Охотник на ведьм

Ее руки безудержно блуждали по его телу, под рубаху, вверх по спине, через ребра к впадине, где плечо соединялось с торсом. Изучая его. Проверяя. Выискивая новое чувствительное местечко.

На сей раз он не дернулся и не засмеялся. Но она услышала стон.

И открыла глаза.

Он лежал, облокотившись на вторую руку, и довольно улыбался.

— Только там.

Он и она, оба улыбнулись, глупой, счастливой улыбкой.

— Хватит и одного места. Но я запомню, где оно находится. — Словно впереди были годы, чтобы вспоминать.

Забыв, что сейчас ее очередь его исследовать, он накрыл ее собою, целуя, и она не противилась. Разлучиться даже на миг, даже для того, чтобы снять с него рубаху, не представлялось возможным, и тогда она стянула вниз его бриджи, упиваясь ощущением его ягодиц под ладонями, дотягиваясь до сильных бедер.

Не отпуская ее, он сбросил бриджи, а она, пробравшись в щель меж их телами, обернула ладонями его плоть.

Ощутила, как он пульсирует, оживленный желанием, и ее тело отозвалось, запело в предвкушении. Ее груди, ее лоно прошило покалыванием. Неужели это всего лишь второе их соитие? Ее тело уже угадывало его ритм. Бедра поднялись, толкаясь сквозь слои ткани, чтобы встретиться с его чреслами.

Он нащупал по памяти завязки ее юбок, но в прошлый раз, когда она одевалась трясущимися руками, то в спешке слишком сильно затянула пояс. Узел не поддавался.

Бросив попытки с ним справиться, он оторвался от ее губ, и его голова исчезла под ее юбками.

— Что… — Он уже проверял там. Зачем же…

И вдруг она почувствовала, как его губы, горячие, влажные, мягкие, целуют метку на ее животе. Он занимался с нею любовью ртом, пробуя, пощипывая, превращая эту ненавистную, отпугивающую часть ее тела в любимую. И, пока он не видел, она украдкой заплакала.

Сместившись ниже, его рот принялся исследовать ложбинку меж ее ног, то место, которое уже изнемогало от желания. Он трогал, вкушал ее там, пока из всех мыслей не осталась одна-единственная: получить его. Немедленно. В себя. Целиком.

Чтобы на свете не осталось ничего и никого, только они двое. Она и он внутри нее.

Он уловил ее невысказанное желание. Отвечая на него, снова навис над нею и задержался на один долгий миг лишь для того, чтобы заглянуть в ее глаза и взглядом сказать… обо всем. А после его язык вошел в ее рот, его член вошел в ее тело, и все исчезло, и земля, и небо, и остались только Маргрет и Александр.

***

Позже они заснули, а когда проснулись, то вновь занялись любовью. Фонарь догорел. Уютно устроившись у него на груди, она смотрела, как небо из черного становится темно-синим.

— Как думаешь, если смотреть, как занимается день, можно задержать его наступление? — Она хотела замедлить мир. Остановить время. Остаться здесь, в его объятьях, навсегда.

Макушкой она почувствовала, как он качнул подбородком, говоря «нет».

— Только в том случае, если ты и впрямь ведьма и умеешь управлять солнцем и луной.

— Будь у меня такие способности, я бы превратила нас в воронов. И мы бы с тобой улетели. — Как она завидовала птицам, с которыми щебетала раньше, мечтая, чтобы они поделились с нею своими секретами.

— Милая, и все-таки ты ведьма, — молвил он, лаская ее волосы. — Ты околдовала меня.

Она перекатилась на спину и нахмурилась.

— Это не тема для шуток.

Но времени осталось совсем мало, и тратить его на ссоры было ни к чему.

Понимая это, она тронула его щеку и вложила во взгляд все, что не могла произнести вслух.

Когда они впервые встретились, он показался ей воплощением Дьявола. Жестоким, мрачным, безжалостным и непреклонным. Теперь он стал человеком — сильным и слабым, темным и светлым. Не лучше и не хуже ни ее самой, ни любого другого несчастного Божьего создания, которые блуждали наощупь во тьме мира, пока не обретали свет, находя себе пару.

Он прижался губами к ее ладони.

— Я должен идти. Пока… — Пока кто-нибудь не зашел. Пока можно попрощаться наедине, без свидетелей.

Она кивнула. Он надел чулки и бриджи, подобрал с пола сапоги, потом молча помог ей одеться.

— Я найду ее, — сказал он.

Ее тело, подразумевал он.

Она хотела спросить, когда они увидятся снова. Что случится потом. Предстанет ли она перед Комиссией или ее сожгут в Кирктоне на костре.

Но нашла в себе силы вымолвить только одно:

— Спасибо.

— Я люблю тебя.

С комом в горле, не в состоянии говорить, она кивнула и бросилась в его объятья, отказываясь говорить «прощай», надеясь, что Господь смилуется над ними и позволит им встретиться в загробной жизни.

***

Будить дом Александр не стал, но, поскольку солнце уже взошло, один из заспанных лакеев графа согласился выехать вместе с ним на поиски. Туман медленно таял. Было уже позднее утро, когда они увидели на дне глубокого оврага неподвижное тело. Оступилась во тьме? Или прыгнула сама, уверовав, что сможет взлететь?

Приподнявшись в седле, лакей заглянул на край крутого обрыва.

— Надо сжечь ее, — сказал он, однако спешиваться не торопился.

Александр посмотрел вниз на разбившееся, но наконец-то пребывающее в покое тело.

— Пусть она останется там, куда ее привел Господь, — проговорил он, отводя лошадь.

— Вы хотели сказать, куда ее привел Дьявол? Что ж, пускай. Все равно она уже горит в огне преисподней.

На обратном пути Александр помолился за упокой ее души, и в ответ Господь послал ему одну идею. Спасти Джанет Рейд он не сумел, но ее смерть может спасти жизни им всем.

***

Всю обратную дорогу до башни Александр пытался подобрать самые бережные, самые мягкие слова для того, чтобы сказать Маргрет о гибели ее матери. Но вышло так, что говорить ему не пришлось.

Едва она встретилась с ним взглядом, надежда в ее глазах умерла.

— Где?

— На дне Хен-Хоул.

Сторож, впустив его в ее комнату в башне, притворил дверь, но она продолжала смотреть куда-то поверх его плеча, словно ожидала увидеть за ним тело матери.

— Где она теперь?

— Мы оставили ее Господу.

— Без христианского погребения?

— Ты предпочтешь, чтобы я принес ее тело для сожжения?

Осознание, боль, скорбь разом отразились в ее взгляде. Христианского погребения и не могло быть. Не для ведьмы.

— Не надо было пускать тебя в дом. Не надо было ничего тебе рассказывать. — Сжимая кулаки, она двинулась на него, и он молча терпел, пока она, вымещая свое горе и гнев, молотила кулаками по его плечам и груди, потому что знал, что на самом деле ее удары были предназначены не ему.

Он понимал, что она чувствовала. После смерти матери он тоже поначалу винил себя, а после выплеснул гнев наружу, готовый обвинить что угодно и кого угодно, лишь бы заглушить свою боль.

Но ни гневом, ни яростью, ни поисками виновных изменить Божий план было невозможно. Смерть была конечным уделом каждого из людей. Все его поступки были напрасной борьбой против Божьей воли, все это время он заблуждался, думая, что победив зло, что изничтожив в мире всех ведьм до единой, можно победить саму Смерть.

Вместо этого ведьмы — реальные или воображаемые — вновь собирались отнять у него любимого человека.

Нет. Только не это. Он усвоил урок. На сей раз должно быть что-то, что получится изменить.

Гнев Маргрет пошел, наконец, на убыль, и когда его сменили рыдания, она упала ему на грудь и позволила обнимать себя, пока не выплакала все слезы.

— По крайней мере ее не казнили как ведьму, — проговорила она в попытке хоть чем-то утешиться. — Ей не пришлось стоять привязанной у столба и бояться языков пламени.

— Она свободна, — шепнул он. — Никто больше ее не обидит.

Ничего больше он сказать не мог. Как не мог ничего сделать, только обнимать ее, такую теплую, живую, родную, смотреть на смутные очертания холмов да уповать на то, что его план сработает.

В то время, как они с Маргрет провели День всех святых в объятьях друг друга, местные жители забаррикадировались за закрытыми дверями, будто рабы египетские, и молились о том, чтобы зло миновало их дома. Две обвиненные женщины сидели раздельно и взаперти. Никто не осмеливался к ним приближаться, и Александр надеялся, что им удалось поспать.

Дочь Оксборо после молитв священника провела спокойную ночь, а вот граф выглядел так, словно просидел рядом с нею, прислушиваясь к ее дыханию, до самого утра.

Жена кузнеца потеряла ребенка.

Он не стал тревожить Маргрет рассказом обо всем этом, но он знал, что оно означает.

С Божьей помощью деревня пережила эту ночь. Впервые за неделю люди получили передышку. Но до прибытия Комиссии оставалось еще несколько недель, и за эти недели, пока среди мужчин и женщин Кирктона крепок страх, что любой их вдох может стать последним, неизбежно появятся новые подозрения. Новые обвинения.

Новые смерти.

Он поцеловал Маргрет и ушел, прошептав напоследок слова любви, но не поделившись с нею своей задумкой, ибо не мог ничего обещать. Если он доберется до Джедборо, если судья Форбс все еще там, если его идея будет одобрена, если все сложится, как надо… тогда, возможно, у него появится шанс отвести опасность.

Джанет Рейд уже ничего не угрожало. В отличие о Маргрет и остальных.

Глава 22.

Как только Александр вышел, Маргрет обессиленно осела на пол. Ее скорбь словно выплеснулась волной вслед за ним и разбилась о каменные стены, и теперь она могла только безучастно следить за полосой света, ползущей по полу по мере угасания дня.

В полном оцепенении. Ни о чем не думая. Ничего не чувствуя.

Опустились сумерки. Она тряхнула головой, словно пробудившись от глубокого сна. Ее мать умерла.

Но почему нет ощущения потери?

Потому что она потеряла ее очень давно — по вине Джеймса Скоби, Джона Дана и всех остальных. Сегодня умерло тело матери, но ее разум они убили, когда пытками довели ее до сумасшествия. Мама, которая пекла хлеб и распевала гимны, которая утирала ее детские слезы, та мама умерла давным-давно.

И целый год Маргрет оплакивала ее уход.

Внезапно она осознала, что за чувство испытывала. Это было непривычное чувство.

Облегчение.

Много месяцев подряд она ежедневно изводила себя тревогами, напряженно все контролировала, кормила мать, следила за тем, как она спит, беспокоилась о том, что она может удариться в крик, впасть в оцепенение, утонуть в ручье или убежать в деревню. Теперь все это ушло в прошлое. Весь год Маргрет каждую секунду приглядывала за нею, пока находилась дома, и беспокоилась о ней, когда отлучалась и оставляла мать в одиночестве. Вплоть до последней ночи ее жизни. Где она? Замерзла? Голодна? Поранилась?

Но вот самое худшее случилось. Ее мать умерла. Бремя, которое она изо дня в день несла на своих плечах, исчезло. Что еще она могла сделать? Теперь уже ничего. Ни прошлое, ни настоящее изменить было нельзя. Смерть перенесла ее мать за пределы досягаемости земного зла, защитив ее лучше, чем когда-либо удавалось Маргрет.

И вдруг, под спудом боли и сожалений, она почувствовала нечто большее. Легкое, как парящее в воздушном потоке перышко, чувство свободы от тревог и ответственности. И задумалась на мгновение: кто же она теперь, когда перестала быть дочерью?

— По крайней мере, — пробормотала она вновь, — она избежала костра. — Вот единственное, чем можно было утешиться.

Она поблагодарила за это Господа и попросила Его с любовью и милосердием принять душу матери на небеса.

И еще — как делала всегда, когда склоняла голову — помолилась о том, чтобы Он покарал тех, кто ее убил.

***

Назавтра Александр остановил лошадь у постоялого двора в Джедборо и спешился. В воздухе, впитавшись в кладку городских стен, все еще витал запах гари.

Дав мальчишке-конюшему полпенни, он передал ему поводья.

— Кто-нибудь из членов Комиссии еще здесь?

— Только судья Форбс. — Мальчик мотнул головой в сторону верхнего этажа.

Первая молитва услышана.

