Однажды ты пожалеешь

27.

– Сейчас тебя переведут в платную палату, я договорился, – сообщил отец таким тоном, будто прямо облагодетельствовал меня. Будто вся проблема только в этой идиотской палате.

– Да мне пофиг, – сказал ему как есть.

Отец протяжно вздохнул. А чего он ждал? Россыпь благодарностей? После всего, что натворил?

Я закрыл глаза. Пусть уже валит, а? Не хочу его видеть. Слышать его не могу.

В другой раз я бы высказал резко, куда ему пора, но мне вкололи какое-то зверское обезболивающее, отчего в лом было лишний раз пошевельнуться.

– Там один будешь, без… – он снизил голос до шепота, – без этого соседства.

Не знаю, кого он имел в виду, кто там ему не понравился. Соседей по палате я даже не разглядывал, только видел мельком несколько коек и какого-то чувака, который скакал на костылях.

– Ну и комфорт там какой-никакой. Хотя, конечно, главное, чтоб врач был хороший.

Я не реагировал. Но отец все равно не уходил и не замолкал.

– Мне вот он показался салагой. Но операцию будет делать другой. Завотделением. Это главное. Ну и чтоб все прошло хорошо… Как вообще тебя так угораздило? Они говорят, что у тебя опять перелом со смещением и разрывом… этого, как его… разгибательного механизма. Так, кажется, называется. Говорят, плохи дела, но не безнадежны. Закреплять будут что-то там на винтах и спицах. Но это надолго. И еще неизвестно, как всё будет потом. Артрозом каким-то пугают. Надо будет узнать, что это.

Мне вообще было все равно. Теперь уже все равно. Как будет, так и будет – плевать.

– Андрей… Ну как же ты так? Ты же знаешь, что тебе беречься надо было… И для Оли еще одно расстройство, она в тот раз…

Тут уж я не вытерпел.

– Какой ты заботливый. Щас расплачусь от умиления. А где была твоя забота, когда ты с этой… тварью снюхался? Вообще про мать мне не заикайся.

– Ты обороты-то сбавь. С отцом разговариваешь! – вознегодовал он, затем, понизив голос, добавил: – К тому же я говорил уже – у нас ничего не было. Мы только один раз поужинали в том злосчастном ресторане. Да и быть ничего не могло. Ты же знаешь, как я люблю твою маму.

– От большой любви, видать, ты потащился в ресторан с этой козой.

– Я же объяснял. Так получилось. Это был просто ужин, без всяких… намерений. И говорили мы с твоей классной, между прочим, только о тебе. Обсуждали вопрос с репетиторством…

– А палец она тебе сосала до вопроса про репетиторство или прям во время обсуждения? – не сдержался я. И снова накатило омерзение.

Отец растерянно захлопал глазами, беззвучно открыл и закрыл рот.

Ну да, то проклятое видео он до конца не досматривал. Только взглянул, когда мать ему молча сунула свой телефон, и сразу пустился в оправдания: это не то, что может показаться. Всё было не так! Ты неправильно поняла…

Зато я аж два раза пересмотрел этот ролик. Вглядывался, как мазохист, в их мимику, взгляды, выражения лиц, пытаясь разгадать, что они говорили друг другу. Хотя без слов всё ясно. Как и то, что это у них явно не первая встреча.

Мать тогда спокойно выслушала отца, без единой предъявы или упрека. Хотя я б на ее месте… Правда, я сразу понял, что она так невозмутима только с виду. Отец плёл ей вот так же про ужин и репетиторство и явно верил, что его пронесло.

Но мать, дослушав эту чушь, всё так же спокойно сказала:

– Уходи. Собирай свои вещи и уходи.

Отец тогда пошел по второму кругу рассказывать, добавляя новые подробности. Ещё обижался на нее так правдоподобно.

Когда она в очередной раз указала ему на дверь, он обратился ко мне, типа за поддержкой. Ну а я, хоть мать заранее и просила меня не вмешиваться и держать себя в руках, послал его и пообещал помочь уйти, если сам не свалит.

Когда отец наконец ушел, мать, которая до этого казалась вообще непрошибаемой и равнодушной, сразу как будто сломалась и рассыпалась. Сначала ещё говорила мне, чтоб я не паниковал, что всё нормально, она просто устала, ей надо немного полежать. А ночью… блин, даже сейчас, когда уже прошло несколько дней, вспоминать жутко.

Увидев кровь, мать впала в истерику. Рыдала и кричала на весь дом: «Я не хочу потерять ребенка… я не могу его потерять!». Что бы я ей ни говорил – она меня не слышала, да вообще никого не слышала. Ничего не понимала и не успокаивалась. Наоборот, только сильнее заходилась в плаче.

Пока скорая не приехала, я сам чуть с ума не сошел. Думал, хуже быть не может. Оказывается, может.

Пока ждал скорую, пока в спешке собирал ее вещи и документы, пока сидел в приемном покое – было еще ничего. Просто нервничал. А когда вернулся домой, в пустую квартиру, а потом ещё и в ванную зашел, где осталась кровь – вот тогда меня накрыло. Думал, если с матерью что-то случится – убью и отца, и эту сучку Веронику.

Обоим позвонил и об этом сообщил. Орал в трубку так, что чуть не охрип. Потом метался по квартире, не зная, куда ломиться, что делать, куда вообще себя деть. И так два дня, пока она лежала в реанимации.

Выдохнул только, когда сказали, что её перевели в обычную палату. Но Вероника все равно у меня свое получит. Ну и конечно, очень захотелось узнать, кто та тварь, что отправила ролик матери.

Была мысль, что это либо Яр, который снял то проклятое видео. Но он накануне позвонил, как раз чтобы рассказать про отца. Не помню, что точно я ему ответил, может, даже послал. Так что зачем ему? А второй вариант – сама Вероника. Яр так же говорил, что и ей скинул этот ролик, а потом попытался ее прогнуть. Но та его тоже послала.

Я нашел мамин телефон, чуть подзарядил, затем сунулся во входящие. Видео ей прислали по вайберу, но номер был мне незнаком.

Сначала я хотел тут же его набрать, но потом решил подождать. Позвонить с чужого. Подозревал, что отправитель уж точно знает меня и попросту не возьмет трубку. Может, конечно, и так не возьмет. Может, вообще сим-карту прикупили для разовой пакости. А то, что это была намеренная пакость – я даже не сомневался. Тот, кто это сделал, тупо хотел ударить побольнее, всё разрушить. Ну и сумел. Только ему это тоже с рук не сойдет. Я сам себе пообещал, что обязательно его вычислю.

Но особо стараться вычислять даже и не пришлось. Позвонил позже с телефона Рыжего. И когда на том конце ответили, я аж онемел от неожиданности. Не потому, что там все-таки ответили, а потому что ее голос я узнал сразу и безошибочно. Я узнал бы его среди сотен других. Не спутал бы ни с кем. Это была Стоянова…

Рыжий меня тормошил, спрашивал: ну, кто там? А я никак не мог переварить это. Ну не могла она, повторял в уме.

Но, конечно, могла. Это я сам себя убеждал, просто верить в это не хотел. Но чем больше думал, тем отчетливее понимал – так оно и есть. И Яр тогда сказал: «Мы тут гуляли с Дашей и встретили твоего отца... с Вероникой». И на звонок ответила она. И, чего уж, мотив у нее тоже имелся неслабый. Поступал я с ней как последний мудак. Так что она тупо захотела отомстить за все дерьмо, что я ей устроил.

И будь это что-то другое, я бы понял. Без вопросов. Она ещё долго терпела мое скотство. Вот правда, она могла сделать мне что угодно, только не это, я бы слова не сказал…

– Хорошо, я… признаюсь… – прервал мои мысли отец. Очнулся от ступора и захотел, видать, покаяться. Только мне на его признания плевать. – Да, мы виделись с Вероникой второй раз. Но у нас действительно ничего не было. Легкий флирт, не более. Это как игра. Не по-настоящему. Ничего такого я даже и не хотел, только немного развеяться. Я просто устал находиться в постоянном напряжении, понимаешь? Мне просто нужна была небольшая отдушина. Чисто забыться на час-другой о наших проблемах. Но мама мне очень дорога, ты же знаешь. Я бы никогда... И с Вероникой мы просто ужинали…

Я уже собирался прервать его монолог, но тут дверь распахнулась, и в палату с лязгом въехала каталка.

– Переезжаем? – спросил меня санитар.

– Да, да, – тут же засуетился отец.

В платной палате по крайней мере было тихо. Никто не кряхтел, не стонал, не кашлял, не сновал туда-сюда. Только изредка заглядывала медсестра. Правда, телефон разрывался. Кто только не звонил. Я не отвечал, потом вообще его выключил. Достали!

Наверное, из-за укола я находился в каком-то полусне. Но когда почти бесшумно приотворилась дверь, я услышал. Но не пошевельнулся. И глаза не открыл. Не хотел никого видеть. А уж его – так тем более.

Не знаю, откуда, но я даже не сомневался, что это он. Ярик. Хотя он не подал и звука. Просто стоял молча в дверях и, по ощущениям, пялился на меня.

Под ложечкой противно заныло и заскреблось. И даже воздух в палате как будто стал спертым и пыльным. Я бы сказал, что вот так люди чувствуют надвигающуюся опасность, ну там интуиция и всё такое. Но интуиция – это вообще не про меня. Иначе бы я не встрял так глухо и бесповоротно…

28.

Яр молчал, не двигался, но и не уходил.

Мысленно я просил: свали, а? Вот сейчас я точно не в состоянии был разговаривать с Яром, потому что размяк. Да вообще чувствовал себя как дряхлый, полудохлый дед, к тому же прибитый промедолом. А разговор с Яром – это как ходьба по минному полю.

С ним надо быть каждую секунду начеку, чтобы не увязнуть в дерьмо ещё глубже. Хотя куда уж глубже?

Да свали ты уже? Нахер ты вообще притащился?

– Ты как? – произнес он наконец.

Понял, что не сплю. Ну да, его не обманешь. Он вообще, по ходу, видит всех насквозь.

Притворяться дальше не имело смысла. Я разлепил веки, молча скосил на него глаза. Сплю – не сплю, всё равно пусть валит.

Но когда это можно было от Яра отвязаться, если он сам этого не хотел?

Я мог смотреть на него как на говно, посылать на матах хоть через слово, даже вписать в табло – он никуда не денется. Впился как клещ. Наверное, только сдохнуть надо, ну или его вальнуть, чтобы от него избавиться. Но такой финал пока слишком крут для меня.

Притом сколько бы я его не чморил, этот умник никогда из себя не выйдет. Броня у него непробиваемая. Его нереально ничем пронять или напугать. Невозможно нагнуть или хотя бы заставить нервничать. И уж точно нельзя сбить с намеченного.

Отец, каким бы козлом он ни был, с самого начала мне говорил, что Яр далеко пойдет и, если надо, пойдет по головам. Даже когда я был туп и слеп и ни о чем не догадывался. Да и мать как-то обмолвилась, что ей рядом с ним не по себе. Не нравится типа, не внушает доверия. Хотя Яр с ними всегда вел себя безукоризненно.

– Как ты? – повторил Яр свой вопрос, подходя к изножью кровати. И, как всегда, такой, с..ка, заботливый.

Зря отец перевел меня в эту платную палату. Там хоть другие калеки были. А с Яром наедине – это… я даже не мог подобрать годное сравнение. Скажу только, что три года назад был я в спортивном лагере. Жили мы с пацанами в бараках, мылись в единственной на весь лагерь душевой.

Однажды приспичило мне пойти в душ поздно вечером. Разделся в предбаннике, никого больше не было. Встал под лейку, намываюсь себе, потом смотрю – напротив меня крыса. Буквально в шаге. Серая, огромная и нихрена меня не боится. Я запустил в неё мылом, что держал в руке, цыкнул. Но она лишь отскочила, а потом как бешеная стала на меня бросаться. Подпрыгивала чуть ли мне не до пояса.

Я уворачивался, как мог отбивался, в итоге вылетел из душевой как торпеда. Девчат в лагере не было, слава богу. Зато были повариха, тетка лет пятидесяти, и медсестра, чуть помоложе, и, как назло, угораздило их обеих пойти именно в тот момент и именно мимо душевой.

Они идут по тропинке, о чем-то болтают, хохочут, и тут я такой им навстречу из кустов выпрыгиваю в чем мать родила… Эффектно, короче, появился, и сцена, конечно, получилась незабываемая.

И ведь никому не мог признаться, что сбежал от крысы, как меня ни выспрашивали. Боялся, вдруг скажут, что трус, а меня там пацаны уважали. Так что до конца лагеря эти тетки и наш тренер звали меня нудистом.

Так вот тогда, в душевой, один на один с крысой, и то было уютнее, чем с Яром. Такие вот дела…

– Что говорят врачи? Опять перелом? Там же? – озабоченно спросил Яр, пристраивая на тумбу пакет с фруктами. – Твои любимые апельсины. Ну и бананы. В них много калия. То, что нужно при переломах.

Я молчал. Мозги плыли, но в чем-то это даже хорошо. Впервые за долгое время наедине с ним я чувствовал себя почти спокойно.

Яр придвинул стул поближе к кровати. Внимательно уставился на меня. Больше всего ненавижу, когда он так на меня смотрит.

– Не можешь говорить или не хочешь? – усмехнулся он после долгой паузы. – Опять я у тебя во всем виноват?

Я смотрел на него равнодушно. А потом вдруг пронзила током мысль, а сама ли Стоянова отправила матери то видео или Ярик надоумил? Аж в груди заломило. Вдруг она вообще ни при чем?

И знает ли Яр про нашу стычку в гардеробной? Наверное, слышал. Все уже слышали, спасибо треплу Кривошеину.

– Мне вот непонятно, зачем ты вообще полез в драку? Знал же, что тебе нельзя, – бубнил Яр с огорченным таблом. – За минуту с ней ничего страшного не случилось бы, я же побежал за тренером. А теперь что, а? Ну что с тобой будет? Ты ведь в прошлый раз еле оклемался. Инвалидом хочешь остаться на всю жизнь? Зачем тебе это надо было?

При чем тут мне? Как будто я о себе думал в тот момент. Да я вообще ни о чем не думал. Просто услышал ее вопли, а дальше – как в фильме на ускоренной перемотке. Вбежал, увидел, как Чепа ее хватает, и всё. Меня сразу перемкнуло. Как тогда, в тепличке, когда он посмел к ней прикоснуться, хотя я ясно сказал, чтоб никто даже пальцем ее не трогал.

Только в этот раз ещё хуже было. Как ещё не убил его.

– Ты же сказал, что тебе на нее плевать? – тихо допрашивал меня Ярик, продолжая пристально в меня всматриваться.

Только на этот раз он хрен что поймет, как бы Яр не уверял, что «читает» меня как открытую книгу. Сейчас я был не книгой, а бревном, спасибо промедолу.

– Если плевать, откуда такой пыл? Ты же бедного Чепу чуть не растерзал. Хотя он заслужил, конечно. Я всегда тебе говорил, что он мразь. Надо будет им потом заняться. Но знаешь, я думаю, Даша тебе все-таки нравится гораздо больше, чем ты утверждаешь.

Нравится… То, что я испытывал к Стояновой, можно было назвать как угодно, но только не «нравится».

Нет, сначала она мне, конечно, нравилась. Просто как девчонка, с которой приятно было бы замутить, но без которой загибаться точно не станешь. Так что в самом начале вопрос выбора почти не стоял.

Но парадокс – чем больше я ее отталкивал и чем отчетливее понимал, что никогда мы вместе не будем, тем становилось хуже, острее, больнее. Она будто врастала в меня, а я выдергивал с кровью и мясом. Злился на нее за это, ну и особенно – на себя. За трусость. А ничего поделать не мог.

Иногда я представлял, как всё сложилось бы, не будь я таким трусом. Только хуже становилось…

Сейчас она меня ненавидит и, наверное, презирает. Я это вижу. И чувствую. И понимаю, что так и должно быть. Но ее ненависть и презрение даже близко не сравнятся с тем, как презираю себя я сам.

– Даша – хорошая девочка. Немного наивная, но это даже мило, – продолжал рассуждать Яр, глядя на меня с прежним вниманием.

Только я уже знал все его уловки. И понимал, что он просто, как всегда, пытается вывести меня на эмоции. Не дождавшись реакции, он снова включил «мамочку», что тоже всегда бесило меня неимоверно.

– Слушай, может, я могу чем-то помочь? Тетя Оля ведь в больнице сейчас. Может, ей что-то нужно принести? Ты же теперь не можешь. Или вдруг тебе что-то нужно? Ты только скажи…

Это его гребаная забота… Почему он просто не завел ещё одну собаку, или две, или другого какого-нибудь питомца, если ему некуда себя растрачивать?

Хотя дело не в этом, дело во мне. Ярик сам это не раз говорил.

– Ну так что? Навестить мне тетю Олю?

– Держись подальше от моей матери, – выдавил я. Не сдержался все-таки.

– Зря ты так, – повел он плечом. – Я правда помочь хочу. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

На самом деле – не знаю и знать не хочу. Как-то Яр в порыве откровения рассказывал, что с самой началки меня приметил. Даже пробовал ходить в хоккейную секцию, но не вывез нагрузку. Но я его там совершенно не помню, да и вообще не помню.

В восьмом классе его мать замещала у нас русичку. Наверное, только тогда я и узнал, что с нами учится ее сын. Это Яр всегда был незаметным и держался в тени, а мать его, наоборот, произвела на нас впечатление. Редкостная стерва, но, чего уж, очень эффектная.

А год спустя, в девятом, я как-то зашел на перемене в сортир и обнаружил чудную картину: двое пацанов из одиннадцатого зажали беднягу Яра. Немного поднавалять ему даже успели, ну и грозились макнуть башкой в толчок, если он что-то для них не сделает. Кажется, требовали, чтобы он подменил их листы с тестом у матери.

Тогда я вписался за него. Одному ввалил, второй сам слился без разговоров.

Если б я только знал, чем всё это обернется, вообще бы туда не сунулся.

А Яр… его на том случае замкнуло, по ходу. Сначала замотал меня своими «спасибо», как будто это была не мелкая потасовка, а, как минимум, геройский подвиг. Ходил за мной по пятам. Ни одного моего матча не пропустил. Делал мне все домашки, проекты, доклады, а я даже не просил. Пялился на меня как на икону.

Сейчас он, конечно, не такой. Теперь он над собой прошлым снисходительно смеется. Говорит: «Я просто был в эйфории и не мог поверить, что сам Андрей Исаев, наша звезда, к которой на кривой козе не подъедешь, вступился за меня!».

Пацаны над ним ржали. А Яр их просто не замечал. То есть ему вообще было на них плевать. И в этом он, между прочим, сильнее многих, уж точно – сильнее меня. Если человек его не интересует, то и его мнение, слова, поступки – Ярику по барабану.

Но и у меня всякие подозрения насчет него водились поначалу. Ну а какой нормальный пацан будет таскаться за другим пацаном? Я его даже спросил об этом, типа, он по девочкам или как?

Яр сначала вообще не понял, о чем я. Пришлось сказать прямо и грубо. Но он только выпучил глаза от изумления. Потом затряс головой: «Нет, конечно, нет! Почему ты так подумал?»

Неловкий, короче, был момент.

Потом я пацанам запретил над ним ржать. Решил, ну пусть будет этот Ярик, пусть ходит, что, жалко, что ли?

В классе его все считали странным, но больше не трогали. Хотя и общаться с ним никто не рвался. Впрочем, Яр и сам ни с кем не шел на контакт. Этот чудик мог даже тупо не отвечать пацанам, если они его о чем-то спрашивали. Не потому, что обижался за прошлые подколки, нет. Просто не хотел. Его интересовал только я, а остальных, как он позже сказал, считал тупым плебсом.

Я даже привык, что в школе он часто маячил рядом. Другом его не считал, само собой. Ну какой он мне друг? Так, карманный фанат, малость навязчивый, но забавный и безвредный.

А потом Яр меня спас, ну а я понял, как чудовищно заблуждался на его счёт…

29.

Это был конец марта. Двадцать восьмое.

Яр к тому времени прочно обосновался на моей орбите. Нет, в нашей компании ему места, разумеется, не было, но в школе он всегда тёрся где-то поблизости. Подсаживался в столовке, подходил на переменах. Пацаны Яра больше не шпыняли, знали, что я типа его опекаю. Даже здороваться с ним стали. Но между собой всегда недоумевали: зачем мне этот лошпет?

Я и сам не знал. Но поначалу это трогало, что ли. Ну то, как он готов услужить, как восхищается, как смотрит на меня… ну, реально как на бога.

Яр и дома у меня иногда бывал. В основном – с уроками помогал. Хотя тогда я учился ещё нормально, без троек. Ну, во всяком случае – учился, а не просто присутствовал. Но из-за выездных матчей много пропускал. Так вот Яра это беспокоило даже больше, чем мою маму. Только вернешься, и он тут как тут с тетрадками. Рассказывал, что проходили, объяснял, если я что-то не догонял – упорно разжевывал, пока не въеду.

А потом мне понравилась одна девчонка, не из нашей школы. Она у нас в ледовом занималась фигурным катанием. Майя.

Вообще, мы к фигуристам относились немного свысока, особенно к пацанам, которые с виду мало отличались от их девочек.

Они, фигуристы, само собой, отвечали нам взаимностью. Был у них один звездный мальчик, мелкий, тощий, но не в меру борзый и надменный. А главное – за языком вообще не следил. За что не раз выхватывал от наших. И даже от меня, хотя обычно я на таких тщедушных тупо внимания не обращаю.

Вот тогда эта Майя и выступила. Вписалась за этого задиристого петуха. И так странно – она на меня ругалась за его слегка подпорченный фейс, правда слегка. Причем ругалась так пафосно, так высокопарно, а мне даже смешно не было.

Я смотрел на нее и понимал, что мне она нравится. Позвал ее в кино. Она резко заткнулась, проморгалась, ну и отказалась… сначала. Но позже согласилась. Подхода с третьего, как мне помнится.

Яр про Майю знал. Самое тупое, что я его с ней даже познакомил. Хотя это случайно вышло.

Как-то, ещё в конце февраля, ровно за месяц до дня Х, мы с ней после ледового направлялись ко мне. Дома у нас никого не было, и я еле ее уговорил пойти в гости, поклялся, что не трону, даже не поцелую, если сама не захочет. Ну, просто она хорошая была, где-то дерзкая, конечно, но вообще скромная. Не как наши девки, которые с восьмого класса по впискам таскаются, лезут: можно я у тебя, Андрюша, на коленях посижу. Не, Майя вообще не такая. Она и не пила, и не курила, и не материлась. В общем, всё, как мне нравится в девочках. И эта ее застенчивость… капец, как трогала и цепляла. Хотя многие наши пацаны говорили: фу, скучно. Ну тут уж кому что.

Как сейчас помню, мы с ней шли ко мне. Было скользко, а она стеснялась взять меня под руку, пришлось самому ее придерживать. Ну а Ярик как раз выгуливал свою овчарку в парке собачников, который находился между остановкой и нашими новостройками.

И вообще я заметил, возвращаясь с тренировок, что он там постоянно со своим Джессом гулял. Поджидал как будто. Нет, тогда я так не думал, конечно, всё принимал за чистую монету, в смысле – за случайные встречи. Это уже сейчас меня такие подозрения одолевают.

Мы остановились, Ярик подрулил к нам со своим псом. Вот и пришлось их знакомить.

Майя сразу напряглась, она очень собак боялась. Но Яр успокоил её, типа, его Джесс – умный и просто так на людей никогда не набросится.

Это правда. Яр своего пса натаскал так, что тот всё понимал и слушался беспрекословно. Помимо всяких расхожих команд исполнял порой такое, что диву даешься. Я даже шутил, что Яру с его Джессом успех на арене обеспечен. Но он если кому и показывал их собачьи трюки, то только мне. Даже Майе тогда отказался продемонстрировать, что его Джесс умеет, когда она попросила.

– Он уже устал, – отмазался Яр.

Но я видел, что ему просто не хотелось ничего ей показывать. Что она ему вообще не очень-то понравилась. Да и пофиг, сам я хотел лишь одного – поскорее остаться с ней вдвоем. Поэтому поскорее распрощался с ним и потянул Майю к себе.

А в тот день, двадцать восьмого марта, было у нас с ней шестое свидание. И последнее…

Мы полдня гуляли, потом я проводил её, а жила она на другом конце города, и поехал домой. А когда шёл через парк, то ещё издали заметил ту гопоту. Они облепили одну из скамеек, бухали, ржали на весь парк. Кто-то сидел на спинке скамейки, кто-то – на кортах рядом, кто-то стоял. Было уже темно, часов десять вечера, но они расположились под самым фонарем. Все, кто шел мимо, прибивались к противоположному краю дороги, подальше от них, а то и вовсе сворачивали с тропы в кусты, рискуя ступить в собачье дерьмо. Как снег растаял – воняло им в парке немыслимо.

Потом эти приметили какую-то девчонку, хоть она и жалась к самой обочине, куда не доползал свет фонарей, и норовила быстро проскочить мимо них.

Что конкретно они ей кричали, я не мог разобрать на таком расстоянии. Просто видел, что один, а затем и второй, тупо схватили ее и затащили в свой круг. А было их человек семь-восемь где-то.

Когда уже приблизился, услышал, как пронзительно она верещала, звала на помощь, плакала, просила: «Не надо! Отпустите, пожалуйста!».

Эти только пьяно ржали.

Потом один рыкнул и громко выматерился.

– А-а! Эта сучка меня укусила! – с ломаного баска его голос взвился чуть не до женского визга. – Ну всё, сучка!

Если кто и шел мимо, то не вмешивался – проскакивал по дуге пулей.

– Дюк, держи-ка ее…

– Девчонку отпустите, – подвалил к ним я.

Те, увлекшись, никак не отреагировали. Повторил громче.

Вот так сразу драться я не собирался, даже руки из карманов не вынимал. Да и они оказались шпаной, лет по тринадцать-четырнадцать-пятнадцать, не старше. Но залётные, точно не из нашей школы и не из нашего района.

– Это ещё чё за хрен? Э, пацаны…

– Девчонку отпусти, потом познакомимся.

Малолетки тут же давай глумиться, но её всё-таки отпустили. Растрёпанная, с черными потеками на лице, она припустила бегом прочь, громко всхлипывая. Споткнулась один раз, чем вызвала у шпаны новый приступ хохота. Но затем они, те, кто сидел, один за другим, не сговариваясь, поднялись, придвинулись ко мне.

– Ну чё, давай знакомиться, – ухмыляясь, протянул самый борзый из них. И тут же сделал выпад. Ну и нарвался на блок и моментальную ответочку под дых. Пока он загибался и кашлял, ещё одного я угомонил ударом в кадык.

А потом голову вдруг наполнил звенящий гул, а по затылку хлынуло за шиворот холодное, пахнуло солодом. И почти сразу заструилось теплое. Кровь… Запоздало сообразил, что кто-то сзади разбил мне затылок бутылкой пива.

Боли я не почувствовал, но в глазах сразу поплыло. Однако на ногах ещё устоял, обернулся – тот, кто ударил меня, сразу отскочил, но в ту же секунду другой сбоку вломил по колену чем-то вроде прута арматуры, а, может, цепью. Откуда только взял её в этом парке собачников. Или с собой была…

И вот тут пронзило ногу такой болью, что я взвыл. Но даже сквозь вой услышал хруст, ну или мне казалось.

Когда я повалился на мокрый асфальт, шпана накинулась стаей. Пинали куда придется. Тот, с железом, ещё несколько раз ударил по колену. Понимая, что всё, подняться не смогу, я скрючился как мог, стараясь хотя бы защитить голову и пах. Боли я уже не чувствовал.

Потом удары стихли. Однако ублюдки и не думали успокаиваться. Веселье у них только начиналось. Они бубнили чуть в стороне, но мне слышался лишь невнятный гул. Хотя когда один из малолеток наклонился надо мной, ткнув в плечо носком кроссовки, я сумел различить:

– А пусть он теперь извиняется.

– Э, герой! Слышишь? Пацаны, он тут не сдох? – заржал ещё один над ухом.

И снова их слова слились в бубнеж, только ближе и громче. Я напрягся изо всех сил, но не смог даже перевернуться, не то что встать. Было ощущение, что земля кренится то в одну сторону, то в другую, то вращается как карусель.

Тут меня кто-то из них схватил за плечи, потянул вверх.

– Тяжелый какой! Дюк, помоги!

Вдвоем они несколько раз ставили меня на колени, но я сразу же мешком заваливался на бок, тогда один из них ухватил меня сзади за волосы, держа практически на весу.

– Э, только смотри на меня не попади! – крикнул тот, что держал меня за волосы.

– Я меткий! – хохотнув, ответил ему ублюдок, возвышаясь надо мной.

– Умойся, герой! – ржал кто-то сбоку. – Слон, сдвинься чуток, а то его почти не видно. Тут и так темно... и он ещё табло свое отворачивает…

– Э, чего отворачиваешься? Не понравилось? Давай улыбнись на камеру, герой.

– Может, он кое-чего другого хочет?

Только посмейте! Я вас потом найду и убью, всех… Изувечу, мрази… Это я хотел произнести, но из разбитого рта смог выдавить лишь нечленораздельное мычание.

– О, он согласен, слышали, пацаны? – меня оглушил их хохот. – Сейч… А-а-а-а!

Он не договорил. Заорал вдруг истошно на весь парк. Тот, кто держал меня, выпустил и метнулся в сторону, а я снова рухнул. Ублюдок продолжал орать так, будто его заживо резали. А затем я услышал над собой задыхающийся и взволнованный голос Яра:

– Джесс, фу! Ко мне! Андрей! Андрей! Скажи что-нибудь! Андрей! Я сейчас! Только вызову скорую!

30.

– На нем места живого не было, когда привезли, – говорили между собой санитарки. Про меня.

Но это даже в чем-то хорошо – первую неделю или дольше я почти не приходил в сознание. Ничего не помнил, ничего не чувствовал, ничего не понимал. Да и потом боль в колене была такая, что на стену бы лез, если б мог. Это здорово отвлекало от всего остального. Но это остальное никуда не делось, чуть позже оно догнало…

Если поначалу я помнил всё очень смутно и урывками, то затем воспоминания вернулись и обрушились как цунами. С ужасающей четкостью я помнил всё, каждую минуту того гребаного вечера. И как изощренный мазохист прокручивал это раз за разом. При этом изнемогал и корчился внутри похлеще, чем от боли в разбитом в крошево колене. Как бы я хотел если не отмотать всё назад, то хотя бы вытравить это дерьмо из памяти, но оно упорно лезло, не давая больше ни о чем думать.

