Опасное окружение

Глава 18 МЫС СТРАХА

Жизнь на борту «Морского демона» так и не вошла в прежнее русло. Мои отношения с Гартом совершенно разладились, и мы общались друг с другом через Джозефа. Но и ему была тяжка роль посредника. Джозеф и Гарт вели себя друг с другом как люди, по стечению обстоятельств вынужденные находиться вместе. Они соблюдали нормы общения, и не более. Доверительности и дружбы как не бывало.

– Не надо было тебе с ним драться, Джозеф, – сказала я однажды, – он того не стоит.

– Я не мог по-другому. Он не имел права так с тобой обращаться.

Я пожала плечами.

– Гарт считает иначе. И, можешь не сомневаться, он воспользуется случаем, как только позволят обстоятельства.

Гарт все еще щадил свою больную руку. Он сам занимался лечением и перевязкой и, вероятно, делал это не так тщательно, как следовало.

«Надеюсь, у него гангрена, – говорила я себе. – Вот тогда он получил по заслугам».

Джозеф тоже заметил опухоль на предплечье Гарта и не на шутку встревожился.

– Твоя рука неважно выглядит, капитан, – как-то сказал он Гарту. – Тебе следует показать ее мне.

– Нет. Я утром переменил повязку. Все в порядке.

Как большинство физически сильных людей, Гарт раздражался, когда у него что-то болело, но от Джозефа отделаться было не так-то просто.

– Я хочу сам посмотреть, – настаивал негр. Он усадил Гарта и развязал бинты.

– Ты плохой доктор, Гарт. Рана выглядит безобразно. Лиза, подойди.

За неделю рана нисколько не зажила, напротив, кожа вокруг нее припухла и покраснела.

– Что ты сделала, Элиза, обмакнула нож в яд? – спросил Гарт.

– Если бы так, от тебя бы уже мало что осталось, – грустно засмеялся Джозеф. – У меня на родине капля яда на кончике стрелы убивает слона.

– Уверен, если бы Элизе удалось достать хоть капельку, она бы использовала его с толком, – ядовито заметил Гарт. – Прости, что не могу доставить тебе удовольствие своей смертью, Элиза.

– Я очень терпелива, Гарт, – не осталась в долгу я. – У нас впереди еще долгий путь.

– Нам надо почистить и продезинфицировать рану, Элиза, – заявил Джозеф. – Я умею делать одно лекарство из трав и мха. Меня научили индейцы. Вечером пристанем к берегу…

– Нет, – быстро ответил Гарт. – Мы должны на полную катушку использовать попутный ветер. Нам нельзя останавливаться.

На все доводы Джозефа Гарт с тупым упрямством отвечал отказом. Он позволил нам прочистить рану и перебинтовать ее, но высадиться на берег, чтобы набрать лечебных трав, не дал.

Еще два дня мы шли при попутном ветре, а потом вдруг попали в полный штиль. Четыре дня мы дрейфовали с повисшими парусами. За это время я все перемыла, перечистила и перестирала, и мужчины слонялись по шхуне, ища, чем бы заняться. Гарт ругался сквозь зубы и проклинал свою невольную праздность.

К концу четвертого дня, когда я поднималась из каюты на палубу, Гарт неожиданно преградил мне дорогу. Я отошла назад, давая ему возможность пройти. Никто из нас не сказал ни слова. Я уже собиралась подняться, когда он схватил меня за руку и потянул назад.

– В чем дело, Элиза? – спросил он, когда я попыталась вырваться. Он дышал тяжело, и язык у него заплетался, как у пьяного, но, всмотревшись в него попристальнее, я поняла, что у него просто жар. – Боишься, что я тебя изнасилую?

– Нет, я не боюсь тебя, Гарт, – ответила я спокойно. – Позволь мне пройти.

– Ничего постыдного в страхе нет, Элиза. Каждый чего-нибудь да боится.

– В самом деле? А чего же боишься ты, Гарт?

За нарочито развязным тоном я пыталась спрятать неприятное гнетущее чувство, рожденное его близостью. Мне казалось, что я задыхаюсь, тону.

– Я боюсь сумасшедших девчонок, которые носят ножи, это раз. Но это не значит, что я так и буду сохранять между нами почтительную дистанцию. Лучший путь победить страх – это бросить ему вызов.

Глаза его неестественно блестели, и тело излучало жар. Любой другой на его месте давно свалился бы, но только не этот бык, возмущенно подумала я.

– Ладно, Гарт. Считай, что я бросила тебе вызов, – сказала я размеренно-веско. – Вот мы стоим, лицом к лицу. И я не боюсь тебя. Я ведь не выгляжу испуганной? Bon, я победила страх! Теперь я могу идти?

Гарт нежно дотронулся до моей щеки. Я сжала кулаки и откинула голову. Гарт тихо засмеялся.

– Не боишься? Но ты дрожишь, моя дорогая. Ты трепещешь от страха. Может быть, ты не боишься меня лично, но одна мысль о прикосновении мужчины заставляет тебя бледнеть от ужаса. – Глаза его наполнились печалью. – Какой позор, – добавил он грустно. – Этим мужчинам за многое предстоит ответить.

– В том числе и тебе, – зло закончила я. – Если ты не возражаешь, я бы не хотела продолжать разговор на эту тему, впрочем, и на любую другую, с тобой, мой дорогой. Убирайся с дороги.

– Посмотри страху в глаза, Элиза, – заговорил он вкрадчиво, – и вскоре ты поймешь, что его нет. Если хочешь, я попробую излечить тебя от этого ужасного… недуга.

– Я не убогая и не увечная и не хочу принимать помощь от тебя, Гарт Мак-Клелланд. Я скорее пойду в монастырь, чем приму лекарство из твоих рук!

Гарт закрыл глаза и шагнул ближе. Легко коснувшись плеч, он медленно опустил ладони вниз, к моей талии. Его ласка не вызвала во мне ничего из прежнего восхитительного возбуждения – я испытала лишь тошноту и ярость, охватившую меня, словно туман, обволакивавшую мозг.

Шхуну качнуло, и Джозеф закричал с палубы:

– Ветер, Гарт, юго-восточный ветер!

Гарт отпустил меня и вернулся на палубу. Я присела на корточки и до боли сжала виски ладонями. Я не чувствовала к нему ни желания, ни теплоты – ничего. Все, что во мне осталось, – это жалость к себе, боль, злость и обида. Всем сердцем я мечтала быстрее закончить это плавание и все связанное с Гартом оставить в прошлом навеки.

К вечеру Гарт уже едва держался на ногах. Лицо его пылало, а дыхание стало учащенным. Мы с Джозефом обменялись многозначительными взглядами, и Джозеф громко объявил, что запасы питьевой воды закончились. Гарт не стал с ним спорить, и мы направили шхуну к берегу, в узкий пролив у устья небольшой реки. Мы бросили якорь в маленькой бухте. Гарт остался на шхуне, а мы с Джозефом сошли на берег, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь и наполнить канистры.

– Видит Бог, он ужасно выглядит, – сказала я, когда мы остались одни. – Как ты думаешь, он не потеряет руку?

– Надеюсь, нет. Однако у него лихорадка, и он здорово ослаб. Может быть, мое средство поможет, а может, и нет, но попытаться мы все равно должны.

