Опасный круиз

Глава 9 Джоанна делает открытие

Утром меня разбудило появление детей. Они были умыты и одеты и, несмотря на беспокойно проведенную ночь, выглядели очень бодрыми.

— Маме уже почти хорошо, — заверила меня Кенди. — Она говорит, что встанет позже.

Я все сразу вспомнила. Мне ужасно нравились стойкость и мужество миссис Верритон. Она собиралась бороться до конца; она притворялась перед мужем и самой собой, что на самом деле случайно приняла слишком много снотворного.

— Мы хотим скорее позавтракать, — настойчиво потребовал Гильберт. — Мы опять идем купаться с Крейгами. Они и тебя приглашают, Джоанна.

Но идти с ними не входило в мои намерения. Я хотела остаться одна в Неаполе. Я сказала детям, чтобы через десять минут они ждали меня около столовой, а потом поспешно приняла ванну и оделась. Когда я увидела детей, с ними был их отец. Он казался немного измотанным — идеальный заботливый муж.

— Мы вам очень обязаны, Джоанна, — сказал он, понизив голос, чтобы дети не могли его услышать. — Если бы вы не обратили внимания, в каком состоянии моя жена… Ладно, лучше об этом не думать. Вы должны понимать, что она очень плоха. Возможно даже, что она намеренно приняла лишние таблетки, но мы не станем об этом никому рассказывать, правда? Самое лучшее — забыть обо всем. Теперь я, конечно, буду тщательно следить за ней.

Я изобразила на лице испуг и недоумение.

— Намеренно? Но это же ужасно, мистер Верритон. Я… я не понимаю. Я думала ей так хорошо на море…

— Вам с детьми лучше отправляться завтракать, — резко сказал он. — Я слышал, вы все вместе идете на берег с Крейгами.

Я не стала ему возражать, а он быстро пошел вверх по лестнице. Как же я ненавидела и боялась его.

Чарльза нигде не было видно, и я решила, что он уже уехал в Помпею. Я дождалась, пока дети ушли с Крейгами, а потом сошла на берег одна и смело устремилась к выходу из порта. С помощью нескольких итальянских выражений я еще раз отшила этих назойливых типов, которые там кантовались, и оказалась совершенно свободной. Свободной, чтобы попробовать позвонить в Лондон. Вероятно, это стоило кучу денег, но у меня еще оставалось много лир.

Я доехала на такси до центрального почтамта и попыталась прозвониться в Лондон. Но после долгих переговоров и изнурительного ожидания, мне сказали, что придется подождать еще полтора часа. Может быть, два.

Итак, нужно было где-то провести это время. Потом я собиралась подняться на фуникулере, чтобы сверху осмотреть окрестности. Может быть, я наткнулась бы там, наверху, на кукольный магазин и сумела бы что-нибудь разнюхать, хотя и не шибко на это надеялась. Но пока я решила осмотреть оперный театр. В конце концов, я была в Неаполе и могла никогда сюда больше не попасть. Я слышала, что людей иногда пускают внутрь, когда нет никаких представлений, а мне попадались уже афиши, сообщавшие, что оперный сезон начнется только через несколько недель.

Итак, я пошла назад к San Carlo и скоро очутилась в тенистой сводчатой галерее. Мужчина в билетной кассе направил меня к какой-то двери рядом со сценой, и там я подождала немного, разговаривая с охранником, пока появился другой мужчина. Он взял с меня небольшую плату и проводил вверх по ступенькам, а потом через другую дверь. По-моему, его изумило, что я говорю по-итальянски, и он всю дорогу восторгался этим.

Я очутилась на очень большой сцене, которая казалась тем более огромной, что была совершенно пуста. Яркие солнечные лучи, проходившие сквозь высокое окно тонули в глубоком мраке напротив. На секунду мне показалось, что из темноты зрительного зала за просцениумом на меня устремились тысячи глаз.

Сначала, осторожно прокладывая себе путь в потемках, мы спустились в зрительный зал. Даже кресла были сняты, и я могла только воображать, каково в действительности богатое убранство театра, что я видела на картинках. Мой энергичный гид провел меня дальше, в фойе, где сквозь открытые стеклянные двери виден был парк Palazzo Reale. Там кипела работа: какие-то люди подпиливали деревья и суетились вокруг.

— Когда-нибудь вы обязательно должны прийти к нам на представление, — сказал мой гид, зажигая спичку, чтобы показать мне статую Верди в темном углу.

Когда-нибудь… Но я и ближайшее будущее представляла себе с большим трудом. Я снова взяла такси и вернулась на почтамт. Мне уже было наплевать на деньги.

