От Лукова с любовью

Глава третья

Я не любила, когда меня пугали – кто еще, черт возьми, кроме тех, кто любит наложить в штаны, смотря фильмы ужасов, любит это? – но, по правде говоря, не вся эта дребедень так бесила меня. Пауки, летающие тараканы, мыши, темнота, клоуны, высота, углеводы, набор веса, смерть… ничего из этого не страшило меня. Я могла бы убить пауков, тараканов и мышь. Я могла бы включить свет в темноте. Если только это не был толстозадый клоун, были шансы, что я могу дать ему пинка под зад. Я, несмотря на свой рост, была сильной и несколько лет вместе с сестрой посещала уроки самообороны. Высоты я вообще не боялась. Углеводы великолепны, а если бы я поправилась, я знала, как сбросить вес. И все мы когда-нибудь умрем. Ничто из этого не волновало меня. Ни капельки.

То, от чего я просыпалась по ночам, не было материальным.

Такие вещи, как тревога из-за возможного провала и разочарование, невозможно контролировать. Они просто существуют. Они постоянны. И если и был какой-то способ справиться с ними, то я ему еще не научилась.

Вероятно, я могла сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз в жизни я сходила с ума, и всякий раз все крутилось вокруг фигурного катания. Третий раз был тогда, когда я получила сотрясение мозга. Тогда врач сказал моей маме, что ей стоит подумать о том, чтобы забрать меня из фигурного катания, и я некоторое время искренне верила в то, что она заставит меня отказаться от него. Помню, как за этим сотрясением последовали еще два и я боялась, что она настоит на своем и скажет это, скажет, что я не должна рисковать, учитывая последствия, к которым могут привести постоянные травмы мозга. Но она не сделала этого.

И в другие моменты, когда я ощущала вкус ваты во рту, а мой желудок сжимался и сотрясался… Я не хотела думать об этих моментах больше, чем того требовалось.

Но это было так. Мой отец шутя говорил, что я способна на проявление только двух эмоций: безразличия и раздражения. Это было неправдой, но он недостаточно хорошо знал меня для того, чтобы понимать это.

Но, когда я стояла, раздумывая, сплю ли я или же нахожусь под воздействием наркотиков, на самом деле, блин, реально – и теша себя мыслью, что это все происходит на самом деле, что я не нахожусь под действием галлюциногенов, – я слегка испугалась. Я не хотела задаваться вопросом, правда ли это. Потому что а если это неправда? Что, если это какая-то извращенная шутка?

Мне было мерзко оттого, что я чувствовала себя неуверенно.

Я действительно с отвращением страшилась того, что ответ, который я ждала, будет, вероятно, таким, за который я продала бы свою душу.

Но мама однажды сказала мне, что хуже страха – сожаление. Тогда я этого не поняла, зато поняла теперь.

Думая именно об этом, я задалась вопросом, ответ на который существенная часть моего «я» не желала знать на случай, если это не то, что я хотела услышать. «В каком смысле партнершей?» – медленно спросила я, чтобы удостовериться, мучительно пытаясь переключить свои мозги на то, о каком, черт побери, партнерстве идет речь в этом невротическом сне, который казался мне таким правдоподобным. О дурацкой игре в «Эрудит»?

Мужчина, за становлением которого я наблюдала на расстоянии, которое иногда бывало слишком близким, закатил голубые глаза. И, как и всякий раз, когда он закатывал глаза, я в ответ прищурила свои.

– В смысле кататься в паре, – ответил он, словно говоря «в каком же еще смысле?». Словно напрашиваясь на пощечину. – О чем ты подумала? О кадрили?

Я моргнула.

– Ваня! – зашипела тренер Ли, и краешком глаза я увидела, как она хлопнула себя ладонью по лбу.

Но я не была уверена, что это действительно случилось, потому что была слишком занята тем, что пристально смотрела на сидящего передо мной наглеца, говоря про себя: Не делай этого, Джесмин. Будь выше этого. Держи рот на замке…

Но потом тихий голосок, который был мне хорошо знаком, прошептал: По крайней мере, до тех пор, пока не поймешь, чего они в действительности хотят от тебя. Потому что этого не могло быть. Не в этой жизни.

– Что? – спросил Иван, по-прежнему глядя на меня, при этом равнодушное выражение его лица практически не изменилось, если не считать мимолетной ребяческой ухмылки, пробежавшей по его губам.

– Мы говорили об этом, – сказала его тренер, покачивая головой, и если бы я повернулась и посмотрела на нее, то увидела бы, что рассвирепела не я одна. Впрочем, я была слишком увлечена тем, что уговаривала себя быть выше этого.

Но после ее замечания я очнулась и, переведя внимание на женщину, прищурилась.

– О чем вы говорили? – лениво спросила я. Я бы приняла все, что бы она ни сказала. Хорошее или плохое. Я бы пережила все, что бы обо мне ни говорили, напомнила я себе. И когда при воспоминании об этих неприятностях у меня в душе ничего не перевернулось и не сжалось, я почувствовала себя лучше.

Она быстро скользнула по мне глазами, прежде чем одарить недовольным взглядом идиота на стуле.

– Он не должен был открывать рот, прежде чем я не расскажу тебе обо всем.

Я выдавила из себя только одно слово:

– Почему?

Женщина с нескрываемым раздражением глубоко вздохнула – мне был знаком этот вздох – и, отвечая, снова перевела взгляд на мужчину на стуле.

– Потому что мы пытаемся привлечь тебя в свою команду, не напоминая тебе о возможной причине твоего нежелания соглашаться на это.

Я моргнула. Опять.

А потом, не сумев сдержаться, я, повернув голову, ухмыльнулась, глядя на кретина в офисном кресле. Его ребяческая ухмылка никуда не делась, причем она не исчезла даже тогда, когда он заметил, что я смотрю прямо на него.

Тупица, – беззвучно проговорила я, не успев сдержаться и вспомнив, что я собиралась быть выше этого.

Придурочная, – беззвучно произнес он в ответ.

После чего ухмылка быстро слетела с его лица, точно так же, как это было всегда.

– Отлично, – сказала тренер Ли, раздраженно усмехнувшись тому, в чем вообще не было ничего смешного, поскольку я стояла и сверлила глазами демона в кресле, злясь на себя за то, что позволила ему себя разозлить. – Давайте на минуту вернемся к тому, о чем мы говорили. Джесмин, прошу тебя отныне не обращать внимания сама знаешь на кого. Он не должен был открывать рта, чтобы не испортить такой важный разговор, который, как ему было известно, должен был у нас состояться.

Мне потребовалось собрать всю свою волю в кулак, чтобы снова обратить свой взгляд на женщину, вместо того чтобы сосредоточиться на мужчине слева от меня.

Тренер Ли одарила меня улыбкой, которую я назвала бы безнадежной, принадлежи она кому-то другому. Она продолжала идти напролом к своей цели.

– Нам с Иваном хотелось бы, чтобы ты стала его новой партнершей. – Ее брови приподнялись, а на лице застыла та странная улыбка, которой я не верила. – Если тебе это интересно.

Нам с Иваном хотелось бы, чтобы ты стала его новой партнершей.

Если тебе это интересно.

Они – эти двое, которые смотрели на меня, и чьи голоса звучали как голоса тренера Ли и Ивана – хотели, чтобы я стала его новой партнершей?

Я.

Это была дерьмовая шутка, не так ли?

За долю секунды я успела подумать о том, что здесь не обошлось без Карины, но потом решила, что этого не может быть. Прошло больше месяца с тех пор, когда мы с ней разговаривали в последний раз. И она слишком хорошо знала меня для того, чтобы попытаться совершить нечто подобное. Тем более когда в это замешан не кто-нибудь, а Луков.

Но это была шутка… правда? Иван и я? Я и Иван? Всего месяц назад он спрашивал меня, закончится ли у меня когда-нибудь пубертатный период. И я ему ответила, что он закончится тогда, когда его яйца будут ни на что не годны.

Все из-за того, что мы попытались выйти на лед в одно и то же время. Она была там. Тренер Ли подслушивала нас. Я знала это.

– Я не понимаю, – смутившись, медленно проговорила я, обращаясь к ним обоим, слегка обиженная и не уверенная в том, на кого, черт возьми, я должна смотреть или что, черт побери, я должна делать, потому что в этом не было никакого смысла. Ни единой капли смысла.

Я не упустила из внимания, как двое находившихся в комнате обменялись взглядами, к которым я не могла придраться, прежде чем тренер Ли спросила со своим вечно уставшим выражением лица:

– Что ты не понимаешь?

Они могли бы обратиться к тысяче других людей, большинство из них – моложе меня, ведь в этом виде спорта каждый стремится иметь хорошего партнера. Не было никакой логической причины просить меня… кроме той, что я была лучше любой другой из этих девушек. По меньшей мере в техническом плане, а под техническим планом я подразумеваю прыжки и вращения, две вещи, которые я делала лучше всех. Но порой умения прыгать выше всех и вращаться быстрее всех недостаточно. Множество компонентов программы – навыки катания на коньках, переходы, артистичность и чистота исполнения, хореография и интерпретация – были не менее важны для общей оценки.

