Опыт воображения. Разумная жизнь

ГЛАВА 18

— Она никак не могла понравиться, эта миссис Тревельян, — сказала Милли.

— А кто такая была миссис Тревельян?

Роуз и Милли, встретившись за чаем у Гунтерсов, вспоминали пасхальные каникулы 1926 года в связи с недавним открытием Мэбс и Таши — неважно, кем именно, подруги были близки, как сестры, — что маленькая портниха мадам Тарасова, которую посещали дамы из отеля „Марджолайн“ в ее обветшалой комнате над мясной лавкой, открыла свое дело в комнатах над антикварным магазином на Бошам-Плейс SW3.

— Конечно, сейчас она берет гораздо больше, чем тогда, — сказала Милли про мадам Тарасову, но девочки говорят, что ее работа того стоит.

— Я слышала, она переехала в Лондон. Одна из моих девочек, думаю, Долли, узнала от Феликса. А может, Энн — от него. Но скорее всего Долли, она больше всех интересуется нарядами. Да, Феликс сказал ей.

— А почему Феликс?.. — Милли подняла брови.

— Феликс в ту пору интересовался беженцами, и маленькая русская была одной из тех, у которой не было ничего, кроме паспорта Нансена, и он представил ее моему шурину, который занимался такими делами, когда она захотела ехать в Англию. Что-то вроде этого. Я не думаю, что он у нее что-то заказывал. — И Роуз весело рассмеялась.

Милли тоже.

— Конечно. Это миссис Тревельян заказывала платья. Я не вспоминала о ней многие годы, все то лето она шила и шила себе тряпки, чтобы повезти их в Индию. Она буквально монополизировала ту женщину. Никому из нас она не нравилась. Интересно, почему? Она ведь была хорошенькая, почти красивая.

— Слишком занятая мужем, да? В этом было что-то ненормальное. Она совсем не обращала внимания на ребенка. Вы, наверное, помните ту девочку, она оставила ее в отеле, когда вернулась обратно в Англию с мужем. И предполагалось, мы должны были присмотреть за ней. Я бы хотела еще пирожных, если можно. Я не изнуряю себя заботами о фигуре, как вы, Милли. — Роуз сделала знак официанту. — Ну съешьте эклеры. Они такие вкусные. Надо пригласить вас в Голландию, вы бы там немножко поправились.

— Нет, спасибо. Но, по-моему, мы мало что тогда сделали для девочки. Как ужасно, Роуз, меня это мучит до сих пор. Разве мы не могли? Никак не вспомню, сделали ли мы что-то вообще.

— Если мне не изменяет память, — сказала Роуз, изучая предложенные официантом пирожные, — она брала уроки у Тарасовой и, я думаю, платила за это, и разве она не учила итальянский? Что-то в этом роде. И была французская гувернантка, — Роуз указала на пирожное, — я вот это съем и вот то, спасибо. Я помню, ребенок не докучал, она всегда была при деле, выгуливала собак разных хозяев.

— Сейчас вспоминаю, я как-то спросила, не хочет ли она есть за нашим столом, — сказала Милли. — Но она отказалась. И даже не знаю, где и когда она ела. Ужасно быть такой стеснительной.

— Она, видимо, договорилась с прислугой. Дети в этом плане хорошо устраиваются.

— О, Роуз, я должна была что-то для нее сделать. Я чувствую себя виноватой.

— Жалеть о прошлом — бесполезное занятие, — сказала Роуз, впиваясь в пирожное.

„Ну и обжора, — подумала Милли. — Мне же платить за эти пирожные. Я же пригласила ее“.

Она удивлялась, почему ей симпатична Роуз, не может же быть только из-за того, что она подозревала Ангуса во флирте с ней в молодые годы, а может, он был влюблен в нее? Она чувствовала себя увереннее, когда изредка встречала Роуз, толстую, некрасивую, седую в свои пятьдесят. И такая же непривлекательная она была и в 1926 году, как и все ее пять дочерей, несмотря на их обаяние.

— Конечно, я очень беспокоилась о Космо, — призналась Милли, — который тогда возвращался в школу, и об Ангусе, он на машине ехал через Англию. Он действительно думал, что может произойти революция, волнения, и я только недавно узнала, что он вооружился тогда револьвером. Он был уверен, что ситуация очень серьезна. Он настоял, чтобы я осталась во Франции. Мэбс, конечно, уехала в свою школу в Париже, она ее тогда заканчивала, это вы помните, и произошла всеобщая забастовка.

— Я помню, она длилась дня два, — насмешливо сказала Роуз. — Милый Ангус, он такой романтик.

Милли подумала, что только романтизмом можно объяснить его увлечение Роуз. А может быть, ревность задним числом — такое же бесполезное чувство, как и вина при мысли о прошлом.

— А как Феликс? — спросила она, резко меняя тему.

— Еще не женат.

— А как за ним бегали девочки в те каникулы.

Роуз ухмыльнулась.

— Да, тогда был огромный выбор, и самые лучшие из всех — ваша миленькая Мэбс и ее подруга.

— Таши?

— Да.

— Он расстроил планы Космо и Хьюберта. Они были как раз в возрасте, когда мальчики…

— Испытывают физическое влечение, — сказала Роуз.

— Я бы не так выразилась. Я бы сказала, пробудились.

— Согласна, звучит лучше. А вы уверены, что не хотите еще пирожное? Возьмите мороженое.

— Нет, спасибо, — Милли наблюдала, как наслаждается Роуз, и неудивительно, что она такая толстенная. И все ее пять дочерей.

— Роуз, — сказала она, — а Феликс — сын вашего мужа Джефа?

Жуя, Роуз искоса взглянула на Милли, продолжая жевать, улыбнулась.

Осознав, что она такое спросила, Милли сделалась оранжево-розовой.

— Нет, — сказала Роуз, продолжая жевать. — Не его.

„Но она не собирается сказать, кто отец? Это же не может быть Ангус? Ангус такой крепкий, светловолосый, а Феликс изящный, с темными волосами. Что это, Боже, нашло на меня? Это же просто вырвалось. Вопрос зрел несколько лет. О Боже, а я даже и не пила“.

— Девочка Тревельянов обещала вырасти красавицей, — сказала Роуз, — прекрасные густые темные волосы, полные губы, томный, завлекающий взгляд и такие ресницы! Сколько ей было?

— Лет десять, — Милли с благодарностью переключилась на другую тему. — Ей сейчас, наверное, около пятнадцати. Скорее всего она еще учится. Если я не ошибаюсь, она тогда собиралась в школу.

— Я могу дать вам адрес девочки. Пригласите ее к себе на каникулы. Этакий жест доброты.

— Но… — Милли почувствовала ловушку и попыталась дать обратный ход.

— Ну, чтобы избавиться от комплекса вины за прошлое, — Роуз маленькими глоточками потягивала чай. — Вообще, поглядев на ее родителей, сразу задумаешься, кто отец. Оба светлые, а отец, мистер Тревельян, вообще почти альбинос, правда?

— Они так были поглощены друг другом, и мы удивлялись, что они вообще вылезали из постели. Они… Да ну, — засмеялась Милли, — вы и сами помните.

— Я помню. Элизабет даже подумала, что и во время того пикника они этим занимались. Сельский полицейский имел все основания арестовать их, а не обвинять бедного Фредди в непристойном виде, — и обе расхохотались, вспомнив растерянного Фредди Варда. Роуз вытерла губы носовым платком: — Я пошлю вам адрес девочки. Феликс навещал ее в школе года два назад, когда был в Англии. Он сводил ее на ленч и рассказывал, что она чересчур стеснительная, и за все время не произнесла ни слова, я спрошу у него адрес.

— Феликс?

— Он взял ее адрес у Тарасовой, они поддерживают контакт. Она в Англии, одна, без семьи, кажется.

— Великодушно с его стороны.

— А теперь будет великодушно и с вашей, — Роуз захлопнула сумку. — Она была влюблена в Космо и его друга Хьюберта и, само собой разумеется, — добавила она по-французски, — в Феликса.

— Влюблена? В десять лет! Смешно!

— Ну мне надо идти, — поднялась Роуз. — Передайте мою любовь Ангусу и детям. В следующий раз чай за мной. Я слышала, хороший чай у Рамплемейеров. — Она расцеловала Милли в обе щеки. — Я пошлю адрес.

— Я даже не помню, как ее зовут, — Милли сделала последнюю слабую попытку.

— О, вы должны, — сказала Роуз.

Наблюдая за удаляющейся Роуз, Милли сердито подумала: она наказала меня за мою бестактность, за ревность задним числом. „О черт, — подумала она, — проклятье, проклятье. — И попросила счет. Потом, спускаясь вниз к Пиккадилли, ухмыльнулась: — Если ей пятнадцать, она наверняка толстая и в прыщах, ужасный возраст — пятнадцать лет — для школьницы“, — и повеселела.

ГЛАВА 19

Когда директриса послала за ней и сказала, что ее заберет друг родителей барон такой-то, удивление Флоры было столь велико, что сердце сумасшедше подпрыгнуло — и так и повисло на несколько секунд. Она безмолвно и покорно кивнула, когда ей велели приготовиться, надеть выходной школьный костюм в одиннадцать тридцать в воскресенье. Ей разрешат не ходить в церковь, но вернуться она должна к шести. Директриса не показала ей письма Феликса, но ласково сообщила:

— Я рада, что у тебя есть хоть кто-то, кто сводит тебя куда-то. Этот друг твоих родителей, голландец, такой интересный, респектабельный мужчина. Ты его помнишь?

Она пробормотала, что да. Директриса повертела в руке конверт заинтересованно-разочарованно. Потом, вспоминая, Флора поняла, что конверт был обыкновенный, а женщина, видимо, хотела, чтобы с каким-то символом: у одной девочки был опекуном пэр, и тот писал своей подопечной из Палаты лордов, пользуясь бесплатной бумагой и бесплатной почтой. Его письма всегда клали поверх всех других в кабинете директрисы. Директриса заметила, что выход Флоры за пределы школы разнообразит ее жизнь, и Флора кивнула.

— Тебе будет о чем написать родителям.

Флора снова кивнула. Она с отвращением относилась к еженедельной обязанности писать письма.

В оставшиеся дни Флора выходила во двор или лежала без сна в общежитии, репетируя про себя, что и как она будет говорить Феликсу. Она рассмешит его рассказом об играх, в которые заставляют играть, о скучном принудительном посещении церкви, о необъяснимой радости девочек, получающих письма от родителей из Дели, Бомбея, Калькутты, Лахора, Пешевара, Хайдерабада или Симлы, о том, как они считают дни до отъезда домой на каникулы, или про то, как они безутешно рыдают, расставаясь друг с другом. Может, она тоже могла бы подружиться с кем-то в школе?

Потом она подумала, а может, рассказать ему о Пьетро, конюхе, с которым мать договорилась, что Флора будет все оставшиеся дни лета приходить к нему и говорить с ним и его сестрой по-итальянски, чтобы не забыть язык? „Нет, — подумала она, — Феликс может спросить, что на самом деле делал этот мужчина. Феликс не должен знать, как тот напугал меня, — решила она, — он был так похож на того, у которого Космо покупал револьвер, хотя он и не так сильно вонял, или то, что мать посылала ему деньги за мои визиты, а я там была всего раз. Если я не могла рассказать матери, насколько этот мужчина был отвратителен, то я не могу и Феликсу. Может, — подумала Флора, — я просто чувствую себя виноватой, что разрешала матери посылать деньги человеку ни за что“. А потом подумала, какой умный Феликс — он представился другом родителей. Во всех воспоминаниях о нем она не могла отыскать случая, когда бы он перекинулся с ее родителями хотя бы словом, ну, если не считать обычную вежливость. Интересно, долго ли он ее искал? Сердце Флоры переполнилось волнением, мечта, которую она лелеяла со времени поездки в Динар, сбывалась, она собиралась встретиться с Феликсом.

В субботу вечером она почувствовала, что простудилась. К воскресному утру у нее подскочила температура. Одетая, она ждала его в холле задолго до одиннадцати, он ведь мог приехать раньше. Она превратилась в сплошной комок нервов, ее то бросало в дрожь от лихорадки, то в жар. В одиннадцать сорок она отчаялась и подумала, что он не придет. Но когда Феликс появился в четверть первого, все ее носовые платки промокли насквозь, из носа текло, голова раскалывалась. Феликс оказался гораздо ниже ростом, чем она помнила. Он был аккуратно подстрижен, волосы гладко зачесаны, но его улыбку она вспомнила сразу.

— Поднимайся, — велел Феликс. Он приехал на машине, но не на той, что была в Динаре, та красная, открытая, двухместная. Сегодня он подкатил на черном авто. — Извини за опоздание, — сказал он, — не хватило времени.

Флора ответила, что неважно.

— Я думаю, мы с тобой поедем на ленч в пригород, там я знаю отель под холмами, а в нем ресторан. Как ты?

— Было бы прекрасно.

Ее миндалины распухли и глотать было больно. Феликс повел машину к подножию холма, вдоль аллеи.

— Могу себе представить, как вы здесь прогуливаетесь парами — виль-виль… — И ему стало смешно.

Флора хотела рассказать, как ненавидит она эти прогулки по бетонной дорожке возле сердитого моря, она хотела описать ему, как девочки бросали на мужчин критические оценивающие взгляды, пытаясь определить, кто они — джентльмены или нет. По одежде они определяли его или ее социальный статус. Хотела рассказать, как они играли в игру „сахиб“, сами себя награждая баллами за то, что видел: наивысший балл — за старый итонский галстук, или галстук члена бригады гвардейцев, или за редкостный пейзаж где-то далеко отсюда. Но теперь с забитым носом и саднящим горлом, она не думала, что Феликса рассмешат или заинтересуют ее рассказы о соученицах. Не сочтет ли он их пресными, какими она сама их считала.

— Тебе здесь нравится?

— Ненавижу.

— А другие девочки тебе нравятся? У тебя много подруг?

— Нет.

— Мои сестры весело жили в школе, их пять, и если что — они и без других могли обойтись. А с другой стороны, они очень общительные. Но мы у себя в стране учимся в дневных школах. Ах, — прервал он себя, — мы уже выехали из города. Красивое время года, правда?

— Да.

— Если слишком дует, закрой окно. А я люблю ветер.

Флора оставила окно как было, из-за простуды она не слышала ухом, обращенным к окну. Позже она будет воображать, какой запах осенних листьев, исходящий от дороги, она могла бы вдыхать.

Феликс молчал до самого отеля, где он собирался остановиться на ленч.

— У тебя ужасная простуда, — покачал он головой, когда они вышли из машины.

— Ничего, — сказала Флора.

— Я надеюсь, не подхвачу от тебя.

Флора промолчала.

— Ты хотела бы сразу поесть? — спросил Феликс. — Я — да. Я ужасно голодный. А школьники тоже всегда хотят есть. — Он вспомнил, как немногословна была Флора во Франции. „Мне следовало бы привести с собой кого-то, чтобы был третий“, — подумал он.

Они сели за стол у окна, из которого открывался пасторальный вид — волнистые холмы, овцы, щиплющие траву в отдалении. Официант накрыл колени Флоры салфеткой и предложил меню. Феликс заказал себе мартини и попросил карту вин.

— Рюмочка вина хороша для твоей простуды. А почему бы тебе не пойти в туалет и не высморкаться как следует перед едой? Возьми мой носовой платок, он сухой.

Флора взяла платок. В туалете она как следует высморкалась в бумажное полотенце. Казалось, поток из носа неистощим, она подумала, что если вдохнуть как следует, то может, этот поток уймется, и она сохранит платок Феликса. Когда Флора вернулась к столу, Феликс сообщил:

— Я заказал для нас обоих: жареный фазан, желе из красной смородины, брюссельская капуста и чипсы. Я начинаю с устриц. А ты как?

Флора покачала головой, отказываясь от первого блюда, помня его замечание насчет аппетита школьников, к тому же она никогда не ела устриц. Но когда Феликс предложил ей последнюю, оставшуюся, она взяла ее и подумала, что никогда в жизни не пробовала ничего вкуснее, и остро пожалела о потерянной возможности.

Феликс весело болтал за едой. Он рассказывал, что оставил университет и занялся бизнесом, его сестра Энн вышла замуж, Элизабет закончила диссертацию и теперь на раскопках в Малой Азии. Она помолвлена с парнем-археологом. Все три замужние сестры уже родили по одному-два ребенка, мать чувствует себя прекрасно.

— А как твои родители? — спросил он.

— Хорошо, — ответила Флора неуверенно.

— Они каждый год приезжают к тебе из Индии?

— Нет.

— Да, что-то такое я слышал. Ирена Тарасова рассказывала. Это она дала мне твой адрес. — (Так оно и было.) — Она счастлива в Лондоне. Я думаю, ты ей пишешь? Ей в Лондоне нравится больше, чем в Динаре. — (А что она делает в Лондоне. Почему она уехала из Динара? Сколько времени прошло с ее последнего письма? Шесть месяцев?) — Ты же знала, что она переехала в Лондон?

— Нет.

— Я думаю, что у нее просто не было времени тебе сообщить. Она разошлась с мужем, ты знаешь. А фазан хорош, правда?

— Да. — Флора медленно жевала фазана, думая об Алексисе: „Интересно, он все еще работает таксистом в Париже?“ — Я не знала об этом.

— Они жили каждый сам по себе, когда мы впервые встретились в Динаре. Так, немножко азартных игр.

— Он водил такси.

— Он до сих пор водит, — засмеялся Феликс. Флора шмыгнула, втягивая воздух через заложенный нос, и попыталась выдохнуть через рот, набитый фазаном. — Ты не пьешь вино. Тебе с твоей простудой оно полезно, — Феликс наблюдал за ней. Ирена сказала, найди время, своди ребенка куда-нибудь и расскажи мне про нее. Скажи ей, что я скоро напишу. — Ирена велела сказать тебе, что она скоро напишет.

— Он потрясающе играл в триктрак. — Флора все думала об Алексисе. — Поблагодарите ее, пожалуйста. — Она потянулась за рюмкой и чуть пригубила. Вино обожгло ее миндалины, но, попав внутрь, согрело.

— А сколько лет тебе сейчас?

— Четырнадцать. — Ей должно исполнится четырнадцать через шесть месяцев, ей шел четырнадцатый.

— Ты здорово выросла.

„По крайней мере на фут. У меня месячные. У меня уже там волосы — и под мышками“.

— Да, — сказала она.

— Почти четыре года прошло после Динара. — Феликс ковырял брюссельскую капусту и вилкой отправлял ее в рот. — Как быстро бежит время…

— Ползет. — Вино, немного успокоив, ударило в голову: — Время ползет. — И Флора снова отпила.

— А где ты проводишь каникулы? — Феликс доел последний кусок фазана и сложил нож и вилку вместе.

— Здесь, в школе. У всех детей родители в Индии. Если у тебя нет родственников, к кому можно поехать на каникулы, то каникулы — в школе. Это же домашняя школа. — Вино слегка развязало ей язык. — Они все время говорят про Индию, про то, сколько там слуг у их родителей. О поло. Тиграх. Танцах в клубе. Об отпуске в горах. О Симле. Кашмире. Они называют завтрак „чота хазри“, ленч — „тиффин“, они говорят, что Махатма Ганди превращает коренных жителей в коммунистов, индийцев называют туземцами. Они отличают, кто их отцы — политики, гражданские служащие, военные или полицейские. Они не могут дождаться, когда вернутся обратно и выйдут замуж.

— Ну это для них главное, — сказал Феликс, улыбаясь. — А для тебя разве нет? — Флора довольно успешно справилась с насморком, лицо раскраснелось от вина. („Я не должна превратиться в пьяную школьницу“.) — А ты разве не хочешь вырасти и вернуться в Индию к родителям?

— Да, они все должны.

— А ты не должна?

Флора покачала головой. Как объяснить Феликсу, который так предан матери и сестрам, что она, как огня, боится этого воссоединения.

— Может, и должна! — возвысила она голос.

— О! — Феликс испугался нотки отчаяния, вряд ли вызванной вином. — Ох. — И потом: — Ты хочешь пудинг?

— Нет, спасибо.

— Уверена?

— Да.

— Я бы съел еще сыра. У нас в Голландии нет вашего вкусного „стилтона“. — Феликс попросил официанта принести сырное ассорти.

Флора смотрела, как Феликс ел. Она чувствовала боль и тупость. Тайком она поглядела на часы. Хорошо бы сейчас забраться в постель, попросить у сестры-хозяйки аспирина. Феликс наполнил свою рюмку и вылил остатки вина в рюмку Флоры.

— Кстати, почти забыл: несколько дней я провел у Леев. Помнишь их?

— Космо?

— Да, он был и его друг Хьюберт. Помнишь, все еще называли его Бланко? До сих пор не знаю почему. Они оба в Оксфорде.

— Это от его фамилии Виндеатт-Уайт — Бланко, ну так, шутка.

— Да. — Простуда девочки не способствовала веселой беседе. „Не могу понять, — подумал он, — с чего я дал себя втянуть в это дело. Я мог бы уговорить Ирену поехать со мной“. — Сестра Космо Мэбс стала еще лучше, чем раньше. Помнишь ее?

— Да.

— Я свожу ее куда-нибудь на следующей неделе. Она хорошенькая была в Динаре, но немного назойлива и легкомысленна.

Флора допила остатки вина и вскинула голову. Если это и было какой-то анестезией ее миндалинам, то для носа — наоборот.

— Извините меня… — она встала.

— Конечно. — Феликс отодвинул ее стул. — Я пока попрошу счет. Мне надо было подумать о…

Он подумал, что прогуляться с ней по дюнам и закончить где-нибудь чаем со сливками — чересчур.

— Мой счет, — сказал он официанту. Да, видимо, память подвела его, поездка оказалась ошибкой.

В машине Флора продолжала молчать, все, чего ей хотелось, — вернуться и залезть в постель. В туалете она расстегнула рубашку, от вина ее кинуло в жар, и она обнаружила, что на груди сыпь. Она представила себе, как накроется простыней с головой, — и волна разочарования охватила ее. Когда машина, скрипнув тормозами, остановилась у школы, она выпалила:

— Спасибо, большое спасибо.

Феликс поймал ее за руку.

— Я кое-что вспомнил. У Леев мы говорили о Динаре, где встретились. Космо заявил, что ты была самая хорошенькая девочка.

