словно напоказ, специально.

Классная опять меня не видела, эта дура стояла спиной к двери. А вот Исаев смотрел в упор, без малейшего стеснения. Зато мне стало так стыдно, что в жар кинуло.

Я сразу же отпрянула и захлопнула дверь. На пару секунд привалилась спиной к стене и перевела дух – оказывается, эти несколько секунд я едва дышала, наблюдая за ними. А потом, заслышав из-за двери приближающееся торопливое цоканье ее каблуков, отскочила от двери с полыхающим лицом, но не слишком далеко.

Выглянув в коридор, Вероника сразу же меня заметила. И, честное слово, ее прямо перекосило и... тоже кинуло в краску.

– Ты чего тут? – прошипела она, краснея на глазах.

– Вот, – протянула я ей бумагу. – Эльза Георгиевна попросила вам занести…

Она молча взяла у меня из рук листок, и я припустила прочь, умирая от стыда. Сама себе говорила, что это им должно быть стыдно, а уж никак не мне. С чего вообще увиденное так меня разволновало? Но все равно лицо горело, и было жуть как не по себе. Может, потому что я как будто подглядывала…

24.

На следующий день уроки у классной выпали по расписанию третьим и четвертым.

И начала Вероника Владленовна с разбора полетов. В смысле – с работы над ошибками в контрольной. И, разумеется, особое внимание уделила мне.

– Что, Стоянова, без соседа совсем ничего не знаем, не умеем? – съязвила она.

Классная и прежде меня откровенно недолюбливала, но сегодня я прямо ощущала исходящую от нее злость.

Впрочем, отчасти она права. Ярик и правда всегда мне подсказывал. Но, во-первых, зачем язвить, как будто ей мои ошибки в радость? Возьми да объясни. Иначе зачем она вообще тут? А, во-вторых, что уж сразу – совсем ничего? Задания по алгебре я же все-таки решила.

– Прошлую контрольную ты написала на четыре, – продолжала классная. – И самостоятельную тоже. Отсюда я делаю вывод, что ты просто всё списала у Лиддермана. А сама ничего не знаешь и твои четверки – фейк! Так ведь?

Ну я же не дура, чтобы с ней соглашаться. Она и без того постоянно норовит меня принизить.

– Нет, не так, – возразила я из упрямства.

– В самом деле? – хмыкнула она. – Почему же ты не решила две последние задачи?

– Не хватило времени.

– Хм. Всем, значит, времени хватило, а тебе – нет?

– Так уж и всем? – не сдержалась я от сарказма. Ну а что? Исаев ведь тоже не всё решил.

Вероника Владленовна на миг замешкалась, вспыхнула, но отвечать на мой вопрос не стала, сделала вид, что пропустила его мимо ушей.

– Ну что ж, Стоянова, теперь у тебя есть время. Прошу к доске. Реши задачу, подобную той, что была в контрольной.

Для меня это отдельный вид экзекуции – отвечать у доски по математике, зная, что за спиной сидят «добрые» однокласснички, готовые, даже жаждущие, чуть что поднять меня на смех. Еще и без Ярика, моей единственной поддержки. Но делать нечего...

На деревянных ногах я прошла к доске, обреченно взяла маркер.

– Читай задачу с карточки, – Вероника сунула мне распечатанный листок с условиями задачи.

Я прочла вслух, потом ещё на несколько раз про себя и даже вдруг припомнила от страха, по какой формуле вычисляется объем призмы. Правда, не сильно мне это помогло в итоге. Нет, я честно попыталась решить, но запуталась в теореме косинусов.

А Вероника Владленовна, по-моему, только этого и ждала.

– Это у тебя что? – раздраженно ткнула она пальцем в доску. – Для чего это?

– Чтобы вычислить площадь основания призмы, – пролепетала я.

– И как же ты собралась ее вычислять? – ерничала она.

– Ну… надо одну вторую стороны основания умножить на… – Я замялась. На что умножить? На синус или косинус? – На синус… тупого угла…

– Что? Синус тупого угла? Сама ты тупая! Угла АВС!

Всё это она выпалила отчетливо и громко, на миг осеклась, словно спохватилась, но лишь на миг. Увидев, что в классе её не то что никто не осудил, но даже наоборот – развеселились от ее слов, она скроила мину, будто всё нормально.

Кто-то смеялся вслух, кто-то выкрикивал другие обидные слова в мой адрес, а она сидела за учительским столом в пол-оборота и качала головой, мол, что с меня взять.

Полыхая от негодования и обиды, я швырнула маркер и пошла к своей парте.

– Стоянова! – крикнула мне в спину классная. – Тебя никто не отпускал. Куда направилась? Кто будет задачу дорешивать?

– Сами решайте свои задачи, – огрызнулась я, усаживаясь на место.

Господи, как же мне катастрофически не хватало Ярика! Он бы сейчас обязательно нашел нужные слова, поддержал. Да и классная при нём настолько не распускалась.

– Ах вот как! – взвилась Вероника Владленовна. – Ты ещё и хамишь мне тут! Знаешь что, Стоянова, давно пора с твоей матерью побеседовать. И по поводу учёбы, и по поводу твоего поведения. Так что передай, пусть ко мне сегодня подойдет после первой смены.

