От ненависти до любви

ГЛАВА 6

Вестибюль отеля «Браун палас», денверской достопримечательности, был одним из тех мест, где Кари нравилось бывать больше всего. Каждого входящего в вестибюль обволакивала теплая, как мягкая шаль, атмосфера. Сквозь витражи в крыше, с высоты нескольких этажей, падал приглушенный свет, создавая впечатление, что находишься в викторианской гостиной, только увеличенной в сотни раз. Обшивка, потемневшая от времени, начищенные до солнечного блеска бронзовые ручки и перила, роскошные пальмы в кадках… Мягкая мебель словно приглашала усталого путника присесть. Все вокруг было основательно, спокойно, неброско, располагая к отдыху и негромкому разговору.

В глубине этого великолепного зала и располагалась «Корабельная таверна». Заведение, в убранстве которого преобладали морские мотивы, было не просто баром. Оно было как бы продолжением роскошного гостиничного вестибюля, и обстановка благородного спокойствия здесь полностью сохранялась.

В это время дня тут никогда не бывало людно. Время обеденного перерыва уже прошло, и волна клиентов схлынула. В разгар рабочего дня в полутьме гостиничного бара Кари стало как-то не по себе. Лишь несколько мужчин, судя по виду, заезжих бизнесменов, убивали время у длинной полированной стойки. Ей не составило труда отыскать взглядом Хантера за одним из столиков. Она уверенно направилась к нему, пытаясь не замечать заинтересованных взглядов, которыми собравшиеся в баре бездельники провожали ее.

Хантер встретил ее стоя. Он сел только после того, как она заняла место напротив.

— Спасибо за то, что пришли. Есть хотите?

— Нет. Предпочла бы чего-нибудь выпить.

— Чего бы вам хотелось?

Из пустоты перед ними немедленно материализовался официант в строгом черном костюме.

— Будьте добры, «Перье»[8] с зеленым лимоном, — улыбнулась ему Кари.

— Рады вас видеть здесь, мисс Стюарт, — чинно произнес официант.

— Вы знаете меня?

— Конечно. По телевидению. Для меня высокая честь обслужить вас. Осмелюсь заметить, что в жизни вы еще привлекательнее, чем на экране.

— Хорошо, хорошо… Спасибо.

Официант услужливо повернулся к Хантеру, очевидно, ожидая увидеть еще одну знаменитость.

— А я тут так, сбоку припека, — широко ухмыльнулся прокурор. — Но все равно очень хотелось бы черного кофе.

— Разумеется, сэр.

Переведя взгляд на Кари, Хантер все еще улыбался. Сейчас он был без очков, и она заметила мелкие морщинки, лучиками разбегающиеся от уголков его глаз. Все-таки он в самом деле очень хорош собой. Ну и что из этого?

— Почему именно здесь вы назначили мне встречу?

— Мне тут нравится, — просто ответил он.

— Мне тоже, но здешняя обстановка как-то не очень соответствует… Ну да бог с ним.

— Так чему же все-таки не соответствует здешняя обстановка?

— Тому, что мы с вами можем сказать друг другу. Вы, случайно, не догадываетесь, что думают, глядя на нас, вон те мужчины?

Быстро оглянувшись через плечо, он склонился над столом, изобразив всем своим видом внимание, потому что Кари говорила слишком тихо.

— Чтение мыслей на расстоянии не относится к числу моих достоинств. Так что же они думают?

Его насмешливая манера не слишком пришлась ей по душе.

— А вот что: или проститутка примчалась по вызову, или неверный муж крутит роман на стороне, подальше от глаз жены.

Хантер внимательно посмотрел на нее, потом — снова на группку мужчин.

— Неужели? Стыд им и позор!

— Я ухожу!

— Подождите. — Его рука, протянувшись над столом, удержала ее пальцы.

Хантер Макки был очарователен, весел и мил. Только ей не хотелось, чтобы все эти качества он демонстрировал. Пусть уж лучше будет самим собой — расчетливым конъюнктурщиком, а в том, что он именно таков, у нее не было ни малейшего сомнения.

— У меня сегодня много работы, мистер Макки.

— О чем вы думаете? О том, что я специально пригласил вас сюда, чтобы поставить в неловкое положение?

— Есть такое подозрение, — процедила Кари сквозь зубы.

