Огненные птицы

12

Лондон, Париж, 1972–1974.

В марте семьдесят второго года Лили еще хранила рождественскую открытку, присланную ей Энди из Испании в декабре. Не было такого дня, чтобы она не взглянула. Открытка была подписана фразой, где к ней обращались «любимая». И хотя больше никаких писем или звонков от него не было, Лили казалось, что она понимала, в чем дело: он ведь сказал ей тогда, что ему необходимо какое-то время побыть одному и вдохнуть, струю чистого воздуха. Значит ей нужно было оставаться такой же терпеливой, как и раньше.

А Ирэн между тем совершала кругосветное путешествие. Вот от нее регулярно приходили открытки из Гонконга, из Кашмира. Читая их, Лили не могла отделаться от мысли, на какие деньги совершались все эти вояжи, но она убедила себя, что нынешнее положение вещей временное.

Она работала как вол, стараясь отложить каждый пенс, который приближал ее к заветной цели. Разумеется, она не могла позволить себе сесть сложа руки и скорбеть об утраченном.

Круг ее знакомых постепенно расширялся. Два три вечера в неделю она проводила в какой-нибудь из компаний ее приятелей, они посещали очередной модный ресторанчик или дискотеку, открытую до третьих петухов. Словом те места, которые почитали ее далеко не глупые приятели. На первых порах Лили было трудновато общаться с ними, но она училась общению, овладевала нелегким его искусством, постепенно привыкая к мысли, что она ничуть не хуже их, такая же талантливая и умная, как они, словом, человек, с которым стоит познакомиться. Когда ее приглашали на празднование «Дня дураков» первого апреля в дом одной женщины, которую она едва знала, это приглашение Лили приняла уже без колебаний. Прибыв туда, она не заметила среди присутствовавших ни одного знакомого лица. Лили предприняла обход всех покоев в надежде отыскать кого-нибудь, с кем ей хотя бы раз приходилось встречаться. И вдруг до ее ушей донесся обрывок разговора:

– «А вы не слышали последние новости об Энди Мендоза?»

Лили остановилась как вкопанная. Потом едва сдержала себя, чтобы не броситься к тому человеку, задавшему этот вопрос. Тот стоял в окружении гостей, его собеседников, из которых она тоже никого не знала. Подойдя к ним, Лили спросила:

– Я слышала, что вы упомянули имя Энди Мендоза?

– Да, а вы его знаете? Я рассказываю о том, что он сейчас работает еще над одной серией очерков для газет. Рассказывает нам о разного рода идиотских проделках титулованных дурней. А они скулят, воют и зубами скрежещут от злобы.

– Даже, если это так, то Энди вряд ли услышит этот скрежет зубовный – он сейчас в Испании.

– Он был там, – поправил ее кто-то. – Сразу после Нового года он вернулся. Я видел его несколько раз с тех пор.

Невероятным усилием воли она сдержала улыбку на лице, правда, улыбка эта очень походила на гримасу боли. Но другие были поглощены разговором и ей, чтобы ретироваться, не пришлось прибегать к объяснениям и она тихонько отошла от этой группки молодых людей, продолжавших оживленно болтать, и даже сумела найти дорогу к столику с напитками.

Дождавшись пока утихнет дрожь в пальцах, она налила себе отменную порцию бренди, одним глотком выпила, налила следующую, затем третью. А потом сбилась со счета… Энди был в Лондоне с самого Нового года, а она ни слова о нем не слышала. Вот это была настоящая первоапрельская шутка.

На следующее утро Лили очнулась в своей постели одетой. Она не помнила как добралась домой и чувствовала себя так ужасно, как ни разу в жизни. Она вспомнила, что с ней было. Энди был в Лондоне… Был здесь уже с Нового года, так ей было сказано на этой вечеринке. Но к ней он не приехал.

Преодолевая головокружение и тошноту, она прошла в ванную, опустила голову над унитазом, ее вырвало и рвало довольно долго. Затем она кое-как, чуть не ползком, добралась до кровати. Ей хотелось освободиться от стеснявшей ее одежды. Негнущимися пальцами она пыталась расстегнуть блузку, но не могла, у нее не хватало сил. Лили была парализована и тяжким похмельем, и своими мыслями. Она могла лишь всхлипывать и затыкать себе кулаком рот, чтобы не застонать и не закричать.

Так она провела несколько кошмарных часов, лежала, уставясь в потолок и не обращая внимания на телефонные звонки. Ближе к вечеру она уже смогла подняться на ноги, раздеться и минут двадцать простоять под холодным душем. Потом Лили собрала свою одежду, которую надевала вчера на вечеринку и которая теперь бесформенной кучей лежала возле кровати, подгребла ее поближе к камину, вооружилась ножницами, и, разорвав на куски и на узкие полосы, побросала их на горящие угли. Она долго смотрела на пожиравшее ткань пламя, очень долго, пока не стало темнеть. К тому времени она уже поняла, что больше никаких сумасшедших выходок с ее стороны не будет.

Часов в девять она сделала себе кружку чаю, и, положив туда побольше сахару, давясь, выпила его. Лили где-то слышала или читала о том, что это хорошо помогает в ее нынешнем состоянии. «Я не имею права на саморазрушение, – говорила она себе. Я должна жить. Я должна стряхнуть с себя все эти иллюзии и воспоминания, все свои полудетские заблуждения и вместе с ними Энди Мендоза». Она еще станет и богатой, и независимой. Она еще станет знаменитой. Она выкупит этот дом и проведет там не один отпуск, не один уик-энд вместе со своими английскими друзьями. У нее еще будут и гости, и вечеринки, и праздники.

Без нескольких минут десять она набрала номер Рут. Несколько мгновений она боролась с сильнейшим желанием выдать ей всю эту немыслимую историю, разреветься и потребовать сочувствия к себе. Но потом, глубоко вздохнув, поборола искушение.

– Привет, – сказала она весело, как ни в чем не бывало, стараясь изо всех сил, чтобы голос ее звучал как можно беззаботнее, непринужденнее и приветливее. – Послушай, ты мне не звонила? Дело в том, что вчера меня не было весь вечер. А там, где я была, пришлось уйму выпить. Все в порядке, завтра я на работе.

Лили работала, забывая обо всем. Этой, изнуряющей ее работой, она боролась с воспоминаниями о тех днях, о добрых и о плохих, о бессонных ночах в одиночестве и ночах, когда она и Энди любили друг друга. Кроме ее обычной работы по обслуживанию клиентов, у нее имелся еще один проект. После возвращения владельца ее квартиры на Бэнкспид, Лили решила не искать себе новое жилье, а использовала все накопленные ею деньги на покупку маленького домика из четырех комнат на Масборо-роуд в квартале под названием Брук Грин. Когда Лили переехала туда, это место представляло собой ни что иное, как трущобы, но этим районом обещали вот-вот заняться, и Лили не сомневалась в правильности своего выбора в целесообразности вложений.

Однако через несколько месяцев она была в ужасе, ей казалось, что переселившись сюда, она совершила непоправимую ошибку. В начале семьдесят третьего года по милости стран экспортеров нефти имел место топливный кризис, повлекший за собой кризис всеобщий. Потом Рут часто говорила, что Оуэнс и Крамер все же выжили тогда, когда Лондон из развеселого постепенно превращался в город безработных.

Уже очень давно Лили отказалась от своих прогулок по Лондону – пуще дьявола она боялась ненароком нарваться на Энди, столкнуться с ним лицом к лицу где-нибудь в метро или в подземном переходе. Или, хуже того, встретить его не одного, с какой-нибудь женщиной. С другой стороны и Рут помогала заполнить все пустоты в ее чересчур интенсивной общественной жизни. Она бегала в поисках клиентов, без конца висела на телефоне, убеждала, умоляла, уговаривала, словом, делала все, чтобы они не сидели сложа руки. Один раз отыскала даже какого-то там лорда, старикана, из которого уже песок сыпался.

– Так вот, их светлость пожелали, – рассказывала Рут Лили, – чтобы его гостиная и столовая выглядели точно так, как в те благословенные времена, когда его последняя леди заправляла всем домом.

– Так как раньше? – недоумевала Лили.

– Ну да. Он хочет переделать все так, чтобы все выглядело в старом стиле. Ведь ты это вполне потянешь, Лили?

И Лили действительно это потянула. И на деньги, полученные от лорда, им удалось прожить холодную и дождливую осень.

Год этот дался обеим девушкам очень нелегко, но все же и в нем были какие-то просветы. И пример тому – письмо Ирэн, которая попросила Лили встретиться с ней в Париже на Рождество. Лили вдруг страстно захотелось в этот город и она поехала.

К тому времени, когда там появилась ее дочь, Ирэн уже пробыла во Франции несколько дней. Едва они встретились в аэропорту Орли, она с ходу же заявила Лили, что жить они будут у какого-то обедневшего герцога, в его дворце, покои которого он потихоньку сдавал внаем богатым приезжим.

– Разве здесь не очаровательно? – спросила Ирэн, когда они вошли в огромную спальню с высокими потолками, выцветшими гобеленами и легким запахом сырости. – Я знала, что тебе понравится здесь. Завтрак и обед входят в стоимость проживания. Еда здесь – изумление.

Она рассматривала свою дочь.

– Лили, да ты прямо кожа и кости. Ты что, бросила есть в Англии?

– Нет. Просто прошедший год был очень тяжелым. Я как похудела, так все еще не поправлюсь.

Это было очень приблизительное описание ее состояния в течение прошедшего года. На самом деле здесь следовало бы употребить такие слова как «разрушение», «истощение», «перенапряжение», «скорбь», «тоска». Но у Лили не было намерений делиться с Ирэн впечатлениями по поводу своего разбитого сердца, как и сообщать ей о том, что Энди Мендоза все еще маячит где-то на горизонте ее мира. Незачем растравлять себя рассказами о том отчаянье, охватившем ее тогда и которое временами накатывалось на нее и сейчас. Лили предпочла не рассказывать своей матери и о том, что время от времени прочитывала это имя под газетными столбцами. И о том, что однажды увидела в одном из журналов его снимок вместе с каким-то ослепительным созданием по имени Эскот; о том, что очень часто видела его по телевизору, вещавшим с экрана о классовых противоречиях в современной Англии.

Казалось Ирэн не способна была расслышать в словах Лили то, что та действительно имела в виду под «тяжелым годом».

– Ты знаешь, а худоба тебе к лицу. Надеюсь, что теперь все у тебя пойдет к лучшему…

– Да, да, конечно, – поспешила заверить ее Лили.

Ирэн повернулась к большому старинному зеркалу. Ей было сейчас пятьдесят семь, но в ее пышной шевелюре не появилось ни одного седого волоска. Она сохраняла и доныне свой светло-пепельный цвет. Прическа была прежней. Волосы Ирэн неизменно зачесывала наверх. Ирэн проверяла заколки в волосах, когда их взгляды встретились в мутноватом от времени зеркале.

– Лили, – спросила она дочь, – а ты счастлива? У тебя все хорошо?

– У меня все великолепно, – отпарировала Лили. – Я люблю свою работу, и вообще у меня все хорошо. Все мои заказчики меня обожают…

– Жизнь далеко не проста, – мягко произнесла Ирэн. – Ты планируешь остаться в Англии навсегда?

– Еще не знаю, – утверждение, которое предшествовало вопросу, Лили предпочла пропустить мимо ушей. – Вероятно. Но не позволяю себе строить никаких далеко идущих планов.

Ирэн улыбнулась.

– Ты молода и почему бы тебе себе это не позволить? Сейчас даже я могу себе такое позволить…

А вот здесь начиналась еще одна запретная тема. Ирэн должна была отхватить за дом целое состояние. Почти год она находилась в разъездах. Конечно, и речи не могло быть, чтобы она швырялась деньгами. Лили знала свою мать и была уверена, что дальше дешевеньких туров, да грошовых отельчиков ее фантазии не шли.

– Мать, ты что, продала Констэбля?

Ирэн не смотрела на нее.

– Нет. Он не продается. Я уже говорила тебе об этом.

То же самое глупое утверждение, что и раньше. Точь-в-точь, как тогда. Но, может быть, Констэбль принадлежал вовсе не ей, а кому-нибудь еще? Но ведь он висел на стене дома на Вудс-роуд со времен Аманды и Сэма, значит этого не могло быть. Вообще это все походило на отговорку, рассчитанную на дураков. Господи, она же дала себе зарок, что эта встреча не обратится в битву.

– Что же нам предстоит осмотреть в Париже? – спросила Лили, решив сменить тему.

И они несколько минут занимались изучением туристских путеводителей и проспектов и составляли план экскурсий в Версаль и Лувр.

В течение следующих трех дней Ирэн расспрашивала Лили о ее жизни в Лондоне, а на четвертый спросила:

– Не сочти за любопытство с моей стороны, но тебе ведь почти двадцать три. У тебя есть приятель?

– Не могу сказать, что есть. – Лили сосредоточенно разглядывала омлет в своей тарелке. – У меня очень много приятелей, но какого-то одного, особого, нет.

– Куда это годится? Но ведь кто-то у тебя был? Когда ты только приехала в Лондон. Ты упоминала о нем в своих первых письмах, в основном, между строк. Его звали, по-моему Энди? Это что, сокращенное от Эндрью?

– Достопочтенный Эндрью Мендоза… – Лили заметила, что в глазах Ирэн что-то мелькнуло, губы поджались.

Что-то было такое в словах Лили, что заставляло мать скрывать свои чувства. Лили не собиралась копаться в этом и поспешила прекратить этот разговор.

– Может, мы не будем говорить об Энди?

К Ирэн настолько быстро вернулось самообладание, что Лили даже подумала, уж не почудилось ли ей.

– Как хочешь… – ответила Ирэн. – Лили, доешь, пожалуйста, обед, тебе это необходимо.

Позже, когда они допили кофе и уже собирались покидать маленькое кафе, чтобы отправиться в музей мебели, который захотела посетить Лили, Ирэн задала еще один вопрос:

– Я не ошибаюсь, полагая, что теперь ты не поддерживаешь отношений с этим Энди Мендоза?

– Ты абсолютно права, настолько права, что и вообразить трудно и, если пользоваться твоим безукоризненным языком, то Энди прекратил со мной всякие отношения примерно два года назад.

Ирэн аккуратно вытерла губы бумажной салфеткой.

– У меня нет намерений встревать в твою личную жизнь, Лили. Мне лишь хочется, чтобы ты оставалась счастливой.

– Да, мать. Я это понимаю. Ну что, пойдем? А то можем опоздать.

В некотором смысле Ирэн во время своего пребывания вместе с дочерью в Париже могла даже расслабиться: девочка превратилась в молодую женщину, и у матери уже не было необходимости ходить за ней по пятам, изнывая от беспокойства, что дочь сделает что-то не так и что ее придется поучать. За исключением разве что одного.

– Лили, а волосы твои такие же, как и прежде, но не хочется ли тебе хоть что-нибудь с ними сделать?

У Лили в ушах зазвучало эхо давних фраз: «Ты не красавица, Лили, но волосы твои изумительны…»

– Они мне нравятся и такими, – отрезала Лили.

Сегодня ее роскошная тяжелая грива была завязана на затылке. Бывали дни, когда она позволяла волосам спадать на плечи, и ее лицо очень выигрывало от такого медно-красноватого обрамления.

– Я их мою самое малое три раза в неделю, – добавила она. – Как мне всегда советовала моя мать.

– Я не говорю о том, что они грязные, – с оттенком раздражения пояснила Ирэн. – Но ты уже не девочка. И тебе следует подумать о какой-то настоящей прическе.

– Для прически они, пожалуй, немного жестковаты. И не могу же я бросить все и заниматься перманентами и завивками. У меня нет времени.

– Нет, речь идет не о завивке. – Ирэн подумала немного. – Ты не помнишь ту картину, которую мы видели в одной галерее на Левом берегу Сены?

Они видели сотни картин в десятках галерей.

– Нет. А что это за картина? Какое отношение она имеет к моим волосам?

– Одна египетская сценка. Она огромная эта картина, всю стену занимает. Я говорю о прическе у одной из женщин, изображенных на ней. Когда-то в детстве ты носила челку. Мне кажется и сейчас она будет очень тебе к лицу.

Сначала Лили фыркнула, но не забыла об этом разговоре. За день до отъезда из Парижа ей удалось выбраться одной за последними покупками, и она заметила один салон красоты, который почему-то приглянулся ей.

Лили вошла и на языке жестов довела до сведения персонала, что ей нужно. Парикмахер, между прочим, очень красивый юноша, улыбнулся ей и понимающе кивнул.

Через три четверти часа волосы Лили были значительно короче, их подстригли под тупым углом, не забыв про челку. Они теперь естественной шапочкой лежали у нее на голове, которая двигалась в такт с ее движениями.

Ирэн была в восторге.

– Это так красиво! Теперь твое лицо стало симпатичнее и выразительнее, – рассыпалась в комплиментах Ирэн, когда Лили с новой стрижкой появилась в их комнатах. – Мы непременно должны сделать несколько покупок, необходимо подобрать тебе кое-что из одежды перед твоим отъездом в Лондон. Может быть, одну-две юбки?

– Послушай, мать, я последовала твоему совету и сделала себе новую прическу, но не собираюсь выряжаться так, чтобы выглядеть обложкой какого-нибудь женского журнала…

– Думай сама, дорогая.

Ирэн отвернулась от разложенных на кровати и дожидавшихся пока их сложат в чемодан джинсов, блуз в народном стиле, ярких, пестрых шалей, являвшихся дежурными прикидами ее дочери, и невольно поправила складки своего элегантного платья джерси.

Лили настолько взбесил этот жест, что она была готова заскрипеть зубами. Она уселась на кровать и принялась раскладывать покупки. Не глядя на Ирэн, она довольно ядовито поинтересовалась:

– Ты, вероятно, теперь имеешь возможность очень много тратить на одежду, мать?

Лили понимала, что это укол, а уколов она допускать не собиралась, но этот вырвался сам собой.

– Не могу этого сказать, – спокойно отвергла Ирэн. – Наверное, ты права, мне действительно следует теперь повнимательнее относиться к деньгам. Я все собиралась сказать тебе – я ведь купила дом…

Руки Лили, проворно завертывавшие в яркую бумагу шарф, предназначенный для Рут, застыли.

– Что за дом? Где?

– Ну, если уж быть совсем точной, то не дом, а скорее квартиру в доме… Это в Стюарте, во Флориде…

– Во Флориде? Боже милостивый, а для чего?

– Там тепло и хорошо. – Жест рукой означал, что от всяких внятных объяснений она отказывается.

Утихшая было боль от потери ее любимого дома в Филдинге с новой силой набросилась на нее. Она никогда не проходила, эта боль. Лишь на время затихала. Шарф медленно соскользнул из неподвижных рук Лили на пол, а она стояла, пристально глядя на мать.

– Ты ведь получила за наш старый дом целое состояние, можно сказать?

– Ну, не состояние, конечно, – ответила Ирэн.

Она, скорее всего, не подозревала о тех смертельных ранах, которые она сейчас растравляла.

– Пятьдесят две тысячи долларов… Но, слава богу, мебель продалась очень хорошо. Я даже удивилась, никогда бы не подумала, что…

В живот Лили вцепился какой-то взбесившийся зверь. Он терзал когтями и зубами ее внутренности, рвал их в клочья. Она судорожно глотнула, больше всего ей хотелось сейчас скрючиться от боли в три погибели…

Ирэн шагнула к ней.

– Лили! Что случилось? Что с тобой?

Лили с трудом подняв голову, уставилась на Ирэн, ее глаза побелели от ненависти.

– Так, значит, мебель ты продала отдельно? – странным, хрипловатым шепотом спросила она.

– Конечно. На аукционе. Я ведь говорила тебе. Я точно помню, что говорила. Аукцион позаботился и о перевозке. Они прислали грузовик и их люди погрузили и увезли все вещи до единой, они даже забрали старые скатерти и все остальное. Это было просто чудо – у меня гора с плеч свалилась. Мне оставалось лишь собрать чемоданы и уехать. И от аукциона я получила свыше пятидесяти тысяч, то есть почти столько, сколько стоил сам дом. Впрочем, чему удивляться, синий, китайский фарфор, красное стекло, все это… Лили, ты меня не слушаешь?

Лили попятилась от Ирэн, пока не уперлась спиной в дверь.

– Я слушаю, но не могу поверить в то, что слышу! Господи Иисусе! Всевышний! Я не могу в это поверить! – Ее голос становился громче.

Он эхом отражался от деревянных панелей стен и от лепного потолка в стиле рококо.

– Сука! – вдруг выкрикнула Лили, задыхаясь от слез. – Ты – разложившаяся, жадная, себялюбивая сука!

Эти слова Лили не были сиюминутной импровизацией. Они шли из прошлого. Давняя злоба рвалась наружу, она была не в силах удержать ее в себе. На какое-то мгновение Лили одновременно стала и взрослой женщиной и ребенком и ее старые, казавшиеся ей давно позабытыми обиды нашли теперь объект для атаки.

– Ты знала, как я любила этот дом, знала. Как я обожала каждый столик, каждое креслице в нем, фарфор, старые покрывала и скатерти Кентов – все! Ты это знала! И все же ты это сделала! Ты ни на минуту не задумалась, каково это будет мне. Когда я позвонила тебе и умоляла не продавать дом, ты назвала меня глупышкой. Но мне всегда казалось, что ты продашь его вместе с мебелью, ты ведь ни слова не сказала о том, что пустишь по ветру все, что ты…

Ирэн стояла оглушенная градом оскорблений, зажимая уши ладонями в попытке заглушить перечисления ее преступлений.

– Лили! Прекрати! Прекрати кричать! Нас ведь слышат.

– А мне все равно, что нас слышат! Пусть все знают, что ты сделала. Я хочу лишь…

– Заткнись! – это требование, причем сделанное в такой форме настолько не вязалось с ее матерью Ирэн Пэтуорт Крамер, что Лили даже опешила и прекратила свою исступленно-обвинительную речь.

Как и дочь, Ирэн была бледна и дрожала. И как у Лили, у нее тоже имелись обиды, жившие в ней с незапамятных времен.

– Всю свою жизнь я заботилась о тебе. Для меня не существовало ничего, кроме заботы о тебе, о том, чтобы ты росла и ни в чем не нуждалась. Я все для тебя делала. Одна. С того дня, как ты появилась на этот свет и до того, когда ты отправилась в Лондон, ты всегда была на первом месте. Только когда я была твердо уверена, что с тобой все хорошо, что ты ни в чем не нуждаешься, только тогда я занималась собою. Этот дом и все, что было в нем – единственное, что я имела. Неужели ты не понимаешь, ка… – Ирэн замолчала. – Да нет, где тебе это понять. Кому и для чего я все это объясняю? Ты, не успев родиться, уже стала эгоцентристкой. Это у тебя врожденное… – с горечью добавила она.

Наступила тишина.

Лили сидела, закрыв лицо руками, пальцы ее были прижаты ко лбу, будто она пыталась утихомирить боль, которой был охвачен ее разум. Она медленно опустила руки и посмотрела на мать. На лице Ирэн проступили морщины. Они сделали ее похожей на старуху, но это не вызвало у Лили отвращения. Ведь отвращение эмоционально по своей природе, а эмоций у Лили не было. Их больше не оставалось.

– Я не стану больше разговаривать с тобой, пока ты не надумаешь извиниться… – прошептала Ирэн.

– Я никогда не стану перед тобой извиняться, – шептала Лили, – никогда.

– Не зарекайся – не уставала повторять Ирэн своей дочери, когда та была маленькой.

Это был не самый худший из ее советов.

После того, что произошло между Лили и матерью, девушка долгие часы провела в бесцельном хождении по парижским улицам, ничего и никого не замечая. Она даже не зашла куда-нибудь поесть, потому что не чувствовала голода, но ближе к одиннадцати часам она поняла, что замерзла. У нее было мерзкое настроение. И это мерзкое настроение объяснялось чувством вины.

Лили решила вернуться в их временное жилище.

Ее мать в розовом пеньюаре сидела в постели с иллюстрированным журналом в руках. Она читала при тусклом свете маленькой лампочки, укрепленной над кроватью.

– Привет, – пробурчала Лили, закрывая за собой дверь на задвижку.

– Здравствуй. Ты ужинала?

– Нет. Мне не хотелось есть. – Лили подошла к платяному шкафу и повесила куртку.

– Здесь сегодня подавали цыпленка в каком-то соусе. Очень было вкусно, но мне тоже не хотелось есть.

– Могу тебя понять. Мать, я очень сожалею о своей вспышке.

Как всегда их ссоры больше нескольких часов не продолжались.

– Да, дорогая, да. Верю, что ты сожалеешь. Давай просто забудем об этом, давай?

Через сутки Лили должна была уезжать в Лондон, и эти последние двадцать четыре часа в Париже обе женщины прожили по давно заведенному обычаю. Они просто похоронили их ссору в недомолвках. Система недомолвок всегда существовала между ними – вещи, к которым они проявляли разный подход, не упоминались. Когда они расставались, это были поспешные поцелуи и торопливые заверения друг друга беречь себя и обещания писать друг другу.

Лили, конечно же, ничего не забыла. Она не переставала думать и скорбеть о мебели ее дома, который для нее был всем на свете, о том, как она кричала на Ирэн, обвиняя ту в разбазаривании этих чудесных дорогих ее сердцу вещей.

Она старательно подавляла в себе нанесенную ей обиду в течение всего короткого полета в Лондон. Она была какая-то отупевшая, странная. Дело в том, что вещи никогда не выходили на передний план в жизни Лили. Главное – она жила, была здорова и… Но боль внутри не покидала ее. Боже мой, ведь все это ушло, ушло безвозвратно. Все в развалинах, ее дом обобран, разграблен, над ним надругались, это было ограбление, изнасилование, Бог, знает, что еще… Он больше не существовал. Его просто не было. «Нет, – поправила она себя, – он был. И сейчас остается. Могло быть и хуже. Мог случиться пожар или какое-нибудь стихийное бедствие. Вот тогда его действительно могло не быть. Но зачем, для чего это ей надо было делать? Ведь можно было ограничиться продажей лишь одного Констэбля».

Самолет неслышно приземлился. Когда Лили снова была дома, привычное окружение не дало ей успокоения. Она побыла здесь буквально несколько минут, для того, чтобы оставить свой нехитрый багаж, затем, даже не переодеваясь, вышла из дома и села на автобус, идущий до Национальной галереи на Трафальгарской площади.

Почему она раньше не ходила сюда? Лили понимала сложность своих чувств, но доминирующим среди них была ее боязнь. Она понимала, что в этой картине, которая была привезена Амандой в этот дом в качестве части ее приданого, и в этом доме на Вудс-роуд, где выросла Лили, и в том, каким было ее детство, таилась какая-то загадка. И она из страха не стала вдаваться в исследования природы всех этих аномалий. А сегодня она почувствовала, что должна. Сегодня она ощущала непреодолимое желание увидеть то, что она утратила, обрести те несколько мгновений, которые когда-то принадлежали ей. И во всем разобраться.

Лили выбрала весьма неудачный день для этого. Школы были еще закрыты по случаю рождественских каникул и Национальная галерея была переполнена детьми, которых притащили сюда за руку их тщеславные родители в попытке насильно впихнуть в своих отпрысков порцию культурности. Пробившись через эти семейные заторы, Лили увидела служащего, который объяснил ей, что Констэбль находится этажом выше, в зале 7А.

Она поднялась по лестнице, проследовала через длинный коридор и отыскала этот зал. Каким-то чудом он оказался пуст. Здесь не было ни души. Никто и ничто не отвлекало ее от созерцания четырех картин, вывешенных на стене прямо перед ней. Она остановилась и затаила дыхание.

Эти полотна никак не походили на то, что жило в ее воображении и на сценку, висевшую над камином их бывшего дома в Филдинге.

Одна из картин в этом зале была истинным откровением. Она называлась «Телега с сеном». На ней был изображен сочный луг, прорезанный живописной речкой. Два фермера сидели на пустой телеге, вероятно, они только что разгрузили зерно, которое привозили на ближайшую мельницу. На берегу стоял пес и внимательно смотрел на воду. Краски этой изумительной картины, казалось, пели, глубина была поразительной. Как бы ощущался тот неповторимый летний деревенский запах, слышна болтовня двух фермеров, чувствовалось на лице ласковое тепло уже заходившего за красную кирпичную стену мельницы солнца, и вот-вот пес должен был вильнуть хвостом…

– Боже мой, – невольно пробормотала Лили. Она стояла перед картиной с добрых четверть часа, переживая и вбирая в себя красоту, жизненную силу и любовь, которые двигали художником.

Покой ее был нарушен ворвавшейся сюда ватагой ребятишек, но это уже не могло расстроить Лили. Сейчас она понимала, почему Ирэн не стала продавать картину, и стало понятным, что та имела в виду под фразой «он не продается». Тот Констэбль, который находился в Филдинге, был всего лишь крикливой подделкой. И ее мать, зная о привязанности дочери ко всему, что находилось в стенах того дома, предпочитала не рассказывать об этом своей дочери из-за боязни ее разочаровать.

Конечно же, Лили не могла ее простить, до прощения было еще ох как далеко, на какую-то часть этой метаморфозы она теперь была в состоянии объяснить.

Был январь, и Ирэн могла спуститься по Испанской лестнице, не опасаясь наступить на многочисленных туристов и располагавшихся тут же со своим товаром мелких торговцев сувенирами. И на Виа Венето тоже почти никого не было. Она шла быстро, было слишком холодно для того, чтобы глазеть на достопримечательности. На ней было темное твидовое пальто классического покроя, очень теплое. Она поплотнее закуталась в него и, не обращая внимания на ветер, дувший ей прямо в лицо, поспешила к отелю «Эксцельсиор». Лой уже ждала ее в холле. Она была укутана в меха и вокруг нее витало облако дорогих духов. Обнявшись и дотронувшись губами до щек, они направились в отдаленный угол холла. Усевшись на банкетки, заказали кофе и по маленькой рюмке, сильно отдававшей лакрицей «стреги».

– Как ты нашла Лили? – поинтересовалась Лой, распахивая шубу. – Как тебе Париж?

Ирэн поднялась, чтобы освободиться от своего теплого пальто. Сняв его, она повесила его на спинку одного из стульев рядом.

– У Лили все превосходно. Вот только очень похудела. И Париж был, как всегда, чудесен. Но…

– Но что? – нетерпеливо спросила Лой. – У тебя озабоченный вид. – Что-нибудь произошло?

– У нас произошла страшная ссора. Лили наговорила мне кучу ужасных вещей, обвинила меня во всех грехах. Это было отвратительно, слов нет… Но потом мы все же помирились.

– У матерей нередко возникают разногласия с дочерьми, – ласково-умиротворяюще сказала Лой. – Этого всегда следует ожидать.

– Ты права, – согласилась Ирэн. – Ты абсолютно права. И в данных обстоятельствах…

Она замолчала. Обе женщины смотрели друг на друга, отлично понимая друг друга. Не было необходимости ворошить, облекать в слова старые воспоминания. Затем Лой разрядила атмосферу.

– Расскажи мне о Лили. Она счастлива?

– Вероятно, счастлива. Но дело в том, что мы с ней по-разному понимаем счастье, – задумчиво произнесла Ирэн. – Я даже отважилась задать вопрос об Эндрью Мендоза.

– И что она?

– Сейчас это действительно кончено. Уже два года как кончено.

– Слава Богу. А что о Гарри Крамере? Какие-нибудь вопросы о нем были?

– Да нет. Она даже не упомянула это имя, а я, как ты можешь догадаться, была только рада тому, что не затронула этой темы. Разумеется, сама я о нем не стала напоминать.

– Очень благоразумно с твоей стороны. – Женщины попивали «стрегу», заказали еще кофе – стоило лишь поискать глазами официанта и он был тут как тут.

– Ну, хватит о Лили, – решительно произнесла Ирэн. – Скажи мне, что делать нам? Чего это тебе вздумалось выбрать Рим для нашей встречи? Здесь в это время года холод и сырость.

– Я и сама вижу. Но пока я не приехала сюда, это место казалось мне подходящим. Я продолжаю думать о Сицилии. Небольшой домик где-нибудь в провинции… Можем пожить там до весны. Она в Сицилию приходит очень рано.

– Как чудесно это звучит! – в голосе Ирэн звучало неподдельное счастье.

Через два месяца после возвращения Лили из Парижа, это было в феврале семьдесят четвертого года, Рут объявила ей, что им предлагают работу, связанную с пристройкой оранжереи к дому на южном берегу в местечке под названием Лаймингтон. Это было в двух часах от Лондона на поезде. Обычно они не связывались с клиентами, если они жили вдали от Лондона. Но так как этой зимой с работой было плоховато, они решили там показаться и выяснить что и как на месте.

Этот Лаймингтон оказался затерянным в бесконечных изгибах многочисленных дорог в прибрежном районе Солент, вблизи острова Айл Уайт. Здесь имелась единственная торговая улица, упиравшаяся в существовавший и поныне рынок под открытым небом. Этот маленький городок излучал особый шарм.

– Он мне чем-то напоминает Филдинг, – сообщила она Рут, когда они, закончив переговоры с клиентом, сидели в кафе неподалеку от железнодорожной станции.

Рут наморщила нос.

– Терпеть не могу того, что связано с деревней. Такая уж я есть, ничего не поделаешь. Англичане – это люди, которые уже рождаются с любовью к деревне в каждой клеточке их. А я – выродок в этом смысле.

– Может, у меня это от них в крови? – призналась Лили. – Я имею в виду, что я все же хоть наполовину, но англичанка.

Рут с недавних пор прекратила свои диетические эксперименты по питанию натуральными продуктами. И теперь поглощала неимоверное количество жареного белого хлеба. Прожевав, она спросила:

– А сколько тебе было лет, когда погиб твой отец? Ты никогда об этом не говорила…

– Я еще вообще не появилась на свет. Он погиб в авиакатастрофе, когда моя мать была мною беременна.

Глаза Рут сузились.

– Лили, как это могло получиться, что тебе никто ни разу не рассказал о родственниках твоего отца? Ты с ними когда-нибудь встречалась?

– Однажды я попыталась предпринять что-то вроде поисков, но из этого ничего не вышло. Но я не думаю, что это был счастливый брак, потому что моя мать предпочла не рассказывать мне о Гарри Крамере.

– Это имя в общем-то довольно распространенное, но все же это не какой-нибудь Смит или Джонс. Не так уж сложно отыскать этого человека.

– Наверняка не очень. Но я прекратила эти пустые поиски. Сначала мне помогал Энди, потом… Лили запнулась.

– Да черт с ним, с твоим Энди, – решительно сказала Рут. – Крамеров везде хватает. Даже здесь в Лаймингтоне этом. Я сейчас тебе это докажу.

Она куда-то исчезла и вскоре вернулась с телефонным справочником в руках.

– Вот здесь, – сказала она. – Я поспорить могу, что…

Рут замолчала.

– Что такое? – спросила Лили.

– Да здесь только единственный Крамер.

– Ну и что? – не отставала Лили.

– И зовут его Гарри.

