Опасное окружение

Глава 5 ЖОЗЕ ФОУЛЕР

«Красавица Чарлстона» попала в шторм, который даже не всем бывалым морякам доводилось пережить. Нас швыряло по волнам, как щепку. Человеческий груз в трюме выл от ужаса. Матросы еле успевали вычерпывать воду из трюма. Мы находились в теплых широтах, но ветер хлестал ледяными иглами, словно несся из самого ада. Даже ко всему привычные моряки не могли выстоять на палубе долго, а рабы, не ведавшие других температур, кроме тропических, страдали от холода едва ли не сильнее, чем от качки.

Меня швыряло по каюте, словно горошину в пустом ведре. Я не могла найти ни одного устойчивого предмета, за который можно было ухватиться не то что руками, а хотя бы взглядом. Во время редких затиший я, свернувшись клубочком, лежала на койке, измотанная морской болезнью.

– Что с тобой происходит, Элиза? – спрашивал Гарт, когда я, прижимая руки к желудку, плакала от очередного приступа. – Ты всегда держалась молодцом, а сейчас совсем раскисла.

– Спасибо за сочувствие, милостивый государь! – с бессильной злостью отвечала я. – Иногда ваша доброта переходит всякие пределы. Господи, ну почему ты не даешь мне умереть? Убей меня, Гарт, и положи конец моим страданиям.

Гарт, черствый человек, только посмеивался.

– Ничего, все пройдет. Завтра море успокоится. Я возьму тебя на палубу, и солнышко вернет твоим щечкам румянец.

– Уходи немедленно. Ты отказываешь мне даже в том, чтобы я страдала в одиночестве. Господи, – стонала я при очередном крене корабля. Стол ездил от одной стены к другой, табуретки катались по полу, как бильярдные шары, но Гарт со своей обычной усмешкой стоял надо мной, твердо и несокрушимо. – Убери отсюда свою мерзкую рожу, – взвыла я, – глядя на тебя, мне делается во сто раз хуже.

Он засмеялся и вышел, а я, вцепившись в койку, чтобы не упасть, как только его не обзывала.

Шторм утих ночью, и наутро я вышла на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Море все еще немного волновалось, и, когда я взглянула вверх на качающиеся мачты, меня затошнило. Я подбежала к борту. Появился Гарт.

– Получше? – спросил он без всяких признаков сочувствия. – Ты сегодня ночью здорово хулиганила. Совсем мне спать не дала.

– Плохо. – Я вытерла рот платком. – Почему бы тебе не пойти спать в другое место?

– Как же, Элиза? – удивился Гарт. – Ты же знаешь, что лучшее место на земле рядом с тобой. Разве я могу бросить тебя в несчастье?

– Чтобы ты свалился с этой мачты и сломал свою поганую шею, – с чувством сказала я. – Нет ничего приятнее, чем увидеть тебя с переломанными костями. Чтобы ноги твои отгрызли акулы, чтобы…

Он подкрался ко мне сзади и поцеловал в шею. Дрожь удовольствия прокатилась по моей спине.

– Смерть – это очень грустно, Элиза, – засмеялся он. Я гневно вспыхнула и выскользнула из его рук.

– Я ежечасно молюсь о смерти. Твоей или моей, все равно. В любом случае я буду от тебя свободна.

Я спустилась в каюту. Там пахло потом и рвотой. Открыв окошко, я вытряхнула постели, затем принесла ведро с морской водой и принялась скрести пол.

– Познакомьтесь, мадемуазель Элиза Лесконфлер, – бормотала я себе под нос, оттирая с пола грязь, – поденщица, шлюха, авантюристка. Рожденная в благородном семействе, воспитанная в лучших школах Франции и Англии, свет очей двора и самого императора! О, как я его ненавижу! Бог видит, как я его ненавижу!

И снова к горлу подкатила тошнота. Что со мной? Я хорошо переносила море, но с недавних пор… Может быть, я умираю, успокоила я себя. Не важно. Смерть все равно лучше того убожества, в котором я вынуждена жить.

Вычистив каюту, я принялась за стирку. Одежда моя была в ужасном состоянии: дорожный костюм износился, да и белье протерлось. Однажды я попросила Гарта найти мне иглу. Он исполнил мою просьбу, а потом со смехом потребовал вознаграждения. Сейчас я уже привыкла управляться с иглой, а первый раз…

Гарт вошел, когда я шила. Хмуро глянув на него, я вернулась к своему занятию.

– Хорошо, что ты прибралась, – заметил он, – здесь уже начало попахивать.

Я прикусила губу, чтобы не накричать на него. Гарт присел за стол напротив.

– Какому-то счастливчику достанется такая прекрасная женушка, – сказал он, разглядывая меня. – Может, ты еще и готовить умеешь?

Я вскинула подбородок.

– Разумеется, не умею.

– Ах, простите, – поспешил извиниться Гарт. – Я не думал, что мои слова будут восприняты как оскорбление. Интересно, что с тобой делать, когда мы доберемся до Америки. Ты, вероятно, могла бы стать гувернанткой в доме какого-нибудь плантатора, может быть, даже выскочишь замуж. Хотя англичане весьма разборчивы в смысле жен. Тебе лучше податься не в Вест-Индию, а на север, в Штаты, там народ демократичнее. Половина жителей Луизианы происходит от французских девчонок, осужденных в своей стране за незаконное ремесло, да только кто в этом признается! Я уверен, что тебе удастся отыскать какого-нибудь увальня, готового ради твоей красоты простить дурной нрав и змеиный язык.

– У меня прекрасный характер! – возмутилась я и чуть было не отшвырнула рваную юбку, но сдержалась, прилежно продолжая шить. Мне не хотелось, чтобы он понял, насколько я задета. – Ты тоже не подарок, – добавила я более ровно.

