Опыты любви

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ФАЛЬШИВЫЕ НОТЫ

1. Задолго до того, как у нас появляется возможность познакомиться со своим избранником поближе, нас может посетить странное чувство, что мы уже были когда-то знакомы. Нам кажется, будто мы раньше где-то встречались с ним, возможно в предыдущей жизни или во сне. В «Пире» Платона Аристофан объясняет это ощущение знания тем, что любимый человек будто бы наша давно утерянная «вторая половина», тело которой прежде составляло одно целое с нашим. Изначально все человеческие существа были гермафродитами с двойными спинами и боками, с четырьмя руками и четырьмя ногами и с двумя лицами на одной голове, обращенными в противоположные стороны. Эти гермафродиты были так могущественны и их гордыня была такой чрезмерной, что Зевсу пришлось разделить каждого из них на две половинки, мужскую и женскую, и с того дня любой мужчина и любая женщина стремятся воссоединиться с половиной, с которой его или ее разлучили.

2. Мы с Хлоей встретили Рождество врозь, но когда в новом году вернулись в Лондон, то стали проводить в компании друг друга каждую свободную минуту: по большей части, в объятиях, нередко — в постели одного из нас. Наш роман был типичным для городской жизни конца двадцатого века — втиснутый между присутственными часами (телефон как пуповина, когда ожидание делалось невыносимым), оживленный разного рода перемещениями, как, например, прогулками в парке, визитами в книжные магазины и едой в ресторанах. Эти первые недели были сродни открыванию заново в другом второй половины некогда двуполого тела. Мы сходились во мнениях по самым разнообразным поводам; в результате нам пришлось сделать вывод, что, несмотря на отсутствие видимых следов разъединения, мы когда-то являлись частями единого целого.

3. Когда философы выдумывают утопические общества, они редко представляют их себе тиглем, где различия сплавлялись бы воедино, — скорее, в основание этих обществ кладется сходство мыслей и единство, подобие и однородность, ряд общих целей и посылок. Если точно, именно эта согласованность и делала жизнь с Хлоей такой привлекательной. После бесконечной череды непримиримых противоречий в сердечных делах я наконец нашел кого-то, чьи шутки были мне понятны без словаря, чьи взгляды казались невероятно близкими к моим, чьи симпатии и антипатии являли точную параллель с моими и с кем я все время ловил себя на том, что говорю: «Забавно, я как раз собирался сказать/подумать/сделать/рассказать то же самое…»

4. Критики любви справедливо ставили под сомнение идею слияния, что различия между людьми могут сгладиться настолько, чтобы незаметен стал переход от одного к другому. Сомнение берет начало от идеи, что легче воспринять сходство, чем различие (близкое не нужно изобретать), и что в отсутствие прямых свидетельств противоположного мы всегда склонны изобретать то, что нам уже знакомо, а не то, чего мы не знаем и боимся. Когда мы влюбляемся, то не располагаем достаточным материалом и компенсируем свою неосведомленность желанием. Но, как указывают критики, время скоро откроет нам, что кожа, разделяющая наши тела, не только физическая граница, что она выступает представителем более глубоких, психологических противоречий, пытаться преодолеть которые было бы глупо.

5. Поэтому, если подходить к любви серьезно, с первого взгляда не влюбляются. Любовь возникает лишь тогда, когда человек знает, насколько глубоки воды, в которые ему предстоит нырнуть. Только после многочисленных рассказов из предыдущей жизни, обмена взглядами на политику, искусство, науку, сведений о том, что каждый предпочитает есть на ужин, двое могут решить, готовы ли они полюбить друг друга. Это решение, утвержденное на понимании с обеих сторон, и гораздо более обоснованное, чем надуманная близость. Если подходить к любви серьезно — только когда действительно знаешь своего партнера, у чувства есть шанс развиваться. И напротив, в искаженной реальности любви (любовь, которая родилась до того, как мы знаем) увеличивающееся знание в равной мере может явиться как стимулом, так и препятствием, поскольку оно может привести утопию к опасному конфликту с реальностью.

6. Осознание того, что, какие бы очаровательные совпадения мы ни обнаружили в себе, Хлоя, пожалуй, все-таки не была тем человеком, с которым нас разделила жестокая рука Зевса, я отношу к моменту где-то в середине марта, когда она представила меня своей новой паре туфель. Выбор основания для такого вывода, возможно, отдавал педантизмом, но туфли — важный символ различий в эстетике, а следовательно, если трактовать широко, — в психологии. Перед этим я уже нередко замечал, насколько больше определенные области и покровы тела могут сказать о человеке по сравнению с другими: туфли дают больше информации, чем свитера, большие пальцы по сравнению с локтями, белье по сравнению с верхней одеждой, лодыжки по сравнению с плечами.

