Опасная ложь

7

Минуты в заточении тянутся мучительно долго. Сначала я просто хожу из стороны в сторону до тех пор, пока ноги не начинают ныть. Какое-то время ещё надеюсь, что охранник Баженова вот-вот вернётся, и заберет меня отсюда – мало ли, вдруг он забыл что-то в машине, или возникло какое-то неотложное дело, и он запер меня здесь, чтобы не шаталась по гаражу, или вообще не сбежала. Но с каждой минутой слабая надежда на лучший исход событий тает. Чтобы чем-то себя занять, начинаю перерывать все коробки, в надежде найти хоть что-нибудь, что могло бы послужить оружием – если меня захотят убить, буду отбиваться до конца. Но как назло, ничего походящего в них не обнаруживается. Ни отверток, ни острых железяк, ни даже палки какой-нибудь тяжелой.

Отчаяние и безотчетный страх не покидают меня ни на секунду, и как результат – приступ паники. Бросаюсь к двери и с четверть часа колочу по ней, царапаю ногтями поверхность. Потом внезапно отпускает. Все снова становится безразличным. Я даже опускаюсь на любезно предоставленный мне матрас и лежу на нем какое-то время, прикрыв глаза и ни о чем не думая. Зачем беспокоиться о том, чего нельзя изменить? Даже если меня собираются убить – истерика тут не поможет.

Но, к сожалению, волшебная сила самовнушения работает недолго. Когда полностью разряжается и отключается мой телефон, а желудок начинает сводить от дикого голода – отчаяние вновь подбирается со всех сторон, заволакивая сознание черной пеленой. Я тащу свое измотанное тело в туалет, умываюсь, пью воду из-под крана, но легче не становится. Очень долго пытаюсь уснуть, но ничего не выходит.

Не знаю, сколько прошло времени с того момента, как меня заперли в этой комнатке, но кажется, будто целая вечность. Каждый нерв в теле сводит от напряжения, и я уже не понимаю, что пугает больше – перспектива застрять здесь надолго, или, наоборот, что за мной вскоре придут. В таком состоянии я бы сейчас, наверное, вздрагивала от каждого шороха, но никаких шорохов нет. В помещении царит гробовая тишина, и это давит на меня, пожалуй, еще сильнее, чем все остальное.

Наверное, поэтому, когда я слышу щелчок провернувшегося в двери замка, подскакиваю на месте и трусливо забиваюсь в угол. Воображение рисует картины одну ужаснее другой: будто сейчас на пороге появится чуть ли не сама смерть с косой. Но когда дверь открывается, я вижу перед собой всего лишь ненавистную рожу Николая.

– Ну? Как спалось? – с наглой ухмылкой интересуется он, а я буквально прихожу в бешенство от его веселья.

– Думаешь, я спала, козел? – злобно шиплю из своего угла, все еще продолжая трястись от страха.

Терминатор негромко усмехается, и интересуется с неприкрытым любопытством во взгляде:

– И откуда ты взялась такая смелая?

– Лучше скажи, откуда ты и твой придурок хозяин взялись на мою голову? И что вам от меня надо?!

– За языком следи, девочка, – холодно произносит он, вмиг становясь серьезным. – Не в том положении сейчас находишься, чтобы борзеть.

– Ты прав, я в ужасном положении нахожусь. Еще бы узнать, какого черта вы меня в него загнали?

– Пошли, – кивает он головой на выход.

– К. куда? – блею я, мгновенно растеряв всю уверенность.

– В дом. Константин Владимирович хочет поговорить с тобой.

Как я и предполагала, из гаража есть вход в дом, но он находится в противоположной стороне от места моего заточения. Я иду сама, Николай не ведет меня, как овцу на заклание, не толкает в спину, даже не подгоняет грубыми фразами, типа «Пошла!» или «Шевелись, давай!», когда я торможу. А торможу я, надо сказать, часто, потому что от голода и бессонной ночи, проведенной на грани нервного срыва, меня шатает, голова кружится, и кажется, будто я вот-вот упаду. Плюс ко всему от страшных догадок о причинах происходящего меня снова колотит, а в ногах поселилась трусливая слабость.