Прождав еще больше, чем в прошлый раз, и измучившись от нетерпения и беспокойства, я дозвонилась до дядиного офиса в Скотланд-Ярде. Связь была ужасная — в трубке без конца что-то трещало и вклинивались чужие голоса — но мне все-таки удалось разобрать, что старший инспектор Форест уехал в Эдинбург на два или три дня.

— Ему что-нибудь передать? — спросил голос из Лондона.

— Скажите… скажите, что звонила его племянница Джоанна из Неаполя, — попросила я, но не думаю, чтобы кто-нибудь, меня услышал. Через несколько секунд я поняла, что связь оборвалась.

Все выходило настолько из рук вон плохо, что я просто впала в отчаяние. Я добавила в письме несколько слов, запечатала его, наклеила марку и отправила, уповая на то, что оно дойдет к тому времени, как дядя вернется из Эдинбурга.

Потом я пошла по Via Roma и купила билет на фуникулер. Тогда же я в последний раз оглянулась. На самом деле я не думала, что за мной будет кто-нибудь следить, но возможность такая всегда присутствовала. С нашего парохода никого вблизи не оказалось.

Я вошла в вагончик, который остановился у нижних ступенек; там уже сидели несколько неаполитанок с рыночными корзинами. Вагончик имел несколько дверей, которые вели к рядам длинных сидений, расположенных друг напротив друга. Но все было открыто, так что я могла отлично видеть всех пассажиров. Часть, конечно, сидела ко мне спиной, но я уверена, что кроме меня иностранцев там не было.

Прозвенел звонок, и фуникулер стал круто подниматься вверх. Я сказала себе, что, разумеется, ничего не узнаю. Да и как это вообще возможно? Если Эдвард Верритон действительно проезжал здесь, то он мог сойти на любой остановке. Ладно, во всяком случае, я хотя бы посмотрю сверху на залив в награду за все мои мучения, — мне действительно нужно было прийти в себя после этого неудачного телефонного звонка. И я снова почувствовала, как быстро успокаиваюсь в окружении простых итальянцев.

Когда мы добрались до самого верха, я выскочила наружу и, оставляя крошечную станцию позади, направилась к кварталу высоких домов; солнечные места здесь чередовались с тенистыми. После шумных улиц нижней части города мне показалось тут очень тихо, а пассажиры, приехавшие вместе со мной, скоро разбрелись.

Я завернула за угол и потом поднялась по широкой лестнице с каменными ступеньками. Везде стояла полная тишина. Там были большие дома и росли деревья, попадались маленькие скверики. А когда я прошла немного дальше, то встретила несколько кварталов новых домов — очень светлых на солнце, с яркими навесами и восхитительными подвесными цветниками на окнах. Я чувствовала себя так, словно после парижской суеты оказалась на улицах Butte de Monmartre.

Вскоре я подошла к стене; отсюда открывался вид на каскад ветхих крыш внизу, а дальше — на восхитительный южный изгиб Неаполитанского залива, с Везувием, прозрачным в ослепительном солнечном свете. Я вспомнила, каким розовым он был в тот жаркий день, когда мы бродили с Чарльзом по потайным улочкам Геркуланума…

Но тот день казался мне уже очень далеким, и сегодня мысли мои крутились, в основном, вокруг Эдварда Верритона. Даже если он действительно был здесь, мне все равно никогда не узнать, где именно. Может быть, у него просто добрые друзья в Неаполе, хотя мне и слабо верилось в это. Ладно, как бы то ни было, а поездка моя себя оправдала — я побыла немного в этом солнечном покое и обогатилась замечательным видом.

Я уже совсем собиралась спуститься по той широкой лестнице, но неожиданно отпрянула и спряталась за стеной. Потом, торопливо оглядевшись кругом, я проскользнула в калитку и затаилась в каких-то кустах. По лестнице поднимался Грэм Хэдли. Он не успел увидеть меня, я была почти уверена — и не должен увидеть. Сердце у меня сильно билось от волнения, но теперь появилась некоторая надежда, что я смогу, наконец, что-нибудь разузнать. Мне казалось очень маловероятным, чтобы кто-нибудь из пассажиров парохода поднялся сюда по чистой случайности. Тут не было никаких достопримечательностей. Грэм Хэдли пришел с каким-то умыслом. Может быть, он тоже хотел знать, куда ходил вчера днем Эдвард Верритон?

Вот он прошел через калитку — очень медленным шагом и тяжело дыша. У него был непринужденный и беззаботный вид, но это не рассеяло моих подозрений. Я успела заметить мрачное выражение его лица. У человека, который просто решил осмотреть достопримечательности, не может быть такого лица, во всяком случае, мне так показалось.