Взбежав вверх по лестнице, он застал судью и его слугу за сбором вещей. За три дня морщины на лице Форбса, казалось, еще глубже врезались в кожу.

— Зачем ты вернулся? — спросил он. — Я уже покончил с этой презренной работой и собираюсь возвращаться домой.

— В Кирктоне трое обвиненных, — ответил Александр, невольно позавидовав судье. Сам он ушел из семьи так давно, что уже не мог назвать отчий дом своим. — А четвертая мертва.

Брови Форбса подскочили вверх.

— Мертва? Они не стали дожидаться, когда выскажется закон?

Длинная история. Он поведает ее позже.

— Она убежала и нашла свою смерть в ночи. Но боюсь, их терпение уже на исходе.

Форбс, которому опыт подсказывал, чем это могло обернуться, склонил голову набок.

— Не много ли обвиненных для такой маленькой деревушки?

Александр ответил, осторожно подбирая слова:

— С дочерью графа случился… припадок.

Кустистые брови Форбса сошлись на переносице, одновременно понимающе и скептически.

— И?

— Письмо с запросом о созыве Комиссии ушло с посыльным во вторник, но с тех пор ведьмами были названы еще трое. Чем дольше мы ждем, тем сильнее будет ущерб. — Он не сказал, для кого. — Если бы вы могли поехать со мной сегодня, прямо сейчас… Я знаю, что так не принято, но…

— Ты просишь меня вынести этим женщинам приговор?

— Нет. Я прошу вас помочь увезти их. Чтобы местные жители… поуспокоились.

Взглянув на него, Форбс вздохнул.

— Вам стоит узнать кое о каких вещах, чтобы понять ситуацию. — Александр сделал вдох, пытаясь решить, с чего начать и что сказать, чтобы убедить его, но судья, покачав головой, остановил его жестом.

— Расскажешь обо всем по пути.

***

Александр сидел внизу, ожидая, когда Форбс закончит укладываться. Нужно скорее выдвинуться в путь, ведь путешествовать по воскресеньям было запрещено. А еще он рвался назад, потому что боялся того, что могло случиться в его отсутствие.

Он поднял кружку, чтобы сделать глоток эля, как вдруг увидел спускающегося по лестнице Джорджа Богса.

— О, а вот и наш молодец из Кирктона. Ну, сколько уже на вашем счету? — осведомился тот таким жизнерадостным тоном, словно спрашивал, много ли курица снесла яиц.

— Слишком много.

Богс восхищенно присвистнул.

— Для хорошего охотника не бывает маленьких деревень. Уже отправили их на костер?

Александр поставил кружку на стол. Эль в его желудке внезапно стал кислым.

— Сперва должна высказаться Комиссия.

— На вашем месте я не бы стал дожидаться их благословления. Забирайте жалованье да уезжайте оттуда.

Богс, насколько можно было судить, не имел сомнений касательно своего ремесла.

— Да, я уже подустал от всего этого дела. — И засомневался в нем, но эту мысль он не хотел выставлять перед Богсом напоказ. — И готов уехать. — Он попытался вспомнить их прошлый разговор. — Ну, а вы? Собираетесь в Несс?

— Сперва в Эдинбург, потом на север. — Богс огляделся по сторонам и, повернувшись к пустой комнате спиной, достал свой блестящий медный инструмент. — Оно не проходит внутрь, — пожаловался он шепотом и надавил на острие. Игла начала исчезать в рукояти и вошла внутрь почти на дюйм, прежде чем ее ход застопорился. — Видите? Застревает. А должно уходить поглубже, иначе ведьму не изобличить.

Александр уставился на острый медный стержень в руках Богса. Мир вокруг остановился, а он все продолжал неотрывно смотреть, пока шок не трансформировался в связную мысль, а та в свою очередь не взорвалась внутри него осознанием правды, осознанием лжи, осознанием всего, что это означало.

Так вот что скрывал от него Скоби. Ведьма ничего не чувствовала, потому что шило и не пронзало ее плоть.

Скоби, должно быть, быстро раскусил его и понял, что Александр изобличит его как негодяя, обманщика и убийцу, которым он являлся.

Все это время он терзался муками совести за то, что он признал ту женщину невиновной. Теперь он знал точно: она на самом деле была невиновна. Она и сколько еще? Сколько еще женщин приняли смерть на костре, чтобы наполнить монетами карманы своих палачей?

Я не ведьма и никогда ею не была.

Ярость оглушила его, и он сжал кулаки, сражаясь с желанием голыми руками задушить стоящего перед ним человека и зная, что эта смерть будет милосерднее, чем та, на которую он обрекал своих жертв.

Богс поднял лицо, не заметив в его молчании ничего подозрительного.

— Ваше-то как, еще работает?

Он должен подумать. И выбирать слова очень тщательно, иначе этот шанс — шанс спасти их всех — будет потерян.

Благодаря небо за то, что он не выболтал этому человеку свою историю до конца, Александр повел плечами и протянул ладонь.

— Можно взглянуть?

Тот передал ему шило.

— Да хоть совсем забирайте. Все равно оно сломано.

— Я мог бы попробовать его починить. — С деланным безразличием он покрутил шило в пальцах, зная, что теперь, завладев этим доказательством, назад его уже не вернет.

— Зряшная трата времени. Я уже пробовал.

— Возможно, вы правы, но я неплохо умею управляться с инструментами.

Богс пожал плечами.

— Как хотите.

Александр опустил шило в карман, надеясь, что не выдал вздохом своего облегчения.

Богс поднялся на ноги.

— Ну, мне пора, — сказал он, нахлобучивая на свою темноволосую голову шляпу. — Счастливо оставаться.

Александр пробормотал что-то неразборчивое, лишь бы скорее от него отделаться, но Богс все не уходил.

— А может попользоваться пока вот этим? — Он достал из сумки еще одно шило, которое показал открыто, уже не таясь. — Уколю им одну-другую, они завопят, а я признаю их невиновными. — Он ткнул шилом воздух. — Тоже неплохая забава может получиться, а? — И, хохотнув над своей шуткой, он вышел на улицу.

Шило лежало в кармане Александра точно живое, волнами излучая зло, которое было страшнее, чем то, что творил Сатана, чернее всего, что могла наколдовать ведьма, ибо это было зло, которое один человек причинял другому.

Из прихоти. Из похоти. Из жадности.

Позади спустился по лестнице Форбс, а его слуга ушел седлать лошадей.

— Ты готов?

Богс скрылся за поворотом. Александр медленно встал, сдерживая рвущиеся наружу эмоции.

— Я только что узнал нечто интересное. — Удивительно, насколько сдержанно прозвучал его голос. — И это может изменить наши планы.

Судья нахмурился.

— Наши планы? Я даже не знаю, в чем они состоят. Я согласился поехать с тобой, но…

Внизу начали собираться постояльцы, заказывая эль и еду.

— Давайте поднимемся наверх. — Вместе с Форбсом он вернулся в опустевшую комнату и плотно притворил дверь. — Скажите, вы когда-нибудь видели испытание шилом?

Судью пробрала дрожь — реакция порядочного человека.

— И не единожды.

— То есть, вы своими глазами видели, как игла входит на два, на три дюйма в плоть, а ведьма не испытывает боли?

— Видел, видел. — Его опять передернуло, точно он сам почувствовал прикосновение шила. — К чему вообще ты клонишь?

— А само шило вы когда-нибудь рассматривали вблизи?

— Естественно. Обычно перед началом его передают нам на проверку.

Александр достал из кармана инструмент Богса и положил его на стол.

— Проверьте вот это.

Форбс взглянул на шило, потом на Александра, но не двинулся с места.

— Оно бывало в употреблении? — Он сглотнул. — Им кололи ведьм?

— Всех ведьм до единой из тех, что недавно были задушены и сожжены на рыночной площади. Ну же, проверьте его. Будьте покойны, его протерли.

Несмотря на это заверение, судья с осторожностью взял шило двумя пальцами и поднес к глазам, а потом с пораженным видом перевел взгляд на Александра.

— Здесь какая-то бороздка. Впервые вижу нечто подобное.

— Нажмите на острие, только аккуратно.

Вытянув указательный палец, Форбс поднес его к шилу и остановился. Перевернул инструмент острием вниз и прижал его к столешнице.

Игла, поддавшись, ушла во внутреннюю полость почти на дюйм, а потом застряла.

— Где ты это взял? — Это был голос судьи. Тот, что доносился со скамьи и задавал вопросы, которые вели к признанию подсудимой виновной.

— У Богса. Он сейчас скачет в Эдинбург, чтобы раздобыть себе новое, поскольку это сломалось. — Он забрал шило и еще раз продемонстрировал, как оно работает. — Вот так и проверяют ведьм. Игла уходит внутрь, а со стороны кажется, будто она пронзает кожу.

— Неудивительно, что они ничего не чувствуют! — Он снова взял инструмент, уже лишенный мистической силы, и сжал обе его части, двигая их взад-вперед. Его лицо налилось гневом, а после раскаянием. — Выходит, сожженные нами женщины…

Яневедьма.

Александр кивнул, глядя, как чувство вины пронизывает судью до костей, где оно останется — как и у него самого — до конца его дней.

— Но зачем ты, один из них, раскрываешь мне ваши секреты?

— Об этом Скоби никогда мне не рассказывал, и не дарил ничего подобного, в отличие от остальных. — Осознание было горьким. Что, если бы он стал задавать вопросы? Смог бы он выяснить правду раньше? Смог бы предотвратить хоть сколько-нибудь смертей? — Он, наверное, понял, кто я. Мне пришлось купить шило самому, и оно точно такое же, как те, что вам показывали. — Он предъявил судье свое медное шило.

Форбс ударил им по столешнице. Игла не шелохнулась.

— Однако с его помощью ты выявил ведьм.

Он отрицательно покачал головой, зная, что шило почти все время пролежало у него в кармане. Понимая, что даже в том случае, если бы он его использовал, то женщина, не спавшая четыре дня, измученная, избитая, исколотая, вряд ли отреагировала бы как нормальный человек.

— Признания в Кирктоне были получены без этого испытания. — К его несказанному облегчению.

— И вы все… то есть, все остальные, они тоже используют эту уловку?

— Все, кто учился у Скоби. Насколько я понял со слов Богса.

— Но это значит… — Он запнулся. — Прошлой весной в одном только Ланарке казнили дюжинами, я был там, я заседал во главе суда и… — Закончить он не смог.

— Вы приговаривали к смерти невиновных.

Судья резко сел и уронил лицо в ладони.

Александр взял сломанное шило, которое Форбс вонзил в стол. Оно почти обжигало пальцы, настолько сильным было чувство вины. Нет, он не пользовался фальшивым инструментом, но одна женщина уже умерла, а над тремя другими нависла смертельная опасность — и все из-за него, из-за того, что совершил он, все это время воображавший себя Божьим воином.

Он перекатывал шило в пальцах, зная, что это меняет все. И ничего.

Судья поднял голову. Раскаяние на его лице сменилось решимостью.

— Вернешься назад без меня. Я еду в Эдинбург. Скоби необходимо остановить.

— Но вы нужны мне. Нам надо забрать этих женщин, увезти их куда-нибудь, приостановить это безумие…

— Скажешь, что поговорил со мной, и я разрешил их забрать. Я выпишу тебе ордер. Возможно, этого хватит.

— Возможно? «Возможно» меня не устраивает. Эти женщины, они прошли через такое…

Маргрет.

Нет, признание в том, что он хочет спасти любимую женщину, не убедит судью в его здравомыслии.

— Говоришь, обвиненных трое?

Он кивнул.

Форбс покачал головой, и Александр понял, что дискуссия окончена.

— Каждый день задержки увеличит это число десятикратно, пока Скоби и его братия рыщут по стране. — Он потянулся к шилу. — Это я забираю с собой.

Александр нехотя передал ему шило, понимая, что его делу оно не поможет. В Кирктоне им не пользовались.

Форбс наскоро нацарапал ордер и скрепил его печатью.

— Сразу после поезжай в Эдинбург. Мне понадобятся твои свидетельские показания против него.

— Как только освобожу невиновных.

На лицо Форбса набежала тень сомнения.

— Падеж скота и смерть ребенка еще можно объяснить естественными причинами. Но ты упомянул одержимую девицу.

Он кивнул.

— Пусть дознаватели бывают мошенниками, — молвил Форбс, — но настоящие ведьмы все равно существуют. Твои женщины могут быть виновны.