А я никогда не была слишком сильна в этих вещах. Все ругали моего хореографа. Моих тренеров за выбор неудачной музыки. Меня за то, что «не вкладываю душу», и за то, что «недостаточно артистична» и «не обладаю никакой интуицией». Мы с моим бывшим не составляли «единого целого». Я – потому что недостаточно доверяла ему. И, возможно, именно этим в огромной степени объяснялось то, почему я не добилась успеха.

Этим и еще тем, что я давала маху.

Правда.

Проглотив обиду – по крайней мере в этот момент, – я тянула время, глядя на двух знакомых, но таких незнакомых мне людей.

– Вы хотите, чтобы я попробовала стать его, – я показала большим пальцем в ту сторону, где сидел Иван, чтобы убедиться, что мы говорим об одном и том же, – партнершей? – Я снова моргнула, втянув воздух, чтобы утихомирить кровяное давление. – Я?

Женщина кивнула. Не колеблясь. Не бросив косого взгляда. Просто четко, резко кивнула.

– Почему? – Это прозвучало скорее как обвинение, а не как вопрос, но что, черт возьми, мне было делать? Веcти себя так, будто не случилось ничего экстраординарного?

Иван фыркнул и заерзал на стуле, вытянув ноги так, что они оказались лежащими на ковре, покрывавшем пол. Он покачивал коленом.

– Ты хочешь получить объяснение?

Не посылай его куда подальше. Не посылай его куда подальше. Не делай этого, Джесмин.

Я не посылала. Не пошлю.

Не делай этого.

– Да, – сухо сказала я, но гораздо любезнее, чем он того заслуживал и обычно слышал от меня, так как ощущала стесненность во всем теле. Иногда происходят такие события, которые слишком хороши для того, чтобы быть правдой. Я никогда об этом не забывала. Не могла. – Почему? – снова спросила я, не собираясь уступать до тех пор, пока мы не разберемся в этом дерьме.

Никто из них не произнес ни слова. Или, может быть, я была слишком нетерпелива, потому что продолжала говорить, не дождавшись ответа.

– Мы все знаем, что есть фигуристки помоложе, к которым вы можете обратиться с такой просьбой, – добавила я, потому что какой смысл скрывать, что именно так я и думала. Другими словами, это была полная чушь. Обман. Ночной кошмар. Одна из подлейших подстав, которые кто-либо когда-либо делал мне… если это было неправдой.

И что, черт возьми, происходило с моим кровяным давлением? Я вдруг почувствовала тошноту. Нащупав пальцами другой руки браслет, я сглотнула и посмотрела на обоих практически чужих мне людей, стараясь говорить ровным голосом и контролировать свои эмоции.

– Я хочу знать, почему вы обращаетесь ко мне. Помимо того, что есть девушки на пять лет моложе меня, некоторые из них более опытны в парном катании. Вам обоим известно, почему я не сумела найти другого партнера, – выпалила я, не удержавшись и оставив открытым свой вопрос «Почему?», словно бомба замедленного действия была установлена специально для меня.

Судя по их молчанию, они обо всем знали. Как они могли бы не знать? Я давным-давно заработала себе дерьмовую репутацию и не смогла избавиться от нее, несмотря на все свои усилия. Не моя вина, что люди повторяют обрывки, которые им хочется слышать, вместо того чтобы узнать всю историю целиком.

С ней сложно работать, – говорил Пол любому, кому было дело до парного катания.

Возможно, все сложилось бы иначе, если бы я всегда объясняла каждый свой поступок, но я этого не делала. И не сожалела об этом. Мне было все равно, что думают обо мне другие.

Во всяком случае, до тех пор, пока это не стало оборачиваться против меня.

Но теперь было слишком поздно. Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться в этом. И я призналась.

Я толкнула одного ублюдка – конькобежца, который схватил меня на задницу, и я стала злодейкой.

Я обозвала мамашу одной из своих напарниц по катку шлюхой после ее замечания о том, что моя мама, должно быть, большой мастер орального секса, коль у нее муж на двадцать лет моложе, чем она, но я стала невоспитанной кретинкой.

Со мной было сложно, потому что мне до всего было дело. Но как, черт побери, я могла начхать на все, если каждое утро просыпалась в возбуждении от того, что занимаюсь этим видом спорта?

Мелочи накапливались, накапливались и накапливались до тех пор, пока мой сарказм не стал восприниматься как грубость – как и все, что слетало с моих губ. Мама всегда предупреждала меня, что некоторые люди охотно верят в самое плохое. Это было прискорбной и досадной правдой.

Но я знала, кто я и что я делаю. Я не могла заставить себя сожалеть об этом. Во всяком случае, в большинстве случаев. Возможно, моя жизнь была бы намного легче, если бы я была такой же добродушной, как моя сестра, или такой же личностью, как мама, но я не была такой и никогда не стану.

Ты – то, кем ты являешься в жизни, и либо ты проживаешь этот срок, стараясь прогибаться, чтобы сделать других счастливыми, либо… нет.

А я была чертовски уверена в том, что могу прожить эту жизнь с большей пользой.

Мне просто хотелось убедиться, то ли это, о чем я думала, иду ли я на это с открытыми глазами. Я никогда больше не закрывала глаза и надеялась на лучшее. Тем более когда в этом участвовал человек, который в ту пору, когда я была одиночкой, после каждого соревнования записывал все ошибки, которые я совершала, исполняя свои программы – то, с чем я выступала на соревнованиях, одной короткой и одной длинной, называемой произвольным катанием, – и старался, чтобы я узнала, почему, черт возьми, я проиграла. Хрен гребаный.

– Ты настолько отчаялся? – напрямую спросила я мужчину, встретив взгляд его серо-голубых глаз, которые он не отводил от меня. Я выразилась жестоко, но мне было все равно. Я хотела знать правду. – Теперь больше никто не хочет кататься с тобой в паре?

Он не отвел своих ледяных глаз. Его длинное мускулистое тело не дрогнуло. Он даже не скорчил рожу, как делал обычно почти каждый раз, когда я открывала рот и обращалась к нему.

Он вел себя так, как мог вести себя только тот, кто уверен в себе, очень уверен в своем таланте, в своем месте в этом мире, в том, что за ним сила, Иван просто встретил мой взгляд, словно тоже оценивая меня. А потом он заговорил, как козел.

– Ты же знаешь, как это бывает, не так ли?

Твою мать…

– Ваня, – чуть ли не выкрикнула тренер Ли, качая головой, как мамаша, бранящаяся на своего дошкольника за то, что тот говорит все, что у него на уме. – Прости, Джесмин…

При нормальных обстоятельствах я бы проговорила одними губами: Ты у меня получишь пинок под зад, но сдержалась. Еле-еле. Вместо этого я, пристально посмотрев в это чистое лицо с идеальными очертаниями… представила, что обвиваю его шею руками и сжимаю ее изо всех сил. Я даже никому не смогла бы сказать о том, какой выдержки мне это стоило, потому что мне никто бы не поверил.

Возможно, я повзрослела.

Потом я во второй раз надолго уставилась на него, думая: При первой же возможности я плюну ему в рожу, и решила, что со взрослением я преувеличила. К счастью, я осмелилась сказать только: Я действительно знаю, как это бывает, урод.

Тренер Ли проворчала себе под нос что-то, чего я точно не расслышала, но, не услышав от нее просьбы не разговаривать так с Иваном, я продолжила:

– На самом деле, Сатана, – у него затрепетали ноздри, что не укрылось от моего взгляда, – все, что я хочу знать, это обращаешься ли ты ко мне потому, что никто другой не желает связываться с тобой – потому что это бессмысленно, поэтому не думай, что я – дура и не знаю об этом, – или есть какие-то другие скрытые мотивы, которых я не понимаю. – Словно это была подлейшая первоапрельская шутка с его стороны. В конце концов, я и вправду могла бы убить его, если бы это было так.

Тренер Ли снова вздохнула, что заставило меня перевести взгляд на нее. Она покачивала головой и, честно говоря, выглядела так, будто ей хотелось вырвать волосы на своей голове, раньше я никогда не видела у нее такого выражения лица и поэтому занервничала. Вероятно, она осознала правду: мы с Иваном были как лед и пламень. Мы были несовместимы. Даже когда дело не доходило до разговора, мы испепеляли друг друга взглядами и обменивались неприличными жестами. Не один раз, когда я ужинала в доме его родителей, мы вели себя именно таким образом.

Но через секунду после того, как тошнота у меня в желудке почти достигла предела, плечи тренера Ли поникли. Бросив взгляд на потолок, она кивнула, как будто скорее самой себе, чем соглашаясь со мной, прежде чем наконец сказать:

– Хочу верить, что это не выйдет за стены этой комнаты.

Иван издал какой-то звук, который она проигнорировала, но я была слишком занята размышлениями о том, что она не возразила против того, что я назвала Ивана Сатаной и уродом.

Очнувшись, я сосредоточилась.

– Мне некому сказать, – сказала я ей, и это было правдой. Я умела хранить секреты. Я очень хорошо умела хранить секреты.

Опустив подбородок, женщина, прежде чем продолжить, остановила на мне взгляд.