– Угу, щас, – мрачно буркнула я себе под нос, но классная услышала. Или догадалась по моему выражению.

– Ясно. Я сама ей позвоню, – пообещала Вероника Владленовна.

– Чё, Стоянова, мамка поругает? – повернувшись ко мне, ухмыльнулся Шишмарев.

– Отшлепает! – выкрикнул с дальней парты Чепов.

Я показала ему средний палец. Придурок.

– Стоянова! – взвизгнула классная. – Ну всё, позвоню сразу же после урока!

– Звоните, только не забудьте рассказать, как вы меня обозвали при всем классе, – ответила я.

Она захлопала глазами, потом сжала губы так, что они сморщились как куриная гузка.

– Это не обзывательство, Стоянова, – влезла Черемисина. – Это констатация факта. Если ты тупая, как тебя ещё называть?

– Да, Стоянова, – поддакнула Юляша. – На правду не обижаются.

Класс возбужденно и радостно галдел, а Вероника Владленовна молчала. Раньше она хотя бы одергивала тех, кто орал с места. Но сейчас ей, очевидно, нравилось, что класс на её стороне. Только дура не понимала, что они вовсе не за нее, а против меня.

А если серьезно, то как же это ужасно, когда все-все против тебя! Когда все винят тебя неизвестно за что. Когда унижают и осмеивают, а та, которая должна пресекать эти нападки, сидит и молча их поощряет. От этого буквально разрывает изнутри!

– Говоришь, на правду не обижаются? – вскипела я, не вытерпев. – Окей! В таком случае, ты, – я наставила палец на Юляшу, – выглядишь глупо и смешно, пытаясь, как мартышка, подражать во всем своей подружке. Как тебе такая правда? А тебя, Черемисина, попросту жалко. Ты так стараешься, из кожи вон лезешь, чтобы Исаев на тебя обратил внимание, но ему на все твои потуги плевать…

– Ты охренела?! – вспыхнув, воскликнула Катрин.

– Фигасе Хацапетовку понесло, – присвистнул Чепа.

– А ты, Чепов, просто шут гороховый. Глупый, трусливый и никчемный. Можешь только кривляться и гадить исподтишка.

– Чего-о? – приподнялся из-за парты Чепа.

– Стоянова! – прикрикнула Вероника Владленовна. – Сейчас же выйди из класса!

– Что? Гляжу, правда уже не настолько всем вам нравится? С чего бы вдруг? На правду же не обижаются! Вы, Вероника Владленовна, чудовищно предвзяты. Мягко говоря.

– Стоянова, вон из класса!

Но меня и впрямь понесло.

– Одних оскорбляете ни за что ни про что, а перед кое-кем... бисером рассыпаетесь. Одним вы ставите двойки за контрольную, а кое-кому – даете переписать. Да, Исаев?

Я повернулась к нему. Все взбудоражено переговаривались, что-то выкрикивали, возмущались, один он сидел внешне спокойно и молчал, глядя на меня тяжелым, темным взглядом.

– А ты, Исаев, просто подонок. Изображаешь из себя царька, но на самом деле ты ничего из себя не представляешь. Пустое место!

Выплеснув все, что накипело, я вдруг ощутила себя опустошенной и растерянной. Не вслушиваясь в крики одноклассников и Вероники, я схватила сумку и выскочила из кабинета.

На оставшиеся уроки я не пошла – не могла. Помчалась домой. Меня аж трясло – вот как я, оказывается, перенервничала.

Потом весь вечер ждала, когда Вероника позвонит маме. Решила, что если та нажалуется, я тоже молчать не стану. Расскажу всё-всё. И про неё, и про наш распрекрасный класс. Терять мне уже нечего.

Но Вероника не позвонила.

А к ночи у меня вдруг подскочила температура. И не какие-нибудь тридцать семь, а почти до тридцати девяти дополз ртутный столбик. Уж не знаю, с чего вдруг. Может, от нервов? Или так не бывает? А, может, где-нибудь вирус подхватила. Однако я впервые обрадовалась, что заболела.

Наверняка эти сволочи сочтут, что я испугалась и поэтому решила отсидеться дома. Но, если честно, мне уже плевать, кто и что там подумает. До каникул осталось два дня. А там еще девять дней. Какая-никакая передышка. Хотя, будь моя воля, в эту проклятую школу я вообще и ногой бы не ступила.

Мама с утра сама позвонила классной, сообщила, что не приду, та выслушала и опять ничего не сказала про вчерашнее.

Зато позже мы списались с Яриком. В общем-то, мы каждый вечер с ним общались или по телефону, или в мессенджере, но сейчас я удивилась тому, как быстро до него дошли последние новости.

«Даша, ты как? Слышал, ты в школу сегодня не пошла»

«Я заболела. Лежу с температурой»

«Добро пожаловать в наш клуб. А то я испугался, что тебя совсем довели»

Довели, конечно! До сих пор как вспомню вчерашний урок, так вздрагиваю.

«А ты откуда знаешь, что я не в школе?»

«Андрей сказал»

«А больше ничего он тебе не сказал?»

«Ну, если честно, я в чате класса сам прочел. Там прямо бомбит всех. Пишут, что ты вчера выступила»

Уверена, там по-другому пишут, да и Исаев наверняка тоже высказался в мой адрес, просто Ярик, как всегда, смягчает углы и щадит мои чувства.