— О, я вовсе не оспариваю, что среди нас орудует Дьявол, — торжественно заверил он судью, когда тот вручил ему ордер.

Орудует да только не через тех, на кого обычно думают люди.

***

Настоящие ведьмы все равно существуют.

В конечном итоге ничего из того, что он мог предпринять, этого убеждения не изменит. Ни его бешеная гонка обратно в Кирктон, ни горячая речь перед священником и графом об уловке Скоби и его предстоящем аресте.

Он застал их обоих в башне, сидящими за обеденным столом, и все время, пока объяснялся перед ними, мог думать только о том, что где-то над ним сидит в заточении Маргрет. Он хотел быть с нею, обнимать ее, пока она оплакивает гибель матери.

Но вопросы о ней не принесут им обоим ничего хорошего.

Закончив, он выложил на стол подписанный Форбсом ордер с разрешением перевезти обвиненных женщин в Эдинбург. Помолчав, Диксон покосился на Оксборо и, наконец, заговорил:

— Мы будем молиться о том, чтобы ни Джеймс Скоби, ни его ученики не избежали Божьего правосудия. Однако в нашей деревне он не работал. Ничего из вашего рассказа здесь не происходило.

— Но мы можем увезти обвиненных. — Его последний шанс спасти Маргрет, спасти всех. Он взглянул на графа. — Вы же сами хотели быстрого правосудия. Так мы удалим зло из деревни — и от вашей дочери — гораздо быстрее, чем если будем дожидаться Комиссии.

Но Оксборо остался непреклонен.

— Моя дочь одержима, и виновница нам известна. Ведьма покинет мою башню только в том случае, если ее поведут на костер.

Вошла леди Оксборо, а за нею Анна.

— Мы пришли пожелать вам спокойной ночи, милорд.

Жестом он подозвал дочь к себе.

— Как ты сегодня, моя дорогая?

Она почтительно обняла его и поцеловала в щеку.

— Очень хорошо, отец.

Мать встала рядом.

— Сегодня она была такая уставшая, так что утром я разрешила ей подольше поспать, а днем не стала заставлять читать Библию.

— Ты поужинала? — спросил он дочь.

Та с улыбкой кивнула.

— И еще мама пообещала дать мне засахаренного миндаля перед сном.

— Похоже, тебе много лучше, а значит завтра ты сможешь прийти в церковь, — сказал священник.

Перестав улыбаться, девушка надулась.

— Если злые чары не завладеют мною вновь.

Мать погладила ее по волосам и обняла за плечи.

— После того, как Джанет Рейд умерла, у нее больше не было приступов.

Что-то в надутом виде Анны зацепило Александра.

— Но она не обвиняла Джанет Рейд в наведении порчи. Джанет Рейд даже не было в церкви.

Глаза девушки широко распахнулись, и она задрожала.

Мать притянула ее к себе.

— Видите, что вы натворили. Испугали ее своими речами.

Она обняла дочь и попыталась увести ее, но Анна не двинулась с места. Мелкая дрожь переросла в сотрясания. Руки ее завертелись, точно крылья мельницы, описывая в воздухе круги и попадая матери по лицу.

Оксборо, посерев, вскочил на ноги.

— Вы раздразнили Дьявола, и вот, полюбуйтесь. Оно снова началось!

Еще раз ударив мать, Анна попятилась назад, словно ею управляли невидимые демоны. Ее голова задергалась из стороны в сторону, а потом она зашлась криком — очень странным, то низким, то пронзительно высоким.

— Кто с тобой это делает? — Оксборо сделал шаг ей навстречу. — Скажи, кто так сильно тебя мучает?

Одна из бешено крутящихся рук остановилась. Потом начала слегка раскачиваться взад-вперед, словно стрелка компаса, и наконец указала прямиком на Александра.

— Он.

Глава 23.

Поначалу Александр даже не понял смысла этого слова.

Он так привык к мысли, что попытаться остановить его может только Дьявол, что со стороны людей, да еще таких праведных, совершенно этого не ожидал.

Но когда Оксборо приказал своим людям схватить его, и ему заломили руки за спину, до него наконец-то дошло, что она сказала.

Он. То есть, Александр Кинкейд.

— Нет! — вырвалось у него. — Я не ведьмак…

…и никогда им не был. Тщетная попытка оправдаться, которая поможет ему не больше, чем той обреченной женщине в Джедборо.

— Теперь все ясно! — бушевал граф. — Вместо охотника на ведьм мы пустили к себе Дьявола.

— Это абсурд. Вы что, не видите, что ваша дочь…

Лжет.

Нет. Любящий родитель никогда этого не увидит.

Он пытался думать, но его разум мог ухватиться только за одну мысль: если он умрет, спасти Маргрет будет некому.

— Вижу! — вскричал граф. — Я вижу, что моя дочь одержима, а вы хотите отпустить ведьм на свободу, чтобы они причинили нам еще большее зло.

Девушка осела на пол, как будто, указав на него, разрушила злое заклинание. Диксон забормотал над нею молитву, а мать опустилась рядом на колени, помогая ей отпить немного вина.

Александр сделал глубокий вдох. Если взять вину на себя, то Маргрет, возможно, отпустят на свободу.

— Оксборо, подумайте еще раз…

— Нет. Никаких больше отсрочек. Вы первый сказали, что ждать больше нельзя и со злом нужно покончить немедленно. Именно так я и поступлю. Довольно мучить мою дочь. Привести женщину! — крикнул он двоим стражникам, которые ждали в дверях. — Мы сожжем их всех. Сегодня же.

***

Маргрет разбудили крики, такие пронзительные, что, казалось, врезались в кладку каменных стен.

Стояла ночь. Которого дня? Проснувшись, она сразу подумала об Александре. Перед уходом он говорил о поездке в Джедборо, о каком-то плане, но ее сознание не воспринимало ничего, кроме смерти матери.

И вот теперь эти крики.

Ее пробрала дрожь, когда она поняла, что кричит дочь графа. Шатко поднялась на ноги и выглянула в окно в глупой надежде увидеть лошадь Александра, хотя из ее комнаты не было видно дороги.

Крики прекратились.

Она напрягла слух, но вместо перестука копыт услышала только жалобное завывание ветра.

И шаги на лестнице.

Скрежет ключа в замке, и дверь, скрипнув, отворилась.

На пороге стояли двое мужчин с мрачными лицами палачей. Один схватил ее за руку и дернул к двери.

— Куда вы меня ведете?

Но всю дорогу до обеденного зала внизу стражники молчали.

Первым, кого она увидела, был Александр, которого удерживали двое человек с такими же угрюмыми физиономиями как и у тех, кто держал ее.

Напротив стояли в ряд Оксборо, Диксон, леди Оксборо и ее дочь. Девушка повисла на плече матери, словно еще не успела оправиться от очередного припадка.

Маргрет встретилась взглядом с Александром. Нет!

Потом снова крик, словно ее появление послужило сигналом.

— Это она! — завизжала леди Анна. — Ведьма!

Девушку затрясло и подбросило, будто марионетку, которую дернули за ниточки. Отшатнувшись, она с протяжным воем закружила по комнате, размахивая конечностями и подергивая головой.

Ее пытались поймать, но она металась между стенами, то и дело меняя направление.

— Он гонится за мною, они натравили на меня Дьявола!

Забившись в конце концов в тень самого дальнего угла, она замолотила воздух, крича, чтобы ее не отдавали Дьяволу, потом согнулась пополам, захрипела, содрогаясь в рвотных позывах, и сквозь пальцы, которыми тщетно пыталась зажать рот, извергла на пол содержимое своего желудка.

Мать немедленно оказалась рядом, вытирая ее лицо платком, а потом в ужасе оглянулась на Маргрет.

— Смотрите! — вскрикнула она. — Ведьма вызвала у нее рвоту булавками!

Маргрет обменялась с Александром коротким, безнадежным взглядом.

***

Александр увидел в глазах Маргрет отчаяние. И вдруг, несмотря на творящийся вокруг хаос, взглянул на ситуацию под новым углом, и на него снизошло зловещее спокойствие.

Одержимая?

Или хитрая девица, которая не прочь подольше поспать?

Граф уже стоял возле жены, склонившись над дочерью, а та тянула к нему ладони, полные маленьких медных булавок с загибающимися спиралью головками, очень похожих на те, которыми скрепляли воротники и манжеты.

Тяжело, с ненавистью взглянув на него, Оксборо набрал в грудь воздуха, чтобы отдать приказ стражникам увести его. Александр утратил всю свою власть. Терять было нечего.

— Леди Анна, — окликнул он девушку, сам подивившись твердости своего голоса. — Где ваша игольница?

Леди Оксборо, вытиравшая платком дрожащие руки дочери, воззрилась на него исподлобья.

— Перестаньте терзать мою девочку. Прошу вас, отзовите Дьявола.

Но в позе графа что-то неуловимо изменилось. Точно он наконец-то услышал Александра и понял его.

— Анна, где твоя игольница?

Дьявол, которого ни Маргрет, ни Александр не призывали, казалось, ушел сам по себе, а леди Анна, которая только что с воплями металась по комнате, заскулила, что-то невнятно бормоча.

— Отвечай, — настаивал граф.

— Я не знаю.

Леди Оксборо замерла. В ее встревоженном взгляде появилась тень сомнения.

Владевший графом пламенный гнев обратился в стальной холод.

— Дочь, спрашиваю в последний раз. Скажи, где твоя игольница, и дай ее мне.

Пошарив в расшитой сумочке, свисавшей с пояса, девушка достала оттуда небольшой деревянный футляр. Глаза ее округлились, как в моменты, когда она якобы видела Дьявола, только теперь вдобавок ко всему у нее стал подрагивать подбородок.

Отец протянул руку, и она положила футляр на его ладонь. Граф открыл его. Внутри было пусто.

— Это все они. — Она ткнула пальцем в сторону Александра и Маргрет и облизнула губы. Глаза ее нервно забегали. — Всем известно, ведьмы умеют перемещать вещи, даже не притрагиваясь, и убивать людей на расстоянии, — сбивчиво лепетала она. — Они украли мои булавки и засунули мне в живот. Вот как они там оказались…

Жена Оксборо попятилась прочь от дочери, слепо хватаясь за стену.

— Господь милосердный, что ты наделала?

Наступила тишина, такая же оглушительная, как недавние крики.

Александр еле сдерживал торжествующую улыбку, а Маргрет обмякла от облегчения и упала бы на пол, если бы ее не поддерживал стражник.

Леди Оксборо пришла в себя первой. Выпрямила спину и отвесила дочери подзатыльник.

— Почему? Говори, почему ты это сделала?

Та сердито выпятила губу — точно двухлетний ребенок, а не девица на выданье.

— Потому что он старый.

— Кто? — Резкий возглас ее отца.

— Барон. За которого ты хочешь меня выдать.

Граф с женой потрясенно переглянулись. Потом леди Оксборо схватила дочь за руку и поволокла ее к выходу, бросив напоследок на мужа умоляющий взгляд.

— Ее жених…

Граф, которого била дрожь, молча кивнул и заговорил только после того, как женщины вышли.

— Первый человек, — произнес он непререкаемым тоном, — который ляпнет хоть слово за пределами этой комнаты о том, что здесь было, станет последним. — Он мотнул головой на стражников. — Вон.

Отпустив Маргрет и Александра, те поклонились и вышли. Они были его слугами. За молчание им будет заплачено.

Александр шагнул было к Маргрет, но остановил себя. Умирая от желания обнять ее, он остался стоять, где стоял. Его мотивы не должны вызывать подозрений. Только не сейчас, когда свобода так близко.

— Я накажу свою дочь сам, — сказал граф священнику. — Сажать ее на покаянную скамью я не позволю.

— Не позволите? — Спокойствие Александра испарилось. — Погибла женщина, а вас волнует только то, как бы вашей дочери не пришлось каяться перед общиной?

— Каяться публично она не будет.

— А как же извинения?

— Никаких извинений.

— Ваши вопросы довели Джанет Рейд до погибели!

— Я боролся со злом. Это знают все!

— Вы чуть не запытали до смерти Элен Симберд! И вы не раскаиваетесь?

— К моей дочери это не имеет ни малейшего отношения. Ведьма Симберд призналась, причем дважды! — Поза графа выражала упрямство: скрещенные на груди руки, выпяченная нижняя губа, совсем как у его юной дочери.

Волна облегчения, даже радости, нахлынувшая на Александра, откатилась обратно. Оксборо не чувствовал ни угрызений совести, ни ответственности за содеянное.