Врачи и родители рассказывали мне про какие-то сложные операции, про долгое восстановление, но мне было абсолютно плевать. На всё плевать – на родителей, на себя, на то, что будет. Как может волновать здоровье, какие-то там прогнозы и перспективы, если тебе просто жить невыносимо? Да я и ощущал так, что меня больше нет.

Это были недели полной апатии, когда я не мог есть, не разговаривал, не хотел никого видеть.

Ту отморозь искали, но не нашли. Камер в парке не было. Ярик, единственный свидетель, сказал лишь то, что одного из нападавших покусал его Джесс. Но сам он никого толком не видел. Не успел. Сказал, что заметил потасовку издали, спустил собаку, а когда подошел – они уже разбежались. Кто они, как примерно выглядели, сколько их – в темноте и на расстоянии он не разглядел.

Покусанного человека искали по травмпунктам и больницам города, но он нигде не объявлялся. Девчонку ту тоже, слава богу, не нашли. Но о ней они просто не знали.

С меня же смогли взять показания лишь спустя несколько дней, но я молчал. То есть говорил, что совсем ничего не помню.

Вот бы это действительно было так!

Но я помнил. Только я скорее бы сдох, чем рассказал хоть кому-нибудь о том, что произошло. И с ужасом ждал, что оно само всплывет. Те мрази снимали всё на телефон. Во всяком случае один точно снимал. А значит, могли выложить в сеть и тогда… Тогда точно конец.

Но ничего не всплыло ни сразу, ни позже. И я поклялся себе, что никто и никогда ничего не узнает. А если я выкарабкаюсь, то сам найду эту отморозь и разберусь с ними. С каждым из них, а особенно с тем «метким». Отморозки называли его Слоном. Не густо, конечно, для поиска, но надо будет – каждую школу обойду, все районы и дворы прочешу, но рано или поздно его найду, хоть из-под земли достану. Только эта мысль мало-мальски помогала не загнуться окончательно.

Отец с матерью, конечно, тоже всячески поддерживали меня. Мама особенно. Но как бы я к ней ни относился, своими «всё будет хорошо» она лишь вызывала глухое раздражение. Хотелось крикнуть в ее улыбающееся лицо, что нихрена хорошего больше уже не будет. Во всяком случае – у меня. Но я лишь отворачивал голову или закрывал глаза. Мать я очень любил, меньше всего хотел ей грубить, но от тупого оптимизма и показушного жизнелюбия аж тошнило.

Однажды она пришла, когда я спал. Сквозь сон слышал ее бесячий жизнерадостный щебет, но не стал реагировать. А потом вдруг до меня донеслись всхлипы. Она так горько рыдала, что сон как рукой сняло.

Мама, ссутулившись, стояла у окна ко мне спиной. Голова и плечи ее вздрагивали. Я опешил – прежде ни разу не видел ее плачущей. К тому же пару минут назад она так беззаботно о чем-то ворковала.

– Мам, – позвал её я.

Она резко умолкла, на несколько секунд застыла и только потом обернулась ко мне – уже с улыбкой. Только зареванное лицо её выдавало.

– О, ты уже проснулся?

– Ты плакала?

– Нет, это я так… – отнекивалась мать. – Не обращай внимания.

– Да я же видел. Ты плакала. Мам, ты чего? Что случилось?

Улыбка ее потухла. И сама она резко поникла. После долгой паузы, сглотнув, выдавила:

– Я боюсь. За тебя боюсь. Я знаю, что тебе тяжело и больно, но… мне все время кажется… что самая страшная травма у тебя внутри… И я не знаю, что сделать… как тебе помочь… и от бессилия схожу с ума. – Она снова всхлипнула. – Что эти ублюдки сделали с моим мальчиком…

– Мам, да перестань. Нормально. Пройдет всё…

Судорожно выдохнув, она промокнула глаза платком.

– Да-да, прости. Сейчас успокоюсь. Твой врач тоже говорит, что нельзя тебе показывать свой страх, что тебе нужны только положительные эмоции. Сейчас увидит меня такой – ругаться будет.

Я смотрел, как мать силится улыбнуться сквозь слезы, и внутри щемило. Впервые за всё это время я чувствовал что-то ещё. Сам не знаю, почему меня это так проняло, но с того дня потихоньку стал оживать. Мысль о том, чтобы найти этих тварей, я не оставил. Но о том, чтобы сдохнуть, думать незаметно перестал.

Ярик, пока я лежал в травме, меня не забывал. Наши – и из клуба, и из класса – тоже навещали часто, но Ярик прямо каждый день ходил, как на работу. А вот Майя не пришла ни разу. Тогда я и не хотел, чтобы она видела меня таким. Но о причине, почему она как будто пропала, задумался лишь позже, а зря...

Но на тот момент мне одного Ярика хватало с лихвой. Бывало, он придет, сядет и смотрит-смотрит как преданный пес. Может, час вот так молча сидеть, а то и два.

Честно говоря, напрягало это неимоверно. Кого другого я бы послал, в смысле, не стал церемониться, сказал бы как есть: мешаешь, типа, достал, иди домой. Но Ярик… не настолько он мне был близок, чтобы я мог с ним изъясняться по-простому. Ну и, конечно, благодарность сковывала по рукам и ногам.

Нет, я в самом деле был ему очень благодарен. Понимал же, что бы со мной сделали те мрази, не появись он так вовремя со своим Джессом… Но благодарность тоже, оказывается, груз нехилый.

Короче, терпел я его и даже не показывал вида, что мне с ним тягостно и душно.

А где-то за неделю до выписки Яр пришел явно на подъеме и с порога объявил:

– Я их нашел! То есть одного из них. Но остальных найти, думаю, теперь будет несложно.

– Кого нашел? – спросил я, хотя откуда-то сразу понял, о чем он и о ком. Сердце судорожно дернулось и тяжело ухнуло вниз живота.

– Одного из тех отморозков. Они из Фрязево, – сообщил Яр и достал смартфон, показал мне. – Видишь? Кто-то из них выронил, видимо, когда Джесс набросился…

– И что там? – холодея, спросил я.

– Всё, – с неприкрытым сочувствием посмотрел на меня Ярик.

Знаете выражение – кровь в жилах стынет? Вот это я и почувствовал, и это не фигура речи. Я смотрел на него, оцепенев, хотя внутри меня, наоборот, залихорадило: он знает! Он всё видел!

– Ублюдки, – процедил Ярик. – Они не просто измывались, они ещё и снимали всё…

Он неловко замолк, покраснел, а я превратился в камень, ледяную глыбу, неспособную думать, говорить, реагировать. В висках стучало одно: он знает! Он знает!

– Хорошо, что это не айфон, – продолжил Яр, преодолев неловкость, – здесь всего лишь графический замок. На стекле по отпечаткам видно рисунок. Так что вскрыть оказалось легче легкого. По контактам и отметкам на фотках я его вычислил. Ну, хозяина телефона. В девятом классе он учится. Антон Пинегин зовут. Ну так вот, к чему это я? Может, сдадим его? Ну, ментам… Я про телефон им тогда не говорил, хотел с тобой посоветоваться сначала, да и вычислил я его вот только что…

Он по-прежнему смотрел на меня с собачьей преданностью и участием, а я не то что ответить, дышать не мог, как будто воздух превратился в колючую густую пыль.

– Ну так что? Что делать будем? Ментам сдадим? Там стопроцентное доказательство. Всё видно: и тебя, и их, всех легко опознать. Эти же дебилы сами против себя роют яму, когда свои подвиги снимают. Давай? Пусть твари ответят... Малолеток садят, не знаешь? Но все равно давай их сдадим.

– Нет, – наконец выдавил я глухо, через силу. – Удали всё.

– Что удалить? – сморгнул Ярик. – Это видео? Но это же доказательство… единственное…

– Удали, – жестко повторил я. – Ты кому-то уже показывал?

– Нет, – замотал головой он. – Конечно, нет. Кому? Я, кроме тебя, ни с кем и не общаюсь. Да и вообще…

– Прямо сейчас удали. Не надо ментов. Я их сам найду и накажу. А это… никто не должен видеть. Никто об этом даже знать не должен. Ты понял?

Ярик послушно кивнул. Уткнулся в телефон, поводил пальцем, потом сообщил со вздохом:

– Удалил. Но как тогда…?

– Иди домой, а? Я устал.

Мне необходимо было остаться одному, в себя прийти, подумать. Хотя о чем тут было думать? Ярик всё знал. Даже видел. И это меня раздавило, да просто размазало…

Паника внутри постепенно улеглась. Я пробовал себя успокоить тем, что кроме него, больше никто об этом никогда не узнает. Он же всё удалил при мне. И он правда ни с кем, кроме меня, не общается. И уж тем более не станет обо мне кому-то рассказывать такое. Но сам факт… Я и наедине с этим позором не мог долго в себя прийти, еле оклемался, а тут ещё и он в курсе. Это просто убивало...

31.

Когда мое табло стало более-менее походить на человеческое, я позвонил Майе с телефона матери. Свой телефон в той драке я разбил. Хорошо хоть номер ее умудрился вспомнить.

Она ответила, но почему-то, услышав меня, так явственно занервничала, что я даже растерялся. Что не так? Обиделась, что давно не звонил? Я рассказал в двух словах, почему типа пропал на месяц, без драматических подробностей, само собой. Но Майя лишь как-то совсем бесцветно произнесла:

– Да, это ужасно. Прости, Андрей, мне надо идти.

– Так, может, ты придешь как-нибудь? Я соскучился…

На том конце повисла пауза.

– Майя?

– Да… – вздохнула она. – Прости, я пока не могу… знаешь, некогда сейчас совсем… Извини. Мне, правда, идти надо. Пока. Поправляйся!

Я завис. Не то чтобы это меня жестко ранило, скорее, сильно обескуражило. Во всяком случае – в первый момент. Даже Ярик, который пришел вскоре после нашего с ней разговора, сразу всё считал с моей физиономии.

– Что-то случилось? Ты сам не свой.

Я сначала отнекивался, но Яр принялся квохтать как наседка: может, что-то болит? Позвать врача? Что-то сделать? Подать? Принести?

– Майю помнишь?

– Помню, – кивнул он.

– Говорил с ней сегодня по телефону. Ну как говорил? Пытался. Но она почему-то слилась.

Ярик смотрел на меня так выразительно, с неподдельным сочувствием, что я аж разозлился. Ну ещё бы он меня не жалел!

– Да всё нормально. Я просто не ожидал от нее. Вот и всё.

– Ты сильно расстроился?

– Нет, говорю же. Просто удивился. А теперь вообще пофиг.

Ярик молчал, молчал, потом вдруг выдал:

– Если она оставила тебя в такой момент, значит, грош ей цена. И не стоит из-за нее расстраиваться.

– Да я и не расстраиваюсь, – буркнул я.

Хотя расстроился, конечно, чего уж.

– Вот и правильно, – улыбнулся Ярик и принялся пересказывать мне последние школьные сплетни.

С Майей мы потом один раз всё-таки встретились. Я сам к ее дому подъехал.

К тому времени я уже ходил, даже без костылей, сам, хоть и хромал ещё. Только она, завидев меня, вообще перепугалась. Почему – я не понял. Я же не с разборками явился, а просто повидаться, поговорить, ну даже если и попрощаться – то по-нормальному. Но она чуть в панику не впала и быстрее-быстрее свинтила.

Тогда я подумал: да ну и пошла она, дура. Идиот! Но откуда мне было знать, что эта девочка просто запугана…

В школе я появился только в мае. Наши встретили меня так, будто всю жизнь ждали и наконец дождались. Засуетились сразу: такое событие! Куда поедем?

Но тут Эльза припрягла пацанов перетаскать старые маты из спортзала на склад за школой. Ключ от склада нам вручил завхоз. Пацаны всё туда перенесли, ну а потом мы как-то огляделись и решили зависнуть прямо там, на этом складе. Так и появилась наша тепличка. Сделали себе ключи, обустроили. Ну и собирались там регулярно.

Ярик тоже как-то нос туда сунул, но не впечатлился. Да и пацанов он наших не любил. Постоянно мне зудел: они же все дегенераты, как ты можешь с ними общаться.

– Да я сам дегенерат. Как ты, такой умный, со мной общаешься? – бесился я.

– Нет! Ты не дегенерат! – искренне возмущался Ярик. – Ты… замечательный. Необыкновенный. Просто у тебя сейчас сложный период.

От этих эпитетов меня прямо корежило и хотелось, будто назло, быть только хуже, да вообще пойти в разнос. Так что теперь мы с пацанами стали зависать в тепличке постоянно. Правда, лучше от этого не становилось.

Не стало легче даже после того, как я наведался к тому самому Антону Пинегину. В этот раз он уже не был таким борзым. Даже что-то лепетал в свое оправдание. Он не защищался, не пытался дать хоть малейший отпор, послушно принимал удары, только скулил.

Ярик ездил со мной. И если б не он, не знаю, смог бы я остановиться. Адски хотелось всю душу из него вытрясти. Остальных отморозков из своей компании Антон сдал тотчас, даже мало-мальски, ради приличия, упираться не стал. Но больше я во Фрязево не ездил.

Ярик, правда, там ещё какую-то поганку намутил, но уже самостоятельно. Прошерстил переписку этого Пинегина в контакте, обнаружил, что этот говнюк со своими друганами не особо искренен – в глаза всем поддакивает, а за глаза дерьмом поливает. Впрочем, и его друганы такие же. Но самая жесть обнаружилась в его галерее. Вроде как они там бедного кошака терзали на видео.

Я плохо Яра слушал. И смутно помню. Понял только, что все эти моменты Ярик слил в какие-то общие чаты, в группу их класса и даже школы.

– Там такая травля началась! Ад просто! – рассказывал он мне потом с кипучим воодушевлением. – Как их только не называли свои же! Были и конкретные угрозы. Пинегин сначала оправдывался, гнал, что это фейк, что его взломали, но там дураку всё ясно. Особенно на видео с котом. Рож там нет, но голоса узнаваемы. За кота этих отморозков прям прокляли и пообещали устроить им аутодафе. Они уже отовсюду поудалялись. А в группе школы пишут, что караулят их…

Я, конечно, сказал Яру спасибо за старания, но по большому счету мне было почти без разницы. Хотелось одного – как-нибудь перешагнуть тот эпизод и всё, что с ним связано, забыть и жить дальше, раз уж живу.

Год я кое-как закончил. Хотя даже не кое-как, а вполне круто, уж получше, чем когда я учился. Ни одной тройки мне не выставили. Даже по инглишу. Это наши милосердные учителя натянули мне оценки. Спасибо прежней классной, которая была до Вероники. Она самолично обошла всех предметников. Сделала мне прощальный подарок ко дню рождения перед тем, как выйти замуж и свалить заграницу.

Вот с моего дня рождения всё и началось…

Предки позволили закатить днюху у нас на даче. Они у меня и прежде были демократичны, а сейчас как будто не знали, что еще придумать, лишь бы угодить. Отец даже вызвался всё закупить и отвезти туда с условием, что я его не сдам маме.

Я позвал всех наших, с кем более-менее нормально общаюсь: из школы, из ледового, пару челиков со двора. Яра, естественно, звать не стал. Даже не потому что он адски меня напрягал, а просто его персона вообще не вписывалась в мою компанию. Если его от пацанов из класса воротило, то там… он или сам бы в обмороке сидел, или другим кайф ломал своим присутствием, а скорее – и то, и другое. И вообще, сын Безобразной Эльзы и вечеринка – понятия несовместимые.

Но Яр сам накануне подошел и сказал, загадочно улыбаясь:

– А я уже приготовил тебе подарок на день рождения. То, что ты давно хотел.

– Да не надо было. Зачем? Да и то, что я давно хотел, уже не хочу, – пытался я отмазаться.

– Это пока. Потом всё войдет в свое русло, и снова захочешь.

Он ещё о чем-то говорил, а я подбирал слова, как аккуратно сказать ему, что не надо всего этого.

– Так во сколько и куда приходить?

– Слушай, Яр. Ты прости, конечно, но я не могу тебя позвать.

– Почему? – сморгнул он.

Улыбка сползла у него с лица, и я почувствовал себя просто скотом. Но решил идти до конца. Ну не могу я дать ему то, что ему надо. Не могу быть ему другом. И не хочу. Ломать себя постоянно из чувства благодарности – ну такое себе занятие. Эта фальшь и для него, прежде всего, унизительна. Ну и меня бомбило от постоянного напряга и раздражения.

– Потому что там будут мои друзья. Пацаны, с которыми я давно и близко общаюсь. С которыми у меня много общего. С которыми мне интересно. Яр, прости. Я, правда, хорошо к тебе отношусь. За всё тебе благодарен. И если вдруг тебе что-то будет нужно, любая помощь там… ну или обидит кто – ты только скажи. Я всегда тебе помогу. Всё для тебя сделаю, что в моих силах. Но мы не друзья. Прости…

Ярик долго ничего не отвечал. Сначала не смотрел на меня, отвернулся к дороге – мы тогда стояли возле моего подъезда. Я всё ждал, когда он это проглотит, скажет с гордым видом: ну ладно, как знаешь – ну я бы примерно так сказал – и уйдет. Но Яр молчал. Только желваки ходили под кожей.

– Прости, что так получилось, но лучше же начистоту…

– Кому лучше? – наконец повернулся он ко мне.

И я его не узнал. Нет, понятно, что это был тот же Ярик, но его лицо как будто настолько резко переменилось, окаменело, что даже как-то не по себе сделалось. Особенно взгляд поразил. Он же вечно пялился на меня с каким-то фанатичным восторгом. А тут вдруг стал не просто равнодушным, ну или там обиженным, злым, расстроенным, нет. Ярик взирал на меня твёрдо и холодно. И даже презрительно.

Да в общем-то пофиг, пусть как хочет, так и смотрит. Хотя такая радикальная перемена малость ошарашила.

– Думаю, всем, – немного обескураженно пробормотал я.

– Мне кажется, – сухо произнес он, – тебе надо лучше подумать.

– Не о чем тут думать. Ты хочешь, чтобы мы были друзьями, так?

– Да.

– А я не хочу. Извини. Да, блин, Яр, ну я понимаю, что тебе обидно. И меньше всего хочу тебя обижать. Но не бывает так, чтобы один другого просто выбрал себе в друзья и всё, не спросив...

– А я думаю, что бывает.

– Это должно быть обоюдное желание. И вообще, получается это само собой. Заобщались, сошлись по интересам, ну и пошло́-поехало. Вот с пацанами у нас есть разные темы, нам друг с другом интересно. А с тобой у меня... ну просто нет ничего общего.

Ярик опять замолк, а потом вдруг тихо сказал:

– Есть кое-что.

Он так тихо это произнес, что я не сразу и расслышал.

– Что?

– Видео того отморозка, – спокойно ответил Ярик, сверля меня ледяным взглядом. – Вот скажи, если эти твои друзья увидят, как тебя унизили, вам по-прежнему будет друг с другом интересно? По-прежнему будет много разных тем?

Теперь уже я не мог ему долго ответить. Мне будто под дых наотмашь дали – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Горло спазмом перехватило. Очень тупо я, наверное, в тот момент выглядел. А Ярик… у него ни один мускул в лице не дрогнул. Я даже не представлял себе, что человек может вот так измениться в одно мгновение.

– Ты сказал, что удалишь… что удалил… – сипло произнес наконец я.

Он равнодушно пожал плечами.

– Сказал. Но не стал его удалять. Нет, не для такой ситуации. Я же не думал, что ты со мной вот так поступишь… после всего… Я просто не удалил и всё. А сейчас думаю, вот не зря все-таки. Хорошо, что не удалил.

Мне так отчаянно захотелось врезать ему в эту холодную, окаменевшую мину. И Ярик тут же усмехнулся:

– Можешь, ударить меня. Если тебе от этого легче станет. Но видео от этого никуда не исчезнет.

– И что ты будешь с ним делать? – холодея, спросил я.

– От тебя зависит. Если бы мы были с тобой друзьями… лучшими друзьями, то, разумеется, никто и никогда о нем бы не узнал. Ну, сам подумай, как я могу предать своего друга? Другу надо помогать, друга надо поддерживать… с другом надо отмечать его день рождения…

Я молчал. В ушах долбил пулеметной очередью пульс. В голову лезли самые дикие мысли, одна хуже другой. Что делать нахрен? Самому выпилиться или его прибить? Что, черт возьми, делать?

Яр видел, как меня всего внутри ломает, и спокойно ждал, хотя наверняка знал наперед, что я отвечу.

– Завтра в семь вечера у нас на даче, – наконец смог выдавить я, не глядя на него.

Он снова усмехнулся.

– Вот видишь, как всё может быть легко и просто.

32.

На лето предки повезли меня в Доминикану. Типа солнце, море, смена обстановки, релакс – всё это должно помочь.

Я никуда не хотел, но спорить не стал. Мне было без разницы. Даже если б отец придумал отправиться не на Гаити, а в какой-нибудь Мухосранск на всё лето – пофиг.

Но на самом деле там и правда оказалось здорово. А главный плюс в том, что там не было Ярика. Ни рядом, ни по телефону, нигде.

Даже дышать стало легче. Если раньше я к нему действительно относился хорошо, то теперь ненавидел его с каждом днем все сильнее. Но там я старался про него не думать. Просто жить моментом. Ну и надеялся, наивный, что как-нибудь само всё рассосётся. Ну, там Яр найдет себе другую забаву, потеряет ко мне интерес.

Как бы не так. Никуда Яр не делся, и как только мы вернулись домой в конце августа, один из первых к нам примчался. Признался потом, что отслеживал меня по инсте и контакту.

Все последние дни лета он торчал у нас дома, не давая расслабиться.

Я думал, начнется школа, он поубавит пыл. Ну, там уроки надо будет делать, шахматы опять же. Но нет, Яр как на привязи ходил со мной в школу и из школы. Слава богу – у нас была тепличка.

Кому как, а я там попросту скрывался от Ярика. Он-то туда не ходил, брезговал. И мне всю плешь проел:

– Зачем ты туда ходишь? Зачем сидишь в этой затхлой каморке, как бездомный? С этими тупыми дегенератами?

– Хочу, – отвечал я. – Мне там нравится.

– Да что там может нравиться?

Да то, что тебя там нет, отвечал ему я. Мысленно, конечно. И видя, как он злится, что я там пропадаю, вообще всё свободное время торчал в тепличке. Хотя и ждал, что рано или поздно он расскажет о ней матери и тепличку прикроют.

Про видео Ярик речи больше не заводил, только намеками. Однако само его существование висело угрозой в воздухе постоянно.

Мне кажется, Ярик тоже это чувствовал, но если меня такое ощущение убивало, то он, наоборот, медленно и верно расправлял крылья. Это проявлялось во всем – в манере держаться, в походке, в тоне, в выражении лица.

Это и в классе заметили. Хотя его уже давно не трогали, но еще в прошлом году над ним между собой посмеивались и называли лошпетом. А сейчас сторонились. Причем не как лошка, с которым скучно, а как странного чела, с которым рядом не по себе. Даже тупой Чепа высказал:

– Лиддерман, как к Андрюхе прибился, такой гордый стал. Смотрит на всех, как на говно. И навалять ему охота, и почему-то очково.

Если раньше Ярик таращился на меня как восторженный дурачок, каждое слово ловил, заискивал, то теперь всё чаще и отчетливее демонстрировал свое превосходство. Смотрел и разговаривал снисходительно. Иногда изображал из себя заботливую мамочку, иногда – читал морали, но всегда, так или иначе, по-хорошему или по-плохому, старался прогнуть. Казалось, что быть другом ему уже мало. Он как будто норовил стать хозяином. Моим.

Я, конечно, эти нюансы просек и, как мог, противился. Мог вспылить, послать его, но он лишь свысока усмехался. А если слишком быковал, двусмысленно намекал на это проклятое видео.

Такое редко случалось. За месяц – всего один раз, когда я отказался послать Рыжего.

С Рыжим, Игорем Потаниным, мы дружили с самой началки. Добродушнее человека я в жизни не видел.

Жил он с бабкой вдвоем. Мать Рыжего завела себе новую семью, а на Гарика болт забила, скинув на пожилую бабку. Хотя теперь уже, скорее, бабку на Гарика.

Так вот Рыжий на мать не злился вообще, не обижался, не считал ее финт предательством. Еще и сидел иногда в качестве няньки с ее новым ребенком, пакостным пацаном-шестилеткой. Вот это, по-моему, особенно показательно.

Однажды Гарик взял с собой мелкого ко мне. Полдня – и я возненавидел детей. А Рыжий – ничего, даже голос на него не повысил ни разу. Хотя избалованный говнюк сильно выпрашивал – делал всё назло, всюду лез, всё хватал. В какой-то момент успел сломать отцовский барометр, соль высыпать в сахар, а пачку стирального порошка – в унитаз. Самого Гарика крыл чуть ли не матом и грозил пожаловаться маме, если он ему что-то там немедленно не даст.

Я даже спросил у Рыжего:

– Он, вообще, нормальный?

Рыжий только благодушно улыбался.

– Да ты чё, он же ребенок, ну разбалованный немного. Ему просто нужно внимание.

– Люлей ему нужно.

Когда мелкий швырнул из окна материн кактус, я всё-таки влупил ему под зад. За что потом мать Гарика устроила Рыжему истерику, обозвала всячески, заявила, что он ей больше не сын, но через месяц снова позвонила: «Игоречек, посиди с Мишенькой. Нам надо…».

Гарик даже не припомнил ей, что он больше не сын. Поплелся исполнять. Вот такой он безотказный человеколюб и пацифист. Он мог, конечно, под настроение поприкалываться, но беззлобно. Разборки вообще ненавидел. У него аж репа скисала, если вдруг предстояло что-то такое. И уж Ярик от него точно ничего плохого не видел.

Поэтому с чего вдруг он на него взъелся – я так и не догнал. Я понимал, например, за что он не любит Чепу. Чепов его чморил в свое время. Да и остальные пацаны с ним не церемонились. Но Рыжий… Когда Ярика наши подкалывали и игнорили, он один обращался с ним нормально, по-человечески.

Как-то раз, в сентябре, они с Гариком притащились ко мне оба, почти одновременно. Только Рыжего я к себе сам позвал, зарубиться в плойку[4], ну а Ярик явился без приглашения.

Пока мы с Рыжим играли, он тихо сидел, помалкивал, листал какой-то журнал. Тогда нам было весело, я даже забыл, что рядом Ярик. В какой-то момент, помню, случайно наткнулся на его пристальный взгляд и чуть смехом не подавился.

После того дня Яр и стал выносить мне мозг по поводу Рыжего. Поначалу заходил издалека. Нудил, что Потанин ему не нравится, что он тупой и ограниченный, и всё в таком духе. Дальше – больше: отсядь от него, не зови к себе, не ходи к нему.

Вот тогда я сильно взбесился, наговорил ему всякого. Ярик невозмутимо выслушал все комплименты в свой адрес и ненавязчиво напомнил про видео. Не прямо, но вполне однозначно.

– Я как-то читал лекции Выготского по возрастной психологии, – как бы ни с того ни с сего сообщил он. – Так вот он утверждает, что для подростка суперважно то, как к нему относятся сверстники. По его мысли, уважение стаи – прямо основная потребность в старших классах. И особенно больно тем, кого по какой-то причине перестают уважать. Я тогда подумал, ну какая чушь. Мне вот абсолютно плевать, уважает меня тот же Чепов, да и все остальные, или нет. А ты как думаешь, Андрей? Ты бы сильно расстроился, если бы тебя вдруг перестали уважать? А если бы презирать начали? Осмеивать? Или как вы говорите – чморить?

Как бы я ни психовал, сколько бы ни злился на него и на себя, но от перспективы, что все увидят это, у меня всё стыло внутри.

Рыжему я ничего объяснять не стал – как тут скажешь, не говоря про главное? Просто позвал к себе за парту Черемисину. Он не обиделся, решил, что я хочу замутить с Катрин. Даже понимающе подмигнул украдкой и улыбнулся.

Она, по ходу, решила то же самое, но мне вообще было не до нее. Я ненавидел Ярика и презирал себя. И с ума сходил оттого, что не могу ничего сделать.

Меня чуть не разорвало, когда заметил, с какой довольной миной он наблюдал за переездом Рыжего. Потом ещё и взглянул на меня удовлетворенно, молодец типа. У меня аж карандаш в руке пополам треснул.

Но ему я тоже удружил в ответ. Попросил Веронику подсадить к нему Чепу. Яра прямо перекосило, но с учителями он никогда открыто не спорил. Правда, легче от этого не стало.

После того случая Яр вел себя как ни в чем не бывало. Типа мы в самом деле друзья. По мелочам не выступал, даже перестал давить по поводу теплички. Но я-то знал, что рано или поздно он снова что-нибудь затребует, и постоянно был в напряге. Понимал, что долго так продолжаться не может, но выхода не видел. Переезд, перевод в другую школу? Но тогда надо как-то объясняться с предками. Да и подозревал, что другая школа помехой Ярику не станет.

Успокаивал себя лишь мыслью, что надо всего-то дотянуть до конца учебного года, а там мы разойдемся кто куда. Уж я-то точно постараюсь свалить куда подальше. Так что надо потерпеть каких-то девять месяцев.

В конце концов ничего из ряда вон он от меня не просит. Ну пусть он ошивается рядом, пусть считает, что мы лучшие друзья, пусть верит, что у него пожизненная монополия на меня. Это всё же не самое плохое в жизни, ну во всяком случае несравнимо лучше, чем если все увидят тот ролик и будут говорить: «А, это тот, которого малолетки унизили».

Вот это, думал я тогда, самое худшее, что только возможно. Пусть уж я буду один считать себя в душе трусом, чем все узнают про такое унижение, возведенное в бесконечную степень. Ну и как-то свыкся, более-менее существовал, отдыхая от Ярика в тепличке. Наивно думал, что вот так и дотяну до выпускного. Дни потихоньку считал.

А потом, в конце сентября, в наш класс пришла новенькая. Стоянова. Даша…

И всё пошло́ наперекосяк, да вообще полетело к чертям собачьим.

– Как тебе новенькая? – спросил Яр, когда мы вышли из школы. Это был её самый первый день у нас.

– Норм, – пожал я плечами.

Вообще-то, мы с пацанами уже обсудили на перемене, в тепличке, какая она зачетная. Ещё бы не обсудить – новенькая, что само по себе уже интересно, а тут к тому же красивая. Короче, главная тема дня. Чепа так вообще чуть слюнями не захлебнулся.

– Скажешь не понравилась? – хмыкнул Ярик. – Что ж ты тогда ее вместо Черемисиной к себе подсадил? Я подумал, что ты ее так застолбил типа.

– Я и не говорю, что не понравилась. А Черемисина… да просто достала уже. Ну вот чего она к ней с порога стала цепляться?

– Я-то понимаю, но Катрин тебе этого не простит.

– Да пофиг. А тебе самому как новенькая?

