Опасное окружение

Глава 1 ПОМОЛВКА

– Где ты была?! – бушевала Франсуаза. – Граф в ярости. Он уже бог знает сколько раз за тобой посылал, а ты бродишь неизвестно где. Скорее же, девочка! Поторапливайся!

Перепрыгивая через мраморные ступени парадного входа фамильного замка Лесконфлеров, я бросилась к Франсуазе.

– Милая, ты неотразима, когда стоишь вот так – уперев руки в бока, совсем как торговка рыбой из предместья, по ошибке попавшая в Лувр! – Но Франсуаза все еще хмурилась.

– Улыбнись, нянюшка! Оглянись вокруг: какой славный денек! Я люблю лето! Я и весну люблю, и замок, и дядюшку Тео, и даже тебя!

– Остановись, дитя мое, хотя бы во имя любви к Господу. – Франсуаза высвободилась из моих объятий, но тон ее был куда менее строг, чем слова. – Ты – настоящее пугало. А эти волосы… Где ленты? Где шпильки?

Раздалось деликатное покашливание дворецкого.

– Вас хочет видеть дядя, мадемуазель Элиза. Я сказал, что вы уже идете.

– Иди-иди. – Франсуаза махнула дворецкому нетерпеливо и почти высокомерно, будто была не простой нянькой, а хозяйкой замка. – Скажи, что Элиза сейчас придет. – Она недовольно оглядела мой наряд. – Кто это надоумил тебя так нарядиться?

– Ну не будь занудой, Франсуаза. Ты же не крестьянка какая-нибудь! Сейчас все дамы в Париже…

– Париж! – презрительно фыркнула нянюшка. – Знаю я, что творится в этом Париже!

Она решительным жестом извлекла из кармана фартука гребешок и принялась расчесывать мои непослушные черные кудри.

– Увидят тебя в таком виде, никому и в голову не придет, что ты дочь знаменитого генерала, племянница графа и крестница самого Наполеона. Ты выглядишь как уличная девка.

– А как выглядят уличные девки, Франсуаза? – лукаво прищурилась я.

– Не приставай, – ворчливо ответила та, – не до того. Дядя небось уже замучил всех расспросами, где ты есть.

– Но он видел меня за завтраком, Франсуаза, не прошло еще и двух часов. Клянусь, он даже взгляда не оторвал от своего паштета. Даже если бы я сидела за столом совсем голая, он и тогда ничего бы не заметил.

– Замолчи! Ты могла бы выказывать больше уважения к человеку, который заботится о тебе с самого детства. Что ты, что твои непутевые братья – все вы шалопаи! Но ты стоишь их обоих, это точно. Сущее наказание на мою седую голову. Чем я только прогневала Создателя?

Франсуаза расправила мои юбки, укоризненно покачала головой, заметив травинки на подоле, затем, отступив на шаг, испытующе оглядела меня.

– В общем, да, – неохотно признала она, – с каждым днем ты становишься все больше похожей на мать, а она была куда лучше всех этих бледных немочей, которыми наводнен Париж и которых там отчего-то считают красавицами. Тоже мне, Париж! Тьфу!

Поднимаясь к дядюшке в библиотеку, я все еще посмеивалась над патетической тирадой Франсуазы.

Библиотека была моим самым любимым местом в замке. Она совсем не походила на угрюмые и чопорные библиотеки в домах англичан, где мне доводилось бывать. Стены комнаты были оклеены бледно-серыми обоями, а большие прямоугольные зеркала, расположенные между высоким потолком и книжными полками, зрительно раздвигали пространство, улавливая свет, падавший из застекленной двери позади письменного стола дядюшки Тео. В углу напротив окна стоял большой глобус, друг моего детства. Сколько увлекательных часов провели мы с ним вместе! В другом углу стоял бюст моей матери работы Хоудона. «Корсиканская красавица» – так называлась эта работа, и каждый, кто видел ее, уверял, что ваятель лепил «красавицу» с меня. Пол был застелен толстым ковром с оранжево-голубым восточным орнаментом.

Помимо книг, в библиотеке хранилось множество других интересных вещей. Здесь были забавные безделушки и статуэтки со всех концов света, роскошные китайские вазы, шкатулки из слоновой кости, замысловато вырезанные деревянные и каменные фигурки, миниатюрные пейзажи и портреты Лесконфлеров, Бурбонов и Марини, мой портрет кисти Давида и даже несколько образцов древнего оружия: легендарный лук моего предка Лесконфлера и несколько медных наконечников стрел, найденных при земляных работах в поместье. Все эти многочисленные предметы, любовно собранные несколькими поколениями Лесконфлеров, стояли, лежали и висели на стенах между полками, на камине и даже на дядюшкином столе. Библиотека была для меня не просто местом, где трудился над мемуарами дядя, пополняя анналы истории сведениями о нашей семье, но и неким святилищем, храмом, наполненным дорогими для Лесконфлеров воспоминаниями. Другие комнаты замка поражали воображение в основном громадными размерами и скудостью убранства, состоявшего из изрядно обшарпанной мебели.