Берег порос низкорослыми, густо растущими канадскими соснами и куманикой. Почва под ногами была песчаной и мягкой. Джозефу пришлось углубиться в лес на порядочное расстояние, чтобы отыскать мхи и листья, необходимые для лечебного отвара. Я застрелила пару уток на ужин и наконец отыскала ручей с прозрачной и чистой водой, не отдающей солью. Наполнив канистры и оставив их Джозефу, чтобы тот принес их на обратном пути на шхуну, я вернулась на берег.

Вечер был безоблачен и тих. Закат окрасил в багрянец паруса «Морского демона», делая их похожими на столпы огня. Гарт мерил шагами палубу, сжимая в руке ружье. Завидев меня, он насмешливо вскинул вверх руку, отдавая честь. В вечернем свете он был похож на викинга, грозу морей и океанов.

Как раз в этот момент послышался душераздирающий крик и звуки выстрелов. Я резко обернулась и увидела Джозефа, продирающегося ко мне сквозь густую поросль.

– Назад, Элиза, – закричал он, – на судно, быстрее! На мгновение я оцепенела, а когда опомнилась, со всех ног помчалась ему навстречу. Два раскрашенных дикаря показались из леса и побежали прямо на меня. Джозеф успел задержать одного, схватив его за ногу. Другой чуть было не настиг меня, но Джозеф бросился к нему и оттащил его. Индеец как-то странно захрипел и осел на землю. На нем была хлопчатобумажная туника и штаны из оленьей кожи – обычная одежда мирных индейцев, которых мне доводилось встречать в Новом Орлеане. Но лицо у него было странно раскрашено, и выглядел он зловеще.

– Беги, Элиза, – выдохнул Джозеф, хватаясь за грудь. Только сейчас я заметила струю крови и торчащий из груди Джозефа окровавленный нож.

– Джозеф!

Я кинулась было к нему, но в это время из-за деревьев показались индейцы. Их было не меньше дюжины. Они вопили и потрясали ножами и ружьями. Я выстрелила и, кажется, попала, но их было слишком много, и Джозефу я помочь уже не могла. Оставив моего друга погибать, я бросилась в воду.

Кто-то схватил меня за ногу. Я успела набрать в легкие воздух, прежде чем моя голова скрылась под водой. Я нащупала нож за поясом, и, когда мы вынырнули и индеец потащил меня за собой, я вонзила нож ему в живот. Отплыв, я оглянулась: его тело, оставляя за собой размытый кровавый след, медленно уходило под воду. Между тем дикари один за другим прыгали в воду. Я услышала над головой выстрел. Это отстреливал моих преследователей Гарт. Одного выстрела нашей маленькой пушки хватило, чтобы нагнать на них страху. Дикари повыскакивали из воды и побежали в лес.

Гарт помог мне подняться. Мне казалось, что ни один выстрел из индейских ружей не достиг судна, но, оказавшись на шхуне и посмотрев на Гарта, я поняла: одна пуля все же угодила в цель.

Мы направились к морю. Гарт, должно быть, успел поднять якорь, пока я плыла к судну.

– Возьми руль, – проговорил он хрипло, – зачехлим паруса, когда выйдем в открытое море.

Судно здорово качнуло. Взглянув через плечо, я увидела двух индейцев, взбиравшихся на борт. При них не было ружей – только ножи и томагавки.

– Гарт, – закричала я и, вскинув заряженный пистолет, выстрелила.

Один из индейцев судорожно вцепился мне в ноги и тут же обмяк, повалившись на палубу бесформенной грудой. Другой кинулся к Гарту. Рана на плече сильно кровоточила, сила в нем была уже не та, и, как ни яростно боролся он с непрошеным гостем, раненому и больному, ему было не одолеть индейца. Я перезарядила пистолет и аккуратно прицелилась в голову врага. Раздался выстрел, и индеец упал за борт.

Гарт застонал. В боку у него зияла ножевая рана.

– Мы спасены, Гарт. Они к нам не доберутся. Полежи пока, я сейчас приду.

– Проклятая ловушка, – задыхаясь, произнес он. – Британские подголоски. Ублюдки. Не надо… Не надо было брать Джозефа…

Гарт закрыл глаза и задышал ровнее. Я пощупала пульс. Он потерял сознание, но был жив.

Свернув паруса, я вывела шхуну из узкого пролива в океан, размышляя над тем, что мне делать, если умрет Гарт. Я думала о Джозефе, растерзанном индейцами, и у меня разрывалось сердце.

Я закрепила руль так, чтобы он не вращался, и оставила корабль дрейфовать на приливных волнах. Затем, поднатужившись, выкинула труп за борт. Раздался тяжелый плеск, и волны сомкнулись над ним. Я угрюмо ухмыльнулась. Кажется, я начинаю привыкать к убийству. Никаких угрызений совести – только мрачное удовлетворение.

Гарт застонал и пошевелился. Я пощупала его лоб. Он был сухим и очень горячим. Намочив тряпку, я положила ее на лоб.

– Гарт, послушай меня, – проговорила я ему в ухо. – Мне надо спустить тебя вниз, в каюту. Но одной мне не справиться. Помоги мне, Гарт. Встань. Я знаю, что тебе больно, но все же постарайся. Прошу тебя.

Я потянула его за руки. Он застонал и скривился от боли, но сел. Мы все же умудрились спуститься по лестнице и добрались до каюты. Ночь стояла безлунная. Тьма проглотила нас. Я зажгла фонарь, висевший на крюке под потолком, и в его неверном свете все предметы стали загадочными, тени превращались в чудовищ, привычное наполнялось каким-то мистическим смыслом.

Мне предстояло достать пулю из плеча Гарта и зашить дырку в боку, но сегодня, сейчас, я не могла этого сделать. Все, что было в моих силах, – это держать его в тепле и сухости. Я уснула прямо на полу, калачиком свернувшись возле койки.

Пять дней «Морской демон» дрейфовал в океане, а Гарт плавал в сумрачных мирах между жизнью и смертью.

На следующий день после нападения индейцев я решила сама прооперировать Гарта. Он был без сознания. Я понимала, что, если не достану пулю, он умрет. Борясь с подступавшей тошнотой, я разрезала ему плечо и удалила пулю, промыла рану, вымыла самого Гарта холодной морской водой и перевязала. Ночью наступил кризис. Гарт стонал и бредил, звал меня по имени и отдавал приказания людям, жившим только в его воображении.

Я меняла холодные повязки у него на лбу и бормотала слова успокоения.

– Война закончена, – говорила я. – Отдыхай, все будет хорошо.

– Индейцы! – кричал он, порываясь встать. – Пороху! Огонь! Клеймо, клеймо… Клеймо! Слишком поздно. Уходи… Уезжай во Францию.

Я старалась уложить его, но, как бы ни был он сейчас слаб, мне все равно было трудно с ним справиться. Гарт мотал головой и бормотал:

– Элиза. Проклятые… проклятые черные глаза. Маленькая дикая кошка. Дикарка. Огонь. Подстрекательница.

Затем он открыл глаза и совершенно внятно произнес:

– Не хотите ли вина, мадемуазель? Чудный букет. Урожая лучшего года, насколько я помню.