— Вот ведь дьявол! — не сдержался Хантер, отпустив ее пальцы. Однако у нее возникло ощущение, что он оттолкнул ее. — Вам не угодишь, хоть наизнанку вывернись! Я вас сюда потому пригласил, что это уединенное, безлюдное место. О вас же заботился! Признайтесь, вам наверняка не понравилось бы, если бы нас заметили вместе в каком-нибудь кафе рядом со зданием суда, где всегда полно людей, которые знают нас обоих.

Она вполне могла, не говоря ни слова, подняться и уйти. Но почему-то осталась сидеть за столом, накрытым клетчатой скатертью, и смотреть на этого человека, в глазах которого внезапно проглянула смертельная усталость.

В этот напряженный момент к ним подошел официант с напитками и тут же отошел, не проронив ни звука. Сделав глоток минералки, она пожалела, что вовремя не проявила сдержанность. Черт ее дернул упрекнуть прокурора за то, что он выбрал не то место для встречи! И вот вам результат: он сидит надувшись, а она красуется в роли мелкой склочницы. Получается, в природе нет нейтральной территории, на которой они могли бы встретиться один на один без взаимных упреков и оскорблений. Ей захотелось как можно быстрее преодолеть возникшую неловкость.

— Так о чем же вы хотели со мной побеседовать?

Хантер замялся. Ему не очень хотелось переходить к сути дела. Когда еще представится возможность побыть с ней наедине — вот так просто сидеть и смотреть на нее? Между тем она снова насторожилась, поэтому нужно срочно менять тактику, прежде чем она сорвется с места, не слушая его объяснений.

— Вы себя сейчас нормально чувствуете?

Она удивленно рассмеялась:

— Вполне. А почему вас так интересует мое самочувствие?

— Не могу забыть, как вы выглядели в тот вечер, когда я пришел к вам домой. Скажите, вы полностью выздоровели после…

— После выкидыша? — В ее голосе зазвучала горечь. — Да. Физически выздоровела. А вот душа еще долго не заживет.

В самом деле, с какой стати ей деликатничать, щадя его нервы? Ведь это он приложил руку к тому, чтобы довести ее до столь плачевного состояния. Впрочем, со стопроцентной уверенностью она не могла сказать, что именно по его вине потеряла ребенка.

Хантер мысленно выругался. Ну когда же ему наконец удастся избавиться от этого проклятого комплекса вины? Умом он понимал, что не совершил ничего, что могло бы спровоцировать у нее выкидыш. Во всяком случае, о его непосредственной вине не могло быть и речи. Однако отчего-то ему становилось плохо всякий раз, стоило только подумать об этом случае. Давно пора было забыть обо всем этом, и все же мысль о собственной мерзости продолжала изводить его, как больной зуб. Даже когда зуб не болел, сохранялось искушение потрогать его, чтобы проверить: а вдруг не до конца отпустило?

— Ваш муж знал о ребенке?

— Нет. Я сама выяснила, что беременна, лишь через несколько недель после… смерти Томаса.

Должно быть, она забеременела в одну из последних ночей, проведенных с Уинном. От этой мысли яд ревности напитал каждую клеточку тела Хантера. Это чувство было в высшей мере нелогично, даже глупо! Но вопреки всякой логике, представлять, что она могла заниматься любовью с другим мужчиной, пусть даже собственным мужем, все равно было для него невыносимо.

У Кари внезапно мелькнула мысль о том, что на столь интимные темы с посторонними беседовать не принято. Но можно ли назвать его посторонним в полном смысле этого слова? И отчего ей все время кажется, что он читает ее мысли?

Вероятно, все дело в его взгляде — внимательном, настороженном, пронзительном. Вот и сейчас он смотрит на нее именно так. Ей снова стало неловко. Кари решительно отодвинула недопитый бокал в сторону.

— Весьма благодарна вам за заботу о моем здоровье, мистер Макки, но не могу поверить, что вы пригласили меня сюда исключительно для разговора на эту тему.

Сарказм Кари действовал на него раздражающе. Какого черта она постоянно пытается поддеть его, в то время как он, глядя на нее, тает от вожделения? Интересно, как бы она вела себя, если бы они были любовниками, заскочившими сюда выпить чуть-чуть, прежде чем подняться в гостиничный номер, где их ожидает долгая ночь любви?