– Мы…

Идиот в кресле издал еще один звук, после чего выпрямился и прервал ее:

– Больше никого нет.

Я захлопала глазами.

Он продолжал:

– Это всего на год…

Подожди-ка.

На год?

Сукин сын, я знала, что это слишком заманчиво для того, чтобы быть правдой. Я знала это.

– Минди… пропускает сезон, – объяснил черноволосый мужчина, его голос звучал напряженно и чуть обиженно, когда он произносил имя той самой партнерши, с которой катался последние три сезона. – На это время мне нужна партнерша.

Разумеется. Разумеется. Вскинув подбородок, я подняла глаза к потолку и покачала головой, ощущая, как разочарование наносит мне удар прямо под дых, напоминая о том, что оно всегда было рядом и просто ожидало подходящего момента для того, чтобы заявить о себе.

Потому что оно не исчезло.

Я не могла вспомнить, когда в последний раз я не испытывала разочарования в чем-либо, главным образом в самой себе.

Проклятье. Я должна была догадаться. Разве кто-нибудь обратился бы ко мне? С просьбой стать его постоянной партнершей? Конечно, нет.

Боже, я была такой неудачницей. Даже если я только рассматривала возможность второго… я была идиоткой. Я это отлично понимала. Мне не выпадает такая удача. Никогда не выпадала.

– Джесмин. – Голос тренера Ли звучал спокойно, но я не смотрела на нее. – Это было бы для тебя прекрасной возможностью…

Мне нужно было просто уйти. Какой смысл сидеть здесь и просто тратить время, если я все больше и больше опаздывала на работу. Глупая, глупая, глупая Джесмин.

– …Ты набралась бы опыта. Ты соревновалась бы с ведущими спортсменами страны и чемпионами мира, – продолжала она, бросая на ветер слова, которые я, в принципе, игнорировала.

Может быть, для меня пришло время закончить с фигурным катанием. Какого еще знака я дожидалась? Господи, я была идиоткой.

Черт возьми, черт возьми, черт возьми.

– Джесмин, – очень мягко произнесла тренер Ли, почти, просто почти сердечно. – Ты, возможно, могла бы выиграть чемпионат или, по крайней мере, Кубок…

И это вынудило меня опустить подбородок и посмотреть на нее.

Она вскинула одну бровь, как будто зная, что это могло бы привлечь мое внимание, и не без основания.

– А потом ты могла бы легко найти партнера. Я могла бы помочь. И Иван тоже.

Я проигнорировала слова о том, что Иван мог бы помочь мне найти партнера, потому что очень сомневалась, что такая хрень могла бы когда-нибудь произойти, но – но – остального я не пропустила мимо ушей.

Чемпионат. Мать твою, Кубок. Любой Кубок.

По правде сказать, я не выигрывала ни одного с тех пор, как была юниоркой и перешла во взрослую категорию, в которой к этому моменту находилась уже много лет.

Кроме того, было еще одно – тренер Ли могла помочь мне найти партнера.

Но главное – гребаный чемпионат. Или по меньшей мере возможность участвовать в нем, реальная возможность. Надежда.

Как будто незнакомец предлагал маленькому ребенку конфетку за то, что тот сядет в его машину, и я была этим неразумным маленьким ребенком. Если не считать того, что эта женщина и этот кретин размахивали двумя вещами, которых я желала больше, чем чего-либо. Этого было достаточно для того, чтобы я перестала думать и заткнулась.

– Возможно, это выглядит как амбициозная затея, но, если приложить побольше усилий, мы думаем, что все получится, – продолжала женщина, глядя прямо перед собой. – Я не вижу никаких препятствий, если быть до конца честной. Почти за десятилетие у Ивана не было ни одного неудачного сезона.

Подожди-ка.

Ко мне вернулось чувство реальности, и я заставила себя осмыслить то, о чем она в действительности говорила и на что намекала.

Предполагалось, что мы выиграем чемпионат, до которого оставалось меньше года?

Если отбросить ее слова о том, что у Ивана ни разу не было ни одного неудачного сезона, в то время как у меня их было очень много, было похоже на то, что я должна была смириться со всем этим ради него.

Она сказала, что надеется, что раньше чем через год мы победим на чемпионате.

Черт. Большинство новых пар пропускают один сезон, чтобы научиться кататься друг с другом, отработать технические элементы – все, начиная с прыжков до поддержек и выбросов, – до тех пор, пока не станут делать их синхронно… и даже тогда, спустя год, остаются шероховатости. Парное катание предполагает единение, доверие, командный дух, предвосхищение и синхронность. Предполагает, что два человека становятся почти одним целым, но сохраняют при этом свою индивидуальность.

А для того, о чем они просили, оставалось всего несколько месяцев – чтобы хорошо подготовиться, – прежде чем нам пришлось бы выучить и усвоить хореографию. Несколько месяцев для того, что обычно занимает год или больше.

Проклятье, это почти невозможно. Вот чего они хотели.

– Ты хочешь принять участие в чемпионате, ведь так? – задал вопрос Иван так, словно ударил меня прямо в грудь.

Я окинула его взглядом, он сидел в спортивных брюках и толстом свитере, его волосы, длинные на макушке и выгоревшие по бокам, были идеально зачесаны назад. Благодаря чертам лица, которыми он был обязан генетическому отбору в нескольких поколениях, он выглядел абсолютно так, как должен выглядеть наследник трастового фонда, которым он по сути и был, и я проглотила вставший у меня в горле комок, который, казалось, был размером с грейпфрут… да еще утыканный гвоздями.

Хотела ли я того, ради чего пожертвовала большей частью своей жизни?

Хотела ли я воспользоваться счастливой возможностью и продолжать кататься? Надеяться на будущее? Стать наконец гордостью своей семьи?

Конечно, хотела. Я так сильно этого хотела, что у меня вспотели ладони и мне пришлось спрятать их за спиной, чтобы никто из них не увидел, как я вытираю их о свои рабочие брюки. Им не нужно было знать, как сильно я нуждалась в этом.

Но твою мать.

Один год ради того, чего я желала больше всего на свете. Ради чемпионата. Ради чего моя мама стала почти банкротом, ради того, о чем всегда мечтала моя семья. Чего я всегда ждала от себя, но при этом постоянно терпела неудачу.

И теперь ради одного года я могла бы кататься в паре с придурком, который мог предоставить мне лучший шанс из тех, что когда-либо были у меня, и помочь мне добиться того, во что я уже перестала было верить.

Но…

Реальность и факты.

Не было никакой уверенности в том, что мы победим. Ничто это не предвещало, даже если бы мы что-то выиграли – все, что угодно, – я получила бы собственного партнера. Не было никаких гарантий, что все получится. Мне повезло, что за свою карьеру я нечасто получала травмы, но такое случалось, и порой эти травмы заставляли закончить сезон раньше срока.

Вдобавок я могла лишь попытаться представить себе все те усилия, которые нужно было приложить, чтобы быть готовой. Планы, которые препятствовали бы выполнению других планов, от которых я не могла отступиться, потому что дала обещания. А я серьезно относилась к выполнению своих обещаний.

– Мы хотим, чтобы переходный период прошел легко. Минди предпочитает не распространяться о своей личной жизни. Иван тоже, – сказала она, как будто я этого не знала. У Карины не было даже аккаунта в Пикчеграме, а в Фейсбуке она была зарегистрирована под вымышленным именем.

– Мы сконцентрировались бы на спорте, – неторопливо объясняла тренер Ли, осторожно поглядывая на меня, пока я стояла, пытаясь все осмыслить, и мне это по большей части не удавалось. – С тобой, Джесмин, это будет выглядеть убедительно, так как вы с Иваном много лет тренировались в одном и том же комплексе. К тому же ты – друг семьи. В этом бизнесе тебя знают в лицо, и ты талантлива. У тебя за плечами есть опыт, позволяющий соревноваться на таком уровне, не начиная с азов, чего, с учетом ограниченного времени, мы не можем себе позволить. Мы должны работать с тем, что привнесешь ты. – Помолчав, она посмотрела на Ивана и выложила последний козырь: – Разница в возрасте между вами тоже пойдет на пользу. Я твердо уверена, что ты будешь хорошей партнершей для Ивана.

Ах.

Разница в возрасте. Мне двадцать шесть, а Ивану почти тридцать. Она намекала на то, о чем я не подумала. Было бы странно видеть этого великовозрастного болвана в паре с девочкой-подростком. Вероятно, это на самом деле навредило бы ему больше, чем помогло.

Потом еще ее замечание о том, что мы сможем работать с тем, что я могу привнести в наше партнерство, но об этом я подумала позже. Намного позже. Не тогда, когда, стоя там, в центре внимания, чувствовала себя так, будто вся моя жизнь рушится в тот самый момент, когда, как казалось, мне ее вернули.

Придется немало потрудиться. Мне никто ничего не обещал. У меня была своя жизнь за пределами этого мира, которую я не спеша строила, несмотря на то что не горела желанием это делать, жизнь, которую я все еще выстраивала и не могла пренебрегать ею.

Таковы были факты.

Но…

Мне нужно было подумать. Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, или как там говорят, верно? У меня уже были проблемы из-за того, что я открывала рот, прежде чем осознать, что я говорю.