Дядя Тео кивнул мне, не вставая из-за стола. На нем были давно вышедший из моды припудренный парик и атласные панталоны. Парчовый камзол жемчужного цвета с трудом сходился на круглом животике. Голубые глазки его сияли, а круглые розовые щечки-яблочки сегодня румянились сильнее обычного.

– Добрый день, дядя Тео. Ты хотел меня видеть?

– Да, дитя мое. Садись, пожалуйста, поближе ко мне. – Он ласково улыбнулся, потирая пухлые ручки. – Элиза, у меня для тебя новости, приятные новости, я бы даже сказал, чудесные новости.

Он взял со стола листок бумаги и гордо помахал им, как ребенок машет праздничным флажком. Затем, набрав в грудь побольше воздуха, дядюшка Тео с самым решительным видом заявил:

– Сегодня утром, Элиза, я получил письмо от весьма благородного джентльмена, который просит твоей руки. Элиза, я счастлив за тебя! Ты поразила его воображение. Послушай, какими словами он живописует твою красоту: «Я ни разу не встречал такого редкого соединения изумительной красоты и живого ума. Вы вобрали в себя лучшие качества ваших французских и корсиканских предков и являете собой поистине совершенное создание природы. Небеса, должно быть, пели от радости в день вашего появления на свет. В вашем лице человечество достигло наконец воплощения замысла Создателя. Элиза – вы венец природы, вы – ожившая богиня! Вы – живой памятник Женственности и Любви!» – Дядя Тео патетически вздохнул. – Разве это не наивысшая оценка твоих достоинств? Ты должна гордиться, еще как гордиться!

Я не могла удержаться от смеха.

– Право, дядя, я еще слишком молода, чтобы чувствовать себя памятником, и потом Франсуаза только что убеждала меня в том, что я самая безалаберная девчонка из тех, с кем ей доводилось иметь дело, да и вы сами говорили…

– Да-да, Элиза, но годы идут, и пора тебе наконец повзрослеть. Ты быстро превращаешься в женщину, дорогая, и скоро тебе придется стать женой и матерью. Бог мой, Элиза, тебе уже семнадцать! Скоро, боюсь, ты выйдешь из возраста невесты. Говорю тебе, это счастье, что ты успела получить предложение в срок.

– Но, дядя, это не первое предложение и, я уверена, не последнее.

– Запомни, девочка, – строго возразил дядя Тео, – предложение предложению – рознь. Это – совсем не то, что страстное признание на балу во время танца. Это, – и он потряс письмом над головой, – первое из предложений, которое заслуживает того, чтобы его приняли во внимание!

Так вот оно что, подумала я, на этот раз попался соискатель с деньгами.

– Дядя Тео, – сказала я, – мне пока еще не хочется выходить замуж! Мне и так прекрасно живется! Но скажи, от кого это письмо? Не от прыщавого Марка Лаврена?

Мой дядя самодовольно усмехнулся.

– Нет, письмо не от молодого Лаврена. Оно… От кого бы ты думала? – Дядя Тео умолк, должно быть, чтобы я успела проникнуться значительностью минуты. – От барона Фридерика Роланда фон Мейера! – И он вопросительно посмотрел на меня.

От ужаса я едва не лишилась чувств.

– Что? От этого напыщенного жирного коротышки? Я… Меня тошнит от одного его вида, дядя Тео! Барон Фредди! – Я резко вскочила со стула. – Дядюшка, поверьте, он ужасный человек, правда, ужасный! Я, право, с трудом удерживаюсь, чтобы не уснуть, когда он говорит со мной. Он невыносимо скучен: только и может бубнить о своих поездках в Баварию и об охоте. Да и то – нет чтобы рассказать что-нибудь действительно интересное, а вечно одно и то же: все о своем богатстве да о том, какой острый нюх у его старого пса. И еще он такой безобразный! Дядя Тео, он форменный урод! Этот жирный живот на тоненьких ножках, этот младенческий пух на голове! Он похож на огромного пупса с жабьим ртом и выпученными глазами! Дядя, разве ты не заметил, как у него воняет изо рта? Заметил, я знаю! Я сама видела, как ты отшатнулся от него, когда тот подошел слишком близко. Я едва сдерживаюсь, чтобы не нагрубить ему…

– Довольно, Элиза. – Дядя решительно поднялся из-за стола. – Барон оказал нам большую честь, попросив твоей руки, и он заслуживает по крайней мере уважительного отношения к себе. Стыдись! Ты ведешь себя недостойно! Когда ты наконец образумишься? Все эти мальчишеские забавы, верховая езда, игры с братьями не пошли тебе на пользу. Ты настоящая дикарка! Господи, а как ты говоришь, Элиза! Иногда мне кажется, что ты выросла в казарме.

Перегнувшись через стол, я схватила дядю за руку и сжала ее в ладонях.

– Но, дядя, так оно и есть. Я – дочь солдата…

Дядя Тео гордо выпрямился.

– Твой отец был офицером, Элиза. Он погиб как герой на поле битвы, отдав свою жизнь за Францию.

Порывшись в кармане, он извлек носовой платок и промокнул лоб. Окна были распахнуты настежь, но в комнате стояла духота.