Рут предложила позвонить по этому номеру сейчас же, но Лили, выписав его, напомнила ей, что их поезд на Лондон должен через пятнадцать минут отправиться. Ничего, она сможет позвонить и из дома. Больше на эту тему они не говорили. Через несколько дней Рут в своей обычной суматохе позабыла об этом эпизоде. А Лили, разумеется, помнила.

– Может, он еще жив, – предположил тогда, много лет назад, Энди.

Может быть, эта идея и не была такой уж дурацкой, какой она показалась тогда Лили.

Раз десять Лили снимала трубку, но набрать номер так и не решалась. В этом разговоре с Рут случайном, невинном, но возымевшем такие странные результаты, было что-то магическое. Лили хотелось вернуться в этот Лаймингтон и снова пережить то, очень странное чувство, испытанное ею при виде этой фамилии и имени, напечатанных на странице телефонного справочника. А почему бы не отправиться туда? Она же может съездить туда и сама, без Рут. Не нужны ей были ни Рут Оуэнс, ни Энди Мендоза. Поездка была предпринята в воскресенье. Поездов в этот день было поменьше, и Лили потребовалось несколько часов, чтобы добраться. В Лаймингтон она прибыла лишь ближе к трем пополудни. На платформе не было никого, улицы были пусты. Некоторое время Лили постояла, вдыхая прохладный зимний воздух. Ей показалось, что вот-вот должен пойти снег. Может все это ни к чему? Может повернуться и уехать первым же поездом? Нет, какой смысл приезжать сюда и потратить столько времени на дорогу? Нет, дело следует довести до конца.

То кафе, где они с Рут дожидались поезда, было заперто. А какой-нибудь маленькой гостиницы, где был бы уютный холл, тоже нигде не было видно. Слишком холодно для того, чтобы отправиться на поиски какого-либо теплого местечка, да еще с телефоном. Единственной возможностью оставался телефон-автомат в будке на углу.

Дверь телефонной будки никак не хотела закрываться и Лили оставила попытки прикрыть ее. Дул холодный ветер, от которого не было спасения даже в этом крохотном сооружении и из глаз Лили текли слезы. Она сняла трубку.

Господи, а что ей сказать? Привет, может, это я ваша доченька? Нет, конечно, такого говорить не следовало. Может быть, сказать, что она, случайно увидев этот номер в телефонной книге, пришла к мысли, что они могут быть в родственных отношениях? А если он скажет: нет, мисс, этого не может быть, то просто повесить трубку. Что тут такого, что она в этом случае теряла? Лили достала монетку и одеревеневшими от холода пальцами стала набирать номер.

После третьего гудка ей ответил мужской голос. Лили сунула монетку в прорезь и дождалась, пока не стихнут гудки, которые информировали абонента, что ему звонят с общественного телефона.

– Могу я поговорить с мистером Крамером?

– Это я. – Голос у него был приятный, в то же время твердый.

– Мистер Крамер, мы с вами незнакомы, моя фамилия тоже Крамер. Меня зовут Лили Крамер.

И я пытаюсь разыскать своих родственников.

– Понимаю. Вы американка? Не так ли?

Ну, конечно, как всегда, это ее акцент. Он слегка поубавился за четыре года пребывания в Лондоне, но навсегда исчезнуть не мог.

– Да, американка, – призналась Лили. – Но отец мой был англичанином.

– Как интересно. Мне кажется, и у меня найдутся родственники в Америке. В каком же крохотном мире мы живем. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Вам не кажется? Послушайте, вы что, из телефонной будки звоните?

– Да. Так получилось, что из телефонной будки. Я сейчас в Лаймингтоне, но очень ненадолго.

– Так зайдите ко мне, почему бы вам не зайти? Я бы с удовольствием предложил вам чаю. Можете сейчас придти?

Через пятнадцать минут Лили уже сидела в маленьком коттедже, окна которого выходили на гавань, пила вкуснейший чай и поедала свежее печенье со сливками по-девонширски. Гостиная была увешана поблекшими от времени ковриками, повсюду были уютные занавески, и ее наполнял дымок поленьев, пылавших в камине. Напротив Лили сидел небольшого роста субтильный человек с челкой белых волос. У него была палка, на которую он опирался даже сидя, глаза его закрывали темные очки. Гарри Крамер был слеп.

– Глаукома, – объяснил он ей. – Десять лет назад я лишился зрения. Не знаю, что бы я делал без моей Клод. Другой рукой он дотронулся до колена женщины, сидевшей рядом. Он без труда определял ее местонахождение, будто был связан с ней какими-то особыми флюидами, незаметными для остальных и неподвластными обычным чувствам.

– Хочу вам кое-что рассказать о моей жене. Клод – француженка. По-английски она не говорит. Она из тех людей, которые просто не в состоянии выучить никакой иностранный язык. В сорок шестом году мы встретились в Париже и оставались там до тех пор, пока несколько лет назад не приехали сюда. Мне очень не хотелось привозить ее сюда. Но мы были вынуждены переехать по причине моего зрения. Сложно, знаете, срываться с насиженного места двум старым увальням, таким как мы. Но я что-то совсем заболтался, а вы ведь по делу пришли. А теперь, мисс Крамер, расскажите мне о вашей семье, и я попытаюсь определить, есть ли между нами какая-нибудь связь. Всех Крамеров отличала незаурядная память.

Лила посмотрела на Гарри Крамера и его жену. Клод была из тех крупных полных женщин, которые заботливо по-матерински относятся к своим мужьям. На ней был кадет синий вязаный свитер и серая юбка. Волосы были собраны сзади в узел, а на коленях лежал клубок и спицы. На Лили она направила взгляд человека, не знавшего и не понимавшего, о чем речь, но желавшего узнать и понять. Она пробормотала несколько французских слов.

– Клод утверждает, что я вас смутил. Вы уж простите, моя слепота превратила меня просто в старого глупца. Вы не расскажете мне о своих бедах, дорогая?

– Да, нет никаких особых бед нет. Действительно, нет.

Не могла она в данной ситуации в присутствии его жены напрямую спросить – не было ли у него в пятидесятом году еще одной жены и дочери?

– Хорошо. А что вы можете рассказать мне о родственниках вашего отца?

Этот человек был сама доброта, да и жена его тоже. И это все усложняло.

– Я совершенно ничего не знаю о них, – с трудом выдавила Лили. – Вот поэтому я и пришла сюда. Как я уже сказала, он был англичанин. До замужества мою мать звали Ирэн Пэтуорт. Она из Филдинга, это в штате Массачусетс. Она рассказывала мне, что мой отец погиб в автомобильной катастрофе до того, как я родилась, и что его звали Гарри Крамер. Она никогда особенно не любила об этом говорить, и когда я случайно увидела ваше имя, то подумала, что она мне чего-то недорассказала, и…

– Вы подумали, что вам следует разузнать, тот ли я человек, – ласково сказал мужчина. – Я понимаю вас, и мне действительно очень жаль, поверьте. Но я никогда не был ни на ком женат, кроме как на моей Клод. Уже почти тридцать лет. И у нас нет детей.

Они поговорили еще немного, затем Лили, извинившись за свое вторжение, поблагодарила этих любезных милых людей и отправилась на поезд.

Клод Крамер, закрыв за Лили дверь и вернувшись в гостиную, вновь принялась за свое вязание. Какое-то время оба молчали. Первым заговорил Крамер.

– Вероятно, следовало бы сразу сказать, что это недоразумение, отправить ее подальше еще когда она звонила, но мне это показалось бессердечным. Но я, слово тебе даю, не мог так поступить. Разве я мог?! Жаль все-таки… Мне она показалась очень милой. И симпатичной. Ну, разве нет?

– Очень симпатичная, – согласилась с ним жена. – И ты прав, это было бы просто бессердечно. Но у тебя не было иного выхода.

– Нет, – пробормотал Гарри. – Думаю, не было.

Наклонившись к нему, Клод поцеловала его в щеку. В комнате становилось прохладнее, и она подбросила в камин еще пару поленьев, и подумала о том, как хорошо им здесь, как тихо и спокойно. Слава Богу, что Гарри не вздумалось ворошить давно забытое прошлое и заставлять греметь костями давно похороненные скелеты.

13

Лондон, Нью-Йорк, Филдинг, 1975–1976 гг.

– Вот так, мисс Крамер, отлично. Благодарю вас. – Работник студии, вооруженный каким-то измерительным прибором, скорее всего экспонометром, завершив свои таинственные манипуляции, удалился.

Лили бросила на Питера Фоулера – единственное знакомое лицо среди всех – полный отчаянья взгляд. Но Питер ее не видел. Он был поглощен беседой с каким-то мужчиной средних лет с загримированным лицом. Это еще усилило ощущение нереальности происходящего.

К затянутому ковровым покрытием помосту, где восседала Лили, подошла какая-то женщина. Этот уголок студии должен был изображать гостиную. Лили окружали бесчисленные кабели, разъемы, провода, повсюду с серьезным видом людей, знавших, что делать, сновали работники студии. Вот только Лили никак не могла взять в толк, что потребуют от нее.

– Вы пока передохните, мисс Крамер, – с улыбкой успокоила ее женщина. – Меня зовут Шэрон Райт, я продюсер этой программы. Обещаю вам, что это будет очень важная информативная передача. И вы отлично со всем справитесь. – Она повернулась и довольно громко объявила:

– Все по местам, пожалуйста. Через три минуты мы в эфире!

– Бог ты мой! Что она здесь делает? Зачем ей было сюда приходить? Как это она поддалась на уговоры Питера? Во рту Лили пересохло, ладони вспотели. Питер вместе с одним человеком, Йэном Чемберсом подошли и уселись рядом. Йэн Чемберс был ведущим этой передачи. Где-то вдали за морем света вспыхнул красный огонек. Зазвучала резкая электронная музыка. Человек с камерой направил объектив на Чемберса и стал приближаться.

– Добрый день, – приветствовал зрителей Чемберс. – Сегодня у нас в гостях Питер Фоулер, британский издатель одного из самых известных в Америке журналов по искусству под названием «Стиль жизни» и Лили Крамер – дизайнер по кухням. Так что не удивляйтесь, если сегодня у нас пойдет речь о новой современной кухне.

Его манера держать себя перед камерой была воплощением раскованности: этакий рубаха-парень, свой в доску, сосед, забежавший поболтать. Лили сидела, готовая лопнуть от напряжения, ногти ее впились в ладони и, казалось, вот-вот проткнут их насквозь.

– Предполагалось, что гостем передачи будет один известный шеф-повар одного из известных ресторанов. Точнее было бы сказать шефиня. Но у этой почтенной английской дамы вдруг случился приступ аппендицита. И Чемберс тут же позвонил мне и спросил, не буду ли я против сделать с ним передачу. Я решил подключить к этому делу тебя, – объяснял ей Питер по телефону.

И теперь Лили сидела под пышущими жаром юпитерами, слушая разглагольствования Питера и Йэна Чемберса о кухне, как показателе принадлежности к определенному социальному статусу, барометре изобилия.

– Никакого уюта сегодня не осталось, – произнес Чемберс. – Вот этого мне и не хватает. Моя жена позаботилась о его отсутствии. Сейчас нашу кухню очень легко спутать с лабораторией: кругом нержавеющая сталь и черное стекло.

– Ничего не поделаешь – стиль «хай-тек». Все эти нафантазированные дорогие безделушки. Но кухня нашими современными леди используется, в основном, для того, чтобы подогреть уже сваренное или изжаренное, а потом замороженное.

Лили на секунду забыла, где находилась: она наклонилась вперед.

– Послушайте, что за вздор? – оба мужчины повернулись к ней. – Прекрасная кухня способна заставить вашу душу петь. Это нервный центр дома, потому как больше уже почти никто не держит слуг. Она должна быть и красивой и одновременно удобной, и чтобы работать там было не в тягость. А вся эта замороженная дребедень вышла из моды вместе с мини-юбками. Теперь женщина еще более занята, чем когда-либо. И даже, если у нас появляется время для варки-жарки, то мы стараемся использовать его, чтобы приготовить нечто особенное, вложить в это блюдо частицу нашей души, умение, сноровку. Вот это по-настоящему честная позиция.

– Честная по отношению к чему? – задал вопрос Чемберс. – Мне казалось, что самое честное – приготовить незамысловатое блюдо, но с любовью.

Питер стал междометиями выражать свое согласие, а Лили снова стала негодовать.

– Ребята, вы все никак не избавитесь от мечтаний о женах, которые остаются дома и пекут хлеб. А женщина сегодня – врач, адвокат, биржевой маклер. Может быть, она все еще печет хлеб, но лишь тогда, когда ей самой это доставляет удовольствие, а не для удовлетворения ваших прихотей.

Лишь объектив камеры, наведенной на нее, мягким жужжанием двигателя наводки на фокус снова вернул Лили с небес на грешную землю. Она вспомнила, что сейчас на нее смотрят тысячи людей. Она онемела. Ее колени снова задрожали, и она возблагодарила Господа за то, что сидела, а не стояла. Питер ободряюще улыбнулся ей.

– Это походит на заявление в поддержку феминисток, – отметил Йэн Чемберс. – Ваши заказчики – это, в основном, женщины, Лили?

– Нет, не только. А то, что вы называете «заявлением в поддержку феминисток» не имеет ничего общего с тем, что мы здесь обсуждаем…

Она снова входила в ритм этого диспута, вселявшего в нее убежденность в своей правоте.

– Это просто дело справедливости, – продолжала Лили. – Ведь едят все. Мужчины едят наравне с женщинами, почему бы им в таком случае не поучиться готовить. При чем тут пол? И не пожелать бы себе хорошей удобной, красивой уютной кухни, где это делается?

Питер наклонился и посмотрел на нее из-за ведущего этого телешоу, грозившего вылиться в телеперепалку.

– Но в журнале «Стиль жизни» мы читаем, что самые выдающиеся кухни находятся в домах тех людей, которые никогда и ничего для себя не готовят и не собираются. Они – сливки общества, самые богатые люди. В конце концов, разве весь вопрос не в деньгах? В обладании ими и их растранжиривании?

– Нет. Вы придерживаетесь такого мнения лишь потому, что ваш журнал снабжает читателя историйками из жизни очень узкого круга сверхизбранных, – продолжала Лили.

– Второе, это то, что теперь дизайнеры решают, фотография какого именно дома должна быть помещена в вашем журнале. И большинство из этих дизайнеров не станет иметь дело с клиентом, который желает лишь совета, консультации за небольшую плату. Они готовы либо затянуть весь ваш дом в импортные шелка, уставить его антикварной мебелью, либо не размениваться на мелочи.

Сейчас она уже снова забыла о камерах. Она спорила с Йэном и Питером, ожесточенно доказывая что-то, приводя какие-то доводы, задавая вопросы. Ее темно-каштановые с красноватым отливом волосы мотались из стороны в сторону, мелькали ее руки, она чувствовала себя сейчас как рыба в воде. Так продолжалось до тех пор, пока ее не прервали на полуслове.

– Благодарю вас, Лили Крамер – дизайнер по кухням и вас – Питер Фоулер – издатель журнала «Стиль жизни» для Британии. Боюсь, что время нашей передачи подошло к концу. На следующей неделе моими гостями, дорогие зрители, будут…

Чемберс продолжал говорить в красный глазок камеры еще с полминуты. Затем пышущие жаром лампы стали медленно гаснуть и Шэрон Райт выбралась из своей застекленной будки где-то далеко впереди.

– Потрясающе, Йэн. Все в порядке – пойдет. Спасибо вам обоим. – Женщина повернулась к Лили: – Мы вам очень благодарны за то, что вы пришли к нам и высказали свое мнение. Это очень важно. Вы были великолепны, Лили. Не забудьте посмотреть передачу. Завтра вечером в пять часов.

– Завтра в пять? – Глаза Лили широко раскрылись.

Вот это да!

– Но перед тем, как начать, вы же сказали, что мы выходим в эфир…

Остальные, стоявшие здесь, хихикнули.

– О, это древний обычай, сейчас мы все пишем, – пояснила Шэрон Райт. – Это снижает риск.

– То есть, если я что-то сморозила, то никто, кроме вас, об этом не будет знать?

– Ни одна живая душа, – вмешался Йэн Чемберс. – Простите, но мне следовало бы вам все объяснить заранее. Но вы ничего не сморозили. Жаль только, что вы не имели возможности вправить мозги моей жене, прежде чем она ухлопала целое состояние на эту нашу новую кухню, будь она трижды неладна.

В такси, в котором они вместе с Питером ехали по домам, она поймала себя на мысли, что как ни странно, думала не о своем теледебюте, а о человеке, сидевшем рядом… Нет, этот Питер Фоулер был особенным парнем.

Их дружба началась восемь месяцев назад, когда он позвонил Лили и сообщил, что «Стиль жизни» собирается открывать новую небольшую рубрику об изысканиях Лили, могущих заинтересовать читателя – нечто среднее между архитектором и профессией декоратора – так, или похоже, собирался Питер окрестить эту новую рубрику. Пока для нее готовился материал, Питер, она и один фотограф были неразлучны, а когда все закончилось, Лили смогла узнать о себе две истины.

Первая была относительно простой. Ее лучшая и любимая работа была связана с едой и ее приготовлением, и ничем больше она заниматься не будет. Текст Питера послужил своеобразным резюме: все проекты, все визуальные концепции Лили – плод ее творческого воображения, их воплощение весьма остроумно. Но, что касается ее кухонь и столовых, то они просто откровение, синтез китча Новой Англии и помпезности старой доброй Британии. И этот синтез жизнеспособен, кроме того…

Вторая истина была посложнее.

Лили и Питер продолжали встречаться и после того, как его статья была завершена и опубликована. Лили не могла уяснить себе, как же все-таки она к нему относилась. Питер был весельчак, и с ним было чрезвычайно легко общаться. Она могла даже сказать, что он ей нравился, но чувства, проявляемые им к ней, были совсем иного толка.

Выяснилось все однажды вечером, когда они ужинали в ее небольшом домике, в помещении, представлявшем собой помесь столовой и гостиной, превращенном стараниями Лили почти в воплощение совершенства, хотя бы из-за небольшой площади.

– Лили, скажи мне, а я не занимаю сейчас чужую территорию? – вдруг спросил Питер.

Лили оторвала взгляд от блюд, которые собиралась подавать на стол.

– Не понимаю тебя.

– Может быть, у тебя уже кто-то есть?

– Ты имеешь в виду мужчину?

– Ну знаешь, по нынешним временам это вполне может быть и женщина, – усмехнулся Питер. – Но сути моего вопроса это не меняет.

Она подала ему тарелку.

– Нет, никого у меня нет. И никакой экзотики тоже не имеется. А с чего это ты спросил?

– Из-за тебя. Понимаешь, сейчас уже май. Я тебя знаю с января, но теперь, когда работа над статьей завершена и нас не связывают объективные обстоятельства, ты ясно даешь мне понять, что время мое ограничено. Я вижу тебя раз в неделю иногда и два, если я очень настойчив. Поэтому мне хотелось бы сейчас выяснить, как обстоят дела. Или они вообще никак не обстоят.

– Ты затеял весь этот разговор из-за того, что произошло в прошлый четверг?

Питер мрачно кивнул.

– Думаю, что да.

А что было в прошлый четверг? Была долгая прогулка солнечным ясным днем, потом шикарная квартира Питера в Мэйфэйр… Бутылка вина – результат был легко предсказуем, и если бы она захотела, то помешала бы естественному развитию событий…

Но она не стала мешать. И это дало ей возможность узнать о себе еще кое-что. Выяснилось, что секс, как спорт, для нее неприемлем. Может быть, в этом виде спорта Питер был непревзойденным мастером, профессионалом международного класса, но тогда перед ее глазами стоял Энди. Она слышала только его голос, чувствовала тепло и силу лишь его рук.

Тогда, на ковре перед камином, Питер Фоулер подарил ей нежную ласковую любовь. И кроме чисто физических ощущений Лили ничего, ровным счетом ничего, не пережила. Слишком уж сильно ее заморозили в свое время, чтобы этот лед враз мог растаять, и Питер это не мог не заметить.

Позже уже в доме на Масборо-роуд, когда Питер потребовал объяснений, она задумалась, рассеянно протыкая вилкой пирожки с рыбой у себя на тарелке.

– Мне очень жаль. Все дело не в тебе. Просто я была слишком напряжена.

Протянув через стол руку, он положил свою большую ладонь на руку Лили.

– Эй, Лили, ты слышишь меня? Ты не должна мне ничего объяснять. Это не тест, мы ведь не ставим друг другу оценки. Дело в том, что настоящий секс приходит не скоро. Только мне подумалось, что мы уже пришли к той, следующей за ним стадии, которую я вынужден называть дружбой, хоть меня и тошнит от этого слова. Ведь ты после этого как была холодна, так и осталась… Питер, позвони мне на следующей неделе… – передразнил он. – В чем дело, Лили?

Она молчала, обдумывая ответ.

– Кажется, все дело в том, что мне ни с кем не хочется сходиться, даже с тобой. Я ведь из недоверчивых. Что поделаешь? Я бы не против быть доверчивой, но… мне это не по силам.

Он поднялся и стал шарить среди бутылок, стоявших в шкафчике.

– У тебя нет виски? Знаешь, вино для этого разговора слабовато. Ах вот, есть оказывается. – Он налил себе почти полный стакан, не разбавляя, и вернулся к столу.

– Послушай, мне уже доводилось кое-что слышать о тебе и Энди Мендоза. Отбою не было от сплетников и советчиков, которые умирали от желания рассказать мне об этом.

Лили уже раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но Питер остановил ее.

– Нет, нет, дай мне досказать. Если нам с тобой следовать классическому сценарию, то я сейчас должен буду участливо осведомиться у тебя о том, что произошло, как все было, а ты, глотая слезы, дрожащим голосом стала бы выкладывать мне всю подноготную, всю эту ужасную историю… Нет, Лили, так не пойдет… Понимаешь, не пойдет. У всех нас есть какие-то старые раны, которые время от времени побаливают. Жизнь есть жизнь. Взрослым людям больше к лицу собрать себя по кусочкам и шагать дальше.

– О'кей, – сказала она, помолчав.

– Что это значит?

– Это значит, что мне понятно, что ты имеешь в виду.

– Но ведь это ничего не меняет. Ты ведь хочешь лишь такого, кто бы только и мог, что время от времени посмеяться вместе с тобой над каким-нибудь анекдотом и пообедать, а на ночь убираться к себе.

Он допил виски и снова поднялся.

– Извини, Лили. Для этих побегушек я староват. Я достиг в жизни того момента, когда у меня есть время лишь на восприятие качественной стороны отношений. Всякие подделки под настоящие чувства меня не интересуют.

И с того самого разговора майским вечером до сегодняшнего звонка ни свет, ни заря Питер больше не объявлялся. Говоря с ним сейчас, Лили тщательно подбирала слова.

– Питер, то, что ты протащил меня на эту передачу очень любезно с твоей стороны. Благодарю тебя.

Он хмыкнул, впрочем довольно невесело.

– Вот такой я, старичок Питер. – Он взял ее руку – Давай будем друзьями, Лили. Я не злюсь, когда меня отшивают.

Она пожала его руку.

– Друзьями, так друзьями, – ответила она.

На следующий день в пять часов Лили, с утра пребывая в волнующем ожидании, включила телевизор. Через несколько секунд зазвучала уже знакомая ей тема музыкальной заставки. Сегодня она узнала мелодию. Это была импровизация одного старинного английского мадригала. Потом на экране стали появляться удачно с художественной точки зрения выполненные стилизованные «говорящие головы», еще через мгновение она увидела Йэна, Питера и, разумеется, себя. Впервые в жизни ей приходилось видеть себя со стороны. Ей казалось, что эта женщина не она, а кто-то еще. Она никак не могла отделаться от этого чувства отстраненности. И эта телевизионная Лили приятно удивила Лили-зрительницу живостью своих суждений, умом и богатой и в то же время уместной жестикуляцией.

Через сорок минут, когда Йэн Чемберс помахал зрителям на прощанье, ее телефон зазвонил.

– Мисс Крамер, это Шэрон Райт из «Бесед с Чемберсом». Едва мы успели закончить передачу, как в студии стали раздаваться звонки. Люди звонят и спрашивают, как можно на вас выйти, чтобы предложить Вам заняться их кухнями.

Лили невольно улыбнулась. Все было именно так, как и предсказывал Питер, именно этот довод и сыграл свою роль, когда он уговаривал ее преодолеть свой страх перед камерой. В данный момент ей была необходима реклама, потому что несколько месяцев назад Рут объявила, что выходит замуж за какого-то художника-оформителя, и посему работать дальше планирует с ним, а не с Лили. Впрочем, нет худа без добра: может быть Оуэнс и Крамер неплохо было бы расстаться.

Лили тогда очень огорчилась, но судя по всему, ей ничего другого не оставалось, кроме как согласиться. Рут быстренько выхватила подписанную Лили бумажку, именуемую договором о расторжении деловых отношений, юридическая ценность которой, как документа была более чем сомнительна, и они распрощались, хотя Лили позже сообразила, что ей вполне можно было претендовать на какую-то компенсацию, но тогда ее занимали поиски новых клиентов уже лично для себя. А дело это оказалось ох каким трудным.

Рут всегда была заводилой в их предприятии.

Лили же трудилась большей частью в неведении, не подозревая ни о конъюнктуре рынка, ни о своих собственных талантах и вот Питер вытащил ее и посадил перед телекамерой в «Беседах с Чемберсом» После этой передачи в судьбе Лили произошел решительный поворот. Неожиданно для себя Лили стояла на пути к широкой известности, тут даже, можно сказать, уже попахивало не только известностью, но и славой. И дело было не только в расширении круга ее потенциальных клиентов: Лили несколько раз приглашали поучаствовать в двух других передачах и она много раз выступала по радио. Иногда она, стоя перед зеркалом, чуть самодовольно усмехалась, не без удовольствия отмечая, что становится чем-то вроде звезды.

И как бы в подтверждение этому в августе ей позвонил один американец по имени Дэн Керри, агент, предложивший ей подписать с ним контракт. Он занимался сейчас чем-то совершенно новым. Это была программа на кабельном телевидении. Он желал, чтобы она перебиралась в Нью-Йорк и вела ток-шоу. Лили эта его идея показалась полным абсурдом, но визитную карточку его она сохранила.

Незадолго до Рождества ей позвонил Питер и сообщил, что «Стиль жизни» приказал долго жить – продан. Им теперь заправляют какие-то молодцы, умеющие считать деньги. Они собираются в корне изменить направленность журнала, чего бы им это не стоило. В общем, у нас наверху сплошные прощания, невиданная перетряска и человек десять издателей уволили, включая твоего покорного слугу.

Лили горевала из-за него, ощущая даже смутное чувство вины, потому что эта передача Йэна Чемберса, которая для нее явилась отправным пунктом в лучшую жизнь, для Питера, напротив, стала своего рода его лебединой песней. Впрочем, его трудности были объективного характера, и вряд ли этому можно было бы чем-то помочь.

В конце февраля семьдесят шестого года, когда прошло чуть менее года со дня ее дебюта в «Беседах у Чемберса», Лили была уже настолько загружена работой, что вынуждена была нанять секретаршу и бухгалтера. Но, если речь зашла о персонале, то с этим был связан и другой вопрос – о помещении, ибо она не могла разместить офис в крохотной гостиной своего небольшого домика. И она занялась поисками подходящего помещения. Эти поиски привели ее одним дождливым мартовским днем в пригород Лондона под названием Мэйда Вэйл, где она, проходя по одной из его улиц, соблазнилась довольно широким ассортиментом поваренных книг, выставленных в витрине книжной лавки на углу.

Взглянув на часы и убедившись, что у нее оставалось четверть часа свободного времени, Лили вошла в магазин. Она не обратила внимания на скопление людей в дальнем конце его. Первое, что бросилось ей в глаза, была стопка одинаковых книг. Обложки их были бело-синими, на них была изображена шестиконечная звезда Давида, отплетенная колючей проволокой. Титул гласил «Агония. Очерки о политике Израиля на Западном берегу».

Она взяла в руки один экземпляр. С последней страницы обложки ей улыбался Энди. Худощавое лицо, проницательные глаза с легким, едва заметным, презрением, глядящие на этот мир, почти неуловимая усмешка. Лили смотрела на фотографию, пока не почувствовала, как глаза ее затуманиваются слезами. Она положила книгу и… встретилась с его живым взглядом. Усевшись за столом, Энди подписывал автографы на своих книгах. Он находился всего в метрах двух от нее, чуть налево. Толпа, которую она мельком увидела, входя в магазин, сейчас рассеялась, и он был совершенно один и пристально смотрел на нее. Они не сводили глаз друг с друга в течение нескольких секунд, потом он чуть приподнялся.

Что ей оставалось делать? Повернуться и убежать? Остаться стоять как вкопанная? Плюнуть ему в лицо? Заговорить с ним как ни в чем не бывало? Никакого выбора у нее в действительно не было. Была лишь иллюзия выбора. Лили внезапно парализовала какая-то умильная, трогательная радость и безграничное отчаянье. Этот момент наэлектризованности ожидания, как ей показалось, длился вечно, хотя на самом деле занял секунду или две. Внезапно в ее визире возникла какая-то миссис из почитательниц Энди и заслонила его собой.

– Мистер Мендоза, мне бы хотелось познакомиться с вами, потому что…

Энди повернулся к этой женщине и, улыбнувшись, взял у нее из рук свою книгу, потом заговорил с ней, а Лили, уронив на пол свой экземпляр «Агонии», который она держала в руках, бросилась наутек.

В течение двух дней она боролась с приступами тошноты и с жаром, перемежавшимися с оцепенением и холодом, таким образом, что не помогало включенное на полную мощность паровое отопление. «Как же это все-таки странно, – говорила Лили себе. – Ведь все вроде должно было кончиться еще четыре года назад». Позже выяснилось, что она подцепила грипп и ее состояние объяснялось не той случайной подвернувшейся возможностью лицезреть Энди Мендоза. Но она поняла и другое, и это ее очень угнетало – она больше не сможет выдерживать такие встречи, а предугадать или избежать их было невозможно. Лондон, без сомнения, огромен, но и Энди, и она были теперь, в известной степени, людьми заметными и, если пользоваться возвышенно-поэтическим языком, их тропам суждено было когда-то скреститься.

В воскресенье она выбралась из постели и из дома, заставив себя сделать это для покупки газет в надежде, что они отвлекут ее от мыслей об Энди. Стоило ей раскрыть первую, как она увидела, что «Агония» стоит на первых местах всех списков бестселлеров, а «Обсервер» поместила рецензию на эту книгу и сообщение о том, что Энди Мендоза встречался с израильским послом.

– С каких пор вы стали экспертом по ближневосточным вопросам, мистер Мендоза? Мне кажется, раньше этот регион не входил в круг ваших исследований и вы создавали себе репутацию в других областях творчества?

– Я эксперт в вопросах злоупотребления властью теми, кто облечен привилегиями, господин посол. А именно это и происходит на западном берегу реки Иордан. И, будучи одним из тех, чьи корни по сути дела те же, что и у вас…

Скомкав газету, Лили выбросила ее в мусорное ведро.

В этот же день, позже, включив радио, она услышала голос Энди. Это было его интервью, которое он давал вместе с госсекретарем США. Короче говоря, выхода не было – от Энди ей теперь не спрятаться. Теперь Энди Мендоза заполнял всю жизнь, доходил до горизонта, застил собою небо, он выходил из-за углов улиц, ходил по набережным. Он похитил у Лили ее Лондон.

Было ли это действительно плохо? Ведь был же какой-то маленький, ничтожный, как атом, моментик, когда он уже открыл рот, чтобы заговорить с ней тогда, в книжном магазине на Мэйда Вэйл. Может быть сейчас, сегодня, он уже вышел из той спячки, или как там называлось его состояние, в котором он пребывал в течение всех этих четырех лет и он снова готов быть с ней, любить ее? Может быть, они могли бы попытаться начать все сначала? Лили нашла в себе силы признаться в этом за эти два ужасных дня. Она была готова душу отдать свою за то, чтобы все это началось снова. А если Энди не был способен разделить ее чувства? Ведь, если бы он хотел, он бы нашел способ встретиться с ней или хотя бы позвонить… Хорошо, даже если бы у него не хватило духу ни позвонить, ни встретиться: из-за мучившего его стыда и чувства вины, то уж тогда, в магазине, ему ничего не стоило бы удержать ее.

– Лили! – мог бы он прокричать ей вслед. – Подожди, пожалуйста, не уходи!

Он мог бы выскочить за ней на улицу, втащить в магазин, в кафе, в паб…

Но все это были иллюзии. Не было сомнений в том, что Лили Крамер больше не интересовала Энди Мендоза.

И вдруг вся Англия стала давить на нее. Теперь эта страна больше не была ее Англией. Она сейчас принадлежала Энди. Здесь она обречена на то, чтобы всегда быть в его власти и на вечную боль. Ей оставалось лишь бежать отсюда.

Лили позвонила Питеру Фоулеру.

– Питер, что собой представляет Нью-Йорк?

– Нью-Йорк? Все, что ты о нем читала, все, что тебе о нем приходилось видеть в кино или по телевизору. Большое Яблоко. Вымирающий город. Пристанище богатейших и величайших, равно, как и подлейших. Место, где ставки – до небес, а к славе не дорвешься. Ну что, и дальше продолжать перечисление штампов?

– Да нет, не надо, – ответила Лили. – Этих с меня вполне хватит.

– Да-а… думаю хватит. Лили, ты подумываешь о том, чтобы сорваться в Нью-Йорк?

– Может быть, – это было все, что она могла в данный момент сказать.

Но это было не «может быть», а уже принятое решение.

В ящике стола она отыскала визитную карточку Дэна Керри и в понедельник позвонила ему.

В течение многих часов полета в Нью-Йорк Лили не выпускала из пальцев треугольничек золота. Он был ее талисманом, знаком, найденным ею давным-давно, в незапамятные времена, еще в Филдинге. Она приделала к нему петельку, и теперь он висел у нее на цепочке на шее. Она размышляла о загадочных словах на древнееврейском, выгравированных на нем «… позабуду тебя…» Она летела домой, чтобы забыть, она летела домой, чтобы помнить.

Эти первые несколько месяцев жизни Лили в Америке были до предела заполнены работой, связанной с телепередачей, где она была ведущей, и права на которую Ден Керри продал одной кабельной станции. Вначале у Лили была мысль назвать шоу «Переходящий праздник», но эти сочинители, эти творчески мыслящие выдумщики с телестанции не согласились с ее вариантом и склонились к более прозаическому «Вкусно, как дома». Они утверждали, что это понятнее и доступнее телезрителю. Лили быстро осваивала правила игры в этом новом для нее мире и, пожав плечами, не стала им перечить, хотя ни на минуту не сомневалась в убожестве этого названия.