Сделав глубокий вдох носом, я спросила первое, что пришло мне на ум:

– Ваши спонсоры не будут возражать против меня? – Потому что сейчас тренер с Иваном могли попытаться и наобещать мне чего угодно, но, если спонсоры скажут «нет», все будет напрасно. Дело было не в том, что спонсоров, которые время от времени появлялись на протяжении всей моей карьеры, можно было сосчитать на пальцах одной руки. И не в том, что все платья для меня по-прежнему шила сестра Я по-прежнему бесплатно получала коньки, но я знала, как обстоят дела у победителей, фигуристов, которых обожает публика. Дело было не в том, что Иван нуждался в финансовой помощи, но это все равно было реальностью и необходимостью.

Спонсоры и АФКС, Американская федерация конькобежного спорта, могли бы воспротивиться нашему союзу, а я не собиралась допускать, чтобы они дали мне эту возможность, а потом лишили меня ее.

Тренер Ли отреагировала практически мгновенно, пожав плечами:

– Это не стало бы проблемой. Люди могут и должны выпутываться и из худших ситуаций, Джесмин.

Почему после этого замечания я почувствовала себя как наркоманка?

Она продолжила говорить, прежде чем я успела обдумать сказанные ею слова.

– Ты сможешь напомнить о себе. С этим не будет проблем. Если мы примем правильные решения, все получится отлично. Нам только нужно, чтобы ты… согласилась на необходимые перемены.

Последняя фраза зацепила меня. Она допускала, что со мной что-то не так, но я как будто бы не знала об этом. Однако одно дело, когда я признавала, что у меня есть проблемы, но другое дело – что это признавала она.

– Что за перемены? – спросила я, обдумывая каждое слово и переводя взгляд с нее на Ивана, будто ища подсказки. Потому что если бы они сказали мне, что мне нужно сменить имидж или начать целовать малышей… либо превратиться в притворщицу, которая создает впечатление, что она сделана из льда и готова, чтобы ее причислили к лику святых… то этого не случилось бы. Никогда. Я пыталась быть Снежной королевой, когда была очень маленькой, и отлично знала, что это такое. Чопорность, пристойность, ангельский лик и любезность. Я продержалась примерно полчаса. Теперь я была слишком взрослой для того, чтобы притворяться идеальной маленькой Снежной королевой, которая не ругается и ест всякую дрянь на завтрак, и все ради того, чтобы нравиться публике.

Тренер Ли склонила голову набок:

– Ничего серьезного. Мы можем поговорить об этом позже.

Позже?

– Давайте поговорим об этом сейчас. – Потому что я не собиралась ни о чем думать, пока не узнаю, во что ввязываюсь.

Наморщив нос, женщина продолжила:

– Не знаю. Я бы просто кое от чего избавилась…

– Хорошо.

На секунду ее глаза скользнули в сторону, прежде чем остановиться на мне.

– Хорошо. – Она пожала плечами так, словно ей было неловко. – Может быть, ты могла бы почаще улыбаться.

Я моргнула, глядя на нее, и мне показалось, что Иван ухмыльнулся, но я не была уверена в этом.

– Вы могли бы сфотографироваться вместе раз или два на показательных выступлениях. Тебе нужно быть активнее в социальных сетях, кроме того, если бы ты постила время от времени сообщения о своей жизни вне льда, это было бы совсем другое дело.

Она хотела, чтобы мы делали все это, в то время как нам предстояло кататься в паре всего один год? Черт побери, она разыгрывала меня?

Все это задело меня за живое.

От почти тошнотворного ощущения у меня зачесался затылок, когда я наконец переварила ее просьбу относительно соцсетей. Когда-то у меня были разные аккаунты, но в конечном счете я уничтожила их все, когда стала мучиться бессонницей. Я должна сказать ей об этом, – подумала я, несмотря на то что как раз в тот момент мой внутренний голос говорил мне, что если я бы я постила свои фотографии онлайн, ничего хорошего из этого не получилось бы.

Мне, вероятно, также следовало бы признаться ей в том, что мне потребуется… дополнительная помощь. Но я не могла. Это отнюдь не означало, что я упущу возможность, которой могла бы воспользоваться.

Это был мой шанс. Более того, это был, вероятно, мой последний шанс.

Я могла бы обезопасить себя. Или не могла бы? Я могла бы отслеживать то, что я размещаю в интернете. Быть осторожнее. Я могла бы быть умнее на тот случай, если бы все возобновилось. Особенно если бы эта возможность стала реальной и действительно моей.

Я могла бы записывать наши тренировки, а потом повторять их самостоятельно. Я делала это прежде. Мама и братья с сестрами помогли бы мне, если бы я попросила их. Я могла бы быть более сконцентрированной и попросить Ивана прокатать все, как только мы дойдем до хореографии. Я могла бы все продумать. Я могла бы сделать так, чтобы это сработало, не ставя их в известность о своих планах.

Все было возможно… не так ли? Я была сильной, умной и не боялась работы.

Только провала.

Поэтому я держала свой мерзкий рот на замке.

– Мы не просим тебя кардинально измениться, Джесмин. Клянусь тебе, что речи об этом не идет. Мне просто нужно знать, что ты готова постараться для команды. Всем нам предстоит полно работы, но это выполнимо.

Я бы сделала все, что угодно, ради победы. Даже завела бы новый аккаунт в социальной сети, если бы это было необходимо. Я бы лгала, жульничала и хитрила… до известной степени.

Я имею в виду, что я не стала бы мочить соперника, или принимать стероиды, или заниматься оральным сексом с Иваном, но на все остальное я, вероятно, дала бы согласие, если бы этот шанс был реальным. Судя по выражению лица тренера Ли и почти болезненному выражению лица Ивана… он, видимо, был таким, как мне казалось.

Иван был самым успешным парным фигуристом, получившим множество высоких наград за последние два десятка лет. Я же в последний сезон даже не смогла дойти до финала Гран-при по фигурному катанию. Я принимала участие в соревнованиях, и национальные соревнования прошли ужасно. Мы с моим бывшим получили пятое и шестое место в обоих турнирах.

Это была лучшая из возможностей, на которые я когда-либо надеялась после того, как осталась без партнера.

– Тебе интересно? – спросила тренер Ли.

Выражение ее лица, как и голос, было спокойным и уравновешенным, как будто мне не хотелось, чтобы это было именно так.

Интересно ли мне? Еще бы.

Наплевать мне было как раз на все остальное.

Любой парный фигурист в мире знает, что он должен полностью доверять своему партнеру. Фигуристка, катающаяся в паре – особенно фигуристка, – каждый божий день практически отдает свою жизнь в руки своего партнера. Мне не нужно было напоминать об этом тренеру Ли или Ивану. Доверие – основа любого партнерства. Либо это вера в то, что кто-то, возможно, ненавидит тебя, но достаточно сильно хочет победить и не станет рисковать удачей, либо это искренняя, чистая вера в то, что ты доверяешь тому, кто этого заслуживает, и можешь надеяться лишь на то, что это не приведет к обратному результату.

Но мне хотелось победить. Мне этого хотелось. Мне всегда этого хотелось. Ради этого я истекала кровью, ради этого плакала, ломала кости, получала сотрясения мозга, растягивала почти каждую мышцу своего тела, никогда не имела друзей, никогда не училась в колледже, никогда никого не любила, пренебрегала своей семьей, все ради этого. Ради этой любви, которая была больше всего самого дорогого на свете. Ради этого спорта, внушившего мне уверенность в том, что после каждого падения я могу подняться на ноги.

Год назад… полгода назад… то, что сейчас происходило, могло бы быть ответом на то, о чем я молилась всю свою жизнь.

Я смотрела в пустоту между ними, мучаясь от возбуждения, которое пробудила во мне эта возможность, даже если это было реинкарнацией Люцифера – мне так сильно хотелось возможной победы, что я не желала этого учитывать. Но, как говорила моя мама, когда мы были детьми и не хотели есть то, что она приготовила на ужин, не до жиру, быть бы живу, – и все равно, все равно я не могла подавить в себе тревожное ощущение, говорящее мне о том, что это какой-то дерьмовый заговор, затеянный ими. В этом не было бы ничего странного. Некоторых людей в этом мире не волнует, что или кого они калечат ради достижения своей цели.

Я бы не выдержала, если бы меня использовали. Еще раз. Я не сказала бы этого, но я отдала бы им всю себя, если бы они дали мне такой шанс. Всю.

Но…

У меня были обязательства. Компромиссы и обещания, которые я не желала нарушать. Как бы мне не хотелось сказать «да»! Да! Да! Мне нужно было подумать. Не все зависело от меня, и мне понадобилось много, много времени для того, чтобы cмириться с этой мыслью.

Хотя я еще не до конца смирилась.

– Если это какой-то розыгрыш или вы хотите попытаться использовать меня и утвердить другую фигуристку, в которой вы заинтересованы, – я не собиралась заводиться. Я не верила, что эти двое не играют со мной, и мне было неважно, что они говорили раньше, – то даже не думайте об этом. – Иван, вероятно, уже знал, что я убила бы его. Черт, его сестра убила бы его, если бы он поступил так со мной.