Гарт вздохнул и затрясся.

– Холодно, – проговорил он, клацая зубами. – Холодно. – И вновь закрыл глаза, провалившись в полусмерть-полусон.

Я была на грани отчаяния. Я завернула его во все одеяла, что были на судне, но когда и это не помогло, собрала всю одежду и навалила на него сверху. Наконец я прижалась к нему всем телом, стараясь отдать хоть немного своего тепла.

Я понимала, что нам придется вскоре высадиться на берег, потому что все фляги, кроме одной, остались в лесу, у индейцев. Я с надеждой смотрела на небо, но ничто не предвещало дождя. При мысли о высадке мне становилось страшно. Я скорее согласилась бы без отдыха править шхуной, при условии спокойной погоды, чем решиться еще раз ступить на эту заселенную дикарями землю.

Первые несколько суток я почти не спала. Я пробовала дремать, пока Гарт лежал тихо, но при каждом толчке судна или вскрике Гарта я мгновенно просыпалась. Я понимала, что долго мне не выдержать: невозможно быть и сиделкой, и капитаном, и матросом в одном лице. Пока все складывалось удачно, но стоило налететь шторму, и мы тотчас пойдем ко дну. Я знала, что Гарту будет лучше на суше. Выздоровлению его едва ли способствовала качка. И я наконец решилась. Взяв западный курс, я с нетерпением стала ждать появления на горизонте Флориды.

Как назло, именно сейчас я почувствовала какое-то странное недомогание. То и дело меня рвало. Вот и сейчас, скормив рыбам завтрак, я лежала на палубе, дрожа от озноба, несмотря на солнечный день. Море было довольно спокойным, морской болезни взяться неоткуда. Я сказала себе, что все объясняется усталостью и недосыпанием.

Я спустилась в каюту, посмотреть, как там Гарт. Он скинул покрывала и силился встать.

– Предупреди их! – кричал он. – Скажи им… Слишком поздно. Слишком поздно! Прочь с моей дороги!

Он сдавил ладонями мое горло и стал душить меня.

– Доберись и скажи им! Не останавливайся! Не останавливайся!

Я с трудом расцепила его пальцы.

– Ладно, Гарт. Я их предупрежу. Но тебе надо отдохнуть. Ты понимаешь? Отдохнуть! Лечь на спину и замолчать! Прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо.

Гарт, обессиленный, упал на койку. Я села напротив него и тяжко вздохнула. Я не знала, сколько еще смогу выдержать. Он хоть когда-нибудь придет в себя? Не повредился ли у него рассудок? Вдвоем с умалишенным посреди Атлантики! Я не видела выхода. Нервы были на пределе, и я так устала, что с трудом держалась на ногах, и хотела одного – спать.

– Элиза, – звал меня Гарт, – Элиза…

– Да, я здесь.

Он вцепился в мою руку. Глаза его дико сверкали.

– Элиза, не уходи. Я должен тебе кое-что рассказать.

– Тихо, я никуда не ухожу. Что ты хочешь мне рассказать?

– Историю моей жизни, – таинственным шепотом душевнобольного сообщил Гарт. – О дедушке, о Хайлендсе. И о Жоржетте тоже. Ты должна знать о ней. Никогда, никогда не любил. Женщины. Ни одну из них не любил, Элиза. Ты была права. Дед был мальчиком на конюшне. Убежал. Мы поедем туда вместе? Поедем со мной, скажи, что ты поедешь со мной.

– Конечно, Гарт.

Я встала и попробовала высвободить свою руку, но он не отпускал.

– Гарт, тебе надо поспать. А у меня есть еще дела.

Но он не отпускал меня. Я сидела рядом, а он говорил, часами говорил о вещах, которые я когда-то так хотела от него услышать. В том рассказе времена и события путались, но я сложила из них мозаику, в которой запечатлелась вся его жизнь, с самого детства. Я тоже была в этих беспорядочных воспоминаниях. Он говорил обо мне как о Французской девчонке, как о Девушке с Проклятыми Черными Глазами, я была и Дикой кошкой, и Дикаркой, и Смутьянкой. Время от времени я пыталась выйти, но Гарт не отпускал меня. Я вынуждена была заново пережить нашу встречу в лесу, наш фарсовый брак, путешествие на «Красавице Чарлстона». Я услышала и о других его женщинах: Мариях, Луизах, Антуанеттах. Похоже, я была среди них только одной Элизой. У него были женщины чуть ли не в каждом американском городе, как, впрочем, и в Европе. И были дуэли, долги чести, за которые приходилось платить ружьем и шпагой, были ночи, проведенные в кутеже и разврате, были долгие и трудные поездки верхом с секретными поручениями, поцелуи, украдкой сорванные с губ графинь, принцесс, продавщиц и школьниц. Были враги, настоящие и вымышленные, в Луизиане, в конгрессе США, в британском королевском семействе. Генерал Росс был врагом сразу в двух ипостасях: как британский военный и как мой любовник. Была и мечта о сыне, возвышенная любовь к родине и дому, готовность верой и правдой служить своему президенту. И в основе всего лежало глубочайшее одиночество. Джозеф чувствовал это, а я до этой ночи не могла поверить ему.

Он заставлял меня слушать его, и передо мной во всей своей обнаженности предстала его душа. Не осталось места ни браваде, ни притворству. Я увидела Гарта таким, какой он есть, с его недостатками и достоинствами. Временами я не выдерживала и умоляла его замолчать, но он, не обращая внимания на мои протесты, продолжал свою странную повесть с немыслимыми переходами от удивительной ясности мысли к бреду.

– Я родился в Хайлендсе. В доме предков. Я был первым и единственным сыном в семье. Дед купил поместье в Англии, где он когда-то служил на конюшне. Я был там: зеленые холмы, над которыми дуют ветры. Мне говорили, что Англия – красивая страна. Что в лесах полно куропаток, а в реках – форели. Это так. Но красота той страны бледнеет рядом с Америкой. По Европе видно, что сделали века войн, чумы и голода с так называемыми цивилизованными странами. Америка до сих пор осталась нетронутой, голой и от этого уцелевшей. Она дика и свободна. Дика и свободна.

Гарт рос любимым сыночком в семье, где, кроме него, были еще трое дочерей. У него были учителя и собственные рабы, но в двенадцать лет он убежал из дома и год плавал юнгой на французском торговом корабле. Отец привез его домой и взял с сына слово, что он больше не убежит на корабль. Гарт выполнил обещание: он не сбежал на море – он ушел к индейцам и год провел с племенем коасати. Там он выучил их язык и их обычаи. Отчаявшийся отец обещал предоставить сыну возможность самому выбирать себе судьбу, как только тот получит образование. Гарт какое-то время изучал право в университете Виргинии, а потом предложил свои услуги президенту Джефферсону в качестве военного разведчика на луизианском фронте.

Семейные дела заставили его покинуть Луизиану и несколько лет после смерти отца провести в Европе. Гарт жил в Париже и Лондоне. Он много путешествовал: был в России, на Востоке, в Индии, Африке, Египте. Способность к языкам сослужила ему добрую службу, а его воля и ум сделали его бесценной находкой для правительства Штатов. После возвращения из Европы он женился на своей соседке, Жоржетте Карпентер. Так он выполнил последнюю волю отца – объединил поместья. Гарт считал, что своим поступком он отдал дань уважения родителю, никогда не одобрявшему его взглядов на жизнь.