Я рассказала ему в подробностях про конфликт с Вероникой, получила порцию одобрения и… стало чуть легче.

Раньше я думала, что сидеть с мамой в одной комнате – это каторга, и отчаянно жаждала свободы, а сейчас всё бы на свете отдала, чтобы оставаться с ней дома как можно дольше. Но время летело стремительно. Я и опомниться не успела, как подкралось девятое ноября.

В предпоследний день каникул к нам в гости наведался Ярик. Он уже окончательно поправился, да и у меня все симптомы давно сошли на нет. Да и какие там симптомы? Я потемпературила всего пару дней и снова как огурчик. Так и не поняла, что со мной было.

Позвать к нам Ярика придумала мама. Мы с ней наготовили кучу всего, как на праздник. Но и он пришел не с пустыми руками. Маме принес замысловатый и очень красивый букет, такие, наверное, стоят жутко дорого. А мне вручил торт и коробку конфет. Ещё и вырядился в белую рубашку. Мама неуместно пошутила, что он прямо как жених.

Бедный Ярик залился краской, как ещё не сбежал…

Сначала за столом царила неловкость. Мама слишком суетилась, стараясь подложить ему то один салатик, то другой. Ему от этой возни делалось ещё неуютнее.

Ну а я не то чтобы чувствовала себя скованно, но понятия не имела, о чем с ними обоими разговаривать. К тому же боялась, что Ярик проговорится о травле или грязных сплетнях, а мама тоже что-нибудь лишнее выболтает, она вполне способна.

Но, к счастью, в этом плане всё прошло гладко. Ну, почти…

Мои секреты остались в сохранности, но неприятного момента все же избежать не удалось.

Сначала беседа у нас шла чинно и культурно. Я по бо́льшей части молчала и даже уже скучала понемногу, а мама расспрашивала Ярика про его хобби, про планы на будущее и всё такое. Мы благополучно добрались до чая с тортиком, как мама зачем-то вспомнила про Эльзу Георгиевну.

– Она ведь не так давно руководит школой?

– Да, третий год, – подтвердил Ярик. – А до этого просто вела в нашей же школе русский и литературу.

– Понятно, – церемонно кивнула мама. – А кто был прежним директором?

– Галина Петровна Трубич… Но она сейчас уже не работает у нас… то есть вообще нигде не работает.

– На пенсию ушла? – допытывалась мама.

Ну вот зачем ей это? Впрочем, я в тот момент тоже никакого подвоха не чуяла.

– Нет. Уволили. Со скандалом. А-а, вы, наверное, не в курсе. Два года назад у нас же тут ужасный скандал был. Две дуры из одиннадцатого класса поперлись с парнями на какую-то вписку. Надрались там так, что их совсем унесло. Ну и потом обеих… – Ярик осекся, смутившись. После недолгой паузы быстро и скомканно договорил: – В общем, кто-то, как обычно, снимал этих дур на телефон, а потом выложил в интернет. Так всё и всплыло. Прокуратура возбудила…

Мама поднялась так резко, что едва не уронила табурет и громко звякнула тарелкой. На лице, внезапно побледневшем, проступили болезненно-яркие алые пятна. Ни слова не говоря, она вышла из-за стола и закрылась в ванной. Надолго…

Ярик не понимал, что произошло, и выглядел обескураженным и даже слегка испуганным.

– Что такое? С твоей мамой все в порядке? Я что-то не то сказал? – разволновался он.

– Ты ни при чем, – прошептала я. – Это личное.

– В смысле? – занервничал он ещё больше. – Как понять – личное? Те дур… девушки вам кем-то приходятся или что?

– Да нет. Помнишь, я рассказывала про маму… ну, что маму и ее подругу в юности…

– Да… но эти две… там как бы не совсем та ситуация… они сами как бы туда притащились, не против были, а не то что… ну, как с твоей мамой, – бормотал растерянно Ярик.

– Не в том дело. Просто тогда их с подругой тоже сняли на видео, а потом слили. Поэтому она на всё такое всегда так реагирует. Травма сильная… не смогла её пережить…

– Ужас… – сглотнул он, потом нахмурился. – Бедная твоя мама. И подруга ее. Но как их могли снять? Тогда же не было ни телефонов, ни интернета? Или были уже, что-то не могу сообразить…

– На видеокамеру сняли. А слили позже. Только тихо! Это тайна, – шептала я, с опаской косясь на дверь ванной, откуда доносился шум воды.

– Блин… ужас какой, – заметно расстроился Ярик. – Прости, пожалуйста. Какой я идиот. Даже подумать не мог. И, если честно, просто забыл про то, что ты рассказывала, а то бы не стал, конечно, даже заикаться… Прости… Так стыдно перед твоей мамой…

– Ладно тебе, ты же не знал, – вздохнула я, предчувствуя тяжелый вечер, какие время от времени случались и раньше. Но тогда мамой занимался отец, он умел ее успокаивать…

– Надо же было всё так испортить! Что я за придурок, – продолжал сокрушаться Ярик. На нем и правда лица не было.

Он и ушел совершенно расстроенным. А меня попросил передать маме свои извинения.

Остаток вечера, конечно, был безнадежно загублен, но случалось и похуже. В этот раз мама просто отсиделась в ванной, потом выпила свои капли. Обошлось без рыданий и приступов, которые в детстве меня жутко пугали.