– Я бы взял тебя к себе в дом, – продолжал Гарт, – но, к сожалению, не могу позволить себе иметь слуг. Все, что у меня есть, – маленькая хижина в заболоченной бухте, ну, такие места зовут у нас луизианскими топями, излюбленное место аллигаторов. Они выползают прямо к порогу в сезон дождей. Насекомые у нас тоже довольно докучливые. Москиты величиной с мышь, а змей так много, что из них делают занавески, чтобы не тратиться на лишние двери.

Я знала, он дразнит меня, но невольно поежилась.

– Нет, – подытожил Гарт, – тебе не понравится в Луизиане. Ты слишком испорчена цивилизацией, чтобы полюбить девственную природу. Но ты, конечно же, сможешь устроиться в Новом Орлеане. Девушка с таким несравненным обаянием, безусловно, не останется без…

Я отбросила шитье и встала.

– Почему ты не можешь оставить меня одну! – почти закричала я. – Разве тебе мало, что ты увез меня из дому, оторвал от семьи, сломал мою жизнь…

– В том, что ты оставила дом, нет моей вины, Элиза.

– И это снимает с тебя ответственность за то, что выпало на мою долю? – взорвалась я. – Ты лишил меня всего, а тебе все мало. Ты продолжаешь терзать меня и мучить постоянно, потому что тебе доставляет удовольствие издеваться над людьми.

Он взял мою руку.

– Будет тебе, Элиза, уж и пошутить нельзя…

Я взвизгнула, пробуя дотянуться ногтями до его глаз. Он поймал мои руки и завел их мне за спину.

– Пусти, – кричала я, – пусти! Я убью тебя, клянусь, я тебя убью!

– Убей прямо сейчас, – тихо рассмеялся он. – Клянусь, никто не может пожелать себе более сладкой смерти. – И он уткнулся лицом мне в шею.

Я решила притвориться: обняла его одной рукой за шею и поцеловала, а другой нащупала шитье и, достав иголку, воткнула ее ему в руку. От неожиданности он вскрикнул, а я выскочила из каюты и помчалась на палубу. В тот момент во мне окончательно созрела решимость броситься в море: жить с этим человеком я больше не могла.

Капитан Фоулер стоял возле самой лестницы, ведущей на палубу, и, когда я почти поравнялась с ним, он потянулся ко мне со знакомой скотской ухмылкой. Я невольно отшатнулась и, споткнувшись, скатилась с лестницы.

– Вы, кажется, куда-то торопитесь, дамочка, – сказал он, спускаясь ко мне.

Я всхлипнула от страха и быстро вскочила на ноги. С другого конца коридора ко мне шел Гарт. Я переводила взгляд с одного на другого, а потом, закрыв лицо руками, заплакала.

– Господи, – пробурчал капитан, – уберите ее куда-нибудь подальше, Мак-Клелланд. Эта ваша француженка действует мне на нервы.

– И мне, капитан, – сказал Гарт. Сбросив с плеча его руку, я побежала в каюту.

Я слышала, как оба они смеялись мне вслед, а когда, запутавшись в юбках, я едва не упала, капитан довольно заржал, заметив, что после всех проведенных на море месяцев я могла бы научиться ходить не спотыкаясь. В каюте я упала на койку и зарыдала. Я плакала долго-долго, пока не ослабела от слез. А когда слезы иссякли, я продолжала тихо всхлипывать, содрогаясь от жалости к себе и полной безысходности.

Гарт тихо вошел в каюту и сел рядом. Я ждала язвительных насмешек, но вместо этого он положил руку на мой влажный лоб и сказал:

– Прости меня, Элиза. Мне не следовало тебя дразнить. Я заслужил твой укол. Спасибо еще, что ты не спрятала у себя в юбках нож.

Его неожиданная доброта вызвала очередной приступ слез. Я не могла успокоиться. Гарт помог мне сесть и приложил к моим губам фляжку с бренди.

– Выпей, ты почувствуешь себя лучше.

Я покачала головой и хотела было отвернуться, но он крепко держал меня. Я повиновалась.

– Это не арманьяк, – поморщилась я.

– Ты права, это не арманьяк.

Гарт убрал фляжку и обнял меня. Я сопротивлялась только для видимости, но затем закрыла глаза и опустила голову ему на грудь. Мне было хорошо и уютно оттого, что он рядом. Я забыла, что со мной мой враг, мой безжалостный мучитель. Откинув волосы с моего лица, он шептал мне нежные слова, первые добрые слова, которые я от него слышала; нежно гладил мое лицо, спину, и я всем существом потянулась к нему.

В странном забытьи я чувствовала лишь жар, что огненными языками лизал мое лоно. Я плавилась в его объятиях, и на этот раз мы любили друг друга тихо и нежно. И только когда он закончил и я увидела довольный блеск в его льдистых глазах, только тогда я поняла, что меня очередной раз просто использовали. Я ненавидела его, но проклинала и себя, понимая, что больше не могу без него жить, как не могу выжить без еды и пищи.

Его доброта оказалась всего лишь очередной ловушкой. Я могла бы сразу догадаться, но нет, мне искренне хотелось верить, что я для него – не просто забава, не игрушка, с которой можно на время забыть об ужасах «Красавицы Чарлстона». Но ведь и я стремилась к нему, чтобы забыться. Он злил меня, вызывал раздражение, а иногда и ненависть, и все же я отдавалась ему с радостью. Кто же я тогда, если не развратница? Впрочем, мне было все равно. Если желание дарит радость забытья, пусть на время, тогда я должна быть ему благодарна за это.