Я подождала, пока он завернул за угол, и пошла за ним, тихо ступая в своих туфлях на каучуковой подошве. Он направлялся прямо к новым домам. Там было несколько подъездов, и он поколебался несколько секунд, сверяясь с номерами. Потом, осторожно оглядевшись вокруг (я успела спрятаться, но сама хорошо могла его видеть), он исчез в одной из дверей.

Я подождала несколько минут, рассчитывая, что он успеет добраться до нужной ему квартиры, а потом устремилась вперед и заметила номер. Я постаралась также запомнить название улицы. Все это, конечно, ничего не доказывало, но когда-нибудь могло пригодиться.

Потом я вернулась на Via Roma, еще раз убедившись, что за мной не следят. На Via Roma я сделала несколько покупок, потому что сейчас было важнее, чем когда-либо, чтобы меня ни в чем не заподозрили. Я купила чудесный голубой шелковый шарфик и несколько маленьких сувениров, чтобы привезти их домой. Домой! Я даже не представляла себе, что когда-нибудь благополучно вернусь домой.

Я как раз выходила из последнего магазина, когда нос к носу столкнулась с мистером Яном Престоном. Я поздоровалась и хотела пройти мимо, но он протянул руку и остановил меня. Его выцветшие голубые глаза смотрели прямо мне в лицо.

— Джоанна! Хорошо, что я вас встретил. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь про миссис Верритон? Я слышал, что она приняла слишком большую дозу снотворного прошлой ночью.

Я тоже уставилась на его красное лицо.

— Ну, да, правда. Она… Это был несчастный случай, она просто забыла, что уже приняла один раз снотворное. Мне кажется, она уже нормально чувствовала себя сегодня утром.

Похоже, мой ответ не удовлетворил его. Он поколебался, откашлялся и сказал:

— Вы всего-навсего юная девушка, и я полагаю… Вам нравится мистер Верритон?

— Ну, знаете… — я изо всех сил старалась выглядеть ужасно озадаченной: — По-моему, он очень милый. Он… Почему он не должен мне нравиться? Он очень красивый, разве нет?

Он сердито хрюкнул.

— Кажется, ни одна молодая девушка не может устоять перед красивым лицом. Ничего страшного, моя дорогая. Мне просто было любопытно.

А почему ему было любопытно? Я задавала себе этот вопрос, возвращаясь на пароход. Он что, вздумал ухаживать за миссис Верритон? Или подозревает в чем-то ее мужа, может, даже знает о нем что-то? Может, имеет смысл рассказать ему все и попросить помочь? Нет, лучше не надо. Во всяком случае, я боялась доверять ему.

Я вернулась на пароход, когда ланч уже заканчивался, и больше не сходила на берег. Кенди перегрелась на солнце; у нее болела голова и она капризничала. Поэтому остаток дня я провела читая для нее вслух в прохладной каюте.

Я все время была как на иголках. За стеной лежала неаполитанская кукла Кенди, и мне надо было как-нибудь взглянуть на нее. Но хотя миссис Верритон выходила к ланчу, сейчас она снова легла отдохнуть. Днем у меня не было шансов попасть в каюту. Поэтому я буквально молилась, чтобы она встала к ужину; это была моя единственная возможность.

В пять часов мы отплыли, но не распрощались с Италией окончательно, потому что следующим утром должны были еще пройти через Мессинский пролив. Когда пароход медленно отваливал от пристани, дети, Чарльз и я стояли на палубе.

Восхитительно было снова очутиться рядом с Чарльзом, но я испытывала какое-то странное отдаление от него. Груз страшных подозрений тяжким бременем лег мне на плечи. Ко всему прочему добавилась еще одна неприятность. В течение дня Эдвард Верритон дважды заходил проведать Кенди, и мне показалось, что в его поведении по отношению ко мне произошла какая-то перемена. Раз я поймала на себе его недоверчивый взгляд, и у меня мороз пробежал по коже. Наверное, он пытался понять, возбудили ли события сегодняшней ночи у меня какие-нибудь подозрения.

Пароход начинал казаться мне тюрьмой, хотя меня и утешало немного то, что мы выходим в море и жизнь возвращается в свою колею — снова завтраки, обеды и ужины в положенное время и за своим столиком, снова привычные занятия и развлечения.

Мы проплывали мимо романтичных берегов острова Капри; все были в замечательном настроении и казались очень довольными. Все, но не я.

— Джоанна перегрелась на солнце, — заметила Мэри.

— Нет, я люблю солнце, — ответила я.