Особенно сложно дается подъем по ступенькам, где терминатору приходится схватить меня за локоть, потому что я случайно спотыкаюсь и едва не падаю вниз лицом.

К счастью, преодолев лестницу, мы попадаем сразу в дом. Я понимаю это, потому что в помещении, в котором мы оказались, есть окна, и сквозь них сочится яркий солнечный свет. Значит, уже наступило утро, или даже день. Выходит, меня продержали в гараже всю ночь.

После искусственного освещения яркий дневной свет режет глаза, и мне требуется какое-то время, чтобы привыкнуть к нему, а когда, наконец, становится легче, я начинаю яростно сканировать взглядом пространство. Николай ведет меня сквозь холл, или гостиную, которая производит на меня неожиданно приятное впечатление. Дом Баженова я представляла себе иначе изнутри. Этакой мрачной мужской берлогой в стиле минимализма. Или, наоборот, ожидала увидеть нечто пафосное, вычурное, безвкусное, под стать его гнилой натуре и раздутому самомнению. Но здесь все не так. Здесь уютно, и даже как-то по-домашнему… Мебель из светлого дерева, мягкие диваны, панорамные окна в пол с воздушными портьерами. Складывается такое впечатление, будто к выбору интерьерного стиля приложена женская рука. В такой гостиной с легкостью можно представить себе счастливое семейство с кучей детишек, бегающих и резвящихся повсюду, но никак не безжалостную тварь Баженова.

Из гостиной мы перемещаемся в следующую комнату, которая мало чем отличается от предыдущей, разве что в центре стоит сервированный на две персоны большой прямоугольный стол. Но стоит мне заметить у окна высокую мужскую фигуру в деловом костюме, как все мимолетное очарование окружающим интерьером бесследно исчезает, сменяясь острой смесью ненависти, презрения и страха.

Мой надзиратель подводит меня к столу и застывает на месте едва ли не с солдатской выправкой. Баженов стоит к нам спиной, ведет диалог с кем-то по телефону. Договорив, он поворачивается и скользит по мне равнодушным взглядом.

– Николай, ты свободен.

Не проронив ни слова, терминатор разворачивается и уходит, а я едва заставляю себя подавить слабовольный порыв попросить его остаться. Мне до зубовного скрежета, до холодного пота по спине не хочется сейчас оставаться наедине с Баженовым.

Но очень скоро мы все же остаемся вдвоем. Он бесстрастно разглядывает меня еще несколько секунд, прежде чем сдвинуться с места, и неспешной походкой направиться в мою сторону.

– Доброе утро, Алена, – вкрадчиво произносит, остановившись в паре шагов от меня. – Ты какая-то притихшая сегодня?

– Издеваешься? – заставляю себя подавить страх, и со злостью смотрю ему в глаза.

Баженов ухмыляется, разворачивается и подходит к столу, отодвигая один из стульев.

– Прошу, присаживайся.

– Спасибо, я постою.

– Сядь, я сказал, – его голос отдает металлом, и я не решаюсь больше перечить. Подхожу и покорно опускаюсь на стул. Баженов помогает мне его пододвинуть, и отходит, чтобы занять свое место во главе стола.

Я сижу по правую руку от него на довольно близком расстоянии, отчего не могу расслабиться ни на секунду. Передо мной стоит плоская тарелка с широкими полями, а за ней разнообразные блюда с едой, от аппетитного вида и запаха которой во рту начинает скапливаться слюна, а желудок жалобно сжимается и рычит.

– Ешь, не стесняйся, – небрежно произносит Баженов, увлеченно наполняя свою тарелку. – Ты, наверное, проголодалась за ночь?