– Я всегда был сам по себе, не примерял ничьих сапог. Я хотел доказать отцу, что роль плантатора не по мне, что она мне скучна. Скукой веет от их общества. Но Жоржетта была привлекательна. И умна. Тогда я считал, что этого довольно для жены. Удовольствия можно получать и на стороне, с другими. Пустая женщина. Посредственность. Она любила Хайлендс. Я был не против платить за ее удовольствия. Лучше, чем давать ей…

Гарт затих.

– … часть самого себя, – закончила я за него.

Я подняла глаза. Гарт уснул. Волосы его прилипли ко лбу, как у маленького мальчика. Должно быть, он был очень непослушным ребенком, избалованным, эгоистичным, самовольным. Но при всем том он все же мог любить. «Хотела бы я, чтобы мой сын был похож на него?» – подумала я и сразу же осеклась: у меня никогда не будет детей. Я встала, не зная, радоваться или плакать. Я была и благодарна ему, и жалела о том, что теперь так много знаю.

В эту ночь у него прошел жар. Дыхание стало глубоким и ровным, а наутро, увидев, что он лежит очень тихо, я испугалась. Умер? Я дотронулась до его лба. Впервые за столько дней он был прохладным. Теперь я знала, что все будет хорошо. Гарт будет жить.

Он открыл глаза и произнес мое имя:

– Элиза.

– Да, Гарт, я здесь.

Я присела рядом с его койкой и поднесла к губам воды. Он жадно выпил.

– Где мы?

Голос его звучал устало и слабо, но тон был вполне рассудительный.

– Где-то недалеко от берегов Флориды, я думаю.

– Джозеф? Где Джозеф? Нам надо было….

Я положила руку ему на плечо и тихо сказала:

– Джозеф умер, Гарт. Ты не помнишь?

Гарт закрыл глаза.

– Индейцы. Я… Я вспомнил теперь. Нам не надо было туда заплывать. Я должен был знать. Это моя вина.

– Здесь нет твоей вины, Гарт. Никто не виноват. Ты жив. Это все, что сейчас важно. Постепенно ты снова станешь сильным, и мы сможем продолжать путь.

– Джозеф, – вздохнул Гарт, – хороший человек. Мой друг. Мне жаль, что мы поссорились. Он был мне хорошим другом, пока…

– Он не переставал быть тебе другом, Гарт. Я знаю. Он не умел ненавидеть. Он не знал, что такое ненависть. Он был лучше нас обоих.

Гарт уснул. В тот день наконец показалась земля, и мне удалось найти тихую бухту и бросить якорь. Перед тем как решиться сойти на берег, я долго смотрела в бинокль, исследуя окрестности. Я не увидела ни одного индейца, но, конечно, они вряд ли выйдут приветствовать нас. Остается полагаться на удачу. Гарт позвал меня, и я, вздохнув, спустилась в каюту.

Я увидела, что он пытается сесть.

– Побереги силы. Нам предстоит сойти на берег: вода кончилась, и, кроме того, пока тебе не станет лучше, мы будем жить на суше.

– Нет, – возразил он. – Мы не можем терять время. Ты должна привести шхуну в Новый Орлеан, Элиза.

Я осторожно посмотрела на Гарта. Нет, он не помнил о своей исповеди. Он вел себя по-прежнему – самонадеянно, высокомерно, повелительно.

– Я так не думаю, мой друг. Теперь корабль мой, и я буду им распоряжаться. Так вот, я повторяю, мы сходим на берег и будем там жить до тех пор, пока ты не выздоровеешь. Я не могу править этой посудиной и одновременно присматривать за тобой, Гарт. Нам и так долго везло с погодой.

– Сколько времени прошло?

– Почти неделя.

– Неделя! Нет, мы не можем… Мы должны добраться до…

– Оставайся на месте, пока я не прикажу тебе шевелиться, – твердо сказала я. – Если ты сейчас же не ляжешь, я привяжу тебя. Так и знай.

– Ты не посмеешь.

– Еще как посмею. У меня и так полно работы, не хватает, чтобы ты мне мешал. Постарайся заснуть.

С этими словами я стала подниматься по лестнице.

– Куда ты идешь? – спросил Гарт.

Я даже не потрудилась обернуться, бросив на ходу через плечо:

– Сделать шалаш.

Во время отлива я вынесла из шхуны все необходимое. Я пробиралась по мелководью с тюками на голове. Прибой был несильным, но коварное поперечное течение один раз все-таки сбило меня с ног, и поклажа упала в воду. К счастью, в тот раз я несла не еду, а всего лишь одежду и парусину. В течение нескольких следующих дней море выбрасывало на берег дамское белье.

Я подыскала, на мой взгляд, удачное место для лагеря и принялась строить шалаш. Место действительно было удобным: шхуна хорошо видна с поляны, поросшей густой зеленой травой, которую окружали высокие сосны; в сотне ярдов был ручей. На берегу оказалось полно плавника для костра; я видела, как возле самого берега плескалась рыба. Единственное, что от меня требовалось, – построить укрытие, и безбедное существование на несколько недель, которые потребуются для выздоровления Гарта, нам обеспечено.

Я решила построить нечто вроде вигвама. О конструкции этих индейских жилищ я узнала во время плавания по Миссисипи и Огайо от тех, кто бывал на западе. Этот шалаш должен был иметь форму конуса с отверстием для дыма у вершины, чтобы мы могли разводить небольшой костер внутри. Я обстругала пять длинных и прочных жердей, связала их у вершины веревками, принесенными со шхуны. Самое трудное заключалось в том, чтобы натянуть на раму парусину и закрепить дно полотнища так, чтобы ветер не унес нашу крышу.

Я закончила работу только к закату. Ночь предстояло провести на шхуне, и я поплыла к «Морскому демону». Я испытывала законную гордость: жилище получилось высотой около десяти футов в центре и диаметром основания порядка двенадцати футов. Места вполне хватит для двух спальных мест, и еще останется вдоволь пространства и для очага, и для припасов. Я решила устроить очаг на каменном основании. Таким образом у меня получится нечто вроде плиты. Завтра, после того как я перевезу Гарта, я поищу в лесу съедобные коренья и травы, решила я. Джозеф показал мне съедобные растения, и хотелось надеяться, что они растут и в этих южных местах.

С трудом я вскарабкалась на борт нашей маленькой шхуны. Руки ныли, я замерзла. Солнце уже село, а с ним ушло и тепло. Я спустилась в каюту. Снизу сочился свет: Гарт зажег фонарь.

– Зачем ты вставал с постели? – сердито спросила я. – Тебе велено было лежать.

– Успокойся, – слабо ухмыльнулся Гарт. – Как дела?

– Прекрасно, если не считать того, что я разбила для нас лагерь на индейской земле.

Стащив с себя мокрую одежду, я растерлась куском муслина. Гарт не спускал с меня глаз, но мне было безразлично. Он был слишком слаб для того, чтобы его опасаться.