Вот уж когда она наверняка не стала бы хмуриться. Наоборот, улыбалась бы сейчас сладкой улыбкой женщины, знающей, что ее любовник жизнь готов отдать, лишь бы обладать ею. И сидели бы они рядышком, перешептываясь и обмениваясь мимолетными поце-луйчиками. А рука ее, вероятно, — помечтать уж нельзя? — лежала бы сейчас на его бедре. И он, возможно, — ах, мечты, мечты… — легонько, словно невзначай, скользнул бы кончиками пальцев по ее груди. Она бы, конечно, округлила глаза в притворном гневе, оттолкнула бы игриво его руку, но глаза ее говорили бы в эту минуту, что и в ее душе растет неукротимое желание.

Да что же это он делает? Ведь так и свихнуться недолго! Но он, как ни старался, ничего не мог поделать со своим воображением. Ему хотелось одного — раствориться в этой женщине, глубоко погрузившись в ее плоть. А что, если сейчас притянуть ее к себе и целовать, целовать до тех пор, пока ее жесткие губы раскроются и потянутся ему навстречу?

«Нет, скорее она вытащит из своей сумочки револьвер и пристрелит меня на месте», — удрученно подумал он, с трудом заставляя себя настроиться на деловой лад.

— Совершенно верно, — сухо проговорил Хан-тер. — Я позвал вас сюда вовсе не за тем, чтобы вести разговоры о вашем здоровье. Я пришел, чтобы предложить вам перемирие.

Кари растерянно моргнула.

— Что?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

— Боюсь, что нет, — холодно отрезала она.

— Да перестаньте вы. — Положив руки на стол, он подался вперед. — Я знаю, как вы меня не любите. Горько, конечно, но уж как-нибудь я пережил бы это. Однако в последнее время в своей ненависти вы заходите слишком далеко. Вы вставляете палки в колеса правосудия.

— Надо же такое придумать: в колеса правосудия! — насмешливо воскликнула она. — И где это вы такое выражение выкопали? Не иначе, недавно услышали в старом сериале о Перри Мейсоне[9].

Ему хотелось казаться непреклонным, а он вместо этого выставил себя напыщенным болваном. Что ж, придется испробовать силу логических доводов.

— Вот вы утверждаете, что все ваши репортажи объективны.

— Да, объективны.

— А слезливое интервью матери убийцы — это, по-вашему, тоже образец объективной журналистики?

— Но я показала только интервью, без всяких комментариев.

— Комментарии были излишни — вы без слов подталкивали зрителя к нужному для вас выводу. Но вместе с тем почему-то забыли упомянуть, что долгие годы эта женщина безмолвно наблюдала, как ее муж дубасил сына, пока тот не стал зверем. И не спросили ее, почему она не показала мальчика психиатру, когда он был впервые задержан за попытку изнасилования — и это в двенадцать-то лет!

Кари понимала, что он прав, но не могла признаться в этом даже себе самой.

— Я этого не знала.

— Скорее не потрудились узнать.

— Оставьте свои замечания при себе! В своей работе я разбираюсь лучше вас.

— Вот и я о том же. Давайте договоримся: я не делаю замечаний вам, но и вы не указываете, что должен делать прокурор! — Они уже не замечали, что ведут разговор на повышенных тонах, однако, когда их голоса зазвучали слишком громко, оба одновременно спохватились и испуганно посмотрели в сторону мужчин у стойки бара. Один из выпивох подмигнул и в приветственном жесте поднял низкий стакан с виски, давая понять, что болеет за Хантера.

Хантер быстро взглянул на Кари. Ему совсем не хотелось спорить с ней. Ему хотелось просто запустить пальцы в эту гриву светлых волос и прильнуть губами к жемчужине в изящном ухе.

— Ваши коллеги вряд ли обрадуются, если мы закроем зал суда для видеокамер, — спокойно обронил он.

— Значит, именно это вы угрожаете сделать, если я откажусь изображать вас рыцарем в светлых одеждах?

Он вздохнул. Все попытки дружеского убеждения, похоже, пошли прахом.

— Я сделаю это, если вы не перестанете изображать из подсудимого только жертву. Вы делаете это очень тонко, но, уверяю вас, никакие ухищрения вам не помогут.

— В сообразительности вам не откажешь. О да, вы прекрасно понимаете, что такое телевидение. Понимаете, что без картинки мой репортаж — ничто!

Его улыбка излучала очарование.

— Понимаю целиком и полностью.

Кари в раздражении отвернулась от него. Он открыто признавал, что не остановится ни перед чем, чтобы свести все ее усилия на нет.