Ярик потом еще сто раз спросил в мессенджере, как она. Ну и боялся, что мама теперь о нем плохо будет думать.

Кстати, тут он ошибся. Мама, когда успокоилась, вынесла ему вердикт: «Хороший мальчик, не то что… сама знаешь кто».

На другой день мой беспокойный Ярик снова явился к нам. Заходить, правда, отказался наотрез. Просто с порога сунул ей ещё один букет, даже красивее, чем накануне. Пробормотал, краснея и запинаясь от волнения, «простите-извините» и сбежал.

Маму это вдруг растрогало, так что она опять повторила: какой все-таки хороший мальчик!

25.

После каникул мы с Яриком сблизились ещё больше. Он стал часто бывать у нас дома и уже не так стеснялся моей мамы. К себе, правда, не приглашал, но я и не рвалась побывать в доме директрисы. К тому же, как я поняла, отношения у него с матерью были очень сложные.

Он не жаловался, но иногда проскальзывало. Когда я сетовала, что моя мама слишком меня опекает, аж душит этим, Ярик возражал, что это прекрасно и он бы многое дал, чтобы о нем хоть наполовину так заботились.

Было у нас и общее. Его отец бросил их много лет назад, просто сгинул в неизвестном направлении, и жили они с матерью тоже вдвоем. Так что тут мы с ним друзья по несчастью.

В первые дни четверти одноклассники мне еще припоминали мое выступление на алгебре. Особенно Черемисина и Чепов. Видать, задело их. А Дыбовская вообще заявила, что я до сих пор жива только потому, что про неё ничего тогда не сказала. Но с Яриком любые нападки переносились гораздо легче. Он и меня поддерживал, и одноклассников осаживал, как мог.

А самое главное, он сумел приструнить классную. Уж не знаю, чем он ее припугнул, – сам Ярик почему-то уходил от ответа – но она перестала ко мне цепляться. Не любила, конечно, по-прежнему, но молчком. Без демонстрации.

Меня распирало от любопытства, как он так смог. Но Ярик сначала вообще утверждал, что он тут ни при чем. Однако я своими глазами видела, правда, случайно, как он остался с ней в пустом классе и что-то сказал. Очень тихо. Притом она нервничала и как будто оправдывалась, Ярик же казался абсолютно невозмутимым.

Потом он все же раскололся.

– Да ничего такого. Серьезно. Просто сказал, что если она не угомонится и будет дальше тебя третировать, я кое-что расскажу про неё матери. Я даже уточнять не стал, что именно расскажу. Честно говоря, я и не придумал, просто на понт взял, но, видать, у нее и правда рыльце в пушку.

Таким я Ярика никогда не видела. Твердым, холодным, уверенным. Никак не вязался он с милым скромнягой, к которому я уже привыкла. Впрочем, мы же все ведем себя по-разному в разных ситуациях. Так что это нормально. Важно то, что его ход сработал. Вероника от меня отстала. За весь ноябрь – у нас с ней не произошло ни единого конфликта.

Более того, она вдруг прекратила так откровенно флиртовать с Исаевым. Относилась хорошо, но ничего лишнего себе не позволяла. Ни игривого тона, ни сладких улыбочек, ни двусмысленных фраз, ничего. И заниматься она его больше не оставляла, да и просто после уроков не задерживала, как раньше. По-моему, она даже смотреть в его сторону стала в сто раз реже.

Что касается самого Исаева, то он попросту ломал мою психику, потому что его я не понимала совершенно. Он и раньше ставил меня в тупик своими перепадами, необъяснимыми метаниями без всякой причины от демонстративного игнора к злым насмешкам и тупым выходкам. Но иногда вдруг оборачивалась и ловила на себе его пристальный взгляд, который он сразу же отводил.

Взгляд ведь многое может выражать. Так вот в эти моменты Исаев смотрел совсем без злости, серьёзно так смотрел и очень выразительно. Мне даже на секунду начинало казаться, что он может быть нормальным, но потом опять…

В начале декабря наша русичка поскользнулась и сломала ногу. Кто как, а я ужасно расстроилась. Среди местных учителей она одна из немногих, кто мне понравился и по-человечески, и как педагог. А мои однокласснички-идиоты обрадовались, потому что замену ей пока не нашли и нас попросту отпустили домой.

Только радоваться им долго не пришлось – на другой день мы узнали, что, пока русички нет, вести у нас будет сама Эльза Георгиевна. Все скисли и поникли. Но больше всех напрягся Ярик.

Потом я поняла почему.

Эльза Георгиевна никакой материал нам не давала, а просто весь урок гоняла по разрозненным вопросам из тестов ЕГЭ за прошлые года.

– Каким размером написано стихотворение Лермонтова «Тучи»?

Все молчали, а она злилась.

– Ну! Ямб? Хорей? Дактиль? Мухина!

Света, заикаясь, промямлила, что забыла.

– Рановато у тебя, Мухина, начались проблемы с памятью. Черемисина!

Катрин аж скукожилась под грозным взглядом директрисы и не вымолвила ни слова.

– Позор! Лиддерман! – повернулась она к Ярику.

– Ямб, – неуверенно ответил он.