– Тебе лучше? – заботливо спросил он.

– Ты прекрасный актер, Гарт, – с горечью сказала я. – Ты прекрасно знаешь, как добиться расположения женщины. Доброе слово, нежное прикосновение, и она твоя. Раскрытая, как цветок для пчелы. Какая пошлость!

– Это природа, Элиза, – улыбнулся Гарт. – Ты не можешь бороться с природой. Не стоит стыдиться того, что тебе нравится быть с мужчиной.

Я покраснела.

– Я не стыжусь, Гарт. Но, кроме желания, должна быть любовь. Желание без любви – это…

– В высшей степени приятная вещь, – закончил он за меня. – Ты счастливая женщина, Элиза. Ты срываешь цветы любви, не получая уколов от ее шипов: ни ревности, ни страха быть брошенной. Наслаждайся выпавшей на твою долю удачей. Как я.

Я внимательно посмотрела на Гарта.

– У тебя было очень много женщин, Гарт? И я готова поспорить, что ты не любил ни одну из них. Ты даже не знаешь, что такое любовь. И не хочешь знать, не так ли? Мне тебя жаль.

Гарт снисходительно усмехнулся.

– Прибереги свою жалость для тех, кто в ней нуждается, Элиза. Я делаю то, что делаю, потому что мне так нравится. И если сердце мое остается нетронутым, тем лучше.

Гарт лениво потянулся. Огонь свечей золотил его мускулистую грудь и волосы с оттенком ржавчины. Он был чертовски красив. Сердце мое болезненно екало при одном взгляде на него. Я понимала, как просто влюбиться в такого мужчину. Если бы его нежность была настоящей, с тоской подумала я, я бы отдала ему сердце навечно.

Но он был другим – холодным, жестоким и надменным. Я уговаривала себя, что мне повезло и я не испытываю к нему ничего, кроме неприязни.

Вдруг кровь ударила мне в виски. Что я делаю?! Как смею даже думать о том, чтобы влюбиться в него? Разве я сошла с ума? Женщина, готовая отдать сердце такому чудовищу, просто дура! Я подошла к открытому окну. Свежий ветер привел в порядок мои мысли. Я буду использовать его, решила я, как он использует меня. Сердце мое останется холодным. Я никогда не позволю себе забыть, кто виновен в моих несчастьях.

К концу февраля капитан Фоулер совсем обезумел. И рабы, и матросы одинаково страдали от бесконечных экзекуций. Он упрекал Гарта, что все неприятности происходят из-за меня. Капитан взял за правило, стоя под дверью нашей каюты, орать на всех проходящих мимо матросов: в самых грубых, нецензурных выражениях он поносил их за то, что они ни о чем другом, кроме как обо мне, думать не могут.

– Ты должен остановить его, Гарт, – молила я. – Он сводит меня с ума. Сделай, пожалуйста, что-нибудь.

Гарт только вздыхал.

– Чего ты от меня хочешь? Вежливо попросить его воздержаться от подобных выражений? Ему скоро самому надоест эта игра, не волнуйся.

– Гарт, но ведь он сумасшедший! О Господи! – Я тяжело опустилась на чурбан и уронила голову на руки. – Я больше не могу. Скоро и я сойду с ума, а ты ничем не хочешь мне помочь. Ты такой же скот, как и он.

– Перестань думать о каждом мужчине, который хочет залезть тебе под юбку, как о скотине, – ответил Гарт. – Воспринимай это как комплимент.

У меня не было слов. Я молча смотрела на него, чувствуя, как во мне закипает гнев. В конце концов я взяла со стола кружку и запустила ею в голову наглеца.

– Я ненавижу тебя! – завизжала я.

Следом полетели миски, ложки – все, что попадалось мне под руку. Гарт успешно отразил натиск и даже сумел меня обезоружить, прижав руки к бокам.

– Прекрати, Элиза, – приказал он, – прекрати немедленно.

Я продолжала вопить. Тогда Гарт наотмашь ударил меня по лицу. Слова застряли у меня в горле. Никогда прежде я не чувствовала такой обиды.

Упав ему на грудь, я заплакала.

– Ну почему ты так поступаешь со мной? Почему? Пока я не встретила тебя, меня никто и пальцем не трогал. Почему?

С палубы доносился пронзительный голос Фоулера, клянущего меня на все лады.

– Когда-нибудь я задавлю его, – проговорил Гарт устало. – Если нам удастся сойти живыми с этого корабля, я удушу его.

На следующий день Гарт, войдя в каюту, сказал:

– Ты можешь подняться на палубу, если хочешь.

– Но Фоулер…

– Он напился в стельку. Боцман уложил его спать.

Мы прокрались мимо капитанской каюты на солнышко.

Свежий веселый ветер гнал нас к берегам Америки.

– Ты можешь посидеть здесь немного. Никто тебя не побеспокоит.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила я. Гарт потрепал меня по щеке.

– Ты осунулась и побледнела, Элиза. Я не смогу жить с уродливой женой. Так что отдыхай.

С трудом я удержалась от отповеди. Несколько дней я умоляла его разрешить мне выйти на палубу, и сейчас, когда мне наконец представилась такая возможность, я не хотела портить себе удовольствие. Вздохнув про себя, я принялась размышлять о том, что меня ждет, когда мы сойдем на берег. Я старалась представить свою будущую жизнь без Гарта Мак-Клелланда, но… не могла. У меня было ощущение, что моя жизнь началась со встречи с ним.

На палубе поднялась суета. С мачты донеслось: «Корабль по курсу!» Я подошла к борту и, прищурившись, посмотрела вдаль. Где-то на горизонте маячило зернышко. Надежда согрела мне сердце. Французский корабль! Меня заберут с «Красавицы Чарлстона», увезут назад, во Францию. Я молила судьбу о спасении.