— Однажды вы уже пытались ввести запрет на видеокамеры. Однако судья ответил вам отказом.

— Полагаю, на сей раз он прислушается к моей просьбе более внимательно. Когда пресса начинает слишком рьяно гнуть в одну сторону, у защиты появляется отличный повод закатить скандал и возбудить ходатайство об отмене процесса ввиду нарушения принципа беспристрастности суда. Не думаю, что в интересах судьи отпустить убийцу на все четыре стороны, признав техническую ошибку в разбирательстве.

Кари отчаянно вцепилась в свою сумочку.

— Я тоже не хочу, чтобы убийца спокойно разгуливал по городским улицам, мистер Макки. — Она поднялась из-за стола. Следом за ней поднялся и Хантер.

— Так вы обещаете не доставлять мне беспокойства в зале суда?

— Неужели мой вид так сильно вас беспокоит?

Она слегка запрокинула голову, чтобы лучше видеть его лицо. Ей хотелось выглядеть дерзкой. У нее даже в мыслях не было флиртовать с ним. Однако, судя по возбуждению, вспыхнувшему в глазах прокурора, ее вопрос был воспринят совсем не так, как ей того хотелось. Теперь она отдала бы все на свете, лишь бы взять свои неосторожные слова назад.

— Да, беспокоит.

Голос Хантера Макки настораживал даже больше, чем взгляд его глаз. Голос низкий, сипловатый, чувственный… Они стояли на значительном расстоянии друг от друга, однако ей казалось, что этот голос, проникая сквозь одежду, обволакивает все ее тело.

— Мне пора на работу, — быстро пробормотала Кари, недоумевая, почему учащается ее дыхание. — Ничего вам не обещаю, но все равно… Спасибо за воду.

Хантер смотрел ей вслед, раздумывая, удалось ли ему убедить эту упрямицу. Она выглядела по-прежнему чертовски непреклонной.

И чертовски желанной.

Кари в глубокой задумчивости сидела перед монтажной консолью, всерьез пытаясь разобраться в самой себе. Она уже дважды просмотрела «сырую» видеозапись, которую сделал для нее Майк. Придраться было не к чему: картинка получилась вполне нейтральной. Направленность репортажа будет зависеть только от голоса автора на звуковой дорожке. И главную роль при этом будет играть даже не что, а как она скажет.

Неизвестно, преднамеренно или нет, но Хантер Макки затронул чувствительную струну ее души, заставив остановиться и задуматься, все ли она делает правильно. Личные симпатии и антипатии не должны были иметь к ее работе никакого отношения. Личные переживания, какими бы сильными они ни были, — не повод, чтобы в ее репортажах появлялся перекос в ту или иную сторону.

К чему это может привести? Что она получит в итоге? Скорее всего дружное презрение со стороны остальных журналистов. До сих пор она пользовалась среди коллег заслуженным уважением. Так стоит ли, объявляя Хантеру Макки вендетту, рисковать своим добрым именем в мире прессы?

Не менее важно было и то, какие последствия эта вендетта будет иметь для нее как личности. Она знала, что отец вряд ли одобрил бы ее позицию в отношении прокурора. Что касается Пинки, так тот уже был разочарован ее поведением и не скрывал этого. Возможно ли, что все вокруг заблуждаются и только она одна права? Не случилось ли так, что она составила об этом человеке ошибочное мнение?

Взвесив все трезво, отбросив на время в сторону предрассудки и обиды, Кари пришла к выводу, что Макки просто выполнял свой служебный долг. Конечно, для нее он по-прежнему оставался негодяем. У нее по-прежнему вызывало омерзение то, как подло он использовал собранные улики против Томаса и как терроризировал на суде ее саму. Особенно оскорбляло ее то, как он разговаривал с ней, смотрел на нее, и то, как чувствовала она себя под этим взглядом.

Но — и это «но» имело существенное значение — в конечном счете она была лишь репортером, но никак не комментатором. Для Кари Стюарт профессиональная репутация значила так же много, как и для Хантера Макки. Так что же ей теперь делать? Только одно — быть беспристрастной.

Через час репортаж был отшлифован и полностью готов к эфиру. Передав свое творение продюсеру, Кари словно сбросила с плеч тяжелую ношу. Бодрым, упругим шагом она выбежала из здания, чтобы отправиться домой. Все переполнявшие ее чувства можно было описать одним-единственным словом: облегчение. То-то Макки обрадуется, поняв, что Кари наконец-то слезла с его шеи! Но и она сама радовалась тому, что освободилась от тяжкой обязанности чуть ли не ежедневно размазывать его по стенке.