Господи, как она на него уставилась! Как на презренное ничтожество, честное слово. Как будто он сделал что-то непотребное, растоптал все ее надежды, опозорил себя и всю их фамилию. Даже на Чепова она так не смотрела.

– Лиддерман, насколько я помню, у нас отличник, – произнесла Эльза Георгиевна ледяным и в то же время язвительным тоном. – Даже его фото висит на доске почета в фойе. Но этот отличник не в состоянии ответить на простейший вопрос! Молодец. Гордость школы, нечего сказать.

Я скосила глаза на Ярика. Он сидел прямо и неподвижно, будто окаменел. Только желваки заострились и на виске, вздувшись, дергалась голубая венка. Бедный…

– Стоянова, – продолжала директриса свой расстрельный опрос.

– Дактиль, – выпалила я наобум и, очевидно, попало в яблочко.

– Наконец-то, – хмыкнула Эльза Георгиевна и продолжила дальше нас терзать: – Какому герою принадлежит фраза…

Не знаю, как другие, а я после ее урока чувствовала себя полностью истощенной. Что уж говорить о Ярике. На него смотреть было больно, хотя он и старался не подавать виду.

Всю перемену он молчал, а когда прозвенел звонок, вместо того, чтобы пойти со всеми на химию, Ярик сказал:

– Я, наверное, не пойду. Нехорошо мне.

Я за него по-настоящему испугалась. Он все еще казался мертвенно бледным и каким-то оцепеневшим.

– Может, в медпункт зайдем? – предложила я.

– Да нет, – качнул головой Яр. – Мне просто не хочется идти на урок. Нет настроения.

Ну еще бы!

– А хочешь, я сбегу вместе с тобой?

Он отреагировал не сразу, словно никак не мог сбросить заторможенность. Но потом вдруг улыбнулся.

– Ну давай. Может, тогда куда-нибудь пойдем, раз такое дело?

– Почему нет? – подхватила я. – Гулять так гулять!

– А поехали на каток? Умеешь на коньках кататься?

– Уметь-то умею. А где коньки взять?

В Зареченске мы катались на пруду, когда лед встанет. И у меня действительно неплохо получалось. Но коньки с собой я, конечно, не взяла.

– Так там же дают в аренду, на час стоит какие-то копейки.

– Поехали! – воодушевленно согласилась я, радуясь, что мой друг наконец ожил.

Пока все поднимались на третий этаж, в кабинет химии, мы с Яриком спустились в гардероб, забрали свои куртки и уже через минуту выскочили на крыльцо, одеваясь на ходу.

– Первый раз в жизни сбегаю, – признался Ярик.

– С почином, – засмеялась я, но смех мой тут же оборвался.

На крыльце, подперев каменную колонну плечом, стоял Исаев. Флегматично взирая на заснеженную улицу, он курил и никуда не торопился. Но увидев нас, ухмыльнулся. Точнее – увидев Ярика. Меня он показательно игнорировал.

– Что, Яр, надоело учиться? Сваливаешь? Куда катится мир…

– Кто бы говорил, – буркнула я.

– А при чем тут я? Это он у нас гордость школы, а я же подонок и кто там еще, а, Стоянова? Короче, с меня взятки гладки.

– Пойдем. – Я подхватила Ярика под локоть и потянула к воротам.

Попался же нам этот Исаев так некстати! Только всё испортил своими ухмылками.

Но через пару часов мы и думать о нем забыли. Каток, куда привез меня Ярик, был замечательным! Огражденный по периметру забором, он весь сиял разноцветными огнями. Из динамиков лилась музыка. И всё кругом казалось сверкающим и волшебным.

Ярик взял нам обоим коньки по паспорту – у меня своего с собой не было. Не знаю, как ему, а мои мне оказались точно впору. Держась за руки, мы вышли на лед, и нас закружило как в водовороте.

Без хвастовства, объективно, я каталась намного лучше, чем он. Но один раз все же грохнулась. Так Ярик перепугался настолько, что аж заикаться начал.

– Даша! – с криком подлетел он ко мне, распластанной на льду. – Т-ты как? Ушиблась? Где-то б-больно? Встать м-можешь?

Приложилась я крепко, но не смертельно, так что, кряхтя, поднялась и почти сразу помчалась со смехом дальше.

А когда мы совсем выдохлись, – уже совсем стемнело к тому времени – разгоряченные, заглянули в маленькую кафешку, прямо там же. Взяли по стакану горячего кофе.

Так здорово мы с ним провели этот день, что даже домой возвращаться было грустно. Раскрасневшийся Ярик тоже выглядел абсолютно счастливым.

Медленно, словно нехотя, мы плелись на маршрутку, останавливаясь на каждом шагу. Проходя мимо ресторана с огромными панорамными окнами, мы вдруг оба встали, не сговариваясь. Ну как не заглянуть в такие окна? Особенно когда там всё на виду, а сам ты скрыт ночной темнотой.

Ярко освещенный зал был полупустой, но зато какой красивый! Сразу видно – ресторан не из дешевых. Интерьер как во дворце, и официанты, молодые парни с безупречной осанкой, не сновали торопливо между столиками, а двигались с достоинством и грацией.

– Хочу там пообедать… когда-нибудь, – вырвалось у меня. Ярик промолчал.