И теперь ее карьера снова была на твердой колее, теперь можно было и подыскать себе подходящее обиталище. Сюда в Америку Лили привезла двадцать две тысячи долларов, в основном, это были деньги от продажи ее лондонского домика, и она решила даже и не пытаться приобретать жилье в Манхэттене, где цены на недвижимость были астрономическими. Дэн помог ей снять квартиру в новом доме на восточной Восемьдесят первой улице, последней в городе, по его словам. Лили подписала с владельцем дома договор на длительный срок, успокаивая себя тем, что это была субаренда, занялась меблировкой квартиры и вскоре въехала в нее. Оставшиеся восемнадцать тысяч долларов она решила внести в некий общий фонд, обещавший хорошие проценты.

Все это заняло очень много времени и энергии. И День Труда в семьдесят шестом году был первым днем, когда Лили смогла вздохнуть свободно и немного побездельничать. С самого приезда в Нью-Йорк у нее такой возможности не было. Праздничные дни начались с ужасающе-жаркого вечера пятницы. В ее квартире был кондиционер, но на улицу выйти было невозможно. Она жалела, что не отнеслась повнимательнее к своим планам относительно уик-энда и не составила программу выезда из города на эти три дня.

На следующее утро в шесть часов, едва лишь забрезжил розовый рассвет, Лили внезапно проснулась и поняла, что решение пришло к ней во сне. Она натянула на себя джинсы и майку, кое-что из одежды побросала в дорожную сумку. В семь тридцать она уже была в аэропорту Ла Гардия. В девять приземлилась в Бостоне. Еще через сорок минут она на такси подъехала к Филдингу. Лили высунулась из окна. Она смотрела, пытаясь угадать, с какими чувствами она окажется в том месте, которое когда-то было ее родным домом.

На окраине города построили новую заправочную станцию самообслуживания и торговый центр. Автостоянка при нем была до отказа забита машинами.

– Вот мы и в Филдинге, мисс, – объявил таксист.

– Да, я вижу…

– Хорошо, а куда вам надо?

– Сверните вон там дальше, направо. Я вам скажу, где остановиться.

Такси довезло ее до конца Хэйвэн-авеню, до самой библиотеки, которая была, по случаю праздника, разумеется, закрыта. Улица была совершенно безлюдна. Лили пошла на юг, туда, где были магазины, размышляя о том, не встретит ли она здесь кого-нибудь из знакомых. Хорошо, а если встретит, то узнают ли они ее? Сомнительно. Но никого из знакомых видно не было. На Хэйвен все словно вымерло. Открыто было лишь несколько мест. Среди них – универмаг Пэтуорта, но там было лишь несколько человек. Без сомнения – влияние нового торгового центра.

Она медленно шла по Филдингу, очень болезненно осмысливая происшедшие изменения и одновременно успокаивая себя тем, что они неизбежны.

Солнце вскарабкалось уже довольно высоко и становилось неприятно жарко. Сейчас она свернет на Вудс-роуд и там будет прохладнее. Сворачивая за знакомый угол, Лили испытала прилив удовольствия. Старые деревья как солдаты выстроились вдоль проезжей части. Казалось, это был парад в ее честь. Она пошла медленнее, ощутив какое-то странное стеснение в груди, затем уселась под одной из сосен, растягивая удовольствие от того, что момент, ради которого она сюда приехала, вот-вот наступит. По улице шел мальчик с удочкой в руках. Вид у него был такой, будто он сошел с картины Нормана Рокуэлла – мальчик лет десяти, с всклокоченными каштановыми волосами, редкими веснушками на вздернутом носу. Он с любопытством взирал на Лили.

– У вас все в порядке, мисс? – не выдержал и спросил он.

– Все в порядке, – ответила Лили. – Какой ты внимательный. Идешь половить рыбу там у Уиллоук-стрим?

– Ну. Пескарей там до отвала.

– Удачи тебе.

– Спасибо. – Он не спешил уходить, явно ожидая разузнать об этой странной мисс побольше. – Вы здесь живете где-нибудь недалеко?

– Нет, когда-то жила. А сейчас не живу.

– Ага! Так значит вы сюда в гости приехали?

– Правильно. – Лили тоже снедало любопытство. – А ты знаешь дом Кентов?

– Это тот большой дом дальше? Конечно, знаю. А вы туда идете?

– Да нет. Просто вспомнила, что он здесь неподалеку, хотелось еще раз взглянуть на него.

– Въезд к нему вон там, за этим поворотом. Но вчера ворота были на замке – те люди, которые там живут, редко здесь бывают.

Значит, были и ворота… Это было еще одним новшеством. Раньше никаких ворот и в помине не было. Лили поднялась и отряхнула с джинсов сосновые иголки и пыль.

– А ты их знаешь?

– Так, не очень хорошо. У них нет детей. Мой папа говорит, что это дурость покупать такой домище, когда в семье нет детей. Тем более, если сюда не ездить.

Лили промямлила что-то невразумительное и несколько минут они шли молча. На повороте Лили остановилась. Огромные ворота, забор, увенчанный металлическими пиками, ограждали дом. Ворота были на цепи. Буйная поросль закрывала от нее фасад.

– Вот видите. Я же говорил вам, что ворота заперты.

– Да, вижу. Думаю вернуться в город. Удачной тебе рыбалки.

Он махнул ей на прощанье и пошел своей дорогой. Лили прошла несколько шагов в противоположном направлении, потом остановилась, повернулась и огляделась – мальчика не было, и улица была пуста.

Лили прошмыгнула в заросли. Они были гуще, чем раньше, и она еще раз поздравив себя с тем, что решила обуть спортивные тапочки. Ей помнилось, что здесь рос густой ядовитый плющ, прикосновение к которому ничего хорошего не сулило. Она чуть было не ступила в самую гущу его, но вовремя заметила и свернула на знакомую до боли тропинку. Листва на деревьях приобрела золотистый осенний оттенок. Она ожидала увидеть старый заброшенный курятник, но на его месте располагался прямоугольник выложенного кафельной плиткой бассейна. Над бассейном устроен тент из фиброгласса. Рядом появилось еще какое-то небольшое строеньице, скорее всего, оно тоже относилось к бассейну. Все ставни на окнах были закрыты. Некоторое время Лили постояла, привыкая к новым впечатлениям.

Значит, здесь сейчас живут люди, у которых нет детей и которые, кроме того, что запирают ворота на цепь и замок, еще и бассейн здесь построили. Эти новые хозяева, должно быть, люди со средствами. А что же они сделали с интерьером? Лили зажмурилась, чтобы слезы не брызнули у нее из глаз. Глупо было реветь, если она не знала, стоит ли реветь вообще. Что, в конце концов, могла означать потеря какого-то старого курятника, к тому же, не использовавшегося по назначению? А бассейн был прекрасным дополнением к ее дому. И домик рядом с ним был облицован светло-коричневой дранкой и окрашен в синий цвет. Какой смысл было выбирать такой цвет?

Чтобы получить ответы на все интересующие вопросы, надо было походить и поглядеть. И Лили отправилась на разведку. Тропинка, ведущая от бассейна, по краям была выложена кирпичей. Это ей тоже понравилось. Остальные старые тропинки были выложены точно так же. В те времена имелась дорожка, которая вела к заднему ходу и на кухню. Сейчас здесь все оставалось, как и прежде. Лили обошла дом сбоку и увидела, что и здесь все оставалось по-прежнему. Ничего не изменилось, только ухожено получше, насколько она могла помнить.

Она долго стояла, всматриваясь в окна и представляя себе любую из комнат. Потом отправилась к веранде. Она по-прежнему была в целости и сохранности.

– Слава Богу, – прошептала Лили и слова этой хвалы Господу были истинными.

Из-за плотно задернутых штор на окнах Лили так и не удалось заглянуть внутрь дома, теперь лишенного его мебели. Оно и к лучшему, – решила Лили, уже возвратившись в Нью-Йорк. А еще лучше было бы вообще не представлять себе эту новую выхолощенную картину, которая могла бы предстать ее взору, если бы каким-то образом ей удалось проникнуть в дом или хотя бы заглянуть через окно. Когда-нибудь этот дом снова будет принадлежать ей, и она не пропустит ни одного антикварного магазина во всей Новой Англии. Ни одного аукциона. Сколько бы времени ей на это не потребуется, она восстановит все. Когда-нибудь.

14

Нью-Йорк, 1981 год.

Лили еще раз прослушала запись автоответчика.

«Это Энди Мендоза. Я знаю, что ты не желаешь меня видеть, но мне необходимо с тобой поговорить. Прошу тебя, это очень для меня важно…».

Она нажала кнопку и знакомый голос замолк. Лили застыла около столика с телефоном, не в силах пошевелиться, парализованная шквалом эмоций. Сколько раз она представляла себе эту сцену? Миллион? Но это было еще тогда, в те, уже ставшие прошлым, годы, когда она жила воспоминаниями о нем. А сейчас этих воспоминаний не было, они исчезли. И, как ей казалось, навсегда. Неужели это она сама сумела отделаться от них? И вот сейчас они снова заполняли ее, снова ее затопил поток желания, отчаянья, надежды…

О Боже! Лили прижала пальцы к пульсировавшим вискам. Не нужна была ей еще одна порция страданий по милости Энди Мендоза. Он не должен стать виновником тому, чему он уже был однажды. Лили взглянула на часы. Было десять минут двенадцатого. Он назвал ей свой номер телефона в отеле «Хилтон» и заявил, что хоть всю ночь готов ждать ее звонка. Лили подняла трубку.

– А ты похудела! Где твое кругленькое личико? – произнес Энди.

– А ты пополнел. Садись.

Он опустился на один из вышитых цветами стульев Лили в ее гостиной. Близилась полночь. Но все еще было довольно жарко. Лили растворила окно и выглянула на безмолвную улицу. Казалось, никого нет в этой вселенной, кроме них двоих.

– Как ты меня нашел? – поинтересовалась Лили.

Ей хотелось спросить, для чего он ее искал, но это потом. Не сейчас. Она еще задаст этот вопрос.

– Это было нетрудно. Когда я сюда приехал, прослышал, что ты сейчас в Нью-Йорке и сразу же нашел тебя по телефонной книге.

– Да, это и правда нетрудно… И ты впервые в Нью-Йорке, не так ли? И в Лондон ты не возвращался из Испании все эти годы? Так?

– Нет, – тихо ответил он. – Не так.

– Не так. – Лили было трудно говорить.

Она повторяла себе, что нужно сдерживаться, может быть даже постараться убедить его в том, что все забыто. Но откуда-то изнутри поднимались обвинения и удержать их было совершенно невозможно.

– Как же ты мерзко поступил тогда по отношению ко мне, – шептала она. – Почему? Мне всегда хотелось знать, почему? Почему ты поступил со мной так жестоко?

Он сидел, развалясь в кресле, вытянув ноги перед собой, и созерцал носки своих туфель.

– Я убедил себя, что так было милосерднее и порядочнее. К чему сейчас растравлять старые раны? Тогда я не видел будущего в наших отношениях. Мне казалось, что если я исчезну из твоего мира, тебе будет легче меня забыть…

Лили уставилась на него. Те же русые волосы цвета песка, те же острые, будто топором вырубленные, черты лица, допотопные роговые очки – все такое знакомое и такое любимое когда-то. Одна половина ее таяла, умоляла ее обнять, обвить руками его шею, ощутить его реальность. Энди был здесь, действительно был здесь – перед ней сидел живой Энди из плоти и крови. Но другую часть ее разума сотрясала злоба. Этой минуты она дожидалась давно, и теперь она кипела, буквально готова была взорваться вопросами и жаждала знать ответы на них. Сейчас она обрела возможность задавать их.

– На самом деле? Ты действительно чувствовал, что бросить меня в неведении было бы порядочнее? Я не верю этому. И если ты даже сейчас продолжаешь лгать, то тогда ты просто худший из подлецов!

– Лили, прекрати. Не надо, прошу тебя, любимая… – При этих словах она вздрогнула и даже вынуждена была отвернуться.

Нет, не увидит он, как она плачет, не увидеть ему ее слез. Сейчас, когда прошло столько лет. Ей тысячу раз приходилось слышать этот любимый голос и это слово, которое так мало значило для него и так много – для нее.

– Не надо, – с горечью повторила она. – У меня сердце сейчас разорвется на части.

Лили сжала руки в кулаки, чтобы хоть это не позволило ей броситься к нему в объятия, желание в ней боролось со злостью. Она сидела, спрятав свои судорожно сжатые кулачки в карманах спортивного костюма в виде комбинезона в обтяжку. Она надела его сразу же после телефонного разговора с Энди, это произошло чисто инстинктивно, ни о какой сексуальной привлекательности она не думала.

Лили обычно ходила в нем делать покупки на неделю по субботам.

– Мне нравится твоя прическа, – сказал Энди. – Ты так похожа на Клеопатру, она тебе очень идет.

– Не надо забивать мне голову комплиментами, – бросила она. – Ради всех святых, Энди!

– Что бы я ни говорил – все не так?

– Не так.

– Тогда мне лучше уйти.

Этого ей тоже не хотелось.

– Нет. О чем таком важном для тебя ты хотел со мной говорить?

– Я и сейчас хочу. Потому что это действительно важно.

– Хорошо. Значит, останься. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Я бы выпил чашку настоящего хорошего чая. У тебя есть?

– Разумеется. Все эти лондонские годы не прошли для меня бесследно в смысле заимствования колониальных привычек. Обожди минуту.

Она отправилась в кухню и вскипятила воду. В подогретый над паром чайничек она всыпала три чайных ложки ассамского чая и поставила на поднос кружки и маленький молочник. Сахар ставить не стала. Лили помнила, что Энди пил чай без него. Она вообще все помнила. Он так и остался сидеть в ее гостиной с таким видом, будто бывал здесь уже в сотый раз. И по-прежнему обозревал свои туфли.

Лили налила чаю и подала ему.

– Вот, никакого сравнения с тем тепловатым бурым пойлом, который получается в результате опускания в кружку мешочка с чаем.

– Действительно, – согласился он, отхлебнув чай. – Ты не вцепишься мне в глотку, если я спрошу тебя о том, как ты жила все это время?

Она пожала плечами.

– Спрашивай, пожалуйста. По правде говоря, хорошо. Сейчас у меня есть собственная телепередачка, я болтаю о разных кухнях, еде и ресторанчиках.

– Мне это известно.

Лили была удивлена.

– Известно? Вот, как значит… Тебя же долгое время не было в Нью-Йорке.

– Не было. Я сюда обычно приезжаю не часто, от силы раз в год, когда мне необходимо встретиться с моими нью-йорскими издателями. Но я никогда не выпускал тебя из – виду и знал, чем ты занимаешься.

– Как интересно… А ты тем временем стал знаменитым. Я повсюду видела твои книги.

– Просто мне удалось найти интересующие публику темы. Наверное, ты права. Я стал знаменитостью. Иногда даже раздаю автографы в книжных магазинах.

– Ах, это? Еще одна демонстрация заботы о моих чувствах.

– Минутку. Это произошло не по моей вине, а по твоей. Ты величаво повернулась ко мне задом и вышла. Мне было очень больно убедиться в том, что ты меня, оказывается, ненавидишь.

– Вот ты о чем подумал!

– Да, именно об этом я и подумал, – вызывающе ответил он.

Ему, вероятно, стало надоедать, что его так стегают.

– Это было не так. Я ждала, когда ты хоть жестом дашь мне понять, что готов говорить со мной. Но не дождалась.

– Не очень же долго ты ждала, секунд двадцать или того меньше. Не было у меня времени для жестикуляций…

– Ты лжешь.

Энди вздохнул.

– Лили, хорошо. Я признаю, что вел себя отвратительно. Но мотивы мои совершенно иные, чем то, что ты думаешь. Я действительно считал, мне казалось тогда, что так будет честнее. Я понимаю, что причинил тебе боль и сожалею об этом. И себе я причинил боль и немалую. Я любил тебя, и ты это знаешь…

Это было впервые, когда он упомянул о любви. Она сидела, вцепившись в кружку с чаем, но пить не могла. Ее душили его слова.

– Я любил тебя… Я люблю тебя и сейчас…

Нет, она их не произнесет. Ничто не заставит ее обнажить свои чувства перед ним. Нет, никогда больше, после того, как пришел этот долгожданный, с таким трудом завоеванный мир. Но, с другой стороны, оставить все так, как было, она не могла, как и не могла наплевать на свое прошлое.

– И ты даже сейчас не можешь сказать мне почему?

Он помолчал, раздумывая.

– Думаю, что могу попытаться… Конечно, должен объяснить тебе, почему я среди ночи, спустя десять лет, явился сюда к тебе. Лили, скажи мне, ты еще помнишь ту историю с леди Суоннинг?

– Об убийстве твоего какого-то дальнего родственника Амандой Кент? О том имении в Сассексе? Да, помню… А ты все еще работаешь над этим?

– Я не переставал над этим работать. Не мог я все бросить и заставить себя позабыть эту историю. Это стало моей, что называется, идеей фикс – навязчивой идеей. На протяжении многих лет меня не покидало подозрение, что Мендоза в этом деле сидят по уши. И сейчас не покидает. И убийство виконта, и исчезновение леди Суоннинг – их рук дело.

– Ладно. Тебе лучше знать, я полагаю. Но ты ведь собирался объяснить, почему ты, не сказав ни слова, ушел? Слушаю тебя, но что-то не могу понять, какое отношение все эти события сорокалетней давности имеют ко мне?

– Я сейчас дойду до этого. Как твоя мать?

– Моя мать? А, понимаю… Ты ведь всегда в это верил. Верил и продолжаешь верить в то, что она к этому причастна. У Ирэн все прекрасно. Живет во Флориде. Мы с ней видимся редко.

– Послушай. Я действительно уверен в том, что она имеет ко всему этому самое прямое отношение. Я думаю, что она была секретаршей у Аманды Кент и помогла леди Суоннинг скрыться после того, как та совершила убийство. Я стал это подозревать еще тогда, когда ты рассказала мне, что она росла в Филдинге вместе с Амандой. И потом эта история с твоим отцом, когда моя семейка стала чинить мне препятствия в розыске Гарри Крамера. Нечего удивляться, это им совершенно ни к чему, потому что он каким-то образом связан с твоей матерью, а она замешана в деле Суоннингов.

Лили смотрела на него, стараясь вникнуть в содержание его слов. Она поставила чашку и отбросила волосы со лба, будто это позволило лучше видеть его и вникнуть в его мысли.

– Значит, дело в этой сенсации, которую ты намерен раскопать, значит именно поэтому ты и…

– Ушел, не сказав ни слова, – докончил он. – Но тогда, когда я это сделал, это не было еще никакой сенсацией. Сейчас уже не очень важно, как мне это удалось. Кроме того, рассказывать об этом мне пришлось бы очень и очень долго. Но тогда, в Испании, во время моей поездки туда на Рождество в семьдесят первом году, я сумел получить подтверждение тому, что секретаршу звали Ирэн. Как я мог, черт возьми, оставаться с тобой, если мне было известно такое?

Лили покачала головой.

– Знаешь, все это для меня слишком быстро. Я что-то не улавливаю связи. Хорошо, пусть ты прав, пусть Ирэн действительно часть этого заговора. Но мне-то об этом зачем было говорить? Неужели ты не мог просто промолчать? Ведь это дело явно никого в мире, кроме тебя, уже не интересовало. Тебе только и нужно было сделать, что оставить все как было. Похоронить эту историю навеки.

– Я этого не мог, – прошептал он. – И сейчас не могу…

– Почему? – она почти кричала. – Ради Бога, ответь мне. Почему?

– Потому что целью моей жизни всегда было отделиться от них. Потому что Мендоза – чума на весь мир, потому что они – хищники, питающиеся теми, кто слабее их. А большинство – слабее. А я могу доказать, что они по уши сидят в этом хладнокровном убийстве. А если я могу, но не стану этого делать, стало быть, и я ничем их не лучше.

Ему никогда доселе не приходилось облекать в слова мотивацию своего поведения, никогда это не становилось для него так ясно, чего именно он хотел, погружаясь в эти события сорокалетней давности. И произнося это теперь вслух, Энди понял, что сказал даже больше, чем ему хотелось. И сказанное им сейчас, эта правда, вырвавшаяся из него, призывала его теперь к оплате тех долгов, которые нависали над ним в течение многих лет.

– Извини, – шептали его губы. – Досталось тебе от меня… Все это очень тяжело для тебя и мне не следовало приходить к тебе, чтобы сыпать соль на старые раны.

Он поднялся, собираясь уйти, но Лили жестом остановила его.

– Не уходи, останься. Не можешь ты просто так уйти, оставив все как было. Ты здесь, и мы с тобой говорим об этом. И если не доберемся до сути, до всей правды, я никогда больше не найду покоя.

– Я – тоже, – признался Энди.

– Ты мне так и не рассказал всего. И никогда не рассказывал. Ведь так? Наверняка, появилось много нового, иначе, к чему этот твой визит?

– Да есть кое-что новое для меня, хотя, в принципе, это все очень древнее.

Из кармана пиджака он достал конверт, а из конверта фотографию, похищенную недавно в Мадриде.

– Этот снимок был сделан в тридцать девятом году. Я уверен, что это единственное сохранившееся фото. Мне известно также и о тех титанических усилиях, которые предпринимались для того, чтобы уничтожить фотографии в газетах и негативы. Но это каким-то чудом уцелело. Я достал ее в Мадриде, несколько дней назад. Это было снято в Малаге, на юге Испании. Хочешь взглянуть?

Лили протянула руку, и Энди подал ей фото. Она с любопытством стала его рассматривать, дивясь моде тогдашних времен, длинной нитке жемчуга вокруг шеи улыбающейся девушки, и несерьезной шляпке ее подружки.

– Ты хочешь, чтобы я кого-нибудь из них узнала? – спросила Лили, насмотревшись на фотографию.

– Именно.

Но она лишь покачала головой.

– Нет, не могу. Тебе кажется, одна из них должна быть Ирэн?

– Да. Вместе с Амандой Кент или леди Суоннинг.

– У тебя сохранились еще какие-нибудь вырезки из тех газет, которые писали об этом убийстве тогда? Те, на которых снята Аманда?

Он кивнул и выложил перед ней еще несколько фотоснимков. Лили переводила взгляд с одной фотографии на другую, будто следя за полетом мяча на теннисном турнире.

– Не могу сказать точно… Может быть, та, что в маленькой шляпке с пером, слева. Она может быть Амандой, а справа, в таком случае, возможно, моя мать. Но, повторяю, это всего лишь предположение. Ирэн было тридцать три года, когда я родилась, сейчас ей шестьдесят шесть. В тридцать девятом ей должно было быть, подожди, дай подумать, тогда ей было двадцать два. Я представления не имею, как она могла выглядеть в двадцать два.

Энди взял у нее фотографию и посмотрел сначала на девушек, а потом на Лили.

– Ты ведь не похожа на мать, разве не так?

– Нет. И никогда не была похожа.

– Вначале мне показалось, что в лице одной из них может быть что-то знакомое. Если бы ты была похожа на Ирэн, то это бы все объяснило. Он снова рассортировал по конвертам фотографии и вырезки из газет, затем спрятал все в карман.

– Я не похожа на Ирэн… Скорее, уж на кого-нибудь из Крамеров. Но не на того.

– На какого «не того»?

– Я уже встречалась с одним Гарри Крамером.

– Что? Когда? – он подался вперед. – Ты разыскала Гарри Крамера. Он жив?

– По крайней мере, в семьдесят четвертом году был жив. Хотя сейчас может быть и нет. Случайно тогда в семьдесят четвертом году я наткнулась на одного пожилого человека по имени Гарри Крамер и встретилась с ним. Он был слепым, и ему было сильно за семьдесят. Кроме того, у него жена-француженка, с которой они живут сорок лет, и у него никогда не было детей. Так что никаких восторгов, никаких радостных объятий, ничего…

Энди снял свои в роговой оправе очки и повертел их дужку в пальцах.

– Может быть, у него просто был небольшой романчик с твоей матерью? Возможно, вся таинственность, которую она напускала и объясняется тем, что ты – незаконнорожденное дитя?

Лили покачала головой.

– Нет. Не думаю, чтобы это было так. Во-первых, это не похоже на Ирэн. Во-вторых, все мои инстинкты говорили мне о том, что этот старый человек не врал. Просто он был не тем Гарри Крамером, а его однофамильцем.

– Ладно, будь по-твоему. – Он снова посмотрел на фотографию. Должен же быть что-то еще, какой-нибудь снимок, который можно было бы сравнить с этим. Неужели у твоей матери нет фотографий, на которых она была бы снята в молодости?

Лили встала и начала водружать на поднос чашки и чайник.

– Я никогда ничего подобного не видела. Я же тебе говорила, что Ирэн была очень скрытной. Она не из тех, кто охотно станет совать тебе в руки старые фотокарточки времен молодости или тешить тебя байками о молодых годах.

– Ты намекала на большее. Мы с тобой несколько раз об этом говорили, и у меня создалось впечатление, что разговоры о прошлом в твоем доме всегда были табу. Нечто, что обсуждению не подлежало. Это вполне согласуется с моей теорией о твоем внебрачном происхождении.

Лили прошла на кухню, Энди последовал за ней.

– Это похоже на правду, – призналась она и замолчала.

Присутствие здесь Энди вызывало какое-то смещение времени. Лили не стала ставить кружки в посудомоечную машину, а вымыла их под краном. Энди автоматически потянулся за полотенцем и вытер их.

– Послушай, – сказала после продолжительного молчания Лили, – дело в том, что матушка моя – крепкий орешек. Несколько лет назад у нас произошел страшный скандал по поводу продажи ею нашего дома в Филдинге.

Он положил полотенце и дотронулся рукой до плеча. Это было первое его прикосновение к ней с тех пор, как он сегодня переступил порог ее нью-йоркской квартиры.

– Тот дом, который ты так любила?

– Тот самый. Я узнала об этом сразу же после твоего отъезда. Я никогда не могла с этим смириться. И сейчас не могу. С тех пор мы с матерью отдалились друг от друга. Но как бы то ни было, я никогда не поверю в то, что она могла стать соучастницей в убийстве. Понимаешь, она в своей основе – человек наивный и… мягкий. В ней совершенно никакого насилия, оно в ней просто не заложено.

Казалось, он пропустил мимо ушей последнюю фразу.

– Твой дом, – тихо повторил он. – Бедная ты моя… Какую же пакость тебе сделали! И что, нет никакой возможности заполучить его назад?

Энди понимал ее. За все эти годы не было ни одного человеческого существа, которое понимало бы ее в этом несчастье. Если бы она отважилась намекнуть на то, что мечтает вернуть себе свой старый дом в Массачусетсе, то и Питер, и Лой, и сама Ирэн расценили бы это как признак ее психической ненормальности. Энди же так не думал, он воспринял это всерьез. И на этот раз Лили уже не могла сдержать слез и по-настоящему разревелась.

Энди прижал ее к себе и она продолжала всхлипывать у него на груди. Она сейчас оплакивала все: и их прежнюю любовь, и его одержимость этой мерзкой, непристойно-преступной историйкой, и страх потерять его снова, теперь уже навсегда, и боль от потери своего дома.

– Никто больше, ни один человек не способен понять, что для меня это значило, что я тогда пережила, – шептала она в паузах между рыданиями. – Никто…

– Не очень многие могут похвастаться тем, что у них на протяжении всей жизни сохраняется чувство привязанности к дому, к тому месту, где они родились, – сказал Энди. – Сейчас мы все склонны носиться с места на место и считаем это в порядке вещей. Однако, чувство это существует в людях, должно существовать.

– Чувство привязанности к дому… Да, наверное, это так и есть.

Но даже эта фраза, столь точно объяснявшая причину ее расстройства не могла укротить ее слезы. Энди взял ее на руки и отнес в гостиную, где уселся в кресло, усадив Лили к себе на колени. Он обнимал ее, пытаясь успокоить, укачивая ее как дитя. Она понимала, что он видел в ней далеко не малое дитя, а взрослую женщину и легко можно было угадать, что должно вслед за этим произойти, в какие чувства должна была трансформироваться его нежность. Но Лили не хотела этого сейчас. Она не хотела, чтобы это произошло невольно или случайно, либо из жалости к ней. Это не должно было случиться до тех пор, пока все между ними не станет ясным и понятным им обоим. Огромным усилием Лили освободилась от его объятий.

– Нет, не сейчас… – сказала она.

– Хорошо, – согласился он. – Не сейчас и не при твоем теперешнем настроении. Лили, любимая, я, пожалуй, пойду. Могу я позвонить тебе завтра?

Она кивнула, потому что говорить была не в силах.

В половине седьмого утра Лили необходимо было быть в студии: предстояло записать кое-какие фрагменты следующих трех передач. Ничего особенного – она должна была показать и пояснить несколько диаграмм. Это была одна из небольших рубрик внутри самой передачи. Речь шла о кухнях, типовых проектных решениях кухонь. Благодаря незадачливым проектантам они сейчас распространялись по всей Америке. В передаче Лили речь шла о том, чтобы помочь зрителям избавить свою кухню от стандартов и придать ей больше своеобразия.

– Что, Лили, побывали на природе? – поинтересовался гример. – У вас красные глаза.

– Да, – солгала она. – Слишком уж напряженная вечеринка была вчера. Сможете меня подремонтировать?

Отступив на шаг назад, он изучающе посмотрел на нее.

– Смогу, но тогда я вправе требовать прибавки к зарплате за такой труд.

– С меня – выпивка, – пообещала Лили.

Разумеется, это был не более, чем фамильярно-дружеский треп. Гример вооружился кисточками и кистями и в течение десяти минут, сосредоточенно сопя, хлопотал над физиономией Лили. Затем навел на нее самый мощный из юпитеров.

– Ну вот, теперь ваши зрители ни за что не догадаются, какая нехорошая вы девочка.

– Благодарю. Так вот, выпивка за мной, я помню. И не забуду.

Лили спустилась вниз, в студию.

– Доброе утро, – приветствовала ее Джоанна Файн, продюсерша, ожидавшая ее.

– Доброе утро.

– Вы, я вижу, выглядите так же устало, как я себя чувствую.

– О, это было ужасно. Но меня починил гример, во всяком случае, так мне показалось.

– Ничего. Остается надеяться, что на камере видно не будет. Вы готовы?

– Да, готова.

Но она не была готова. Все чертежи были на довольно высокой подставке. Их было несколько и время от времени, по ходу объяснения, ей приходилось их перелистывать. Тяжелые листы глянцевой бумаги выскальзывали из ее пальцев. Несколько раз она вместо одного листка захватывала два. Самое неприятное, что она этого не замечала и, естественно, сбивалась при объяснении. Приходилось извиняться и начинать все сначала. Но на этот раз она забыла, что ей нужно было говорить.

– Лили, что с вами, вы больны?

– Нет, нет. Простите меня, Джоан. Просто дайте мне минут пять передохнуть, и начнем все сначала.

Эти пять минут, пожалованные ей продюсершей, она провела в холле, стоя у кофейного автомата, с пластиковым стаканом с буроватой жидкостью, называвшейся здесь кофе, в руках, пытаясь привести в порядок мысли.

Свалившийся как снег на голову Энди Мендоза совершенно выбил ее из колеи. Да нет, не только Энди занимал ее мысли. И Питер, и Джереми Крэндалл. Образы всех трех мужчин и их непохожие роли в ее жизни вихрем кружились в ее голове. Это надо было остановить, хоть на два часа прекратить. Сейчас перед ней стояла задача, ни с одним из них ничего общего не имевшая, сейчас все здесь зависело от нее одной. Ей подобало вести себя как хладнокровному профессионалу, а не распускать нюни. Расправив плечи, Лили решительным шагом вошла в студию. И на этот раз перед камерой она была непревзойденной Лили Крамер. Только в полдень она могла вернуться домой. Когда она отпирала дверь, то с порога услышала, как звонит телефон. Она бросилась к аппарату, видя, что на автоответчике мигает красная лампочка, свидетельствовавшая о полученном сообщении.

– Это я, дорогая.

– Питер? Привет Питер. Ты виделся с Крэндаллом? Как это все было?

– Я встретился с ним. А вот как это все оценить – не знаю. Ни кулачных боев, ни даже криков. Оба мы проявили образцы сдержанности и хладнокровия. Я не думаю, что это был очень содержательный разговор. Разумеется, он держался молодцом. И я в этом смысле тоже старался не отстать от него.

– Он не подозревает, что мы его раскусили?

– Видимо, подозревает. Но все это зарыто на такую глубину, что… Вряд ли он чем-то обнаружит это. Есть ли хоть словечко от Лой?

– Я только что ввалилась, буквально минуту назад. Телефон все звонил, когда я открывала дверь. Не клади трубку, я должна проверить автоответчик, – она опустила трубку рядом с аппаратом и включила магнитофон автоответчика.

Энди звонил дважды. Услышать этот голос для нее было почти потрясением даже сегодня.

– Нет, от Лой ничего нет, – сообщила она Питеру.

– Вот дьявол! Лили, черт возьми, как нам поступать дальше?

– Послушай, здесь появилась одна дикая накладка, – она колебалась, подбирая слова. – Ты не поверишь, но появился Энди Мендоза.

– Ты права, я в это действительно не могу поверить.

– Это правда. И не забывай, Энди никогда не имел ничего общего со своей семейкой. Он не входит в «Группу Мендоза», которую мы знаем и любим и, конечно, шансов у нас один к миллиону, что он может что-нибудь знать касательно нашего дела, но меня же не убудет, если я к нему обращусь!

– Лили, а ты уверена, что можно довериться этому парню? Я не имею в виду ваши сердечные дела – это твое личное дело. Но ведь Мендоза – сила, с которой приходится считаться. Это ведь самые из самых… Как Морганы или Ротшильды, только еще значительнее.

– Я это знаю. Да, я могу довериться Энди.

– Как ты можешь говорить такое после…

– Питер, не задавай слишком много вопросов, прошу тебя, – не дала ему договорить Лили.

Он замолчал и в трубке было слышно лишь его дыхание.

– Хорошо, родненькая моя. Ты – босс. Не упусти эту возможность…

– Постараюсь. Я позвоню тебе, как только что-нибудь разузнаю.

– Или что-нибудь услышишь от нашей Лой.

Оба сообщения Энди содержали одно и то же: просьбу позвонить ему. Она позвонила. Похоже, что он не отходил от телефона – трубка была снята после первого гудка.

– Где ты была? Я уже стал беспокоиться.

Будто и не было этих десяти лет. Будто они наизусть знали ежедневные дела друг друга.

– Энди, я – работающая женщина. И у меня рано утром была запись на студии.

– Да, да, конечно… Глупо было с моей стороны… – похоже такой ответ его раздосадовал. – Послушай, мне кажется, ты не совсем поняла мои сбивчивые объяснения вчера вечером. И это меня мучит – все мучившее и переполнявшее его перетекало к ней через лишенные эмоций телефонные линии. – Я перестал общаться с тобой, потому что боялся, что ты можешь опознать Ирэн. Я надеялся на это, конечно. Но и дальше в поисках идти я не мог, не рассказав тебе об этом. Ты меня понимаешь?

– Да. Энди, все в порядке. Эту часть твоего объяснения я поняла. Но я тебе уже говорила, что не собираюсь ломать голову над тем, участвовала ли моя мать в этом преступлении или нет. Я в это не верю. Просто-напросто, это не в ее духе…

Он никак не отреагировал на ее слова.