– Норм, – равнодушно повторил он. А затем добавил: – Симпатичная провинциалочка.

– Ой да ладно тебе… – усмехнулся я, но договорить не успел. Пацаны-малолетки нас прервали:

– А девки из вашего класса махаться пошли.

– Кто? Куда?

– Да ваши девки. За школу.

– Я же говорил – Черемисина не простит, – повторил Ярик.

Мы рванули за школу, а там и правда наши дуры зажали ее, бедную, со всех сторон. По-моему, даже потрепать немного успели. Во всяком случае, малость взлохматить. Но зато как у нее горели глаза, аж дух захватило… В тот момент она мне показалась ещё красивее, чем вначале.

Ну а потом мы здорово провели день, даже Ярик своим присутствием его не сумел отравить. Я так вообще за собой и не припомню, когда ещё был на таком подъеме, когда с таким нетерпением ждал следующего дня, потому что снова с ней увидимся. Ни о чем серьезном я, конечно, не думал – просто хотелось побыть с ней, узнать поближе, увидеть еще раз и еще… Но, по сути, что может быть серьезного за два-три дня? Мне просто было с ней хорошо.

Если б я тогда знал, чем все обернется, то близко к ней не подошел бы и не подпустил к себе…

33.

– Гляжу, Даша-то тебя неслабо зацепила, – с усмешкой прокомментировал Ярик мои торопливые сборы.

Время приближалось к трем, а мы договорились встретиться в четыре. Утром отец позвал помочь ему в гараже, он там замыслил соорудить столярку, чисто для себя построгать что-нибудь, ну и провозились. Так что пришлось в ускоренном темпе мыться-бриться-одеваться.

– Тебе-то что? – огрызнулся я.

В общем-то я понял, зачем он отвадил Рыжего. Типа лучший друг может быть только один. Но какого хрена он сует свой нос в мои дела с Дашей?

– Мне кажется, ты не совсем меня понимаешь…

На миг я остановился, посмотрел на него.

– Нет, Яр. Я совсем тебя не понимаю.

– Думаешь, друзья так делают?

Не слушая его, я натянул чистую футболку.

– Ты меня попросту унизил вчера, – продолжал он. – Поставил в глупое положение. Как минимум, ты должен был меня заранее предупредить, что вы собираетесь куда-то вдвоем.

– Кто сказал, что я тебя должен предупреждать? Вся эта фигня, Яр, существует только в твоей голове. Понял? Ты хотел считаться мне другом, ну окей. Я вон даже Рыжего послал. Тебе что еще надо? Стать теперь моей подружкой? Прости, но я по девочкам. Да и ты, вроде как, заверял, что натурал.

– Без вот этого всего никак нельзя? – брезгливо поморщился он. – Ты при ней ведешь себя со мной… как… как… чуть ли ноги не вытираешь. А вчера вообще унизил. Друзья так себя не ведут. Ты забываешься…

– Забудешься с тобой, как же. Друзья, чтоб ты знал, не суют свой нос в отношения с девочками.

– Ты меня вчера унизил, – тихо и твердо повторил он.

Я же, наоборот, начал выходить из себя.

– Да потому что любой нормальный пацан и так бы всё понял. И отошел в сторону. Блин, даже дураку ясно, что в таких ситуациях третий – лишний! Я виноват, что ли, если ты элементарных вещей не понимаешь? Тому же Рыжему говорить бы такое, даже намекать, не пришлось. Он бы только нас вдвоем увидел и молчком свинтил. Кто виноват, что ты прицепился, стоял там и моргал как придурок? Яр, если ты чего-то не догоняешь в этом мире – это только твоя проблема.

Всё это я выпалил почти на одном дыхании, но, взглянув на него, понял, что, пожалуй, перегнул палку. Окаменев, он смотрел на меня пустыми и холодными глазами. Но я-то уже знал, что бывает, когда он вот так леденеет.

Долго ждать не пришлось. Через пару минут он отморозился и произнес:

– Я пойду вместо тебя.

– Куда?

– На свидание с Дашей.

– Чего? В жопу ты сейчас пойдешь. Совсем уже поехал?

Я аж поперхнулся воздухом от такого заявления.

– Я пойду вместо тебя, – упрямо повторил он.

– Яр, ты вообще здоров? Ты чего несешь? У тебя реально шизо. С хрена ли ты пойдешь вместо меня? Что за чушь?

Он молчал, давя меня непрошибаемым взглядом.

– Или я иду вместо тебя, или сам знаешь, что будет.

– Не знаю! – выпалил я.

– Пойдешь с ней ты, и я выложу то видео в чат класса. Уже вечером все увидят, как ты, школьный любимец, стоишь на коленях перед шпаной, как тебя унижают, а ты молчишь, покорно терпишь унижение… Это ты мне рассказывал, что заступился за какую-то девку, подрался с ними… Но на видео ничего такого нет. На видео только ты… перед ними на коленях… А еще как один из них потом предлагает…

Ярик замешкался, подбирая слово, густо покраснел. Он всегда тушевался, когда при нем заговаривали на такие темы. Я даже спрашивал его раньше, забавляясь от его реакции, отчего он такой стеснительный. Это ж всем должно быть ну хотя бы интересно.

Но у Яра даже не стеснение было, а вообще паника и какая-то брезгливость, что ли. Стоит только вспомнить мой день рождения, куда он напросился. Наши потом долго смеялись, вспоминая, как он в ужасе щемился по всем углам и прятался от Ксюхи Дыбовской, которая к нему приставала.

На мой вопрос Ярик тогда ответил:

– Ничего в этом интересного нет. Это гадко и мерзко. Это удел животных.

– Какая чушь, – возразил я, слегка прифигев от его высказывания.

– Это научно доказанный факт: чем выше интеллект, тем слабее либидо. Многие гениальные умы – асексуалы. Зато всякая пьянь сношается и плодится как зверьки без устали.

Я тогда и спорить не стал, видя, что там всё запущено. А сейчас по его смущенной и в то же время гадливой мине понял, о чем он…

Могло ли быть что-то хуже для меня, чем то, что сделали те отморозки? Могло. Но этого не случилось, пусть и благодаря Яру и его псу. Раньше я действительно был за это ему благодарен, но после всего чувство благодарности как-то поистрепалось…

Я смотрел на пунцового Ярика и не мог взять в толк, на что он намекает.

– Ничего не было, – напомнил я.

– Не было, – согласился Ярик. – Но кто об этом знает? Видео прервалось как раз на этом моменте, и неизвестно, было или не было. Зато ясно, что ты не противился. А ты же знаешь, какие у нас люди. Есть поговорка, я не люблю ее, грубая она и похабная, однако правдивая. Кто-то пукнет, а кругом кричат: обделался. А если еще и слушок пустить…

– Мразь ты конченная. Больной ублюдок.

– Я бы на твоем месте следил за словами. И чтоб ты знал, я не хочу ничего такого, не горю желанием пустить ту запись в ход, но порой ты сам меня на это толкаешь. Как вот сейчас.

На миг меня перемкнуло, и вот я уже притиснул его к стене. Одной рукой сгреб ворот, вторую – согнул в локте, прижал к его горлу. Пришла вдруг мысль: надавить посильнее и всё… Ярик побагровел, и я убрал руки.

Минуту или две он кашлял, тер шею. Но оставался все равно абсолютно спокоен.

– Ну так что? Ты перестаешь с ней общаться. Вообще. Без объяснений. Даже заговаривать с ней не должен. И никто ничего не узнает. Или?

– Тебе что, так Даша нравится? – мелькнула у меня догадка. – И ты решил меня задвинуть и с ней замутить? Да это бред же. Ей плевать на тебя. Даже если ты сходишь с ней сегодня в кино, это ничего не изменит. Она тебя и заметила только потому, что ты со мной рядом терся.

– Твоя Даша мне без разницы. А вот насчет остального – посмотрим.

Все наши, в том числе и Ярик, занимались на стадионе. Я один на физру не ходил. Сидел на третьем этаже на подоконнике – оттуда хорошо просматривался стадион. С высоты Даша казалась совсем крохотной, как в общем-то и все. Только до всех мне дела не было. Я наблюдал только за ней, как она разминалась, как потом бегала, и в груди саднило.

До сих пор перед глазами стояла та сцена, в классе, когда она подошла к моей парте и остановилась, ошарашенная. До сих пор меня душил стыд. За то, что такой трус, за то, что девки-дуры сразу же стали ее гнобить, за то, что даже толком объяснить ей ничего не мог. Ну то есть, опять же, трусил. И хотя я прессанул Чепу и с девками поговорил, чтобы ее не трогали, на душе все равно было мерзко, самому от себя тошно.

Я достал телефон. Набрал сообщение:

«Прости меня, Даша. Ты мне правда очень понравилась, но я не могу сейчас с тобой общаться. Не спрашивай, почему, я все равно не могу ничего объяснить. Так вышло. Не в тебе дело, а во мне. И прости, что не пришел вчера, и что так получилось сегодня. За всё прости. Я не хотел, чтобы так всё было…»

Ярик уже сто раз повторил свои угрозы. Всё четко: поговоришь с ней, хоть слово скажешь, хоть поздороваешься – и он сольет меня всему свету.

Но это же не разговор, это эсэмэска. В контакте решил не писать – знал по его же рассказам, что он запросто ломал чьи-то аккаунты и почты. Отправил ей на телефон. Надеюсь, она поймет и ничего Ярику не скажет. Простит или не простит, но будет жить себе дальше.

А вот с Яриком надо было что-то делать, но что – я ничего не мог придумать. Ну не убивать же его в конце концов. Хотя, если так пойдет дальше, я уже ни в чем не уверен. Яр как с цепи сорвался. От Рыжего его так не сносило, как сейчас. Хотя посмотришь – обычный тихоня, себе на уме. И ведь никто не знает и не догадывается, как, впрочем, и я до недавнего времени, какой он на самом деле шизоид.

А вечером Яр снова ко мне заявился. Он еще ничего и сказать не успел, а у меня внутри всё заныло, как будто в дурном предчувствии. Хотя это уже, наверное, условный рефлекс на него выработался.

– Я ведь предупреждал, чтобы ты с ней больше не общался. Никак.

– Тебе чё надо?

– Твое прощальное послание… это так трогательно… Не ожидал от тебя, – хмыкнул Яр.

– Так это ты у нее телефон подрезал? – сообразил я.

– Она его сама после физры выронила, а я подобрал, – пожал он плечами. – Ну, заглянул, не удержался. И вот обнаружил твое послание. А еще говорят, ты перед физрой бегал к девкам в раздевалку, договаривался, чтобы они ее не обижали.

– И дальше что?

– Я думаю, что не стоит тебе так делать. Я сам справлюсь.

– Ты? – у меня невольно вырвался смешок. Ярик, которого до прошлого года шпыняли все кому не лень, который за себя-то постоять не мог, тут вдруг решил, что сможет кого-то защитить.

– Поверь, – процедил он, – если она будет со мной, ей ничто не грозит, а вот если ты будешь снова лезть…

– А, ну да, ты же у нас гроза школы.

– Это и необязательно. Просто знай, что пока она со мной, с ней будет все в порядке. И с тобой будет все в порядке. Главное, она не должна с тобой общаться.

– И как ты ей-то запретишь? Ее тоже будешь шантажировать?

– Ты ей запретишь, – невозмутимо ответил Яр, поведя плечом.

– В смысле?

– Сделаешь так, чтобы она сама к тебе подходить больше не захотела. Чтоб по дуге тебя обходила…

В комнату заглянула мама, предложила чай. Яр, как обычно, начал нести какую-то учтивую пургу, но я его оборвал:

– Нет, мам. Яр уже уходит.

Как только за ней закрылась дверь, подошел к нему, схватился за подлокотники кресла, в котором сидел Яр, наклонился ниже и зашипел:

– Тебе лечиться надо. Ты же больной на всю голову. Ты не понимаешь этого? Ты же творишь какую-то немыслимую дичь. И главное – зачем? Она тебе зачем? Что тебе вообще от нее надо? И от меня?

– Я уже сказал, что мне надо. Чтобы ты не общался с ней, а она – с тобой. Никак. Никаких трогательных сообщений, никаких «прости-извини» и уж точно никакого твоего заступничества. Даша очень жаждет с тобой поговорить. Сделай так, чтобы после этого разговора ей этого больше не хотелось.

– Может, тебе еще хлеб маслом намазать и спину почесать? – злился я.

– Зря ерничаешь. Просто сделай так, чтобы она держалась от тебя подальше. И тогда и с ней, и с тобой всё будет хорошо.

Тут только я обратил внимание на эти его слова, которые он так упорно повторял. Что значит – с ней все будет хорошо? Это какая-то угроза?

– А если нет, то что? – спросил я.

Яр поднялся с кресла, слегка улыбнулся, подошел к двери. Уже за ручку взялся, но все-таки обернулся и ответил:

– А ты поговори с… Майей, так, кажется, ее звали?

34.

Увернуться Яр не успел. От удара голова его дернулась назад, затылок с глухим стуком впечатался в дверь. А следующий удар и вовсе сшиб его с ног. Но на шум тут же прибежала мама.

– Андрей! Что здесь происходит?! – перепугалась она.

Ярик сразу поднялся и рванул в прихожую. Когда обувался, его качнуло так, что он еле на ногах устоял.

– Что случилось? Ярослав? Андрей? – восклицала взволнованно мама, стоя между нами, как спасительная преграда. Для Ярика – спасительная.

Но Яр, пробормотав «извините», теперь лишь сопел, торопливо одеваясь, а я, стиснув челюсти и сжав кулаки, еле сдерживался, чтобы не отодвинуть её и не наброситься на него снова. Но мать и так весь день жаловалась, что плохо себя чувствует. Пришлось взять себя в руки.

Как только он выскочил в подъезд, я набрал Майю, но на звонок она не ответила. Тогда отправился к ней сам. Мама пыталась задержать, упрашивала, пришлось поклясться ей, что Ярика я не трону, во всяком случае – сегодня.

До Майи доехал на такси, гадая, дома она или нет. Но хотя бы тут повезло. В ее комнате на четвертом этаже горел свет, да и перед подъездом не пришлось долго торчать – почти сразу меня впустил какой-то пацан.

Однако Майя мне совсем не обрадовалась. Она уже не так нервничала, как весной, но все равно сразу омрачилась, увидев меня.

– Мне поговорить с тобой надо, – без всяких предисловий выпалил я. – Тогда, весной, тебе Яр что-нибудь сделал? Плохое?

– Яр? – сморгнула она растерянно.

– Ну тот пацан… в очках… с собакой. Помнишь, мы как-то шли ко мне и его встретили?

Но я уже и так видел – Майя его вспомнила. Ещё как вспомнила. И там определенно что-то было. Потому как она сразу же заметно напряглась.

– Я очень рада, что ты поправился, но мне надо делать уроки, – засуетилась она.

– Я долго не задержу, – невольно начал я раздражаться. – Но мне надо знать, что он тебе сделал.

– Ничего он мне не сделал, – не глядя на меня, неживым голосом возразила Майя. Но я видел – врет она.

– Если он тебя как-то напугал или обидел, то лучше скажи. Поверь, сейчас он уже тебе ничего не сделает.

Она еще упиралась, но слабо и недолго, а потом вдруг разрыдалась.

– Ты думаешь, что я предала тебя? – надрывно спросила она. – Ну да, предала. Но что мне еще было делать? Этот твой друг… Яр? Он сказал, чтобы я больше с тобой не общалась. Он запретил к тебе приходить, запретил с тобой разговаривать...

– Все равно надо было рассказать!

– Легко тебе говорить! А ты знаешь, каково это, когда ты идешь себе, ничего не подозреваешь, а на тебя вдруг бросается собака?

– На тебя напала собака? Его Джесс на тебя напал? – догадался я.

– Да! Может, для тебя это ерунда, а я из дома выйти боялась! Меня в первом классе искусал пес, вот, полюбуйся! – Она задрала рукав кофты на правой руке, обнажив выше запястья бугристые шрамы. – Я даже пишу теперь левой. И боюсь всех собак до смерти. Даже маленьких. А тут… У меня такая истерика была! Я неделю из дома не выходила!

– Но ты точно знаешь, что это был Джесс?

Она посмотрела на меня так, будто я обвинил ее во вранье.

– Я приходила к тебе в больницу. Ваши мне всё рассказали, ну из хоккейного клуба. Сказали, что случилось, где ты лежишь. Я в тот же день побежала к тебе, а встретила этого… он в палате у тебя сидел. Когда я зашла, ты спал. А он поднялся и вывел меня в коридор. Я думала, он мне хочет что-то про тебя рассказать. А он сказал, чтобы я больше к тебе не приходила. Пригрозил. Я поплакала, но все равно пришла на следующий день… ты опять спал… или без сознания был, не знаю. А вот он…

– Что он?

– Ну, тогда ничего. Только посмотрел так жутко... Я сразу убежала. Но на другой день я шла из ледового на остановку, через дворы, ну там, где гастроном, знаешь же? И из кустов вдруг вылетела эта овчарка… она сбила меня с ног и не давала встать. Так страшно рычала… И никого кругом. Даже сейчас вспоминать ужасно. Потом подошёл он и отозвал свою собаку. И сказал, что в другой раз он не остановится… – Майя закрыла лицо ладонями и снова заплакала. – Прости меня, пожалуйста. Я тогда просто струсила.

– Да брось. Это ты прости, ведь если б не я, с тобой бы ничего такого не случилось… Но что ж ты никому не рассказала? – я приобнял ее за плечи, пытаясь успокоить. – Хотя бы мне. Или родителям?

– Он сказал, что если расскажу кому-нибудь… я боялась. Он совсем не похож на обычных хулиганов. Он такой жуткий был… и эта его овчарка… я видела, что он не врет…

Я возвращался от Майи раздавленный полностью. Может, Яр и брал Майю на понт, а, может, и нет. Может, и с Дашей он только блефует. Но проверять не хотелось. Да, конечно, это надо быть совсем отбитым, чтобы реально что-то плохое сотворить, но разве он в себе? Нормальный чел не сделал бы и того, что он уже сделал.

Сорваться бы и уехать отсюда подальше. Хоть в самую дыру мира. Пропасть со всех радаров. Но куда денешься от родителей, особенно от матери? Она не поймет, разнервничается, а ей нельзя, особенно сейчас.

По дороге домой я зашел к Рыжему. Он как раз собирался на свою подработку. Каждую третью ночь он сторожил какой-то склад за городом. Рыжий почему-то стеснялся этого и скрывал ото всех в классе. Даже при мне немного конфузился поначалу и почти ничего не рассказывал про работу. Правда, я не видел ничего в ней стремного и не понимал его стыда, но не лез ему в душу. Зачем? У всех свои бзики.

– Хочешь чаю? – предложил он мне, укладывая себе бутеры в пластиковый контейнер. – Я тут наделал с колбасой, все не влезут.

– Нет, спасибо, – меня и без еды тошнило.

– Слушай, ты чего в последние дни такой загруженный ходишь? Это из-за тети Оли?

Я не хотел ничего ему говорить, но вдруг не выдержал и выложил Рыжему почти всё. Рыжий присел на табурет, глядя на меня с открытым ртом.

Минуту-другую он переваривал услышанное, повторяя полушепотом: «Хренасе… какая жесть... капец»

– Вот падлы! Давай их раскатаем, а? И этот Ярик, сучонок, кто бы мог подумать, а? А ты еще за него впрягался… Но, слушай, если ничего не случилось, то кто ему поверит? Его слово против твоего. Из вас двоих слушать станут уж точно не его…

– Гарик, ты просто то видео не видел… там… – Слова встали комом в горле. – Короче, там всё что угодно можно подумать.

– Ну ничего же не было?

– Не было.

– Это главное. Ну хотя бы для себя, да? А то как жить, если б опустили… Ну, мрази они… И Лиддерман этот гнида. И чего он хочет?

– Чтобы я Дашу шуганул.

– А она-то ему что сделала? Я думал, он, наоборот, с ней снюхался… стоп, а, может, он ее спецом так хочет от тебя отвадить, ну чтоб она с ним была? В смысле, может, он сам на нее запал?

– Да я всякое уже думал. Но что творится у него в башке, я даже представить не могу. Там вообще, по ходу, дурка по нему плачет. Только… понимаешь, если он реально сделает то, что обещает… мне просто выпилиться останется и всё.

– Да брось, ты чего, Андрюха! – испугался Рыжий. – Ты давай, соберись. Мы обязательно что-нибудь придумаем.

– Да что тут придумаешь? Я не знаю, где он хранит эту запись. Может, в каком-то облаке, может, еще где. Я не знаю, что он может сделать Даше. Понял лишь, что он ловко играет на страхах. Знает, что я боюсь… ну… унижения, всего такого… Про Майю знал, что она безумно боится собак. Я не в курсе, какие там страхи у Даши, но он с ней общается…

– А сам Ярик чего боится?

– Да хрен его знает. Психи вообще боятся чего-нибудь?

– Думаешь, он прямо реально псих? Хотя... он же всегда был с приветом. Правда, я думал, просто пацан странный, а тут вон оно что… Слушай, ну надо как-то его… ну, типа прощупать. Псих он или не псих, а у всех есть слабые места, по идее.

– Пока мы будем его щупать, он еще что-нибудь выкинет. Он входит во вкус, понимаешь? Вот он сказал, чтоб завтра я Дашу прессанул так, чтоб она ко мне и подходить боялась. А если нет, то он сольет меня и ей навредит.

– Как, например?

– Да без понятия! Но после Майи я как-то не хочу проверять…

– Ну, охренеть он мегамозг. Слушай, ну ты пока потяни время. Типа, да, согласен. И мы что-нибудь придумаем. Так, с ходу, конечно, ничего на ум не приходит…

– А завтра-то что делать? Я не могу сделать то, что он просит. Понимаешь, я не могу её даже послать, не то что обидеть.

– Пацанам скажи, чтоб шуганули, ну так, без фанатизма. Просто чтоб отвалила от тебя. Я, если что, прослежу, чтобы ее не тронули.

От Рыжего мы вышли вместе, я побрел к себе, а он помчался на маршрутку.

За ночь я и глаз не сомкнул, думал, ломал голову, но только еще больше чувствовал себя загнанным в угол.

Вся моя жизнь прежде была простая, понятная, ровная. Школа, хоккей, дом, друзья, родители. Ну были какие-то мелкие стычки и разборки с пацанами, но и то не у меня. Я лишь присутствовал, вступался или разнимал. Блин, да у меня даже ни с кем конфликтов особых не возникало, так все гладко было. Самое большее зло, которое я видел до всей этой фигни, – это уроки английского и придирки англичанки. И теперь оставалось признать, что я попросту оказался не готов к таким вот поворотам, к такой немыслимой дикости.

А утром в школу шел как на расстрел. Ни о чем не мог думать, кроме как об угрозах Ярика. Даже Дашин бред по поводу того, что я подрезал ее телефон, не вызвал у меня ничего, ни единой мысли. Хотя ко мне, наверное, каждый второй подошел и сказал:

– Слышал, Андрюха, какое дерьмо ваша новенькая про тебя распускает?

Я только отмахивался. Знали бы они, в какое дерьмо вляпался я… Хотя я и сам этого не понимал до той минуты, как позвал ее в тепличку. Вот тогда возникло ощущение, что всё, переступил черту, после которой оставалось только катиться на самое дно… В тот момент я ненавидел себя даже больше, чем Ярика.

Я видел издали, как она вошла в тепличку, видел, как захлопнулась дверь. Но не смог вытерпеть и трёх минут. Рванул туда.

Никогда не забуду её взгляд, которым она прожгла меня насквозь, выбегая из теплички. Столько боли и разочарования было в нем, что горло тисками перехватило.

Хотя после такого я заслужил не только взгляда. Я ненавидел себя, а бил Чепу, словно на нем отыгрывался за собственную трусость…

А потом, когда нас застигла там директриса и Дашина мать, я вдруг понял – вот он выход. Меня отчислят, и я хотя бы так отделаюсь от Ярика. А Даша… с ней, решил я, объяснюсь позже, когда всё немного уляжется.

35.

Как же я надеялся, как уповал на то, что Безобразная Эльза меня выгонит к чертям, и всё наконец закончится. Да она и сама чётко дала понять, что вышвырнет меня без вариантов. Если случай с Дашей, говорила он, еще можно было списать на тупую шутку и ограничиться предупреждением, то притон в стенах школы – это ни в какие ворота.

Но чудесного избавления не случилось…

И опять-таки спасибо Ярику. Как он мог подействовать на мать – ума не приложу. Когда мы еще с ним более-менее нормально общались, он, бывало, рассказывал, что с матерью у него отношения не просто плохие, а чудовищные.

– Она меня ненавидит с самого детства. И не скрывает этого, – как-то поделился он.

– Да ну! – не поверил я. – Так не бывает. Мать у тебя жестит, конечно, но ведь не прям ненавидит… ну, мать же…

Яр тогда лишь невесело хмыкнул.

– А ты читал «Мартышку» Франсуа Мориака?

Я скосил на него глаза. Нашёл что спросить.

– Даже не слышал о таком.

– Ну да. Но если в двух словах, то там мать ненавидит своего сына.

– Просто так? Или малый заслужил?

Тягостно вздохнув, Ярик ответил:

– В общем, тетка одна, изначально обычная сиделка, но такая, амбициозная очень, в погоне за титулом баронессы вышла замуж за мужика, которого не любила и презирала. Он болен был слабоумием и чем-то ещё. Тем не менее она родила от него сына, который внешне – копия отца. Ну и вот за это она сына и возненавидела. Называла его мартышкой. Бесконечно унижала, измывалась, ну вот как ты говоришь, жестила.

– И чем всё закончилось?

– Отец устал от этого беспросветного ада, взял сына за руку и спрыгнул в пропасть.

– Капец. А к чему вообще всё это?

Ярик посмотрел на меня и, усмехнувшись, сказал:

– Я, когда читал, все время думал, что почти как про мою мать написано. Но та, из книги, хотя бы своего сына презирала за то, что он слабоумный и никчемный. А моя… она просто ненавидит меня и всё. За то, что я есть. Я и шахматами заниматься начал, и по учебе старался, чтобы она… ну хотя бы уважала как-то.

Я от таких откровений тогда не нашелся даже, что сказать.

– Помнишь, нас на сборы в воинскую часть отправляли? – продолжал Ярик. – И мать Чепы еще примчалась к школе, сумку ему притащила с вещами и едой… Все над Чепой ржали тогда, он сам ее стыдился, а я завидовал. Этого дегенерата Чепу и то любят…

– Блин, Яр, ну может, мать у тебя просто такая, неэмоциональная. Но она же тебя кормит, одевает…

– Потому что должна. Потому что иначе пойдут разговоры, а она над своей репутацией трясется. Но если я у нее что-то попрошу, даже мелочь, она черта с два даст. Даже если ей это ничего не стоит. Просто назло. Говорю же, она меня ненавидит.

– А ты ее?

– Ну теперь тоже. Наверное.

«Мартышку» я всё-таки потом прочитал, чисто из интереса. Жесть, конечно. Но не мог поверить, чтобы у Яра в семье творилось подобное. Наверняка он сгустил краски. Но в любом случае если, по его словам, безобразная Эльза ему и в мелких просьбах отказывала, то как уступила здесь? Впрочем, какая уже разница...

Забив на ее запреты и обещание следить за мной в оба, я подкатил к завхозу, и за пятихатку он дал мне ключ от нового замка к тепличке. Надо же мне где-то скрываться от вездесущего Ярика. И потом, я все же рассчитывал, что Эльза рано или поздно нагрянет туда с проверкой и теперь уж точно меня вышвырнет.

За эту тепличку бедную Стоянову наши чуть не распяли. Девки всерьез вознамерились ее отловить и побить, пришлось вмешаться тайком, потолковать. Но девки – не пацаны. Как следует их не прессанешь, а слова понимают плохо. Бить Стоянову они не стали, но нагадили по-другому – написали на ее куртке мат.

Вся первая смена в тот день эту картину наблюдала, ржали как кони, а я не мог к ней даже подойти. А потом она посмотрела целенаправленно на меня, посмотрела как на мразь. Как будто решила, что я это сделал. Как будто я могу такой тупой фигней заниматься. Хотя пропажу своего телефона она ведь тоже мне приписала.

Яр тогда благородно отдал ей свою куртку, ну, в общем-то, хоть тут пригодился. А мы с Рыжим пошли выяснять, кто это изобразил. Искать долго не пришлось. Шпана сразу сдала Черемисину с потрохами.

Пока Рыжий занимал её цепного пса Дыбовскую, я отволок Катрин в первый попавшийся пустой кабинет.

– Ты чё творишь, дура?

– Ты про куртку Хацапетовки? Это не я!

Я вытряхнул содержимое ее сумки на пол.

– Придурок! – взвизгнула она. Присев, начала проворно собирать всё обратно, но черный маркер я успел заметить и наступил на него. Потом наклонился, поднял, показал ей.

– Это была просто шутка! Она же стукачка! Тебя из-за нее чуть не выгнали, – чуть не плача, залепетала Черемисина и тоже встала с корточек.

Я схватил её за локоть, притиснул спиной к стене, сам встал вплотную.

– Просто шутка? – наклонившись к ней, процедил я со злостью. – А если я сейчас пошучу? Напишу у тебя на лбу, что ты дура?

Черемисина судорожно, часто и шумно дышала, глядела на меня во все глаза.

– Ну и пиши! – хныкнула она.

А потом неожиданно подалась вперед и поцеловала меня в губы. Я резко отшатнулся.

– Дура! – бросил ей и выскочил из кабинета.

Ну реально – совсем с ума сошла.

Позже меня догнал Рыжий, спросил:

– Ну что? Поговорили? А то она там рыдает до сих пор сидит. Дыба ее утешает.

– Да ну ее, – отмахнулся я.

– Может, успокоится теперь.

Черта с два! И если б только одна Черемисина мутила воду… Сплетни про Стоянову разлетелись стихийно и быстро, как чума, хоть мы с Рыжим и говорили, что всё это бред. Даже с пацанами из параллельного подрались.

Это вскоре после случая с курткой было. Мы стояли на улице, в торце школы, и тут она идёт вдалеке. Пересекла двор, вышла за ворота.

Радин, из «Б», глядя на нее, вдруг ляпнул: «Как бы эта давалка опять не настучала…», но договорить не успел. И закрыться не успел. А я разбил костяшки о его зубы.

Рыжий сначала пытался меня оттащить, но в конце концов тоже вовлекся. И хотя нас было всего двое против четверых, но бешеная ярость пришпоривала меня нереально. Рыжему вот только не повезло – ему сломали зуб. Но зато сплетни про неё после той драки быстро сошли на нет.

Стоянову по-прежнему не любили, доставали постоянно, но хотя бы не болтали про неё всякую чушь и больше не пытались устроить темную.

