26

МАРИКА

Я проснулась в холодной, влажной темноте. Не знаю, сколько времени я пробыла в отключке, но когда Адрик закончил с моим ртом, он оставил меня там, покрытую липкими следами того, что он сделал со мной, сказав, что вернется, когда будет готов к большему.

Я больше не позволю ему войти в меня. Эта мысль сильно бьется в моей голове, хотя я не совсем понимаю, как мне этого добиться. Я прикована к стене и почти ничего не могу сделать. Здесь нет оружия, которое я могла бы достать или использовать, нет ничего, чем я могла бы защититься. Я подумывала укусить его раньше, когда он впился мне в рот, но это, как мне показалось, скорее всего, закончится бессмысленной болью, чем чем-либо еще. Это не освободило бы меня, но дало бы ему повод причинить мне еще больше боли.

Так что вместо этого я специально сделала все плохо. Я не пыталась доставить ему удовольствие, даже старалась сделать это неуклюже и неприятно, даже когда он бил меня по лицу, дергал за волосы и говорил, что я умею сосать член лучше — что, конечно, правда, но я не намерена больше никогда позволять Адрику наслаждаться этими навыками.

В конце концов, это не имело значения. Надругаться надо мной, иметь власть надо мной после того, что с ним сделали, этого было достаточно, чтобы он возбудился. Я поворачиваю голову, чувствуя, как затекла шея, вытираю щеку и рот о рубашку, желая убрать с себя как можно больше его следов. Лучше испорченная рубашка, чем его вкус на моих губах.

Никто не придет за тобой.

Я знаю, что это неправда.

Я знала, что это неправда, когда он это сказал, и все же я не чувствую особой надежды. Адрик, кажется, был уверен, что они не станут искать здесь, что они не поверят, что он привезет меня в такое близкое к дому место, которое Николай уже использовал раньше. Я не хочу думать, что это правда, но как бы я ни знала, что Николай и Тео будут искать меня, когда поймут, что произошло, сейчас я чувствую себя как иголка в стоге сена.

Я понятия не имею, какими средствами они располагают, чтобы найти меня. Мне никогда не рассказывали о таких вещах, я не располагаю информацией, и это злит меня, злит тем, что многое в мире, в котором мне приходится жить, скрывается от меня, потому что я дочь, а не сын, что многое в моей жизни решается за меня, что мне раз за разом навязывают выбор, который снова и снова разрушает мои шансы на счастье.

Мне кажется несправедливым, что из-за того, что я родилась дочерью, я должна подчиняться прихотям всех окружающих. Меня подвергают жестокому обращению, держат на коротком поводке и говорят, что я должна быть благодарна за то, что в результате этого я могу позволить себе роскошь.

Я думаю, что предпочла бы быть сама по себе, борясь с трудностями и имея возможность делать свой собственный выбор.

Я долго сижу так, голова болит, глаза горят от слез, которые я уже не могу выплакать. Из-за стресса я не хочу есть, и это небольшое благословение, но мне все еще хочется пить, во рту пересохло. Я не надеюсь, что Адрик принесет мне воды, впрочем, как и всего остального, что мне может понадобиться.

Через некоторое время дверь в подвал снова распахивается, впуская солнечный свет и свежий воздух, и я вдыхаю его, прежде чем дверь снова плотно закрывается. Я слышу тяжелые шаги Адрика, прежде чем он дергает за цепочку, прикрепленную к лампочке, и этот яркий свет снова некомфортно давит мне на глаза.

— Вот. — Он подносит чашку к моим губам, и я не сразу понимаю, что он действительно принес мне воды.

Я не беспокоюсь о своем достоинстве и не даю ему шанса насладиться тем, что он его отнял. Я наклоняю голову, чтобы вода попала мне в рот, и так радуюсь напитку, что сначала не замечаю, что он теплый и несвежий. Да мне и неважно, я вообще не ожидала воды, не говоря уже о чем-то холодном и свежем.