– Завтра утром мы сойдем на берег, – сказала я. – Я помогу тебе. Утром вода уйдет, и мы переправимся без особых хлопот.

Я оделась и собрала еще один узел, чтобы наутро вынести его на берег. Потом я принесла воды, мыло, ножницы и бритвенные принадлежности.

– Это еще зачем? – буркнул Гарт.

– Для стрижки и бритья, – пояснила я. – Мыть тебя здесь я не буду, согрею воду на берегу и помою там, но побриться можно и сейчас.

Я взбила мыло с водой в крепкую пену.

– Тебе незачем мыть и брить меня. Мне не нужна ванна, я не…

– Ты смердишь, Гарт, – перебила я. – Кроме того, ты себя не видишь, а я смотрю на тебя каждый день. И я бы хотела видеть твое лицо чисто выбритым. Ты ведь не хочешь завшиветь?

Гарт прищурился.

– Ты находишь в этом особое удовольствие, да? Ты думаешь, раз я беспомощен, ты можно делать со мной что угодно? Прочь от меня!

Я уже намылила поросшую неопрятной щетиной щеку, но он отбросил мою руку. Однако, не обращая на его ярость внимания, я заткнула ему рот мыльной щеткой, и пока он отплевывался, с ледяным спокойствием сообщила:

– Я не вижу во всем этом ничего забавного, Гарт. Если бы я хотела отомстить, я оставила бы тебя умирать от ран, а потом скормила бы твое тело рыбам. Но я хочу, чтобы ты отвез меня в Новый Орлеан. Что будет с тобой дальше – меня не касается. Нам предстоит долгий совместный путь, и в моих интересах сделать его как можно более легким. Я не хочу с тобой драться и надеюсь, что у тебя хватит здравого смысла оценить свое состояние. Ты очень, очень болен. Ты был на волосок от смерти и еще нескоро окончательно придешь в себя. Попробуй перебороть свое упрямство и понять это. Не стоит тратить силы на войну со мной, каждый новый спор отодвигает день твоего выздоровления. Я не требую от тебя ничего невозможного, и, когда тебе станет лучше, ты сам будешь заботиться о себе. Но покуда я вынуждена жить с тобой, нравится тебе это или нет, ты по крайней мере не мешай мне.

Я дала ему воды прополоскать рот.

– Будь ты неладна, Элиза, – пробормотал он.

– Я и так проклята, Гарт. Бог оставил меня в тот день, когда послал тебя в леса Лесконфлеров четыре года назад. А сейчас закрой свой рот и….

Утром я помогла ему одеться. Мы говорили только по необходимости, ограничиваясь короткими репликами. Гарт все еще сердился на меня за вчерашнее бритье. Он не привык, чтобы им распоряжалась женщина. До двери каюты Гарт дошел без моей помощи, но у лестницы, ведущей на палубу, задохнулся и сел.

Минутой позже он поднял голову и сказал: – Все в порядке, мадам Надсмотрщица.

– Ты можешь еще отдохнуть, – сказала я. – Нам некуда спешить.

– Нет, – решительно просипел он. – Пора покончить с этой ерундой. Как я полагаю, у меня будет еще много времени для отдыха.

Гарт шел по палубе, тяжело опираясь на меня. Я помогла спуститься ему за борт и удержаться на ногах в море. Мы шли по пояс в воде, медленно, как во сне, и, наконец оказавшись на берегу, оба упали без сил. Я завернула Гарта в теплое одеяло. Он был смертельно бледен и тяжело дышал; на лбу выступили капельки пота. Подождав, пока он отдохнет, я помогла ему подняться и повела к бухточке, у которой стоял наш вигвам. При виде сооружения брови его поползли вверх. Он удивленно посмотрел на меня, но не сказал ни слова.

В нашем жилище и вправду оказалось вполне уютно: тепло и сухо. Вход я устроила с подветренной стороны. Мы слышали, как тихонько шелестел песком прибой. Дом. Пока не поправится Гарт. Я надеялась, что он восстановится быстро.

Помогая ему переодеться в сухое, я заметила, что рана на плече открылась и кровоточит. Пока я меняла повязку, Гарт раздраженно спросил:

– Что ты со мной делала, Элиза? Ковырялась в моем теле одним из своих любимых ножей?

Гарт лег на набитый травой тюфяк, и я укрыла его одеялом.

– Ты ведь не знал, что я еще и хирург, да, Гарт? Я сохранила пулю как сувенир. Буду иногда смотреть на нее и вспоминать тебя. Я очень горда собой.

– Не сомневаюсь. Как, должно быть, ты радовалась, вонзая в меня кончик своего кинжала. Я так и вижу тебя: кончик языка прикусила от удовольствия, губы скривились в коварную усмешку, глаза сверкают. Как же, должно быть, приятно причинять мне боль и не встречать никакого сопротивления! Тебе нравится видеть меня вот таким, беспомощным и слабым. Ну что же, не ждите от меня благодарности за уход, мадам. Веди вы себя не так истерично, решив отчего-то, что посягают на вашу честь, ничего подобного не случилось бы.

– Я не разделяю ваших взглядов, уважаемый сенатор, на изнасилование как на жест благосклонности и не жалею, что пыталась вас убить.

– Убирайся, – буркнул он. – Видеть тебя не могу.

Я взяла ружье и вышла из шалаша. Я понимала: он злился не на меня, а на себя за то, что так болен и слаб. Раздраженно я смахнула непрошеную слезу. Как он ненавидит эту свою вынужденную зависимость! Он ненавидит и презирает меня. Теперь я знала его достаточно хорошо, чтобы если не понять, то простить его жестокость.

В тот вечер я приготовила рыбную похлебку и открыла бутылку бургундского.

– Бургундское? – пробормотал больной. – У меня должно быть…

– Тебе понадобится хорошее вино, чтобы похлебка показалась съедобной, – сообщила я, выковыривая ножом пробку.

– Господи, ты собираешься разливать его с крошками пробки? Позволь мне.

– Судя по всему, ты идешь на поправку. – Я протянула Гарту бутылку.

Гарт попробовал суп.

– Твоя стряпня так же никуда не годится, как раньше. Похоже, ты способна научиться чему угодно: управлять судном, карабкаться по реям, лечить больных, даже строить жилища и выживать в джунглях. Неужели ты не можешь научиться готовить?

Я очень хотела сдержаться, но не выдержала. Взяла кастрюлю с похлебкой и выбросила ее вон вместе с бургундским, его чашкой, миской и ложкой.

– Можешь жрать грязь, мне все равно!

Пусть голодает. Пусть сдохнет от голода. Я взяла несколько одеял и ружье и вышла в ночь. Этой ночью я спала на траве возле шалаша, сжимая ружье. Во сне меня мучили кошмары: индейцы, выстрелы, смерть, – и я встала с больной головой.

Когда я зашла в наш вигвам, Гарт спал. Одеяло сбилось, по пояс обнажив его торс. Во сне он был таким обезоруживающе невинным, таким беззащитным. Я укрыла его, подоткнув одеяло. Он открыл глаза и схватил меня за руку.

– Доброе утро.

– Я думала, ты спишь, – сказала я, стараясь разжать его пальцы. – Для больного ты силен.