Когда ее начинали гнобить в классе, я сразу ощущал на себе пристальное внимание Яра. Хотя я заверил его, что мне на нее плевать. Надеялся, наивный, что он тогда потеряет к ней интерес и отцепится. Но он, наоборот, впился в нее как пиявка. Шагу не давал ступить, каждую минуту терся рядом.

Впрочем, потом мне уже начало казаться, что они и правда подружились. По-настоящему. Обращался он с ней по-доброму и смотрел с теплом. А уж когда за нее вступался перед классом, так прямо весь горел праведным гневом. Ну не мог же он настолько правдоподобно отыгрывать какую-то роль? И зачем?

Кроме того, Яр как будто поостыл ко мне, поослабил хватку. Все реже звонил, почти не приходил к нам домой. Прекратил свои въедливые расспросы. Никаких новых диких требований не выдвигал, про видео больше не заикался.

В школе мы с ним и вовсе не общались. Зато от нее он не отлипал. Хотя и она от него не отлипала. Оба просто не разлей вода, всё время вместе, всё время рядом. Со стороны посмотришь – ну такая милота.

Иногда это цепляло, да что там – вообще заедало неслабо, душило и жгло под ребрами. Порой я злился на него и даже на нее, хотя понимал, что это тупо, что вообще не имею на это право, сам же ее оттолкнул. Не просто оттолкнул, а сделал всё, чтобы она меня ненавидела. Говорил себе: пусть уж лучше так, пусть они и в самом деле будут друзьями, только б это не было его игрой.

А потом отправили то проклятое видео моей матери…

За эти несколько дней, что провёл в больнице, я много думал об этом. Собственно, больше тут и нечем заняться. Только думать и вспоминать, вспоминать и думать.

Почему я сразу решил, что это она? Ну да, ее номер. Но Яр запросто мог взять ее телефон и отправить сам. Только зачем ему? Сейчас у нас с ним было все ровно. К Даше я не подходил. Он не лез ко мне.

Он, конечно, говнюк каких поискать, но гадость ради гадости он не делает. Он все такие моменты собирает себе в коллекцию, чтобы потом ими пользоваться, как рычагами. А просто так нагадить, без всякой личной выгоды, без цели – это не про него… Но и в том, что так могла сделать Даша, я уже очень сомневался.

Мои размышления прервал тихий стук. Я сразу напрягся, хотя… Ярик входил без стука. Тогда кого там ещё принесло?

Дверь приотворилась, и в палату неуверенно вошла Даша…

36.

Даша

О том, что случилось с Исаевым, гудела вся школа. Рассказывали всякие ужасы, вплоть до того, что он теперь навсегда останется калекой. Я переживала, конечно. Места себе не находила. Правда, Ярик успокоил – заверил, что всё не так уж плохо.

Но я всё равно подумала, что должна сходить к Исаеву в больницу. Хотя бы для того, чтобы сказать спасибо. Пусть он и вёл себя со мной как сволочь иной раз, но ведь спас меня и сам так страшно покалечился.

Надо быть благодарной. Так я себе говорила, хотя понимала, что не только в благодарности дело. Куда больше меня снедало… даже не любопытство – это какое-то праздное и поверхностное слово… Меня же изводило жгучее желание понять Исаева и его поступки.

Ну не совсем же он сумасшедший, чтобы сначала угрожать мне, причём не в шутку, а затем спасать. И эти его слова «я знаю, что это была ты» – о чём он всё-таки? Я же умру, если так ничего и не узнаю.

Мне казалось, что он с кем-то спутал меня. Только с кем и как?

Ярик, когда я сообщила ему о своих соображениях, посмотрел на меня, как на чокнутую.

– Ты действительно собираешься пойти к Андрею? После всего, что он тебе сделал? После той безобразной сцены в гардеробе?

– Ну, он же спас меня в бассейне, – возразила я без особой уверенности.

Честно говоря, меня смутили не столько его слова, сколько взгляд и тон. Словно не верил, что я могу быть такой дурой, совсем себя не уважающей, но если скажу «да», то он во мне бесповоротно разочаруется.

– Такую травму получил… – добавила я ещё тише, чувствуя, что краснею.

– Даш, ты очень хорошая и добрая. Но о тебе и так болтают всякие мерзости. Вспомни, как тебя позорили осенью. А после вашей с ним стычки в гардеробе пошла новая волна сплетен.

– Их Кривошеин распускает. И это полная чушь. Ты же сам говорил, что он трепло и никто его всерьез не воспринимает.

– А неважно. Пойдешь к Андрею в больницу – вот всем и подтверждение, что ты за ним сама бегаешь. Тебе это надо?

Спорить с ним я не стала. Всё так и есть, нечего мне к нему ходить. Я так Ярику и сказала. Он еле заметно улыбнулся.

– Я его сам навещу сегодня. Хочешь, передам от тебя всё, что скажешь?

Я покачала головой.

– Да забудь.

Я понимала – доводы его абсолютно разумны, но вот бывает, что подсознательно цепляешься за некую мелочь, сущий пустяк, и даже не сразу понимаешь, в чем дело, просто смутно чувствуешь, будто что-то не так. Потом уже я поняла, что меня смутило – облегчение. В его взгляде промелькнуло не просто удовлетворение, что я с ним согласилась, а облегчение – оттого, что не пойду к Исаеву. Почему так? Ему-то, по сути, какое дело?

Но заострять я не стала, просто отметила для себя. Да и вообще мы с ним об этом почти не заговаривали, Ярик лишь на другой день доложил, что Исаева прооперировали, но в больнице ему придется остаться надолго. А больше – ни разу о нем речь не заходила. Почему-то мне вдруг стало казаться, что Ярику это неприятно.

Да и немного не до того было. Драка в бассейне вылилась в новый скандал.

На другой день нас собрали в кабинете Эльзы Георгиевны. Мать Чепова кричала, что всех засадит. И отец Исаева выступал с нападками то на нее, то на директрису. Моя мама, естественно, тоже не отставала. Хотя она сначала путалась, кто на меня напал, кто спас, а когда разобралась – даже замолчала обескураженно.

– Это всё вранье! – спорила с пеной у рта мать Чепова, но директриса развернула к нам монитор и включила запись того занятия в бассейне. Даже без звука, по одной картинке, всё было ясно.

Теперь, по словам Ярика, Чепа висел на волоске от исключения. Мать его уже не орала и не грозилась прокуратурой. Лишь слезно молила дать ему доучиться.

– Но мою мать жалобами и слезами не пробьешь, – усмехался Ярик.

– Значит, Чепу исключат?

– Скорее всего, – пожимал он плечами. – Второй раз ведь уже такое. На педсовете решат. Жаль, его отложили. Чепа вдруг прикинулся искалеченным. Какие-то ушибы, чуть ли не переломы себе придумал. Хотя Андрей ему пару раз всего и заехал по морде. Чепа думает, что отсидится, а там всё как-нибудь уляжется, забудется. Только зря надеется. Мать такое не прощает.

Чепа и правда в школу с того дня не ходил. И если он совсем не появится, я уж точно скучать по нему не буду.

Черемисину на этот раз тоже зацепило. И хотя она клялась, что просто пошутила, и сама не ожидала такой прыти от Чепы, а потом, якобы, даже уговаривала его остановиться, директриса ее не слушала. Так и сказала: «Будешь это объяснять на комиссии по делам несовершеннолетних».

Эти дни Черемисина ходила нервная и дерганая. Подружки Катрин на меня косились, но помалкивали, только между собой шептались. Наверное, меня не трогали потому, что Ярик всегда был рядом, как верный страж, а при нём они теперь, когда шло разбирательство, боялись распускать язык. Но сегодня Ярика вместе с ещё одной девочкой из параллельного отправили на олимпиаду по математике. Так что я осталась в гордом одиночестве.

Я ждала, что Черемисина или кто-нибудь из ее свиты этим моментом воспользуется. И точно – после уроков Юляша и Дыбовская подошли ко мне в гардеробе. Черемисина почему-то держалась поодаль. Даже в гардероб не сунулась, только в коридоре у дверей крутилась.

– Разговор есть, – изрекла Дыбовская. – Отойдем?

– Никуда я не пойду, – как можно равнодушнее ответила я. – Есть что сказать – говори здесь.

Дыбовская озадаченно нахмурилась, но не сразу придумала, что ответить.

– Что, сложно, что ли? – жеманно протянула Юляша. – Тебя, как человека, просят. Пойдем поговорим…

– Вы серьезно? – хмыкнула я. – Еще скажите, забудем всё, что между нами было, и начнем наши отношения сначала. Мне в принципе не о чем с вами говорить. Но если вам прямо невтерпеж что-то сказать – говорите. Или я пошла. Мне некогда.

– Хацапетовка, ты чего такая борзая? – надвинулась Дыбовская.

Но тут за ее спиной раздался голос Черемисиной.

– Ксюха, притормози. Ладно, девчонки, подождите меня на крыльце.

Дыбовская смерила меня взглядом «живи пока», но спорить с Катрин не стала. Ушла. И Юляшу прихватила.

– Ну? – вопросительно посмотрела я на Черемисину.

– Ты можешь подтвердить, что я просила Чепу остановиться? Тогда в бассейне… ну, что он сам на тебя напал, а мы с девчонками кричали ему, чтобы прекратил?

– С какой стати?

– А если я попрошу? Пожалуйста… Слушай, ну я правда не думала, что прямо до такого дойдет. Но… это было реально тупо. Извини. Ну что ты молчишь? Я же извинилась! Теперь что, всю жизнь мою надо ломать из-за одной тупой шутки? Меня уже допрашивала инспекторша из ПДН. Это жесть просто! И родителям позор… Пойми, я не хотела. Комиссия, сказали, будет примерно в конце января. И если они решат поставить меня на учет… то это навсегда, понимаешь? Пятно на всю жизнь. Этого не скроешь. А мне поступать и вообще... Ну хочешь, мои предки заплатят тебе? Ну типа моральный ущерб. А хочешь, будешь с нами дружить?

У меня аж непроизвольно вырвался смешок.

– Дружить с вами?

– Ну со мной, с нами.

– Да боже упаси, – покачала я головой, все еще слегка недоумевая от ее слов. – Лучше сдохнуть с тоски от одиночества, чем вот такие подруги… Нет, Черемисина, я врать не буду. Я вообще не люблю врать. А уж ради тебя этого делать тем более не собираюсь.

– Ну ты и… – Она не договорила, сжала губы. – Вот и сдохнешь! В одиночестве! Так и останешься Хацапетовкой! Подлой крысой, которую все ненавидят! С тобой и так никто не дружит, даже не общается, всем в падлу… Никто не захочет с тобой даже на одном поле присесть… А-а-а, – смеясь, протянула она. – Ты думаешь, что у тебя есть Ярик-лошарик… А кто твой телефон упер, ты в курсе, дура? Это он его и взял!

Я усмехнулась ей в лицо.

– Что еще придумаешь?

– Мне делать нечего. Светка Мухина сама видела!

– Ну да. Помнится, она еще видела, как его взял Исаев, ну так она мне сказала. У нее путаются мысли?

– Смейся-смейся, дура. Мухина видела, как у тебя выпал телефон из сумки, а Лиддерман его поднял и сунул себе в карман. А потом ты давай квохтать, что у тебя его сперли. И Лиддерман помогал типа его искать. А про Исаева – это я ей велела тебе сказать, а ты повелась, – она зло улыбнулась. – Что смотришь? Ты – жалкая, тупая деревенщина, и с тобой никто, слышишь, никто не хочет…

– Удачи на комиссии, – оборвала ее я, развернулась и вылетела из гардероба.

– Дура! Хацапетовка! Крыса! – кричала мне вслед Черемисина.

На крыльце торчали ее подружки. Обе на меня уставились, явно пытаясь понять, чем закончился наш разговор, но ничего не сказали.

Как ни прискорбно было признавать, но слова Черемисиной меня задели, осели тяжестью в груди. И пусть я себе сто раз повторила, что она попросту наврала мне, чтобы уязвить, оболгала Ярика, моего единственного друга, да и вообще несла бред, но все равно настроение испортилось хуже некуда.

Неожиданно для себя самой я вдруг повернула к остановке. А там уже села на маршрутку, идущую до больницы, где лежал Исаев.

Моей решительности хватило ровно на поездку до больницы. Уже на лестнице я почувствовала мандраж. А перед дверью его палаты и вовсе встала как вкопанная, откровенно боясь войти. Господи, у меня аж коленки подгибались от страха и волнения.

Не совершаю ли я очередную ошибку? Вдруг он наговорит мне гадостей? Да, конечно, наговорит! Наверняка! Он всегда был со мной груб, ну, кроме самых первых дней, который сейчас уже кажутся сном. А в последний раз он меня и вовсе чуть не испепелил ненавистью. Тварью ещё назвал…

Зря я к нему иду. Но, черт, развернуться, когда уже пришла, и отправиться обратно – это совсем тупо.

Ладно, выдохнула я, постучу, загляну, скажу ему «спасибо» и сразу же уйду. Может, он вообще спит. К тому же на мой стук он никак не отозвался.

Помешкав, я всё-таки вошла в палату без приглашения. И тут же, с порога, напоролась на его взгляд. Сердце сразу же кубарем рухнуло вниз, а к щекам прилила горячая кровь. Ох, зачем я пришла?

Сейчас он скажет: «Чё надо?», и я буду выглядеть полной дурой со своим «спасибо». Но он молчал. Смотрел на меня тяжело, неотрывно и молчал.

Я шагнула в палату, затворила за собой дверь. Неуверенно подошла ближе.

– Привет, – вымолвила первой. Получилось очень тихо – когда я сильно волнуюсь, голос меня вечно подводит. Но Исаев услышал. Сглотнув, ответил не громче моего:

– Привет.

Надо было что-то говорить, но все мысли повылетали из головы. Тоже от волнения, конечно. Ещё и он продолжал пожирать меня глазами, что только сильнее смущало. Да и всё плохое, что случилось между нами, ощущалось если не пропастью, то огромной такой ямой…

Ну хотя бы я поняла: гнать меня прочь или грубить он не собирался. И на том спасибо.

– Как ты? – наконец сообразила я.

– Да так, – он отвел глаза и нахмурился, словно ему вдруг стало неловко. А мне, наоборот, чуть полегчало, когда он перестал так смотреть.

– Что врачи говорят? Надолго ты здесь?

Он не ответил, только повел плечом, будто не знает и ему все равно.

– Андрей, я хотела тебя поблагодарить.

Он снова повернулся ко мне.

– За что? – вскинул он брови в неподдельном изумлении.

– За то, что вступился за меня в бассейне, конечно.

– Это ерунда, – скроил он гримасу, как будто это и впрямь сущие мелочи. – Как там Чепа? Не достает тебя больше?

– Нет, – покачала я головой. – Он вообще всю неделю в школу не ходит.

– А остальные?

– Тоже не трогают.

Он удовлетворенно кивнул. Бросил на меня украдкой взгляд, быстрый, мимолетный, однако такой говорящий… Я, может, и не спец в таких вещах, но тут не ошибешься. Он сам был смущен! Причем не меньше, чем я. Смущен, растерян, взволнован… Но почему?

И чем больше наши взгляды сталкивались, тем явственнее сгущалось напряжение.

– А у тебя уютно тут. Даже телевизор есть, – сказала я лишь бы что-нибудь сказать, чтобы хоть чуть-чуть снять эту неловкость.

Он не ответил, только вновь придавил меня своим взглядом. Несколько долгих секунд мы оба молчали. То есть я пыталась придумать, что ещё сказать, но тщетно. Спрашивать же про те его угрозы сейчас казалось совершенно неуместно.

– Ну ладно, пора мне, – не выдержала я напряжения. – Выздоравливай.

Однако не успела я дойти и до двери, как он позвал меня:

– Даша…

Я обернулась. Он так пронзительно сейчас смотрел, словно всей душой просил о чем-то. У меня аж дрогнуло в груди.

– Не уходи. Пожалуйста... Мне надо тебе кое-что сказать...

37.

Даша

В палате вдруг стало нечем дышать. Такое со мной случается в момент сильного волнения. И сейчас, похоже, именно такой момент. Сердце тяжело и гулко стучало в ушах, качая кровь как бешеное. В горле вмиг пересохло, а язык стал как наждачка. Попить бы!

На тумбочке рядом с кроватью стояли непочатая бутылка минералки и коробка апельсинового сока. Но будет выглядеть очень странно, если я это попью… У меня вырвался тихий нервный смешок. Но, тут же смутившись, я скроила серьезное лицо и сделала несколько шагов назад.

Исаев кивком указал на стул у окна. Я послушно уселась, сложив руки на колени.

– Давай поближе, – попросил он и грустно усмехнулся: – Не бойся, не трону.

Я придвинула стул почти вплотную к кровати. Сейчас я его и не боялась. Нервничала – да, волновалась – ещё как, но страха не было. По правде говоря, происходящее мне вообще казалось почти нереальным – мы разговариваем с Исаевым без всякой вражды, так, будто ничего не происходило. Так, как общаются обычные люди. С ума сойти просто!

А если совсем-совсем начистоту, то было даже что-то очень пронзительное в эту минуту, отчего у меня даже защипало в глазах. Наверное, потому что он смотрел на меня так, словно ему больно…

– Я хотел у тебя попросить прощения, – наконец произнес он. И замолк, прожигая меня взглядом.

И всё? Просить прощения – это, конечно, замечательно, но мало… после всего мне – чертовски мало. Давай же, ну! Объясни всё. Иначе я сойду с ума. Вслух я, конечно, этого не сказала, но попробовала закинуть шар:

– За то, что было в гардеробе? Ты понял, что я ни при чем?

Хотя бы узнать, в чём ни при чем…

На миг в его лице промелькнуло сомнение или озадаченность. Но потом он кивнул:

– И за это тоже. Значит, ты и правда не отправляла моей матери тот видос?

– Что? Видео? Какое?

– Где мой отец с Вероникой.

– Это то, что записал Ярик? – догадалась я.

– Ну да, – хмыкнул Исаев, как мне показалось, зло. – Где он, кстати? Что-то давно его не было. Аж почти сутки.

Мне не особо понравилось, что он так язвит. Ярик всё-таки для него старается, много хорошего ему сделал. Но тут ни с того ни с сего всплыли слова Черемисиной про мой телефон. Да ну! Не может быть такого, упрямо подумала я. Однако в груди против воли засвербело ещё больше.

– Ярика отправили на олимпиаду по математике. А почему ты решил, что то видео отправила я?

Исаев взглянул на меня и вновь смутился. Таким он мне нравился гораздо больше, чем злым и колючим – каким он сразу же становился, когда речь заходила про Ярика.

– Так оно было отправлено с твоего телефона.

– Что?

Мне показалось, что я ослышалась, но Исаев повторил:

– С твоего, говорю, телефона оно было отправлено. Ты прости, конечно, что я сорвался на тебе. Наговорил всякого… Извини. Но что я мог подумать? Ну и перепугался за мать ещё... Но всё равно я не должен был так...

– С моего телефона? – вновь переспросила я ошеломленно. – Но это невозможно!

– Я потом перезвонил на тот номер, с которого прилетел видос. Перезвонил с телефона Рыжего. И ответила ты.

На несколько секунд повисла пауза. Да, было такое недавно – кто-то позвонил и сбросил, как раз накануне нашей стычки в гардеробе. Тогда я не обратила внимания – мало ли кто это, решила, что ошиблись номером, а вот сейчас припомнила.

– Но я этого не делала! У меня даже нет этого видео. И не было! Нет, я не понимаю, как это вообще возможно…

– Да что тут непонятного? Даш, ну всё же ясно. Если это не ты, то кто ещё? – Исаев смотрел на меня с сожалением.

Ярик? Под ребрами едко зажгло, как будто там разлилась кислота. С одной стороны, мне отчаянно не хотелось в это верить. Да как? Если он – единственный, кто тысячу раз меня поддерживал, кто всячески мне помогал, кто стал самым близким другом и кому я доверяла, как себе. А с другой, Исаев прав – если не я, то кто?

– Ярик? – почему-то шепотом спросила я. – Но зачем ему это?

– О-о, – он отвел взгляд к окну и усмехнулся. – Я бы сам хотел понять, зачем ему это… и всё остальное.

– Какое – остальное?

Мне сделалось дурно. Если это так, если это действительно Ярик с моего телефона каким-то образом отправил видео маме Исаева – то это же дикий ужас. Это просто за гранью моего понимания. Но было ещё и какое-то остальное?

Исаев заметно помрачнел. Ответил он не сразу.

– Я не могу тебе этого сказать, извини. Просто знай, я не хотел тебя обижать. Никогда этого не хотел. Просто я… – он осекся, сглотнул. Посмотрел на меня виновато. – Ты прости меня, Даша, за всё, что тебе сделал плохого. За тепличку прости, за всё…

– В этом что, как-то замешан Ярик? – с трудом выдохнула я.

Он промолчал, но посмотрел так, что внутри всё оборвалось.

Исаев, подумалось вдруг, совсем не умеет врать. А уж его лицо, его глаза – красноречивее любых слов. А что насчет Ярика?

И хотя сейчас Исаев ничего не сказал, я поняла – за этими их странными отношениями с Яриком скрывается что-то очень плохое…

– Расскажи, – глухо попросила я.

– Прости, – покачал он головой. – Если бы мог – сказал бы, но… не могу. Не проси, пожалуйста. И сама у него не спрашивай. Ни о чем не спрашивай. И даже не говори, что ко мне приходила. Вообще ничего ему не говори.

– Почему? – сглотнула я подступивший к горлу ком.

– Потому что Яр… понимаешь, он не такой на самом деле. Думаешь, он – скромный правильный тихоня? Ты вообще его не знаешь. Я тоже раньше думал, что Ярик – обычный безобидный ботан. Куда там... Но главное, он что угодно может сделать. Любую подляну. От него не знаешь, чего ждать. Ну и он не хочет, чтобы я с тобой общался. Такие вот дела.

– Но почему ты ему подчиняешься?

Исаев опять отвернулся к окну. Стиснул челюсти так, что выступили и заиграли желваки. Как будто я задела самое больное.

– Ты поэтому не пошел тогда в кино? Поэтому ты мне не отвечал? Из-за Ярика?

Не поворачиваясь, он еле заметно кивнул и закрыл глаза.

Дверь распахнулась, в палату вошел его отец. Я тотчас его узнала. Красивый, статный, холеный. Но мне он больше не нравился. Перед глазами сразу всплывала та сцена в ресторане, с Вероникой. Мне и тогда было неприятно, а сейчас, после всего услышанного, стало просто гадко. Хоть и не вина Исаева-старшего, конечно, что Ярик так меня подставил, но вот противно и всё тут.

Он ещё и разглядывал меня с любопытством. Впрочем, доброжелательно. Даже пошутил:

– О, это же ты, та самая девочка, из-за которой… – Он кивнул на сына. – Ну я его теперь хотя бы понимаю.

Он широко улыбнулся. Наверное, считал, что отвесил мне комплимент, но меня аж передернуло. Да и Исаев сразу вспыхнул.

– Помолчи, – грубо сказал он отцу. Но тот не обиделся. Хмыкнул и прошел к холодильнику. Стоя к нам спиной, начал выкладывать из пакета фрукты и всякие свертки.

– Что-то ты, брат, не ешь ничего… – не оборачиваясь, произнес он. Но Исаев его как будто и не слышал, смотрел только на меня.

– Ладно, мне пора уже.

Я поднялась со стула.

И вдруг Исаев сделал немыслимое – протянул руку и пальцами коснулся моей ладони. Просто провел от запястья вниз, на секунду задержавшись на кончиках пальцев. И от этой малости спину и плечи тут же подернуло мурашками. Растерявшись и густо покраснев, я отступила.

– Даша… ты…

Он замолчал, не договорив.

– Хочешь, я еще как-нибудь приду? – тихо спросила я, его отец явно прислушивался.

– Хочу, – сразу же ответил он. И лицо сделалось такое, будто я ему неожиданный, но очень приятный подарок вдруг преподнесла. Мне это польстило, чего уж. Но потом он добавил серьёзно: – Только не говори ничего… И вообще будь осторожна, молчи, не подавай виду и... береги себя… пожалуйста.

38.

От Исаева я вышла совершенно обескураженной. То, что он сказал о Ярике, буквально разрывало мне мозг. Никак не укладывалось в голове. Это как на скорости внезапно повернуть – в поворот не впишешься, вылетишь в кювет. Вот так и я себя ощущала – растерянной и дезориентированной, будто меня вышвырнуло из привычной реальности.

Меня прямо-таки ломало – до того не хотелось верить в такую правду о Ярике.

Эта правда – как ведро ледяной воды за шиворот или как обухом по голове… Хотя были моменты, были. Помню, как меня поразила его холодная твердость, когда он говорил с Вероникой. Словно то был другой человек. Или вот взять то, как он облегченно выдохнул, когда я отказалась от мысли навестить Исаева. Я же ведь ещё тогда, ничего не зная, почувствовала в этом что-то не то.

Да и всё остальное, что казалось прежде нелогичным и непонятным, теперь обретало смысл. Их разговоры намеками, злость и грубость Исаева, его необъяснимые перепады, снисходительность Ярика, да вообще всё.

Одно лишь не вписывалось в эту картину – как Ярик, такой спокойный, тихий, мягкий, мог заставить Исаева плясать под свою дудку? Исаева! Которого слушался и уважал весь класс. Да что там – вся школа. Как сумел Ярик его к чему-то принуждать?

Тут я не находила никакого объяснения…

И совсем не понимала, почему Ярик, получается, подставил меня? Мы с Исаевым и без того были во враждебных отношениях. Решил подлить масла в огонь? Но как же это подло и как жестоко…

Погрузившись в свои мысли, я незаметно добрела до остановки и простояла там неизвестно сколько времени, не обращая внимания на проезжающие маршрутки. Спохватилась лишь после маминого звонка. Она меня, оказывается, уже потеряла, а, значит, дома ждал допрос: куда ходила, с кем была. И значит, придется врать, чего я не любила и не особо умела. Однако и признаться нельзя. Потому что для мамы Исаев – как мулета для быка, даже несмотря на случай в бассейне.

Но, слава богу, пронесло. Мама готовилась к открытому уроку, на котором будет присутствовать кто-то важный, и на расспросы времени у нее не было. Я поужинала, села за уроки, и тут зазвонил телефон. Ярик…

Телефон гудел, как жук, скользя по столешнице. Я смотрела на экран и не находила в себе сил ответить на звонок.

Андрей сказал, чтобы я не подавала виду, чтобы вела себя как ни в чем не бывало. Но мне казалось, я так попросту не смогу. Во всяком случае – сейчас. Я не подготовилась, не настроилась. Да и чего уж – мне адски хотелось спросить Ярика прямо, зачем он отправил то видео матери Исаева и подставил меня.

Телефон замолк, но спустя пять минут снова загудел.

– Ответь уже, – раздраженно сказала мама. – Или выключи. Мне мешает сосредоточиться!

Нет, ответить я так и не решилась. Знала, что скорее всего выдам себя, если заговорю. Поэтому на всякий случай написала Ярику эсэмэску: «Извини, не могу сейчас ответить. До завтра».

Он больше не звонил, но в душе появилось смутное ощущение, будто случится что-то плохое и совсем скоро. До самой ночи я места себе не находила из-за этого тягостного и мучительного предчувствия.

Зато когда легла спать, вдруг вспомнилось, как Исаев потрогал мою руку. Какая-то робкая нежность сквозила в том жесте. И я поймала себя на том, что лежу и невольно улыбаюсь…

На следующее утро я выскочила из дома ни свет ни заря, чтобы идти одной хотя бы до школы. Ярик ведь обычно поджидал меня у подъезда. Но сейчас идти с ним наедине пятнадцать-двадцать минут, о чём-то говорить, каждую секунду себя контролировать… нет, не хотелось.

В школе всё же будет проще, думала я. Там кругом люди, что-то всё время происходит.

Правда, четверть часа пришлось бродить по пустой школе с пуховиком подмышкой. Потом уже начал потихоньку стекаться народ, открылся гардероб, тишина сменилась привычным гулом.

«Ты где?» – прилетела мне эсэмэска от Ярика.

Чёрт! Надо было хоть написать ему, чтобы не заходил. Но юлить не стала, ответила как есть:

«Я уже в школе. Пришла сегодня пораньше».

Я ждала его появления и боялась. Вместо того, чтобы настроиться на спокойное общение с ним, я, наоборот, накрутила себя до нервной дрожи. Хорошо хоть в класс пришел он со звонком.

Зато на перемене сразу поинтересовался:

– Что делала вчера?

– Да ничего, – пожала я плечами, стараясь не смотреть ему в глаза. – После школы пришла домой, сделала уроки… ничего такого. А как олимпиада прошла?

– Нормально, – не стал вдаваться он в подробности, вернув разговор снова ко мне: – А чем ты так занята была?

– В каком смысле? – занервничала я.

– Ну, ты не могла ответить на звонок. Я подумал, ты занята…

То ли это уже паранойя, то ли что – не знаю, но мне казалось, что Ярик как-то слишком пристально на меня смотрит, словно пытается уличить…

– А-а, да ничего такого. Это мама была занята, готовилась к открытому уроку. Переживала сильно, ну и всё её отвлекало, любой шум. Так что вот…

– Понятно, – кивнул Ярик. – А то я уж было подумал, что ты меня вдруг стала избегать

– Ну что ты! С чего бы? – у меня вырвался смешок, нервный и фальшивый. Даже я сама это почувствовала. Ярик же смерил меня долгим взглядом и промолчал.

Мне стало не по себе, и весь следующий урок я сидела как на иголках. Да и до конца дня чувствовала себя неспокойно. И если до этого оставались какие-то сомнения на его счёт, то сейчас во мне поселилась необъяснимая уверенность – Исаев говорил правду. Ярик не такой, каким кажется... казался всё это время.

После уроков биологичка заглянула в наш класс и попросила добровольцев помочь с украшением спортзала к новому году. По классу сразу прокатилось:

– Да нууу. Чё за шляпа?

– Нее, неохота.

– Делать нам нечего. Пусть шпана украшает. А у нас ЕГЭ!

Биологичка переводила взгляд с одного на другого:

– Катя? Света? Ярослав?

– Простите, Елена Ивановна. У меня после школы дела, никак не могу остаться, – вежливо отказался Ярик.

– Даша?

А я согласилась. Жалко стало ее, ну и к тому же как я могла не уцепиться за благовидный предлог избежать компании Ярика. Он пошел домой один, а я честно отпахала три часа, развешивая шары и гирлянды вместе с девчонками из девятого класса.

А вечером мне позвонил Исаев.

Боже, я сама не ожидала, что так разволнуюсь. Схватила телефон и умчалась в ванную, чтобы мама не слушала. Правда, разговор наш длился не дольше минуты. Он спросил, как я, как Ярик, а потом к нему в палату вошла медсестра делать какие-то процедуры – я слышала ее голос на заднем фоне, – и мы быстренько попрощались.