Пока я пью, я позволяю своему взгляду скользить по нему. Я пытаюсь сделать так, чтобы казалось, что в этом есть какое-то желание, что я борюсь с тем, что чувствую к нему, чтобы он не понял, что я пытаюсь понять, есть ли какой-то способ избежать этого. Не думаю, что он пришел сюда, чтобы дать мне воды. Ему нужно что-то другое, плата за маленькую доброту или просто потому, что он может. В том, как он смотрит на меня сейчас, нет любви, и, видя его таким, подсчитывая моменты, когда я сомневалась в этом раньше, с тех пор как рассказала ему о Тео, я начинаю сомневаться, любил ли он когда-нибудь по-настоящему.

Я не могу поверить, что тот, кто любил меня, когда-либо, в любой момент, мог сделать со мной что-то подобное. Даже если наказание Тео было ужасным, оно не было таким.

Мой взгляд скользит по прессу Адрика, опускается к его бедрам, и тут я вижу это.

У него на бедре нож, засунутый в тонкую кобуру, прикрепленную к нейлоновому ремню, продетым через брюки. Я моргаю от удивления, никогда не видела, чтобы он носил его раньше, а он ловит мой взгляд, и на его губах появляется ухмылка.

— Тебе интересно, зачем я принес его сюда? — Он забирает стакан с водой, прежде чем я успеваю отпить из него еще глоток, отставляя его в сторону наполовину полным, и я не могу остановить свой язык, прижатый к крыше рта, высасывая последнюю влагу. Тех нескольких глотков, которые мне удалось сделать, оказалось недостаточно.

Я смотрю на него с немым укором, отказываясь отвечать. Ухмылка не исчезает, когда он освобождает нож — темного цвета лезвие с зазубренным краем и черной рукояткой. Он проводит острой стороной ножа по пальцу и смотрит на меня, когда ухмылка переходит в оскал.

— Я мог бы раздеть тебя любым способом, — медленно говорит он, поворачивая острие ножа к кончику пальца. — Я мог бы просто быстро срезать все ножницами. Черт, мне даже не нужно раздевать тебя, я мог бы просто поднять твое платье и стянуть трусики, и иметь тебя так. Но я думаю, что так будет веселее.

Я вздрагиваю, когда он подходит ближе, и острие ножа упирается в мою грудь в узком вырезе свободного декольте.

— В любом случае, это выглядит как мешок, — презрительно говорит он, оглядывая платье, которое я только что надела, прежде чем спуститься вниз. — Удивительно, что я смог не снять его раньше, глядя на тебя в этом.

А потом он берет в руку кусок ткани и начинает тянуть лезвие вниз.

Оно острое, до ужаса острое. Ткань плавно расходится, как только он скользит по ней, разрезая платье посередине. Адрик с размаху рассекает нижнюю часть подола и позволяет ему распахнуть платье, которое падает в обе стороны, обнажая мою голую грудь, я не позаботилась о бюстгальтере раньше и там лишь прилипшие к бедрам черные хлопковые трусики.

— Мм… — Он издает низкий, удовлетворенный звук глубоко в горле, пока его взгляд скользит по мне. Когда он протягивает руку и прижимает острие ножа к моему соску, я вздрагиваю, и Адрик усмехается.

— Так страшно. Думаешь, я сделаю тебе больно? Вообще-то я еще не решил. Точнее, насколько сильно. Как сильно я хочу наказать тебя? Сколько раз я хочу трахнуть тебя, прежде чем это будет достаточно, и я просто прикончу тебя? Это будет быстро или медленно? — Он обводит мой сосок острием ножа. — Я не могу определиться. Но мы просто посмотрим, как все пройдет.

Холодный озноб проходит по позвоночнику, комок страха застревает в горле, когда он отводит нож, прижимая острие к мягкой плоти моей руки, а затем тянет его вниз, к краю рукава. Он режет все медленнее, продевая нож сквозь ткань кусочек за кусочком, пока платье не свисает с меня в клочья, и тогда он отрезает последний кусочек с другой стороны, и оно отпадает, оставляя меня в одних трусиках.