В комнате повисла тишина, и я не понимала, что она означает. Вину? Или признание в том, что это была полная фигня, о которой даже не следовало заводить разговор?

– Нет, – сказала тренер Ли спустя минуту, которая показалась такой напряженной, что от нее в комнате осталось тяжелое ощущение, от которого я не могла избавиться. – Это не так. Мы хотим, чтобы ты сделала это, Джесмин.

У меня слегка защемило сердце после ее слов о том, что они хотят, чтобы я сделала что-то, на чем я не собиралась зацикливаться.

Я посмотрела на мужчину, тихо, чертовски тихо и настороженно сидящего за столом… и подумала, что заставило ее партнершу сделать перерыв на год. Возможно, она собирается выйти замуж. Возможно, кто-то болен. Возможно, она не смогла выдержать этого кретина и ей потребовалась передышка. Я пожалела о том, что у меня нет ее телефонного номера, а то бы я написала ей эсэмэс и спросила. Она всегда была любезной.

– Можно сфотографировать, если так пялиться, – сухо сказал Иван, откидываясь на спинку кресла.

Закатив глаза, я окинула взглядом тренера Ли в надежде на то, что она удержит меня от того, чтобы я не сказала чего-нибудь в лицо этому придурку, прежде чем упущу свой шанс. Я могла бы оставить это на потом.

По счастливой случайности тренер Ли тоже закатила глаза, словно не была удивлена замечанием своего кретина, и сфокусировалась на мне, при этом напряжение на ее лице говорило о том, что она старалась оставаться профессионалом и сохранять сдержанность.

– Ты не обязана давать нам ответ прямо сейчас. У тебя есть время подумать, но рано или поздно мы должны будем узнать ответ. Часы тикают, и если вы оба в следующем сезоне собираетесь участвовать в соревнованиях, то для подготовки нам нужно использовать каждую минуту.

– Что тебя мучает? – спросил мой брат Джонатан спустя всего минут пять после того, как я села рядом с ним с тарелкой курицы с пармезаном, приготовленной мамой. Такой едой год назад я могла побаловать себя лишь раз в неделю. Все мои брюки – и бюстгальтеры, и трусики – свидетельствовали о том, что происходило. Мои проклятые прыщики стали размером с целую чашку, хотя это не имело большого значения. Мама прокляла всех своих дочек, передав им в наследство сиськи не больше комариного укуса, а самым – буквально – большим нашим достоянием, переданным нам вместе с ее генами, была задница. Мои чуть подросшие сиськи, а также большая задница были одним из немногих преимуществ, которые я получила, снизив нагрузку во время тренировок, поскольку я не участвовала в соревнованиях. То, что я стала тренироваться не по шесть или семь часов в день, а по два, имело огромное значение.

А теперь… ну, теперь мне, возможно, придется начать все сначала.

Возможно.

Прошло почти двенадцать часов после встречи, а я так и не приняла решения.

Если бы, и это было важное если бы, я согласилась на предложение тренера Ли и Ивана, то мне пришлось бы распрощаться с пакетом из «Эм-энд-Эмс», который я съедала три раза в неделю. Впрочем, это была бы небольшая жертва. Если бы я согласилась.

Но я смотрела вперед. Может быть, мне приснилось, что я пообещала тренеру Ли, и я решила, что не хочу снова рисковать всем ради всего лишь возможности. Мне нужно было рассмотреть и взвесить все варианты. Я не могла перестать думать об этом. Ни на работе, ни потом, во время второй тренировки, и ни на занятии пилатесом, которые я по-прежнему посещала раз в неделю.

Я не удивилась, когда, въехав на подъездную дорожку, увидела знакомую машину, припарковавшуюся на улице полчаса назад. Мои родственники заходили к нам, когда им заблагорассудится, и это не ограничивалось только выходными или праздниками. Если у тебя есть два старших брата и две старших сестры, всегда найдется кому зайти. Мои братья и сестры от случая к случаю заезжали к нам поужинать, несмотря на то что все они переехали много лет тому назад, оставив меня одну с моими соседями… они же – мама и ее муж.

Когда я вошла, мама, мой брат Джонатан и его муж Джеймс находились в комнате.

Первым, что каждый из них сказал мне, было: «Иди прими душ!»

Я показала брату средний палец и прикусила язык, медленно поднимаясь по лестнице и направляясь в свою комнату. Мне не потребовалось много времени, чтобы собрать вещи, принять душ и одеться – не переставая при этом думать о разговоре, который состоялся в офисе утром перед самым бестолковым рабочим днем, который был у меня с тех пор, как я узнала о том, что мой последний партнер бросил меня.

Спустившись по лестнице, я нашла всю свою семью на кухне, они раскладывали по тарелкам приготовленный мамой ужин. Я поцеловала каждого из них в щеку, в ответ брат обслюнявил меня, что меня рассердило, его муж чмокнул, а мама хлопнула по заднице, прежде чем я начала есть.

Стараясь изо всех сил отгонять мучившие меня мысли о Сатане и его тренере, я положила на тарелку порцию лапши и курицы с пармезаном, а потом села на табурет за столом в центре кухни, за которым все мы ели. Столовая использовалась исключительно по праздникам. Я съела примерно три куска и медленно пережевывала их, когда брат задал мне вопрос, который мне следовало бы предвидеть. Я вела себя слишком тихо, а такое случалось нечасто.

Прежде чем я успела подумать о том, что же, черт побери, сказать им, мама нарушила тишину, обходя стол и держа в одной руке тарелку, а в другой – такой полный бокал вина, что в него, должно быть, нужно было вылить полбутылки.

– Черт, мама. Тебе нужно было просто переставить бутылку, а не пачкать бокал. – Я хихикнула, когда она поставила на стол бокал осторожнее, чем, вероятно, когда-то укладывала меня в постель в младенческом возрасте.

Закатив глаза, она поставила рядом с бокалом тарелку.

– Не лезь не в свое дело. У меня был длинный день, а это полезно для сердца.

Я фыркнула и вскинула брови, когда у меня наконец появилась возможность рассмотреть, что на ней одето: обтягивающие джинсы, которые, я была почти уверена, были моими, и ярко-красная блузка, которую, если я не ошибалась, носила моя сестра до того, как переехала отсюда.

– Как бы то ни было, Ворчун, что с тобой? У тебя неприятности в КЛ? – спросила она, садясь за стол и не замечая взглядов, которые я бросала на нее из-за того, что она вырядилась в мои штаны.

В середине дня она прислала мне сообщение, спрашивая, как прошла встреча. Я не ответила. Я даже не дала себе возможности подумать о том, хочу ли я рассказать им все о сделанном мне предложении или нет. Не то чтобы я постоянно лгала. Не лгала. Но… что, если из этого ничего не получится? Что, если я растревожу их понапрасну? За многие годы я принесла им достаточно разочарований.

Да, эта мысль была словно осколок стекла, застрявший в дыхательном горле.

Переводя взгляд с женщины, к которой за неделю приставали чаще, чем ко мне за всю мою жизнь, я снова сосредоточилась на тарелке, накручивая лапшу на зубчики вилки и пожимая плечами.

– Ничего, – очень спокойно ответила я, мгновенно осознав, что, говоря так, все испортила.

Трое из сидящих за столом усмехнулись, каждый на свой манер. Не было нужды смотреть на них для того, чтобы понять, что они переглядывались, словно думали, что я мешок с дерьмом – которым я и была, – но в конце концов мой брат фыркнул:

– Черт, Джес, ты даже не попыталась прикрыть эту ложь.

Я скорчила рожу, глядя в тарелку, а потом посмотрела на него и, поднеся средний палец как можно ближе к Джонатану, подняла его к лицу, притворившись, что тру им внутренний уголок глаза.

Единственный член моей семьи со смуглой кожей, черными волосами и темными глазами, который отчасти был похож на меня, высунул язык. Ему было тридцать три года, а он показывал мне язык. Что за сучонок!

– Мы, возможно, поверили бы тебе, если бы ты не сказала «ничего». Теперь мы знаем, что ты врешь, – поддержала его мама. – Ты не разговариваешь с нами, когда тебя что-то тревожит? – Она чуть было не фыркнула, снова обратив внимание на курицу, которую она разрезала на куски. – Ха! И с каких это пор?

Именно поэтому все эти годы они были моими лучшими друзьями. Если не считать Карины, с которой в последние несколько лет я разговаривала все реже и реже, и еще парочки других, которых я не остерегалась, – друзьями были для меня мои родственники. Мама говорила, что у меня серьезные проблемы с доверием к людям, но, честно говоря, чем чаще я встречалась с людьми, тем сильнее было мое желание больше не встречаться с ними.

– Ты в порядке, Джес? – с беспокойством в голосе спросил Джеймс, значительно лучшая за последние плюс-минус десять лет половина моего брата.