Следующие дни я пребывала в постоянном напряжении. Может, я такая внушаемая, может, вообще паникерша, но, хоть убей, мне все время теперь казалось, что Ярик следит за мной, точнее, внимательно изучает. Считывает мою мимику, пытается проникнуть мне в голову. Это страшно нервировало!

Еще я понимала, что долго так не выдержу. Ну нельзя же до бесконечности притворяться. Но Исаев очень просил подождать, хотя бы до тех пор, пока он не выйдет из больницы.

Да, мы с ним всю эту неделю созванивались и переписывались вечерами… так и хочется добавить – как в старые добрые времена. Но это не так. Тогда всё было легко, непринужденно, по-хорошему наивно. Теперь я ощущала в его сообщениях недосказанность и какую-то обреченность. Да и разговоры у нас не особо клеились, постоянно возникали неловкие тяжелые паузы. Или же то и дело мы натыкались на болезненные темы.

Но я все равно его навестила. В воскресенье. До этого колебалась – стоит или не стоит? Ну и, конечно, боялась столкнуться с Яриком. Исаева он не забывал. Ходил проведать каждый день. А в воскресенье уехал в Москву, к бабушке. И я отправилась к Исаеву.

В этот раз я уже так не волновалась, ну разве что немного. И то, когда уже вошла в палату, когда поймала его взгляд. Он слегка приподнял брови, а потом улыбнулся.

– Вау! – прокомментировал он мое появление, но я-то видела за его насмешливым тоном искреннюю радость. Она так и засияла в его глазах. И что уж, это было чертовски приятно.

– Как ты? – смущенно улыбаясь в ответ, спросила я.

– Изумительно, разве не видишь? – забавлялся он. Но это даже и хорошо. Я устала уже от постоянной тревоги. – Эй, не стой, проходи. Если честно, я ждал тебя, потом не ждал, потом опять ждал…

Я присела на стул рядом с ним. Исаев сегодня не лежал, а полусидел в кровати и беззастенчиво разглядывал меня из-под длиннющих ресниц.

– Ну что ты так смотришь? – начала я предательски розоветь.

– Как – так? – снова улыбнулся он.

– Ну вот так.

– Это тебя смущает? – состроил он невинное лицо, но тут же ухмыльнулся, гад.

Я посмотрела на него с шутливым укором.

– А вот так? Вот так смотреть можно? – он комично округлил глаза. Я не выдержала и рассмеялась. Но поймав его взгляд, вдруг ставший серьезным и пристальным, замолчала и смутилась еще больше.

– У тебя очень красивый смех.

– Обычный… – пролепетала я.

– И смущаешься ты тоже прикольно.

– А ты в курсе, что Ярик сегодня уехал в Москву? – увела я разговор от себя. – У него там, оказывается, бабушка живет.

Исаев тотчас изменился в лице. И перестал меня гипнотизировать. Однако вместе с тем потухло что-то волнующее и приятное. Жаль, но и про Ярика мне поговорить не терпелось. Я ведь за эти дни вымоталась просто.

– В курсе, – мрачно ответил Исаев. – Наш маленький друг мне об этом вчера сообщил. А ты не говорила ему… ну что мы общаемся? Что созваниваемся? Что ты приходила сюда?

– Нет, – уверенно замотала я головой. – Он об этом и не спрашивал. Я стараюсь с ним реже общаться. Вне школы мы больше не видимся. Но в целом, всё как обычно.

Если не считать, что иногда поежиться хочется от его взгляда. Но об этом говорить я не стала. Может, это вообще мое воображение.

– Ну хорошо. Но если вдруг что… звони мне сразу, я что-нибудь придумаю. Или к Рыжему обращайся.

– Потанин знает про Ярика?

Андрей кивнул.

Я просидела у него ещё полчаса, но потом ему позвонили. Наши одноклассники.

– Пацаны сейчас придут.

– Ой, я тогда ухожу, – подскочила я. Представляю их удивление, застань они меня здесь.

– Да, наверное. А то ведь обязательно кто-нибудь из них проболтается завтра в школе. Даш… спасибо тебе.

– За что? – удивилась я.

– За то, что пришла. Ты… Я… – Исаев замялся, как будто ну, может, не смутился, но уж точно ему стало неловко. Потом скомканно договорил: – Короче, я был рад тебя повидать.

Я выскользнула из палаты, чтобы не при нем разулыбаться от уха до уха. И с цветущим лицом помчалась вниз, пока наши не нагрянули. С одноклассниками я и сама не хотела здесь пересечься. И не только из-за Ярика.

А вечером ко мне пришёл Ярик. Без всякого предупреждения, даже без звонка. Я никак его прихода не ожидала и сразу разнервничалась. Он там что-то объяснял маме, говорил, что по урокам надо обсудить какую-то тему. А мама! Она даже его дослушивать не стала. Тут же защебетала приветливо:

– Конечно, Ярик, конечно. Мы тебе всегда рады. Проходи. Чаю?

Он отказался. Я тоже выдавила улыбку, уж не знаю, насколько правдоподобную.

– Привет. Я думала, ты в Москве.

– Приехал уже. Тут ехать-то…

– Ну да, – согласилась я, пряча руки, которые так некстати задрожали.

Успокойся же, мысленно велела себе я. Ярик никогда ничего дурного мне не делал. Откуда эта паника? И будь он трижды подлец, что он мне сделает у меня дома? При маме к тому же.

И тут мама, как назло, заявила:

– Ой, у нас и к чаю ничего, оказывается, нет. Схожу что-нибудь куплю.

Наверняка решила оставить нас наедине, чтобы не смущать. Это ж надо было проявить вдруг такт, которого сроду у неё не водилось, в самый ненужный момент!

– Да не надо! Не ходи никуда! Ярик же отказался от чая! – выпалила я.

– Ну, – хохотнула она, – сейчас отказался, а потом захочет. Да я и так собиралась…

Она торопливо оделась и ушла. В квартире внезапно повисла нехорошая тишина. И пусть Ярик выглядел абсолютно спокойным, ощущение неумолимой опасности не просто звенело тревожным звоночком, оно вопило во всю мощь. Оно трубило как пожарная сирена.

Я отвернулась к столу, начала судорожно перебирать тетради и учебники. Что делать? Что, черт возьми, делать?

Да ничего! Дурость всё это, одергивала я сама себя. Ну точно – паранойя! Наслушалась Исаева и истерю на пустом месте. Может, между ними и произошло что-то плохое, но мне Ярик всегда был другом. Пусть не всегда искренним. Но открыто ничего дурного он мне не может сделать. Просто не может и всё!

А потом я, почти успокоившись, повернулась к Ярику, встретила его прямой, немигающий, холодный взгляд и внезапно осознала – может…

39.

Ярик молчал. Смотрел на меня пристально и, несомненно, видел, как я нервничаю. Только взгляд его ничего не выражал, абсолютно. Холодный, равнодушный и какой-то пустой. Я даже не подозревала, что взгляд способен настолько менять облик человека.

Тот, кто сейчас стоял передо мной, не имел ничего общего с милым Яриком. Словно этот кто-то – совсем чужой.

– Как съездил в Москву? – спросила я лишь бы что-нибудь спросить. Чувствовала, что меня вот-вот колотить начнет от этого затянувшегося молчания, в котором уже чудилось нечто зловещее.

– Отлично, – тихим, бесцветным голосом сказал он. – А ты как день провела?

Отчего-то возникло ощущение, что он это просто так спросил. Что он уже всё знает. Просто хочет посмотреть, как я выкручиваюсь. Или, может, подловить хочет.

– Тоже неплохо.

Он хмыкнул, но взгляд по-прежнему оставался пустым.

– Чем занималась?

– Ярик, что ты хотел? Я не совсем тебя понимаю.

– Что я хотел? – Тонкие губы тронула легкая полуулыбка. – Я кое-что показать тебе хотел. Думал, правда, завтра покажу. Но раз твоя мама ушла…

– Она скоро вернется, – запаниковала я.

– Ничего. Это много времени не займет.

Он достал телефон, поводил по экрану пальцем, а когда поднял на меня глаза, честное слово, аж жутко стало. Теперь в его взгляде отчетливо читалось предвкушение. Так в кино смотрят на своих жертв маньяки-садисты перед тем, как приступить к пыткам. Хотя не исключено, что это всего лишь у меня разыгралось воображение.

Спустя пару секунд у меня пиликнул Ватсап, известив о новом сообщении. Но я не двигалась. Не могу объяснить, но почему-то мне отчаянно не хотелось смотреть, что там пришло. Тогда Ярик кивнул на мой телефон, мол, бери давай.

Я всё-таки взяла со стола сотовый. Открыла мессенджер.

Так и есть – Ярик мне что-то прислал. Видео. Я не знала, что там, но чувствовала, как внутри нарастает паническая дрожь и сердце аж заходится.

Однако то, что я увидела, перебило самые дурные предчувствия. Это был про кошмар, изуверство, нечеловеческая жестокость. Какие-то парни толпой избивали человека. Пинали лежащего ногами, прыгали на него сверху…

– Зачем ты мне прислал этот ужас? – морщась, спросила я Ярика.

– Смотри дальше, – равнодушно сказал он.

Затем эти подонки подняли избитого на колени. Голова его безвольно свисала на грудь. И сам он все время заваливался то на один бок, то на другой, но они его зачем-то придерживали в такой позе. Один потянул его сзади за волосы, поднял голову, и я вскрикнула, узнав в избитом Исаева.

– Господи! Что это?! Это Андрей? Это Исаев? Кто его? За что? Боже мой…

– Ещё не всё.

– Я не могу это смотреть! – всхлипывала я, качая головой.

– Смотри до конца. Недолго осталось.

– Не хочу. Это невыносимо.

– Смотри, – сухо и твердо повторил Ярик.

Лучше бы я его не послушалась! Лучше бы просто убрала телефон, да хоть вышвырнула в окно. Потому что всё это меня просто раздавило. Вышибло землю из-под ног. Мне хотелось забыть увиденное, не знать об этом никогда, но такое забыть невозможно.

– Не реви. Всё это давно в прошлом. Андрей это пережил.

Я глотала слезы и ничего ему не отвечала.

– Не знал я, что ты такая чувствительная, – усмехнулся Ярик. Теперь он даже и не старался притворяться.

– Я тоже о тебе многого не знала, оказывается, – глухо произнесла я. – Это вот та драка, из-за которой он ушел из хоккея?

– Да.

– Кто они? За что его так?

– Да просто малолетние отморозки. Напали на девку какую-то, а он решил погеройствовать, заступился, ну и вот... Как будто первый раз про такое слышишь. Что, новости совсем не читаешь, нет? Андрей еще легко отделался. Жив остался. И даже почти здоров.

– Это ты снимал?

– Я? Нет. Я его спас, спустил на них Джесса. А снимал кто-то из них, но выронил телефон, когда убегал. Ну а я подобрал.

– Их поймали?

– Не совсем, – Ярик снова хмыкнул. Похоже, происходящее очень его забавляло. – Андрей этого не захотел.

– Но почему? Ведь можно было легко их вычислить по этому телефону.

– Нууу, Андрей у нас такой, боится за свою репутацию, – насмешливо произнес Ярик. – Боится, что все узнают, как его унизила какая-то шпана. Боится публичного унижения. Он же у нас звезда. Все его любят, все уважают, а после такого… ну сама подумай, какое уж тут уважение…

И тут я поняла, в чем дело. Вот чем держал Исаева Ярик. Вот как заставлял его подчиняться. Он его попросту шантажировал этой ужасной записью! Угрожал, видимо, что всем её покажет, если тот не послушается. Какая же мерзость…

Меня передернуло от отвращения и брезгливости.

– А зачем ты мне это показал?

– А вот это уже правильный вопрос.

По спине пополз холодок. Что он ещё задумал?

– Я хочу, чтобы ты опубликовала это видео, – невозмутимо продолжил он. – Достаточно просто переслать кому-нибудь из одноклассников. Любому. Ну, кроме Рыжего.

– Что? – я аж задохнулась от негодования. – Это что, шутка?

– Разве я похож на шутника?

– Ты похож на сумасшедшего! Нет, правда, ты же не всерьез?

Ярик вздохнул с легким раздражением.

– Просто перешли его хоть кому из наших и всё. И всё будет хорошо. Правда. Тебе я ничего плохого не хочу.

Он и впрямь не шутил. Тогда он псих! Страшный, ненормальный человек!

– Никому ничего пересылать я не буду. Ты спятил, если мне всерьез такое предлагаешь. Я даже не понимаю, как тебе эта дикая мысль пришла в голову. На что ты вообще рассчитывал?

– Ну, в принципе, так я и думал. Сначала ты повозмущаешься, но потом сделаешь, как надо.

– Ярик, ты себя слышишь? Серьезно, ты не в себе. У тебя явные проблемы с психикой.

– Не смеши меня. Еще бы мне… девочка средненького ума диагнозы не ставила. Ты не обижайся, Даша, но посуди сама. Ты же совершенно посредственная. Что в тебе примечательного? Ничего. Ну разве что внешность, но на это падки только такие, как Чепа. А так, ты ведь даже со школьной программой не справляешься. Во всяком случае по математике. А что уж может быть проще. Даже у Андрея были свои таланты. Хоть в чем-то он был лучший. А ты… ты обычная недалекая провинциалочка. Впрочем, остальные не лучше…

– Зачем же ты общался со мной, такой посредственной?

– Я же говорю – остальные не лучше. Ты хотя бы милая. Ну и главное – ты нравилась Андрею. Мне всё хотелось понять, что он в тебе нашел. Ну а потом… привык, наверное. С тобой было очень легко. А иногда даже хорошо.

– Иди домой, Ярик. Единственное, что я могу для тебя сделать – это притвориться, что ты ничего мне не показывал и ничего не говорил.

Ярик издал короткий тихий смешок.

– Нет, ты меня не поняла.

– Я и не хочу тебя понимать. Ты просто знай: ничего никому я пересылать не буду.

– Знаешь, я забыл главное, я же тут еще одно видео откопал. Честно скажу, пришлось изрядно попотеть. Перерыл все, что можно. Едва не отчаялся, но всё-таки нашел.

Он снова сунулся в телефон. Ничего мне пересылать не стал, просто открыл какое-то фото и протянул мне.

– Видео тяжеленькое, целый фильм. Так что я пока сделал скрин. Погляди. Никого не узнаешь?

– Ч-что это? – прошептала я, глядя на изображение обнаженной лежащей девушки с длинными разметанными по кровати косами.

– Не что, а кто. Мама твоя, так понимаю.

В безмолвном ужасе я взирала то на экран телефона, то на абсолютно спокойного Ярика. Мне казалось, что во мне образовалась льдина и продолжает расти, распирая изнутри. Казалось, что кровь застыла и даже сердце перестало стучать.

С трудом вдохнув, я выдавила:

– Откуда?

– Всё, что когда-то попало в сеть, остается там навсегда. Надо лишь уметь искать, – самоуверенно изрёк он.

– Ты не посмеешь!

– Не посмею что? Показать это кому-нибудь? Почему?

– Потому что это подло. Это ужасно и бесчеловечно…

– Ой, да брось. Ужасно, когда человек с таким пятном в биографии идет кого-то учить. Ну разве такой должна быть учительница начальных классов, а?

Он снова показал мне эту проклятую фотку.

– Ты же знаешь, что её обманули... что она не сама... – у меня перехватило горло.

– Да на это мне вообще всё равно, – безразлично пожал он плечами.

Комната вдруг покачнулась, и я тяжело опустилась на стул. Голова шла кругом и катастрофически не хватало воздуха. Господи, что я натворила? Я же сама ему про маму рассказала, идиотка! Безмозглая дура!

– Ты подумай. Кто тебе дороже – родная мама или Исаев, который тебя полгода мучил. Выбор на самом деле простой. Или ты сделаешь, как я прошу, или… Андрей сольет твою маму. Он-то долго думать не будет.

– Ярик, за что ты так? Что я тебе плохого сделала? – меня потряхивало от ужаса.

– Ничего. И я тебе ничего плохого не сделаю. Правда. Обещаю, что никто ничего не узнает про твою маму, если ты выполнишь мою маленькую просьбу.

– Мама ведь этого не переживет, ты понимаешь? Она и так…

– Ну так тем более – слей Андрея и всё будет хорошо.

В прихожей щелкнул замок, и в комнату вошла мама.

– Ну как вы? – улыбаясь, спросила она. – Даша, ты даже чайник не поставила. А я в «Приме» купила пирожные. Ну как, Ярослав, не откажешься?

Она открыла коробку с десертом, поднесла к его лицу. Ярик улыбнулся в ответ.

– О! Спасибо, ну тут да, трудно устоять, вы правы.

– То-то, – засмеялась мама.

– Вам помочь?

– Ну что ты! Ты же гость. Я сама. – Мама включила чайник, поставила на стол чашки.

– Кстати, мама сказала, что вас очень хвалили за открытый урок, – сообщил Ярик.

– Правда? – зарделась мама, смущенная и довольная.

Ярик вновь стал учтивым и доброжелательным как прежде, и не скажешь, что несколько минут назад тут было маленькое бездушное чудовище.

– Даш, ну ты чего там сидишь? – позвала меня мама. – Иди сюда, наливай чай.

– У меня голова болит, – буркнула я и убежала в ванную. Просидела там несколько минут, пустив воду, чтобы не слышать их светский разговор.

Вышла только, когда мама уже начала стучать и тревожиться:

– Даша! Ты там что делаешь? С тобой все нормально?

Ярик все еще попивал чай и безмятежно улыбался.

– Даш, зря отказываешься от чая, – обратился он ко мне. – Чизкейк потрясающий.

Я ему ничего не ответила, только посмотрела исподлобья.

– Даша! – упрекнула меня мама.

– Ну ладно, мне уже пора. Наталия Федоровна, ещё раз спасибо огромное за чай. Вы – замечательная! – рассыпался в любезностях Ярик.

Я вышла за ним следом в прихожую закрыть дверь. Он обулся, надел шапку, куртку и, уходя, прошептал:

– Подумай… до завтра.

40.

Ярик

Я улыбался Дашиной матери, слушая ее хихиканье и льстивый щебет. Смотреть на нее было ещё противнее, чем до этого на Дашу, когда та пыталась мне врать.

– Ещё чайку, Ярослав?

– Да, можно. Спасибо, Наталия Федоровна.

Глупая, скучная, истеричная и тщеславная дамочка. Приручить эту дуру оказалось ещё проще, чем ее дочь.

У всех без исключения есть свои слабые точки, но у нее их даже искать не пришлось. Сразу видно, чем ее можно зацепить, а чем раздавить.

Стоило лишь мимоходом бросить, что мать ее хвалила, и эта дура рассыпалась бисером. Я ей подыгрывал. Это несложно, даже забавно. А теперь, когда Даша знала, стало ещё забавнее. Настоящее представление, жаль только, что она засела в туалете. Я хотел посмотреть, как она будет юлить и притворяться при матери. Каково ей будет видеть, что её мать из кожи вон лезет, чтобы угодить мне, тому, кто может в два счета опустить ее на самое дно. Я хотел, чтобы она наблюдала за нашей милой беседой, не имея возможности ничего сказать. Чтобы она сполна прочувствовала унижение и свою беспомощность.

– Даша там в порядке? – спросил я.

Её мать, как дрессированная собачка, тут же кинулась тарабанить в дверь туалета: «Даша! Выходи!».

Даша выползла из своего убежища, посмотрела на меня с лютой ненавистью. И лишь когда уходил, когда напомнил, что у нее есть время подумать до завтрашнего дня, наконец увидел уже знакомое выражение страха и отчаяния. Взгляд загнанного зверька.

Матери своей она не расскажет – это ясно. И вообще никому не расскажет. Ночь у нее предстоит бессонная. Она будет рыдать тайком, скорее всего, напишет что-нибудь слёзное и пафосное мне, какое-нибудь «прости» Андрею, но завтра сделает всё, как надо. И будет себя ненавидеть и презирать еще очень долго. Ну а если я ей скажу потом, что на самом деле нет у меня никакого видео с ее матерью, нет и никогда не было… Просто обычная картинка из интернета с девкой, чем-то похожей на ее мать в молодости. По крайней мере на те фотографии, которые они мне как-то показывали. Там даже лица не видно под волосами, но Даша и не разглядывала, поверила сразу.

В кармане пиликнул сотовый. Какая же она предсказуемая. Я еще до дома не дошел, а она уже взялась строчить сообщения.

«Ярик, зачем ты так? Одумайся! Ты же не такой!»

«До завтра», – набрал я ей в ответ.

У дверей скребся Джесс, стучал по полу тяжелым хвостом. Чувствовал, что я возвращаюсь. Мать сидела в своей комнате, и оттуда не доносилось ни звука, ни шороха. Можно было бы решить, что она уже спит, так тихо у нее было, но под плотно закрытой дверью желтела узкая полоска света.

Я вошел к ней.

Она сидела на диване с книгой и, разумеется, меня услышала, но не пошелохнулась. Продолжала читать, как будто меня не замечает. Но я-то видел, как она тотчас напряглась.

– Мне нужны деньги.

С минуту она еще делала вид, что читает, но я не уходил и просьбу свою не повторял, потому что знал – всё она прекрасно слышала.

– Зачем? – наконец отозвалась и отложила книгу.

Теперь моя очередь молчать.

– Сколько? – она поднялась, взяла сумку, вынула кошелек.

– Две тысячи.

Она достала две купюры, не глядя на меня, положила на диван и снова взялась за книгу. Больше никаких вопросов. Нет, это не потому, что она такая покладистая, щедрая и добрая. Просто ей неинтересно. Две тысячи для нее слишком мелкая сумма, ну а мои дела ее никогда не волновали.

До семи лет я её вообще почти не видел. У нее была своя личная жизнь, а меня она сбагрила на бабушку Зину, свою мать, с которой они тоже не особо ладили.

Бабушка мне и рассказала, что мать в молодости, еще аспиранткой, безумно любила какого-то мужика, то ли доцента, то ли профессора, но он её «поматросил и бросил», отказался бросать жену ради матери. Тогда мать вышла замуж за моего отца, назло тому мужику. Он тоже преподавал в том же институте математику. Отец был коренной москвич, жил со своей матерью в коммуналке. С ней я иногда до сих пор встречаюсь, езжу время от времени. В конце концов, я – ее единственный внук и наследник. Хоть комната в коммуналке не бог весть какое наследство, но лишней не будет.

Бабушка Зина называла моего отца рохлей, бесхребетным существом, которого мать окончательно растоптала. Потому что не любила, да вообще еле терпела. Жалея о замужестве, она винила в этом отца и, не стесняясь, ему изменяла. Он начал пить, они развелись. Вот и вся история.

Отца мне не жалко, он и правда оказался слабаком. И до меня ему тоже не было дела. Он пил, пока совсем не спился и не умер. А был он, говорила бабушка, «страшно умный, но не практичный».

Потом умерла и бабушка Зина, и матери пришлось взять меня к себе. Я сначала ужасно радовался. С бабушкой жизнь была не сахар. Суровая и вспыльчивая она чуть что лупила меня зверски, как когда-то била и мою мать.

Однажды чуть не покалечила меня, пятилетнего. Как-то проснулся с острой болью в мошонке, жаловался, плакал, а она подумала, что это я сам виноват. Решила тут же преподать урок – заставила вытянуть руки на столешнице и терпеть, пока она хлестала прутом. И только когда пошел отек, повезла в больницу. Оказалось, перекрут гидатиды. Меня экстренно прооперировали. А бабушка… она даже не извинилась.

Но она хотя бы заботилась, разговаривала со мной, как с живым человеком. Мать же меня практически не трогала. Только один раз ударила по щеке, когда я зашел в ее комнату, где она была не одна. В комнате стоял полумрак из-за плотно задернутых портьер, и я не сразу понял, что за возня на диване. Стоял, вглядывался. Потом услышал злое шипение:

– Выйди.

Я выскочил, испугавшись, скорее, ее тона. А через минуту вышла и она сама, запахиваясь в халат. Без слов влепила мне пощечину. А позже сказала:

– Еще раз сунешь свой нос в мою комнату, отправишься в детдом.

Ну в те годы я еще верил во все подобное и боялся угроз, смешно. Хотя не очень-то и смешно.

Мать со мной почти не разговаривала. Помню, я даже не мог назвать ее мамой. То есть я вообще никак ее не называл, боялся к ней обращаться. Зато она за любой мелкий промах называла меня ничтожеством. И не дай бог при ней захныкать, даже если разобьешь в кровь коленку или тебя отлупят пацаны во дворе.

Впрочем, что бы я ни делал, слышал от нее только одно: «Весь в своего никчемного отца, такое же жалкое ничтожество».

Сначала я по наивности думал – вот возьму и докажу ей, что никакое я не ничтожество. Но мои победы на шахматных турнирах и школьные успехи ее не впечатляли. Я все равно для нее оставался жалким и никчемным.

Наверное, это влияло на меня. Наверное, она меня в этом почти убедила, чего я никогда ей не прощу. Потому что и другие меня унижали, во дворе, в школе, в лагерях, куда она отправляла меня каждое лето, а я всё сносил молча. Даже мысли не возникало, чтобы это остановить. Я не понимал, что со мной не так, но верил, что дело во мне, что это я – жалкий, поэтому и мать, и остальные так со мной обращаются. Поэтому со мной никто не дружит.

Но Исаев был другой. Как только я его узнал, сразу решил, что хочу быть таким же. Он со всеми общался запросто, всем улыбался, его все любили, тянулись к нему, хотели дружить. И он никого не унижал, чтобы утвердить свой авторитет. Ему так легко всё давалось… Но я не завидовал, я им восхищался и очень хотел быть похожим.

А потом он спас меня от очередного унижения. Не просто спас, а начал общаться со мной, как с равным. Единственный из всех. Приблизил, привязал, заставил поверить, что у нас с ним особенная дружба. Майя только мешала, но её отогнать оказалась легче легкого.

Его слова «Ты мне не друг» отрезвили меня. Это как удар под дых, когда его совсем не ждешь. Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько униженным, как в тот момент.

Я не собирался видео с Андреем никуда рассылать. Те подонки стали для меня такими же врагами. Только поэтому изначально я его себе оставил – чтобы помнить их лица. А потом уже всё вышло так, как вышло…

И мой кумир вдруг рухнул с алтаря, оказавшись обычным трусом, который делает всё, что ему велишь, только бы никто не узнал его тайну.

Сначала я чувствовал себя обманутым и подавленным. Даже не знаю, что больше меня удручало: разочарование или обида. Но позже я вдруг понял, что в этом есть особая, ни с чем не сравнимая прелесть – управлять им, подчинять своей воле. Причем чем сильнее сопротивление, тем приятнее его ломать. Эта Даша только появилась некстати, но в итоге с ней игра стала ещё острее и увлекательнее.

Власть над человеком, вот что это такое. И это даже слаще дружбы. И интереснее шахмат.

Понял я и другую простую вещь: уж если я смог подчинить Андрея, то и любого смогу. Ведь у всех есть слабые точки.

Люди – те же пешки. И ты можешь строить комбинации, играть на их слабостях, вызывать на эмоции, заставлять поступать по-своему, причем не в лоб, а скрыто. Вот где особое удовольствие.

Взять ту же Веронику Владленовну. Когда я переслал ей видео с отцом Исаева и, якобы, стыдил её, мол, вот, видели вас с Дашей Стояновой. Как вы могли, учитель с отцом ученика! Его мать, если это узнает, такое не снесет, сразу развод и девичья фамилия. Не дай бог вы сломаете семью…

И эта дура сыграла всё как по нотам. В точности как я и предполагал. Переслала видео матери Исаева с левой симки, еще и переадресацию на Дашу настроила. Вот этой хитрости я, правда, от нее не ожидал, но в уме поаплодировал за находчивость.

Как я и думал, отец Исаева сразу же послал Веронику к черту. И эта дура осталась с носом и уволилась из школы.

Мне страшно нравилось, что я, оказывается, могу считывать людей, предугадывать их реакции, исподволь толкать на поступки. И это так легко, на самом деле. Взять хотя бы мать. И чего я так ее боялся? Ведь она так трясется за директорское кресло и боится за свою репутацию. А уж я-то как никто в курсе всех ее грязных тайн. Она тоже, как и Андрей, сначала возмущалась: ублюдок, подонок, тварь, да как ты смеешь? Но все равно делала по-моему. И жить сразу стало проще.

Пока… пока эта Даша снова не полезла к Исаеву. О том, что они за моей спиной снюхались, я просёк сразу. Чужую ложь я чувствую безошибочно. А уж Дашину разглядеть и ума много не надо. Эти ее неуклюжие попытки увильнуть, выкрутиться. Это меня задело. И неожиданно для меня самого задело вдруг очень сильно. Уж с ней-то я всегда обращался хорошо, даже более чем. Старался быть для нее настоящим другом, помогал, поддерживал. И после всего – с ее стороны эти лживые уловки, это лицемерие. Она попросту предала меня. Как и Исаев.

Но я уже не тот, с кем можно вот так…

Видео с ее матерью я так и не нашел. Хотя искал и через нейросети, и всякими другими прогами. Впрочем, можно и без видео обойтись. Сама новость – уже бомба. Это если вдруг Даша не сольет Исаева. Но она сольет, потому что своя рубашка ближе к телу.

Утром я с нетерпением ждал, когда Даша придет в школу. Вглядывался в лица одноклассников, прислушивался, но, судя по всему, она решила потянуть время.

На первый урок Даша так и не пришла, второй и третий – тоже прогуляла. Я даже уже начал нервничать. Размышлял, не написать ли ей что-нибудь мотивирующее. Но на пятом уроке она появилась, уже после звонка. И села не ко мне, а к Рыжему. Не то чтобы это меня огорчило, скорее, озадачило. Но ещё больше мне не понравилось ее лицо. Оно ничего не выражало. Ни страха, ни стыда, ни вины, вообще ничего. Я еле дождался перемены, но она сразу после звонка выскочила из кабинета вместе с Рыжим.

Догнал я ее только в коридоре. Пристроился рядом и спросил как бы между прочим.

– Привет. Ну что, ты подумала?

– О чем? – с деланным равнодушием спросила она, продолжая идти по коридору.

– Ты знаешь, – хмыкнул я, мысленно поставив ей пять баллов за выдержку.

Она вдруг остановилась, повернулась ко мне и произнесла:

– Знаешь что, Ярик, иди-ка ты к черту.

41.

Андрей

После воскресного затишья понедельник начался шумно и суетливо. С раннего утра больница гудела как растревоженный улей. Правда, собственная палата все равно казалась болотом. Как будто там в коридоре жизнь бурлила и неслась мимо. Хотя ко мне тоже кто-то заходил. В семь вот помыли в палате пол, потом принесли завтрак, около девяти заглянул с обходом врач: Жалобы есть? Нет? Ну и прекрасно.