– Ты даже не хочешь спросить, как я себя сегодня чувствую?

– Нет. Мне наплевать, как ты себя чувствуешь, – ответила я, потянувшись к ножу на поясе. – А сейчас отпусти, пока я не отрезала тебе руку.

Гарт вздохнул и отпустил меня.

– Жизнь ожесточила тебя, Элиза.

– Что в этом странного? Жизнь не была ко мне слишком благосклонна. Но я выжила.

– Тебе будет трудно найти корабль до Франции. Сейчас война.

– Ничего. Я найду способ избавиться от этой проклятой страны.

Я прислушалась. В лесу завыл какой-то зверь.

– Ненавижу я эту вашу землю. Если мне когда-нибудь удастся добраться до Франции, клянусь, я больше никогда ее не покину.

– Париж тебе покажется скучным, Элиза, – улыбнулся Гарт. – Мужчины там бледны и слабы, как женщины. Все, что их занимает, это последние сплетни театра или двора, кто кому наставлял рога и с кем. Неужели ты по этому соскучилась?

– И по этому тоже. Я хочу спать в нормальной постели и есть нормальную пищу. Я хочу жить в тепле и сухости и не бояться дикарей. На нас могут напасть в любую минуту. Но тебя это, кажется, не волнует.

– О, я просто уверен в тебе, Элиза, – беззаботно ответил он. – Ты же тигрица. Семиолы, которые живут в этих краях, – довольно мирное племя. Кроме того, я, пожалуй, смогу уговорить их не нападать на нас.

– Ты говоришь на их языке?

– Чуть-чуть. Семиолы – это отделившаяся от криков группа, и говорят они на крикском диалекте.

– А я считала, что ты знаешь только язык коасати, – брякнула я, не подумав.

– Это правда, – сказал Гарт, удивленно моргнув. – Откуда ты узнала про это племя?

Я решила не рассказывать ему о том, что я много чего узнала за время его беспамятства. Это было бы нечестно.

– Не помню, – беспечно сказала я, – может, Жак говорил. Ты жил у них, когда был ребенком, да?

Я взяла ведра для воды и вышла из шалаша, не дожидаясь его ответа.

Я подошла к ручью. Наклонившись, чтобы набрать воды, я внезапно почувствовала тошноту и слабость. Мне пришлось опуститься на колени и подождать, пока не станет лучше. Что со мной? Теперь уже ясно, что не морская болезнь. Но не может быть, чтобы я была… беременна.

Нет, только не это. Это не могло случиться. Это было бы так… так нечестно! Немыслимо! Я не думала, что вновь смогу забеременеть. Скорее всего это от усталости и слишком тяжелой работы; к тому же я могла подхватить какую-нибудь из местных болячек, говорила я себе, но в глубине души знала, что со мной. Упав на землю, я заплакала и плакала долго и горько, пока не иссякли слезы.

– Будь он проклят, – приговаривала я. – Будь он проклят!

Мне хотелось убить того, кто поселился во мне, убить себя. Ну почему это должно было случиться именно сейчас? После того, как мы доберемся до Нового Орлеана, мы расстанемся с Гартом навек, а когда я вернусь во Францию, мой живот распухнет от его ребенка. Господи, как это несправедливо, как жестоко.

Я вытерла глаза. Он не должен узнать, никогда. Он только посмеется над этой очередной насмешкой судьбы, как всегда смеялся над моими бедами. Мать его ребенка! Теперь в руках его новый козырь. Он может не пустить меня домой! Боже, как я его ненавидела, как ненавидела!

Я с трудом заставляла себя общаться с Гартом – так зла была я на него и так мне было стыдно. На его вопросы я отвечала односложно, подавала ему еду молча, колкости не замечала.

– Не чаешь, как от меня избавиться, да? – спросил он за обедом; я ответила коротким горьким смехом. – Тебе будет меня не хватать, Элиза. Я был для тебя загадкой, тебя тянуло ко мне, признайся. Я не хочу возвращаться к Жоржетте. Что-то нужно с ней решать. Не могу же я допустить, чтобы она продолжала продавать в рабство моих любовниц.

– Почему бы тебе с ней не развестись? – тихо спросила я. – Ты ее не любишь.

– Нет, – признался Гарт, – не люблю.

Я опустила глаза в тарелку. Кусок не лез мне в горло.

– Нет, Гарт, ты никогда ее не оставишь. Быть женатым так удобно! Зачем создавать себе лишние проблемы? Ведь та, кто рядом с тобой, должна понимать, что ты – человек женатый. Креольские мамушки в Новом Орлеане не станут тебе докучать, твои любовницы не станут портить тебе настроение требованиями жениться, и ты, будучи богатым, сможешь иметь столько женщин, сколько захочешь, стоит только попросить. А можно и не просить – сами предложат.

– Все верно, только ты – исключение, – сказал он. – Ты принесла мне куда больше неприятностей, чем все остальные женщины, вместе взятые.

– Твои Марии, Луизы и Антуанетты? – со злостью выпалила я, не успев остановиться.

Гарт открыл рот от удивления. Я прикусила губу и выскочила из шалаша.

Дождь шел всю ночь и весь следующий день, заточив нас в шалаш на целые сутки. Я все время находила себе дела, лишь бы с ним не разговаривать. Штопала, готовила, прибиралась. Гарт не спускал с меня глаз и тоже не произносил ни слова. Мне казалось, что я чувствую кожей тепло его взгляда даже тогда, когда нахожусь к нему спиной. Движения мои становились неуверенными, неловкими, руки дрожали. Наконец мне это надоело, и я резко обернулась к нему:

– Прекрати на меня пялиться! Оставь меня в покое!

Мне показалось, что Гарт обиделся.

– Должен же больной человек как-то развлекаться, мадам. Чего вы от меня хотите, чтобы я повернулся к стене и мечтал о моих Мариях, Луизах и Антуанеттах?

– Мне все равно, – ответила я сердито, – лишь бы мне не надоедал!

– Простите, мадам Фоурнер, – сказал он с издевательской вежливостью. – Кстати, не пришла ли пора для моего купания?

– Не дождешься. Если у тебя хватает сил на издевки, хватит сил и на то, чтобы самому помыться.

– Я делаю поразительные успехи, – с любезной улыбкой признал Гарт. – Ваша красота творит со мной чудеса. Я нахожу сплетение ваших волос очаровательным, а как мило смотрится эта новая дырка на блузке и пятно грязи на щеке. Элиза, вы королева красоты, – с мягким смехом закончил он.

Я смотрела на него, закусив губу. Щеки мои пылали и от духоты в шалаше, и от гнева.

– Ты – свинья, – хрипло прошептала я. – Если ты хоть на мгновение поверил, что мне нравится прислуживать тебе в этой вони, грязи и слизи…

Слезы прорвались сами. Дождь стучал по парусине, но я, выскочив на свободу, даже не почувствовала ливня. Я стояла под небесными струями и плакала. Я чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной. За минуту я вымокла до нитки. Волосы мои сосульками повисли вдоль щек, моя блузка, блузка с новой дырой, прилипла к телу.

Я не слышала, как он подошел, просто почувствовала его руку на плече.