Хантер в своей квартире по обыкновению смотрел вечерний выпуск теленовостей. У него перехватило дыхание, когда объявили очередной сюжет — репортаж Кари Стюарт из зала суда. И только через минуту, когда мелькнули последние кадры, он с облегчением выдохнул. В ее репортаже были только факты. Что же касается отношения к прокурору, то оно по сравнению с предыдущими репортажами значительно смягчилось.

«Слава тебе, господи», — воздал он молчаливую хвалу небесам. Наконец-то все эти дрязги позади. Отныне ему не о чем беспокоиться.

На следующее утро, едва войдя в зал судебных заседаний, прокурор начал выискивать из множества лиц одно, которое было для него дороже всех на свете. Вскоре напряженные поиски увенчались успехом: он увидел ее. В отличие от предыдущих дней сегодня она не гоняла своего оператора взад-вперед, создавая суматоху в рядах зрителей.

На сей раз репортер и оператор мирно беседовали. Кари сидела тихо, держа на коленях блокнот. Должно быть, напарник только что сказал ей что-то смешное. Откинув белокурые волосы назад, она мягко рассмеялась.

Хантер сразу услышал этот негромкий смех. Проходя мимо ряда, в котором сидела Кари, он украдкой посмотрел на нее. Его взгляд упал на изящную ногу, обтянутую шелковым чулком. Сегодня Кари была в строгом зеленом платье, но выглядела очень сексуально. В эту секунду она обернулась, чтобы переброситься парой фраз с другим репортером, сидевшим сзади. Ее грудь под платьем четко обозначилась.

Заняв свое место за столом обвинения, Хантер Макки посмотрел на часы на задней стене зала. На его руке были очень точные часы, однако сейчас он отдал предпочтение «официальным» настенным, поскольку под этим предлогом он мог оглядываться назад, сколько заблагорассудится. Словно по уговору, Хантер встретился взглядом с Кари.

В ее глазах читалось любопытство. Казалось, они молчаливо спрашивали, видел ли он ее репортаж во вчерашнем вечернем выпуске. Потупив взгляд, он коротко кивнул и, отвернувшись, стал смотреть прямо перед собой.

«Дьявольщина!» — выругался про себя Хантер. Впереди нелегкая битва в суде, а его ум занят неизвестно чем. Ему о деле думать надо, а не о том, что пульсирует у него между бедрами!

Нет, с этой юношеской влюбленностью пора завязывать! И дело тут не только в неудобствах чисто физического свойства. Так и до настоящей беды недалеко. Пока Кари Стюарт открыто атаковала его, не стесняясь в выражениях, он жил как на вулкане, зато держал свои чувства в узде. До сих пор она не давала ему расслабиться. Но теперь… Кари кроткая, Кари приветливая — это такая опасность, против которой он абсолютно беззащитен. Если так пойдет и дальше, то ему ни за что не сосредоточиться на стоящей перед ним задаче, от которой зависит вся его дальнейшая карьера.

Как только судья вошел в зал и опустился в кресло, Хантер Макки быстро вскочил из-за своего стола.

— Ваша честь, — вкрадчиво произнес он, — я прошу вашего согласия на то, чтобы зал суда был очищен от всего, что может составить помеху правосудию. В первую очередь от видеокамер.

Не веря своим ушам, Кари тихо охнула.

— Ну и сволочь, — еле слышно прошептала она, только сейчас поняв, как ловко ее обвели вокруг пальца. А ведь он казался ей таким честным, таким искренним… Жизнь еще раз подтвердила, что он беспринципный, расчетливый человек.

Просмотрев ее материал на одном из редакционных мониторов, Пинки задумчиво потер переносицу.

— Ну ты, милая, и наворотила. Семь верст до небес. Черт знает что!

После коротких дебатов, последовавших за запросом Макки, судья вынес решение в его пользу. К великому неудовольствию всех телерепортеров, операторы с камерами вынуждены были покинуть зал. Судья милостиво согласился оставить художников-скетчистов, чтобы корреспонденты имели хоть какую-то картинку к своим сообщениям.

В репортаже Кари явственно прослеживался намек на то, что введенный усилиями Макки запрет на видеокамеры в зале суда был направлен на то, чтобы держать общественность в неведении о собственных интригах.