– Послушай меня, Элиза, я делал для тебя и твоих братьев все, что мог. Я поступал так, как, по моему мнению, поступили бы твои покойные отец и мать, и, уверяю тебя, мне пришлось нелегко. Я – закоренелый холостяк, и воспитывать детей, как ты понимаешь, мне было нелегко. И все же, смею думать, ты не чувствовала себя в моем доме несчастной и обделенной любовью.

Я обежала стол и бросилась дяде на шею.

– Милый, добрый дядюшка Тео! Ты самый лучший дядя на свете! О таком можно только мечтать! Я люблю тебя очень-очень, и ты знаешь об этом. Я не хочу тебя огорчать. Я выйду за кого пожелаешь, только, прошу тебя, не выдавай меня за барона Фредди! – Голос мой сорвался, и почти шепотом я добавила: – Умоляю тебя, дядя Тео. Я не такая уж дикарка, как может показаться на первый взгляд. Я люблю нарядные платья и красивые вещи, и год, что я провела при дворе, был чудесным! И ты знаешь, я никогда не скучала на балах: меня приглашали наперебой многие придворные красавцы. Уверяю тебя, не стоит всерьез относиться к предложению барона…

– Я уже ответил ему, Элиза, – тихо сказал дядя Тео. – Я сообщил ему, что ты обрадована, польщена и с радостью принимаешь его предложение. Я жду его приезда в течение ближайших недель. Венчание состоится в первых числах ноября.

Я почувствовала, как кровь отхлынула от щек. С минуту я молча смотрела на дядю, не в силах поверить в то, что приговор подписан.

– Нет, – сдавленно сказала я наконец, – ты, верно, шутишь. Прошу тебя, скажи, что все это неправда! Я… Я покончу с собой!

Без сил я упала в кресло и зарыдала.

– На меня твои истерики не действуют, – сурово заявил дядя. – Я – твой законный опекун и вправе тебе приказывать. Ты поступишь так, как я сочту нужным, а я забочусь только о твоем благе.

– Ты лжешь!

Я знала, что снаряжение моего старшего брата Филиппа и проведенный мною сезон при дворе пробили изрядную брешь в финансах дяди и пришлось приостановить ремонтные работы в замке. Конечно, барон махнул рукой на приданое – нельзя же хотеть всего сразу: и «живой памятник Женственности», и деньги! – и дал дяде недвусмысленные заверения о выделении в обмен на согласие юной прелестницы ее опекуну суммы, вполне достаточной для ремонта замка.

Но, видит Бог, дядя Тео не настолько изнемогает под бременем нужды, чтобы торговать любимой племянницей!

– Я не хочу, не могу за него выйти. Я понимаю, что по закону ты можешь распоряжаться моей рукой, но представить все как свершившийся факт… Это так на тебя не похоже! Как ты мог, дядя Тео? Я… Я думала, что ты меня любишь, но я ошибалась! Ты любишь то же, что и все остальные мужчины: деньги и только деньги! Тебе вовсе нет дела до моего счастья, и я… Я ненавижу тебя!

В сердцах я стукнула кулаком по столу.

Дядя Тео ничего не сказал. Сгорбившись, он сидел за столом. Мне показалось, что он внезапно постарел. Впервые я заметила, как набухли синие вены у него на руках, как углубились морщины у губ. Мне стало жаль его. Я подошла к нему и присела рядом.

– Прости меня, дядя Тео! Я не хотела тебя обидеть, но, пойми, я была потрясена. Конечно, тебе это предложение кажется соблазнительным, ведь барон богат. Конечно, я скверная девчонка, непослушная, вздорная и вполне заслуживаю наказания. Господи, я дорого бы дала за то, чтобы стать как сестры Турран: слащавой, тихой и покорной, но я ничего не могу с собой поделать. У меня ужасный нрав, и язык у меня, даже девчонки в школе говорили, «острый как бритва». До сих пор я по-настоящему не пыталась исправиться, но, дядя, клянусь тебе, я буду стараться. Ты увидишь, я сделаю так, что у моих ног окажутся богатые женихи со всего света. Может быть, я смогу выйти замуж за одного из племянников императора и стать самой королевой Корсики. Ты ведь знаешь, сколько у Наполеона родни! Или вдруг меня посватает сам император. Он мой крестный, а я уже выросла. Я ему всегда нравилась, и, когда мне не было еще четырнадцати, он говорил, что моя грудь ничуть не уступает груди Жозефины.

– Элиза! – в испуге воскликнул дядя.

– Честное слово, – не унималась я. – Он вправду так сказал. Может быть, он женится на мне. Если он мог жениться дважды, почему бы не рискнуть и в третий раз? Я гораздо красивее, чем его императрица, все так говорят. Я одна из самых красивых женщин Франции, подумай об этом, дядя Тео! Элиза Лесконфлер! Королева Франции!

Дядя Тео вздохнул, а затем усталым голосом произнес:

– Сам император одобрил этот союз как полезный для страны. Он даже обещал посетить церемонию и как добропорядочный крестный проводить тебя к алтарю. Наполеон очень любил твоего отца, Элиза, восхищался его храбростью. Это большая честь для тебя.