– Пойдем, Элиза, в шалаш, – тихо сказал он. – Я не должен был тебя дразнить. Прости меня, Элиза, моя бедная маленькая дорогая Элиза.

Сердце мое отворилось. Я дала ему прижать себя и спрятала лицо у него на груди. Мы стояли под проливным дождем и обнимали друг друга, а гром катился над нашими головами, и небо метало в нас молнии.

Наконец ко мне вернулся рассудок.

– Что это ты вылез из постели? – гневно сказала я. – Ты что, хочешь убить себя, дурак несчастный? Или ты думаешь, что мне нужны твои утешения? Ничего мне от тебя не нужно!

Мы медленно пошли к шалашу. Гарт шел, чуть согнувшись, и держался за бок. В шалаше я подбросила еще полено в костер и помогла ему переодеться. Затем я пошла в свой угол и сняла мокрую одежду.

– Элиза, – сказал он тихо; я сделала вид, что не слышу. Наклонив голову, я яростно расчесывала спутанные волосы. – Элиза, – повторил он, – ложись со мной сегодня.

Я завернулась в одеяло и подошла к нему.

– Ты хочешь сказать, что замерз.

– Нет, это ты замерзла. Ты все еще дрожишь. Прошу тебя, Элиза. Только сегодня. Я не обижу тебя.

Глаза мои наполнились слезами.

– Я… я не могу, – только и могла я шепнуть.

– Только сегодня. Я больше не попрошу.

Мы больше не говорили. Я скользнула под одеяло и легла, свернувшись клубком, спиной к его груди. Все во мне натянулось, напряглось, будто кто-то стянул меня невидимой пружиной. Мне было горько, я боялась будущего, а близость с ним была приятнее всяких слов. Он уснул, обнимая меня за талию, а я все смотрела и смотрела на красные угольки и откровение, откровение куда более разрушительное, чем что-либо другое, снизошло на меня. Под стук дождя, лежа в его объятиях, я поняла, что люблю его. Я любила его, любила всегда, с самого первого взгляда и никогда не смогу полюбить другого.

Дождь перестал незадолго до рассвета. Я выскользнула из его рук, чтобы подбавить огня, а потом оделась и вышла встречать новый день.

Потом я обмывала его и меняла повязки. Когда я закончила работу, я присела на корточки и сказала:

– Послушай, Гарт. Насчет прошлой ночи. Повторений не будет. Я не хочу, чтобы ты использовал меня как лекарство от скуки. Я… Я буду спать на «Морском демоне», и пусть тебя едят пантеры. Вчера… я была не в себе. Мне нужен был кто-то и все. Но больше такого не случится. Ни здесь, ни когда мы будем в море. Я не собираюсь тебя ни умолять, ни угрожать тебе. Я просто прошу тебя дать мне слово, что ты уважаешь мои желания и будешь соблюдать дистанцию. Ты… Я думаю, что эту малость ты должен для меня сделать.

– Конечно, Элиза, как скажешь. – Гарт взял меня за руку и заглянул в глаза. На лице его появилось прежнее самодовольно-насмешливое выражение. – Вот тебе мое слово. Я буду ждать, пока ты не проявишь инициативу.

Я отдернула руку.

– Долго же тебе придется ждать, дружок. Может быть, всю жизнь.

– Я терпеливый человек, Элиза, когда знаю, что дело того стоит.

День ото дня Гарт становился сильнее. Он настоял на том, чтобы самому делать посильную работу. Через неделю после нашей высадки он уже смог пройти сто ярдов до ручья без моей помощи и вернуться обратно.

– Ну что же, я выздоровел, – поспешил заявить он. – Завтра мы снимаемся с лагеря и выходим в море.

– Не слишком ли ты торопишься?

– Я и так проторчал здесь целую вечность! Сколько прошло времени с того нападения? Почти три недели! Сейчас уже ноябрь, а у нас еще тысяча миль впереди.

– Не дури, Гарт, – свистящим шепотом сказала я. – Ты знаешь, как трудно управлять судном и в добром здравии. Ты хочешь помереть за рулем и оставить меня наедине с твоей паршивой посудиной? Нет уж, спасибо.

– Все будет со мной в порядке, – раздраженно ответил он. – Я не ребенок, Элиза. У меня и прежде были раны. Хватит нянчиться со мной. Завтра отплываем.

– Отлично, – сказала я очень спокойно. – Ты можешь уплывать, а я остаюсь. Я не поплыву с недееспособным капитаном.

– Это я-то? Ты считаешь, что я плохой капитан? Хорошо, оставайся, и пусть тебя заживо съедят аллигаторы, если прежде не заберут индейцы.

– В добрый путь! Может быть, разобрать шалаш прямо сейчас? Тебе понадобятся паруса.

– Черт с тобой, Элиза, – угрюмо буркнул он.

Я видела, как он побледнел. Мы молча стояли и смотрели туда, где ветер качал на волнах нашу шхуну. Над нашими головами летали разноцветные птички, тихо плескался океан.

– Господи, как я устал. Я ненавижу эту скуку. Я устал от безделья.

Гарт сжал руки в кулаки. Я мягко дотронулась до его руки, но Гарт отдернул руку и отошел от меня.

– Мне не нужно твое сочувствие, Элиза, как и тебе – мое.

Гарт пошел к шалашу и скрылся внутри.

Почему у нас все так получалось? Почему мы метались от жара к леденящему холоду, вместо того чтобы придерживаться комфортной середины!

Следующие четверо суток нас не выпускал из шалаша проливной дождь, сопровождаемый ураганным ветром. Гарт сказал мне, без особой, впрочем, необходимости, что зима – сезон дождей в этой части страны и что нам и так до сих пор везло с погодой.

– Никогда не видела таких дождей, – сказала я, высунув нос из шалаша. – Не представляю, как это вся здешняя земля не превратилась до сих пор в болото.

– Во Франции тоже идут дожди, – заметил Гарт.

– Ты даже не слышал, что я сказала, – раздраженно ответила я. – Да, я знаю, о погоде говорят только невежественная деревенщина и совершенно незнакомые люди.

– И к кому ты относишь себя, Элиза? – хихикнул Гарт.

– Я не деревенщина, а следовательно, остается одно – незнакомка.

– Но ты не похожа на незнакомку. Ты похожа на девушку, которую я когда-то знал. У нее была прекрасная большая грудь и колдовские черные глаза, и она бывала особенно красивой, когда сердится, впрочем, она сердилась почти все время. И у меня вошло в привычку досаждать ей постоянно, потому что такой я любил ее сильнее всего.

Сердце мое екнуло, но я устояла.

– Ну что же, тогда я не буду больше злиться, чтобы не дарить тебе лишнее удовольствие. Ты можешь дразнить меня сколько душе угодно.

– Чудесно! Больше никаких скандалов, никаких летающих предметов, никаких выскакиваний под дождь и слез в жилетку. А если еще удастся сорвать поцелуй или ущипнуть одну из этих чудных округлостей…

– Ты не посмеешь! – возмутилась я. – Ты слово дал!

Гарт от души рассмеялся.

– А ты никогда не давала опрометчивых обещаний?

Я бросила в огонь кусок дерева.