— Но не станешь же ты утверждать, что сказанное мною — клевета!

— Если и не клевета, то очень близко к ней. — Пинки раздраженно одернул на себе засаленную курточку. — Знаешь, Кари, я, наверное, скоро устану.

— От чего?

— От твоих детских игр!

— Но это не игры!

— Называй это как хочешь, но то, что ты делаешь, недостойно профессионала. От твоего творчества за версту разит бульварщиной, причем такого рода, что даже мне ее переварить не под силу. Так что ты уж извини меня.

Услышать такое от Пинки, давнего друга и союзника! Это было равносильно пощечине.

— Что ж, очень жаль, что ты видишь все в таком свете.

— Мне тоже. — Пинки устало побрел к выходу. — Мне просто тошно. Так тошно, что я, наверное, даже попрошу Бонни напиться со мной на пару. — Шаркая ногами, он вышел из редакции.

Никогда еще Кари не было так одиноко. В машине по пути домой она думала о том, почему ее душу наполняет сейчас не радость, а смертная тоска. Она снова загнала Макки в угол, однако эту победу было не с кем отпраздновать, а потому не было и радости.

Повернув ключ в скважине, она вошла в свою квартиру, привычным движением включила свет и бросила сумочку на стул. И вдруг испуганно замерла на месте.

В глубине комнаты, в кресле-качалке, сидел Хантер Макки. Его глаза цвета мха выражали глубокое удовлетворение. Очевидно, он радовался тому, что дичь так легко попалась в расставленные им силки.

Его пиджак валялся на диване, жилет был расстегнут на груди, две верхние пуговицы сорочки тоже были расстегнуты. Узел галстука ослаблен, рукава закатаны до локтя. Вся его поза указывала на то, что он давно поджидает ее. В руке прокурор держал стакан с недопитым виски. Волосы на его голове казались взъерошенными сильнее обычного.

Не спуская с нее глаз, Хантер Макки поднялся из кресла. Допив виски, он аккуратно поставил стакан на журнальный столик. И двинулся к ней, ловко огибая по пути мебель.

— Как вы попали сюда? — спросила Кари немеющим от страха языком. Решительно выпяченная челюсть Хантера, мощь его тела повергли ее в паническое состояние. Он буквально олицетворял собой мужской гнев, достигший такой степени, когда простые увещевания уже не помогают.

— У меня степень магистра по криминалистике.

— Но охранная система…

— Отключил.

— Неужели такая кондовая?

— Нет, довольно хитрая.

— Но вы же отключили…

— Да, отключил. А потом опять включил.

Он стоял близко от нее. Слишком близко. Она ощущала жар его тела; ее лицо и шею обдавало дыхание, сдобренное густым запахом виски; в ноздри бил терпкий цитрусовый аромат одеколона. Ее сердце быстро застучало, словно побежало куда-то, сорвавшись с места.

— Что вам здесь надо, мистер Макки?

— Как-то суховато вы со мной обращаетесь. Вам не кажется? Ведь вы так ненавидите меня, что, наверное, чуть ли не ежеминутно мысленно произносите мое имя. Отчего бы вам в таком случае не называть меня по имени и сейчас? Ну же, попробуй. Вот видишь? Я не боюсь разговаривать так с тобой. — Он злобно цедил слова сквозь зубы. В нем было столько злобы, что она слегка отшатнулась.

Ни одного мужчину она не видела столь разгневанным. На виске у него вздулась и пульсировала вена. Он только что назвался специалистом по криминалистике. Так, может, он знает, как безнаказанно совершить преступление? Холодное, расчетливое убийство, которое никто не раскроет…

Однако главную тревогу внушало не то, что он мог совершить с ней физически. В его словах звучала какая-то другая, совершенно ей неведомая угроза.

— Произнеси вслух мое имя, Кари, — прошептал он, придвигаясь ближе.

— Нет.

Он заставил непокорную посмотреть себе в глаза, грубо схватив ее за подбородок. Большой палец придавил ее нижнюю губу.

— Мое имя. Назови его.

Эти слова были произнесены подчеркнуто спокойно, однако в голосе его звенел металл. Впечатление усиливалось от его огненного взгляда. Он снова нажал пальцем на ее губу.

— Хантер, — испуганно выдохнула она.

— Еще раз.