— Космо?

— И Хьюберт согласился.

— Хьюберт?

— У нее были необыкновенные глаза, — позднее рассказывал кому-то Феликс. — И ужасный, отвратительный грипп, от которого она совершенно изнемогала, а может, и вино добавило, которым я угостил ее за ленчем. Я вообще удивлялся, что на меня нашло, почему вдруг решил вывезти ее куда-то, в конце концов — сколько других несчастных школьниц! Но потом, когда она расковалась и бросила на меня этот взгляд…

— Что?

— Этот взгляд стоил того, чтобы так провести день.

В изоляторе Флора дрожала, ее трясло, отовсюду текло, голова болела, тело горело. Сестра-хозяйка принесла ей горький лимонад.

— Что за глупая девочка, — упрекнула она. — Надеюсь, больше никто не простудится. Почему именно ты? Ты ведь никуда не ходишь, на выходные никуда не ездишь — и где подхватила корь?

— Я не знаю. Можно мне еще сухих носовых платков? — Она засунула подальше от глаз нетронутый платок Феликса.

— Сейчас, — сестра-хозяйка задернула занавеску. — Тебе нельзя читать, — заявила она, отбирая две книжки. — Корь сказывается на глазах. Завтра придет врач.

— А вы не можете дать мне мой секретер?

— И писать нельзя. Просто надо лежать в темноте, моя девочка.

— Ну я обещаю, я не буду писать.

— Когда освобожусь, я сейчас очень занята. — И она ушла ужинать.

Флора ощущала жар и холод сразу. „Я ненавижу эту женщину, — думала она, — я не ее девочка. Я хочу свой секретер“.

Открытка. В нем была открытка, вправленная в кожу, она вытеснила законных обитателей — Дениса и Виту, позировавших у фотографа. Все девочки держали фотографии родителей в запирающихся шкафчиках у кровати. Флора была исключением.

— А почему у тебя нет фото родителей, Флора?

— Я их лучше вижу мысленно. — „И их запах тоже“.

„Если бы я легла рядом с Феликсом, как та мраморная девушка, мне было бы прохладно“, — подумала она. Иногда она воображала, что лежит с Феликсом, иногда — с Бланко или Космо, которые держат ее в нежных объятиях. Влюбленная сразу в троих, она их меняла, их мраморные руки; понедельник — Феликс, вторник — Космо, среда — Бланко, сегодня воскресенье — очередь Феликса. Резко поднявшись, Флора вытащила подушку и подоткнула ее под спину. Но мраморный Феликс стал смешиваться с Феликсом, который ест устриц, дает носовой платок и уезжает от нее с облегчением.

Он и впрямь казался почувствовавшим облегчение. Флора высморкалась в нетронутый носовой платок и, скомкав его, бросила на линолеум.

Вернувшись после ужина, сестра-хозяйка сказал:

— Вот твой секретер. А что ты сделала с подушкой? Так не пойдет, моя девочка. Ты никогда не будешь чувствовать себя хорошо и не выздоровеешь, если не будешь соблюдать аккуратность. Посмотри на носовой платок на полу, не надо быть такой неряхой только потому, что у тебя корь. — Она выдернула подушку из-за спины Флоры. — Я налью тебе еще лимонада. Не хочешь в туалет? Лучше на горшок, в коридоре холодно. Поторапливайся, не могу же я стоять тут всю ночь.

— Пожалуйста, не стойте. (Прозвучало почти нагло.)

Флора скорчилась над горшком. Сестра-хозяйка расправила простыню и взбила подушку.

— Что ты делаешь? Разорвала мамину фотографию. У тебя, наверное, температура.

— Это не моя мама, но пока я с температурой, я могу и это.

Флора вырвала Дениса и Виту из рамки и оторвала Дениса по диагонали от Виты. Бросила на пол, где уже валялись обрывки открытки из музея Торвальдсена.

— Ты пожалеешь о том, что сделала, моя девочка, — сказала сестра-хозяйка. — Если бы ты не болела, я бы тебя заставила убирать.

— Я не пожалею, и я не ваша девочка.

— Согласна, — сказала сестра-хозяйка, наклонившись, собирая обрывки. — Ложись и спи.

— Одна?

— Что ты имеешь в виду — одна? — сестра-хозяйка подоткнула простыни. Флора промолчала. — Тогда спокойной ночи. Спи крепко.

Флора пинком скинула простыни, когда женщина вышла, хлопнув дверью.

Прислушиваясь к удаляющимся шагам сестры-хозяйки, Флора задыхалась от гнева и обиды. Никогда больше она не сможет вынуть эту открытку и вообразить себя той девушкой, которую так нежно ласкают. Если Феликс почувствовал облегчение, расставаясь с ней, само собой разумеется, те двое почувствовали бы себя так же. Она не может им больше верить, она не может больше думать о них. Она должна их выкинуть из головы. Эти дневные мечтания о Феликсе, Космо и Бланко, глупые и детские, — все равно что сосать палец или мочиться в постель, как маленькие дети, чьи родители только что уехали в Индию. Феликс, конечно, был очень хороший и очень добрый.

Но ей не нужна доброта.

Он скучал, жуя фазана и ковыряя вилкой в брюссельской капусте, и, казалось, почувствовал облегчение, уезжая.

— Ох, — Флора вскинулась и перевернулась. — Ах, — она ощутила себя совершенно несчастной и вспотела. Он сказал про Космо только потому, что подумал — я бесхарактерная. — Тряпка! — выкрикнула она громко в школьном изоляторе. — Тряпка! И ничего больше!

Наконец, заснув, она увидела кошмары, кричала, потому что в них сестра-хозяйка превратилась в мраморный бюст, у которого непостижимо выросли руки, душившие ее и трясшие, пока она не проснулась.

— Глупая, посмотри, что ты сотворила с постелью? Все перевернуто и все на полу. Ничего удивительного, что ты так дрожишь.

— Извините, сестра-хозяйка, я была…

— Я принесу тебе теплое питье. Доктор придет утром.

— А он мраморный?

— Что ты хочешь сказать — мраморный? Тебе приснилось, что ты живешь в мраморной усадьбе? — Она расправила простыню и одеяло.

— Мраморные руки…

— Не руки, усадьбы. Чтобы жила в мраморных дворцах, вот как это звучит. Не такая уж я необразованная, моя девочка.

— Я не ваша девочка.

ГЛАВА 20

Флора стояла на платформе с чемоданом у ног, крепко сжав в руке теннисную ракетку и книгу, которую она так и не дочитала в поезде. Маленькую станцию окружали поля и волнистые холмы. В письме, что лежало в сумочке, говорилось: „Выходи на остановке Коппермолт-Холт“. Это название было выведено большими черными буквами на белой пластинке, так что она просто подчинилась указаниям.

Поезд, доставивший ее, в ответ на свисток кондуктора шумно запыхтел и отошел. Кондуктор сунул флажок под мышку, отступил в вагон и захлопнул дверь. В дальнем конце платформы носильщик перекатывал маслобойку с солнечной стороны в тень. Поезд, уже уменьшившийся, громко завопил перед туннелем в скале. Платформа была длинная и пустая, день жаркий, и Флоре вдруг отчаянно захотелось все еще оставаться в поезде.

— Вот она! — в ворота, на которых было написано „Выход“, вбежала Мэбс. Она была в бледно-зеленом хлопчатобумажном платье, Флора видела быстрое движение ее ног, просвечивающих сквозь тонкую ткань юбки. За ней неспешно следовала фигура в розовом. Обе подошли и остановились возле Флоры.

— Так вот ты! Это же Флора, разве нет? — Мэбс раскраснелась. — Боже, как ты выросла! Смотри, Таш, она ростом с нас. Это все, что у тебя с собой? Путешествуешь налегке. Я видела, как ты выходила из поезда, когда подъехали к мосту, и стояла одна, такая заброшенная и несчастная, пока мы протискивались мимо сборщика билетов, и вот мы здесь. Бьюсь об заклад, тебе хочется все еще сидеть в поезде и никогда не выходить — или никогда в него не садиться? — Мэбс широко улыбнулась. Она была без шляпы, красивая, элегантная, уверенная в себе. — Ты ведь так и думала — лучше не выходить?

Флора почувствовала, что улыбается.

— Да, она думала, думала! — воскликнула Таши, тоже улыбаясь. — Могу понять, смотри, как она краснеет. Мы разыскали тебя, упрямая гостья. Мы вылечим твой норов, так ведь? Мы заставим ее радоваться, да, Мэбс? — Мэбс и Таши стояли и улыбались Флоре.

Носильщик, пройдя вперед, лениво подхватил чемодан Флоры.

— На заднее сиденье, мисс? — обратился он к Мэбс.

— Да, пожалуйста, — сказала Мэбс. — Доставай билет, Флора, мы отсюда не выйдем, пока ты не сдашь свой билет. Он ужасно строгий.

Флора шагала между Мэбс и Таши за носильщиком в конец платформы, потом — в станционный дворик. Она нащупала в кошельке шиллинг. Носильщик поставил чемодан на заднее сиденье открытого прогулочного автомобиля, Флора подала ему билет, он пробил его и вернул с усмешкой. Когда Флора приготовилась вынуть свой шиллинг, он спросил:

— А у вас есть перронные билеты, мисс и мисс?

— Какой вы строгий, какой ужасный. — Мэбс протянула ему шиллинг. — Нет, Флора, нет, я уже дала. Вы видели нас, мистер билетный сборщик, — сказала она.

— Тогда я не отдам ящик для генерала, который он ждет с этим поездом, — строго проговорил носильщик. — По четыре пенса с каждой.

— Какой вы противный, — Мэбс достала деньги, — ну вот, отец живьем снимет с меня кожу, если я не привезу его портвейн. Это он? — Мэбс махнула в сторону деревянного ящика. — Как мы его пристроим на заднее сиденье?

— А вот это убери, — Таши указала Флоре на шиллинг, который та все еще держала. — Одно из правил миссис Лей — гости не дают чаевых. — Потом, когда Флора с сомнением посмотрела на нее, добавила: — Это правда.

Флора стояла рядом с Таши, наблюдая за носильщиком, который возился с ящиком на заднем сиденье, а Мэбс перекладывала пакеты.

— Все в порядке, — сказала Мэбс, — мы усядемся на переднем. Залезайте, девочки. Слушай, Таш, погляди, какие у нее узкие бедра. Как же тебе повезло, Флора, с такой роскошной фигурой. Поехали. — Она включила зажигание, и машина тронулась. — С портвейном отца нельзя мчаться, все растрясется, он не в ячейках, просто в ящике.

— Пять лет прошло, да? Мы вчера вечером подсчитали. — Таши сидела боком, чтобы видеть Флору. — Я тебя сразу узнала. Клянусь, ты думала, что мы никогда никого не замечали, кроме самих себя, впрочем, это так и было, но тебя мы помнили. Мы видели, как ты все время наблюдала за нами, когда мы покупали шляпки в Сен-Мало или маленькие изящные ботиночки. Мы думали, что те шляпки, вроде колпаков, которые мы нахлобучивали почти на нос, такие модные…

— А ты знаешь, как мы тебя нашли? — спросила Мэбс. — Феликс рассказал матери, в какой ты школе. А он нашел тебя через Тарасову, она сказала, что переписывается с тобой. Ты знаешь, она сейчас в Лондоне. Шьет нам с Таши. Мы рассказали про нее всем нашим друзьям, она прелесть. Вот это платье она сшила. Тебе нравится? Нет, я не права. Феликс рассказал своей матери, а она рассказала моей. И моя мама пригласила тебя к нам. Я даже не могу передать, как мы все рады. А что ты подумала, когда получила письмо? Отец никак не может забыть тех лангустов, которых ты принесла на тот пикник, а Космо и Хьюберт в восторге от твоего приезда, сама увидишь. Мы теперь не называем Хьюберта Бланко, он учится в Оксфорде, но иногда зовем его лорд Фаунтлерой, ты тогда очень умно придумала. А ты видела мадам Тарасову после ее переезда в Лондон?

Флора покачала головой.

— Ну, ты должна. Она прямо умирает, как хочет тебя видеть, и все остальные тоже. Кстати, а ты привезла купальник? Когда мы все барахло довезем, то пойдем ко всем, они уже отправились на пикник к реке. Так жарко, поплаваем, ты же умеешь плавать?

— Да, — ответила Флора.

— Батюшки, да она разговаривает! — воскликнула Таши. — Мэбс, она произнесла слово. Отлично, Флора, это подвиг. — Таши и Мэбс расхохотались. — Разве не весело? — спросила Таши. — Ведь правда, Мэбс — трещотка?

Мэбс и Таши заговорили о молодых людях — Нигеле и Генри. Флора поняла, что девушки с ними помолвлены. Мэбс — с Нигелом, а Таши — с Генри. (Позднее она узнает, что это Нигел Фукс и Генри Марч.) Они говорили о платьях для приданого, несколько из них сошьет мадам Тарасова. Она увидит этих двоих, пообещала Таши. Они уже отправились купаться с Космо и Хьюбертом.

Оглушенная всей этой болтовней, Флора была бы рада помолчать, но Мэбс и Таши не позволили: они прерывали разговор о тряпках и задавали вопросы. Нравятся ли ей их кольца? Они вытянули руки, любуясь бриллиантом и сапфиром в гроздьях. Нравится ли ей школа? Счастлива ли она там? Впервые ли она уехала из школы на каникулы? Видела ли она еще раз Феликса? Нравится ли ей теннис? Ездит ли верхом? Любит ли танцевать по-прежнему? Они вспомнили, как она танцевала на пикнике. Так же ли она любит собак? Они помнили ту смешную собаку на пляже. Нравится ли ей их стрижка? Эта же лучше, чем та, что была у них пять лет назад? Элегантнее, чем та. Ее волосы — просто роскошные, такие густые, сказали они с завистью, и по сравнению с ними их волосы просто пакля. А узнала бы она их, если бы они ее не окликнули? Как она думает, узнает ли Космо и Хьюберта? А она сразу узнала Феликса, когда он приехал к ней? Вообще-то они сильно приревновали, когда услышали про это, но, конечно, в то время еще не было Нигела и Генри. Это несколько лет назад, ну, года два…

Они болтали, задавали вопросы, обменивались восторженными взглядами, а Флора отвечала „да“, „нет“. Она не знала, что за ужином, — накануне вечером, вспоминая, что она больше молчала, чем говорила, разве что-то односложное, кажется, Космо предложил соревнование — кто разговорит Флору. Таши и Мэбс поспорили, что они превратят ее в такую же болтушку, как сами. Генерал Лей сказал:

— Боже упаси. Двух более чем достаточно.

— Я насчитала восемь „да“ и три „нет“. Я считала! — закричала ликующе Таши.

— У нас будет вечеринка. Ты привезла вечернее платье? — спросила Мэбс.

— Нет! — закричала Флора. — Не привезла!

— Останови машину, — сказала Таши. — Она плачет.

Мэбс нажала на тормоз.

— Я не привезла вечернее платье. Мне оно никогда не было нужно. Я хочу уехать обратно в школу. Пожалуйста, отвезите меня на станцию! — вопила Флора. — Она чувствовала, что задыхается. Из носа и из глаз текло. Она страстно желала снова оказаться в школе. Как бы скучно и ужасно ни было в школе, там ей все знакомо.

Мэбс съехала с дороги и затянула ручной тормоз. Дорога уходила вперед, мягко извиваясь вдоль холмов, через поля, огороженные каменными стенами. В их расселинах росли папоротники и подушечки розовой и желтой заячьей капусты, а в траве на границе с дорогой — розовый лихнис и голубая скабиоза, и громко стрекотали кузнечики.

— Какая прекрасная возможность, Таши. Если ты нам разрешишь, Флора, мы предложили бы тебе платья. Ты можешь выбрать. Мы одного размера с тобой. Ты будешь такая красивая, если возьмешь платье или два, правда, Таши? — голос Мэбс звучал мягко.

— Точно, — сказала Таши. — Мы будем такими добрыми. — Голоса Мэбс и Таши на октаву снизились, теперь они говорили тихо, сидя сбоку от Флоры, их лица стали серьезными.

— Я не могу, — выговорила Флора сквозь стиснутые зубы, — наверное.

Она сидела, сжав руки на коленях, бесясь от того, что слезы шлепались со щек прямо на грудь.

— Ну конечно, тебе могут не понравиться наши платья, — сказала Таши. — Не каждый разделяет наш вкус.

— Ну, я не знаю, но можно что-то выбрать, — в голосе Мэбс звучала надежда, — что-то выдержит испытание.

У Флоры вырвался странный звук, нечто среднее между хрюканьем и иканием.

— Мэбс и я все время меняемся платьями, — сказала Таши, — так принято у друзей.

— А ты — наш друг, — разумно рассудила Мэбс…

— Нет, я не друг, — затрясла головой Флора.

— Тогда стань им с самого начала, — быстро нашлась Мэбс.

— Точно, — подхватила Таши. — Давай, попробуй.

— Ох, — Флора переводила взгляд с одной на другую.

— Я так бы хотела иметь твои глаза. — И Мэбс протянула ей платок.

— А я — ее нос или губы. — Таши взяла платок и промокнула щеки Флоре. — Дело в том, Мэбс, что в наших платьях она будет выглядеть гораздо лучше нас.

— Ну тут уж ничем не поможешь, — пожала плечами Мэбс. — Как-нибудь переживем, правда? — А потом добавила: — Я думаю, твоя мать — это проклятая Богом, самая эгоистичная, самая бездумная сука, которую я когда-нибудь видела.

— И я тоже, — вздохнула Таши, — не могу дождаться, когда что-нибудь ужасное, мерзкое случится с ней, с этой проклятой коровой.

— Вот, — выдохнули Мэбс и Таши. Их лица раскраснелись, и они казались гораздо моложе, чем на самом деле. Они сидели, уставившись на Флору, задержав дыхание, точно готовясь извиниться.

Вспоминая этот момент много лет спустя, Флора вспомнит и то чувство выхода из длинного одинокого темного тоннеля в атмосферу доброжелательного восхищения, но в тот самый миг, сидя на переднем сиденье машины перед пустынной деревенской дорогой между двумя девочками, все, что она могла сделать, — это разразиться радостным смехом.

ГЛАВА 21

В то время когда Флора в восторге примеряла платья Мэбс и Таши, Феликс был в Лондоне и лежал шезлонге в рабочей комнате Ирены Тарасовой на Бошам-Плейс. Был жаркий день, он снял туфли, пиджак повесил на спинку стула. Комнаты, в которые вела лестница в раннем викторианском стиле с перилами красного дерева, со ступеньками, покрытыми ковром зеленовато-голубого цвета, были приятно прохладными, с красивой мебелью. Новое помещение резко контрастировало с той маленькой душной комнаткой над лошадиной головой в Динаре. И задняя комната, где она работала, и передняя, обращенная к улице, где принимала клиентов — обе чистые, с белыми стенами, с занавесями в голубую с белым полоску, с которыми гармонировали чехлы на стуле, маленьком диване и креслах в примерочной. На низком столике стояла ваза с розами, на стуле лежал рулон желтого шелка.

В задней комнате Ирена, повернувшись спиной к свету, приметывала рукава к платью из тафты. Ткань скрипела, когда иголка протыкала ее, и шуршала, когда сквозь нее проходила нитка. Где-то на крыше ворковали невидимые голуби. Солнечные лучи косо падали в комнату через открытое окно, разноцветно расцвечивая рулоны шелков и бархата, разложенные на полках вдоль стены, выхватывали белые пряди в волосах Ирены. Сосредоточенно сжав губы с пучком булавок, Ирена шила.

— Я в Лондоне на три дня, — сказал Феликс в ответ на ее вопрос. — Меня пригласили, но это слишком тяжело — ехать на север на одну ночь. Тем более что мне не так уж интересно. Я уже был один раз. Девочки изменились, выросли, обе помолвлены, кстати, ты знала?

— Мм, — кивнула Ирена.

— А Космо? — произнесла она имя сквозь зажатые губами булавки.

Феликс не обратил внимания на вопрос о Космо.

— А этот шезлонг был еще в Динаре?

— Я купила его на Портобелло-роуд[10].

— Я думал, он удобнее. — И Феликс растянулся, выгнув спину. — А Алексис? Твой муж, он все еще в Париже?

Ирена кивнула, не отрывая глаз от работы.

— У меня дырка в носке, — и Феликс пристально осмотрел свою ногу.

Ирена вынула изо рта булавки.

— Немного позже я его починю. Если ты поедешь на вечеринку, ты увидишь там Флору Тревельян. Она сейчас у них.

— О?

— Твоя мать заставила миссис Лей пригласить ее. Мне рассказывали Мэбс и Таши. Я им шила платья. Ты собирался еще раз навестить ее в школе?

— Не-ет.

— Это что, был просто импульс?

— Да из этого ничего хорошего не вышло.

— Из рассказанного тобой я поняла, что она не слишком хорошо себя чувствовала.

— Ужасная простуда.

— Она мне писала. Кажется, эта простуда перешла в корь.

— Боже мой! Я ведь мог заразиться. У меня никогда не было кори! — в ужасе воскликнул Феликс.

— Дай носок.

Феликс наклонился и снял носок.

— Мои элегантные пальцы все время продырявливают носки. — Он передал его Ирене и снова откинулся на спинку, пристально осматривая свои ноги. „У меня очень белая кожа, — подумал он, — для мужчин с темными волосами“. Он выгнул подъем, восхищаясь проступившими голубыми венами. Солнечный свет, отражаясь от зеленой тафты платья, которое шила Ирена, падал на ножу, и его нога будто погружалась в воды Арктики.

— Тебе лучше носить желтые носки, — Ирена искала нитку подходящего цвета.

— Желтые? Ну это уже немного слишком, дорогая Ирена.

— Нарциссы чаще всего желтые, — Ирена натянула носок на кулак и приготовилась штопать.

Феликс встал и принялся ходить по комнате, осторожно ступая, чтобы не уколоться булавкой, которая могла оказаться в голубом ковре, и щупая ткани, драпирующие безголовые, безрукие, безногие портновские манекены, которые Ирена использовала для работы, проводил пальцами по холодному колесу швейной машинки. Потом встал у окна и уставился на торцы домов параллельной улицы.

— Не загораживай мне свет, — велела Ирена, продолжая штопать.

Феликс вернулся к шезлонгу.