Я старалась молчать, не задыхаться и не извиваться, но когда он прижимает острие ножа к моему животу, я впиваюсь зубами в губы, чтобы сдержать хныканье страха. Я вижу, как расширяется его улыбка, понимая, как сильно он наслаждается этим, и мой желудок переворачивается от тошноты, когда он начинает разрезать мои трусики.

— Ты будешь мокрой, когда я сниму их? — Бормочет он, и я с облегчением понимаю, что нет.

Когда Тео наказывал меня, это возбуждало меня, несмотря на меня саму. У меня нет сил пытаться понять, что это значит, почему Тео, наказывая меня и причиняя мне боль, возбуждает меня, а Адрик только оставляет меня в ужасе, но я предполагаю, что это как-то связано с тем, как эти двое мужчин действовали.

Разумеется, выбор места не помог Адрику.

Адрик опускает нож вниз, просовывая его между внешними складками моей киски, когда он отрезает ткань моих трусиков, и я подавляю крик ужаса во рту, который снова становится сухим. Сердце колотится, все чувства скованы страхом, и когда Адрик прижимает острие ножа к моему клитору, я испускаю дрожащий, испуганный всхлип.

— Мм… Тебе нравится? — Пробормотал он, неверно истолковав звук, и я дико замотала головой, глядя на него в немом, застывшем ужасе. Это не ложь, мне не нравится, меня это совсем не заводит, и я тяжело сглатываю, в горле пересыхает и саднит, пока он отрезает остатки материала и позволяет им упасть на пол.

Когда он убирает нож в ножны и просовывает пальцы между моих ног, то издает недовольный рык.

— Сука! — Рычит он, его вторая рука снова завязывает узлом мои волосы, когда он грубо вводит свои пальцы в мою сжатую, сухую киску. — Ты не можешь намокнуть для меня, да? Ты была такой уступчивой, что это смутило того мудака, который трахал тебя у меня на глазах, кричал, кончал и капал на весь чертов пол, но для меня…

Слезы наворачиваются на глаза, когда он раскручивает меня, цепи грубо закручиваются вокруг моей спины, и он прижимает мое лицо к влажной кирпичной стене, его рука крепко держит мои волосы. Другой рукой он возится с молнией, и я слышу, как она тянется вниз, за мгновение до того, как чувствую горячий толчок его члена, упирающегося в мою задницу, и у меня возникает внезапная, безумная мысль.

Мои руки за спиной. Он прямо здесь, так близко. Если я смогу вывернуться, если я смогу достать нож…

Шансов мало. Если я поскользнусь, если оступлюсь, если не сумею направить нож туда, где он принесет наибольшую пользу, у меня будет только один шанс. Если я не преуспею, моя судьба будет намного хуже.

Но если я не попытаюсь…

Он уже сказал, что убьет меня. Вопрос только в том, сколько раз он захочет трахнуть меня до этого, сколько раз он будет насиловать меня, унижать, и как он решит это сделать, быстро или медленно. Я могу попробовать.

Все, что я теряю, это возможность быстрой смерти. А что я могу приобрести…

Страх скручивается в моем нутре, холодном как лед, и пальцы дрожат. Адрик ничего не замечает, а если и замечает, то принимает это за ужас.

Я не знаю, смогу ли я это сделать. Я чувствую, как его член упирается мне в бедра, как его рот прижимается к моему плечу, как зубы впиваются в плоть, и я думаю о том, чтобы подождать. Подождать, пока Тео и Николай найдут меня. Но у меня может больше не быть такого шанса. А если они не найдут или если будет слишком поздно…

Мысли мечутся у меня в голове, когда он стонет.