– Ты уже обедала? Если нет, так может, вместе пообедаем?

– Ладно. Почему бы и нет? – она чуть было не пригласила его к себе.

У нее в холодильнике оставался какой-то салат. Но, конечно же, не стала. Она еще не была готова для того, чтобы броситься в кухню и начать стряпать обед для него. Трудновато было пока как ни в чем ни бывало, по прошествии десяти лет, бросаться в тот образ жизни, который когда-то приносил и ему и ей столько приятных минут. Очень может стать больно потом, когда все это во второй раз кончится…

– Энди, недалеко от твоей гостиницы есть одно чудное место «У печального Билли». Это на Пятьдесят шестой улице, между Бродвеем и Седьмой авеню. В сторону центра города. Это близко и ты не должен заблудиться. Через сорок минут встречаемся там.

Ресторан был полон народу. Он сидел в ожидании ее за стойкой бара, но столик уже был заказан.

– Мне было сказано подождать десять минут, ты чего-нибудь выпьешь?

– Перье с лимонным соком.

– Ты что, все помнишь о своей диете? – спросил он и улыбнулся.

И это была его прежняя улыбка, и она снова сидела с ним в той брайтонской кондитерской, уплетая пирожные с кремом и сокрушаясь по поводу своей фигуры, и пытаясь сообразить, с какой стати этот чудесный человек уделяет ей столько внимания…

– Я все еще помню очень многое, – ответила Лили.

– Ты такая же, как и была, и в то же время другая, – ласково произнес Энди.

Пальцем он дотронулся до ее щеки.

– Я забыл, что твои глаза меняют цвет, когда ты одета в синее.

На ней была темно-синяя блуза и брюки от Кэлвина Клейна в клетку тоже голубого оттенка и очень подходивший к ним по цвету пиджак. Синий был любимым цветом Энди. Неужели она выбрала его намеренно? Вряд ли она смогла бы ответить на этот вопрос, может все произошло помимо ее воли? Прикосновение пальца Энди будто обожгло ее щеку. Он довольно долго смотрел на Лили, его тигриные глаза не мигали за стеклами роговых очков, потом он опустил взгляд.

Через несколько секунд появился метрдотель, церемонно дотронулся до локтя Энди и отвел их к только что освободившемуся столику. Появился официант, весь такой свеженький, чуть агрессивный экстраверт.

– Привет, ребята. Меня зовут Бобби и я вас сегодня с полудня обслуживаю. Сегодня у нас… – и начал перечислять длиннющий список блюд, подлив, соусов, гарниров – невозможно было уследить, тем паче узнать, сколько это стоило и что собой представляло.

– Ты что-нибудь запомнила из этого? – спросил Энди, когда юноша удалился.

– Не думаю, что очень много. Достойная сожаления привычка не давать в руки меню, и она распространяется. Я всегда их ругаю, как могу, на телевидении, но… Сам видишь, каково мое влияние на массы, – с легкой грустью усмехнулась она.

– Кстати, здесь подают совсем недурной салат из спагетти.

– Терпеть не могу их холодными.

– Да отбрось ты эти твои островные предпочтения. Живете на йоркширском пудинге и ростбифе и безумно рады.

В конце концов ей удалось его переубедить, и они заказали этот салат – фирменное блюдо ресторана. Он был превосходен.

– Нет, мне кажется, что я все-таки люблю холодные спагетти, – признался Энди.

– Никакие это не спагетти, они с ними и рядом не лежали. Это фузильи, – Лили продемонстрировала ему макаронину, по форме очень напоминавшую штопор для открывания бутылок. – Разные по форме макароны по-разному называются и требуют других соусов и других рецептов приготовления.

– Если ты так настаиваешь…

Она перестала жевать.

– Что, я очень тебе досаждаю? Достаю тебя, как ты бы выразился?

– Может только совсем чуточку. Видимо, ты это делаешь для того, чтобы избежать разговора на менее приятную тему. Ты подумала над тем, что я тебе говорил?

– Конечно, подумала. Но мне хотелось бы обсудить сейчас не это, а другое. Этот твой вопрос ждет разрешения с тридцать девятого года, подождет и сейчас. Разве не так, Энди!

– Все правильно, – не стал спорить он.

Энди обладал даром без особого труда враз завоевать ее расположение. Так было всегда и так оставалось сейчас. И это поразительное умение слушать и вникать очаровывало не только ее, но и многих других людей, иначе это заставляло их выкладывать ему всю подноготную с тем, чтобы он потом соответствующим образом описал ее в своих книгах. Это в известной мере недоставало ей.

– Ты помнишь наш тот разговор несколько лет назад? О том, какими странными могут быть стечения обстоятельств?

– Помню. У меня осталось такое впечатление, что это был спор…

– Нам, кажется, никуда от этих совпадений не деться… Ладно, ладно, продолжай, я слушаю.

– Дело в том, что я связалась с «Группой Мендоза» и увязла в этих делах по уши. Мало того, мне кажется, что они прибирают меня к рукам потихоньку. Или, по крайней мере, кто-то, кто на них работает.

– Это меня не удивляет, они всех привыкли прибирать к рукам. Но как, черт возьми, тебя угораздило связаться с ними?

– Не только меня. Я лишь член вновь созданной компании. У меня еще двое партнеров. Один из них имеет долгосрочные связи с твоей всесильной семейкой и, разумеется, именно к ее представителю мы обратились за консультацией. А то, что мы собираемся осуществить – это их специальность.

– Да, запускать когти они мастера, здесь им нет равных. А это только ты одна считаешь, что эта история с душком или у тебя с твоими партнерами на этот счет нет разногласий?

– Один из партнеров придерживается того же мнения, что и я, а другого сейчас здесь нет.

Она чуть было не начала ему объяснять, кто такая Лой, но промолчала. Все это было очень сложным, кроме того, было полным-полно и других вопросов, требовавших ответов.

– Тот парень, с которым мы имеем дело, его зовут… – Лили замолчала и стала оглядываться по сторонам. – Может лучше и не говорить?

Энди покачал головой.

– Ты знаешь, мне все это начинает напоминать диалог двух персонажей из какого-нибудь романа Роберта Лэндлэма.

Лили пропустила иронию мимо ушей, достала из сумочки листок бумаги, нацарапала на нем имя Джереми Крэндалла и подвинула его к Энди.

– Это имя тебе что-нибудь говорит?

Прочитав, он отрицательно покачал головой.

– Ровным счетом ничего. Очень жаль, но это так. Я к их бизнесу никакого отношения не имею.

– Да, знаю. Но я лишь надеялась, что ты смог бы кое-что разузнать… Очень осторожно разузнать.

Он задумчиво надул губы.

– Спросить-то всегда можно. А вот что до того, чтобы, как ты выражаешься очень осторожно… Это трудновато. Когда речь заходит об иерархической лестнице и секретности, мои родственники ведут себя так, что мафия по сравнению с ними – жалкие кустари.

Лили упала духом.

– Именно этого я и опасалась.

– Не надо так сразу унывать, дорогая. Кто хочет, тот добьется и т. д. и т. п. Дай мне подумать над этим пару часов.

Он пожелал остаться с ней и после обеда.

– Может быть, погуляем в централь парке? – предложил он. – Или сходим посмотрим какой-нибудь фильм?

– Нет, не могу, мне очень жаль, но не могу. У меня много всяких дел. – В действительности же ничего такого срочного у нее не было.

Но темп, с которым их отношения входили в прежнее русло, приводил ее в ужас. Лили и Энди снова вместе, будто этого десятилетия одиночества и в помине не было. Но оно было. И его не вычеркнешь из жизни, и во второй раз она в эту трясину не ступит.

Они расстались. И она пообещала позвонить ему на следующий день. Но позвонить пришлось раньше, нынешним же вечером, после того, как она переговорила с Питером, который, как они и договаривались, появился, но никаких вестей с собой не принес.

– Что ты можешь сказать о твоем укрощенном Мендозе? – поинтересовался он.

– Он не укрощенный. И пока раздумывает, что ему предпринять в данной ситуации. Энди должен все обдумать, он тоже не семи пядей во лбу. Послушай, Питер, я хочу, чтобы ты с ним познакомился. Мне хочется знать, что ты о нем думаешь.

– Отлично. Кроме того, с Веллингтоном мне будет приятно познакомиться…

– С Веллингтоном? – не поняла она.

Питер усмехнулся.

– Мне на ум пришла битва при Ватерлоо.

– Ах, вон что! А я, по-твоему, Наполеон, так?

– Да.

– Не глупи. Вот что, я сейчас прикину, как все это организовать, а потом тебе перезвоню. Что у тебя там, на твоей повестке дня на завтра?

– Занят, конечно, но все в пределах норм. Только сообщи мне сразу же, как сможешь. Да, кстати, ты не видела последних биржевых сводок?

– Нет. Расскажи.

– «Бэсс и Деммер» соскользнули вниз на полпункта.

– Прелестно. Именно это мне и хотелось услышать.

Когда все трое встретились на следующее утро за завтраком, Энди высказал несколько иное мнение на этот счет.

– Если акции падают в цене, это означает, что напряжение спадает. Ажиотажный спрос на них отсутствует. Вам это должно быть на руку, я думаю.

Питер кивнул. На эту встречу он ехал полный предубежденности. Несколько лет назад, когда он был увлечен Лили и готов был влюбиться в нее по уши, над ними, как ему казалось, постоянно витал призрак этого человека и именно этот призрак все тогда и испортил, считал Питер. Кроме того, он явно психологически не был готов к встрече с кем-либо по фамилии Мендоза. Но, несмотря на все это, Энди произвел на него хорошее впечатление. Он был дружелюбен, не обнаруживал ни следа скрытности, в нем не было той ложной скромности, когда Питер упомянул о том, что читал большинство из его книг, и что они ему понравились. Этот человек обладал всем, что всегда симпатизировало Питеру в английских писателях – тактом, особым очарованием и суховатым специфическим юмором.

– У меня для вас кое-что есть. Немного, правда. Был бы рад сообщить больше, но думаю, что не смогу.

– В любом случае, сработали вы быстро, – сказал Питер. – Невероятно.

Они сидели в квартире Лили, а поэтому не было необходимости прибегать к конспиративным ухищрениям и можно было говорить в открытую.

Энди извлек небольшой блокнот.

– Джереми Крэндалл стал сотрудничать с «Группой Мендоза» семь лет назад. Сразу после окончания Уортонской школы бизнеса.

– Мне всегда казалось, что он из Гарвардской школы бизнеса, – недоумевала Лили.

– Это одно и то же, – вмешался Питер. – Одно отпочковалось от другого. Продолжайте, Энди.

– Он всегда находился в нью-йоркской штаб-квартире Мендоза и, судя по всему, должен был бы считать это признаком некоторой его недооценки. В их духе наиболее удачливых и ценных работников направлять в Европу, как правило, в Испанию, так сказать, для дальнейшего ознакомления.

– Следовательно, не исключено, что эта его афера с нами не санкционирована сверху, а лишь осуществляется по его личному хотению.

– Я сказал, что он вероятно должен считать себя недооцененным, – пояснил Энди. – Кроме того, мне известно, что он бегло говорит по-испански и два последних курса учился в Университете Саламанки.

Питер тихо присвистнул.

– Там его и кооптировали, как я понимаю. Разве не могли?

– Именно, – Энди захлопнул блокнот. – Но это лишь первое предположение, первое, что может прийти на ум. А может быть и наоборот: после того, как он побывал в Саламанке, оказавшись там случайно и научившись там лопотать по-испански, так вот именно после этого и по этой причине Мендоза и наняли его для работы в своей компании. Ничего таинственного в этом варианте развития событий нет.

Подперев голову, Лили задумчиво гоняла крошки от рогалика по гладкой поверхности стола.

– Ты прав. Но мы ведь хватаемся за соломинку. А что нам может дать дополнительная информация об этом Крэндалле? До тех пор, пока мы не сможем нащупать его ахиллесову пяту, все это не очень существенно.

Питера заботило другое.

– Скажите, а вы не можете указать нам источник этой информации? Ведь если есть кто-то, чьи подозрения совпадают с нашими, так нам уж лучше знать об этом человеке.

– Не беспокойтесь, – заверил Энди. – Я просто решил, – что лучшая маскировка – полное ее отсутствие. Информацию я получил от секретарши лондонского офиса. Я сказал ей, что одна газета обратилась ко мне с просьбой кое-что написать для нее о моей семье и о нью-йоркской фирме. Мои родственники никогда особенно не жаловали мою писанину, но знают, что ее я никогда не брошу и посему не очень-то препятствуют мне в получении кое-какой информации. Это все блестящий изворотливый ум моего братца, который предпочел сам предоставлять мне сведения вместо того, чтобы ставить меня перед необходимостью выдумывать их. Вот поэтому-то ничего загадочного в этой информации о Крэндалле нет и быть не может. Не настолько мне доверяют, чтобы санкционировать доступ к тем сведениям, которые хранятся в их сейфах.

– Сейчас пользуются не сейфами, – сказала Лили, – а банками данных. – Она встала и начала убирать со стола.

Мужчины поднялись и стали ей помогать. Когда все было закончено, все трое вернулись в гостиную.

– Хорошо, ребята. Есть какие-нибудь идеи относительно того, как нам действовать?

Питер быстро взглянул на Энди. Не нравилось Питеру его присутствие.

– Я, пожалуй, не буду вам мешать и пойду, – произнес Энди, будто мог читать мысли Питера. – Лили, я могу тебе позвонить потом, попозже.

– Да, позвони. – Когда Лили вернулась в гостиную, проводив Энди, ее первый вопрос к Питеру был: – Ну как, понравился он тебе?

– Очень понравился. Теперь я могу понять, что именно тебя в нем так притягивает, – голос Питера стал нежнее. – Ты же и сейчас любишь его, да?

Она тяжело опустилась в кресло.

– Думаю, что да. Я никогда не переставала его любить. Но меня приводит в ужас мысль о том, что он может теперь вернуться ко мне, а через какое-то время без всяких объяснений опять бросить меня. Во второй раз этого я не выдержу, Питер.

– Перестань, – нежно успокоил ее Питер. – Подумай хоть немного о себе, займись своей собственной жизнью. Пойми, эта пресловутая безответная любовь – страшная докука. Тебе говорит человек, который знает, что это такое.

– Верю я этому человеку, – она улыбнулась. – Как бы мне хотелось влюбиться не в Энди, а в него…

– Когда-то в стародавние времена и я этого хотел, – он поднялся и поцеловал ее в лоб. – Но я о другом хотел спросить. Лили, не кажется ли тебе, что молчание Лой затянулось, и мы не можем больше ждать?

– Кажется. Но что мы можем поделать?

– Ну подумай сама, все оперативные распоряжения исходят от Джереми Крэндалла. Он здесь самый главный, правильно?

– Правильно.

– Ладно. Ты и я, оба знаем, что он ведет себя не так, как следовало бы, темнит, явно преследует какие-то свои собственные цели или же представляет интересы других, словом, что-то от нас скрывает. Короче, доверять ему нельзя. Следовательно, нам остается действовать так, как нам подсказывает наша интуиция. Как ты думаешь?

– Нам необходимо встретиться с остальными членами правления компании, – не раздумывая ответила Лили. – И это я говорила еще тогда, когда этот южанин-нумизмат впервые был упомянут. С какой стати они должны последовать совету этого Рэндолфа Деммера и позволять пихнуть издательство этому типу из Нью-Мексико? Ведь их можно убедить, что они могут зарабатывать свои деньги и с нами.

– Так вот, мои мысли полностью совпадают с твоими, – согласился Питер. – И у нас с тобой должно быть два предложения, которые следует довести до их сведения сразу при встрече. Либо мы получаем от них какие-то серьезные заверения в том, что они не будут голосовать против нас и, таким образом, мы сумеем перетянуть голоса в свою пользу, либо мы возвращаемся к самому первому нашему сценарию и выкупаем акции одного-двух из них, и обретаем тем самым возможность контролировать компанию, – он зажег сигарету. – Это снова вернет нас к деньгам.

– Нет, – не соглашалась Лили. – Я не думаю, что проблема здесь в деньгах, Питер. Все дело в той дымовой завесе, которую распустил Крэндалл. Если принять во внимание, сколько мы имеем и насколько грандиозны наши планы, то не думаю, что какой-нибудь банк согласится оказать нам поддержку. До тех пор, пока мы не сможем убедить их в том, что акции будут проданы нам, а не этому миллионеру-коллекционеру. Вот тогда мы сможем провернуть эту сделку.

– Ладно, ты меня убедила. Значит мы должны стремиться овладеть этими акциями. Это наше исходное условие для переговоров.

– Да, именно это, – Лили направилась к столу и достала из ящика список членов правления. – С кого мы начнем?

– Я и так помню его наизусть, можешь мне не показывать, – заверил ее Питер. – И, полагаю, даже знаю, с кого нам следует начать.

– Уилла Крэйсон? Дочь, вызвавшая такое недовольство у покойного мистера Бэсса?

– Нет. Прошло двенадцать лет с тех пор, как умер Бэсс. У меня нет такого чувства, что миссис Грэйсон до сих пор носит по нему траур. Нет, это должен быть кто-нибудь из свеженьких, попавших в опалу. Мамочка Харви Майкла Деммера, например.

Назавтра, в четверг, во второй половине дня Лили занималась записями некоторых сцен для передачи, она была свободна до трех часов. Еще вчера было решено, что именно ей, а не Питеру, следует позвонить миссис Деммер.

– Если верить словам Харви Майкла, – размышлял вслух Питер, – мамочка не только боится этого старикашку, но и ненавидит его всей душой. Этого, конечно, маловато для нас, но все же мне кажется у тебя больше шансов, чем у меня.

И она согласилась. И стояла теперь в вестибюле дома на Восточной шестьдесят пятой улице в четверг, в одиннадцать утра под плотоядным взором лакея. Вчера вечером она разговаривала с этой женщиной по телефону. Теоретически неожиданный визит мог бы быть и результативнее, но на практике это было неосуществимо. Нынче уже не оставалось возможности просто так попасть на верхние этажи мало-мальски приличного манхэттенского дома, избежав допросов и выяснений. Лили наврала ей по телефону с три короба, убедив эту леди в том, что им следует побеседовать относительно будущей телепередачи Лили.

– Лили Крамер, – повторила ее имя эта дама. – Знаете, а моя кухня очень далека от совершенства. Даже когда был жив мой муж, мы часто ели в гостях или ресторанах. А сейчас и подавно…

– Я просто собираю материал для серии передач о манхэттенских квартирах и различных типах кухонь и мне хотелось бы взглянуть на вашу, – очень вежливо прервала ее Лили.

– Ну, если вам так надо, то поговорить можно. Заходите.

И теперь лакей этой самой миссис, изучив ее, принялся говорить в домофон:

– Да все так. Это именно та леди, которая рассказывает о ресторанах по телевизору. Я ее уже много раз видел. Это действительно Лили Крамер. Я в этом не сомневаюсь.

Лили должна была быть благодарна человеческой натуре. Бывало, проходя по улицам, обедая в ресторанах, делая покупки в магазинах, она замечала, что ее не узнают. Но стоило чуть подтолкнуть людскую память, хотя бы намекнуть, кто она есть, что они могли ее видеть по телевизору, и люди тотчас же ее узнавали. Может быть, и не узнавали, так делали вид. Люди не очень охотно готовы признать свою невежественность в отношении тех или иных событий культурной жизни, и Нью-Йорк в этом смысле не исключение. Она поблагодарила привратника и направилась к лифту.

Луиза Деммер имела светлые волосы с латунным отливом. Вероятно, ей лет пятьдесят пять, пятьдесят шесть, отметила Лили. Далеко не красавица: очень длинное лицо, почти полное отсутствие подбородка, но эти недостатки с лихвой восполнялись ее фигурой, которая и теперь была очень хороша. На ней было одно из платьев в стиле Дианы фон Фюрстерберг – одеяние, обернутое вокруг тела. Разумеется, теперь оно не было последним криком моды, но достоинства фигуры оно подчеркивало. Она поздоровалась с Лили за руку, и чего в этом жесте было больше: жадности до впечатлений или осмотрительности, Лили так и не смогла понять, и привела ее в гостиную, представлявшую собой жуткое смешение эпох и стилей, переполненную мебелью и безделушками, со стенами, на каждом квадратном дюйме которых что-то висело.

– Садитесь вот туда, будьте любезны, там лучше, – пригласила миссис Деммер Лили, кивнув на плюшевый диванчик, а сама устроилась на отороченной бахромой маленькой банкетке.

– Очень мило, что вы согласились встретиться со мной, – начала Лили. – Но с самого начала хочу сказать вам, что, по правде говоря, мой приход не имеет отношения к моей передаче.

Рот ее собеседницы открылся и в ту же секунду она вскочила.

– Ну вот что, леди, я не знаю, кто вы такая и какое вам до меня дело, но…

– Миссис Деммер, я действительно Лили Крамер. И у меня нет никаких преступных намерений по отношению к вам. Просто мне было необходимо увидеться с вами, а выложи я вам свою истинную цель моего прихода, вы вряд ли согласились бы встретиться.

Близко посаженные глаза Луизы приобрели палевый оттенок и сузились.

– Может быть, вы мне в двух словах объясните, что к чему, а потом выметайтесь отсюда…

– Хорошо, если вы желаете, все именно так и будет. Но прежде выслушайте меня, пожалуйста.

– Выслушать-то я вас могу, это ничего мне стоить не будет, не так ли? Вы ведь ничего не собираетесь предлагать мне купить?

Грабителей, насильников, убийц и бродячих торговцев нью-йоркцы всегда считали одним и тем же.

– Нет, разумеется, – заверила ее Лили. – Наоборот, это мне хотелось бы у вас кое-что приобрести.

– Что же?

– Вашу долю акций «Бэсс и Деммер».

– Господи Иисусе, – проговорила миссис Деммер. – Господи Иисусе, – повторила она. – И все лишь из-за них? Вам-то до этого какое дело? Кроме того, мой свекор собирается продавать компанию какому-то типу из Нью-Мексико, коллекционеру что ли.

– Он не сможет это сделать без согласия членов правления. Так же, как никто без вашего желания не может обязать вас продать акции кому-нибудь еще.

– Плохо вы знаете этого старого засранца, моего свекра, – Луиза уселась, первая вспышка миновала.

Теперь она снова поднялась.

– Господи Иисусе. – По-видимому, это было ее любимым выражением. – Мне нужно выпить. Хотите чего-нибудь?

На часах было четверть двенадцатого. Рановато. Но выпить было необходимо в интересах дела.

– Маленькую рюмочку шерри, пожалуй, если у вас есть…

– Может и есть, сейчас посмотрю. – Она пошарила в шкафчике, где стояли бутылки. – Это мой сын Харви обычно его покупает. Вот, «Дядюшка Пепе», это шерри, если не ошибаюсь.

– Да, да, – успокоила ее Лили.

Ей была подана объемистая рюмка, доверху наполненная вином.

– Благодарю.

В руках у Луизы оказался стакан, больше подходящий для апельсинового сока или воды, тоже почти доверху наполненный виски. С единственным кубиком льда.

– Нет, если уж я пью, то мне нужно выпить как следует. Ну, как вам шерри, ничего? Он там не превратился в уксус? Бог знает, сколько он там простоял. Скорее всего, это Харви его принес, больше некому. Он недели две назад уехал. Отправился в Европу. Жаль, что вы раньше не появились. Харви продал свои акции. Я думала, что этот старый ублюдок обделается от злости, если узнает… – она хихикнула.

– Я уже владею акциями Харви, миссис Деммер. – Сделав это заявление, Лили ждала реакции.

Тонкогубый рот вновь приоткрылся.

– Как это вы умудрились? Он ведь их продавал этому шустряку, который желал, чтобы все было шито-крыто. Питер-как-его-там?

– Питеру Фоулеру из «Фоулер-дистрибьюшн». Это мой партнер.

Миссис Деммер облокотилась на спинку и отхлебнула виски.

– Мне кажется, я понимаю теперь, зачем вы сюда явились.

– Надеюсь, что понимаете, вот что, миссис Деммер, я хочу заплатить вам за ваши бумаги больше, чем они сейчас стоят в открытой продаже. Два дня назад они упали до шести девяноста, вместо семи пятидесяти. Еще через пару дней они будут стоить снова шесть двадцать пять или того меньше. Потому что весь Уолл-стрит отлично понимает, что этот нумизмат из Нью-Мексико усядется на эти журналы своей задницей и будет на них сидеть так же, как сидел ваш свекор многие годы. Не думаю, что вам в этом случае можно будет рассчитывать на какие-то проценты. По крайней мере до тех пор, пока вы не расстанетесь со своим сентиментально-трогательным желанием сохранять существующий порядок вещей.

Блондинка разразилась смехом.

– Сентиментально-трогательным, говорите? Неплохое словечко. Славно вы меня поддели! Нет, там, где этот проклятый скот, где эти мерзкие журнальчики, там у меня никаких сантиментов нет. Когда я вышла замуж, мы с мужем была парочка детей, сопляков, по уши влюбленных друг в друга. Дело в том, что я была танцовщицей в шоу, а старику это не нравилось. Да он просто ревновал меня! Я могу чем угодно поклясться, что у него в одном месте очень свербит при мысли обо мне, – как бы в подтверждение она вытянула ногу, обтянутую нейлоном и обутую в туфель на немыслимо высоком каблуке. – Еще ничего? Как вы считаете?

– Великолепно, – призналась Лили и это была не лесть с ее стороны. – Вы заставляете меня позеленеть от зависти. – И это тоже было недалеко от истины.

Но дело было не в ногах этой леди.

– Уж не по причине ли моего владения акциями? – требовательно спросила блондинка.

Да, ума ей было не занимать, как и проницательности.

– И то, и другое, – не стала скрывать Лили.

– Верю вам. Так вот, этот чертов старик здорово осложнил жизнь моему Харви. Я имею в виду моего мужа, его ведь тоже звали Харви. А сына моего зовут Харви-Майкл-младший… Нельзя сказать, что этот окаянный Рэндолф не ставит его вообще ни во что. Так, конечно сказать нельзя, но… Но моя жизнь превратилась в сущий ад.

– Тогда почему…

– Тогда почему я руками и ногами не хватаюсь за возможность накрутить ему хвост? Это вы хотели спросить? Все не так просто. Видите эти апартаменты? Я ведь не владею ими, они не мои. Мой опекун – Рэндолф Деммер. То же самое относится и к моим доходам. Они тоже исходят из рук совета опекунов. Я, конечно, не верю в то, что ему удастся все это отобрать у меня, если ему вздумается. Во всяком случае, мой адвокат утверждает, что не сможет. Но усложнить мне жизнь он может.

Лили отпила шерри. В мозгах у нее вихрем носились варианты, предположения, идеи. У нее на раздумье выпало несколько лишних секунд, пока Луиза Деммер отправилась наливать себе еще порцию виски.

– Вам налить еще этого шерри?

– Нет, спасибо. Знаете, мне нельзя сейчас затуманивать голову. Насколько я понимаю, у вас шесть процентов?

– Ага.

– А у нас двадцать пять процентов. Так что, если вы продадите нам свои, мы заимеем тридцать один процент и забаллотируем любое решение вашего свекра.

– Остальные члены совета пойдут за ним, а все вместе имеют… – Луиза запнулась.

– Минус ваши и вашего сына. Тогда у них остается одиннадцать процентов, – закончила за нее Лили.

Все это было подсчитано уже Бог знает когда.

– Двадцать восемь и одиннадцать равно тридцати девяти. При этом количестве Деммер еще сможет осуществлять контроль, а если нам удастся перетянуть на нашу сторону еще двоих членов, то… А почему бы этим людям не пойти за нами? Мы ведь в состоянии обеспечить возможность повышения прибылей, в отличие от вашего свекра или его нумизмата из Нью-Мексико.

– Думаете, что вам удастся уломать Уиллу, так? У нее единственной довольно солидный кусок. А у остальных там всяких двоюродных-троюродных всего лишь по одному-два процента у каждого.

Лили не ответила, да и не нужно было отвечать: все цифры были хорошо известны.

– Но, как я уже говорила, – продолжала Луиза, – я не могу продать их вам. Этот старикан мне устроит такое…

– Что он может вам устроить? Кроме того, мы пообещаем вам хорошую цену. А если мы предложим вам контрольный пакет? Вы в будущем спокойно будете получать свою долю, да и сейчас вам отвалится неплохая сумма.

– Вы действительно можете это мне обещать? А, душечка?

Лили встала. Лицо ее оставалось серьезным.

– Мы действительно это можем обещать, миссис Деммер. И вы тоже, по-моему, заинтересовались нашим предложением. Вы ведь действительно хотите продать акции. Вы спите и видите, как бы свалить этого старикашку.

Ее собеседница пожала плечами.

– Это ни для кого не секрет. Да, хочу…

– Ну и хорошо. Я вам могу помочь сделать это, практически ничем не рискуя. Так вы собираетесь играть?

– Практически и совсем – не одно и то же, – заметила Луиза.

– Правильно, не одно и то же. Жизнь есть жизнь. Как вы уже имели возможность убедиться, в чем я нисколько не сомневаюсь.

– Да-да…

Еще несколько мгновений обе женщины продолжали смотреть друг на друга. Лили не собиралась открывать рот первой, впрочем, ей и не пришлось.

– Заинтриговали вы меня, – блондинка в очередной раз приложилась к стакану, – очень заинтриговали. Но я должна все как следует обдумать и посоветоваться с моим адвокатом. И потом дам вам знать.

– Отлично. Но не позже, чем через двадцать четыре часа. Я звоню вам завтра в одиннадцать утра.

– Скажи мне, если бы ставкой в этой игре была твоя собственная жизнь, – спросил ее потом Питер, – ты бы отважилась поставить ее на эту леди.

Лили подумала.

– Она продаст нам акции, – в конце концов ответила она.

Именно так все и произошло. Но оставалось еще одно условие.

– Мне необходимо получить от Уиллы заверение в том, что она будет голосовать за нас. И пока я не получу такого подтверждения, у нас не может быть никаких сделок.

Это было задачей Питера. Лили встречалась с Луизой Деммер в четверг, а ее ответ был получен в пятницу вечером. Питер сразу же позвонил Уилле Грэйсон и предложил встретиться, но ему было заявлено, что она весь уикэнд, вплоть до воскресного вечера, занята и готова была встретиться с ним не раньше конца воскресенья.

– Может к тому времени и Лой о себе даст знать, – с надеждой в голосе произнес Питер. – Не нравятся мне все эти дела без нее. Не уверен, что это вообще правомочно.

Потом в какой-то кофейне в центре города они пили кофе, заедая сэндвичами с тунцом.

– Мы не можем больше ждать, – рассуждала Лили. – На данной стадии мы ничем не рискуем. Это все лишь слова и обещания, никакой особой правомочности для них не требуется.

– Но меньше, чем через полчаса нам ведь предстоит серьезный разговор, – напомнил Питер.

Они собирались встретиться с руководством одного из банков неподалеку. Это был один из тех банков, с которыми Питер имел дело на протяжении нескольких лет. Там находился его личный счет и счет его фирмы, и избрать именно это учреждение для финансирования их предприятия было вполне логично.

– Я готов локти кусать себе, что мы не пришли сюда сразу же, а связались с этой «Группой Мендоза», – сокрушался Питер, когда они ждали встречи с представителем банка в оживленном вестибюле.

– Конечно, но ведь с самого начала Лой подала идею о том, что именно она будет все финансировать, и посему у нее все права быть заводилой.

– Ай, не напоминай ты мне об этом, – Питер действительно очень беспокоился за Лой.

Лили могла его понять. Она соглашалась с ним в том, что это действительно было весьма странным, что от Лой до сих пор не было вестей, тем более, что она словом не обмолвилась относительно своего местонахождения, но Лили особенно за нее не волновалась.

– Ничего страшного. Лой – женщина достаточно самостоятельная и вполне сумеет постоять за себя. Не понимаю, чего раньше времени психовать, нам же пока ничего не известно.

Их провели в кабинет для посетителей в глубине банка. Поздоровавшись с ними за руку, банкир уселся поудобнее в своем кресле, затем всем своим видом дал понять, что он весь внимание. И оставался таковым, пока Питер объяснял цель их визита, а Лили, изредка вставляемыми репликами, помогала ему.

Они решили объяснить банкиру все как было. И о сущности изданий компании «Бэсс и Деммер», о их содержании и о будущих планах «Эл-Пи-Эл». Это заняло около часа. Но человек, сидевший перед ними, не проявлял ни малейших признаков нетерпения или утомления. Лили и Питер подробно объяснили ему их намерения, не скупясь на логичную, по их мнению, аргументацию.

– Таким образом, нам необходим примерно миллион для того, чтобы суметь взять их под контроль и начать свою деятельность, – резюмировал Питер. – Ну, и как по-вашему? Стоит ли игра свеч?

Теперь настала очередь банкира выложить свои про и контра. Поинтересовавшись у Лили относительно ее отношения к курению и получив заверения в том, что она не имеет ничего против, он принялся медленно и сосредоточенно набивать табаком трубку и затем неспешно ее раскурил.

– По сегодняшним масштабам это весьма малое предприятие, Питер. Обычно такие дела не стоят и той бумаги, на которой они изложены.

– Хорошо. Но могут же быть исключения к тому, что считается, как вы выражаетесь, обычным?

– Иногда, разумеется, могут. Но мне не совсем понятна одна вещь. Вы утверждаете, что ваш консультант – человек из «Группы Мендоза». А они корифеи в такого рода сделках. Почему, в таком случае, вы обращаетесь к нам.

Этот вопрос не застал их врасплох и ответ на него был обдуман всесторонне. Инициативу перехватила Лили.

– Как Питер уже упоминал «Группа Мендоза» участвует лишь вследствие личных мотивов и личных длительное время существующих контактов с третьим партнером – сеньорой Лойолой Перес, и, кроме того, нам было заявлено, что «Группа Мендоза» тоже не занимается сделками, сумма которых менее двадцати пяти миллионов.

Банкир хранил молчание, посасывая трубку. Потом кивнул.

– Жаль, что здесь сегодня не присутствует эта сеньора Перес. Мне бы хотелось познакомиться с ней.

– Нам тоже очень жаль, – сказала Лили. – Но она в данный момент в Испании. Там же находится и большая часть ее состояния. Лой сейчас занимается тем, что ищет пути высвобождения дополнительных средств, необходимых нам для того, чтобы увереннее продвигаться дальше.

Банкир снова кивнул.

– Понимаю. Но это лишь часть проблемы. Ведь эти пять журналов, которые вы собираетесь затем продать, вряд ли смогут обеспечить вам покрытие ваших расходов на всю сделку. Второе, вам придется столкнуться с неприятельской корпорацией. Это тоже может доставить вам массу хлопот.

– Если у нас в руках будет контроль над ними, то этого не произойдет. Все неприятности могут исходить лишь от самого Рэндолфа Деммера. Что же касается остальных, то их интересуют лишь прибыли и собственное спокойствие. Стоит нам его убрать, остальные будут послушно играть по предписанным нами правилам.