– Честь! Ничего себе честь! Ты считаешь честью для меня стать женой человека, к которому я не питаю ничего, кроме отвращения? И ради чего? Чтобы заполучить в союзники жалкую страну, где едва ли найдется с десяток умеющих говорить по-французски? Ерунда, императору ничего не стоит послать туда войско, и в тот же день они станут нашими друзьями до гроба!

– Значит, для Франции такое решение не годится, – упрямо стоял на своем дядя Тео.

– Здесь все выбирают! – взорвалась я, – Франция, Наполеон, Тео Лесконфлер! Все, кроме меня!

Сжав кулаки, я шагнула к окну. Передо мной открылся пленительный и мирный вид: широкие лужайки террасами спускались к горизонту, скрытому темной стеной леса; многочисленные фонтаны устремляли в воздух веселые голубые струи, и солнечный свет преломлялся в прозрачных каплях, превращая их в миллионы маленьких призм. Слезы навернулись у меня на глаза. Я любила этот замок, эту землю, здесь мой дом, а другого я никогда не знала. Да, эта красота заслуживает того, чтобы принести ей в жертву какую-то жалкую девчонку. Я бессильна что-либо изменить. Слово моего дяди было законом, который я не смела нарушить.

– Мне искренне жаль, Элиза, – сказал, откашлявшись, Тео, – что мое решение огорчило тебя. Часто бывает, – тут он снова закашлялся, – что личным благом приходится жертвовать во имя интересов общества.

– Скажи лучше, во имя пополнения казны Лесконфлеров!

– Позволь мне закончить. Твой отец, мой младший брат, тоже одобрил бы этот союз, Элиза. Он любил Францию и счастлив был умереть за нее. Он любил этот дом и гордился теми замечательными мужчинами и женщинами, что рождались и умирали в этих стенах на протяжении многих столетий. Наши предки превыше всего ставили фамильную честь, поскольку человек умирает, а имя его живет еще очень долго после его ухода в мир иной. Ни разу имя Лесконфлеров не было опорочено. И сейчас я вынужден признать, что дал согласие на этот брак, чтобы оградить наш род от позора. Для этого нужны деньги. То, что случилось, очень неприятно и даже опасно для семьи.

Некоторое время я не понимала, зачем дядя Тео обо всем этом говорит, но мало-помалу смысл его слов стал доходить до меня.

– Оноре… – выдохнула я.

Так звали одного из моих братьев. Оноре был на пять лет старше меня и на два года – Филиппа. Как старший сын, именно он должен унаследовать титул и состояние Лесконфлеров.

– Но, – заикаясь сказала я, – он задолжал совсем немного, только портному и сапожнику.

– Карточные долги Оноре составили пятьдесят тысяч франков. И еще десять тысяч одной юной леди из благородного семейства, отцу которой я никогда не решусь посмотреть в глаза, – угрюмо ответил дядя Тео.

Пол в комнате, казалось, покачнулся, словно палуба корабля в шторм.

– О нет! – Я бессильно опустилась на стул. – Я и представления не имела…

– Тогда ты ничем не могла помочь, Элиза, и я не хотел понапрасну огорчать тебя. Но вот появляется барон и предлагает мне недостающие десять тысяч франков. Мы должны быть ему весьма благодарны.

Несколько минут мы оба молчали, но я наконец не выдержала:

– Но это же несправедливо! Почему я должна расплачиваться за грехи Оноре? Как ты можешь оставить его наследником замка и земель после того, как он повел себя бесчестно? Я думала, что ты любишь меня, дядя Тео, а ты оказался предателем. Ты любишь Оноре, и это дурацкое имя Лесконфлеров, и эту груду камней и досок больше, чем меня. У тебя нет сердца, дядя Тео! А если я буду несчастна всю жизнь? Задумался ли ты хоть на секунду, что меня ждет, когда устраивал этот чудовищный сговор? Никогда я не прощу тебе этого, никогда, никогда!

Я спрятала в ладонях лицо и безутешно расплакалась. Так я не плакала с тех пор, как была маленькой девочкой. Дядя Тео подошел ко мне и положил руку на плечо. Я отстранилась.

– Я думал о тебе, Элиза, – сказал он тихо. – Я думал о тебе, когда старался уберечь от разорения и бесчестия нашу семью. Барон – человек добрый, и, я думаю, со временем ты сможешь его полюбить. У тебя доброе сердце, и ты поймешь, что так будет лучше. Слава Богу, ты не обделена здравым смыслом, Элиза. Пожалуйста, постарайся меня понять.

– Как я хотела бы поверить, что этот брак – счастье для меня. Глупенькие девчонки, с которыми я училась в школе, только и мечтали о замужестве. Они успели придумать имена своим чадам и решить для себя, как меблируют дом и в какой цвет выкрасят стены, еще до того, как встретили мужчину, готового предложить им руку и сердце! Они, наверное, сочли бы за счастье выйти замуж за кого угодно и даже смогли бы внушить себе, что полюбили избранника их родни. Но я не умею притворяться! Я знаю, что браки, совершаемые на земле, браки по расчету, не имеют никакого отношения к тем, что свершаются на небесах, что бы мне там ни говорили. Я так несчастна! Я… Я убью себя накануне свадьбы. Я лучше умру, чем позволю этой свинье ко мне прикоснуться!