Уколы мне уже отменили. Так что до обеда никто сюда даже не сунется. Оставалось лежать и смотреть в потолок и тупо ждать, когда истечет месяц – столько, сказал врач, нельзя двигаться после операции.

Почти всю ночь я не спал. Мысли так и разрывали голову. Всё думал, почему она пришла. Ладно, в первый раз, типа поблагодарить за бассейн, как она сказала. Ну и спросить, конечно, за мой наезд. Блин, был же ещё тот наезд… Стоило вспомнить, как к горлу подступала тошнота. Как мог я так сорваться именно на ней? Как мог вообще быть таким тупым? Особенно зная Ярика…

И тем сильнее меня поражала Даша. После всего прийти, простить… Стыд жег и давил на грудь как каменная глыба, не давая дышать. Но что странно, вместе с тем, думая о ней, я ощущал и волнение, и какую-то нелепую радость. Хотя уж радоваться-то у меня причин вовсе никаких не было. Да, не было, но вспоминал ее взгляд, ее смех, и губы сами собой растягивались в улыбке. Ну не идиот ли?

И все же почему она пришла вчера? И придёт ли ещё? Очень бы хотелось, чтобы пришла, но это риск. Страшно за нее, до отчаяния страшно, особенно сейчас, когда я прикован к этой чертовой койке. Но как же хочется ее увидеть…

Тихий стук прервал мои мысли. В груди екнуло, хотя с чего бы…

И тут в палату действительно проскользнула Даша. У меня аж вырвалось удивленное: О!

Она затворила за собой дверь, на миг привалившись к ней спиной. Сама вся бледная, в лице – ни кровинки, под глазами – темные круги. А взгляд настолько серьезный, что мне не по себе стало. Сердце в груди задергалось. От нехорошего предчувствия замутило.

Она выдохнула, подошла ближе. Садиться не захотела, встала рядом с кроватью.

– Даша… – произнёс я сиплым шепотом, приподнявшись на локтях. От волнения у меня вмиг пересохло во рту. Внутренне замирая, спросил: – Даша, что случилось?

– Ярик всё знает…

– Знает что? – тупил я, а в груди скачками нарастала паника.

– Знает, что я к тебе приходила, знает, что мы общались. Не знаю, как, откуда. Может, как-то через телефон следит. Я даже побоялась тебе звонить или писать…

– Он тебе что-то сделал?

Сердце бешено заколотилось, а руки сами собой сжались в кулаки до белых костяшек. Изнутри жгло нестерпимо – попался бы он мне сейчас. Но черт... проклятое колено!

Даша покачала головой. Однако по ее лицу я видел – сделал. И что-то ужасное.

– Даша, скажи мне всё.

Она взглянула на меня с болью и горечью, отвела глаза и страдальчески сморщилась, будто вот-вот заплачет.

– Я видела…

– Что ты видела?

– Видела тот ролик… который… которым он тебя шантажирует. Он мне его показал вчера…

На секунду я замер. Возникло ощущение, будто внутри что-то треснуло, а потом по всему телу, по венам разлилось едкое и горячее как кипяток. Невольно с губ слетел хриплый полувздох. Я рухнул на подушку, закрыл глаза. Ну вот и всё…

Но тут вдруг почувствовал, как моей ладони коснулись прохладные пальцы. Нежно и робко, но точно не случайно. А потом и вовсе она сжала мою руку.

– Андрей, я даже не знаю, как ты это вынес. Сколько же в тебе силы, что ты это пережил и не сломался. Я бы… я бы не смогла. И я понимаю, почему ты…

Она замялась. Я открыл глаза, скосил на нее взгляд.

– Почему я что? – запальчиво спросил я. – Уступал Ярику? Я тоже понимаю. Что тут понимать? Потому что я – трус.

Получилось жестко и слишком резко. И я тут же себя одернул – зачем я с ней так? Она-то здесь при чем?

– Нет! – Даша сжала мою руку сильнее. – Это не трусость. Другой бы вообще с ума сошел после такого. Но на самом деле, здесь нет ничего стыдного. Ничего… Это они изверги и садисты… Это к ним отвращение… А ты… а за тебя сердце рвется.

– Даша, – я досадливо сморщился. – Не надо, а?

Но она и впрямь всхлипнула. Раз, другой, а потом заплакала, не сдерживаясь. По щекам струились слезы, и она их подбирала рукавом.

– Ну погоди, не плачь. Даш, ну что ты? Да нормально уже всё. На вот, возьми. – Я снова привстал, взял с тумбочки упаковку с салфетками, протянул ей.

Она кивнула, затем, наоборот, покачала головой, видимо, своим каким-то мыслям.

– Выпей воды, – я сунул ей минералку, но она отказалась. – Ну, пожалуйста, не плачь. Ну правда, я же уже в норме. Ну что ты так?

– Андрей, я тебе не всё сказала…

Она замолкла. Долго собиралась с духом, но я не торопил. Видел, что ее прямо ломало. Наконец она произнесла:

– Ярик узнал страшную тайну про мою маму. Это давно было. Много лет назад. Она... В общем, ее обманули. Сказали, что это будут съемки для рекламы, а на самом деле… ее… над ней…

Она снова разрыдалась, спрятав лицо в ладони. Но я и сам уже догадался.

– А как об этом узнал Ярик?

– Он нашел… нашел ту старую запись.

– И теперь угрожает ее слить всем? – глухо спросил я.

От одной мысли о том, что сейчас переживала Даша, всё внутри переворачивалось. Гнев стучал в висках. Вот же мразь!

Она кивнула.

– Да… сказал, что обнародует её, если я не… – Она замолчала. Подняла глаза, посмотрела на меня затравленно.

– Если ты не что?

– Если я не перешлю то кошмарное видео с тобой нашим одноклассникам.

Тварь, какая же он тварь. Впрочем, чего-то подобного я от него и ожидал уже. И ведь ему не так важно уничтожить меня, как сделать это её руками. Он просто решил сломать её, подчинить. Ну и, может, ещё наказать нас обоих за предательство, ну или что он приписал нам в своём больном воображении.

– Я ничего не отправляла, честное слово, – заверила Даша, неверно поняв мое молчание. – Ты не подумай, я не оправдываться пришла, не просить у тебя разрешения или что ещё. Я в любом случае этого не сделаю… просто не смогу и всё. Да я уже и удалила этот мерзкий ролик. У меня его и нет больше. Но не знаю, как мне теперь быть, потому что мама…

– Я знаю. Даш, ты успокойся. Я что-нибудь придумаю.

Она кивнула.

– Но что мне ему сказать?

– Да пошли его, урода…

– А как потом? А если он…

– Даш, ты просто доверься мне. В школе держись рядом с Рыжим. Я сейчас ему позвоню, скажу, чтобы присматривал. Провожал чтоб и вообще…

– Но Ярик же и так с кулаками на меня не кинется, он…

– Ярику скоро будет не до этого. Главное, не бойся. И верь мне.

Она смахнула слезы, попыталась выдавить улыбку:

– Я верю…

Даша ушла.

Впервые за долгое время я твердо знал, что делать. Все эти месяцы собственная жизнь представлялась мне бегом по кругу, выматывающим и бессмысленным. Бегом на привязи. Как долго я бы ещё смог это терпеть, если бы не Даша – не знаю. И где-то в глубине я даже был рад, что Ярик наконец переступил черту и облегчил мне выбор.

Я взялся за телефон. Сначала позвонил Рыжему, в двух словах всё ему рассказал. После этого набрал отца – попросил, чтобы приехал ко мне, как только освободится. И лишь затем открыл общий чат класса.

Завис на какое-то время. Черт, как сложно-то, даже когда знаешь, что по-другому уже никак нельзя. Можно было, конечно, состряпать речь получше, как-то оправдаться, приукрасить себя или о чем-то умолчать, но от этого делалось только тошно. Не хотелось уже ни юлить, ни изворачиваться. Короче, я запилил пост, где рассказал всё, как есть. Как было. С самого начала. Про себя, про Ярика, про всё вообще. Без пафоса и драматизма написал, что сделала та отморозь, хотя, конечно, пока писал, меня потряхивало. Как и потом, когда отправлял это сообщение. Да что уж, мне вообще в тот момент казалось, что я стою на самом краю пропасти, а затем делаю шаг и лечу в бездну…

Того поганого видео у меня не было, а то бы, наверное, и его прицепил, раз уж пошло́ такое дело. Поэтому приписал в конце поста: «Кому сильно любопытно посмотреть – вы знаете, у кого спрашивать».

Затем откинул телефон на одеяло, лег, закрыл глаза. Теперь осталось дождаться, когда приедет отец…

42.

Даша

Из больницы я отправилась в школу. Трусила, конечно, отчаянно, несмотря на ободряющие слова Андрея. Нет, я ему верю, но и не представляю, что такого он может сделать. Как он остановит Ярика?

Пока раздевалась в гардеробе, мне позвонили. Оказалось, это Рыжий.

– Привет, Даша. Андрюха сказал, что я за тебя головой отвечаю. Ну и… я тебя, короче, потерял. Ты сегодня будешь в школе? Ты где сейчас?

– Через две минуты поднимусь в класс.

– А, ну отлично. Садись со мной, ладно?

И хотя внутренне я просто умирала от страха оттого, что Ярик в любой момент выполнит свою угрозу, но такая забота Андрея… в общем, меня это тронуло. И даже как-то сил придало.

В кабинет я вошла со звонком. Прошествовала мимо парты Ярика, стараясь на него не смотреть. Как будто его вообще нет.

Но урок я еле высидела. Ещё и это ужасное чувство неизвестности сводило с ума. Рыжий пару раз спросил, что задумал Андрей, но кто бы мне об этом рассказал...

Как только нас отпустили, мы с Рыжим сразу убрались из класса, опять же не глядя в сторону Ярика. Осталось отсидеть еще биологию и факультатив и тогда… И что тогда? Пойти домой как ни в чем не бывало, в надежде неизвестно на что?

За прошедшую ночь и сегодняшнее утро я уже так изнервничалась, что сейчас вдруг накатило отупение. Не то чтобы мне стало все равно, нет, конечно. Но паника улеглась, трясти перестало, ушло желание куда-то мчаться в отчаянии.

Потом подумаю, что делать дальше, решила я, а пока буду всячески избегать Ярика. Лишь бы не остаться с ним наедине. Но пока мы переходили из кабинета в кабинет, Ярик меня догнал. Прямо тут же, в коридоре, на ходу начал:

– Ты подумала?

– О чем? – устало спросила я.

– Ты знаешь, – недобро усмехнулся Ярик.

Конечно, знаю, но мозг как будто впал в спячку. Мне даже отвечать Ярику стало лень. Период возбуждения сменился периодом торможения, вспомнила я где-то когда-то прочитанное.

– Знаешь что, Ярик, иди-ка ты к черту.

Он непонимающе моргнул, у него даже тик пробежал по лицу. Губы дернулись, приоткрылись, но что ответить – он явно не знал. Ярик был настолько растерян, даже обескуражен, что я еле сдержала смешок.

– Тебе чего от неё надо? – Оглянувшись, Рыжий заметил, что я отстала и разговариваю с Яриком. Он тут же вернулся, дёрнул Ярика на себя, затем припёр его к стене. – Ещё раз увижу, что ты к ней приблизился, пеняй на себя, всёк? Я тебе не Андрюха, я с тобой цацкаться не буду. Домой потом не уйдёшь. И твоя мать мне по барабану. Понял? Вот так.

Таким грубым я Рыжего ни разу не видела. Он хоть и здоровяк, но всегда такой добродушный. А сейчас его как подменили. Вопреки здравому смыслу мне даже стало жалко Ярика. Он весь как-то сразу поник и съежился под напором Игоря.

Затем мы оба пошли на биологию, а Ярик так и остался в коридоре. Но на урок всё-таки явился. Прошмыгнул в класс со звонком, ни на кого не глядя. Биологичка впорхнула следом и сразу же объявила самостоятельную. Но едва она раздала карточки, велев всем закрыть учебники и убрать телефоны, как у половины класса тренькнули сотовые. У меня тоже беззвучно вспыхнул экран, показывая, что пришло новое сообщение. И у Рыжего – так же.

Все сразу оживились, стали переглядываться, удивленно шушукаться.

– Опа, – присвистнул Шишмарев. – Сообщение от Андрюхи.

– Я сказала, телефоны убрать! – повысила голос Елена Ивановна. – Быстро!

Но класс уже ничего не слышал. Все до единого уткнулись в экраны смартфонов, не обращая внимания на учителя.

Ярик встревоженно оглянулся и тоже полез в сумку за телефоном.

– Одиннадцатый «А»! Что здесь происходит? – гневно кричала Елена Ивановна, но ее попросту не замечали.

– Блин, что это? – вслух воскликнула Черемисина. – Это прикол? О, боже...

– Это точно Исаев писал? – засомневался кто-то из девчонок.

Я тоже открыла сообщение. Замерев, почти не дыша, жадно глотала строчку за строчкой. Господи! Андрей всё рассказал! Сам! Просто взял и выложил свою жуткую тайну на всеобщий суд. Меня аж заколотило от его откровений. Захотелось вскочить и бежать к нему. Почему-то сделалось за него по-настоящему страшно.

Ярик больше не оборачивался, но, уверена, тоже читал его сообщение. Он казался таким неестественно напряженным, прямо окаменевшим.

Мы с Рыжим обменялись потрясенными взглядами. Да и остальные выглядели ошарашенными.

– Фигасе, какая жесть, – произнес кто-то из парней.

– Бли-и-ин! – протянула Юляша. – Зачем он это нам написал? Меня сейчас стошнит.

– Заткнись, – зашипела на нее Черемисина.

– А чего? Фу, такое унижение...

– Ага, вообще… позор… – поддакнула Мухина.

– Где здесь фу? – вскипев, вскочила я из-за парты. – Где позор? Вы совсем дуры? И вы все, чего кривитесь? Любой из вас мог оказаться на его месте. Эти уроды любого из вас могли унизить и избить. Просто потому, что вы оказались не в том месте не в тот час, а им захотелось развлечься. И на вас потом тоже какая-нибудь идиотка сказала бы: «Фу». Хотя нет, вы бы на его месте не оказались. Потому что трусы. Потому что это он вот такой – не побоялся в одиночку вступиться за незнакомую девчонку против толпы отморозков. Думаете, он не знал, что его могут избить или даже убить? Знал! Но все равно не смог пройти мимо. Собой рисковал ради чужого человека. А вы... вы бы сбежали… И я бы сбежала… И вот за это еще говорить на него фу? Да что с вами не так? Вы же сами тогда не лучше тех отморозков!

Елена Ивановна больше не кричала, лишь переводила недоуменный взгляд с одного на другого.

– Мне кто-нибудь объяснит, что происходит?

– Хацапетовка права, – сказал кто-то из парней.

– У нее имя есть, – вмешался Рыжий.

– Стоянова верно всё сказала, – подхватил Садовников. – Чё вы расфукались дуры? А если б на месте той девки, за которую Исай впрягся, была бы ты, Муха? Или ты? Тоже бы фукали?

– А ты… Лиддерман! – вдруг выкрикнула Черемисина. – Чего молчишь? Ты вот этим… этим видео его реально шантажировал?

Я посмотрела на нее, и даже как-то не по себе стало. На ней же лица не было – это сообщение ее не просто потрясло, а как будто ранило. Казалось, она вот-вот разрыдается. На Ярика Черемисина смотрела с отвращением, но в ее глазах стояли слезы. Да и губы у нее тряслись, и она их то и дело закусывала.

– Да, Лиддерман, чего молчишь? Отвечай! Это правда? – почти в голос обратились к нему сразу несколько человек.

Ярик молчал. Даже не оборачивался, сидел прямо и неподвижно как статуя.

– Чего молчишь, тебя спрашивают?!

– Раз молчит, значит, правда!

– Ах ты гаденыш! Крыса поганая!

– Ну ты реально дерьмо, – фыркнул Садовников. – Исай за тебя вечно впрягался перед всеми пацанами, а ты вот так… Ну и мудила же ты.

– Одиннадцатый «А»! – вновь заголосила Елена Ивановна. – Или вы прекращаете базар и немедленно мне все объясняете, или я прямо сейчас иду за Эльзой Георгиевной!

– Елена Иванна, вы лучше идите где-нибудь погуляйте, – посоветовал ей Шишмарев.

– Так, ну всё, я иду к директору! – биологичка выскочила из кабинета.

– Ну всё, Ярик-лошарик, тебе хана, – Шишмарев подошел к двери и запер на ключ. Затем двинулся к Ярику. – Встал! Встал, тебе сказали, гаденыш!

Шишмарев, который рядом с Яриком казался гигантом, схватил его за предплечье, рывком сдернул со стула и с силой толкнул к доске. Ярик отлетел, ударился спиной и еле удержался на ногах.

– Сейчас мы тебя судить будем.

– И казнить!

– Всё, Лиддерман, доигрался…

С мест поднимались парни и даже несколько девчонок и не спеша подходили к нему.

Черемисина осталась за партой. Она вся ссутулилась, опустила плечи и сидела, закрыв лицо руками.

– Давите, гниду! – выкрикнул кто-то.

– А, может, поступить с тобой так же, как те падлы с Андрюхой? И тоже сварганить видосик, а? Как тебе такое понравится?

– Перестаньте! – выкрикнул Ярик. Голос его сорвался. Лицо стало мертвенно бледным и блестело на свету – видимо, покрылось испариной. Глаза испуганно бегали.

– Да мы еще даже не начинали, – хмыкнул Куклин.

– П-пожалуйста, не надо, – попросил Ярик.

– Не хочешь, чтоб тебя били? Тогда на колени, мразь!

– Игорь, нельзя так, – повернулась я к Рыжему. – Надо это остановить!

– Он это заслужил, – пожал он плечами. – Я бы и сам его размазал с удовольствием.

– Прекратите! – поднялась я. Подбежала к ним, растолкала, встала перед Яриком, заслонив собой. – Вы что творите? Нельзя так! Толпой на одного… как звери… как те же самые отморозки…

– Уйди, Стоянова, – попросил Садовников. – Вот сейчас ты не права.

– Не уйду.

– Значит, уберем, – хмыкнул Шишмарев и, взяв меня за плечи, приподнял.

– Э! Шишмарь! – сразу встрепенулся Рыжий и тоже подошел к нам. – Ее не трогай! Руки убрал от нее, я сказал!

– Да пусть сама уйдет. Я против нее ничего не имею.

– Я не уйду! Нечего тут устраивать суд Линча. Вас это вообще не касается. Исаев, если ему надо будет, сам с ним разберется. А если вы так за Андрея переживаете, так возьмите и поддержите его! Позвоните, напишите, не знаю… Думаете, легко ему было в таком признаться? Каково ему сейчас, в эту самую минуту, когда он там, в больнице, и даже не знает… что про него сейчас все думают после его сообщения… Почему он не мог вам раньше признаться, а? Чтобы не услышать вот это ваше фу! Если бы он был в вас, в своих друзьях, уверен… этой ситуации с шантажом, может, вообще бы не было… Так что и вы виноваты… и если с ним что-нибудь случится…

Меня прервал громкий и нетерпеливый стук.

– Одиннадцатый «А»! Немедленно открыли дверь! – из коридора донесся голос директрисы…

43.

Даша

Эльза Георгиевна колотила в дверь со всей силы. Ее крик, требовательный и грозный, заставил нас всех затихнуть.

– Что делать будем? – перешептывались одноклассники.

– Живи пока, Лиддерман, – бросил с презрением Садовников. – А ты, Стоянова, можешь расслабиться.

Он вразвалочку направился к своей парте. Шишмарев и все остальные последовали его примеру. Уселись, как будто ничего не было, некоторые даже демонстративно и с умным видом взялись за карточки, которые нам выдала биологичка вначале урока.

– Пойдем, Даша, – потянул меня Игорь.

Я обернулась на Ярика. Посмотрела ему в глаза, но он не выдержал мой взгляд, сразу же опустил голову. Да и вообще от былой уверенности в нём не осталось и намека.

– Так, одиннадцатый «А», – чеканила Эльза Георгиевна, – если сию секунду вы не откроете дверь, у вас у всех будут серьезные проблемы.

– Может, слесаря позовем? – предложила тише Елена Ивановна.

Я подошла к двери, повернула ключ и едва успела отскочить. Директриса ворвалась как фурия, меня чуть с ног не сбила. От греха подальше я поскорее вернулась за парту.

Гневным взором она оглядела весь класс. Потом обернулась к доске, увидела Ярика.

– А ты почему здесь стоишь? Что вообще происходит? – В тоне ее кипела нешуточная ярость. – Отвечай!

Ярик несколько секунд просто стоял с низко опущенной головой, а затем, ни слова не говоря, вдруг выбежал из кабинета. Даже сумку свою не взял.

Директриса со смесью недоумения и раздражения посмотрела ему вслед, а потом переключилась на нас.

– Итак, одиннадцатый «А» жду от вас объяснений. Или сегодня же приглашаем ваших родителей.

Класс в ответ лишь хранил гробовое молчание, даже самые бойкие как в рот воды набрали.

– Если думаете, что это безобразие сойдет вам с рук, то сильно ошибаетесь. Вы перешли все дозволенные границы. Ни с одним классом нет таких проблем, как с вами. За полгода вы уже несколько раз отличились, а кое-кто, Черемисина, особенно. Помнится, недавно твои родители слезно молили дать тебе шанс, о характеристике просили… Будет тебе характеристика! А вы, Шишмарев, Садовников, Потанин, забыли историю с вашим притоном? Вас тогда пощадили, но теперь… Теперь вы все получите то, что заслужили.

– А ваш сын тоже получит то, что заслужил? – спросила ее Черемисина.

В классе воцарилась тишина, нехорошая, давящая, предгрозовая. Директриса несколько секунд молчала, сверля ее ледяным взглядом.

– Встань, – велела она.

Черемисина поднялась, причем даже это умудрилась сделать с гонором. И приняла позу, кричащую «ну встала, и что?».

– Повтори, что ты сказала.

– Ваш сын тоже получит то, что заслужил?

– А теперь поясни свои слова. При чем тут мой сын? Что молчишь, Черемисина? Как это у вас называется? Попытка перевести стрелки, кажется? Это тебя не спасет. За свои проступки ответишь в полной мере, как и все остальные. Родителей оповещу лично…

– Ваш сын, чтоб вы знали, снял на видео, как издевались над Исаевым, а потом его этим шантажировал, – заговорила Черемисина.

– Что? Что за бред? – нахмурилась Эльза Георгиевна.

– Ничего не бред! – сразу подхватил класс, будто после слов Черемисиной его прорвало.

– Спросите у своего сына! – выкрикивали наперебой. В том числе и Юляша, и Мухина, которые сначала брезгливо «фукали». – Он полгода его шантажировал! Угрожал, что всем покажет то видео, где Исаева унизили. Ваш сын – шантажист! Спросите Исаева! Стоянову спросите! Пусть его тоже ПДН мурыжит! Или что, своего сына отмажете?

– Тихо все! – окриком резко прервала галдёж директриса. На высоких скулах проступили алые пятна. Она хмурилась, но взгляд её метался и выдавал крайнюю растерянность. Всегда такая холодная, сейчас Эльза Георгиевна с трудом держала себя в руках и явно не знала, что говорить, что вообще с этим делать. Класс тоже это видел, и хотя все замолчали, но взирали на нее с победоносным видом.

– Значит так, – наконец собралась она. – Каждый из вас напишет сейчас объяснительную. Будем разбираться со всеми.

– И со своим сыном разбираться будете? – съязвила Черемисина.

– Со всеми, – холодно отрезала директриса.

– Отлично, – хмыкнула Черемисина. Почувствовав сейчас в ней слабину, она заметно наглела. – Вместе с ним на комиссию пойдем. Народ, кто в курсе, за шантаж у нас что бывает? Статья же вроде?

Эльза Георгиевна впилась в нее убийственным взглядом, но ничего ответить не успела. В кармане ее жакета пиликнул телефон. Она достала сотовый.

– Да, Зоя? Кто пришел? Отец Исаева? Ждет меня в приемной? Хорошо, скажи, сейчас буду.

Мрачнее тучи она опустила сотовый в карман, тяжело посмотрела на нас.

– Жду ваши объяснительные. От каждого, – повторила она и вышла из кабинета.

Класс тут же всколыхнулся и снова загудел, не обращая никакого внимания на биологичку.

– Ого! Отец Исаева пришел? – выкрикивали с мест одноклассники. – Зачем? Стоянова, ты не в курсе? Рыжий, знаешь что-нибудь? Что-то будет! Да, наверное, дрюкнуть ее пришел за сынка! Давно пора!

– Вам, по-моему, велено писать объяснительные! – встряла Елена Ивановна. – Так берите и пишите!

Немного успокоившись, наши взялись сочинять эти самые объяснительные. Я сухо и кратко написала всё, что знала со слов Андрея и самого Ярика. Утаила только вчерашний наш разговор о маме. Меньше всего мне хотелось ее сюда вовлекать. Рассказать, конечно, ей придется, но пусть это будет только между нами, а не во время прилюдного разбирательства, иначе… не знаю, страшно даже представить ее реакцию. Да и на душу Ярика с лихвой хватит обвинений.

Со звонком все поднялись, стали неспеша собираться и переговариваться между собой:

– Ты что написал? А ты? В приемную теперь? Мухина отнеси мою заодно! И мою! И мою!

Она насобирала ворох листков с объяснительными. Но свою я решила занести сама. Меня снедало беспокойство, что с Андреем и хотелось узнать, почему пришел его отец.

– Стойте! – преградила дверь Черемисина. – Что делать будем?

– С Лиддерманом?

– Бойкот ему!

– Мало бойкота, пусть…

– Да черт с ним пока. Я про Андрея. Стоянова права. Надо ему как-то сказать, что все нормально, да? Что мы его поддерживаем и всё такое.

– Катрин дело говорит, – подхватил Садовников. – У меня предложение. Вместо факультатива поехали к Андрюхе? Прямо сейчас!

Все радостно загалдели: да! Супер! Поехали!

– Даш, ты с нами? – спросил меня Рыжий, когда все гурьбой помчались в гардероб.

– Не знаю, – пожала я плечами. Если честно, то мне очень хотелось к нему. От переживаний за него я места себе не находила. Но предпочла бы, конечно, поговорить с ним наедине. Но такого я Рыжему, естественно, сказать не смогла. – Наверное. Только занесу объяснительную.

– Ну давай, мы тебя на крыльце подождем.

Когда заглянула в приемную, кроме секретарши там уже никого не было. Я отдала ей свой листок и, помявшись, все же спросила:

– А отец Андрея Исаева уже ушел?

– Да. Эльза Георгиевна только что вышла вместе с ним.

Впрочем, директрису я почти сразу встретила в коридоре. Одну. Она стояла у окна и кому-то настойчиво звонила, но там, очевидно, не брали трубку. Почувствовав мой взгляд, она обернулась. Мне показалось, она в первый миг смутилась, но потом все же подозвала меня.

– Я знаю, что вы с Ярославом общались. Это правда? Он действительно шантажировал Исаева?

Я кивнула.

Она на секунду прикрыла глаза. Тягостно вздохнув, спросила снова:

– А ты… не знаешь, где он может быть?

– Не знаю. Может, дома?

– Звоню. Не отвечает. Не отвечал. – Она показала телефон. – А сейчас вообще недоступен. Отключил, видимо. Ладно, ступай.

– А отец Андрея Исаева… он из-за этого приходил?

Эльза Георгиевна вмиг подобралась и, очевидно, в первый момент хотела меня отбрить за неуместное любопытство, выгнула сердито бровь, уже и рот открыла, но только вдохнула и тут же выдохнула. И ответила сухо, но без злобы:

– Он забирает его из школы.

Я спустилась в гардероб, оглушенная такой новостью, на автомате оделась. Как забирает? Зачем? Нам осталось всего полгода! Не стану врать, меня это обескуражило и даже расстроило.

На крыльце толпились наши.

– Стоянова! Ты где застряла? Пойдемте уже скорее!

Честно говоря, я чувствовала себя неуютно с ними. Одно дело – в классе, на уроке, там всё просто и понятно, а другое дело – вот так, как будто мы нормально общаемся, как будто у нас не было вражды. Да и слова директрисы меня выбили.

– Дашка, ты чего отстаешь? – словно в ответ на мои мысли обернулся Садовников. А потом вдруг остановился, подождал меня и пристроился рядом. – Вы что, опять с Андрюхой общаетесь?

– Ну да, общаемся иногда.

– А уж не ты ли его вчера днем навещала?

– Я.

Он довольно засмеялся.

– Мы же к нему после тебя приходили. Его как подменили. То лежал весь такой умирающий, в депре. Ну серьезно, ни с кем разговаривать не хотел. Слал нас лесом, типа отвалите все от меня. А тут вдруг: о, пацаны, ништяк, что пришли. И весь такой цветет и пахнет. О! Да ты смутилась! – Садовников указал в меня пальцем и радостно засмеялся. – Ну ясно всё с вами.

– Да брось ты, ничего тебе не ясно, – пробубнила я.

– Даш, – спохватился Рыжий и тоже приотстал. Прищурившись, посмотрел на Садовникова. – Он тебя не обижает?

– Да как я могу, – шутливо возмутился Садовников. Потом хмыкнул: – Че, Андрюха попросил стеречь?

В палату к Андрею мы пробились чуть не с боем. Нас, такую толпу, пускать вообще не хотели. Уступили только потому, что он лежал один и в платной.

Когда мы ввалились все к нему, он аж опешил. Такое лицо у него сделалось ошалевшее, в следующую секунду – напряжённое, а затем, когда наши заголосили хором: «Андрюха! Как ты? Хватит валяться! Давай возвращайся скорее! Соскучились!», он как будто оттаял. Даже нет, он выглядел, как человек, у которого с плеч упала тяжкая ноша. А спустя минут пять он уже стал всем улыбаться, отвечать, даже отшучиваться, но при этом то и дело поглядывал на меня.

Я стояла за спинами одноклассников, и если кто-то сдвигался и заслонял меня, Андрей меня позу, вытягивал голову, но все равно находил меня глазами. А мне хотелось одного – поскорее остаться с ним наедине и прежде всего спросить, зачем он удумал какой-то перевод? Ведь всё только-только начало налаживаться…

Наши проторчали у него добрых полчаса, если не дольше, потом засобирались, пообещав забегать каждый день или хотя бы созваниваться. Мне неудобно было вот так открыто взять и просто остаться, когда все выходили из палаты. К тому же Черемисина явно собралась у него задержаться, с нетерпеливым ожиданием глядя на наших. Неловко получалось, поэтому я, одна из последних, повернулась к дверям.

Но тут вдруг Андрей сам меня позвал:

– Даш, не уходи.