Гарт подошел ко мне с биноклем.

– Британское судно, – сообщил он. Искра надежды угасла.

– Я не могу разобрать названия, но вижу, что корабль военный.

К нам, пошатываясь, подошел капитан. Не обращая на меня внимания, он взял из рук Гарта бинокль.

– Идет со скоростью узлов тринадцать, я думаю, – заметил Гарт. – Все пушки расчехлены.

– Проклятие, – пробормотал Фоулер. – Что против них наши несчастные две пушки, которые не чистили с тех пор, как мы отплыли из Чарлстона.

Вскоре мы уже могли невооруженным глазом разглядеть быстроходное судно, ощетинившееся батареей пушек. «Эврика», – гласила надпись на корме.

– Враги, – прошептала я.

– Для тебя – враги, – уточнил Гарт, – но не для нас. Если они поднимутся на борт, Элиза, ради Бога, попридержи язык. Я не хочу, чтобы англичане решили, что с нами плывут французские шпионы.

– Мой английский не так уж плох.

– Пусть так, но не стоит его демонстрировать перед флотом его величества.

– Чего им нужно? – спросила я.

– Надеюсь, ничего. Может быть, они просто хотят посмотреть, кто плавает в этих водах. Однако у англичан есть одна нехорошая привычка – забирать американских матросов на службу его величеству, когда своих сил недостает.

– Как это забирать? Что ты имеешь в виду?

– Как? Очень просто. Примерно так же, как твои братья заполучили меня тебе в мужья.

Я отвернулась, прикусив язык. Англичане подали знак, что хотят подойти к нам. Я видела, как они отвязывают две небольшие шлюпки. Одетые в синие мундиры люди спустились по канатам и взялись за весла. Наши матросы сгрудились у борта, чтобы получше разглядеть непрошеных гостей. Я инстинктивно прижалась к Гарту.

Из трюма поднялась очередная партия рабов для еды и прогулки. Я заметила Джозефа и улыбнулась ему, в глазах его блеснул огонек – он узнал меня.

Капитан Фоулер холодно приветствовал британцев. Один из прибывших, как я поняла, офицер, обратился к Фоулеру:

– Капитан, мы сожалеем о том, что вынуждены прервать ваше путешествие, но у нас есть веские причины полагать, что на вашем корабле есть матросы королевского флота, выдающие себя за американцев.

– Это их обычный прием, – тихо пояснил мне Гарт. – Условия на британских военных судах таковы, что матросы мрут сотнями.

Офицер протянул капитану бумагу.

– Эти люди могут быть на борту «Красавицы Чарлстона».

Фоулер просмотрел список и вернул его.

– Нет, никого из этих людей у меня на борту нет.

– Может быть, они известны вам под другими именами. Конрой, – подозвал он одного из своих людей, – пройди и посмотри, не узнаешь ли ты кого из дезертиров.

– Не понимаю, – шепнула я Гарту, – эти люди здесь?

– Нет, но их все равно найдут. Сейчас увидишь.

Дурное предчувствие охватило меня. Я посмотрела на Гарта: в нем тоже чувствовались тревога и напряжение.

– Я знаю вас, матрос, – заявил человек, которого британский офицер назвал Конроем. – Вас зовут Вэйнрайт. Вы сбежали с корабля в Гибралтаре и решили спрятаться здесь, среди шайки работорговцев и рабов. Пойдемте, ваша игра закончена.

Испуганный матрос пустился наутек, но двое бравых молодцов из флота его величества поймали его, скрутили и оттащили к борту.

– Грязные свиньи, – кричал парень, – разбойники, воры! Меня зовут Джером Бут, так меня окрестили отец с матерью!

Несчастного успокоили ударом в челюсть.

– Тебе надо научиться уважать британский флот, – наставительно заметил грузный англичанин. – А теперь попридержи свой поганый язык, если не хочешь проглотить остатки зубов.

Между тем Конрой подошел к нам. Увидев меня, он оскалился:

– О, кого мы видим! Не саму ли красавицу Чарлстона? Ты ведь не матрос по имени Джонс, не так ли? – Конрой от души рассмеялся собственной шутке. Его товарищи тоже развеселились.

Я испуганно отшатнулась от англичанина. Конрой взглянул на Гарта.

– А вот и Джонс. Вы ведь Джонс, не так ли? Я думаю, что узнал вас, дружище.

– Нет, я не Джонс, – спокойно ответил Гарт. – Меня зовут Мак-Клелланд. Эта дама – моя жена, и мы имеем несчастье быть пассажирами на этом судне.

– Ваша жена? Пассажиры! Нет, я просто со смеху помру от этих янки! И как вам, леди, нравится быть пассажиркой на посудине, везущей кучу грязных ниггеров?

Он потрепал меня по щеке и, оттащив от Гарта, присосался к моим губам. Гарт кинулся к нему, отбросил его в сторону и со всего размаха ударил в челюсть. Конрой упал.

– Гарт, не надо! – закричала я.

Пятеро британцев кинулись к упавшему товарищу. Гарт успел сбить с ног двоих, но силы были слишком неравны, и вскоре его повалили на палубу. Связав ему руки за спиной, английские матросы принялись его избивать. Один из них ударил Гарта по лицу прикладом, в кровь разбив скулу. Я бросилась к своему несчастному мужу, но сильные руки оттащили меня прочь.

Англичане взяли еще двоих матросов и двух сильных чернокожих. Одним из них оказался Джозеф.

Англичане удивленно рассматривали шрамы на спине негра.