Дядя Тео горько вздохнул.

– Не хватает только, чтобы еще и ты обесчестила имя Лесконфлеров.

– Мне все равно! – воскликнула я. – Если этот грязный боров дотронется до меня, я и его убью!

Дядя осуждающе покачал головой.

– Когда твой отец женился на твоей матери, у меня были серьезные сомнения в мудрости его решения: едва ли стоило подливать во французскую кровь корсиканскую. Теперь я вижу, что сомневался не зря. Ты просто маленькая дикарка.

– Нет!

– Тогда и веди себя соответственно – как девушка из хорошей семьи, а не как корсиканская крестьянка с дурными наклонностями!

Мы впились друг в друга глазами, и дядя не выдержал первым.

– Дорогая Элиза, – устало произнес он, – ты слишком темпераментна. Ты ведь уже почти женщина, а ведешь себя словно испорченный эгоистичный ребенок. Я больше не хочу этого терпеть, и помни, я вовсе не обязан тебя выслушивать!

Я побежала к выходу, но у двери, уже взявшись за ручку, остановилась.

– Уж лучше быть слишком темпераментной, – выкрикнула я, – чем похороненной заживо в семейном склепе Лесконфлеров во имя сохранения вашего честного имени!

С этим я вышла. Последнее слово осталось за мной. Оноре ждал меня в гостиной. Увидев мое заплаканное лицо, он слегка покраснел.

– Здравствуй, сестренка, – сказал он с нехарактерными для него ласковыми нотками в голосе.

– Ах, вот и сам виновник, – набросилась я на брата. – Празднуешь победу? Предатель! Негодяй!

– Элиза, умоляю тебя, – жалобно бормотал он, протягивая ко мне руки.

Я со всего размаха ударила по его ладоням.

– Я должна была бы догадаться: дядя Тео не способен додуматься до такого злодейства сам. Ведь ты – главный вдохновитель этой свадьбы, не так ли? Ведь именно ты, Оноре, внушил дяде мысль принять предложение барона? Бьюсь об заклад, ты и надоумил эту… эту свинью, этого идиота барона сделать мне предложение! Так?! Так?!

Оноре замер, вытянувшись в струнку.

– Конечно, нет. Плохо ты себя ценишь, сестренка. Подумай хорошенько, и ты поймешь, что у меня не было в этом надобности. Барон от тебя без ума с того самого момента, как увидел тебя. Смею заверить, что любая особь мужского пола легко может сойти с ума от одного взгляда на твою кудрявую головку и пропасть от одной лишь вспышки черных глаз. И я вовсе не в сговоре с дядей Тео. Когда он в первый раз рассказал мне о своих планах, я был категорически против. А теперь мне даже нравится его идея. Представляю себе бедного барона, когда он поймет, кого он на самом деле взял в жены! Милую девушку из благородного семейства? Отнюдь. Хорошо образованную и благонамеренно воспитанную крестницу императора? Едва ли. Ты – дьявольское отродье, Элиза, и мы с тобой знаем это лучше других. Ты капризна, упряма и дика. Жаль, что барон не из тех, кто может обуздать тебя.

Я плюнула ему в лицо. Я его ненавидела, готова была убить. Оноре поймал меня за запястья железной хваткой. Тяжело сопя, я пыталась высвободиться, но тщетно.

– Ради Бога, Элиза, успокойся! В конце концов, это не самое страшное! Свадьба, говорят, главное событие в жизни женщины. Ты должна благодарить…. Ох! Ну ты и ведьма!

Я изо всех сил укусила его за кисть, и Оноре выпустил меня. Он отступил, поглаживая прокушенную до крови руку. Он смотрел на меня. А я – на него.

– Это ты должен благодарить меня, Оноре, – процедила я сквозь зубы. – Как бы ты смог наслаждаться жизнью, если бы дядя Тео не добыл для тебя эти несчастные десять тысяч франков?

Оноре вспыхнул.

– Не понимаю, о чем ты.

– Прекрасно понимаешь! Старший сын и наследник оказался мотом, попал в западню и страшно нуждается в деньгах. И какой бы вы думали он нашел выход? Он решает продать самый ходовой товар из семейного состояния! Собственную сестру! Дядя Тео продал меня барону, чтобы спасти тебя, Оноре, и семейную честь! Честь! Меня тошнит от этого слова. Когда я слышу его, я готова выть как волчица! Что это за «честь», если ради нее нужно продавать женщину как рабыню тому, кто предложит более высокую цену? На этот раз, Оноре, твоя взяла. Можешь жить спокойно благодаря мне. Но не жди от меня благодарности. И даже не смей при мне заикаться о замужестве и счастье. Я… Я этого не потерплю!

Слезы хлынули из глаз. Ничего не видя вокруг себя, я выбежала из дома на солнечную террасу и побрела как слепая к сосновому бору, с восточной стороны окаймлявшему лужайку. Я упала на землю и завыла. Я рыдала, задыхаясь, я ненавидела их всех: всех этих мужчин, распоряжавшихся моей жизнью как выгодным товаром. Всех братьев, дядьев, поклонников, священников, императоров. Наконец поток слез иссяк. Я чувствовала себя раздавленной и униженной.