Снова вонзив зубчики вилки в лапшу, я посмотрела на самого красивого из всех мужчин, которых я видела за свою жизнь, и кивнула. С черными волосами, яснейшими карими глазами и кожей цвета темного меда, никому не дававшей ключа к разгадке тайны его наследственности, он мог встречаться с кем угодно. С кем угодно. Буквально. Сотню раз я видела, как обычные мужчины заглядывались на него. Если бы он решил стать моделью, то затмил бы абсолютно всех манекенщиков в мире. Даже моя сестра, двадцать четыре часа в сутки и триста шестьдесят пять дней в году чувствовавшая себя полноценной женщиной, говорила, что вышла бы за него замуж, если бы он сделал ей предложение. Я вышла бы за него замуж, даже если бы он не сделал мне предложения. Он был добрейшим мужчиной, красавцем, успешным и трезво мыслящим. Мы все любили его.

Он тоже любил нас, но не так, как моего брата Джоджо.

Люди любят говорить, что любовь слепа, но невозможно, чтобы любовь была настолько слепа. Я давным-давно перестала пытаться понять отношения моего брата Джонатана и Джеймса. Как он оказался в лапах самого большого идиота из нашей семьи, я не понимала. У моего брата были огромные ослиные уши и щель между двумя передними зубами, которую мама всю его жизнь называла очаровательной, но он так и не потрудился надеть брекеты на свои зубы. Хотя у меня был слегка неправильный прикус, и я три года ходила с брекетами.

Но это все неважно.

– Все в порядке. Не слушай их, – сказала я Джеймсу довольно рассеянно, попыталась сменить тему разговора, выбрав самую очевидную – мужа моей мамы, который должен был бы сидеть с нами за столом… но не сидел. – Мама, а где Бен?

– Он встречается с друзьями, – быстро объяснила родившая меня рыжеволосая женщина, прежде чем поднять глаза и нацелиться на меня вилкой. – Не увиливай. Что с тобой происходит?

Разумеется, это не сработало.

Я еле сдержала стон, засовывая кусок курицы в рот, и, неторопливо прожевав его, ответила:

– Все прекрасно. Просто я… кое о чем думаю, и это портит мне настроение.

Брат, сидевший рядом со мной, хихикнул:

– У тебя? Плохое настроение?

– Нет.

Я склонилась к нему и ущипнула за дряблую мышцу, которую он называл бицепсом.

– Ой-й! – вскрикнул он, отдергивая руку и потирая ее.

Я попыталась повторить, но он замахнулся на меня локтем, не давая возможности ущипнуть его еще раз.

– Мама! Посмотри на нее! – заныл мой брат, жестом показывая на меня так, словно я нападаю на него. – Джеймс, помоги мне!

– Ябеда, – прошептала я, пытаясь ущипнуть его. – Дрянь.

Его муж рассмеялся, но сохранял нейтралитет. Неудивительно, что он так мне нравился.

– Прекрати обижать брата, – сказала мама, вероятно в тысячный раз за всю мою жизнь.

Когда он опустил руки, прикрывая талию, я протянула руку и скоренько-скоренько-скоренько шлепнула его по шее, прежде чем он успел открыть рот и попытаться укусить меня.

– Маменькин сынок, – прошептала я, отдергивая руку.

Он, ухмыляясь, наклонил голову в одну, потом в другую сторону, насмехаясь надо мной, как делал обычно, когда мама принимала его сторону. Она всегда принимала его сторону. Этот подлиза был ее любимчиком, несмотря на то что она никогда не признавалась в этом. Но все мы знали, что это так. Я любила обоих своих братьев, но понимала, почему мама любит его больше, чем остальных своих детей. Если не обращать внимания на его сходство с диснеевским псом Плуто, то все, видя его, улыбались. Такое воздействие оказывали на людей его огромные глаза.

– Малышка, судя по тому, как ты разговариваешь, даже мне понятно, что тебя что-то беспокоит. Что случилось? – спросил муж моего брата, наклоняясь вперед с таким участливым выражением лица, которое вызвало у меня значительно большее чувство вины, чем все сказанное мамой или Джоджо.

Мне хотелось рассказать им.

Но…

Я вспомнила, и, вероятно, это вспоминание никогда не сотрется из моей памяти, как мой брат плакал от ярости, когда мы впервые узнали, что я осталась без партнера. Мама никогда не призналась бы, что она тогда была опустошена, но я слишком хорошо знала ее, чтобы не замечать опасных симптомов. Те же самые симптомы я замечала после каждого ее брака до того, как тот, кто был тогда ее мужем, обманывал ее ожидания, когда она понимала, что ее жизнь изменилась навсегда и невозможно все повернуть вспять.

Сразу после того, как я прекратила тренировки для участия в соревнованиях – потому что невозможно точно исполнять многие парные элементы, катаясь в одиночку, а я полностью осознавала, насколько слаба моя надежда добиться успеха в одиночном женском фигурном катании, – я большей частью стала оставлять свои чувства при себе. Возможно, правильнее было бы употребить термин «депрессия», но я не хотела думать об этом. Мне было не впервой, я была абсолютной неудачницей.

Ни для кого не было секретом, какой несчастной я ощущала себя, видя, как моя мечта ускользает от меня… как зла, и обижена, и расстроена я была. Как зла, и обижена, и расстроена я до сих пор. Честно говоря, отчасти мне казалось, что я никогда не справлюсь с этим. Я, как дворняжка, затаила обиду. Но все мои родственники преодолевали этот путь вместе со мной, когда на один успех приходилось пять проигрышей, год за годом, снова и снова.

Самое главное, что все они были здесь, со мной, после того как я лениво попыталась построить новую жизнь за пределами катка. Они заставляли меня делать всякую ерунду, например ужинать вместе с семьей, в то время как мне хотелось лишь одного – отсидеться в своей комнате, они развлекали меня, уговаривая пойти с ними куда-нибудь, они помогали мне забыть о чувстве вины за то, что я делаю вещи, которые прежде не делала. Они делали это снова и снова до тех пор, пока я не начала чувствовать, что привыкаю ко всему, что редко делала в прошлом. Но настал момент, когда я сказала маме, что ей больше не нужно платить астрономические суммы за тренировки, потому что у меня больше нет тренера. Он тоже меня бросил.

Это была одна из причин, объяснявшая мою грусть и смятение, но я не хотела, чтобы они почувствовали то же самое. Никогда больше. До тех пор, пока я в силах предотвратить это.

И я по-прежнему не знала, что мне делать.

Эгоистичная сторона моего «я» желала новой жизни. Еще бы.

Но другая сторона моего «я», та крохотная частичка, которая не хотела быть эгоистичной мерзавкой, не хотела огорчать этих людей, превращая меня в ту, которой я была прежде. Ту, которой никогда не было рядом. Ту, которой, как все думали, на все наплевать… вероятно, потому, что я была недостаточно внимательна к ним.

Была еще одна целая сторона моего «я», не уверенная в том, что я справлюсь, если все пойдет не так… настолько, что я чувствовала себя тряпкой.

И все дело было в Иване.

Иван. Фу. Мне так сильно хотелось этого, что я моментально не отказалась от возможности проводить все свои дни с ним, а не с кем-то другим. Вот до чего я докатилась. До возможности проводить время с этим заносчивым недоумком.

Черт побери, я действительно представления не имела, что делать.

Поэтому в тот момент… я соврала.

– Думаю, просто у меня начинаются месячные.

– Ахх, – произнес в ответ Джонатан, потому что то, что у девушек бывают месячные, давно не было для него новостью, поскольку первые восемнадцать лет своей жизни он делил ванную комнату с тремя сестрами.

Мама, сидящая по другую руку от меня, искоса смотрела на меня пару слишком долгих минут. Таких долгих, что я подумала, что она собирается уличить меня во лжи, но, как только я предположила это, она пожала плечами, а потом сбросила очередную бомбу:

– Так это правда, что Луков расстается со своей партнершей?

Я моргнула, не понимая, почему я так удивилась.

Она всегда все обо всех знала. Каким-то образом, как-то.

Первым громко присвистнул муж моего брата Джеймс. Они с Джонатаном так давно были вместе, что это имя о чем-то ему говорило. Я помнила, как много лет тому назад Джеймс не имел ни малейшего понятия о фигурном катании. Но теперь он достаточно долго был членом нашей семьи для того, чтобы разбираться в этом виде спорта больше, и я могла бы в этом поклясться.

– Он избавился от своей партнерши? – оживился Джонатан, поправляя очки на носу так, словно это была лучшая сплетня, услышанная им за последнее время.

Мама, вскинув брови, кивнула:

– Как я слышала, это случилось несколько дней тому назад.

Я постаралась засунуть в рот большой кусок курицы так, чтобы по моему лицу нельзя было прочитать: случилось совсем не это.

К счастью, мой любопытный тупица-брат зевнул.

– Разве они не прокатались в паре совсем недолго? – спросил Джоджо, обращая свой вопрос к маме, потому что она была в курсе всех сплетен.

– Угу. Партнерша, которая была до нее, дважды падала на финале Гран-при. Они завоевали бронзу, а с этой девушкой он стал победителем национального чемпионата и чемпионата мира.

Гран-при. Чемпионат мира. Национальное первенство. Они выиграли три из самых престижных соревнований по фигурному катанию, и только он мог облажаться на соревнованиях и все равно что-то выиграть. Эти мысли должны были бы вселить в меня уверенность в том, что я делаю правильный выбор, принимая его предложение, но я лишь озлобилась на саму себя за то, что оказалась в полной заднице и ничего не имела.