– Его, должно быть, порол сам дьявол, – прищелкивал языком один матрос. – Эй, приятель, ты нам расскажешь, как это делается? Эй, Гэвин, не часто нам удается добыть такого проверенного парня!

Кто-то, я думаю, доктор Хауторн, крепко держал меня, пока британские моряки забирали пленных. Я вырвалась и побежала к борту. Я узнала золотистую голову: вместе с другими на маленькой лодке, качавшейся на волнах, Гарта увозили прочь. Чем дальше он уплывал от меня, тем большая бездна разверзалась передо мной. Я оцепенела. Я не могла поверить в то, что случилось. Сейчас я проснусь, и рядом будет Гарт. Не может быть, чтобы его у меня отняли, не может быть.

– Вам дать мой бинокль, мадам? – любезно предложил Фоулер.

Я машинально взяла протянутый бинокль и поднесла к глазам. Сейчас я ясно видела, как Гарт с трудом поднимался на палубу, как он бросился на офицера, а тот поднял приклад и ударил Гарта по голове. Мой муж рухнул, и его продолжали бить лежачего, а потом, бесчувственного, поволокли куда-то.

Капитан забрал бинокль из моих рук, но я едва ли заметила это. Я продолжала смотреть на английский корабль, на котором уже расправляли паруса и поднимали якорь. Еще немного, и фрегат скрылся, подгоняемый ветром.

– Бедный ублюдок не доживет и до вечера, – удовлетворенно заметил капитан. – Они выбьют из него спесь, а заодно и жизнь.

В ужасе я посмотрела на Фоулера. Глаза его дьявольски блестели, Я почувствовала дикий, животный страх, мозг еще не успел осмыслить происшедшее, но инстинкт подсказал мне: начинаются настоящие испытания. До сих пор между мной и капитаном стоял Гарт, он один, а сейчас Гарт исчез.

Я убежала в каюту. Услышав шаги Фоулера, всем телом я навалилась на дверь, всхлипывая и скуля, как смертельно напуганное животное. Никогда в своей жизни не знала я такого страха. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, я почувствовала на губах солоноватый вкус – мне показалось, это был вкус страха.

Капитан распахнул дверь, и я отлетела к стене.

– Я пришел принести соболезнования, – сказал он, гнусно посмеиваясь. – Чертовски обидно за парня, правда же? Вот я и решил навестить безутешную вдову.

– Прошу вас, уходите, капитан, – хрипло сказала я. Он надвигался.

– Уходите. Прошу вас. Я принимаю ваши соболезнования, но… Убирайтесь! Убирайтесь сию же минуту!

Он подошел вплотную.

– Не похоже, чтобы с тобой было все в порядке, французская сука. – Фоулер зашелся от хохота. – Ты напугана, не так ли? Ты боишься того, что с тобой будет!

Он кричал, весь перекошенный от животного вожделения. Слюна текла у него по подбородку. Он расстегнул ширинку. Я оцепенело смотрела на него.

– И правильно делаешь, – продолжил он. – Я собираюсь научить тебя таким вещам, о которых твой звездочет даже не слышал.

– Прошу вас, уйдите, капитан, молю вас, – запричитала я, всхлипывая. – Я бы хотела сейчас побыть одна, если не возражаете.

– Возражаю, стерва, – зарычал он, схватив меня за волосы.

Я отпрянула и хотела было проскочить мимо него за дверь, но он, намотав прядь на руку, с силой рванул на себя. Я упала на колени.

Фоулер довольно засмеялся. Его лилово-красная, со вздувшимися венами дубина грозно торчала из поросшего черным волосом паха. Я вдохнула поглубже и закрыла глаза, молясь о том, чтобы потерять сознание, но, увы, когда он навалился на меня всем своим весом, втрое превосходящим мой, я не потеряла сознания. Я кусалась и царапалась, но его огрубелые руки были нечувствительны к боли, а когда я попробовала выцарапать ему глаза, он ударил меня по лицу, и я захлебнулась слезами пополам с кровью.

– Проклятая стерва. Дешевая французская шлюха, – злобно шипел он. – Ты ходила задрав нос и смотрела на меня как на грязь, пока рядом был твой красавчик. А сейчас у тебя нет даже того раба, которого ты сберегла!

Фоулер разразился хохотом.

– Не думай, что я не знал, что у вас тут происходило, ты, стерва. Сейчас ты начнешь учиться тому, как следует обходиться с настоящим мужчиной. Ты будешь делать все, что я тебе говорю, а когда ты исполнишь все мои прихоти, ты будешь умолять дать тебе новое дело. Сейчас ты моя, стерва. Моя.

Он задрал кверху юбку и с силой раздвинул ноги. Лицо его было так близко, что я чувствовала кислый запах изо рта и слышала довольное урчание.

Я закрыла глаза и от безысходности решила представить, что я с Гартом. Но воскресить чувственную истому и тепло, которые он дарил мне здесь, в этой самой каюте, было невозможно. Скот не был Гартом. Я не чувствовала ничего, кроме отвращения и боли, унижения и брезгливости. Он кряхтел, сопел, шарил по мне руками, а я тихонько всхлипывала и просила Бога поскорее остановить его.

Фоулер закончил быстро. Слава Богу, их светлость оказалась не способна продлить наслаждение. Он сел на корточки, склонясь надо мной, стал тискать меня и гладить. Застонав, я повернулась на бок и, свернувшись в клубок, закрыла лицо руками.

– Эй, француженка, нас ждет впереди много радости.

Он шлепнул меня по заду. Тихо заскулив, я попыталась укрыться.

– Нам еще долго плыть, месяц, а то и больше. Времени хоть отбавляй.