Я встала и огляделась, чувствуя себя обиженной на весь мир. Солнце по-прежнему ярко сияло в безоблачном синем августовском небе. Птицы беспечно щебетали. Невдалеке из-под куста выскочил кролик, приподнялся на задние лапки, посмотрел на меня и тут же нырнул за кочку. Мир был безразличен к моим страданиям, он продолжал жить своими заботами. Жизнь моя рушилась, но никому не было до меня дела. Гнев закипел во мне. Господи, неужели я способна испытывать такой силы ненависть! Я решительно зашагала прочь из парка в лес, туда, где начиналась настоящая чаща. Вскоре замок пропал из виду. Сюда не заходила даже замковая прислуга. Почему я вела себя так по-детски? Наверное, мне следовало оставаться спокойной. Возможно, мне надо было бы даже согласиться с дядей Тео в том, что он нашел наилучший способ поправить благосостояние семьи. Но нет. Он уже принял предложение барона от моего имени. Я вспоминала унизительную стычку с братом. Может, стоило сыграть на его братских чувствах? Но и это бесполезно: Оноре все равно остался бы на стороне дяди. Оба они отчаянно мечтали перетащить в семью этот мешок с деньгами, и им дела не было до той, которую они принесут в жертву.

Я бродила не один час, пытаясь найти выход. Я давно заблудилась, но меня это не пугало: мне не хотелось возвращаться домой. Вновь и вновь я мысленно возвращалась к разговору с дядей. Он сказал, что я чересчур темпераментна. Верно! Я все еще жива, я мыслю и чувствую. Я хотела от жизни многого, очевидно, гораздо больше того, что имела право хотеть.

Уже перед закатом я оказалась возле ручья, пересекавшего владения Лесконфлеров. Упавшие деревья образовали естественную плотину, и ручеек перед плотиной превратился в небольшую заводь с кристально чистой, прозрачной водой. Этот уголок леса был очень красив, чудный остров дикой нетронутой природы. Здесь пили воду олени, на поросших высокой травой берегах вили гнезда птицы, старая ива склонилась над озерцом, образуя изящную арку. Я узнала это место. Здесь мы купались втроем, Филипп, Оноре и я, когда только переехали жить к дяде Тео, сразу после смерти матери. Я очень скучала по Филиппу и с нетерпением ждала его возвращения домой. Уж он наверняка принял бы мою сторону. Он по-настоящему любил меня.

Я села на камень у самой кромки воды и, скинув туфли и чулки, опустила ноги в воду. Какое наслаждение! Повинуясь внезапному порыву, я разделась и бросилась в воду. Меня обдало ледяным холодом: ручей питался подземными водами, – и все горькие мысли разом улетучились из головы. Я долго лежала на воде, лишь чуть-чуть шевеля руками, чтобы только держаться на поверхности, и вода тихонько ласкала мое тело.

Я была красива, и барон желал меня как женщину. От этой мысли меня даже передернуло от отвращения. Многие мужчины желали меня. Я видела их глаза, жадно ощупывавшие крутые бедра, осиную талию, красивую белую грудь, аппетитно видневшуюся в вырезе платья. Что ж, я могу сбежать в Париж, стать куртизанкой, дамой полусвета. У меня будут сотни любовников, и все молодые, красивые и богатые. Барон Фредди будет поражен, а дядя Тео рассвирепеет. Франсуаза станет причитать. Этот план позабавил меня, я рассмеялась, выбралась на берег и с наслаждением растянулась под заходящим солнышком. Ровный плеск воды убаюкал меня, и я уснула, даже не одевшись.

– Вижу, старик Нептун приготовил мне в подарок славную рыбку.

Я разом проснулась и села. Держа под уздцы лошадь, у озера стоял мужчина и нагло разглядывал меня серыми, прищуренными глазами. Закатное солнце подсвечивало его шевелюру, придавая ей цвет старого золота. И лицо, и шею незнакомца покрывал золотистый загар. Он не носил ни воротника, ни шейного платка, и в глубоком вырезе свободной рубахи виднелась крепкая загорелая грудь. Черты его лица, худого, со впалыми щеками, были правильны: ровный прямой нос, высокий лоб. Узкие и твердые губы кривила циничная усмешка.

Наряд незнакомца выдавал в нем бывалого путешественника: ничего лишнего, но все добротно и удобно. Куртка того же свободного покроя, что и рубаха, немаркого темно-коричневого цвета, бежевые бриджи плотно обтягивали ноги. Высокие сапоги покрывала дорожная пыль.

– Прошу прощения, мадемуазель нимфа, – голос его обладал приятным теплым тембром, – эта дорога на Анжу, не так ли?

Только сейчас я поняла, что совершенно голая. В надежде, что не слишком опоздала явить ему свою скромность, я поспешно натянула нижнюю юбку через голову. Под бесцеремонным взглядом незнакомца пальцы мои долго не могли отыскать крючки на корсете. Наконец я просто стянула обе половинки лентами и села в траву, обхватив руками колени.