— Как же нам оправдать их, если вы собрались молчать?

— Мне все равно, как. Диксон, оставляю это на вас. Я заплачу… сколько потребуется. — На пороге он задержался и оглянулся на Александра. — Только сделайте это побыстрее и оставьте нашу деревню с ее печалями в покое.

Когда он ушел, все трое, глядя друг на друга, надолго застыли в молчании. Александр взял Маргрет за руку. Ее пальцы были холодными.

Диксон заговорил первым.

— Сегодня я буду молиться вместе с семьей графа, а завтра… — Он покачал головой. — Завтра воскресенье. И Церкви нужен отчет.

За неделю, прошедшую с прошлого воскресенья, леди Анна побывала одержимой, Маргрет было предъявлено обвинение, Бесси Уилсон и Элен Симберд признались, а Джанет Рейд умерла. Что можно сказать после всего этого?

— Я могу рассказать им, — заговорил Александр, — о том шиле, которое использовал Скоби…

— Что? — Это имя будто вывело Маргрет из тумана оцепенения. — Что насчет Скоби?

Он коснулся ее щеки, не обращая внимания, смотрит ли Диксон, потом достал из кармана свое медное шило.

— Его шило внешне похоже на это, но стержень уходит в рукоять, и кажется…

— Будто оно пронзает кожу, но на самом деле это не так. — Боль и осознание закружились спиралью в глубине ее потемневших глаз. — Вот почему ведьма не чувствует боли, и у нее не идет кровь. — И вдруг улыбка. — Ты доказал это. Ты доказал, что моя мать не была ведьмой.

Она потянулась к шилу, и он разрешил взять его. Отныне оно больше ему не нужно.

— Я воткну это ему в сердце, — прошептала она, и голос ее был так холоден, что его пробрала дрожь.

— Но Скоби творит свои дела далеко отсюда. — Диксон начал расхаживать по комнате. — А мы поддельным шилом не пользовались. Для всех наших обвиняемых это ничего не меняет.

— Я не понимаю, — проговорила Маргрет, зажав шило в кулаке, словно вознамерившись никогда его не отпускать. — Она же солгала… смошенничала. Так почему я не могу быть свободна?

Александр привлек ее к себе, снова жалея о том, что ни один из них не обладает колдовскими способностями и не может изменить положение вещей.

— Пока она не откажется от своих слов или не покается во грехе, обвинение с тебя не снимут. — Внезапно он понял, что это означает. — Тебе нельзя даже выходить отсюда без сопровождения охранника, чтобы никто не заподозрил тебя в побеге.

— А что до остальных, — вмешался Диксон, — то обвинения против них никак не связаны с леди Анной.

— У меня есть ордер. Я увезу их.

— На суд? — спросил Диксон. — Без разрешения Церкви судить их нельзя.

— Нет, — произнес Александр. — Не на суд.

На лице Диксона отобразилась смешанная с ужасом догадка.

— Вы хотите судить их сами? Но откуда вы знаете, что они невиновны?

— На костер я их не отправлю.

Диксон покачал головой.

— Вы думаете, что совершаете благое дело, но это не так. Допустим, вы увезете Бесси Уилсон и Элен Симберд. Но что потом? Вы отпустите их в каком-нибудь незнакомом месте далеко отсюда? И как они будут жить? У них нет ни друзей, ни средств к существованию. Все кончится тем, что их вновь назовут ведьмами.

— Вы могли бы написать рекомендательное письмо для нового прихода.

— Все равно нам придется как-то объяснять падеж скота, вытоптанные посевы и детские смерти. Я не уверен…

Настоящие ведьмы все равно существуют, вспомнил он наущение Форбса. Диксон придерживался того же мнения.

А может оба они, как и многие другие несчастные души, попросту заблуждались, выискивая способы объяснить несправедливость жизни?

— Зато я уверен, — отрывисто ответил он. — Мы вынудили их признаться насильно. Откуда нам знать, что несчастья посылает на землю Дьявол, а не Господь? Скот и посевы гибнут, а дети умирают из года в год, но до сих пор никто не сваливал вину за это на ведьм.

Со вздохом Диксон оглядел пустую комнату, словно окидывая взглядом руины своего прихода.

— Если все это правда, и это говорите вы — человек, которого обучали поиску ведьм, — тогда главная вина лежит на мне, ибо это я сбил свою паству с пути праведного.

Извиняющим жестом Александр положил руку Диксону на плечо.

— Заблуждались не вы один.

Но священник был прав. Просто забрав женщин из деревни, проблему не решить. Жителям Кирктона нужен козел отпущения, какое-то объяснение всего случившегося, благодаря которому они поверят, что выполнили свой долг и одолели зло. Он потер кулаками глаза, пытаясь собраться с мыслями. Сон и время наедине с Маргрет. Вот, что ему нужно.

— Молитесь за них, — произнес он.

— Я помолюсь о том, чтобы Господь направлял нас.

Прижимая к себе Маргрет, Александр шагнул к лестнице, думая о том, что будет рад заснуть где угодно, хоть на каменному полу, но Диксон остановил их.

— Нет, дети мои. Только после того, как все будет кончено, а ваш союз — благословлен.

Маргрет крепко прижалась к нему, и он уже приготовился заспорить, но внезапно прозрел. Диксон был озабочен не только соблюдением внешних приличий. Александр должен хранить дистанцию. За пределами этой комнаты Маргрет по-прежнему считалась ведьмой, и если люди увидят, что он благоволит ей, то наверняка найдется еще кто-нибудь, кто укажет на него и крикнет то, что крикнула леди Анна.

Он.

И тогда он вообще ничем не сможет помочь ей.

Александр обнял ее за плечи.

— Он прав. Какое-то время нам лучше побыть врозь. Я поставлю у твоей двери одного из людей Оксборо.

Маргрет вцепилась в него, словно он был единственной незыблемой опорой в ее мире.

— Зачем?

Отчаяние в ее взгляде ранило сердце.

— Чтобы тебя охраняли.

— Но что будет завтра? — Страх, облегчение, замешательство сменялись одно за другим на ее лице, и она стиснула в кулаке отвергнутое им шило.

— Скоро все закончится, и мы будем вместе. — Она потеряла мать, над нею еще висело обвинение, и ее было необходимо хоть как-то приободрить. — Обещаю, — сказал он, понимая, что лжет.

Ибо если в ближайшее время ничего не изменится, в Кирктоне — хочет он этого или нет — запылают костры.

Глава 24.

Маргрет поднялась по лестнице. Дверь в комнату, где ее держали, была открыта. Прежний стражник ушел. Новый еще не прибыл.

И все же она была не свободна.

Ее жизнь по-прежнему была в руках Александра, и она помолилась о том, чтобы с нею все обошлось лучше, чем с ее матерью.

Когда-то она считала его всемогущим, но с тех пор повидала столько зла, в стольких обличьях, о которых раньше и не подозревала, и это зло могло одолеть даже самого сильного из людей.

Она поставила фонарь на пол и разжала кулак. Посмотрела на оставленные шилом вмятины на ладони. Удовлетворение умерило страх. Александр выяснил правду о Скоби. Она верила, он обязательно сделает так, чтобы всех негодяев с их фальшивыми инструментами изловили, наказали и заставили страдать так же, как они заставляли страдать других.

Это не вернет ее мать, не вернет потерянные годы, но возмездие, о котором она молилась, свершится. Ее мать будет оправдана.

Она цеплялась за эту мысль всю ночь напролет — так же крепко, как за рукоять медного шила.

***

Следующим утром Александр сидел в церкви рядом со священником и ждал, когда затихнет толпа.

Проснувшись на рассвете, он попросил Диксона привести трех обвиненных женщин на воскресную службу, а после уступить ему кафедру, и священник, который почти всю ночь провел в молитвах за леди Анну, в конце концов согласился на его предложение.

И за это Александр вознес свою собственную благодарственную молитву.

Как и раньше, возможности посвятить Маргрет в свои планы у него не было. В ее глазах он заметил беспокойство, но она доверяла ему, а значит поймет.

Вынужденная встать перед всем приходом, она набросила на голову шаль и, прячась от взглядов, низко опустила лицо.

При виде ведьм прихожане, точно онемев, стали вести себя тише обычного. Привести в храм прислужниц Дьявола да еще в Божий день, отведенный для проповедей, казалось кощунством.

Святотатством.

Но в минувшее воскресенье они алкали крови, настаивали на расправе над ведьмами, а ведь тогда тоже был Божий день. И сегодня пришло время замолить грех.

Диксон вышел вперед, и люди встревоженно оглянулись на пустующую скамью на хорах. Только смертельный недуг мог помешать графу прийти на воскресную службу. Все присутствующие были свидетелями одержимости леди Анны и теперь гадали: неужто Дьявол обрушил свою длань на самое могущественное семейство в округе?

— Сегодня перед вами выступит мистер Кинкейд, — произнес священник и отошел, бросив на Александра предостерегающий взгляд.

Поднявшись на кафедру, Александр оглядел испуганные лица и попросил небеса о прощении за то, что он собирался сделать: придать Джанет Рейд после смерти тот образ, которого при жизни она избежала, чтобы ее гибель не была напрасной.

— Прихожане! Вместе мы пережили трудные времена. — Он сделал вдох, выравнивая голос. Маргрет не поднимала головы. — Вы пригласили меня сюда, потому что ощутили на себе гнет Сатаны. Вы знали, что вас окружили ведьмы, однако бороться со злом в одиночку вы не могли.

От этого напоминания на лица людей набежал страх. И вновь Александр пожалел, что другого пути у него нет. Он так хотел рассказать им, что все это — ложь, надувательство, жестокий фарс, что никаких ведьм не существует, что Джеймс Скоби и ему подобные — грязные мошенники… Хотел, но не смел. Чего он добьется? Они слепо уставятся на него, как если бы он сказал, что солнце не встает каждый день на востоке, а потом, без сомнения, забьют камнями за богохульство.

Нет, правдой Маргрет не спасти. Только ложью.

— Обнаружилось, что среди нас и впрямь жила ведьма.

Бесси Уилсон скептически насупилась, скрестив на груди руки, а Элен Симберд подняла подбородок и широко улыбнулась стоящему напротив мужу. Тот отвернулся.

— И звали ту ведьму Джанет Рейд.

Маргрет рывком вскинула голову. Если бы он верил в то, что ведьма способна убить взглядом, то испугался бы за свою жизнь.

Доверься мне, мысленно заклинал ее он. Доброе имя твоей матери уже не спасти, но твое — еще можно.

— Скрываясь от правосудия, Джанет Рейд бежала из Эдинбурга сюда, в Кирктон, где втайне распространяла зло.

Люди зашептались. Им было легко поверить в эту историю. С севера деревни доносились крики. Женщина, которую никто никогда не видел, восседала на телеге, неподвижная точно каменное изваяние. Она изрыгала проклятия, видела духов, что-то бормотала на непонятном языке, а потом убежала навстречу смерти за холмы.

Она была застывшая как камень, когда ее перевезли через мост. Я сам видел… Сатана помог ей вырваться на свободу, и она мчалась так быстро, будто летела по воздуху…

— После того, как эту женщину, эту ведьму, наконец-то вычислили и допросили, она сбежала к своему хозяину Сатане, который забрал ее к себе и умыкнул от Божьего правосудия.

Теперь все смотрели на Маргрет, ибо он подтвердил их давние подозрения. Странные глаза. Пугающий взгляд.

— Но прежде я успел выяснить, что она сделала. Не желая делиться вниманием Сатаны, она околдовала женщин, представлявших по ее мнению угрозу. Зло творила она одна. Вдова Уилсон и Элен Симберд не заключали союз с Сатаной и теперь, когда Джанет Рейд мертва, освободились от наложенных на них чар.

Он задержал дыхание, надеясь, что приговор прозвучал достаточно убедительно.

Хмурое лицо Бесси Уилсон разгладилось, и у нее вырвался крик:

— Слава тебе Господи!

Улыбка Элен Симберд поблекла.

— Вы хотите сказать, что я не ведьма? — озадаченно спросила она.

— Нет, — мягко ответил он. — Вы не ведьма.

Она посмотрела на свои ладони так, словно видела их впервые, потом ощупала свои плечи, провела руками по бокам и с разочарованием на лице перевела взгляд на Александра.

— А вы уверены?

Поднялся староста Пратт.

