Осколки памяти

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Коридоры Центрального госпиталя графства выкрашены тусклой темно-серой краской. Грустный цвет, подавляющий, навевающий тяжелые мысли о бренности бытия. Или это я сейчас воспринимаю его так? Потому что за крепко запертой дверью целители сейчас пытаются спасти моего друга, и я вздрагиваю при каждом шорохе, с надеждой вскидываю взгляд: вдруг сейчас дверь распахнется, и мне объявят, что все в порядке? Об ином варианте я даже думать не хочу, но серые стены давят, смыкаются вокруг меня, навевают безысходность. Тру воспаленные глаза и отхожу от палаты к окну, за которым словно в насмешку сияет яркое солнце, искрит выпавший ночью и украсивший мрачный город снег. Возвращаюсь, не в силах смотреть на оживленно текущую по улице толпу. Утро, жители торопятся по своим делам, спешат, окликают друг друга. В сквере напротив госпиталя мальчишки затеяли веселую возню, принялись лепить снежки и швыряться друг в друга, и мне нестерпимо видеть, что вокруг продолжает жизнь. Так, словно бы ничего не случилось. Словно совсем рядом, в небольшой палате, не лежит без сознания Джон Гудвин, которого я так беспечно отпустила одного на опасное дело.

— Не вини себя, — сердито произносит Реймонд и крепко сжимает мою ладонь. — Он — взрослый мужчина. То, что случилось, — результат принятого им самим решения.

Он приехал вместе со мной, и я благодарна ему за поддержку, вот только никак не могу объяснить, что все не так, не так. Я должна была настоять, не пустить или хотя бы расспросить как следует. Лоб Реймонда между бровями прорезает короткая вертикальная морщинка.

— Нет, Ники, ты не виновата. Прекрати. Принести тебе кофе?

Я киваю, хотя плохо понимаю, о чем он спрашивает. Какой кофе? Зачем кофе? Опускаюсь на узкую длинную лавку все того же мерзкого серого цвета и тут же вскакиваю вновь, продолжаю мерить шагами коридор. Как же долго, как долго. Почему не выходят целители?

Реймон приносит кофе, налитый не в привычный казенный стакан из буфета, а в изящную фарфоровую чашечку, сует мне в руки. Я непонимающе смотрю на него.

— Что?

Он хмурится.

— Пей, Ники. Пожалуйста.

Я киваю и пытаюсь поднести чашку к губам, но рука дрожит, и половина содержимого расплескивается. Тогда он отнимает у меня напиток и пытается напоить меня сам, как ребенка.

— Вот, глотни. Осторожно, горячо.

Зубы клацают о тонкий белый фарфор с золотистой каймой. Раз, другой.

— Присядь, пожалуйста. Может, придержать тебе голову?

— Н-н-не н-н-на-д-до.

Собственный голос, сиплый, еле слышный, пугает меня. Зубы продолжают выбивать дробь, но я ухитряюсь сделать глоток. Обжигающе горячая жидкость стекает по горлу. Я не чувствую вкуса, но согреваюсь и перестаю дрожать — и только теперь осознаю, что все это время меня бил озноб.

— Почему так долго?

Говорить нормально все еще не получается, но я хотя бы перестаю заикаться. Реймонд гладит меня по голове, точно ребенка, отвечает не сразу.

— Наверное, трудный случай. Но раз целители все еще с ним, значит, надежда есть.

Я повторяю его слова про себя: "Надежда есть. Надежда есть. Надежда есть" Обхватываю себя руками, раскачиваюсь из стороны в сторону и твержу, твержу о надежде, цепляясь за эту мысль, как утопающий за спасательный круг. Мне кажется, если внутренний голос умолкнет — то все. Катастрофа. Обратной дороги не будет.

Когда открывается дверь и выпускает целителя в мешковатом светло-синем костюме, я не сразу осознаю, что это означает. Реймонд соображает быстрее.

— Что?

Целитель вздыхает, усталым жестом стягивает с головы шапочку, вытирает ею пот с лица.

— Жив. Пришел в себя. Можете пройти к нему, но ненадолго. А мне надо срочно зателефонировать офицеру Лоренсу, я ему обещал.

Он удаляется быстрым шагом, а я смотрю ему в спину и не могу даже пошевелиться. Реймонд кладет руку мне на плечо, слегка сжимает.

— Пойдем, Ники.

Я поднимаю на него взгляд.

— Он жив? Правда? Джон жив?