— Они были забавными подростками пять лет назад. А в этой девочке что-то особенное.

— Любовь.

— Любовь? — Феликс сдвинул брови, нахмурился.

Игла Ирены замысловато двигалась по носку.

— Шелковые носки лучше всего, — сказала она. — Но они непрочные.

— А красивые офицеры и представители благородных слоев Санкт-Петербурга и Москвы носили шелковые носки?

— Ничего не знаю про их носки, — ответила Ирена серьезно. — Но я слышала, что король Георг носит из тонкой шерсти.

— Конечно, — кивнул Феликс, — она должна быть тонкой. Носки тут же рвутся, но какая разница королю? А откуда тебе известны такие очаровательные мелочи? — засмеялся он.

Ирена улыбнулась.

— Да так говорят, в конце концов, он — кузен убитого царя. А я надеюсь стать англичанкой. — Поскольку воспоминания пятилетней давности еще не улеглись, она сказала: — Ты, наверное, знаешь, что все девочки мечтали выйти за тебя замуж.

— Ах, — серьезно вздохнул Феликс, — брак. Моя мать беспрестанно намекает мне на это. Так хоть ты уж не начинай. В любом случае, мне прочили девиц Лей и Куэйл. Верно? — Конечно, вспомнил он, это Флора рассказала про отца Ирены, придворного портного. Он вспомнил малышку, которую держал за руку, а она скакала рядом с ним по улице. — А ты пишешь девочке Тревельян? — спросил он.

— Да, когда есть время. Может, раз в несколько месяцев.

— И у тебя нет времени?

Ирена пожала плечами.

— Меньше, чем у тебя. Она пишет мне о школе, об уроках шитья, и я с ужасом думаю, что за наряды может сшить бедный ребенок, на что это похоже. — Когда-нибудь, подумала Ирена, девочка может стать ее клиенткой, как Мэбс и Таши, и поэтому изредка написанное письмо — не только проявление доброты с ее стороны, но и какой-то вклад в будущий капитал. Так что она должна писать.

— Ты бы навестила ее, — сказал Феликс. — Я ведь это сделал.

— На это уйдет целый день, — Ирена уклонилась от прямого ответа.

„Да, Ирена так же эгоистична, как и я, — подумал Феликс, наблюдая за ней. — Но почему бы мне не свозить ее в то скучнейшее место на машине, не взять ребенка на ленч. С Иреной было бы веселее. — Он откинулся на спинку, расслабился. — Но сейчас Флора живет у Леев и нет вопроса“.

— Ей должно быть пятнадцать. Она вполне может подойти тебе через два-три года.

— Ах.

— Приданого нет, конечно, это недостаток, — Ирена кончила штопать. Она перерезала нитку, воткнула иголку в подушечку и вручила Феликсу носок. — Вот. И как настойчива твоя мать?

— Достаточно. Она действует систематически, безжалостно. Мне двадцать пять — подходящий возраст для брака.

— Ага.

— Спасибо. Прекрасная штопка. — Феликс надел носок. — Как бы я хотел вот так же уметь работать над собой, над своей природой. — Он взглянул на Ирену, та сидела и смотрела на руки, свободно лежавшие на коленях. — Наверное, очень приятно шить из таких красивых тканей. — Он взял кусок бархата, перебросил его через плечо и стал любоваться собственным отражением в большом зеркале на подвижной раме. „Интересно, — подумал он, — похож ли я на своего отца?“

Перехватив его взгляд в зеркале, Ирена сказала:

— Миссис Лей спросила твою мать, не Джеф ли твой отец. Они пили чай у Гунтерсов. Твоя мать сказала, что нет. Я ведь могу понять, о чем ты думаешь, — добавила она.

— Откуда? — он уставился на отражение Ирены в зеркале. — И как эта миссис Лей…

— Дело в том, что женщины иногда становятся очень доверительными со своими портнихами, как и парикмахершами, ну это вроде как разговаривать со своими животными. Англичанки все рассказывают своим собакам и очень много — портнихам. Миссис Лей была в ужасе от собственного вопроса. Она мне сказала: „Просто выскочило“. Очевидно, миссис Лей платила за чай, а твоя мать предлагала ей пирожные, как будто сама пригласила. Это мелочи, от которых вся неразбериха жизни.

— Да, — забавлялся Феликс. — Могу себе представить такую сцену. Ты поверишь, что моя мать ответила искренне? Или она хотела ее эпатировать?

— Если миссис Лей ее раздражала, она могла бы сказать правду, кто ее знает. Возможно, она не ожидала, что ей поверят. С другой стороны, хорошо известно, что от очень мужественных мужчин родятся только дочери. И твоя мать, видимо, действовала во благо, после рождения пятерых дочерей. Я знаю, что на святой Руси так поступали часто.

Феликс был заинтригован.

— И мужья потворствовали этому?

— Вполне возможно.

— Моя мать — мужественная женщина. И я хотел бы верить, что унаследовал это качество от нее.

— Ты унаследовал, мой дорогой. — Ирена говорила серьезно.

— Не знаю, не знаю. Я…

— Именно после такой оплошности миссис Лей твоя мать и предложила, и весьма настойчиво, чтобы миссис Лей пригласила Флору к себе.

— Ага.

— Я узнала это от Мэбс и Таши. Они были в восторге, они догадывались, что миссис Лей тешила себя мыслью, что девочка, должно быть, стала толстой и прыщавой, как все английские школьницы. И поэтому никакой угрозы для Космо представлять не будет.

— Нет, она не была ни толстая, ни прыщавая, когда я приглашал ее на ленч. Но все очарование буквально утонуло в соплях.

— Ты отвратителен. Иди. Я должна рассчитать выкройки для некоторых новых клиенток, толстых школьниц, превратившихся в гренадерш. Посмотри-ка, у этой почти шесть футов роста, бедра сорок восемь дюймов, а бюст — тридцать два. — Ирена похлопала рукой по блокноту. — Так немодно.

— Приезжай в Голландию, где толстеют от самого воздуха. Но ты, должно быть, уже знаешь, ты же шьешь на моих сестер.

— Через год-два. Министерство внутренних дел работает, как улитка, но обещание британского гражданства придает мне терпение.

— Да, все бюрократы одинаковы. Уже поздно, Ирена, почему бы тебе не кончить работу и не пойти со мной поужинать? Мы могли бы продолжить разговор о Динаре и девочке, пошли. Пошли с нами.

— Спасибо. Меня не интересует ужин на троих.

— Да он не будет против, — сказал Феликс.

— Не будет?

— Ну ладно, может быть, — неуверенно проговорил Феликс. — Ну пошли. Мы можем поговорить обо мне. Я пришел навестить тебя, побеседовать с тобой, о тебе. И ты тоже…

— Конечно.

— А мы потратили весь день, болтая о девочках, не заслуживающих особого внимания…

— Не о заслуживающем внимания трио.

— Ох, — вздохнул Феликс.

— Уходи, Феликс. Мне надо работать. Я должна придумать фасон для мисс Хиппсли-Смит, у которой бюст тридцать один дюйм и бедра — сорок шесть. Она хочет бальное платье, эта экзальтированная бедняжка. Уходи. Ты меня отвлекаешь. Она придет завтра на примерку, а я еще не начинала.

— Ирена, мне нужна помощь, пожалуйста.

— Да?

Что за страх в его голосе?

Стоя спиной к свету, Феликс в отчаянии поднял руки, потом уронил их и закричал:

— И девушек я люблю!

Она быстро ответила:

— Да, я знаю. — Затем, перехватив его взгляд, расхохоталась, вспомнив, как пять лет назад они сидели, сняв обувь, и их туфли стояли рядышком на полу в ее комнате над мясной лавкой на Рю-де Тур в Динаре. — Она была так невинна, — сказала она, хихикая, — а ты такой умный. Ну теперь уже уходи. Ты и так заставил его долго ждать. Еще протянешь — и он совсем скиснет.

— Хорошо. — Успокоившись, Феликс влез в пальто, наклонился, поцеловал ее в обе щеки:

— Значит, я должен бороться со своей амбивалентностью сам?

— Научись сам быть бисексуальным. — Она подтолкнула его к двери. — Как хорошо, что мы, иностранцы, говорим по-английски. — Она слегка подтолкнула его кончиками пальцев и подождала, прислушиваясь к его стихавшим шагам, пока не хлопнула уличная дверь.

ГЛАВА 22

— Я думаю, заплыли уже слишком далеко, — повернувшись к другу, сказал Космо. — Готов сдаваться?

— Да, конечно. — Хьюберт поплыл за Космо к берегу. — И часто ты так?

— Никогда не заплывал так далеко вверх по реке. — Космо подтянулся, чтобы вылезти из воды, и, тяжело дыша, рухнул на траву.

— Я хотел узнать, — сказал он, — как далеко мы заплывем, прежде чем ты сдашься. Но мои ноги уже все. Дрожат.

— Мои тоже. — Хьюберт растянулся рядом с другом. — А сердце у меня прямо бум-бум-бум. О, любимая Англия, горячее солнце, ласковая вода, кстати, удивительно теплая, мягкая трава и стрекот кузнечиков, ну прямо рай.

— Но такое случается не часто.

— Тем более прекрасно, когда это случается. — Хьюберт закрыл глаза и вдыхал сельский аромат. — Вообще-то, это было хорошее испытание, — пробормотал он. — Течение обманчиво.

— Дело в глубине реки. Когда мы поплывем обратно, течение само нас понесет вниз.

— О, это прекрасно. — Хьюберт, растянувшись, слушал стрекот кузнечиков, стук дятла поблизости. — Надо не забыть наши плавки, когда пойдем обратно. Не можем же мы шокировать гостей твоей матери.

— Да, не годится. — Загородив глаза от солнца, Космо кивнул и прошелся рукой по своему голому телу, стряхивая капли воды. — А плавать можно только так. — Они оставили свои плавки дальше, вниз по течению.

— Хорошо побыть хоть немного одним. А как твой будущий зять?

— Хм, да, Мэбс для него подходящая партнерша.

— А тебе он нравится?

— Ну, он таков, каким его воспитали.

Хьюберт протянул:

— А-а, — и, не открывая глаз, добавил: — А она любит Нигела?

— Предполагается, да. А что? Не похоже?

— Ну, как сказать, не совсем.

— О?

— Может, я, конечно, ошибаюсь.

— Надеюсь, Бланко.

— Зови меня Хьюберт.

— А что ты имеешь в виду под „не совсем“, Хьюберт?

Космо поднялся на локте.

— Я вообще-то всегда придерживаюсь мнения, что аппетит приходит во время еды.

— О чем ты? — он посмотрел вниз на друга.

— Ну, она такая сексуальная штучка.

— А Нигел нет?

— Ну, если он и да, то хорошо скрывает.

— А почему ты думаешь, что Мэбс…

— Я танцевал с ней.

— Ну и я танцевал.

— Ну ты же брат.

— Конечно, я брат. Но и тебя она знает давным-давно, и ты ей вроде брата. О чем ты, Хьюберт?

Космо с интересом уставился на друга. В чем сомнение?

Хьюберт, притворяясь, что спит, отвернулся, плотно закрыв глаза и решив, что он причинит боль, если скажет Космо, что, танцуя с ним вчера вечером, она как бы нечаянно, случайно заблудившись, любопытными пальцами провела по его ширинке. И позабавилась, когда он отшвырнул ее руку. Он лег на бок, совсем отвернулся от Космо. Тот посмотрел на спину Хьюберта и увидел, как слепень пристроился на мокрую кожу, подождал, потом прихлопнул.

— Убил.

— Ну ты даешь, — Хьюберт повернулся.

— Он укусил тебя. Видишь — кровь и раздавленный слепень. — Он вытер руку о траву.

— Так в чем сомнение?

Хьюберт, открыв глаза, сказал:

— Тут не совсем уж такой рай, в конце концов. — И добавил: — Я танцевал и с Таши. Она не так сексуально-ритмична, как твоя сестра. — Он сказал в надежде, что Космо, который по натуре доверчивее его самого, не заметит обмана. Он сел, подтянув колени, и огляделся.

— Хорошие коровы, — сказал он, наблюдая за животными, величественно жующими, плавно двигающимися по высокой траве на другой стороне реки, медленно спускаясь вниз на водопой.

— Я думаю, Таши хорошая, легкая на ногу, — Космо тоже наблюдал за коровами, за их грузными движениями. — Я думаю, и Нигелу, и Генри повезло.

— Я тоже так думаю, — кивнул Хьюберт. — Они хорошие ребята, с хорошим будущим, хорошими домами в деревнях, которые унаследуют, с деньгами. Подходящие. — Он произнес это слово с такой интонацией, что Космо расхохотался вместе с ним, но со странным чувством, будто он каким-то неведомым образом предает кого-то или что-то.

— Ты и сам скоро будешь в Пенгапахе.

— Я не думаю, что мне удастся, — сказал Хьюберт, притворяясь, будто попался на удочку. — Эти помещичьи имения представляют собой обычный дом, разве нет? — уклонился он, не желая высказать своего мнения, что сестра друга скорее всего выходит замуж из-за денег или ставит на первое место земные сокровища Нигела, а не любовь. — А не вернуться ли нам? Не встретили ли Мэбс и Таши Флору на станции? И почему они не разрешили нам поехать встречать?

— Им хотелось быть самыми первыми, кто увидит, какой она стала. — Космо передразнил, как они сказали „самыми первыми“ возбужденно-восторженно. — А подходящий ли она объект, чтобы ею заняться?

Теперь Хьюберт в изумлении воскликнул:

— О!

— Да, люди должны подходить, — сказал Космо, как Мэбс и Таши.

„Особенно Мэбс и Таши“, — подумал Хьюберт.

— Давай, вернемся, — Космо встал и нырнул в воду.

Коровы, стоявшие по колено в грязи, испуганно убежали. Космо стряхнул воду с волос, проплыл немного, потом Хьюберт догнал его.

— Ты, может, этого и не понимаешь, — сказал он, когда течение подхватило и понесло, — но Мэбс и Таши воспитывались так, чтобы быть подходящими друзьями, чтобы заводить дружбу с подходящими ребятами. И что делать с неподходящими ребятами или мужчинами брачного возраста, они не знают.

— Ты уверен?

Хьюберт плыл рядом с другом, вспоминая бегающие пальцы, и подумал, что он мог бы взять на себя роль неподходящего.

— А как ты думаешь, они уже спали с Нигелом и Генри? Ну, пытались?

— О нет, нет. Они ничего про это даже и не знают. Только не эти две. Нет.

— На самом деле?

— Я полагаю, они очень интересуются, во всяком случае, я так думаю, но они, как и мы, невинны.

— Я помню, каким страстным жаром ты был полон в наши прыщавые отроческие годы…

— Конечно, я ужасно интересовался. И интересуюсь до сих пор. Но с кого начать, мне пока совсем не нравятся те, что появляются.

— Ну, не спеши, — сказал Хьюберт. — Оксфорд способствует сдержанности насчет девочек, это в школе возникает предрасположенность, сам знаешь к чему. К мальчикам.

— Я мальчиков не люблю.

— Я тоже, — сказал Хьюберт. — Слушай, а не оставили мы свои купальники вон за тем камнем? — Медленно гребя к берегу, Хьюберт с сожалением подумал о своем недавнем опыте в сексе: этот эксперимент ему дорого обошелся. Он не узнал ничего, чего бы уже не знал, а потерял что-то, чего не вернуть. Наблюдая за Космо, проворно взбирающимся вверх по берегу, он почувствовал острую зависть к неопытности друга. — Я было подумал, — сказал он, — что ты уже все про это знаешь.

— О чем? — спросил Космо, продолжая искать плавки, — а… вот они.

— О девочках, о женщинах, ты же обычно говоришь, что не можешь ждать. — Хьюберт натянул трусы, которые передал ему Космо.

— Проблема в том, что девочки как раз могут ждать. Девочки, которые меня привлекают — великие ожидательницы. Поцелуи — да. Но что-то большее — ничего подобного. Магазин закрыт.

— Подходящие девочки, — пробормотал Хьюберт и вспомнил Мэбс. — Так ты действительно веришь, что…

— Слушай. — Космо поднял руку. За поворотом реки плескалась вода, раздавались девичьи голоса и мужской смех. Космо рывком натянул трусы. — Давай, подкрадемся к ним. — Он вошел обратно в воду, за ним Хьюберт, и, держась ближе к берегу, они поплыли к излучине. В большом омуте плавали Мэбс и Таши. Мэбс в красном купальнике, Таши — в голубом, обе в белых шапочках. Обе подзуживали Нигела и Генри веселым криками, а те на другом берегу обсуждали, можно ли влезть на ветку дерева и нырнуть прямо оттуда.

— Ничего не стоит, если умеешь. — Космо стоял в воде, переступая с ноги на ногу. — Генри сумел.

Они следили, как двое мужчин забрались на дерево и нерешительно шли по ветке. Нигел, никак не скажешь, что ловко, неуклюже нырнул. Генри — следом за ним, и очень аккуратно.

— Эффектно! — закричала Мэбс. — Еще раз!

Хьюберт схватил Космо за руку, показывая на что-то.

Над ними на берегу раздевалась Флора.

— Флора, давай сюда! Так здорово! Поторапливайся! — кричала Мэбс.

Флора сняла платье и стояла спиной к Космо и Хьюберту в одних панталонах. Она держала конец большого полотенца, защищаясь от взглядов купальщиков, сняла панталоны, окружив себя полотенцем. Потом натянула купальник. Она делала все это медленно, не переставая наблюдать за дурачащимися купальщиками. А потом опустила полотенце, завязала сзади волосы и, сделав три шага, нырнула. Космо и Феликс наконец выдохнули.

— Лучше немного подождать, — сказал Космо. — Она может догадаться, что мы ее видели.

Хьюберт, припав к берегу, кивнул.

ГЛАВА 23

Флоре было спокойно сидеть в конце длинного обеденного стола у Леев, есть что предложат, наблюдать за соседями, определять, какой вилкой или ножом пользоваться. Она сразу почувствовала облегчение, обнаружив, что порядок мало чем отличается от того, что за обедом у родителей в Индии. Она сидела между Нигелом и Генри, они говорили друг с другом, перегнувшись через нее, или с Мэбс и Таши, сидевшим по бокам от них, и их необремененность хорошими манерами избавляла ее от необходимости говорить. Она надеялась, что за ужином не испортит платье Мэбс и не схлестнется взглядом с Космо и Хьюбертом, сидевшими напротив. Ее вполне устраивало остаться незамеченной и прийти в себя после напора Мэбс и Таши, встретивших ее на станции.

В Индии она старалась держаться подальше от родителей и жила со слугами, в Италии и Франции ей было скучно с гувернантками, последние пять лет в школе были вообще бесполезны, поскольку она проводила время с людьми, которые ей абсолютно не нравились. Она ничего не знала о внешнем мире, и очень краткое знакомство с семейной жизнью в Динаре выветрилось из памяти, и она не готова была встретиться в реальной жизни с людьми, о которых мечтала, и была удивлена их любовным и доброжелательным отношением друг к другу и к ней, а также той непринужденностью, с которой они включили ее в свой круг.

Потягивая маленькими глотками вино, она старательно пыталась не смотреть через стол, чтобы не встретиться глазами с Космо и Хьюбертом, боясь, что, если такое произойдет, она покраснеет или смутится. Хотя она и знала, что встретится с Космо и, возможно, Хьюбертом, оказаться лицом к лицу с ними было неожиданностью. После того как она нырнула второй раз, они схватили ее, проплыв под водой излучину и неожиданно вынырнув так, что она оказалась зажатой между ними.

— Моя добыча! — Космо сказал это или Хьюберт? — Она моя! — Флора не знала, но их тяжелые тела придавили ее в воде и испугали интимной близостью, они возбуждали, когда ее бедра или груди касались их. Космо поцеловал ее в губы, когда она открыла рот, чтобы закричать, а Хьюберт — в шею, ударившись зубами. Флора надеялась, вспоминая за ужином купание на реке, что они не заметили ее первую реакцию, когда ей тоже хотелось поцеловать их, но вместо этого она бешено забилась, освобождаясь.

Приплыв к берегу, Флора догнала Мэбс и Таши, они достали термосы, приготовили сандвичи для пикника. Жуя сандвич и запивая чаем, она заметила, как изменились Космо и Хьюберт. Феликс ей показался ниже ростом, когда он пригласил ее на ленч, а Космо и Хьюберт из мальчиков превратились в мужчин, стали крупнее. Нос Хьюберта довлел над всем. Его брови почти срослись и в сочетании с черными глазами придавали ему зловещий вид. Лицо Космо стало тоньше, волосы — более жесткими, на подбородке пробивалась щетина, она почувствовала ее, когда он целовался, и рот стал строже. „Ничего особенного они не имели в виду, — решила Флора, прислушиваясь к их разговору. — Они вели себя просто в духе всеобщей атмосферы доброжелательности и веселья такого красивого места“.

С момента, когда Мэбс и Таши встретили ее на станции, налетев, точно ураган, она встречала здесь только дружелюбие. Если девочки буквально ошеломили ее своим проявлением доброты, то и встреча с хозяевами явилась сюрпризом. Милли, целуя, воскликнула:

— Дорогая моя! Ты стала такой хорошенькой! — она произнесла это так, как будто испытывала неземное наслаждение, и передала ее на попечение улыбающейся горничной Молли. Молли отвела ее в комнату, распаковала чемодан, приготовила ванну, а после того как Флора вернулась с реки, помогла переодеться, причесала ее и отправила вниз в гостиную.

Ангус, сильно поседевший, вышел навстречу с явным удовольствием, раздувая усы, и напомнил ей о лангустах на пикнике, поинтересовался родителями, представил гостям, имен которых она не могла вспомнить, кроме очень худенькой мисс Грин.

— Это мисс Грин. — Он предложил шерри, Флора отказалась, но почувствовала себя так легко, что спокойно могла наблюдать за появлением других гостей, которых встречали очень добродушно и Ангус, и Милли.

Это был большой прием — девять обитателей дома и одиннадцать, приехавших на ужин.