— Хантер, — повторила она. Его глаза внимательно следили за шевелящимися губами испуганной женщины. Казалось, он и не собирался отпускать ее подбородок. Однако пальцы внезапно разжались, и Хантер Макки на шаг отступил от нее.

Голова у Кари шла кругом. Она презирала и ненавидела себя за то, что подчинилась его грубой силе, но в то же время не хотела показать, что ему удалось сломить ее.

— Ну вот, я произнесла твое имя. Это все, что ты хотел?

— Нет, еще больше я хотел отшлепать тебя по заднице. — Он упер руки в бока. — Хорошенький репорта-жик ты передала сегодня вечером. Ну что, горда собой?

— Еще как! В особенности после финта, который ты разыграл со мной.

— Финта? Какого еще финта?

От этой неуклюжей попытки изобразить из себя невинного агнца кровь бросилась ей в голову.

— Но ты же заставил меня поверить в то, что, если я умерю тон своих репортажей, телеоператоры не будут удалены из зала! Или я разговаривала с кем-то другим?

— Моя просьба очистить от них зал никак не связана с нашим вчерашним разговором.

— Неужто? Значит, вовсе не из-за меня ты попросил судью вытолкать их взашей?

— Вообще-то из-за тебя. Но совсем не по той причине, о которой ты думаешь.

— А разве может быть другая причина?

«Может! — подмывало его завопить во всю глотку. — Из-за тебя я становлюсь похотливой скотиной!» Однако он предпочел более тонкий ход, переложив вину с больной головы на здоровую.

— Давай-ка разберемся в этом деле до конца, чтобы больше не было никаких неясностей. И определим, кто кому и сколько должен. Вот уже несколько месяцев ты травишь меня за то, что я застукал твоего муженька, запустившего лапу в общественную кассу. Но не моя вина, что именно я застукал его.

— Он не был виновен!

— Его вины хватит на всех грешников в аду. Кстати, у него на счету не одно это дельце.

Прищурившись, она набрала полные легкие воздуха.

— Я знаю, почему ты дискредитировал его заодно с другими.

— Он сам себя дискредитировал.

— Потому что он возражал против твоего назначения!

Это неожиданное откровение застало его врасплох. Он открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Наконец прокурор пробормотал:

— Кто тебе это сказал?

— Сайлас Варне, — торжествующе поведала Кари.

— Ты разговаривала обо мне с бывшим окружным прокурором? Когда?

— Я позвонила ему сразу после нашей первой встречи. Мне показались невероятными твои обвинения против Томаса. К тому же у меня сложилось впечатление, что за этими обвинениями стоят совсем не те мотивы, которые ты мне назвал. Ты сам признал, что приехал в наш город из Сент-Луиса, потому что не мог там достаточно быстро продвинуться вверх по служебной лестнице. Я и подумала, что тебе не терпится скакнуть вверх, а громкое дело Томаса использовать в качестве трамплина. Поэтому я и позвонила мистеру Барн-су, чтобы узнать его мнение о тебе.

— И что же он тебе наплел?

— О, можешь быть спокоен. Для него ты пай-мальчик с шелковыми кудряшками. Старик заявил, что, даже если бы на него работала целая армия молодых блестящих юристов, он все равно остановил бы выбор на тебе как на своем преемнике. Но! — воздела она руку, когда Хантер попытался перебить ее. — Но он сказал также, что именно Томас выступил против твоей кандидатуры. Конечно, это было сказано конфиденциально, однако Томас не стал делать секрета из своей позиции, и вскоре весь городской совет знал о том, что, по его мнению, ты опасно честолюбив.

Хантер обескураженно затряс головой и запустил пальцы в шевелюру.

— Если ты думаешь, что я решил отомстить Уинну за то, что пришелся ему не по вкусу, знай: ты глубоко заблуждаешься. Я ни сном ни духом не ведал, что он имеет что-то против меня.

Она презрительно фыркнула:

— И ты думаешь, я тебе поверю?

— Нет, не думаю, — зло выпалил он. — Ты сотворила из Томаса Уинна кумира и надела на глаза шоры, лишь бы не знать о нем правды. А спросила ли ты Барнса, что он думает о моих обвинениях в адрес Уинна?

В ответ Кари высокомерно вскинула голову.

— Естественно, он оказался с тобой заодно.

— Боже правый! — хлопнул он себя в отчаянии по бедрам. — Истина лежит перед тобой как на ладони, а ты отказываешься замечать ее. А ведь как все просто: преступник — именно твой муж, а не я.