– Кто ты?.. Да как вы смеете?..

Незнакомец погладил лошадь по крупу.

– Как смею я поить лошадь у этого чудного источника в самый жаркий из жарких дней? – засмеялся он.

– Вы находитесь в частном владении, – заявила я, пытаясь сдержать дрожь. – Немедленно убирайтесь, или я прикажу арестовать вас.

Мужчина снова засмеялся.

– Так, значит, я нарушитель? Вы считаете меня вором только потому, что я пью вашу воду и дышу вашим воздухом? Тогда я вынужден принести вам извинения. Но перед тем как меня повесить, вы должны разрешить мне испробовать сочный плод, ниспосланный небесами. Тот самый, что сейчас передо мной.

Я едва не задохнулась от возмущения и страха, когда смысл слов дошел до меня. Незнакомец отвернулся, лаская кобылу, которая, напившись, вытягивала шею, требуя внимания хозяина. Потрепав лошадь по холке, он опустился на одно колено и зачерпнул воду ладонями. Утолив жажду, ополоснул лицо и шею, пригладил влажной рукой волосы.

Я вскочила и опрометью кинулась в лес. В ужасе я мчалась, не разбирая дороги, колючая хвоя и шишки набивались в мои башмаки, корявые сучья цепляли одежду. Я надеялась только на то, что он не посмеет пуститься следом. Но тут, к ужасу своему, я услышала стук копыт. Все пути к спасению были отрезаны.

Взглянув вверх, я увидела всадника на красивой гнедой кобыле, и в ту же секунду мужчина ловко перегнулся и, легко, как пушинку, подхватив меня, усадил перед собой. Стараясь выровнять дыхание, я бессильно прислонилась к его груди, но тотчас же выпрямилась, высвобождаясь из его объятий.

– Не думал, что в этих лесах водятся нагие дикарки, – сказал он посмеиваясь. – Да еще такие молоденькие и красивые.

Я резко ударила его локтем в бок, но мускулы у него оказались железными. Он прижал меня к груди той рукой, что держал поводья, а другой принялся расстегивать лиф на платье.

– Восхитительно, – хмыкнул он. Прикосновение его пальцев к груди привело меня в ярость.

– Пустите меня! Ублюдок! Собака! Пусти!

Он только посмеивался.

– О, они становятся тяжелыми, как океанские волны, когда ты злишься. Только во Франции бывают девчонки с такими стройными ножками и такой пышной грудью.

Я извивалась в его объятиях.

– Пустите, – молила я, – сейчас же опустите меня на землю!

– Я не отпустил бы тебя сейчас, гонись за мной хоть вся наполеоновская гвардия, – сказал он. – Ты так торопишься домой? Наверное, хозяин тебя ждет, и за это я его винить не могу.

Рука его переместилась на мой живот, и он с силой придвинул меня к себе.

Так он считает меня служанкой! Я была вне себя от ярости.

– Как вы смеете?! Я… Я убью вас за это!

– Не бойся, я тебе щедро заплачу.

Я едва не задохнулась от гнева. Служанка и к тому же шлюха!

На небольшой полянке у ручья он спешился и протянул мне руку. Я заметила торчащий из седельной сумки наконечник хлыста. Действуя молниеносно, я выхватила хлыст и изо всех сил стегнула по ненавистному лицу. На щеке незнакомца появился кровавый рубец. На мгновение он отшатнулся. Я соскользнула с лошади и попыталась прошмыгнуть за его спиной.

Его реакция была мгновенной. Одним движением он перехватил меня поперек живота и притянул к себе.

– Клянусь, ты не нимфа, ты – дикая кошка, которую еще предстоит укротить.

– Вы… Вы – скотина, – прошипела я.

Он лишь громко расхохотался и попытался меня поцеловать. Я изо всех сил укусила его за губу.

– Ты любишь вкус крови, не так ли, моя девочка, так давай насладимся им вместе. – И он ударил меня по щеке.

Прижав мои руки к бокам, он накрыл мой рот своим. Я совсем ослабела от бега, мне не хватало воздуха, щека моя горела от пощечины, а поцелуй его отнял у меня последние силы. Я честно старалась не разжимать губ, но он сумел раздвинуть их языком и достичь глубин моего рта. Наконец он отпустил меня, и я с трудом перевела дыхание. Голова моя кружилась.

– Вижу, что тебя еще никто не целовал. Я просто не в силах в это поверить. Или все мужчины в здешних местах слепы, или они идиоты!

Я сплюнула на землю и вытерла губы тыльной стороной ладони.

– Дело в том, что они джентльмены, а не животные!

Незнакомец усмехнулся, окинув меня недвусмысленным взглядом с головы до пят. Я покраснела, то ли от злости, то ли от стыда, понимая всю свою беспомощность.

– Пожалуй, их можно назвать святыми, – протянул он, – тихих, очерствелых, грубых провинциалов. А может, они просто трусы: боятся спутаться с развратной злючкой, которая сначала завлекает, а потом старается укусить.

– Я вас не соблазняла! – горячо возразила я.