— Я думаю, тебе понравится игра в сардины или в убийцу, поиграешь после обеда, эти игры, кажется, сейчас самые модные, — сказала Милли. — А может, все захотят танцевать. Ангус не против того, что молодежь делает, если это не слишком шумно. В гостиной мы ничего такого не позволяем, здесь — граница. Если хочешь избежать чего-то, знай, что есть такое место. Но я думаю, ты не захочешь. Хотя…

„Она как будто не со мной говорила, — думала Флора. Дворецкий объявил ужин. — Милли смотрела поверх моей головы“. Она еще никогда не играла в убийцу или сардины, но в школе девочки говорили про эти игры. Впервые она оказалась в гостях в загородном доме, и контраст со школой и ее обитателями опьянял. Она не хотела ничего пропустить. А за ужином чутко прислушивалась к разговорам.

Мэбс и Таши дружески поддразнивали Нигела и Генри, за столом обсуждали фермерские дела, дискутировали о судебных порядках. Какой-то гость сказал:

— Отчет в „Таймс“ прекрасен, и я думаю, он совершенно честный. Кто-нибудь знает автора? Надо последить за этими журналистами, никто не знает…

— А ты читаешь газеты? — Нигел вдруг вспомнил о хороших манерах и внимательно-ласково повернулся к своей соседке Флоре. — Ты вообще следишь за тем, что происходит?

Флора сказала:

— Мы в школе не читаем газет. У нас бывает что-то вроде „Текущих событий“, но это так скучно, что я никогда не слушаю.

— Но, я думаю, за каникулы ты наверстаешь упущенное, — добродушно сказал Нигел.

— А я провожу каникулы в школе.

Нигел попал в затруднительное положение.

— О? — Флора почувствовала, что ей следовало бы извиниться за эту весьма эксцентричную выходку, но Нигел опередил ее: — Тогда один из способов это обойти — самой покупать газету. Когда я учился в Итоне, я читал „Таймс“ и никогда не выглядел глупо в каникулы.

Флора пожала плечами:

— Да, я себя чувствую глупо.

Нигел признался:

— Вообще-то мой главный интерес — скачки. Слушай, а что такое там происходит? — Флора проследила взглядом за Нигелом, во главу стола. Ангус Лей все свое внимание сосредоточивал на леди справа. А сейчас он обратился к мисс Грин, что слева. Мисс Грин, как и Флора, надеялась промолчать весь ужин, она заикалась, была незамужем, но далеко не глупа. Она дружила с Вардами и гостила у них.

Когда перед ужином ее представляли Хьюберту, Флора слышала, как она сказала:

— Ф-фредди с-сказал, что я должна с-сидеть рядом с нашим хозяином. О ч-чем я буду г-говорить с ним? Ты можешь мне п-предложить тему? В-вообще ненавижу все эти разговоры.

— Попытайтесь поднять тему Лиги Наций или Стэнли Болдуина, — посоветовал Хьюберт. — Обычно это производит приятное впечатление.

Сейчас наступила полная тишина, как в середине ветреной ночи перед настоящей бурей. Мисс Грин, воспользовавшись советом Хьюберта, взглянула на хозяина.

Флора почувствовала, что сейчас никто не будет смотреть в ее сторону, и наконец рискнула поднять глаза. Все обедающие затихли. Напротив сидел Хьюберт с вежливым видом. За стулом хозяина стоял дворецкий, обратив глаза к потолку, а генерал Лей с пылающим лицом вопрошал:

— Что-о? — и смотрел на мисс Грин, которая почти неслышным, невнятным голосом повторяла:

— Н-неужели, г-генерал Лей, вы не считаете, что Л-лига Н-наций это хорошо? И ч-что вы д-думаете об отношении к ней Болдуина?

— Это клуб французов и восточных коммунистов, — громко заявил Ангус. — И от нее ничего хорошего ждать не приходится. Она способна только ввергнуть всех в катастрофу. А этот Болдуин притворяется, что он с нею, а сам втайне презирает ее. Я презираю ее открыто. Лига так называемых Наций — международная мафия с дурной репутацией, в ней сошлись завсегдатаи дансингов и коммунисты, которых содержат за чей-то счет. И кто собирается платить по счету за всю эту чушь и надувательство, мисс Грин? Скажите мне?

— Ангус, дорогой, — обратилась Милли со своего места, которое было в середине стола, рядом с Фредди Вардом, — пожалуйста.

— Британские налогоплательщики платят. Вы и я. — Ангус не обращал внимания на жену. — Я думаю, вы платите налоги, мисс Грин?

— Конечно, — кивнула та.

— Тогда, мисс Грин, или вы в ответе за то, что эти невыносимые большевики-иностранцы строят Дворцы мира в Женеве на ваши деньги, или никогда больше не приходите в мой дом.

— Я не приду, — тихо проговорила мисс Грин.

— Ангус! Извинись! — голос Милли перекрыл шум бури. — Немедленно!

— Я извиняюсь, — сказал Ангус неизвиняющимся тоном.

— Ты ведь знаешь, это кто-то из детей выставил ее на это, посмотри на их лица! — кричала Милли. — Мисс Грин — наша гостья, ты ее оскорбил, это злая шутка, дорогой.

Ангус посмотрел на жену.

— Кто-то из детей? Я думал, они уже достаточно взрослые. Они что — большевики? Все большевики выйдите отсюда!

Космо и Хьюберт оттолкнули свои стулья и поднялись. Мэбс, Таши, Генри, Нигел и Флора тоже встали. Девушка, сидящая между Космо и Хьюбертом, смутилась. Дворецкий дал сигнал горничной открыть дверь.

— А вы слышали об Адольфе Гитлере? — на этот раз мисс Грин не заикалась.

— Нет. А он тоже из Лиги Наций? — подозрительно спросил Ангус.

— Нет. Он немец.

— Тогда расскажите мне об этом разумном парне. О, возвращайтесь все, не смешите! — закричал Ангус вслед удаляющейся молодежи. А потом повернулся к мисс Грин. — Вы должны простить меня, мисс Грин.

— Какой спектакль! — восхитилась девушка между Космо и Хьюбертом, когда они снова уселись на свои места.

Хьюберт перехватил взгляд Флоры и улыбнулся. Нигел и Генри наклонились к ней.

— А что ты думаешь о Лиге Наций, Флора?

Но Флора отвечала улыбкой Хьюберту и вспоминала встречу на реке.

— А этот малый, Гитлер, из того сорта парней, о котором мы еще услышим? — выспрашивал Ангус у мисс Грин.

— Вполне возможно, — ответила мисс Грин.

ГЛАВА 24

— Ну как, ты уже почувствовала атмосферу Коппермолта? — Мэбс и Флора лежали под кроватью на четырех ножках. Молодежь выбрала игру в сардины, пока старшие засели за бридж. Мэбс легла поудобнее. — Ложись между мной и наружной стороной, если Нигел найдет нас, он не сможет… — дальше Флора не расслышала.

— Что? — прошептала она.

— Да он немного недотепа, вот и все. Ну, а теперь, давай, расскажи мне, что…

— Как же платье… — Флора сомневалась, устроиться ли ей рядом с Мэбс.

— Не обращай внимания на платье. Тише.

Флора легла, как ей велели.

Кто-то, в темноте невозможно понять кто, открыл дверь, крадучись прошел по комнате, бормоча:

— Нет, здесь нету, — и снова закрыл дверь.

Флора расслабилась.

— Ну, я спрашивала тебя о первых впечатлениях, — снова начала Мэбс. — Какие они?

— О, любовь, доброта, доброжелательность, щедрость, все такие…

— Кто это? — подпрыгнула Мэбс. Кто-то рассмеялся.

— Всего-навсего я. Я был за занавеской. Двигайся, Мэбс. — Хьюберт прополз по ногам Флоры и лег рядом с Мэбс. — А кто тут у тебя? — Он протянул руку через Мэбс и нащупал голову Флоры, прошелся пальцами по волосам. — Я думаю, это Флора.

— Конечно. И заткнись, Хьюберт! Флора, продолжай. Все такие — какие? Какие мы, кроме того, что любящие, добрые, доброжелательные, щедрые? Продолжай.

— Ну вот отец твой за обедом…

— Я так и подумал, что вы здесь, — Космо отогнул подзор кровати и втиснулся к ним. — Я же не выходил отсюда, когда закрыл дверь.

— Хитрая бестия, — сказала Мэбс. — Это же мошенничество.

— Я бы ушел, но вы начали разговаривать. Двигайся, — он толкнул Хьюберта. — Давай, Флора, выкладывай первые впечатления. Что ты собиралась сказать об отце?

— Говори, — велела Мэбс, — говори.

Флора нерешительно произнесла:

— Он казался таким… ммм… сердитым на Лигу Наций, ну и то, как он взорвался.

— Хьюберт, ну ты получишь от мамы, — сердито проворчала Мэбс. — Она и так беспокоится о его давлении, иностранцы — красная тряпка для отца.

— Так я уже извинился. Я выразил соответствующее случаю раскаяние. Мисс Грин — кто она, кстати, — смотрела недоверчиво.

Смутившись, Флора сказала:

— Но…

— Иностранцы, — вступил в беседу Космо, — это люди, с которыми надо бороться. Всякие союзы иностранцев не входят в реестр отца. Он их не любит и не питает никаких добрых чувств к ним. — Космо взял Флору за шею и притянул ее голову к себе на плечо. — Он к ним добр только в редких исключениях, но даже и тогда подозревает, что они запятнали…

— Я понимаю, что на нее произвел впечатление папин гнев, — сказала Мэбс. — Мы, Леи из Коппермолта, не такие, какими кажемся на первый взгляд, правда, Космо?

Флора ждала, что скажет Космо, не упомянет ли он Феликса.

— Но во Франции ваш отец хорошо относился к людям, разве нет?

— Так это отельные слуги, официанты, хозяева магазинов, — подал голос Хьюберт.

Лежавший рядом Космо хихикнул.

— Но он был очень добр к Шовхавпенсам, — запротестовала Флора. — И вы даже сидели за их столом.

— Ну, титулованные исключения не противоречат его правилам, — заметил Хьюберт.

Космо откровенно расхохотался.

— Честно, Бланко, это ведь ты? — скорее уверенно, чем вопросительно заявила Мэбс.

Дверь снова открылась и вошла девушка.

— А кто-нибудь смотрел под кроватью, Нигел? У Мэбс еще с детства есть привычна прятаться под кроватями.

— Есть кое-что поинтереснее, что можно сделать на кроватях, — сказал Нигел, входя за девушкой.

— А ну, посмотрим, — она подняла подзор. — Я права, вот ноги. И узнаю туфли Мэбс.

— Нет места, нет места, — проговорил Космо.

— Тогда давай ляжем над ними, под стеганое пуховое одеяло, — предложила девушка. — Или ты будешь ревновать, Мэбс?

— Нет, — сказала Мэбс, — делайте что хотите.

Нигел и девушка, хихикая, залезли на кровать.

— А там есть ночная ваза? — спросил Нигел. — Коппермолтские ночные горшки всем известны. У моего будущего тестя — серебряный, коллекционный, знаешь про это?

Девушка захихикала.

— Как ты думаешь, он подарит его нам на свадьбу, дорогая?

— Он пока еще не твой тесть, — объявила Мэбс.

— Ого… послушай-ка, что она там говорит, — Нигел подпрыгнул на кровати.

Действительно, Мэбс и Нигел не казались особенно влюбленными.

Космо прошептал Флоре на ухо:

— Очень глубокий юмор.

— Выходите, выходите. Вы так громко разговаривали, что мы услышали вас в коридоре. — Генри открыл дверь, включил свет, а остальные столпились у него за спиной.

— Давайте сыграем еще раз, — предложила Таши, — только сейчас совершенно честно, всем держаться отдельно и в полной тишине. Как я рада, что ты надела платье Мэбс, а не мое, — искренне вырвалось у нее, когда Флора выползла из-под кровати. — Так что не мошенничать, начнем с холла; по двое не ходить, темнота должна быть абсолютная.

— Таш обожает правила, — заметил Генри.

— Моя очередь прятаться, — заявил Хьюберт.

— Да ну?

— И вовсе нет, не его, — загудели все.

— Нет, моя! — упорствовал Хьюберт.

Не привыкшая к дому, Флора подумала, что лучше останется на первом этаже. Осторожно она ступала по холлу. Если бы найти лестницу, она бы схитрила и всех обманула — заперла замок, а сама бы села на ступеньки. На ощупь прошла мимо дубового шкафа. Она вспомнила, что их было два, и на каждом — по весьма внушительной вазе, не разбить бы их. Как удивительно темно и тихо. Таши заставила всех разуться и взяла с каждого слово не произносить ни звука, даже шепотом. Пытаясь понять, где она, Флора замерла, прислушиваясь. По щеке пробежал ветерок, как будто где-то открыли и закрыли дверь. Из гостиной донеслись громкие голоса, там старшее поколение сражалось в бридж. Потом среди звона рюмок и шипения сифона — голос Ангуса:

— Что ты сказала, дорогая? Я не расслышал.

— Я сказала, что она хорошенькая. Я ожидала увидеть толстые ноги и прыщавое лицо.

Флора, пытаясь понять, где она, шла дальше вдоль стены.

— Ты сама себя в этом убедила, моя любовь. Выпьешь?

— Нет, спасибо. Фредди хотел бы виски. Это же твоя закадычная подруга Роуз вынудила меня. Я надеюсь, что Космо…

— О, похоже, уже даны указания, — Ангус хихикнул, — у мисс Грин есть что-нибудь? Просто лимонад? Хорошо. Добрая старая Роуз. Ну тебе же достаточно намекнуть — и все.

— Я бы чувствовала себя очень подло, — сказала Милли совсем близко. — Так это для мисс Грин? Я ей отнесу. Спасибо, дорогой.

— Ну ничего, оправишься, — весело сказал Ангус.

Теперь Флора знала, где она, и если пойти вдоль стены направо, то доберется до лестницы и сядет, только надо поосторожней со вторым дубовым шкафом. А вслед ей несся голос Милли:

— После того, что тогда едва не случилось с Феликсом…

— Это все твое воображение, — Ангус уходил, — из этого ничего не вышло.

— Но я не хочу, чтобы Космо…

При упоминании о Феликсе Флора навострила уши и собралась было идти обратно, к двери гостиной, но чья-то рука схватила ее, а чей-то голос прошептал:

— Шшш, — ее потянули в стенной шкаф и, крепко держа, закрыли дверцу.

Это был Хьюберт. Он пробормотал:

— Отступи немного назад. И стой тихо, я сейчас все устрою.

Было жутко темно, еще темнее, чем в прихожей. Хьюберт держал ее одной рукой, другой разбирал кучу пальто и макинтошей, оказавшихся между ними и дверью.

— Здесь нас никто не найдет. — Он держал ее перед собой, обняв обеими руками за талию.

— Хьюберт, Бланко.

— Да?

— Ты меня испугал. — Ее сердце бешено колотилось от страха. Флора хотела спросить, о чем это говорили Леи, но она удержалась, а то он подумал бы, что она подслушивает. А потом совсем забыла про Леев, потому что Хьюберт принялся гладить ее по спине. В шкафу было влажно и душно, пальто, висевшие вокруг них, пахли лошадьми, землей, табаком, виски, маслом для волос, рыбой и собаками. Веллингтонский сапог привалился к ее ноге, и когда она высвободила руку, чтобы отодвинуть его, в этот момент почувствовала, что ловушка захлопнулась. Хьюберт что-то бормотал, не отнимая руку от ее спины.

— Я видел, как ты раздевалась у реки. Я еще тогда хотел этого. — Он терся подбородком о ее макушку, прижимая к себе Флору еще теснее.

— Я слышала, как в гостиной что-то говорили о Феликсе. Миссис Лей показалось… Хьюберт, что случилось? — Она сгорала от любопытства.

— Да это старое дело. Его пригласили погостить. А Мэбс была полна решимости на его счет. Ты, может, не помнишь, как они с Таши бегали за ним в Динаре, будто ненормальные.

— Помню.

— Да? Ну, может, и помнишь. Во всяком случае, генерал пригласил его, а Мэбс сделала стойку и вела себя по-дурацки, миссис Лей, конечно, испугалась.

— Почему?

— Опять иностранцы. Лучше пусть канал отделяет ее дочь от иностранцев, и не важны ни деньги, ни титулы.

— О!

— Но ей незачем было волноваться. Феликс не обращал на нее внимания и все время проводил со мной и с Космо на рыбалке. Мне нравится Феликс.

— И мне.

— А почему ты говоришь о Феликсе? Мы играем в сардины. Придвинься, Флора. В этом весь смысл игры.

Флора отпрянула.

— Дурацкая игра. Зачем это? А Феликс не хотел на ней жениться?

— Ну, как ты, наверное, заметила, — нет. Смешной парень Феликс. — Хьюберт притянул ее снова. — Сардины — это такая игра. Кто-то прячется, кто-то ищет, а когда найдут друг друга, все валятся в одну кучу. Она мне больше нравится, чем убийца.

— Убийца?

— Когда играешь в убийцу, все ходят, бродят, пока убийца не схватит кого-то за горло. — Он обхватил руками шею Флоры. — И тогда тот кричит. Да не кричи ты, глупая! — Флора задыхалась. — Я хочу, хочу прикоснуться к ямочкам над ключицами — Флора не дергалась, но ей становилось страшно. — Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю. — Хьюберт отпустил ее шею и снова положил руки на талию.

— Я не боюсь. — Его руки на шее показались ей огромными. Потом Хьюберт сделал такое, чего она никогда не ожидала: задрал платье и положил руки на ягодицы, а средним пальцем провел между половинками.

— Когда я увидел тебя у реки, мне очень хотелось и вот этого, — прошептал он, — ужасно хотелось.

Флора вырывалась.

— Нет, нет, нет, не надо, пожалуйста, не надо, моя мама, мама… — задыхаясь, в слезах, она вспомнила, как смотрела вниз со скалы тогда, в Бретани, и видела, как ее отец вот так же задрал платье матери, та натянула его на голову, легла на песок и раздвинула ноги…

— Эх, бедняжка-малышка. Давай я тебе вытру слезы, — Хьюберт нашарил в кармане носовой платок. — Меньше всего я хочу заставить тебя плакать. Я всегда считал, что твоя мать — это самое большое несчастье. Мэбс и Таши никак не называли ее, кроме как норова, потому что она не покупала тебе даже платьев.

— Да, — проговорила Флора. — Она и есть корова. Я ее ненавижу. Бланко, я не могу тебе это объяснить.

— Тогда не пытайся. — Хьюберт вспомнил Дениса и Виту, поглощенных друг другом, отгородившихся от всех, они совсем не походили на обычных родителей. Он нежно обнимал Флору одной руной, а другой прижимал носовой платок к ее щекам.

Флора прислонилась к нему и прошептала:

— Положи обратно.

— Что?

Она нащупала его руку и вернула ее на свою талию.

— Это потому, что я вспомнила свою мать, — сказала она.

— И?

— И моего отца. Они были… такие… тогда, на пикнике, ну когда вы плавали, и все это…

— Да?

Флора шепотом рассказала ему, что видела с вершины скалы, как ее родители…

— Я думала, они сошли с ума, — сказала Флора, — они делали что-то смешное. Я подумала, что если бы другие их увидели, то они бы тоже хохотали. А как ты думаешь, что они делали?

Не убирая руку с ее талии, Хьюберт трясся от смеха.

— Ох, Флора! О-хо-хо-хо! Ха-ха-ха! — в смехе он зарылся в ее волосы. — Ох, Флора, ох!

— Я так и думала, что ты будешь смеяться. И это я и вспомнила, когда ты… — Она разозлилась.

— Я смеялся не над твоими родителями, правда нет.

— Смеялся.

— Ну, чуть-чуть. Я думал, что они малость сексуально озабоченные. Я смеялся над тем, где они устроились, там же холодно. „И смеялся потому, что немножко ошарашен, — подумал он. — Ну, больше, чем немножко, просто ошарашен“.

— Устроились для чего? А что значит — сексуально озабоченные?

— Ну, этих слов тебе не следует употреблять. А что касается устроились… ну, этот шкаф — мы в нем тоже устроились. — Хьюберт уткнулся Флоре в шею, — ты так вкусно пахнешь, как несоленое масло. Ну что ты делаешь? Чего ерзаешь?

— Я поправляю свои панталоны. Ты их снял. И мне неудобно. — Хьюберт снова захохотал. — А в этом шкафу воняет, — обиженно сказала Флора, когда поправила платье.

— Ты права. Действительно воняет. Может, лучше вернуться к игре и пойти к остальным?

— Хорошо. — Флора почувствовала, что сделала что-то не так. — А как твоя мама? — спросила она, переходя на тон светской беседы.

— Моя мать снова вышла замуж.

— О Боже! За кого-то хорошего?

— Он в порядке. При деньгах, может позаботиться о ней, она — о нем. У нас с ним ничего общего.

— Я думала, твоя мама беспокоится о том, чтобы тебе достался Пенгапах.

— Хорошо, что ты помнишь. Но я до сих пор его не получил. Когда получу, я тебе сообщу. У тебя хорошая память.

„Конечно, помню. Я помню все, — подумала она, — и буду всегда помнить“.

— А тебя кто-нибудь когда-нибудь целовал? — спросил Хьюберт.

— Да, — разве Космо не целовал ее тогда, на реке?

— Как следует?

— Как это — как следует?

— Да вот так. — Хьюберт взял ее лицо в ладони, наклонился и поцеловал в рот. И как Флора потом вспоминала, уже в возрасте, это был ее первый настоящий поцелуй, он ассоциировался с запахом шкафа, и от этого запаха она яростно чихнула, смыв поцелуй Хьюберта.

И тогда Хьюберт назвал ее глупой сукой.

ГЛАВА 25

Флоре пришлось научиться играть в сардины, в этой игре не было ничего хитрого, кроме как тискаться в темноте, это было приятнее с одними, чем с другими. Нигел и Генри делали вид, что обескуражены, притворяясь, что спутали ее с Мэбс или Таши. Нерасположенная исполнять в другой игре роль убийцы, роль, которой так жаждала Таши (которая каждый раз завершала игру воплем, отличавшим ее от остальных жертв), Флора схитрила, спрятавшись в стенном шкафу, и сидела там, пока не услышала неистовый крик после стычки Таши с Хьюбертом.

Она была самой счастливой в те вечера, когда они, свернув в зале ковер, танцевали фокстроты, которые играли по радио. Ей нравились как партнеры Генри и Нигел, они не вызывали у нее никаких чувств, а любовь к Космо или Хьюберту заставляла ее каменеть и смущаться после стольких лет воображаемых объятий.