— Меня тоже интересует этот вопрос, мистер Кинкейд. Откуда у вас такая уверенность?

Теперь он должен предоставить им доказательство в виде авторитетного мнения со стороны.

— Это было самым сложным делом, — начал он. Люди закивали, довольные тем, что он принял во внимание их страхи. — Поэтому вчера я отправился в Джедборо, чтобы проконсультироваться с главным судьей тамошней Комиссии. Он-то и рассказал мне об этой ведьме и о том, что произошло в Эдинбурге. Вместе мы сложили части истории воедино. Судья Форбс сказал, что деревня чудом избежала погибели, и просил поблагодарить преподобного Диксона, графа и всех старост за добросовестную работу.

Ложь ядом осела на языке. Ничего. Скоро он отсюда уедет. Диксон был прав. Забрать женщин из родной деревни было бы смертным приговором, а не спасением. Нужно сделать все возможное, чтобы успокоить их, чтобы они остались жить в мире друг с другом. И примирились с последствиями.

Жестом он отпустил стражников, и они, поскольку охранять теперь было некого, разошлись.

— А как же она? — выкрикнул кто-то, уже не заботясь о соблюдении воскресного покоя. — Что будет с ведьминым отродьем?

Александр рискнул взглянуть на Маргрет. В ее глазах стояло разочарование. Он все объяснит. Она поймет. У него не было другого выхода.

— Эти две женщины невиновны, а дочь ведьмы я отвезу на суд в Эдинбург.

В ее взгляде больше не было ни капли доверия. Только изумление, ярость и страх.

И ненависть.

Ее снова обступили стражники.

— Она проведет ночь под охраной в десятинном амбаре, — завершил он свою речь. — А на рассвете мы уедем. — Он долго спорил с Диксоном, но тот остался непреклонен. Путешествовать в воскресенье было нельзя, и точка. Он не мог увезти Маргрет до наступления понедельника.

Он сошел с кафедры, не желая больше отвечать на вопросы. Завтра. Завтра они уедут, и она будет в безопасности.

Заступая на кафедру, Диксон незаметно и, кажется, одобрительно кивнул ему.

— А где граф? Где его дочь?

— Дома, — ответил священник и взглянул на Александра, прося его о помощи.

— После смерти Джанет Рейд злые чары, наложенные на его дочь, распались, — произнес он. — Преподобный Диксон всю ночь молился о ее здоровье. Она поправляется, и скоро вы увидите ее прежней.

Он надеялся, что это будет не так. Что она уже не будет человеком, способным приговорить другого человека к смерти лишь затем, чтобы уклониться от нежеланного брака и ежедневного чтения Библии.

С легкой улыбкой Диксон вновь повернулся к собранию.

— У графа и его семьи, — заговорил он, и голос его зазвучал уверенно, а поза расслабилась, — есть много причин благодарить Бога за милосердие. В знак благодарности за исцеление дочери граф преподнесет Церкви подарок: деньги на то, чтобы нанять для ваших детей школьного учителя.

Люди зашептались, но теперь радостно. Прошли годы с тех пор, как их бедный приход мог позволить себе учителя.

Но на заднем ряду кузнец и его жена, которая по привычке держалась за уже пустой живот, обменялись тоскливыми взглядами.

Я заплачу сколько потребуется, пообещал Оксборо.

Александр шепнул об этом Диксону, и тот, кивнув, повернулся к пастве.

— И еще граф купит кузнецу новую корову.

Жена кузнеца ахнула и взяла мужа за руку, а тот улыбнулся — впервые на памяти Александра.

Маргрет не улыбалась.

Он назвал и ее, и ее мать ведьмами, и когда ее уводили, она оглянулась и посмотрела на него со всей враждебностью, которую предполагало это название.

И когда прихожане склонили головы в благодарственной молитве, он попросил небо о своем: чтобы завтра, когда он все объяснит, она поняла его и простила.

***

Я обещаю, сказал он. Верь мне.

И она, идиотка, поверила.

Но как только за нею захлопнулась дверь десятинного амбара, она поняла, что больше никогда в жизни не повторит этой ошибки.

Он назвал Джеймса Скоби убийцей, но сам был не лучше. Сперва он погубил ее мать. Потом ее доброе имя.

А теперь он убьет ее.

Она поверила в то, что он другой, что его поступки будут другими. Как можно было совершить подобную глупость? Она же с самого начала знала, кто он: охотник на ведьм. Ровно такой же, как все остальные, только хитрее. Заговорил ей зубы, чтобы проникнуть в их дом, в их жизни…

В ее постель.

Ты должен быть уверен, сказала она, точно девственница, которой тогда и являлась, думая убедить его в своей невиновности.

А он нашел метку и убедился в обратном.

Все, что он говорил, все, чем они занимались, все те причины, по которым она поверила ему, все это происходило в моменты, когда они были наедине. Он втерся к ней в доверие лишь затем, чтобы получить свое удовольствие. А после очернил ее перед всем белым светом и вынес приговор.

Она зажмурилась, глотая подступившие к горлу слезы, и стиснула кулаки. Пошатываясь, споткнулась о мешок с ячменной мукой и в исступлении начала пинать его, вымещая свою ярость.

— Я… не допущу… никаких… воспоминаний. — Удар за ударом, между каждым словом, пока в солнечных лучах, струящихся сквозь просветы в кладке каменных стен, не заплясала мучная пыль.

Но воспоминания не слушались. Они окружили ее, всепроникающие точно частички муки, которые набивались в рот, липли к волосам, оседали снежинками на плечах. Его рот, голодный и теплый на ее губах, его горячее тело, соприкасающееся с нею от плеч до лодыжек, когда он обнимал ее во сне, его голос, вибрирующий и хриплый, когда он шептал ей на ухо…

Я никогда никого не испытывал.

Боже… она поверила даже в это. Поверила, когда он сказал, что разоблачит злодеяния Скоби.

Только полная дура могла позволить любви себя одурачить. Но больше — никогда.

Когда прошли слезы и вернулось самообладание, она залезла на вершину сваленных в кучу мешков, чтобы выглянуть наружу из щели под потолком. Солнце уже зашло за холмы. Наступили сумерки. Прихожане вереницей потянулись из церкви, расходясь по домам.

В дверном проеме церкви она увидела Александра. Он разговаривал со священником. Все такой же высокий и сильный, только плечи поникли, чего раньше она за ним не замечала. Вместе с Диксоном он прошел мимо амбара, знакомой походкой, сильной и плавной, словно плыл над землей.

Потом остановился и сделал шаг в сторону амбара. Маргрет сжала в кармане рукоять спрятанного там медного шила. Она заколет его, если придется. Пойдет на все, но не подпустит его к себе…

Священник, качая головой, придержал его за плечо, и Александр повернул назад. Они о чем-то коротко переговорили. Она не расслышала, о чем. Диксон хотел присоединиться к нему? Или отговаривал?

Александр оглянулся на амбар. Завтра, читалось в его взгляде. Предупреждение.

Они зашагали прочь и исчезли за деревьями.

Она всмотрелась вдаль, на синеющие, зловещие очертания холмов. Там погибла ее мать — одинокая, испуганная, окруженная демонами, которых породил ее разум. Туда она убежала от своих мучителей и бросилась в распростертые объятья смерти.

Что ж, на примере матери Маргрет твердо уяснила одно: для ведьмы есть один-единственный способ выжить — побег. И когда она убежит, искать ее наверняка будут там, куда ушла ее мать — на холмах. Но испытывать судьбу на припорошенных снегом Чевиотских холмах значило бы, что она желает найти забвение, которое нашла ее мать.

Ничего подобного она не хотела.

Она желала смерти, но не себе, и потому, убежав, направится не на холмы.

Маргрет потрогала острое шило в кармане. Она найдет ему совсем другое применение.

Глава 25.

Маргрет дождалась, пока совсем стемнеет, а человек за дверью ее узилища захрапит.

Будить уже приговоренную ведьму было без надобности.

Очень медленно она отворила дверь. Скрипнули петли. Она затаила дыхание. Стражник спал. Он лежал на некотором расстоянии, не под дверью, а ближе к углу постройки, рассудив, вероятно, что безопаснее держаться подальше от входа, откуда мог вылететь ведьмин дух.

Выскользнув наружу, она крадучись пошла через деревню, никем не замеченная и не услышанная. Люди крепко спали, очевидно уверившись, что сегодня ночью никакие призраки не будут блуждать в ночи и тревожить их сны.

Она остановилась всего один раз, у дома священника. Взглянула на маленькое окошко на верхнем этаже. Спит ли он или лежит без сна? Думает ли о ней?

Сожалеет о чем-нибудь?

Из погруженного в темноту дома не доносилось ни звука, ни шороха.

Она опустила голову. Ни о чем он не сожалеет и ни в чем не раскаивается. Спит себе крепким сном, охотник на ведьм.

Ее верный пони был где-то в деревне, стоял на привязи у ограды или на конюшне. Она подумала не поискать ли его, но риск был слишком велик. Волнения последних дней изнурили, казалось, даже животных, и они вместе со всей деревней притихли и погрузились в дрему. Если их потревожить, если кто-нибудь явится на шум, то ее поймают.

Подавив сожаления, она повернулась к деревне спиной.

И бросилась бегом через мост. Прочь отсюда.

На волю.

В горле пузырьками забурлил смех, и она раскинула руки навстречу усыпанному звездами небу, закружилась в приступе сумасшедшей радости, обдуваемая холодным, очистительным ветром, что смывал с нее зловоние плена. Закружилась голова. Оступившись, она упала на колени на мерзлую, сырую землю и подняла лицо к небу.

Ночь стояла ясная, без тумана, и под ласковым сиянием звезд она на миг представила, что ничего не изменилось. Что она вновь прежняя Маргрет, которая в короткие мгновения уединения на пути от коттеджа к деревне избавлялась от роли дочери и становилась просто собой. Теперь этот путь подарил новое избавление. Здесь некому было назвать ее ведьмой.

Но кто же она теперь, когда никто ее не видит? Не дочь, не жена.

Ты женщина, шепнул внутренний голос. Женщина, которая любила мужчину.

Рывком поднявшись на ноги, она пошла дальше.

Коттедж — опустевший, темный, безжизненный — уже не казался убежищем. Дверь была приоткрыта, какой ее оставили в день, когда за нею пришли.

Заходить в дом ведьмы никто не посмел.

Маргрет переступила порог.

Увидела опрокинутые стул и табуреты. Скукоженные, засохшие листочки восковницы. Следы сотрясшего их жизнь разрушения.

Она поставила стул на ножки. Разместила табуреты вокруг стола.

По полу прошмыгнула мышь.

Вряд ли в доме осталось, чем поживиться.

Поднявшись на чердак, Маргрет тронула пустую постель матери, провела ладонью по грубому покрывалу. Под подушкой что-то задела пальцами.

Один из чепчиков Генриетты.

Она смяла его в кулаке, впиваясь ногтями в ладонь, чтобы не расплакаться.

Александр приходил сюда. Он нашел Генриетту и передал ее матери, чтобы хоть чем-то ее утешить. На секунду она заколебалась, вспоминая все те причины, по которым ему доверилась, причины, которые заставили ее поверить…

Однако, какие бы добрые поступки он не совершал, это не изменит правды. Не изменит того, кто он есть. Охотник на ведьм.

Доброты на то, чтобы спасти ее мать, ему не хватило. Она умерла. И будет отомщена.

Маргрет взяла смену одежды и гребень, засунула все это в мешок и спустилась вниз.

Что же еще забрать? Что еще спасти?

Она взвесила на ладони Библию. Слишком тяжелая, чтобы брать с собой.

Да и зачем? Когда Господь оказался не милосердным, а жестоким.

Выдвинув ящик комода, она достала ворох тонкого кружева, бережно завернула в него бело-голубую вазочку и запрятала поглубже в мешок.

Потом, захватив лопату, дошла до ручья, порадовавшись, что схоронила деньги до того, как за нею пришли, и уповая на то, что сможет их отыскать. Поток журчал как ни в чем не бывало, никогда не останавливаясь, неизменный ни днем, ни ночью.

Землю покрыло новым слоем опавших листьев, спрятавшим тайник не только от чужих глаз, но и от нее самой. В такую безлунную ночь она едва отличала, где заканчивался берег и начиналась вода. Ну где же оно? Она напрягала память, считала шаги, но тем вечером, зарывая деньги, она была охвачена страхом, ее разум был затуманен.

Совсем как сейчас.