Посетители занимали всего несколько столиков. Вытянув шею, я заглянула, что ели двое за ближайшим к окну столиком. Что-то безумно аппетитное и наверняка вкусное. Мой желудок тотчас болезненно сжался, и живот поддержал его долгим тоскливым урчанием.

– О, смотри, Яр, там даже саксофонист играет вживую.

Но Ярик снова никак не отозвался. Я, уже с некоторым беспокойством, посмотрела на него. И мне стало не по себе.

Ярик как будто заледенел на месте, устремив ошарашенный взгляд в одну точку. Как будто там происходило то, что его потрясло и в то же время до невозможности расстроило, прямо-таки выбило почву из-под ног.

Что он там увидел такого?

Я проследила за его взглядом и тоже остолбенела…

26.

– Вот же тварь, – процедил Ярик.

Чуть левее от центра зала, боком к нам, за столиком сидел отец Исаева в компании Вероники Владленовны. И они явно не просто ужинали. То есть ужинали, конечно, и вино попивали. Но при этом вели себя, как любовники, даже мне это было очевидно.

Вероника на своем стуле вертелась, как будто у нее зуд. То отставляла зад, то изгибалась вбок. И постоянно смеялась, запрокидывая голову назад. Тот тоже хорош – наглаживал ее руку совершенно недвусмысленно.

– Конец ей, – угрюмо произнес Ярик. Достал телефон и наставил камеру.

И эта дура, словно специально, наклонилась через столик к отцу Исаева.

Что уж она ему сказала, мы, конечно, не слышали, но после ее слов он явно завелся еще больше. Поднял руку к лицу Вероники, провел линию от скулы к подбородку, а затем большим пальцем очертил контуры ее губ. И тут она взял его палец в рот. Меня аж передернуло от брезгливости. Но отцу Исаева это, похоже, понравилось. Он таким похотливым взглядом на нее смотрел!

– Какая тварь… – снова шепотом выругнулся Ярик.

– Что делать будешь?

– Расскажу Андрею. Пусть поговорит с отцом.

Ярик остановил запись. Мы переглянулись.

Я вдруг подумала, что ни разу не видела его таким расстроенным. Даже когда днем Эльза унижала его в классе, он не принимал это так близко к сердцу.

Вообще, я тоже, конечно, очень удивилась, увидев здесь Веронику. Хоть я и не была никогда высокого мнения о нашей классной, но даже от нее не ожидала, что она опустится до шашней с отцом своего ученика. Причем типа любимого ученика. А еще, помнится, сокрушалась, бесстыжая лицемерка, по поводу матери Исаева.

Ярик, видать, подумал о том же, потому что сказал:

– Не дай бог из-за этой сучки тетя Оля пострадает.

– Мать Исаева?

– Угу. Просто она уже дважды лежала на сохранении. Все время у нее угроза… А у нее уже был выкидыш раньше. Даже дважды. Давно когда-то, потом долго не получалось. И вот два года назад снова был выкидыш. Андрей рассказывал. Они там на нее не дышат. И отец его… нормальный же мужик. Теть Олю на руках носит. Какого хрена он связался с этой тварью?

Ярик злился и негодовал. И я его понимала…

На остановке зарулили с ним в забегаловку. Взяв по кофе, заняли самый дальний столик.

– Показать бы матери это… – Он снова просматривал кадры и ролик с отцом Исаева и Вероникой. – Эта тварь сразу вылетела бы из школы. Но вдруг будет скандал, и тогда точно дойдет до тети Оли… Короче, пойду позвоню Андрею. Я быстро.

В кафе играла музыка, поэтому Ярик снова вышел на улицу. Но пробыл там совсем недолго, меньше минуты.

– Ну что, позвонил? – спросила я, когда он вернулся к нашему столику.

– Угу.

– И что?

Ярик неопределенно дернул плечом.

– Исаев тебе ничего не сказал?

– Почему не сказал? Сказал: да ты гонишь, иди в жопу.

– Не поверил, значит?

– Угу. А я ему сейчас скину пару фоток.

– Может, не надо?

– А как надо? Андрей хотя бы с отцом поговорит. Убедит его, чтоб держался подальше от этой…

Однако сам Ярик колебался.

– Делай, как считаешь нужным, – пожала я плечами. Кто знает, как нужно поступать в таких случаях? Уж точно не я.

Ярик нахмурился, размышляя, и, по-моему, с каждой секундой еще больше теряя решительность.

– Да, – удрученно вздохнул он. – Влезать в чужую жизнь с такими новостями всегда стремно. Сам же крайним, в смысле, виноватым останешься.

– Тоже верно…

– А знаешь, – улыбнулся вдруг Ярик, – думаю, лучше сначала прижучить Веронику. Ну а там… видно будет.

Допив остывший кофе, мы отправились домой.

На следующий день Ярик и правда выбрал момент, когда Вероника Владленовна оставалась в кабинете одна. Жаль, я не слышала их разговор – Ярик плотно затворил дверь и попросил меня проследить, чтобы их случайно не подслушал кто-нибудь посторонний.

Первой выскочила из кабинета Вероника, вся взвинченная, даже наорала ни с того ни с сего на левого мальчишку, попавшегося ей под руку.

Я ждала Ярика, а он всё не выходил. Тогда я сама заглянула в кабинет. Он стоял у окна и как в прострации смотрел на школьный двор.