— Расслабься, — говорили они, — над чем ты смеешься? Расскажи.

С Нигелом и Генри не было никакого напряжения, они просто молодые мужчины, обрученные с Мэбс и Таши.

Изо дня в день играли в теннис, купались в реке, катались или взбирались на холмы. Если шел дождь, то сидели, развалившись, в библиотеке, играли в карты и триктрак. Флора смотрела и слушала, пребывая в обстановке, так непохожей на школьную. Это настоящая жизнь, Флора чувствовала, что она учится быть жизнерадостной, доброй и общительной, как молодежь Коппермолта и друзья, приходившие играть в теннис, танцевать или обедать.

Особенно пристально она наблюдала за парами Мэбс — Нигел и Таши — Генри. Интересно, а они точно знают, что делать влюбленным? Таши и Генри обычно садились за обедом рядышком, держали друг друга за руку, иногда исчезали на несколько часов, потом появлялись какие-то разморенные и раскрасневшиеся, Генри — с растрепанными волосами, Таши — со смазанной губной помадой. Когда они танцевали, Генри тесно прижимал ее к себе, утыкаясь подбородком ей в макушку. Если они сидели на диване, то очень близко, и часто — в одном кресле.

А если Мэбс и Нигел что-то такое делали, то Мэбс вдруг равнодушно, холодно и необъяснимо заявляла, что Нигел отдавил ей ноги в танце и лучше бы ей танцевать с Хьюбертом или с кем-нибудь другим, даже с Веллингтоном — отцовским лабрадором.

— Если бы Веллингтон был человеком, я бы вышла за него замуж, — говорила она. — Он полное совершенство.

А Нигел терпеливо объяснял:

— Ты любишь собак, потому что они безответные, — но при этом казался несчастным и печально смотрел, как Мэбс затаскивает Веллингтона на диван, где тот устраивается так, что никому уже места не остается.

Потом Мэбс могла вскочить, обвить руками Нигела за шею и поцеловать на виду у всех, при этом он казался круглым дураком и отталкивал ее, а она, рассердившись, исчезала куда-нибудь на несколько часов, даже без Веллингтона.

Как-то днем Флора невольно слышала разговор двух гостей, шедших играть в теннис сразу после подобной сцены. Они вышли из туалета в нижней части дома и не заметили ее на лестнице.

— Что надо сейчас Мэбс, так это очень хорошего rogering.

А другой ответил:

— Интересно, а старина Нигел вообще на что-то способен?

И когда они почти ушли, первый засмеялся:

— Я бы с большим удовольствием занял место Нигела, она такая…

И второй, прервав, согласился:

— О да, конечно, почему бы нет?

Флора, заинтригованная, полезла в словарь посмотреть, что же такое „roger“. И прочла: „1) совокупление; 2) получать послание“. Ни одно из этих значений ничего ей не объяснило.

Как-то в один из ленивых солнечных дней они собрались в комнате Мэбс, где она и Таши обсуждали приданое, шуршали страницами журнала „Вог“ и пробовали на ощупь образцы тканей, присланных мадам Тарасовой. Жар, с которым Мэбс и Таши относились к нарядам, не переставал удивлять Флору. В равной степени они обожали платья, вещи, ее саму. Такую же щедрую любовь изливали на членов семьи, на друзей, собак в доме. Продолжая одалживать ей платья, они и ее втягивали в разговоры.

В таких случаях Космо и Хьюберт приходили и устраивались на полу или в любимой позе на кровати, подзуживали девочек.

— А какова роль Генри во всем этом? — задавал вопрос Хьюберт.

— А что носит Нигел? — спрашивал Космо.

— Нигел будет носить то, что выберу ему я. Он не чувствует одежду. И я заставлю его сменить портного, — парировала Мэбс.

— А он про это знает? — с благоговейным страхом прошептал Космо.

— Скоро узнает, — насмешливым громким шепотом пообещал Хьюберт.

Но Мэбс не захотела обращать внимания на эти выпады, она сказала:

— Смотри, Флора, вот это тебе бы очень пошло, — и она указала ей на модель. — Или вот это. У тебя прекрасная фигура, кстати, ты с ее помощью можешь пробиться, стать манекенщицей, и тогда тебе незачем будет ехать в Индию.

Про Индию заговорили после того, как Флора всех насмешила рассказами о школе; она описала, как ее подруги мечтают о воссоединении с родителями, в семнадцать-восемнадцать лет поедут в Дели, Калькутту, Пуну или Пешавар. Там они будут смотреть поло, танцевать на балах у вице-короля, встретятся с будущими мужьями — или военнослужащими, или из полиции, или политической сферы, — выйдут замуж и заживут счастливо в огромных бунгало с ордами слуг. На жару они станут уезжать в горы Кашмира. Хьюберт назвал этих девиц очень смешно: рыбацкая флотилия.

— Каждый октябрь девицы брачного возраста, пребывавшие в полном сенсуальном воздержании, загружаются на пароходы компании „Пи & Оу“, чтобы пересечь Средиземное море, Красное море и Индийский океан. В Бомбее их грузят дальше и отправляют на широкие просторы владычества, где на них набрасываются сексуально оголодавшие младшие офицеры, местные уполномоченные и служащие политических офисов. Вот так упрочается Империя: невинные девы заполняют утробу, чтобы плодиться дальше.

— Хьюберт, не хами! — закричали все.

— Флора, а ты тоже этого ждешь? — стал поддразнивать ее Хьюберт. — Она покачала головой, а он продолжил: — Нет, она к этому не стремится, она чихает всем им в лицо. („Я думаю, я его ненавижу“.) Она отказывается вносить свой вклад в увековечивание владычества, она носит вызывающие красные панталоны, чтобы шокировать мемсахиб и демонстративно чихает на все, это отличная уловка. („Я его совсем не люблю“.)

— А ты тоже должна будешь ехать туда, когда тебе исполнится семнадцать? — серьезно спросил Космо.

— Да.

— О! — И потом: — Действительно? И ты должна? — закричали все наперебой.

— Когда мне будет семнадцать, — бесстрастно ответила Флора, — мне пошлют деньги, чтобы я собиралась.

— Мы тебе поможем выбрать наряды, — прервала Таши.

Флора продолжала:

— И билет до Бомбея, где меня встретит посыльный отца и отвезет к родителям.

— А потом? — нахмурившись спросил Космо.

— А потом она встретит всех этих парней, которые горят желанием жениться, я слышал, их там тучи, — сообщил Хьюберт.

— А откуда ты все так хорошо знаешь?

— Мой отчим был строителем в Сингапуре от Империи. Там то же самое.

— И тебе он не нравится, — сказала Мэбс.

— Но и Флоре не нравятся ее родители.

— Да, — сказала Флора. От ее тихого голоса вдруг все замолчали, и в наступившей тишине было слышно, как вздыхает Таши: „Жаль, что все эти наряды…“ Хьюберт, который поддразнивал, теперь пришел на помощь, разрядил обстановку.

— Спасем Флору от утробы владычества. Флора должна найти работу, и ей не надо будет ехать в Индию.

— Мы, девушки, воспитаны так, чтобы не работать, — сказала Таши. — Нас готовят к замужеству.

— Так принято, — согласился Космо.

— Свершится революция, и она заставит оба пола работать, а институт брака отпадет, — заявил Хьюберт.

— О Бланко, ты уже несколько недель не вспоминал про революцию, — засмеялся Космо.

— Под крышей твоего дома я щажу чувства твоего папа.

— Не заметно…

— Твоя революция не успеет спасти Флору, не поспеет вовремя, — сказала Мэбс.

— Ну, она пока может поработать горничной, расчихивать пыль, — и Хьюберт пристально поглядел на Флору. — Ну, стать служанкой.

— Свинья, — сказала Флора, пожалев, что она тогда не чихнула еще сильнее. — Настоящая свинья.

Как раз в этот момент в комнату вошла Милли Лей.

— Ну, мои дорогие! Вас тут столько сидит с закрытыми окнами. Такой прекрасный день! Почему бы не пойти на улицу и не размяться? — Она перешагнула через сидевших на полу молодых людей, едва не поскользнулась на блестящих обложках „Вог“, и, восстановив равновесие, открыла окно. — Ну вот!

— Как мне жаль представителей высшего класса за их маниакальную страсть к свежему воздуху! — пробормотал Хьюберт, вытягивая ноги.

— Пошли, посмотрим вечернюю зарю на реке, — сказал Космо, — увидимся позже, девочки.

— Я уверена, что Нигел и Генри с удовольствием бы поиграли в теннис, — сказала Милли, поглядев вопросительным ясным взором, и вышла из комнаты.

— Мы прямо как будто в Индии! — воскликнула Мэбс.

Таши искоса взглянула на нее.

— Ну давай, давай попытаемся.

— Вы обе идите… Я лучше погуляю с собаками, — и Мэбс вышла.

Флора лежала ночью без сна, а когда задремала под утро, Мэбс ее разбудила.

— Поедешь со мной на лошадях? Не могу спать.

Они, крадучись, выбрались из спящего дома, поймали и оседлали лошадей и поскакали к высокому вереску, росшему вдоль римской стены. Флора прислушивалась к звону уздечки, поскрипыванию кожи, стуку конских копыт, карканью черного ворона в долине. Когда встало солнце и ветер, гладивший желтые травы, утих, они осадили коней, пустили их щипать траву, а сами сели полюбоваться прекрасным видом.

— Однажды в такое же утро, — заговорила Мэбс, — я приехала сюда с Феликсом. Он прекрасен верхом. Ему понравился вид с этого места. Он сказал, что вид замечательный, нет, кажется, он даже сказал — исторический. Но потом, что Голландия ему нравится больше: там плоско, там — равнины. Он был ужасно любезен. Мать почувствовала облегчение, когда он уехал, даже обрадовалась, но я лучше тебе все же скажу. Жизнь в Коппермолте — это не только любовь, доброта, обожание и щедрость. — Мэбс подхватила уздечку, конь тут же напряг голову. — Ну что ж, давай галопом вверх!

Наблюдая, как она удаляется, Флора почувствовала ярость. Как может Мэбс, у которой и так все есть, притязать еще и на Феликса? Она, Флора, владела им в своих мыслях, и она хотела выйти за него замуж. Задыхаясь от гнева, Флора пустила коня галопом, и тому как будто передалась ее ярость, он вскинул голову, выгнул спину и сделал несколько скачков. Флора усидела в первые два, но на третий свалилась. Конь, освободившись, несся к Мэбс, которая уже была на холме, она подхватила болтающуюся звенящую узду.

— Почему ты отпустила его? Чем так растревожила? Он тихий как мышка! — закричала Мэбс. — Ты не ушиблась?

— Нет. Нет, — ответила Флора.

Мэбс подвела к ней коня. Флора забралась в седло.

— Он ведь послушный, — озадаченно сказала Мэбс.

— Я тоже послушная девочка, — и Флора потрепала коня по шее.

— Ой, не смеши меня, — сказала Мэбс. — Мы все подозреваем, что ты — спящий вулкан.

Флора улыбнулась.

— Я приземлилась на мягкое место и испачкала твои брюки о траву. („Она так добра, она дала мне даже костюм для верховой езды, и из-за этого я еще больше ревную“.) — Они отстираются?

— Конечно.

И девушки стали спускаться с холма.

— А Феликс тоже ездил на этом коне?

— Да. Но он с него не падал.

„Итак, он ехал верхом на этом коне, в этом седле“.

— Ты хотела выйти за него замуж?

Мэбс смотрела прямо перед собой.

— Да, хотела. Ты была слишком маленькая, когда мы все встретились во Франции, и ты не могла заметить, что Таши и я обожали его. Мы делали все, чтобы он обратил на нас внимание. — („Эти глупые шляпки!“) — Потом, позже, когда он приехал в Англию, раза два он меня куда-то выводил. Он был дружен с Космо. А потом Таши встретила Генри, влюбилась и забыла о нем, я встретила Нигела, он влюбился в меня. Я все еще обожала Феликса, но я знала, я понимала — что и ты поймешь, когда вырастешь, — что с ним нет будущего, мои родители этого и не хотели, так что я помолвилась с Нигелом. Вот как все вышло.

— Понятно, — сказала Флора, даже не напоминая себе о том, что все эти годы лежала в воображаемых объятиях Феликса. А также Космо и Хьюберта, конечно. Никогда, даже через миллион лет, она не смогла бы рассказать про это Мэбс. Ревность и ярость улеглись, Флора погладила шею коня. И тот расслабился между ее коленями. — А теперь ты довольна? — спросила она.

— Я — в общем да. Родителям лучше знать.

„Родителям? А что родители знают о любви?“

— Так значит, ты счастлива? — спросила она.

— Ну, пожалуй. — Мэбс ответила неопределенно. — Давай-ка лучше поедем рысью, или мы опоздаем на завтрак. — А потом добавила: — Дело в том, что мы оба — Нигел и я — любим холмистую страну. И это нас объединяет.

Флора подумала: что ее объединяет с Мэбс, так это то, что ее тоже отверг Феликс.

ГЛАВА 26

Ангус любил навещать жену после завтрака. Она, подоткнув под себя подушки и зажав поднос с едой между колен, с белой шалью на плечах, в атласной ночной рубашке, обнажающей округлости груди, которая в ее возрасте — дамы средних лет — стала налитой, нацепив очки на блестящий нос, одной рукой держала чашку кофе, а другой — газету „Таймс“; это зрелище наполняло его любовью и гордостью. Она поднимет на него глаза, когда он войдет, и скажет, как если бы он ушел не час назад из ее кровати:

— Как дела? Хорошо позавтракал?

И он, распушив усы, наклонится к ней, поцелует и скажет:

— Ах, как хорошо, очень хорошо, — прикладываясь к каждой гладкой щечке по очереди, вдыхая женский запах, прежде чем сесть в кресло у кровати, обшитое мебельным ситцем, и прорычать: — А Как Бутси?

Бутси — почти терьер, с подозрительно-вспыльчивым характером, преданный только Милли, укладывается жестким клубком у ног Милли, рычит сквозь сжатые зубы, пока она, улыбаясь мужу, не спросит:

— Какие новости и какие планы на сегодня?

— Возьму Нигела и Генри пострелять. Посмотрю, что мы сможем принести на обед.

— А Космо с Хьюбертом?

— Они не слишком увлекаются стрельбой. Они рыбачат. Может быть, нежелание стрелять связано с политическими взглядами Хьюберта? Он пацифист. Он говорит, что Оксфорд буквально кишит левыми. И я полагаю, он один из них.

— Он все это рассказывает, чтобы подразнить тебя. Его политические взгляды никак не мешают ему стрелять.

— Он меня раздражает. Возится с этими безработными, говорит, что по Лондону ходят толпы разорившихся шахтеров.

— Но это так и есть.

— Милли.

— Так и есть, дорогой. Я их видела, и ты их видел. Я знаю, с каким обожанием ты относишься к шахтерам. А что ты так беспокоишься? Боишься, что он вовлечет в лейбористскую партию Космо?

— Боже упаси!

— Космо не собирается стать красным, дорогой. Его все это не интересует. И вообще я больше беспокоюсь о нем, чем ты.

— А что он натворил? Увяз в долгах? От него требуют денег?

— Нет. Это не деньги. Флора Тревельян. Я вижу, как он таращит на нее глаза.

— Она еще ребенок.

— Уже нет. Он не отрывал от нее глаз в Динаре и то же самое сейчас.

— Но в Динаре она была совсем дитя.

— Знаю.

— Ты же сама пригласила ее погостить.

— Роуз загнала меня в ловушку.

— А, Роуз. Ммм… Давно мы не видели ее сына.

— Ты вспугнул его.

— Не я. Если бы ты была более наблюдательной, ты бы заметила, что он отверг Мэбс. Космо сказал, что он приглашал его на лето, а он отказался, сославшись на занятость. А жаль. Пусть бы приехал.

— В любом случае это невозможно. Ты боялся, что он… Мэбс, — Милли вздохнула. — Но слава Богу, сейчас все в порядке, у нее есть Нигел.

— Гм. — Ангус уселся, сложив руки на коленях и расставив ноги. — А на сколько ты ее пригласила, эту маленькую Тревельян?

— В этом-то и проблема. Я забыла. Может, я сказала „приезжай на несколько дней“ — ну, как обычно. Честно говоря, мне и в голову не приходило, что она примет приглашение. Она у нас уже три недели. Мэбс и Таши возятся с ней, и все мужчины довольны.

— Довольны?

— Ох, Ангус, я думала, она прыщавая и некрасивая. Но видишь, все не так, она прекрасно танцует, смешит всех.

— Значит, сейчас она очень опасна.

— Не шути. Только вообрази, что Космо…

— Похоже, она не интересуется ни им, ни Хьюбертом, во всяком случае, не заметно. Робкая, сдержанная девочка.

— Хьюберт не наш сын, и мы за него не отвечаем.

— Ты имеешь в виду, что у нее нет денег и она не та девочка, которую ты бы хотела для сына.

— Совершенно верно.

— Тогда больше ее не приглашай, — Ангус улыбнулся жене. — Кто бы мог подумать, когда я забирал тебя со школьной скамьи, что ты превратишься в такую мудрую особу.

— Ну ладно, Ангус. Ох, дорогой. Если бы только она уехала.

— Но в конце концов ей надо будет вернуться в школу. А если уж ты совсем не находишь себе места — намекни раз-другой или попроси Мэбс.

— Мэбс не станет.

— Тогда терпи до конца. И, как я тебе сказал, больше не приглашай. А ты не преувеличиваешь? Ей же только пятнадцать. В двадцать Космо не способен долго интересоваться кем-то одним. Я, во всяком случае, таким не был.

Милли посмотрела на мужа. „Он все это оставляет мне“, — подумала она.

— Я должна сделать вежливый жест — написать матери Флоры. Ей будет приятно узнать про дочь от кого-то еще, а не только из школы.

— Не помню, чтобы мне понравилась эта пара — и женщина, и мужчина. Они совсем не интересовались ребенком, они полностью были поглощены друг другом. И что же — девочка совершенно невежественная и наивная, она едва ли скажет, кто у нас премьер-министр. Но манеры хорошие.

— Но она прекрасно впишется в общество в Индии, — Милли посмотрела на руки.

Ангус поднял глаза.

— Ты раньше так не беспокоилась.

— Дети были меньше, дорогой, а теперь я в тревоге. С тех пор как Мэбс почти… ну хорошо, с этим все ясно. Я ведь хочу как лучше для них.

— Жизнь была не такой сложной, когда они были детьми. — Ангус встал. Потом взял жену за руку, наклонился и поцеловал ее груди, бормоча по-французски:

— Какие миленькие штучки.

— Твои усы колются и щекочут. — Милли погладила его по голове.

Ангус ласково натянул шаль жене на грудь.

— Ты замечательная жена и прекрасная мать, — сказал он. — Бесценная жена. Ты слышишь это, Бутси? — Он ткнул собачонку, и та громко заворчала в ответ.

— Не дразни ее, дорогой, — сказала Милли, как говорила каждое утро. — Будь добр, дай мне бумагу и ручку. Я напишу несколько писем, перед тем как встану.

Ангус, насвистывая, направился вниз по лестнице.

Космо действительно все время наблюдал за Флорой. Когда они с Хьюбертом окружили ее в воде и он поцеловал девочку, ему очень хотелось сделать это еще раз. Те секунды, что он целовал ее в губы, а Хьюберт — в шею, она, отбиваясь ногами, ударила его в живот и невзначай прошлась ниже, что ужасно возбудило его: этот удар, который мог вызвать боль, вода превратила в подобие ласки. Случайной и бессознательной.

А когда они с Хьюбертом вопили: „Моя добыча! Она моя!“, в этом не было ничего нового, так же они вопили с Мэбс или Таши, играя. Но после поцелуя и удара Космо ощутил в себе что-то иное. Он захотел добыть Флору, но это оказалось трудным делом. Сначала игра в сардины — в присутствии сестры и Хьюберта, и все, что он мог сделать, — это обнять ее за шею и положить голову к себе на плечо, она при этом отодвинулась от него. А потом что-то случилось у них с Хьюбертом, и она насторожилась, так что его надежда притиснуть ее в углу не осуществилась. Он рыскал в темноте и не мог найти Флору.

И только много лет спустя она призналась, что мошенничала — пряталась в шкафу.

В танце было неприлично целовать ее на виду у всех; казалось, когда Флора кружилась с Нигелом и Генри, она чувствовала себя свободней, чем с ним или с Хьюбертом. Он подозревал, что Хьюберт что-то натворил, но не стал интересоваться. Слегка озадаченный, Космо решил подождать момента поудачнее.

Он брал удочку и шел на реку, миновав несколько отмелей, забрасывал блесну, воображение рисовало Флору в разных эротических сценах: ее длинные ресницы щекочут его щеки… и наконец он сжимает ее обнаженное тело так страстно, что исчезает все на свете, остается лишь одно сладкое желание. Весьма опытный сексуальный фантазер, Космо, как и большинство его сверстников, был невинным и мастурбировал, что приносило ему разочарование.

Другой преградой была Мэбс вместе с Таши, проводившая много времени с Флорой, так много, что ему казалось, Флора для нее ширма. Если Таши исчезала с Генри на романтические прогулки, Мэбс, вместо того чтобы делать то же самое с Нигелом, держала при себе Флору, и девочка стала постоянной частью троицы, недосягаемая, как канарейка в клетке.

Как-то днем Космо повернул за речной изгиб и увидел Флору. Она сидела на берегу, обхватив колени руками и уставившись на воду. Он остановился, осмотрелся, желая увериться, что с ней никого нет, прежде чем сел рядом. Она испуганно взглянула на Космо.

— Я уйду, если ты хочешь побыть одна.

— Нет, — сказала она.

В омуте плавала форель, хорошо знакомая Космо. Дважды он цеплял ее на крючок. Она выросла, стала очень хитрой.

Он хотел показать ей рыбу, но подумал, что если Флора ее уже видела, то ни к чему, а если еще нет, то, может, ей неинтересно. Космо сидел, прислушиваясь к шуму реки, порханию ласточек, сновавших с берега на берег, и отдаленному стрекоту жатки.

Флора вдруг сказала:

— Это мне очень трудно.

Не зная, о чем она думает, Космо спросил, не поворачивая головы, наблюдая за рыбой:

— Что трудно?