– Возможно. – Трубка выпустила облачко синего дымка. – Мне необходимо будет обсудить этот вопрос с комиссией по займам, и я с ними посоветуюсь, естественно. Я уже и сейчас знаю, какие вопросы будут заданы мне и, полагаю, что их будет беспокоить примерно тоже самое, что и меня. Поверьте, я целиком и полностью одобряю ваш план и ни на йоту не сомневаюсь в истинности ваших намерений. Не говоря уже о серьезности всех финансовых обязательств, которые вам предстоит взять на себя. Я знаю, Питер, что вы первоклассный менеджер и уверен в том, что и мисс Крамер тоже имеет определенный опыт в этом. Именно ее репутация ведущей телепередачи и должна послужить будущему процветанию тех изданий, которые останутся. Но, тем не менее, я все еще вынужден говорить – может быть. Первое, это будет зависеть от того, насколько безболезненно вам удастся перетянуть на вашу сторону этих двух владельцев акций, – он взглянул на бумаги, выложенные перед ним Питером, – миссис Деммер и миссис Грэйсон, не так ли? Вам совершенно необходимо добиться их готовности к сотрудничеству, в противном случае мы вряд ли проявим интерес ко всему этому.

И с этим им пришлось уйти.

– Как насчет завтрашнего дня? – спросил Питер, когда они пили кофе в маленьком ресторанчике напротив банка, где только что были. – Ты занята?

Лили покачала головой.

– Нет, мне необходимо будет уехать. Но всего лишь на двадцать четыре часа. Я вернусь в воскресенье, ближе к вечеру. Это будет еще до того, как ты отправишься обольщать Уиллу Грэйсон.

Питер сосредоточенно размешивал сахар в своей чашке.

– Можешь, конечно, сказать, что это не мое дело, но позволь все же спросить – ты едешь одна?

– Нет, не одна…

– Ясно, – он положил свою руку на ее. – Будь осторожна, родная моя. Не попадись на удочку этому красавчику.

Она покачала головой.

– Нет, нет. Все это не то, что ты думаешь. Никаких романтических эскапад не предусматривается. Это поездка своего рода деловая.

– Мне кажется, сейчас у тебя и без того дел более, чем достаточно.

– А это не мои дела, а Энди. И только я одна могу в этом ему помочь.

Энди незадолго до этого обратился к ней: Лили, больше тянуть я не могу, мне необходимо побывать в Филдинге.

15

Нью-Йорк, Массачусетс, Испания, 1981 год.

Ехать было решено рано утром, через Бостон. Энди заехал за ней в субботу, когда было еще темно. Напрокат взяли «порше». Мощная машина с легкостью проглатывала бесконечные мили пустынных улиц Манхэттена.

– Если не ошибаюсь, нам надо ехать через мост Джорджа Вашингтона? – спросил Энди.

Пилотом была Лили. На коленях у нее была разложена карта.

– Да можно ехать и через него.

– Поехали, если ты не против. Когда я был ребенком, у меня была одна книжка, она называлась «Города мира». И там была фотография моста имени Джорджа Вашингтона. Мне он казался тогда самым прекрасным из всех сооружений в мире.

Они ехали по Генри Хадсон-Паркуэй. Тем временем светлело, и с противоположного берега реки медленно вырисовывался Джерси-Пэлисейд. Когда они добрались до моста, солнце еще не успело взойти и гирлянды огней на нем были подобны сверкающему ожерелью из драгоценных камней. Энди издал торжествующий клич:

– Вот он! Привет, мост! Я всегда знал, что когда-нибудь увижу тебя!

– Неужели это казалось тебе недостижимой мечтой? – поинтересовалась Лили. – А сейчас, когда у тебя есть на что жить?

– Понимаешь, дело не в средствах. Когда ты богат, богачом себя не чувствуешь. Во всяком случае, тогда ребенком мне это казалось совершенно недоступным. Мне вообще в детстве казалось, что я заключенный. Узник. Огромный дом, толпа слуг, все должно выполняться согласно предписанным ритуалам.

– Но теперь-то это кончилось, – сказала Лили.

– Теперь да. В особенности сегодня, – он откинулся назад, упершись руками в руль. – Долгожданная свобода, – пропел он. – Боже всевышний, наконец-то я свободен!

Его энтузиазм был настолько заразительным, что не мог не увлечь Лили, и та засмеялась.

В розоватом свете раннего утра они свернули на восток, на Кросс Ривер-Паркуэй, где почти не было движения, и поехали в направлении Меррита.

– Здесь дорога живописнее, чем этот Нью-Инглэнд-Труэй, – отметила Лили.

И Энди был тоже настроен на приятные впечатления. Они проехали мимо «Макдональдса»

– В Лондоне теперь тоже есть «Макдональдсы», но все-таки не совсем такие, как здесь, – просветил ее Энди.

– Теперь ты мне заявишь, что хочешь в Диснейленд, – сыронизировала Лили.

– Разумеется, и в Голливуде поглазеть на звездочек. Туда можно поехать и на автобусе. Или на самолете, где-нибудь позади устроюсь, где места подешевле.

– В Америке это называется «экономический класс».

– Неплохое название, – одобрил Энди. – Стопроцентно американское. Вчера вечером меня пригласили в один дом на ужин и потчевали там, кроме всего иного, еще и ячменными лепешками. И самое интересное, называли их «бисквитами». Можешь себе представить?

– Не забывай, что ты в Америке, – напомнила Лили. – Мы все привыкли называть как нам удобнее.

– Не забываю, что я в Америке и что ты – американка. И за это я тебя очень и очень люблю. Правда.

Лили промолчала, глядя на дорогу, набегавшую под колеса «порше» и время летело незаметно. Часам к девяти они были уже на границе Массачусетса, а в десять с четвертью на въезде во Фрэминг-хэм.

– Лучше свернуть здесь, – Лили сверилась с картой. – Ведь в Бостон нам не нужно. Если мы едем прямо в Филдинг, то заезжать в Бостон нет необходимости.

– Да, – согласился он. – Тогда повернем здесь. – И через секунду сказал: – Лили, ты чудо, что согласилась поехать со мной. Самое настоящее чудо. Тем более, если принять во внимание…

– Ничего принимать во внимание не следует. Я тебе говорила миллион раз – твои подозрения – дурь несусветная, во всяком случае, в отношении моей матери. Кроме того, я очень люблю Филдинг.

Много лет назад, когда она была молода, Лили считала, что миру ничего не стоит уподобиться ее мечтаниям, Лили не сомневалась, что в один прекрасный день они отправятся сюда вместе с Энди, и она покажет ему ее дом. Так должен был, по ее мнению, выглядеть их медовый месяц. Предусматривалось, что и Энди также влюбится в дом, как и она, и они купят его. И что он будет любить ее вечно, и они останутся вечно до глубокой старости. Да, все это было в прошлой жизни, очень и очень давно.

Лили собралась с духом и решилась на то, чтобы зайти в новый торговый центр на окраине города. Издали ей уже приходилось видеть его, и шок, испытанный ею от этого нововведения, был переносимым. Он ей казался больше и оживленнее, чем представлялось, но этого следовало ожидать.

– Все здесь по-новому, в мои годы здесь ничего такого не было.

– Непременный американский торговый центр. Не очень-то оригинальное сооружение, как ты думаешь?

– Не издевайся, Америка – новая страна, но, тем не менее, Филдинг тоже имеет свою историю. Это один из старейших городов Новой Англии. – Лили была не лишена американского патриотизма.

Она показала в сторону Хэйвен-авеню.

– Библиотека за следующим поворотом. Полагаю, начать следует с нее.

Он взглянул на часы на приборной доске «порше».

– Как мы славно уложились, у нас еще масса времени. Может быть, ты мне все же покажешь город? Ну, хоть немного…

– С удовольствием, если ты этого желаешь.

– Так вот, сначала проедемся немного, – решил Энди. – Это не для развлечения, поверь, просто мне необходимо взглянуть на тот фон, где развивались события, предшествовавшие Суоннинг-Парку.

– Хорошо. Тогда едем до следующего светофора. Потом мимо аптеки Кентов, она останется по левую сторону.

Но когда они доехали до того места, где должна была находиться аптека, Лили ее не увидела.

Там, где испокон веку помещалась аптека Кентов, красовался теперь какой-то ресторан с плотно зашторенными хлопчатобумажными занавесками окнами.

– Здесь была аптека Кента? – заметил Энди. – Или, может быть, ты перепутала поворот?

– Ничего я не перепутала, – не соглашалась Лили.

Она смотрела на магазины по обеим сторонам улицы. Среди них не было ни одного, который был бы ей знаком. Все это были дорогие магазины верхнего платья и сувениров. Здесь даже появилось нечто вроде художественного салона.

– Я была здесь сразу же по возвращении в Америку в семьдесят шестом году, – недоумевала Лили. – Но тогда здесь ничего подобного не было и в помине.

– Это возникло в противовес чудищу на окраине, – считал Энди. – Повсюду теперь так. Либо изменяйся со временем, либо на свалку. Непреложное правило любой главной улицы в любом городе на Западе, будь то Европа или Америка.

– Боже, а это что? – воскликнула Лили.

– Что случилось? – спросил Энди.

– Да вон, универмаг Пэтуортов…

Энди быстро посмотрел, куда она указывала. Его взору предстало здание из красного кирпича с громадными шарообразными фонарями и широкими ступенями, ведущими к главному входу, по обе стороны которого росли маленькие приземистые деревца. На вывеске стояло: ФИЛДИНГСКАЯ АРКАДА. Они подъехали к светофору и остановились на красный свет. Лили высунулась из окна и глядела наружу.

– Любуешься, как изгадили и продолжают гадить твой родной город? – с горечью спросил Энди. – Кому-то пришло в голову, что так должен выглядеть шик начала восьмидесятых.

– Боже мой! Ведь универмаг Пэтуорта простоял здесь сотню лет. С ума они здесь все посходили, что ли?

– Экономический бум… Что тут скажешь? Куда сейчас?

На светофоре появился зеленый свет.

– Налево по Вудс-роуд, – скомандовала Лили. «Порше» плавно свернул.

Она хотела что-то сказать, как вдруг в изумлении или ужасе прижала ладони ко рту.

– Остановись… – прошептала она сквозь пальцы.

Он тут же свернул к краю проезжей части и затормозил. Лили неподвижно сидела рядом, белая как мел, не в состоянии вымолвить ни слова.

– Что с тобой, дорогая моя?

– Посмотри! Нет, ты только посмотри!

Он не знал, на что он должен смотреть и что видеть. То, что предстало его взору, ничем особенным его не поражало. Вполне обычная, даже стандартная американская улица, обсаженная деревьями. Или когда-то обсаженная. Большая зеленая полянка перед комплексом одно– и двухэтажных домиков с плоскими крышами и стеклянными дверьми. Бетонные тропинки, по бокам которых рос декоративный кустарник. В основном постройки здесь были деревянными, некрашеными, посеревшими от дождей. Крыши были также из аккуратной, потемневшей от времени щепы. На другой стороне улицы был воздвигнут массивный щит, тоже из дерева «ПИТОМНИКИ ВУДС ХЭИВЕН». Чуть дальше еще одна дощечка, эта выглядела несколько менее презентабельно: «СОВРЕМЕННОЕ ЖИЛЬЕ В ДУХЕ ТРАДИЦИИ. ВЫСТАВОЧНЫЙ ПАВИЛЬОН И КОНТОРА ПРЯМО».

– Полагаю, что и это новинка? – поинтересовался Энди.

Он положил руку ей на плечо. На Лили были джинсы и он, прикоснувшись к толстой хлопчатобумажной ткани, почувствовал как она дрожит.

– Да, – все еще шепотом отозвалась она. – Боже мой, они же спилили почти все деревья!

Энди молчал, понимая, что сейчас не время говорить что-либо, как-то попытаться ее успокоить.

– Может быть, вернемся? Или поедем дальше?

– Дальше, – решительно сказала Лили.

Он медленно взял с места. И они поехали. У Энди было предчувствие, что сейчас ей предстояло увидеть нечто такое, от чего ей станет совсем невмоготу, но надеялся, что ошибется.

– Там дальше, примерно через милю, слева будут ворота. – Говорила она медленно, голос ее чуть дрожал. – Этих домов тоже не было тогда, когда мы жили здесь, но я их уже видела, когда была здесь в семьдесят шестом.

Они оставили позади крытые щепой серенькие домики. Энди показалось, что запас сюрпризов истощился и даже вздохнул с облегчением. Показались два огромных клена и несколько сосен.

– Это и есть те старые деревья, о которых ты говорила?

Лили кивнула, ее напряжение даже показалось ему осязаемым.

– Вот. Здесь…

Ворота на этот раз были распахнуты настежь, из-за разросшегося кустарника их почти не было видно. Если бы Лили не указала ему место, где свернуть, Энди ни за что бы их не заметил.

– Мне повернуть?

– Да… – пробормотала она.

«Порше» въехал на длинную дорожку, усаженную деревьями…

– Отсюда дом не виден, – пояснила Лили. – Вот оттуда, с того поворота. – Она напряженно вглядывалась вперед.

– У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, как мы будем объяснять причину нашего появления тем, кто здесь сейчас живет? – спросил ее Энди, стараясь говорить как можно легкомысленнее. – Мне кажется…

Что именно ему казалось, она так и не узнала. Едва миновав поворот, они оказались на стройплощадке.

Стройка эта была, судя по всему, начата недавно, но никакого дома здесь не было. На его месте была вырыта огромная яма, предназначавшаяся для укладки в нее плит фундамента, но пока в ней еще ничего не было. Издали сюда протянулась покрытая грязью дорога, она начиналась от питомников. Тут же, чуть поодаль, стояли два трактора и бульдозер. По случаю субботы вокруг было пусто.

Едва он остановил машину, как Лили буквально выскочила из «порше» и побежала по изуродованной протекторами и гусеницами земле. Энди бросился вслед.

– Лили! Пожалуйста, не волнуйся! Не надо. Нечего тебе здесь делать, ничего хорошего ты здесь не увидишь!

Она не обращала внимания на его призывы. Теперь Лили стояла на самом краю ямы и смотрела вниз. Энди подошел и стал рядом. Он попытался взять ее за локоть, но она, не глядя на него, отстранилась.

– Лили, – обратился он к ней.

Но она лишь потрясла головой и он умолк.

В нескольких метрах от них возвышался еще один наспех сооруженный щит. Постояв несколько минут в молчании, созерцая эту рану в земле, она повернулась и направилась к этому щиту. Энди пошел следом за ней и увидел слова: НА ЭТОМ МЕСТЕ ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ СООРУДИТЬ КЛУБ ПИТОМНИКА ВУДС-ХЭИВЕН. У ног Энди вдруг заметил лежавшую на земле маленькую книжицу, скорее буклет, кем-то случайно оброненный. Буклет был сырой, испачканный в земле, но он не погнушался, поднял его и, развернув, стал читать. Судя по изданию, дела у этих строителей были в порядке. Яркая обложка знакомила читателя с комплексом, мимо которого они только что проехали. На первой странице содержалась краткая историческая справка: «Город Филдинг был основан в 1649 году и юридически учрежден в 1680 году. К этому времени в Филдинге его жизнь во многом определяли две семьи: Пэтуорты и Кенты. Джошуа Кент построил мельницу у Уиллок-Стрим и обосновался на ферме Хэйвен. В 1682 году был прикуплен небольшой лесной участок, располагавшийся между фермой и мельницей, прежним владельцем которого был Эдам Пэтуорт, сумма этой сделки составила двадцать шесть тогдашних шиллингов…»

Стоявшая рядом Лили застыла в безмолвии. Энди, сложив буклет, сунул его в карман своей кожаной военного образца куртки, повернулся к ней и обнял ее за плечи.

– Пойдем, любовь моя, – тихо и нежно произнес он. – Вот так стоять и смотреть – только хуже будет.

Когда она подняла голову, он заметил, как по ее щекам катятся слезы. Какое-то мгновение Энди продолжал стоять в нерешительности.

– Пойдем отсюда, – уговаривал он.

Очень нежно взяв ее за локоть, он попытался отвести ее в машину. Они прошли уже несколько шагов, как Лили вдруг вырвалась и побежала вдоль дорожки, которая когда-то вела к ее дому. Энди инстинктивно последовал было за ней, но потом решил, что лучше не идти и стал смотреть вслед. Когда она скрылась из виду, он вернулся к машине и проехал до пересечения дорожки с улицей. А затем, заглушив мотор, стал ждать.

Лили не помнила, как она шла. Куда? Зачем и откуда? А теперь уже ниоткуда. Внутри она ощущала страшную пустоту, она казалась себе вырванной из времени и пространства. Никаких чувств не осталось. Ей чудилось, что ноги ее не касаются земли, что она в тумане плывет в никуда.

Лили механически повернула на дорогу и пошла вдоль оставшихся еще деревьев. Налево. Потому что направо находились эти ужасные новостройки. Теперь прямо по асфальту, по его черной гладкой поверхности. Ни людей, ни проезжавших машин она не замечала. Единственное, чего ей хотелось, так это как можно скорее уйти с этого места. Быстрее, как можно быстрее покинуть его… Она не заметила, как перешла почти на бег. Лили неслась, как никогда в своей жизни. Бежать было легко, земного притяжения больше не было, – ее нес туман…

Потом она почувствовала, что страшные удары ее сердца готовы оглушить ее, ощутила нараставшую боль в груди, перед глазами заплясали красные и зеленые круги. Она выбилась из сил. Лили остановилась, в изнеможении упала на колени и стояла так, упершись руками в землю и жадно хватая ртом воздух.

Она не могла потом сказать, сколько простояла так… Постепенно туман стал рассеиваться, глаза ее стали обретать способность различать окружающие предметы. Она упиралась ладонями в побуревшую траву. У левой руки она заметила молодой побег крапивы. Она во все глаза смотрела на этот росток, выбивавшийся из земли. Его листочки были еще очень маленькими, но зазубрины на них уже были явственно видны. Лили стала считать их. Шесть. Она подняла голову и осмотрелась. Берег был пустынным. Разве что какой-то человек сидел на берегу чуть вниз по течению. Ноги его были обуты в высокие сапоги, и в руках у него была удочка. Скорее всего, он ее не замечал.

Лили поднялась на ноги, все еще не вернувшись в реальность окончательно. Она была в состоянии воспринимать лишь небольшие объекты, мелкие детали, такие как шесть зазубрин на молодом листике крапивы. И больше ничего. Ее стало покачивать. Она чувствовала себя так, как будто на нее нашел приступ морской болезни. Волны тошноты накатывались откуда-то снизу. Сейчас ее вырвет. Инстинкт гнал ее в какое-то убежище, скрытое от посторонних взоров. И она отступила в заросли деревьев. Лили схватилась за полусгнивший ствол какого-то дерева, а другой рукой оперлась о молодую сосенку, и тут ее стало выворачивать наизнанку. Рвало ее страшно, судороги сотрясали ее всю, из глаз текли слезы. Желудок ее готов был выскочить наружу, теперь ее рвало уже просто горькой, отвратительно-зеленоватой желчью. Все!.. Лили подняла голову и выпрямилась. Она ощущала во всем теле страшную слабость и взмокла от пота, но тошнота куда-то исчезла. Головокружение тоже постепенно проходило, дышать становилось легче. Сломав несколько веточек сосны, она забросала экскременты и вернулась к речке.

Она знала здесь все – каждый изгиб, каждый обрыв. Каждый дюйм песчаного, поросшего травой берега. Ей хотелось умыться и еще сильнее – пить. Но в этом месте до воды было не достать. Берег был высокий, почти отвесный, речка протекала примерно в метре внизу. Лили следовало пройти метров десять-пятнадцать до того места, где берег был ниже и она бы смогла зачерпнуть несколько пригоршней воды. Рыболов оставался там, где стоял. Умывшись, Лили направилась в сторону дороги.

Энди ждал ее, сидя в машине. Едва завидев ее, он вылез и пошел ей навстречу. Он встретил ее молча. Лили первой подошла к нему, и он обнял ее.

– Мне показалось, что тебе лучше побыть одной, – сказал он.

Она лишь кивнула в ответ и обошла «порше».

Энди, открыв дверь, помог ей усесться, затем вернулся, сел за руль и вставил ключ в замок зажигания…

– Мы выедем отсюда, если поедем прямо? – спросил он.

– Нет. – Не могли они отсюда выехать из-за реки.

– Черт возьми! – Энди завел машину, развернулся и они поехали в обратном направлении туда, откуда въезжали сюда.

Когда они миновали новостройки, Лили не поворачивала голову ни вправо, ни влево, а молча смотрела перед собой. Они не разговаривали до тех пор, пока торговый центр не остался позади, почти до самого пересечения с главной улицей.

– Куда мы едем? – безжизненным голосом спросила Лили. – Тебе ведь надо было в библиотеку. Поехали в библиотеку. Со мной все в порядке, поехали туда.

– Нет, пожалуй, уж на сегодня хватит впечатлений. Давай как-нибудь в другой раз, – не соглашался Энди. – Не сейчас.

– Да нет, ничего, я чувствую себя вполне нормально. Действительно, со мной все в порядке. Надо сделать и то, ради чего ты сюда приехал.

– Надо, конечно, – он замедлил ход, потом снова встрепенулся. – Лили, пойми, я не хочу вести себя как какой-нибудь эгоцентрик и…

– Энди, давай вернемся. Поедем в библиотеку. И я хотела бы тоже там побывать. Не беспокойся, когда мы ехали сюда, она выглядела, как и раньше, так что никаких потрясений больше не предвидится.

И они поехали в библиотеку. На часах было половина первого, когда они поднимались по широким гранитным ступеням. Войдя в обширное помещение, Лили увидела, что оно по-прежнему заставлено темно-золотистыми дубовыми стульями и столами.

Здесь по-прежнему ощущался специфический запах книг и мебельной политуры. Правда, возле входа установили автомат с газированной водой. Лили остановилась возле него и заметила, что и здесь появились кое-какие новшества, например: НОВОЕ КРЫЛО БИБЛИОТЕКИ И ТУАЛЕТЫ, указатель был снабжен стрелкой, показывающей направление доселе не известное Лили.

Невнятно пробормотав Энди какое-то объяснение, она направилась туда, куда указывала стрелка и вскоре оказалась у двери с символом женского туалета. Свою сумку, где помимо прочего, лежали туалетные принадлежности, чудом сумела не забыть в автомобиле, и сейчас она была как нельзя кстати. Лили тщательно вымыла руки и лицо холодной водой, причесалась и подкрасилась. Эти обычные действия совершались автоматически, оставляя боль от недавно пережитого странствования где-то в глубине. Лили осмотрела себя и с облегчением установила, что не испачкала одежду. На ней были джинсы и короткая прямая куртка, из тех, которые обычно носят дровосеки и под ней свитер с высоким воротом. За исключением того, что она была бледнее обычного, Лили выглядела в общем неплохо для ее сегодняшнего состояния.

Вернувшись в читальный зал, она обнаружила Энди, который сидел за столом и сосредоточенно вглядывался в аппарат для чтения микрофильмов. Эта штука тоже была новшеством. Она уселась рядом, он оторвал взгляд от белого экрана.

– Ну как ты?

– Все о'кей!

И снова углубился в работу. Лили огляделась. В зале, в целом мало что изменилось. Вероятно, все новое сосредоточилось в новом крыле здания, в пристройке. Она была так им за это благодарна, что готова была разрыдаться от счастья.

Заметив на себе пристальный взгляд библиотекарши, Лили стала вспоминать, не были ли они знакомы. Женщине на вид было примерно столько же лет, сколько ей. Она вспомнила мисс Демел и невольно улыбнулась. Библиотекарша, подумав, что это адресовалось ей, ответила тем же. Лили встала и решила подойти к ее столу.

Первой заговорила библиотекарша.

– Ведь вы – Лили Крамер? Я не ошиблась?

– Нет, не ошиблись. Но, простите, я вас не помню, вернее, мне кажется, что я знаю вас откуда-то, но…

Ее горло еще саднило, и она была очень удивлена, что голос ее звучал почти как обычно.

– О нет, вряд ли. Дело в том, что я из Канзас-Сити. Мы с мужем переехали сюда лишь в прошлом году. Я вас знаю по вашей передаче. И еще потому, что нет в Филдинге человека, который бы вас не знал. Вы же здесь выросли.

У нее было такое чувство, что ей напомнили о какой-то другой ее жизни, проходившей в каком-то абсолютно ином временном измерении. И телевидение, и Нью-Йорк – все, что до сегодняшнего утра казалось таким важным, отодвинулось неизвестно куда и представлялось ей теперь частью некоего совершенно иного, иррационального мира.

– О! – ответила Лили. – Теперь понятно. Говорите, вы здесь всего только год?

– Да. Мой муж – программист, работает в Бостоне. Но он всегда мечтал пожить в деревне. И Филдинг для этой цели подходит как нельзя лучше. С одной стороны, он недалеко от такого большого города как Бостон, а с другой – очень тихий и можно сказать даже первозданный в какой-то степени…

– Сейчас уже не настолько, как когда-то…

Женщины беседовали, понизив голос. Мисс Демел не раз повторяла ей, что в библиотеках следует вести себя тихо, но все же нельзя прикидываться немым.

– Скажите, а вот эти новостройки на Вудс-роуд появились уже при вас? – поинтересовалась Лили.

Ей было необходимо это знать, хотя вряд ли бы от этого ей стало бы легче.

– Нет, нет, раньше, конечно. Все это началось довольно давно, несколько лет назад. А квартиры там действительно загляденье. Мы бывали там и видели. Но покупать не стали – дорого. Нам хотелось иметь две спальни. А квартиры с двумя спальнями стоят там больше сотни тысяч.

Лили кивнула. Снова в горле у нее набухал этот противный комок. Ей казалось, что стоит ей заговорить, как градом польются слезы.

– Мы тогда купили дом на Милл-стрит, – продолжала библиотекарша. – Он совсем старый и нам пришлось кое-что предпринять, чтобы он выглядел сносно. Теперь все дело лишь в кухне. Знаете, мне хотелось бы иметь такую кухню, которые вы показываете в вашей передаче.

Лили улыбнулась вымученной улыбкой.

– Ничего, еще обзаведетесь. Но спешить с этим не следует. Хорошая кухня требует времени и тщательного планирования, причем в меньшей степени, чем денег. Вы сами в этом убедитесь со временем.

К столу подошла какая-то женщина и библиотекарша занялась ею. Лили, воспользовавшись моментом, вернулась к Энди. Он по-прежнему сидел, склонившись над аппаратом. Рядом с ним на столе были разложены старые газетные вырезки с фотографиями, снятыми в Малаге. Когда она села рядом, он поднял голову и улыбнулся ей, проведя ладонью по ее щеке.

– Сильная ты женщина, – произнес он.

– Да-да, наша несгибаемая Лили, – вероятно это было задумано как шутка, но так не прозвучало. – Ну, нашел ты что-нибудь?

Он сразу оживился.

– Да… Но не думаю, чтобы это явилось чем-нибудь существенным. Вот взгляни сама.

Он отмотал пленку назад, показал ей как ее двигать и Лили, усевшись поудобнее, стала смотреть на экран. Перед ней была первая полоса газеты «Филдинг пост таймс» за двадцать пятое апреля тридцать девятого года. Здесь был помещен большой черный заголовок: «Аманда Кент разыскивается за убийство». История эта занимала пять колонок и потеснила остальные новости с первой полосы газеты. «Английская полиция разыскивает Аманду Кент, дочь Томаса Кента и его жены Джейн, проживающих на Вудс-роуд. Аманда обвиняется в убийстве ее мужа – Эмери Престона-Уайльда, виконта Суоннинга…» Далее следовало описание деталей убийства и исчезновения Аманды.

Внизу под статьей была помещена фотография Аманды, сделанная за пять лет до описываемых событий, в ту пору ей было девятнадцать лет. Этот снимок был сделан на каком-то официальном приеме. Аманда стояла в вечернем платье и двойной ниткой жемчуга на нежной шее. Ее распущенные волнистые волосы доходили ей до плеч. Очень красива была эта Аманда, но красота эта была какая-то стандартная, чуточку даже безжизненная. Может, все дело было в качестве фотографии и условностях, господствовавших в те времена. Лили стала смотреть пленку дальше. «Пост Тайме» был еженедельник и, насколько ей было известно, таковым и сейчас оставался, и в течение двух следующих месяцев он продолжал публиковать серию очерков преступления в Суоннинг-Парке и исчезновении Аманды. Она внимательнейшим образом просмотрела все эти выпуски, но не обнаружила хотя бы косвенного упоминания об Ирэн.

Лили оторвалась от аппарата. Энди сосредоточенно разглядывал газетные фотографии леди Суоннинг. Лили тоже посмотрела на них через плечо Энди, потом снова на экран аппарата.

– Нетрудно заметить, что и здесь и там изображена одна и та же девушка.

– Да, но вот здесь явно не хватает резкости, чтобы это точно определить… Может быть, и одна и та же, но… – Он пробормотал что-то невнятное.

Ей показалось, что это было ругательство и посему не стала переспрашивать. Он снова обратился к аппарату.

– Вот, хочу тебе еще кое-что показать. – Он быстро сменил пленку и некоторое время проматывал ее вперед, пока не нашел нужный кадр.

– Что ты вот об этом думаешь?

На сей раз на шапке газеты красовалась другая дата: 17 марта 1935 года. Заголовок сообщал: «Продан универмаг Пэтуортов». Внизу на фотографии молодая Ирэн пожимала руку лысоватому мужчине. На Ирэн было платье с длинными рукавами и пышными манжетами, а на мужчине двубортный костюм. Оба застенчиво улыбались в объектив.

Лили прочла заметку: «Мисс Ирэн Пэтуорт заявила сегодня о том, что ее четвертый кузен Генри Дэвис Пэтуорт из Ньютона приобрел права на владение универмагом на Хэйвен-авеню. Этот магазин вошел в историю Филдинга, как один из самых старейших. Он назывался «Главный универмаг Филдинга» до тех пор, пока отец Ирэн вступил во владение им и назвал его своим именем…» Далее в заметке говорилось, что универмаг перешел к Ирэн Пэтуорт после трагической гибели ее родителей и текст заканчивался такими словами: «… мисс Пэтуорт получила огромное удовлетворение от того, что формально универмаг не перестанет быть собственностью Пэтуортов».

Это выражение не могло не принадлежать Ирэн. Да и на фотографии была несомненно она, и никто другой. Лили долго всматривалась в пожелтевший от времени газетный снимок. Она бы все равно узнала на нем свою мать, даже если здесь не имелось бы пояснений или цитат. И дело было скорее не в различимости ее черт, а в ее позе, посадке головы. Разумеется, это была Ирэн, в этом не могло быть ни малейших сомнений. Затем ее внимание переключилось на снимок, сделанный в Малаге. Энди без слов подал ей маленькую лупу.

Несмотря на миниатюрные размеры, ее степень увеличения была очень велика. Такие используют обычно в редакциях газет при работе со снимками. Увеличение усиливало зернистость снимка и Лили пришлось долго вглядываться в лица обеих девушек, затем она снова присмотрелась к тому снимку, что был на микропленке аппарата. Наконец, она кивнула на фото, лежавшее на столе: среди этих женщин нет Ирэн.

– Мне тоже так кажется, – сказал Энди.

Произнесено это было нейтральным тоном. Если он и был этим разочарован, то виду не подал.

– А в Филдинской газете снята твоя мать?

– Да, это она. Я бы узнала ее из тысячи. – Она снова показала на снимок двух девушек. – Пару дней назад я тоже подумала было, что одна из них может быть Ирэн. Возраст вроде подходит. Но после того, как я сравнила этот снимок и тот, который был сделан четырьмя годами раньше, я уверена, что ее в Малаге тогда быть не могло.

– Похоже, что нет, – ответил Энди. – А вот, что касается другой, то не уверен. Я имею в виду Аманду Кент.

Губы Лили сжались.

– Дай-ка взглянуть на тот снимок, что в «Пост таймс».

Он снова занялся аппаратом, как вдруг у их стола снова возникла библиотекарша.

– Я помню, что вы это заказывали, – с этими словами она поставила на стол перед ними стопку переплетенных в кожу альбомов. – Это как раз из того периода, что и газета. Альбомы были размером примерно тридцать сантиметров на сорок пять в кожаном переплете темно-бордового цвета. Сверху золотом было вытиснено «На память». Чуть ниже – Средняя школа в Филдинге.

Энди непонимающе смотрел на них.

– Это школьные фотоальбомы, – объяснила ему Лили. – Обычная американская традиция. Память о незабываемых школьных годах, снимок выпускного класса. – Она стала их перекладывать. – Вот 1934 год. В том году моя мать закончила школу.

Они принялись листать альбом и обнаружили в нем несколько снимков Ирэн, тематика которых охватывала самые различные элементы школьной жизни. Эта информация послужила еще одним подтверждением их умозаключениям: ни одна из девушек, изображенных на снимке, сделанном в Малаге, не была Ирэн.

– Аманда Кент родилась в 1919 году, – уточнил Энди. – В каком году она должна была заканчивать школу?

– Давай-ка посмотрим 1937 год. – Лили нашла соответствующий альбом, но Аманды в нем не оказалось. После более тщательных поисков им удалось установить, что она была в классе «36».

– Закончить школу в семнадцать лет – я не вижу в этом ничего удивительного, – пояснила Лили. – Все зависит от того, когда у тебя день рождения.

Энди ее не слушал. Он был погружен в перелистывание альбома за 1936 год.

– Вот. Почти на каждой странице она, – отметил он. – Популярное дитятко. И мордашка премилая…

– Кенты в те времена имели в Филдинге очень большой вес, – Лили придвинулась поближе, чтобы видеть фотографии.

Со страниц альбома ей улыбалась Аманда Кент. Она сидела на санках, отплясывала на зимнем школьном карнавале. Играла в какой-то пьеске. Ей водружали на голову корону «Королевы вечера», и так далее. Все фотографии были черно-белыми, разумеется, цвет ее волос определить было невозможно, но на снимке они были светло-серыми. И очень был хорошо виден ее вздернутый носик и не было ни одного снимка, на котором она бы не улыбалась. Все были просто вынуждены ее обожать.

– Не похожа она на хладнокровного убийцу, – пробормотала Лили.

– Не похожа, – согласился Энди. – Редко кто вообще бывает похож на убийцу.

Человек, который минут десять назад уселся за соседним столиком, вдруг повернулся и негромко призвал их к порядку. Ему было лет семьдесят, может, чуть больше.

– Т-с-с, – еще раз повторил он. – Это вам библиотека, а не дискотека.

Энди скривил рожицу и снова склонился над альбомом. Сейчас он пользовался лупой, положив рядом с одним из снимков Аманды фотографию, сделанную в Малаге. Некоторое время он пристально изучал оба снимка, затем жестом призвал Лили. Она тоже посмотрела, затем повернувшись к нему отрицательно покачала головой.

– Черт, – выругался Энди, не обращая внимания на испепеляющий взгляд старика. – Так я и думал.