– Карина ничего не говорила тебе об этом? – Мама переключила свое внимание на меня.

Стараясь тщательно пережевывать курицу, я покачала головой и проговорила с набитым ртом:

– Она еще в Мехико. – Они знали, что она была в колледже.

– Напиши ей имейл и узнай, – посоветовала она мне.

Я нахмурилась.

– Сама напиши ей имейл и узнай.

Мама ухмыльнулась, словно говоря: ну, давай же.

– Напишу.

– Я всегда забываю, что Карина – его сестра, – заметил Джеймс, наклоняясь через стол. – Он вблизи так же привлекателен? Как человек?

Я хихикнула:

– Нет.

Джоджо усмехнулся:

– Угу. – Но его тон взбесил меня, я посмотрела в его сторону и увидела, что он облокотился на плечо Джеймса. Он притворялся, будто пытается говорить шепотом, но, глядя прямо на меня, этот идиот добавил: – Обычно Джесмин всегда флиртовала с ним. Видел бы ты.

Подавившись курицей, я не смогла проглотить ее, не откашлявшись.

– Что, черт возьми, ты только что сказал?

После его «ха!» я тут же показала ему средний палец.

– Даже не прикидывайся. Ты всегда, приходя домой, говорила о нем, – заявил мужчина ростом метр шестьдесят восемь, всегда идеально сочетавшим в себе качества старшего брата, всегда готового прийти на помощь, и досадной занозы в заднице, не способным вовремя остановиться. – Ты была неравнодушна к нему. Мы все знали. – Посмотрев на Джеймса, он вскинул брови. – Мы знали.

Он издевался надо мной? Он издевался надо мной, он? Я флиртовала с Иваном? С Иваном?

– Нет, – спокойно сказала я только потому, что, если бы я проявила излишнюю агрессию, все они стали бы нести всякую чушь. Я знала, как они действовали. – Я не флиртовала с ним. – И специально для того, чтобы Джеймс понял, подчеркнула: – Никогда.

Мама издала звук, который, как правило, означал: «Ну-ну».

Переведя взгляд на нее, я покачала головой:

– Нет. Нет, я не флиртовала. Он выглядит прекрасно. – Я только потому это сказала, что, если бы я сказала, что Иван не в моем вкусе, они бы решили, что я пытаюсь что-то скрыть, а я не пыталась, – но такого никогда не было. Никогда, ни капельки. – Он – своего рода дебил. Мы дружим с его сестрой. Вот и все.

– Он не был дебилом, – вмешалась мама. – Он всегда был очень вежливым. Он очень добр к своим поклонникам. Мне кажется, он очень милый мальчик. – Она скользнула по мне взглядом. – И он нравился тебе.

Милый мальчик? О чем они, черт возьми?

Да, все любили его, и все превозносили его. Красивый, талантливый Иван Луков, завоевавший весь мир, будучи привлекательным, сверкающим, самоуверенным подростком. Он знал правила игры. Этого у него было не отнять. Но он никогда не нравился мне. Никогда.

– Нет, нет, он мне не нравился, – возразила я, качая головой и не веря, что они пытаются утверждать такую хрень. Неужели они действительно так думали? – Вы придумываете черт знает что. Мы раз в месяц перекидываемся фразой, это всегда бывает язвительно и ничего не значит.

– Некоторые могут счесть это за прелюдию, – начал было мой брат, но я его оборвала.

Я опять зарычала, продолжая качать головой:

– Нет, черт…

Джонатан расхохотался:

– Почему ты так покраснела, Джес? – спросил он, шлепая меня ладонью по макушке, отчего я вздрогнула, не успев отдернуть голову.

– Закрой рот, – сказала я Джоджо, обдумывая десяток разных язвительных замечаний и понимая, что не могу воспользоваться ими, потому что получится так, будто я защищаюсь, а потому буду выглядеть виноватой. Или, что еще хуже, я могла бы рассказать им о предложении, которое мне сделали сегодня утром. – Тем не менее мне он не нравится. Не знаю, почему вам обоим это вообще пришло в голову.

Мама хихикнула:

– Нет ничего страшного, если ты признаешься, что всегда была сильно увлечена им. В мире полно девушек, которые увлечены Иваном. Возможно, даже я была слегка увлечена им в свое время…

Мы с Джоджо, забыв о том, что находимся по разные стороны баррикад, оба поперхнулись.

Мама проворчала:

– Ох, прекратите. Я совсем не это имела в виду!

Разумеется, женщина, вышедшая замуж за мужчину, который не был даже на десять лет старше меня, должна была объясниться. Мама не была просто любительницей молодых мужчин, она была Любительницей молодых мужчин с большой буквы. Все остальные, подобные ей, восторгались ею.

– Мама, я сделаю вид, что ты сказала это только для того, чтобы я мог уснуть сегодня ночью, – пробормотал Джоджо, глядя на нее с почти болезненным выражением лица, которое он потом сменил, явно приложив физическое усилие.

Потом он толкнул меня локтем:

– Обычно ты много говорила о нем, Джес.

Я моргнула:

– Мне тогда было лет семнадцать, и все это было только потому, что он – козел.

Мама открыла рот, но я продолжила:

– Да, да. Козел. Клянусь, что он был таким. Я никогда не слышала его, но это было так, он просто старался никогда не попадаться. Карина знает.

– Что он тебе сделал? – спросил Джеймс, единственный, кто, видимо, все еще оставался на моей стороне. По крайней мере, потому, что не опровергал моих утверждений и казался по-настоящему заинтересованным в том, чтобы услышать правду.

Я также собиралась выложить ее им, потому что меньше всего мне хотелось, чтобы мама и Джонатан продолжали верить в эту чушь собачью. Тем более в связи с тем, что могло бы случиться. Может быть. Возможно.

Поэтому я рассказала им.

Дерьмом запахло в тот день, когда Иван Луков надел самый безобразный костюм, который я когда-либо видела до того самого момента.

Мне было шестнадцать лет, а Ивану только что исполнилось двадцать. Я помнила об этом потому, что меня всегда удивляло, что он был старше меня меньше чем на четыре года, но уже так далеко продвинулся в своей карьере. Он уже выиграл множество чемпионатов как юниор вместе со своей постоянной партнершей, а в семнадцать лет перешел во взрослую категорию. К двадцати годам он уже многих загнал в угол. Насколько мне было известно, в следующие десять лет вроде бы ничего не изменилось.

К тому времени мы с его сестрой дружили уже несколько лет. Я уже больше пяти раз ночевала у нее дома. Она уже больше пяти раз ночевала у меня дома. Иван был просто членом ее семьи, которого я видела на ее днях рождения и от случая к случаю у нее дома, когда он заходил навестить ее. На самом деле до того момента он никогда ничего не говорил, обращаясь прямо ко мне, разве что с неохотой смотрел на меня, чтобы не разочаровать родителей, которые полагали, что у их сына хорошие манеры.

Итак, в тот день, много лет тому назад, он выехал на лед, когда я разминалась на полу, и я не сумела скрыть своего отвращения и даже не дала себе труда попытаться это сделать. То, что было на нем надето, было похоже на рекламу бананов. Оборки, желтые, красные, зеленые, где-то среди них был даже приколот цветок, и эти отвратительные желтые брюки, в которых его ноги выглядели как настоящие бананы на его тогда еще юном теле.

Костюм был ужасен. Совершенно ужасен. На мне было надето трико, сшитое моей сестрой, которое было… экспериментальным, но мне не хотелось оскорблять ее чувства, поэтому я, как бы то ни было, все-таки надевала его.

Но то, что носила я, было ерундой по сравнению с той хренью, которая была надета на нем в тот день.

Затем Иван начал кататься со своей партнершей, какой-то девушкой, с которой до этого момента он катался несколько лет, но вскоре после этого случая они расстались. Бетани как-то там еще. Впрочем, что бы ни было на ней надето, это в любом случае было несравнимо с его скверным костюмом. Я смотрела урывками их программу, когда не была занята, я слышала музыку, которая, конечно же, сопровождала ее. Но до этого момента я не видела костюмов. Это было то же самое, что смотреть, как кто-то танцует брейк-данс под музыку Моцарта. Это было бессмысленно. И в моем представлении тот кошмарный костюм, который был на нем надет, отвлекал внимание от исполняемого им и его партнершей фрагмента, который точно был не похож на танец мамбо.

Грех за то, что я открыла в тот день рот, я возложила на это. Я думала, что он оказывает медвежью услугу своей программе. То есть мне казалось, что я делаю ему одолжение, произнося что-то в его адрес.

Я точно знаю, что не думала о том, что я делаю, до того, как подошла к нему, когда он покидал лед после тренировки, защелкивая чехлы на лезвиях коньков под своими черными ботинками. И в тот момент я сказала мальчику-мужчине, который до этого не сказал мне ни единого слова:

– Тебе правда следовало бы сменить костюм.

Он даже не моргнул, когда повернул голову и, посмотрев на меня, спросил, произнеся лишь одно-единственное вежливое слово, которое вечно адресовал и будет адресовать мне:

– Извини?