Она расчистила землю от листьев и начала копать.

***

Когда Александр узнал о ее побеге, он точно обезумел и чуть не избил дурака-сторожа, который проспал всю ночь до утра, не подозревая о том, что его узница давно убежала. Теперь она далеко, за многие мили отсюда.

Совсем одна. А ведь они были так близки к тому, чтобы уехать — вдвоем, на свободу, чтобы быть вместе.

Но она перестала ему доверять.

Еще раз ведьма сбежала. Еще раз были организованы поисковые отряды, чтобы прочесать холмы. Александр не вмешивался, зная, что она направилась совсем в другую сторону.

Вместо того, чтобы примкнуть к поискам, он собрал свои вещи, подхватил плащ и оседлал лошадь.

— Вы знаете, где ее искать?

Он вздрогнул, услышав за спиной мягкий голос Диксона. Обернулся и встретился с его всепонимающим взглядом.

— Если придется, я доеду до самого Эдинбурга.

Она забрала с собой его шило. И думать не хотелось о том, как она планировала его использовать.

— Люди сочтут, что вы бросили их на милость Сатаны.

Он замер. Нельзя оставлять их в страхе, ведь этот страх и привел его сюда.

Александр вздохнул.

— Скажите им, что добродетель восторжествовала. Что Кирктон оказался не по зубам Сатане. Скажите, что ведьма мертва, а ее дочь сбежала, чтобы умереть той же смертью. Скажите, что ведьмы больше никогда сюда не заявятся.

Уже сидя в седле, он взглянул на Диксона и улыбнулся прощальной улыбкой.

— И охотники на ведьм — тоже.

Глава 26.

Четыре дня спустя. Эдинбург.

Сырой туман принес с собой запах города. Он полз по улицам, когда Маргрет, преодолев несколько последних шагов, прошла сквозь одни из старых ворот. Солнца она не видела, но, судя по всему, было раннее утро. После вчерашнего ливня одежда все еще была тяжелой и пропитанной влагой. Четыре ночи она провела в пути, а днем пряталась, страшась, что ее нагонит Александр.

Страшась или надеясь?

Она была предельно осторожна и, чтобы не попадаться никому на глаза, шла только в темноте, когда весь честной народ расходился по домам и прятался за закрытыми дверями от ужасов ночи. От зловещего уханья сов. От голодного визга диких кошек.

От призраков, вылезших из преисподней.

Сама Маргрет, после всего пережитого, больше не боялась Сатаны. Только людей, которые с ним сражались.

И она пряталась, не останавливаясь даже затем, чтобы попросить еды, а сбереженные ею монеты мертвым грузом лежали в поясном мешочке. Питалась завядшими ягодами, оставшимися кое-где на ветвях кустов. Она надеялась, что после первого дня желудок ее сжалится и замолчит, поскольку постоянное ощущение голода отнимало силы, но этого, увы, не произошло.

Один раз, около Селкерка, какая-то женщина наткнулась на нее, пока она спала, и, пожалев, накормила овсяными лепешками и напоила элем, после чего Маргрет стала ложиться спать подальше от дороги, чтобы никто больше ее не увидел.

Подгоняла ее вперед жажда мести.

У нее была только одна цель: призвать своего кузена к ответу за смерть матери. Все остальное перестало иметь значение. Она хотела увидеть, как он страдает, как унижается, вымаливая прощение. А после вонзить в его холодное сердце шило и смотреть, как он умирает.

И пусть вместо того, чтобы сжечь за колдовство, ее повесят за убийство. Она умрет удовлетворенная и, по крайней мере, за то преступление, которое действительно совершила.

Она остановилась на улице среди непривычной, окутанной туманом толчеи, чтобы сделать передышку.

Люди. До чего же здесь многолюдно.

Живя в уединении в деревне, она позабыла о том, каково это: когда вокруг снуют по улицам люди, даже не глядя в твою сторону. Люди, которые не знают тебя и которым нет до тебя никакого дела.

Какой-то торопыга врезался в нее и на ходу, не оглядываясь, пробормотал извинения. Укутанная в истрепавшуюся шаль, одетая в мокрое, поблекшее платье, она перестала быть женщиной, которая стоит какого-либо внимания.

И все же рисковать было нельзя. Она поплотнее запахнулась в шаль и, пряча глаза, опустила взгляд на мощеную мостовую. Ее не должны поймать.

Не сейчас.

***

Александр доехал до Селкерка, затем повернул на Эдинбург, двигаясь медленно, то и дело возвращаясь назад, останавливаясь при малейшем шорохе в придорожных кустах, расспрашивая редких путников, не встречалась ли им женщина, путешествующая одна. Он был уверен, что вот-вот нагонит ее.

Маргрет на много часов опережала его, но она шла пешком. Она не могла исчезнуть.

Однако ноябрьские дороги как назло оставались холодными и пустыми, и в Эдинбург он прибыл только через три дня, ненамного раньше, чем если бы шел пешком.

Он был так уверен, что успеет найти ее на дороге. Искать в городе будет сложнее. А времени на поиски осталось совсем мало.

***

К полудню Маргрет добралась до узкого переулка, где жила когда-то, и остановилась на безопасном расстоянии, глядя на свой бывший дом.

Туман размывал углы здания, отчего оно стало похожим на сон наяву. В три этажа высотой, выстроенное из камня, оно казалось огромным как Холирудский дворец по сравнению с теми двумя комнатами, которые они с матерью делили в последние месяцы. Неужто она и вправду жила здесь ребенком, в своем безопасном уютном мирке?

Или это тоже был сон?

Сладостные воспоминания поблекли.

Сквозь туман пробивалось мерцание свечей, горящих на втором этаже. По переулку распространился аромат тушеного с луком цыпленка. Кузена ждала сытная трапеза.

В животе у Маргрет заурчало. Пригласит ли он ее за стол, когда она появится? Накормит ли ужином, пока слуга по его приказанию отправится за констеблем, чтобы ее забрали в тюрьму?

Шило тяжелым грузом лежало в ее узелке с вещами. Острая игла проделала в ткани маленькую дыру.

В груди кузена она пробьет дырку побольше.

***

Сперва Александр отправился к Форбсу и, не присаживаясь, потребовал рассказать обо всем, что произошло со времени их последнего разговора.

Первые новости были неутешительными.

— Вчера совет назначил еще четырнадцать Комиссий в Аймут, Ист-Лотиан, Файф, Форфар…

Он перечислял города и области, и каждое название было смертным приговором неисчислимому множеству невиновных.

— Разве вы им не объяснили? Разве не рассказали про Скоби?

— Ты, похоже, плохо меня слушал. Вина Скоби еще не доказательство чьей-либо невиновности.

— А Кирктон? — Неужто проклятое письмо дошло-таки до адресатов затем, чтобы перечеркнуть все, что он сделал ради спасения Бесси Уилсон и Элен Симберд?

Форбс похлопал его по плечу.

— Будь покоен. Я объяснил, что дело уже завершено, и посылать туда Комиссию незачем. Убедить их было нетрудно. Похоже, этого вашего Оксборо в совете недолюбливают.

Неудивительно, что он так рвался проявить себя защитником своих владений. И сосватать дочери хорошего жениха.

— Но есть и хорошие новости, — продолжал Форбс. — Скоби теперь сидит в той же самой тюрьме, где томились его жертвы, и ждет суда, хотя об этом пока что мало кому известно. Как ты и предполагал, он носил свидетельство своего вероломства при себе, так что ему, вне всяких сомнений, конец.

Маргрет будет рада.

Выражение его лица, должно быть, заметно переменилось, поскольку Форбс, взглянув на него, вопросительно поднял брови.

— Но на самом деле ты хотел узнать вовсе не это. Сядь. Расскажи мне все остальное.

— Расскажу, но сейчас у меня мало времени. — Если она добралась до города раньше него, то времени у него нет совсем.

***

Старый Ангус, который отворил дверь, когда Маргрет постучала, даже не удосужился посмотреть на ее лицо, только мельком взглянул на ее потрепанную одежду.

— Мы подаем милостыню у церкви.

Дверь начала закрываться, но она успела просунуть в щель ногу и, когда слуга, нахмурившись, поднял лицо, откинула промокшую шаль.

Он вытаращил глаза.

— А теперь, — заговорила она тихо, но настойчиво, — я ведь не ошибусь, предположив, что в данный момент мой кузен вкушает свой прекрасный ужин в столовой? Уверена, он с радостью пригласит меня за стол.

Не дожидаясь, пока ее проводят, она переступила через порог.

Обстановка дома окружила ее, пока она взбиралась по скрипучей лестнице на второй этаж. Окна в свинцовой оправе, тяжелые балки под потолком излучали уют и тепло, как шерстяное одеяло.

Иллюзия была испорчена видом ее кузена Джона Дана, сидящего за семейным столом и подносящего к своим толстым губам одну из ее серебряных ложек.

У двери она задержалась, бросила на пол свой вымокший мешок и стремительно вошла в комнату.

— Кузен, — произнесла она, — вот мы и увиделись снова.

Его рука, держащая ложку, остановилась на полпути к разинутому рту.

— Прошу, не утруждайся вставать. — А он отлично питался весь этот год, судя по размеру его живота. — Я разделю с тобой трапезу. Тушеный цыпленок, я угадала?

Но он, конечно же, встал.

— Ангус! Ты где?

— Наверное, все еще стоит у входной двери с таким же остолбенелым видом, как у тебя. — Она подошла ближе, а он переместился в сторону, чтобы между ними оставалась преграда стола. — Джон, ты глядишь на меня так, будто я восстала из мертвых. Но я очень даже жива. А знаешь, кто умер? Моя мать.

— Мои соболезнования. Очень ж-жаль это слышать, — заикаясь, пробормотал он.

Он сделал шажок к двери, но Маргрет встала у него на пути.

— Говоришь, тебе жаль, Джон? Удивительно это слышать, ведь это ты убил ее. Ты и Джеймс Скоби, сообща.

— Я ничего ей не сделал. Когда я в последний раз видел твою мать, она была жива.

— Было живо ее тело, верно, но ты убил ее разум, кузен, и сделано это было при помощи одной вещицы, очень похожей вот на эту.

Она достала из кармана свое медное оружие. Ее улыбка была холодна, как металл.

— Откуда оно у тебя? — выдохнул он.

Никакой жалости. Он ее не заслуживает.

— Что, узнаешь? Как думаешь, что будет, если им ткнуть? — Она высоко занесла шило, готовая как кинжалом пырнуть его незащищенную шею. Оно не провалится в рукоять. Острое, как стилет, оно войдет глубоко в плоть. — Пойдет у тебя кровь, если вонзить его тебе в горло? А если в запястье или в живот?

У него задергался кадык, но из горла не вышло ни звука. От страха он онемел. Все, что осталось сделать, — опустить руку.

Целый год она жаждала мести и теперь, оказавшись здесь, словно провалилась в сон. Кулак ее был занесен, ничто не мешало нанести смертельный удар, и она задержала дыхание, продлевая этот момент.

Потому что знала: едва она сделает следующий вдох, все будет кончено. Потому что какой бы сильной не была ее ненависть, как бы страстно она не желала его смерти, теперь, когда настал момент истины, убить его она не сможет.

И все же она упивалась зрелищем его белого как мел лица. А потом он закричал.

Глава 27.

Выяснив у Форбса адрес, Александр разыскал дом Рейдов. Спрыгнул с лошади, привязал поводья к столбу и постучал.

Человек, ответивший на стук, отворил дверь не более, чем на щелку.

— Хозяин не принимает.

Раздался крик.

Кричала не она, но он все равно оттолкнул человека с пути и взбежал вверх по лестнице.

— Маргрет!

Крик оборвался.

Оставив съежившегося слугу позади, Александр проследовал за эхом в столовую, где, словно ангел мщения, стояла Маргрет с занесенным, готовым нанести удар, кулаком. За ее плечом он увидел толстого человека с хищным лицом, держащего впереди себя стул.

Она опустила руку и обернулась, и он, встретившись с нею взглядом, увидел в ее глазах ужас. Нет, хуже. Безысходность.

Шило выпало из ее пальцев и закатилось под стол.

— Как далеко ты заехал, охотник на ведьм. И все ради того, чтобы отправить меня на костер?

Неужели она настолько заблуждается на его счет? Так и есть. Иначе не сбежала бы, и они уехали бы из Кирктона вместе.