7. Что было не так в туфлях Хлои? Говоря объективно, ничего (но когда человек влюбляется объективно?). Она купила их в субботу утром в магазине на Кингс-роуд, они предназначались для вечера, на который мы были приглашены в гости. Я уловил смелый замысел художника — создать модель одновременно на низком и высоком каблуке; подошва на платформе резко поднималась к пятке всей шириной домашней тапочки, но при этом на высоту шпильки. Затем шел высокий верх, отдаленно напоминающий воротник испанского гранда, украшенный бантом, звездами, обшитый по краю куском толстой ленты. Туфли были в высшей степени стильными, они были хорошо сделаны, они были чистые — и тем не менее это были именно такие туфли, какие я больше всего ненавидел.

8. — Они тебе не нравятся? — задала Хлоя вопрос, явно лишний в этой ситуации, будучи сама в полном восторге от нового приобретения. — Я собираюсь их носить каждый день, а ты находишь их ужасными?

Хотя я и любил ее, но волшебная палочка, которая должна была превратить эти туфли в объект вожделения, отказывалась явить свое обычное волшебство.

— Честное слово, я купила бы весь магазин. У них такие потрясающие вещи! Ты бы видел, какие там продаются ботинки.

Я был шокирован при виде восторга Хлои (с которой до тех пор почти во всем соглашался) по поводу того, что, на мой взгляд, можно было в лучшем случае назвать парой отвратительнейших туфель. Моя идея того, кем была Хлоя, моя аристофановская уверенность в том, кем она была, не вмещала этот исключительный энтузиазм. Я чувствовал смущение, когда пытался представить, что именно думала Хлоя, покупая их; я спрашивал себя: «Как ей могли понравиться одновременно эти туфли и я?»

9. Выбранные Хлоей туфли послужили тревожным сигналом того, что она существовала вполне автономно (вне всех фантазий о слиянии), что ее вкусы не всегда соответствовали моим собственным, что, даже если мы и совпадали во взглядах на определенные вещи, эта совместимость не была бесконечной. Ее выбор послужил напоминанием о том, что узнать человека лучше не всегда означает узнать что-то приятное для себя, как это могло бы показаться с точки зрения здравого смысла. Ведь насколько вероятным кажется обнаружить в другом восхитительное сходство, настолько же следует считаться с вероятностью встретить серьезные различия. Глядя на новые туфли Хлои, я вдруг поймал себя на мысли, что есть некоторые вещи, которых я не хотел бы знать о ней, чтобы они не нарушали чудного образа, который, лишь только я впервые увидел ее, уже сложился в моем воображении.

10. Бодлер написал стихотворение в прозе о человеке, целый день проходившем по Парижу с женщиной, которую он, казалось, уже готов был полюбить. Они сходились во взглядах на такое множество вещей, что к вечеру он был уверен, что нашел идеального спутника, с чьею душой единственно может соединиться его душа. Измученные жаждой, они заходят в сияющее огнями новенькое кафе на углу бульвара, где видят нищую семью из рабочих кварталов. Бедняги пришли поглазеть сквозь сверкающие стекла кафе на элегантных гостей, ослепительно белые стены и золотые украшения. Сердце рассказчика наполняется чувством жалости и стыда за свое привилегированное положение. Он поворачивается к своей возлюбленной, чтобы увидеть в ее глазах отражение своих мыслей. Но женщина, с чьей душой он уже был готов соединиться, замечает, что эти негодники с их широко раскрытыми, удивленными глазами невыносимы, и просит его сказать хозяину, чтобы он сейчас же прогнал нищих прочь. Разве не в каждом романе есть подобные моменты? Поиск глаз, в которых отразились бы твои мысли, а вместо этого — (трагикомическое) расхождение, и все равно, идет ли речь о классовой борьбе или о паре туфель.

11. Возможно, правильно будет сказать, что легче всего влюбиться в людей, которые очень мало рассказывают нам о себе помимо того, что мы можем прочесть на их лице или в голосе. В воображении человек бесконечно, замечательно податлив. Если вы настроены хоть сколько-нибудь мечтательно, нет ничего романтичнее любовных историй, которые сочиняешь для себя во время продолжительных путешествий на поезде, глядя на симпатичную пассажирку или пассажира, смотрящих в окно, — безупречный роман, который обрывается, когда Троил или Хрисеида[24] отводит взгляд от окна и заводит скучный разговор с соседом или вовсе непривлекательно прочищает нос, достав грязный носовой платок.