Черемисина вспыхнула. Посмотрела выразительно на него, на меня, затем бросила ему: «Поправляйся» и выскочила в коридор. Мне ее даже жалко стало.

– Наконец-то, – выдохнул он, – а то у меня уже голова трещит.

– Ну не знаю. Выглядишь ты довольным.

– Ну… да… Да, конечно! Просто я не ожидал. Да чё там, честно-то говоря, я думал, всё по-другому будет. Но это… Не знаю, как сказать… Это вообще круто. Блин, я чуть не прослезился даже, – засмеялся он, пряча смятение. – Это ты группу поддержки созвала?

– Представь себе, нет, – улыбнулась я. – Это Катрин всех подбила пойти вместо последнего урока тебя поддержать.

– Фигасе, не ожидал от нее.

– Почему? Разве ты не видишь, что она к тебе неравнодушна.

Она пожал плечами.

– А Ярик там как?

– О, его чуть не разорвали. Твое сообщение пришло прямо на уроке. Там такое сразу началось! Правда, Ярику сейчас не позавидуешь. Мне его, если честно, жалко стало. Но я про другое хотела с тобой поговорить. Ты собрался уйти из школы?

Он перестал улыбаться, отвел глаза.

– Да. Отец уже побывал у Эльзы?

– Угу. Но зачем?

– Не знаю. В тот момент мне казалось, что… надо обрубить концы, да и всё, чтобы жить как-то дальше.

– А теперь?

– А что теперь? Нет, правда, я рад, что наши ну… пришли, поддержали. Но мне просто охота всё это уже… перешагнуть, понимаешь? Не думать больше об этом, как-то выбраться из этого…

Я выдавила улыбку, мол, конечно, всё понимаю. Мы и сами с мамой сбежали, вообще уехали в другой конец страны. Уговаривать его остаться из эгоизма, заставлять терпеть то, чего терпеть у него нет больше сил – кто я такая? Но так грустно от всего этого сделалось, что хоть плачь. Я вздохнула и подняла на него глаза. Он тоже смотрел на меня и так пронзительно, что у меня дрогнуло в груди. Сердце заколотилось, но я не могла прервать взгляд, словно меня затянуло… А затем Андрей взял меня за руку, легонько сжал, погладил. Улыбнулся.

– Мы же можем встречаться с тобой, даже если будем учиться в разных школах.

Я заволновалась. Встречаться? Он предложил мне встречаться с ним? Или это он имел в виду просто иногда видеться?

– Да, конечно, – на всякий случай согласилась я, улыбнувшись в ответ, чувствуя при этом, как стремительно краснеют щеки и даже уши.

От Андрея я ушла уже затемно. Мама два раза позвонила, чтобы узнать, где я, когда буду. Я обещала, что скоро, но плелась домой еле-еле. Мне предстоял тяжелый разговор с мамой. Как ей признаться в том, что я, дура такая, выболтала ее самый страшный секрет? Как ей сказать о том, что сын ее начальницы нашел это поганое видео в сети? И нет никаких гарантий, что рано или поздно оно всплывет. Да, сейчас Ярику, наверное, будет не до этого. Но мало ли что будет потом…

Дома мама засыпала меня обычными вопросами, потом усадила ужинать. А я всё тянула с разговором, ждала удобного момента и никак не могла решиться…

– Мам… – позвала ее наконец.

И тут в дверь позвонили.

– Кто это может быть? – встревожилась мама. – Так поздно!

– Я открою, – опередив ее, я выскочила в прихожую. Открыла дверь и застыла на пороге, разглядев в подъездном сумраке Ярика…

44.

– Ты? – вырвалось у меня непроизвольно.

Я не ожидала увидеть Ярика. Не ожидала, что он придёт сюда, после всего. Даже не знаю, испугалась я больше или поразилась.

– Привет, – поздоровался Ярик. – Можем поговорить? Я ненадолго.

– Привет, – настороженно ответила я, пытаясь разгадать его намерения. Но тень скрывала черты и выражение его лица. А голос… а вот голос звучал глухо, бесцветно. Ни злости в нем не чувствовалось, ни сожаления, да вообще ничего.

– Даша, кто там? – спросила мама из комнаты.

– Это ко мне. Я быстро.

Я вернулась в прихожую, накинула куртку и снова вышла в подъезд, затворив за собой дверь. Не заводить же Ярика к нам.

– Что ты хотел? – как можно равнодушнее спросила я. Потому что на самом деле всё же трусила до ужаса.

Да, его шантаж уже не имел смысла после того, что сделал Андрей. Но Ярик мог просто так, назло, погубить мою мать. Хотя бы из соображений: раз ему плохо, пусть и другие страдают.

– Я пришел сказать спасибо, – усмехнулся он невесело.

– Ты серьезно?

– Почему нет? Знаешь, Даша, тебе удалось меня удивить. У тебя были все причины желать мне зла. Любая другая бы после… после нашего вчерашнего разговора не то что не стала бы их останавливать, а наоборот… И радовалась бы… В общем, я не ожидал. Я не знаю, почему ты так сделала… не могу этого понять, но я тебе благодарен.

– А что насчет видео?

– Какого видео? С Андреем? Ничего. Если ты думаешь, что я кому-то его покажу, то нет. Мне этого не надо. Тем более теперь. Да и кому? Никто и не спрашивал.

– Я про другое видео. С моей мамой.

– Ах это. А нет никакого видео, – снова усмехнулся Ярик.

– Как нет? Ты же сказал… ты же показал скрин…

– Просто картинка из интернета. Нашел девку, похожую на фотку твоей мамы в молодости. Вот и всё. Взял тебя на понт, извини.

– Какой же ты… – покачала я головой. – Да я чуть не умерла за прошлую ночь!

Он лишь равнодушно пожал плечами, типа, что поделать. Вместе с колоссальным облегчением на меня накатила злость.

– Зачем тебе всё это, Ярик? Зачем ты пытался всё разрушить… жизнь Андрея, мою… Зачем тебе это надо было?

– Тебе не понять.

– Ведь можно же было просто нормально жить.

– Нормально? Это не мой случай. – В его усмешке послышалась горечь.

– И что ты теперь делать будешь?

– Переезжаю к бабушке в Москву. К матери моего отца. Утром буду уже там.

– А Эльза Георгиевна как же? Она тебя искала…

– Не беспокойся. Нашла. Вообще, это она и подсуетилась с переездом. Но я и без неё уехал бы.

Я не знала, о чем еще с ним говорить.

– Ну, ладно, Ярик. Мне пора…

– Да, – вздохнул он. – Мне тоже. Удачи тебе. Ты оказалась самой...

Он многозначительно не договорил. Развернулся, сделал пару шагов к лифту, но снова остановился. Посмотрел на меня.

– И всё-таки скажи, почему ты так сделала? Почему вступилась за меня?

– Наверное, тебе не понять, – пожала я плечами.

Что я ещё могла ответить? Не толкать же ему пафосную речь о том, как невыносимо видеть чужие страдания, особенно после того, как сам недавно побывал в той же шкуре.

– Это точно, – хмыкнул он. – Но все равно спасибо. Ах да, чуть не забыл.

Он достал из-за пазухи что-то, завёрнутое в пакет.

– Что это?

– Не бойся, не бомба. Это твое. Ну, пока. Вряд ли мы ещё увидимся…

Я вернулась домой. Заглянула в пакет – это оказался мой телефон. Я тотчас выскочила в подъезд, но услышала, как в самом низу хлопнула дверь. Ну ничего, телефон Ярика я могу вернуть потом и его матери.

На шум вышла мама и, конечно, привязалась с расспросами.

– Кто приходил? Зачем?

– Ярик.

– О, так поздно? А что ж ты его за дверью держала? Почему не пригласила?

Злость на него уже улеглась, мне его даже жалко стало. Все равно он какой-то потерянный и одинокий. Да и что уж, его признание насчет видео просто камень с души сняло.

– Он попрощаться приходил.

– А что случилось? Он куда-то уезжает? Но почему?

– В Москву, к своей бабушке.

– Но тут доучиться осталось всего ничего. Как жаль… – заметно расстроилась она. – Такой хороший мальчик. Мне так нравилось, что вы дружите.

Я вспомнила, как вчера она суетилась вокруг него в то время, как он намеревался попросту ее уничтожить. И так стало неприятно, досадно и стыдно, что я не выдержала:

– Мам, скажи честно, чем он так тебе нравится? Ты же его едва знаешь. Или это всё-таки потому, что он – сын Эльзы Георгиевны?

– Что ты такое говоришь? – обиделась мама. – При чем здесь, чей он сын? Он просто хороший! Я знаю.

– Да откуда ты можешь это знать? Я с ним общалась полгода как с лучшей подругой и то, оказывается, совсем его не знаю.

– Что значит – оказывается? – нахмурилась мама.

Я не хотела пересказывать маме все эти жуткие моменты. Начнешь ведь говорить об одном, оно потянет за собой другое. А уж про последний шантаж Ярика я тем более не хотела даже заикаться, раз всё обошлось. Зачем? Мама и так постоянно с ума сходит и от меньшего.

– Ну вот так. Говорил – одно, думал – другое. Знаешь же, как это бывает.

– Не знаю… – Она явно колебалась, сказать мне что-то или нет. Потом вздохнула: – Ладно, я тебе признаюсь кое в чем. Все равно ты со своими ужасными одноклассниками не общаешься. Помнишь, тот случай осенью, когда на тебя напали эти подонки?

– В тепличке?

– Да. Когда мы за школой встретились. Так вот это Ярик меня предупредил. Он видел… ну или знал, а, может, просто слышал от кого-то, что они задумали там с тобой сделать… В общем, он пришел ко мне в кабинет и сказал: так, мол, и так, ваша дочь там, ее хотят… обидеть. Ну я и побежала сразу туда. Хорошо, ты уже вырвалась от них. Но всякое ведь могло случиться! Они могли тебя не выпустить или что-то еще плохое сделать, мало ли. А он меня позвал, понимаешь? Он понимал, что ничего сделать один не сможет, но не мог допустить, чтобы тебя обидели. Сказал, что весь ваш класс знал о том, что они тебя... там..., – мама всхлипнула, но хоть сдержалась. – Все знали и ждали с интересом, как над тобой поиздеваются. Один он попытался этому помешать. Единственный. Ну как я после такого могу к нему относиться иначе? И пусть он потом попросил его не выдавать – это ничего не меняет. Не смотри так. Не он виноват, что в вашем классе зверье и подонки. Что у вас там круговая порука. Если бы они узнали про его вмешательство, то думаешь, поняли бы, что он тебя спасал? Нет! Они считали бы, что он предал их.

А так они считали, что их предала я, но спорить с ней не стала. Какой смысл, если Ярик все равно уезжает? Да и без остальной правды ничего ей не объяснить. Я бы и сама на ее месте, возможно, так думала, если бы не знала точно, что никого Ярик не спасал, а всего лишь хотел убить двух зайцев одним ударом: отвратить меня от Исаева и прикрыть тепличку. А я всё думала раньше, как же так получилось, что мама оказалась там именно в тот момент. И ведь спрашивала её, но она уверяла, что случайно…

Спустя месяц

Пока Андрей лежал в больнице, я ходила к нему каждый день. Тайком от мамы. Порой закидывала удочки на его счёт, типа, жалко его, покалечился, но мама оставалась непреклонна: Исаев – подонок! Получил своё! Хорошо бы вообще о нём больше не слышать...

Зато мама всё еще сокрушалась по поводу Ярика, так и не узнав ничего о его проделках. Наверное, она – единственная, кто вспоминал его добрым словом. В классе как только его не склоняли первое время, потом, конечно, просто забыли о нем. К тому же и Эльза Георгиевна вскоре после отъезда сына уволилась из школы. Сама или «попросили» – никто не знает. Мама считает, что вынудили и что это как-то связано с Яриком. Такие ходили сплетни среди учителей.

Может, оно и так, шила ведь в мешке не утаишь, хотя в нашем классе все как один договорились молчать. Не из-за Ярика, конечно же, а из-за Андрея.

Чепов тоже перевелся из нашей школы в другую. Один раз мы его видели. Ходили с классом в кино и случайно встретили. Он подошёл к нам, радостный такой, потом увидел меня и аж рот открыл. В его лице так и читалось: «А что она здесь делает?!».

Вообще-то я никуда не хотела идти с одноклассниками, меня Рыжий уломал. А лучше бы никуда не ходила. Сто раз потом пожалела!

С Игорем мы подружились. Сначала он просто меня опекал по просьбе Андрея, хотя после ухода Ярика в этом не было особой нужды.

В классе меня больше никто не обижал, даже Черемисина и её подруги. Словно после того дня, когда Андрей признался, что-то переменилось. И я не о том, что меня перестали звать Хацапетовкой, перестали кривиться и косо смотреть в мою сторону. Точнее, не только о том. Такое ощущение было, что все как будто успокоились и немного повзрослели, что ли. Особенно посерьезнела Черемисина. Хотя у нее ведь комиссия, ей уж точно не до шуток.

Мне было неловко поначалу оттого, что Игорь как привязанный везде и постоянно ходил со мной. На все мои «не надо», он отвечал: «Я Андрюхе обещал».

А потом как-то незаметно мы стали с ним общаться и вне школы. То у нас дверной замок сломался – он пришёл починил. То ему понадобилось срочно сгонять на работу, и некуда пристроить младшего брата – ну и я вызвалась помочь. Так и подружились.

И когда наши всем классом договорились на следующий день сразу после уроков пойти в кино, он прямо-таки насел на меня: пойдем да пойдем!

– Не хочу. Мне тягостно находиться с людьми, которые плохо ко мне относятся, – чуть не плача, объясняла ему я.

– С чего ты взяла, что к тебе плохо относятся? – засмеялся Рыжий. – Пацаны тебя знаешь как уважают.

– Да уж. Видать, от большого уважения они надо мной измывались всю осень.

А на другой день прямо в классе перед уроком, когда я повторяла домашний параграф, Рыжий вдруг позвал меня.

– Даш, тебе тут некоторые кое-что сказать хотят…

– Что? – я оторвалась от учебника и непонимающе на него посмотрела. Но вместо Игоря заговорил Садовников:

– Да, давно надо было, но… короче, прости нас. Мы вели себя как конченные мудаки. А ты… ты вот, – Он поднял кверху большой палец. – Да вообще крутая.

– Да, Стоянова, прости. Ты реально огонь. Респект тебе, – подхватили остальные парни. – Если вдруг что, только скажи… мы за тебя…

Я оглянулась, но все остальные молчали, никто не посмеивался, не шушукался, не фыркал.

В общем, уступила я Игорю, и после уроков мы все пошли в ТЦ. До начала сеанса оставалось ещё время, и мы сидели на диванчиках, пили колу, болтали. Чепов выскочил как черт из табакерки, подлетел, неизвестно откуда, заливисто смеясь.

– О, бродяги, ну что, как вы там, без меня? Что нового?

Ему отвечали, но без энтузиазма. А потом он увидел меня и замер на несколько секунд.

– А эта что, с вами? Не, серьезно, что она здесь делает?

– А ты, Чепа, что здесь делаешь? – сразу нахмурился Игорь.

– Я ж поздороваться… вы чего, пацаны? – моргнул недоуменно Чепов.

– Поздоровался? Ну и чеши дальше.

– Пацаны, да вы чего? – растерялся он. Потом обиделся и ушёл.

Наконец начался сеанс, мы всей гурьбой повалили в зал. А телефон я, как культурная, отключила. И только когда мы уже после фильма вышли на улицу, достала, чтобы посмотреть время. А увидела множество пропущенных и одно сообщение от Андрея.

«Привет, Даша. Меня выписали. Отец договорился с какой-то клиникой в Москве, у них там крутой реабилитационный центр, все дела. В общем, через час такси…»

Первой мыслью было мчаться сломя голову в больницу – вдруг его ещё застану. Хотя бы увидимся, попрощаемся. Потом додумалась перезвонить. Но Андрей уже был в пути.

Он шутил, смеялся, а мне хотелось плакать. Я уже привыкла, что мы виделись каждый день. Нет, это больше, чем привычка. Это стало почти потребностью. Я ведь с самого утра, едва проснусь, ждала, когда закончатся уроки и я поеду к нему в больницу. И как же я теперь?

– Сколько ты там пробудешь?

– Месяц где-то. Ну или как пойдёт.

– Так долго, – вырвалось у меня. Но затем я спохватилась: – Главное, чтобы тебе помогло, чтобы ты поправился.

– Да куда я денусь? – хмыкнул он. – О, мы щас такую картину наблюдали, когда проезжали мимо…

Андрей взахлеб рассказывал о чем-то, наверное, очень смешном, но я от расстройства не улавливала смысл. И его легкомысленный тон, и смех, и шутки так не вязались с тем, что творилось у меня в душе. Даже немного обидно стало – мы ведь расстаемся, я слезы еле сдерживаю, а ему весело. Он так беспечно болтает, смеется…

Да, месяц – это не вечность, хотя сейчас мне казалось, что вечность. Да, он будет недалеко, но это ничего не меняет. Мама меня никогда не отпустит его навестить. А по телефону – это не то…

Ну почему он так радуется? Мы с ним, конечно, ещё ничего такого друг другу не говорили. Каждый раз, когда наступал волнующий момент, мы оба терялись и смущались. Ну, во всяком случае я смущалась, а он просто замолкал.

Мы даже не договорились с ним точно, встречаемся или нет. Я всё ждала, когда он хоть что-нибудь такое скажет. Но единственное, что позволяло мне надеяться, что я ему не просто друг – это его прикосновения. Он часто брал меня за руку, нежно гладил пальцы. Но, черт возьми, при этом молчал! А мне так хотелось слов, признаний…

А теперь вот он вообще радуется…

– Даш, – прервал мои мысли Андрей. – Короче, мы уже подъезжаем. Я потом, вечером, тебя ещё наберу. Ну или спишемся.

– Хорошо, – выдавила я.

– Ну, пока.

– Пока, – ответила я, ожидая завершения звонка. Но Андрей не нажимал отбой. И я не сбрасывала вызов. Несколько секунд он просто молчал, а потом вдруг произнес совсем другим тоном, очень серьезным и немного неуверенным, что ли:

– Даш… я буду по тебе скучать. Я уже скучаю… очень…

45.

Февраль заканчивался, а Андрей все еще и не думал возвращаться. То есть это, конечно, зависело не от него, я понимаю, но легче от этого не становилось.

Я бы отчаялась уже, наверное, если бы мы не общались почти каждый день по телефону. Мы рассказывали друг другу, как день прошел, что делали, о чем думали. Обычно он старался шутить, но иногда проскальзывали... нет, даже не нежности, а лишь намеки, но и эти крупицы грели душу.

А неделю назад он мне ни с того ни с сего написал:

«Знаешь, о чем я больше всего жалею?»

«О чем?»

«О том, что ни разу тебя не поцеловал»

Я зависла, глядя на его последнее сообщение. С минуту он ждал ответ, потом снова написал:

«Ты обиделась?»

Господи, да на что тут обижаться? Я, может быть, тоже об этом жалею. Просто такие моменты меня вгоняют в ступор. Тем более до этого мы обсуждали младшего брата Рыжего, который меня чуть с ума не свел накануне. И вдруг такой резкий переход…

Да и просто – что на это скажешь?

«Нет, конечно, не обиделась»

«Просто когда ты так внезапно замолкаешь, я начинаю бояться, что чем-то тебя обидел»

Ну это смешно. После всех его выходок в прошлом, он теперь так переживает из-за пустяков.

«Всё хорошо»

«Теперь я ещё больше хочу тебя поцеловать»

«Тогда приезжай»

Да, в переписке я могла и пофлиртовать. Скажи он мне такое в лицо – я бы уже в полуобмороке была.

«О-о-о… Хоть сбегай теперь отсюда…»

«Ну нет, лечись, поправляйся»

«Какое уж теперь лечение…»

С того дня наши беседы стали постоянно сворачивать на волнующие темы, и это отчасти спасало от тоски. Но всё-таки как же хотелось увидеть его живьем…

Отец Андрея нанял ему там каких-то невероятно крутых репетиторов, чтобы по учёбе не отставал. Ну и я тоже налегла на уроки. А что еще оставалось делать в тоскливом ожидании?

Мама, конечно, не понимала, откуда вдруг во мне проснулось такое зверское усердие, но была очень рада, что я никуда больше не хожу, а часами сижу за учебниками.

Новая математичка оказалась не такой лояльной к нашим мальчикам, но зато и не такой придирчивой ко мне. Даже пару раз оставляла после уроков объяснить сложные моменты. Вот и вчера как раз оставила, чтобы разобрать свойства логарифмической функции. А сегодня устроила по этой теме контрольную.

Наши переговаривались между собой, кто-то у кого-то просил списать, кто-то торговался, кто-то искал решение в интернете.

Я не обращала на всю эту возню внимания – с головой ушла в работу. Не заметила даже, как привычный гул вдруг стал громче. Да вообще весь класс оживился, зашумел. Только когда Рыжий ткнул меня локтем, оторвалась от заданий:

– Что? – спросила я у него, но он, расплывшись в широкой улыбке, лишь кивнул на дверь.

Я перевела взгляд и задохнулась… В дверях стоял Андрей Исаев собственной персоной. Вот почему, оказывается, все так всколыхнулись и загалдели.

Боже мой! Но… как? Откуда? Он же всё ещё проходил реабилитацию. Да и мы вчера разговаривали по телефону – он ни словом не обмолвился о своем возвращении! А его перевод в другую школу? Его же отец забрал документы.

Я ничего не понимала, но сердцу было плевать на все эти вопросы. Оно восторженно трепыхалось и заходилось в груди.

Встретили его, конечно, бурно. Андрей тоже улыбался, причем всем подряд.

– О, какие люди!

– Андрюха, сколько лет, сколько зим!

– Явление Исаева народу!

– Андрюша, ты в гости или насовсем?

Он всем что-то отвечал, смеясь, но в таком гвалте с моей задней парты было не разобрать его слов. Потом он нашёл меня глазами и задержал взгляд. Очень говорящий – мое безумное сердце от его взгляда чуть через горло не выскочило.

– Так ты у нас Андрей Исаев? – спросила математичка, не в силах прекратить всеобщую суету.

– Он самый. Здраствуйте, – ответил он математичке.

– Наслышана, – хмыкнула она. – Ну что ж, с возвращением. Проходи, садись.

Андрей направился, куда она указала – на свободное место рядом с Куклиным, за вторую парту первого ряда. И только тут я обратила внимание, что он идет, прихрамывая и опираясь на трость. Неужели он такой навсегда? Впрочем, какая разница? Это ведь неважно, устыдилась я своих мыслей. Не так давно он даже с кровати встать не мог, надо радоваться, что ходит…

– Ну всё, дописываем контрольную. Радостную встречу с товарищем отложим до перемены, – призвала всех к порядку математичка.

Наши уткнулись в листочки, продолжая перешептываться и переглядываться. Я же больше не смогла сосредоточиться на логарифмах – внезапное появление Андрея совершенно выбило у меня почву из-под ног. К тому же и он остаток урока только и делал, что оглядывался на меня. Хорошо хоть я уже успела решить четыре из пяти заданий.

Наконец прозвенел звонок, и математичка, собрав листочки с работами, вышла. Наши тоже неторопливо покидали кабинет, только Андрей остановился у доски, ожидая, когда подойду я.

Боже, у меня прямо затрепетало всё внутри, пока я к нему приближалась. Некоторые, проходя мимо, ему что-то говорили, но он уже ни на кого не реагировал. И смотрел только на меня одну.

– Привет, – произнес он, глядя на меня с полуулыбкой, когда я подошла ближе.

– Привет. Когда ты приехал? Как ты? Почему ты вчера ничего не сказал?

Но Андрей на все мои вопросы молча улыбался, как будто их вообще не слышал. Зато смотрел на меня так, словно насмотреться не мог. Ничего вокруг не замечая.

Рыжий неловко потоптался рядом, но затем ушёл вместе со всеми остальными. Андрей поймал меня за руку:

– Постой.

Я обернулась на распахнутую дверь. Там, в коридоре, галдели, носились, ну и заглядывали в кабинет, конечно же. Андрей перехватил мой взгляд, заметил проходящего мимо мальчишку из седьмого или восьмого класса.

– Эй, малой! Закрой-ка дверь. Ну и постой там, плиз. И никого сюда не впускай. Понял?

Мальчишка кивнул, затворил дверь. Я вдруг поймала себя на том, что волнуюсь до дрожи, до слабости в коленках.

– Что ты собираешься сделать?

Он приблизился, неотрывно глядя на меня. Черные глаза его горячечно блестели. На полуоткрытых губах блуждала легкая улыбка.

– То, что давно и очень сильно хотел сделать.

– Здесь? Ты что? Ты с ума сошел! – залепетала я.

– Не то слово, – с хрипотцой произнес Андрей и наклонился совсем близко, непозволительно близко. Так, что его дыхание опалило мои губы. Так, что затылок и плечи моментально подернуло мурашками.

– Вдруг кто-нибудь зайдет? – прошептала я, закрывая глаза, потому что голова шла кругом от такой близости.

– Я дико по тебе скучал… не мог дождаться… – прерывисто шептал он. – Мы только что приехали… и я сразу сюда… тебя чтоб увидеть…

Я хотела что-то сказать, но тут его губы нашли мои. Коснулись сначала мягко, едва-едва, но почти сразу осмелели. Вжались крепко, смяли, захватили, вырвали у меня невольный полувздох-полустон. И вовсе не протеста и не возмущения...

Боже, меня как будто подхватило, как в детстве на качелях, когда то взлетаешь вверх, то несешься вниз. Выбило воздух из легких, выдернуло из реальности. Пол так точно под ногами ускользал.

Звонок нас прервал. Оторвавшись от меня, Андрей чуть отклонился, тяжело дыша и глядя на меня шальными и совершенно счастливыми глазами. Я и сама чувствовала себя полупьяной.

В дверь сунулся мальчишка, которого Андрей попросил стеречь вход в кабинет:

– Мне на урок надо, – виновато сообщил он.

– Беги, – благодушно разрешил Исаев. – Э, спасибо!

– Мне тоже на урок надо.

– Ну идем, – пожал он плечами.

Весь следующий урок мы с ним переглядывались. Мне казалось, что у меня на лбу написано огромными буквами то, чем мы занимались на перемене. Я жутко смущалась, но в то же время ликовала. Так неожиданно это случилось. И так хотелось об этом с кем-нибудь поговорить, но не с кем…

С Андреем у нас началась новая фаза отношений – так я ее называла. Сам он вообще не заморачивался никакими определениями. Он просто делал то, что ему хотелось.

Все теперь знали, что мы вместе. Ещё бы не знали. Он, не стесняясь, брал меня в школе за руку, а иногда даже приобнимал за талию. Согнал Игоря и теперь сидел со мной. После уроков провожал до дома, точнее, до подъезда, и там мы по часу, а то и дольше самозабвенно целовались… пока однажды нас не застукала моя мама.

Это было ужасно…

Она даже не посмотрела на то, что он с тросточкой – накинулась на него как ястреб. Я только и успевала встревать между ними.

– Мама! – кричала я. – Прекрати!

– Сволочь! Подонок! Я тебя предупреждала, чтоб ты близко не подходил к моей дочери! – в истерике вопила она, размахивая сумкой. Несколько раз умудрилась его ею стукнуть, хоть он и закрывался локтем. – Я этого так не оставлю!

Андрей пытался ей что-то сказать, но ее крики заглушали его голос.

– Мама! Пожалуйста! Перестань!

С трудом я оттащила ее к лифту, взмыленную, запыхавшуюся, со съехавшей набок шапкой и с совершенно безумными глазами. Такой стыд… И перед Андреем, и перед соседями.

Уже дома мама, немного успокоившись, насела на меня.

– С этого что взять, он – подонок, понятно. А ты-то! Ты-то тоже хороша. Стоишь там с ним, позволяешь себя зажимать и тискать… Где стыд? Где гордость? Он же тебя унизил!

– Не говори так! Ничего дурного мы не делали.

– Ты мне еще рот будешь затыкать? Позор какой, …

– Никакой это не позор! Это ты так говоришь, а на самом деле это нормально!

– Нормально? Ты шутишь? Нет? Ты всерьез считаешь нормальным тискаться с подонком, который поиздевался над тобой?

– Андрей не подонок. И мы с ним встречаемся.

– Что? Вы с ним что? Даша, ты… – мама от негодования начала заикаться. – Ты не можешь… не можешь быть такой дурой!

– Перестань, мама! Не могу уже больше этого слушать! – сорвалась и я тоже. – Хватит! Нравится тебе или не нравится, а мы с ним будем встречаться. Он не подонок. И чтоб ты знала, это Ярик всё устроил. Меня весь класс травил с его подачи. А Исаев… он такое сделал из-за меня… ты ничего не понимаешь!

– Да где уж мне понять?! – по инерции кричала мама, но затем уже спокойнее спросила: – При чем тут Ярик?

И я ей рассказала всё. Точнее, почти всё. Но… мама не поверила.

– Какой-то бред, – твердила она. – Это Исаев тебе такое наговорил? Что-нибудь поправдоподобнее лучше бы придумал. Чего только не сочинят эти подонки, чтобы запудрить мозг таким вот дурам!

– Он ничего не придумывал и не сочинял!

– Всё! Не хочу больше этот бред слушать. А тебе я запрещаю с ним встречаться.

– А я все равно буду!

– Тогда я пойду к его родителям.

– И выставишь себя на посмешище! – в слезах ответила я и опять убежала в ванную.

Скорее бы закончить школу и жить самой! Это же невыносимо просто! И перед Андреем стыдно. Ну а стоило представить, как мама заявится к нему, к его родителям, которые только-только снова сошлись и у которых, между прочим, грудной ребенок, аж тошно становилось.

Больше мы в подъезде не целовались. И вообще с того дня мама велела после уроков приходить к ней, в началку, ждать ее там, а потом вместе идти домой.

Это так злило! Но, если вдруг что, она ведь правда могла помчаться домой к Исаевым и закатить им позорную сцену. Поэтому нам с Андреем пока приходилось довольствоваться общением в школе.

Мы подолгу прощались, стоя в фойе у подоконника, который за эти дни стали называть «своим». Потом он уходил с Рыжим, а я плелась в началку к маме.

Но сегодня у нас последним была технология. У девочек – шитье, у парней – в другом крыле школы автодело.

После уроков я ждала в фойе, у «нашего» окна, но парни все уже ушли, а Исаев так и не появился. Где он? Он же точно пошел на автодело вместе с остальными. И куда делся? Игорь тоже ничего толком не мог сказать.

Я еще немного подождала Андрея, попробовала пару раз набрать его, но на вызов он не ответил. Обескураженная и, если честно, расстроенная побрела я к маме, в здание начальной школы.