Я настороженно наблюдаю за его действиями, пытаясь понять, что сейчас происходит. Когда терминатор заявил, что его хозяин хочет со мной поговорить, я ожидала чего угодно, но только не того, что меня станут угощать завтраком, вспомнив о роли гостеприимного хозяина.

– Спасибо, – выдавливаю из себя, кое-как сохраняя самообладание. – Но может, ты сначала потрудишься объяснить, что происходит?

– Ешь, Алена. Пока я добрый, – его голос звучит так, будто действительно вот-вот растеряет всю доброту.

Но я отчетливо осознаю, что убивать меня никто не собирается. По крайней мере, прямо сейчас. И поэтому становлюсь чуточку смелее. Демонстративно отодвигаю от себя тарелку и с вызовом смотрю ему в глаза.

– Нет аппетита.

– Что ж, настаивать не буду, – равнодушно отзывается он, накалывая вилкой кусочек спаржи и отправляя его себе в рот. Медленно пережевывает, не отрывая пристального взгляда от моего лица, после чего сухо произносит. – Раз не хочешь есть, тогда давай рассказывай. Что тебе от меня нужно?

– Что, прости? – недоуменно кривлю лицо. – Твой бульдог притащил меня сюда силой, запер в какой-то каморке на целую ночь, а ты меня спрашиваешь, что МНЕ от тебя нужно?!

– Хватит ломать комедию, Алена. Мне дико любопытно, кто и с какой целью надоумил тебя на меня поохотиться?

Кровь отливает от моего лица, а сердце заходится в бешеной гонке. Выходит, он все знает?! Или, может, только догадывается? Точно, догадывается. Если бы знал – не спрашивал бы меня сейчас ни о чем. Черт, может он просто на понт меня берет, а я уже в штаны наложила! Нет, сукин ты сын, по доброй воле я ничего тебе не выложу, не дождешься.

– Поохотиться? Что за бред? – переспрашиваю, нервно усмехаясь. – Ты ничего не путаешь? Или с памятью проблемы, может? Вообще-то это ты на меня напал! Твой вышибала меня похитил! Или ты считаешь, если я пару раз попалась тебе на глаза, то все? Значит, я на тебя охочусь? Ах, да, ты же решил, что я в содержанки мечу! Ну, знаешь, если ты из-за этого меня в гараже запер, то ты просто какой-то псих. Мало того, что до фига о себе мнишь, так еще и неадекватный абсолютно!

– Все сказала? – лениво интересуется он. – Ладно, давай, завязывай, меня это уже не забавляет. Говори, как есть, что тебе нужно? Если скажешь честно, я ничего тебе не сделаю, обещаю.

Ага, как же, не сделаешь. Сам, может, и не сделаешь, просто терминатору своему прикажешь похоронить где-нибудь в лесочке, делов-то. Но, кажется, ты ведь и правда ничего не знаешь? Просто проницательный и подозрительный, как сам дьявол, не зря Захаров так тебя называл.

– Да ничего мне от тебя не нужно, с чего ты вообще это взял?! – изображая искреннее недоумение, громко восклицаю, глядя ему в глаза.

Баженов в ответ не произносит ни слова. Молча достает из кармана свой телефон, выкладывает его на стол и включает какую-то запись. Сердце начинает биться где-то в области горла, спина и лоб покрываются холодной испариной, когда ко мне, наконец, приходит понимание. Это запись моего телефонного разговора с Жанной в тот момент, когда я была заперта в его машине. Похоже, этот козел Николай подсунул в салон диктофон или какое-нибудь другое записывающее устройство, потому что на записи слышен только мой голос.

– Я спрашиваю по-хорошему последний раз, Алёна, – тихо произносит Баженов, прожигая меня ледяным взглядом, когда мой голос, доносящейся из динамика его телефона, наконец, замолкает. – Зачем я так сильно тебе понадобился?