Логан кивает, и тогда к моим глазам впервые с того страшного мгновения, когда утреннюю тишину спящего дома разбил телефонный звонок, подступают слезы. Они текут по щекам, и я даже не вытираю их, кручу в руках поданный Реймондом платок и повторяю:

— Жив… жив… он жив…

Гудвин лежал в палате в одиночестве. Объяснялось это просто: Управление перечисляло Центральному госпиталю ежегодно внушительную сумму, зато все сотрудники могли рассчитывать на бесплатное лечение и хорошие условия. Для офицеров держались две двухместные палаты, на всякий случай. Еще вчера обе они пустовали, а сегодня одну из них занял мой напарник.

Услышав, как открылась дверь, он скосил глаза и попытался растянуть в улыбке бескровные губы. Получилось неправдоподобно.

— Джон, — едва слышно шепнула я.

— Донн, — слабо отозвался он. — Логан, привет, дружище. Увы, на рукопожатие я сейчас не способен.

Его руки, и правую, и левую, охватывали широкие повязки, к которым тянулись какие-то трубочки. Голова была туго перебинтована.

— Они меня побрили налысо, представляете? Теперь я точно стал уродом.

Он еще и пытался шутить. Это убедило меня в том, что опасность миновала, и я почувствовала себя так, словно силы разом покинули меня. Ноги подогнулись, и я рухнула на свободную койку.

— Эй, Донн, ты чего? Хочешь устроиться по соседству?

Несмотря на показную браваду, Гудвин был слишком слаб. Немудрящие шуточки дались ему тяжело: его дыхание стало хриплым, над губой выступили капли пота.

— Пить? — спросил Реймонд.

— Да.

Логан поднес ко рту Джона трубку, соединенную с сосудом у изголовья. "Питье, — догадалась я. — Вода или какой-то целительный настой".

— Тебя нашли в Нижнем городе, — сказал Реймонд, когда Джон утолил жажду и выпустил трубку изо рта. — Что ты там забыл?

Гудвин вопросительно посмотрел на меня, и я мотнула головой. По дороге в госпиталь Реймонд пытался выяснить, чем занимался мой напарник, но быстро понял, что я не в состоянии не то что отвечать — вообще связно говорить.

— Следил.

— За кем?

— За одним типом.

Логан разозлился. Знай я его похуже, и не заметила бы, но теперь поняла, что означают побелевшие скулы, сузившиеся глаза и плотно сжатые губы. Он с шумом втянул в себя воздух и медленно произнес:

— Та-ак, будем играть в вопрос-ответ?

Гудвин перевел растерянный взгляд с герцога на меня.

— Но я действительно не знаю его имени. Рыжий такой здоровенный детина. Пить, — прохрипел он.

Реймонд опять сунул ему в рот трубку, подождал немного, а потом вновь приступил к расспросам. Оказывается, Гудвин не оставлял попытки выследить странных типов, замеченных им еще в первый же вечер в "Бриллиантовом дожде".

— Пусть Донн перескажет потом, — просипел он и опять мотнул головой, мол, во рту пересохло.

Пока он утолял жажду, я начала рассказывать об убийстве проститутки Ванды и задержанном на месте преступления Майкрофте Фингеле, который ничего не помнил. Довести повествование до конца мне не удалось — Гудвин выпустил трубку изо рта.

— Потом закончишь, меня клонит в сон. Так вот, ночью я опять их видел. Тех типов. Они разговаривали с управляющим. Они и этот рыжий. До меня донеслись обрывки фраз. Упоминали Нижний город. Пошел. Проследить. Увидел рыжего, — заговорил отрывисто Джон. — Пошел за ним. И все. Боль. Темнота. Обнаружили, гады.

Его глаза ввалились, губы посинели, дыхание стало прерывистым. Плоский темно-серый ящик у изголовья издал противный пронзительный писк. Логан наклонился к кровати.

— Гудвин, Лоренс ничего не должен узнать. Понятно? Придумай, что хочешь, только не говори ему правду.

Наверное, от усталости и нервного напряжения у меня начались галлюцинации. Или я просто-напросто уснула. Не мог же Реймонд в самом деле заявить такую глупость? Я ущипнула себя за запястье и почувствовала боль. Кожа побелела, потом покраснела. Нет, не сон.

Распахнулась дверь, в палату ворвался целитель.

— Все, визит окончен. Покиньте помещение, — непререкаемым тоном заявил он. — Больному необходим покой.

Логан не стал препираться. Бросил на Гудвина, над которым уже склонился целитель, прощальный взгляд, взял меня за локоть и вытащил в коридор.