— Я буду трахать тебя, пока ты не намокнешь для меня, — рычит он на мою плоть. — И ты должна стать мокрой, для твоего же блага, потому что прежде чем я покину эту комнату, Марика, я собираюсь трахнуть эту маленькую тугую попку. — Тео ведь еще не сделал этого, правда? Слишком беспокоится о наследнике. — Его зубы сильнее вгрызаются в мое плечо. — Я был первым в двух других дырочках, и я намерен быть первым и в этой.

В этот момент я понимаю, что попытаюсь его убить.

Он не может получить и этого.

Когда он прижимается ко мне, его одежда трется о мою голую плоть, когда он пытается вогнать свой член в мою негостеприимную киску, я жду. Я жду, когда он настолько сосредоточится на попытках войти в меня, сплюнет на руку, чтобы немного смазать себя, хрюкнет от разочарования, что не обратит на это внимания.

Я закрываю глаза и надеюсь, что моего единственного шанса будет достаточно.

И я хватаюсь за нож.

Моя рука обхватывает жесткую, грубую рукоятку и выдергивает нож. У меня есть миллисекунды, чтобы нанести удар. Я хочу вонзить нож в его гребаный член, но этого будет недостаточно. Я прикована, и как только он отойдет, все будет кончено. Мне нужно нанести удар туда, где он нанесет наибольший урон.

Поэтому я спускаюсь ниже.

Я выхватываю нож, немного сползая по стене, и поворачиваю голову, чтобы лучше видеть, куда придется удар, и изо всех сил бью по внутренней стороне его бедра.

Плоть прорезать сложнее, чем кажется. Я помню, что где-то это слышала, и отступаю назад, нанося удар, и ввожу лезвие в верхнюю часть бедра, сквозь холщовую ткань и кожу, почти с внутренней стороны, и тяну зазубренный край вверх со всей силой, которая у меня есть.

Мне требуется мгновение, чтобы уловить его рваный, яростный крик боли, но когда я это делаю, это самое приятное, что я когда-либо слышала. Я поворачиваюсь спиной к стене и наблюдаю, как Адрик прижимает руки к ране, из которой хлещет кровь, это чистый адреналин, эйфория.

Я задела артерию. Это был мой лучший шанс, и я его использовал. Я…

— Он рычит, выхватывает нож из бедра и бросается на меня. Я отшатываюсь назад, вовремя уклоняясь в сторону, и нож ударяется о кирпич, когда он начинает шататься, его кожа бледнеет, а сам он шатается в сторону.

— Я убью тебя, — шипит он, льдисто-голубые глаза смотрят на меня с ненавистью, но уже слишком поздно. Я сжимаю кулаки в кандалах, пока он отползает назад, его дыхание затруднено, и я слышу его гортанный мрачный смех, когда он падает назад, его грудь вздымается, втягивая воздух.

— Нет, я думаю, что я убила тебя, — шепчу я, не понимая, почему он смеется, что может быть смешным для него сейчас. Что его может забавлять…

А потом, наблюдая за тем, как жизнь уходит из его глаз, когда он прижимается к дальней стене, я понимаю, что именно это было, когда вижу карабин с ключами, висящий на другом конце его пояса.

У него ключ от моих кандалов. И он находится далеко от меня, дальше, чем я могла бы дотянуться, даже если бы мне удалось зацепиться за какое-нибудь орудие в подвале.

Если меня никто не найдет, я умру от жажды.

Я смотрю на полупустой стакан с водой, стоящий на откидном столике в недосягаемости, и чувствую, как на губах сжимается пузырек истерического смеха. Последняя форма пытки Адрика, оставленная здесь, чтобы я смотрела на нее, зная, что не смогу до нее добраться. Я знаю, что через день или два это будет новый вид ужаса, который я никогда не испытывала раньше и даже не представляла.

И все же…

Я не чувствую, что жалею об этом. Если мне суждено умереть, то не потому, что Адрик выбрал для этого средства, и не потому, что до этого момента он успел изнасиловать меня всеми возможными способами.