Энди пришлось однажды побывать в Бостоне. Поездка эта была связана с продвижением его новой книги. Город ему понравился. Они даже стали поговаривать о том, чтобы заехать туда после того, как завершат свои дела в Филдинге. Но вместо Бостона они направились на Запад, в Беркшир.

– Куда-нибудь, где потише, – заявил Энди.

Он посмотрел несколько путеводителей и карт, затем связался по телефону с каким-то отделом и они забронировали там номер.

Грейт Бэррингтон, куда они приехали, был еще одним городком, который вобрал в себя все черты Новой Англии. Недалеко располагался Тэнглвуд, известный своими летними выступлениями Бостонского симфонического оркестра, а в двух милях от центра города был отель «Гарсон Хаус». Он был собственностью человека, который в XIX веке сколотил себе состояние на хлопкопрядильном производстве, когда-то процветавшем в этой местности. Теперь этот отель подавлял своей викторианской архитектурой. И сады, его окружавшие, обещали истинное наслаждение после того, как весна по-настоящему вступит в свои права.

– Вы просили оставить для вас две комнаты, мистер Мендоза, – объявила женщина-портье. – Конечно, вы можете взять и их, но вероятно, вам будет удобнее воспользоваться двухкомнатным покоем?

– Ну, если только самым лучшим из ваших, – согласился Энди.

Она одарила его улыбкой.

– Конечно. Начиная с нашего фестиваля он зарезервирован надолго, но пока, в это время года, он обычно свободен.

Высказывание это было, пожалуй, слишком сдержанным. Могло показаться, что и гостей здесь, кроме Энди и Лили, не было.

– В данный момент мы предлагаем нашим гостям лишь завтрак, – продолжала женщина. – Полного пансиона не будет до июня. Неподалеку есть два-три очень приличных ресторанчика, где вы вполне можете пообедать. Вас это устроит?

– Вполне, – заверил ее Энди.

Покой был очень симпатичным. Окна обширной гостиной выходили в сад и на видневшийся в отдалении пруд. Сюда же в гостиную выходили и двери обеих спален. Ковры в одной из них были светло-зеленого цвета с пышными розами, обои в другой были нежно-голубого цвета, а ковер, устилавший паркетный пол, был темно-синим.

– Цветы для леди? – осведомился носильщик, доставивший их небольшие саквояжи.

– Непременно, – улыбнулся Энди.

Лили не успела еще ничего пожелать. Едва они вошли в этот роскошный люкс, как она сразу направилась к окну и стояла, очарованная видом в сад, предоставив мужчинам все устраивать. Когда Энди, дав лакею чаевые, закрыл за ним дверь, она все еще продолжала стоять.

Он подошел к ней и уже протянул руку, чтобы обнять ее, но вдруг передумал. Нет, рановато было для лобзаний и объятий, кризис еще не миновал. Рановато было претендовать на это. Энди повернулся, уселся в одно из удобных кресел и принялся набивать свою трубку.

Лили по-прежнему молчала. Минут через пять Энди спросил.

– Лили, хочешь я расскажу тебе одну историю?

– Любую, только пусть у нее не будет конца, например, такого: «… и жили они долго и счастливо». Так вот, к такого рода историям я не расположена, – выпалила она, не оборачиваясь.

– Нет, это не то, что ты думаешь. Хотя и начинается она традиционно, во всяком случае должна начинаться так: когда-то давным-давно… Очень давно это было. Это история о Мендоза. Я понимаю, что ты их не очень-то жалуешь, но тем не менее, она должна тебя заинтересовать. – Он добавил табаку в трубку, примял его и раскурил трубку.

– В Кордове говорят, что дом Мендоза был основан еще до того, как туда пришли римляне, до Рождества Христова. Никто это не в состоянии доказать, разумеется, но предание такое существует. А в V или VI веке уже нашей эры Мендоза были вынуждены сбежать в Африку из-за того, что евреев в те времена жестоко преследовали.

– Ничего в этом нового нет, я полагаю, – эта фраза была признаком того, что она все же стала его слушать.

– Нет, ничего нового, конечно. Но если верить легенде, в Африке они процветали. Однако, счастья так и не обрели, потому что никогда не считали Африку родным домом. – Он подумал о том, что следовало бы процитировать ей и семейный девиз, возникший именно в те времена: «Если я позабуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя…» Он мог бы спросить, есть ли у нее тот самый кусочек золота с древнееврейскими буквами. Но ему показалось, что пока не время для этого. И решил опустить эту часть.

– Предполагается, что они были ростовщиками, имели дело с финансами уже в те далекие времена и были очень богатыми людьми. Они страстно желали вернуться в Кордову и именно поэтому сотрудничали с маврами и даже оказали им финансовую поддержку для вторжения в Испанию. Когда войска победителей маршировали по стране в семисотом с чем-то году, Мендоза были первыми, кто следовал за ними. И они снова обрели свои земли у Кордовы. Тогда-то и был построен их дом, ставший их резиденцией. Я не знаю, где в этой истории правда, а где нет, но одно могу с уверенностью утверждать, что они продолжают жить в этом построенном еще в VIII веке доме и до сих пор.

– Повезло им, – комментировала Лили. – Но я, к сожалению, не знаю ни одного подходящего диктатора, который бы возжелал завоевать Филдинг. Да и к тому же, дома моего там больше нет.

– Да не в этом дело. – Забытая трубка лежала в пепельнице и Энди подался вперед, всем своим видом желая привлечь ее внимание. – Дело в том, что само по себе это небывалая вещь. Возникает вопрос: что же им приходилось предпринимать, чтобы суметь жить там в течение двенадцати с лишним веков? Ответ: и убийства, и шантаж и обычное воровство. Словом, дела, от которых у тебя бы волосы встали дыбом. И они ни перед чем не останавливались, никакая цена за это не казалась им слишком высокой. Если это было необходимо для достижения их целей, они шли даже на то, что меняли вероисповедание. Мендоза помогали свергать правителей. Родители могли убивать детей, и наоборот. Не было ничего такого, на что Мендоза не могли бы отважиться.

– И что, все это лишь из-за права оставаться в своем доме?

– Не думаю, что только из-за этого. Что до того дома, то он, строго говоря, сейчас не совсем тот, который стоял в те времена. Его разрушали, сжигали дотла, множество раз перестраивали, расширяли. Но что никогда не менялось, так это место, на котором он стоял. Этот дом стал теперь символом Кордовы. Ведь они с гордостью называют себя кордовцами, жителями Кордовы. Лили, я полагаю, что в этой истории есть немало поучительного и для тебя.

Она встала и задумчиво направилась к окну. Бросив взгляд на улицу, она повернулась и медленно прошествовала по комнате, рассеянно прикасаясь к вазам, ручкам кресел и потом уселась на один из стульев напротив Энди.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Умирать я не собираюсь, даже не собираюсь записываться в сумасшедшие и бегать по улицам, дико вопя. Но пойми, мне кажется, я все же немного свихнулась после того, как увидела, что дома моего больше нет. Пойми, я ведь его так любила… – добавила она, закрывая лицо руками как бы в отчаянной попытке отделиться от этого жестокого мира.

– К чему это, Лили? – он встал и опустился перед ней на колени. – Ты можешь мне объяснить, почему ты была так привязана к нему? Я понимаю, что это был красивый дом, ты мне об этом много раз говорила. Помню я и снимки, которые ты мне показывала. В том, что касается новых и красивых домов, ты знаешь толк. Ты ведь можешь построить еще один такой. Разве не так?

– Нет, ни в коем случае, – выдавила она из себя сквозь пальцы ладоней, прижатых к лицу.

– Пойми, твои психозы гроша ломаного не стоят. Извини меня, но это так. Я стараюсь быть точным, а не каким-то образом оскорбить тебя. Ты просто-напросто отождествила себя, свою личность, ее цельность с этим домом. Может это произошло потому, что ты никогда не знала своего отца, возможно и потому, что у тебя всегда были сложные отношения с матерью. Как бы то ни было – результат один – в твоем сознании этот дом превратился в символ чего-то вечного, дьявольски фундаментального. Здесь ты неправа. Разумеется, никто не станет отрицать, что это для тебя потеря, и она, вне сомнения, достойна твоих слез. Но дом снесен, разрушен и стерт с лица земли, но не ты сама! То, что представляешь из себя ты, это не кирпичные стены, скрепленные цементным раствором.

– Не было никаких кирпичей и никакого раствора. Только дерево и камень…

– Это не играет роли.

– Да, не играет. – Наконец Лили отняла руки от лица и посмотрела на него.

Энди продолжал стоять на коленях. Она наклонилась к нему, взяла в ладони его лицо.

– Знаешь, когда ты теперь стал взрослым, ты стал таким славным парнем, Энди. Благодарю тебя от всей души.

Он взял ее за руки.

– Вот так-то… Мгновенное исцеление по методу доктора Энди. Но бывают моменты, когда и это исцеление не помогает, во всяком случае, сразу.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, затем Лили очень деликатно освободилась от его объятий и встала…

– Уже поздно. И, если ты не желаешь остаться без ужина, то надо было отправиться на поиски какого-нибудь ресторанчика.

Они пошли в тот, который им порекомендовали в отеле. Он назывался «У кузнеца». Остатки кузни были перестроены в оригинальное заведение для приема пищи, привлекавшее заезжую публику из Бостона и Нью-Йорка. Здесь все было пронизано духом старых традиций Новой Англии.

– Раки, моллюски, поджаренная молодая треска, – стала перечислять Лили блюда, обозначенные в меню. – Типичная еда Новой Англии, но, боюсь, далековато мы с тобой отъехали от побережья, чтобы все это здесь умели как следует приготовить.

Ни он, ни она не могли решиться, что же им выбрать. Они долго изучали меню и подробно изучали каждое блюдо.

– Как насчет уточки? – осведомился Энди.

– Это не их фирменное блюдо, уток здесь вообще-то не очень жалуют.

– Тогда нам ничего, кроме ростбифа, не остается, – заключил Энди. – Я бы предпочел толстый настоящий американский ростбиф. А вот если дома кто-нибудь узнает о том, что я всерьез предпочитаю американский ростбиф британскому, то меня непременно сбросят с башни Тауэра.

Они заказали в качестве закуски прекрасные ребрышки и ассорти из моллюсков. На сей раз Лили все же поела, хотя и не очень много.

– Извини, я не особенного голодна.

– Съешь хоть немножко, – настаивал Энди, я не хочу, чтобы ты свалилась в обморок от голода по пути в Нью-Йорк.

Лили попыталась было последовать его совету, но вдруг вилка замерла в ее руке.

– Энди, я еще раз хочу вернуться к этой истории о твоей семье, которую ты мне рассказал. Речь шла об Испании. А как Мендоза оказались в Англии?

– Это тоже длинная сказочка. Их присутствие в Англии связано с торговлей вином, хересом. Эту историю я предпочел бы оставить на другой раз. Мораль той другой басни несколько иная и когда-нибудь, я полагаю, мне понадобится поведать ее и это окажется кстати.

Когда-то раньше он готов был выложить ей все сразу, будто они должны были вот-вот расстаться, и это наполняло ее душу болью. Теперь же, напротив, он неизменно намекал на какие-то отдаленные перспективы, будто он собирался быть с ней навеки, и это вызывало эмоции несколько иного порядка. Но Лили предпочитала не углубляться в них.

– Мне кажется, мы слишком сосредоточились на мне, – сказала она. – Но ведь и для тебя сегодняшний день был полон разочарований.

Он улыбнулся.

– Ты знаешь, мои разочарования не столь разрушительны. Мои разочарования означают лишь то, что мне придется начать поиски с другого конца и еще немного потрудиться.

– Что именно начать? Если на этом снимке нет ни Ирэн, ни Аманды Кент, что ты теперь станешь делать?

– Прежде всего, доверюсь моей интуиции, – начал он медленно. – Ведь все, что я делаю, основано, главным образом, на ней. Понимаешь, если я начинаю о чем-то догадываться, то продолжаю копать и копать, пока не наткнусь на подтверждение своих догадок.

– Значит, ты собираешься и дальше раскапывать эту историю?

– Да. И теперь я собираюсь вплотную заняться этим делом Суоннингов, ни на что больше не отвлекаясь. Слишком уж много раз мне приходилось откладывать это в долгий ящик. – Он налил себе и ей еще бургундского.

– Ты не очень будешь злиться на меня за это?

– Злиться? А с чего это мне на тебя злиться?

– Но ведь твоя мать…

– Моя мать ни на одной из твоих фотографий не присутствует и, скорее всего, не окажется героиней твоих историй. Говорю это тебе в последний раз. Нет такого средства, которое бы заставило меня поверить, что Ирэн Пэтуорт Крамер замешана в убийстве, во имя чего оно бы не было совершено.

Появился официант и убрал пустые тарелки. Лили подождала пока он удалился.

– Странное дело, я в такой ярости на нее, что мне сейчас даже уже хочется, чтобы она была здесь и посмотрела бы своими глазами на дело рук своих.

– Ты имеешь в виду, что не продай она дом тогда, эти горе-застройщики не подобрались бы так близко?

– Конечно. – Она вновь почувствовала, как на нее накатывает волна гнева. – Энди, давай сменим пластинку… Лучше расскажи мне, чем ты все эти годы занимался. Ответь мне, например, на такой вопрос, где ты живешь? Уж, наверное, не в этом крысятнике в Хакни?

Он усмехнулся.

– Да нет, конечно. Я купил себе дом в Кенсингтоне, в самом конце Бромптон-роуд.

Лили удивленно подняла брови.

– Очень мило!

– Да, довольно мило. Послушай, вот что я тебе хочу еще сказать. Дело в том, что несколько лет назад я женился.

Лили очень медленно и аккуратно поставила свой бокал на стол.

– Вот оно как… Понимаю. Да, тебе следовало сказать мне об этом, причем не затягивая.

– Да не смотри ты на меня так, я сейчас скорчусь от твоего взгляда. Все это выглядит не так, как ты думаешь. Это было просто недоразумение. Свадьба состоялась в семьдесят восьмом году, а развод – в семьдесят девятом. Она пожелала денежную компенсацию и мне таким образом удалось сохранить дом.

Желудок ее, поднявшийся было к горлу, снова был на месте. Она уже не чувствовала, как он готов был раздавить ей сердце… Боже мой, как это ему до сих пор удается так действовать ей на нервы!

– Как ее зовут? – Ее совершенно не интересовало имя жены Энди, но нужно было хоть что-то спросить, чтобы скрыть свою паническую реакцию.

– Ты только не смейся. Ее зовут Фиона. Фиона Фаррадей.

Лили захихикала.

– Нет, я извиняться за свой смех не намерена, это все ты сам. Понятно. Добрый вечер, Найджел. Конечно, вы были друг другу под стать. Такая парочка, просто загляденье…

– Да нет, понимаешь, не были. Она тотчас, как получила от меня развод, выскочила за какого-то французского виконта. Господи, ну почему мы говорим об этом?

– Мы заговорили об этом после того, как ты рассказал мне, что купил дом. Что это за дом? Хороший?

Но Энди послышалось в ее голосе что-то такое, что не позволило ему дальше распространяться на темы домов.

– Не хочу я больше рассуждать о домах. Хватит с нас домов на сегодня.

Сегодня Лили явно принарядилась для ужина. На ней было платье из мягкого шуршащего материала. Темное, но не мрачное, странного цвета: нечто среднее между синим и фиолетовым.

– Ты сегодня очень хороша, – заметил Энди. – Что это за материал?

– Шелк. Благодарю тебя за комплимент. Ты тоже выглядишь весьма неплохо. Я всегда хотела увидеть тебя в тройке от Сэвиля Роу.

– Я подумал, что мы сегодняшний вечер проведем в Бостоне, поэтому так и вырядился.

Он наклонился и дотронулся до ее медальона, тут же сообразив, что это могло быть воспринято как немой вопрос: это та самая вещица с древнееврейскими буквами, если не ошибаюсь?

– Да, это она. Несколько лет назад я приладила к ней цепочку и с тех пор почти не снимаю.

– Она явно как-то связана с Мендоза. Это часть того, что мне удалось выяснить во время тогдашней моей поездки в Испанию на Рождество семьдесят первого года.

– И именно это заставило тебя подумать, что…

– Да, – быстро ответил Энди, явно не желая останавливаться на своих обвинениях и подозрениях.

Чтобы отвлечь ее, он заговорил о том, что ему в свое время удалось узнать от Сьюзен. О том семейном девизе дома Мендоза, который родился в Африке и о дощечке на стене дома Мендоза в Кордове.

– Она точно знает, что эта дощечка существовала? – спросила Лили.

– Да. Вообще эта Сьюзен много чего знает. Ей очень хорошо даются разгадки шарад подобных этой. Твой кусочек имеет самое прямое отношение к моей семейке – голову на отсечение могу дать.

– Возможно, – сказала Лили.

Ей не хотелось увязать в обсуждении этих древних тайн. Весьма кстати появившийся официант принял заказ на кофе и коньяк.

– Нравится тебе испанский коньяк? – спросила Лили.

– Иногда да. Во всяком случае, если я в Испании, то мне там никакого другого пить не хочется. А где-нибудь еще он мне кажется резковатым. Не знаю, почему…

– Не могу с тобой согласиться. Одна моя знакомая впервые угостила меня им много лет назад. Ей пришлось прожить в Испании много лет, и она привыкла там к нему. И, знаешь, мне он тоже очень понравился.

– Может быть, спросить, есть ли он у них здесь? – Энди кивнул официанту.

– Не утруждай себя. Скорее всего, у них его нет. Да и я ничего не имею против французского.

– А где именно в Испании жила твоя приятельница?

Вопрос был задан скорее для проформы, чтобы поддержать наметившуюся было тенденцию обычной болтовни ни о чем, которая должна была отвлечь их от мрачных событий прошедшего дня.

– По-моему, в Мадриде. Она не очень-то любит говорить на эту тему. Но, тем не менее, предпочитает, чтобы и теперь к ней обращались на испанский манер и для всех она сеньора Перес.

Энди поморщился.

– Звучит несколько вычурно.

– Да нет, нисколько. Просто Лой так больше нравится. Она чудесная женщина. Очень интересный человек. Тебе она понравится.

– Ну, так представь нас друг другу…

– Может быть. Если ты еще будешь в Нью-Йорке к тому времени, как она вернется. Сейчас она в Испании.

Энди понимающе кивнул.

– Уж не она ли тот самый третий партнер, о котором говорил Фоулер, когда вы просили меня разузнать об этом Джереми-как-его-там.

– Да, это она.

– Ясно. Видимо, она действительно нечто особенное, я догадался об этом по глазам Питера, когда он заговорил о ней.

– Ты это тоже заметил? Питер влюблен в нее по уши. Ты не ошибся. Но эта любовь – безответная, насколько я могу судить… Во всяком случае, у нее к нему явно неадекватные чувства.

– Бедняга Фоулер. – Им принесли коньяк. Энди залпом выпил свою рюмку. – Кстати, Лили, я собираюсь пробыть в Нью-Йорке довольно долго. Если ты, конечно, не будешь против.

Эти слова вроде должны были бы обрадовать ее, а они ее испугали. Лили сжала в ладонях кофейную чашку, пытаясь согреть о нее свои заледенелые пальцы, но им что-то от этого теплее не становилось…

– Энди, ведь от моего хотения мало что зависит в твоих делах.

– Да нет. Сейчас уже зависит.

В «Гарсон хаус» они возвратились уже в двенадцатом часу. В комнате была прекрасная стереосистема, но ни одной пластинки. Владельцы отеля явно с большой серьезностью относились к увлечениям музыкой своих постояльцев, видимо полагая, что они все подряд меломаны и возят с собой свои фонотеки. Энди включил радио и настроился на какую-то станцию, передававшую Моцарта. Но через две минуты музыка кончилась и Моцарта сменил мужской голос, расписывавший тонкости ухода за пчелами и производства продуктов из меда в Нигерии. Он снова принялся крутить ручку настройки. Послышалась танцевальная музыка. Играл чуть старомодный джаз. Энди приглашающе раскинул руки. Лили с готовностью приняла этот призыв танцевать.

– Стареем мы с тобой, – сказала она. – Я уже забыла, когда танцевала.

– Да и мне самому не мешало бы подучиться, – признался Энди. – Хотя в свое время я этому уже учился. Ведь танцкласс – непременное условие воспитания детей в привилегированном обществе.

Она положила голову ему на плечо, и они стали танцевать под тягучее завывание саксофона и аккомпанемент нескольких гитар. Она чувствовала, чем этот танец должен был кончиться. Чувствовал это и он.

– Нет, не хочется больше, – сказала Лили, когда музыка замерла.

– Нет так нет, – он без протеста выпустил ее из своих объятий. – Пока ты сама этого не пожелаешь.

Лили думала, что не сможет заснуть, но ее сморило почти сразу же, стоило лишь ей лечь в постель. Но, проспав всего – несколько часов, она пробудилась. Часы на ночном столике показывали четыре часа пополуночи. Лили тихо лежала, прислушиваясь. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Впрочем, Энди никогда не храпел, насколько ей помнилось.

Каждая спальня имела отдельный душ. Лили отправилась в тот, что примыкал к ее комнате и посмотрелась в зеркало над раковиной. События прошедшего дня никак не отразились на ее лице. Выглядела она прекрасно. Конечно, это уже не двадцать один, но… Сокрушаться оснований не было, равно, как и удивляться некоторым переменам. Время не могло не оставить своих отметин. Кто-то, – она не помнит, кто, – сказал однажды, что готов прожить жизнь в тихом безумии. Она не из тех, кто живет в тихом безумии. Жить лишь надеждами на будущее она тоже не желает. Сегодня она еще раз убедилась, к чему это может привести… Огромная яма на месте ее дома и больше ничего…

Его дверь не была заперта. Со стороны постели тоже не доносилось ни звука.

– Ты спишь? – прошептала она.

– Нет, лежу и размышляю.

– И я не сплю…

– Я так и думал. Ты останешься со мной или моим надеждам не суждено сбыться?

– Именно об этом и я думаю. Не знаю, смотря по обстоятельствам. Но, что касается сегодняшней ночи, то твоим надеждам ничего не грозит. А уж после – не могу знать…

– Мило, ничего не скажешь.

Он поднял одеяло, и она проскользнула к нему в постель.

– Тепло? – осведомился Энди. – А то я закрою окно.

– Да нет, ничего. Пусть будет открыто. Энди, поцелуй меня.

– Сейчас поцелую. Но сначала я хочу кое-что сказать тебе…

– Слушаю.

– Я люблю тебя, Лили. Я давно тебя люблю… Раньше меня это пугало, теперь – уже нет.

Она не ответила. Она могла бы сказать, что тоже его любит – это было так – но не решалась произнести эти слова сейчас. Боль от воспоминаний еще не утихла. Она лишь крепче прижалась к нему. Ощущение было очень знакомым. И чудесным… Его губы нашли ее, и уста их слились в долгом страстном поцелуе. Энди обнимал ее, на Лили был лишь пеньюар, едва доходивший ей до середины бедер. Его рука проникла внутрь и ласкала ее кожу. Дрожащими пальцами Лили расстегивала пуговицы его пижамы.

– Сейчас, – горячо шептала она. – Хватит ждать… Я хочу тебя сейчас…

В половине шестого Энди остановил «порше» у подъезда дома, где жила Лили.

– Я могу оставить машину здесь? – спросил он.

– Нет, здесь нельзя, тебя оштрафуют. И, кроме того…

– Что?

– Энди, пусть это тебя не задевает, ну пожалуйста, не обижайся, но мне хотелось бы сегодня вечером побыть одной. Все это так… – Она в замешательстве потрясла головой.

И темные кудри ее заколыхались у него перед глазами.

– Я не знаю, что со мной… Не могу понять…

– Зато я понимаю тебя, любовь моя. Хорошо, конечно, лучше так. Тогда я прямо сверну в этот переулок и отправлюсь к себе в отель. Могу я позвонить тебе и пожелать спокойной ночи?

– Да, обязательно. – Знакомая улица, не раз слышанные звуки и привычные запахи постепенно приводили ее в равновесие, возвращали в реальный мир. – Но если вдруг телефон будет занят, не удивляйся. У Питера сегодня вечером должна состояться одна сверхважная встреча. И он собирался мне позвонить сразу после ее завершения. Похоже, разговор обещает быть долгим.

– Узнаю Америку. Ничего святого, даже в воскресенье вечером все в работе. Но я буду пытаться до победного конца.

Питер позвонил ей в четверть десятого.

– Привет, как прошел твой уик-энд?

– С одной стороны, очень даже ничего, с другой – ужаснее некуда. Как-нибудь я тебе обо всем расскажу. Но не сейчас, Питер, не заставляй лезть меня на стенку. Ты встретился с ней?

– С кем? – невинно переспросил он.

Лили почувствовала, как волнение мгновенно поднялось в ней от кончиков ее пальцев на ногах до лица, которое, помимо ее воли, мгновенно запылало и тут же это волнение сменилось буйной радостью – она понимала, что он не стал бы подтрунивать над ней и строить из себя дурачка, если бы все не решилось в их пользу.

– Ты же отлично знаешь, черт побери, кто. И у меня возникло сильное подозрение, что эта Уилла Грэйсон спала и видела, чтобы ты ей, сучке эдакой, пощекотал пузечко!

Питер рассмеялся.

– Ну, все выглядело не совсем так, конечно, она не совсем та женщина… Знаешь что Лили?

– Что?

– А то, что у нас с ней намечается серьезная сделка.

– Фантастика! Питер, что ты говоришь?! Ты уверен, что она согласится?

– Не сомневаюсь в этом. Она из тех, кому вынь да положь. Еще перед тем как мне уходить, она созвонилась с Луизой Деммер. Мне удалось подслушать разговор по параллельному телефону. Обе леди ворковали от удовольствия, не забывая, однако, подточить коготки для предстоящего сражения со стариной Деммером. Они ждут не дождутся, когда этот, по их словам, старый ублюдок, шлепнется в дерьмо и в нем увязнет.

Лили вздохнула.

– Знаешь, и я этого жду, с таким нетерпением, как и они. Вот уж никогда не думала, что во мне живет такая стерва!

– Самая очаровательная из всех стерв. Так, а теперь немного о другом. Тебе случайно не довелось ничего услышать о Лой?

– Ты знаешь, нет. Я проверила автоответчик, как только приехала. Ни слуху, ни духу.

Несколько секунд Питер молчал.

– Если до завтрашнего вечера ничего не будет, я вынужден буду кое-что предпринять.

– А что ты можешь предпринять?

– Еще не знаю. Может быть стоит связаться с американским посольством, попросить их разузнать. Ну не могу я смириться с мыслью, что она просто как в воду канула.

Лили по-прежнему пребывала в убеждении, что Лой, если задумает связаться с ними, то непременно сделает это, но убеждать в этом Питера было бесполезно.

– Хорошо. Но давай подождем не до завтра, а до послезавтра.

– Идет, – согласился он. – Ты можешь позвонить в банк с утра? Я намерен встретиться кое с кем и убедить их в том, что и моя компания в этом деле пригодится.

– Да, конечно. Тем более, что наш банкир хочет заручиться не только нашим честным словом. Как нам убедить его, что Грэйсон и Деммер будут играть за нас?

– Будет заготовлен протокол о намерениях. И нам всем следует его подписать. Может быть, даже завтра после обеда. Так что готовься.

Лили пообещала ему ничего не планировать на послеобеденное время и повесила трубку. Что-то теряешь, а что-то находишь, думала она. Конечно, ее потеря была ужасна, но и обретения были замечательные. И когда зазвонил телефон, она еще раз убедилась в этом. Положив руку на трубку, она не спешила снимать ее. Это мог звонить только Энди… И сознавать это было очень приятно, настолько приятно, что она готова была до бесконечности растягивать удовольствие от ожидания разговора с ним.

В это время в Мадриде наступило раннее утро. Лой пробудилась в украшенной золотом с белым и розовым спальне, являвшей собой олицетворение вкусов конца XIX века. Стиль этот был скорее французским, чем испанским, но ведь «Ритц» ничем иным и быть не мог. Лакеи в белых перчатках, в светло-голубых ливреях, хрустальные люстры, канделябры, золотые обои, узорчатые ковры и коврики нежных пастельных тонов – за те сорок лет, прошедших с того дня, когда она остановилась здесь впервые, отель этот ни капли не изменился.

Лой нажала кнопку у изголовья кровати. Не более, чем через три минуты в дверь раздался осторожный стук.

– Вызывали, сеньора?

На пороге стоял одетый в белое лакей. Тут же на низком столике оказался поднос, и вскоре она снова была одна. Не притронувшись к свежим рогаликам и маслу в серебряных приборах, Лой налила в тонкую фарфоровую чашку дымящийся кофе и добавила молока. Прихлебывая кофе, она связалась по телефону с консьержем отеля «Ритц», чтобы тот распорядился подготовить ее авто через полчаса. Кофе остыл. Но Лой больше не хотелось кофе. Ее желудок, казалось, был завязан на узел. Двадцати пяти минут ей хватило на то, чтобы принять душ, причесаться, облачиться в свитер, юбку, куртку и ботинки и спуститься вниз. Через десять минут она уже катила по Мадриду за рулем взятого напрокат автомобиля в направлении маленькой деревушки Санто-Доминго де ла Крус. Это довольно длинное название имело крохотное селение, затерявшееся в покрытых лесом горах и состоявшее едва ли из десятка небольших домиков, единственного магазинчика, где продавалась всякая всячина, и охотничьего домика, принадлежавшего некоему состоятельному мадридцу.

Лой непременно заплутала бы в бесконечных изгибах и поворотах узкой, напоминавшей скорее тропинку, дороги, если бы издавна не знала эту местность. Тут и там мелькали ручейки, весной превращавшиеся в бурные потоки стекавшей с гор воды. Теперь, когда зимние дожди шли на убыль, и приближалась ранняя в этом году весна, повсюду видны были синие пятнышки распускавшихся под первыми лучами апрельского солнца крокусов. Лой никогда не могла определить для себя лучшее время года в этих местах. Когда-то она имела возможность проводить здесь круглый год, но дни эти канули в лету. Это все было в той, другой жизни. Лой тряхнула головой, отгоняя назойливые воспоминания, лишь отпуская педаль акселератора перед очередным крутым поворотом.

Санто-Доминго де ла Крус появился перед ней как всегда внезапно. По обе стороны дороги возникли ряды неказистых домиков. На центральной площади или том месте, которое могло бы ею служить, имелись даже две заправочные станции. Она еще помнила времена, когда работник станции заправлял машины из заржавленной канистры, которую он наполнял из большого резервуара позади дома. Сами домики ничуть не изменились. Это были те же белые кубы под красной черепицей крыш и с зелеными ставнями окон. Она тихо миновала деревню. Никто из местных не мог узнать ее. Крестьяне уже закончили свою работу, к которой приступили спозаранку и теперь их жены шествовали за покупками к обеду.

С десяток настороженных глаз сопроводил приземистый «феррари», прошмыгнувший через Санто-Доминго. Жители увидели, как он свернул вправо и стал взбираться выше по холмам, не сомневаясь в том, что кто-то из богатеев направился в охотничий домик. Эти мадридцы с толстым кошельком бывали здесь частыми гостями.

За домиком присматривала древняя старуха. У нее, конечно, как и у всех, было имя, но она была настолько стара, что имени ее уже никто не помнил. Она и в молодости была не из высоких, а теперь, казалось, вообще пригнулась к земле, очень напоминая сварливого гнома. Невозможно было себе представить, что она могла хоть что-то помнить. Но едва Лой припарковала спортивную машину у домика, как старуха ей приветливо улыбнулась. Она узнала сеньору Перес.

– Вот кто к нам приехал! Здравствуй, девочка моя! Как у тебя дела? Надолго? Я уж думала, что и не увижу тебя больше на этом свете.

Лой расцеловала старуху в обе щеки.

– Ты никогда не умрешь, мамочка. Дон Диего не позволит.

Женщина сконфуженно пожала плечами, а затем рассмеялась неожиданно звонким для ее возраста смехом.

– Нет, бывает и такое, что даже нашему дону Диего не под силу. И ты, и я, мы обе это хорошо знаем, разве нет?

– Знаем, знаем… Кстати, он здесь?

– Нет еще. Он лишь сказал, чтобы я тебя ждала. Позвонил мне сегодня ночью и предупредил, что ты приезжаешь. – Слово «позвонил» она произнесла с гордостью.

Телефон имелся здесь лишь несколько лет.

– У меня есть для тебя кофе и «чуррос», твой любимый хворост. Заходи скорее в дом, а то холодно.

Старуха развела огонь в камине, предусмотрительно придвинув к очагу стол и два уютных креслица. Лой уселась на одно, вытянув обутые в ботинки ноги и выставив вперед ладони в надежде их согреть. Старушка принесла поднос с обещанным испанским завтраком. Кофе был крепчайший, «чуррос» – длинные, хрустящие, витые, горячие.

Несмотря на нервное напряжение, поездка пробудила у Лой аппетит. И Лой буквально набросилась на кофе и хворост. Где-то часы пробили одиннадцать.

– А дон Диего не сказал, когда появится? – спросила она.

Эта старушенция, по прозвищу Мамочка, относилась к типу состарившихся у одних и тех же хозяев слуг, которые настолько привыкают к своим работодателям, что, в конце концов, начинают считать тех своими детьми. Она заговорщицки улыбнулась.

– Нет, ему хочется, чтобы ты его подождала. Он хочет, чтобы все было сейчас так же, как в те давние времена, когда он приезжал, а ты…

– Да, да, я понимаю, – перебила ее Лой, нетерпеливо взмахнув рукой.

Старуха разговорилась. Она обрушила на Лой целый шквал комплиментов по поводу ее одежды и выразила полное удовлетворение тем фактом, что груди у Лой не обвисли.

– А вот у меня они уже висят, как соски коровьи, дорогая, – жаловалась она Лой.

В подтверждение этому она распахнула вырез на груди черного платья.

– И это все потому, что у меня было семеро детей, а у тебя ни одного. Это правда, что там у вас в Америке молодые женщины не желают иметь детей, пока им не стукнет тридцать?

– Некоторые не желают, это правда. И в последнее время таких становится все больше и больше, – призналась Лой. – Все с головой ушли в работу.

Она не стала прислушиваться к тому потоку опровержений и критики, которые вызвали ее слова. Больше всего ей хотелось, чтобы эта мамочка убралась отсюда поскорее и оставила ее наедине со своими не очень веселыми мыслями.

Чтобы решиться на эту встречу, Лой потребовалась целая неделя прикидок, раздумий и колебаний. Неделя ожесточенной внутренней борьбы, упорных поисков ответа на вопрос, что ей нужно и как ей защитить себя? Теперь ее разум прояснился. И ей необходимо было на какое-то время остаться наедине с собой и провести своего рода генеральную репетицию предстоящего ей чрезвычайно трудного разговора, но Мамочка продолжала сидеть и болтать с ней вплоть до полудня. Затем обе женщины услышали, как к дому подъехал еще один автомобиль.