– Яр, ну что? – позвала я его.

Он слегка вздрогнул, как будто очнулся от спячки. Обернулся ко мне.

Я пыталась догадаться, как всё прошло, но лицо его совсем ничего не выражало.

– Показал ей видео или фотки?

Он кивнул.

– И что она?

– Сказала, что это не мое дело.

– А ты?

Он пожал плечами. Впервые мне приходилось клещами вытягивать из него слова.

– Ты сказал, что покажешь видео Эльзе Георгиевне, если она не отстанет от Исаевых?

Он кивнул.

– И что?

– Да ничего, убежала вон.

Вероника Владленовна не просто убежала. Назавтра она даже не вышла на работу. Сообщила секретарше директора, что якобы чем-то отравилась. Но мы с Яриком подозревали, что причина ее внезапной болезни совсем другая.

Исаев, кстати, тоже на занятия не ходил. И если Вероника через день уже нарисовалась, то Исаев прогуливал целую неделю. И никто не знал, почему.

Я видела, что Яр несколько раз ему звонил, но тот или не отвечал, или вообще сбрасывал.

Появился Исаев только в следующую пятницу. И то лишь на последний урок. А после урока с несколькими парнями из класса отправился в свою чертову тепличку.

Ярик пытался его остановить. Уговаривал идти домой или куда угодно, только подальше от школы и теплички, где их могут застукать, и уж тогда точно его исключат.

Но Исаев вел себя просто по-скотски.

– Да мне похер, – выплевывал он ему в лицо. – Пусть исключат.

– Не будь идиотом, Андрей. Я же реально за тебя волнуюсь. А этим... им всем плевать на тебя.

– Иди в жопу, мать Тереза. Вон, за Стоянову волнуйся, – кивнул в мою сторону Исаев и посмотрел на меня при этом как на заклятого врага. – А меня оставь в покое.

Исаев грубо отодвинул Ярика с дороги и пошёл к лестнице на первый этаж. Ярик только беспомощно вздохнул, глядя ему вслед.

Мне так его жалко стало. Нет, я этой дружбы решительно не понимаю. Даже если, как говорит Ярик, Исаев раньше, до той злополучной драки, был совсем другой, пусть хоть самый распрекрасный, но сейчас-то он просто хамло и мудак! Он о Ярика чуть ли ноги не вытирает, а тот всё терпит, переживает за него… Да послал бы его к черту! Разве можно терпеть такое унизительное отношение к себе?

В субботу Исаева снова не было в школе, но зато пошли разговоры… Видимо, вчера, когда он зависал с парнями в тепличке, поделился, а, может, ещё откуда-то просочилось, но к обеду уже все знали, что мать Исаева попала в больницу с кровотечением и нервным срывом. И, вроде как, ей прямо очень плохо было. Даже в реанимации несколько дней провела. Сейчас уже лучше. А, главная новость – у Исаева родилась сестренка, только она пока лежит в кувезе. Слишком маленькая и слабенькая.

Наверное, поэтому Исаев так бесился…

Теперь и мне было его жаль. Он, конечно, все равно гад, хамло и сволочь, но такой нервотрепки не пожелаешь никому. А если честно, то я прямо расчувствовалась. И всё время думала, как он там, что делает и каково это – умирать от страха за свою маму, пусть даже всего несколько дней. Я бы точно с ума сошла! Бедный!

И… может, все-таки не такой уж он и подонок?

Так думала я, глупая, все выходные. До сегодняшнего дня, точнее, утра, когда, опоздав, влетела в фойе и столкнулась с Исаевым. Когда он набросился на меня ни за что ни про что, схватил за волосы, оскорбил, унизил и пообещал, что устроит мне ад…

Эта его выходка затмила все прочие. Даже ту поганую тепличку. Раньше он хотя бы не распускал руки и других останавливал. Что же будет теперь?

С ужасом я понимала – а теперь моих одноклассничков-уродов ничто не остановит. Кое у кого ведь давно чесались руки… Господи, я еле привыкла к словесным оскорблениям, научилась пропускать их мимо ушей, не принимать на свой счет. Но если они теперь начнут меня подкарауливать, как собирались раньше? То, что сделал сегодня Исаев, – это же для них зеленый свет… А уж Кривошеин разнесет об этом по всей школе моментально.

Просидела я в уборной до самого звонка. Только когда девчонки из параллельного ввалились гурьбой на перемене и оттеснили меня от заметенного снегом подоконника, я вышла в коридор.

Надо срочно найти Ярика! Может, он в курсе, что ударило в дурную голову его дружку? Но даже если и не в курсе, мне в любом случае очень нужно выговориться. Иначе точно свихнусь от стресса. И вообще, нужно находиться рядом с ним – при нем, надеюсь, меня не тронут.

Ярика я нашла возле учительской, и он огорошил меня новостью.

– Слышала, Вероника уволилась?

Я покачала головой.

– Когда?

– С сегодняшнего дня. Математики сегодня не было, вместо неё ОБЖ провели. А Вероника даже попрощаться с классом не явилась.

– Кто-кто, а я по ней точно скучать не буду, – пробормотала я и добавила: – А на меня Исаев сегодня напал.