Не хотелось себе в этом признаваться, но я обиделась. Если у него возникло что-то срочное, мог бы и написать! Хотя бы для того, чтобы я не стояла, не ждала его как дура. Мама бы сейчас позлорадствовала всласть. Так и представляла себе её: «А я тебе говорила!».

В началке было уже пусто. Обычно тут и во время уроков довольно шумно – из всех кабинетов галдят. А уж на переменах вообще кромешное безумие творится. Но сейчас стояла тишина. Видимо, все ученики уже разошлись по домам. Только в конце коридора, где мамин класс, слышался бубнеж, будто кто-то разговаривал.

Наверное, кто-нибудь из родителей к ней пришел, догадалась я. Но подойдя к кабинету, поняла, что это Андрей.

В потрясении я замерла под дверью. Что он там забыл? Зачем к ней пришел? И что делать мне? Просто войти?

– Это поразительно! – в голосе мамы звучали истеричные нотки. – Как у тебя только наглости хватило сюда заявиться! После всего!

– Это не наглость. Это… безвыходность. Мы хотим быть вместе, – говорил Андрей.

– Да неужто? А ты не забыл, как вы на нее напали, затащили на склад и… поиздевались над ней… а потом…

– Я не забыл. Простите меня. Я знаю, что простить такое невозможно. Да я и сам себя не прощу. Но обещаю вам, что больше никогда не обижу Дашу. И другим никому не позволю.

– Ах ну да. Раз ты пообещал, то я должна поверить и успокоиться, – язвила мама. – Лучше пообещай, что оставишь ее в покое.

– Не могу… Я люблю ее. Я очень ее люблю…

Я привалилась к стене спиной, не дыша. Что он сказал? Любит меня? Любит...

Я до изнеможения ждала от него хотя бы банального «ты мне нравишься», а тут…

Я не стала заходить к маме. Ушла, даже не дослушав их разговор. Не потому что боялась, что они меня застанут. Просто самое важное для себя я уже знала. И теперь мне точно нет дела до запретов, уж прости, мама.

Домой я пришла первой. Всё ждала, когда вернется мама, ждала, что она скажет. Поведает ли о том, что к ней приходил Андрей, или скроет.

Мама не скрыла. И уже за это я была ей благодарна. Если б она утаила, то, наверное, убила бы этим остатки доверия между нами. Но мама меня поразила:

– Знаешь, кто ко мне сегодня приходил?

– Кто? – притворилась я.

– Твой Исаев.

– Да? – фальшиво удивилась я. – И что он хотел?

– Благословения, – усмехнулась мама.

Я замерла в напряженном ожидании. А она договаривать не спешила – выкладывала из пакета продукты, медлила. Только когда все разложила по полкам в холодильнике, посмотрела на меня и снова усмехнулась:

– Ну что застыла? Может, он и не такой уж плохой. Посмотрим.

– И что это значит, мам?

– Говорю же – посмотрим… Знаешь, он сказал, что любит тебя, – улыбнулась она. – И, мне кажется, он не врет… хотя не нравятся мне такие, как он, но чего уж…

Я метнулась к ней, обвила руками.

– Мама… он хороший, ты увидишь…

– Дай бог, – вздохнула мама, обняв меня в ответ.

46.

В воскресенье мы с Андреем договорились пойти гулять, с маминого дозволения, между прочим, но в субботу утром неожиданно позвонила её подруга Марина из Москвы и наглым образом напросилась в гости. То есть, конечно, понятно, что квартира принадлежит им, и сама Марина мне нравится, но, черт возьми, у меня такие планы были!

– Ну, хорошо, – смилостивилась мама, глядя, как я поникла. – Посидишь с нами для приличия часок-другой и пойдешь гулять. Но в девять чтобы была дома.

Я не знаю, о чем они там говорили с Андреем после моего ухода, но он явно сумел подобрать нужные слова, если мама вдруг так легко уступила.

– Только поможешь мне с уборкой и готовкой, – предупредила она.

– Ой, да я всё, что скажешь, сделаю! – в запале пообещала я.

Вот мы с мамой и впахивали всю субботу до поздней ночи, а потом еще и в воскресенье наводили последние штрихи.

К трем часам – квартира блестела, стол ломился, запахи маминой выпечки разносились по всему подъезду. А вот Марина запаздывала. Если вчера я ужасно расстроилась из-за того, что она решила нагрянуть в гости, то сегодня не просто ждала ее, а прямо умирала от нетерпения.

Этак я не успею в пять встретиться с Андреем, сокрушалась я. Мама тоже нервничала, то и дело смотрела на часы и причитала: всё остынет! А вдруг в дороге что случилось?

Они приехали на час позже, в четыре, всей семьей: Марина, ее хмурый муж Тимур, Оля, двое мальчишек… и кто-то ещё. Он почему-то не заходил в квартиру, а топтался за их спинами.

Дома вмиг стало тесно, людно, шумно. Мальчишки сразу принялись носиться с воплями и гиканьем, правда, Тимур их тотчас угомонил, сказав всего лишь одно слово, да даже не слово, просто коротко шикнул:

– Тсс.

Ну и взглянул так, что все остальные тоже сразу притихли. Кроме Марины. Она, наоборот, радостно и громко объявила:

– Девчонки, Наташа, Дарья, а у нас для вас сюрпри-и-из. Только, пожалуйста, без нервов! Выдохните и… Ваня, входи!

Из-за спины Тимура показался… папа. Посмотрел на нас виновато.

– Привет, – смущенно произнес он.

Мы с мамой в голос охнули. Только она осталась стоять посреди комнаты в ошеломлении, а я, визжа, кинулась ему на шею.

Да, да, знаю, что он нас бросил. Знаю, что сама себе клялась никогда его не прощать, но меня распирало от счастья… Как я, оказывается, страшно по нему соскучилась! Как рада была снова его увидеть!

Он меня обнял, даже чмокнул в лоб и в макушку, но все равно ужасно стеснялся. Особенно смотреть на маму, которая тоже разволновалась не на шутку.

Когда у нее прошло оцепенение, она начала всех усаживать за стол, хлопотать, суетиться сверх меры. Но на папу изо всех сил старалась не смотреть, и это было заметно.

Папа тем более ощущал себя не в своей тарелке. Впрочем, не он один. Я, хоть и радовалась, но робела при Тимуре. Ну, он всегда на меня так действовал. Большой, суровый, неприступный. Он и сейчас сидел и молчал. И Оля у них такая же.

Пожалуй, только Марина и ее сыновья, которые опять носились вокруг стола, чувствовали себя легко и вольготно. Но в целом напряжение за столом зашкаливало.

– Надо чуток расслабиться, – намекнула она с улыбкой Тимуру. Он кивнул, разлил взрослым. Себе не стал.

– А как вы…? В смысле, откуда… – сделав несколько глотков, мама разрумянилась, немного осмелела, но свой вопрос все равно никак не могла сформулировать, запиналась, не могла подобрать слово.

– Как мы с Ваней встретились? – догадалась Марина. – Он сам мне позвонил. Спросил, где вас искать. И я ему сразу: приезжай, мол. Зачем звонить? Звонками такое не поправишь.

– Ну да, – наконец подал голос папа. – Вернулся с вахты и узнал, что вы уехали, а куда – никто не знает. Я – туда-сюда, у всех спрашивал… звонил на твой, на Дашкин… вы были недоступны…

– Но я матери твоей оставляла все контакты!

– Не знаю, – виновато пожал он плечами. – Она не сказала.

– А у меня тоже другая симка, – вставила я.

– Ну вот. А потом я вспомнил про Марину, – папа кивнул на мамину подругу. – Позвонил наобум… Сразу же собрался, ну и вот… вчера приехал к ним.

– Папа, как хорошо, что ты приехал! – вымолвила я. – Ты не уедешь больше?

– Ну… – папа робко покосился на маму. – Я не хотел бы.

– Значит, не уедешь! – обрадовалась я. – Правда, мама?

Мама молчала, рдея. Ну хоть не злилась, и то хорошо.

– Конечно, не уедет, – весело подмигнула мне Марина. – Кто ж его отпустит? Да, Тимур?

Он кивнул, причем совершенно серьезно.

– Ну вот, – улыбнулась она.

Спустя час напряжение и в самом деле спало. Во всяком случае мама с папой стали разговаривать друг с другом. Мама, правда, немного на папу наезжала за то, что бросил нас, даже всплакнула, но он подсел к ней, обнял, начал бормотать извинения и всякие нежности. Совсем как раньше, и она оттаяла.

Иногда он переключался на меня:

– Какая же ты у меня большая стала, Дашка, – говорил он с улыбкой. – А какая красивая! От женихов, наверное, отбоя нет.

Я тотчас встрепенулась. Андрей! Посмотрела на часы – половина шестого. Вот черт! Как я могла потерять счет времени!

– Пап, ты не обидишься, если я уйду ненадолго?

– А что такое? Это срочно?

– Жених там у нее. На свидание торопится, – с ехидцей пояснила мама.

– Жених? – заинтересовался папа. – А может, ты его к нам позовешь? Познакомимся заодно?

– Ой нет! Нет-нет-нет! – замотала я головой.

И тут Андрей, как почувствовал, сам позвонил. Сказал, что потерял меня, спрашивал, где я, скоро ли буду.

– Где он тебя ждет? У подъезда стоит? Непорядок! Скажи, пусть к нам поднимается! – голосил захмелевший папа.

– А что? Пусть! – неожиданно поддержала мама.

– Давай, давай, мне тоже интересно, – подхватила Марина. – Эти первые любови – такая прелесть… Хоть со стороны посмотреть.

Тимур многозначительно на нее покосился. Честно, я бы уже сдрейфила, но она только рассмеялась.

– Всё! Зови его сюда! – разошелся папа.

Я запаниковала.

– Даш, – спросил Андрей, который явно всё слышал. – У вас там что?

– У нас гости. И… мама с папой приглашают тебя. Поднимешься?

А сама мысленно взмолилась: скажи, что не хочешь, не можешь, да что угодно, только откажись!

Но Андрей ответил:

– Ну, можно.

– Только не вздумайте называть его женихом! – предупредила я, строго глядя на маму с папой.

Но стоило Андрею появиться, точнее, присесть за стол, как его тут же назвали моим женихом. И кто? Тимур! Молчал, молчал, а тут выдал:

– А чего хромаешь, жених?

Господи, так стыдно перед Андреем стало…

И главное, я этому Тимуру слова-то поперек сказать не могу. Только и осмелилась, что посмотреть с упреком. А он вдруг улыбнулся мне. Я так опешила, увидев, что он умеет улыбаться, что даже забыла про жениха. Да и Андрей не растерялся – засмеялся на его реплику.

– Лучше хромать, чем на печи лежать! – вставил папа. – Русская пословица.

– А он, между прочим, хромает, потому что ногу сломал, защищая нашу Дашу. Вот! – неожиданно выступила мама. – На нее напал один подонок, а он кинулся с ним в драку, ну и вот… Как твой перелом? Срастается?

– Ну, сросся уже, – слегка засмущался Андрей или, точнее, опешил, услышав такое от мамы.

– Да ты герой! Наш человек! А хромота-то останется? – спросил папа.

– Да нет, – улыбнулся Андрей. – Пройдет. Скоро плясать буду.

Я зря боялась, что будет неловко. Наоборот, вечер вышел неожиданный, в самом хорошем смысле. Папа, правда, перебрал немного и при всех постоянно норовил поцеловать маму. Но зато и мама была такой спокойной и довольной, какой я ее и не помню. Да и Тимур, хоть и не болтал как остальные, но всё же выглядел непривычно благодушным. Впервые в жизни мне пришлись по душе родительские посиделки.

Уже вечером, когда пошла провожать в подъезд Андрея, я сказала:

– Ты извини, если вдруг что не так.

– Что тут может быть не так? – искренне удивился Андрей. – Мне понравилось. У тебя мировой батя. И тетя с дядей – супер. И дети у них вменяемые, не то что брат Рыжего. Так что всё отлично, Даш. Не, я, конечно, думал, что мы будем сегодня вдвоем, но, может, так даже лучше. Шаг вперед, – хмыкнул он.

– Это не тетя, это подруга мамы. Ну, может, тебя смутило что-то… ну, жених там… или то, что про хромоту спросили…

– Ничего не смутило. Наоборот.

– В смысле?

Андрей усмехнулся:

– Ну, знаешь, жених всяко лучше, чем «не смей подходить к моей дочери, подонок».

Я не нашла, что ответить, только улыбнулась в ответ. А когда Андрей меня обнял, прижав к груди, я прошептала:

– Если честно, то сегодня был мой лучший день… всё как будто наладилось… сложилось так, как и должно быть… и ты со мной…

– Ну я-то с тобой рассчитываю быть не только сегодня, а всегда.

«Всегда» меня, конечно, и тронуло, и смутило. Уж очень громкое заявление. Да и на ум сразу пришли все эти расхожие фразы про влюбленных, которые обещают весь мир, а на деле…

И всё же это был удобный момент спросить о том, что меня последнее время очень волновало:

– Через четыре месяца школа закончится, и что тогда?

– Да еще лучше будет. Поедем в Москву, поступим, жить будем вместе. Батя, пока я там лечился, однушку прикупил. Тесновато, но… типа, же с любимым рай в шалаше, да?

– Ну, если получится так, как ты говоришь, будет здорово.

– Так всё от нас зависит. Ты вот хочешь быть со мной? – Андрей взял меня за плечи, чуть отклонился и заглянул мне в лицо.

– Хочу, – не стала я лукавить.

– Ну вот и всё, это главное, – расплылся он в улыбке и снова меня прижал к себе.

– Э, так нечестно, а ты? Ты про себя не сказал, – шутливо возмутилась я.

– А разве непонятно? – хмыкнул он. – Иначе меня тут и не было бы. Да и вообще…

– Понятно, конечно, – вздохнула я. – Но иногда, даже когда знаешь, хочется услышать…

Он не дал договорить, накрыл мои губы своими…

Спустя пару минут я отстранилась от него и сказала, что пора мне уже возвращаться домой. Андрей ответил: «До завтра», но стоило мне отойти на шаг, он вдруг вновь поймал мою руку и негромко произнес, улыбаясь:

– Я хочу быть с тобой. – Затем улыбка сошла с его лица, Андрей посмотрел на меня очень серьезно и добавил: – Я люблю тебя._.

«Я тебя тоже», – мысленно ответила я. Вслух пока не смогла, может, чуть позже осмелюсь, у нас же ещё всё впереди…

47. Послесловие

Спустя пять лет

Даша

Дежурство опять выдалось беспокойное. Мы с девчонками просто с ног сбились. Ещё с утра в обоих родильных залах был аншлаг, впрочем, как и всю неделю.

В сентябре всегда так, говорят наши. Самый урожайный месяц. А после полуночи на скорой привезли женщину с кровотечением. Возрастную.

Абрамов – бог и царь нашего обсервационного отделения – сам ею занялся. Мы как раз принимали роды у дочери нашего реаниматолога, и тут его срочно вызвали.

– Здесь, в общем, ничего критичного, сами справитесь, – резюмировал Абрамов, оставив нас со Светой, Светланой Юрьевной, у которой опыта ненамного больше моего.

Дочь реаниматолога хотела было возмутиться – специально ведь именно к нему в обсервацию пошла рожать (да и он из-за неё остался сегодня в отделении), но на полуслове прервалась. Очередная схватка. Длительная, болезненная.

Бедная девчонка мучилась уже долго, и мы вместе с ней. И эпидуралка ей противопоказана. Впрочем, скоро уже родит – там практически полное раскрытие.

– Дыши... вот так... молодец, – подбадривала её Света.

К счастью, всё прошло нормально, без осложнений.

– Восемь-девять по шкале Апгар, – объявил Костя, неонатолог, и унес ребенка.

Юную маму отвезли в палату, а мы со Светой сели попить чай в ординаторской с конфетами, которые презентовал нам расчувствовавшийся реаниматолог.

– Вот знает же он, что от этих конфет нас всех уже тошнит, – хмыкнула Света, – а все равно притащил. Ей-богу, лучше бы палку колбасы принес.

Мой живот тут же, словно в ответ, протяжно заурчал.

– Гляжу, ты со мной согласна, – засмеялась Света.

– Не я. Живот, – улыбнулась я довольно.

Может, я ещё не привыкла, не обросла здоровым цинизмом, но после родов на меня нападает почти эйфория и любовь ко всему миру. Всякий раз я радуюсь, воспринимая появление нового человечка как чудо.

В ординаторскую заглянула Надя, медсестра.

– Что, девочки, отсрелялись?

– Угу, мальчишка, три девятьсот, – отрапортовала Света. – Слушай, а кто с кровотечением поступил? Абрамова вызвали. Что там? Серьезное что-то?

– Да там преждевременные… цервикальная недостаточность. – Надя стянула из коробки конфету. – Женщине сорок три. Двадцать седьмая неделя. Еще и недообследованная. Анализы старые, на инфекции – вообще нет. Причем она зашитая была. Но швы прорезали шейку. Ну, кровотечение уже остановили. Положили пока в предоперационную. Вколола вот ей дексаметазон. Лежит сейчас под гинипралом.

– Ну да, надо пролонгировать, насколько возможно.

– Но тетка эта – кремень! – усмехнулась Надя. – Ни паники, ни слез, ни даже мало-мальского беспокойства. Её Абрамов спрашивает, больно ей или нет. А она так невозмутимо отвечает: больно. Но таким тоном, будто она вообще ничего не ощущает. Будто, знаете, просто пришла полежать и ей чуть ли не скучно. По поводу плода тоже не парится. Вообще непрошибаемая или замороженная напрочь. Хотя с такими проще, конечно, чем все эти истерики…

– Может, она под чем-нибудь? – спросила Света.

– Ну, кровь взяли – чистая. Ладно, пойду я к этой Эльзе. Нужно ещё…

– Эльзе? – всколыхнулась я. – Не Лиддерман случайно?

– Точно! – удивилась Надя. – Знакомая твоя, что ли?

– Ну так. Была одно время в нашей школе директором. Ну и немного учителем литературы.

– Ого! Не хочешь сходить поздороваться? Капельницу ей поменять заодно? Или она была плохой училкой? – подмигнула Надя.

Я даже растерялась на миг. Точнее, разволновалась. Даже не знаю, почему на меня это так подействовало. В общем-то, внезапно столкнуться лицом к лицу со своим прошлым всегда что-то трогает в душе. Но не так уж хорошо я её знала, да и недолго совсем.

Прошлым летом, например, мы с Андреем случайно встретили Черемисину, причем даже не в Москве, а в Праге. Столкнулись в ресторане, где она была в компании с престарелым иностранцем. Оказалось, её муж.

И то меня не так удивила наша встреча. То есть тогда – вообще никак, а сейчас – аж руки задрожали.

– Нет, не хочу, – отказалась я.

– Что, даже привет ей от тебя не передать? – посмеивалась Надя.

– Думаю, не стоит.

Интересно, Эльза вообще меня помнит?

Несколько раз, проходя по коридору мимо предоперационной палаты, я невольно приостанавливалась в дурацком смятении.

Да черт возьми, никакое она не прошлое – сейчас она просто пациентка, пусть и давняя знакомая при этом. С чего я места себе не нахожу? Но потом поняла – не в ней дело, а в Ярике. Уж очень он тогда меня потряс. И это странное чувство распространялось отчасти и на нее.

Ну и, конечно, мне было по-человечески интересно, что с ним, где он.

Когда Надя в очередной раз пошла менять ей капельницу, я перехватила её на пороге.

– Давай я сама.

– Ааа, ну, иди, – понимающе засмеялась она и тихонько пропела: – Школьные годы чудесные…

Да уж, мои – особенно.

Если честно, я не люблю вспоминать школу, хотя потом, как раз после того, как Эльза уволилась, как вернулся папа, как мы с Андреем начали встречаться, всё наладилось, даже грех жаловаться. И всё же та проклятая осень въелась намертво в мою память. Стоит мне вспомнить то время и, пусть на миг, но я будто снова чувствую себя изгоем, которого все ненавидят и унижают. И настроение сразу портится бесповоротно, даже когда всё-всё хорошо, прекрасно и замечательно.

Впрочем, я умею отгонять дурные мысли и мерзкие воспоминания.

Полутьму в палате разбавлял тусклый свет из коридора, проникающий сквозь матовое стекло двери. Эльза Георгиевна лежала неподвижно, закрыв глаза, и на мое появление никак не отреагировала. Похоже, она крепко спала.

Что ж, тогда просто сделаем свое дело. Не будить же её.

Я подошла к инфузионной стойке, сменила флакон. Но когда регулировала скорость введения раствора, снова скосила на нее взгляд и чуть не вздрогнула. Мать Ярика пристально смотрела на меня, впрочем, не выражая никаких эмоций. Я даже решила, что она меня не узнала.

Но вдруг она отчетливо произнесла:

– Даша? Стоянова?

– Да, только теперь Исаева. Здравствуйте, Эльза Георгиевна.

– Здравствуй. Ты здесь работаешь? Врачом? Медсестрой?

– Буду врачом… надеюсь. У меня сейчас субординатура.

– Молодец. Исаева, говоришь? Это вы с Андреем?

– Да. Год назад расписались.

– Надо же, – в её тоне, вроде как, даже удивление проскользнуло. – А говорят, что школьные любови ничем не заканчиваются. Да и у вас, помнится, конфликт с ним был… А как мама?

– Хорошо, спасибо. Они с папой уехали обратно, всё у них сейчас прекрасно.

Она попыталась приподняться на локтях.

– Лежите, лежите. Вам нельзя вставать!

– Ох... И долго мне так лежать?

– Чем дольше, тем лучше… для ребенка. Сейчас у него как раз развиваются легкие, мозг… каждый день очень ценен.

Она шумно, как будто с досадой, выдохнула и, откинувшись на подушку, закрыла глаза.

Нет, все же странная она. Обычно даже совсем молоденькие девочки и при большем сроке волнуются, расспрашивают, просят сделать всё возможное, а тут… полнейшее безразличие. Ну как так?

– А Ярик как поживает?

– Отлично, – не открывая глаз, ответила она.

– Он здесь, в Москве?

Эльза Георгиевна всё-таки соизволила посмотреть на меня и даже издала смешок.

– Он – в Германии. И очень неплохо там устроился. Не знаю уж, каким образом его заприметили, но ему предложили там престижную работу в крупной компании, связанной с какими-то технологиями. Он согласился и переехал. И доволен. Мы с ним мало общаемся, но знаю, что матери своего отца он запросто оплатил операцию недавно, а сумма там фантастическая. Ну а больше я про него ничего не знаю.

Меня это в который раз поразило. Какой бы Ярик ни был, но он же ее сын. Что она за человек такой? Робот, а не женщина.

– А сама детей не планируешь заводить?

– Пока нет.

– Чайлдфри, как сейчас модно говорить?

– Нет. Мы хотим, но чуть позже. С учебой в меде не до детей. Да и Андрей вот только закончил… технический. Работает без году неделя.

– Все-таки странно, что вы и вместе…

Сама ты странная, подумала я, выходя из ее палаты. Почему-то после разговора с ней в душе осело горькое разочарование. Нет, я даже рада за Ярика, что он смог чего-то добиться, но ведь это она должна за него радоваться. А ещё переживать за ребенка, которого носит…

После смены первым делом – душ, а затем, конечно, нужно отоспаться. Вечером предстоит празднество у родителей Андрея. Позавчера был день рождения его мамы, но перенесли на сегодня – все ведь работают.

Поначалу меня, привыкшую к тихим семейным посиделкам, такие торжества с размахом жутко смущали. А старший Исаев праздновать без размаха попросту не умел. Да и родственников у них – легион, плюс бесчисленное множество друзей и близких знакомых семьи.

Потом я привыкла, хотя все равно каждый раз еду к ним на подобные сборища – будто тяжкую повинность отрабатываю. И не в родителях дело – с ними у меня чудесные отношения, особенно с его сестрой и мамой. Просто я сама по себе не тусовщица. Диван и интересная книжка – вот мои идеальные выходные. Наверное, это последствия передоза кипучей активности на работе.

И все же, хочу – не хочу, я не могу отказаться. По бо́льшей части, из-за Андрея, ну и его маму неохота обижать.

Сам он сегодня отпросился с работы пораньше, чтобы приехать вовремя, потому что дорога не близкая. И всё равно мы опоздали, простояв два с лишним часа в пробке.

– А знаешь, кто к нам сегодня поступил?

– Кто? – спросил Андрей, с тоской глядя на стоящую перед нами машину.

– Эльза Георгиевна.

– Что? Безобразная Эльза? – сразу оживился он. – Блин, ей вообще надо запретить рожать.

– Ну ты тоже скажешь, – хмыкнула я.

– Знала бы ты, что мне про нее Ярик рассказывал. Там капец просто…

Приехали мы в самом разгаре, когда народ – а отмечали в загородном ресторане – уже не сидел церемонно за столами, а бродилкто где, сбивался в кучки, отплясывал, общался. Но так даже лучше. Меньше внимания к нам.

Мы подошли к маме Андрея, поздравили, поговорили. Она искренне нам обрадовалась, но видно было, что уже устала от шума и суеты. А когда ведущий вызвал добрую часть гостей в центр зала для какого-то шуточного конкурса, и все, как дети, с хохотом ринулись «играть», Андрей наклонился ко мне и предложил:

– Давай сбежим?

До рассвета мы с ним сидели на берегу пруда, вдвоем, в машине, как когда-то давно, после выпускного. Ночь выдалась теплой и звездной. И, казалось, в целом мире мы одни, и даже время остановилось. Когда такое пьянящее чувство я испытывала в последний раз? Уже и подзабыла.

Нет, у нас с Андреем все хорошо, нам даже поссориться не из-за чего. Но, оказывается, я соскучилась по вот такой бездумной внезапной романтике. Обратно мы ехали, то и дело переглядываясь и улыбаясь друг другу.

А через пару дней, придя утром на работу, я узнала, что мать Ярика родила мальчика.

– Как могли – тянули, – рассказывала Надя, – но…

– И как ребенок? – встревожилась я.

– На искусственной вентиляции. Лейкоцитоз просто дикий. В общем, плохо дело, очень плохо… Слушай, а ты не знаешь, есть у нее кто? Она никого не указывала.

– Не знаю, – пожала я плечами. – Сын в Германии, но там сложно всё…

С тяжелым сердцем я отправилась к Эльзе Георгиевне, ее уже перевели в обычную палату. Худая и бледная, она лежала на своей койке как мумия, так же неподвижно, без единой эмоции на восковом лице.

– Костя… Константин Валерьевич – очень хороший врач. Выхаживал и не таких… – начала я и почти сразу замолчала, не зная, что ещё сказать человеку, по которому даже непонятно, слушает он тебя или нет. – Эльза Георгиевна, вам что-нибудь нужно?

Она смотрела в потолок пустым взглядом, но все же еле слышно ответила:

– Нет.

– Она с самой ночи, как ее привезли, вот так лежит, – озабоченно сообщила соседка по палате.

Но сама Эльза не выразила ничего. Вздохнув, я вышла. С кем я пытаюсь говорить? Она же… просто дерево. Ей на Ярика-то, здорового и умного, было плевать, а тут – тем более.

Спустя сутки неонатологи нас обрадовали: ребенка удалось «раздышать». Лейкоциты снизились, угроза миновала. Если честно, это и правда было почти чудо.

Нам часто говорят не поддаваться чувствам, мол, это мешает, даже вредит работе. Но как тут не поддаваться?

До вечера нас загрузили под завязку, то одно, то другое. Даже кофе из автомата пили на ходу, а на остальное времени попросту не было. И лишь вечером наступило затишье.

Я поднялась в отделение реанимации и интенсивной терапии новорожденных. Посмотреть хоть на несчастную кроху…

Зашла тихонько – и замерла в дверях. Над одним из кувезов склонилась она, Эльза Георгиевна. Вглядываясь внутрь сквозь прозрачный колпак, она бормотала:

– Маленький мой… только живи… пожалуйста… я всё для тебя сделаю…

Её бормотания вскоре переросли во всхлипы, а затем и в горький плач. Я вывела её в коридор, усадила на кушетку, сама присела рядом, но она никак не затихала.

– Всё будет хорошо, – утешала её я. – Самое страшное позади. Он справится. Он у вас борец…

Она то глухо подвывала, то качала головой. Лишь спустя четверть часа удалось её немного успокоить.

– Это моя вина, моя, – выдавила она, отпив воды из стакана, который ей по моей просьбе принесла медсестра. – Я не хотела его. Не то чтобы… просто думала, как будет – так и будет. А вчера взглянула на него… такой он крошечный, беззащитный. Ножки, ручки… как тоненькие веточки. А его пальчики… И так зажгло вот здесь… нестерпимо…

Всхлипнув, она прижала худую ладонь к груди.

– И всю ночь мысли только о нем. Никогда не думала, что вот так со мной будет. Никогда не понимала наседок. Всегда стремилась к чему-то важному, а это всё, считала, не для меня. А тут… Господи, только бы он выжил, только бы поправился…

– Поправится, теперь точно поправится. Вы даже не представляете, как много значит для такого малыша, что его любят, ждут… Вот поговорите с Костей… Константином Валерьевичем, он всё вам расскажет. Это только кажется, что они ничего не слышат и не понимают. Всё они понимают. И откликаются. А с вашим все будет хорошо. Вон он как борется. Вы ему уже дали имя?

Она пожала плечами.

– Может быть, Юрой назову. Хорошее имя. Я знаю, что мать из меня никудышная. Но я хочу… поняла, что хочу… очень.

Спустя полтора месяца, когда она выписывалась с сыном, уже вполне окрепшим, мы снова встретились. Точнее, Эльза Георгиевна специально поднялась в наше отделение попрощаться и отблагодарить традиционно конфетами.

Я вызвалась проводить её до фойе. Удивилась, что никто её не встречал.

– А нас и некому встречать, – усмехнулась она. – Юркин папа поставил тут мне ультиматум: или он, или ребенок. Требовал, чтобы я Юрку здесь оставила, даже обещал, что тогда женится. У него уже есть взрослые дети от первой жены. Больше ничего этого не хочет.

– Мне очень жаль, – пробормотала я.

– На самом деле не о чем жалеть, – улыбнулась она. – Я столько лет его любила, с ума сходила, а вот родился Юрка и как будто освободил меня от этой любви. Нет, не любви, а болезни. И так хорошо теперь, легко как-то… О, вот и наше такси приехало. Спасибо, Даша. И знаешь, из тебя получится прекрасный врач... уже получился.

Я смотрела из окна, как она садится в такси, прижимая к груди сверток со своим Юркой, и думала: то, какой она сейчас стала – это ведь тоже чудо. Даже поймала себя на том, что стою и мечтательно улыбаюсь. Но тут в кармане требовательно загудел телефон:

– Даша! Исаева! В приемное отделение бегом!