Вот так начались мои нескончаемые страдания, бесконечные унижения и пытки. Он насиловал не только мое тело, он втаптывал в грязь мою душу, разрушал сознание. Я стала противна самой себе, по-рабски запуганна и безобразна. Я перестала верить в Бога, который не защитил меня, и мечтала только о смерти.

Я была больше рабыней, чем те, что плыли в трюме. Капитан Фоулер запирал меня в каюте и никуда не выпускал. Он даже запретил мне подниматься на палубу, потому что однажды я чуть не бросилась за борт в мирный покой океана. С другой стороны, мое заточение было для меня благом: я не видела взглядов, которыми смотрели на меня моряки. Что было в этих лицах: злоба, похоть или даже сочувствие, – я не знаю. Унизительное сознание собственного ничтожества и стыд оказались для меня самой страшной пыткой. Фоулер вывалял меня в грязи, сделал неприкасаемой.

Фоулер ел со мной. За едой он был столь же неопрятен и мерзок, как и при отправлении других своих надобностей. Он даже спал со мной на той же койке, которую мы когда-то делили с Гартом. Он брал меня, когда ему заблагорассудится, оскверняя самыми немыслимыми способами, и я делала все, что он прикажет. Я больше не пыталась покончить с собой, твердо решив, что хочу жить и выживу.

Иногда он пинал меня тяжелыми сапогами, а я ползала и скулила у него в ногах, как побитая собака. Гарта тоже били ногами, твердила я себе, когда боль застилала сознание. Может быть, он выжил, выживу и я.

Фоулер внушал страх команде. Его никто и никогда не пытался остановить: матросы слишком хорошо знали, что прикончить человека ему так же просто, как расстегнуть передок штанов. Убийство для него – всего лишь еще одно извращенное удовольствие. Они, вероятно, даже радовались: когда он мучил меня, он не трогал их. Число экзекуций на палубе сокращалось ровно во столько раз, во сколько увеличивалось число пыток в моей камере.

Я забыла о гордости и хотела одного – умерить его жестокость. Я плакала, валялась у него в ногах. К стыду моему, я даже пыталась прихорашиваться: а вдруг он увидит во мне красивую женщину, заслуживающую лучшего обхождения? Я называла его Жозе и даже улыбалась ласково и кокетливо, словно добрая жена.

– Стараешься умаслить меня, стерва? – недобро усмехался он. – Будь я проклят, но ты, кажется, хочешь, чтобы я относился к тебе как к леди.

– Вовсе нет. Ты интересен мне как мужчина.

Он сгреб мое лицо в ладонь.

– Мужчина, говоришь? Я покажу тебе, какой я мужчина. А сейчас закрой рот. – Он ударил меня, и я полетела на койку. – Снимай это барахло и ложись ничком.

Расстегнув платье непослушными пальцами, я разделась и легла на спину.

– На живот, я сказал. Мордой вниз.

И вновь он терзал меня до тех пор, пока легкие мои едва не лопнули от крика.

Когда я решила, что запас его зверских штучек наконец иссяк, он придумал новую пытку. Однажды он привел ко мне в каюту молоденькую негритянскую девушку.

– Помнишь, как ты развлекалась, наблюдая за нашими мальчиками и девчонкой в Даоми, – заявил он со злорадной усмешкой. – Посмотрим, как тебе это понравится.

Девчонка слабо вскрикнула, когда он бросил ее на пол и раздвинул ноги. У нее не было сил с ним бороться, и она даже не плакала, когда он, справив свою нужду, ударил ее ногой в пах.

– Ну как, понравилось? – спросил он, застегивая штаны. – В следующий раз она будет смотреть, пока я проделаю то же самое с тобой.

Следующий раз, а за ним еще следующий… Фоулер сдержал обещание. Та женщина была свидетельницей моего позора, за ней еще многие другие из трюма, а я наблюдала за тем, что с ними проделывает мой тюремщик.

Я мечтала убить его. Не шпагой или из ружья, а медленно, так, как он убивал меня, так, чтобы жизнь вытекла из него но капле. Мне казалось, что, доведись мне выпустить из него кровь, я бы с наслаждением искупалась в ней и, быть может, снова стала прежней.

Изо всех сил я цеплялась за жизнь. Чего мне стоила эта борьба, я не знала до тех пор, пока однажды не предприняла очередную попытку добиться от моего мучителя снисхождения.

Фоулер состроил брезгливую мину:

– Ты, безмозглая французская шлюха, Жозе от тебя устал. От тебя смердит, и мне гадко смотреть на тебя. Хочешь посмотреть, почему?

Он зашелся сумасшедшим смехом и, выбежав из каюты, вернулся вскоре с маленьким зеркалом для бритья.

– Вот почему! – И сунул мне зеркальце под нос, захлебываясь от восторга.

Я не узнала себя. С полминуты я смотрела на лицо в зеркале, стараясь обнаружить сходство с прежней Элизой. Черные глаза, тусклые и пустые, казались непомерно большими на обтянутом кожей черепе. Запавшие щеки и мертвенно-серая кожа. Когда-то яркие губы растрескались и поблекли. А волосы, мои чудные черные волосы, которые Гарт сравнивал с ночным небом после шторма, представляли собой сплошной колтун. Я стала страшнее ведьмы из детской сказки.

Я поднесла к глазам руку: не рука, а птичья лапа с выступающими синими венами. И вдруг я захохотала, громко, неудержимо, как сумасшедшая. Я смеялась и не могла остановиться. Как все же смешно устроена жизнь! Я считала несчастьем то, что дядя Тео хотел выдать меня за богатого барона! Как это забавно! И как я была рассержена, как злилась на себя, глядя в зеркало накануне того рокового вечера, за то, что красива! Как смешно! Ужасно, до колик смешно!