Ее передернуло от острой ненависти.

— Господи, до чего я презираю тебя! Ты проныра…

— Я всего лишь проницателен.

— И ловкач.

— Я просто не зеваю по сторонам.

— И еще честолюбив без меры.

— Честолюбие — не порок.

— Ты — кровожадный гонитель!

— А ты — мстительная сучка.

— Я выполняю свой долг!

— А я — свой!

Хантер даже не заметил, как сжал ее в объятиях. Он опомнился, лишь когда почувствовал жаркое прикосновение ее тела. Опустив взгляд, он сквозь красную пелену бешенства увидел собственные руки, вцепившиеся в хрупкие женские плечи.

И внезапно ощутил ее всю, целиком. Ее груди прижимались к его ребрам, живот мягко уступал напору возбужденного столба, бедра соприкасались с бедрами.

Разозленная, она выглядела особенно красивой. В полумраке комнаты ее глаза казались невероятно большими и темно-зелеными. Кари шумно дышала, ее влажные губы были приоткрыты.

Не раздумывая ни секунды, он склонился и приник к ее губам. Сильные руки обвили Кари и неумолимо прижали к сильному, мускулистому телу.

Его ищущий рот раздвинул губы женщины, и язык пробежал по ровному ряду ее зубов, вызвав у нее возмущенный стон. Тем не менее Хантер продолжал целовать ее яростно и страстно, пока она, задыхаясь, не открыла рот. И тогда его язык проник внутрь.

Это было неприкрытое насилие. Оно переходило всякие границы. И это было прекрасно. Его язык между тем продолжал действовать с прежней яростью, пока тело ее не расслабилось, став совсем податливым.

Поначалу Кари была слишком ошарашена, чтобы пошевелить даже пальцем. Однако затем, попытавшись сопротивляться, поняла, что не сможет противостоять его силе. Каким же подлецом надо быть, чтобы обходиться с ней так грубо и нагло! Она ненавидела его, но еще сильнее она ненавидела саму себя.

Потому что этот поцелуй начинал ей нравиться.

Да и могла ли она обвинить его в жестокости теперь, когда этот язык ласкал ее? Его губы по-прежнему были словно приклеены к ее рту, но язык больше не был грубым и жестким. Напротив, он стал бархатисто-нежным, и движения его были не злобными и беспорядочными, а осторожными и убеждающими. Перед этой сладкой агрессией вот-вот должен был пасть последний бастион.

Самисобой руки Кари обвились вокруг того, кто столь бесцеремонно пленил ее. Почувствовав жесткий холм, упиравшийся вершиной в ее живот, она внезапно осознала, что ее воля к сопротивлению окончательно сломлена. Ее увлажнившаяся плоть сладко ныла, набрякшие груди пылали от жажды любви. Ею овладело сумасбродное желание почувствовать прикосновение его губ к своим затвердевшим соскам.

Хантер поцеловал молодую женщину еще раз, дразняще лаская ее язык. Низ ее живота еще раз ощутил прикосновение твердого бедра. Потом он постепенно отстранился. Его рот долго не хотел расставаться с ней, оставляя на ее распухших губах последние нежные, легкие поцелуи. Однако потом и они исчезли. Хантер Макки отступил на шаг, на сей раз окончательно.

Теперь он стоял не шевелясь, глядя на нее сверху вниз. Ей же хотелось провалиться сквозь землю. «Я не ответила ему, — пыталась убедить себя Кари. — Не ответила! А если все-таки ответила? В таком случае лучше не жить». Пересилив себя, она подняла на него глаза.

— Так в чем же моя вина? Скажи, Кари. В том, что я дискредитировал Томаса? Или в том, что ты потеряла ребенка? В том, что хочу тебя? Или возбуждаю в тебе ответное желание?

Хантер взял с дивана свой пиджак. В дверях он обернулся.

— Очень скоро ты разберешься, почему не выносишь меня.

Он ушел.

Войдя в свою темную квартиру, Хантер направился прямиком к телефону. Долго же он терпел. Но сегодня вечером он наконец поцеловал Кари Стюарт. Поцеловал по-настоящему! Это событие все в нем перевернуло. Отныне в его душе не оставалось сомнений. Он набрал код другого города, потом телефонный номер. После третьего гудка в трубке прозвучал женский голос.

— Здравствуй, Пэм. Это я, Хантер. Ты права, я действительно вел себя, как осел. Я дам тебе развод.