Толстяк — это и был, несомненно, ее ненавистный кузен — прочистил горло, опустил стул и издал нервный смешок человека, чудом избежавшего верной погибели.

— Слава Богу. Вы подоспели вовремя.

Александр поймал Маргрет, торопясь ощутить ладонями тепло ее кожи, уверенный в том, что как только дотронется до нее, она поймет его истинную сущность.

Но она отпрянула от него, как от прокаженного.

— И ты, и он… вам обоим не терпится погреться у костра, на котором меня сожгут.

Ее кузен, уверившись, что опасность миновала, повернулся спиной, чтобы пододвинуть стул обратно к столу, а Александр наскоро шепнул ей на ухо:

— Прежде, чем это случится, я отравлю его в ад.

В ее глазах промелькнуло сомнение.

— До чего же я рад вас видеть, — сказал Дан. — Она накинулась на меня как умалишенная. — От облегчения у него развязался язык. — Обвинила меня во всех смертных грехах, осыпала проклятиями, а потом попыталась убить.

Теперь, когда Маргрет была в его руках, можно было сосредоточиться на Джоне Дане. Вообще-то, оно и к лучшему, что ее кузен принял его за своего союзника. Так он быстрее выболтает что-нибудь уличающее себя.

Форбс сказал, что новости об аресте Скоби широко не распространялись. Он решил прощупать почву.

— Меня зовут Александр Кинкейд. Я ученик Джеймса Скоби.

При этом имени тот заулыбался, точно приветствуя старого друга.

— А, значит вы наверняка знаете о ее матери и все прочее. Как вы ее нашли? Власти давно забросили поиски.

— Выследил в маленькой деревушке у границы.

Оправившись от испуга, Джон Дан трясущимися руками налил себе выпить.

— Надо же. Я и не знал, что она забралась так далеко.

Он предложил бокал Александру, но тот покачал головой.

— Ну, теперь она никуда не денется, — сказал он.

Как он и надеялся, кузену Маргрет захотелось поговорить.

— Вы, наверное, в курсе, что она устроила своей матери побег из тюрьмы. Умыкнула ее сразу после того, как благодаря Скоби ее приговорили к заслуженному костру. — Его пробрала дрожь. — Он наверняка рассказывал вам, как все было.

Маргрет оцепенела от ярости, готовая вновь броситься в атаку, и он мягко сжал ее руки, передавая безмолвное послание. Поняла она его или нет, он не знал.

— Мы, э-э, работаем в разных приходах. Интересная история.

Пока Дан, не предлагая ему присесть, устраивался на стуле, он заглянул Маргрет в глаза. Подожди, призвал он ее взглядом, но гневное выражение не сошло с ее лица.

— Я бы сказал, печальная. — Усмешка Дана опровергла его притворное сожаление. — Увы, но моя тетя, — он мельком взглянул на Маргрет, — оказалась ведьмой, и мне, как старшему мужчине в семье, пришлось исполнить свой долг и доложить об этом властям.

— И еще вы вызвали Скоби.

Тот кивнул.

— После этого все прошло гладко как по маслу.

— Гладко! — Маргрет стремительно бросилась на кузена, чуть не вырвавшись из рук Александра. — Он пытал ее, а потом…

Александр притянул ее к себе, пытаясь утихомирить.

— А ну тихо. — Чтобы признать человека виновным требовалось нечто более основательное, чем голословные обвинения дочери. Он пожал плечами и улыбнулся Дану. — В итоге все обернулось как нельзя лучше. Для вас. Именно так, как вы хотели.

— Праведнику воздается на земле. Разве не это написано в Библии?

— И Господь вознаградил вас ее собственностью?

— Полагаю, можно сказать и так. — Он издал смешок. — Но вы же не вчера родились, мистер Кинкейд. Уверен, вы согласитесь, что неблагоразумно оставлять собственность в единоличном распоряжении женщины, в особенности если она… — Он покрутил пальцем у виска.

Маргрет стиснула кулаки.

— Она была не настолько плоха до того, как ты сделал ее такой.

Дан пожал плечами.

— Вот видите.

Он видел. И очень ясно. Вот только Маргрет не видела, к чему он клонит.

— То есть, ее мать была слаба рассудком?

— Для суда недостаточно. — Тут он, видно, сообразил, что ляпнул. — Понимаете ли, мы не были кровными родственниками. На ней женился брат моей матери, упокой Господь его душу.

— Да, жаль, что суд не забрал у нее собственность, — сказал Александр, провоцируя его. — От этого ей было бы только лучше.

— Ну, вы же сами знаете, как оно бывает. Какими придирчивыми могут быть законники. Даже если бы ее состояние ухудшилось, то по закону ее всего-навсего отстранили бы от принятия решений касательно имущества, но оно по-прежнему оставалось бы при ней.

— То есть, вы выполняли свой долг. Защищали семейное имущество.

— Я сделал то, что обязан был сделать.

— Обратились к Скоби.

Дан залпом осушил бокал.

— И он отработал свое жалование. Пришлось попотеть, конечно, но когда игла вошла на три дюйма, а она даже не шелохнулась… стало ясно, что она виновна.

Маргрет, дрожа, закрыла глаза. Александр сожалел, что заставил ее заново пережить этот ужас, но Дана было необходимо подвести к признанию. Только бы она не проговорилась о том фокусе с шилом, о котором услышала от него.

— Значит, Скоби вывел ее на чистую воду.

— Ну, после этого она начала видеть Дьявола, это я знаю точно.

Александр разделял ярость Маргрет. Он сам еле сдерживался, чтобы не вцепиться этому человеку в глотку. Самодовольные смешки. Уверенность, что он в своем праве. И ни капли раскаяния.

— Похоже, Скоби оказал вам большую услугу.

— Ну, вы же его знаете. На него можно положиться. Он всегда добивается от ведьмы признания.

— Однако вот эту он не изобличил. — Он взял Маргрет за плечо, надеясь, что она ощутит в его прикосновении любовь, тогда как ее кузен услышит только надменное хвастовство. — Никто и не подозревал, что она ведьма, пока ее не обнаружил я.

— Наследная доля у нее была совсем небольшая. Я на нее не претендовал.

— Значит, ее деньги вам были не нужны. Только деньги ее матери.

Александр не смог избавиться от горечи в голосе, и Дан, очевидно, ее расслышал, поскольку бросил на него косой взгляд.

— Ну, я бы не стал преподносить это в таком свете.

— Но теперь она вернулась, так? И стала проблемой. Возможно, вам захочется заключить со мной похожее соглашение, какое вы заключили со Скоби.

— Соглашение? — Смешок застрял у него в горле, а пухлые пальцы крепко сжали бокал. Совсем дураком он не был.

— Он заверил вас, что докажет ее вину.

— Да, но только потому, что он лучший.

— Не лучший, раз упустил вот эту. И вдобавок к тому, что заплатил ему город, было еще и личное соглашение. — Он говорил утвердительно, не делая из фразы вопрос. Именно так все и должно было произойти.

Дан сделал неопределенный жест.

— Ну, может я и приплатил ему немного сверху, — осторожно ответил он. — Надо же человеку как-то зарабатывать на жизнь.

— Ни о чем другом я и не прошу. И будьте уверены, я сделаю так, что больше вам не придется с нею сталкиваться.

Маргрет оглянулась через плечо и еле слышно прошептала:

— Как я могла хоть на мгновение тебе поверить?

Потому что я говорил тебе правду. Но ее кузен не должен ничего заподозрить, иначе все пропало.

— Решайте быстрее. Или я верну ей оружие и отпущу, а дальше стойте за себя сами.

В сузившихся глазах ее кузена что-то блеснуло.

— Ладно.

— Столько же, сколько вы дали Скоби.

Неохотный кивок.

— Прямо сейчас. И тогда я займусь ею.

— Я не… в смысле, у меня нет на руках всей суммы.

— Тогда откуда мне знать, что вы вообще мне заплатите? — Александр старался говорить как можно более агрессивным тоном. Сейчас все зависело от того, получится ли у него выудить у этого человека признание.

— Вы же видите, средства у меня есть, — сказал тот, обводя рукой украденный дом. — Вы получите свои деньги.

— Ваш ужин стынет, — только и ответил Александр.

Дан шумно вздохнул.

— Тогда подождите здесь. Я принесу часть денег из кабинета, а на оставшиеся выпишу расписку.

— Я пойду с вами, — произнес Александр. Выпускать его из виду, пока не получена подпись, было нельзя. В противном случае доказать, что Дан заплатил за обвинение своей тети, будет нечем. — Как только мы завершим наше дело, я сразу исчезну и оставлю вас наслаждаться своей трапезой.

Тот кивнул, молча и коротко.

Александр подобрал шило, убрал его в карман, а после, держа перед собой Маргрет, проследовал за Даном в кабинет.

— Верь мне, — украдкой шепнул он ей на ухо, на что она засмеялась как сумасшедшая.

Дан, усаживаясь за стол, поднял на нее встревоженный взгляд.

— Видно, безумна, как и ее мать, — сказал Александр, пока тот писал, подписывал и проставлял на бумаге дату.

Александр забрал у него расписку, но не двинулся с места.

— Ровно столько вы заплатили Скоби?

Дан вздохнул.

— Да, но вам стоило бы дать меньше.

— И все же вы заплатите мне сполна. — Он сложил расписку и протянул ладонь. — А аванс?

Тот бросил ему монету. Александр поймал ее на лету, спрятал в карман и позволил себе перевести дух.

— Все, — произнес Дан, вставая. — А теперь вам пора уходить.

Александр медленно двинулся к выходу. Он все еще держал Маргрет за руку, но теперь шел между нею и ее кузеном. У двери кабинета он обернулся, загородив Дану проход.

— Кстати, мистер Дан, — заговорил он, — а вы знаете, что шило, которое использует Джеймс Скоби, проходит при нажатии в рукоять? Оно не прокалывает кожу.

Стоящая рядом Маргрет замерла, но оглянуться на нее он не мог. Сперва ее кузен должен попасться в ловушку.

Дан бросил на него пристальный взгляд, потом покосился на Маргрет. Сложно было сказать, чем он удивлен: самой новостью или тем, что Александр выложил ее в присутствии своей жертвы.

— Его методы — его личное дело. А теперь, если позволите, мне пора ужинать…

— А что вы скажете, мистер Дан, если я поведаю вам, что в данный момент Джеймс Скоби тоже ужинает, но только в тюрьме, сидя в ожидании суда за преступления против тех, кого он обвинял в колдовстве?

Маргрет ахнула. Обмякла, расслабилась, почти прислонившись к нему, но он пока что не мог к ней повернуться. Он так хотел любить ее, обнимать ее и никогда не отпускать, однако финальная точка еще не была поставлена, поэтому он продолжал сверлить взглядом ее кузена, чьи мясистые губы, обвиснув, раздвинулись, но не издали ни звука.

— Удивлены? — спросил он. — У него впереди масса времени на то, чтобы признаться в своих методах и преступлениях. И ему наверняка захочется разделить с кем-нибудь наказание за ложные приговоры. Включая тот, что был вынесен Джанет Рейд.

— Кто вы такой? Что все это значит?

Оставив лепет Дана без ответа, Александр обнял Маргрет за талию и притянул ее к себе.

— На вашем месте, кузен Джон, я бы отписал все имущество Маргрет до того, как придирчивые законники сделают это за вас. — Он улыбнулся, смакуя момент. — Возможно, это сделает судей более снисходительными.

Маргрет наконец-то заговорила, одновременно спокойным и ядовитым тоном, но без улыбки.

— Мы уходим, кузен, но к вечеру я вернусь, чтобы занять свой дом. И надеюсь найти все как было, на своих местах, — кроме тебя.

— И не вздумай сбежать, Дан, — добавил он. — Я все равно найду тебя.

***

Речь отняла у Маргрет последние силы.

Находясь в полном оцепенении, она позволила Александру свести ее вниз, вывести наружу и повести вдоль по узкой улочке. Дом скрылся из виду. Редкие снежинки, висевшие в воздухе, закружились на его темных волосах, когда он обернулся и с улыбкой взглянул на нее.

Ожидая, что она улыбнется в ответ.

— Тебе вернут наследство не позднее Нового года, — прервал он, наконец, молчание. — И вскоре после этого, уверен, вынесут приговор Скоби.

Он сделал паузу, явно рассчитывая услышать — о, теперь я счастлива и люблю тебя.