12. Уныние, в которое нас может привести более тесное знакомство с любимым, сродни тому чувству, что испытывает человек, сочинивший чудесную симфонию, когда первый раз слышит ее не у себя в голове, а в большом зале в исполнении симфонического оркестра. Несмотря на впечатление от того, что столько из придуманного нами нашло замечательное подтверждение в исполнении, мы против своей воли замечаем мельчайшие вещи, которые не вполне соответствуют тому, как мы их задумали. Не расстроена ли одна из скрипок? Не вступает ли флейта чуть позже положенного? Не играют ли ударные чуть громче, чем надо? Люди, которых мы любим, с первого взгляда так же чудесны, как музыка, звучащая в нашей голове. Они свободны от столкновений на почве литературных вкусов или взглядов на обувь, так же как неотрепетированная симфония свободна от расстроенных скрипок или запаздывающих флейт. Но стоит нашей фантазии зазвучать в концертном исполнении, как ангельские создания, парившие в сознании, спускаются на землю и оказываются существами из плоти и крови, нагруженными своей (часто труднопреодолимой) душевной и физической историей, — мы узнаем, какой пастой они чистят зубы, как подрезают ногти и как предпочитают Бетховена Баху, а карандаши — авторучкам.

13. Туфли Хлои были лишь одной из числа фальшивых нот, проявившихся в начальный период наших отношений — период перехода (если, конечно, можно выразиться так оптимистично) от внутренней фантазии к внешней реальности. Жизнь с ней изо дня в день напоминала акклиматизацию в чужой стране, я то и дело становился жертвой ксенофобии, когда был вынужден отходить от собственных традиций и истории. Она включала географические и культурные неурядицы, вынуждая нас в этот промежуток все время переходить от привычки жить одному к привычке жить вместе и обратно, когда, например, вдруг возникшее страстное желание Хлои отправиться в ночной клуб или мое — посмотреть авангардный фильм рисковало прийти в противоречие с установившейся привычкой одного из нас рано ложиться спать или со сложившимися вкусами другого.

14. Угрожающие расхождения не скапливались вокруг глобальных вопросов (национальность, пол, класс, занятие), напротив, касались скорее незначительных швов на стыке вкусов и мнений. Почему Хлоя настаивала на том, чтобы оставлять макароны на огне те фатальные несколько лишних минут? Почему я был так привязан к своим тогдашним очкам? Почему она должна была делать свою утреннюю гимнастику в спальне каждое утро? Почему мне обязательно были необходимы восемь часов сна? Почему у нее не находилось побольше времени для оперы? Почему у меня не находилось побольше времени для Джони Митчелл[25]? Почему она не могла терпеть морепродукты? Как можно бы было объяснить мое отвращение к цветам и садоводству? Или ее — к путешествиям по воде? Как она могла с удовольствием рассказывать, о чем она просит Бога («по крайней мере, до первого рака»)? И почему я был так замкнут, когда мы касались этой темы?

15. Антропологи говорят, что группа всегда идет впереди индивида, что для того, чтобы понять последнего, нужно начать с первого, будь то народ, племя, клан или семья. Хлоя относилась к своим домашним без большой теплоты, но когда ее родители пригласили нас к себе на воскресенье в свой дом в Марлборо, я упросил ее принять приглашение. «Увидишь, тебе не понравится, — сказала она. — Но если ты действительно хочешь, я не против. По крайней мере, ты поймешь, от чего я всю свою жизнь пытаюсь убежать».

16. Несмотря на ее стремление к независимости, наблюдение за Хлоей в домашнем окружении прояснило мне некоторые ее особенности, а также природу некоторых из наших расхождений. Все в Гнарлид-Оук-коттедж свидетельствовало о том, что мы с Хлоей родились в разных мирах (почти что галактиках). Гостиная была обставлена мебелью в стиле чиппендейл, ковер на полу, весь в пятнах, был красновато-коричневого цвета, на пыльных полках стояли тома Троллопа[26], картины в духе Стаббса[27]увешивали стены, три слюнявые собаки бегали туда-сюда между гостиной и садом, какое-то мощное растение стояло в кадке в углу. Мать Хлои была одета в местами рваный толстый темно-красный свитер и цветастую мешковатую юбку, длинные седые волосы были кое-как сколоты на затылке, не образуя прическу. Если бы в ее волосах и на одежде обнаружились соломинки, то это показалось бы почти естественным. Впечатление деревенской непринужденности усиливалось и тем, как она все время забывала мое имя (забыв, каждый раз проявляла изобретательность, придумывая другое). Я подумал о разнице между матерью Хлои и своей — насколько контрастное введение в мир совершили эти две женщины! Как бы далеко Хлоя ни ушла от всего этого в сторону большого города, к своим собственным ценностям и друзьям, она все еще представляла с этой семьей общую генетическую и историческую традицию, будучи ее частью. Я замечал пересечения между поколениями: ее мама готовила картошку точно так же, как Хлоя, мелко покрошив в масло несколько зубчиков чеснока и посыпав сверху морской солью. Они обе любили живопись и обе питали слабость к определенным воскресным газетам. Отец был неутомимый путешественник, и Хлоя тоже любила прогулки, часто вытаскивая меня в выходные пробежаться кругом Хемпстед Хиз, так же превознося благотворное действие свежего воздуха, как когда-то, наверное, это делал ее отец.