– Это уже точно он. Пойду-ка посмотрю, – сказала старуха.

Лой осталась одна. Через минуту до нее донеслись звуки шагов двух людей, направлявшихся к дверям в гостиную домика. Дверь отворилась, и вошел Диего. Он не спешил приветствовать Лой и некоторое время продолжал смотреть на нее, оставаясь у порога.

– Вон.

Эта негромкая команда, подходившая скорее для собаки, была адресована старухе. Та повиновалась, но не бросилась к дверям, как испуганная кошка, а медленно вышла, сопроводив свой уход кашляющим астматическим смехом и вульгарными предположениями относительно крайне низкой способности своего хозяина.

– Кнута бы ей хорошего, – беззлобно ответил на это Диего, обращаясь к Лой.

– Ну, здравствуй, – добавил он.

– Здравствуй, Диего. Ты славно выглядишь.

– Ты – тоже. Как всегда молодая и красивая.

– Спасибо, – негромко поблагодарила она.

– Да-а… стало, быть, не забыла… А мне в последнее время казалось, что позабыла.

– Ничуть. Что могло навести тебя на эту мысль?

– Да эти твои делишки в Нью-Йорке. И то, что ты уже неделю в Испании, а позвонить мне соизволила только вчера вечером.

Такое начало разговора ее не удивляло. То, что он, вероятно, обо всем достаточно хорошо информирован, ничем необычным не являлось. Как и остальные, с кем ей уже пришлось встретиться. Так вот чем объяснялась их осторожность.

– Диего, ты ведь всех запугал. Я не смогла найти союзников. Даже Мануэля запугал. Куда подевалась его былая храбрость?

Он пожал плечами и направился к столу, чтобы налить себе большую рюмку коньяку из бутылки, предусмотрительно оставленной для него заботливой Мамочкой.

– Да-а… в прежние дни тебе и Мануэлю было храбрости не занимать. Поиздержался Мануэль сейчас. Но ты-то нет, а?

– Да нет. Мне кажется, и я уже не та. Не чувствую я себя такой смелой, Диего. Разве что, может быть…

– Отчаянной? – было видно, что ему доставило удовольствие ответить за нее.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. Никакой не отчаянной, потому что я уверена, что когда-нибудь ты поймешь, что все будет как надо.

– То, чем ты занимаешься в Нью-Йорке, никогда не будет «как надо».

– Господи, да почему, Диего? У меня малюсенький проектик, в который я вхожу сама, да двое моих друзей. Как, скажи на милость, это может задевать твои интересы?

– Это задевает мои интересы.

Лой, прежде чем спросить, сделала большой глоток бренди.

– Каким образом?

Диего улыбнулся.

– Знаешь, дорогая, нет надобности отвечать на этот вопрос. Не забывай, что встреча эта состоялась по твоему желанию. И мне кажется, что я еще не успел позабыть твои уверения несколько лет назад относительно того, что тебе никогда и ничего от меня нужно не будет.

– Прошли те времена, Диего. И оба мы это отлично понимаем.

Он покачал головой.

– Это твои ощущения, а не мои.

– Но мы же договорились, что расстаемся друзьями. И ты повел себя по отношению ко мне весьма великодушно. Почему же теперь ты вдруг стал вмешиваться в мою жизнь?

– Я не тот человек, который легко прощает, как тебе известно.

– Я не сделала тебе ничего такого, что потребовало бы твоего прощения.

Он пожал плечами.

– Может и так. Но основной капитал траст-компании после твоей смерти обязан перейти снова к семье. С какой стати я должен закрывать глаза на то, как ты растранжириваешь деньги на эту дурацкую затею с журналами?

Лой бросилась в контратаку.

– Диего, а почему, скажи мне, ты никак не можешь отойти от дел? И тебе, и Мануэлю самое время передоверить весь бизнес своим сыновьям.

Отличавшийся обычно сверхутонченными манерами Диего вдруг грубо харкнул в огонь очага. Было слышно, как зашипела слюна.

– Сыновья наши прогнили до основания…

– Что это значит? Как это понимать?

– Все эта демократия. Прогнили, разложились. Это видно по всему: по музыке, которую они слушают, по той грязи, которую они вычитывают из этих книжек, по тому, что они предпочитают смотреть по телевизору. Вся Испания сейчас гниет заживо. Хуану, моему старшему через полгода исполнится пятьдесят. А тебе известно, как он предпочитает проводить время? Он погряз в распутстве в Монте-Карло. И в своём теннисе. У него уже две жены. И этому человеку ты прикажешь отдать в руки ключи от дома Мендоза?

Теперь она понимала, что она всегда ненавидела в этом человеке, и именно это заставило ее однажды покинуть и эту страну, и его: его ортодоксальный фанатизм правого толка, демонстративная неприязнь ко всему новому, нежелание даже попытаться понять чужую точку зрения. И Лой уже не было желания обсуждать судьбу этого Хуана, имевшего несчастье быть сыном этого твердолобого монстра – своего отца Диего.

– А что ты думаешь о Мануэле, сыне Роберто?

– А с ним и того хуже. Он – тупица.

Некоторое время они не произносили ни слова.

Наконец, заговорила Лой.

– Я знаю одну молодую женщину, про которую уж никак не скажешь, что она прогнила и которая в общем-то заслуживает твоей помощи. И еще я знаю, что ты вставляешь мне палки в колеса. А Мендоза так не поступают…

Глаза Диего напоминали глаза газели. Сейчас они прищурились. Он пристально смотрел на Лой.

– Дорогая моя, много ты знаешь как поступают и как не поступают Мендоза. Помни об этом. К чему этот разговор?

– Присядь, – попросила его она, – присядь и налей выпить себе и мне, а я тебе кое-что расскажу…

К шести часам Лой вернулась в Мадрид. Машину она сдала служащему у входа и обратилась к консьержу с просьбой заказать ей билет на самолет до Нью-Йорка на завтрашний день.

– Желательно на вторую половину дня, – добавила она. – Мне бы хотелось завтра еще немного походить по магазинам.

– В пять часов есть самолет компании «Тран-суорлд». Прибытие в семь тридцать по нью-йоркскому времени.

– Это вполне подойдет.

Поднявшись в номер, она тотчас вызвала горничную, заказала чай и долго смотрела на телефон цвета слоновой кости, украшенный золотом. Ей необходимо было позвонить Лили… Питеру… И еще нужно было, конечно, переговорить с Ирэн, но это… Завтра.

Отдавшись переполнявшим ее эмоциям этого безумного дня остаток вечера Лой проплакала.

16

Нью-Йорк и Лондон, 1982 год.

– У вас такой измотанный вид, это из-за полета, да? – Лили подхватила один из принадлежавших Лой чемоданов на колесиках и поставила его рядом с другими. Питер, Лой и она приехали к Лой в особняк на Десятой улице.

– Да нет, дело не в полете. Дело в том, что было в Испании.

– И все впустую, – с горечью заключил Питер. – Все из-за того, что этот проныра Крэндалл обделывал какие-то свои делишки.

– Он ни в чем не виноват. Джереми всего лишь следовал указаниям.

Лой опустилась на софу, скинула туфли и подобрала под себя ноги.

– Питер, Лили, присядьте вон там. И пусть, ради Бога, принесут напитки. Садитесь так, чтобы я могла вас видеть. А теперь рассказывайте мне, что тут без меня было. Не уверена, что я все поняла из разговора в такси.

Питер хлопотал с бутылками и стаканами и объяснять пришлось Лили.

– Все очень просто – мы сделали, что планировали. – Она взглянула на часы.

Было восемь часов вечера.

– Если быть точным, в течение последних четырех часов мы овладели тридцать одним процентом всех акций «Бэсс и Деммер», и таким образом смогли забаллотировать Рэндолфа Деммера.

– Но как же вам это удалось? Кто продал вам остальные акции? И откуда вы достали недостающую сумму?

Чувствовалось, что Лой очень взволнована. Лили даже показалось, что эта поездка измотала ее сильнее, чем это было видно вначале.

– Акции мы приобрели у Луизы Деммер, матушки Харви Майкла.

Питер принес Лой виски.

– Вы помните, что этот сынок мне говорил? О том, как его мать терпеть не может Деммера? Мы подумали-подумали и выбрали ее в качестве нашей главной мишени, и Лили отправилась к ней в гости. И, как выяснилось, не ошиблись.

– Это-то, более или менее, понятно. Но откуда вы достали деньги? – допытывалась Лой. – Джереми утверждал, что нет смысла вступать в дальнейшие переговоры с членами правления «Бэсс и Деммер» до тех пор, пока у нас не будет дополнительных свободных денег. Тогда как…

– Джереми лгал вам как… – перебила ее Лили. – Он решил воспользоваться нашей неопытностью в этом деле.

Питер налил для Лили шерри. Она взяла бокал, но пить не спешила.

– Вот что нам следует уяснить себе. Мы не знаем, по какой причине, но уже на полдороги к тому, что мы решили назвать нашим планом игры, Крэндалл стал давать нам не те советы. Самый худший из них касался дополнительной суммы денег для окончательного завершения нашей операции. Питер и я поняли это, вскоре после вашего отъезда в Испанию, и затем отправились с ним в один знакомый банк, который впоследствии любезно предоставил нам заем.

– Все это было не так уж просто, – признался Питер. – Но особых препятствий и сложностей не было. Пять журналов, от которых мы решили отказаться, нам удалось продать. Так и должно было быть – мы на них и не рассчитывали. И… – он посмотрел на Лой. – Лили права, сейчас, видимо, не время для серьезного разговора. Вы выглядите очень усталой. Все эти тонкости, связанные с получением банковского займа, я предпочел бы оставить на потом. Сейчас время пока терпит.

– Лишь об одном вам следовало бы узнать сейчас, – продолжала Лили. – Мы подписали с Уиллой Грэйсон обязательство, что она проголосует в нашу пользу. За это мы пообещали, что предоставим ей возможность приобретения привилегированных акций в компании «Эл-Пи-Эл». Таким образом, мы сможем не только побить Деммера, но и обрести контроль над советом правления.

Лой не смотрела ни на Питера, ни на Лили. Она уставилась в пространство перед собой.

Питер поднялся, подошел к ней и стал массировать ей голову и плечи.

– Конечно, пока вас здесь не было, это был сущий ад и нервотрепка. Очень, знаете, трудно, когда не с кем проконсультироваться. Мы должны были действовать быстро, вас здесь не было, возможности связаться с вами тоже не было. Мы ведь представления не имели, где вы и что с вами.

– Как бы то ни было, – Лой положила свою руку на его и даже сумела улыбнуться.

Правда, улыбка получилась очень вялая…

– То, что вы сделали – единственно правильное. Ведь ваша победа – лучшее свидетельство тому, что вы поступили правильно.

«Диего тоже поступал правильно, – размышляла Лой. – Давил ее, душил, выкручивал как мокрую тряпку, выворачивал ее наизнанку, пока не обрел возможность разобрать ее на части. Теперь после всех этих лет он, наконец, сумел победить ее. Да, Диего теперь был победителем…» Лой взглянула на Лили и почувствовала, как на глаза навертываются слезы.

Лили не заметила этого. Она была поглощена воспоминаниями от триумфа сегодняшнего дня.

– Лой, у меня к вам один вопрос. Вы можете объяснить, почему Джереми Крэндалл вел себя так? Каковы мотивы его поступков?

– Нет, у него никакой личной мотивации. Он выполнял то, что ему сказано. – Лили показалось, что Лой не желала распространяться на эту тему, хотя взгляд ее говорил о другом. – Поймите, я не могу вам объяснить, в чем дело. В чем состоит суть этого. Это имеет отношение лишь ко мне одной и… и к кое-кому еще в Испании…

Лили чуть было не спросила, уж не носит ли этот «кое-кто» фамилию Мендоза?

«Нет, – подумала она, – не сейчас и не здесь».

– Ладно, если вы не желаете говорить, не надо. – Лили допила шерри и поднялась. – Как я понимаю, это не имеет отношения ни ко мне, ни к Питеру, ни к «Эл-Пи-Эл». И затрагивает сферу ваших личных дел. Если это так, значит так. А сейчас, я полагаю, нам следовало бы оставить вас в покое и дать вам возможность выспаться.

– Не уходите, – попросила Лой. – В любом случае спать я не смогу. Оставайтесь. Если вы не ужинали, то можно организовать и ужин.

Лили покачала головой.

– Нет, я, к сожалению, не могу, дорогая. Может быть, Питер…

– Действительно не можешь? – спросила Лой.

Было видно, что Лой не хотела, чтобы Лили ушла.

– Не может, – вмешался Питер. – Тут, пока вас не было, еще кое-что произошло. Возвращение друга юности. Старой любви Лили.

Питер говорил ироничным тоном, казалось, возможность проинформировать Лой об этом доставляла ему удовольствие.

– Не надо сейчас об этом говорить. Я сама все объясню Лой, но не теперь, – быстро сказала Лили.

Сказано это было не только быстро, но и резковато. Питер пожал плечами.

– Как знаешь…

Лой переводила взгляд с одного на другого, потом поднялась, но Питер мягким жестом усадил ее на место.

– Сидите, сидите, я сам провожу Лили.

Он последовал за Лили в фойе. Когда они были достаточно далеко от гостиной, Лили раздраженно зашептала Питеру:

– Ради всех святых, Питер, не надо было этого говорить ей. Дело в том, что она как-то может быть связана с этими Мендоза. Мы же об этом ничего не знаем… И мне нужно время, чтобы сочинить правдоподобное объяснение относительно Энди. Питер озадаченно хлопнул себя ладонью по лбу.

– Вот идиот! Как это я мог об этом забыть!? Осел, да и только!

– Ладно, не кори себя. Ничего страшного не произошло. Но больше не заводи разговора о нем. И не засиживайся, она ужасно выглядит, ты что, сам не видишь?

– Меня больше устраивает считать свое присутствие здесь как своего рода транквилизатор для Лой, – с лукавинкой в глазах прошептал ей Питер. – Это обычно принято называть трогательной заботой о любимом человеке.

И, как выяснилось позже, Лой против его присутствия именно в таком качестве ничего не имела. Питер уехал от нее далеко за полночь.

Лили обещала Энди встретиться с ним в «Хилтоне» и посидеть за стаканчиком на сон грядущий. Приехала она в четверть одиннадцатого. Он ожидал ее в баре, сидя за стойкой и уставившись в свой стакан с уже растаявшим льдом. Она незаметно уселась на табурет рядом.

– Привет! А почему у нас взгляд приговоренного к повешению?

Он вздрогнул и повернулся к ней.

– Ты? – спросил он и поцеловал ее в щеку. – Все из-за тебя…

– Из-за меня? А в чем дело?

– В том, что ты опоздала. Я уже не сомневался в том, что ты не придешь.

Лили не ответила. В это время показался бармен, и она заказала для себя «перрье» с лимонным соком, и когда ей его принесли, они пересели за маленький столик в углу.

– Ты раздумывала идти или не идти сюда? – продолжал допытываться Энди.

– И мыслей таких не было. Просто кое-что меня задержало. Подруга моя заехала за мной позже обычного, потом нам пришлось поехать к ней и побыть там. Это заняло времени больше, чем я предполагала.

– Мне приходится платить за свои прежние грехи, тебе не кажется? – тихо спросил он. – В ожидании того, что ты без предупреждения исчезнешь. Как я в свое время…

Лили поигрывала тонкой трубочкой в своем стакане с минеральной водой.

– Знаешь, это очень любопытно, что ты сейчас трактуешь все именно так. Но все дело в том, что такие мысли – не самая хорошая основа для отношений. Как ты думаешь?

– Не очень хорошая.

– Так, стало быть, что нам делать и как быть? – Она наклонилась к нему. – Как нам быть, Энди?

– Смотря по обстоятельствам. Я, например, знаю, как.

– Может быть об этом лучше сказать мне? На этот раз я очень хотела бы знать точно, чего лично ты хочешь.

Нарочито медленно он отнял ее пальцы от стакана, который она удерживала, и переплел их со своими.

– Я хочу, чтобы мы провели остаток жизни вместе. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Лили ответила не сразу, слишком важным было сказанное сейчас. Не могла она так быстро разобраться в этом вихре разноречивых эмоций. Слишком неожиданно все на нее навалилось. Кроме того, ждали ответа и другие вопросы. В ее жизни наступала полоса, когда утрачивалась стабильность, это требовало от нее не менее важных решений и в других ее областях. Она все еще опасалась своей уязвимости для него.

– Не сейчас, – сказала она. – Теперь моя очередь сказать, что мне потребуется время.

– Ладно. Но это, случаем, не означает, что ты меня отправляешь подальше? Лили, скажи, ты не хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, ни в коем случае не означает, чтобы ты ушел… Не уходи, Энди. – Ее голос перешел в шепот.

– Не уйду, – пообещал он.

Через два дня, когда у нее состоялся разговор с Лой об Энди, Лили уже была в состоянии более или менее четко облечь отношения с Энди в слова.

– Когда-то я его безумно любила. Мне было невыносимо больно, когда он покинул меня. Я и сейчас его люблю, но я не в состоянии сразу позабыть все… Скажите, в этом, по-вашему, есть смысл?

– Есть, – Лой помешивала кофе, целиком сосредоточившись на этих однообразных круговых движениях.

Ей требовалось занять чем-то свои руки.

– Мне, по крайней мере, этот смысл ясен. Может быть, не будь этот человек одним из Мендоза, я не смогла бы понять все это, но поскольку это так, то я понимаю…

– Тот ваш приятель в Испании, который так не желал, чтобы мы приобрели журналы, он ведь тоже Мендоза, как я полагаю?

Лой кивнула.

– Я знала, что ты догадаешься. Да, Мендоза… Это вообще весьма своеобразные люди. Не сразу их полюбишь, это точно. Тем не менее, в чем-то они, несомненно, замечательны. – Она накрыла своей ладонью ладонь Лили. – Кроме того, они могут быть еще и очень опасными, дорогая…

Именно то, о чем ей уже однажды говорил Энди. Несомненно, это правда. Это не могло быть неправдой. Но среди них было и одно исключение.

– Энди не опасен, – не соглашалась Лили. – Он ни в какое сравнение со всей семьей не идет. Я говорила вам, он их сам терпеть не может. И, прошу вас, не пытайтесь его судить огульно. Мне бы очень хотелось, чтобы Энди вам понравился.

– Я тоже хочу, чтобы мне понравился этот твой необычный Мендоза, – добавила Лой, улыбаясь. – Правда, хочу. Когда же ты нас познакомишь.

– Скоро, – пообещала Лили. – Вот устроим вечеринку вчетвером: двое на двое – вы, Питер, Энди и я.

– В моем-то возрасте вечеринки двое на двое?! – шутливо укоризненно произнесла Лой.

– Вы женщина – без возраста, – опровергла Лили.

Сегодня Лой и вправду выглядела отдохнувшей и посвежевшей. Снова прежняя Лой. Не та, что позавчера вечером.

– У каждого есть свой возраст. И я не устаю это повторять Питеру. Он может вести себя иногда очень неразумно. Он заслуживает кого-то, более подходящего по возрасту.

И, видя, что Лили собирается протестовать, остановила возможные ее контрдоводы жестом руки.

– Хорошо, хорошо, не вы, согласна. Но кто-нибудь, кто на вас похож…

– Знаете, люди обычно не склонны задумываться в вопросах любви о том, чего они заслуживают, а чего нет, – сказала Лили. – Большинству из нас нужно именно то, чего они желают.

– Да. И неважно, какие последствия это будет иметь в будущем.

Хорошее отношение к Питеру перевесило и Лили бросилась защищать его.

– Я не сомневаюсь в том, что Питер может быть только хорошим для того, кого любит. Он очень милый человек и он любит вас, и вы это знаете.

– Я это знаю. Просто я имела в виду, что может быть, я сама для него не очень хороша. Но Питер очень быстро привязывается. Мне трудно, очень трудно постоянно отказывать ему, хотя в моем возрасте этому пора бы уж и научиться.

На этот раз Лили не могла удержаться от соблазна.

– А сколько вам лет?

– Нет, нет, не спрашивай, – Лой рассмеялась. – Даже тебе я не могу об этом сказать. Эту тайну я предпочитаю унести с собой в могилу.

Она изо всех сил старалась говорить весело и фривольно, и Лили не стала обижаться на нее за ее скрытность.

– Ладно, не буду даже пытаться угадать, – успокоила ее Лили, и, спохватившись, взглянула на часы. – О, мне уже пора. Через час мне нужно быть в студии. Так что давайте пойдем отсюда.

Было уже около трех. Ресторан, в котором они сидели, практически был пуст. Официант, словно угадав намерения Лили, появился тут же с чеком в руках. Лой настояла на том, чтобы заплатить. Они собрались и вышли на Первую авеню.

– Хотите, я могу вас подбросить, – предложила Лой. – Мне нужно в центр, это по пути.

Чтобы удобнее было ловить такси, они перешли на другую сторону улицы и остановились перед витриной весьма респектабельного антикварного магазина. Увидев то, что там стояло, Лили оцепенела…

Лой тем временем удалось поймать такси.

– Лили, поехали… призвала она ее, открывая дверь машины. – Но Лили не шевелилась.

– Поезжайте, – деревянным голосом произнесла Лили, не обернувшись.

Лой пробормотала таксисту извинения и отправила машину.

– Что случилось? Что с тобой?

Лой подошла ближе, чтобы рассмотреть выставленное в витрине и пыталась определить, что именно так шокировало ее спутницу. В витрине были выставлены шесть стульев красного дерева в стиле времен правления королевы Анны. Стулья предназначались для столовой. Они были обиты вышитой вручную тканью.

Лой беззвучно ахнула, потом спросила наигранно-будничным тоном:

– Миленькие, не правда ли?

– Они из моего дома, – ответила Лили.

Она уже успела рассказать Лой про яму в земле, оставшуюся в Филдинге от ее дома. Лой не проявила особого сочувствия. Да и сейчас не выглядела уж очень заинтересованной.

– Может быть это не они, – предположила Лой. – Вы путаете?

– Нет, я не путаю. Покрывала вышиты рукой моей матери. Они пришли на смену прежним. На выделку их ушли годы. Я так и не знала, закончила она их или нет. – Последнюю фразу Лили произнесла уже на ходу, устремившись к дверям магазина.

Они были закрыты, но это не означало, что магазин не работал. Лили нажала кнопку звонка.

Мужчина, открывший им дверь, выглядел мощным и у него был очень настороженный взгляд. Он имел такой вид, будто у него запросто мог быть спрятан винчестер под прилавком и будто он был изначально готов столкнуться на нью-йоркских улицах с кем и чем угодно.

– Что вам угодно?

– Вот эти шесть стульев у вас на витрине… Их должно быть восемь, – пояснила Лили. – У вас есть и остальные два?

– Да, у меня действительно есть еще два. Но на них нет вышитой обивки, поэтому я предпочел их не выставлять.

– Они обиты коричневым бархатом, если не ошибаюсь?

– Верно. – Он пристально посмотрел на Лили. – Откуда вам это известно?

– Они много лет назад стояли в моем доме. – Витрина представляла собой чуть поднятое, но ничем не отделенное от торгового зала пространство.

Лили не удержалась от того, чтобы не прикоснуться к нежной гладкой поверхности грациозно изогнутой ножки и невольно провела пальцем по вышитому бутону розы на сиденье.

– А где находился ваш дом? – поинтересовался мужчина.

– В Филдинге, недалеко от Бостона.

– Возможно, – согласился продавец. – Я достал их в Бостоне. Кажется та пара, которая продавала мне эти стулья, приобрела их на каком-то аукционе несколько лет назад.

– В семьдесят втором году, – уточнила Лили. – Сколько вы хотите за все восемь?

– Дорогая, куда ты собираешься ставить восемь стульев? – недоумевала Лой.

Это были первые ее слова с тех пор, как они вошли в магазин.

– Еще не знаю. Где-нибудь да поставлю. Это не играет никакой роли. Так сколько? – снова спросила Лили, доставая чековую книжку из сумки.

– Две тысячи двести, – ответил продавец. – Это ведь классические изделия и к тому же – старинные. И учтите, это цена со скидкой, потому как я могу предположить, что одна из вас декоратор.

– Нет среди нас декораторов, – отмела его предположения Лили.

Она повернулась к Лой.

– Знаете, я не смогу заплатить столько. Вы сможете мне одолжить денег?

– Конечно, но я думаю тебе не…

– Вообще-то мы не продаем частным лицам, – не дал договорить продавец.

Лили тоже не обратила внимания на возражения Лой.

– Я совсем не частное лицо. Вы телевизор смотрите?

Он пригляделся к ней, как-будто пытаясь что-то припомнить.

– Минуточку, мне ваше лицо сразу показалось знакомым. – Он щелкнул пальцами. – Вспомнил… «Вкусно как дома, но не дома». Вы – Лили Крамер.

– Правильно. Вот и продайте мне кресла, позабыв на минуту о ваших предпочтениях и правилах. Сделайте одолжение.

Он хмыкнул.

– Разумеется, почему бы и нет. Может быть, вы когда-нибудь кое-что из моего барахла в вашу передачку воткнете: я как раз сейчас жду, когда мне подошлют один великолепный обеденный стол.

– А вот это могло бы быть моим следующим вопросом. Кстати, у вас нет стола к этим стульям?

– К сожалению, нет. Продавались лишь стулья. Без стола.

Да, Лили должна была довольствоваться лишь этим, да еще обещанием продавца разыскать фамилии людей из Бостона, продавших ему эти стулья, а также перспективой связаться с ними и разузнать, не согласны ли они продать что-нибудь еще, если имеют.

Лили выписала чек на часть суммы. На недостающую сумму чек был выписан Лой.

– Расписку я отдам позже, – пообещала Лили. – Я уже опаздываю на работу.

Лой отмахнулась.

– Это неважно. Но мне до сих пор непонятно, где ты их разместишь?

Лили промолчала – просто это событие относилось к числу тех, которые некоторые люди либо способны понять сразу без каких-либо объяснений, либо неспособны, даже если им предоставляют сколь угодно подробные. Лили снова повернулась к мужчине.

– Пожалуйста, пусть они останутся у вас на несколько дней. А я тем временем попытаюсь подыскать для них какое-нибудь подходящее место для хранения и к концу недели дам вам знать.

Лили в душе надеялась, что Лой изъявит желание взять их на время к себе, но такого предложения от сеньоры Перес не последовало, а сама Лили ее упрашивать не стала.

Эта случайная покупка стульев должна была бы вдохнуть жизнь в Лили, но она, напротив, содействовала тому, чтобы утрата дома стала для нее еще острее ощутимой.

– Меня просто на куски разрывает, когда я начинаю думать об этом, – признавалась Лили Энди, когда они лежали в постели ночью. – Стоит мне задуматься об этом, как внутри у меня все содрогается от боли.

Он не пытался ни переубеждать, ни успокаивать ее. Погладив по роскошным волосам, он обнял ее и сильнее прижал к себе.

– Знаешь что, попытайся сосредоточиться на практической стороне этой проблемы, – посоветовал он. – Что ты собираешься делать с этими стульями?

– Еще не знаю… Но уверена, что для этой квартиры они подойдут как…

– А как насчет того, чтобы они подошли для какого-нибудь милого домика где-либо подальше от города? В пределах досягаемости от Манхеттена, но как можно дальше от этих проклятых крысиных гонок.

– А как насчет рая небесного? Понимаешь, мне он пока что-то не очень чтобы доступен. Даже для того, чтобы завладеть этими стульями мне и то пришлось одолжить денег у Лойолы Перес.

– Тебе следовало бы призвать на помощь меня. Послушай, любимая моя, вероятно, я тебе так и не сумел все как следует объяснить, что я из себя представляю. Дело в том, что в моей жизни очень многое сильно изменилось с тех пор, как я жил в Хакни. Я… я сейчас до неприличия богат, действительно по-настоящему богат.

– Тебе повезло. Но все в порядке. Лой, я думаю, тоже не из бедных и я у нее забрала не последние деньги.

– Так вот, что касается дома, – продолжал он. – Что ты думаешь о таком домике?

Она повернулась на спину, пытаясь в проникавшем в комнату лунном свете разглядеть выражение его лица.

– Ты это серьезно?

– А почему бы и нет? Мне хотелось бы сказать тебе о двух вещах. Первое, я принял очень важное решение – бросить эту книгу о Суоннинг-парке.

– Энди! Как же так? Нет, ты не можешь бросить ее сейчас. Если все дело в моей матери, то… Я ведь тебе уже говорила, что…

– Я помню, что ты мне говорила. Дело не в Ирэн, и без этого эта проклятущая историйка доставила достаточно нам неприятностей. Не говоря уж о том несчастье, которое она принесла и очень многим другим людям. Пусть этим занимается кто-нибудь из начинающих. Из молодняка. А с меня хватит. Тошнит меня от этого. Кроме того, у меня есть планы заняться другим романом. Недавно я закончил одну книгу о Южной Америке. Мои издатели от нее в восторге и я могу позволить себе небольшую передышку. И если я после этого думаю взяться за фантастику, то передышка мне тем более необходима.

Она вспомнила его прежние высказывания о том, что, мол, журналистика – это не есть настоящее писательство.

– Хорошо. Я считаю, что это разумная идея. Только ты говорил о двух вещах. Какая же вторая?

– А вот какая. Я ведь могу писать роман не только у себя в Англии, но и здесь, стало быть, мне ничего не мешает остаться здесь на какое-то время. Как ты на это смотришь? Даже в том случае, если ты не готова ответить на мой главный вопрос: желаешь ли остаться со мной навсегда?

Она, не говоря ни слова, крепко его обняла.

– Я на это смотрю очень даже хорошо. Где ты собираешься жить?

Она не предлагала ему поселиться у нее. Да и Энди, казалось, такой вариант не приходил в голову. Может быть, потому что квартирка Лили была маленькой, а может быть оттого, что он хорошо понимал теперь, какие чувства испытывала Лили.

– Именно в том доме, о котором я и сказал тебе. В деревенском доме. Именно этого мне сейчас хочется и всегда хотелось. Но мне необходимо осмотреться. А пока я вполне могу довольствоваться «Хилтоном». Завтра договорюсь с ними, что сниму здесь номер еще на месяц.

Лой не спалось в своем доме на Десятой улице. Эта ночь была для нее очень долгой и прошла она в горестных размышлениях. На рассвете она, поддавшись какому-то импульсу, позвонила во Флориду.

– Я не стала бы просто так беспокоить тебя, дорогая, но пойми, это не терпит отлагательства и очень беспокоит меня. Дело в том, что она действительно любит этого человека.

– Энди Мендоза? – угадала Ирэн. – Ты вполне уверена, что она именно его имела в виду?

– Разумеется, я в этом уверена. Посуди сама, как я могла бы ошибиться?

– Да нет, не могла, конечно… Но ведь он бросил ее. Не думала я, что Лили способна простить такое.

– Ну и что с того, что он ее бросил? Бросил, а она его простила, потому что, как я тебе уже говорила, она действительно любит его.

Ирэн вздохнула.

– Боже, какой стыд! Лили заслуживает лучшего.

– Ирэн, я очень тревожусь за Лили. Она продолжает жить в прошлом. Вчера она выкинула сумасбродный номер. – Лой рассказала Ирэн об эпизоде с покупкой стульев.

– Могу себе представить ее чувства, когда она увидела их после стольких лет, – с грустью сказала Ирэн. – Как странно!

– Да, ты совершенно права, странно было покупать эти стулья. Ирэн, у нее ведь двухкомнатная клетушка. Ирэн, мне все это не по силам… Что я могу сделать? Ведь ты единственный человек, который знает ее настолько хорошо, что в состоянии помочь ей. Мне кажется, тебе следовало бы приехать в Нью-Йорк и еще раз поговорить с ней, объяснить ей, наконец, истинные причины того, почему ты решилась на продажу этого дома. Мне кажется наступило время для окончательного примирения с Лили.

– Возможно, это и так. Я подумаю.

Два дня спустя она позвонила Лой и сообщила, что решила не приезжать и не встречаться с дочерью.

– Ты права, я действительно хорошо знаю Лили. Но ускорять события сейчас – дело неразумное. Мы должны утешить себя тем, что создаем для нее условия, которые работали бы на нее. И она, я уверена, сумеет ими воспользоваться.

Еще через несколько дней после этого разговора Лили решила позвонить своей матери. Сначала шли обычные обмены любезностями, затем Лили перешла к делу.

– Помнишь о той сделке с приобретением журналов, о которой я тебе писала. Так вот, нам удалось обрести контроль за компанией, их издающей.

Но голос Ирэн ни о какой восхищенности не свидетельствовал. И Лили не стала углубляться в размышления о возможных причинах такой неадекватной реакции Ирэн. Не для того она звонила, чтобы распинаться о деле «Брэсс и Деммер».

– Пару недель назад я съездила в Филдинг. Тебе известно, что там произошло?

– Думаю – очень большие перемены…

– Да. Очень большие перемены. – Лили помолчала, справляясь с дыханием.

Она твердо обещала себе, что второй такой сцены, как тогда в Париже, она не допустит. Какой в этом смысл? Все, что она намеревалась сказать этой женщине, ее матери, было давным-давно сказано. И не для этого она решила обратиться к Ирэн, чтобы снова осыпать ее упреками по поводу тяжких последствий ее прихоти.

– На Вудс-роуд теперь новый микрорайон.

– О! – восклицание было очень сдержанным.

И все, и ничего, кроме этого вежливого «о!». У Лили снова возникло знакомое уже чувство, что она пытается головой пробить каменную стену. И расскажи она сейчас Ирэн об этой ужасной дыре, этой гигантской, подобной кладбищенской могиле, яме, результат был бы таким же. Лили подумала, что она, наверное, сошла бы с ума, если бы допустила такое направление их разговора.

– Послушай, – сказала Лили, – ты тогда успела закончить все покрывала для стульев в столовой?

– Тех стульев, что были у нас в доме?

– Конечно. О каких еще стульях я могла бы у тебя спрашивать?

Нет, стоп. Необходимо держать себя в руках.

– Я имею в виду те покрывала, которые ты очень долго вышивала, и они должны были закрывать вытертую обивку стульев.

– Ах, это те розы, которые я вышивала. Да, я помню их. Нет, мне удалось закончить лишь шесть покрывал к тому времени, когда столовый гарнитур был продан.

– Ты, наверное, не поверишь, но я увидела эти стулья в витрине одного антикварного магазина и решила их купить. Все восемь. Но, как я уже сказала, чехлы есть только на шести. Я подумала было, что они до сих пор остаются у тебя.

– Нет, я продала все…

Лили стиснула зубы.

– Мать, а есть возможность докончить оставшиеся два? С тем, чтобы покрывала были на всех восьми?

– Думаю, что есть. Но это займет немало времени. Работа чрезвычайно медленная, да и зрение мое не то, что было раньше…

– Хорошо. Я буду держать эти стулья в месте хранения. Дома у меня нет для них места, некуда мне их поставить.

– Тогда, для чего ты их покупала?

