XXXI

Где-то раздался противный вой полицейской сирены. Или ему померещилось? Крид стоял, словно оглушенный. И ровным счетом ничего не понимал. В голове сплелись в невообразимый клубок Боб Сентон… Институт омолаживания… операция «Антивзятка»… Элен… «Международная служба нравственности» и мертвая Марон. Ему показалось, что всю последнюю неделю он медленно терял рассудок. И потерял?

Сделал несколько неуверенных шагов к двери: пусть полицейские ищейки не думают, что он их боится.

Между тем, посмотреть вниз смелости не хватало. Боже милостивый, что он натворил!

Чертыхнулся, нечаянно наступив на злополучную коробку, перевязанную… не сиреневой ленточкой, а зеленой. Тупо смотрел, как торт медленно расползается во все стороны. А он, ненормальный, вообразил себе бомбу!

А это что белеет на полу? Два конверта, густо обрызганных кровью. Интересно, что в них? И кто Пашоатам написал? Пусть одно — мать Марон, а второе? Разве что это послание от Всевышнего, наставляющего его в критический момент на путь истинный?

Заставил себя наклониться, избегая смотреть на труп. Содрогаясь в нервном ознобе, поднял белые прямоугольники. И недоуменно шевельнул бровью, увидев, что первое подписано… Элен. Еще больше удивился, когда прочел адрес второго отправителя: «Почтовая служба Соединенных Штатов Америки».

— Что им от меня нужно? — произнес, сам того не замечая, вслух. — С клиентами в США никакой переписки не веду. Разве что… опять Марон? Ничего, чиновники подождут.

И разорвал конверт, подписанный экс-любовницей.

«Милый Крид! Не сочти мое письмо нахальством и разреши тебя так и дальше называть. Прочитав послание, ты поймешь, почему я имею на это право.

На тот прошлогодний раут в число приглашенных я угодила благодаря Жавиго. Мы с тобой познакомились. И я влюбилась, хотя никогда об этом всерьёз не говорила. Ведь у тебя была жена, с которой ты не один год дружно и вполне счастливо жил. Как я должна была поступить? Не знаешь? Не представляла этого и я. Ведь три на два без остатка не делится, как ни изощряйся.

Не скрою, до нашей встречи я проводила время с мужчинами. И сексом с ними, само собой, занималась. Чисто машинально, как заводная игрушка. С тобой, поверь, было совсем по-другому. И вовсе не потому, что у тебя „это“ получалось по особенному. Нет! А единственно потому, что это был ТЫ (хорошо известно, что мужчины ради секса играют в любовь, а женщины ради любви играют в секс).

Извини за столь интимные подробности, но ты первый в моей жизни, с кем я рискнула заниматься „этим“ без предохранительных средств. Дело в том (ты этого тоже не знаешь), что я с детства страдаю тяжелейшей, неизвестной науке, формой гемофилии. И беременность — стану ли я рожать или делать аборт — равнозначна смерти. Не пойму, что мной двигало и о чем я думала, когда ложилась с тобою в постель, как вполне здоровая женщина, не прибегая к контрацептивам, чего раньше никогда себе — не самоубийца же я, в конце концов! — не позволяла.

Наверное, ты уже догадался: в один из далеко не прекрасных дней я окончательно убедилась, что „залетела“. И знаешь, даже не испугалась. Ведь там, под сердцем, находилась частичка тебя. Нелогично? Глупо? Наверное. Но все произошло именно так.

Буду откровенна. В глубине души некоторое время теплился огонек слепой надежды, что наш роман — не адюльтер, что это навсегда.

Но даже если нет (ты так страдал — я же видела! — от того, что вам с Марон не суждено иметь детей), глупышка Элен решила: будь что будет, умру сама, однако от малыша не избавлюсь. Ты — верила в это безоговорочно! — в случае трагического исхода его не бросишь. Собственная смерть меня нисколько не пугала, как не пугает сейчас.

Страшно за время нашего знакомства стало лишь однажды. Когда произошел наш окончательный разрыв.

И не потому, что это случилось, а потому, что ты был так жесток. От неожиданности и твоего неумолимого тона я немного растерялась, несмотря на то, что мысленно подобную ситуацию в голове на всякий пожарный „прокручивала“ не единожды. Поэтому, прости, и произнесла неумную фразу „Ты еще об этом пожалеешь!“, которую, как поняла из последнего нашего разговора по телефону, ты, невесть почему, расценил, как угрозу и даже шантаж.

Напрасно ты подумал плохо и о Жавиго — моем кузене. Да, возможно, хотя этот тезис и достаточно спорен, место танцовщицы в кордебалете — не самое прекрасное занятие для молодой девушки. Однако в той ситуации для меня это был выход. Во всяком случае, не приходилось думать о куске насущного.

А теперь — о главном. Хотя, что в моем послании главное, а что — нет, самой определить не просто.

Ты, думаю, уже догадался: речь — о деньгах. Боже, сколько я передумала, прежде чем решиться их у тебя попросить! Почему не сказала, зачем именно такая сумма понадобилась? Попытаюсь, если получится, объяснить.