17. Это все было так ново и так странно. Дом, в котором она выросла, оживил прошлое, где не было меня, и мне предстояло принять его на борт, чтобы понимать ее. Обед прошел в основном в вопросах и ответах, которыми Хлоя обменивалась со своими родителями, касавшихся различных сторон семейной жизни: покрыла ли страховка больничные счета Грена? Починили ли цистерну? Кэролайн еще не звонили из агентства по торговле недвижимостью? Правда ли, что Люси собирается ехать на учебу в Штаты? Кто-нибудь прочел повесть, написанную тетей Сарой? Генри действительно женится на Джемиме? (Все эти персонажи вошли в жизнь Хлои задолго до меня и, вероятно, учитывая стойкость всего семейного, останутся в ней, когда меня уже не будет.)

18. Занятно было видеть, насколько восприятие Хлои ее родителями отличалось от моего собственного. В то время как я знал ее уступчивой и великодушной, дома она считалась капризной и с некоторыми командирскими замашками. Ребенком она была маленьким деспотом, которому родители дали прозвище «мисс Помпадоссо» в честь героини детской книжки. Если я знал, что Хлоя вполне адекватна в вопросах карьеры и денег, то ее отец тем не менее заметил, что его дочь «не понимает самых простых вещей, что и как делается в этом мире», а мама шутила, что она «верховодит всеми своими мальчиками». Мне пришлось добавить к своему представлению о Хлое целую часть ее жизни, до того как появился я, когда мое видение ее пришло в противоречие с тем образом, который закрепился в исходном семенном предании.

19. Днем Хлоя провела меня по всему дому. Мы посетили комнату на самом верху, куда она ребенком боялась заходить, потому что ее дядя однажды сказал ей, что в пианино живет привидение. Она провела меня в свою прежнюю спальню, которую теперь ее мама использовала как студию, и показала люк, через который обычно забиралась на чердак, где уединялась со своим слоненком Гуппи каждый раз, когда ей бывало грустно. Мы прошлись по саду, мимо дерева, до сих пор хранившего в самом низу след от удара, когда в него врезалась их машина: однажды Хлоя подговорила брата снять ручной тормоз. Она показала мне соседский дом, чьи ежевичные кусты начисто объедала летом, и сына прежних владельцев, которого однажды поцеловала по дороге из школы.

20. Ближе к вечеру я пошел прогуляться в сад с ее отцом, педантичным человеком, у которого после тридцати лет семейной жизни сформировался характерный взгляд на этот предмет.

— Я знаю, вы с моей дочерью любите друг друга. Я не эксперт в любовных делах, но кое-что все-таки скажу. В какой-то момент я понял, что в конечном итоге все равно, на ком женишься. Если вначале ты ее любишь, то со временем, скорее всего, эта любовь пройдет. Если же все начинается с того, что ты ее терпеть не можешь, всегда остается шанс со временем прийти к мысли, что она не так уж плоха.

21. В тот вечер в поезде по дороге обратно в Лондон я чувствовал себя опустошенным, уставшим от всех различий между прежним миром Хлои и моим. Хотя истории и декорации ее прошлого очаровали меня, при этом они оказались странными и пугающими, все эти годы и привычки, восходившие ко времени до нашего знакомства. Тем не менее они точно так же составляли часть того, чем была она, как и форма ее носа или цвет глаз. Я чувствовал первобытную тоску по знакомому окружению, ощущая на себе разрыв, который ведут за собой всякие новые отношения — целый новый человек, которого нужно узнать, к которому нужно самому приспособиться. Это был, пожалуй, тот момент, когда я испугался при мысли обо всех различиях между нами, которые мне еще предстоит открыть, — мысли, что она навсегда останется одним человеком, а я другим, что наши взгляды на мир так никогда и не придут к соглашению. Глядя из окна поезда на Уилтширское предместье, я, как ребенок, испытывал страстное желание быть с кем-то, кого я бы уже сейчас полностью понимал, шокирующие особенности дома, родителей и предыдущей жизни которого мне были бы уже знакомы и привычны.