– Ой, Жозе, смотри, что ты сотворил! – захлебывалась я от смеха. – Ведьма, настоящая ведьма! Я – морская ведьма, Жозе!

Он побледнел и чуть попятился. Вот на чем я сыграю! Понизив голос до замогильного шепота, я заявила:

– У меня теперь есть особая власть, Жозе. – Я завращала зрачками. – Сила исцеления и сила проклятия. И я проклинаю тебя, Жозе, проклинаю, проклинаю, проклинаю!

Я заухала, как сова, и Фоулер шмыгнул за дверь. Упав на койку, я рассмеялась. Он и в самом деле испугался меня, дурак! Господи, как я не додумалась до этого раньше? Все моряки суеверны, и даже капитаны не исключение. Я породила в его душе страх. Я снова засмеялась, и мой смех для меня самой прозвучал дико. Одиночество. Я свернулась клубком и заплакала. Душа моя исходила слезами, до сих пор я не знала, как плачет душа.

После этого случая Фоулер стал навещать меня не так часто. По мере приближения к Ямайке он стал больше заниматься рабами: кормить, следить за их прогулками – за истощенного раба не дадут хорошую цену. Теперь он спал в собственной каюте, и за это я была ему благодарна. Он продолжал использовать меня для отправления своих потребностей, но наблюдал за мной с некоторой опаской, наполовину поверив, что я и впрямь превратилась в ведьму. Я постоянно бубнила французские фразы, поскольку знала, что он не выносил этого языка. Удовольствие видеть, как он багровеет от злости и потом бледнеет от страха, делало нечувствительными его пинки.

– Ah, que vous etes l'animal le plus gros et despicable de tout monde[4], – бормотала я.

Теперь у меня появилось оружие, и я, не колеблясь, пускала его в ход. Я заметила, что латынь, произносимая речитативом, низким голосом, еще больше нагоняет на него страх. Пришлось порыться в памяти в поисках вызубренных в школе цитат. Даже насилуя меня, он пугался при звуках amo, amas, amat или veni, vidi, vici.

Я понимала, насколько опасным становится мое положение по мере приближения к цели нашего путешествия, и ни секунды не сомневалась в том, что он побоится явить миру свидетельство собственной жестокости. А матросы, многие из которых вложили в предприятие собственные деньги, конечно же, будут на его стороне.

Однажды, после особенно удачного розыгрыша, Фоулер, к моему удивлению, потащил меня к двери, приговаривая:

– Сегодня я отдам тебя настоящим акулам. Ты будешь орать, как никогда не орала раньше.

Я встревожилась. Проклятия мои не возымели обычного действия, и он уверенно тащил меня за собой. По коридору наверх, на палубу, на солнце. Солнечный свет ослепил меня, и я зажмурилась, прикрыв руками лицо. Я жила как моль… бог знает сколько времени. С того зимнего дня, когда у меня забрали Гарта и дали взамен Жозе Фоулера, потеплело.

Капитан дал мне пинка, и я тяжело упала на колени.

– Эй, подайте даме руки! – закричал он. Послышались ропот удивления и топот ног. Вокруг меня собиралась толпа. Я слышала, как дружно они сопят. С трудом я открыла глаза и огляделась. Лес ног, обутых и босых, волосатых и гладких. У многих штаны обносились, превратившись в лохмотья. Груди, виднеющиеся в распахнутых рубахах, у кого мускулистые, у кого – худосочные. И лица, полные недоумения, смятения и страха. Здесь была вся команда.

– Миссис Мак-Клелланд.

Удивленный шепот.

– Миссис Мак-Клелланд была больна, господа.

Раздались сдавленные смешки.

– Повторяю, леди была больна. Она не может вспомнить, что она женщина. Разве это не странно? Я думаю, она нуждается в напоминании, нежном напоминании. Кто из вас, парни, готов оказать даме услугу?

На этот раз смеялись от души. Матросы видели, насколько нежно со мной обращались.

Мужчины переминались с ноги на ногу, как школьники. В ноздри им ударил запах женщины, представился случай позабавиться белой плотью после приевшейся им черной.

– Видите эту монету?

Я взглянула вверх: в руках капитана блестело золото. Один из моих луидоров.

– Эта монета достанется первому, у кого окажется в достатке благородства и жалости, чтобы излечить леди от тяжкого недуга.

На мгновение наступила гнетущая тишина. Подкуп сделал свое дело. Они медленно брали меня в кольцо, словно стая голодных волков. Глаза их сверкали холодным блеском. Я знала, что их держит: они думали, что я – ведьма, и боялись меня. Ничем другим невозможно было объяснить их нерешительность: ставка в игре была двойной – им предлагались сразу и деньги, и женщина.

– Вы что, испугались какой-то шлюхи? – рассерженно заорал капитан. – Вперед, ребята! Даю деньги каждому, кто уважит леди!

Плотина прорвалась. Множество рук потянулось ко мне, через мгновение последние покровы были сорваны с моего тела. Они жадно хватали меня за лицо, за волосы, за ноги, грудь… Теперь они вошли во вкус.

Должно быть, я начала истекать кровью практически сразу после начала оргии, и мужчины отпрянули от меня, недовольно ворча. Откуда-то из спасительного забытья накатила боль такой невозможной, немыслимой силы, что я, уже не владея собой и не понимая, что происходит, закричала дико и протяжно. Тело мое билось в конвульсиях, а мои мучители недоуменно взирали на меня сверху вниз. Очередной приступ широким клинком пронзил мое лоно, и я закричала вновь.

– Господи, что здесь происходит?