Она не могла сказать эту фразу.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Я снял комнату в Кэнонгейте. Мы поедим, а потом ты поспишь. — Он умолк, но ответа не дождался. — И тебе станет лучше.

Она должна была чувствовать усталость. Голод. Желание заснуть и проспать целую неделю. Она должна была хотеть расслабиться, обнять его в знак благодарности и радоваться тому, что все испытания наконец-то позади.

Но она чувствовало только одно: неутоленный гнев. Но на кого? Почему он не прошел? Потому что она не смогла вонзить шило в шею своего кузена?

Почувствовав ее настроение, Александр остановился.

— В Кирктоне ты во мне разуверилась, но теперь наверняка понимаешь, что я сделал и почему.

Ее ярость выплеснулась наружу.

— Ты заклеймил ее ведьмой перед всем белым светом!

— Но она уже отошла к Богу! Эта ложь спасла по меньшей мере три жизни. Включая твою.

— И ты ожидаешь от меня благодарности.

Она думала, что ее ярость вызовет у него похожую ответную реакцию, но увидела только замешательство. И воспротивилась воспоминаниям о его глазах, которые с любовью смотрели на ее лицо, о его пальцах, исследующих такие места ее тела, которых она сама никогда не касалась, о той ночи, когда она поверила, что он совершенно особенный, не такой, как все.

— Я ожидал, что ты будешь хотя бы… — Он неловко повел плечами. — Хотя бы удовлетворена.

— Удовлетворена? — Одного удовлетворения было мало. Она хотела, чтобы они страдали: Дан, Скоби, даже Александр. Страдали тяжело, как страдала ее мать. — После всего того, что ты ей сделал?

— Я сделал то, что обязан был сделать, чтобы спасти тебя и остальных. И теперь ты получишь назад свое наследство и свою свободу.

— Это не вернет ее.

— Нет. Ничто ее не вернет.

Она отвела взгляд. Он поступил умно, теперь она это понимала. Меньшим жители деревни не удовлетворились бы, но признавать это она была не настроена. И даже в том случае, если он сказал правду, и Скоби теперь опозорен, это не снимет с ее матери обвинение. Ее навсегда запомнят как ведьму.

— Что именно будет со Скоби? — спросила она.

— Он предстанет перед судом Тайного совета.

Она повернулась к нему с таким видом, словно винила во всем его одного.

— И он заплатит за сломанную жизнь моей матери? Неужели его поставят к столбу, где он будет стоять, умоляя о пощаде, и ждать, когда разгорится пламя? — Ее слова запрыгали меж высокими каменными зданиями — злые и страшные, как недавние крики крестьян, которые жаждали расправы над ведьмами.

С печалью и сожалением во взгляде Александр покачал головой.

— Увы, он получит больше милосердия, чем когда-либо выказывал сам.

— Что-то припозднился закон со своим милосердием. Пусть тогда Господь отправит этого дьявола в ад.

— Вместе со мной, да? Я, твой кузен, Скоби… мы все для тебя одинаковы, верно? — произнес он с нарастающей горечью в голосе. — Скажи, что мне сделать?

— Не знаю. Посиди в рубище на покаянной скамье. — Ничтожное наказание, легкое, как дуновение ветра. — Моя мать умерла, ее репутация уничтожена, и все из-за тебя вместе с ними. Пусть ваши грехи прощает Бог. Я не прощу.

Она повернулась к нему спиной, чтобы он ушел и оставил ее в покое.

И молясь о том, чтобы он остался.

***

Александр был потрясен ее яростными словами. Неужели она настолько плохо его знает? Он сделал все, что мог, все, что было в его силах, и все же…

Я так старалась, сказала она, но этого оказалось недостаточно.

Он взял ее за плечи, и она к его облегчению не отстранилась, а потом наклонился и прошептал:

— И твоя мать, и моя, обе они умерли, да, но мы живы.

Она развернулась к нему, гнев маской застыл на лице. Он взял ее щеки в ладони и почувствовал слезы.

— Маргрет, ты старалась. Я знаю, как ты старалась…

— Какая разница? — По узкой улочке просвистел свирепый ветер, швыряя волосы ей в лицо, унося это отчаянное восклицание вдаль. — Выходит, плохо старалась, раз она умерла. — Плечи ее задрожали, и она, не в состоянии больше сдерживаться, зарыдала.

Он обнял ее и привлек к себе, слушая приглушенные всхлипывания у плеча. Нет, она отказывалась прощать вовсе не своего кузена, не Скоби и даже не самого Александра.

Она отказывалась прощать себя.

— Ты сделала все, что могла, — сказал он. — Ты подарила ей год покоя.

— Покоя? Когда ее преследовали демоны?

— Не всегда. Бывали дни, когда она вновь становилась ребенком и забывала о прошлом.

На ее лице проступили воспоминания.

— Знаешь, в самом конце я пыталась разбудить ее память. Захотела, чтобы она обо всем вспомнила, чтобы разозлилась так же сильно, как я, и стала донимать ее вопросами. «Неужели ты не помнишь, что сделал Джон Дан? Неужели не помнишь, каким жестоким был Джеймс Скоби?»

— Она не вспомнила? — Да разве могла она вспомнить? Женщина, которая едва понимала, где она и кто она.

— Нет, — ответила она с легким удивлением в голосе. — Я задавала вопрос за вопросом, а она все качала головой и говорила, что ничего не помнит. — Маргрет вытерла щеки рукавом. — А потом вдруг дотронулась до моего лица и спросила, нет ли чего-то такого, что ей хотелось бы вспомнить. И я стала думать о счастливых моментах и напомнила ей о цветах, о том, как мы вместе пекли хлеб, как пели и читали Двадцать третий псалом. И знаешь, что?

Он покачал головой, радуясь, что ее лицо, пока она говорила, просветлело.

— Что?

— Все это она помнила. — Она улыбнулась. — По крайней мере, сказала, что помнит.

Он пригладил ее волосы.

— Она точно помнила Двадцать третий псалом.

— Откуда ты знаешь? — Шмыгнув носом, она взяла у него платок.

— Она процитировала его при мне без единой запинки.

Ничего больше об этом последнем, самом страшном допросе он не расскажет. Не нужно ей знать, что ее мать не понимала разницы между псалмом и молитвой. Печальная память об этом дне будет частью его наказания.

— Ты помнишь ночь, когда ты нашла мое щекотное место? — заговорил он.

Не успев остановить себя, она улыбнулась.

— Да. Помню.

— Помнишь, я обещал, что однажды мы будем счастливы?

Она кивнула было, но потом ее лицо снова исказилось гневом. Она цеплялась за этот гнев, как за доску, чтобы не утонуть в бурном течении.

— Хватит пытаться сбить меня на мысли о счастье. Я не сумасшедшая и все прекрасно помню. Но об остальном забыть не могу.

— Но почему? Болезненными воспоминаниями и ненавистью ее не вернешь. Перестань бичевать себя. — Здесь, на холодной, продуваемой ветром улице на него внезапно снизошло понимание того, что нужно делать дальше. — Лучше помоги отомстить за нее.

Она склонила голову набок и промокнула последние слезы.

— Каким образом?

Зациклившись на своей цели, до сего момента он не думал ни о чем ином, кроме ее спасения. Но теперь понял: он будет продолжать бороться со злом, хоть и не будет больше выслеживать ведьм.

— Мы спасем тех, над кем еще висит обвинение. Твою мать мы спасти не успели, но на ведьм охотятся по всей стране. Вчера было созвано четырнадцать Комиссий. Они будут выносить приговоры от Файфа до Аймута, но этих мужчин и женщин еще не поздно спасти. Если мы встанем на их защиту. Если поедем туда и обо всем расскажем.

Впервые за все время он увидел в ее глазах проблеск надежды.

— Ты правда собираешься этим заняться?

— Я просто обязан. Я думал, мои враги — это Дьявол и его ведьмы. А оказалось наоборот — охотники на ведьм. — Появятся новые Бесси, новые Элен и новые Маргрет, которых некому будет защитить. Кроме него. — Ты согласна помочь мне?

Ее глаза вновь подернулись печалью. Он знал, пусть глубоко, но эта печаль останется с ней навсегда.

— Это не вернет ее, — повторила она.

— Но мы сможем спасти чужих матерей.

Он видел, она колебалась, все еще путаясь в своих чувствах.

— Что ж, ладно. — Маргрет пожала плечами. — Чем еще мне заняться, кроме как жить в одиночестве в пустом доме с клеймом ведьминого отродья.

Он услышал в ее вопросе надежду, которую она не смела произнести вслух.

— Ты помнишь, — молвил он, когда молчание затянулось, — как я сказал, что люблю тебя?

И задержал дыхание в ожидании ее ответа. Вокруг, как ни в чем не бывало, толкались и спешили по своим делам люди.

— Да, — проговорила она наконец. — Помню. И еще я помню то, что должна была сказать в ответ. — Она привстала и нетерпеливыми пальцами коснулась его лица. — То, что скажу сейчас. Я люблю тебя.

Он закружил ее в объятьях и поцеловал, и обоим было все равно, кто на них смотрит.

Глава 28.

Весна 1662 года .

Он летел домой как на крыльях, торопясь скорее сообщить ей новости. Сама природа, казалось, праздновала вместе с ним. Синело весеннее небо. Светило яркое солнце. У крыльца зацвели колокольчики.

Знай он, что все закончится сегодня, то взял бы ее с собой.

Взбежав вверх по лестнице дома, который теперь был их общим, он ворвался на кухню и вдохнул аромат свежеиспеченного хлеба. Маргрет оторвалась от теста, и он встретился взглядом с безмятежными глазами женщины, которая носила его ребенка. Вот еще одна причина, по которой он не повел ее в зал суда.

— Все. — Он не мог сдержать улыбку. Да и не хотел. — Скоби вынесли приговор.

Она молча кивнула.

— И какова его участь? Такая же, как у его жертв?

Он покачал головой и заключил ее в утешающие объятья, ведь они оба с самого начала знали, каким будет итог.

— Есть новости еще лучше. — Свершилось то, чего они вместе с Форбсом добивались всю долгую зиму. — Тайный совет запретил пытки без своего особого дозволения. Признания должны быть сделаны добровольно. И отныне в состав Комиссий начнут включать опытных судей. Таких, как Форбс.

Охотники на ведьм, местные лэрды и священники больше не будут жестоко измываться над обвиненными. Разве что предоставят совету убедительную причину.

Они обменялись облегченными, довольными улыбками.

— Надо обязательно написать преподобному Диксону, — сказала она.

Недавно священник прислал им письмо. Ведьм в Кирктоне больше не появлялось. Школьный учитель приступил к работе и прекрасно справлялся. Свадьба леди Анны прошла с совершенно неуместными пиршествами и танцами, за что он роздал вполне уместные наказания. А графа пригласили в Комиссии, и он признал подсудимую невиновной.

Еще Диксон сообщал о том, что ему доставили, наконец-то, письмо из Глазго, но поскольку в нем больше не было надобности, то он его сжег.

— Форбс зовет меня в Абердин, — сказал Александр. — Защищать ведьм перед Комиссиями. — Он пока не решался ответить «да». Маргрет носила ребенка, а путешествие предстояло долгое.

И ему придется вновь встретиться с семьей.

Она отряхнула от муки руки и развязала передник.

— Так поехали. Пара дней — и я буду готова.

Александр привлек ее к себе и поцеловал, не обращая внимания на то, что весь перепачкался в муке.

— Ты уверена? — спросил он, и так зная ответ.

— Чтобы избавить от смерти чью-то дочь или чью-то мать? Можешь даже не спрашивать.

Обнимая ее, он вдруг почувствовал, как что-то толкнуло его в живот. Они одновременно взглянули вниз и столкнулись лбами.

— Это малыш, — шепнула она.

Он отскочил назад, боясь навредить ребенку, но она притянула его обратно и положила его ладонь себе на живот, чтобы он ощутил следующий толчок.

— Такого волшебства не сотворить никакой ведьме, — прошептал он.

Она кивнула.

— Я очень надеюсь, — сказал он все еще шепотом, словно ребенок мог услышать, — что у малыша будут такие же прекрасные и загадочные глаза, как у его матери.

— А я надеюсь, — ответила Маргрет с улыбкой, которую ныне он видел на ее лице постоянно, — что у него или у нее будет такая же чувствительная правая пяточка, и он будет визжать и извиваться, когда я его хорошенько пощекочу.

И Александр, чтобы спасти себя от той же участи, снова ее прильнул к ее губам.