— В школе все девочки рыдают по своим родителям. По матерям. А я даже не знаю, как это, и если одна начнет плакать — за ней другие. Иногда все общежитие тонет в слезах. Может, я странная какая? Я не плачу. Как-то раз пыталась. Лежала в темноте и говорила себе: „Я хочу к маме, хочу к маме“. А на самом деле я не хотела к ней. Я не могла выжать из себя ни слезинки. И мне было так стыдно.

Космо подтянул колени к подбородку и уставился на форель, она плавала в футе от него, в воде цвета холодного пива. Хвост и плавники трепетали, а сама она замерла у камня.

Флора продолжала:

— Конечно, я всегда знала, но здесь, в Коппермолте, я увидела, как вы любите отца и мать, как они вас любят. Я убедилась в этом. Я не люблю ни мать, ни отца. Иногда я их просто ненавижу. — Космо вспомнил рассказ Хьюберта про то, как Флора входила в море. — И однако, — сказала она, — вы не до конца счастливы. И я не могу понять почему.

Космо посмотрел на нее удивленно. „Она права, — подумал он, — но недостаток счастья — не вина родителей“.

— Я думала, — сказала Флора, — может быть, вся разница между любовью и ненавистью в том, что ты делаешь приятное своим родителям, потому что сам хочешь, как вы с Мэбс, а не потому, что должен, как я.

— Почему ты закрыла глаза, когда входила в море в Динаре? („Была ли это ненависть?“ — подумал он.)

— Потому что я не умела плавать. Я думала, Бланко сказал тебе.

— Ты укусила его и ударила.

— Потому что он мне помешал.

— Вряд ли бы они имели что-то против твоей смерти. Они бы испытали облегчение, — сказал Космо.

— От ненависти?

— От всего.

— Вот так! — и посмотрела на Космо. Сейчас она не была похожа на девочку, о которой он мечтал дни и ночи.

— Если ты совсем не хочешь ехать в Индию, когда придет время, не езди. Я тебе помогу.

— Как? — она подняла на него горящие глаза.

— Я придумаю что-нибудь.

Флора засмеялась. Но каким-то нехорошим смехом. Сейчас она казалась старше своих пятнадцати. Космо стало неприятно. Ему бы следовало сказать: „Я женюсь на тебе“, или „Ты будешь жить со мной“, или „Я присмотрю за тобой, спасу тебя от этих офицеров“, ну что-то такое. А вместо этого сказал: „Я придумаю что-нибудь“, и это звучало как „ничто“. Он поднял камешек и прицелился в форель. Рыба, которой пришлось много чего пережить, даже не пошевелилась.

Флора прошептала:

— Ты не осмелишься. — Потом добавила: — Мэбс говорит, что жизнь в Коппермолте — не только доброта, обожание, щедрость. А Мэбс знает, что говорит. Она несчастлива.

— Нет, она определенно счастлива. Собирается замуж за Нигела.

Флора подняла брови, взмахнула ресницами и сказала, поджав губы:

— Это правда.

Вспомнив сцены сомнений, колебаний, встревоженные лица родителей, Космо с удовольствием бы сейчас ударил Флору, но вместо этого проговорил:

— Сейчас все в порядке, ты же знаешь. У нее время великих покупок. Я буду главным шафером, а Генри — просто шафером на ее свадьбе.

— Она хотела выйти за Феликса.

— Откуда ты знаешь? — Космо испугался. — За Феликса?

— Потому что она мне так сказала. („Потому что я тоже люблю Феликса“.)

— Мои родители…

— Дело не в них. Он не захотел. Феликс не захотел.

— Она тебе сказала? — удивился Космо.

— Да.

— Бедняжка Мэбс. („Должно быть, я слеп, как летучая мышь“.)

Они сидели, уставившись на воду.

— Наверное, жизнь проще для этой большой форели, — сказала Флора.

— Я два раза ловил ее. И оба раза отпускал. Она очень мудрая.

— Она молодец. Кто мне может помочь, так это кто-то вроде Алексиса Тарасова, если он все еще существует. („Я не люблю Алексиса и никогда бы не смогла полюбить“.)

— Он существует, — сказал Космо. — Мы с Хьюбертом встретили его случайно в Париже. Он все еще водит такси. Он вез нас из Гар-де-Лион в Гар-де-ле Ест. Мы узнали его. Он дал нам свой адрес. Он стал очень толстый, с тяжелой челюстью.

— Дай мне адрес.

— Мы поиграли в триктрак в кафе, которое часто посещают белоэмигранты. Он водил нас туда. Ничем он тебе не сможет помочь.

— Все равно я хочу его адрес.

— Ладно, поищу. Пора домой, а то мы опоздаем на обед. — Космо встал, протянул руку, и Флора разрешила себя поднять. — Я помогу тебе, если захочешь. Обещаю.

Флора ничего не ответила, она понимала, что Космо не хочет связывать себя, и в этом он похож на Феликса.

Возвращаясь домой, Космо чувствовал, что он был гораздо ближе к Флоре, когда она была совсем ребенком, а он пятнадцатилетним подростком, когда они сидели на полу в комнате мадам Тарасовой над лавкой с лошадиной головой и играли в триктрак, осененные тенью мощных грудей Элизабет Шовхавпенс. Тогда он выдернул у нее ресничку. И был счастлив.

— О, черт, надо торопиться. Я совсем забыл: сегодня приезжают на обед гости — мисс Грин и Джойс. Помнишь Джойс? Такая была проворная девочка. Она, наверное, поживет у нас.

— Это та, у которой зубы торчали во все стороны? И у нее белые ресницы?

— Та самая. Только теперь у нее зубы в порядке, и она похожа на красивую гнедую лошадку. Она красит ресницы, а личико хорошенькое. У нее прекрасная фигура, очень красивые длинные ноги, а грудь — восторг.

— Как хорошо.

— Мы ездим охотиться на тетеревов к ее отчиму. И, наверное, снова поедем на следующей неделе. Это возле Перта.

— Я думала, ты не стреляешь.

— С отцом скучновато, но в Шотландии — совсем другое дело. Мы два года подряд туда ездим. Почему ты побежала?

— Мне холодно. — И Флора помчалась еще быстрее.

„О черт, — подумал Космо, глядя, как она уносится все скорее, — почему я не поцеловал ее у реки? Когда она взялась за мою руку и я потянул ее к себе, я мог бы поцеловать. Мы были одни. Такая возможность! Я мог и дальше пойти, даже изнасиловать ее“. Вообразив эту сцену, Космо рассмеялся. Вспомнив вдруг Флору в детстве, он подумал, что и тогда, и сейчас ей не хватало плавности движений, которые делали Джойс такой изящной. Предвидя встречу с Джойс, Космо тоже помчался.

ГЛАВА 27

Вита и Денис сидели на клубной веранде, наблюдая за игрой в теннис двух девушек, недавно прибывших из Англии с партнерами — капитаном полка наземной обороны в Гуркхе и управляющим войсками охраны аэродрома. Такса, собака полковника одного из сикхских полков, возилась с Тарой, эрдельтерьером Дениса, на лужайке, расположенной между зданием клуба и теннисным кортом. Наблюдая, как собаки совершают сумасшедшие кульбиты, Денис сказал:

— Зато нам не надо гулять с ней, мы должны быть благодарны полковнику.

— Да, только если они не перевернут все клумбы, — проговорила Вита, когда собаки вылезли из зарослей канн, — ненавижу этот красный цвет, он какой-то дьявольский.

Было воскресенье. Денис и Вита сходили в церковь и теперь сидели, ожидая заказанные напитки. День был удивительно приятный, теплый после прохладной ночи Северной Индии, люди сидели парами, по трое, сплетничали, потягивая „Пиммз“[11], розовый джин или мартини, лениво наблюдая за игрой. Несколько человек углубились подальше, врозь, в чтение „Татлера“ или „Кантри лайф“ месячной давности. Мужчины стреляли глазами на Виту, женщины приветственно махали рукой и поглядывали на ее крепдешиновое платье персикового цвета, белый кардиган, шелковые чулки и соответствующего цвета туфли. Денис дополнял шик своей жены светло-серым костюмом, кремовой рубашкой, старинным школьным галстуком и замшевыми туфлями.

— Не знаю, как ей это удается, — пожала плечами женщина, наклонясь к подруге, — как ей удается сохранять такой цвет лица в этом климате. И они никогда не ездят на родину. Только взгляни на ее волосы, блестят, как у младенца. А ей уже где-то под сорок. Прямо досада.

— Мы знаем, что о них говорят, — поджала губы подруга.

— Похоже, в этом деле они оба хороши. — Они затряслись от смеха.

Пара коршунов, сделав несколько кругов в небе, спиралью спустилась на выступ клубной крыши и злобно уставилась вниз.

— Я заказал крепкий портер, — сказал Денис, подтягивая брюки на коленях и кладя ногу на ногу. — Устрицы первого сезона уже прибыли из Бомбея.

— Вкусно, — сказала Вита.

— Как раз то, что нам надо.

— Нам не нужны стимуляторы, — Вита улыбнулась той улыбкой, которую особенно любил муж. — А ты заказал черный хлеб и масло?

— Конечно.

— А та девочка хорошо играет. У кого она остановилась? Как ее зовут? Новенькая.

— Я еще не знаю. Она племянница полковника 1/11-го полка сикхов. Немножко приземистая, но накоротке с управляющим охраной аэродрома. Без сомнения, — Вита улыбнулась.

— Будем надеяться, что, когда нам придется об этом думать, у нас не будет трудностей.

— О, не говори про это. У нас впереди еще два года. — Вита нахмурилась. Затем, увидев мужчин с ракетками для сквоша, проходивших мимо, она сказала: — Привет. Приходите к нам после игры.

— Спасибо, с большим удовольствием, — ответил один.

— Этот мог бы подойти, если бы уже не был занят.

— И с первых же дней, — сказал Денис. — А вот и наша выпивка, да, я совсем забыл, тебе письмо, пришло на адрес клуба.

Вита взяла письмо, слуга в клубной форме поставил устриц, кружки с крепким портером, тарелку с хлебом и маслом.

— Я не знаю, чей это почерк. — Вита покрутила письмо. Хорошая бумага. Но сперва устрицы. — Она отложила письмо и воткнула деревянную зубочистку в устрицу. — Вкусно.

Денис наблюдал, как она глотает, и легкое движение ее горла возбудило его.

— Послушайте, вы оба рискуете, — сказала женщина, проходя мимо их столика. — Устрицы в бочках из Бомбея опаснее самоубийства.

— Совершенно свежие, — пропела сладким голосом Вита. — Мы же знаем, что делаем.

— Я вас предупредила. По меньшей мере, вы рискуете расстройством, если не дизентерией, — не унималась сердобольная особа.

Вита проткнула другую устрицу и пробормотала:

— Сплетница, суется, сука, не в свои дела, — когда та отошла.

Денис ухмыльнулся. Он не уставал восхищаться отношениями жены с другими дамами. Он наблюдал, как его собака сумасшедшими кругами носилась вокруг таксы.

— Она доведет себя до сердечного приступа, — усмехнулся он, откусывая хлеб с маслом и глотая портер. — Посмотри. А от кого письмо?

Вита надорвала конверт, развернула лист и уставилась на подпись: Милли Лей.

— Кто это такая, Милли Лей? А, да, вспомнила — Динар.

— Замужем за отставным старым дураком — генералом, — один сын, одна дочь. В друзьях голландское семейство. А чего она хочет? — Сейчас собаки лежали без сил, глядя друг на друга, высунув языки. — Я думаю, нам бы лучше ее стерилизовать.

— Кого?

— Да Тару, дорогая. А почему тебе пишет миссис Лей?

Вита читала письмо.

— Они, похоже, пригласили Флору пожить у них. Любопытно. И подумали, что было бы неплохо сообщить о ней кое-какие новости, чтобы мы знали не только то, что пишут из школы. Выросла довольно хорошенькая — уже облегчение. Танцует хорошо, играет в теннис, плавает, ездит верхом. Ну конечно, что тут такого — у нее же две ноги. Что-то тут „о сухих школьных отчетах“. А мы когда-нибудь разве их читаем?

— Да я бегло просматриваю, когда плачу по счетам. Она так, середнячка.

— Но как я понимаю, дело не в этом. Нет ли тут намека на что-то? И вообще, с чего это она ее пригласила? Конечно, хорошо с ее стороны. — И Вита прочитала адрес: Коппермолт-Хаус, Нортамберленд.

На теннисном корте приземистая девушка закричала:

— Аут, это был аут!

— Ну если ты так говоришь, — сказал управляющий войсками охраны аэродрома, — меняемся местами.

— Дурочка, да он попал, — сказал Денис.

Над их головами коршуны, шурша крыльями, перелетели с крыши на ветку дерева.

Вита вернулась к письму.

— Довольно жуткий почерк, но какая бумага. Дама изложила все новости: „Сын — в Оксфорде, его друг тоже, тот, кого вы помните как Бланко. Но мы теперь называем его, конечно, Хьюберт“. Забавно.

— Да, я вспоминаю этих двух противных мальчишек.

— А я нет. А дочка собирается замуж и ее подружка Таши. Почему это нас должно интересовать? А, подожди, вот еще. Они обе были представлены ко двору и провели три сезона. Можешь вообразить, сколько это стоит? Видимо, они не такие уж способные. Правда? У Флоры бы получилось лучше. Но я не смирюсь с тем, чтобы она несколько лет болталась около нас. Я думаю, миссис Лей сует нос в наши дела, Денис. Неужели она полагает, что мы тоже должны Флору представить? Чушь какая-то.

Денис засмеялся.

— Ну, она из тех, кто воспринимает это как нечто само собой разумеющееся.

— Нет, этот номер не пройдет, — рассердилась Вита. — В этом нет никакой необходимости.

Денис улыбнулся. Ему нравилось смотреть на жену, когда она сердилась из-за пустяков.

— А ты ее часто видела, когда я оставил тебя во Франции? Вы подружились?

— Да нет. Она не моего плана. К тому же я была слишком занята.

— А что ты делала? — Что она делала весь тот июль, август и сентябрь?

Она почти не рассказывала об этом. Он повторил вопрос.

— Была занята чем?

— Флорой. Заказывала ей платья, часами торчала на примерках, целыми часами. Эта русская портниха шила ужасно медленно. Единственное ее достоинство — дешево брала.

— А еще что?

— Я скучала, тосковала по тебе.

— Неужели?

— И потом…

— И потом? — он подался вперед, а ее нос заострился, как всегда, когда она обманывала.

— И потом? — не унимался он.

— Денис, а ты не ревнуешь? — И ее бледно-серые глаза засияли, а белки побелели.

— Да.

В этот момент коршун, хищно наблюдавший за ними сверху, бросился на устрицу, которую Вита держала на зубочистке. Взмывая вверх, он крылом задел лицо Виты. Она закричала. Несколько человек, сидевшие поблизости, засмеялись, когда Вита, отмахиваясь от птицы, опрокинула кружку и коричневая пена потекла по ногам. Денис воскликнул:

— Он поцарапал тебе лицо! У тебя кровь! — взволнованным голосом проговорил он. — Пошли домой, дорогая, надо дезинфицировать. Они ведь питаются падалью.

Вита приложила руку к лицу, потом отняла ее и посмотрела — на ней была кровь.

— Она могла выцарапать мне глаза. — Вита начала всхлипывать. — О, Денис, мое лицо!

— Пошли, давай я отведу тебя домой. — Он обнял ее за плечи. — Вот мой платок.

Вита прижала его к лицу.

— Какая ловкая птица! И часто они так? — Приземистая девушка закончила игру в теннис.

— Слушай, Денис, — крикнул мужчина вслед, когда тот вел Виту к машине. — Краут полковника взял твою суку. У нее что — течка?

— Да должна, но пока как будто нет. Вот проклятье, кто-то привезет ее? Мне надо отвезти Виту.

— Как вы думаете, он должен соображать, когда у его собаки течка? — возмутилась женщина, усомнившаяся в устрицах.

— С женой, которая все время в таком состоянии? Нет, едва ли, — усмехнулась ее подруга.

— Они, как склеенные, никогда не увидишь отдельно, — заметила приземистая девушка. — Этих собак я знаю. Сука прямо стелется перед ним.

— Действительно! И некоторые люди вот так же, — особа, сомневающаяся в качестве устриц, никак не могла успокоиться.

Управляющий охраной аэродрома отдал приказания на урду, и недовольный служащий клуба принес ведро воды, чтобы разлить собак.

— Не дали поесть, — проговорила до сих пор молчавшая женщина.

Денис умыл лицо Виты. Она плакала от потрясения.

— Ну, все хорошо, дорогая, не плачь. — Он нежно обнимал ее, гладил по волосам.

— У меня останется шрам?

— Нет-нет. Конечно, нет. Полежи тихонько, я принесу пластырь.

— Я хотела тогда тебе сказать, ну, когда эта жуткая птица ударила меня, что у тебя нет никаких оснований для ревности. В то лето ничего не случилось. Ничего. У меня были жуткие скандалы с Флорой. Она была невыносимой. Я тебе не говорила, потому что чувствовала себя виноватой. Мне надо было сделать, как ты хотел: вернуться с тобой в Индию, оставить ее в школе, а не обращать внимания на чужие разговоры. Я так скучала, прямо до слез, и все время чувствовала себя виноватой, и это из-за таких, как Леи. Посмотри, что стало с моим платьем. Ему конец.

— Я отдам его слугам, они почистят. Давай, я помогу тебе раздеться. — Денис снял платье с Виты через голову. — Побереги лицо.

Вита облачилась в халат.

— Кто-то пришел.

— Ложись, дорогая, отдохни. Должно быть, привезли Тару. Я прослежу, чтобы ее заперли в конюшне.

— А ты еще говорил, что мы должны быть благодарны полковнику. — Вита засмеялась: — Ха-ха-ха! О Боже, у нее будут самые страшные щенки. — Она перестала смеяться. — Какой удар по ее родословной.

— Мы их утопим, — пообещал Денис. — А теперь отдыхай.

Вита легла на спину. Она слышала, как что-то вежливо говорил Денис, как визжала Тара, как Денис велел запереть ее, мужские голоса, стук отъезжающей легкой двуколки. Лошадь, как обычно в таких двуколках, хромала.

Как началась та ужасная ссора с ребенком?

— Он влюблен в тебя? — спросила Флора в июле 1926 года в квартире в Динаре.

Она ударила девочку по лицу.

— Почему ты спрашиваешь? Какое ты имеешь право?

— Потому что он смотрит на тебя, как Жюль на мадам Жюль. Вот и все. А Жюль влюблен. Мне просто интересно.

Она могла бы все обратить в шутку, но сказала:

— Не будь идиоткой, и кто такой Жюль?

— Он друг. У него кафе в Сен-Мало.

— Ты не можешь дружить с людьми такого круга.

Флора удивленно и очень громко закричала.

— Нет, он мой друг! У меня никого не осталось, кроме Тонтона. Он тоже мой друг!

Не умно с ее стороны, как сейчас понимала Вита, но тогда она спросила:

— А это еще кто такой?

— Собака! — закричала девочка. — Собака, которую я встретила на пляже. — Я что, — продолжала она кричать, — не могу и с собакой дружить, а ты можешь с любым, как с тем, кого встретила в поезде из Марселя, когда отец уплыл на корабле?

Она влепила Флоре пощечину, и та завопила:

— Если бы я утонула! — ее рот скривился от ярости.

И Вита закричала в ответ:

— Да! Лучше бы ты утонула! — с такой же яростью, хотя, вспоминая это сейчас, через несколько лет, она даже не могла понять, с чего вообще возникла подобная тема.

Но тот случай подтолкнул ее. Она отправила молодого человека своей дорогой, и ничего такого, против чего мог возразить Денис, не было. Она даже не провожала, когда тот отплывал в Сен-Мало. И она не упоминала о встрече с этим смешным человеком в своих письмах. „Я даже не помню, как он выглядит“, — подумала она, дотрагиваясь до щеки, которая уже, слава Богу, меньше болела.

Но то лето! Та скука. Ребенок, занятый своими уроками, разговором на итальянском, математикой и русским с портнихой. Вита вспоминала, как неделями бродила по городу, заглядывая в магазины, лежала на диване, писала Денису или считала дни, когда наконец она сможет избавиться от ребенка и вернуться в Индию. Она привыкла думать о Флоре как об „ужасном напоминании“, чем Флора и являлась. Она напоминала ей об одном вечере, проведенном с путешественником, проезжавшим через станцию по дороге в Гималаи, с кем она больше никогда не виделась. Она немного выпила, хотя и не привыкла к этому, потом ласки, зашедшие слишком далеко, а несколько недель спустя, когда приехал Денис, чтобы вместе провести отпуск, она обнаружила, что беременна. Никаких сплетен не было, даже шепота. Когда Флора родилась, Денис предложил отдать ее удочерить, от чего она яростно отбивалась, боясь, что если согласится, хотя ей очень этого хотелось, то Денис что-то заподозрит — может, не сразу, но потом. В то лето во Франции она часто думала, что следовало рискнуть. О как медленно ползли дни, а общество ребенка досаждало ей, напоминая о некогда совершенной ошибке, — от которой она даже не получила удовольствия. Мужчина был груб, эгоистичен и нимало не походил на Дениса. Вита позвала:

— Дорогой, где ты. Ты мне нужен.

— Что, моя сладкая?

— Как бедняжка Тара, нормально?

— Да, конечно.

— Ты должен утопить…

— Единственное, что остается. Мы не можем взвалить на себя кучу нечистокровных отпрысков. Над нами станут смеяться, и мы никогда от них не избавимся. А ты уж очень добросердечная.

— Да, я глупая, я знаю. То нелепое письмо меня взбудоражило. Хотя я думаю, она хотела сделать мне что-то доброе.

— Добрыми намерениями устлана дорога в ад, — сказал Денис. — Он сел рядом на кровать и взял ее руку. — Как наше бедное личико?

— Немножко лучше.

— Ну что, достаточно хорошо, чтобы выпить чего покрепче и поесть?

— Думаю, да.

— Ладно. Тот проклятый коршун не заплатил за нашу воскресную сиесту.

— Конечно, нет, — сказала Вита. — Она стоит куда больше.

Алек, управляющий войсками охраны аэродрома и капитан из Гуркха, который привез Тару домой, обсуждали девушек, с которыми играли в теннис.