Мне очень хотелось забросать Реймонда вопросами, но я никак не могла решиться, да еще и в холле мы столкнулись с Лоренсом.

— Вот, сорвался сразу же, как целитель Нестер мне зателефонировал, — пояснил он и сдвинул на затылок неизменную шляпу. — Как там он?

Не было нужды пояснять, о ком спрашивает шеф.

— Получше, — пискнула я.

— Только сейчас спит, наверное, — добавил Логан. — Ему нужно отдыхать.

Лоренс потер указательным пальцем переносицу.

— Вот как? Ладно, переговорю пока со стариной Нестером, раз уж все равно приехал, а там, глядишь, и наш красавчик очнется. Да, кстати, Донн, у тебя сегодня выходной. И не смей возражать, — свирепо добавил он. — Не хочу, чтобы тебя уложили по соседству с Гудвином. Марш домой отсыпаться.

— Есть отсыпаться, — пробормотала я.

Реймонд сухо кивнул и повел меня к выходу. В мобиле усадил на пассажирское сиденье, и я, против обыкновения, не стала возмущаться. В таком состоянии за руль лучше не садиться. Сам Логан устроился в моем привычном кресле, но заводить мотор не стал, принялся барабанить пальцами по рулю. На меня он не смотрел.

— Мы когда-нибудь тронемся с места? — не выдержала я.

— Да, конечно. Ники, я понимаю, о чем ты хочешь спросить.

— И даже ответишь?

Он помолчал, включил зажигание, отпустил сцепление и медленно выехал со двора госпиталя.

— Отвечу. Не скажу, что нам предстоит приятный разговор, но деваться некуда. Ты должна знать.

В груди у меня похолодело, я судорожно сплела пальцы.

— Знать о чем?

— Почему я велел Гудвину ничего не рассказывать начальству о расследовании. Ники, как по-твоему, почему его величество направил меня сюда?

— Из-за маньяка, конечно.

Я действительно так думала. Переживала из-за расследования, боялась, что не сохраню свою должность, ради которой мне стольким пришлось пожертвовать. И только теперь до меня дошло: маньяк, конечно, та еще проблема в масштабах нашего графства, но вряд ли убийства женщин легкого поведения так сильно заботят короля, чтобы посылать в захолустье собственного кузена. Тогда в чем же истинная причина?

— Как бы цинично это ни прозвучало, но ваш маньяк подвернулся как раз вовремя, — мрачно подтвердил Реймонд. — Мы как раз ломали голову над предлогом моего визита в графство.

— Если тебя не интересуют убийства, тогда в чем же дело?

— В наркотиках.

Слово упало между нами. Не камнем, нет, невидимой стеной, отгородившей друг от друга. Вытащило на свет то, что я, глупая-глупая Донн, не замечала прежде, хотя меня и царапали шероховатости. Все еще не в силах поверить, отчаянно цепляясь за обломки рушащегося мира, я повторила:

— Наркотики?

— Да, синтетический наркотик, ввозящийся морским путем. Сюда его доставляют по Митере, а дальше уже расфасовывают и отправляют мелкими партиями по всей стране.

— И все это дело прикрывает начальник Управления, так, по-твоему?

— Или его заместитель.

Лоренс или Найтон? Найтон или Лоренс? Шеф, всегда относившийся ко мне почти как к дочери, или добродушный здоровяк, бывший возлюбленный Натали? От боли у меня потемнело в глазах, перехватило дыхание. Они стали моими друзьями, моей семьей, я жила своей работой в Управлении, а теперь оказывается, что они преступники. По крайней мере, один из них. Не верю, не хочу. Нет.

Последнее слово сорвалось у меня с губ, и Логан тут же накрыл мою ладонь своей, но я выдернула ее. Потому что поняла кое-что еще. Кое-что такое, что причинило мне даже большую боль — если только это было возможно. Идиотка, какая же я идиотка.

— Чарли. Ты подозревал и Чарли, верно. Потому-то и принялся ухаживать за мной? Да что там ухаживать — настойчиво преследовать. Верно?

Я бы многое отдала за то, чтобы он соврал. Чтобы сказал, что дело вовсе не в Чарли и не в треклятых наркотиках. Что я просто понравилась ему, понравилась так сильно, что он даже решился на противозаконное использование дара. Пусть обманул бы — я бы поверила. В любую, даже самую нелепую ложь. Просто потому, что отчаянно, безумно, глупо хотела поверить. Закрыла бы глаза на любые несостыковки, запретила бы себе думать и вспоминать, забылась бы в его объятиях. Но он виновато отвел взгляд.