Может быть, я могла бы обвинить маму или даже своих братьев и сестер за то, что они недостаточно давили на меня, чтобы я помалкивала, оставляя свое мнение при себе. Потому что из всех слов, которые я могла бы употребить, чтобы смягчить свое выказывание, я не выбрала ни одного.

– Это уродливо, – вот что слетело с моих губ.

Не «Это отвлекает внимание от твоей фигуры и мешает высоко прыгать». Не «Это слегка пестровато».

Я не сказала ничего для того, чтобы мое замечание прозвучало не так по-идиотски.

Потом, чтобы он понял, что это не просто ужасающе, я добавила:

– Это страшно уродливо.

И после этого все изменилось.

Двадцатилетий юноша моргнул, глядя на меня, словно видел меня впервые, что было не так, а потом отпрянул от меня. Он прошипел низким-низким голосом, исходящим из глубин его тела мальчика-мужчины:

– Тебе следовало бы беспокоиться не о моем костюме.

Я помню, первое, что пришло мне в голову: стервец.

Но, прежде чем я успела вымолвить хотя бы слово, его черные брови, совсем не похожие на светло-коричневые брови его сестры, приподнялись на его гладком лбу так, что это напомнило мне о том, как иногда смотрели на меня другие девушки… так, как будто я была ниже их, потому что не носила такие же роскошные вещи и не каталась на коньках новых брендов, как они. Моя мама не могла позволить себе этого, и она всегда избегала просить денег у моего отца, если это было возможно… но я всегда думала, что это оттого, что она боялась, что он не даст ей денег, потому что они были нужны для фигурного катания, а не потому, что он был жадным. В то время я каталась бы в нижнем белье, лишь бы мне давали время на льду. То, что у меня не было роскошных вещей, не было проблемой с тех пор, как она объяснила мне, что это все, что она могла себе позволить.

Но дело в том, что никто никогда не ставил меня в неловкое положение из-за того, что я не ношу дизайнерские вещи. Во всяком случае, никто не говорил мне этого в лицо. У меня за спиной происходило совсем другое. Невозможно скрыть выражение лица или движение глаз. Невозможно заткнуть уши и не слышать то, что люди, как им кажется, говорят шепотом, но на самом деле другие их прекрасно слышат. В то время другие девушки не любили меня, потому что я была их соперницей и иногда плохо себя вела, когда ситуация складывалась не так, как мне хотелось.

Я отпрянула точно так же, как он, думая о своей сестре, которая сшила мне костюм – это однотонное, но красивого голубого оттенка трико, отделанное по вырезу и рукавам горным хрусталем, – и взбесилась. И я произнесла единственное, что пришло мне на ум:

– Я только сказала тебе правду. Это выглядит по-идиотски.

Его щеки, обычно почти персикового оттенка, потемнели. Он не покраснел, не было даже намека на это, но для него, как я теперь думаю, это было практически то же самое. Иван Луков наклонился ко мне и прошипел угрозу, которая преследовала меня следующую пару лет.

– Будь осторожна, коротышка, – а потом направился в раздевалку или черт знает куда еще.

Две недели спустя он выиграл свой первый национальный чемпионат США по парному фигурному катанию в своем костюме для танца мамбо. О его костюме говорили много гадостей, но каким бы безвкусным он ни был, это не затмило его талант. Он заслуживал победы. Даже если он резал глаза тем, кто смотрел на него.

Через неделю после случившегося, в первый день после его возвращения в КЛ, когда я не находила себе места от того, что натворила, а от Карины не было никакого толка, поскольку она не подсказала мне, что сделать, чтобы решить эту проблему, потому что считала мой поступок смешным, Иван, сделав над собой усилие, подошел, чтобы поговорить со мной. А под разговором я на самом деле подразумеваю то, что он на ходу пробормотал:

– Ты могла бы уйти прямо сейчас. Ты слишком стара для того, чтобы где-либо чего-то добиться.

Я широко открыла рот и поразилась тому, что он сказал. Я и слова не успела ответить, как Иван откатился прочь.

Весь день я думала о его словах, потому что их прямота одновременно больно ранила и бесила меня. Тогда мне было трудно не сравнивать себя с девушками, катавшимися с трехлетнего возраста и продвинувшихся дальше, чем я, несмотря на то что Галина говорила мне, что я одарена от природы и что если бы я работала достаточно усердно, то в один прекрасный день обошла бы всех их.

Но я никому не рассказала о том, что сказал Иван. Никто больше не должен был знать об этом.

Я молчала еще целый месяц. Это продолжалось до тех пор, пока этот придурок нарочно не подошел ко мне после тренировки и не бросил в лицо:

– Это трико было рассчитано на размер меньше или?.. – У него не было ни малейших оснований для этой гадости.

Но я ему вполне достойно ответила:

– Ну ты и говнюк, – прежде чем он исчез.

А остальное… было делом прошлым.

В тот момент, когда я закончила пересказывать лишь те звенья цепочки событий, которые были наиболее значительны, мой брат, откинув голову назад, фыркнул:

– Ты просто истеричка.

Если бы у меня на тарелке осталось что-нибудь другое, кроме лапши, я бы запустила этим в него.

– Что?

– Ты – истеричка, третья истеричка в семье после нашей мамы и старшей сестры, – заявил он. – Ты сказала, что он всыпал тебе по первое число, но об этом ничто не говорит. Он просто подкалывал тебя, – пояснил он, качая головой. – Мы больше бесим тебя весь этот час.

Я моргнула, потому что брат был прав. Но это было совсем другое дело, потому что они – мои родственники. Подтрунивать друг над другом было почти обязательным ритуалом.

Брат моей подруги, мой сосед по катку… не должен был оскорблять меня.

– Да, Ворчун. Это звучит не так уж страшно, – подала голос мама.

Проклятые предатели.

– Однажды он сказал мне, что я должна похудеть, пока подо мной не подломились коньки!

Что сделала троица, сидевшая вокруг кухонного стола? Они рассмеялись. Они хохотали до упаду.

– Ты правда тогда была толстой, – закудахтал мой чертов братец с раскрасневшимся лицом.

Я снова потянулась к нему, пытаясь ущипнуть, но он резко отклонился, практически упав на колени Джеймсу.

– Почему мне никогда не приходило в голову сказать тебе об этом? – продолжал Джонатан, чуть ли не плача от смеха, его тело тряслось, и он повис на своем муже, отодвинувшись от меня еще дальше. Я достаточно часто видела, как он делает это для того, чтобы распознать сигналы.

– Я вам всем не верю, – сказала я, не зная, почему, черт побери, им всегда удается удивить меня. – Однажды перед соревнованием он сказал мне: «Чтоб ты ногу сломала. На самом деле».

То, что я рассказала о его очередной грубой выходке, отнюдь не помогло убедить моих родственников в том, что Иван – козел, они лишь рассмеялись еще громче. Даже Джеймс, который был добрее всех остальных, оставил поле битвы. Я не могла этому поверить… но, вероятно, должна была поверить.

– Он долгие годы называл меня Фрикаделькой, – сказала я, почти ощущая, как у меня начинают дрожать ресницы при упоминании этого проклятого прозвища, которое сводило меня с ума независимо от того, как часто я говорила себе, что должна быть выше этого. Палки и камни могут поломать кости, но я не позволяла людям ранить меня словами.

Обычно.

Однако они все давились от смеха. Все втроем.

– Джесмин, милая, – прокаркал Джеймс, прикрывая глаза ладонью, поскольку он сорвался. – Что я хочу знать, так это то, что ты сказала ему в ответ.

Я подумала было о том, чтобы держать рот на замке и не произносить ни слова, но если кто-то во всем мире и знал меня, так это были эти люди – мои братья и сестры. Господи, как, черт возьми, я смогла бы работать с Иваном после того, что случилось десять лет назад? Его собственный тренер приказала ему не открывать рта, так чтобы он не поддавался искушению сказать что-нибудь такое, что позволило бы мне отказаться от их предложения.

Вероятно, через неделю мы бы с ним подрались. Даже если бы мы продержались так долго. Честно говоря, это был только вопрос времени. Мы готовились к этому много лет.

Мне нужно было многое обдумать.

– Ерунду. – Это было все, на чем я остановила свой выбор, специально не думая о всем том дерьме, которое выдала ему в ответ.

– Что за ерунду? – спросил Джеймс, его смуглое лицо порозовело, и он ущипнул себя за кончик носа.

Искоса посмотрев на него, я одарила его легкой улыбкой, которой он не увидел, и повторила:

– Ерунду.

Джеймс засмеялся и с трудом сумел взять себя в руки.

– Отлично. Я пока не буду настаивать. Однако вы оба больше не обзываете друг друга?

Я моргнула.

– Все еще обзываем. Сегодня я назвала его Сатаной.

– Джесмин! – прошипела мама, прежде чем, смеясь, упасть на пустой стул рядом с собой.

Я так широко улыбнулась, что у меня заболели щеки… по крайней мере до того момента, пока не вспомнила о том, что скрываю от них.

Хотела ли я просыпаться раньше восхода солнца, чтобы тренироваться по шесть или семь часов в день с тем самым мужчиной, который спросил меня, не проходила ли я кастинг на роль дурнушки Бетти[6]? Намереваясь победить в чемпионате?

Я не была уверена.