— Маленькая хорошо играла, — сказал капитан.

— Я уверен, что мяч попал, — сказал Алек.

— Так она тебя не привлекает?

— Да нет, правда нет.

— Ах.

— Мне мешало то, что девушки находились так близко. Я невольно их сравниваю с Витой Тревельян.

— Правда? — напитан заинтересовался.

— У них какой-то совершенно удивительный брак, — сказал Алек. — Она такая красивая, и они совершенно неразлучны. Они обожают друг друга.

— Но он не очень популярен у женщин.

— Ревность, наверное. Может, им бы хотелось, чтобы Денис сломался.

— Ну, у тебя слишком большие запросы, — усмехнулся капитан. — Я совсем не против небольшого развлечения. Я приглашу мошенника на следующие танцы в клубе. Я люблю следить за теми, кто делает ошибки.

ГЛАВА 28

Холод, который будто бы согнал Флору, а за ней и Космо с берега и заставил ее бежать, был вовсе не холод, а сознание того, что ее визит почти подошел к концу. Через три дня она должна вернуться в школу. И когда Космо с Хьюбертом будут в Пертшире, она окажется в хорошо знакомом и ненавистном окружении. Но все же у нее есть еще три дня.

— Эй, стой, — велел Нигел, наблюдавший, как Флора несется к дому. — Подойди на минутку. — Он схватил ее за запястье. Нигел сидел на террасе, освещенной вечерним солнцем, с газетой „Таймс“ на коленях, почти пустой стакан виски стоял перед ним на столе. Нигел был мрачен. — Садись. — Он потянул ее, заставляя сесть. — Я хочу тебе кое-что показать.

— Что? — Флоре не терпелось подняться к себе в комнату, переодеться в вечернее платье, понежившись перед этим в горячей ванне. Слишком скоро об этой роскоши останутся лишь вспоминания. Снова придется делить ванну с другой девочкой, да и то три раза в неделю. Она попыталась вырваться, но Нигел держал крепко.

— Подожди минутку. Это важно. — Левой рукой он вцепился в нее, а в правой сжимал стакан. Запах виски смешивался с запахом жасмина, роз, шиповника, росших возле дома. — Я наблюдал, как ты бежала, — сказал он. — Хорошие ноги, но коленки так же вывернуты внутрь, как у Мэбс. А у Мэбс они вывернуты внутрь, заметила?

— Нет, — Флора дернула рукой.

— Смотри, — сказал Нигел. — Вот газета „Таймс“.

— Ну и что?

— А то, что я собираюсь сделать доброе дело, научить тебя ее читать. Нет, не убегай, это важно, малышка Флора, если ты хочешь понять, почему люди поступают так, а не иначе, читай эту газету.

— Какие люди?

— Леи, глупая, и их класс. Ты не из их класса и поэтому тебе надо научиться их понимать.

— А ты из их класса? — спросила она, несколько возвысив голос.

— Я — да. „Класс“ — это финансы, дорогая девочка. А я напился. О чем это я? Ах да, тебе лучше воспользоваться этой возможностью, пока она есть, как пишут в объявлениях. Ты готова?

— Ну если это недолго, — нехотя согласилась Флора.

— Изучить правила — не долго, а для практики нужна вся жизнь. Итак. Не убегай, обещаешь?

— Обещаю. („Чье платье я сегодня надену — зеленое Мэбс или голубое Таши?“)

— Хорошо. — Нигел отпустил ее руку и зашелестел газетой. — Ну вот, обрати внимание. Эта колонка про умерших, про новые пары, всякие официальные сообщения. Рождения, смерти, браки, понимаешь?

— Понимаю.

— Представь себе, что тебе будет приятно прочесть, например, — ну хотя бы вот это: умер адмирал Боуинг; он мог оказаться твоим дядей, и тебе так повезло, что он упомянул тебя в завещании. Так что перво-наперво смотри про кончины, можешь очень здорово поднять себе настроение. Дошло? Теперь рождения. Некоторые глупые друзья заводят семью, рожают первенца или еще одного отпрыска. Ты должна написать поздравление или выразить сочувствие, для этого и существуют друзья. Следишь за мыслью?

— Да.

— Хорошо. Тогда откроем страницу „Двор“, помолвки. Мисс Мэбс Лей помолвлена с… о дорогая, — Нигел осушил стакан — с Нигелом Фуксом. И время от времени помолвки расторгаются. Ты должна бдительно следить за этим маленьким разделом, иначе можешь допустить промах, а никто, Флора, промахов не забывает. Они висят у тебя на шее, как… о Боже, не надо больше висни. — Нигел осторожно поставил стакан на стол. — Так на чем я остановился? Ах да! Заметь, вот здесь отчеты о свадьбах: даются списки участников церемонии, им очень нравится видеть свое имя между лордом и генералом. Это убеждает их в том, что они существуют, бедные содомиты.

— Так значит, я прочитаю о тебе и Мэбс?

— Кто знает, возможно. — Нигел сносил глаза. Черт побери, кто что знает? — Он шумно вздохнул. Флора отшатнулась от резкого запаха висни. — Иногда удается прочесть радостную новость, что бран расторгнут. Для кого-то, возможно, радостную, ох… — снова вздохнул Нигел.

— Теперь все? — Ей не терпелось залезть в дымящуюся ванну с ароматной солью.

— Нет. Не все. Ты должна читать передовицы вот здесь и здесь. Эта, третья, часто бывает остроумной. Потом почитаешь письма и узнаешь, какие идеи обсуждаются в обществе. Улавливаешь мнение насчет этих идей. Парламентские отчеты. Как только выяснишь, кто есть кто в правительстве, быстро схватишь суть и станешь следить с интересом. Страница скачен. Ты интересуешься скачками? Может, выйдешь замуж за человека, который участвует в скачках. Ну а потом, для отдыха — вот эта страница — убийства и суды над убийцами. Получишь удовольствие. Ну а теперь, Флора, ты будешь знать обо всем, что происходит в мире, как бы ни искажались события в газете. Ты можешь не верить тому, что написано, но будешь хорошо выглядеть, изображая, что у тебя есть свое мнение. Посмотри на Хьюберта, все думают, что он умный, и глубоко заблуждаются, потому что он говорит, как социалист. Он раздражает людей, бесит, заставляет их высказываться, а им это нравится. Ну как ты думаешь, справишься?

— Меня хватит удар.

Нигел засмеялся.

— Ты справишься, Флора. Клянусь, ты начнешь понимать Леев из Коппермолта.

— Хотела бы.

— А может, и нет, — Нигел посмотрел на нее, потом сказал: — Ну ладно, это начало. Если бы половина родителей заставляла своих дочерей читать „Таймс“, они бы сэкономили кучу денег на учебе в школе. — Нигел рыгнул. — Извини. — Он нетвердо встал на ноги. — Мне надо переодеться к обеду. Я не должен запятнать себя опозданием. Но сперва мне надо бы еще выпить.

— Спасибо большое, я запомню все, что ты мне сказал.

— И начнешь действовать?

— Конечно.

— Ты умная девочка. Знаешь, что бы там ни говорили, но ребята любят девочек с мозгами.

— Спасибо.

— Вообще-то мне бы надо попросить тебя выйти за меня замуж. — Нигел снова взял ее за руку. — У тебя очень хорошие ноги и все остальное в порядке, так как?

— Но ты женишься на Мэбс, — засмеялась Флора.

— Это ты так думаешь. — Нигел, с трудом переставляя ноги, поплелся в дом, прихватив пустой стакан. Выходя, он вынул из кармана брюк носовой платок. Будь это кто-то другой, Флора подумала бы, что он плачет.

Войдя через французское окно гостиной, Флора услышала в холле голоса.

— Ах, Флора, — сказала Милли, — вот и ты. Помнишь мисс Грин? Она остается сегодня на ночь, она едет на юг. И Джойс, ты помнишь Джойс?

— Я помню Флору, — вышла вперед Джойс, — молчаливую и таинственную девочку-наблюдательницу.

— Привет, — сказала Флора. Джойс с выровненными зубами совсем не была похожа на лошадь; Флора пожала руку мисс Грин и та, заикаясь, проговорила:

— К-как п-поживаешь? — у нее это вышло полушепотом. Она посмотрела Флоре в глаза, пожимая ее руку. У самой мисс Грин рука была сухая и маленькая, она жала руку Флоре, как будто это доставляло ей удовольствие. Флора улыбнулась. „Рука Нигела, — вспомнила она, — была влажной“.

— Поскольку мисс Грин завтра уезжает на юг, — говорила Милли, — мы подумали, Флора, что ты бы могла поехать с ней. А то я беспокоюсь, как ты одна в поезде. А мисс Грин живет в двадцати милях от твоей школы. Правда, повезло? Она будет рада твоей компании.

— Оч-ч-ч-ень рада, — сказала мисс Грин. — Счастливое совпадение.

— Как любезно с вашей стороны, это будет просто замечательно, — услышала Флора свой собственный голос, звучавший твердо. Какой-то частью мозга она обрадовалась за себя: сумела ответить, как настоящий читатель „Таймс“, читающий ее всю жизнь, но другая часть чувствовала себя так, будто ее ударили под дых. — Мне надо переодеться к обеду, — сказала она, — или я опоздаю.

Ее приезд сюда вначале был похож на веселый воздушный шарик; он был таким, когда девочки встретили ее на станции; потом шарик слегка спустился, это когда она сидела на берегу с Космо и говорила; он почти опал, когда она беседовала с Нигелом, а сейчас из него вышел воздух. Джойс с сочувствием проговорила:

— Ой, обратно в школу, бедняжка. Вот бы здорово, если бы ты поехала с нами в Шотландию, правда, миссис Лей?

— Ну… — Улыбаясь, Милли добавила: — Конечно, это было бы…

— Боже мой, — перебила мисс Грин, — уже столько времени, мне надо переодеться. С-слушайте, а к-как насчет Лиги Наций и п-политики? Мне избегать этих тем за ужином?

Милли засмеялась.

— Тот ужасный, позорный случай…

— Избегай говорить о религии, — сказала Джойс, — и о сексе.

— Ну Джойс, — протянула Милли, — ну право, дорогая…

Мисс Грин пробормотала:

— Тогда остается мало о чем говорить, — и отправилась вверх по лестнице.

— Очень приятно видеть тебя, шалунья, — сказала Милли, обнимая Джойс за плечи. — Ты как глоток свежего воздуха.

— Я попытаюсь не доводить до сквозняка, — и Джойс пошла за мисс Грин наверх.

— Ну, — сказала Милли, с улыбкой поворачиваясь к Флоре, — правда, счастливое совпадение? Что ты вечером наденешь? Будь хорошенькой.

Лежа в ванне, Флора осматривала ноги, радуясь, что они выдержали испытание. Она потянулась, чтобы поиграть затычкой ванны. Ванны в Коппермолте были огромными, рассчитанными на больших мужчин. Школьные же, подумала она с возмущением, слишком уж экономно короткие. Она намылила шею и подмышки, поскребла спину люфой и вымыла лицо. Каждый раз, когда она умывалась, ей слышался презрительный голос матери:

— Угри.

Стряхнув воспоминания, она встала и намылила волосы.

Таши снаружи крикнула:

— Какое платье ты хочешь сегодня надеть? Джойс в шикарном красном. Хочешь мое маленькое голубое? Или зеленое Мэбс? А завтра примеришь желтое.

— Завтра меня уже здесь не будет.

— Что?

— Мисс Грин закинет меня в школу.

— Нет!

— Да. — Флора вылезла из ванны, обернулась большим полотенцем. Школьные — такие немыслимо короткие. Таши спросила из-за двери:

— Можно войти? — Флора открыла дверь. — И кто это придумал?

— Миссис Лей.

— Корова.

— Таши!

— Она же корова.

— Нет, правда, я уверена, что она…

— Ну ладно, какое платье? Голубое, зеленое? Желтое?

— Я бы надела черное, — сказала Флора.

ГЛАВА 29

— Ты думаешь, лучше девочку отправить? — В комнату Милли из своей гардеробной вошел Ангус. — Завяжи мне галстук. — Он стоял перед женой, одетый к ужину, концы черного галстука свисали на брюки. — У тебя это получается лучше.

— Ты вполне справляешься, когда меня нет рядом, — сказала она, но потянулась к галстуку.

— Так что, лучше отправить? — Их лица были так близко друг к другу, что Милли могла разглядеть серую щетину на щеках мужа и почувствовать запах мыла после ванны. — До начала ее учебы остается еще несколько дней, — сообщил Ангус.

— Дорогой, это политика. Ну ладно. Вот. — Она завязала ему галстук. — Она и так здесь уже долго, а мисс Грин прямо как знак Божий.

— Лично я оставил бы Всемогущего в покое. — Ангус сел на край кровати жены. Он тоже спал в этой кровати, но всегда думал о ней, как о кровати жены, его собственная односпальная стояла в его гардеробной, и он почти не ложился на нее. — Не думаю, что Бог приложил к этому свою десницу. — Он наблюдал за Милли, которая все еще была в комбинации и расчесывала волосы. Седых волос у нее было уже много, но у блондинок их почти не видно при электрическом свете. Его же некогда каштановые волосы совсем побелели, а усы стали полосатыми. Ангус наблюдал за ее отражением в зеркале. — Ну?

Милли обулась. На высоких каблуках она чувствовала себя увереннее.

— Я тебе говорила, дорогой, что мужчины таращатся на нее, и это бы ладно, но Космо… Я видела ее на террасе с Нигелом, он держал ее за руку. Может, это ничего и не значило, но… — Ангус наблюдал за женой, как она подошла к шкафу и вынула платье. Она пополнела, но фигура все еще прекрасна, и Ангус надеялся, что ей не придет в голову сесть на голодную диету, столь популярную среди дам. Она натягивала платье через голову, и ее голос стал глуше: — Помнишь, как мы волновались о Мэбс и Феликсе?

— Ну и ничего из этого не вышло.

— Слава Богу, что не вышло.

— Не слишком в этом уверен, его отец был хорошим другом. А отца Нигела я просто не выношу, этого либерала.

— Но Джеф не его отец, — Милли высунула голову из платья и потянула его вниз. — Застегни, дорогой. Роуз сама призналась.

Ангус встал с кровати, чтобы застегнуть платье.

— Выдумали бы что-нибудь попроще, а не эти крючки. Стой спокойно. Роуз, если ты помнишь, неисправимая шутница. Она и над тобой подшутила. Тебе не стоило спрашивать про такое, сама напрашивалась на неприятности.

— Но я спросила, и она ответила, что отец не он.

— И сплетни понеслись по всей Европе. Удивительно, как… — Ангус разглядывал крючки.

— Но не я их распустила, — сказала Милли. — „Неужели быстро?“

— Может, сама Роуз или Феликс, я бы не удивился. Ух, эти проклятые застежки.

— Ты царапаешь мне спину.

— Я никогда не говорил тебе, ты так чувствительно к этому относишься, но Феликс — точная копия братьев Роуз. Среди них есть и светлые, и темные.

— Ты хочешь сказать?..

— Да, и тот же нос. У него нос дяди.

— Значит, я выставила себя в глупом свете?

— Да, дорогая. Ну, все. — Ангус положил руки на плечи Милли и поцеловал ее в шею. — И поскольку мы уж начали про это, расскажу тебе еще одну сплетню. Говорят, он любит мальчиков.

— Как ужасно, — Милли казалась потрясенной.

— Я подозреваю, что нет ни слова правды и в этом, но, между прочим, прекрасная уловка, когда не хочешь оказаться связанным. Роуз жаждет, чтобы он женился, а ему нравится холостяцкая жизнь. И что лучше можно придумать? — Ангус ухмыльнулся. — Парень унаследовал юмор своей матери.

— Чрезвычайно опасный. — Милли надела кольца, потянулась за жемчугом. — И глупый.

— Что возвращает нас к девочке Тревельян.

— Нет, это совсем не то, — Милли провела щеткой по волосам и по бровям.

— Именно об этом речь. Родители должны стоять за спиной своих детей, но не манипулировать ими.

— Ты хочешь сказать, что я вмешиваюсь?

— Да. И все мы. Я не хочу все это анализировать, но было бы неплохо оставить девочку еще на несколько дней. Она никогда нигде не была. Она как приклеенная к школе круглый год из-за своих родителей. Она ничего не знает о жизни. Она как свалилась с Марса. И что плохого, если она…

— Ангус, да перестань ты. Дело сделано. Извини. Давай, закончим эту тему. Я написала дружеское письмо ее матери. А теперь, может, спустимся вниз и выпьем перед ужином?

— Отлично, Миллисент.

Милли раздраженно посмотрела на мужа, он никогда не называл ее Миллисент, разве только когда злился. Она окинула взглядом спальню. Здесь родились Мэбс и Космо. Все дышало интимностью. Дверь гардеробной была открыта, вещи Ангуса лежали в полном беспорядке и среди них множество шерстяных носков одного и того же рисунка, которые она связала ему за годы их супружества. Такую же пару она вязала, болтая с Роуз в Динаре. Роуз тогда что-то сказала, что шокировало ее, — она уже забыла, о чем шла речь, но хорошо помнила ощущение. Она закрыла дверь комнаты, слуги в ней уберут, а муж ждет. Она должна сегодня за ужином посадить мисс Грин справа от Ангуса, а милую, веселую Джойс — слева, завтра в это время причина, вызвавшая недовольство Ангуса по отношению к ней, исчезнет.

ГЛАВА 30

Фелисити Грин не понадобилось много времени для переодевания к обеду, она умылась, помыла под мышками, надела чистые панталоны и комбинацию и влезла в платье цвета ржавчины. Этот тон не портил цвета ее лица. „Да черт с ним, — думала она, расчесывая щеткой подстриженные волосы, — все равно я не стану лучше“. Она посмотрела в свое отражение в зеркале, увидела лицо, похожее на лягушачье, встретилась со взглядом черных умных глаз. Она подкрасила губы, попудрилась, оскалила зубы, желая убедиться, что помада не попала на них, и, кинув в вечернюю сумочку пудреницу, расческу и носовой платок, вышла. Ей очень хотелось оказаться в гостиной раньше всех и осмотреться. Она задумала роман, а в прошлый приезд в Коппермолт ей пришла идея, что эта гостиная достойна пристального изучения. В комнате никого кроме Нигела, нерешительно стоявшего над подносом с напитками.

— Привет, — сказал он. Он еще не переоделся к обеду.

— Мы как-то встречались, — протянула ему руку Фелисити.

— Да. — Нигел смотрел на нее, пытаясь вспомнить.

— Лига Наций, — помогла ему Фелисити.

— Точно. — Нигел раскачивал ее руку вверх и вниз, — правильно. А теперь попробуйте поговорить с ним о том немецком парне. Хотите выпить? — Он опустил ее руку.

— Я сама. — Фелисити налила себе чуть-чуть виски. — Кто-то уже попользовался графином.

— Я, — кивнул Нигел. — Бедный старый графинчик.

— Хм, — Фелисити смотрела на него, он переваливался с носков на пятни. Вообще-то она не любила ни во что вмешиваться. — Ну, я думаю, вам лучше пойти переодеться к обеду, — все же вмешалась она.

— Что? — оскорблено и громко спросил Нигел.

Появился дворецкий Гейдж. Он тихо подошел к камину, смел пепел, взбил диванную подушку, подошел к подносу с напитками и поджал губы.

— Гм. Обед через четверть часа, сэр. — Он забрал графинчик с виски, рюмку Нигела и вышел.

Нигел пошел следом.

Фелисити принялась обследовать комнату. Прелестные букеты цветов, „Вог“, „Татлер“, „Брэквуд мэгэзин“, „Роял джеогрэфикал“ и „Филд“ разложены на столике подле дивана. Чаши с ароматными смесями из сухих цветов. Из французского окна открывался пасторальный вид — лужайка, наклонно спускающаяся к низкому заборчику, окружающему имение, поля, простирающиеся до реки, кедр справа от дома, деревья, а дальше — пляж, дуб и липа.

Дворецкий вернулся с полным графинчиком, огляделся, подошел к французским окнам, закрыл их и удалился.

Фелисити снова распахнула створки, чтобы выветрить дух Нигела. „Что мне надо, — думала она, — так это фотографии на пианино: собаки, подростки, члены королевской семьи, пэры в мантиях для коронации“. Но ничего кроме нерезких снимков под стеклом. Мэбс в двенадцать лет с собакой, Космо в мешковатых шортах, без зубов, с забинтованными коленками и еще одной собакой, потом еще фотографии — с другими псами. Она выдвинула ящичек столика рядом с диваном. А, вот они леди времен Эдуарда VII, в серебряных рамках, с высокими прическами, с бюстами, выпирающими из платьев, с тонюсенькими талиями. Ангус и Милли перед свадьбой, мрачная Мэбс-подросток, в платье со шлейфом, Ангус в форме штабного офицера, увешанный медалями. И в самом дальнем углу ящика — личность, в которой она признала второстепенного члена королевской семьи. Никаких пэров. Фелисити задвинула ящичек и пересекла комнату, чтобы изучить содержимое застекленного книжного шкафа.

— Довольно скучное собрание, — сказал Космо, незаметно вошедший. — Наша семья не слишком много читает… А что вы ищете?

— Мне нужна атмосфера загородного дома, — сообщила Фелисити. — Я задумала роман.

— Да тут ничего особенного не происходит.

— Нет?

— Ничего, все, как везде. Никаких ссор, никаких скандалов…

— А ваш отец?

— Ну, генералы в отставке обычно вспыльчивы.

Откуда-то из глубины дома раздался девичий голос:

— Космо, ты где?

— Извините, — заторопился Космо и вышел. Фелисити пошла к письменному столу. Кто-то совсем недавно пользовался промокашкой. Над столом висело зеркало в духе Регентства, она поднесла к нему промокашку и прочитала: „Ждите меня рано или поздно“, „Я еще попадусь на вашем пути“.

— Одно из посланий — на русском, — сказал входя Хьюберт. — Я не очень уверен в том, что там написано. Можно ли Флоре доверять? А другие письма — на немецком, французском, итальянском и так далее.

— Игра? (Когда тебя поймали на неприличном поступке, будь наглой.) А я вот выслеживаю, вынюхиваю, шпионю.

Но именно Хьюберт, а не она, казался смущенным.

— Немного глупо, конечно, но я собираюсь послать письмо. Я не часто так делаю, — словно извиняясь, объяснил он.