– Расспрошу мать вечером, с чего она вдруг так скоропостижно… – продолжал взволнованно говорить Ярик, но вдруг осекся: – Что? Напал? Андрей? Как?

Я в двух словах описала ему безобразную утреннюю сцену. Он только охал, округлив глаза, и повторял: да как так-то? Да что за абсурд?

– Да, Яр, вот так, – проговорила я. И даже сама услышала, как несчастно и жалобно прозвучал мой голос. Не люблю такое, но все равно продолжила: – И обещал, что устроит мне настоящий ад.

– Ну это он в запале… – без особой уверенности бормотал Ярик.

Как я и боялась, Кривошеин молниеносно раззвонил об утреннем эпизоде в гардеробе. И ладно бы, если б, сволочь, рассказал так, как было! Он же насочинял гадости, и уже после четвёртого урока, когда мы переодевались в бассейн, мои одноклассницы с упоением принялись меня унижать.

– Ты, Хацапетовка, говорят, любишь пожестче, – ляпнула Черемисина под хохот девчонок.

Я, неожиданно для себя самой, толкнула ее. Она тоже не ожидала и неуклюже завалилась на пол.

– Могу еще пожестче, если хочешь, – запальчиво выдала я и, не дожидаясь, пока она поднимется и хоть что-то ответит, выскочила из раздевалки.

Сволочи! Все-все сволочи! Тупые, пошлые, злобные. Ненавижу! Мало мне было проклятой теплички и гадких слухов, так теперь ещё это!

Занятия в бассейне у нас вел молодой парень. Лет на пять-шесть старше нас. Слушались его ещё меньше, чем Алексея Геннадьевича, физрука. Но побарахтаться в воде любили многие, хотя от хлорки здорово щипало глаза.

Я в бассейне занималась всего третий раз. Так получилось. То справки не было, то шапочки, то стеснялась своего купальника.

Исаев же, который физкультуру пропускал, а на плавание ходил, выкладывался по полной. Тренер на него нарадоваться не мог.

И сегодня урок еще только-только начался, а Исаев уже яростно рассекал туда-обратно. Чепов и другие за ним не поспевали.

Черемисина с подругами заявились позже всех. Стояли кучкой у бортика, шептались и глаз с меня не сводили. Но на них мне, по большому счету, было плевать. Я каждую секунду опасалась еще какого-нибудь выпада от Исаева. То, как он угрожал мне, всё никак не выходило из головы. А главное, я ощущала даже на расстоянии его злость, такую сильную и жгучую, что сердце трусливо дрожало.

Однако Исаев в мою сторону не взглянул ни разу, хотя, уверена, злился он именно на меня.

Потом Исаев выбрался из воды, с минуту посидел на бортике, что-то сказал рыжему, и оба встали и медленно пошли в душевую. Тренер его окликнул, но тот даже не оглянулся. Тогда он припустил за ними.

– Чепа! – крикнула Черемисина, как только тренер скрылся из виду. – Хацапетовка нам хардкор обещала.

– О! Реально? – воскликнул Чепов, подплывая ко мне.

Я сразу метнулась к бортику, но туда по краю бассейна проворно засеменила Юляша, угрожая, если что, столкнуть, а над лестницей встала столбом Дыбовская. Я поплыла к противоположному краю, но меня нагнал Чепов.

– Пошалим, а, Хацапеточка?

Он схватил меня сзади, точно клешнями. Я отчаянно забилась, пытаясь вырваться, но лишь наглоталась воды.

– Чепа, сдерни-ка с нее купальник! – крикнула Черемисина.

Я искала глазами Ярика, но он куда-то делся. Мерзкие руки Чепы хватали меня, цепляли, сжимали. Затем он и впрямь поймал лямку купальника и сдвинул с плеча. От воды перед глазами всё расплывалось мутными пятнами. Я кричала, кашляла, захлебывалась вне себя от ужаса…

И вдруг всё прекратилось. Чепа внезапно отцепился от меня.

Я в панике скорее забралась на бортик и только потом увидела, что Исаев топит Чепова. Или душит, или бьет, не знаю. Но он зажал его голову у себя в сгибе локтя и не отпускал, хотя тот, побагровевший, хаотично махал руками.

Какое же жуткое лицо было у Исаева! Казалось, он на самом деле сейчас способен убить. Кто-то пытался его оттащить, освободить Чепова, но ничего не получалось. Потом примчался тренер вместе с Яриком. Дунул в свисток, закричал, потом кинулся в воду. И только тогда вдвоем с рыжим они их сумели растащить.

Я даже про собственный только что пережитый страх забыла, наблюдая за этой бурной сценой. Тренер что-то кричал, и все остальные галдели наперебой. Чепа кашлял, согнувшись пополам у края бассейна.

Но как только рыжий и тренер отпустили Исаева, он снова бросился на Чепу. Оба они тотчас рухнули, сцепившись, на мокрый кафель. Чепа вскочил первым и метнулся в сторону. Исаев поднялся за ним, но тут же снова упал, как подбитый. Скрючившись, издал короткий стон и схватился за колено.

– Андрей! – подбежал к нему перепуганный Ярик, присел рядом на корточки.

Застыв у окна, я следила, как во двор выбежали все наши, как на носилках вынесли Исаева, как от школьных ворот отъехала скорая. Затем все потихоньку разбрелись...