Он мертв.

Я победила.

В этом есть какая-то горькая сладость, даже если это означает, что я умру здесь, с его трупом. Я опускаюсь на пол, дрожа от этой мысли, глядя на него, из лица которого вытекла вся жизнь. Я не была так близко к мертвому телу со времен моей матери, и это был закрытый гроб.

Теперь я знаю, почему. Что бы ни сделал с ней мой отец, это не соответствовало той истории, которую он рассказал. А он не хотел, чтобы мы знали.

Я опускаю лоб на руки, скрещенные на голых коленях, и позволяю себе заплакать. Я плачу о своей матери, Лилиане, о себе и обо всех женщинах, попавших в этот ужасный мир мужчин, согнутых и сломленных по их прихоти, вся жизнь которых решена еще до того, как они успели высказаться. Я плачу о невинной девушке, которой я была, и о девушке, которая влюбилась в своего телохранителя и позволила ему завладеть частью себя, которую она хотела отдать. Я плачу о том времени, когда я думала, что Адрик был кем-то другим, о тех моментах, о которых я больше никогда не смогу думать так же, как раньше, и о тех, что были с Тео, потому что, несмотря ни на что, я не думаю, что когда-нибудь смогу простить и его. Даже если это не то же самое, он все равно причинил мне боль. Он потерял контроль, и наш брак всегда строился на лжи.

Фундамент был разрушен с самого начала.

Возможно, я отключилась от усталости. Все, что я знаю, это то, что в какой-то момент я услышала голоса и шаги, а потом вдруг стало светлее, снаружи хлынул солнечный свет и свежий воздух, и когда я подняла глаза, то услышала голос Николая. Я слышу голос Тео и других людей.

На мгновение мне кажется, что я сплю. А потом они начинают спускаться по лестнице: правая рука Тео, Финн, и другие, которых я не узнаю или знаю лишь смутно, потом несколько людей Николая, которых я знаю, а затем Николай и Тео, с оружием в руках, осматривают комнату.

— Вот! — Финн указывает на меня, быстро отводя глаза, когда видит, в каком я состоянии. — О, черт, — бормочет он, поворачиваясь и видя тело Адрика, и я мельком замечаю, как он обращается к нескольким мужчинам, прежде чем Тео и Николай внезапно перекрывают мне обзор, двигаясь ко мне.

— Сюда! — Кричит Финн Тео, который поворачивается и ловит ключи, брошенные Финном. — Один из них должен снять наручники.

У Николая в руках одеяло, и он набрасывает его на меня, укрывая меня, пока Тео начинает пробовать ключи в наручниках. Николай тянется к моим рукам, смотрит на мое покрытое синяками лицо, его выражение лица — маска озабоченности.

— Марика, ты…

— Я не уверена, что могу сказать, что я в порядке, — шепчу я, и слова перекрываются проклятием Тео, когда очередной ключ не срабатывает. — Но я жива, а он нет. И я убила его до того, как он успел причинить мне серьезный вред.

Николай смотрит на мое лицо, все еще грязное, и морщится.

— Нам нужно отвезти тебя домой, — пробормотал он. — Пожалуйста, не спорь, Марика…

— Как ты думаешь, где мой дом? — Шепчу я, поднимая на него глаза, в тот самый момент, когда Тео наконец находит нужный ключ, и я чувствую, как наручники ослабевают на моих запястьях.

Я медленно встаю, оборачивая вокруг себя одеяло, и смотрю между двумя мужчинами. На лице Тео написаны боль и сожаление, и он морщится, глядя на меня. Его папоротниково-зеленые глаза встречаются с моими, и на кратчайшее мгновение я забываю о том, что злюсь на него. Я забываю обо всем, кроме комфорта и счастья, которые я так недолго испытывала с ним.

Когда он стоит и беспомощно смотрит на меня, а его руки начинают тянуться ко мне без всякого смысла, я прижимаюсь к его груди.