— Хьюберт! Где ты? — кричала сверху Джойс. — Давай тащи поскорее, если собрался.

— О, простите, мне надо идти. Они ждут вот эту бутылку. — Он держал шампанское. — Джойс придумала, девочкам. Я должен…

— Спешить, — подсказала Фелисити.

— Да. — Хьюберт ушел.

Фелисити вернула промокашку на место и вышла на террасу.

Из открытых окон неслись девичьи голоса.

— Ты потрясающе выглядишь, никто даже… ах, здесь Бланко. Давай, давай, открывай… — раздался хлопок. — Флора первая. Это ее праздник. Пей. Нет, нет, оно тебе нравится. Ох, Нигел, какой же ты жадный, никому не останется! Нет, нет, Флора, это нельзя надеть, линия будет испорчена. Идея в изяществе. Ну постой спокойно минуту, а я… Вот так лучше. О, вкусно!

Фелисити вдохнула запах жасмина, вдруг подумав с надеждой, что девочка Тревельян не будет болтать в машине и она в дороге продумает главу, потом, вероятно, переночует в Линкольне и на следующий день приедет в Лондон. Там она может посадить девочку на поезд, если та станет ей докучать. Имеет эта миссис Лей хоть малейшее представление о том, что она такое ей навязала? За ужином она расскажет генералу о планах немцев по строительству новых дорог, он из того сорта людей, которым это может понравиться, так же как и поезда Муссолини. Вообще-то эти отставные военные имеют хотя бы отдаленное понятие о том, как опасны диктаторы? Да, сегодня наверняка случится неприличная ссора. Эта сонная атмосфера как раз та, которая ей нужна.

— О, правильно, вы сами себе налили, — сказала Милли, входя в гостиную через террасу. — Какой прекрасный вечер. Могу я вам налить еще? Вы пили шерри, так ведь?

— Виски.

— О!

— Не надо, благодарю.

— О? Ну, я налью себе немножко шерри. Должна признаться, люблю конец лета. Через несколько дней мы собираемся в Пертшир, надо прийти в себя перед свадьбой Мэбс. Пожалуй, будет забавно, если я посажу вас справа от Ангуса, а слева — Джойс.

„Милли очень элегантна сегодня“, — заметила Фелисити.

— Я воздержусь от спорных тем, — пообещала она.

— Ах, вы об этом. Да это все чепуха!

Фелисити подошла к камину, оттуда она видела, как Ангус, весело улыбаясь, вошел в комнату, за ним — Космо и Хьюберт, а следом — Нигел и Генри, которые встали возле стола с напитками, но не пили. Хьюберт подошел к ней и принялся объяснять, какие сложные отношения у него со старшим родственником, которому он должен что-то написать. Из-за стесненных средств он вынужден играть.

— Я поддерживаю себя в Оксфорде тем, что играю в бридж и триктрак. Я не слишком доверяю лошадям и собакам. А вы?

— Я думала, все деревенские доверяют лошадям и собакам, — Фелисити слушала его вполуха.

— О да, мы доверяем, но нет… — „Черт бы побрал эту женщину! Простая, как булка с изюмом, и даже не притворяется, что слушает“.

— А кто помолвлен с Мэбс — Генри или Нигел? — Фелисити наблюдала за Нигелом. — Они такие похожие.

— Генри помолвлен с Таши, Нигел — с Мэбс. Они похожие, потому что учились в одной школе, работают в одном банке, у них один портной и одинаковые политические взгляды.

— Да, один пьяный, а другой трезвый, — заметила Фелисити.

— Не может быть. У нас была всего одна бутылка шампанского на восьмерых.

— Виски с шампанским не мешают.

Хьюберт уставился на Нигела.

— О Боже, — сказал он. — Боже, Боже.

Дворецкий распахнул двери гостиной и объявил, что обед подан.

— А почему девочки задерживаются? — спросила Милли.

Ангус посмотрел на свои карманные часы.

— Разве они не знают, во сколько у нас обед? Мы разве когда-то начинали в другое время, а не в половине девятого? — Он с треском закрыл крышку часов.

А Космо что-то пробормотал матери в ухо.

— Очевидно, это из-за того, что у Флоры сегодня последний вечер, — сказала Милли, оглядевшись.

— Как будто ты про это не знала, — сварливо пробурчал Ангус.

Милли оставила без внимания его слова.

— Девочки ее наряжают, чтобы сегодня она выглядела по-особенному… и… они ей дают свои лучшие платья. — Она повернулась к Фелисити: — У нее нет ничего своего. Я удивляюсь, как, мисс Грин…

— Называйте меня Фелисити, — сказала она.

— …Фелисити, — и Милли возвысила голос, — а если вы будете проезжать через Лондон, вы не сможете остановиться у нашей маленькой портнихи на Бошам-Плейс? Это отнимет у вас несколько минут, это по дороге. Мы с Ангусом хотели бы подарить Флоре вечернее платье, ее собственное…

— Разве? Впервые?..

— Да, — сказала Милли. — Мы хотим.

— Гм, — хмыкнул Ангус. — Проклятые деньги.

„А у нее есть характер, — подумала Фелисити и начала размышлять, у кого какое сейчас настроение в этой большой комнате. — Дворецкий, несомненно, жертва подавляемого раздражения, Милли — почему-то слегка испуганная, упрямая и задабривающая, Ангус — подозрительный, Нигел изо всех сил пытается казаться трезвым, Космо и Хьюберт — в нетерпеливом ожидании. В ожидании чего?“ (Так, иллюзия мирного загородного дома рассеялась.)

Поскольку общая беседа угасла, Милли решила взять все в свои руки:

— Ах, мне кажется, наконец-то я слышу, что они идут. Гейдж, — обратилась она в дворецкому, — мы идем, как только они совершат свой „выход“. Девочки сделали все, чтобы Флоре здесь было хорошо. Она еще такой ребенок.

— Это ребенок? — спросил Нигел, когда девочки появились. — Не дурачьте меня.

Да, эффектное платье. Длинное, до пят, со скромным вырезом под горло, с рукавами по локоть.

Тяжелый черный шелк плотно облегал тело Флоры, обрисовывая выпуклости грудей и ягодиц, намекал на впадинку пупка и треугольник между ногами — этакое простое платье; матовый блеск ткани подчеркивал бледность кожи девушки. Никакой косметики, никаких украшений, и было ясно, что под платьем тоже ничего. Фелисити Грин прошептала:

— Какие линии, — вздохнула с удовольствием и огляделась.

Нигел уставился не мигая, Генри открыл рот, точно хотел закричать, Ангус сложил губы, будто собирался присвистнуть, глаза Космо сияли, Хьюберт судорожно проглотил слюну от неожиданных ощущений, щеки Милли вспыхнули недобрым румянцем.

Мэбс, Таши и Джойс суетились за спиной Флоры и пищали сквозь накрашенные губы.

— Извини за опоздание, мама.

— Простите нас, миссис Лей.

— Мы очень сожалеем, Милли, дорогая Милли. — Эти звуки слились в единый хор, девочки, как бы желая защитить Флору, окружили ее в красном, зеленом, голубом платьях. Флора молчала.

„Выход“ длился всего несколько секунд, но в памяти Милли он запечатлелся, точно автомобильная катастрофа.

— Ну что, пойдемте? — спросила она. — Вы же знаете, какова наша повариха, которая готовит суфле.

Ангус предложил руку Фелисити и повел ее в столовую, усадив справа от себя, а Джойс заняла стул слева. Нигел и Генри, заметила Фелисити, сели по обе стороны от Флоры, Хьюберт и Космо — напротив, вместе с Мэбс и Таши, Милли — чуть в стороне, и она казалась несколько заброшенной.

— Хотите, я расскажу вам о генеральном плане строительства дорог в Германии? — спросила Фелисити, кладя себе суфле.

„Хотел бы я быть таким молодым, как вся эта компания, — думал Ангус. — Вряд ли кто-нибудь отказался бы“.

— А я думал, что вы заикаетесь. Простите, что я обращаю на это внимание. А что Мэбс там вытворяет? Когда она такая, ничего хорошего не жди, она всегда пользуется этой девочкой, как ширмой. Кто-то хочет скандала. — Ангус посмотрел вдоль стола на жену, сидящую с опущенными глазами, на Флору, тоже смотрящую вниз, и для обеих это было обычным делом. — Ваше заикание, — сказал Ангус, — очень симпатичное. Так вы говорили о дорогах?

— Мое заикание — для удобства общения, — сказала Фелисити. — Я успеваю придумать ответ на вопрос. Так что я сама управляю заиканием. — Она проглотила полный рот нежнейшего суфле.

— Ага, понятно, — кивнул Ангус, кладя суфле. — Поторопись с вином, — пробормотал он дворецкому.

„Ангус не знает, сколько вина уже утекло“, — подумала Фелисити.

— Вкусное суфле, — похвалила она. — Ваш повар просто образец.

— Немного вина для легкой беседы? — сияя, предложил Ангус Фелисити.

— Но пока что это не помогло. — („Нет, он, конечно, понятия не имеет“, — Джойс, которая до сих пор не произнесла ни звука, фыркнула.) — Так вы хотите послушать про дороги или нет? — снова задала вопрос Фелисити.

— Ах да, немецкие дороги. А как вы думаете, этот ребенок надел панталоны? — тихо спросил Ангус.

— Я бы сказала, воображаемые.

— А она хотя бы имеет понятие о том, в какой шок повергла наши мужские чувства? Она могла бы вообще выйти голой.

— Тогда бы выглядела менее неприлично, — пробормотала Джойс, услышав эту фразу.

— Я уверена, она и понятия не имела… Ну, может, почти… — сказала Фелисити.

— Это мое платье, — призналась Джойс. — А панталоны сняла с нее Таш, вы бы видели в тот момент Хьюберта и Космо. Панталоны проступали через платье, и весь вид был каким-то ординарным.

— О-о-ординарным? — Фелисити едва сдерживала смех. — Ну что, о немецких дорогах поговорим в другой раз? У них большой военный потенциал.

— Что нам сейчас надо, так это сдержаться, — заключил Ангус. — По-моему, моя дочь собирается что-то выкинуть.

— Он переходит на грубости, — сказала Джойс, пытаясь развлекаться происходящим. — Хотя он прав, ой, я слышу предостерегающее замечание.

— Ваше сообщение задерживается… — Ангус старался не обращать внимания на взрыв на другом конце стола. И потом: — Эй, вы, слушайте, — он оборвал свою вежливую беседу и зло уставился на дочь. — Что такое?

Фелисити наблюдала за всем происходящим с большим интересом. „В романе, — думала она, — тревога будет нарастать постепенно, и, возможно, Флора станет ее причиной. Не из-за этих ли бархатных черных глаз такой раздраженный голос у Мэбс?“

— Что происходит? — громко спросил Ангус.

Мэбс закричала:

— Я разрываю помолвку, отец, вот что происходит!

„Да, спокойный загородный дом“, — подумала Фелисити.

— На время обеда? — поинтересовался Ангус, тыкая вилкой в суфле и отправляя его в рот.

— Навсегда! — выкрикнула Мэбс.

— Не кричи, дорогая. Мы не глухие, — попросила Милли.

— Почему? — спросил Ангус, когда горничная, прислуживавшая за столом, убрала его тарелку.

„Возможно, я не смогу описать так, как это происходит“, — подумала Фелисити.

— Он скучный, я не выношу его одежду, он пьет, он играет, я терпеть не могу его разговоров, он не моется, от него воняет застарелым потом и чем-то второсортным.

— Осторожно, старушка, — предупредил Нигел.

— Мне противна даже мысль о том, чтобы лечь с ним в постель. У него короткие ноги.

— И длинная задница, — процедил Нигел, начиная ощетиниваться. — Подожди и увидишь.

— О, дорогой! — сказала Милли. — Прекрати, Мэбс, это не…

— И он не „мой дорогой“ и никогда им не будет! — Мэбс понесло, она уже не могла сдержаться. — Ты уже останавливала меня, когда Феликс…

— Феликс уехал с моим братом и его подружкой, — Джойс поставила локти на стол и наклонилась к Мэбс. — Феликс любит все и всех. Он величайший десятиборец всех времен.

— О чем ты говоришь, Джойс? — воскликнула Милли. — Ну пожалуйста.

— Вы хотите, чтобы я вышла замуж за Нигела только потому, что у него есть деньги, что он делает деньги и унаследует дом. Все вы только и думаете о принадлежности к классу, об обеспеченности.

— Ну не надо все сначала, — сказал Космо.

— Тогда верни мне кольцо, — разозлился Нигел. — Я отдам его Флоре. Флора выйдет за меня замуж не задумываясь. Правда, Флора?

— Нет, — ответила Флора.

— Флора слишком мала для тебя! — закричал Космо. — Она Бланко и моя!

— Держись подальше! — взвизгнула Мэбс. — Флора слишком хороша для тебя, и она далеко пойдет.

— Я в этом не сомневаюсь, — тихо проговорил Ангус.

— Она слишком хороша, только посмотри на нее: красивая, скромная, невинная… — Таши не собиралась остаться в стороне.

— Я бы сказал… — начал Генри.

— А кто просит тебя что-то говорить, — зарычал Нигел. — Это наше с невестой дело.

— Я не твоя невеста, я… я разрываю…

— Мэбс, дорогая, пожалуйста, — просила Милли.

— Мне сказать повару повременить с уткой, мадам? — спросил дворецкий, стоя у локтя Милли.

— Да. Нет-нет…

Ангус поднялся.

— Все заткнитесь и убирайтесь! Я не потерплю такого поведения за своим обеденным столом.

— Ну вы и сами часто так себя ведете, — дерзко заявила Джойс.

„Это уже интересно“, — подумала Фелисити.

— Уходите. Вон, — велел Ангус.

— Я не знаю, что за цель всего этого. Ты тоже хочешь разорвать нашу помолвку, Таши? — Генри попытался снизить накал страстей. — Как все, да? — спросил он добродушно.

— Это не шутка, — голос Таши усилился на несколько децибел.

— Генри, не шути.

— Вы уберетесь или нет? — взревел Ангус. — Я имею в виду всех. Но не вас, мисс Грин.

— Фелисити. Называйте меня Фелисити.

— Хорошо, Фелисити, вы остаетесь и ты, Флора, ты ничего не сделала. И ты, Генри, составишь мне компанию.

— Сэр, — начал Генри, с несчастным видом глядя на Таши.

— Останься, — велел Ангус. Генри остался.

Мэбс, Таши, Космо и Хьюберт оттолкнули свои стулья и повалили вон. Нигел глотнул остатки вина и пошел следом.

— Может, продолжим обед? — предложил Ангус, — и за это время твоя дочь придет в чувство.

— Наша дочь, — сказала раздраженно Милли и добавила: — Ну и как ты относишься к первому предложению о браке? — спросила она Флору.

Флора положила салфетку на стол и вышла. Генри встал и пошел за ней.

— Этот вопрос был необходим? — злобно спросил Ангус, глядя на жену.

— Так она же это начала, — сказала Милли, встретившись с ним взглядом.

— Утку, мисс? — спросил дворецкий, предваряя появление обещанного блюда.

ГЛАВА 31

Ангус, Милли, Таши, Генри и Джойс вышли посмотреть, как Гейдж укладывает чемоданы Фелисити на заднее сиденье машины; Мэбс, Нигела, Космо и Хьюберта не было. Собаки слонялись возле двери дома, приоткрыв пасти и добродушно виляя хвостами.

— Пожалуйста, попрощайтесь со всеми от моего имени, — сказала Фелисити, играя роль отъезжающей гостьи. — Мне очень жаль, что я сама не сказала им „до свидания“.

Милли стояла рядом с мужем, слегка расставив ноги, готовясь отразить любой удар. Она держала свою собачонку Бутси у груди.

— Конечно, я передам, — пообещала она. — Простите их за дурное поведение. Они еще храпят. Должно произойти нечто небывалое, чтобы они утром поднялись. — Милли окинула взглядом Флору, которая тихо стояла возле Таши и Джойс.

Почувствовав укол ревности, Фелисити повернулась к Ангусу.

— Я хотела объяснить, генерал, насчет тех идей со строительством дорог: еще ничего не построено. Просто Гитлер написал книгу „Майн Кампф“, и все в ней…

— Я не читаю по-немецки, — Ангус оценивающе посмотрел на Флору.

— Но ее переведут. — Фелисити хотелось, чтобы дворецкий поторопился с багажом. Незадолго до этого он важно отказался от предложенных ею чаевых. — Это за труды, — сказала она и едва удержалась потом, чтобы не добавить: — Старый дурак. (Кто-то должен был предупредить ее, что здесь не принято слугам давать чаевые, что это нарушение правил дома.)

— Ну разве сейчас не самое время, чтобы кто-то научил этого ребенка жизни? — задумчиво проговорил Ангус.

— Я думаю, что после вчерашнего представления она и так все знает, — ответила Милли. — Или ты хочешь выступить добровольцем? — процедила она сквозь зубы. Фелисити заметила, что Милли оделась в твидовый костюм, как бы в ответ на нежелательный ветерок, хотя день стоял теплый. — Когда мисс Грин отъедет, — сказала она дворецкому, — проследи, чтобы кто-нибудь разбудил мистера Космо и его друга.

Дворецкий приподнял плечи, поклонился и глянул в сторону Таши и Джойс, внимательно смотревших и улыбавшихся.

— Нет слов, чтобы поблагодарить вас, — Фелисити убрала „Майн Кампф“ и, надеясь ускорить отъезд, принялась пожимать всем руки, пятясь к машине. — Было так приятно сделать остановку во время путешествия. До свидания, до свидания, — повторяла она Таши, Джойс и Генри. — Я так была рада встретиться с вами.

Флора протянула руку Милли.

— Спасибо, миссис Лей, за приглашение… Это было прекрасно…

— Ты должна еще раз приехать, дорогая. Я тебе напишу. — Милли потрепала Флору по щеке. Бутси зарычала.

— Я знаю, что вы не напишете, — тихо сказала Флора, поворачиваясь к Ангусу. — До свидания. И спасибо за вашу доброту.

— А ты не поцелуешь старика? — Ангус обнял Флору, привлек к себе и поцеловал. — Вот что я тебе скажу: когда буду в Лондоне, то приглашу тебя на ленч в свой клуб. Как ты на это смотришь?

Флора не ответила, ее тут же окружили Таши, Джойс и Генри. Они ее обнимали, целовали, она шла к машине, они кричали вслед:

— До свидания, хорошего путешествия, пиши нам, до скорой встречи, не забудь! — они кричали так громко, что присутствующие собаки, как бы заразившись, истерически залаяли.

Флора не оборачивалась, когда Фелисити выруливала со двора. Был виден только профиль Флоры под школьной шляпкой. В блузке, юбке, в фильдеперсовых чулках и туфлях на двойной подошве она казалась обыкновенной школьницей. Фелисити думала, стоит ли нарушать молчание, воцарившееся в машине.

— Осторожно, собака. — Флора выглянула в окно машины.

— Какая собака? — нервно рявкнула Фелисити.

— Бутси, сокровище миссис Лей. Она сбоку, гонится за машиной, я имею в виду Бутси.

— Проклятье. — Фелисити, которая терпеть не могла собак, надавила на газ и промчалась мимо трусливо отскочившей собачонки.

— Проехали. — Флора откинулась назад и скрестила ноги. — Ну вот.

Недалеко от дома, в долине, Космо и Хьюберт преградили им путь. Фелисити резко нажала на тормоз. Они открыли дверь машины, вытащили Флору и, зажав между собой, целовали, ласкали, утыкались ей в шею, гладили по волосам, ее шляпка упала в пыль. Фелисити удивленно наблюдала за этой сценой. Флора отбилась от них, наклонилась, подняла шляпку и влезла обратно в машину, захлопнув дверь. Лицо ее было совершенно белым. Она махнула рукой, показывая Фелисити, что можно ехать.

Глядя в зеркальце, Фелисити видела Космо и Хьюберта, смотревших им вслед, пока они не повернули за поворот. Но, когда они повернули, воображение романистки вдруг нарисовало сцену: Космо сильно бьет Хьюберта по лицу. Флора, полуприкрыв глаза шляпкой, сидела тихо и молча.

Спустя какое-то время Фелисити выдохнула:

— Здорово!

Флора не ответила.

Фелисити хотелось, чтобы ее пассажирка что-то сказала или сделала. Например, заплакала. Но дорога ровно бежала под колесами, и она начала сердиться.

— Я что-то не заметила, чтобы Мэбс и Нигел побеспокоились тебя проводить. Или они тоже залегли в засаде, чтобы довести меня до сердечного приступа? — спросила она язвительно. Флору навязали ей, и, чувствуя за спиной эту девчонку, она никак не могла сосредоточиться на главе для своего романа.

— Они слишком заняты! — ликующе заявила Флора. И шлепнула себя по колену, как сделал бы на ее месте какой-нибудь старик, потом сдвинула на затылок шляпку и расхохоталась долгим задыхающимся смехом. — Нигел сказал, чтобы я заглянула в „Таймс“ через девять месяцев. — Смех подпрыгивал вместе с машиной. — С ними все в порядке, — сказала она. — Все в порядке!

Фелисити проговорила:

— О! Понятно, — и глянула сбоку на Флору. Ей отчаянно хотелось узнать, что было после той ссоры за ужином. Дом оставался странно тихим. Она сыграла в бридж на троих — с Ангусом и Милли, и, когда все пошли спать, ничего не происходило. Молодые люди исчезли. Глядя на поднятые поля шляпки Флоры, Фелисити почла за благо не задавать вопросов.

А потом подумала, а почему бы ей не спросить, в конце концов, Флора — ребенок, но столкнулась с нелегким для себя ответом, что девочка вообще-то уже не ребенок, судя по тем ласковым словам, которые бормотали ей Космо и Хьюберт, интимно обнимая ее. — Слова, которые Фелисити весьма умеренно использовала в своих произведениях или не использовала вообще, заменяя их другими, сейчас невольно возникли в уме: похоть, страсть… Она почувствовала внезапную симпатию к Милли и покраснела. Накануне вечером Флора выглядела ужасно невинной в том черном платье. А сейчас в этом неловком школьном наряде — чувственной и желанной. То, что ей привиделось — как Космо ударил Хьюберта, — не было работой воображения. Фелисити Грин, гордившаяся своим вольнодумством, была потрясена.