– Сейчас она уж точно пропала, капитан.

– Проклятие, найдите этого ублюдка Хауторна!

Я уже ничего не видела, но присутствие рядом с собой этого негодяя ощущала кожей, чувствовала на себе его полный ненависти взгляд.

– Вы все в ответе за ее смерть, слышите, сволочи, – кричал он. – В конце концов это вы ее убили!

– С чего весь сыр-бор?

Кто-то опустился рядом со мной на колени. Запах виски.

– Что тут… Боже мой!

Клинок провернулся во мне. Я снова закричала.

– Унесите ее вниз немедленно! Не стойте здесь, как стадо баранов. Вы в этом виноваты, да простит вам Господь. Быстрее, пошевеливайтесь!

И следом – спасительное забытье.

Корабль мягко покачивался на волнах, словно дитя в колыбели. Я спала. Потом меня стало качать сильнее, бросать из стороны в сторону, выворачивая внутренности. Вкус крови и слез на губах, боль…. Нет, это не смерть. Неужели я обманула смерть? Или смерть обманула меня?

– Доктор Хауторн?

– Да, дитя мое, я здесь.

– Что случилось?

– Шторм, только и всего. Немного ветра и волн. Обычное дело. Отдыхай, Элиза. Все будет в порядке, надо только отдохнуть.

– Элиза? Я едва не забыла имя, которым меня нарекли родители. Я не слышала его с тех пор, как…. как забрали Гарта. – Мне захотелось плакать. – Какая грязь, я чувствую себя такой грязной….

Врач смочил мне губы.

– Прошу вас, расскажите, что произошло. Я знаю, что они со мной сделали. Боль была так ужасна…

Рука на лбу была приятно прохладной.

– Вы потеряли ребенка, Элиза.

Я приглушенно вскрикнула.

– Разве вы не знали, что беременны?

– Нет, – прошептала я. – Я думала, что это морская болезнь. Я и подумать не могла… впрочем, мне было не до этого.

Я вздохнула. Потерять ребенка еще до того, как узнаешь о нем, так странно, так грустно.

– Я рада, доктор Хауторн. Рада. Я не хотела… его ребенка.

Доктор помолчал.

– Плод был довольно большой, Элиза. Месяца четыре, не меньше. Боюсь, что вы не сможете больше родить. Мне… Мне очень жаль.

Открылся новый ящик Пандоры. Значит, я носила под сердцем ребенка Гарта. Слезы катились по моим щекам. Я плакала не по Гарту и не по ребенку, я плакала по себе.

Море потихоньку успокоилось. Доктор сказал, что из-за шторма мы сбились с курса, но находимся в прибрежных водах. Мы бросили якорь в бухте и послали моряков за пресной водой. Капитан, как сказал врач, страшно злится из-за непредвиденной задержки, поскольку до Ямайки плыть осталось всего несколько дней, а эти воды кишат пиратами. Я улыбнулась.

– Вы шутите, доктор. Какие в наше время пираты?

– В самом деле. Честно говоря…

Я услышала, как открылась дверь и в комнату вошел Фоулер.

– Выйди вон, Хауторн, – приказал он. Врач, собравшись с духом, заявил:

– Капитан, я должен вас предупредить, что еще одно переживание…

– Вон, сволочь!

– … может иметь самые серьезные последствия для пациентки, и, если она умрет, я обещаю вам, что вас повесят. Вас и только вас!

– Пошел к черту, Хауторн. Не стоит выметать сор из избы. Если вы попридержите свой поганый язык, то все мы останемся целы.

Я услышала крик, потом сдержанную ругань, увещевания, дверь хлопнула, и я поняла, что осталась наедине с Фоулером.

– Мне не стоило брать вас на борт, – процедил он сквозь зубы.

Я отвернулась. Он схватил меня за подбородок и повернул к себе.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, стерва! Ты никому ничего не расскажешь, ни ты, ни этот полудурок Хауторн, потому что ни ты, ни он не доживете до утра.

– Non amo te, Sabidi… – проговорила я нараспев.

– Прекрати, ты, слышишь!

Фоулер ударил меня по лицу.

– … nec possum dicere quare…

Он мог меня убить, но ему помешал матрос, внезапно ворвавшийся в каюту:

– Пираты, капитан, пираты!

Фоулер выскочил из каюты. Я засмеялась. Смерть, я перехитрила тебя! Обвела вокруг пальца, как и твоего посланца Жозе Фоулера. Боль захлестнула меня вновь, и я потеряла сознание.

Может быть, мне вовсе не удалось перехитрить смерть, и старуха с косой просто решила прийти за мной в тот час, когда сама сочтет нужным? Я лежала в каюте, как в склепе, больная и одинокая, лишь краем сознания воспринимая грохот и выстрелы наверху, на палубе.

Не помню, что было потом, но я очнулась, услышав над собой французскую речь. Кто-то издали ответил, тоже по-французски.

– Господи, кто это? Она мертва, Пьер? Должно быть, она полукровка, кожа у нее очень светлая.

Я слабо застонала, но не могла произнести ни одного слова – как в кошмарном сне, когда ты осознаешь опасность, но не можешь ни пошевелиться, ни закричать, а проснувшись, с радостью видишь, что твои несчастья – всего лишь сон.

Вот и я решила, что вернулась домой. Я слышала свой голос, сказавший по-французски:

– Но я хочу выйти за него, дядя Тео. Пусть он живет с нами в замке, и мы будем каждый вечер пить шампанское.

– Доминик, Боже, она жива!

Голоса стали глуше. Чьи-то руки подняли меня и понесли наверх, наверное, к небесам, и когда я попала в рай, я больше уже ничего не помнила.