— Понятно, — произнесла я неживым тусклым голосом. — Отвези меня домой.

— Ники, я…

— Отвези меня домой.

Теперь мне хотелось остаться одной. Спрятаться, подобно раненому зверю, укрыться от всех за надежными родными стенами и в одиночестве зализывать свои раны.

Логан попытался войти следом за мной, но я остановила его.

— Уходи.

— Ники, пожалуйста, выслушай меня.

— Убирайся. Не желаю тебя видеть.

Возможно, если бы я кричала, плакала, дала ему пощечину, он попытался бы настоять на своем. Но мертвый равнодушный тон подействовал на него подобно выплеснутому на голову ведру холодной воды. Логан даже отшатнулся, выпустил мой рукав, и я захлопнула двери перед его носом.

Накричала на ни в чем не повинную Агнесс, стоило ей сунуться ко мне с расспросами. Бедняжка, она ведь хотела всего лишь позаботиться о хозяйке. Мне стало стыдно в то же мгновение, когда я увидела, как обиженно затряслись ее губы, но боль и упрямство погнали меня наверх и заставили запереться в спальне. Трясущимися руками я сдирала с себя одежду. Взгляд упал на шейный платок Логана, позабытый в утренней спешке на кресле. Издав полузадушенный вопль, я схватила его и попыталась разодрать, но прочный шелк выдержал напор — зато не устоял перед ножницами. В безумном остервенении я кромсала несчастную тряпку и ожесточенно повторяла:

— Мразь. Скотина. Мерзавец. Ненавижу.

А когда мелкие обрезки усеяли ковер, я выронила ножницы, упала ничком и наконец-то разрыдалась. Собственная жизнь казалась мне в тот момент похожей на искромсанную ткань: все, чем я дорожила, оказалось обманом, и образовавшиеся в душе трещины склеить, как мне думалось, больше не удастся никогда.

Измотанная переживания, я задремала, и мне привиделась покойная бабушка. Леди Донн с привычной безупречной высокой прической из седых волос, с крупными изумрудами в мочках ушей и на пальцах, в строгом черном платье смотрела на меня, не скрывая неодобрения.

— Глупая девчонка, — проговорила она брезгливо. — Чего ты добилась, поступив по-своему? Убедилась в моей правоте?

Я снова почувствовала себя восемнадцатилетней Ники, отчаянно отстаивающей право самой распоряжаться собственной жизнью.

— Нет. Та судьба, которую выбрали мне — и за меня — вы, все равно гораздо хуже.

Бабушка скривила губы.

— Значит, мало нахлебалась? Конечно, возиться в грязи намного увлекательнее, чем стать супругой приличного молодого человека, родить детей и заниматься благотворительностью.

— Я помогаю восстанавливать справедливость. Это гораздо больше, чем носить корзинки с пирожками по праздникам в госпиталь для бедняков.

— Справедливость? Ну-ну. То-то ты сейчас валяешься и скулишь, как побитый щенок. Стыдись, Николь Донн. Ты ведешь себя недостойно и позоришь свой род.

Вынырнув из забытья, я еще некоторое время таращилась в угол, не понимая, куда исчезла бабушка. А потом вздохнула с облегчением: всего лишь сон. И тут же закралась предательская мысль: а что, если неправа все время была именно я? Если действительно следовало подчиниться, выбрать себе супруга из числа предложенных бабулей сыновей, внуков и внучатых племянников ее многочисленных приятельниц и выбросить из головы мысли о неженской службе в Управлении? Тогда бы я точно не лежала сейчас без сил, не зная, что делать дальше.

"Как что? Разбираться, конечно же. И не сметь раскисать" — велела я себе. Сначала не хотелось даже думать о том, что удалось выяснить утром, каждая мысль походила на проворачивание в незажившей ране ржавого гвоздя и причиняла нестерпимую боль, но вскоре привычный сыщицкий азарт взял свое, и я смогла уже размышлять отстраненно, словно все события происходили с кем-то иным, не со мной.