Чтобы удержаться и не закричать, Лили изо всех сил сжала телефонную трубку. Ну как ее мать могла задать такой вопрос?! Почему она их купила? Да потому, что выросла в доме, в таком прекрасном, что ничто и никогда в этом мире не сможет с ним сравниться. Потому что она привыкла к нему, полюбила его…

– Я купила их потому, что они когда-то были нашей собственностью, – сухо объяснила Лили.

Она говорила медленно, пытаясь оставаться терпеливой и рассудительной.

– Настанет день, когда я уже не буду жить в этой игрушечной квартирке, а в таком доме, где для них хватит места. А сейчас, я была бы невероятно благодарна тебе за то, что ты изготовила бы еще два покрывала. Понимаешь, сама я не могу. Я не умею вышивать.

– Да, мне это известно. Хорошо, отлично… Я разыщу пяльцы и орнамент и завтра же начну. К счастью, у меня остались образцы и нитки. Где-то лежат… Я разыщу их.

Еще один разговор с матерью, принесший Лили чувство глубокого удовлетворения.

Неделю спустя, в первую пятницу мая, Лили, Энди, Лой и Питер отправились в дорогой французский ресторан на ужин. Это был классический французский ресторан, одно из любимейших мест Лили. Персонал и кухня были здесь выше всяких похвал. Все наперебой пытались внести свой вклад в то, чтобы вечер удался. Но тем не менее, Лили была уверена, что он не удался…

– Тебе Лой не понравилась, правда? – спросила она Энди, когда они остались вдвоем.

– Ну как она могла мне не понравиться? – спросил Энди. – Она красива, умна, обходительна, богата, наконец. Как она может кому-то не нравиться?

Лили усмехнулась.

– Ты не заметил, что у тебя словарный запас, как у «Вога»? Так ты не ответил на мой вопрос.

– Честно говоря, она мне понравилась. Только у меня такое чувство, что я ей – не очень.

Когда Лили задумалась над его словами, убедилась, что все именно так и было. Лили не стала сейчас рассказывать ему, что ей было известно о связях Лой с членами его семьи. И решила пока не говорить.

Кроме того, ей показалось, что им удалось избежать впечатления, что их вечер был «двое на двое», чего так опасалась Лой.

17

Нью-Йорк, Лондон, Лаймингтон, 1981 год.

Для Лили уже давно было обычным делом считать нью-йоркцев за людей не вполне нормальных. Впадающие в экстаз с приходом весны, когда солнце ненадолго становится приятно теплым, бризы несказанно мягкими, они забывают о том, что скоро наступит ужасающая влажная жара. Короткая память – нью-йоркская болезнь.

– Какой великолепный день сегодня, – произнесла Лой в один из июньских понедельников, – действительно погожий день.

– Да, до поры, до времени погода великолепная, – согласилась Лили, выдавливая сок из лимона в свой стаканчик с чаем со льдом.

Прошло уже около двух месяцев с тех пор, как они обрели контроль над «Бэсс и Деммер» и вместе с этим права хозяев на обшарпанный офис на четвертом этаже старого здания на Западной двадцать первой улице, где и сидели сейчас. Офис блистал отсутствием уюта. Он принадлежал в свое время Рэндолфу Деммеру, а с некоторых пор здесь обосновался Питер. Но Питера в данный момент здесь не было, только они с Лой вдвоем.

– Не могу даже представить себе, что будет, если до четверга не успеют установить кондиционеры, – призналась Лили.

– Вероятно, тогда вместе с нашими гостями мы просто изжаримся как картошка в «Макдональдсе», – ответила Лой.

– И ответьте мне, пожалуйста, еще на один вопрос: как мы собираемся обустраивать это место таким образом, чтобы здесь в четверг не было стыдно принять гостей?

Лой рассмеялась:

– Но эксперт-то в этом – ты.

Лили отрицательно покачала головой.

– Мой метод работы – сначала разрушить все до основания, а затем строить заново. А за три дня мне этого не осилить.

– Ты права, не осилить, – вдруг раздался за спиной у них комментарий Питера. – Что касается кондиционера, то их установят, люди уже работают. А что до оформления, дизайна, то тут… Впрочем, это может и подождать, – добавил он.

– Ясно, – ответила Лили. – Но мы говорим о том, чтобы хоть как-то подчистить, подмазать, навести лоск на помещение до нашей вечеринки.

– Мне кажется, мы решили специально устроить ее здесь, а не в каком-нибудь ресторане. – И он повторил те свои аргументы, которые приводил уже не раз. – Мы пришли к согласию, что будем честны с нашими друзьями и компаньонами относительно того, где разместились. И этот небольшой прием, который мы для них собираемся устроить, должен возвестить о новом направлении, которое выразится и в новом внешнем виде наших журналов. Мы так и заявим всем этим ребятам: о'кей, мы согласны, это крысиная нора, а не офис, но прислушайтесь к нашим планам.

– Я помню, – согласилась Лили. – Но неужели неряшливость можно поставить в один ряд с аристократической скромностью?

Питер огляделся.

– Здесь довольно обшарпанно? Разве нет? Обшарпанно – это не то слово. Но вечеринка ни в коем случае не должна выглядеть аналогично. Осталась же у нас хоть какая-то амбициозность, если можно так выразиться?!

– А почему бы вам не поручить заниматься этим мне? – вопросила Лой. – Вы оба нахватали себе обязанностей, сколько могли, а я снова не у дел. Уж украсить офис к вечеринке я смогла бы.

– Вы, по-моему, взяли на себя хлопоты о закусках, – напомнил Питер.

Он все еще упорно убеждал себя и других, несмотря на явное несоответствие действительности, в том, что Лой хрупкое, слабое создание.

– Не много ли для вас?

– Разумеется, нет. Так что, как я полагаю, этот вопрос можно считать улаженным. – Она повернулась к Лили. – Что ты собираешься надеть, дорогая?

Лили усмехнулась.

– А что бы вы предложили? Вы же мой лучший советчик в вопросах моды и гардероба.

Лой дотронулась ладонью до подбородка Лили.

– Ты так восхитительно выглядишь в последнее время, что одежда уже почти не играет никакой роли. Разве не так, Питер?

– Восхитительно!

Мог ли Питер перечить Лой?!

– Ах, что только не делает с людьми любовь, – притворно вздохнул он.

– Вот что, давайте не будем об этом. Я собираюсь выглядеть агрессивной, решительной и деловой. В подтверждение этому я скорее всего надену костюм в полоску, а на ноги – простые туфли.

В четверг, когда Лили прибыла в офис, чтобы принимать толпу, состоявшую из гурманов, издателей, множества разных типов с телевидения, «очень важных персон» и владельцев ресторанов, на ней была блузка цвета охры и платье в обтяжку с пышными рукавами.

Лой одобрила этот ансамбль.

– Очень мило. Это случаем не от Билла Блэсса?

От изумления Лили выпучила глаза.

– А откуда вы это знаете? Что, я где-то позабыла спороть этикетку?

– Нет, просто я видела это одеяние недавно в магазине Бергдорфа. К этому еще и свитер прилагается, если не ошибаюсь? – Лили кивнула. – И, должна признаться, я сразу же вспомнила о тебе, стоило мне увидеть этот ансамбль, – добавила Лой. – И действительно, он будто сшит для тебя на заказ.

– Но я не заплатила за него ту цену, что у Бергдорфа. Это мне досталось по случаю на одной распродаже на Бродвее. И расплатилась я за него кредитной карточкой. Бергдорфа мое финансовое положение выдержать бы не смогло, – Лили сконфуженно улыбнулась. – Чего доброго дойдет до того, что я буду вытаскивать мой «мастер кард» тогда, когда потребуется предъявлять «Виза». Мне кажется я немного того, в последнее время…

– Очень милое сумасбродство, – Лой разгладила невидимую складку на плече Лили. – Это всего лишь любовь, дорогая. Вот и держись за нее.

Лили зябко поежилась.

– Вы имеете в виду, пока есть за кого держаться?

Лой ничего не ответила.

– Как вам наш бал? – вместо этого спросила она.

Званый ужин предпочли организовать здесь именно в этом офисе, потому что он был самым большим помещением из тех, которыми они располагали. Лой сдвинула все столы и столики к стене, покрыла их несметной площадью из скатертей, хоть и дешевеньких, но чрезвычайно миленьких. Кроме того, она уставила всю комнату цветами. Повсюду стояли огромные букеты сирени и тюльпанов.

Приготовлением и доставкой закусок занимались люди, которых откуда-то раскопала Лой. Это была супружеская чета испанцев. Они, в отличие от традиционно присутствующих официантов из дорогих ресторанов Нью-Йорка, не заломили за услуги кошмарных денег, которых, как правило, стоят такого рода сборища. Испанцы доставили сюда свои собственные небольшие прилавки и переносную стойку и не воспротивились предложению Лой положить поверх их собственных скатертей бумажные.

– Сказка, да и только, – так оценила Лили усилия Лой.

– Можно было, конечно, организовать и получше, но, полагаю, и это неплохо, – улыбнулась Лой. – А что Энди обещал быть?

– Может быть позже, ближе к концу. Когда мне надо будет собираться и ехать в аэропорт.

Лили отправлялась на шесть дней в Лондон. Поездка была связана с ее контрактом с Дэном Керри. Ему удалось протолкнуть несколько телепередач частной британской телекомпании «Ай-Ти-Ви». Ну не может же вся нация изо дня в день смотреть лишь «Даллас» и «Династию!» Почему бы им не показать экзотические и не очень экзотические нью-йоркские кабачки? Лили пообещала ему тогда, что приедет и поучаствует в рекламной компании, чтобы поддержать их продвижение, внести свежую струю, так сказать.

– Как же Энди перенесет разлуку? – спросила Лой.

– Одну неделю? Думаю, что нормально. – И потом, неожиданно для себя она спросила: Лой, он вам нравится? Сначала мне показалось, что не очень…

– Скажем так, сначала я еще не знала, нравится он мне или нет. – Лой сопроводила свои слова жестом, выражавшим неопределенность, роскошные широкие рукава ее платья описали в воздухе грациозную дугу.

На ней было нарядное платье из черного шифона с ярко-красными тюльпанами, отороченное по низу черными кружевами. На шее ожерелье из бисера, бисерины были подобраны так, что образовывали причудливый орнамент. Лой сняла одно из ожерелий и повесила его на шею Лили.

– Послушай, я взяла это с собой сегодня специально для того, чтобы отдать тебе. Возьми и носи, это хорошо будет смотреться вместе с ансамблем от Билли Блэсса.

Лили задумчиво повертела бисерины в пальцах. Каждая из них была украшена миниатюрной резьбой.

– Какая красота! Я никогда в жизни не видела ничего подобного!

– Они со времен правления королевы Виктории, – объяснила Лой, – древние драгоценности с тех времен, когда леди заботилась лишь о том, чтобы заиметь побольше таких вещиц. Сами по себе они особой ценности не представляют, разве что для какого-нибудь собирателя. Надеюсь, они тебе понравятся. У меня они пробыли уже достаточно времени, теперь очередь за тобой.

– А вам не жалко расставаться с ними? – поинтересовалась Лили.

Лой принялась было протестовать, но в это время показались первые ласточки – почетные гости и Лили должна была встречать их.

– Лили, как вы потрясающе выглядите!..

– Поздравляю тебя, Питер, дорогой… Мне не устают рассказывать о ваших подвигах…

– Это Лойола Перес, если не ошибаюсь? Я слышал, что и у нее есть кусочек компании. Значит, все правда…

– Послушайте, мне известно, что в эфире Лили Крамер сумеет связать пару слов, мне также известно, что у нее есть вкус, а вот насчет того, чтобы писать… Чем же она будет заниматься в журнале вместе с этим Фоулером?

Бормотанье перешло сначала в гомон, а вскоре и в настоящий шум. Лили была довольна. И когда шум достиг нужного уровня децибел, она уже не сомневалась в том, что вечеринка удалась на славу.

– Лили – твое угощение – просто объеденье, – реставратор из Гринвич-Виллиджа по имени Пепе деликатно откусил маленький кусочек изжаренной в масле креветки.

– Спасибо, Пепе, – ответила Лили, у которой от бесчисленных улыбок стало сводить мышцы на лице.

Запах сирени стал смешиваться с пряным ароматом еды. В помещении была страшная духота. Кондиционеры были установлены в срок. Рабочим пришлось много часов кряду вкалывать здесь почти без перерывов, чтобы успеть закончить монтаж к приему. Но здесь было что-то не так, эти машины явно не справлялись. Лили перехватила взгляд Лой, которая оживленно о чем-то спорила с главным распорядителем. По-видимому, по поводу нехватки льда. Слушая вполуха Пепе, она глазами искала в толпе Питера. Сначала это ей никак не удавалось, потом она увидела, как он выходит из лифта. По его торжественному и радостному виду она поняла, что он явно не расположен отвлекаться на дискуссии по поводу плохо работавших кондиционеров. В руках у него была толстая стопка журналов.

– Внимание всем! – пытался перекричать гомон Питер. – В руках у меня первые издания «Мира кулинарии» и «Домов».

Это было триумфом, потому что Лили никак не ожидала, что выпуски появятся здесь и сейчас. Еще утром типография не могла твердо обещать ей, что к вечеру они будут готовы. Лили удалось протиснуться в сектор обзора Питера. Она подняла обе руки в приветственном жесте. Он, заметив ее, улыбнулся своей неизменной плутовато-дружелюбной улыбкой, и тут же вокруг него собралась небольшая толпа, и свежие, пахнущие типографской краской журналы пошли по рукам.

На них еще не было никакой информации, которая бы указывала на их периодичность – все они нуждались в доработках и существенных изменениях. Но, тем не менее, новоиспеченным их издателям удалось изобрести для них новые шапки, вообще улучшить их визуальное решение. Издания стали толще, в них появилось много новых рубрик, среди которых была и рубрика Лили, причем рубрика эта присутствовала в том и другом журнале.

– А почему бы и не в двух? – недоуменно спросил ее тогда Питер. – Это два различных рынка потребностей, но все же у них много общего – ведь каждый дом, в конце концов, должен иметь и имеет кухню. Почему бы не попробовать? Хотя бы один раз.

И они решили попробовать. Лили очень беспокоилась относительно своей новой рубрики.

– Мне никогда не приходилось доселе этим заниматься, – жаловалась она Питеру, когда подошло время писать статью.

– И, пожалуйста, не рассчитывай на меня в эти сумасшедшие последние дни. Сама будь добра сядь и напиши – ты сама себе редактор и репортер и все остальное.

Позже выяснилось, что она не репортер и, тем более, не редактор. Не кто иной как Энди помог ей облечь написанное в ту форму, которая была бы пригодна для публикации.

– Как я посмотрю, твой мальчик имеет недурной стиль, – признался Питер после того, как получил из рук Лили рукопись.

– Да, ему пришлось чуть-чуть причесать меня, – не стала скрывать Лили. – Но это все, что касалось стиля. Что касается заголовка и содержания, то это целиком и полностью моя идея. Ну и что ты скажешь?

– Я скажу, что ты – засекреченный гений. Это просто великолепно.

Страничка, которую представляла в обоих изданиях Лили, называлась «Дом изнутри». И она была посвящена всем вопросам, которые неизбежно встают перед каждым, кто пытается превратить свой дом в домашний очаг. В основном Лили сосредоточилась на типах кухонь и столовых – среди будущих читателей ведь наверняка окажутся и телезрители, которые знали ее по передаче «Вкусно как дома». Первая статья была посвящена размещению мебели в столовых. Лили апеллировала к творчеству и изобретательности читателей, – суть телезрителей.

В момент, когда прибыл Энди, Лили была занята разговором с одним экспертом в области виноделия.

– Судя по тому, как здесь орут, ты на вершине славы, – проорал Энди прямо ей в ухо.

– Да, кажется, так и есть. Энди это… – она повернулась, чтобы представить Энди ее собеседника, но того уже и след простыл, – не иначе как вызвали в Калифорнию на дегустацию шампанского, – сокрушалась Лили. – Куда там нам, сереньким, против такой конкуренции!

– Все-таки не мешало бы и меня ввести в курс того, о чем ты говоришь, – Энди не понимал, в чем дело.

– Да так, ничего особенного. Лучше сядь где-нибудь, поешь, выпей, если желаешь…

Он состроил гримасу.

– Ну, не здесь, во всяком случае… Очень уж это напоминает кормление хищников в зоопарке.

Лили усмехнулась, и тут ее стал призывать Питер, так что Энди пришлось заботиться о еде и выпивке самому.

Он дождался ее минут через сорок, когда толпа гостей стала постепенно редеть, оставались лишь самые близкие ее и Питера приятели. Лили увидела Лой и ей показалось, что сеньора Перес уже планировала отчалить, а Питер, разумеется, всячески пытался отговорить ее от этого.

– Знаешь, нам не мешало бы поторопиться, если ты, конечно, не желаешь опоздать на самолет, – поторапливал ее Энди.

Лили прихватила свитер – третий элемент своего ансамбля – и кроме того, еще два чемодана, не позабыв захватить и плащ: Энди критически осмотрел ее багаж.

– Да-а, ничего не скажешь, времена изменились. И эта та самая Лили, которая, уезжая на неделю, берет с собой два чемодана барахла? Бывало ей приходилось довольствоваться одной единственной сумочкой…

– У этой новой Лили с десяток выступлений на телевидении и ей по три раза на день приходится переодеваться.

Лифт в этом здании был древний и, кряхтя, дюйм за дюймом, нехотя полз вниз.

– Вероятно, с моей стороны верх легкомыслия отпускать тебя в Лондон одну, когда ты так восхитительно выглядишь.

– Не о чем беспокоиться, мистер Мендоза. Я женщина – однолюб. – Она поднялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.

Он поцеловал ее, и они стояли так до тех пор, пока дверь лифта не отворилась на первом этаже.

Самолет должен был отлетать в одиннадцать, было же без четверти десять, когда они прибыли в аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди. В оставшееся время они решили пойти в бар. Энди не сводил с нее глаз, будто пытаясь впрок накопить визуальные впечатления на время ее отсутствия.

– Как ты мне нравишься в этом платье! Ты что, недавно его купила?

– Да, на прошлой неделе.

Свитер очень подходил по цвету к ее янтарного цвета платью. На нем красовались пуговицы из поддельного топаза. Лили расстегнула их и стянула свитер с себя, повесив его на плечи.

– Я что-то не видел раньше этого ожерелья. – Энди коснулся длинной нитки его черных бусин.

– И это совсем не новый атрибут. Подарок от Лой. Она утверждает, что они викторианские. Те, которые леди тех времен носили в знак траура. Чего это ты так на них смотришь? Речь не идет о том, что я пытаюсь предвосхитить твои похороны…

Он пожал плечами.

– Просто я кое о чем подумал. Они мне что-то напомнили.

Он хотел сказать ей еще что-то, но услышал объявление о начале регистрации пассажиров на ее рейс.

– Напомни мне, когда вернешься, – попросил он Лили и они направились к стойке «Пан-Америкен».

Задумчивое выражение оставалось на его лице, и когда он помогал Лили передвинуть оба чемодана на колесиках к паспортному контролю.

«Ай-Ти-Ви» позаботилась о ней на славу. Ее поселили в номере роскошного отеля «Коннот» на Карлос-плейс, неподалеку от американского посольства на Гросвенор-сквер. Отель «Коннот» был весь облицован красным деревом и медью. Здесь господствовал мрамор и нежный тонкий бархат кресел, вероятно, этот отель оставался одним из последних оплотов традиционно английской элегантности – изобретения короля Эдуарда. Лили он очень понравился и она еще долго вспоминала его старомодный комфорт. Единственное, что ее по-настоящему опечалило, так это невозможность повидаться со старыми друзьями из-за страшной ее занятости.

На студии она познакомилась с одной дамой. Даму звали Шелли Купер, и она взяла на себя нелегкие обязанности по улаживанию всех вопросов, возникавших в процессе работы Лили в Лондоне. Публицист Шелли Купер взяла Лили в такой оборот, что у той едва оставалось время для сна.

Телевидение, работающее в утренние часы, и передачи, предназначенные для просмотра исключительно в утреннее время за завтраком, в Англии тоже были новинкой. А теперь это уже были целых две программы – Би-Би-Си и Ай-Ти-Ви, и Лили показывали и там, и там.

– Как это Би-Би-Си удалось воткнуть и мою физиономию между этими бесконечными сериалами?

Шелли Купер усмехнулась.

– Все просто как дважды два. Потому, что ты наша любимая Лили Крамер. Наша знаменитость. Неудивительно, что и Би-Би-Си и мы показываем тебя по два, а то и по три раза в день.

– Боюсь, что к концу моего пребывания здесь англичан будет тошнить от моей мордашки, – призналась Лили.

В понедельник она приняла участие в прямом эфире в одной из утренних передач, потом была записана еще одна с Терри Воганом, показ которой был назначен на следующий вечер. После лихорадочного ленча состоялось выступление по радио, где слушатели могли связаться с ней по телефону и задать ей свои вопросы.

Это заняло около часа. После этого теле и радиомарафона она добралась до своего номера в отеле и уже собиралась прилечь отдохнуть перед ужином, на который нельзя было не пойти, и который должен состояться в присутствии Шелли Купер и людей, коих та считала очень важными персонами.

Шоу Терри Вогана начиналось в шесть часов вечера. Лили посмотрела его одним глазом у себя в роскошном номере «Коннота«, где был телевизор, одновременно переодеваясь к ужину. Ей предстояло ужинать с представителями ассоциации торговцев кухонной мебелью и оборудованием. Когда зазвонил телефон, она вставляла в ухо вторую жемчужную серьгу.

– Мисс Крамер! – обратился к ней немного смущенный девичий голосок. – Я из тех, кто занят на «Терри Воган шоу». Дело в том, что сейчас прошла передача…

– Я в курсе, – перебила ее Лили. – У меня включен телевизор. Великолепно, вы сотворили чудо, должна признаться.

– Благодарю вас, но я обращаюсь к вам по поводу одного человека, который позвонил нам и сказал, что видел нашу с вами передачу. Он рвался поговорить с вами и настаивал на том, что это весьма срочное дело.

– Ну, знаете, я не могу разговаривать с каждым, кто желает переделать свою кухню, – слегка раздраженно ответила Лили, – серьга никак не хотела продеваться в мочку. – Сейчас я не занимаюсь частными консультациями.

– Именно это я ему и сказала, – продолжала девушка. – Но он сказал, что дело не терпит отлагательства, и что это не консультация, а что-то личное. Естественно, я не стала ему сообщать, где вы остановились, но согласилась передать вам его номер телефона и адрес.

– Правильно, – похвалила ее Лили. – Очень правильно вы поступили. – Бумага и ручка были перед ней. – Диктуйте, пожалуйста.

– Он назвался Гарри Крамером и дал свой номер телефона в Лаймингтоне.

– Здравствуйте, моя дорогая. С тех пор, как мы с вами виделись, вы успели стать знаменитостью.

Интерьер маленького коттеджа в Лаймингтоне выглядел теперь неряшливее, чем тогда, насколько Лили могла помнить. Но слепой его владелец передвигался с завидной бодростью. Она последовала за ним в крохотную гостиную, взглядом пытаясь отыскать его супругу.

Будто видя ее, Крамер сказал:

– Вы, конечно, рассчитываете обнаружить здесь мою Клодетт. Очень жаль, но моя жена умерла в прошлом году.

– Я соболезную вам, – слова вырвались автоматически.

Но Лили действительно было жаль эту пожилую француженку. Она вспомнила о том, как они были привязаны друг к другу.

– Благодарю вас, – ответил Гарри Крамер.

Близился полдень среды, ей каким-то чудом удалось выкроить время для поездки сюда и то лишь ценою того, что ей пришлось расстроить планы нескольких приглашенных на завтрак рестораторов, что, в свою очередь, взбесило Шелли Купер. Гарри Крамер поставил перед ней поднос с кофе и малюсенькими пирожными.

– Вы не нальете себе сами, дорогая? – осведомился он смущенно.

Разливая по чашкам кофе, Лили присмотрелась к нему. Он изменился за это время очень мало. Все те же белые волосы, все то же впечатление хрупкости, субтильности и не очень хорошего здоровья. Но он, хилый, тщедушный Гарри Крамер, был жив, а его пышущая здоровьем жена умерла. Лили осторожно подала ему в руки чашку кофе, мельком отметив, что жизнь в этом коттедже, похоже, замерла. Обивка на мебели поизносилась, да и пыль была заметна повсюду. Мебель выглядела так, будто месяцами не знала полировки.

И ей еще раз пришлось убедиться в сверхъестественной телепатической способности хозяина. Не имея возможности читать мысли по мимике собеседников, он словно угадывал на расстоянии.

– Должен признаться, что со смертью Клодетт дом приходит в запустение. Я, конечно, пытаюсь что-то делать, но…

– Вы теперь совершенно один?

– О да, и меня это вполне устраивает. Социальная служба пыталась поместить меня в какую-то богадельню, но я им указал на дверь. Пару раз в неделю они присылают кого-нибудь из своих посмотреть, что со мной и как, да и соседи постоянно забегают, так что… кое-как держусь…

– Мистер Крамер, мне очень не хотелось бы показаться невежливой, но у меня очень мало времени. Вообще приехать сюда было для меня большой проблемой. Я в Англии всего на несколько дней.

– Я понимаю. – Он сделал предостерегающий жест рукой. – Я слышал, как вы говорили об этом в своей передаче. Мне очень повезло. Я уже много раз думал, как бы мне выйти на вас, но понятия не имел, как это сделать после того, как вы отправились назад в Америку.

– А вы что знали, что я поехала в Америку?

– Да, в общем. Кто-то из соседей прочел об этом в каком-то журнале и передал мне, это было несколько лет тому назад. Соседи приходят ко мне и регулярно читают мне прессу. Очень мило с их стороны, и кроме того, позволяет мне не упускать вас из виду.

– Вы говорили, что встреча эта очень важная, не так ли? В последний раз, когда мы встречались, вы утверждали, что вы обо мне ничего не знаете, и что мы с вами ни в какой родственной связи не состоим.

Он вздохнул.

– С тех пор я места себе не нахожу. Мне всегда казалось, что я поступил тогда неправильно. Но сейчас я все для себя решил. Вы уехали к себе, Клодетт умерла, и я остался совсем один, понимаете. Это облегчило мне принятие этого решения. Хотя, по правде говоря, до вчерашнего вечера, пока я не включил телевизор и не услышал «Терри Воган шоу» и не узнал из него, что вы здесь в Лондоне, я не знал, смогу ли я это сделать.

Ей страшно хотелось перебить его, потребовать от него краткости, попросить его побыстрее перейти к делу, но, судя по всему, пришпорить этого старичка ей не удалось бы. Он продолжал говорить.

– Теперь это твой единственный шанс», – сказал я тогда себе. – И если ты, Гарри Крамер, не развяжешь теперь этот старый узел, то… Короче говоря, я решился позвонить вам на студию, а они согласились передать вам, что я звонил.

Он продолжал нервно постукивать пальцами по толстой деревянной палке, которой он не пользовался внутри дома, но которая неизменно стояла прислоненной к его креслу. В конце концов, она упала, и Лили едва успела подхватить ее и подала ему.

– Благодарю вас. Вы – славная девушка. И Клодетт, и я так сразу и подумали, поэтому… он колебался. – Знаете, дорогая моя, – тихо сказал он. – Когда мы тогда с вами повстречались впервые, это было в семьдесят четвертом году, я солгал вам.

У Лили вырвался короткий вздох. Вообще-то она была к этому готова. Это вступление, это хождение вокруг да около говорило о том, что он собирался сообщить ей нечто важное.

Но терпеливо дожидаться, пока он станет рассказывать, она не могла.

– То есть, вы хотите сказать, что вы действительно мой отец?

Он улыбнулся.

– Нет, ни в коем случае.

Странно, но она от этих его слов ощутила значительное облегчение. Она не имела мужества признаться себе, но тем не менее ей не хотелось, чтобы этот человек оказался ее отцом. Не было у нее такого чувства, что между ними существовала какая-то незримая связь, не было той электрической искры, той вспышки озарения, которая обычно сопровождает любое внезапное открытие. Не было у нее желания убедиться в том, что человек, которого она искала, о котором она столько мечтала, которого она столько раз представляла себе в своих фантазиях и видела в снах – что этот сидящий перед ней слепой пожилой человек – ее отец.

– Тогда кто же вы?

– Я не ваш отец, – повторил Крамер. – Но я присутствовал при вашем рождении. И дал вам свое имя. – Он снова замолчал.

Лили тоже ничего не оставалось, кроме как молча ждать объяснений.

– Верность данным когда-то обещаниям, безусловно, заслуживает уважения, – продолжал Гарри Крамер. – Но после стольких лет она для меня менее важна, чем какие-то другие вещи. Понимаете, жить вот так, как живете вы, так и не зная необходимых и основополагающих сведений о себе просто невозможно. Это – противоестественно.

Лили стал бить озноб. Она ничего не могла с этим поделать, чтобы хоть как-то унять эту противную дрожь… И в течение целого часа, потребовавшегося Гарри Крамеру, чтобы поведать ей его странную историю, Лили не переставала дрожать.

Каким-то образом ей удалось просуществовать на протяжении следующих полутора суток, даже что-то делать, общаться с кем-то, решать массу важных вопросов и при этом ничем не выдать своего состояния. Никто и подумать не мог, что этот лондонский вояж Лили Крамер поставил весь мир с ног на голову. Лишь один Энди почувствовал неладное. Он позвонил ей в полночь с четверга на пятницу, когда она лежала без сна на широкой постели «Коннота», уставясь в темноту и размышляя. Стоило ей услышать его голос, как ее хваленый самоконтроль испарился в мгновение ока.

– Что с тобой Лили? – Энди потребовалось десять секунд, чтобы определить ее состояние… – Голос у тебя какой-то замогильный.

– Кое-что произошло, но по телефону я сейчас не могу ничего объяснить. Завтра во второй половине дня я уже буду дома. Встретишь меня в аэропорту?

– Вот поэтому-то я и звоню тебе, дорогая. Дело в том, что я сейчас не в Нью-Йорке.

– А где?

– В Уэстлейке. В имении моих родственников.

– Так ты здесь, в Англии?

– Да. И тоже не могу объяснить тебе по телефону почему. Думаю, что останусь здесь еще на день-два. Но к воскресенью обязательно вернусь в Нью-Йорк. – Его голос стал мягче, нежнее. – А пока потерпи, милая. Ты ведь хочешь видеть меня? Если хочешь, я могу сесть в поезд и примчаться в Лондон.

Конечно, она хотела его видеть. Но может быть все же не сейчас, а позже. После того, как пробудет в Нью-Йорке пару дней и приведет в порядок свои мысли.

– Я всегда хочу тебя видеть, – тихо проговорила она в трубку. – Но до воскресенья вполне могу обождать. Я буду дома, как обычно. Только Энди, возвращайся как можно скорее…

Самолет Лили приземлился в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди в пять часов по местному времени, а в шесть тридцать, она была уже у себя в квартире. Сначала она просто сидела какое-то время, уставившись в пространство, потом взяла ручку, лист бумаги и принялась записывать то, что сочла необходимым. Она принималась за это еще в самолете, но слишком она была измотана для того, чтобы суметь сконцентрировать свое внимание. Теперь в ее крови было достаточно адреналина, чтобы голова ее была или казалась ей ясной и ее охватило неуемное желание увидеть это все представленным графически, черным по белому: и ответы, данные Гарри Крамером, и те вопросы, которые он сам того не желая вызвал этими ответами.

Лишь около десяти часов вечера она отложила в сторону ручку. Некоторое время Лили сидела в раздумье. Нет, не будет она жить с этой тайной, камнем лежавшей у нее на сердце все оставшуюся жизнь. Не собирается она изображать невинную незнайку. И какие бы это не возымело последствия, она все равно поднимет эти вопросы перед теми, кто в состоянии дать на них исчерпывающие ответы. И она сумеет добыть именно исчерпывающие ответы на них.

Лили потянулась у телефону, набрала в легкие побольше воздуха и сняла трубку. Сначала она позвонит Ирэн, а потом очередь дойдет и до Лой.

В воскресенье Энди из аэропорта прямиком отправился к Лили на квартиру. Она ждала его. Оба долго не выпускали друг друга из объятий. Потом, держа ее за плечи, он присмотрелся к ней.

– Устала ты…

– Да, немного. И кроме того…

– И кроме того что?

– Проходи и садись. – Он прошел, увлекая ее за собой к одному из огромных кресел и, усадив ее, присел сам на одну из его ручек.

– Мне страшно много надо рассказать тебе. Кое-что, наверное, очень тебя опечалит, но я решил, что не вправе скрывать от тебя ничего.

Могло показаться, что Лили вообще никак не реагировала на сказанное.

– Ладно, давай выкладывай…

Энди извлек из кармана очередную фотографию. На ней была изображена женщина в шляпе с полями и с ожерельем на шее.

– Это моя двоюродная сестра Шарлотта. Она известна, кроме всего иного и прочего, как страстная любительница ожерелий. Именно это обстоятельство и натолкнуло меня на кое-какие размышления. Тогда, на вечеринке, посвященной открытию вашей фирмы, когда я увидел на тебе ожерелье, я уже тогда уловил какое-то сходство, мне еще тогда показалось, что где-то раньше приходилось видеть это ожерелье, которое ты получила в подарок от Лой. Я должен был узнать ее, но сначала не узнал. А натолкнули меня на мысль твои бусы. Хотя фото это сделано еще до моего рождения и ей на этой фотографии всего тридцать лет.

– Понимаю, – ответила Лили. – А другая? Кто она? Ты не знаешь, кто она?

– Аманда Кент – Престон-Уайльд леди Суоннинг, как мы и подозревали. К тому времени, когда был сделан этот снимок, ей уже провели пластическую операцию. Потому-то она и не похожа на ту Аманду, прежние фотографии которой нам приходилось видеть.

Лили без слов поднялась. Он последовал за ней в кухню и молча наблюдал, как Лили наливала для себя и для него чистый виски без льда и без содовой. Это несколько его шокировало, потому что он знал, что Лили к алкоголю относилась скорее отрицательно.

– Ты позволишь мне рассказать всю эту историю до конца, пока моя решимость не улетучилась? – спросил он. – Понимаешь, не могу я смириться с тем, что делаю тебе больно…

– Продолжай, – сказала она, повернувшись к нему.

Он не мог смотреть ей в глаза.

– Я уверен, что Аманда сделала себе и вторую пластическую операцию.

Он вздохнул.

– И еще: я совершенно уверен в том, что Лойола Перес – это Аманда Кент.

Лили молчала. Слова Энди отдались в тишине. Энди пристально смотрел на Лили.

– Как бы нелепо это не звучало, но мне думается, что для тебя это не новость.

– Да нет, совсем не так. Дело в том, что у меня состоялась еще одна встреча с Гарри Крамером во время этой моей поездки в Англию. Давай вернемся в гостиную. Теперь моя очередь ошарашить тебя.

Лили уселась прямо перед ним так, чтобы видеть его лицо.

– Есть и еще кое-что важное, что тебе неизвестно – негромко произнесла она. – Аманда Кент – моя мать.