Я слышу его резкий вздох, чувствую, как его руки беспрекословно обхватывают меня, и в нем больше нет злости. Он притягивает меня к себе, его дыхание согревает мое ухо, и, к моему шоку, когда моя щека касается его щеки, я чувствую внезапную влажность слез на его коже, а его рука прижимается к моему затылку.

— Я думал, что потерял тебя навсегда, Марика, — шепчет он, и тут его дыхание перехватывает, а тело напрягается, когда он внезапно отпускает меня, отступая в сторону. — Я имею в виду…

Тео прочищает горло и быстро вытирает лицо, пока никто не видит.

— Дом — это там, где твой брат, — спокойно говорит он, и мне кажется, что только я слышу легкую трещинку в его голосе, как он слегка ломается при этих словах. И тут же понимаю, что это звук умирающей мечты, мечты о другой жизни в поместье за пределами Дублина, о семейных фотографиях, которые будут висеть на стене рядом с лестницей, о более спокойной совместной жизни. Для него это был своего рода выход на пенсию. вторая жизнь, в некотором роде.

Я вижу в его глазах покорность, когда он снова делает шаг назад, опустив руки к бокам. Злость давно ушла, ее заменили лишь поражение и сожаление. И хотя с другим мужчиной я могла бы подумать, что это уловка, обман, чтобы заставить меня снова упасть в его объятия, есть одна вещь, которую я узнала о Тео с самого начала, — как определить, когда он говорит искренне.

В нем очень мало нечестности, по крайней мере, когда речь идет о тех, кто ему дорог. Думаю, именно поэтому моя ложь так сильно задела его, и я чувствую укол сожаления в своей груди.

— Я знаю, что это не имеет значения, — тихо говорит он, его зеленые глаза по-прежнему смотрят на меня. — Я знаю, что ничто из того, что я могу сказать или сделать, никогда не сможет загладить вину. Но мне очень жаль, Марика.

Я тяжело сглатываю, глядя на него. На мгновение подвал сужается до нас двоих, звуки, издаваемые телом Адрика и моим братом, беспокойно двигающимся рядом, тихие голоса и шаги стихают. Остались только Тео и я, и разбитое выражение его лица, когда он говорит.

— Я ничего не могу сделать, кроме как вернуть тебе жизнь, которую ты выбрала сама, — тихо говорит он. — И хотя я ожидаю, что ты вернешься в дом своего брата, если он хочет, чтобы перемирие между нами продолжалось, он будет соблюдать его и позволит тебе сделать выбор, каким бы он ни был. Он больше не будет принимать решения за тебя, как и никто другой. — Тео смотрит на Николая сузившимися глазами, и тот кивает.

— Мы разведемся, — тихо говорит Тео, оглядываясь на меня. — И расчет будет щедрый. Он будет записан на твое имя — деньги, которыми ты сможешь распоряжаться по своему усмотрению, твои и только твои. И ты получишь свободу, Марика. — Он испустил долгий, медленный вздох, его плечи опустились. — Я больше никогда не побеспокою ни тебя, ни твою семью.

Я не знаю, что бы я ответила, но он отворачивается, прежде чем я успеваю что-то сказать.

— Я буду в машине, — слышу я, как он говорит Финну низким голосом, прежде чем начать подниматься по лестнице. Он не оглядывается, оставляя меня там, дрожащую несмотря на то, что я закуталась в одеяло, и чувствующую боль, которая странно напоминает разбитое сердце, хотя я не могу сказать почему.

— Давай отвезем тебя домой, — мягко говорит Николай, положив руку мне на спину. — Я попрошу врача встретить нас у дома. Ты сможешь немного отдохнуть…

Я не слышу продолжения его слов. Усталость наваливается на меня, заставляя шататься на ногах, и последнее, что я чувствую, это объятия Николая, прежде чем я теряю сознание.

Загрузка...