Еще за несколько недель до того, как ты сказал мне „прощай“, я побывала в одной из суперсовременных частных клиник Санта-Круса (чтобы попасть туда на прием, пришлось — прости! — продать все твои подарки; оставила только амулет). Там заявили, что, несмотря на коварность гемофилии, они могут попытаться сохранить жизнь и мне, и ребенку. При одном условии: весь, оставшийся до родов срок, я должна лежать у них под пристальным наблюдением специалистов. Обошлось бы так называемое „сохранение“ сто тысяч песо.

Каждую из наших последних встреч я собиралась тебе обо всем рассказать. Да так и не осмелилась! А потом… мы расстались. Что оставалось делать?

Первым делом снова отправилась в Санта-Крус — уточнить окончательно детали возможной госпитализации. И, окрыленная подтвердившимися благоприятными прогнозами, проявила непростительную слабость — набрала номер твоего телефона. Первый раз — безуспешно: тебя не оказалось на месте. Потом мы довольно странно поговорили.

Но это ли беда, если ты пообещал ссудить меня необходимой суммой?

Безусловно, я могла сказать правду, назвать номер счета клиники, на который следует перечислить деньги. Однако такой шаг показался слишком грубым, что ли. Смахивающим, да-да, на шантаж: любовница, прикрываясь (или угрожая) ребенком, требует от его отца денег.

К тому же, гарантии медиков — гарантиями, но случиться могло все, что угодно. И в случае гибели малыша (ультразвуковые исследования показали, что „юная креолка“, как ты меня называл, когда пребывал в хорошем расположении духа, должна разрешиться от бремени особью именно мужского пола) зачем тебе знать о его существовании?

Наличные — вот в чем увидела спасение. А ты пришел к такому странному и страшному выводу. Совсем, глупыш, оказывается, не знал собственную любовницу.

Сразу же после того, как Жавиго сообщил мне о твоем отказе, я вернулась в Ла-Пас. И решилась на аборт. Не думая о себе. В голове билась одна-единственная мысль: обеспечить малышу достойную жизнь в одиночку я не смогу. Даже если останусь жива А плодить нищету — аморально.

Да, я не удержалась и позвонила тебе еще однажды. Чтобы последний раз сказать, как тебя люблю. Увы, связь была очень плохой, и я даже не знаю, разобрал ли ты мои слова.

Закончив письмо, попрошу отправить его с курьерской доставкой. Расплачусь твоим единственным подарком, который у меня остается, — оберегом.

Прости, что пишу на домашний адрес — рассчитываю на тактичность твоей супруги. Вы ведь, помню по твоим скупым словам, друг другу полностью доверяете, и она не позволит себе вскрыть конверт, адресованный тебе.

Если вдруг захочешь меня увидеть, не пытайся. Дома меня не найдешь. Я лежу на тростниковой циновке в хижине из дерновых блоков без единого окошка в квартале, где живут знахари племени кольяуайа (за старым собором святого Франциска). Плошка с жиром ламы дает совсем немного света. Впрочем, может, это и лучше. Ибо мне кажется, что в темноте я вижу тебя. Впрочем, не исключаю, что это уже бред…

Дело в том, что аборт мне старуха сделала неудачно. Да ещё роковая болезнь. Во всяком случае, я истекаю кровью, и, чувствую, как во мне постепенно угасает жизнь.

Кстати, я видела твой „Сиг“, когда сразу после аборта, имея еще силы, выходила за конвертом. Боясь, что ты меня тоже можешь случайно засечь, быстро юркнула в ближайший переулок.

Когда ты будешь читать письмо, меня, скорее всего, уже не будет во „внутреннем мире“, населенном людьми. Огромные черные псы по тонкому волосяному мосту, переброшенному через страшную пропасть, переведут „крошку Элен“ (ты еще не забыл, что называл меня и так?) в землю немых[28]. Где я увижу Копье света, Луч солнца и Млечный путь.

Прощай, любимый! Прощай навсегда! Мы с тобою, если будет угодно Виракоча[29], увидимся теперь уже в „верхнем мире“. Где все прекрасно, нет зла и царит любовь. Я благодарна богам, что ты у меня был.

Прощай! Навеки твоя Элен».

Господи, что же это такое?!

Действующий на нервы писк мобильного телефона. Кому там еще он срочно понадобился?! Пребывая в состоянии прострации, машинально вытащил пластмассовую коробочку из кармана, нажал кнопку. Плохо соображая, пробежал глазами текст SMS-ки: «Старик! Не могу с тобой связаться — опять барахлит, будь она неладна, связь. А поскольку ненаглядная газета настоятельно требует моего отсутствия — до завтрашнего полудня — прими, на всякий случай, к сведению, что, согласно окончательно проверенным данным, в неблаговидных делишках Жавиго никогда замешан не был. На него ловко „перевел стрелки“ НЕКИЙ МЕРЗАВЕЦ. Подробности — при завтрашней (это уже железно!) встрече. Заказывай столик! Адью. Нулти».

Загрузка...