— Тогда почему у тебя такой хмурый вид? — беспечно спросила она.

— Я… я надеюсь, это только вид.

Она рассмеялась. Мы с Чарльзом переглянулись; он улыбался. Но немного погодя он спросил тихо:

— Что, в самом деле, случилось, Джоанна?

— Ничего, — ответила я. — Все в порядке.

Но, разумеется, все было как раз не в порядке. Я была страшно напугана. Мне не давала покоя мысль о том, что я должна сделать вечером.

Я мало ела за ужином и поторопилась уложить детей в постель. К счастью, они были очень сонные и сами хотели поскорее лечь спать. По пути к ним в каюту мы встретили их отца и мать, они спускались вниз к ужину. Я вздохнула с облегчением, но поняла, что нужно действовать скорее.

Я уложила детей и пожелала им спокойной ночи. Потом оставила их и, сделав несколько шагов по коридору, оказалась у двери в каюту Верритонов. Сердце у меня ужасно билось, когда я закрыла за собой дверь и тихо заперла ее на задвижку. Так же тихо я заперла и дверь в смежную каюту.

Здесь все было приготовлено для отхода ко сну, и я решила, что никто не должен мне помешать. В первый раз за все это время мне было так страшно. Я стояла в центре большой каюты и озиралась вокруг. Куда же он мог деть куклу? Два небольших дорожных чемодана стояли рядом друг с другом с откинутыми крышками. Они были полупустые; никакой куклы в них не было.

Еще там стояли два шкафа — дверцы их, как мне показалось, открывались со страшным скрипом. В каждом на верхней полке лежал спасательный жилет. И тут сердце у меня екнуло, потому что во втором шкафу, рядом со спасательным жилетом и немного за ним, была небрежно засунута коробка, обернутая в коричневую бумагу. Она выглядела совершенно невинно. Наверное, ее положили так высоко, чтобы Кенди не смогла дотянуться.

Я встала на цыпочки и сняла ее. Оба конца свертка были только слегка прихвачены скотчем. Это была удача; окажись упаковка более надежной, я бы не знала, что делать. А так я с легкостью могла отлепить скотч и, похоже, не составляло труда приклеить его потом обратно. Я страшно боялась измять или разорвать коричневую бумагу. Поэтому я отнесла сверток, на ближнюю кровать и там сняла обертку. Внутри оказалась белая коробка — обычная коробка, в которых продают куклы. А в ней, завернутая в папиросную бумагу, лежала кукла.

Кукла для Кенди, чудесная кукла в пестром наряде. В широких юбках и с вьющимися волосами. В эти последние секунды я снова решила, что ошиблась. Что я все это выдумала.

Кукла никак не была закреплена в коробке, и я достала ее наружу. Под цветными верхними юбками оказалась довольно жесткая белая нижняя юбочка, а под ней — мне показалось, что я сейчас упаду в обморок. В глазах у меня потемнело, хотя в каюте было светло — я зажгла одну лампочку, когда входила. Все вокруг закружилось.

Потому что под белой нижней юбочкой к спине куклы что-то было привязано. Что-то круглое и жесткое, размером и формой напоминающее катушку с лентой для пишущей машинки. Оно было прикреплено там с помощью двух резиновых колечек.

Почти автоматически я сняла резинки с куклы и надела себе на запястье. Теперь я стояла там с этой штукой в руке.

Итак, все это правда. Королевский холм… жизненно важная информация — микрофильм, должно быть. Я ни малейшего представления не имела, какого размера бывают микрофильмы. Контейнер был туго завернут в коричневую бумагу и тщательно запечатан.

Я засунула его к себе в сумочку и потом, осторожно, положила куклу на место точно так, как она лежала раньше. Потом я снова завернула коробку в коричневую бумагу, сгибая ее по старым складкам, и прижала маленькие кусочки клейкой ленты с обоих концов. Чудо, но они приклеились.

Я положила сверток назад в шкаф и тихо закрыла дверцы. Потом отперла дверь в смежную комнату, погасила свет и вышла через другую дверь в коридор. Тишину нарушало только слабое гудение пароходных машин. Кажется, мы плыли очень медленно.

Я постояла еще секунду, испытывая тошноту и озноб. Эта штука в моей сумочке запросто могла оказаться атомной бомбой. Я чувствовала себя так, словно она сейчас взорвется. Разумеется, информация, которая в ней содержалась, была страшно важной, раз мистер Верритон рисковал подвергать опасности свою жизнь и жизни своей жены и детей, чтобы доставить ее.

Я не знала, что с ней делать. Я не знала, куда идти. Машинально я медленно побрела в сторону лестницы.