– Я презираю тебя, Гарт Мак-Клелланд, – пробормотала я. – Мне нравилось больше, когда ты был почти дохлый. Тогда по крайней мере ты был в моей власти.

– Но у тебя есть надо мной власть, Элиза, – сказал он уже другим голосом. – У тебя всегда была надо мной власть. Я только теперь начинаю это осознавать.

Кровь прихлынула к моим щекам. «Это у тебя надо мной власть, – с горечью думала я, помешивая уголья. – Это ты одним взглядом и словом можешь превратить меня в студень, а я ничего не могу с этим поделать».

– О чем будем говорить сейчас? – спросил он. – О любви?

– Не думаю, что ты или я можем что-то сказать по этому вопросу, – сухо заметила я.

– Почему нет?

– Потому что я никогда не любила, – солгала я, – а ты вообще не знаешь, как это делается.

– Разве? – удивился Гарт. – В юности у меня было несколько достаточно бурных романов. И в конечном счете я понял, что страсть – это еще не любовь, хотя любовь, как я понимаю, предполагает страсть. Однако я много не размышлял на эту тему.

– Неудивительно. Не думаю, что у тебя было достаточно времени для размышлений, – заметила я.

Гарт рассмеялся.

– Верно, Элиза! Ты права! Совсем не было, до недавнего времени. Должно быть, годы берут свое.

Я улыбнулась.

– А теперь ты решил поделиться своими наблюдениями с дилетантом? Так, месье? И что вы думаете о любви сейчас?

– Любовь капризна, непостоянна и неожиданна. Но, как и надоедливый и болезненный зуд, ее легко победить, не обращая на нее внимания. А ты, Элиза, что скажешь? Что есть, по-твоему, любовь?

Я задумчиво посмотрела на него поверх язычков пламени, лизавших кусочки отполированного морем дерева.

– Любовь?

Глубокая рана в моем сердце приоткрылась.

– Любовь – это боль, – тихо закончила я.

– Боюсь, что любовь не опишешь словами, – сказал Гарт несколькими минутами позже. – Ложись спать, Элиза. Если завтра небо прояснится, мы отплываем. Я устал от этого места.

Я не стала с ним спорить. Гарт снова становился главным в нашей команде, а я с удовольствием отдавала ему бразды правления.

На рассвете небо просветлело. Гарт оказался верен своему слову. Мы разобрали шалаш и перенесли пожитки на корабль. Остаток утра мы провели, откачивая воду из трюма и готовя к отплытию шхуну. Я сомневалась, вынесет ли Гарт все тяготы морского труда, но не стала говорить об этом вслух. Он хотел плыть дальше, и я стремилась как можно быстрее добраться до Нового Орлеана. Я ждала окончания путешествия со смешанным чувством надежды и страха. Мне было немного грустно покидать наш маленький рай. В море я не могла рассчитывать на понимание и терпимость, которыми наслаждалась здесь. Главное для Гарта – выполнить до конца миссию. И, зная его, легко предположить, что он будет срывать на ком-то раздражение, чтобы только расслабиться, а поскольку нас будет всего двое, нетрудно догадаться, что козлом отпущения предстоит стать мне.

Мы плыли уже неделю, когда мне пришло в голову заглянуть в зеркало. То, что я там увидела, заставило меня содрогнуться: блуза нараспашку, так что груди почти вываливались наружу; рукава закатаны выше локтя, как у простой работницы; бриджи вылиняли и порвались; я по-прежнему носила кинжал за поясом, будто пиратка или разбойница, а ступни мои до того огрубели, что больше походили на ноги мальчишки-юнги, чем изящной женщины.

Повинуясь внезапному порыву, я вымылась морской водой с лавандовым мылом и надела изящное зеленое платье. Я даже немного надушилась. Волосы мои были в безнадежном состоянии, безжизненные и сухие от морской воды и солнца, но я работала над ними щеткой до тех пор, пока не появился хоть блеск, потом заплела косы и закрепила их на затылке. Мелкие черные завитки выбились и темным нимбом окружили лицо. Я осталась босиком, поскольку туфельки мои безнадежно испортило море, а грубые ботинки никак не подходили к наряду.

Я покружилась по тесной каюте, представляя, что я в Париже, украшаю собой наполеоновский, нет, теперь королевский двор. Интересно, что сейчас носят в Париже? Мне так многое предстояло узнать заново. Вечера и балы, опера, театр…

– Элиза, где?..

Гарт, увидев меня, застыл на лестнице.

– Ну и ну! – присвистнул он. Брови его приподнялись на целый дюйм. Он одобрительно улыбнулся.

Внезапно я почувствовала себя ужасно глупо.

– Я… Я не могла больше на себя смотреть, – начала я, словно оправдываясь. – Мне захотелось снова почувствовать себя женщиной.

Я приподняла юбку. Ко мне вернулся былой сарказм.

– Кстати, я решила ввести в Париже новую моду. Но, как видишь, годится только для деревни, – я высунула босую ногу.

Я нервно щебетала какие-то глупости. Гарт быстро подошел ко мне и взял за руку. Я замолчала.

– Ты прелестно выглядишь, Элиза, – сказал он. – Но и в своих бриджах и блузах ты так же очаровательна. Я вижу, ножа при тебе нет. Ножи тоже вышли из моды в этом сезоне?

– Нисколько, – сказала я, улыбнувшись. – Но он мне больше не нужен, ведь у меня есть твое слово.

– А, – разочарованно протянул Гарт, – а я подумал, что ты даешь мне знак.

– Знак?

– Того, что готова освободить меня от моего обещания.

Глаза его потемнели, казались бездонными, как и окружавший нас океан.

Так легко сказать: да, я освобождаю тебя от твоего слова. Мне так хотелось вновь почувствовать себя в кольце его сильных рук, забыть про свои горести и страхи, пусть ненадолго. Но я подумала о том, что будет, когда нашему плаванию придет конец. Я расстанусь с ним навсегда, и, если сейчас я допущу эту новую близость, расставание станет для меня невыносимым. У меня под сердцем его ребенок, теперь я знала об этом точно. Любовь к нему всегда приносила мне столько горя и боли. Мне надо быть сильной, я должна удержать его на ставшем критическим расстоянии.

– Нет, – сказала я как можно беззаботнее. – Эта мысль не кажется мне привлекательной.

Он приложил мою руку к губам.

– Как хочешь. Бедная маленькая ручка. Она не рассчитана на такую работу.

– Ты предлагаешь мне уйти на покой? – спросила я.

– Я рад бы, но…

– Ты не можешь. Во-первых, я матрос, и только во-вторых, женщина. Я правильно вас поняла, сударь?

Гарт пристально взглянул мне в глаза. Я почувствовала, что краснею.

– Элиза, ты – трусиха, и ты об этом знаешь.

– Да, Гарт. Ты прав, – сказала я, сглотнув слюну. Гарт поднялся на палубу. Я сняла платье и убрала его обратно в сундук. Больше я его никогда не достану. Я натянула свои линялые бриджи и старую блузу. Шхуна качнулась. Налетел сильный ветер, возможно, и шквал. Гарту не управиться одному с парусами. На лесенке я внезапно остановилась, припомнив кое-что. Затем вернулась в каюту и пристегнула к поясу нож.