Итак, что мы имеем? В городе орудуют наркоторговцы, причем наркотики поставляются крупными партиями и развозятся отсюда по всей стране. Конечно, кто-то в верхах должен покрывать преступников. Кто-то из Управления — однозначно. Вопрос только в том, знает ли Чарли или понятия не имеет о том, что творится у него под носом. Внезапно я вспомнила увольнение Дженкинса и нового шофера. Понятно, его светлость, чтоб его демоны разодрали, не стал полагаться только на бывшую любовницу, но и внедрил своего человека в штат прислуги. Разумно, ничего не скажешь. В том, что шофер работает на Логана, сомнений у меня не возникло. Очень уж вовремя рассчитался Дженкинс. Интересно, его шантажировали или банально купили? Впрочем, какая разница, результат от этого не меняется.

Мы с Джоном Гудвином по неосторожности сунули нос в дело, от которого следовало держаться подальше, в настоящее змеиное гнездо. Страшно даже представить, о каких суммах может идти речь. За такое нас действительно могли бы прибить и сбросить трупы в Митеру.

Я поежилась. Получается, Джону еще повезло, что его просто огрели по голове. Бедной Ванде, как и несчастному Фингелу, столь легко отделаться не удалось. Первую отвезли на кладбище, а второго, скорее всего, повесят за преступление, которого он не совершал. Вопрос в том, что же делать мне? Разум и осторожность дружно твердили, что лучше всего ни во что не вмешиваться и дать Логану самому разобраться с наркоторговцами. Целее буду. А вот упрямство и то, что покойная бабушка презрительно именовала унаследованным от прапрадеда духом авантюризма, укоряли: "Неужели так и будешь сидеть, сложа руки? Его противная светлость и пальцем не шевельнет, если Майкрофта Фингела приговорят к казни до того, как арестуют настоящих преступников. Трусиха. А как же все высокопарные речи о справедливости, которую нужно защищать? Позабыла, как только речь зашла о собственной шкуре?" Возможно, я была несправедлива к Логану. Возможно. Но в тот момент у меня не нашлось для него хороших слов.

А еще я не знала, что как мне действовать, даже если решу не стоять в стороне. Самой сунуться в "Бриллиантовый дождь"? Не только опасно, но и глупо. Уже понятно, что клуб — всего лишь прикрытие. Появление там Гудвина заставило наркоторговцев насторожиться, а если там увидят еще и меня — в семейном склепе Доннов станет на одно захоронение больше. Попытаться еще раз аккуратно просканировать Фингела? Больше ничего в голову не приходило. За окном уже стемнело, а я так и не придумала, что же мне делать. Сидела в сумерках, не зажигая света, и ломала голову, когда задребезжал дверной звонок. Раз, второй, третий. Да кто же там такой нетерпеливый? Или — здесь все внутри похолодело — произошло еще что-то ужасное? Пользуясь тем, что крыльцо освещено фонарем, а в спальне темно, я выглянула в окно и сжала кулаки в очередном приливе злости. На крыльце стоял Логан и нетерпеливо дергал за шнурок звонка, оставив его в покое лишь тогда, когда Агнесс распахнула дверь.

Увы, но исполнение такого прекрасного, продуманного во всех деталях плана пришлось отложить. Причем на неопределенный срок. А ведь он так замечательно все подготовил. Заранее наслаждался, представляя обескураженное выражение лица ее любовника, когда тот примется носиться по городу в поисках этой дряни. И когда, наконец-таки, найдет ее… О-о-о, этот миг он неоднократно прокручивал в своих фантазиях. Жаль, очень жаль, что произойдет все нескоро.

Творилось нечто странное, и ему следовало для начала разобраться. Понять, что случилось, и только потом приступить к осуществлению своего замысла. Задержка злила, но он понял, немного поразмыслив, что она все-таки даже к лучшему. Он устроит для них всех нечто незабываемое, а для воплощения столь грандиозной задумки потребуется время. Ну и ладно, времени у него образовалось предостаточно. И к первому этапу он сможет приступить уже скоро. Буквально через несколько дней.

Приятная мысль о предстоящем деле вызвала знакомое томление и тяжесть в паху. Закусив губу, он просунул руку под одеяло. Однажды мать застала его за подобным занятием, и он навсегда уяснил, что так поступают только грязные мальчики, из которых вырастают законченные мерзавцы. Такие, как его отец. Редко, очень редко с тех пор возникала у него подобная потребность. Поначалу он пытался ей противиться, но потом понял: надо не корить себя, а уничтожать причину. Гадких шлюх, вызывающих в мужчинах низменные чувства. Он не виноват, что дряни соблазняют его, вводят в искушение. Особенно… особенно…

— Николь, — выкрикнул он и обессилено откинулся на подушку.

Ничего, за это она тоже заплатит. Он подождет. В конце концов, терпения ему не занимать.