– Но соблазнила.

Голос его, густой и низкий, действовал на меня завораживающе. Он мягко подошел ко мне, как охотник, выслеживающий пугливую дичь. Я чувствовала, что не в силах отвести от него взгляда: он словно загипнотизировал меня. Я ощутила странную легкость во всем теле, и судорожный трепет, неведомый мне раньше, пробежал по телу. Ноги вдруг налились тяжестью, я была не в силах сделать и шага.

– Прошу вас… Не обижайте меня… – прошептала я внезапно пересохшими губами.

Незнакомец был совсем рядом. Я чувствовала теплые токи, идущие от его тела, вдыхала причудливую смесь запахов лошади, пота, кожи. Он положил руки мне на плечи и заглянул в глаза. Жестокая усмешка не оставляла его губ.

Вздрогнув, я опустила глаза и вдруг – о ужас! – увидела, как восставшая плоть натянула ткань его брюк.

– Мужская анатомия всякий раз ставит нам подножку, – беспечно заметил он. Руки на моих плечах усилили хватку. – Но я не думаю, что это так уж плохо.

Лицо его вплотную приблизилось к моему, и во мне осталось лишь одно чувство – страх. Я видела запекшуюся кровь на его щеке и красный след на губе от укуса. Глаза его были холодны как лед. Он видел перед собой всего лишь девку, которую собирался использовать для того, чтобы развлечься во время путешествия.

На мгновение гипноз перестал действовать, я очнулась.

– Оставьте меня! Отпустите!

Улыбка слетела с жестких губ, и он легко опрокинул меня на землю. Прижав к земле мои раскинутые руки и ноги, он целовал меня вновь и вновь, и всякий раз язык его проникал все глубже. Я задыхалась от злости и страха.

– Тебе не нравится, когда целует мужчина? – прошептал он хрипло.

– Я ненавижу тебя, – повторяла я сквозь всхлипы. – О проклятие, отпусти меня! Отпусти!

Сердце мое бешено колотилось, ноги дрожали от придавившей их тяжести. Я перестала сопротивляться и закрыла глаза; затем, почувствовав, что он отпустил мои руки, вцепилась ногтями ему в лицо и едва не закричала от радости, когда он, взвыв от боли, отпрянул. Но победа оказалась пирровой. Мой мучитель наотмашь ударил меня по лицу. В ушах зашумело, перед глазами поплыли круги, и мне показалось, что я умираю.

Когда я снова открыла глаза, при виде его кривой усмешки мне стало по-настоящему страшно. Я закричала, но он, зажав мне рот, навалился на меня. Я почувствовала, как его восставшая плоть пронзила меня, как стальной клинок, с такой яростью, что я, клянусь, слышала треск раздираемого тела.

– Мой Бог, – выдохнула я, – не оставь меня.

Он взял мое лицо в свои сильные ладони и заглянул мне в глаза.

– Что ж, я польщен. Как мило было с твоей стороны сохранить для меня девственность, маленькая разбойница. Ты, должно быть, угробила не меньше дюжины конюхов для того, чтобы преподнести мне этот роскошный подарок.

Мне было страшно больно, и я заплакала навзрыд. Он притянул меня к себе и не отпускал, пока я не успокоилась. Страх и боль понемногу утихли, уступив место всепоглощающей ненависти и отвращению. Он начал двигаться, вначале медленно, почти нежно. Я прикусила губу, чтобы не закричать. Движения все убыстрялись, пока через некоторое время, показавшееся мне вечностью, все не закончилось. Он вздрогнул и затих.

Наконец он встал, а я, вне себя от стыда и омерзения, свернулась клубочком на траве, поджав к подбородку ноги.

– Ты поплатишься за это, – произнесла я сквозь слезы. – Клянусь всем, что мне дорого, ты поплатишься за это своей жизнью.

– Не сомневаюсь, – кратко ответил он, – Я играючи мог бы прикончить тебя, маленькая мегера. Удивительно, как это никто до сих пор не научил тебя, как себя вести. Представить не могу, как хозяин мирится с твоей дерзостью. Прощай. Отдых вряд ли можно отнести к разряду приятных, но я по крайней мере освежился. – И незнакомец разразился долгим смехом.

Что-то упало в пыль рядом со мной. Золотой луидор. Я продала свою девственность за один золотой луи. Вскочив на ноги, я швырнула луи вслед мерзавцу, но он уже успел сесть на лошадь и не потрудился даже оглянуться.

– Подонок, тварь, – кричала я вдогонку, – ненавижу тебя!

До моих ушей донесся звук его смеха, но он так и не повернул головы. Вскоре он пропал из виду. Тошнота подкатила к горлу. Я упала на колени. Меня выворачивало, слезы лились из глаз. Наконец я успокоилась и пошла к ручью, чтобы смыть грязь и кровь, затем вернулась за чулками и туфлями. Одевшись, я побрела к дому, не чувствуя ни скорби, ни боли – совсем ничего. Та Элиза, которая вошла в этот лес, ничего общего не имела с Элизой нынешней. Я ушла с полянки, ни разу не оглянувшись на то место, где он осквернил меня.